Победный марш. Антология духовности и патриотизма. Выпуск 2. К 80-летию Победы в Великой Отечественной войне бесплатное чтение

Россия, Донецк

Благодарность

Она уже совсем не помнила, когда жизнь её превратилась в постоянный постельный режим с бесконечным рассматриванием давно выцветших обоев и пожелтевшего от многолетней пыли потолка. Возможно, что она даже не понимала происходящего вокруг, а разговоры, еле слышные за постоянно прикрытой дверью, были для неё лишь гулом слитых в один звуковой поток невнятных слов.

В последние дни всё чаще случались непонятные громкие хлопки за окном, после каждого из которых на лицо и лежащее поверх её тела смятое одеяло сыпался порошок старой побелки и трясся тусклый свет, исходивший из-под зелёного тряпичного абажура.

Несколько раз за день она видела над собой до боли знакомое лицо юной девушки, заботливо подкладывавшей ей под голову вторую подушку и кормившей бульонами и размокшим хлебом с ложечки.

Девушка обращалась к ней по имени, которое бабушка с каждым разом слышала будто как новое и совсем незнакомое. И всё же каждый приход женщины отражался на её лице слабой улыбкой и полным благодарности взглядом – всё, чем бабушка вообще была способна выразить свою признательность. Глаза её ещё жили, но какой-то своей, отрешённой от окружающего бытия жизнью. Они могли говорить, но их язык никто не понимал, да и некому было в них смотреть, кроме доброго создания, постоянно приходившего и кормившего старушку из своих рук.

– Вы понимаете, что мы не в состоянии оставаться здесь, пока есть возможность воспользоваться коридором, который дают военные? – Томный женский голос нервно срывался на повышенные тона.

– Что вы мне пытаетесь доказать своими аргументами? Что вы вправе оставить немощного старого человека без присмотра и ухода, когда в городе начались бои? – вопросами отвечал более молодой, почти девичий голосок.

– Моему мужу удалось найти работу в Польше, и если мы не приедем сейчас, то уже никогда не сможем получить такой возможности начать новую жизнь в Европе. Вам этого не понять!

– Как же не понять? Одним место под каштанами, а другие пусть дохнут под пулями? Так вы рассуждаете? Это же крысятничество!

– Послушайте, девочка, мы вам заплатили денег за присмотр и похороны. Место на кладбище сами подберёте. Когда русских выгонят, мы вернёмся и поставим памятник.

– Вы считаете, что русские уйдут и всё вернётся на свои места?

– А вы думаете иначе? Вся Европа за нами, так что этим вечно грязным и пьяным холопам недолго здесь придётся жировать.

– А почему тогда ваш муж не возьмёт винтовку и не пойдёт оборонять город, если вы так уверены в вашей победе?

– В вашей? Быстро же вы переменились! Когда это для вас москали стали своими?

– Не ёрничайте! Вы всегда знали, а я и не скрывала неприязни ни к вашему свидомому муженьку, ни к вашему сыночку, который устраивал факельные шествия с бритоголовыми придурками и фашистскими флагами. Что? Будете сейчас «правосеков» вызывать? Так побоитесь, что вас дезертирами объявят в трудный час для вашей нэньки-Украины. Так что сидите тут, как мыши, и выслушивайте всё, что я про вас думаю. Это же вам нужно за вашей мамой приглядеть, а не мне. Только чувствует моё сердце, что никогда вы сюда не вернётесь.

Дамочка шмыгнула носом, голос её дрожал, когда она заговорила вновь:

– Не рвите мне душу. Зачем вы так, девочка? Вы не знаете, как мне тяжело. Мы платим вам деньги и надеемся на вашу порядочность.

– Не знаю я, как вам тяжело. Но откупаться от матери в такое время… Это просто свинство! Хотя кому это я говорю. Бог вам судья.

Послышался звонок в дверь. Вошли двое.

– Ты готова, дорогая? – прозвучал вопрос осипшим баритоном.

– Да, милый, вот мы сейчас закончим с девочкой относительно мамы и можем выходить.

– Мам, – послышался молодой юношеский тенорок, – ты не забыла, как у бабули под матрасом закладывала шкатулку с украшениями? Надо не забыть.

С этими словами парубок бросился в комнату, где лежала старушка, и через мгновение вышел, держа в руке увесистый инкрустированный ларец. Торчавший из замка ключ торопливый внучек сразу сунул в карман. Быстро разместил шкатулку в рюкзаке и, схватив первый попавшийся чемодан, поднёс к выходу из комнаты.

Вновь в разговор вступил сиплый:

– Нет времени разводить сопли. Всем взять вещи – и спускаемся, пока водитель ждёт. К вечеру коридор на запад могут закрыть. Русские окружают уже со стороны Херсона.

– Скорее бы уж вас всех прихлопнули! – резко и с весёлым подъёмом вскрикнула девушка.

Наступила пауза… Все трое уставились в недоумении на девушку с торжественной улыбкой на лице.

– Ты чё несёшь, с…ка кацапская? – начал было петушиться молодой, но тут же был резко пресечён родителями.

– Давай-давай! Вали, ублюдок нацистский! Ждут тебя в «гейропе» грязные тарелки с унитазами!

Засобирались быстро. Чемоданы, тюки вынесли в подъезд. Женщина подошла к двери в спальню и остановилась, не решаясь войти в комнату.

– Я бы на вашем месте вошла и попрощалась. Вы её не увидите никогда в жизни.

– А если она меня узнает? Тогда я не смогу уехать. Я боюсь. Это выше моих сил! – сквозь слёзы залепетала женщина.

– Дорогая, брось сантименты, уходим. Вон снова русская артиллерия заработала, – торопил баритон мужа.

Женщина дотронулась до дверной ручки, постояла так мгновение, резко развернувшись, схватила на ходу дамскую сумочку с журнального столика и, прикрыв заплаканное лицо ладонью, рыдая, выбежала прочь.

Несмотря на приближающийся грохот и нарастающую канонаду, в комнате наступила тишина, мерно перебиваемая тиканьем старинных настенных маятниковых часов в деревянном корпусе.

Девушка легко подтолкнула дверь и вошла в комнату, где лежала бабушка ко входу лицом, на котором застыли набухшие капли слёз, норовивших прорваться и растечься по щекам. Губы её еле заметно дрожали. Бабушка с трудом подняла руку и указала девушке место на кровати рядом с собой. Та повиновалась и, расположившись на месте, укрыла одеялом старую женщину.

– Всё хорошо, Клавдия Ивановна. Мы сейчас покушаем супчика, а потом я схожу за водой на колодец, и мы попьём чаю. – Девушка старалась говорить тихо, не в силах проглотить ком горечи, подкативший высоко к горлу.

Только теперь, ещё раз заглянув в заблестевшие глаза бабушки, девушка увидела в них осмысленный взгляд, осознание происходящего. Девушке от этого стало стыдно и ещё страшнее – от понимания своего соучастия в организации гнусного побега. Бегства родной единственной дочери от лишённого движения и рассудка самого главного человека, давшего ей жизнь. Она положила голову на хрупкое плечико бабушки и тихо произнесла:

– Простите нас, Клавдия Ивановна. Простите нас, бабушка.

Девочка плакала, еле подёргивая хрупкими плечиками, и незаметно вытирала постанавливающиеся слёзы.

– Не волнуйся, детка. Не вини никого. Им жить надо…

Девушка от неожиданно услышанного тонкого голоска подняла заплаканное удивлённое лицо и тихо воскликнула:

– Так вы говорите и, значит, всё понимали с самого начала?

– Я всё знала, девочка. Я всё знала. – Бабушка почти шептала, и было видно, что делает она это с большим усилием.

