Призрак служанки, или Тайны старой аптеки бесплатное чтение

Глава 1

– Откройте, откройте!!! Есть же тут кто-нибудь! – надрывался детский голосок.

Был поздний вечер, и я – старый аптечный кот Лео – поужинав кусочком рыбки, уже предвкушал, как я устроюсь под боком у своего хозяина, юного аптекаря Маттеуса, и предамся сну. Но сейчас, сидя на аптечной стойке, я повернул голову в сторону входной двери, из-за которой раздавался звонкий полудетский голос вперемежку с ударами дверного молотка – там, за дверью, был кто-то, кому нужна помощь. Потрусив в комнату хозяина, я попытался своим мяуканьем привлечь его внимание.

– Что-то случилось, Лео? – осведомился он. Затем взял свечу и пошел следом за мной. Дрожащий огонек свечи последовательно осветил коридор, затем мраморную лестницу, холл с высоким потолком, украшенным старинной росписью, и, наконец, массивную входную дверь, запертую на щеколду. Когда дверь была отворена, мы увидели там миловидную девочку – судя по скромной одежде, юную служанку – лет двенадцати, не более.

– Чем могу быть полезен, синьорита? – осведомился Маттеус.

– Мне нужна синьора Оливия, хозяйка этого дома. Меня послали за ней… Прошу извинить, что я поздно, но мне важно увидеть ее прямо сейчас!

Голос крошки дрожал от волнения.

Лицо Маттеуса подернулось дымкой печали.

– Синьора Оливия умерла полгода назад, – отвечал он, – я сожалею.

Девочка отшатнулась так, словно с разбега налетела на стену.

– Но… как же…

– Сеньора Оливия – моя прабабушка, я очень любил ее, – тихо ответил Маттеус, – может, я могу вам чем-то помочь вместо нее?

Девочка опустила глаза, затем вздохнула глубоко, как бы прощаясь со всеми своими надеждами, и покачала головой.

– Умирает одна женщина… она всю жизнь служила в доме моих хозяев, старая нянюшка, – сказала она тихо, – она послала меня сюда…. хотела чтобы сеньора Оливия помогла ей…

– Помогла? Но чем?

– Я не знаю… и сеньор Антонио так расстроен… и что я теперь скажу им обоим?

Она развернулась и, опустив плечи, медленно побрела прочь.

Маттеус, вздохнув, закрыл дверь.

– Да, Лео, – сказал он, взяв меня на руки и запирая дверь, – уходят те, кого мы любим, и что бы я мог сказать в утешение этой бедняжке? Разве что помолиться за упокой души этой доброй женщины, ее няни…

Но мы еще не знали тогда, что душа этой доброй женщины не скоро обретет покой.

Глава 2

Ночью сквозь сон я слышал странный гул, свист: за окном поднимался ветер. И это бы не легкий ветерок, а ураганный поток воздуха, сгибающий деревья – несомненно, он сбил бы с ног любого человека, который осмелился бы в такую погоду покинуть свой дом. Я пошевелился, приподнял голову, встопорщил шерстку…

– Спи, Лео, – пробормотал сонным голосом Маттеус, которого я разбудил, ворочаясь у него под боком, – это трамонтана…

Да, видимо так, вздохнул я. Свирепый зимний ветер с гор, именуемый трамонтана – холодный и злой, пропитанный вековыми горными снегами, сейчас обрушился на наш город. В комнате становилось прохладно, и я забрался под одеяло к хозяину, прижался к его горячему телу…

И уснул. Во сне я снова увидел себя человеком – старым маркизом де Колле, чья душа днем была заключена в теле старого аптечного кота. Я сидел на краю кровати и слушал вой ветра, пытаясь понять, отчего моей душе так мучительно, так тягостно?

