Вы не авторизовались

Рэдсайдская история бесплатное чтение

Скачать книгу

Jasper Fforde

RED SIDE STORY

* * *

Посвящается Кэролайн – с восхищением и благодарностью

До того, как я встретил Джейн Серую, я видел только частичку моего мира. После встречи я вижу больше, чем когда-либо. Это ужасало меня тогда, ужасает и сегодня.
Эдди Бурый,Восточный Кармин, Западный Красный Сектор

Добро пожаловать в Восточный Кармин

1.01.01.01.08(ii): Этот Коллектив должен называться Хроматация; он должен быть разделен на четыре Сектора, а именно Красный, Зеленый, Желтый и Синий; каждый Сектор должен разделяться на четыре района, а именно Северный, Южный, Восточный и Западный. В каждом Секторе и каждом районе будет Административный центр. Для особых определений см. подраздел 1.01.01.02.08(iii)
Из «Книги Гармонии Манселла»

Меня зовут Эдди Бурый, но носить мне это имя осталось всего два часа и девять минут. После моего брака с Виолеттой я приму престижную династическую фамилию де Мальва, но в течение следующих двадцати семи часов я узнаю, что я вовсе не Эдди Бурый, а объект с обозначением HE-315-PJ7A-M. Три дня спустя после короткого пребывания Бурым снова, я с неохотой приму имя Алый, потом снова быстро стану де Мальвой, но менее чем через сорок восемь часов после этого я решу полностью избавиться от фамилии на основе цвета.

Все это происходит на фоне опасностей: мы с Джейн чуть не подцепили Плесень, группа Желтых пыталась убить нас, и вездесущая Зеленая Комната манила нас своими коматозными смертоносными чарами.

Еще мы встретили одного Железного Дровосека, одного Бандита и одного Ангела, посланного нашим собственным Создателем, который потом тоже пытался убить нас – трижды.

Но все вышло не так уж и плохо. По крайней мере, нам с Джейн удалось разгадать тайну существования. Не ту самую главную тайну, должен заметить, только нашу собственную. И мы также узнали, что в расхожей фразе – ты не вернешься домой – есть сермяжная правда. И в этом проблема. Мы свободны, здоровы и готовы жить полной жизнью вместе вдали от Цветократии. Это должно было бы стать поводом для праздника, но нет: мы хотели улучшить наш мир, а не покинуть его. Скоро вы будете вместе с нами изучать наш новый дом, разделять наши восторги, но не сейчас.

* * *

Поезд прибытием в 13:42 подошел к платформе четко по времени, но не по географическим координатам. То есть прибыл-то он вовремя, но остановился не там, где надо. Существовали строгие Правила касательно непунктуальности по времени, но неверного места остановки они не касались. Подобная лазейка позволяла нам сохранять приверженность четким Правилам, регулирующим наше общество, но оставляла возможность поддерживать рабочую практичность.

Локомотив с шипением выпустил горячий воздух, как только поезд остановился с мягким мелодичным жужжанием гироскопов, удерживавших машину на монорельсе. Поезда ходили через сутки – раз утром, раз днем – и их прибытие всегда становилось событием: спокойный застой городка прерывался приездами, отъездами, почтой, новостями, грузами и поставками.

Грузоотправитель направился к дальнему концу платформы надзирать над Серыми, которые меняли сырье на готовые рулоны линолеума, в то время как почтальон забрал сумку с письмами и быстро ушел. Начальник станции, как обычно, стал вяло переругиваться с машинистом по поводу пунктуальности. Я переглянулся с контролером прибытий, до зубовного скрежета противной Желтой по имени Банти Горчичная. Она была на несколько лет старше меня, имела маленький носик-пуговку скромной заурядности и упорно носила Стандартный каждодневный женский костюм № 16, больше походивший не на платье, а на палатку-купол. Больше никто такого не носил, даже в насмешку.

– Попридержи язык на время встречи приезжих, Бурый, – прорычала она. – Совет велел мне докладывать обо всех нарушениях с максимальной предвзятостью.

– Ты намерена преувеличивать любую мою потенциальную провинность?

– В точку. Так что следи за собой.

Она не шутила. Желтые обожали контролировать, примерно как белкоид обожает разбирать штифты и прижимные шайбы. Она не упустит ничего, за что я вообще мог бы получить взыскание. Желтый, собравший большое количество баллов, наверняка получил их не за достойное исполнение общественного долга, а за стукачество.

– Делай свое дело, – сказал я, – а я буду делать свое. У тебя бант не съехал?

Банти глянула на свое отражение в окне поезда. Ее головное украшение, строго соблюдающее установленный Правилами размер, было, конечно, в полном порядке.

Желтые часто использовали транспортиры для проверки бантиков у девушек, которых считали недостаточно оптимально одетыми, и если находили отклонение плюс-минус на три градуса, это стоило пяти штрафных баллов. То же было с узлами галстуков у мальчиков, только потенциальных штрафных баллов добавляли тип узла, аккуратность или чересчур артистическая интерпретация. Горе любому с незаправленной рубашкой, плохо отглаженной одеждой или недостаточно подтянутыми носками.

– Бант у меня сидит безупречно, – сказала она, пронзив меня раздраженным взглядом, – как всегда. А ты клевещешь – как всегда. Чем скорее этот город избавится от тебя, тем лучше будет для всех нас.

– Ты не думала открыть собственные курсы хороших манер, Бантс?

– Курсов хороших манер не существует, мистер Бурый, так что твой комментарий банален и пуст. И не называй меня Бантс. Так меня могут называть только самые близкие и дорогие друзья.

– Стало быть, никто так тебя не зовет, верно?

Обменявшись колкостями ради собственного удовлетворения, мы выдвинулись приветствовать пассажиров.

Первыми вышла труппа странствующих артистов, все с оранжевыми кружками на лацканах или куртках своих предписанных Дорожных каждодневных № 6. Они были веселыми и дерзкими, как полагается актерам, и я приветствовал их от имени Восточного Кармина, в то время как Банти вписывала их имена и данные в декларации. Зачем – никто не знал: декларации старательно регистрировались, подшивались, затем через восемь лет перерабатывались в чистые бланки деклараций. Так требовали Правила. Правила много чего требовали.

– Мы приветствуем ваши приветствия и благодарны вашим благодарностям, – заявила глава труппы, театрально взмахнув рукой сначала в мою сторону, потом Банти, затем в направлении Серых Носильщиков. – Мы – «Мандариновая Труппа», а «Мандариновая Труппа» – это мы, прославленные по всей Хроматации своей удалью и спектрально-совместимыми постановками. Смех, слеза, улыбка – и после лицезрения нашей живой и яркой игры ваша непоколебимая приверженность неразделимому единству, силе и великолепию Хроматической Гармонии утвердится навечно. Разъединенные, мы все же вместе, но только вместе можем мы как должно принять эту разделенность.

– Хорошо сказано, – отметила Банти, всегда готовая похвалить тех, кто демонстрировал непоколебимую поддержку Цветократии.

– Благодарю.

Глава труппы бросила взгляд на желтый кружок Банти и 5000-балловый бейдж заслуг под ним. Это демонстрировало ей, что Банти в первую очередь Желтая и, во-вторых, очень хорошая Желтая. Как блюстителей Правил, Желтых терпеть не могли во всем Коллективе.

Некоторые говорили, что это совпадение, но риск случайно утонуть в болоте повышается троекратно, если ты Желтый.

Глава труппы мгновение рассматривала меня, затем спросила:

– Мы прежде не встречались?

Я сразу узнал ее, поскольку я редко – практически никогда – не забывал таких интересных носиков: маленький и вздернутый, как у ребенка. Впечатление было такое, будто он перестал расти в девять лет, и ее взрослое тело просто выросло вокруг него.

– В Нефрите, – сказал я. – Три года назад.

Я тогда помогал устанавливать сцену и получил должность реквизитора: рабочих сцены всегда набирали на месте, как и актеров на эпизодические роли, обычно из Любительского театрального общества. Мой добрый друг Фентон получил роль без слов и рассказывал всем, кто соглашался слушать, что собирается стать актером. Но не имея желтого в спектре своего зрения, он не мог стать Оранжевым, так что актерство ему не светило.

– Помню, в Нефрите была очень благодарная публика, хотя малость склонная покашливать, но местность там довольно приятная.

С этими словами она окинула взглядом мрачные окрестности Восточного Кармина. Пейзаж был жарким и пыльным, трава от летней жары выгорела, железнодорожная станция была старой, обветшавшей и совсем бесцветной, поскольку в городке практически не было синтетического цвета. Высокая колоризация, обычно обеспечиваемая цветовыми трубками, была для богатых и имеющих связи, а такие люди, как правило, живут не дальше округи столичного Смарагда, также известного как Изумрудный город.

– Здесь, на Окраинах, было жаркое лето, – извиняющимся тоном сказал я. – Без регулярных ночных дождей у нас, так скажем, вообще дождей не было бы.

Я должен был бы чувствовать себя комфортнее здесь, в Западном Красном Секторе, среди людей моего оттенка, но в этом была и обратная сторона: Правила требовали, чтобы всех хоть немного недисциплинированных выдворяли на периферию Коллектива, туда, где они меньше влияли бы на общество. Из-за этого Окраины были перегружены людьми с тяжелым характером, отчего жизнь тут становилась более трудной – но, возможно, куда более интересной.

– Там есть еще что-то? – спросила руководительница труппы, показывая на холмы на западе.

– Мы на самом краю известного мира, – заметил я, проследив ее взгляд. – Там нет ничего, кроме дикого рододендрона, мегафауны, шаровых молний, Бандитов и опасностей.

– Кровавый подбой государства, – задумчиво протянула она. – Что ты такого сделал, раз тебя отправили сюда? Мне кажется, в Нефрите жизнь проще и ярче.

– Я сопровождаю отца, – с вызовом ответил я, – который сейчас служит городским Цветоподборщиком.

По правде говоря, меня отправили сюда проводить перепись стульев – бесполезная работа, которая обычно доставалась тем, кто проявил раздражающий уровень изобретательности, любопытства или свободомыслия, но еще недостаточный для переобучения, обычно называемого «Перезагрузкой». В моей изобретательности не было ничего бунтарского: просто более эффективный метод очередизации. Префектам не слишком понравилась эта идея, но с радостью могу вам сказать, что моя система «возьмите номерок, и вас вызовут» была принята здесь, в Восточном Кармине, и этим я справедливо могу гордиться.

– Ясно, – сказала глава труппы, которая поддерживала легкую беседу, пока Банти избыточно усердно заполняла декларации. – Не знаете, когда сюда в последний раз приезжала труппа странствующих актеров?

– Двенадцать лет назад.

Мандариновые актеры облегченно закивали. Существовало всего восемь трехактных пьес, двенадцать одноактных и сорок шесть учебно-просветительских сценок, допущенных к постановке, и при постоянном их показе интерес публики неуклонно снижался, как и аплодисменты.

Как только Банти покончила с декларацией, я направил труппу к потрепанному «Форду-Т», который ждал у здания вокзала. Местный Смотритель, Карлос Фанданго, уже сидел наготове в водительском кресле.

– У нас зрители размещаются на траве, – сказал я им. – Господин Циан, Синий префект, встретит вас на главной площади, чтобы показать вам город.

Актеры сошли с платформы к ожидающей их машине, болтая между собой в той оживленной манере, которая, будь они кем-то другим, могла бы считаться невоспитанной в смысле громкости и фривольности. Следующие несколько пассажиров были более заурядными: какой-то натуралист из Зеленого Сектора, собиравшийся изучать прыгучего козла, двое Серых, прибывших точить жернова, затем координатор Сектора от Ярмарки Бесправилья[1], чтобы провести окончательные переговоры перед началом Ярмарки.

– Надеюсь, ваши велосипедисты сработались? – с тревогой спросил он. – Красному Сектору как никогда нужна победа в этом году.

– Они очень усердно практиковались, – сказала Банти. – Я сама за этим присматривала.

– Хорошего шоу. Разъединенные, мы все же вместе.

Это избитое приветствие сделалось почти что пустым набором звуков, из-за частого повторения его смысл выветрился, и теперь оно стало лишь словесной смазкой для колес социализации. Его так часто повторяли, что никто уже не задумывался над ним. Когда задумываешься, люди умирают.

Национальная служба цвета

Через три года должен был произойти IV Технологический Скачок Назад, и все опасались худшего. Поговаривали, что монорельсовые поезда будут устранены вместе с «Фордами-Т», электрическим светом, гелиостатами, велосипедами и телеграфией. Любая отдельная отмена вызвала бы сильную досаду, но все отмены вместе привели бы к катастрофе: Хроматация стала бы куда более мрачным миром после запрета транспорта, спорта и коммуникации, а деревни, города и столицы Секторов, из которых состояло государство, еще сильнее замкнулись бы в своих границах.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

– Я презираю мутноцветных, чурающихся труда и плохо воспитанных, – сказала Банти, пока мы ждали появления очередного пассажира. Думаю, она имела в виду актеров, поскольку их непроизводительная роль часто рассматривалась как бесполезная для общества.

– Ты весьма беспристрастна в своем отвращении. Сдается, ты одинаково ненавидишь все цвета любого оттенка.

Она мгновение пристально смотрела на меня, прикидывая, как мне думается, не вышел ли я на уровень дискуссии, достойный дисциплинарного взыскания. Банти Горчичная была не просто Желтой: после смерти Кортленда Гуммигута ее внезапно повысили до Заместителя Желтого префекта города – ее положение среди местечковых Желтых стало результатом ее теста Исихары двухлетней давности. Тест Исихары был определяющим моментом в жизни внутри Коллектива: как только становится известно, какой цвет и в какой степени ты видишь, ты точно понимаешь свое место в жесткой иерархии Цветократии. Ты знаешь, что делать, куда идти и чего от тебя ждут. Взамен ты безропотно принимаешь свое положение в обществе, как это изложено в «Книге Гармонии» Манселла. Твоя жизнь, карьера и положение в обществе определяются прямо здесь и сейчас, и тревога неопределенности исчезает раз и навсегда. В прошлом месяце я прошел свой собственный тест и показал исключительно высокие результаты в видении красного – с чем мне еще предстояло сжиться.

– Эти мутноцветные, как ты их называешь, так же полезны для Коллектива, как и все прочие, – ответил я, перефразируя Правила, как любят делать в отношении других Желтые, но не любят слышать такое сами. – «Между Желтым и Красным находятся Оранжевые, для развлечений и искусства, а между Желтым и Синим находятся Зеленые, для разведения растений и прикладной пленэрологии – все они необходимы для бесперебойного функционирования Коллектива». Но скажи мне, Банти, твое определение мутноцветности также включает тех, кто находится между Синим и Красным?

Она злобно глянула на меня, поскольку к таким цветам относились Сиреневый, Фанданго, Лавандовый, Сливовый, Мальва, Маджента и, в конце концов, Пурпурный – высшие слои общества.

– Чем скорее город от тебя избавится, тем лучше, Бурый. Как только тебя надежно упекут в Зеленую Комнату за убийство Кортленда, не будет человека счастливее меня, за исключением, наверное, его матушки.

– Я не убивал Кортленда, Банти.

– Ври больше.

Надо заметить, что Банти Горчичная была помолвлена с Кортлендом Гуммигутом, а мамаша Кортленда была действующим Желтым префектом. Честно говоря, дразнить любую из них глупо, но досадить Банти было особым удовольствием, несмотря на риск.

– Ты такая милашка, Бантс.

Она открыла было рот, но снова захлопнула его, когда к нам подошел очередной пассажир. На его правом лацкане красовался эффектный никелевый многоцветный бейдж, говоривший о том, что он из Национальной Службы Цвета, и по его виду было понятно, что он оперативник низкого уровня, из тех, кто разбирается, что к чему, прежде, чем делу дают дальнейший ход.

– Добро пожаловать в Восточный Кармин, сэр, – сказал я. – Наш дом – ваш дом. Разъединенные, мы все же вместе.

– Воистину, – ответил оперативник, которого, как мы узнали, звали Джейсон Кальвадос. – Я приехал утром из Изумрудного города и уеду на следующем поезде. Когда он будет?

– Послезавтра.

– Тогда я ваш гость на две ночи.

– И мы покажем себя замечательными хозяевами, – уверил я. – Могу я задать вопрос?

– Это касается цветоподающих труб и полной колоризации?

Я кивнул. Национальную Службу Цвета о другом не особо спрашивают. Подача по трубам ГПЖЧ[2] означала в перспективе Цветной сад полного спектра, видимый всем, где оттенки цветов, травы и деревьев подавались по трубкам и капиллярам у нас под ногами.

– Мне жаль, но новые линии питающих трубок в состоянии ожидания, пока мусороцветные преобразователи не будут усовершенствованы. Всем бы нам хотелось иметь Цветные сады полного спектра, но без сырья, поставляемого добрыми людьми вроде вас, полной колоризации никогда не достичь. Кстати, как у вас с цветодобычей?

– Не так хорошо, как мы надеялись, – тихим голосом ответила Банти.

– Тогда вам лучше подсуетиться. Я думал, что на Красных окраинах полно цветолома.

– По большей части он добывается здесь, – сказал я, – но мы пытаемся открывать новые цветовые залежи дальше.

Чтобы поддерживать основанную на цвете экономику, цветолом, оставленный Прежними, добывали, сортировали и отправляли в Национальную Службу Цвета, где перерабатывали в сырой общезримый цвет, видимый всеми. Без него у нас оставались бы только натуральные оттенки, которые нам позволял видеть наш дар зрения. Мне, как Красному – маки, Зеленым – деревья, Синим – небо. Видимый цвет был для хроматийцев всем. Он определял весь общественный порядок, законодательную систему, экономику и здравоохранение. Но прежде всего цвет являлся средством мотивации. Национальная Служба не просто распределяла цвета, она поставляла мечту: принести в наш обесцвеченный мир щедрую радость полной колоризации.

– Но пока до нас не дойдет Сеть, – сказала Банти, – может, Национальная Служба вместо этого откроет здесь магазин красок?

Не надо полагаться только на цветопроводы для обогащения вашего цветоокружения. Цвета также доступны в банках, бумажных рулонах, тубах, в виде пищевых красителей, красителей для ткани, в виде витражного стекла. Даже если вы не подключены к Сети, вы можете наслаждаться синтетическими цветами, но это дорогое удовольствие. Апельсины стоят два балла за полудюжину, и столько же стоит всего один оранжевый апельсин.

– Буду честен – вряд ли, – ответил Кальвадос. – Розничные магазины красок обычно резервируются для больших городов. Итак, – добавил он, – не могли бы вы порекомендовать какое-нибудь жилье?

– В «Упавшем человеке» неплохая еда по приличным ценам и чистые опрятные комнаты поблизости от фонаря центральной улицы и в целом без клопов, – сказала Банти.

– Упавший человек? – эхом отозвался он.

– Это местная… легенда, – ответил я, тщательно подбирая слова. – Он упал с неба, пристегнутый к металлическому стулу.

– Недавно?

– Тринадцать лет назад – если такое вообще было. Могло и не быть.

Банти вздохнула:

– Упавший человек – апокрифик, так что следует говорить о нем только как о названии заведения.

Если что-то в нашем окружении – предмет, персона, правило или феномен – не подходило под четкое определение из «Книги Гармонии», тогда его существование было удобнее не замечать.

В городке был апокрифик по имени Бакстер, которого запрещалось видеть, потому его стойко игнорировали. То есть он мог безнаказанно делать что хочет – обычно это проявлялось в краже одежды и еды и блуждании по округе в голом виде.

Бакстер одновременно был видим и невидим.

– В Линкольне-на-Воде раз приземлился лебедь, – сказал Кальвадос, который явно не считал, что Апокрифические правила его касаются, – и оказалось, что он вообще не живой, а сделан из металла и проводов.

– Металл и провода? – отозвался я. – Как технология Скачка назад?

– Скорее, как внутренности потрошиллы, если ты хоть одну видел.

– Я видел на фото, как кто-то смотрит на ее фото, – похвастался я.

– Врун, – вмешалась Банти. – Таких не существует!

– Она похожа на черепаху и величиной с крышку мусорного контейнера, – сказал Кальвадос, словно ему чем-то не понравилась Банти. – У нее шесть ног, и она постоянно ищет и выпотрашивает медь, латунь, цинк и бронзу отовсюду, где найдет, – добавил он, – и складывает их в аккуратные кучки, предположительно для сбора давно забытыми средствами. Полезно для того, кто увлекается ювелирным делом.

– Это признанный факт? – спросила Банти.

– Я так думаю, – ответил Кальвадос.

Она все это знала, но отрицала существование всех апокрификов, потому что такова была политика Коллектива, а Желтые всегда поддерживали текущую политику. Она не хуже меня знала, что существуют двенадцать тварей, происхождение которых в целом считалось искусственным, а не биологическим, и потрошилла была одной из трех, которые, как известно, до сих пор функционировали. Давно подозревалось, что и лебеди тоже могут быть искусственного происхождения, хотя Правила утверждали, что они – настоящие, а Правила непогрешимы, потому что так сказано в Правилах.