– Мне стыдно, тётя Клава, что я взяла деньги, чтобы ухаживать за вами. Вы мне всегда были как родная бабушка, которой я никогда не знала.

– Ничего. Это правильно. Не долго мучаться тебе со мной. Ты только не раскошеливайся слишком. Мне гроб и попроще подойдёт, и место какое-нибудь неприметное. А деньги тебе самой пригодятся. Трудно будет одной.

Бабушка показала девушке движением, что хочет приподняться. Та быстро помогла, поднеся и подложив вторую подушку, как вдруг увидела в руках Клавдии Ивановны туго стянутый целлофановый кулёк.

– Вот это, Машенька, тебе мои украшения, которые мне ещё от прабабки остались. Тут много. Твоим внукам хватит.

Девушка растерянно посмотрела на бабушку, на кулёк, повернула голову в сторону двери, куда совсем недавно выскочил, прихватив бабушкину шкатулку, будущий мойщик польских туалетов.

Старушка поняла взгляд Маши и успокоила её:

– Они уже не вернутся никогда, так что наследуй и будь счастлива, девочка моя.

Ещё до наступления темноты Маша спустилась с бидоном по воду вниз по улочке. Простояв недолго в очереди и набрав воды, пришла во двор, где кучковались соседи и громко обсуждали наступившие в городе события.

Совсем стемнело, когда, стараясь не скрипеть полами и дверьми, девушка осторожно зашла в комнату старушки и зажгла свечку…

Бабушка лежала смирно с закрытыми глазами, опустив низко подбородок. Белые тонкие пальцы рук, сложенные мирно на груди, держали небольшую фотографию. Старушка не дышала.

Маша вздрогнула и, не успев набрать воздуха в лёгкие, зарыдала вслух, упав на колени перед телом Клавдии Ивановны.

Так и заснула, сидя на полу, положив локотки и голову на край кровати…

…Уже рассвело, когда отдалённый грохот артиллерийского орудия разбудил девушку, стряхнув с потолка немного белил. Маша протёрла глаза. Перед глазами лежало тело вчера ушедшей из жизни Клавдии Ивановны, а с чёрно-белой фотографии смотрела маленькая пухлая девочка в бантиках, сидящая на коленях молодой красивой женщины с распущенными волнистыми волосами и перекинутой косынкой на плечах. В углу карточки было написано: «Любимой доченьке два годика. Жданов[1]. 1982 год».

Мариуполь, 2022

Победа, до которой мы обязательно дойдём

Конечно, будет Победа. Конечно, будет весна. Миллионы алых роз обязательно покроют бульвары Донецка, зацветут каштаны в скверах Мариуполя, минные поля Донбасса снова станут плодородной нивой, а певчие птицы споют нам о зарождении новой жизни. Вернутся домой солдаты, стоявшие насмерть и шедшие на смерть ради неё.

Но ещё долго в душе народа будет жить скорбной горечью память о мирных людях, погибших в этой войне. Такова её уродливая философия, такова её дьявольская суть. Ничего с этим поделать нельзя, как бы ни врали пропагандистские глашатаи с обеих сторон противостояния, как бы ни старались самые меткие артиллеристы целиться исключительно по военным объектам. Снаряд лишён мозга и способности обойти ребёнка, стоящего на его пути, а рвущие всё живое осколки не могут выбирать исключительно людей в форме цвета хаки и в бронежилетах. Война убивает детей.

Оружие не имеет души, но оно в руках воина, который может направить ствол гаубицы или пулемёта в сторону укреплений врага или навести прицел на мирные кварталы городов, где весело играет ребятня, а молодые мамаши прогуливаются с колясками вдоль цветочных аллей. Выбор зависит от того, какое сердце бьётся под бронежилетом, если оно там вообще есть. Мариупольская трагедия показала нам истинную звериную, сатанинскую сущность нацистов, оставив нам единственный выбор.

Убивать! Убивать за всех, кто был умышленно искалечен и растерзан автоматными очередями и минами, кто потерял единственного ребёнка, а вместе с этим и рассудок до конца дней, кто остался круглой сиротой, даже не запомнив лица матери. Громить до тех пор, пока жив хотя бы один из неофашистов «Азова» и «Айдара», «Кракена» и «Чёрных Запорожцев». Искать, находить и крушить всех, кто отдавал приказы на уничтожение наших городов в Донбассе и обещал, что наши дети будут встречать праздники в бомбоубежищах и подвалах разрушенных домов. Рвать любого, кто когда-то вскидывал правую руку в фанатичном экстазе и, брызгая слюнями, визжал во всё горло бандеровские лозунги и приветствия. Бить на поле боя и вне его, дабы растоптать в пыль самые малые ростки неофашизма, заразившие некогда братский славянский народ. Убивать до самой Победы, ловить после неё и давить до последнего фашиста, потому что мы так никогда не сможем до конца ощутить полного удовлетворения от неё, если по планете Земля будет продолжать ползать эта гадина.

Конечно, будет Победа, конечно, будет весна, обязательно миллионы алых роз покроют бульвары Донецка, зацветут каштаны в скверах Мариуполя, минные поля Донбасса снова станут плодородной нивой, а певчие птицы споют нам о зарождении новой жизни. Но разве успокоится наше сердце от боли, обиды и стыда, что, даже уничтожив всех виновных в гибели наших детей, мы всё равно останемся виноватыми перед ними за то, что не смогли уберечь их от войны?

Донецк, 2023

Отрывок из романа «Агапея»

…Ей приснился папа. Они бегали, догоняя друг друга, на длиннющем ярко-жёлтом пляже вдоль холодного голубого моря, белыми барашками которого волна набегала на песок и отходила от него, заглаживая свежие следы, оставленные отцом и дочерью. Агапея в детстве была активным ребёнком, рано научилась ходить и даже бегать, подпрыгивая, как мячик, на каждом шажочке. Бегала и смеялась. Прыгала и заливалась колокольчиковым смехом.

Потом пришла красивая мама с большой копной чёрных волнистых волос. Папа с дочкой звали её к себе, но она просто сидела на дюне и махала им рукой.

Вдруг Агапея увидела, как на берег со стороны моря быстро надвигается огромная чёрная туча, из которой извергаются молнии, а вокруг гремит гром. Гремит не переставая, всё сильнее и сильнее, всё настойчивее и настойчивее. Один удар, второй, третий. Боже! Как громко и почему-то трясётся земля, пол, стены… Да это уже совсем не сон!

Агапея открыла глаза, встала и выскочила на лоджию. Где-то в северной части города раздавалась канонада, и горизонт был покрыт красными всполохами, не успевавшими затухать, как загоравшимися снова. Она бросилась к ноутбуку, включила и, дождавшись полной загрузки, открыла Яндекс. Время на экране – четыре утра по киевскому зимнему времени. Первое, что сразу бросилось в глаза сплошь по всей новостной ленте: «Специальная военная операция Российских Вооружённых сил по денацификации и демилитаризации Украины объявлена сегодня, 24.02.2022 года, Президентом РФ Владимиром Путиным».

– Ой, мамочки! Война! – вслух произнесла Агапея, прикрыв ротик вспотевшей ладошкой.

Канонада не утихала, а разрывы снарядов стали только сильнее и чаще. Машинально положив в пакет домашнюю аптечку, набрав воды из-под крана в пустую баклажку, она стала искать среди одежды что-то попроще и одновременно теплее. Наконец, облачившись в «аляску», джинсы и зимние кроссовки, прихватив пакет, Агапея выбежала на улицу, где уже начал собираться народ из других подъездов её девятиэтажки. Кто-то принёс ключи от подвала, и люди дружно поспешили за «ключником».