Словно не звуки стихии, а человеческий голос слышал я в завываниях ветра, и голос этот взывал, умолял… а этот стук – что это? это ветка, отломившись от дерева, стукнула в нашу дверь? Но нет, стук повторяется, – однако, возможно, это просто ветер шатает дверь? Странно: она плотно пригнана…

Мои беспокойные размышления были прерваны появлением в углу комнаты графа де Абрантеса – точнее, его привидения. Граф де Абрантес, извольте видеть, когда-то погиб с этой старой аптеке, проводя некий магический эксперимент – и теперь его дух был привязан к этому месту навсегда. Белоснежное, полупрозрачное, привидение графа некоторое время пребывало неподвижным, затем покойный граф поднял палец весьма многозначительно.

– Вы слышите? – спросил он.

– Да, – кивнул я, – но не могу понять, что это за звуки…

– Неупокоенная душа, – отвечал он, – и она, похоже, жаждет проникнуть именно в наш дом.

– Как же ее отогнать? – спросил я в тревоге.

– А стоит ли отгонять? Если она рвется именно в наш дом, то это, уверяю вас, неспроста – ей нужна либо помощь, либо…

– Либо что? – спросил я, замирая. – Месть? Кому-то из нас?

– Возможно. Но в любом случае, в покое она нас точно не оставит никогда, и нам придется жить в вечном напряжении – так что уж лучше впустить ее и спросить, чего ей надобно.

– А почему она сама не пройдет сквозь дверь? – осведомился я, – вы же умеете проходить через стены и запертые двери прекрасно.

– Я – старое и опытное привидение, – возразил граф, – а эта душа, возможно, стала неупокоенной совсем недавно…

– Но как же открыть дверь? – спросил я растерянно.

– Идите и откройте.

– Но погодите! Я же сплю. Значит, и дверь я открою не по-настоящему, а во сне, не так ли?

– Этого достаточно, – спокойно возразил граф, – она ведь тоже не принадлежит к материальному миру, так что вперед – пойдемте знакомиться.

И выплыл из комнаты.

Последовав за ним, я спустился по мраморной лестнице на первый этаж и отворил дверь. Во сне тяжелая щеколда отпирается как по маслу, а попробуйте-ка справиться с нею днем! – но это я так, к слову.

Из открытой двери в комнату ворвался ледяной воздух, колючий шквал снежных хлопьев, и на мгновение я узрел бездонно-черное ночное небо, словно проглоченное тьмой – и огромный, зловещий, кровавый диск луны. А на фоне всего этого – силуэт простоволосой старухи, чьи седые космы нещадно трепал свирепый ветер. Она была одетой в одну лишь ночную сорочку, но это ее, по-видимому, не смущало.

– Где дона Оливия? Мне нужна дона Оливия, – прохрипела она, – она меня вылечит… Проводите меня к ней!

– Но сеньора, дело в том, что… – начал было я, однако она не дала мне договорить. Обернувшись ко мне и уставив на меня горящий полубезумный взгляд, она разразилась тирадой:

– Разве вы не видите, сеньор? Перед вами тяжелобольная женщина, которая встала со смертного одра из последних сил, и пришла сюда в надежде на исцеление, несмотря на эту ледяную ночь и сбивающий с ног ветер! Будьте же милосердны, проводите меня к сеньоре Оливии!

Теперь, когда она вошла в темный зал аптеки, она явилась нашему взору совершенно полупрозрачной; было яснее ясного, что ее бренное тело осталось где-то далеко отсюда, и исцелять его уже поздно – и точно так же было ясно, что сама дама этого не осознает; она все еще считала себя живой.

– Сегодня вам стало немного лучше, да? – спросил тихо де Абрантес.

– Да, лучше. Но как знать, не временное ли это облегчение? Мне было так плохо, а мне нельзя болеть, мне надо встать на ноги – я должна понять, кто пытался убить меня и зачем, и вообще – что происходит в доме…

Она осеклась, словно спохватившись, что сказала лишнее.

– Так могу ли я видеть дону Оливию?

– Дона Оливия умерла полгода назад, – отвечал де Абрантес, – мне очень жаль.