– Он был покрыт перьями? – спросил я, надеясь так или иначе уцепиться за вопрос о лебеде.

– Он был ими разрисован, хотя и весьма реалистично.

– А. А что с ним случилось?

– Он был квалифицирован не как лебедь, а как «лебедоидный» апокрифик. Игнорировать его было невозможно, поскольку он был слишком большим, так что его сожгли. Он вонял, а потом взорвался, оторвав стопу слишком любопытному Серому. Неприятная история. Его утопили в реке за внешними пограничными маркерами. Говорите, «Упавший человек»?

Он коснулся шляпы, кивнув нам обоим, затем взял велотакси и поехал в город.

Господин Бальзамин

3.09.11.67.09 (IV): Тест Исихары должен проводиться раз в год, и пройти его должны все, кому исполнилось двадцать лет. Вердикт цветчика окончателен; уровень цветового дара незыблем без права апелляции, изменения или пересмотра. Нежелание смириться со своим даром или попытка повлиять на мнение цветчика должны влечь за собой как для субъекта, так и для его единомышленников штраф в сто баллов и/или Перезагрузку, по усмотрению префекта.
Из «Книги Гармонии» Манселла

– Ты слишком много вопросов задаешь, – сказала Банти, – и, ну правда, зачем спрашивать про лебедей и Апокриф? Лебеди просто лебеди, а в это же время через неделю тебя и эту уродину Джейн покрошат на сало и костяную муку вместе с прочими отбросами, и пустят на подкормку цеплючей ежевике, и в таком виде от тебя будет куда больше пользы, чем сейчас.

Обязанности перед Коллективом со смертью не заканчиваются. Твоя жизнь, ум и повиновение принадлежат Коллективу – как, в конце концов, и твое тело, как только оно тебе уже больше не нужно.

– Когда мне будет нужно разумное или беспристрастное мнение, я лучше спрошу совета у слизняка. Кроме того, – добавил я, – дисциплинарные слушания должны проводиться в строгом согласии с Правилами. Мы выезжали на сбор данных в Верхний Шафран – все мы знали о сопряженных рисках, включая Кортленда. Джейн, Виолетта, Томмо и я признаны невиновными в преступлении, так что переработочный цех обойдется без нас. И, чисто для справки, Джейн отнюдь не уродина.

– Твои постоянные отрицания говорят о твоей вине. Образцовый член Коллектива положился бы на правомочное суждение префектов и принял бы любое наказание, которое они сочли бы должным.

– И ты тоже так поступила бы?

– Вне сомнений.

– Ты знаешь, что такое сомнения? – сказал я. – Новость для всех. И отрицание не означает вины, это означает, что мы никакого отношения к его смерти не имеем.

Кортленд, Томмо, Джейн, Виолетта и я были в группе, получившей задание оценить, можно ли открыть для добычи цветолома заброшенный прибрежный городок Верхний Шафран. Виолетта и Томмо повернули назад рано, так что до Верхнего Шафрана добрались только Кортленд, я и Джейн. И только мы вдвоем с Джейн вернулись оттуда. Кортленд стоял первым в очереди на место Желтого префекта, так что его гибель была важным событием. И пусть даже в неохотной манере «сойдемся-если-никого-получше-не-найдется», он все же был помолвлен с Банти, так что ее неприязнь ко мне носила личный характер.

– Все знают, что ты и эта опасно ветреная Джейн Мятлик виновны, – заявила Банти. – Гибель моего дорогого Кортленда – прямой результат вашего коварства.

– Если он такой «твой дорогой», почему он так и не закрепил ваши отношения, а вместо этого проводил свободное время с Мелани Серой?

Банти побагровела как свекла, глаза ее опасно сузились. Прискорбно узкий брачный рынок маленького городка сводил выбор супруга к двум вопросам – кто есть в доступе и сколько цвета он видит? Если через несколько лет брака у вас возникала мысль: «Хм, могло бы быть куда хуже», то обычно, по общему мнению, вас обоих в дальнейшем ждала счастливая жизнь.

– Он просто практиковался с этой Серой девкой, чтобы быть на вершине формы и наполнить мой живот своими восхитительными Желтыми детишками, – сказала Банти, содрогаясь от одной мысли об этом и вызывая в воображении картинку, без которой я определенно мог бы обойтись. – Кортленд был исключительно великодушен в этом отношении.

– Единственное разумное объяснение, – ответил я.

– И вы с Джейн продолжаете утверждать, что Кортленда сожрало дерево, пока тот спасал тебя? – спросила она.

– Это правда, – ответил я.

– Это очевидная чушь, – ответила она, – и знаешь почему? Кортленд никогда не стал бы тебя спасать. Такая жертвенность совершенно не в его духе. Желтый с таким высоким уровнем визуального дара, как Кортленд, обязан защищать себя от опасности, чтобы его истинная ценность для общества могла быть использована наилучшим образом.

Это было очень хорошее замечание. Наша выдумка действительно имела свои слабые места, но правда оказалась бы немыслимой. Не мы его убили – Коллектив.

– Кортленда схватило ятевео, пока он спасал меня, – ответил я, придерживаясь плана. Меня дважды хватало плотоядное дерево, и я могу заверить, что это неприятный опыт, даже если большим плюсом является то, что ты утонешь задолго до того, как переваришься – если тебе чрезвычайно повезет и ты попадешь в пищеварительный пузырь головой вниз. Джейн спасла меня, но это не значило, что я должен ей заплатить или вообще что-то должен – я в эту переделку вообще-то из-за нее попал.

– Это лишь твои слова, Бурый. Из-за тебя у меня такой стресс, что меня даже заперло. Я буду рада войти в группу, которая силком потащит тебя в Зеленую Комнату.

Если не случится неожиданного, насильственного или другого неприятного конца, большинство из нас предпочтет уход посредством Зеленой Комнаты, как только мы станем бесполезной обузой для общества. Мы добровольно туда входим, смотрим на успокаивающий оттенок зеленого «Сладкий сон» на стенах и потолке, а затем, в манере, сходной с живыми радостями цветов лайм или линкольн, мы ощущаем сначала спокойное удовлетворение, смешливость, потом неописуемое удовольствие и в итоге экстаз, когда все слышат плывущие над спортивными площадками счастливые крики возелененных душ. Немудрено, что люди предпочитают Зеленый выход. Если уж умирать прежде Своего времени, то это хороший способ.

– Салли Гуммигут предоставит доказательства, – сказала Банти, – или что-то очень к тому близкое, так что разницы не будет. А сейчас внимательнее: наш последний пассажир подзадержался, чтобы не стоять в очереди. Сейчас выйдет.

– Наверняка префект.

– Конечно, так что придержи язык.

Джейн говорила мне, что с удовольствием отравила бы Банти Горчичную, и хотя я разделял это чувство на уровне «если бы, я никогда не соглашался и не подталкивал ее к чему-то подобному. Я любил Джейн, но почти не сомневался, что она на такое способна. И если она еще никого до сих пор не убила, то это лишь вопрос времени.

Дверь отделения «Только для префектов» открылась, и я подошел поближе, чтобы помочь пассажиру выйти. Он отстранил мою руку, ступил на платформу и презрительно осмотрелся.

– Добро пожаловать в Восточный Кармин, – вежливо сказал я. – Разъединенные, мы все же вместе.

Он наклонил голову и пробормотал в ответ ту же мантру Коллектива. Новоприбывший был раза в два старше меня, то есть ему было около сорока, и у него было мягкое щекастое лицо с носом, словно слепленным из плохо взошедшего теста. Он распространял вокруг себя ощущение надменного непререкаемого авторитета, и казалось, его совершенно не впечатляло безлюдное сельское окружение Восточного Кармина. В отличие от городков в более богатых секторах с их хорошо оборудованными изгородями, Цветными садами и разровненными гравийными дорожками, Восточный Кармин выглядел захудалым, пыльным и неухоженным.

– Это все Серые, – объяснила Банти, проследив его взгляд, – у нас их недостаточно, а те, которые есть, не слишком старательны. На прошлой неделе один умер, и из-за этого эгоистичного действия шесть домов остались без уборщика, префекты потеряли коридорного, а еще у нас на одного человека меньше в последней смене на линолеумном заводе.

– Нетерпимое положение дел, – сказал прибывший Желтый. – Серые не просто ленивы и лживы, но и вялы и упрямы – иногда мне кажется, что они и умирают из вредности, чтобы просто досадить нам.

Он носил большой желтый кружок общезримого цвета на своем светлом костюме, который, вероятно, тоже был желтым от природы, хотя знать этого доподлинно я уже не мог.

– Внешние Пределы мне не по вкусу, – заявил он, прижимая к носу надушенный платок, – место без этики, общества или оттенка. Я надеюсь, входные врата в хорошем состоянии? Я не желаю знакомиться с мегафауной во время своего визита.

– Я лично проводил утренний Пограничный патруль, – ответил я. – Внутрь прорвался прыгучий козел, но они никому не вредят и довольно быстро ускакивают назад. Ринозавров и наземных ленивцев уже много лет возле города не видели, хотя стадо слонов на позапрошлой неделе проходило.

– А белкоиды? – спросил он.

– Белкоиды приходят и уходят, когда захотят.

Я не понимал, почему их считают угрозой. Действительно, эти древесные млекопитающие имели склонность к собиранию гаек, шурупов, шайб, шплинтов и болтов, что хорошо для ремонта, поскольку ты всегда можешь найти их захоронку. Прабабка моего лучшего друга Фентона раз нашла кучу, наверное, за сто лет собранную, в дупле большого дуба рядом с Нефритом и открыла скобяной магазинчик, который до сих пор приносит прибыль.

– Меня зовут Готри Бальзамин, – сказал он Банти, чтобы она могла вписать имя в декларацию, – прибыл на три дня, Желтый префект Кривого Озера. Вы Банти Горчичная?

– Да, сэр.

– Тогда примите мои соболезнования по поводу гибели Кортленда. Насколько понимаю, вы были помолвлены?

– Во всех смыслах, кроме как физически, легально и по любви, – заявила она, словно похваляясь, – и поскольку братья Лимони низкоцветный и низкопробный материал, это означает, что я снова доступна для брака. Если в Кривом Озере есть высокоцветные, жаждущие заключить союз с честной Желтой с хорошими перспективами, то за меня дают приданое в две тысячи баллов, и моя игра на тубе очень на слуху.

– Родились здесь или присланы? – осведомился он. Это был двухсмысленный вопрос, несомненно, нацеленный на то, чтобы указать Банти ее место, поскольку он, скорее всего, уже знал ответ. Отчеты о потенциальном брачном материале собирались и распространялись в плановом порядке.

– Я родилась в Бакфастви[3], Северный Желтый Сектор, – самоуверенно ответила она, стараясь, чтобы ее присутствие в Восточном Кармине не казалось унижением, каковым на самом деле было, – прислана сюда шесть лет назад изучать гнездовые обычаи… кукушек.

Бесполезность ее миссии и сам факт, что ее так и не отозвали, предполагали, что ее дома терпеть не могли – так же, как и мы. Банти оказалась тут к месту, будучи почти такой же мерзкой, как и Гуммигуты, а Желтяк Желтяка видит издалека.

– Приятно слышать, – ответил Бальзамин, и мы двинулись к выходу с платформы. Он улучил мгновение и окинул меня взглядом. – Вы выглядите молодо. Надеюсь, меня отправили встречать не слабоцветного?

Согласно «Книге Манселла» любого префекта должен встречать человек «значительного оттенка», а я таковым и был, поскольку во время теста Исихары у меня было обнаружено 86,7-процентное красное зрение. Периода адаптации не было – меня сразу окунули в мир обязанностей, соответствовавших моему новообретенному статусу.

– Нет, сэр, – сказал я, поскольку наши кружки всегда показывали лишь цвет, а не спектральную квалификацию. – Я один из высших красных визионеров города, главный префект де Мальва обязал меня встретить вас.

– Тогда, несмотря на вашу юность, вы сгодитесь.

Это было неожиданно, но мое повышение с градации «вероятно высокое красное зрение» до «исключительный дар красного зрения» реально было скачком с одного уровня спектральной иерархии на другой. Джейн, напротив, до теста Исихары была Серой и оказалась очень светлой Зеленой после. Но ее всего лишь перевели из Серой зоны в пустую квартиру в Зеленой части города, где она смешалась бы с фоном, вышла бы замуж и стала бы работать согласно своему новому оттенку. Что хуже, нам с ней с нашими Красным и Зеленым, взаимодополняющими цветами, были категорически запрещены отношения ближе «холодной любезности». Это было одно из наиболее строгих Правил. Вы можете быть добрыми друзьями, любовниками или даже заключить помолвку, но наступает тест Исихары, и если вы окажетесь на противоположных сторонах цветового круга, вас заставят лишь кивать друг другу до конца жизни.

– Прежде чем мы покинули Кривое Озеро, у нас была объявлена Бандитская угроза, – сказал префект Бальзамин, когда Банти спросила, была ли приятной его поездка, – но мы не видели ни единого. С гордостью скажу, что мы по совету Главного Управления прибегли к политике экстерминации. Это самый мягкий способ разобраться с Бандитами, в особенности поскольку они известны тенденцией воровать детей, вероятно потому, что поедают своих. Некоторые предполагают, что они рожают детей на еду, с чем я склонен согласиться. У вас здесь много проблем с этими тварями?

Я должен был признать, что нет. «Бандиты» были более распространенным термином для Homo feralensis, вида диких людей, которые, несмотря на то что относились к категории «паразитов», казались мне довольно миролюбивыми, когда я несколько раз сталкивался с ними.

– Со всем уважением, байки об их детоедстве мне кажутся сомнительными, – отважился заметить я, – с учетом того, что на выращивание ребенка затрачивается гораздо больше энергии, чем получается при его поедании.

– Так ты теперь еще и эксперт в акушерстве? – хмыкнула Банти.

– В теоретической диететике.

– Они дикари, – неодобрительно фыркнул Бальзамин, – приземленные, грубые и невежественные. Я слышал, они участвуют в процессе воспроизводства просто ради забавы.

– Возмутительно, – сказала Банти. – Совокупление без выгоды для общества – совокупление впустую.

– Полностью согласен, – сказал Бальзамин. – Мы с госпожой Бальзамин совокуплялись лишь ради зачатия, и даже тогда мы старались не испытывать никакого удовольствия.

Я не стал спрашивать, как у них это получалось, и Бальзамин продолжил:

– Что насчет нападения лебедей?

Мы все инстинктивно посмотрели вверх. В чистом сером небе ничего не было видно. Лебеди в Восточном Кармине регулярно появлялись каждый день примерно в десять утра и в пять вечера. Они выписывали странный узор в виде восьмерки над городком около двадцати минут, прежде чем уйти.

– В Восточном Кармине на памяти живущих страшнее сломанной руки ничего не было, – не соврал я. Табло со счетом дней «с момента нападения лебедей» давно уже застыло на 999, самой большой цифре.

– Вам действительно повезло, – заявил он. – Всего неделю назад лебедь спустился и забрал малыша в Зеленодоле-в-Долине. Мы должны все время быть настороже.

– Но зачем лебедю маленький ребенок? – спросил я. Бальзамин не ответил, поскольку это не был вопрос, на который можно и должно было отвечать. Большинство экзистенциальных страхов, навязанных нам – молния, ночь, Бандиты, лебеди, злые духи, – не были действительно пугающими, если разобраться даже на самом поверхностном уровне. Неудивительно, что любопытство было так порицаемо. Как говорила Джейн – запуганные люди послушны.

– Я буду присутствовать на дисциплинарном разбирательстве, – добавил он, чтобы продолжить разговор, – поскольку по Правилам, запечатленным в писании и ради обеспечения беспристрастности, расследование гибели заместителя префекта не может проводиться местным Желтым префектом, если она замешана в деле.

Я понял, зачем приехал Бальзамин. Если бы дело было отдано в руки Салли Гуммигут, то она уже признала бы Джейн, Томмо и меня виновными в гибели своего сына. По крайней мере, в присутствии Бальзамина появится хотя бы видимость беспристрастности. Насколько мы понимали, против Виолетты вряд ли будут выдвинуты обвинения.

– И мы весьма благодарны вам за помощь, – сказала Банти, бегло глянув на меня. – Транспорт ждет вас.

Городок

Торренс Краснокрыл изобрел термин «Читерство» и в совершенстве овладел этим искусством. Он начал с поиска лазеек в Правилах, чтобы позволить себе держать рыбок, затем сделал эту уловку доступной всем. Он придумал, как узаконить ношение берета по четвергам и волосы до плеч у мужчин. Хотя его отчасти считали героем, вы не найдете записей о его достижениях. Он живет лишь в негласной и нерегламентированной устной традиции.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Мы вышли из здания вокзала, и префект Бальзамин резко остановился при виде «форда». Его взбесил не ветхий автомобиль, поскольку почти все машины были моделью «Т» с момента запрета автомобилей во время Третьего Скачка Назад девяносто шесть лет назад. Не будь эта модель «Т» музейным образцом, не подлежащим запрету и, как следствие, объявленным «дополнительным экспонатом коллекции» во вдохновенном порыве читерства, у нас и ее бы не было. Я читал в журнале «Спектр», что в Синем Секторе было несколько удешевленных «испано-суиза», используемых для пахоты, а где-то в Красном Южном Секторе – «остин-аллегро», который возил навоз, и, что удивительно, подходил для этой роли.

Нет, Бальзамина выбесили Мандариновые актеры, сидевшие на платформе без бортов. Оранжевые были, как правило, творческими личностями: художниками, поэтами и актерами, все такое, и считались безнравственными: поверхностными, бесполезными и зачастую несостоятельными – как в финансовом, так и в личностном отношении. Судя по лицу Бальзамина, он считал их немногим лучше Серых или даже Бандитов.

– Я с ними не поеду, – безапелляционно заявил он, – пусть идут пешком.

Он подождал, пока я объясню актерам, что пришлю машину назад за ними, и, пронзив взглядами Желтого префекта, они отошли в тенек козырька над входом на станцию.

– Добро пожаловать в Восточный Кармин, – сказал с водительского сиденья Карлос Фанданго, наш местный Смотритель, – у меня брат в Кривом Озере, служит клерком в зале заседаний.

– Восхитительно, – ответил Бальзамин. – Веди медленно, или с тебя спишут штрафные баллы. И избавь меня от банальных разговоров.

Карлос кивнул в ответ, понимая, что не стоит дерзить префекту. Фанданго технически был Пурпурным, но таким, слабо выраженным. Высшие Пурпурные часто относились презрительно к своим слабоцветным сородичам, называя их просто «синекрасными».

Машина работала на перегоревшем кулинарном жире, и как только мотор ожил, в воздухе разлился запах картошки фри с общественной кухни. После того как я убрал кирпич из-под заднего колеса машины и присоединился на платформе к Банти, мы покатили по перпетулитовому шоссе к городку.

– Это наш линолеумный завод, – показал я на большое здание из красного кирпича, откуда доносилось приглушенное лязганье. – Мы весь Коллектив снабжаем линолеумом.

– Достойная похвальба, – сказал Бальзамин, – и, как понимаю, успехом завод много обязан госпоже Гуммигут. Это правда, что у нее рабочие трудятся по шестьдесят восемь часов в неделю?

– Это так, – воодушевленно подтвердила Банти, поскольку гуммигутовы перегибы всем были известны, – и семнадцать лет без выходных.

– Как она этого добивается?

– Она заставила Совет принять Стандартную Переменную, что отпуском следует называть либо выход на пенсию, либо смерть, – сказала Банти. – Выход на пенсию ощущается особенно приятно, когда честно заслужен, а после смерти кому нужен отпуск?

Префект Бальзамин хмыкнул себе под нос.

– Выдающееся решение неразрешимого вопроса, которое я намерен внедрить. Держать этих бездельников Серых под контролем прямо-таки тягостная задача, которую я понимаю, – фабрика в Кривом Озере производит столовые приборы, и мы часто теряем производительность только из-за характерной лености Серых.

Это было действительно интересно. Не его негативное отношение к Серым, которое было привычным для высших оттенков, но фабрика столовых приборов. У меня в голове был потенциальный план обхода ложечной проблемы.

– Правда? – сказал я, потом включил дурачка: – Но ведь вы не выпускаете ложек?

– Конечно, никаких ложек, – отрезал он, ворча на меня за банальность моего вопроса.

Из-за необъяснимой ошибки в «Книге Гармонии Манселла» производство ложек было запрещено. При последней переписи ложек на одиннадцать жителей по оценке приходилась одна ложка, не считая поварешек и прочей утвари, которая могла за них сойти. Совместное владение ложками было теперь дозволено в качестве Стандартной Переменной, так же как и поедание заварного крема вилкой. Если это Правило кажется вам идиотским, подумайте о перчатках: нам было разрешено их производить, но не носить.