Это не было бомбоубежищем в буквальном смысле слова. Просто подвал без удобств. Хорошо, что сухой, и хорошо, что с парой лампочек. Нашлись предусмотрительные жильцы, взявшие с собой раскладные стульчики. У кого-то в руках оказался термос. Сквозь подвальную затхлость Агапея услышала запах копчёной колбасы. Она вспомнила, что не ела со вчерашнего полудня, но пока ей оставалось только наблюдать, как толстопузый лысый старичок с пятого этажа аппетитно пытался пережёвывать почти беззубым ртом кусочки сервелата и сыра, разложенные на крошащемся куске хлеба. Он жевал только то, что попадало между одним верхним и двумя нижними оставшимися зубами. Всё остальное благополучно вываливалось изо рта и крошилось прямо на бетонный пол. Агапее стало смешно, и она действительно чуть не прыснула бы от подкатившего хохота, если бы не внезапный и очень близкий грохот от разрыва приземлившегося снаряда. Он быстро вернул девушку и сотоварищей по надвигающему несчастью в состояние клинча.

Утром в городе началась паника…

Дыхание войны, сковавшее кошмарным смятением улицы, кварталы, парки и скверы города, одновременно парализовало и ввергло в депрессивное отчаяние абсолютное большинство горожан, которые уже не знали, кого и чего больше бояться. С одной стороны, многие понимали, что разбуженный «русский медведь» достаточно скоро обложит город, с другой – все видели, как активно «азовцы» и регулярные части Вооружённых сил Украины превращали верхние этажи многоэтажек, здания школ и детских садов в укрепления и огневые точки. На крышах домов устанавливались зенитные орудия, миномёты, устраивались снайперские лёжки. Во дворах занимали позиции ракетные системы залпового огня «Град».

Начался тотальный «чёс» всех таксистов как потенциальных пособников ополчения ДНР, хорошо знающих город и способных стать прекрасными корректировщиками для русской артиллерии. По Мариуполю быстро распространились слухи о расстрелах сочувствующих России и Донецкой Народной Республике прямо среди бела дня на улицах города. В частных секторах с более-менее богатыми хозяйствами отдельные подразделения «Азова» развернули беспардонную кампанию по ограблению населения. На улицах, в магазинах и в самих отделениях банков за первые два дня с начала боевых действий не осталось ни одного банкомата. Их просто вырывали тросами тягачей и разбивали на месте кувалдами ради обладания содержимым. Прокатилась волна зачисток ювелирных салонов и дорогих бутиков. Молодым женщинам и девушкам никто не советовал вообще показываться за пределами своих подъездов, калиток или подвалов. Изнасилование прямо в проезжающем военном внедорожнике стало делом обыденным и заурядным.

Вакханалия Сатаны приобрела ещё более жуткий и устрашающий облик, когда нацисты приступили к массовому отлову мужчин призывного возраста где попало. Вот тебе форма, автомат, пара магазинов – и вперёд на защиту города.

Не хочешь? На тебе пулю в лоб!

Не можешь? Подыхать под снарядами много ума не надо!

Боишься? Смотри пункт первый!

Гражданская администрация с первого дня объявила об эвакуации мирных жителей в сторону материковой Украины, однако тут же стало известно, что нацбаты заблокировали все возможные выезды и начали открывать огонь по отъезжающим. Люди возвращались в подвалы и убежища, обречённо понимая, что выжить до конца боёв суждено будет не многим заложникам.

В укрытиях люди стали устраивать быт, занося какую-то мебель, посуду, одеяла, матрасы и подушки. Устанавливали электроплиты для приготовления пищи, а когда электричества не стало, приступили к устройству простейших печек, где можно развести огонёк. Соседи больших многоэтажек, до этого не знавшие никого не только из ближнего подъезда, но и с одной площадки, знакомились в условиях наступившего безумия и краха, сколачивались в группы друзей по несчастью. В одиночку теперь выжить было невозможно, и люди это поняли почти сразу. Беда сближает, и часто такое единение оказывается гораздо теснее и откровеннее, нежели родственные узы.

Дети. Кто не сталкивался с ситуацией, когда в тесном вагоне поезда начинает капризничать ребёнок, разрывая ночную тишину истеричным плачем? А теперь представьте себе, что таких детей на двадцать квадратных метров убежища сразу пять или десять и все они один за другим не переставая ревут и даже кричат. Матери прижимают их к груди, пытаясь успокоить и закрыть собой от возможной пули или осколка, а дети в то же время кутают своих плюшевых мишек и наряженных куколок, защищая уже их от неминуемых «ранений» в случае обстрела. У ребятишек, переживших бомбёжки, детство счастливым уже не назовёшь, и взрослеют они быстрее. Если посчастливится выжить.

На второй и третий день стали поступать сообщения, что союзные войска России и ДНР вплотную подошли к городу, захватив Павлополь, Мангуш и взяв под полный контроль трассу «Донецк – Мариуполь». В народе начали распространяться обнадёживающие слухи о возможном открытии зелёных коридоров в сторону Новоазовска и Донецка, однако освирепевшие «азовцы» только усилили террор над населением, подозрительно высматривая уже чуть ли не в каждом гражданском обывателе потенциального сепаратиста, желающего поражения армии Украины.

Агапея четвёртый день кряду возвращалась в квартиру только рано утром, когда затихала артиллерийская канонада. Понемногу втянувшись в этот необычный режим жизни, девушка нашла и своё место в разрастающемся хаосе. Пригодились навыки медицинской сестры, которые она приобрела ещё в студенческие годы на курсах гражданской обороны. Организовала в обустроенном жильцами убежище своеобразный медицинский пункт, собрав со всего дома различные лекарства, перевязочные материалы, жгуты и даже пару кислородных подушек. Витрины и двери соседней аптеки были заставлены фанерой и заколочены досками уже на второй день боёв. Правда, уже на третий ни фанеры, ни дверей не было и в помине, как и всего возможного содержимого этой некогда аптеки.

Разобрав кладовку с вещами, она смогла отобрать много одежды из бабушкиного зимнего и демисезонного гардероба и потом снесла это в подвал для нуждающихся. Сосед дядя Витя с супругой, чувствуя некоторую вину перед девушкой и стараясь загладить её, стали добрыми помощниками Агапеи во всех начинаниях. Они даже вызвались отвечать за импровизированную кухню прямо у входа в подъезд, где была сложена печка-мангал и устроен шиферный навес для хранения дров и нескольких вёдер антрацита.

Сообщество жильцов, объединившихся вокруг Агапеи в обустроенном убежище-подвале, можно было смело назвать коммуной бабушек и тётенек, молодых мамаш с детишками, где вся мужская половина была представлена дядей Витей и парочкой старичков, видевших в малолетстве, наверное, самого батьку Махно. Здоровое мужское население дома если не сидело в тюрьме, то находилось в армии или в бегах от мобилизации. Люди знали и о женщине с больной матерью на руках, муж которой ещё с четырнадцатого года воевал на стороне ополчения. Об этом не говорили вслух, но изредка вскользь выражали доброе сочувствие и надежду, что он вернётся наконец домой живым и с победой…

Второго марта стало известно о взятии Мариуполя в кольцо с закрытием выхода оборонявшихся войск к Азовскому морю. Горожанам хотелось верить, что блокада города заставит «азовцев» сложить оружие и обстрелы закончатся. К сожалению, иллюзии быстро растворились в страшной реальности, когда город охватила вакханалия расстрелов мирных граждан снайперами с верхних этажей. Старики, женщины, дети, инвалиды в колясках – все они стали мишенями распоясавшихся недочеловеков из рода осатаневших неонацистов, слетевшихся, как падальщики-стервятники, со всего мира в Донбасс. Предложенный Россией план вывода гражданского населения в сторону Донецка и Таганрога «азовцами» и командованием ВСУ был отвергнут. Дальнейшее сжимание кольца отныне сопровождалось кровопролитными уличными боями, где русский солдат теперь стал не только штурмовиком, но и спасителем жизней людей, оказавшихся в положении заложников многотысячной своры шакалов и детоубийц.

