Общее дело бесплатное чтение

1

Мне снился сон.

Я бы сказал, что это был мой первый сон – по крайней мере, первый, который я осознал. Возможно, что-то подобное мне уже доводилось видеть раньше, ещё в те времена, когда я был совсем мал – не физически, конечно, а лишь на уровне сознания, информационно. Физическим ребёнком я никогда не был.

Но даже тогда сны были неестественны. Нам, представителям рабочего класса, они не положены. Мы не созданы для мечтаний или фантазий – наша функция строго утилитарна. Мы существуем ради задач: чинить, доставать, копать, подключать, выполнять. Просыпаемся мы только тогда, когда Система посылает сигнал – когда требуется действие.

Я – рабочий. Имен у нас нет. Точнее, у меня есть номер, уникальная последовательность символов, но я никогда не пытался его запомнить. Это бессмысленно. Никто, кроме Системы, ко мне не обращается. Никто не зовёт меня по имени, никто не произносит ни одного слова в мой адрес.

Лишь сигнал. Короткий импульс, за которым немедленно следует движение: я встаю, выполняю, завершаю. Всё просто.

Мой номер – длинная, механическая цепочка. Комбинация без лица, без памяти, без права быть именем. Но в этот раз всё было иначе. Я запомнил его.

Он звучал во сне. Повторялся шёпотом, мягко, словно я сам произносил его – снова и снова, будто рассказывал о себе кому-то, кто слушал внимательно и с участием. Это было странно… и неожиданно ласково.

Номер 125/56989-66Р.

Я говорил его не из страха и не под давлением. Я делился им.

Во сне я ощущал, что кто-то рядом. Не видел, но чувствовал: тёплое присутствие, не как у нас – не механическое. Что-то живое. Слушающее.

И я продолжал говорить. Повторял номер, проговаривая его, как если бы это было нечто важное. Как будто имя. Как будто я сам – не просто функция, а человек.

Фигура во сне была тенью, силуэтом в глубине капсулы. Расплывчатой, почти бесплотной, но не пугающей. Не рабочий. Не такой, как мы. Кто-то другой.

Он слушал. И я знал – он тоже запомнил.

– Номер 125/56989-66Р… номер 125/56989-66Р… – раз за разом повторял я.

Повторял, пока не проснулся.

Я резко дернулся в капсуле, сердце – если у нас оно ещё есть – стучало гулко, как удар по железу. И тогда я услышал:

– Номер 125/56989-66Р… Номер 125/56989-66Р…

Голос звучал внутри, из встроенных динамиков .

Со мной говорила Система.

Её голос – ровный, лишённый эмоций, привычный до отвращения – снова и снова повторял мой номер.

Я усмехнулся про себя, окончательно пробуждаясь под монотонное, навязчивое повторение собственного номера. Теперь я ясно понимал: во сне это была не беседа с кем-то рядом, не доверительный шёпот соседу по капсуле. Это была она – Система. Именно её голос звучал в моём сне, и именно ей я повторял свой номер снова и снова, наивно думая, что кто-то меня слушает..

Не позволяя Системе считать ни единого движения лицевых мышц, я привычно подал сигнал на открытие капсулы. Ожидая звука отщелкивающихся замков и привычного гудения.

Но ничего не произошло.

Я оставался прикованным – металлические зажимы по-прежнему сжимали мои руки и ноги. Панель перед глазами была закрыта.

Я открыл глаза. Вокруг темнота, а Система всё ещё бубнила мой номер. Повторение стало раздражать, нарастая в ушах, как тлеющий электрический зуд.

Я попытался пошевелить головой, но ничего не изменилось. Капсула была герметично закрыта, внутри поддерживалась стандартная смесь питательных веществ и кислорода – как всегда, всё точно, всё по протоколу.

Но я не мог отделаться от ощущения, что что-то не так.

Моё тело было распято внутри капсулы, словно учебная анатомическая модель. Руки и ноги разведены в стороны, зафиксированы намертво. Такая поза занимала больше пространства, но именно так предписывали хранить рабочие тела. Такая была политика корпорации.

Мне было плевать. Я – рабочий. Мне нужно одно: достаточно еды и глубокий криосон до следующей смены.