– Если бы моя команда не эксплуатировала постоянно нашу рабочую силу, – продолжил Бальзамин, – весь Коллектив ел бы руками.

Мы остановились на обочине, чтобы пропустить пелотон из трех велосипедистов на велосипедах-пауках[4], которые пронеслись мимо в вихре спиц. На лицах их застыло смешанное выражение сосредоточенности, усталости и страха.

– Ярмарка Бесправилья? – спросил префект Бальзамин.

– Думаю, мы сможем выиграть гонку и пройти дистанцию за час, – сказал Карлос. – Они много тренировались и, похоже, не знают страха.

– Как велосипедисты смогли избежать запрета на зубчатую передачу Третьего Скачка Назад? – спросила Банти, несомненно выискивая нарушения, а не ради любопытства.

– Моноциклы не подпали под запрет зубчатых передач, – ответил я, – а значит, и велосипед-паук, поскольку меньшее заднее колесо было квалифицировано как «стабилизационное средство», а не колесо как таковое.

Банти хмыкнула.

– Хотя большое колесо этих великов дает им как следует разогнаться, – добавил Карлос, – но есть и недостатки: высокая посадка и чрезвычайная быстрота делают их потенциально опасными, и ездоки регулярно бьются насмерть в попытке достичь нового рекорда.

Основной причиной жертв была не только скорость – это был совершенно безумный «городской фристайл» во время состязаний, а именно обратные сальто и перевороты в воздухе.

– Я посещу Ярмарку Бесправилья, – горделиво заявила Банти, видимо, пытаясь произвести впечатление на господина Бальзамина, – и попытаюсь выиграть состязание на «самую низкую ноту» на моей чрезвычайно модифицированной супербасовой тубе. Моя нота будет за пределами человеческого слуха, но должна будет заставить громко замычать корову.

– Желаю вам удачи, – без всякого интереса бросил господин Бальзамин. – Если я чем-то могу тут помочь, держите это, пожалуйста, при себе.

– Благодарю вас, – сказала Банти, не расслышав его.

Мы ехали еще минуту, миновав дровяной склад, сыроварню и мельницу на ослиной тяге.

– Вы здесь, чтобы расследовать гибель молодого Гуммигута? – спросил Карлос Фанданго. Как городской Смотритель он водил и обихаживал наш маленький парк моделей «Т», следил за освещением центральной улицы и много еще что делал. Он видел всего 14 процентов в голубом и красном поле, что было лишь розовато-лиловой стороной сущей ерунды, но вожделенный статус Смотрителя давал ему случайные преимущества, как, например, возможность говорить с кем-то вроде господина Бальзамина без того, чтобы к нему обратились первым.

– Я выслушаю показания всех сторон с должным усердием, бесстрастно и беспристрастно рассмотрю улики, затем взвешу все факты, чтобы прийти к вердикту, который поддержит первоначальное мнение госпожи Гуммигут: смерть ее сына была грязной и неестественной, и виновники должны понести кару незамедлительно.

– Вы уже приняли решение? – спросил Карлос, глянув на меня.

– Я здесь не для того, чтобы ставить под сомнение слова высокочтимой Желтой. Я здесь лишь ради формальности. Кто-нибудь из вас знает этого самого Эдварда Бурого?

– И очень хорошо, – сказал я. – Это я.

Он уставился на меня.

– Твои тупые вопросы про ложки и атаки лебедей теперь понятны. Ты и Киноварный, и Джейн Мятлик не будете наказаны, нет, вы принесете себя в жертву, чтобы все поняли важность того, почему были написаны Правила, и что нарушение гармонии уродует возможность Коллектива наслаждаться жизнью, чистой от беспорядков и злобы.

В его устах наш смертный приговор звучал почти благородно.

– И много у вас таких слушаний? – спросил я.

– Я мало на что еще трачу время. Моя прямолинейность и желтоцентричное поведение делают меня весьма востребованным.

В этом я не сомневался, хотя это не должно было быть так: проблема заключалась даже не в Правилах, а в их неизменно жесткой трактовке, что делало их неосуществимыми. Отличие хорошего Совета от плохого состояло в том, чтобы интерпретировать их ради достижения справедливости. Раз, выехав на день в Виридиан[5], чтобы прикупить пищевых красителей, мы с папой зашли в Палату Совета чисто ради зрелища и наблюдали за интересным делом: Главный префект, вместо того чтобы обвинить женщину в убийстве собственного мужа при помощи садовых ножниц, после того как он решился на интимную близость без согласия, вместо этого обвинил ее в «безответственной беготне с ножницами». Она была должным образом признана виновной, приговорена к пятидесяти штрафным баллам и дополнительному однодневному обучению владению ножницами. Останки ее мужа втихаря отправились прямиком в переработочный цех. И никто не отрицал, что это был хороший результат.

– Это наш молниеотвод, – гордо сказала Банти, указывая на увенчанное куполом медное устройство наверху наблюдательной вышки, – общественный проект, разработанный нашей дорогой Салли Гуммигут, чтобы защитить сообщество от ударов молний.

Страшные истории о выкипании мозгов при попадании молний были третьим по популярности сюжетом в журнале «Спектр» наряду с атаками лебедей и похищеними детей Бандитами.

На самом деле, у молниеотвода было всего два неоспоримых качества: его сооружение обошлось общине в кучу наличных баллов, и оно никому не принесло пользы.

– Впечатляет, – сказал Бальзамин, но его больше заинтересовала наблюдательная вышка. Поскольку планировка большого города, городка и деревни жестко подчинялись Регламенту Архитектурного Единообразия, случайно расположенные вышки или все, что отличалось от одобренной планировки, придавало поселению уникальность, чем Восточный Кармин мог по праву гордиться.

– Вы знаете, как она функционирует? – задумался Бальзамин, словно в Кривом Озере не было наблюдательных вышек.

– Понятия не имею, – ответила Банти, – но они упоминаются в «Книге Гармонии», так что, предположительно, Наш Манселл имеет на них планы.

Обширная, слегка сужающаяся кверху структура была как минимум в три раза выше городской ратуши и, как и ратуша, и Палата Совета, была выращена из строительного перпетулита. Эта башня могла быть хранилищем, наблюдательным пунктом или даже складом самого перпетулита, напрасно ждущего своего применения для чего-то еще. Как и многое вокруг нас, прошлое было не просто неведомым, но и непознаваемым.

Мы замолчали, когда Фанданго провез нас сквозь Восточные ворота в город, в центре которого раскинулась большая открытая площадь, окруженная с севера домами выдающихся цветоносцев, а по остальной периферии окаймленная кафе, магазинами, библиотекой и лавками ремесленников, все на предписанных местах, как во всех городах класса «С». Главный зал находился посередине, и перед его открытыми дверьми стояла статуя Нашего Манселла в два человеческих роста. За пределами центральной площади находились жилища низкоцветных, кухни, мастерские и зернохранилища, сенные амбары, маслобойня и на некотором расстоянии мастерская Карлоса вместе с переработочными цехами, кожевенным заводом, Зеленой Комнатой и Серой зоной с подветренной стороны и на самом дальнем расстоянии.

Карлос остановился перед домом Гуммигутов, который было легко узнать по яркой общезримо-желтой двери. Салли Гуммигут ждала на пороге и сердечно приветствовала господина Бальзамина.

– Вот он убил моего сына, – ткнула она в мою сторону костлявым пальцем. – Хорошенько запомните его.

– Я уже ненавижу его, – ответил господин Бальзамин. – Можете всецело на меня положиться.

Я поставил чемодан Бальзамина на землю рядом с ним.

– Мне казалось, что у нас будет честное и открытое разбирательство?

– Как ты смеешь! – сказала госпожа Гуммигут. – Твое предположение о предрешенном результате оскорбительно, унизительно и неприлично. Твою книжку.

Я вздохнул, протянув ей мою балловую книжку, и лишился двадцати баллов за «оспаривание репутации старшего», десяти за «неуместность разговора» и пяти за «дополнительное неспецифичное наглое поведение».

Она вернула мне мою книжку, и я поблагодарил ее за наказание, чтобы избежать дальнейшего штрафа за «недостаточное признание личных недостатков», затем быстро удалился, прежде чем они успели обвинить меня еще в чем-нибудь.

– Надеюсь, у вас с Джейн есть в запасе хорошая стратегия, – сказал Карлос, как только мы отошли подальше. – Эти двое на все пойдут, чтобы загнать вас в Зеленую Комнату.

Несмотря на мое участие в организации побега дочери Карлоса с Северусом, он, похоже, не желал мне зла. Это могло резко измениться, если бы ему было известно, что в конце концов с ними случилось. Мне придется позаботиться, чтобы он никогда этого не узнал.

– Мы составили план, – заверил я.

– Правда?

– Да, он в основном построен на большой несбыточной надежде, а если она подведет – то тогда нам поможет пара беговых ботинок.

Томмо Киноварный

Семейство Киноварных лидировало в торговле малиновым пигментом до нелегального ценового сговора, который привел к их падению и сделал ужасно нежелательными на брачном рынке. Когда у Киноварных не осталось иного выбора, кроме как браки с Серыми, семья перестала существовать. Попав в Серую зону, все падшие цвета становились равными – пока кто-нибудь не заключит брак с повышением цвета и не начнет все сначала.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Мы припарковали «форд» возле мастерской Смотрителя и выбрались наружу. Пока Карлос проверял машину после поездки и записывал пробег в журнал, я осмотрелся. Гараж любого Смотрителя – не только Фанданго – был диковинным собранием списанной старой техники, чем он сильно напоминал «Музей Того, Что Было» в Кобальте. В том городке было два «форда» модели «Т» – первый для общего пользования, а второй для охоты на шаровые молнии: сзади на нем был установлен арбалет, заряженный медным гарпуном, при выстреле тащившим за собой провода заземления. Обе машины как минимум на тысячу лет пережили свой расчетный срок службы, и их так часто ремонтировали, что они лишь отдаленно походили на первоначальный «форд» – мы это знали, поскольку к стене было пришпилено фото.

Также в большой мастерской был пресс, токарный станок и фрезерный станок, все работавшие от списанного Вечнодвижа, который крутил блоки и передачи на вале над головой. Считалось, что Вечнодвиж вырабатывал электричество для фонаря центральной улицы, в котором угольные стержни создавали дугу чисто-белого яркого света, но никто точно не знал, поскольку генераторная была заперта, а ключа ни у кого не было.

Но куда более интересной вещью в гараже Фанданго была его гордость и радость: гиробайк, заявка Восточного Кармина на аккумуляторную спринтерскую гонку Ярмарки Бесправилья. Гиробайк был красиво собран вручную самим Карлосом и представлял собой двухколесное движущееся средство с шинами в фут шириной, низким одиночным сиденьем и короткими толстыми наклоненными вниз рукоятками внутри закрытого обтекателя.

Вести байк должна была Джейн, но поскольку наше будущее было неопределенным, ей искали замену. Амелия Киноварная – двоюродная сестра Томмо – служила Помощницей Смотрителя под руководством Фанданго и, гоняя на байке во время многочисленных испытаний, была второй по скорости на велодроме Восточного Кармина.

– У нас есть шансы? – спросил я.

– Технически у нас хороший байк, – ответил Карлос, положив руку на гладкий, полированный черно-стальной бок машины, – но придется побить Джейми «Бешеную Суку» Можжевелли, которая будет гонять за Зеленый Сектор, а это будет трудно.

– Трудно или невозможно?

– Где-то посередине. Но у нас все же есть фора: большинство команд запасают энергию байков в шести маховиках, но я втиснул еще два. Приходится чуть дольше разгоняться до полной скорости, и компенсационные механизмы для безопасного поворота посложнее, но это должно помочь.

– Гораздо важнее, – сказала Амелия, которая тоже присутствовала, – чтобы вела его именно Джейн. Я гоняю быстро, но не как она.

– Я просил де Мальву отложить разбирательство вашего дела, – добавил Фанданго, – но он сказал, что Гуммигутиха не уступит.

– Она не фанатка гонок.

– Я слышал. Сегодня после обеда будет встреча, чтобы утрясти планы нашей команды на этот год – ты когда-нибудь состязался на Ярмарке?

– Мой оттенок горчичного взял в прошлом году второе место, – ответил я, – но сам я там не был, просто передал цифрами по телеграфу: 33–71–67. Боюсь, пока Ярмарка не введет дисциплины «улучшенные методы организации очередей», мне незачем участвовать.

Вошел Томмо, поздоровался с нами и присоединился к разговору:

– Если хочешь выступать на Ярмарке, ты всегда можешь организовать команду на соревнование «как много людей может набиться в шкаф предписанного размера». Я уверен, что в этой дыре найдется достаточно идиотов.

– Не думаю, что мы будем конкурентоспособны, – сказала Амелия. – Набивание гардероба давно уже достигло предела, так что этот конкурс действительно зажился.

– Зеленые все еще участвуют, – добавил Томмо, – и часто проводят всю Ярмарку запертыми в шкафу предписанного размера. Бывают и смертельные случаи, а также ходят неподтвержденные, но все же бесспорно смачные слухи о каннибализме.

Я был бы не прочь подольше поторчать в мастерской, но мы с Томмо вообще-то пришли сюда взять пару тяпок. Хотя мы не нисходили до земледелия, борьба с наступлением вредоносных чужеродных видов считалась уделом высших хроматийцев. Мы отметили в журнале, что взяли инструменты, и выступили в направлении Восточных ворот.

– Эй, Эдди, угадай что?

– Ты собираешься с настоящего момента вести честную и безупречную жизнь и отречься от всех своих интриг и дурного поведения?

– Еще чего. Давай еще раз.

– Ты вызвался стать декоративным отшельником города?

– Что? Нет. Я получил работу редактора и фотографа в «Меркурии Восточного Кармина» после убытия Северуса.

Он казался довольным собой, поскольку урвал лакомый кусочек – можно совать нос повсюду. Но, с другой стороны, напиши что-то не то, и обеднеешь на несколько сотен баллов, а в худшем случае пойдешь на Перезагрузку. Благоразумные редакторы газет освещают проблемы с урожаем, повторяют слова Манселла, перепечатывают речи префектов и торжественно публикуют впечатляющие, но полностью вымышленные производственные показатели города.

– Понятно, – сказал я, поскольку судьба прежнего редактора меня не радовала, – и, полагаю, это значит, что тебя не привлекут вместе со мной и Джейн к разбирательству фиаско в Верхнем Шафране?

– Верно думаешь. Госпожа Гуммигут согласилась снять с меня все обвинения взамен на детальную статью в «Меркурии» по поводу того, что Желтые намного лучше, чем все думают, – специально отметив их кристальную честность, приверженность процедуре и открытость. От меня хотят, чтобы я вел репортаж с судебного разбирательства: показания, защита, обвинение, наказание, все такое. Я буду наблюдать с мест для публики.

– Значит, Салли Гуммигут отпустила тебя? Чрезвычайно великодушно с ее стороны.

– Не совсем чтобы так, – весело отмахнулся он. – Меня – как бы это сказать – оставили на черный день.

– Есть ли что-то, чего ты не сделал бы ради своего успеха? – спросил я, поскольку ни для кого не было секретом, что Салли почти регулярно использовала Томмо в постели, и это служило еще одной причиной ему ни на йоту не доверять.

– С меня сняли все обвинения, и теперь я редактор «Меркурия». Прикинь сам.

– Думаю, Виолетта тоже увильнет от разбирательства, раз у нее папаша Главный префект.

– А ты не слышал? Было установлено, что Виолетта «вне всякого сомнения» непричастна к смерти Кортленда. Она была оправдана во всех проступках, получила статус «расстроенного свидетеля, нуждающегося в сочувствии» и освобождена от работы на неделю.

– Неудивительно, – сказал я.

– Ага, – согласился Томмо, – и поскольку у Виолетты нет работы, от которой ее можно освободить, ей выдали компенсацию наличными.

– Ясно.

Мы прошли мимо цветоразборочной, зернохранилища и наблюдательной вышки и вскоре достигли границы городка, высокой дамбы со рвом, окружавшей город и увенчанной оборонительной изгородью из цеплючей ежевики, плотоядного растения, которое душит жертву, пока та не умрет с голоду или от усталости, а затем питается продуктами разложения, пока те впитываются в землю. Цеплючая ежевика не давала проникнуть внутрь большинству животных, кроме прыгучих козлов, которые ее легко перепрыгивали, а также наземных ленивцев и слонов – они просто проламывались сквозь нее.

– Мое первое назначение на Полезную Работу заключалось в том, что я сливал ненужный жир на корни этих колючек, – сказал Томмо, – и тогда я уже не особо нравился префектам.

– Моя первая Полезная Работа состояла в разрезании списанных перчаток города, чтобы использовать их на набивку игрушек и для лоскутных одеял, – ответил я.

Несмотря на запрет носить перчатки, их производство поддерживалось на предписанном уровне. Складировать их было бы непрактично, потому их пускали на переработку почти сразу же, как привозили в город.

– А ты никогда не пробовал их надевать? – спросил Томмо. – Ну, чисто по приколу?

– Возможно.

– Ну ты смелый. Я слышал, что в прошлом месяце Банти Горчичную застукали за ношением перчаток, – добавил он, – когда она подстригала колючки. Я думаю, что разбирательство по ее делу будет на разогреве перед вашим. Она соскочит, будучи Желтой, да еще при председательстве Бальзамина. Это будет то еще зрелище – перед вами еще шесть правонарушений. Я буду разносить напитки в перерыве и сдавать диванные подушки напрокат почасово. Дисциплинарные дела всегда популярны и дают возможность подзаработать несколько баллов.

Мы вышли из городка по подземному туннелю, проходившему под крутым земляным валом и закрытому с дальнего конца тяжелой деревянной дверью, затем сняли наши цветовые кружки и положили их в камеру хранения, поскольку Бандиты славились тем, что похищали ради выкупа людей высших оттенков. Но, как и с большинством страшилок, подтверждений этому, считай, не было. По пути из города я начинал ощущать неуловимое облегчение, словно с моих плеч сняли груз. Бывало, хотелось просто уйти и никогда не возвращаться, и будь что будет. Для этого был даже термин – ушельничество, – но глупая мысль об этой авантюре вскоре заглохла на корню от размышлений о множестве настоящих опасностей, ожидавших беспечного путника за пределами комфорта и безопасности города. Люди и правда пропадали – и в порядочном количестве, если судить по упоминаниям в «Спектре», – но невозможно сказать, были ли это случаи ушельничества или результат встречи с чем-то пострашнее – вроде тварей, ночи, незащищенности, голода или даже мифического Бледного Всадника[6], за которым всегда следует смерть.

Мы ослабили наши галстуки и вытащили рубашки из-под эластичных поясов в знак тихого протеста и направились прочь от города, в то же время стараясь не выйти за круг камней, обозначавших Внешние маркеры, поскольку для этого требовалось разрешение префектов, а у нас его не было.

– Вот он, вражина, – Томмо указал на одного из чужаков, которых мы должны были уничтожить.

Рододендрон медленно распространялся по земле очень давно, и моей задачей, как Главы Истребления чужеродных видов, было удостовериться, чтобы они – как и прочие вторженцы – не закрепились нигде в пределах города. Мы быстро выкорчевали его. Он был небольшим, едва ли росток, для неопытного взгляда пока немногим хуже сорняка.

– На самом деле, – продолжал Томмо, пока мы осматривали землю в поисках других побегов, – я пошел на работу в «Меркурий» не для того, чтобы писать дутую ерунду для префектов. Мне интереснее фотографировать. Северус научил меня пользоваться камерой и проявочной, прежде чем уехал – думаю, я уже приноровился к этому.

Он показал мне фото Дейзи Кармазин перед библиотекой.

– У меня достаточно химикатов, чтобы покрыть четыре стеклянных пластинки и делать тридцать бумажных отпечатков в месяц, и это заставляет меня думать вот о чем – как считаешь, у тебя получится уговорить Джейн позировать мне без одежды?

– Зачем?

– Рыночные исследования показали мне, что голое фото Джейн будет очень популярным; двадцать шесть горожан уже готовы платить по пять баллов, чтобы посмотреть, по восемнадцать – чтобы взять фото напрокат на вечер, и я охотно поделюсь прибылью с Джейн – и с тобой, естественно, за устройство сделки.

– Да если спуститься к берегу в любой день недели, можно досыта насмотреться на голые тела, в том числе и на Джейн. С чего платить за фото того, что можешь увидеть даром?

– Это другое, – возразил он, – это касается страсти. Все читают «Очень Пикантную Историю» в «Спектре», поодиночке или с кем-то особенным – это то же самое, хотя будет куда лучше, если Джейн сможет выступить в «соблазнительном образе».

– Соблазнительном образе?

– Да, или в позе «дерзкого кокетства».

– Шутишь?

– Вовсе нет. Я считаю, что это может быть очень выгодным делом, и я удивлен, что никому прежде такого в голову не приходило.

– Думаю, – сказал я, – Джейн в ответ даст тебе в глаз, а потом двинет промеж ног.

– Я тоже так подумал, – ответил Томмо, – потому и прошу тебя стать посредником, прямо кусок от сердца отрываю.

– Сам спрашивай, и пусть тебе повезет хоть кому это впарить.

– Клифтон Серый и Софи Ляпис-Лазурь ухватились за свой шанс, и я уже продал по три карточки каждого. Клифтон действительно въехал в это дело, поскольку он, почитай, самый видный красавчик в городе. Он сменил «соблазнительный образ» на «брутально-волевой». Могу понять, почему Виолетта выбрала его как приватного Серого. Хочешь глянуть?

– Нет, спасибо, и кстати, я не уверен, что префекты благосклонно посмотрят на твой проектик.

– Ты удивишься. Лично префект Смородини уже спросил, не смог бы я снять обеих моделей вместе, стоящих в дерзновенной близости.

– Это что за шум?

Мы спрятались за старой телефонной будкой, наполовину ушедшей в землю. Годы коррозии превратили железо в тонкую ржавую паутину; чихнешь – и оно осыплется хлопьями. Мы нервно переглядывались, пока не услышали знакомый свист хвоста зебры.

Тихо продвинувшись вперед сквозь мелкий кустарник, мы увидели группку штрих-зебр, с кодом из полосок. Их было чуть больше полудюжины, они нас не видели, так что я быстро шепотом прочел их коды, которые Томмо записал в тетрадку.

– Средняя, широкая, толстая, жирная, тонкая, тонкая, средняя, тонкая, жирная, широкая, средняя, тонкая, жирная, широкая…

Оставив зебр, мы перевели коды в цифры, а затем провели вычисление контрольной суммы, чтобы проверить, верно ли мы прочли код, и спустя десять минут сложения и умножения все цифры сошлись. Успели как раз вовремя – зебр спугнул какой-то шум, и они быстро исчезли в облаке пыли. Мы сели и сверились с нашим дневником опознавания животных, чтобы понять, не видели ли мы их раньше.

– Я записывал пять из этих таксонов раньше, – задумчиво сказал Томмо, – но остальные жеребята – двухлетки, если ты прочел код верно до последнего штриха.

Таксонометрические номера животных упоминались в Правилах, так что их можно было легально и безнаказанно продавать, менять, изучать и сличать. Крутые отслеживатели животных собирали номера мегафауны – гигантских ленивцев, слонов, шерстистых носорогов и прочих, – но это было хобби, которым можно было заниматься и дома, в безопасности, просто записывая коды крыс, тараканов, домашних ленивцев и поссумов.

– Мы можем продать или поменяться номерами новичков, но остальные, боюсь, хорошо известны – в Гранате есть магазин, торгующий номерами, и все зебры давно учтены.

Короткое возбуждение угасло, мы сунули записные книжки в карманы и пошли своим путем дальше.

– Ты никогда не думал, почему у всего есть штрихкод? – спросил я.

Томмо посмотрел на меня и поднял бровь.

– А зачем тебе? Не у всего обязательно должна быть причина или объяснение – разве жизнь недостаточно гнусна без тайн и непоняток, отвлекающих нас от счастья? Когда я узнал, как работает радуга, это не улучшило моей жизни, и дополнительные знания о зоологических штрихкодах не улучшат.

– Подожди, ты знаешь, как работает радуга?

Было хорошо известно, что одна и та же полоса цвета в небе по-разному видна людям с разным цветовым даром; предполагалось, что у радуги шесть цветов, но высшие Пурпурные говорили, что семь.

Томмо пожал плечами:

– Вроде того. Люси объяснила. Что-то связанное со светом и каплями воды. Я не совсем разобрался в деталях. Но смысл в том, что это знание не изменит твоей жизни – а если изменит, то это, скорее всего, нечто такое, чего лучше было не знать. По мне, лучше быть счастливым дураком, чем мертвым экспертом.

– То есть тебе нравится быть счастливым дураком?

– Пока этот вариант показал себя выгодным.

Я посмотрел на отросший ноготь моего указательного пальца, на уникальный набор полосок, выросший из ногтевого ложа. Человеческие штрихкоды пока были нечитаемы, но тоже считались таксонными – оттуда и название «указательный палец». Эти линии были очень тонкими, их было вдвое больше, чем в стандартном коде. Куда больше информации. Я как-то раз пытался расшифровывать их и получил тридцатишестизначное число, не поддававшееся декодировке. Томмо показал мне свой – в какой-то момент жизни он повредил ноготь, линии распались и теперь росли пунктиром.

– У меня нет кода, – ухмыльнулся он, – так что меня не посчитаешь. Но говоря серьезно – если ты будешь знать, откуда взялся Упавший человек, это ни на йоту не поможет ни мне, ни тебе.

Он сказал так потому, что мы пришли к точке, где более десяти лет назад неожиданно грянулся оземь какой-то человек.

Упавший человек

Хроматация построена на обломках мира, который принадлежал другому виду человека, известному как Homo ambitiosus, или, проще говоря, Прежним. Они были высоки, видели в полном спектре и страдали от гнева, корыстолюбия и алчности. Мало известно о Том, Что Случилось, но считалось, что это был какой-то конфликт, поскольку после него остались обломки боевых машин.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Останки Упавшего человека окружала низкая стена около сорока футов в диаметре, пространство внутри содержалось в строгом порядке колонией очаровательных пухленьких и очень трудолюбивых морских свинок – обычное решение для постоянной недорогой стрижки травы.

Мы присели на низкую ограду отдохнуть, поскольку разгорелся день и было жарко как в духовке; даже мухи обленились и заскучали. Хотя работа была серьезная, выдергивать побеги рододендрона не очень-то весело, так что если мы впишем с десяток выкорчеванных в журнал инвазивных чужеродных видов, то и ладно. Я радовался, что в этих краях было мало горькочавки и математихи; в Нефрите была целая команда Зеленых, которая почти только ими и занималась.

Мы немного посидели в тишине.

– Как получилось, что такое хоть чуточку не повлияло на твою жизнь? – спросил я, показывая на Упавшего человека и на все неотвеченные вопросы, связанные с его существованием. Никто не знал, ни откуда он взялся, ни при помощи какого механизма прилетел. Только две вещи были известны точно – он появился буквально за ночь тринадцать лет назад, и еще его имя: Мартин Бейкер[7], как было написано на его металлическом сиденье. Фамилия Бейкер[8] не обозначала никакого цвета, так что он либо и правда был пекарем – что вряд ли, – либо был из Национальной Службы Цвета, что тоже вряд ли, поскольку на его униформе нигде не было разноцветного бейджа. В Книге Манселла ничего не говорилось о людях, падавших с неба в металлических креслах, потому Совет официально квалифицировал его как апокрифика – то есть его существование следовало игнорировать. Вообще-то и ограды вокруг него не должно было быть, поскольку формально нечего было огораживать, но иногда полезно знать, о чем не следует говорить. Упавший человек существовал, но лишь ради обозначения контекста, в котором его не было.

– Знание, которое не приносит блага обществу, должно быть забыто, – сказал Томмо, механически цитируя Нашего Манселла, чтобы не затрагивать опасных тем. – Поиск ответов на неизвестные вопросы отвлекает добрых жителей от величия общественного долга. Прежние поступали плохо, Эдди, и они вымерли во время Того, Что Случилось в результате разлада и несчастий. Путь Манселла воспевает разобщенность. Каждый знает свое место и восхваляет привносимые ею стабильность и гармонию. Ты хочешь закончить как Бандит – тупой, дикий и лишенный всех социальных прелестей?

– Бесконечное повторение не делает неправильное правильным, – сказал я, – и я не убежден, что знание обязательно ведет к расколу общества.

Упавший человек и его сломанное кресло уже наполовину ушли в землю, частично покрылись лишайником, и маленький ясень пророс в одном углу кресла. Его шлем и ботинки выгорели от солнца, но в целом не были повреждены, некоторые торчавшие наружу части скелета из-за погодных условий рассыпались прахом. Кресло, обитое заклепками ящикоподобное сооружение, некогда покрашенное, как говорили, в оливково-зеленый цвет, было украшено баллонами и трубками и частично расплющилось от падения; было видно, как его покорежило от удара, наверняка сильного. Хотя казалось, что оно упало с большой высоты, никто не знал и не пытался выяснить, откуда взялись и человек, и кресло. Даже Люси Охристая, у которой не было недостатка в гипотезах для чего бы то ни было, не нашла убедительного объяснения его возможной цели или происхождения.

– Я думаю, что главным вопросом по поводу Упавшего человека является не откуда он взялся, а почему никто не хочет об этом узнать, – сказал я.

– Я бы на твоем месте попридержал этот вопрос при себе, – ответил Томмо, – а если узнаешь, то сделай одолжение – мне не рассказывай. Я действительно ничего не хочу об этом знать, а если бы ты понимал, что для тебя хорошо, то и ты не захотел бы.

Словно подчеркивая свое презрение к тому, чего он не желал понимать, Томмо взял камень и изо всех сил запустил его в Упавшего человека. Он на удивление метко попал. Раздался громкий треск, послышался свистящий звук, показался дым, и с глухим ревом задняя часть кресла выдала две струи красного огня в шесть футов длиной, и в какую-то долю секунды кресло вырвалось из земли и поехало вперед на незримой тяге, разгоняя перепуганных морских свинок. Кресло врезалось в нижнюю часть стены, оттуда взлетело вертикально вверх на огромной скорости, волоча за собой хвост из почвы, камней, костей и сгнивших одежд Упавшего человека. Через пару секунд и, наверное, на высоте в три раза больше наблюдательной вышки, огонь внезапно иссяк, и из задней части кресла вывалился сверток ткани. Он развернулся в воздухе в купол, похожий на шляпку гриба, который поплыл по ветру с болтающимися под ним останками Упавшего человека. Кресло, похоже, разрядившееся, упало, вращаясь, с неба и глухо врезалось в землю прямо рядом с нами.

Мы молча смотрели на это зрелище. Купол полетел прочь и опустился на крону гинкго неподалеку. Останки Упавшего человека закачались на стропах, а купол, теперь сдувшийся, раскинулся по дереву. Белый едкий дым, который кресло испускало во время своего огненного путешествия, развеялся. Он пах как перегретый металл в кузнице.

Несколько секунд мы молчали.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего, – ответил Томмо. – Мы ничего не видели. Пошли отсюда, пока кто не пришел.

– Нас не смогут наказать за то, что мы посмотрим получше на то, чего не было, – сказал я и пошел туда, где теперь висел Упавший человек. Череп вывалился из шлема. У него не осталось нижней челюсти, он сильно пострадал от непогоды, но я видел такие и прежде.

– Смотри, – произнес я, поднося его к своей голове, чтобы показать разницу, – это Прежний. Я думал, они вымерли во время Того, Что Случилось.

– Возможно, какие-то группы уцелели, – сказал Томмо, взяв череп и проведя рукой по его необычно круглому своду и маленьким глазницам. Затылочный бугор отсутствовал. – Журнал «Спектр» писал об одном Прежнем, который жил среди Бандитов в Синем Северном Секторе. Люси считала, что это гибрид Бандита с Прежним. Она говорила, что он был чудовищно отвратителен и в то же время восхитителен с научной точки зрения.

Хромогенция давно спорила, могут ли Бандиты скрещиваться с Прежними – раз Бандиты могут скрещиваться с нами, то похоже, что и мы можем скрещиваться с Прежними, то есть мы куда ближе к Прежним, чем думали. Внезапно мне в голову пришла нелогичная мысль. И это был не абстрактный проблеск, а полностью сформировавшаяся идея в несколько стадий.

– Мне надо собрать его останки, – сказал я и начал искать в траве кости Упавшего человека. Томмо неохотно последовал за мной. Через полчаса мы нашли где-то треть скелета вместе с его шлемом, два выгоревших на солнце ботинка и перчатку с останками руки. Томмо не был бы Томмо, если бы не обыскал перчатку, где нашел маленькое обручальное кольцо. Что более интересно, я обнаружил стальную пластинку, прикрепленную к шнуру ботинка так, чтобы она всегда была повернута прочь от случайного наблюдателя, и на ней прочел имя: Хансон, Жаклин, и номер 897452-BB9, затем слово УТОПИАКОРП заглавными буквами, и все. Я повернулся к Томмо.

– Упавший человек вовсе не был мужчиной, – я продемонстрировал ему пластинку, – и его звали вовсе не Мартин Бейкер. Это была женщина, и звали ее Жаклин Хансон.

– Никому это не интересно, – сказал Томмо, изучив написанное. – И что это за цвет такой – Хансон?

К снаряжению Упавшей женщины была прикреплена маленькая сумка. Там было несколько пластиковых пакетов, затвердевших от времени, но вроде бы в них прежде содержалась еда, упаковка с надписью «Первая помощь», бутылка для воды – все еще запечатанная – и маленький цилиндрический предмет с маркировкой «АР»[9] и серийным номером, штрихкодом и очень маленькой лампочкой не больше горошинки. Пока мы рассматривали его, он пискнул, и лампочка начала вспыхивать каждые пару секунд.

– Что это такое? – спросил Томмо.

– Не знаю. Послушай, ты когда-нибудь привязывал четыре отрезка веревки к краям носового платка, прикреплял под ним камень, а потом сбрасывал с высоты, чтобы он плавно падал вниз?

– Да, – медленно сказал Томмо, понимая, к чему я клоню, – думаешь, мы только что видели более крупную его версию? Способную поддерживать человека?

Мы оба посмотрели вверх, но там ничего не было видно, кроме нескольких похожих на плюшки облаков, растягивавшихся и закручивавшихся на верховом ветру.

– Она должна была безопасно приземлиться под этим тканевым куполом и отдельно от кресла. Но случилась какая-то ошибка. Она так и не покинула кресла, и купол не раскрылся. Она на высокой скорости врезалась в землю. Ее смерть была… несчастным случаем.

Это была внезапная мысль.

– Как она могла оказаться в воздухе?

– Когда-то были летающие машины, – произнес я, думая про металлического лебедя, о котором рассказал оперативник Национальной Службы Цвета. – Может, они еще существуют.

Томмо нахмурился:

– Неужто? И где же?

– Может, Жаклин Хансон пришла… откуда-то из другого места. Которое Где-то-там[10].

– Откуда? – спросил он. – Типа из Синего Сектора?

– Нет, – ответил я, внезапно осознав, что краснею от понимания, что прямо сейчас мог выдать свою собственную абстрактную концепцию. – Из другого места – то есть вовсе не из Хроматации.

Томмо снисходительно хмыкнул:

– В Книге Манселла специально оговорено, что кроме нас больше никого нет – мы избранные, выжившие, мы вывели общество из бед к лучшему.

– А что, если… Книга Манселла ошибается?

– Книга Манселла не может ошибаться, – сказал он. – В этом и суть.

– Запрет производства ложек – ошибка, – парировал я, – а запрет числа между семьюдесятью двумя и семьюдесятью четырьмя не имеет рационального объяснения – все арифметические подсчеты выше этого числа должны включать это отсутствие в результат, чтобы оставаться в пределах численной точности[11].

– Я все это знаю, – сказал Томмо, – и да, нам не дозволено считать овец, использовать акронимы или носить перчатки. Но подумай: что, если все совершенно рациональное – просто вне уровня понимания господина пижона и всезнайки Эдди Бурого? Твоя проблема, приятель, в том, что ты наслушался Джейн, а она забила тебе башку всевозможными фантастическими идеями. Это бесполезный и опасный разговор, Эдди, и даже человек широких взглядов вроде меня имеет свои границы.

Он впился в меня взглядом, в котором читался скорее страх, чем негодование.

– Забудь, Томмо. Помоги мне похоронить кости.

– Зачем?

– Не знаю. Просто мне это кажется… правильным.

Томмо пожал плечами и решил оказать мне любезность, потому мы вместе выкопали нашими мотыгами для корчевания рододендронов небольшую яму в земле, там, где прежде было кресло – оставшееся от него углубление дало нам фору, – и сложили туда все, кроме обручального кольца и пластинки с ее именем.

– Дурацкая идея, – сказал Томмо, когда мы разровняли землю.

– Думай что хочешь, – ответил я и нацарапал на плоском камне «Жаклин Хансон», затем, подумав, добавил: «Упала на землю 00483» и положил камень сверху. Я немного постоял, разглядывая камень, гадая, кем она была, при помощи какого механизма сюда попала, и тосковал ли кто-нибудь Где-то-там по ней. Может, до сих пор тоскует. Я посмотрел на ее идентификационную пластинку и показал ее Томмо.

– УТОПИАКОРП что-то говорит тебе?

– Нет. Ты закончил? Мне тут не больно нравится.

Я еще пару секунд смотрел на плоский камень с именем Хансон.

– Хорошо. Теперь все.

Мы продолжили нашу прогулку, по-прежнему выдергивая чуждую поросль, но наши мысли занимало то, что мы увидели, и Томмо, как обычно зоркий, заметил высоко над головой лебедя, сказав лишь, что дневной лебедь должен был появиться только через час. Пока мы сдавали мотыги и я вносил записи об уничтоженных чужевидах, мы пропустили вечерний чай, так что я пошел повидаться с Джейн, но меня перехватил маленький узелок желтой мерзости с косичками по имени Пенелопа Гуммигут.

– Привет, Пенелопа, – сказал я, – на кого-нибудь сегодня настучала?

– Только на тех, кто этого заслуживает, Бурый, – прорычала она, не скрывая враждебности – она была племянницей Кортленда и правнучкой Салли Гуммигут. – Иди в Колориум к отцу.

– Зачем?

– Главный Префект де Мальва хочет поговорить с вами обоими.

– Зачем?

– А он должен объяснять? Делай, как велено.

Колориум

«Ерундистика» – так называлась любая деятельность по исследованию хлама, оставшегося от Прежних. Ребенком я часто искал пуговицы, кнопки от клавиатуры и человеческие зубы в местной реке, надеясь заработать несколько лишних баллов. Хотя большинство бывших городов и деревень покрывало несколько футов слежавшейся земли, останки прежней жизни было легко заметить: заманчивые травянистые холмы, торчащие из земли уличные фонари, все еще стоящие странные здания, все такое.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

В приемной папиного Колориума находились несколько разномастных горожан и Таня, невестка Виолетты де Мальва. Я ее видел прежде, но она ни разу не посмотрела на меня, и мы не были представлены. Также там было с десяток городских высокоцветных детей, смирно сидевших и готовых получить свое музыкальное мастерство. Мой добрый приятель Фентон овладел искусством игры на тромбоне таким же образом, в восемь лет отцветовавшись соответствующим обучающим оттенком «Тромбон 675», и он играл до тех пор, пока родители не приняли решение не оплачивать повторный курс. И его навык быстро угас. Я сам играл на виолончели, но обучался более дешевым, старомодным способом, при помощи репетиций и практики, по одной струне за раз.

Я узнал в папином административном отделе из одной сотрудницы, Люси Охристой, что он ушел пришить руку рабочему, попавшему в механизм на линолеумной фабрике.

– Руки-ноги так часто отрываются, что, по мне, нет смысла их вообще пришивать назад, – ухмыльнулась Люси.

– Папа как-то раз пришил левую руку к правой культе, – сказал я, поскольку для жертвы этот несчастный случай оказался шоком, и папа понимал, что хоть что-то должен сделать, – и та держалась. Вообще, у пациента остались два запястных сустава, что придало его рукам необычный и потенциально уникальный уровень ловкости.

– Это оказалось полезно?

– Это давало огромную выгоду, когда надо было добираться до труднодоступных закупорок дрены. Папа написал доклад для Гильдии Цветоподборщиков под названием: «Использование двусторонних замен для расширения общественного использования пострадавших в несчастных случаях на производстве».

– Впечатляюще, – сказала она. – Когда мой папа был Цветоподборщиком, он просто пришивал их назад бечевкой, если ничего не было под рукой.

Люси была худенькой девушкой с темными волосами и носиком пуговкой и обладала одним из острейших умов среди всех, кого я только знал. Сейчас она была поглощена интересом к механизму, благодаря которому горели лампочки. Он назывался Вечнодвиж. Они вращались – и горшки кипятили воду, и все это без намека на метод подвода энергии. Она думала, что эта энергия передавалась незримо через воздух при помощи того, что она называла «гармоническим резонансом».

– Как поживает твое ухо? – спросил я, поскольку ей тоже недавно пришили обратно часть тела – только пострадала она не на линолеумной фабрике, а в результате особо яростной схватки в хоккейболе. Уши, как всем известно, отрываются очень легко.

– Нормально. – Она легонько потрогала свое все еще перевязанное ухо. – Забавно, что это привело к моему включению в хоккейбольную команду Красного Сектора на Ярмарке Бесправилья. Отборочная комиссия рассматривает потерю уха в плюс – это показывает, что я старалась.

– Я слышал, что Дэйзи Кармазин и Виолетта де Мальва также попали в команду, – ответил я, – и, думаю, Дуг, Оскар и Эрл участвуют в велогонке. Мы видели, как они утром тренировались.

– У них есть хороший шанс что-нибудь выиграть. Хватит о Ярмарке, – она игриво ущипнула меня за руку, – а вы с Виолеттой правда намерены пожениться?

– Мне сказали прийти сюда и встретиться с де Мальвой, так что, полагаю, ответ следующий: увы, да. Но это только для того, чтобы легитимизировать моего ребенка, которого она носит. Правда, сейчас все это в подвешенном состоянии. Только что приехал Контролирующий Желтый префект, и я думаю, что они с Салли Гуммигут два сапога пара – а она хочет отправить меня и Джейн в Зеленую Комнату.

– А Томмо?

– Он потянул кое за какие ниточки.

– А Виолетта?

– Получила статус потерпевшей.

– А, – сказала Люси, – разве они могут обвинить вас без намека на улики? Ты же получил выше восьмидесяти процентов на Исихаре, так что твое слово имеет вес.

– Согласен.

Правила были предельно ясны: чем выше ты стоишь в Спектральной Иерархии, тем выше оценивается твоя правдивость. При моих 86,7 процента красного зрения я мог видеть больше красного, чем даже нынешний Красный префект. Я должен был бы получить его должность, как только открылся мой зрительный дар, но я был обвинен в убийстве, так что согласно Правилу 2.4.3.21.6 мое вступление в должность было отложено.

– Вот с такими префектами мы имеем дело, – сказал я. – Все может случиться.

– Это так. А никто не просил Смородини уйти в отставку, чтобы ты смог стать префектом? Это решило бы кучу наших проблем.

Этого не будет никогда. Я был просто высокоранговым Красным без влияния – а если Салли Гуммигут добьется своего, я буду Красным, который отправится в Зеленую Комнату.

– Когда это префект уходил в отставку и добровольно отказывался от всех своих привилегий? – ответил я. – Смородини нравится его дом и дополнительный пудинг, и неограниченное количество шнурков.

– Ты прав, но серьезно, Эдди, они не отправят восьмидесятишестипроцентного Красного в Зеленую Комнату. По крайней мере, пока Виолетта благополучно не родит твоего ребенка – и лучше, на всякий случай, еще одного про запас для будущего селекционного поголовья – может, чтобы потом обменять на какого-нибудь крепкого Синего из другого места.

Я подумал было упомянуть, что если округлить, то у меня аж восемьдесят семь процентов, но вместо этого спросил:

– Такое бывает?

– Неофициально, но бывает. Но смотри, с твоим красным зрением ты просто бесценен в сортировочном цеху.

– Было бы у нас что сортировать, – ответил я. – Тут оперативник Национальной Службы в особняке де Мальва.

– Правда? Полагаю, он привез еще и образцы нужных цветов на этот месяц.

Дверь открылась, и вошли двое Серых.

– Прошу прощения, барышня Охристая, – сказал первый, протягивая лист бумаги. – У нас с Бобби тут направление на повышение квалификации.

– Привет, Сид, привет, Бобби, – ответила она, читая записку. – Префект де Мальва хочет каких-то улучшений в домохозяйстве?

– Модную колонну для своей винтовой лестницы и льняную обивку для столовой в особняке де Мальва.

– Хорошо, здесь все в порядке, – сказала Люси, показывая на бумагу, – вы хотите подождать, или…?

– Мы подождем, барышня, – сказал Бобби.

Повышение класса мастерства имело мозговыносный эффект. Если этих двоих поднять до мастеров-краснодеревщиков, то пройдет от шести до восьми недель, пока эффект выветрится, а это значит, что окружающие смогут получить несколько лишних флеронов, резных игрушек и кроватных изголовий. Может, даже новый гобой.

Они уселись рядом с детьми, и я снова повернулся к Люси:

– Я только что был у Упавшего человека, и кое-что случилось.

– Да?

Я вкратце описал ей произошедшее, она уставилась на меня и моргнула несколько раз, но не смогла предложить объяснения – разве что согласилась, что Упавшая женщина, вероятно, упала с летающей машины. Я спросил, что она думает о моей теории «Кто-то Еще живет Где-то Еще».

– Полагаю, такое возможно, – сказала она, – но если бы эти Кто-то-Еще существовали, то они уже дали бы о себе знать. Кстати, – весело добавила она, – как думаешь, твой папа и моя мама намерены пожениться? Похоже, они очень любят друг друга, причем настолько, что госпожа Киноварная, что живет по соседству, стучала в стенку, чтобы они прекратили заниматься понятно чем – или хотя бы комментировали поочередно, чтобы все могли косвенно наслаждаться процессом.

– Такое и правда бывало? – я скорчил недоверчивую гримасу.

– Бывало.

– Я бы хотел, чтобы они поженились.

Бельма казалась неплохой моделью мачехи, а у папы не было никаких связей после смерти моей матери, о которых стоило бы говорить.

– Я бы тоже, – ответила Люси, – а еще было бы весело стать сводными братом и сестрой. У меня никогда не было брата.

– Когда Главный префект де Мальва женит меня на своей дочери, Виолетта станет твоей невесткой.

– Да, – у нее вытянулось лицо, – и, смею сказать, это уже вовсе не весело. Но если мама будет рада, я смирюсь со всеми неприятностями. Кстати, у тебя нет мыслей, как бы отвадить Томмо? Он пристает ко мне каждую неделю с тех пор, как нам стукнуло девять лет. И хотя он не урод, умеет выскальзывать как уж из всех неприятностей, что полезно, и всегда при деньгах, брак с Томмо имеет один огромный минус.

– А именно брак с Томмо?

– В точку.

– Могу сказать ему, что ты умерла.

– Я пыталась. Он очень настойчив. А если…

Дверь с улицы открылась, и вошел мой отец, а следом за ним Дорис С56, его Серая главная медсестра.

– Прошу прощения за задержку, ребята – займусь вами как можно скорее. Люси, не пошлешь ли в «Упавшего человека» за кружечкой лучшей муть-воды и печеньем? Кажется, я видел человека из Службы Цвета, который шел в этом направлении, так что лучше угостить его, как только он придет. Привет, Эдди, а ты здесь зачем?

– Де Мальва хочет поговорить с нами обоими.

– Это насчет Виолетты. Заходи в кабинет.

Я последовал за ним в его смотровой кабинет, и как только мы оказались внутри, он тщательно закрыл дверь и вымыл руки. Я заметил, что его рубашка сильно заляпана кровью.

– Тяжелый случай? – спросил я.

– Рука вырвана из плеча, – со вздохом ответил он. – Я могу снова пришить ее и отцветовать нервно-мускульно-соединительным оттенком, но прежней она не станет. Человек останется неловким даже при частом обновлении мастерства, и так или иначе снова что-то себе оторвет. Джералд С67 потерял три руки, две ноги и столько пальцев, что я уже счет потерял – а Салли Гуммигут клянется, что он это делает нарочно, чтобы увильнуть от работы.

– Разве его не следует отправить на пенсию или перевести на работу попроще?

– Этого я и добиваюсь, – сказал он, – но план линолеумной фабрики должен быть выполнен, и поскольку Правила говорят, что Серый не может начинать работать до возраста восьми лет, я не вижу, как они смогут вообще поддерживать работу фабрики через год – разве что кто-то изобретет способ, чтобы Серые работали во сне.

В дверь постучали, и отец крикнул: «Входите!» Вошел тот самый оперативник Службы Цвета. На меня он не обратил внимания, представился как агент Кальвадос и протянул отцу потертую кожаную сумку:

– Ваши новые образцы, точно подобранные под вас, чтобы лучше лечить горожан.

– Спасибо, господин Кальвадос, – ответил папа, открывая сумку и просматривая список новых оттенков, каждый для лечения конкретного недуга, или, как считал мой отец, для того, чтобы заставить тело осуществить лечение – тонкое различие, с которым мы с Люси были согласны. – Теперь у нас есть оттенок для лечения вросшего ногтя? – спросил он, все еще просматривая список.

– Только если он еще не врос, – уточнил Кальвадос, который, похоже, не желал быть курьером всю жизнь и надеялся в конце концов стать членом команды смешивателей. – Он лучше действует на людей с предрасположенностью к врастанию ногтя, так что вам, возможно, придется делать осмотр. Я думаю, вы увидите, что оттенок, который облегчает геморрой, сильно улучшен, и оттенок против глухоты сменил формулу для восприятия более высоких частот.

– Летучие мыши, – сказал папа.

– Простите?

– Летучие мыши. Всегда приятно слышать их.

– О, – ответил Кальвадос, – согласен с вами.

– А новых оттенков мастерства нет? – спросил папа, поскольку если сравнивать исцеление и мастерство, то второе было удивительнее: ты мгновенно осваивал навык, которым прежде никогда не владел. Существовало множество разновидностей мастерства, не все были связаны с ремеслами и ловкостью – ты за неделю мог поставить под управление новый город, если у тебя есть оттенки административного мастерства, которые можно дать случайным и прежде невежественным субъектам.

– Их дольше составлять, – сказал курьер, – как вы сами можете предположить.

– Я надеялся, что, возможно, несколько «внесписочных» умений лицензируют – естественно, для ответственных мыслителей среди Хромогенции, не для кого попало.

Существовало более двухсот оттенков «списанных и дублирующих», большинство из которых давали человеку мастерство, связанное со старой технологией вроде электричества, техники и цифр. Некоторое время я подозревал, что именно они являются источником блестящего интеллекта Люси. Но это могло быть случайным озарением, хроматическим совпадением, заложенным в ее природе. Такое бывает. Известно, что у Красных прогулка в осеннем лесу может привести к созданию целого произведения, как у поэта Прежних по имени Лонгфелло[12].

– Если Главное Управление сочтет это необходимым или желательным, вам сообщат, – сказал Кальвадос, изображая холодность – отличительную черту Национальной Службы Цвета.

– Мы живем надеждой, – ответил отец. – Прошу вас.

Он протянул Кальвадосу папку, в которой находился аккуратно оформленный список, каким цветом кого лечили, как долго, заметный эффект, все такое. Записи составлялись помесячно и отсылались в Национальную Службу для дальнейших исследований по использованию целебных и дающих мастерство оттенков. Насколько всем было известно, это было единственной регулярной передачей записей в Главное Управление, и технология составления целебных и мастерских оттенков была единственной, которой было позволено развиваться – кроме разработки гиробайков.

Закончив обмен, они пожали друг другу руки, поблагодарили друг друга, сказав, «Разъединенные, мы все же вместе», и Кальвадос попрощался.

– Мое мастерство Цветоподборщика – от мастерского оттенка, – сказал папа. – Думаю, это был оттенок желтого. Мне приходится поддерживать его каждый месяц, чтобы он продолжал работать. Это сложная задача: тот оттенок синего, что лечит икоту у Серых, может вызвать лишай у Зеленых. Тебя когда-нибудь цветовали на мастерство?

– На вышивку.

Он щелкнул пальцами:

– Точно, помню.

Чтобы закончить городское стеганое одеяло до праздника зимнего солнцестояния, меня в Нефрите привлекали в команду вышивальщиков. В течение двух месяцев я знал все о французском, стебельчатом и тамбурном стежках и воспользовался этой возможностью, чтобы сшить себе пару рубашек прежде, чем мастерство выветрится. Сегодня я хорошо пришиваю пуговицы, и все. Я собирался рассказать папе об Упавшей женщине, но дверь резко распахнулась, и вошел де Мальва. Без стука. Префекты никогда не стучат.

Главный префект де Мальва

Из-за несколько прямолинейного толкования Правил в отношении почтовой службы, все были обязаны иметь почтовый индекс, чтобы ваша почта могла быть доставлена – потому, что почта должна быть доставлена. Мы с папой имели почтовый индекс ЕСG6, а де Мальвы весьма престижный W1D. У большинства Серых был ординарный SN3, IP4 или даже DD1. Если у вашего ребенка не было сертификата о резервировании почтового индекса, то ваш отпрыск рисковал оказаться нарушителем Правил почтовой доставки и, что еще хуже, стать никем, не имеющим права даже пройти тест Исихары.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

– Ага, – сказал он. – Великолепно. Оба в одном месте. Добрый день, Цветоподборщик Бурый.

– Главный префект.

Он посмотрел на меня с плохо скрываемым презрением.

– Эдвард.

– Главный префект.

Мой брак с дочкой де Мальвы оставался делом нерешенным. Он должен был состояться через день после моего теста Исихары, но был отложен. Я, ясное дело, не хотел на ней жениться, но поскольку о создании семьи с Джейн и речи идти не могло, это имело смысл. Как де Мальва я получал доступ ко всему, чего не мог иметь как просто Бурый, а нам с Джейн необходимы были открытые двери, чтобы понять, как нам изменить Коллектив к лучшему.

– Не желаете ли муть-воды, главный префект? – спросил мой отец. – Я только что послал за ней.

– Нет, спасибо, – ответил де Мальва.

Запасы чая в Восточном Кармине уже месяц как закончились, так что мы, как всегда, вернулись к муть-воде впечатляющего диапазона цветов и вкусов. Некоторые пили ее, даже когда чай был, остальные клялись, что не видят разницы.

– Сразу перейду к делу, – сказал де Мальва, – за последние семь лет не было ни единой смерти от Плесени, и мне интересно, почему?

Плесень, Гниль, Омнинекроз – как ни назови – всегда приводила к смерти. Начиналось с онемения локтей и ломкости ушей, процесс быстро развивался, приводя к разрастанию грибковых спор в легких, и заканчивался смертью в промежутке от одного до шести часов.

– Я здесь меньше месяца, так что мои знания ограниченны. Возможно, у горожан выработался природный иммунитет.

– Возможно, возможно, – рассеянно ответил де Мальва, затем продолжил: – Конечно, никого не радует Плесень, но нельзя отрицать, что в ней есть определенное… удобство. Особенно в смысле освобождения места для новых жителей.

Плесень пожирала людей, города, а однажды поглотила целый Сектор. Но Плесень была не совсем случайным явлением: она особенно часто настигала социально и физически неполноценных.

– Удобство? – невинным голосом ответил отец. – Это как же?

– Недостаток населения – большая проблема, – спокойно и размеренно произнес де Мальва, – и нам нужно, чтобы пожилых заменяли юные. Плесень склонна распространяться среди ленивых людей с низкой моралью посредством «подсознательного аутоинфекционного ответа», вызванного их неисполнением долга перед Коллективом, откуда и возникает вопрос – почему Плесень обходит Восточный Кармин и оставляет на наших плечах нежеланным грузом жителей, чья полезность себя исчерпала? Нам едва хватает рабочих, чтобы фабрика функционировала, не говоря уже о выполнении плана.

Де Мальва говорил жестко, и я знал почему. Мрачной тайной Плесени было то, что она вовсе не являлась болезнью – это была реакция тела на определенный цвет – и, самое ужасное, Плесень тайно направлялась Коллективом, как только достигалось определенное сочетание ключевых параметров. Обычно это был способ избавления от старых, сломленных, общественно бесполезных или склонных к криминалу, безделью или свободомыслию.

– Так чего вы хотите от меня? – уточнил папа.

– Ничего, – сказал де Мальва, который не собирался озвучивать подтекст. – Я просто спрашиваю – почему, на ваш взгляд, сложилась такая ситуация?

Не цветовать никого на Плесень – решение, которое ставило отца в опасное положение. Цветоподборщик, который не поступает согласно воле префекта и Книге Гармонии, – это Цветоподборщик, который не делает того, что от него ожидают. Папа мог столкнуться с дилеммой: цветовать на Гниль, или на Гниль отцветуют тебя. Прежний Цветоподборщик сопротивлялся до последнего, и его убрали.

– Могу я говорить прямо? – спросил я.

Де Мальва воззрился на меня:

– А тебе обязательно?

– Не все идеи Эдди полная чушь, – встрял папа. Де Мальва метнул на него взгляд, затем неохотно кивнул.

– Возможно, – начал я, – это двоякая проблема: нам нужно выполнять нереалистичный план производства на линолеумной фабрике и в то же время освободить почтовые индексы, чтобы могли рождаться новые дети.

Де Мальва сузил глаза:

– Признаю, что ты по чистой случайности подобрался к сути ситуации.

– Первая проблема решается легко, – сказал я. – Все планы производства установлены на уровне сто пять процентов, чтобы повысить выпуск. Но поскольку мы никогда не сможем достичь этого уровня, предлагаю вернуться к нормальной продолжительности рабочего дня и передавать Инспектору производства то, что производим.

– Не неси чушь. Это снизит производительность, и Инспектор пришлет нам «Требования об особых действиях», а не «Записку о невыполнении плана». А я ненавижу получать такие меморандумы.

– Это только на первую неделю, – объяснил я. – Вы можете сказать им, что бак с льняным маслом протек или что еще. После этого вы снова будете получать записки о невыполнении плана – вы и так уже их получаете, – но работы будет гораздо меньше.

Казалось, комнату распирает от молчания, питаемого безграмотностью и страхом. Я почти слышал, как в голове префекта вращаются шестеренки. Мы с папой переглянулись. Города поумнее нашего знают, как управляться с Правилами. Понятно, почему в Восточном Кармине всегда так мало наличности. Хочешь процветать – играй с системой, поиск лазеек не просто забава, чтобы отвлечься от рутины жизни, это попытка спастись.

– Это может быть решением, – в конце концов произнес де Мальва. – А вторая проблема?

– В Коллективе может быть только конечное количество людей, – начал я. – Поскольку есть лишь ограниченное количество почтовых индексов. У каждого по одному, и ни одна женщина не может отцветоваться на овуляцию без сертификата о резервировании почтового индекса, обычно наследуемого от умершего родственника.

– К чему ты клонишь, Бурый?

Надо было действовать осторожно. Многовековая политика выбраковки нежелательных под прикрытием термина «Перезагрузка» или «Ночной поезд на Смарагд» чрезвычайно сократила количество свободно ходящих почтовых индексов: ты не возьмешь много вещей на Перезагрузку или Ночной поезд, но точно возьмешь почтовый индекс, и он погибнет с тобой. Странно – даже извращенно – уменьшение количества почтовых индексов было главным фактором нынешнего сокращения популяции Коллектива, что напрямую привело к кризису сверхзанятости. Это было явно не то, к чему стремился Наш Манселл.

– Я подумал, что если жители города будут сдавать свои резервные индексы, – медленно сказал я, чтобы префект сумел воспринять концепцию, – то эти самые коды можно было бы предлагать в качестве стимула низшим оттенкам и Серым из других городов, чтобы они переезжали сюда. Как насчет такого маркетингового слогана: «Восточный Кармин: ты можешь потерять руку, но получить ребенка».

Де Мальва тщательно обдумал мои слова.

– Я согласен, что почтовые индексы приберегать антисоциально, но Правила не запрещают этого, – отметил он, вероятно, потому что сам припас несколько десятков.

– Нам надо найти больше ложек, – сказал папа, и, странным образом, он был прав. Редкость почтовых индексов была связана с редкостью ложек. Чтобы предотвратить воровство, на всех ложках гравировали почтовые индексы владельцев – и теперь они сами рассматривались как сертификаты. Найди ничейную ложку с почтовым индексом, и получишь разрешение на ребенка. Ложки были равны детям. Простая, на самом деле, логика.

– Дельное замечание, – обернулся ко мне де Мальва. – Ты довольно успешно находил ложки в Ржавом Холме, когда спасал оттуда Караваджо в прошлом месяце. Может, еще раз повторишь?

– Не на всех ложках есть почтовые индексы, – ответил я, потому как меня не радовало то, к чему он клонил.

– Это не проблема, – сказал он, воодушевляясь. – Даже если на ложках нет индекса, их все равно можно продать. Помятая ложка в Гранате может стоить до трех сотен баллов – а нам нужна вся наличность, какую мы сможем добыть. Долг по займу на гуммигутовский молниеотвод еще предстоит погасить, а у нас денег нет.

– Мне кажется, что Ржавый Холм уже обезложечен.

– Согласен. Я думал отправить тебя в Малиналию.

– Малиналию?

– Да. Заодно поищешь и цветолом, чтобы этот тип из Национальной Службы отстал от меня. Возьмешь с собой Киноварного и эту до предела наглую Джейн Мятлик, она водит машину. Предприятие будет рискованное, насколько мне известно, там полно Бандитов и мегафауны, так что мы посылаем только тех, кого можем себе позволить потерять.

Большинство опасных экспедиций так и набирались. Ни одному ценному члену общества не позволялось участвовать, так что де Мальва не скрывал – нас он мог позволить себе потерять.

– Нам с Джейн предстоит дисциплинарное расследование послезавтра, – сказал я. – Нам надо поработать над нашей защитой.

– Не уверен, что это будет с пользой потраченное время, – ответил де Мальва. – Если вы не вернетесь, Совет сэкономит драгоценное время, неопределенность возможного исхода будет устранена и, что всего лучше, вы будете знать, что погибнете, пытаясь облегчить проблему недозаселенности города.

– И зачем нам отправляться на охоту за ложками ради города, когда нам светит Зеленая Комната?

Он вздохнул, словно я был идиотом.

– Потому что все должны выполнять обязанности члена общества с наибольшей возможной пользой ради дальнейшего развития и улучшения Коллектива в целом, всегда и без вопросов, в любое время и невзирая на последствия.

Это была дословная цитата из «Книги Гармонии».

– В таком случае я иду – но только за двести баллов за ложку. Это рискованное предприятие, а нам есть что терять.

Согласно Правилам, любая экспедиция за внешние маркеры была добровольной.

– Не обсуждается, – рявкнул он, – и торговаться с префектом неприлично.

– Сто пятьдесят.

Он злобно глянул на меня.

– Твоя жадность буквально лишает куска хлеба наших детей и младенцев. Дам только сотню за ложку, и не больше.

– Идет, – ответил я, – только в ходовых наличных баллах.

Он уставился на меня, сузив глаза. Чековые баллы было легко получать и терять, и реальная их ценность была невелика, а наличные баллы можно было обменять где угодно на что угодно.

– Я соглашаюсь на твои условия, но с чрезвычайной неохотой, – сказал он, – и твое поведение подтверждает мои худшие подозрения: ты вульгарный тип, думающий лишь о себе, и если тебя не будет в этом городе, это станет сущим благословением для всех. Что заставляет меня перейти к вопросу твоей женитьбы на моей дочери.

Я становлюсь де Мальвой

Брачные перспективы больше всего зависят от вашего дара зрения. Проще говоря, чем сильнее цветовое зрение у вас с партнером, тем выше по цвету будет ваш ребенок. Личное продвижение невозможно в пределах вашей собственной жизни, но путем тщательного и кропотливого хромогенетического отбора в течение нескольких поколений, ваши потомки смогут подняться на самый верх. Верно и обратное: неразумное инвестирование в вашего партнера может привести вас к деградации до Серого за два поколения.
Из «Книги Гармонии» Манселла

Женитьба на Виолетте не была для меня неожиданностью. Вложение в цветовое зрение детей было делом совершенно нормальным, и де Мальва имел грандиозные планы на свою семью. Он достал из кармана готовый брачный сертификат и выложил на стол – я увидел, что Виолетта уже его подписала.

– Ты будешь носить фамилию де Мальва только как почетную, и твой отец получит тысячу баллов в качестве приданого. Если я обнаружу, что ты спал с моей дочерью ради чего-то иного, кроме чистого воспроизводства, гнев мой и госпожи де Мальва будет ужасен, а месть беспощадна.

– Заверяю вас, что к этому очень мало шансов.

– Согласен, – он протянул мне ручку. – Мы вырастили нашу дочь как молодую барышню безупречного вкуса и самообладания. Подпиши здесь.

– Это меньше, чем мы договаривались, – сказал папа, глядя на сертификат. – Вы говорили про десять тысяч.

– Я считаю новое предложение достаточно щедрым с учетом нынешних обстоятельств. Мы ничего не знали об асоциальной криминальной натуре Эдварда, когда впервые обсуждали сделку.

– Подпишу после суда, – сказал я.

Де Мальва обернулся к отцу.

– Цветоподборщик Бурый, прикажите сыну подписать.

– Мой сын уже достаточно взрослый, чтобы жениться на ком хочет.

Де Мальва окинул его яростным взглядом, затем меня, затем снова посмотрел на папу.

– Одному из вас лучше подписать, иначе будут проблемы.

Виолетта уже была беременна от меня, но не потому, что она мне нравилась или мы переспали ради забавы – она вынудила меня на случай, если я не вернусь из поездки в Верхний Шафран. И понятно было почему: сейчас де Мальвы смещались к синей границе пурпурного, так что с учетом того, сколько красного я вижу, зрение нашего ребенка будет достаточно сбалансировано по красному и синему, чтобы обеспечить будущее династии де Мальва. Брак должен лишь узаконить этого ребенка. Я был производителем, не более, и все это было нужно лишь для подтверждения родословной.

– Я женюсь на вашей дочери, – прервал я напряженное молчание, – но у меня есть два условия.

– Я слушаю.

– Мой отец получает две тысячи баллов и гарантию работы минимум на десять лет.

– Готов согласиться на первое, на второе не могу. Всякое может случиться.

– Тогда ваша дочь родит ублюдка. Ему придется носить общее пурпурное имя вроде Сливоу или Виноградденс – эту фамилию, не вашу, будет носить Пурпурный, так необходимый для укрепления ваших династических амбиций.

Он злобно зыркнул на меня, на лбу его запульсировали вены.

– Хорошо, – сказал он наконец, – я принимаю твои условия.

Он ворча написал протокол о намерениях моему отцу, в котором обозначались условия его труда, затем придвинул ко мне брачный контракт. Я написал свое имя на листке бумаги и теперь был женат на Виолетте де Мальва, одиннадцатой в хроматической иерархии города.

– Вот копия твоего брачного контракта, – сказал де Мальва, отрывая квиток внизу формы, – и я поздравляю тебя лишь потому, что протокол этого требует. Не воображай, что ты проживешь достаточно долго, чтобы сопроводить мою дочь в Пурпур-Реджис или воспользуешься любым другим преимуществом нашего рода.

Затем он сменил мою фамилию в моей балловой книжке и скрепил подписью, ровно так же, как мог заменить имя свиньи. Брак по любви был редкостью в Хроматации.

– Я сообщу Виолетте о ее браке, и исключительно ради видимости можете проявить ограниченную привязанность друг к другу на публике. Чем скорее твое пребывание в роли моего зятя закончится, тем лучше.

Де Мальва ушел, не сказав больше ни слова, и мы с отцом остались в смотровой одни. Мы оба выдохнули.

– Спасибо за продление на десять лет, – сказал папа, – но лучше бы тебе найти несколько ложек с индексами, или префект найдет другой способ избавиться от бесполезного горожанина.

– Постараюсь.

Он на мгновение задумался, затем сказал:

– У меня двенадцать заказов на заражение Плесенью с момента приезда.

Это был неосторожный разговор. Месяц назад я и не думал, что Плесень – это не болезнь. Многое изменилось, и мне нравилось, что папа понимает, что может мне доверять. Таким по понятным причинам не делятся. Я чуть помолчал, затем спросил:

– Как осуществляется приказ?

– Ставится диагноз – бурсит локтевого сустава. Я должен взять человека на осмотр, отцветовать его оттенком Плесени замедленного действия, и через сорок восемь часов он окажется в переработочном цеху.

– А если у кого-то настоящий бурсит?

– Я не уверен, что такая болезнь существует. Но если так, то приказ пришел бы не от Совета, но от Контролера Физического Здоровья.

Он выбрал образец из привезенного Кальвадосом пакета и сунул его в газовую лампу. Как только тот затлел, отец бросил его на стол, где тот бурно сгорел. Мне не было нужды спрашивать, что это был за оттенок и что случилось бы с любым, кто его увидел бы.

– Во время моей вахты Плесени не будет, – сказал он.

– А с тобой не сделают того же, что с Робином Охристым? – спросил я, поскольку прежний Цветоподборщик был убит в Зеленой Комнате.

– Это необычно, что Охристого убили вот так, – согласился он. – Обычно просто вызывают Контролера-Заместителя. И они делают всю работу, от которой отказывается Цветоподборщик.

– Я не слышал о Контролере-Заместителе Цветоподборщика.

– Будем надеяться, что и не услышишь.

До недавнего времени папа казался мне скучным, но крепким и надежным членом Коллектива. Оказалось, что этот образ далек от реальности, и я подумал – сколько таких, как он, рискуют всем в своем тихом сопротивлении.

– А что такого сделала мама, раз ей поставили бурсит? – негромко спросил я, поскольку она погибла от Плесени, когда мне было восемь лет. Тогда папа еще не был Цветоподборщиком и ничего не знал об этой работе.

– Думаю, она слишком часто посещала Ярмарку Бесправилья. Первый раз под этим предлогом она посетила Радужную комнату.

Туда женщины ходят для тайного повышения цветонасыщенности зрения своего потомства. Поскольку у мамы было 23,4 процента красного, а у папы 50,2, не надо быть гением, чтобы понять, что мои 86,7 взялись откуда-то еще, от кого-то с почти чистым красным зрением. Какому-то префекту, скорее всего, потребовались лишние наличные, или просто некий красный фундаменталист захотел повысить общий зрительный дар.

– Но на Ярмарке она тоже побывала, – продолжал отец, – и увидела или узнала что-то, или встретилась с кем-то, и с тех пор возвращалась туда каждый год, маскируясь под участника Громкого Медного оркестра Нефрита.

– Ее же не отцветовали Плесенью за вранье, что она умеет играть на валторне.

– Нет, – ответил папа.

Он сложил руки на груди.

– Ярмарка Бесправилья лежит несколько вне рамок Правил – «Книга Гармонии» разрешает двухдневный праздник, чтобы позволить случайное смешение людей, событий и обмен информацией. Твоя мать уподобляла его предохранительному клапану или деформационному шву на мосту – то, что не гнется, в конце концов сломается, и если Коллектив рассматривать как единое целое, несколько дней относительной свободы просто необходимы, несмотря на риск. В конце концов, свободное обсуждение перемен не обязательно приводит к действиям, а подрывной болтовни может быть самой по себе достаточно, чтобы удержать недовольных от желания действительно подорвать что-нибудь.

Мы оба на миг замолчали.

– Так что делала мама на Ярмарке Бесправилья?

– Не знаю, но возвращалась она обычно с умениями, которых у нее прежде не было.

– Например?

– Геометрия, и еще ее внутренние часы отсчитывали время во сне, хотя у нее бывали от этого кошмары, если до того она ела сыр. Что важнее, она сказала, что если ты вырастешь любопытным, то тебе надо будет отправиться туда и найти Вестника. Он где-то возле шатров с аттракционами, где выставляют сохраненные антропологически интересные образцы вместе с различными животными с двумя головами.

Я уже один раз видел Вестника, в краткий отрезок времени, когда Джейн перенастраивала мои глаза, чтобы я получил временный иммунитет к Плесени. Именно потому мы и уцелели в Верхнем Шафране, а Кортленд погиб. Другие люди видят Вестника время от времени, но отмахиваются от него как от злого духа.

– А как найти этого Вестника? – спросил я.

– Никак. Он сам тебя найдет.

– Он нашел маму?

– Когда она вернулась, ее просто распирало от историй. Она сказала, что есть сущность, существо, которое контролирует наши жизни: всевидящее, всемогущее, всезнающее и вездесущее. Сущность, которая знает, что мы делаем, где мы, и в конечном счете управляет нашей судьбой.

– Выше чем Наш Манселл?

– Она сказала, что эта сущность создала Нашего Манселла, Национальную Службу Цвета, мир, в котором мы живем, животных, что делят мир с нами, и даже нас самих. Вестники существуют для того, чтобы Великий Творец мог передавать нам свои мысли и идеи.

– Я видел одного, – поделился я, – они у нас в голове.

– Твоя мать говорила то же самое. Но Создатель посылает и плотских гонцов: Ангелов, что по ночам спускаются с высоты на молчаливых крылатых конях, забирая людей для изучения, или чтобы поразить тех, кто разгневал Его.

– Прямо как Бледный Всадник.

– Правда ведь? Легенды должны с чего-то начинаться, хотя я не уверен, что Летучие обезьяны[13] вообще существовали когда-нибудь.

– Согласен. А она называла эту сущность по имени?

– Она называла его Утопиакорп.

Я подумал о Жаклин Хансон и вытащил из кармана ее идентификационную пластинку.

– Упавший человек не был мужчиной, – объяснил я. – Это была женщина.

Я протянул ему пластинку.

– Утопиакорп, – прочел он. – Она носит имя Творца. К чему ты клонишь?

– Я не знаю. Может, Хансон была Ангелом, который случайно упал на землю и встретил свою смерть вместо того, чтобы принести ее другим.

Он вернул мне пластинку.

– Все это звучит немного нереально, – сказал он. – Всемогущие существа, Вестники и Ангелы, несущие смерть с небес. И еще странность – твоя мать еще говорила, что если носить перчатки, то станешь невидимым для лебедей.

Я облегченно выдохнул. Теперь мать показалась выдумщицей, от чего все ее другие заявления попадали в категорию «совсем вряд ли.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Что твоя мать была несколько слаба на голову. Да, она делала порой весьма странные заявления, но у нее всегда было стальное чувство реальности.

– Думаю, мне надо попасть туда и найти этого Вестника, – пробормотал я, думая, как бы мне достать пропуск и присоединиться к четырнадцати счастливчикам, которые поедут на Ярмарку Бесправилья – если я переживу следующую пару дней.

Папа нажал кнопку громкой связи:

– Люси, будь добра, позови Сида и Бобби, чтобы они получили свое плотницкое цветование.

Он посмотрел на меня:

– Эдди.

– Да?

– Будь осторожен. Если ты поднимешь ковер, не найдешь ничего, кроме пыли.

Жизнь мечты

Размер городка Восточный Кармин позволял иметь лишь одну точку розничной торговли класса «лакшери». Не будь у нас магазина «Жизнь мечты», то был бы шляпный магазин, контора таксидермиста, кофейня или магазинчик маскарадных костюмов. С учетом того, что нам были дозволены только три типа шляп, кофе отпускался строго избранному персоналу, набивать чучела можно было только из белкоидов и запрещалось «прикидываться тем, кем ты не являешься», «Жизнь мечты» казалась лучшим вариантом.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Я вышел из Колориума и прошел мимо шести домов к магазину «Жизнь мечты», зажатому между ремонтными мастерскими и чайной «Упавший человек». Когда я вошел, звякнул колокольчик, и я с облегчением обнаружил, что я единственный посетитель, хотя это в целом не было удивительно.

– Добрый день, господин Бурый, – сказала продавщица-консультант. Она была моих лет, глаза ее сверкали стальной решимостью, и у нее был самый очаровательный вздернутый носик, о чем никто никогда не упоминал, если не хотел получить в глаз. Это она открыла мне глаза на несправедливость нашего общества, она была причиной того, что мне светила Зеленая Комната, и она дважды пыталась меня убить. Несмотря на все это, я был безнадежно влюблен в нее.

– Привет, Джейн, – сказал я. – И как тебе работа продавщицы?

– Что случилось с «тыковкой»? – спросила она.

– Мне казалось, ты говорила, что ласковые прозвища тошнотворно бессмысленны?

Она пожала плечами:

– У меня никогда не было парня, даже на попробовать. Я пытаюсь перестроиться. Я могу называть тебя «пучеглазым мишкой», если меня не стошнит.

Очевидно, мелкие детали наших взаимоотношений еще требовали проработки.

Я начал заново:

– Привет, тыковка, как тебе работается продавщицей?

Она подняла бровь:

– Никогда не называй меня тыковкой.

– Я думал…

– Я передумала. Я была права. Это тошнотворно бессмысленно.

Меньше месяца назад Джейн была Серой и трудилась поденщицей. Но тест Исихары показал, что она светло-зеленая, так что теперь она работала в торговле.

– А на твой вопрос я отвечу так, – сказала она, – руководить магазином, который продает бесполезные вещи, бессмысленно и угнетающе. Мне повезло, что мало кто может позволить себе тот хлам, который я впариваю.

– Могло быть хуже, – заметил я. – Тебе хотя бы есть что делать. В библиотеке народ весь день сидит и балду пинает.

Природный износ, время, плесень, огонь, черви и сырость обнажили книжные полки. Механизма печати новых книг не существовало из-за ошибки в Правилах, также не разрешалось переводить штат на другие работы. Теперь на одну книгу приходилось пять библиотекарей.

– Библиотека хотя бы замышлялась из благородных целей, – вздохнула она. – Но продавать слона, криво вырезанного из мыльного камня, скамейку для ног в форме хайлендской коровы или фотографию гальки в дешевой рамке, которые ни для чего не нужны? Итак, – более бодрым тоном сказала она, – чем могу тебе помочь?

Я посмотрел налево-направо, чтобы убедиться, что никто за нами не следит, оба мы подались друг к другу и поцеловались. Поцелуй не был ни робким, ни торопливым, несмотря на то, что это запрещалось. Поскольку над нами висела угроза Зеленой Комнаты или добровольного изгнания, мы могли позволить себе быть смелыми.

– Говори со мной как продавщица, – попросил я. – Я люблю, когда ты так со мной говоришь.

– На этой неделе у нас снижение цены на ароматические свечи, – хриплым шепотом ответила она, все еще почти касаясь губами моих губ, – одна всего за десять баллов. Для особенного человека в вашей жизни или просто чтобы расслабиться в ванной предписанной температуры в течение предписанного времени с непредписанным партнером.

– Много продалось? – спросил я.

– Шесть за последние восемь лет. Наш бестселлер – духоподъемные плакаты.

Она кивнула на несколько плакатов на стене с избитыми лозунгами для Коллектива, из которых наиболее банальным был «Разъединенные, мы все же вместе».

– Эти слова все так часто повторяют с самого рождения, что плакаты вряд ли нужны для напоминания. Ты не хотел бы купить лучше два кусочка дерева в виде двух соединенных сердечек?

– А смысл?

– Я думаю, это шанс заставить человека думать о тебе как о романтике, раз уж мало шансов догадаться, таков ты или нет. Честно говоря, мне кажется, что смерть после недели такой тягомотины – освобождение. Я полдня выводила фразу «Верь в себя» на речной гальке. А ты?

– Я охотно уничтожил шесть побегов рододендрона. Но что интереснее – Упавший человек на самом деле Упавшая женщина по имени Жаклин Хансон.

Она подняла бровь:

– Рассказывай.

Я рассказал ей обо всем, что произошло, и она глубокомысленно кивала.

– Ты не знаешь, что могло бы значить «АР»? – спросил я, когда рассказал ей о коробочке с мигающей лампочкой. – Я думаю, это акроним.

У нее не было предположений, и тогда я добавил то, что де Мальва сказал насчет избавления города от общественно бесполезных.

– Твоему отцу надо быть осторожнее, – заметила она. – У Цветоподборщика, который отказывается цветовать человека на Плесень по приказу Совета, краткий срок годности.

– Думаю, он это знает.

Я рассказал ей, что папа сказал о Контролере-Заместителе Цветоподборщика и кодовом диагнозе «бурсит локтевого сустава».

– Думаешь, у всего Ржавого Холма был локтевой бурсит?

Хорошее замечание. Целый город, всего в десяти милях к югу, вымер от Плесени четыре года назад. По официальной версии, «праздность сродни Плесени, что должно послужить уроком всем нам», но что случилось на самом деле, оставалось только гадать. Получается, что префекты и Цветоподборщик должны были самостоятельно «прописать» себе Плесень, что было маловероятно. Я рассказал ей то, что папа поведал о моей матери, о потенциальной связи с Ярмаркой Бесправилья и об идее Высшего Существа, которое было создателем Манселла, нас и всех существ, которое присматривает за нами, все видит и определяет нашу судьбу, а под конец нелепицу о перчатках, для противовеса.

– Это уж слишком, – ответила она. – Звучит как байка Прежних, которые славятся своими фантастическими сверхъестественными идеями.

Тогда я рассказал Джейн о Вестнике и Ангеле.

– Единственный Вестник, которого я видела, повторялся слово в слово, словно читал предложение из какой-то книги, – сказала она, – а единственный человек, который говорил, что видел Ангела, отцветовался в доску оттенком «линкольн».

– Папа сказал, что они спускаются в ночи на безмолвных крылатых конях и либо похищают людей для изучения, либо карают тех, кто вызвал недовольство Творца.

– Звучит как легенда о Бледном Всаднике.

– Именно. Может, это объясняет историю Ржавого Холма – и исчезновения.

Люди исчезали регулярно. Старших считали жертвами ночи, молний или атак лебедей, а пропавших детей списывали на Бандитов. Родители рассказывали детям о Летучих обезьянах, чтобы те вели себя хорошо, но никто в это не верил. Возможно, это было другое название Ангелов или Бледных Всадников.

– И где живет этот Создатель?

– Не знаю, – ответил я и предположил, что лучше всего будет попасть на Ярмарку Бесправилья, чтобы поговорить с Вестником, о котором рассказывала моя мать, и надеяться, что он нас найдет, если наши намерения благородны. Мы могли бы узнать больше – и бонусом посмотреть на двухголовых зверей, это всегда плюс, хотя я еще не решил, хочу ли смотреть на уродцев в банках, даже из антропологического интереса.

Джейн задумчиво кивнула:

– Звучит как план. Я точно буду в команде Ярмарки Бесправилья, если переживу слушания. Они хотят, чтобы я выиграла для них гонку на гиробайках.

– А ты можешь?

– Маловероятно. Джейми «Бешеная Сука» Можжевелли выиграла почти все гонки, в которых участвовала. Она страху не знает, и говорят, что ради победы готова на все.

Звякнул дверной колокольчик, и в магазин вошел еще один покупатель.

– У нас есть несколько новых чайников, которые могут вам понравиться, – Джейн мгновенно изменила тон. – Один для кухонной плиты особенно миленький, посмотрите, на нем выпрессован керамический котик.

– Да, – ответил я, изображая интерес, – очень…

– …престижненько? – предположила Джейн.

– Вам никого не обмануть, – сказала Банти Горчичная. Наверняка она увидела нас с улицы, направляясь на репетицию; свою тубу она оставила снаружи на тележке. Она была такой огромной, что однажды насмерть задавила кое-кого, упав на него, и на нее ушло столько меди, что пришлось, наверное, реквизировать все трубы холодного водоснабжения в Серой Зоне.

– О, привет, Бантс, – сказал я, – чрезвычайно счастлив снова увидеть тебя.

– Избавь меня от своей лживой вежливости, Бурый. Панибратство строго запрещено между взаимодополняющими цветами, как Красный и Зеленый. И меня зовут Банти.

– Я технически Пурпурный, Бантс.

– Только технически. Это все равно отвратительно, и Совет обладает широкими полномочиями, когда дело доходит до гнусных связей между людьми с противоположным зрительным даром, независимо от оттенка по браку.

– Возможно, – сказал я, – но обслуживание покупателя – не панибратство.

– Но вот это – панибратство, – добавила Джейн, взяла меня за галстук и, мягко притянув к себе, снова поцеловала, но с более выраженной нежностью, чем тот поцелуй украдкой несколько минут назад.

– Отвратительно, – возмущенно воскликнула Банти, – другого я и не ожидала от Серой выскочки без намека на мораль – но ты, Эдвард, как человек высокого оттенка, должен был бы понимать! Я доложу об этом как о незаконном прикосновении четвертой степени похоти, поскольку подозреваю, что был задействован язык или даже оба!

– Давай, – сказала Джейн, – но предупреждаю: посмей хоть чуть переборщить в своей Желтой ерунде, обнаружишь, что попала как не ждала – через неделю, через месяц, через год, возможно – тебе на башку накинут простыню и изобьют палками так, что до конца жизни у тебя в глазах будет двоиться.

Банти дважды моргнула.

– Ты мне угрожаешь?

– Ни в коем разе, – ответила Джейн. – Я просто указываю на последствия твоих действий.

– Ты не посмеешь коснуться будущего Желтого префекта!

Этот факт неразумно было упускать. После смерти Кортленда именно Банти в конце концов сменит Салли Гуммигут на посту Желтого префекта.

Джейн просто мрачно посмотрела на Банти, и та прикусила губу. Она осмелилась бы тронуть будущего Желтого префекта, и, думаю, все в городе это знали.

– Было весело, – сказала Джейн, – но мы тебя не задерживаем.

– Я уйду, когда сама решу, – отрезала Банти, но Джейн продолжала сверлить ее взглядом, и через несколько мгновений Банти промямлила что-то насчет «надо поупражняться на тубе» и удалилась.

– Она плохо кончит.

Из уст Джейн такое звучало скорее как угроза, нежели констатация факта. Джейн пару раз вроде как пыталась убить меня, и хотя она не убивала Кортленда, я думаю, что она была на это способна. И это делало ее одновременно более привлекательной, более волнующей – и опасной.

– Итак, что там было насчет твоего превращения в де Мальву?

– Ах да, – сказал я, подумав, что надо было бы рассказать об этом в первую очередь, – мы с Виолеттой поженились.

– Поздравляю, это замечательная новость.

– Не уверен. Виолетта – самая противная персона в городе, не считая Банти или Салли Гуммигут. Даже остальные де Мальвы ее не любят. Лучше бы меня в морду ящерица укусила.

– Я имею в виду доступ к Главному префекту. Если мы хотим разузнать о внутреннем функционировании Коллектива, то тебе придется стать Красным префектом.

– Главный префект может заблокировать мое продвижение на основании моей аморальности – я не богат баллами заслуг.

– Пока нет, – беззаботно сказала Джейн. – Но пара десятков лет приверженности Правилам исправит дело.

– Пара десятков лет? – отозвался я, поскольку Джейн впервые обозначила временнýю шкалу нашего проекта.

– Или три десятка, – подумав, добавила она. – Виолетта станет следующим Пурпурным префектом, а ты, как муж Главного префекта, окажешься в хорошей позиции, хотя заставить Виолетту полюбить или хотя бы уважать тебя будет тем еще подвигом.

– Предложения?

– Быть безразличным и властным как она – это определенно вскружит ей голову. И я не предлагаю притворяться злобным и мерзким, когда она смотрит, и спасать щенков из канавы, когда не смотрит, – Виолетта мгновенно просечет. Не выйдет просто играть роль мерзавца, придется действительно вжиться в нее, стать мерзавцем и принять это.

Повисла глухая пауза, когда следующие тридцать лет моей жизни внезапно приняли облик чего-то слишком близкого к моим ночным кошмарам – мне придется быть человеком, которым я не хотел становиться, будучи к тому же женатым на женщине, менее всего мне симпатичной. Даже Зеленая Комната начала казаться не такой уж ужасной.

– Вопрос в твоей целеустремленности, Красный, – сказала Джейн, ощутив скрытое в моем молчании. – Ты думал, что мы закончим все за месяц? Мне тоже придется пойти на жертвы. Тридцать лет работы в торговле с одним и тем же ассортиментом из года в год и случайные покупатели хрусталя или кресла в стиле шебби-шик, чтобы развеять скуку. Думаешь, я хочу такого?

– Нет. А когда пройдет тридцать лет? – спросил я. – Что тогда?

Джейн пожала плечами:

– Не знаю. Это эволюционирующий план.

– Возможно, – сказал я после того, как мы некоторое время стояли в раздумье, – мы можем надеяться всего лишь на то, что выбьем один-единственный кирпич из очень большой стены.

– Думаю, ты прав. Свержение Цветократии может стать командной работой, растянутой на века. Наши имена и наши деяния могут кануть в вечность.

– То есть на самом деле мы можем ничего не добиться, погибнуть, и никто никогда не узнает, что мы сделали, если однажды кто-то другой достигнет цели?

– Типа того, – она улыбнулась, что бывало редко. – Не передумал?

– Ни в коем разе.

– Хорошо. Карлос хочет, чтобы я еще раз погоняла гиробайк. Пойдешь посмотреть?

– Конечно.

– Ну хорошо. Прежде чем пойдем, не хочешь ли купить набор летящих уток на стенку? Это старые запасы, так что они идут со скидкой.

– Насколько старые? – спросил я.

Она сверилась с ведомостью.

– Триста восемь лет.

Мэл и гиробайк

Несмотря на сверхурочную работу и недостаток возможностей, быть Серым имело свои плюсы: проживание в Серой Зоне обеспечивало вам личное пространство, относительную свободу и место, где Правила демонстрировали некую гибкость, поскольку префекты часто не спешили вмешиваться в дела Серых. Статус Серого также освобождал от городской политики, ожиданий и обязанностей. Чем выше ты стоял по Хроматической шкале, тем жестче были Правила, тем сильнее ограничение свобод.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Мы направились к гаражу Фанданго, но успели дойти только до статуи в Нашего Манселла в два человеческих роста, когда к нам подошла Мелани Серая.

Это была гибкая девушка несколькими годами старше меня. Она обладала веселым нравом, острым умом и яркой внешностью, так что многие молодые люди ограниченного оттенка давно жаждали, чтобы она показала хоть какой-то цвет в тесте Исихары, чтобы можно было с ней встречаться. Но она никакого цвета так и не проявила, и не случайно. Семья Мелани была из «Долгих Серых» – как минимум восемь поколений, и старательно продолжала в том же духе.

– Привет, Джейн, – протянула Мелани, – привет, Эдди – или господин де Мальва?

– Новости разлетаются быстро. Рад видеть тебя, Мэл.

– Наслаждайся медовым месяцем, пока есть возможность, – сказала она, – и вот тебе совет: делай все, что она у тебя попросит, и соглашайся со всем, что она скажет.

– Ничего себе рецепт супружеской гармонии!

– До недавнего времени ее побочным Серым был Клифтон, – сказала Джейн, подразумевая своего брата. – Как-то раз он огрызнулся, и она ударила его лопатой, когда он одевался. Мы так и не нашли его зуб. Думаю, он его проглотил.

– У нее в спальной лопата?

– Наверное. Тревожно, да?

Мэл хихикнула, подождала, пока мы отойдем подальше от площади, чтобы никто не подслушал, затем спросила Джейн:

– Ты прислала весточку, что хочешь, чтобы я прошмонала некоего типа?

– Представителя Национальной Службы Цвета. Уезжает на поезде через день.

– Не проблема. Что ты от него хочешь?

– Все, что сможешь добыть. Рабочий номер, копию его балловой книжки, все такое.

– Лады, – сказала Мэл. – Если я не его мечта, всегда могу попросить подключиться Джерома. В любом случае что-то да нароем.

– Что ты делаешь? – спросил я.

Мелани одарила меня обезоруживающей улыбкой, встряхнув своими длинными волосами. Она была почти возмутительно прелестна.

– Это очень неправильно, – сказал я.

– И почему же? – спросила она.

– Никто не должен, ну, я имею в виду…

– Послушай, – сказала Мэл, – это мое решение, мой выбор. У меня нет проблем с тем, что я делаю, и я не жертва, которую нужно спасать или утешать, или жалеть меня. Я делаю что делаю, потому что это нужно сделать, и мне нужен новый проект, потому что я еще не отделалась от досады после смерти Кортленда, и снова хочу чувствовать себя полезной.

– Скорблю о твоей потере, – выдавил из себя я.

– Я ценила его не больше, чем ночной горшок своей бабушки, – ровным голосом ответила Мелани. – Меня раздражает только то, что я потратила пять лет без реального результата. Если бы он однажды стал префектом, а я лежала бы в его постели, сообщество Серых могло бы получить настоящую выгоду.

– У Мелани уникальный набор навыков, – объяснила Джейн, – который очень нам помогает.

Они обе бесстрастно посмотрели на меня, ожидая, что я выдам какое-то ценное суждение или комментарий, но Мэл была права – она взрослая женщина, и это ее решение.

– Контакт в Изумрудном городе был бы полезен, – сказал я. – Как думаешь, у тебя получится завязать более долгие отношения?

Мелани уставилась на меня и подняла бровь:

– Хочешь, чтобы я устроила себе переезд?

– А ты можешь?

Она на миг задумалась, затем посмотрела на Джейн. Та кивнула.

– Я в игре, – усмехнулась она. – Мне нравится вызов, а поездка в Изумрудный город была бы замечательным развлечением. Где он?

– В «Упавшем человеке», – ответил я, и Мелани весело попрощалась с нами и ушла.

– Пока не забыл, – сказал я Джейн, – завтра ты едешь на охоту за ложками в Малиналию.

– Бесполезно. Кривое Озеро вычистило бы ее много лет назад.

– Знаю.

Я вкратце обрисовал то, что сказал де Мальва, и Джейн ответила, что это смахивает на задание, специально выбранное из-за опасности – если верить, что Бандиты реально опасны, когда в действительности это не так. Но для нас это будет день свободы, увеселительная прогулка подальше от города.

– Если отделаемся от Томмо, мы сможем словить немного цвета на открытом воздухе. Это было бы славно.

– Даже более чем.

Большинство свиданий происходили не дома – обычно за пределами внешних маркеров и днем, и на то была веская причина. На самом пике общения на краткий миг весь мир вдруг становился полноцветным и очень красивым – все, от листьев до воды и от цветов до небес, – прежде чем снова выцвести почти мгновенно. Полсекунды чистого хроматического и физического наслаждения.

– А, – сказал Фанданго, когда увидел, что мы подходим к гаражу, – как раз вовремя.

Гиробайк был припаркован снаружи мастерской Карлоса и тихонько гудел себе, пока Амелия считывала показатели и делала пометки в планшете. Томмо тоже был здесь, вместе с прочими, кому очень хотелось посмотреть, как Джейн гоняет на байке – даже Красный префект Смородини явился, но он набросил поверх костюма и бейджей плащ, показывая, что он здесь не по делам службы, чтобы его могли игнорировать без последствий.

– Как он бегает? – спросила Джейн.

– Очень хорошо, – ответила Амелия. Как ассистент Смотрителя, она могла откладывать брак до бесконечности, и хотя такое положение вещей ее полностью удовлетворяло, вряд ли это стало причиной выбора работы. Она просто любила слесарничать и ремонтировать всякое. Они с Джейн стали разговаривать о байке на своем техническом языке, которого я, считай, и не понимал. Они мельком упомянули, что «гироскопы работают синфазно и не в фазе», затем о сложностях избегания «прецессионного снижения скорости» на повороте. Я подсел к Томмо.

– Завтра ты со мной и Джейн отправляешься на охоту в Малиналию. В основном за ложками.

– Знаю. Де Мальва только что говорил со мной об этом.

– И ты идешь?

– Неа. В Малиналии и окрестностях Бандиты, Плесень, злые духи и прочие опасности. Кроме того, когда я в последний раз отправлялся в экспедицию с тобой, кое-кого сожрало дерево.

– Он платит сто баллов за штуку с действующим почтовым индексом на ней – и десять за поварешки и прочее.

– Это в два раза больше, чем он обещал мне, – сказал Томмо, – но нет.

– Наличными, – добавил я, – не в книжке.

– Наликом?

– Да.

На лице его отразилась усиленная работа мозга, но я не собирался спрашивать, что за расчеты он крутит в голове. Чем меньше я буду знать о его шестеренках, тем лучше. Если бы он не был мне хоть отдаленно симпатичен и не был одним из немногих хороших моих знакомых в этом городе, то, думаю, я бы вовсе с ним не связывался.

– Я иду, – сказал он.

Карлос присоединился к техническому разговору Амелии и Джейн, и еще через несколько минут непонятного жаргона они решили перейти к делу и провести тест. Джейн надела защитные очки и перекинула ногу через байк, в то время как Амелия проверила скорость на датчиках, а Карлос внимательно прослушал жужжание маховиков при помощи стетоскопа. Джейн говорила, что они практиковались только при восьмидесяти процентах скорости вращения маховика, приберегая полную мощность для гонки, учитывая риск поломки гироскопа. Рядом с футбольным полем был овальный огороженный трек, который в основном использовали для тренировок на выносливость и скорость для гонок, длина его в целом составляла три четверти мили, и сделан он был из перпетулита, так что его поверхность представляла собой идеальное сочетание гладкости и сцепления. Велосипеды едва выходили за четверть высоты ограды на крутом вираже, но байки были быстрее и мощнее, так что вылетали почти вровень с верхним краем, где ограда была вертикальна, но надо было быть осторожнее, чтобы не слететь с трека и не разбиться. Чтобы предотвратить такое, на фут ниже края была проведена белая полоса безопасности. Риск несчастного случая превращал гонку байков в еще более опасное мероприятие – машины шли тесно, и энергия их хранилась в тяжелых дисках, вращающихся на невероятно больших скоростях. Шесть лет назад байк из Желтограда на третьем кругу чудовищно повредил маховик, из-за чего погиб гонщик и четверо зрителей. Повреждение, нанесенное перпетулиту, заставило отложить гонку на час, пока тот сам собой не восстановился.

Когда мы небольшой группой направились к треку, Томмо наклонился ко мне:

– А тот из Национальной Службы не привез каких-нибудь образцов?

Мелочная торговля фотками горожан в пикантных позах была не единственным левым заработком Томмо. Они с Кортлендом держали городскую нелегальную сеть распространения зеленого «линкольна», который использовался, когда легкая эйфория лайма уже не приносила вожделенного буйного наслаждения.

– Ты свои грязные лапы на них не наложишь. Эта лафа закончилась со смертью Кортленда.

– Я так и думал, что ты это скажешь, – ответил он. – Люси говорила с тобой обо мне, когда вы виделись?

– Вроде того.

– Хорошее?

– Вроде того.

Мы дошли до трека, Джейн поставила байк на старт, и после еще каких-то набросков Амелии в планшете и финальной проверки она тронулась с места, легко прошелестев шинами. Она быстро разогналась по прямой и затем, прямо на первом вираже, резко накренила байк и взлетела точно по белой линии.

– Постоянно от этого дергаюсь, – сказала Амелия, стоявшая рядом со мной. – Если два байкера стремятся к одной и той же оптимальной позиции на стене, дело может обернуться жутковато.

– Почему «Бешеная Сука» Можжевелли такая крутая гонщица? – спросил я. – Рефлексы? Расчет?

– Все вместе плюс равнодушное отношение к собственной смерти или серьезной травме. Она не забывает со слезами на глазах попрощаться с командой и родителями, прежде чем встать на стартовую линию. Каждая гонка, в которой она участвует, может стать для нее последней.

– Я слышал, что она вышила на своей куртке «Не воскрешать».

– Я тоже слышала. Джейн хорошая гонщица, но она не собирается погибать ради расфуфыренной куртки или эгоистичной надежды на миг славы.

Джейн шла по белой линии, пока изгиб стенки не стал спрямляться, а затем одним неуловимым движением снова оказалась на прямой, крепко держась за обтекателем. Чтобы быть успешным гонщиком, надо не просто быть бесстрашным и быстрым, но нужно интуитивно понимать, как сохранять энергию, и уметь сводить лобовое сопротивление к минимуму.

Джейн прошла следующий вираж с той же элегантностью и за три минуты закончила заезд, лишь раз зайдя шинами за белую линию, к великому испугу нашей небольшой толпы. Она остановилась сразу за финишной линией, пинком выдвинула опору и слезла с байка.

– Мне кажется, что Джейн очень скоростная, – заметил Томмо, – но как по-твоему, она сможет побить Бешеную Суку?

– Не знаю, – ответил я, – но все это не будет иметь смысла, если нас послезавтра признают виновными.

– Мог бы свалить все на Джейн, – сказал он. – Никто не будет сомневаться, если ты скажешь, что это Джейн толкнула Кортленда под ятевео, а потом пригрозила тебе смертью, если ты не поддержишь ее версию.

Странно, но мы с Джейн тоже такое обсуждали. Джейн, как всегда прагматичная, была заинтересована не в том, какие поступки считали правильными другие люди, а в том, какие поступки помогут достичь нашей главной цели: сломать всю систему Хроматации. Если донос на нее заставит де Мальва и Гуммигутов счесть меня лучшей кандидатурой в префекты, то тогда игра будет стоить свеч – но поскольку мы уже клятвенно заявили, что Кортленд спасал меня от одного плотоядного дерева и стал жертвой другого, будет трудно изменить показания, не вызвав подозрений.

– Ты так и сделал бы? – спросил я. – Свалил все на Джейн?

– Не задумываясь.

Пока Карлос перезаряжал маховики, Джейн поменялась местами с Амелией, чтоб дать ей попрактиковаться. Мы еще немного поболтали, а потом я отправился с Томмо назад в город. Мы встретили по пути Мелани и человека из Национальной Службы Цвета, которые шли к реке с полотенцами в руках, чтобы искупаться. Когда мы проходили мимо амбара, меня окликнул Дуг Кармазин.

– Привет, Эдди. Хотел поблагодарить тебя.

Он схватил мою руку и горячо пожал.

– За что?

– За женитьбу на Виолетте, конечно, – расплылся он в улыбке. – Теперь мне не придется на ней жениться, и моя жизнь заиграла розовыми красками. Я до смерти буду тебе обязан.

– Разве что до моей.

– Все равно, спасибо тебе.

Томмо сказал, что у него есть дельце касательно завтрашнего похода в Малиналию, так что смылся, пока я возвращался к городской площади. В ратуше вот-вот должна была начаться встреча по поводу утверждения списка участников в спортивных состязаниях от Восточного Кармина на Ярмарке Бесправилья. А поскольку мне надо было попасть на Ярмарку, это показалось не самым плохим шансом найти подходящий повод, так что я вошел внутрь.

Гран-при

Хорошо известной причудой Прежних были иррациональные религиозные системы. Существовали большие заброшенные здания, предназначение которых казалось чисто церемониальным, и иррациональность, как нас предостерегали, была одним из факторов падения Прежних: мы тоже падем, если позволим зарождаться в своей голове мыслям, несовместимым с учением Манселла о рациональном фактуализме. Истина только одна – Правила и продвигаемая ими благородная цель Хроматического совершенствования.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

В ратуше были расставлены кресла, и присутствовали все, кто имел хоть какое-то отношение к событиям Ярмарки Бесправилья. Красный префект Смородини был городским координатором Ярмарки, и он стоял на сцене вместе с координатором от Сектора, которого я встречал на железнодорожной станции. Когда наши внутренние часы показали ровно четыре тридцать, он начал.

– Благодарю за то, что вы пришли, – сказал он. – Пожарные выходы четко отмечены, но Хроматический порядок будет соблюдаться – позаботьтесь о том, чтобы первыми вышли люди высших оттенков, затем уже сами.

Эта речь не отличалась по тону от практически всех мотивационных выступлений перед каждой Ярмаркой Бесправилья. Сначала он напомнил, что все оттенки – не только Красные – должны отдавать все ради своего Сектора, принимать «Доктрину Палитры» Нашего Манселла, которая предписывала смешение цветов до определенной степени, дабы все цветоспецифические работы были обеспечены персоналом.

Мне больше нравилось быть Красным и жить в Красном Секторе, где доминирующий оттенок давал нам преимущества – как Зеленым в Зеленом Секторе. Книга Гармонии описывала это как «соразмерное распространение несправедливости», что звучало разумно, пока Джейн не указала, что у Серых-то сектора нет. Смородини еще немного повещал, упирая на то, что Красный Сектор получил шанс добыть Гран-при этой Ярмарки Бесправилья, поскольку мы хорошо ведем по очкам. При этих словах послышались радостные крики и даже аплодисменты. При победе Сектор получал не только серебряный кубок, но, что важнее, мощное улучшение инфраструктуры цветопровода.

– Итак, – сказал Смородини, – поговорим с главами команд. Где мы сейчас и к чему нам стремиться?

Лидеры команд озвучили прогресс на данный момент и окончательно назвали членов команд, которые затем будут рассматриваться префектами, дабы «достойно представлять город», прежде чем выдать им разрешения на выезд.

Госпожа Сирениа была секретарем префектов и возглавляла команду скоростной стрижки кустов Восточного Кармина. Она считала, что высока вероятность выиграть по скорости, но сомневалась в дополнительных очках за артистичность. Ее кандидата Софи Ляпис-Лазурь примут в команду без проблем, поскольку, несмотря на особые личные привычки, она была убежденной сторонницей Цветократии. Хоккейбол был направлением Виолетты, и она дала хорошую оценку команде Красного Сектора, чье мастерство с битами не уступало способности все отрицать, когда дело доходило до возмутительных нарушений, что всегда было основой хоккейбола – и, вероятно, самым привлекательным его моментом.

Я понимал, что с разрешением для Люси Охристой могли возникнуть затруднения, но, если Виолетта захочет ее в команду, она сумеет обойти проблему.

Необъяснимая популярность соревнования по ежемалиновому джему вызвала, наверное, больше всего споров, поскольку ежемалина была редкостью, и единственный представитель команды, Лиза Пунцетти, годами практиковалась на более доступной малине. Наконец дошли до велосипедных гонок. Капитан Дуг Кармазин был вполне уверен, что они с Эрлом из Серой Зоны могли бы объединиться в пару на конкурсной основе для состязаний на выносливость. Вероятной была победа и в скоростной гонке, поскольку Оскар Зеленолугги был пугающе быстр, но Дуг признавал возможное поражение в «городском фристайле», включавшем различные ужасающие и неподвластные гравитации трюки, которые с учетом размера и веса велосипеда, вероятно, приведут к постоянной инвалидности или смерти одного-двух участников.

После того как Таня де Мальва устроила краткую демонстрацию экстремального жонглирования тремя щенками спаниеля, которым это вроде даже нравилось, разговор перешел к байкам. Победитель этой гонки получал не только кучу баллов на счет сообщества, но еще целых шестьдесят очков – большую долю счета, необходимого для того, чтобы сразу выиграть Гран-при. Это было бы прямо вишенкой на торте для Восточного Кармина и дало бы положительные последствия в хроматическом смысле.

– Байк никогда не был в лучшем состоянии, – отчитался Карлос, все еще запыхавшийся после того, как прибежал с трека. – Мы с Амелией заменили маховики на более компактные с золотым сердечником и поставили улучшенные подвесы, которые позволят нам быстрее поворачивать без того, чтобы гироскопические силы сбрасывали нас с гоночной траектории, а еще сделали гармоническое кольцевание, которое поддерживает совершенно одинаковую скорость на противоположных маховиках.

– Впечатляюще, – сказал Смородини, не поняв ни слова. – И каковы наши шансы против той особы из Зеленого Сектора? Я слышал, что она опасно безумна.

– Джейми Можжевелли будет трудно побить, – добавил Карлос, – не могу этого отрицать, но если за рулем будет Джейн, то победа вероятна.

Подтекст не ускользнул от Смородини.

– Я не могу позволить, чтобы требования Ярмарки Бесправилья помешали правосудию. Выигрыш Гран-при, конечно, очень много значит для Сектора, но Книгу Гармонии нельзя ни в коем случае оскорблять, даже ради достижения этой цели. Когда – то есть если – Джейн будет приговорена, мы попытаем судьбу с Амелией.

Банти Горчичная быстро ухватилась за возможность льстиво поддержать взгляды господина Смородини насчет того, что Слово Манселла нельзя нарушать, затем рассказала о своей подготовке к сольному конкурсу на «самую низкую ноту на духовом инструменте», который она надеялась выиграть, сыграв «Замечательное место» в ключе настолько басовом, что она могла бы отделить воду от манной крупы.

Разговор закончился призывом ко всем членам команд выйти вперед, чтобы их имена вписали в заявление для рассмотрения Советом и чтобы все – состязающиеся или помогающие – сделали все что могут для блага Сектора и города.

Я скрылся за колонной, поскольку не хотел напороться на Виолетту, пока в том нет абсолютной необходимости.

– От кого ты прячешься? – спросила Люси.

– От жены.

– Мудро. Я слышала, завтра ты идешь в Малиналию. Не проведешь ли для меня несколько гармонических тестов?

Это был любимый проект Люси, поиск некоей «колебательной энергии», пронизывающей Коллектив и дающей мощь Вечнодвижам, кухонным котлам и лампочкам. Она думала, что это не природное явление, но что таким образом Прежние распределяли энергию.

– Я думаю, что она по-прежнему вокруг нас, – объясняла Люси после того, как я расспросил ее, – поскольку никто ее не отключал, и я пытаюсь найти источник, раз мощность меняется в зависимости от расположения.

Я согласился и спросил, что я должен сделать. В ответ она достала из кармана маленький металлический предмет размером с куриное яйцо и наступила на него ногой. Потом она отпустила его, и он медленно стал подниматься в воздух, прежде чем замереть где-то на высоте груди.

– Леталки, похоже, получают свою энергию подъема от гармоник, – сказала она. – Чем быстрее они поднимаются, тем больше гармоническая сила. У тебя хорошие внутренние часы?

– С точностью до секунды.

– Это хорошо. А у меня никаких нет.

– Нет?

– Нет, и не было никогда. У Кортленда тоже, да и внутренние часы Томмо отстают на минуту каждые полчаса – он всегда этим отмазывается, когда опаздывает.

Точные внутренние часы мы всегда воспринимали как данность. С учетом всех обнаруженных нами сломанных часов, было очевидно, что у Прежних такой способности не было. Прикроватные часы были предназначены для переустановки твоих внутренних часов, когда «теряешь время» во сне, и мой друг по Нефриту Фентон мог высчитывать время с точностью до сотой доли секунды, что впечатляло, хотя имело мало смысла.

– Но ты можешь измерять расстояние? – спросил я.

– Конечно, – сказала она, – до десятой дюйма на шестьдесять ярдов – и объемы тоже. Только не время. Моя подруга по переписке из Западного Зеленого Сектора может вычислять направления не хуже расстояния и времени, что означает, что она может выйти на любую выбранную точку с точностью до булавочной головки, даже если ей глаза завязать.

– Что, правда? – пробормотал я, поскольку внутренние измерительные качества были действительно полезны – особенно для отмеривания равных порций во время приема пищи, при распределении воды и в плотницком деле. В отбивающих время часах на городской ратуше не было большой необходимости, но это было удобно, если твои внутренние сбились во время грез или дремы.

Люси чмокнула меня в щеку, пожала мне руку и пожелала доброй охоты, затем ушла, поскольку, похоже, сегодня была ее банная ночь.

Я сам пошел домой, чтобы помыться, причесаться и облачиться в свой Элегантно-повседневный костюм № 1, поскольку театр приезжал в город нечасто.

Мандариновая труппа

«Стандартная переменная» была легальным способом обойти какое-нибудь опостылевшее Правило. «Спектр» освещал Стандартные переменные только в том случае, если они в каком-то отношении способствовали Слову Манселла, иначе Переменные передавались на словах, но лишь в ограниченном кругу, да и то люди частенько боялись сказать что-нибудь не то, не тому и не в то время, так что помалкивали.
Тед Серый: «Двадцать лет среди хроматийцев»

Обед был ранним, чтобы вечернее представление могло закончиться прежде, чем станет совсем темно. Префекты сидели в передних рядах и в центре на травянистом возвышении, а остальные не раздумывая рассаживались кто где в жестком соответствии с Хроматической иерархией. Сторонники Коллектива указывали на подсознательно совершенную социальную перетасовку как доказательство легитимности и совершенства Цветократии.

– Так-так, – сказала Виолетта, появившаяся так внезапно, что я даже подскочил. Она была моей ровесницей, и мы проходили тест Исихары в один и тот же день, но в остальном были абсолютно разными. Безусловно амбициозная, она наметила себе в качестве потенциального мужа Дуга Кармазина, но не подписала ничего обязывающего на случай, если подвернется кто покраснее Дуга. Виолетта была привлекательной, несмотря на крошечный нос, и причесывала волосы в Женском Стиле № 3: хвостики. И она вела себя в показной манере «задорной маленькой девочки». Может, кого-то это забавляло или привлекало, но меня раздражало.

– Привет, Виолетта.

– Привет, дражайший супруг, – ответила она, скользнув ладонью по моему лацкану, чтобы нежно коснуться моей щеки. Как глава Любительского театрального общества, я понял, что притворяться она умеет. Я не дрогнул.

– Значит, ты слышала? – сказал я.

– Я настояла на нашем бракосочетании, милый. Папа был так мил, что устроил его, но я очень разочарована тем, что ты воспользовался нашим браком, чтобы выбить для себя выгоду.

– Это мастерство я перенял у моей супруги.

Она подалась вперед, словно собираясь поцеловать меня, поскольку мы были на людях и наверняка все взоры были устремлены на нас. Вообще, при той скорости, с которой слухи разлетались по городу, наверное, все узнали о нашей свадьбе через десять минут после того, как де Мальва подписал бумажку.

– Мы будем так счастливы в течение нашего краткого брака, – нежно прошептала она мне на ухо, – и я буду убита горем, когда тебя отправят в Зеленую Комнату. На людях я буду безутешна, но у себя я планирую смазывать твоим жиром дверные петли.

– Скрипучие двери раздражают, – согласился я, – но я не пойду в Зеленую Комнату.

– Я смертельно обижусь, если этого не случится, – ответила она, затем снова нежно поцеловала меня, даже чуть тронув языком, – а ты ведь не захочешь, чтобы твоя маленькая женушка огорчилась, верно?

– Уверен, что я это переживу, – прошептал я в ответ.

– Ты что, правда не понимаешь? – рыкнула она. – Я пытаюсь не усложнять. Будь благодарен, что я дам плоду твоих чресел достойную жизнь.

Она сильно ущипнула меня за руку.

– Привет, Виолетта, – сказал только что подошедший Томмо. – Много крылышек у стрекоз оторвала?

– Заткнись, Киноварный. Идем, супруг, ты смотришь представление вместе со мной в Пурпурном секторе, как положено по твоему новому статусу, и в знак уважения будешь сидеть у моих ног.

Лучше было подыграть, так что я взял ее за руку, и мы пошли туда, где сидела остальная ее семья. Семейство де Мальва Восточного Кармина состояло из Виолетты, ее отца, матери, деда и бабки с отцовской стороны, старшего брата Хьюго и его жены Тани, которую я видел сегодня у кабинета папы, и двоих их детей. Все они дружелюбно покивали мне, прекрасно сознавая, что на нас смотрит весь город. Госпожа де Мальва даже позволила себя обнять и, воспользовавшись обстоятельствами, сообщила мне, что ее пока не рожденный внук или внучка никогда не произнесет моего имени и не будет знать, как я выглядел. Брат Виолетты подал мне руку, затем тихо сказал, что ему не нужно знать, как меня зовут, потому что это бессмысленно. Однако Таня была честнее и шепнула:

– Это клубок ядовитых змей – удирай, пока можешь.

Ее муж – который слышал ее слова – ожег ее взглядом, а она сладко улыбнулась в ответ. Виолетта сказала:

– Не разговаривай с этой занудой, муженек. Она попала к нам через Брачную Ярмарку по сделке как Фуксия, но оказалась ближе к Сиреневой. Мы не смогли вернуть товар, – добавила она, злобно глянув на брата, – поскольку он уже был испорчен.

Таня отрешенно смотрела на меня. Я видел ее прежде и был свидетелем ее искусства жонглирования, но мы не разговаривали. Было лучше держаться подальше от семей префектов.

– Веселая семейка, правда? – сказала она.

Я сидел у ног Виолетты, как она приказала, вместе с женой Хьюго, которая сидела у него в ногах. Она отдала мне половину своей лакричной конфеты, что было очень мило с ее стороны.

– Что ты делаешь? – спросил я у Виолетты, которая раскрыла книгу «Утвержденных для блага Коллектива пьес» Манселла и сверялась с рукописным списком.

– Отец поручил мне удостовериться в том, чтобы представления были в точности по написанному. За отсебятину положено десять штрафных баллов, если только это не «Хроматически совместимое фантазийное отклонение».

– А как ты узнаешь разницу?

– Я глава Любительского театрального общества Восточного Кармина, так что я эксперт по всему театральному. Я узнала больше прямо сейчас, поболтав с Главой труппы. Она рассказала мне, что «арка просцениума» – болезненное искривление свода стопы из-за неправильного «выхода на подмостки», и оттого мы скрипим вне сцены.

– И она тебе это рассказала?

– Да. И «исключительное право на постановку» означает, что ты уходишь со сцены как полагается, в отличие от «исключительного лево на постановку», что значит, что ты уходишь неправильно. Продолжать?

– Нет, я согласен, что ты настоящий эксперт.

– Именно. Я также буду особенно следить за «двусмысленностью» определенных слов и «взглядами на аудиторию с целью передать иной и нехроматический смысл».

– И что будет, если они такое допустят?

– Как правило, штраф, но возможна и Перезагрузка. «Знаменитая и искрометная оранжевая труппа» показывала неутвержденную версию «Алой Буки»[14] в одном городе в Южном Синем Секторе, и их выгнали на переобучение первым же поездом. Но этого не будет, – добавила она. – Им стоит только увидеть, что я читаю пьесу. И они не собьются с пути.

Труппа начала с комедийного скетча, закрученного вокруг чистоты – что будет, если не мыться как следует перед едой, после туалета, работая на кухне и в переработочном цеху – почти наверняка начнутся болезни и Плесень. Следующим был короткий скетч о безопасном использовании метановых брикетов в отвердителях, а затем пьеска о том, что постоянная охота за цветоломом важна: и актеры представляли добычу, очистку и сортировку того, что было необходимо для основанной на цвете экономики в комедийном ключе, что действительно всех развеселило. Я внезапно осознал, насколько редок был смех в нашей жизни; обычно смеялись наедине с собой или с кем-то вдвоем, и главное – подальше от префектов. «Фривольность, – писал Манселл, – сожитель праздности».

За этим последовал фарс, предостерегающий против того, чтобы выдавать себя за более высокий оттенок. По сюжету напыщенный тип попадал во все возможные сложности, притворяясь, что его социальный статус выше, чем на самом деле.

Несмотря на очевидный смысл и функцию пьесы, она и правда была очень забавна, все громко смеялись, особенно госпожа Ляпис-Лазурь: она подавилась печеньем, и ее пришлось увести.

Затем была основанная на цвете викторина, где нужно было назвать все семьдесят восемь оттенков красного по порядку цвета и интенсивности, которую выиграла Люси Охристая, а после этого шли несколько забавных монологов: скетч о маленьком ребенке, который, зайдя за внешние маркеры, убегает от ятевео, чтобы попасть в зубы мегафауне; стишки о двойной опасности лебединой атаки и молнии; короткая зарисовка, восхваляющая простые радости моногамии, и еще одно предостережение, что хотя Бандиты готовы к сами-знаете-чему за сущую чепуху вроде вилка капусты, в результате можно получить огромную и болезненную бородавку, которая сильно подорвет твои брачные перспективы. А затем, под барабанный бой и после предупреждения о ненормативной лексике, началось главное представление.

Это была полноценная трехактная пьеса, и хотя я слышал о ней и участвовал в музыкальной постановке «Редсайдской истории» на основе этой пьесы, прежде я ее не видел. Началось с пролога:

Две цветом разделенные семьи
В Фьолетте, где встречают нас события,
Вершат безумья новые свои,
Нарушив все запреты и обычаи.

Их дети, жертвы страсти и вражды,
Как идиоты, жизнь свою погубят.
Префектов двух, виновников беды,
Пусть книга «Правил Манселла» осудит.

Теперь, когда я полностью осознавал, что Коллектив фатально контролирует практически все, я подумал, что вряд ли получу удовольствие от пьесы – но получил. Под странный ритм речи – ти тумти тумти тум – и при ясном и живом развитии сюжета, «Трагедия Хроматически не совместимых и Откровенно глупых Ромео и Джульетты» была странно гипнотизирующей и мощной – очевидно, что целью представления, четко изложенной в надлежащих терминах, было показать, что случается, когда взаимодополняющие цвета тянутся друг к другу, игнорируя социальное осуждение, и демонстрируют поведение, выходящее за рамки приемлемого.

Действие разворачивалось в Фьолетте в Восточном Красном Секторе, где старшие сын и дочь противоположных семей Малинелли и Лаймонетти влюбляются друг в друга, к великому негодованию их родителей и города, которые так ошеломлены эгоистичным и непристойным поведением своих детей, что за короткий промежуток времени шестеро жителей погибают, включая тех двоих, которые и заварили эту печальную историю. Пространства для интерпретации в пьесе было мало, и во время представления многие цокали языком и слышались приглушенные выкрики «так им и надо», когда два протагониста погибли, войдя добровольно в Зеленую Комнату, поскольку согласились, что их смерть – единственный путь достойно загладить и исцелить социальные раны, нанесенные обществу их эгоизмом.

Представление закончилось коротким стихом из «Книги Гармонии» Манселла, призывающим всех граждан блюсти позитивные хроматические ценности, приносящие благо всему обществу, отрицание коих ведет лишь к усобицам и отчаянию. Актеры низко поклонились, а весь город встал на ноги, демонстрируя одобрение, хотя я заметил, что Серые и низшие оттенки делали это без особого энтузиазма и несомненно лишь ради хорошего тона. Лично мне пьеса показалась опасной ерундой, явно написанной ярым приверженцем Цветократии.

Де Мальва подошел к сцене, помахал руками, чтобы прекратить аплодисменты, затем произнес речь, в которой благодарил актеров за «великолепную работу», изрек «Разъединенные, мы все же вместе» и призвал всех горожан «дважды подумать, прежде чем вступать в отношения, которые навлекут позор на город». Он вызвал актеров на бис, и те послушно исполнили десятиминутный скетч о Сером, что усердно трудился и своим трудолюбием обрел благосклонность женщины, которая могла видеть бледно-голубой. Представление закончилось на возвышенной ноте, когда обоих приняли в порядочное Хроматическое общество, хотя и в низшем ранге.

1 Явная отсылка к «Ярмарке Тщеславия» У.М. Теккерея.

2 Палитра голубой-пурпурный-желтый-черный.

3 Бакфаст – порода пчел.

4 Велосипед с очень большим передним колесом, популярный в 1870–1880-х годах и самый распространенный тогда тип велосипеда в мире.

5 Интенсивно-зеленый цвет с голубым оттенком.

6 Явная аллюзия на «Апокалипсис»: «и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными». (Откр. 6:7–8)

7 Мартин-Бейкер Эйркрафт – британский производитель кресел для летательных аппаратов, один из пионеров разработки и создания катапультных кресел.

8 Baker – пекарь (англ.).

9 АР – аварийный радиомаяк.

10 Гдетотам – остров из «Питера Пэна», на котором живут потерянные дети.

11 Возможно, из-за того, что число 73 уникально, по мнению Шелдона Купера из «Теории Большого взрыва»

12 Генри Уодсворт Лонгфелло (27 февраля 1807 года, Портленд – 24 марта 1882 года, Кембридж) – американский поэт и переводчик. Автор «Песни о Гайавате» и других поэм и стихотворений.

13 Персонажи из романа Ф. Баума о волшебнике страны Оз.

14 Имеется в виду «Алая буква» – magnum opus американского писателя Натаниэля Готорна. Опубликован в Бостоне в 1850 году и с тех пор считается одним из краеугольных камней американской литературы.

Скачать книгу