Захваты групп мирного населения стали регулярными и проводились с целью шантажа наступающих войск и принуждения ополчения и регулярной армии России к прекращению боевых действий. Однажды, встретив на соседней улице бывшую коллегу, Агапея узнала, что здание её университета заминировано, а в школе неподалёку «азовцы» заперли несколько десятков человек, включая детей, и пытаются выставить ультиматум командованию союзных войск.

Выезды в сторону Новоазовска и Донецка покрывались плотным пулемётным огнём со стороны ВСУ, если там появлялась хоть какая-то гражданская машина. Погибло несколько семей, пытавшихся спастись под крылом российской армии.

Пятого марта среди населения была распространена информация о режиме тишины. У людей снова появилась иллюзия, надежда покинуть зону боевых действий, однако и в этот раз нацисты просто воспользовались доброй волей русского командования и под прикрытием живого щита из мирных горожан провели передислокацию и укрепление огневых позиций, затащив во дворы и скверы реактивную и ствольную артиллерию. Особый цинизм проявился в тот же день, когда «азовцы» загнали почти двести человек в многоэтажный жилой дом и, подорвав его, похоронили под завалами практически всех несчастных. Сколько там было женщин и детей в то время, сказать никто не мог, но сам факт преступления украинская медиапропаганда, как обычно, попыталась свалить на российскую артиллерию и авиацию.

На проспекте Победы фашисты погнали впереди себя более сотни мирных горожан, пытаясь прорваться из окружения. Когда народ бросился в разные стороны, нацисты открыли шквальный огонь по убегавшим. Опять десятки загубленных душ и покалеченных неповинных мариупольцев.

Агапея, как и все её соседи, с каждым днём понимала, какая на самом деле власть управляла их родным городом последние восемь лет. Девушка в эти дни часто вспоминала разговоры с мамой-бабушкой, и тогда совесть особенно заедала её за преступное недоверие откровениям Антонины Георгиевны. С ещё большим презрением к себе думала она о своём таком спешном, опрометчивом замужестве за одним из тех, кто был частью стаи шакалов с шевронами «Азов».

Одним из вечеров, когда в укрытие, по обыкновению, собирались обитатели дома, дядя Витя незаметно подошёл сзади к Агапее и прошептал ей на ушко:

– Агапа, там твой приехал с вооружёнными людьми и тебя выспрашивает.

Девушка напряглась, но постаралась не терять самообладание и так же тихо спросила:

– Чего он хочет? Он сказал тебе что-нибудь?

– Сказал, что хочет с тобой поговорить, и просил тебя не бояться.

Агапея вытерла руки о фартук и, глубоко вдохнув, уверенно вышла из подвала. Камуфлированный бронетранспортёр песочного цвета стоял в углу двора. Михаил нервно курил у открытой дверцы с пассажирской стороны. Увидев бывшую супругу, постарался состряпать улыбку и двинулся навстречу ей, протягивая руки вперёд.

– Здравствуй, родная. – Он почему-то всё ещё надеялся, что Агапея бросится к нему в объятия, но, поняв, что чаяния его напрасны, опустил руки.

– Что вам надо, пан капитан? – с вызовом спросила девушка. – Пришли и нас минировать? Может быть, вы сепаратистов ищете? Так получай! Вот она – я та самая ополченка! Давай! Делай своё подлое дело! Или, может, для начала выполнишь свой супружеский долг прямо на капоте, на глазах своих гамадрилов? Помню, как вон тот, с бульдожьей рожей, на свадьбе на меня пялился, слюнями исходил, а тот, что с рыжей бородой и носом картошкой, кажется, на нашей свадьбе одного из ваших грохнул по-дружески. Весёлая у тебе компашка. Просто шапито уродов… Чего тебе надо?

Она говорила нарочито громко, чтобы её было слышно позади, где с тревогой наблюдали за происходящим вышедшие из укрытия люди.

Михаил сильно растерялся, но тут же попросил говорить тише. Рядом с машиной стояли его бойцы, которые могли неправильно оценить ситуацию и просто сорваться.

– Ладно. Я понял всё. Но прошу тебя о помощи, – начал он говорить, склонивши голову к её уху, но нервно косясь по сторонам. – В машине моя мама. Она тебе ничего плохого не сделала и по-прежнему любит и тоскует по тебе.

– Чем же я – дочь советского и российского офицера – могу быть полезна семье бандеровца и неофашиста?

– Не семье, а только маме. Мне необходимо её куда-то спрятать. Наш дом для неё опасен, и мы с батей сами там редкие гости. Когда придут россияне… А они обязательно придут. Они будут нас искать, а мама здесь ни при чём. Ты же знаешь, что это так. Помоги и приюти её у себя.

– Ты уверен, что это уместная шутка? Если народ узнает, кто она, то, боюсь, мне придётся уже самой её защищать. Вы уже столько натворили вокруг, что горожане вас будут рвать на части, когда придут наши.

Слова «наши» она произнесла с неподдельной гордостью в голосе. Это несколько смутило Михаила, но он продолжил:

– Ты можешь её защитить. Я знаю и потому привёз её к тебе. Тем более что она сама просила об этом.

Агапея, несмотря на пережитое и увиденное, смогла сохранить в себе доброту и умение сочувствовать. В конце концов, несчастная больная женщина всегда была к ней ласкова, а жизнь её превратили в кромешный ад её же близкие люди, которые сами, словно крысы на тонущем корабле, сейчас ищут спасения, бегая из угла в угол по всему мегаполису. Она мгновение подумала и ответила:

– Я возьму Оксану Владимировну в нашу коммуну, но ты больше здесь не должен появляться, пока не найдёшь возможность вывезти её из Мариуполя. Есть одно моё требование.

– Слушаю.

– Вы оставите здесь продукты и воду. – Помолчала и добавила: – Дай мне оружие с патронами. Лучше автомат.

– Я подумал об этом, и вам сейчас сгрузят коробки с едой. И возьми мой «калаш». – Он снял с плеч короткоствольный АКС и вынул из разгрузки два магазина с патронами.

Вернувшись к машине, Михаил открыл дверцу и помог матери спуститься на землю. Двое военных занесли четыре коробки со снедью в подвал, но так и не дождались благодарности от обитателей убежища, которые молчаливым укором сопроводили бойцов, пока те не вышли из укрытия.

– Я хотел спросить про ребёнка, – начал было говорить Михаил, как тут же был прерван Агапеей:

– Про это забудь. Он твоим ребёнком не будет никогда. И не спрашивай меня про любовь. Ты сам всё перечеркнул, и на этом закончим.

– Можно я тебя поцелую на прощание? – Он потянулся к ней.

– Нет! – снова громко и снова с вызовом ответила Агапея и, развернувшись, ушла прочь.

Только когда машина исчезла за углом дома, девушка подошла к свекрови и крепко обняла рыдающую женщину. Слёзы тут же брызнули из голубых глаз бывшей невестки.

Разум, возненавидевший любимого человека, ещё долго разрывает душу, не способную мыслить рационально.