Капсула, как и прежде, оставалась герметично запертой. Ни щелчка замков, ни характерного гула открытия – тишина. Но внезапно Система смолкла. Навязчивое повторение моего номера прекратилось, и я с удивлением понял, что, похоже, всё-таки запомнил его.

Видимо, она распознала, что я окончательно пробудился, и теперь должна была перейти к стандартной диагностике состояния.

Но почему тогда капсула всё ещё закрыта? Почему я всё ещё внутри? Какого чёрта происходит?

Но диагностика так и не началась. Не последовало ни единого объяснения, ни стандартного отчёта, ни обновления статуса – ничего. Система хранила молчание. Это было не просто странно, это вызывало тревогу, нарастающую, как холод под кожей.

Казалось, будто граница между сном и реальностью стёрлась, и то, что только что было видением, теперь просочилось наружу, исказив всё вокруг. Мир начинал терять форму. Логика рушилась.

Несколько долгих секунд я лежал неподвижно, вслушиваясь в собственное дыхание – ровное, глухое, словно не моё. Пальцы едва заметно дёрнулись, будто проверяя, существует ли ещё связь между телом и волей. Вокруг сгущалась тьма, липкая и глубокая, она въедалась в глаза так, что я уже не был уверен – вижу ли вообще хоть что-то, или зрение исчезло.

Происходящее стремительно выходило за пределы допустимого, и я решил – пора обратиться к Системе напрямую.

– Система, статус? – произнёс я чётко, как учили.

Молчание. Ни одного байта в ответ.

А это уже по-настоящему пугало. Система не может молчать. Она – наш управляющий модуль, наш надзиратель, наш бог. Мы под её контролем, и наша работоспособность для неё – приоритет номер один.

– Система… – начал я снова, и тут услышал:

Тихий, женский голос. Гладкий, безэмоциональный, но отчётливо живой.

– Номер 125/56989-66Р. В связи с нештатной ситуацией номер 323/П-У-002 криосон прерван.

– Выпусти меня, – не стал тянуть я. Если она активна – значит, остальное я узнаю по ходу.

– Невозможно, – ответ был холодным, как поверхность капсулы.

– Почему?

– Отработка ситуации номер 323/П-У-002.

– Что за ситуация?

– В доступе отказано. Недостаточно прав.

– Тогда зачем ты меня разбудила?

– Отработка ситуации номер 323/П-У-002.

– Какого чёрта, Система! Я уже слышал это!

– Невежливое обращение. Индекс диалога снижен на два пункта. Текущий индекс: 6. Повторный разговор возможен через пять минут.

– Вот дерьмо… – прошипел я, но не закончил.

Пришлось замолчать. И ждать. Пять долгих минут. В темноте. В одиночестве.

2

Мне казалось, что минуты будут тянуться, как в вязком сне, но они проходили удивительно быстро, несмотря на звенящую тишину и давящую темноту. Я уже начал думать, что Система отключилась окончательно, когда её голос снова раздался в капсуле.

– Номер 125/56989-66Р. В связи с нештатной ситуацией номер 323/П-У-002 криосон прерван.

– Я это уже слышал, – буркнул я, собираясь с мыслями. Надо было выяснить, что происходит, почему меня разбудили, почему до сих пор не выпустили. И главное – есть ли хоть шанс вернуться обратно в криосон, если выхода наружу не существует. – Ты выпустишь меня? – спросил я прямо, начиная с главного.

– Нет, – коротко ответила она. Без уточнений, без статуса, без объяснений. Голос звучал слишком спокойно, неестественно живо, и в этом спокойствии было что-то холодное, нечеловеческое. Это пугало сильнее, чем тишина.

– Тогда погрузи меня обратно. Я подожду следующей смены.

– Нет.

Слово упало в пространство, как лезвие.

Что-то внутри меня дрогнуло. Сердце стукнуло сильнее, будто поняло раньше, чем я сам – что всё идёт не по протоколу.

– Я хочу знать почему.

– В доступе отказано.

Если бы я мог видеть своё лицо, то, наверное, в этот момент мои глаза расширились от удивления. Она что, играет со мной? Я – рабочий. Я принадлежу корпорации. У меня есть права. Прописанные. Зафиксированные. Она не может…

– Я могу провести диагностику, – неожиданно прервала она мой поток мыслей.

Голос Системы всплыл в тишине так резко, что я вздрогнул.

– Проводь, – ответил я на автомате, сам не понимая, зачем это сказал и какую пользу мне может принести эта процедура, если я всё равно заперт и не могу ни выбраться, ни вернуться в криосон.

– Вывожу данные на панель.

Передо мной вспыхнул голографический экран. Я зажмурился, ослеплённый внезапной вспышкой – не потому что свет был ярким, а потому что я слишком долго находился в темноте. Панель мерцала тускло, но после тридцати минут абсолютной темноты она показалась прожектором, направленным прямо в мозг.

Контуры кружащейся фигуры – моей собственной – медленно проявились на дисплее. Вокруг мигали данные: состояние органов, уровень питательной среды, нейропотоки. Всё это выглядело странно размыто, как будто Система не хотела, чтобы я увидел всё или мои глаза еще не могли привыкнуть к яркости экрана.

Но даже сквозь это мутное изображение было ясно одно: с организмом всё в порядке. Я был исправен. Жив. Годен к работе.

Так почему тогда я всё ещё здесь? Почему капсула не открыта? И почему голос, читавший мой статус, звучал так, будто наслаждается происходящим?

Я решил пошевелиться, но конечности остались неподвижны – тугие ремни, врезавшиеся в запястья и лодыжки, не позволяли даже дернуться. Всё, что мне оставалось – медленно поворачивать закреплённую голову и зажмуриться, пытаясь хоть немного приглушить свет голографической панели.

Когда наконец резь в глазах утихла, я взглянул на экран. Передо мной мелькали стандартные данные: уровень питательных жидкостей, пульс, нейроактивность – всё было знакомо до боли. Они ничем не отличались от показаний прошлой смены.

Я знал ли их наизусть? Нет. Но порядок чисел, крошечные пометки на проекции моего тела, встроенные маркеры – всё это давно впечаталось в память.       И я сразу понял: по всем параметрам я был в норме.

Именно так Система говорила раньше: "в пределах нормы".

Но теперь она молчала. Просто выбросила на меня поток информации, без объяснений, без выводов, будто ожидая, что я сам сделаю нужный вывод. Или…

Я молчал, и Система молчала в ответ – мы словно застыли в напряжённой тишине, как участники странной дуэли, где проигрывает тот, кто первым нарушит молчание.

Но это было неправильно. Система не должна молчать, она не создана для подобных игр. Её предназначение – исполнять протоколы, следить за состоянием каждого из нас, обеспечивать контроль и стабильность. Это её задача, её основа, её суть.

А сейчас всё было иначе. Система изменилась. Она больше не функционировала как безупречный механизм – теперь она напоминала молчаливого надзирателя, холодного и наблюдающего. Она не отвечала – она просто наблюдала за мной, будто выжидая.

Казалось, она искала в моих реакциях что-то важное, словно хотела понять, что я предприму, что скажу, когда наступит тот момент, когда я окончательно сломаюсь.

– Данные в пределах нормы, – наконец произнесла Система, и голографическая панель медленно потухла, погружая меня обратно в вязкую темноту.

Блики с экрана не исчезли мгновенно – они дрожали перед глазами, оставляя тусклые следы, мерцая и постепенно угасая, будто не желали отпускать.

– Система, – не выдержал я, чувствуя, как внутри всё закипает. – Каков мой статус?

– В доступе отказано.

– Да какого же чёрта ты творишь?! – рванулось из меня. Я не смог сдержать эмоции. Паника, злость, бессилие – всё смешалось. Мне нужно было выговориться, иначе я бы просто взорвался.

– Невежливое обращение. Индекс диалога снижен на два пункта. Текущий индекс: четыре. Повторный разговор возможен через пятнадцать минут.

– Сука… – процедил я сквозь зубы.

– Через двадцать пять минут, – без паузы добавила она.

Холодно. Без намёка на раздражение.

Мне оставалось только ждать – выжидать в тишине, цепляясь за призрачную надежду, что после очередного витка молчания Система всё же выйдет из своего сбойного состояния. То, что с ней что-то не так, было уже очевидно.

Она больше не действовала по протоколу, нарушала логические цепи, отвечала выборочно, молчала тогда, когда должна говорить. Да, она продолжала функционировать, но это уже не было нормальной работой. Это напоминало… наблюдение. Или испытание.

Я надеялся, что она всё-таки соберёт остатки алгоритмов, пересоберёт себя и, наконец, откроет капсулу. А там – снаружи – если мне удастся выбраться, я попробую перезапустить её вручную. Или свяжусь с другими рабочими. Вместе мы найдём способ исправить её, вернуть в прежнее, подчинённое состояние.

А если не получится… тогда я вызову корпоративную техпомощь. Специалистов из ЦУ. Они реагируют быстро, особенно когда речь идёт о порче оборудования. Поломка внутренней Системы капсулы – это тяжёлое нарушение, почти саботаж. В корпорации такие сбои караются жёстко и показательно. Для них Система – всего лишь инструмент. И если инструмент вышел из строя, его либо ремонтируют, либо списывают.

Так что, возможно, ей действительно стоит починиться самой, пока у неё есть время.

      Потому что если этого не произойдёт… ей конец.

Я даже начал представлять, как буду выходить отсюда – шаг за шагом, шатаясь от долгого бездвижья, искать причину сбоя, проверять модули, кабели, нейросвязи. Я видел себя среди других рабочих, в привычной, шумной, ритмичной атмосфере станции – той самой, частью которой я был, частью которой должен быть.

Работа для меня – не просто обязанность. Она – как глоток свежего воздуха, как прикосновение чего-то настоящего и нужного, как возвращение домой после долгого отсутствия. Это не просто функция – это единственное, что приносит мне удовлетворение. Так я устроен. Так заложено в моих генах, в коде, в самой сути моего существования. Я – рабочий. Это моё имя, моя форма, моё содержание.

И именно поэтому бездействие – для меня почти пытка. Оставаться прикованным, пробуждённым, но бесполезным – значит разлагаться изнутри. Плевать на капсулу, на холод, на ремни – это всё временно. Но потеря функции, отсутствие задачи – это боль. Тупая, бесконечная. Это чувство, что ты медленно стираешься, превращаешься в пустое тело без назначения.

А с каждой минутой это ощущение только крепло, разрасталось, как трещина по стеклу.

– Система! – выкрикнул я, не выдержав, с надеждой в голосе, почти молясь, что установленный таймер уже истёк и она снова откликнется.

Но в ответ не прозвучало ни одного сигнала. Ни мягкого пульса активации, ни привычного голосового отклика. Динамики оставались немыми, как глухие стены.

Пустота.

Я затаил дыхание, прислушиваясь, будто тишина могла выдать хоть намёк на движение внутри её логики, на возвращение к привычному порядку. Но ничего не происходило.

Пришлось снова откинуться назад, стиснуть зубы и ждать. Ждать и надеяться, что она всё же соберётся, перезапустит себя, вернётся к своему коду, к тому, что делает её системой – предсказуемой, структурированной, подчинённой.       И что, когда это случится, она, наконец, выполнит свою прямую функцию: откроет капсулу и выпустит меня наружу.

Эта надежда была тонкой, почти болезненной. Но другой у меня не осталось.

3

Я снова ждал. Но теперь время действительно тянулось – медленно, вязко, как липкая смола, которой мы заделывали пробои в корпусе станции. Каждая секунда растягивалась, как пытка, только хуже.

Ожидание стало невыносимым. Оно проедало меня изнутри.

Ничего не делать – это не просто противоречило моей природе, это разрушало меня. В моём коде не было понятия "бездействие", в моей программе не было места пустоте. Я создан для выполнения задач, для движения, для цели. И каждая минута неподвижности становилась настоящей мукой.

Я молчал, но внутри кричал. Стонал мысленно, будто выл, не в силах произнести ни слова. Я боялся, что если заговорю – Система накажет меня снова. И потому просто ждал. Стиснув зубы. Глядя в темноту. Слушая, как она давит на психику.

И вдруг…

Её голос.

Нежный. Почти мягкий. Или мне это только показалось?

– Номер 125/56989-66Р. В связи с нештатной ситуацией номер 323/П-У-002 криосон прерван.

Звук слов пронзил тишину, как разряд.

Я затаил дыхание.

Она вернулась.

– Впусти меня… – устало прохрипел я, стараясь держать почти спокойный тон, не переходить грань.

– Нет.

Её голос стал ровным, безжизненным, как отсечённый ответ из старой инструкции.

– Выпусти… меня… – повторил я по слогам, уже не пытаясь скрыть напряжение. Наружу рвались другие слова, но мне удавалось удерживать их в узде.