Старуха тихо ахнула и прижала ладонь к губам.

– Какой ужас, – пролепетала она.

– Да, это ужасное известие, но боюсь, оно не единственное. У меня есть для вас еще одно известие, и даже более ужасное …

– Какое же?! – глаза ее широко распахнулись.

– Вы сами умерли, сударыня, но, судя по всему, душа ваша не обрела покоя, ибо здесь, в этом мире, у вас есть какое-то неоконченное, но очень важное дело… И да, не пытайтесь упасть в обморок, ибо вы теперь привидение, а привидения в обморок не падают.

Последние слова его относились к попытке дамы закатить глаза и тихо осесть на пол.

– Я бы охотно угостил вас вишневой наливкой для поддержания сил, – вмешался я, – но не знаю, можно ли этого снадобья привидениям…

– Но ведь я думаю, чувствую, следовательно, я существую, – пролепетала она робко.

– Рене Декарт тоже считал, что «Cogito ergo sum» – «Мыслю, то есть существую», но не уточнил, о существовании какого рода идет речь. Оставим этот вопрос философам, – возразил граф.

– Да что вы такое говорите! – вскричала она в растерянности, – что вообще происходит … Я пришла сюда поговорить с живыми людьми, а меня встречают привидения… И еще твердят, что я тоже умерла!

– Я могу только извиниться перед вами за то, что уже закончил свое бренное существование, – вежливо начал граф, – но что касается вас, то увы….

Старуха замолчала и как будто задумалась.

– Я вспомнила! – воскликнула она, – я вспомнила, прежде чем мое сознание померкло, я вслух, шепотом, молила небеса: «Пусть дух мой не будет знать покоя, пока я не выясню, кто и зачем лишил меня жизни!». Но неужели Бог услышал мою молитву?

Граф помолчал немного, потом усмехнулся.

– Кто-то ее услышал, – сказал он, – это несомненно. Теперь вы дух – смиритесь с этим.

– Нет, нет! – вскричала дама в отчаянии, – я вам не верю! Пусть хоть весь этот город умер, но я жива, и Оливия тоже – она не могла умереть…

С этими словами она взвилась в воздух, пронеслась вихрем по лестнице, юркнула в коридор…

– Куда это она, – спросил я в замешательстве.

– Вероятно, ищет Оливию, – отвечал граф, – что интересно – она точно знает, где ее комната… надо как-то ее успокоить, быть может, мы сможем ей помочь…

Но призрак уже пронесся мимо нас к выходу, проструился в неплотно прикрытую дверь и исчез.

– Интересно, откуда она знала Оливию, – вздохнул я, – но теперь уже не спросишь.

– Мне почему-то кажется, – заметил де Абрантес после небольшой паузы, – что нам еще не раз придется встретиться с этой шумной дамой, так что расспросить ее обо всем – у вас точно будет шанс.

Глава 3

Наутро ветер нисколько не утих. Он пел свою свирепую песню за окном, с подсвистом и аккомпанементом из шума падающих обломанных веток. Я был совершенно уверен, что сегодня у нас не будет ни одного посетителя: кто же высунет нос из дома в такую погоду? Таких безумных мало, точнее – вовсе нет. Поэтому, закончив завтрак, я свернулся клубком в кресле, лениво наблюдая, как Маттеус, кутаясь в меховую прабабушкину накидку, готовит глинтвейн.

Стук в дверь удивил нас обоих. Отодвинув кувшин с горячим вином, благоухавшим корицей, гвоздикой и мандариновыми корочками, мой хозяин встал, пересек холл и отворил двери. На пороге стоял мужчина, закутанный в плащ; войдя в зал и откинув капюшон плаща, он обратился к Маттеусу:

– Мне нужна сеньора Оливия.

Я рассматривал его, сидя на аптечной стойке: у незнакомца были правильные черты лица, но пока о его внешности я не мог сказать ничего определенного – кроме того, что лицо его было красным, словно ошпаренным кипятком – ледяной ветер славно потрудился, обжигая его кожу.