Умение прощать и искренне сострадать чужому горю свойственно исключительно сильным людям. Сила эта проявляется в жертвенности, которой человек слабый, с мелкой душонкой обладать не может. Здесь, если хотите, беззаветный альтруизм предстаёт как некое донорство, когда волевой личности есть чем поделиться с нуждающимся. И он делится. Делится теплом своего сердца, способного действительно согреть в беде, приняв на себя ту долю тревоги и тоски, которая очень быстро душит и губит людей, потерявших равновесие и находящихся в трагической, безысходной ситуации. Особо одарённые и наиболее сильные люди отдают своё тепло и дарят поддержку даже тогда, когда сами находятся не в лучшей ситуации.

Война, разруха, крах надежд, смертельная опасность под ежедневными артиллерийскими дуэлями с летающими и свистящими над головой и около снарядами – тяжёлое испытание для любого нормального человека. Не каждый в мирное время крепкий мужчина способен оставаться стальным стержнем в пучине лихолетья, а что уж говорить о хрупкой молодой женщине, какой была Агапея? Но она справилась, объединив вокруг себя растерявшихся, объятых страхом стариков и мамаш с детьми. Теперь к ней под защиту привезли и мать её бывшего мужа, который для неё и её подопечных отныне и во веки веков останется проклятым зложелателем и ненавистником.

Но виновата ли в античеловеческих преступлениях мужа женщина, которая когда-то посвятила себя не отъявленному нацисту, а простому аграрию, бороздившему поля, сеявшему хлеб и собиравшему урожай озимых и яровых? В чём состоят прегрешения матери и есть ли в ней тот корень зла, который превратил её крохотное дитя со временем в палача, карателя с философией изуверов?

Простая сельская баба, долгие годы ожидавшая своего счастья и рождения ребёнка, просто жила такой же простой жизнью, радуясь растущей силе, недюжинному уму и природной красоте долгожданного сыночка. Когда и как её родные люди повелись на сатанинскую пропаганду и напитались злобной яростью к людям, смеющим думать иначе и сопротивляться грубой, античеловечной силе? Она уже не задавала себе эти вопросы. У неё не было мочи даже сформулировать их правильно. В таком положении люди часто приходят к суициду или просто живут с парализованной волей в смиренном ожидании конца. Вот такую Оксану Владимировну приняла с рук бывшего мужа Агапея. Теперь этот крест был на ней.

«Ничего. Я всё вытяну, я всё смогу. Пусть это будет моим испытанием за предательство, совершённое мной по отношению к своей бабушке. К своей маме…» – думала она, когда сидела у края кровати, кормя ослабевшую женщину бульоном с ложечки.

– Мама, вы поспите сейчас. Не ровен час, начнётся обстрел. Там только молиться останется и не до сна будет, – тихо сказала Агапея и погладила старушку по морщинистой руке.

– Доченька, возьми там в сумке маленькую иконку Николая Угодника. Это всё, что осталось от матери моей.

Умру, пусть тебе будет памятью обо мне. А за Мишку я тебя не буду ни о чём просить. Сама решишь. Всё детство с отца пример брал во всём, вот и втащил его этот ирод в непотребное дело. Ох, горе мне…

Агапея заметила, что свекровь нарочито говорит по-русски, и приняла это как должное. Очень уж не хотелось ей слышать здесь и сейчас украинскую мову, как не хотелось её слышать практически всем обитателям «ковчега» под девятью этажами панельного обезлюдевшего дома.

Восьмое марта – Международный женский день. Выглянуло солнышко. Женщины с утра поздравляли друг друга, а дядя Витя даже раздобыл где-то две бутылки самогона. Российские пушки молчали с вечера. Автоматная стрельба была слышна уже не только в Кальмиусском районе северной части города, но и в Приморском районе, что на юге, где, по слухам, высадилась морская пехота россиян. Кто-то из старичков, постоянно слушавший эфир на транзисторе, поймал радио ДНР, которое в десять часов утра сделало обращение к обороняющейся стороне: «Мариуполь блокирован со всех сторон. Вы находитесь в полном окружении. Подразделения Вооружённых сил РФ и ДНР вышли к административным границам Донецкой области. Ваше командование сбежало, резервы разбиты, помощи не будет. При дальнейшем сопротивлении вы обречены на смерть. Ваш единственный шанс выжить – это сложить оружие и уйти из Мариуполя по гуманитарному коридору».

Снова надежда на скорое избавление от мук. Еды пока хватает. С водой посложнее. Режим экономии под контролем «завхоза» дяди Вити. Агапея в тот день решилась на небольшую прогулку по окрестностям, надеясь хоть где-то найти какой-нибудь источник или просто брошенные баклажки с водой. Человек верит в случайности в такой ситуации, как в божественное провидение в пустыне. Пройдя два квартала в сторону университета, решила дальше не рисковать. Выстрелы были слышны близко, и она поняла почему… В стороне, где некогда стояла застройка длинных высоток, лежали руины и насквозь просматривался город на три-четыре квартала вперёд. Там, очевидно, и шли бои.

Возвращаясь, услышала характерный свист пролетающей мины. Залегла в кустах. Полежала минут пять. Встала – и снова свист. Опять залегла. Страх сковывал ноги, но не голову. Надо быстрее уйти из этой зоны и добежать до ближайшего дома с открытым подвалом. Посчитала до шести после услышанного выхода мины, которая грохнулась за домом, прямо на проспекте. Вскочила и побежала что есть силы. Через мгновение раздался взрыв, девушку тут же подбросило и жёстко ударило оземь, встряхнув все внутренности. Какое-то время она пролежала без сознания. Очнулась, когда уже начало вечереть и заметно похолодало. Оглушённая, превозмогая боль в бёдрах, балансирующей походкой от всеобъемлющего головокружения Агапея постаралась как-то уйти в сторону своего дома, до которого оставалось метров сто. Обстрел завершился, и она смогла наконец буквально приковылять к своим, опираясь на какую-то лыжную палку, подобранную по дороге.

Долго переводила дух, сидя на краешке топчана, где мирно спали две девочки лет по десять. Взрывы не могли быть не слышны в подвале, но дети всё-таки спали. Они просто привыкли к войне, а их маленькие организмы научились саморегулироваться и выбирать самостоятельно время сна и бодрствования, какая бы канонада ни пыталась нарушить ход их физиологических часов.

– Ты куда-то ранена? – спросила мама девочек, когда Агапея встала с топчана.

Агапея обернулась на то место, где только что сидела, и увидела там мазки крови. Потом её резко скрутило внизу живота, и девушка со стоном присела на корточки… Вокруг всё закружилось, она в очередной раз за день потеряла сознание.

Ощущалось приближение уличной войны непосредственно к Центральному району города. С левого берега слышался непрерываемый и нарастающий стрекот автоматического оружия, хлопки разрывов гранат и частые прилёты артиллерийских снарядов. Две семейные пары и молодая мама с ребёнком нашли в себе мужество выдвинуться к соседней окраине, освобождённой российскими войсками и ополчением. Объявился чей-то знакомый с машиной, который вызвался отвезти малую группу. Он обещал вернуться и перебросить ещё желающих, однако больше никто не решился покидать свои квартиры и укрытие. Мародёрами город кишел, как крысами трюм корабля. Уехали рано утром, попрощавшись со всеми, как с самыми родными и близкими людьми. Смогли ли они выбраться из кромешного ада или их постигла участь многих горожан, ставших мишенями украинских снайперов или жертвами шальных мин, фугасов и ракет? Риторический вопрос, и ответ на него каждый внутри себя формулировал сам. Оптимист будет всех убеждать, что всё сложилось удачно. Пессимист не станет спешить с ответом и лишь туманно построит фразу: «Хотелось бы надеяться на хорошее, но ведь какая стрельба и какие большие бомбы летают, что даже страшно себе представить, что от них останется, если вдруг и не дай Бог…» Реалист в данном случае просто промолчит, и это молчание, скорее всего, будет самым откровенным ответом на поставленный вопрос.

После случившегося выкидыша Агапея пролежала целый день на топчане, не особо терзаясь душой и сердцем. Она и полюбить-то не успела того зародыша, который просуществовал в ней меньше двух месяцев. Не до этого было Агапее. Да и нужен ли был ей отпрыск ненавистного человека, обманувшего, предавшего, растоптавшего все её надежды на вечную любовь, счастливую жизнь и радость материнства? Бог наказал её. Но Бог не оставил без внимания и Михаила, не дав народиться на свет его потомству. «Не хочу желать ему смерти, и пусть он дальше живёт, если сможет. Но род его продолжать я теперь уже не буду. И из сердца прочь, и из тела вон!» – решила для себя Агапея, испытав долгожданное облегчение и радостное ощущение внутренней свободы.

Вечером девятнадцатого марта радио объявило, что над администрацией Левобережного района поднят триколор Донецкой Народной Республики. Сообщили и об освобождении аэропорта. Последнее известие откровенно порадовало Агапею, успевшую тоже постоять лицом к стенке той самой тюрьмы, которая там размещалась. Почему-то ей представилось, как мечутся в панике и страхе по углам здания аэропорта бывший муж, его отец и их бритоголовые черепоносцы, способные воевать лишь с безоружными и связанными по рукам и ногам людьми. «Нет, – поймала она себя на мысли, – всё-таки я хочу ему смерти! И ему, и всему его гнилому окружению искренне желаю уничтожения! За бабушку, за безвинно убитых и искалеченных, за изуродованную, некогда цветущую Украину! Пусть сдохнут здесь и горят в аду после смерти!»

Соблюдая максимальную осторожность, Агапея с молодыми женщинами и дядей Витей раз в день делали вылазки со двора ради тех же дровишек или в поиске каких-нибудь остатков продуктовых припасов в разрушенных домах. Иногда действительно удавалось обнаружить банки с домашними солениями и варениями, не гнушались и просыпанной из порванных пакетов крупой или макаронами. Как-то, к своей неописуемой радости, дядя Витя наткнулся на целый блок сигарет с фильтром. Собирали в разрушенных квартирах что-то подходящее под устройство спальных мест для нового пополнения жильцов из соседнего дома, который принял на себя танковый снаряд и лишился в крайнем подъезде сразу двух этажей сверху.

Мариуполь превратился в город-призрак. Обвалившиеся подъезды многоэтажек, дома с полностью выгоревшими квартирами, обугленные остовы легковых машин, обвалившиеся руины зданий и сооружений, вырванные с корнем и отброшенные далеко в сторону густые кустарники, большие и малые деревья, воронки в детских песочницах… Всё это было теперь Мариуполем, в котором Агапея оставалась жить и не переставала надеяться, что осколки снарядов, ломаный шифер и битое стекло, рассыпанное под ногами повсюду, когда-нибудь будут выметены с улиц города, а деревья снова посадят, дома отстроят, вернётся детский смех во дворы и птицы начнут вить гнёзда в многочисленных парках.

Впервые Агапее и её группе встретились две могилки прямо на газоне тротуара и ещё четыре во дворе, в цветочной клумбе одного из домов. Настоящие могилки, правда с небольшими насыпями, но с крестами с указанными именами усопших, датами рождения и смерти. Самое чудовищное впечатление произвели две насыпи, где были временно похоронены старая бабушка в возрасте почти девяноста лет и трёхлетняя девочка.

– Скорее всего, внучка или правнучка, – сказал дядя Витя. – Глянь, Агапея, фамилия одинаковая со старухой.

Перекрестились. Одна из женщин подобрала лежавшую на детской площадке игрушку и положила на крохотную горку. Горло перехватило, слёзы лились сами собой, а в голове полная сумятица и кутерьма мыслей, пытающихся сложиться в пазлы и объяснить обладателю данных мозгов, как это всё могло произойти в милом приморском городе моряков и сталеваров, рыболовов и строителей.

Тьма вопросов и миллион ответов на каждый из них, что, кроме мыслительного ступора, в голове ничего не создавало. Но надо было выживать и стараться уцелеть. Как бы близко ни была к человеку смерть, он всё равно продолжает жить… Жить, верить и цепляться за каждый возможный вздох.

Ночью стрельба послышалась совсем близко. За соседним домом прогремело два взрыва кряду. Взрослые обитатели «ковчега» Агапеи начали просыпаться, когда она с дядей Витей стали подтаскивать ко входу ящики и топчан, чтобы поставить его на попа и припереть входную дверь. При огне свечи Агапея нащупала в углу автомат и попросила своего помощника подсоединить рожок к затворной раме и показать, как взвести оружие для стрельбы. Лицо её при этом даже в темноте выражало не просто неробость, а именно стойкое присутствие духа и готовность к бою.

– С нами детки, девонька, думай, когда начнёшь на гашетку нажимать, – осторожно предупредил сосед.

– Это на самый крайний случай, дядя Витя. Если вариантов не останется, – твёрдо ответила девушка.

Послышалась беготня снаружи. Кто-то попытался отворить стальную дверь соседнего подъезда, но жильцы предусмотрительно все подъезды заперли на замки. Шаги удалились. Потом ещё протопало несколько пар солдатских ботинок, и тут с обеих сторон двора одновременно началась беспорядочная автоматно-пулемётная вакханалия, которая не прекращалась минут десять. Были слышны чьи-то команды, вскрики, матерная ругань. Какофония стрелкового боя меняла тональность, когда прекращающийся треск с одного ствола тут же подхватывался с другого, третьего, четвёртого, и так по кругу. Прогремел мощный выстрел совсем рядом со входом в подвал.

– Гранатомёт шарахнул, – со знанием дела прокомментировал дядя Витя.

Когда бой стих, Агапея не сразу решилась отворять выход из укрытия. Вместе с дядей Витей и двумя женщинами они откинули ящики, поставили на место топчан. Агапея взялась за дверную ручку, а когда обернулась, то даже в темноте увидела, как на неё уставились белки двух десятков пар расширенных от страха глаз.

– Не волнуйтесь, – уверенно успокоила она народ своей коммуны. – Я посмотрю тихонечко и вернусь.

Автомат уже был заряжен, предохранитель на нижней риске. Пригнувшись ближе к земле и выставив оружие впереди себя, Агапея, осторожно ступая в темноте, сделала несколько шагов и осмотрелась вокруг. Что-то горело невдалеке, распространяя запах тлеющего тряпья, хотя в воздухе преобладал плотный, тяжёлый дух пороха. Наткнулась на валявшийся мешок. Присмотрелась и отскочила. Под ногами распласталось тело, уткнувшееся лицом в землю. Проверила пульс на шее. Труп, ещё тёплый. Она пошарила свободной рукой вокруг туловища, но оружия не нащупала. Рядом нашла отброшенную каску, подобрала её. Потом решила пройтись за правый, ближний к её подъезду угол дома. Осторожно, как можно ниже нагнувшись, выглянула и тут же замерла.

– Товарищ капитан, сектор заняли. Двое «трёхсотых». «Двухсотых» среди наших нет, – вполголоса докладывал кто-то по рации, которая тут же ответила:

– Бологур, дождись рассвета. Держите сектор под прицелом. Через час подойдём на коробочке. Держитесь. Нам надо к обеду весь квартал зачистить, пока «чехи» нас не опередили.

Наступила тишина в рации. Агапея попыталась понять, сколько за углом бойцов. Обращение «товарищ» её успокоило. Потянуло табачным дымком. В голове забегали мысли сомнения и одновременного желания окликнуть солдат. Чувство осторожности взяло верх. Тихонечко вернулась в подвал.

– Ну, шо там, девонька? – услышала она голос свекрови.