«Ну надо же, – думал я, нервно хлопая хвостом по стойке, – всем срочно потребовалась вдруг Оливия, да так понадобилась, что этот господин бежал сквозь ветер – а пока она была жива, про нее никто и не вспоминал».

Маттеус открыл было рот, желая сказать, что Оливии больше нет в живых, но мужчина его перебил. Вынув из складок плаща маленький конверт, запечатанный восковой печатью, он заявил:

– Я должен передать этот конверт лично ей в руки. Дело в том, что один очень дорогой и близкий мне человек в этом мире – моя старая нянюшка скончалась, вчера вечером. Но незадолго до смерти она попросила бумаги и чернил. И, собрав последние силы, написала короткое письмо, адресованное доне Оливии, запечатала его и попросила отнести. Она сказала, что это ее прощальное «прости». Поскольку просьба передать письмо, причем как можно скорее, была ее последней волей, я здесь…. Я должен немедленно видеть дону Оливию.

– Я сожалею, – развел руками Маттеус, – но дело в том, что дона Оливия…

– Ее нет дома? – резко перебил незнакомец. – В таком случае, передайте ей это письмо, когда она вернется. Полагаю, если это просто прощальное «прости», мне нет особой нужды передавать ей лично в руки…

Отдав конверт моему хозяину, он подул на руки, пытаясь их согреть – не слишком удачная попытка, ибо они, судя по их багровому цвету, тоже изрядно окоченели. Затем, коротко поклонившись, он повернулся к двери с явным намерением снова шагнуть туда, где властвовал колючий пронизывающий ветер.

– Постойте, сударь! – окликнул его Маттеус, – я вижу, вы продрогли, и вам бы не помешало отогреться, раньше, чем вы пойдете обратно. Вы позволите мне предложить вам бокал горячего вина?

– Вы очень любезны, – неуверенно произнес наш гость, – но мне, право, неловко…

– Было бы неучтиво с моей стороны не угостить чем-то горячим гостя в такую погоду. Уверен, что и моя прабабушка, и ваша нянюшка не хотели бы видеть вас простуженным, – улыбнулся Маттеус.

Улыбка у Маттеуса, надо сказать, имела такое свойство, что обволакивала нежным флером душу любого, за редким исключением, человека. Наш гость исключением явно не был, поэтому с благодарностью принял приглашение и устроился поближе к камину.

Когда горячее вино было разлито из кувшина по бокалам, Маттеус покосился на меня, и налил немного вина в блюдце, и обратился к нашему гостю.

– Я не успел объяснить вам, что дона Оливия была моей прабабушкой, и она ушла из жизни полгода назад. Мне очень жаль, но если это письмо адресовано ей, то – что мне с ним делать? Оставить нераспечатанным? – или воспользоваться тем, что я все же ее единственный наследник, которому она завещала все, что у нее было – и на правах этого наследника вскрыть письмо?

Гость подумал немного, пожал плечами, и сказал равнодушно:

– Прочтите, возможно так будет лучше.

Я сидел подле блюдца с горячим вином, однако не вино занимало меня сейчас. Лакая душистый глинтвейн, я следил за Маттеусом – а затем перепрыгнул на спинку кресла, и оттуда, через плечо моего хозяина, наблюдал за тем, как он ломает печать на конверте. Наконец, письмо было вскрыто. Глаза мои полетели по строчкам:

«Дорогая сеньора Оливия, пишет вам Адонсия Гарсия, ваша бывшая служанка. Я пишу вам на смертном одре – перед смертью не лгут, и это письмо вы можете считать предсмертной исповедью. У меня есть сын, и он ваш внук…»

На этом месте я оторвался от письма и покосился на Маттеуса: он был явно потрясен. Я продолжил чтение:

«Я любила Габриэля, вашего сына, но не смела и мечтать о нем. Я же понимала – кто он и кто я. Но он собрался на войну, и в последнюю ночь я решилась в отчаянии на безрассудство, я сама пришла к нему в комнату. Вскоре я узнала о своей беременности. Я не посмела довериться вам, я боялась, что вы меня осудите за распутство. Меня спасла сеньора Рамирес, она была бездетна, и предложила тайно усыновить мальчика, а мне остаться при нем няней. Сейчас этот выросший мальчик перед вами, его зовут Антонио Рамирес, но он ваш внук и сын Габриэля. А теперь главное: я умираю потому, что меня убили, отравили, я не знаю, кто это сделал и почему, но, возможно, опасность грозит моему сыну, поэтому молю вас, спасите его! Я вчера ничего не ела, но выпила остывший шоколад. Я уверена, что его сварили для Антонио, но он не выпил его. Однако, тот, кто сделал это, попробует еще раз свершить зло. Я ухожу навсегда и некому защитить моего ребенка. Вся моя надежда на вас и вашу прозорливость. Всегда преданная вам Адонсия.»

Почерк, коим написано было письмо, был корявым, старческим; женщина была не очень грамотна, и некоторые слова были написаны с ошибками; кое-где перо – видимо, от слабости руки – чертило бессильную линию вниз. Но, тем не менее, читать было можно. Дочитав письмо до конца, я был ошеломлен.

Как? У меня есть еще один потомок? Вот этот почтенный мужчина – мой правнук, внук Оливии? Интересно… А что значит: «выпила остывший шоколад»?

Антонио Рамирес, видимо, не подозревая ни о чем, с удовольствием отогревал руки о горячий бокал, прихлебывая из него душистое вино. Что до меня, я соскочил с кресла и кинулся в комнату моего хозяина. Там я попытался открыть ящик комода и добыть лорнет, но куда там! – тяжелый ящик, полный постельного белья, сидел в своей нише плотно и не поддавался усилиям кошачьей лапки.

Огорченный, я вернулся обратно. Маттеус перечитывал письмо; наконец, он поднял глаза на гостя.

Теперь, когда наш гость отогрелся у камина, я мог видеть, что этот человек, пожалуй, весьма недурен собой… Встретив задумчивый взгляд моего хозяина, он поинтересовался:

– Какие-то плохие вести?

– Тут больше о делах давно минувших дней, – ответил Маттеус нехотя. Видимо, он не знал, стоит ли сообщать незнакомцу содержимое письма, – хотя, надо сказать, есть и кое-что о делах недобрых уже нашего времени. Дона Адонсия почему-то уверяет дону Оливию, что ее смерть не была естественной – она убеждена, что она отравилась, выпив шоколад – и почему-то уверена, кто-то желает вашей смерти…

Он вопросительно посмотрел на нашего гостя; тот ответил лишь тем, что удивленно приподнял брови. Маттеус продолжал:

– Из письма трудно что-то понять, как вы считаете сами: почему дона Адонсия написала, что ее убили, и почему она просила у доны Оливии покровительства для вас? Почему она боится, что вам грозит опасность? От кого эта опасность исходит? Или она ошибалась?

Наш гость молчал, глядя в одну точку. Наконец, с сумрачным выражением лица, сказал таким тоном, словно желал оттолкнуть от себя мучительную истину:

– Полагаю, что это не более, чем затуманенное сознание умирающего. Нянюшка… то есть, дона Адонсия была больна уже давно. В тот день утром я получил от нее письмо с просьбой проведать ее, а то, по ее словам, она так и помрет, меня не увидавши напоследок. Я пришел ближе к вечеру, и узнал, что ей стало резко хуже… Так бывает, просто обострение болезни – да, да, обострение болезни… Так что едва ли это стоит принимать всерьез, включая ее фантазии о какой-то грозящей мне опасности.

– А можно еще вопрос, сеньор? Почему она упомянула чашку с остывшим шоколадом? Вас угостили в том доме шоколадом, но вы не стали пить, и это спасло вас от яда?

– Да, угостили, – произнес он слегка удивленно, – но я выпил свой шоколад… Да, выпил до дна всю чашку – и, как видите, жив. Так что я не знаю, о чем она говорит…

Маттеус задумчиво кивнул, вертя в руках письмо.

– Вы были очень добры, – продолжал наш гость, – отогрев меня и проявив гостеприимство. Пожалуй, мне пора. Прощайте.

Он поднялся и направился к двери.

– Прощайте, – отвечал Маттеус, отодвигая засов, чтобы выпустить гостя.

В комнату тут же ворвался холодный воздушный вихрь, едва не сбивший меня с ног. Шкурку мою тут же запорошило какой-то ледяной крупой. О том, чтобы отправиться следом за нашим гостем, и попытаться что-то разнюхать в его доме, не было и речи: я бы замерз насмерть раньше, чем вышел из дома.

Маттеус, в свою очередь, вернулся к столу, налил в бокал остатки вина, и, прислушиваясь к завыванию ветра за окном, тихо произнес:

– Какая-то зловещая история, ну скажи, котище – кому понадобилось убивать старую безобидную служанку? Где-то ходит зло, мой маленький Лео, – он плеснул в мое блюдечко глинтвейна, – где-то ходит зло, невидимое, неназванное, а мы с тобой – что мы можем сделать?

Глава 4

Трамонтана свирепствовал восемь суток, а потом наступила тишина. Скоро потеплеет, размышлял я, глядя в окно – и появятся первые посетители нашей аптеки…

Когда раздался стук дверного молотка, я решил, что, наконец-то, явилась еще одна дама, которой срочно потребовалось притирание для лица. Но дверь отворилась, впуская нашего старого друга Сильвио де Абрантеса. И он был не один, а в сопровождении девушки, настолько юной и прелестной, что я сразу понял: притирания ей точно ни к чему, ей хватает собственной свежести. При этом она была настолько подавленной и печальной, насколько возможно.

– Рад видеть тебя, Сильвио. Счастлив приветствовать вас в своем доме, сеньорита, – Маттеус был сама учтивость.

– Сеньора, – поправила его юная дама, сбрасывая плащ. По снятии плаща она оказалась одета в платье серого бархата, отделанного черным кружевом; скромный фасон, однако, был так ловко продуман, что очень мило подчеркивал все достоинства красавицы.

– Привет, братишка, – хлопнул кузена по плеву Сильвио. – Послушай, я к тебе с просьбой…

– Рад услужить.

– Будешь еще больше рад, если я расскажу тебе, в чем просьба, – он улыбнулся весьма лукаво. – Не мог бы ты приютить на время эту сеньору? В смысле – спрятать так, чтобы никто не знал, что она здесь? Не бесплатно, не думай: я возмещу расходы.

– Комната бабушки пустует…

– Вот и отлично. Сеньора Кармела, это мой лучший друг, сеньор Маттеус. Можете ему доверять всецело. А это сеньора Кармела Домингес, подруга еще одной сеньоры, чье имя я не буду называть, – он сделал хитрую гримаску, явно намекая, что с этой неназванной сеньорой у него какие-то любовные делишки, – ну-с, свари нам шоколада, да будем говорить о делах.

– Мне не надо, – запротестовала девушка, – я не люблю…

– Не любите шоколад? – брови Маттеуса взлетели вверх.

– С некоторых пор, – вздохнула девушка.

– Тогда я сварю вам глинтвейн?

– И мне тоже, – согласился Сильвио; наклоняясь к другу, он шепнул:

– Тут такое дело – это по твоей части, братишка.

– То есть?

– Ну, ты же поддерживаешь отношения с моим прадедушкой, графом де Абрантесом? – прошептал он тоном заговорщика.

Я оглянулся, ибо странное дуновение воздуха встопорщило мне шерстку: и точно, полупрозрачное привидение графа висело в воздухе, прислушиваясь к беседе. Очевидно, я был единственным, кто видел его.