– Там наши, товарищи! – еле скрывая радость, полушёпотом сообщила она, обращаясь ко всем.

Народ зашевелился на местах, одобрительно улыбаясь и что-то тихо говоря между собой.

– Зови их сюда, Агапея, – предложил дядя Витя. – Чего они на улице?

Многие поддержали предложение, и Агапея не стала противиться.

Она осторожно вернулась к углу дома и, выглянув из-за него, снова увидела силуэты бойцов в касках, бронежилетах, с автоматами в руках и белыми люминесцентными повязками на руках выше локтя и на ногах выше колена. Военные вели между собой тихий разговор, содержание которого она понять не могла. Не решаясь окликнуть голосом, Агапея подбросила пустую консервную банку в сторону солдат. Те тут же затихли. Кто-то передёрнул затвор.

– Кто там! – раздался требовательный голос. – Руки в гору или открываем огонь!

– Не надо, дяденьки! – неожиданно для себя испуганно, тонко проголосила Агапея. – Тут мирные, одни старички да бабы с детьми. Мы русские…

Россия, Москва

Письма войны

(Разговор с дочерью)

Кто был героем Великой Отечественной войны? Солдат, который бросался под вражеский танк со связкой гранат, а то и на амбразуру строчащего пулемёта? Или солдат, четыре года изнывавший от жары, мокнувший и мёрзнувший в окопах, но дошедший до самого Берлина? Или ветеран, призванный в запасные части, страдавший желудком от недоедания, простывающий от постоянного холода в палатке или на полу без тёплого одеяла, но не жаловавшийся, потому что понимал, что на передовой ещё труднее? А может быть, героиня – его жена, находившаяся все годы войны в эвакуации, где её дети шатались и пухли от голода, а ей – многодетной матери – приходилось и работать, и ухаживать за детьми, и писать мужу ободряющие письма? Мне кажется, все они, выстоявшие войну, сумевшие в ней не сдаться и выжить, веря в великую победу, внося свой посильный вклад в её будущее, достойны звания героев.

Когда мой отец, Николай Ипполитович Бузни, ушёл из жизни, через некоторое время, вспоминая его, моя дочь Алёнушка, повзрослевшая уже к тому времени, спросила меня:

– Папа, а у нас остались какие-нибудь архивы военного времени? Дедушка ведь был на фронте и писал оттуда письма. Интересно, о чём писали с фронта.

Я грустно улыбнулся, доставая из нижней тумбочки шкафа архивную папку:

– Твой дедушка пережил две войны. Правда, когда началась Гражданская война, ему было девятнадцать лет. Он жил тогда в Симферополе.

Вынимаю из папки трудовой список, составленный папой ещё в 1927 году, и читаю вслух:

– «1918 г. Весной окончил гимназию и летом работал мотористом и табельщиком в том же Кара-Кияте (поясняю, что была такая деревня в Крыму. – Авт.), осенью поступил в Крымский университет на физико-математическое отделение, где обучался зиму и весну 1919 г., жил в общежитии на собственный заработок уроками.

1919 г. Весною вышел из университета ввиду отсутствия средств к существованию и летом работал на Бельбекской долине и Салгирской долине садовым рабочим, а в д. Любимовке, кроме того, делопроизводителем инструктора по садоводству и огородничеству. Осенью был мобилизован белыми как студент и находился на военном обучении один месяц, когда, выхлопотав льготу первого разряда, как единственный сын был освобождён от военной службы. На фронте не был. Осень и зиму 1919–1920 гг. был безработным.

1920 г. Весной и летом работал садовым рабочим на Алъминской долине, на лесных разработках на перевале Таушак-Базар пильщиком со сдельным заработком до прихода сов. власти.

После прихода сов. власти был секретарём Ревкома в д. Кара-Кият Симферопольского района».

В этом довольно подробном описании в официальном документе наш папа, конечно, не мог упомянуть одну замечательную историю, которая произошла с ним и его товарищем. Он пишет, что побывал на военном обучении у белых и был освобождён как единственный сын в семье. А на самом деле он рассказывал нам вот что, и я передаю его рассказ дочери по памяти:

– В Симферополе было смутное время. В город приходили то красные, то белые, а то и зелёные были. И все призывали к себе на службу студентов. А воевать им вовсе не хотелось. Патриотизм в юных головах ещё не выработался, то есть он не был чётко выражен – за кого воевать. Белые призвали, а куда деваться – пришлось идти. Только решили два парня, один из них наш Николай, сбежать от службы, и отправились они пешком в Севастополь. Старались не попадаться никому на глаза, да наткнулись неожиданно на солдат. Те арестовали беглецов, посадили в сарай, а наутро повели под ружьём на расстрел как дезертиров.

И не родились бы мы, четверо детей, если бы расстрел состоялся. Но в это время навстречу расстрельной процессии ехал на машине командир повстанческой армии, действовавшей в тылу у барона Врангеля, Мокроусов. Алексей Васильевич, так звали Мокроусова, хотя настоящее имя его было Фома Матвеевич, тут же узнал в конвоируемом под ружьём Николая Бузни, в доме которого он бывал ещё в 1917 году, будучи членом Севастопольского Совета депутатов от партии анархистов. Теперь он сражался за большевиков, и это его солдаты вели двух студентов на расстрел, который он незамедлительно отменил, посадил юношей в свою машину и, смеясь, спросил Николая: «Ну что, видел смерть в глаза?»

– Какой ужас! – воскликнула Алёна. – Не случись по пути Мокроусов, так и меня бы сегодня не было!

– Да, в жизни много случайного, – согласился я и продолжал: – Когда началась Великая Отечественная война, твоему дедушке было уже за сорок, и он не был военным человеком, но тоже призвался в армию. А будучи грамотным человеком, каковых в то время оказывалось не очень много, был назначен старшим писарем в штаб полка. Ему не пришлось участвовать в боевых событиях, он никогда не был на передовой, однако жизнь солдата нелёгкой была повсюду.

В нашем архиве сохранились и военные письма папы со штампами полевой почты, и письма мамы папе на фронт, когда мы были в эвакуации на Кавказе, и письма бабушки из Симферополя, когда она с нетерпением ждала нашего возвращения и всё высматривала любимый поезд, в котором надеялась увидеть дочь и внуков. Открытки от папы приходили иногда на фирменной бумаге с изображением в углу звезды с серпом и молотом посередине и надписью: «Красноармеец! Презрение к смерти рождает героев! Не знай страха в борьбе за нашу Родину, за наши города и сёла, за наших отцов, матерей, жён и детей». Вот, например, его письмо, написанное 5 июля 1942 года на одной странице, которая складывалась втрое перед отправкой и заклеивалась.

Беру пожелтевший от времени листок и вчитываюсь в бисер слов:

– «Дорогие! Пишу под впечатлением очень грустным. Пришлось нашим войскам отдать Севастополь, и пока что наши мечты об освобождении Крыма и возврате туда на старое место на некоторое время откладываются. Я думаю, что мы пойдём туда скоро, но пока об этом не слышно. Нахлынули воспоминания: как я в Симферополе в коляске возил по ул. Горького наших близнецов (а близнецы, как ты понимаешь, это я с твоим будущим дядей Тёмой), как Галочка (твоя будущая тётя Галя) пела: “Ой, пропали гуси, один серый, один белый”, прогулки на ставок и рыбная ловля с Ромой (наш старший брат, твой дядя Рома), купание, катание в лодке, санаторий Кучук-Ламбат, курсы бухгалтерии и наши прогулки.

Читаете ли вы газеты? Почему не пишешь, получила ли справку, которую я послал заказным письмом? Очень мало вы мне пишете, я обижаюсь и сам перестану писать вам в наказание. В последнем коротком письме было обещание подробного письма, и я его не имею, а беспокоюсь я ужасно, так как ты писала о том, что заболел Тёмик и ты не можешь достать для него сульфидин. Сейчас лето – и желудочные болезни, как ты знаешь, очень опасны для ребят, тем более, если у них дизентерия или холера, сульфидин надо достать обязательно, я бы, вероятно, это сделал.

Шурочка, если ты мне пришлёшь от врача справку о серьёзности болезни Тёмика, то меня смогут отпустить в кратковременный отпуск, и я либо по дороге, либо в Степанакерте или в Тбилиси достану сульфидин с таким расчётом, чтобы хватило на будущее. Только с присылкой справки поспеши, очень уж хочется увидеть вас и помочь в ваших делах путём личного посещения Азторга, секретаря Райкома и вашего начальства. Это возможное дело, некоторые у нас уже побывали в отпуску.

Срочно пиши, как твои денежные дела. Если увидимся, проговорим многое, а когда пишешь, многое, о чём думал написать, забываешь в момент писания письма. Я живу по-старому, пишу день-деньской, жду новостей от вас и с фронтов. Целую вас всех крепко. Ваш Коля.

От кого получаете письма? Не думаете ли ещё уезжать в деревню? Очень прошу, пиши чаще, если есть конверты, пришли. Как здоровье Юрика, мамы и Маруси? Как ведут себя Рома и Галя? Целуй их и наших близнецов».

– Какое бытовое письмо! – удивляется Алёна. – О конвертах беспокоится. Просит прислать справку от врача, чтобы приехать помочь с лекарством. И в то же время сожалеет, что пришлось оставить Севастополь. Но такое ощущение, что они там все были уверены, что это ненадолго.

– Вот именно, – говорю я. – Никто не думал, что война затянется. А ты послушай, как он об этом пишет своему старшему сыну, твоему будущему дяде Роме, которому тогда уже исполнилось двенадцать лет. Это письмо легко разбирать, потому что, как видишь, оно написано крупным почерком, чтобы сын мог сам прочитать.

Показываю письмо дочери. Сидя в кресле, она отвлекается от вязания крючком какой-то поделки, наклоняется и рассматривает небольшой желтеющий листок. Потом я читаю:

– «Восьмое июня тысяча девятьсот сорок второго года. Дорогой Ромочка!

Хороший ты у меня сынок, что не забыл своего папку и написал ему несколько строк; когда вернусь домой, крепко расцелую тебя за это, ты представить себе не можешь, как я был рад твоему письму, хотя ты его и не закончил, и не подписал, но это пустяки. Я хочу тебя просить об одном важном для меня деле, которое, я думаю, ты будешь выполнять, если меня любишь. Это вот какое дело: мама очень всегда занята работой в учреждении и дома и часто писать мне письма не может, поэтому я прошу тебя не реже чем через 2–3 дня писать мне письма о том, как вы живёте, подробно, без прикрас, и хорошее, и плохое, какие успехи наших близнецов Жени и Тёмы, как поживает моя Галюська, как их кормят в яслях и детском саду, что вы достаёте для питания деток и что сами кушаете, как с хлебом, хороший или опять плохо выпеченный, регулярно его получаете, не болеете ли, читаете ли газеты, какая у вас погода, что есть на базаре и почём, как ты справляешься с домашними делами, читаешь ли книги и решаешь ли задачки, кто где спит и как спите, исчезли ли блохи?

Одним словом, пиши обо всём. Не забудь написать, как живёт бабушка и Маруся с детками, как здоровье Юрика, от кого ещё получаете письма.

Мне живётся неплохо, работаю много, целыми днями пишу и пишу, недавно на три дня уходили в поход на учения.

Недельки через 2–4 поедем крушить своей артиллерией фашистов и освобождать от них нашу Родину и в частности наш Крым и Симферополь. Я здоров, только от недостатка витаминов имею на ноге фурункул.

Целую тебя, Галочку, Женюрку и Тёмочку несчётное число раз, очень по вас тоскующий папа».

– Обрати внимание, – говорю я Алёне, – на то, что в июне сорок второго года солдаты были уверены в готовящемся наступлении. Видишь, он пишет: «Недельки через две-четыре поедем крушить своей артиллерией фашистов». Это не литература, а живое письмо с войны.

– Дедушка, наверное, очень любил бабушку, – говорит дочка, вскидывая вопросительно на меня глаза. – Вообще-то мне он казался немного строгим.

Я отвечаю раздумчиво:

– Папа был суховат профессионально. Ведь он работал главным бухгалтером. А любовь к маме у него была романтической. Они познакомились в Симферополе, когда маме, то есть твоей бабушке, было девятнадцать лет, а дедушке уже тридцать. Он старше был на одиннадцать лет, но увлёкся любимой, как юноша.

Перелистываю полиэтиленовые файлы, в каждый из которых аккуратно вложено письмо. Эти письма, как и весь мамин и папин архив, мне передал мой брат-близнец Артемий, с которым жили наши родители, сказав: «Тебе как писателю оригиналы больше пригодятся, а я оставлю себе копии». Осторожно вынимаю из файла нужную страницу:

– Я прочитаю тебе одно дедушкино письмо, написанное им твоей бабушке в 1928 году, за год до их свадьбы:

«7/Х-28. Какая дивная, тихая, звёздная ночь! Я совсем один, и мне так безумно хочется быть с моей милой, дорогой кисонькой, с моей ненаглядной крошкой.

Гляди-кось, я тоже кое-как рифмую. Это всё ты виновата, моя кошечка. Всё это – моя любовь к тебе, моё счастье.

Я очень часто стал задумываться, идя по улицам, никого не замечаю, и даже когда окликнут, то отзываюсь не сразу, а потому надо мной смеются, говорят, что я похож на влюблённого. Я этого не отрицаю, ведь правда! Уж одни письма, что я так часто получаю от моей дорогой невесточки, говорят за это. Шурёночка, страшно хочется опять получить письмо от тебя, я так люблю читать твои письма.

Что-то ты делаешь теперь? Вероятно, спишь, детка? Или строишь планы будущего? Ты знаешь, мне снилось, что мы с тобой уже женаты и сидим у берега моря, и место как раз то, что я любил когда-то в деревне Любимовке. И будто мы сидим с тобой на берегу и бросаем в море камешки, а ты вдруг стала посыпать меня песком. Я это возьми да рассердись на тебя и в наказание поцеловал тебя в ушко. А ты давай хохотать и отбиваться от меня, и мы так расшалились, что чуть не упали в море, а тут подошла Л. А. (Лидия Андреевна – впоследствии наша бабушка) и стала упрекать нас в шаловливости, называя проказниками и маленькими бездельниками.

От этого сна я проснулся и долго не мог уснуть, всё время думая о тебе, представляя картины нашей будущей счастливой жизни. Да, знаешь, что я сделаю? У меня есть негативы снимков моих папы и мамы, я их отпечатаю, когда куплю фотобумагу в Симферополе, и дам тебе и Лидии Андреевне, чтобы она хотя бы на карточке познакомилась с моими родными. Что-то от них ещё ничего нет. Вероятно, только успели получить моё письмо. Но знаешь ли, несмотря на то, что я скучаю, что мне очень хочется тебя видеть, я всё же целый день весел. Я снова пою “Снегурочку” и “Я помню вечер – мы с тобой на берегу сидели”.

Шурочка, моя лучезарная деточка, ещё целая неделя до встречи. Как скучно. Целую мою дорогую крепко и жду письма. Привет всем. Коля».

А в следующем письме любимой, тоже со стихами и шутками, есть и более прагматичные строки о представляемой будущей жизни: