В долине бабочек бесплатное чтение

Издание подготовлено при участии литературного агентства «Флобериум»

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Дизайн обложки Виктории Давлетбаевой

© Телёсов А., 2025

© ООО «Издательство «АСТ», 2025

Посвящаю эту книгу моей маме

Запись 1

Приятно познакомиться

Дорогой дневник, ну вот и я. Не знаю, с чего тут начать, наверное, с того, что я полная дура, клиническая идиотка и вообще человек, который в тридцать лет не нажил ни ума, ни опыта, ни денег, а только целую кучу психологических проблем – они, кстати, и стали причиной того, что я все это пишу. Да, дорогой дневник, я обратилась к психологу, пообщалась с ним в скайпе, и он посоветовал завести дневник, в котором я должна писать все, что у меня на душе, а потом раз или два в неделю мы будем обсуждать то, что я написала. Был еще вариант записывать на диктофон и потом переслушать, но я терпеть не могу свой голос, он у меня на редкость отвратительный, я, например, не выговариваю букву «л», вернее выговариваю, но она у меня какая-то дефектная. Как моя мама с этой «л» только ни билась, но единственное, что мы смогли сделать с помощью логопеда, – это произносить ее так, чтобы она звучала не совсем коряво. Я со временем научилась подбирать слова, в которых нет этой буквы, а там, где от нее не избавиться, проглатываю в слове это место, да так, что никто не догадывается. Все это принимают за манеру речи, а не за дефект. Я настолько виртуозно овладела данной техникой, что мой мозг уже даже не тратит на нее нейронов, все происходит автоматически.

Психолог также предлагал разговаривать с зеркалом, говорит: «Смотрите на себя и разговаривайте с собой». Но это оставим на те времена, когда я совсем тронусь умом, пока же я вроде как еще в добром здравии и ясном уме и надеюсь остаться в нем, в том числе и благодаря тебе, дорогой дневник. Вообще-то я впервые слышу о том, чтобы дневник спасал от депрессии и нервных потрясений, но психологу виднее, я решила довериться, тем более что времени у меня много и писать я могу хоть целыми днями. Психолог – кстати, его зовут Павел Дмитриевич – сказал, что будет периодически давать мне задания, выполняя которые, я смогу улучшить свой эмоциональный фон. И первое называется «Кто ты есть?» – мне нужно написать про себя, составить портрет, но только чтобы точный. Ничего себе задание – в первый день возьми и напиши, кто ты есть. Я тридцать лет с этим разобраться не могу, а тут с ходу раз – и сделай. Психолог утверждает, что это нужно для того, чтобы потом мы смогли посмотреть на все со стороны и понять, что со мной не так. Со мной все не так, давайте пропустим этот этап и сразу начнем помогать мне с этого момента, без описаний себя.

Интересно, психологам можно в лицо говорить, что они раздражают или даже бесят? Было бы забавно. Звонит мне Павел Дмитриевич, а я ему такая: «Я чуть не умерла от депрессии, пока ваше задание делала. Вы нормальный? Вы точно психолог?» Ладно, пусть это останется запасным планом, если он окажется плохим специалистом, я выскажу ему все претензии, даже буду их фиксировать, чтобы не забыть. Претензия первая: лучше говорить со мной без жалости, как будто я нормальная. Претензия вторая: слишком красивый для психолога. Буду честна: когда я его увидела, то немного удивилась. Так нельзя, я же женщина, пусть и на грани нервного срыва, а может, даже и самоубийства.

Ладно, прочь эмоции, я отвлеклась, дорогой дневник. Надо написать свой портрет.

Начнем, пожалуй. Я – Варвара Бойко; мне 30 лет, 7 месяцев и 2 дня – считай, мне 31. Вес мой 66 килограммов, рост 170 сантиметров. Я не толстая, но и не худая, у меня есть веснушки, но я их замазываю всегда так, что можно сказать, у меня их нет. Волос у меня тоже нет, вернее есть, но лишь как факт. Если смотреть с точки зрения женской красоты, то они у меня отсутствуют. Я не та девушка, которая может снять шляпу, а оттуда вываливается тонна локонов, как в рекламе шампуня. У меня обычные редкие тонкие волосы, которые обрекли меня на вечное каре. У этой прически два плюса. Первый – я могу сама себя подстригать; второй в том, что на укладку уходит ровно пять минут, и то если делать ее лениво. Размер ноги – 38, к нему претензий нет, а вот руки у меня, можно сказать, красивые, и я даже иногда думаю, что мои кисти могли бы быть моделями. Я как-то читала, что в Америке есть девушка, руки которой рекламируют все – от колец до косметики, даже там, где какая-то актриса в рекламе держит флакон дорогих духов, сняты не ее руки, а руки этой девушки. Я потом нашла в соцсетях эту модель, оказалось, что она и сама выглядит прекрасно, но работает почему-то только руками. Всегда ходит в перчатках, делает маски, избегает домашней работы – словом, старается продлить красоту своих рук, чтобы в старости ни в чем себе не отказывать. Наверное, она никогда не чистила картошку и не замешивала тонкими пальцами фарш для котлет. Я со своими руками не так ношусь, все же пока ни один фотограф не потерял дар речи, проходя мимо меня на улице, но все равно я уделяю им особенное внимание, у меня красивые пальцы, и я обычно делаю маникюр, правда, в последнее время забила. Грудь у меня так себе, от бабки Тани, как говорит моя мама. Татьяна Ивановна, мать моего отца, и правда имела не самые выдающиеся формы, и вообще была сухая, тощая и аристократичная. Я всем своим видом пошла в материну дородную родню с одним маленьким исключением – грудь в этом коктейле генов мне досталась от худосочной отцовской родни. Но комплексов по этому поводу у меня нет. Я их пережила еще в школе. Еще я горжусь своими зубами. Уж не знаю, как так вышло, но в тридцать лет у меня нет ни одной пломбы. Так что тут претензий нет. Если это компенсация за маленькую грудь, то я не против. Кажется, с описанием себя я закончила.

Что я могу сказать про свой социальный статус? Я в меру политизированная, дважды бывавшая на выборах девушка. Один раз я голосовала в восемнадцать лет, и мне подарили маленький китайский термос для чая, который до сих пор жив и даже со мной в этой поездке. Второй раз я голосовала, когда нас заставили делать это в университете, тогда наш ректор баллотировался в местные депутаты, и мы были вынуждены отдать ему свои голоса. Он, кстати, тогда не прошел – может, потому что был плохим ректором? У меня высшее образование, по образованию я лингвист и английским владею прекрасно, но по профессии ни разу не работала. У меня есть золотая медаль за окончание школы и красный диплом университета, с этой точки зрения я далеко не дура. Работы у меня сейчас нет, но до того, как все это случилось, я трудилась в книжном магазине продавцом-консультантом. И это был не какой-то простой книжный, это был тот книжный, где еще продаются виниловые пластинки, бариста делает кофе, а бедные, но умные студенты, которые не хотят быть банальными, назначают там свидания.

Я любила свою работу. Наверное, чтение – это мое главное увлечение, сколько же всего я прочитала в своей жизни… Конечно, когда представилась возможность, я была рада устроиться в магазин и помогать людям выбирать книги. Первый год я работала по ночам, так как магазин был круглосуточный, и даже тогда у меня получалось продать столько книг, сколько мои коллеги не продавали днем в свою смену. Потом меня повысили до дневного продавца, и тут я преуспела еще больше. Мой любимый жанр книг – это мемуары, в моей вялотекущей жизни они были главным развлечением. Если бы вы знали, как я переживала за Майю Плисецкую, когда лидеры СССР не выпускали ее на гастроли, а она, между прочим, была в этот момент в расцвете своего таланта.

Что-то я устала писать, меня просили коротко, а я тут размахнулась. Кстати, не написала главного. Я в Турции, у меня свадебное путешествие, но так случилось, что в нем я одна, потому что дура и потому что жених мой на свадьбу не приехал. Но моя подруга, которая «откачивала» меня у загса, сказала, что пропадать путевке не годится и она готова вместо него полететь со мной в Турцию, но оказалось, что внести исправление в путевку в виде вписывания имени совершенно другого человека невозможно. Теперь я тут одна-одинешенька и готова этим же вечером подняться на гору Бабадаг, чтобы прыгнуть оттуда вниз головой. Хотя сегодня, наверное, не получится: фуникулер уже не работает, а пешком туда подняться – сдохнуть можно. Хотя тоже выход…

Запись 2

Душа

Привет, дорогой дневник. Я жива, если так вообще уместно про меня сказать. Не знаю, можно ли называть живым человека, который ходит, дышит, ест, но ничего не чувствует. Как будто у меня нет души, она, как мне кажется, умерла, и теперь до конца дней своих я буду как зомби. Я, кстати, верю в существование души, только воспринимаю ее как часть организма, как орган. У меня она в одном ряду с печенью, сердцем, нервами.

Однажды в детстве я смотрела по телевизору программу, где обсуждалось, есть ли душа, и там рассказали такую историю: умер человек – и его тут же взвесили. И знаешь, что оказалось? Тело стало легче на 21 грамм. Куда они девались? Почему будучи живым – один вес, а через секунду, в виде покойника, – другой? Я еще тогда поняла, что душа – это не что-то там высокое или божественное, а что-то весьма материальное. Вот и я после того, как оказалась здесь, в Турции, тоже стала весить меньше примерно килограмма на три. Допускаю, что часть веса ушла из-за того, что я ничего не ем, кроме кофе и яблок, но остальное ушло точно в тот момент, когда душа покинула мое покрытое веснушками тело. Теперь все сходится: говорят же, что у рыжих нет души – вот теперь я в точности соответствую этому факту. Живое или неживое тому доказательство.

Вообще-то Павел Дмитриевич просил меня не писать так много, он прошлый мой опус кое-как осилил, сказал: «Варвара, я понимаю, что вы там в стрессе, но мне для работы и одной страницы хватит». Нормально? Как я могу в одну страницу запихать всю свою боль? Я так решила: я буду писать столько, сколько захочу, а ему стану отправлять краткие выжимки, синопсис, аннотацию. Я бы даже телеграмму ему отправила, ту, в которой нет знаков препинания в целях экономии и некоторые гласные пропущены: «ПД вы увлн я умрл от горя». Пусть по этим обрывкам моего сознания решает, что со мной делать и как меня лечить. Жаль, адреса не знаю.

На прошлое мое письмо он сказал мне, что я в депрессии. Вот уж удивил так удивил, я это и без него давно это поняла. Нет в моем психологе души – или есть, но она маленькая и жадная. Денег он стоит приличных, а вот результата от его работы я пока как-то не замечаю.

Что-то у меня все о душе и о душе, а ведь начала я с того, что я бездушевная, что живу только на рефлексах и автопилоте, слава богу, мозг человеческий до последнего работает и принимает решения даже в самых критических ситуациях. Вот я своему доверилась, и пока он меня не подводит, мы с ним в этой программе «минимум» неплохо существуем. Я не ударяюсь мизинцем ноги о косяки, не падаю с лестниц, не путаю горячую воду с холодной, а что еще мне сейчас надо для жизни? Кстати, вопрос про переселение душ: если все-таки такое существует, то, наверное, в меня может кто-то вселиться, раз сосуд пустует и место вакантно? Вот бы это был кто-то злобный, мстительный и энергичный. Или хотя бы душа моей бабки по отцовской линии, та была сухая, черствая, тихая, но одним словом могла проткнуть похлеще, чем копьем.

Моя мать рассказывала, что, когда отец привел ее в семью знакомиться с родителями, моя бабка осмотрела будущую сноху с ног до головы и сказала: «Юра (мой дед), соглашайся на дополнительные часы, и я возьму сверхурочные, как-нибудь да прокормим». Моя мать тогда была глупа и не сразу поняла, что речь шла о ней и о ее комплекции. Ей отец только потом рассказал, что его мать имела в виду ее лишний вес. Мама тогда страшно обиделась, и с бабкой они до самой ее смерти были в контрах.

Или вот однажды был случай, мне тогда исполнилось лет шесть. Новый год, утром тридцать первого числа все собрались у нас дома. Мы так всегда делали: обменивались поздравлениями или подарками еще до обеда, чтобы сам Новый год встретить с теми, кого любишь, а не с теми, кто тебе родня. Процедура была следующей. Первого декабря, когда семья собиралась на дне рождения папы, все тянули бумажки с именами того, кому надо будет делать подарки на Новый год. Родственники знали, что мне очень хотелось лифчик. Я так Деду Морозу и сообщила прямым текстом: не писала ничего про свое хорошее поведение, не просила мира во всем мире, а прямо и четко указала, что я хочу, дала проверить маме на ошибки. Она расхохоталась, но на это и был расчет. Я знала, что мать сейчас начнет налево и направо рассказывать родне, какая оригиналка и выдумщица ее дочь, и рано или поздно эта информация дойдет до того, кто вытянет мое имя первого декабря.

И вот наступило тридцать первое, я аккуратно свернула два новых носка в два упругих шара. Я намеревалась надеть лифчик, который должны были мне подарить, сразу после получения, а носки как раз заполнили бы пустоты. Первым подарок вручал папа, он сказал, что ему выпало имя его отца, и он купил ему летнюю резину. Дед был рад, а моя мама поджала губы – это означало, что они с отцом долго спорили о цене подарка, и папа победил. Маме досталась бабка Таня, ей мама подарила набор специй. Татьяна Ивановна, не умевшая готовить ничего, кроме вареных яиц, любезно приняла подарок и тут же протянула его деду: в их паре готовил он. Кто и что там дальше дарил, я не помню, но когда дело дошло до меня, то бабушка Таня протянула мне большую коробку, и я в ту же секунду поняла: там не то, что я хотела. Под упаковочной бумагой оказались ватные новогодние игрушки. Да, дорогой дневник, ты все правильно понял, и вы, Павел Дмитриевич, если читаете это, тоже правильно поняли. Если хотите, можете зафиксировать в моем деле этот случай как первую психологическую травму. Если вдруг вы не знаете, о чем идет речь, то я вам расскажу.

Незадолго до революции в России вдруг придумали новый вид елочной игрушки: делали ее из ваты, мазали клеем, красили, покрывали лаком, и получались фигурки. Мастерили их для бедных, потому что бедные тоже любили Новый год, но на дорогие стеклянные игрушки денег не было, тогда для них придумали дешевые ватные и производили все это в промышленных масштабах, особенно после революции, когда обеднели все. Бабка подарила мне этот набор, потому что считала, что именно я должна стать хранительницей ее добра. Этим игрушкам была тысяча лет, она их в детстве собирала и вот решила передать мне, зная при этом, что вообще-то я жду лифчик. Но как я себя повела в данной ситуации? Я не стала сдерживать гнев, не уподобилась всем членам моей семьи, в которой кто-то кого-то всегда недолюбливал и сжимал губы в ниточку по поводу и без повода. Я встала и вытряхнула эти игрушки на пол, как картошку из ведра, и убежала к себе.

Праздник был испорчен. В спальне я взяла два скрученных носка, обняла их, легла на кровать и уткнулась в них носом. Не стать вам роскошной грудью, дорогие мои носки, мир рухнул. Мои самодельные импланты испускали запах стирального порошка, но боль от этого не уменьшалась. Бабка молча зашла в спальню, шурша бумагой, расставила игрушки на полке, а затем села ко мне на кровать. И тут вы, Павел Дмитриевич, спросите: «Варя, а при чем тут душа, про которую ты начала писать вначале?» А вот при чем. Бабка села и говорит: «Варечка, кто-то должен тебе это сказать. Пусть это буду я. – Тут она взяла паузу. – Груди у тебя не будет, поскольку уже сейчас понятно, что конкретно в этом ты вся в меня. Да и вообще мы с тобой не красавицы, и всю жизнь окружающих тебе, как и мне, надо будет покорять интеллектом и шармом. Ты молодая и сейчас, возможно, меня не понимаешь, но узнать это лучше раньше, чем позже. А по поводу груди я так скажу: со временем ты убедишься, что маленькая и аккуратная лучше, чем пышная. Ничего не отвиснет. И подстригись уже, а то на этот шнурок смотреть больно».

Шнурком эта женщина со злобной душой назвала мою косу! Так вот, если бы переселение душ имело место быть, я бы с радостью на какое-то время приняла в себя свою бабу Таню с ее талантами говорить и смотреть так, что у других душа в пятки уходила. Я бы сейчас с радостью убила бабкиным взглядом тупого официанта, который полчаса не может принести мне кофе.

Запись 3

Мама дорогая

Дорогой дневник, Павел Дмитриевич на меня сейчас накричал. Ну ладно, не накричал, но был очень грубым и нервным, спросил меня, за что я его так не люблю и почему он обязан читать про моих бабку и лифчик. Я робко напомнила, что вообще-то все проблемы из детства, на что он мне ответил, что это «херня полная», вот прям так и сказал. Я, разумеется, ровно на одну минуту опешила. Я, конечно, слышала о том, что Павел Дмитриевич очень радикально и по-авторски подходит к работе с клиентами, но чтобы вот так жестко – я не ожидала. Откуда он вообще взялся, давай я расскажу.

Я не люблю психологов и не верю в то, что они могут как-то помочь, во всяком случае, большую часть своей жизни я так думала, до тех пор, пока меня не бросили буквально перед свадьбой. Моя начальница Надя была поклонницей Павла Дмитриевича, поскольку он – известная персона, часто выступает на разных ток-шоу и у него в соцсетях больше миллиона подписчиков. Он даже выпустил пару книг, которые у нас в магазине разлетелись за два дня. Так вот, Надя подписалась на его страницу, где он каждый день давал какие-то советы. Не знаю, как глобально жизнь Нади поменялась, но вот чему свидетелем была я.

Павел Дмитриевич написал пост о том, что нужно составить список и указать в нем, что в жизни не устраивает и хочется поменять. Надя, следуя инструкции, написала, что ее не устраивают лишний вес, ленивый муж и скучная работа. Фигура, допустим и правда у нее немного поплыла в последнее время, но вот мужа и работу лично я считала главными ценностями в жизни начальницы. Начнем с лишнего веса Нади, да и моего тоже.

Дело в том, что в нашем книжном магазине находилась кофейня, и каждое утро туда привозили десерты, их пекла девушка-кондитер, и надо отметить, она в этом деле была просто великолепна. Ее банановый хлеб – причина моих лишних килограммов, Надя свои наела на «Красном бархате». Возвращаясь к списку. Муж Нади, Игорь, был в целом человеком приятным и симпатичным, но ни к чему не стремился. Невысокого роста и очень щуплый, с большими грустными глазами – из той породы мужчин, какие в детстве бывают очень красивыми, после двадцати – совсем недолго – сексуальными, потом обычными, а после сорока – смешными и нелепыми. Вечные мальчики, седые и с морщинами. Обычно таких раньше брали в мальчиковые музыкальные группы, чтобы школьницы в них влюблялись. «Маленькая собака до старости щенок» или «мал золотник, да дорог» – как раз про него, хотя про золотник Игорька я еще напишу.

Игорю исполнилось двадцать восемь, и он еще был ничего себе, но, как я уже сказала, ленивый. И вот хоть убейте меня, но я считаю, что конкретно ему можно быть ленивым. Он единственный ребенок и внук в большой московской семье, и когда все его бабушки и дедушки померли, ему в наследство достались четыре квартиры, две из которых – в центре столицы и две – в районе Третьего кольца. И еще две дачи, одна из них в Горках-2. Понимаете? Уже, считай, миллионер. Игорь с детства знал, что унаследует все это, и уже тогда ни к чему не стремился. В Москве всегда так: зачем чесаться, если есть недвижимость, которая тебя прокормит. Игорек одну дачу продал и купил машину, а всё остальное сдал, и его месячный доход, на минуточку, составляет триста двадцать тысяч рублей. Вот вопрос, уважаемые знатоки: стоит ли при таком пассивном доходе работать? Я считаю, что нет, но я не жена Игоря, его жена – Надя, и ее этот расклад не устраивал. Выходила она за выпускника журфака МГУ, но именно в тот год ему свезло, и все его престарелые родственники померли, тем самым на взлете погубив карьеру внука-наследника. Он полгода, пока оформлялось наследство, еще как-то старался что-то делать, но ровно в тот день, когда в его унаследованные квартиры въехали первые жильцы, лег на диван и больше с него не вставал. Человек он, кстати, интересный, читает много, Надя ему сумками книги носит из нашего магазина. Потом, правда, некоторые покупатели приходят с претензиями, что страницы заляпаны или уголки загнуты. Как вы поняли, Надя книги просто выносит из магазина на время, Игорь их читает и возвращает. Кстати, именно благодаря возмущенному покупателю я узнала, что у Игоря внушительных размеров его мужское достоинство: в «Шантараме», который он незадолго до того читал, обнаружилась закладка в виде пакетика от презерватива с указанием размера XL. Вот тебе и Игорек. Короче, лень и безынициативность, как выяснилось, Надежду бесили.

Ну и последним пунктом, как мы помним, у нее значилась скучная работа. Когда я пришла, Надя уже проработала в нашей сети три года. Брали ее на заманчивую должность директора по международным проектам. Она должна была договариваться с иностранными авторами, сопровождать их в наши магазины на встречи с читателями, ездить по международным выставкам, вести соцсети, организовывать лекции. Но именно в этот момент дела в стране и в магазине пошли как-то не очень. Авторы резко расхотели летать в Россию, читатели – читать, упала выручка, и Надя так и не попала ни на одно международное мероприятие. Хотя надо сказать, что однажды к ней подкатывал автор из Казахстана, он написал книгу про то, что такое майнинг, презентовал ее у нас в магазине, а после подошел к Надежде и предложил обсудить майнинг у него в номере. Она, естественно, отказала, а через год мы прочитали про него в журнале «Форбс»: он попал в список миллиардеров до тридцати лет. Надя виду не подала, но я заметила, что она расстроилась, что не разглядела в том щуплом казахе будущего Марка Цукерберга. Короче, работой Надя была тоже недовольна.

И вот этот самый Павел Дмитриевич следующим постом на своей странице предложил своим подписчикам взять и кардинально поменять все, что не устраивает. Надя решила следовать инструкции неукоснительно и в тот же день попросила у руководителя нашей сети или дать ей возможность выполнять тот функционал, о котором шла речь при приеме на работу, или подписать заявление об увольнении. Ей предложили уйти. Затем настала очередь Игорька – его Надя решила бросить. «Муж без цели в жизни – это не муж», – сказала она. Лишний вес от нее ушел сам собой, потому что денег у нее не стало, и жить она переехала на материну дачу, которая находилась в тридцати минутах ходьбы от железнодорожной станции. На последнюю зарплату Надя купила у Павла Дмитриевича курс из пятнадцати индивидуальных встреч, но, сидя на даче, она вдруг поняла, что Игорь не такой уж и плохой и работа ее тоже в целом устраивала. Она отписалась от любимого психолога, а купленные с ним встречи сначала пыталась продать мне, потом еще кому-то, но желающих заплатить столько денег не нашлось, и Надя подарила их мне на свадьбу, которая, как ты помнишь, дорогой дневник, не состоялась. Вот так в моей жизни появился Павел Дмитриевич. Но это все я, конечно, ему отправлять не буду, отправлю только со следующей строки.

Дорогой дневник, Павел Дмитриевич настоятельно просил меня вспомнить людей, которые наиболее повлияли на мою жизнь. Про бабку Татьяну Ивановну я уже писала, и, кстати, Павел Дмитриевич, тут нам и пригодились те самые записи, за которые я сегодня огребла, правда? Итак, главный человек, оказавший на меня самое сильное влияние, – это моя мать. Тут даже думать не надо.

По заданию мне положено написать, какое влияние человек на меня оказал. И вот непонятно, с чего начать. Наверное, с того, что мать моя в целом не имеет таланта быть родителем, даже каких-то предпосылок у нее для этого нет, что, конечно же, странно. Она, хоть и была в своей семье единственной дочерью, имела огромное количество родственников, у которых было множество братьев, сестер и племянников, что, казалось бы, должно было дать ей некое представление о воспитании детей, а главное – какие чувства к ним надо испытывать и как их выражать. Но мама так и не смогла осилить эти навыки общения с детьми. Чисто технически она со всем справлялась, я всегда ходила чистая, сытая, причесанная, хорошо одетая. Мать знала, как менять пеленки, готовить мне еду, но то, что касалось душевной привязанности, или каких-то эмоциональных порывов, или даже теплых слов, у нее шло туго. Она в вопросе материнства – женщина уникальная: я была желанным ребенком, родилась в срок, они хотели девочку – получили девочку, хотели спокойную – получилась спокойная (говорят, я в первый раз заплакала только после того, как мне исполнился год, когда взялась за горячую плойку), другими словами, я была очень удобная. И если другие родители радовались бы тому, что их ребенок получился таким непроблемным, то мои отнеслись к этому как к обычному факту, в их представлении мира все дети были такими. Отец и его по тем временам обеспеченные родственники позволили матери не работать, она и не работала. Считалось, что она сидит с ребенком, то есть со мной, хотя сидеть со мной не надо было: где меня оставляли утром, там вечером и находили. Говорят, баба Таня втихаря водила меня к специалистам проверить, не страдаю ли я задержкой в развитии или чем-то таким, но оказалось, что я вполне здорова и просто обладаю таким темпераментом. Думаю, что матери было скучно, потому что, когда мне исполнилось семь, она решила, что пора в этой жизни что-то менять, и начала с дочери. Именно тогда во мне стали искать какие-то таланты, но ни музыка, ни спорт, ни лошади меня не заинтересовали. Имелись вялые задатки в изобразительном искусстве, я неплохо рисовала цветы, но они увяли после того, как я полюбила чтение. Для этого занятия моя тухлая натура, как говорила мать, прекрасно подходила. Она оставила меня в покое с кучей книг и переключилась на себя. Она вдруг поняла, что ей интересно все, что связано с эзотерикой.

Именно в этот момент в нашей жизни появились астрологи, шаманы, экстрасенсы, тарологи, энерготерапевты, другие сомнительного рода занятий люди. Тогда-то мы и потеряли нашу Маргариту, я – как мать, отец – как жену. Потому что далее все, что я ни делала, было «типичным Водолеем», в отце как «в Стрельце» она вообще разочаровалась. Сильнее всего ее увлекала нумерология. Мать была не сильна в математике, но эту «науку» усвоила быстро. Всех своих знакомых и родственников она пересчитала на предмет совместимости с ней и, основываясь на полученных знаниях, начала зачистку круга общения. Формула для подсчетов была очень простая: следовало все цифры в дате рождения складывать до тех пор, пока не получалось простое число. Например, папа родился 1 декабря 1965 года, складываем 1+1+2+1+9+6+5=25, получившийся результат тоже суммируем, и получается, отец был «семеркой». «От таких, как он, всегда надо ждать подвоха, – говорила мать, – предадут не моргнув глазом». Но главная несовместимость было у матери с дочерью, то есть со мной. Мы, с ее слов, не совпадали ни по знаку зодиака, ни по году рождения. Мне кажется, она бы с радостью отдала меня бабке, но шаманка Роза сказала, что я – это урок для матери и если она его не пройдет, то в следующей жизни мы опять встретимся и опять будем мучить друг друга. Мать решила меня оставить, я, честно сказать, этому рада. Если вторые, третьи и прочие жизни существуют, то встречаться с ней еще раз я бы не хотела.

Кстати, именно мать сказала мне, что Павлик меня бросит. Я до последнего скрывала, что у меня кто-то появился, но однажды утром мать спросила: «Роза увидела рядом с тобой мужскую энергию – кого-то встретила?»

Бой с Розой я проиграла еще в четырнадцать, когда облила ее газировкой. Это был день рождения матери, шаманка, сидя напротив меня, долго смотрела, а потом заявила, что я мелкая душа, не прошедшая уроки прошлого, и в этой жизни ничего не добьюсь. Мать стала кивать и соглашаться, а я вдруг, сама того от себя не ожидая, взяла и вылила на голову Розе стакан газировки. Шаманка повернулась к матери и сказала: «Терпи, Маргарита, эта незрелая душа в своем процессе совершенствования выпьет из тебя все соки». Мать кивала и цокала языком. Так вот, дорогой дневник, если Роза что-то «видела», значит, то было правдой и не обсуждалось. В случае с «мужской энергией» около меня, я думаю, шаманка просто угадала, но я честно призналась, что уже полгода встречаюсь с Павликом. Мать тут же потребовала дату его рождения, а на следующее утро сообщила, что все это ненадолго: «Бросай, пока тебя не бросили». И тут мне хочется заплакать, потому что Павлик меня и правда бросил. И сделал это очень жестоко и некрасиво. Когда я выла у загса, мать и Роза молча переглядывались, ничего неожиданного для них не произошло. Мол, что предсказали, то и получили.

Запись 4

Дура

Дорогой дневник, терапия не помогает. Я по-прежнему живу, балансируя между желаниями убить или кого-то, или себя. Павел Дмитриевич сегодня утром сказал мне, что это все потому, что я зарылась в воспоминания, в которых мало приятных моментов, и надо бы вспомнить что-то хорошее, но я ему возразила. Сколько можно копаться в прошлом? Сдохнуть-то мне хочется сейчас. Как, вспоминая свою бедную на яркие эмоции жизнь, я смогу вытащить себя из того болота, в котором сижу сейчас по самые уши? Чтоб ты понимал, дорогой дневник, это все не фигура речи и не потому, что я какая-то ранимая натура, любящая поныть. Вовсе нет, я правда так убита горем и раздавлена, что честно не понимаю, для каких таких благих целей все еще просыпаюсь каждый день.

Утро я вообще ненавижу. Говорят, что люди в депрессии плохо спят, я же сплю как убитая, ложусь и отключаюсь прямо в тот момент, когда рыжие волосы касаются подушки в катышках, затем проходит секунда – и я просыпаюсь. Доброе утро, Варвара Эдуардовна, вы проспали десять часов. Вот хоть бы что-то приснилось ради приличия, чтобы как-то обозначить тот момент, что я спала. Мне как-то гланды вырезали, так вот – ощущения похожие. Помню, как я легла на операционный стол, анестезиолог со шрамом через все лицо склонился надо мной и сказал считать от десяти до одного. На восьмерке я отключилась на секунду и проснулась уже без гланд. Сейчас такая же ситуация, только просыпаюсь я без одного дня жизни. Затем час уходит на то, чтобы себя привести в чувство и начать хоть как-то проживать новый день. А еще меня жутко тошнит в душе, ударение в этом слове на «у», а можно и на «е», там меня тоже прилично выворачивает. После тошноты наступает истерика, и когда она утихает, я иду завтракать. У нас в отеле на редкость скучный и депрессивный завтрак, максимально безликая и серая еда. Только листья салата как-то выделяются на этом бледном фоне, все остальное и на вкус, и на вид как картон. Хоть бы яйца пожарили для яркости этого однородного ряда. Хотя, наверное, в моем состоянии я бы даже радугу на небе не рассмотрела, сказала бы: «Фу, что за черно-серая полоса».

Обо всем об этом я рассказала Павлу Дмитриевичу, и он предложил мне завести новые знакомства. Сказал, что выходить из скорлупы надо маленькими шагами, и дал задание поболтать с кем-то, хотя бы пару минут, чтобы отвлечься. Сказал, что начнем с малого. Ничего себе малое! Но, дорогой дневник, забегая вперед, скажу, что я с этим справилась. Я сегодня, можно сказать, перевыполнила план: я поговорила с двумя людьми.

Первым был официант из соседнего кафе. Я вижу его каждое утро, когда иду завтракать, поскольку террасу нашего отеля от террасы ресторана, в котором он работает, отделяют лишь три горшка с фикусами. До этих горшков стоит белая отельная мебель, далее начинается потертая деревянная ресторанная. Вообще этого паренька я давно заметила, он маленького роста, с короткими руками и сутулый, но в целом – приятный на вид, немного напоминает Надиного Игоря, но только тот томный и медленный, а этот очень энергичный и живой. Он приходит в ресторан раньше всех и начинает готовить помещение к открытию: подметает пол, расставляет стулья, натирает столы. И все это он делает в каком-то очень скрюченном виде: спина полусогнута, весь какой-то скукоженный – но зато скорость у него феноменальная, я не успеваю дожевать свой картонный завтрак, как он уже вдыхает жизнь в это пыльное заведение. После чего он поднимает ролл-ставни над баром, включает там свет и ждет клиентов, и как только появляется первый – он буквально на глазах превращается в другого человека. Официант как будто все это время экономит энергию, но в нужный момент отключает режим энергосбережения и делается совершенно другим. Даже ростом становится выше.

Начать исполнять задание Павла Дмитриевича было решено с этого официанта. Я поднялась в номер, снова приняла душ, снова высушила волосы, достала платье – тут должны звучать аплодисменты: до этого я несколько дней ходила в одних и тех же велосипедках и футболке. Далее я это платье погладила, а это я даже у себя в Москве не всегда делаю, нанесла на губы блеск, сбрызнула запястья пробником духов, надела балетки и пошла обратно на террасу. Зачем я все это описала? Затем, чтобы Павел Дмитриевич оценил, что я ответственно и очень серьезно подошла к выполнению его задания.

Я зашла в кафе, села недалеко от стола, за которым размещался официант. Когда не было посетителей, он пристраивался за столик у бара, включал телевизор, который висел под крышей террасы, и что-то смотрел. До этого дня я не могла знать что, так как экрана с отельной стороны не видно, но сейчас поняла, что он смотрит сериал. Официант внимательно, не отрываясь следил за происходящим. В телевизоре очень красивая героиня только что проснулась и нежно потягивалась в постели. Для только что проснувшейся женщины она имела на редкость пышные локоны и яркий макияж. Героиня кулачками терла глаза, зевала, прикрывая рот ладонью, и всячески давала зрителям понять, что, несмотря на идеальный внешний вид, действительно только что проснулась, честно-честно. Далее, как и положено, она встала и резко раздвинула шторы в разные стороны. Я закатила глаза. «Такой избитый штамп», – подумала я. Но кто я такая, чтобы судить эту неизвестную мне героиню. Официант мой весь вжался в кресло, согнулся подковой, и только лицо его было устремлено вверх. Короткие руки он сложил ладонью к ладони и зажал между коленей. Я подождала какое-то время, не решаясь его отвлекать. Началась реклама, он взял пульт, убавил звук, но взгляда не отводил. И в этот момент я вторглась в его жизнь своим: «Гуд монинг!» Он вздрогнул, оглянулся, и вдруг произошли метаморфозы, свидетельницей которых я неоднократно являлась. Буквально на моих глазах этот гадкий утенок расправился пусть не в прекрасного, но все же лебедя, глаза его заблестели, улыбка растянулась от уха до уха. «Да, мадам!» – произнес он на английском. И тут я поняла, что не придумала, о чем с ним говорить! Вот такая я дура. «Зря платье гладила», – отметила я, но потом собралась и поинтересовалась, делает ли он апельсиновый фреш. На это меня натолкнула большая ваза с апельсинами на стойке. Официант кивнул утвердительно и скрылся за баром. Я пересела за стол, который был ближе к телевизору, и через минуту «лебедь» поставил передо мной стакан сока и стакан со льдом. Я помнила, что надо продолжать разговор, пока не кончилась реклама.

– Как вас зовут? – Я себя слышала, как будто со стороны.

– Юсуф, мадам.

– Какое редкое и красивое имя, – голосом Сусанны из «Самой обаятельной и привлекательной» произнесла я. Никакой статистики относительно мужских турецких имен я, естественно, не изучала, но для короткого разговора фраза была подходящей.

– Вовсе нет, мадам, – тем же приятным ровным голосом ответил он.

– Просто раньше я никогда его не слышала, – сказала я, краснея.

Юсуф отодвинул стул и сел ко мне за стол.

– Просто вы в Турции совсем недавно и еще не успели обратить на это внимание. Если вы видите какого-то мужчину на улице, то с очень большой вероятностью его зовут или Юсуф, или Мехмет, или Мустафа. – Английский у него был прекрасный.

– Никогда об этом не знала, – искренне удивилась я.

– Вон тот парень напротив, – он указал на молодого мужчину, который выставлял пластмассовые манекены в блузках от «Гуччи», – тоже Юсуф. А вон тот, – его палец переместился левее, на парикмахера, который развешивал полотенца на сушилке перед входом, – Мехмет. А вот управляющий вашим отелем, – он кивнул подбородком на толстого человека, с трудом выбирающегося из маленькой машины, – его знаете как зовут?

– Мустафа? – робко предположила я.

– Да, мадам. Так что ничего интересного в моем имени нет. Но спасибо за комплимент. Вы иностранка, и для вас оно и правда должно звучать красиво.

– А что означает ваше имя? – не унималась я, хотя человек мне прямым текстом сказал, что это заведомо бесперспективная тема.

– Данный Богом или дар богов. – На этой фразе он на долю секунды посмотрел наверх, словно обращаясь к Всевышнему. – Моя мать родила меня поздно, вот и назвала Юсуфом, считает меня подарком небес.

– Так я не поняла, нравится вам ваше имя или нет? – Тут я уже действительно была заинтересована. – Раз в Турции столько мужчин, которых даровал их матерям Бог, и всех их зовут одинаково, то не потеряли ли они уважения к своему имени? Не стало ли быть подарком небес – обыденностью?

Он пожал плечами.

– Наверное, было бы здорово, если бы меня звали Бурак, – произнес он.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что всех известных у нас актеров зовут Бураками, – сказал Юсуф.

– И его? – Я показала на экран, там как раз закончилась реклама и возобновился сериал.

– Нет, это Керем Бюрсин. Он вам нравится?

Я честно ответила, что вижу его впервые. По поведению Юсуфа я поняла, что ему не терпится смотреть сериал, и сказала, что буду не против, если он включит звук. Официант сбегал за пультом, прибавил звук, и мы вместе погрузились в перипетии любовной драмы, которая разворачивалась на экране. В целом, даже без знания турецкого было понятно, что там творится, но Юсуф обрывочно переводил мне короткими фразами суть происходящего. «Это ее тетя», – говорил он, показывая на женщину, которая от силы на два года была старше главной героини. Или: «Это главный герой, он строгий и злой, но в душе добрый», – и так далее.

И вот так, дорогой дневник, я выполнила первое задание, а еще даже полдень не наступил, можно было идти ложиться в кровать и дальше помирать. Но это маленькое общение вдруг придало мне сил, и я решила прогуляться, тем более что в кафе стали заходить люди, в основном пожилые англичане, и Юсуфу стало уже и не до меня, и не до сериала.

Я вышла из кафе и отправилась в сторону моря – господи, какое же оно красивое. Я сделала несколько фотографий, чтобы отправить их Павлу Дмитриевичу, пусть знает, что я не потеряла способности видеть красоту вокруг.

Разговор номер два случился с русской туристкой, сын которой облил мои балетки растаявшим мороженым. Я стояла у аптеки и вспоминала, как сказать на английском «таблетки от вздутия живота» – картонные завтраки не прошли для моего пищеварения даром, – и тут мальчик лет пяти просто взял и бросил бумажный стаканчик с коричневой жижей к моим ногам, и их очень сильно забрызгало. Я не стану скрывать: я хотела его пнуть. И вообще не стесняюсь об этом писать, я считаю, что дети тоже бывают отвратительными людьми. Да простит меня моя коллега Эля, мать двух «мальчиков-зайчиков», и все остальные любящие матери. Ну почему детям должны сходить с рук их мерзкие поступки только потому, что они дети? Человек независимо от возраста обязан соображать, что он делает. Наверное, если я когда-то стану матерью, может начну думать иначе, но пока думаю именно так. Я посмотрела на ребенка злым взглядом и очень жестко сказала:

– Экскьюз ми…

И тут из аптеки выбежала мать, выглядела она еще хуже, чем я по утрам. В руках у нее был целлофановый пакетик, сквозь который я разглядела упаковку таблеток – название мне было неизвестно, но по изображению букетика трав на коробочке я поняла, что это успокоительное. Она схватила малыша и по-русски стала выговаривать ему, что убегать от матери нельзя и даже опасно. Я выставила правую ногу вперед и громко произнесла:

– Ваш сын испортил мне обувь.

И сын, и мать смотрели на коричневые пятна.

– Я прошу прощения, он в таком возрасте, что ему невозможно что-то объяснить, – сказала она, убирая грязные волосы за ухо.

– И сколько же ему?

Мне на самом деле было интересно, в каком возрасте дети вдруг «выходят из берегов» и начинают творить такое с чужой обувью.

– Огнеслав, скажи тете, сколько тебе лет?

Огнеслав! Что я хочу от человека, которого буквально прокляли с рождения. В эту минуту я простила ему всё.

– Пять, – пробубнил Огнеслав.

– Вы понимаете, я так устала и совершенно не могу выспаться, бессонница меня просто замучила, вот бы знать, как с ней справиться, – призналась женщина, глядя на пакетик с успокоительным.

– Все очень просто, – ответила я, – впадите в депрессию.

Она уставилась на меня удивленным взглядом, а через секунду произнесла:

– Дура, – и ушла, в одной руке держа руку Огнеслава, в другой – пакетик успокоительного, которое ей не поможет.

Вот так, дорогой дневник, я узнала, что я дура. Балетки я выбросила в урну около отеля и босиком ушла к себе в номер. Ощущать мусор ступнями было радостно, я уже и забыла, что это такое – ощущать…

Запись 5

Фетхие

Дорогой дневник, Павел Дмитриевич сообщил мне, что мы с ним какое-то время видеться не будем, он уезжает на очень важное мероприятие. А я, честно сказать, очень рада. У меня вообще есть подозрения, что никакой он не психолог. Например, сегодня на заднем фоне хихикала девушка, а сам он хоть и пил чай из большой чашки, но к концу сеанса от этого чая немного поплыл, называл меня Валей, а я его поправляла и говорила, что я Варя. Я думаю, что он просто ушел в загул – и правильно сделал. Слушать мое нытье – не самое приятное занятие, а ведь я, наверное, не одна у него такая. Кстати, он меня похвалил за проделанную домашнюю работу, поставил мне «твердое пять» за разговор с официантом и мамой мальчика со странным именем. Сказал, что вот так маленькими шажочками он поможет мне выйти из сложного состояния.

Следующая наша встреча состоится через пять дней, но чтобы я тут зря время не теряла, дал задание: навести порядок в квартире и в голове. Я спросила, как это понимать, но он сделал вид, что «завис», а потом просто захлопнул свой ноутбук. Квартиры у меня сейчас нет, хотя ее и в целом нет: в ту, где мы жили с Павликом, я возвратиться не могу, а жить опять с матерью… лучше уж под мостом в коробке из-под холодильника. Но прежде чем рассказать, как я справилась с заданием, я расскажу, где я. И кстати, не хочу давать спойлер, но вы, Павел Дмитриевич, и ты, дорогой дневник, узнаете такое сегодня! Держитесь!

Я в Фетхие, или, если произносить на манер местных, Фетие, «х» они проглатывают, примерно как я – «л». Город ну очень красивый, я бы даже сказала – это большая красивая деревня. Я тут четыре дня, а уже узнаю некоторых случайных прохожих.

Когда мы с Павликом планировали свадебное путешествие, то решили поехать в какой-то большой и шумный отель, в самый обычный all inclusive, но мать, которая подарила нам этот тур на свадьбу, сказала, что должна посоветоваться с Розой. И вот Роза и рассказала ей про Фетхие. У нее есть богатые клиентки, этакие дуры, которым делать нечего, они придумывают проблемы и потом с помощью шаманки их решают. Я уверена, что Роза – шарлатанка, у нее в багажнике машины есть буквально все что хочешь: от черепа волка до крови девственниц, куча всякого барахла в виде стеклянных шаров, свечей, карт, ножей, я даже как-то живого петуха там видела, уверена – он уже давно труп, пал жертвой каких-нибудь ее обрядов. Все эти старинные атрибуты, по ее словам, Роза собирала по всему миру. Но вот, например, ее хрустальный шар я сама видела в магазине фиксированных цен за триста рублей, но матери этого не сказала.

Есть у Розы одна клиентка – Виолетта, жена состоятельного ресторатора. У них в Фетхие вилла, и вот поехали они сюда, и муж вдруг пропал. Два дня его не было, а на третий день она вдруг забеспокоилась и пошла в полицию. Там с подобными «пропажами» сталкиваются в день по пятнадцать раз, и ей объяснили, что муж, скорей всего, в загуле, мол, море, пляж, туристки, сами понимаете. Но у Виолетты «сердце было не на месте». Муж плохо плавал, и сознание жены рисовало самые жуткие картины, в которых он утонул. Отчаявшись найти любимого, она позвонила Розе, чтобы та как-то «своими методами» просканировала, где может находиться пропавший. Роза честно старалась, но все время что-то мешало, потом она сказала, что так как они на море, то она физически не может просмотреть пространство и определить, куда пропал муж, потому что «море отражает ее поток», только на месте можно что-то сделать. Тогда было решено отправить Розу в Турцию первым же самолетом. Дальше мне мама рассказывала, что шаманка приехала на виллу, распустила свои длинные черные косы, достала гребень и стала их расчесывать и мычать. Мама, когда об этом говорила, вся покрылась мурашками. Шаманка смогла увидеть, что он живой, не утонул и надо искать его на лодке. А чтоб ты понимал, дорогой дневник, других вариантов тут и не было.

Фетхие – деревня, богатому человеку тот совсем делать нечего, но это отличное место для яхт, парусников и катамаранов. На всех этих яхтах, сотнями пришвартованных у берегов, людей обитает в три раза больше, чем во всем городе. Я уверена, что Роза, как только въехала в Фетхие, так сразу и поняла, какую версию ей надо из волос вычесать. Еще день они ходили с Виолеттой по набережной, пытаясь металлической рамкой определить, в каком направлении им двигаться, а к вечеру наткнулись на живого и невредимого мужа в супермаркете, где тот затаривался алкоголем. Он и правда зависал все это время с какими-то друзьями на яхте, мобильный утопил еще в первый день и был без связи, а жене-истеричке в ее телефоне показал сообщение, которое отправил в день отплытия, мол, уехал с друзьями, вернусь в пятницу. Но так как его жена читала только мессенджеры, а во вкладки с СМС не заходила никогда, и непрочитанными там были тысячи сообщений, то и эсэмэску от мужа она не видела.

Мать от этой истории была в восторге, я ее слышала миллион раз, в какой-то момент она стала менять содержание этой байки очень кардинально. Иногда Роза чесала косы над картой города, потом тыкала пальцем в дом и говорила, что он тут. И, по версии матери, ресторатор действительно находился там. Иногда она говорила, что Роза шла по пляжу, замирала на секунду, хваталась за сердце, указывала на яхту и хриплым голосом сообщала, что пропавший на ней – и, о чудо, он там и находился. В общем, сюжет истории менялся, но в конце шаманка всегда совершала чудо из чудес.

Розе тогда так понравилось жить на халяву в Фетхие, что, когда к ней обратились за советом относительно того, где нам с Павликом лучше провести медовый месяц, ее дар ясновидения указал именно сюда. В целом, я не против, город на самом деле красивый, я сегодня по нему гуляла и выбором Розы осталась довольна.

Теперь про задания Павла Дмитриевича. Он мне велел навести порядок в квартире и в голове. Лучше бы на голове, я бы тогда купила краску для волос и покрасилась в брюнетку или вовсе, как Бритни Спирс, подстриглась налысо. И то и другое было лучше нынешнего варианта.

Но начала я с номера. Повесила на ручку двери бумажку с просьбой не беспокоить. Первым делом я застелила кровать. Была мысль попросить чистое постельное белье и самой его поменять, но я ненавижу надевать пододеяльники, для меня это с самого детства большая мука. Так что я просто застелила кровать и бросила сверху узкую полоску ткани, которая в номере была в цвет штор. Затем я расставила скудное содержание своей косметички, а потом пришло время разобрать чемодан. Он как огромный гроб стоял в углу, из полуоткрытых створок торчали рукава, шлепки, край пляжной сумки. Я боялась его открывать еще и потому, что там таилась физическое воплощение моей боли.

Чемодан был куплен специально под свадебное путешествие, состоял он из двух глубоких половинок, одна фиксировала вещи широкими резинками, а вторая закрывалась клапаном на молнии. И именно под этой молнией скрывалось самое для меня страшное: вещи Павлика. Свадьба наша должна была состояться четырнадцатого числа, а пятнадцатого рано утром мы вылетали в свадебное путешествие. Мы планировали напиться, чтобы всю дорогу спать в самолете. Чемодан собрали тринадцатого утром, чтобы в свадебной суматохе ничего не забыть. Когда Павлик не приехал и свадьба отменилась… Господи, дай мне сил все это написать. Хотя можешь не давать, ты не обязан поддерживать тех, кто в тебя не верит. В общем, когда Павлик не приехал, я сутки пила и рыдала у Вики дома, именно тогда она решила, что мы полетим в путешествие вместе.

Вика – моя самая близкая подруга, мы с ней дружим с одиннадцатого класса. Моя мать ее очень не любит, после первой же встречи она «посчитала» одноклассницу и сказала, что та, как «типичная восьмерка», если судить по нумерологии, предаст меня в самый неожиданный момент. Тогда в загсе только Вика пришла мне на помощь. Благодаря ей я не сиганула в Москву-реку, которая протекала рядом. Мать и Роза, поджав губы, упивались тем, что в очередной раз не ошиблись в предсказании. Надя опаздывала, родня Павлика вся разом звонила ему, и он никому не отвечал, а Вика трясла меня и орала, чтобы я успокоилась. Помню, как она запихала меня в такси и увезла к себе. Слава богу, я была не в свадебном платье-торте, иначе это выглядело бы совсем смешно.

Мы с Павликом решили, что свадьбу устроим скромную и «современную» – это его слово. Он ни в какую не хотел строгого костюма и пышного платья. Сошлись на джинсах и пиджаке для него и белом брючном костюме для меня. Мы планировали расписаться и отправиться в ресторан, пить и танцевать всю ночь, а утром уехать в Шереметьево. Я тогда и правда всю ночь пила, только не с мужем, а с Викой. И когда пришло сообщение о том, что регистрация на рейс открыта, мы вспомнили про тур, и Вика решила лететь со мной. Но перебить имя в путевке нам отказались, и в итоге я тут одна. Вот если бы я не пила в ту ночь столько, наверное, я бы и не полетела, но в день отлета от стресса, голода и алкоголя я совсем не соображала. Помню, что проходила границу с большой шляпой в руках, помню, что садилась в самолет уже без этой шляпы, а далее ты все знаешь, дорогой дневник. Разве что добавлю, что, когда вечером меня посетила мысль утопиться в Эгейском море, я вспомнила про подарок Нади в виде курса встреч с психологом и написала ему.

В чемодане, прикрытые серой тряпкой на молнии, скрывались вещи Павлика, и раз Павел Дмитриевич дал мне задание навести порядок в голове и в квартире, то я должна это исполнить. Кстати, забавно, что человека, бросившего меня в пучину депрессии, и человека, который меня оттуда пытается вытащить, зовут одинаково. Все Павлики со странностями. Я распахнула чемодан, охапкой вытащила свои вещи, разложила и развесила их в шкафу, а затем набрала воздуха в легкие и одним махом расстегнула молнию, словно пластырь оторвала, так это было больно. В нос ударил запах несостоявшегося мужа. Сверху лежали плавки, зеленые с улыбающимися акулами, несколько джинсовых шорт, аккуратно сложенные футболки и худи с надписью «ПЗДЦ». Я посидела какое-то время над вещами, а потом решила, что пусть тот самый порядок в голове в моем случае будет избавлением от шмоток Павлика и от всего, что о нем напоминает. Хорошо, что я отказалась от татуировки с первой буквой его имени у себя на запястье. У него была идея набить себе «В», а мне «П». Сейчас бы я ее, наверное, зубами выдрала вместе с кожей.

Я решила напоследок поддаться бабской сентиментальности, погрустить две минутки, а потом все это сжечь к чертовой матери. Я достала толстовку с надписью, натянула на себя. Она была мне велика, рукава свисали почти до колен, я натянула капюшон, обняла сама себя и глубоко вдохнула запах Паши. Это была смесь сигарет, дезодоранта и туалетной воды Boss bottled, которую я подарила ему на день рождения. Как же вкусно все это пахло… В носу защекотало, и я поняла, что могу разрыдаться. Я запустила руки в карман-кенгурятник и нащупала там какой-то сверток, достала находку. Это была свернутая в квадрат фотография. Я ее аккуратно развернула, на ней оказались молодой Павлик и какая-то незнакомая мне девушка. Он был в костюме, а она – в свадебном платье, все это на фоне пошлой арки с искусственными цветами. Я, дорогой дневник, честно тебе скажу: какими-то непонятными усилиями в тот момент удерживала свое сердце, оно билось в груди, как упавшая в кипяток белка. Я перевернула фотографию и прочитала: «Паша, я никогда не поверю, что ты смог вычеркнуть меня из своей жизни. То, что между нами, – это навсегда! Позвони мне. Люблю. Алина».

Мне словно выстрелили в лоб, я села на кровать и долго смотрела на себя в зеркале напротив. Спустя какое-то время, не стягивая с себя этот «ПЗДЦ», более того – находясь в нем не только физически, но еще и эмоционально, я начала как сумасшедшая рыться в карманах Павлика, но нашла только пустую пачку от сигарет, фантики от жвачки и скомканную пятитысячную купюру.

Фотографию я положила в книгу, которая лежала на тумбочке. А все остальное сгребла в пакет – в нем обычно отелю выдают вещи для стирки – и пошла со всем этим в сторону пляжа. Я решила, что первым делом сожгу все барахло, а уже потом буду думать, что делать со всем остальным. По дороге я зашла в супермаркет, купила бутылку вина с завинчивающейся крышкой, зажигалку и жидкость для розжига. Слава богу, в Турции любят жарить на углях и все возможные приспособления для этого продаются буквально на каждом углу. На берегу я выбрала место, где было меньше всего купающихся, открыла вино и стала пить. Это был первый алкоголь после неудавшейся свадьбы, недолго длилась моя трезвая жизнь.

План был следующий: я хотела захмелеть, чтобы максимально прочувствовать момент. Мне для восприятия чего-то важного всегда требовался бокальчик-другой. Например, если спектакль мне не нравился, то в антракте я опрокидывала бокал шампанского, и пьеса становилась интереснее. На балет и оперу я без предварительного согрева души вообще не заходила, не то чтобы я была невежда или алкоголичка, просто алкоголь и в самом деле делал мои чувства острее. И поскольку сегодня намечалась лебединая песня наших отношений, то и кондиция требовалась соответствующая. Я вытряхнула вещи горкой на гальку, подтолкнула ногой, плеснула розжиг и поднесла зажигалку. Первыми загорелись шорты с акулами, которые Павлик купил для нашего медового месяца, их улыбки плавились и стекали вниз. Я ожидала, что пламя будет сильнее, и, чтобы все полыхало так, как рисовало мое воображение, потянула на себя фиксатор на пробке бутылочки с розжигом, направила ее на пламя и нажала что есть силы, струя рванула в костер. А дальше случилось то, чего я ну совсем не ожидала: огонь устремился по жидкости вверх, и бутылка, дорогой дневник, взорвалась у меня в руке!

Я пишу эти строки, сидя в больнице. У меня ожог правой руки, челка, которая образовалась благодаря тому, что волосы обгорели, но, слава богу, я жива и почти здорова. Эта толстовка с надписью «ПЗДЦ» спасла меня от более кошмарных последствий взрыва. Правда, теперь у меня нет одной брови и, кажется, проблемы с полицией. Прекращаю писать, меня зовет медсестра, дорогой дневник. Я пошла показывать свои раны. Мероприятия по похоронам воспоминаний о Павлике обернулись шрамами от ожогов, которые теперь до самой смерти будут напоминать мне о нем. Хорошо, что смерть скоро. От стыда я планирую «откинуть коньки» прямо на осмотре у доктора. Гудбай.

Запись 6

Тамам

Дорогой дневник, сегодня впервые за много дней я проснулась в прекрасном настроении. Я, как та героиня из сериала, нежно потянулась, даже пыталась, как она, потереть глаза кулачками, но вспомнила, что правая рука у меня забинтована, поэтому потерла всего один глаз. Потом, так же как она, встала перед окном и резким движением раздвинула шторы. И даже вид из окна мне сегодня понравился, несмотря на то что выходят мои окна на заброшенный отель, который хоть и выглядит достаточно новым, но не работает. Я почему-то сравнила себя с ним. Во мне, как и в здании напротив, выбиты все окна и гуляет сквозняк; в отеле гадили бездомные собаки, а у меня в душе нагадил бывший. Затем я посмотрела на свою руку, поднесла ее к носу – она пахла мазью. Я сжала кулак и почувствовала боль, которая почему-то доставила мне удовольствие. До этого у меня была израненная душа, а теперь часть тела, и чем больнее становилось обожженным местам, тем легче мне становилось ментально. Одна боль вытесняла другую. Потом я подошла к зеркалу. Все было не так плохо, как я ожидала. Одна бровь действительно подгорела, но все же осталась, а вот волосы выглядели неважно. Вспышка пламени и правда наградила меня челкой, на которую я не могла решиться много лет, она была кривая, косая, и с ней определенно требовалось что-то делать. В таком виде ходить по улицам теперь нельзя, тем более сейчас. Павел Дмитриевич спросит меня: а что же такого произошло, что заставило вас, дорогая Варвара, задуматься о том, как вы выглядите? Я вам отвечу: причина в докторе, который меня принимал после взрыва.

Расскажу немного о событиях, последовавших сразу после того, как я неудачно сожгла вещи Павлика. Оказалось, что жидкость для розжига категорически нельзя лить на открытое пламя, как это сделала я. Огонь по струе добрался до бутылки, и она взорвалась. Видимо, я успела ее вовремя отбросить, потому что если бы взрыв произошел в руке, то, наверное, я бы пострадала сильнее. Помню, что пламя перекинулось на правый рукав. Это увидели многие, но на помощь прибежал только парень, который совершал пробежку по набережной. Он стащил с меня худи и отвел в сторону от горевшей кучи вещей. Говорят, я плакала и хохотала одновременно. Бегун очень быстро довел меня до стоянки такси и вместе со мной доехал до больницы. Ужасно пахло палеными волосами, он все время повторял: «Не теряйте сознания», – хотя я и не планировала. От шока и адреналина я была готова вместе с ним бежать хоть до пляжа Олюдениз, что в соседнем поселке, так сильно во мне пульсировала кровь. Говорил он на английском, и, кажется, звали его Мартин, хотя, может, я это и придумала. Только в больнице я пришла в себя и успокоилась. Первый осмотр показал, что обгорела я не так сильно. Мне велели ждать доктора. Мартин к тому времени уже ушел.

Доктор, который осматривал мою руку, может исцелять одним своим видом. До чего же он был красив. Когда он вошел, я даже не сразу поняла, что это тот самый травматолог, которого мы все ждали. И знаешь, что самое интересное, дорогой дневник? Его зовут Бурак! Я помню, как сказала, что Бураками в Турции обычно зовутся актеры, он рассмеялся и ответил, что лишен начисто актерских талантов. Его английский был так идеален, что я понимала не всё. Он осмотрел мою руку, сказал, что хорошо, что пламя затушили сразу и кожа не пострадала. Мне повезло отделаться ожогами, которые, скорей всего, шрамов не оставят. Доктор покрыл мою руку какой-то прохладной пеной, боль моментально утихла, а кожа похолодела, затем наложил повязку и выдал пластинку обезболивающих таблеток, сказал принять перед сном и потом всякий раз, как заболит. А затем попросил прийти на осмотр через два дня. Дальше мне выписали счет за услуги, и вот тут я точно чуть не потеряла сознание. Я тут же возненавидела того бегуна, который мог бы и мимо пробежать, а руку я бы и сама потушила. Теперь благодаря этому порыву доброты и участия я держала в руках счет на две тысячи долларов. Это стоимость моей путевки, черт побери. Девушка за стойкой посмотрела на меня, в ее больших глазах читалось сочувствие.

– Мадам, как вы предпочитаете рассчитаться?

«Натурой с доктором Бураком, если можно», – хотела сказать я, но вслух произнесла, что, наверное, карточкой. Она протянула мне терминал, а я протянула ей карту, затем послышался треск и звук рвущейся бумаги, и вот мне выдали чек. А следом прилетело СМС о том, что на моем счете осталось двадцать тысяч рублей. Я бедна. Правда, оставались еще пять тысяч, которые я нашла у Павлика. Хорошо, что я их не сожгла. Кажется, зря мама не захотела покупать нам «все включено». Оставшиеся дни «медового месяца» я должна теперь жить очень экономно. Видимо лицо у меня было очень грустное, девушка вышла из-за стойки, налила воды в бумажный стаканчик и на ломаном английском объяснила, что если у меня есть страховка, то компания возместит мне все расходы.

– У вас ведь есть страховка, мадам?

Я зачем-то обняла ее, а потом молча ушла из больницы.

А еще сегодня утром звонила мать.

– Варя, как твои дела?

– Все хорошо, мама. Зачем ты мне звонишь? – Мать и в самом деле редко мне звонила.

– Мне приснился дурной сон, в нем бабка Таня ругала меня за то, что я отвратительная мать, представляешь? – Мама была возмущена до глубины души. Они с бабкой никогда не ладили, и после ее смерти мать, должно быть, выдохнула, но Татьяна Ивановна имела наглость явиться во сне.

– И ты решила мне из-за этого позвонить?

– Нет, сначала я позвонила Розе. – Мать взяла паузу, ожидая, что я начну язвить, но я молчала. – Так вот, я позвонила Розе, мы долго расшифровывали сон и…

– Ты звонила своей шаманке, чтобы расшифровать сон, в котором твоя свекровь говорит, что ты плохая мать? При этом у тебя только один ребенок – я.

– Все верно, но не все так однозначно. Я думала, там был какой-то тайный смысл, все же твоя бабка была не таким простым человеком.

– В этом вопросе, я думаю, она что говорила, то и имела в виду.

– Ты считаешь, я плохая мать? – Ее голос стал ледяным – значит, сейчас начнется лекция про несовместимость наших душ.

– Так считает призрак бабы Тани, а не я.

– А как ты думаешь? Скажи! Как ты думаешь, Варвара? – Она, кажется, разозлилась.

– А ты спроси у Розы, потому что конкретно в этом случае все как раз очень неоднозначно.

В этот момент в дверь моего номера постучали, я открыла и увидела в коридоре сотрудницу отеля и рядом с ней полицейского.

– Мама, ко мне пришла полиция, я должна прервать разговор.

– Поли-и…

Тут я нажала на отбой. Пусть мучается в догадках.

Вот что за люди в Турции живут: один в больницу тащит, когда на то нет повода, и разоряет меня на две тысячи долларов, другие в полицию звонят. Оказалась, что, после того как я ушла, персонал больницы оповестил о случившемся полицию и дал им мой адрес, и вот страж порядка стоял у меня на пороге. Я, как вежливая хозяйка, жестом забинтованной руки пригласила всех войти в номер. Было видно, что сотруднице отеля очень неловко. Эту милую женщину я учила говорить по-русски «доброе утро», она меня просила об этом в первый день на завтраке. Полицейский был маленький, толстый и с усами. Он сказал, что разжигать огонь на пляже строго запрещено. Говорил он на турецком, сотрудница отеля переводила. «Так вот почему там никто не жарит шашлыки», – сказала я. Дама перевела, полицейский кивнул. Меня этот факт и правда удивлял: на каждом углу от отеля до пляжа торговали грилями всех видов и размеров, но я нигде не видела, чтобы кто-то ими пользовался. Я подумала, что, если меня сейчас оштрафуют, мне нечем расплачиваться. Надо было как-то выкручиваться. Я встала, поправила обожженную челку и начала свой рассказ.

Я никогда не обладала актерским талантом, в детстве читала стихи так, словно это инструкция к таблеткам, но именно тут меня прорвало. Я говорила и говорила. И про свадьбу, и про Павла Дмитриевича, показала в заметках телефона свой дневник, трясла обгоревшей рукой. Сотрудница отеля переводила, она размахивала руками, выпучивала глаза, хваталась за горло, переводя мою фразу про то, как меня душили слезы. Полицейский сидел на кровати между мной и сотрудницей и, как сова, крутил своей круглой головой. Я показывала на чемодан, на жвачку, пачку от сигарет и пятитысячную купюру, а в финале достала фотографию из книги и протянула ему. Сотрудница замерла, в ужасе глядя на изображение. Полицейский требовал перевода финала истории, но дама потеряла дар речи, однако вскоре пришла в себя и короткой эмоциональной фразой перевела, кто на фотографии. Полицейский был впечатлен и сказал: «Эвет», – наверное, это означало «да ну нафиг».

Далее они принялись спорить. Сотрудница показывала на меня рукой и на турецком что-то говорила, он тряс папкой и какими-то бумагами. Я стояла с фотографией и не понимала, как мне реагировать. Чисто теоретически я могла бы попробовать разрыдаться, но боялась все испортить. Наконец полицейский поднял ладонь кверху, давая понять, что разговор окончен, и произнес:

– Тамам.

– Тамам, – ответила ему девушка.

– Тамам, – неуверенно повторила я.

Оказалось, моя история их впечатлила. Как человек полицейский меня понимал, но как страж закона – должен был принять меры. На что сотрудница отеля стала ему говорить, что меня нужно простить, иначе зачем им Бог дал такие большие сердца. Так она мне потом рассказала. В итоге она победила, и он ушел, а «тамам» по-турецки означало «ладно, хорошо». Позже я узнала, что это слово добавляют почти всегда и везде, более того, вспомнила, что слышала его повсеместно, просто значения не придавала.

Вот так, дорогой дневник, я смогла избежать штрафа. Все эти события настолько меня встряхнули, что, кажется, было уже не до депрессии. Я понимала, что, наверное, мне надо разобраться с этой Алиной, которая отправила послание Павлику. Но конкретно сейчас мне почему-то захотелось просто прогуляться вдоль берега, полюбоваться закатом и ни о чем не думать. Тамам.

Запись 7

Женщина-овца

Дорогой дневник, я знаменитость. Самая настоящая. Никогда у меня не было желания стать хоть сколько-то известной. Даже на сайте книжного магазина, где я работала, во вкладке «наши люди» я единственная, у кого нет фотографии, – вот насколько я не хотела быть знаменитой. Но у жизни свои взгляды на все наши хотелки, и волею судеб я – звезда.

С чего все началось.

Я спустилась утром на завтрак, там была все та же безликая еда. Я уже, даже не задумываясь, накидала в тарелку сыра, ветчины, зелени, хлеба и масла, потом вспомнила, что я без денег и непонятно, когда буду есть в следующий раз, – и удвоила все продукты на тарелке, снова пройдясь вдоль столов. Дополнила это комбо яблоком. Сотрудница отеля, которая до этого спасла меня от штрафа, на прекрасном русском сказала «доброе утро», я любезно кивнула. Но вместо того чтобы переключиться на других посетителей, она не сводила с меня глаз. Тут я должна пояснить, почему и ресепшен, и завтрак в одном месте: я живу в очень маленьком отеле. Ресепшен у нас сразу при входе, слева от него две девушки накрывают по утрам стол с закусками, а справа, напротив лестницы, – лифт на этажи. Все в одном месте. Зала для завтраков нет, все едят на уличной террасе, той самой, которая граничит с баром, где трудится Юсуф. Так вот, сотрудница отеля – позже я узнала, что зовут ее Зейнеп, – как-то неуверенно позвала меня к себе. Я подошла к ней вместе с тарелкой.

– Мадам, случилось кое-что, о чем вы должны знать, – шепотом произнесла Зейнеп. Девушки, которые накрывали завтрак в отеле, переглянулись и засмеялись.

– И что же? – спросила я.

– Мадам, вы только не пугайтесь, но сегодня про вас говорят все!

Я положила в рот половинку грецкого ореха и стала нервно жевать.

– Помните, позавчера вы на пляже устроили кое-что?

Я покосилась на забинтованную руку, давая понять, что такое не забывается.

– Так вот. Это попало на видео. Кто-то снял, как вы горите, и выложил в интернет. – Тут она постучала острым ногтем по экрану своего смартфона.

Я поставила тарелку и здоровой рукой закрыла лицо. Теперь я всеобщее посмешище, видео увидит Павлик и поймет, что не зря он меня бросил, а еще ролик посмотрит моя мама и скажет, что Роза была права – я запрограммирована на саморазрушение.

– Я могу это увидеть? – Депрессия снова пришла в мою голову, села там на диван и положила ноги на журнальный столик.

– Да, мадам, но только давайте отойдем. – Зейнеп взяла телефон и пошла в сторону лестницы, которая была напротив лифта, там мы сели на ступени, она открыла ссылку в ватсапе, и я увидела себя.

На видео я сижу спиной к камере, на голове капюшон, пью вино, передо мной куча вещей, затем я обливаю все это жидкостью и поджигаю. Лицо по-прежнему скрыто. Вещи плохо горят, огня даже на видео не видно, я делаю еще один глоток из бутылки. Тут Зейнеп поднимает на меня глаза и шепотом говорит:

– Хорошее вино, мадам, дорогое.

Мы опять опускаем взгляд к экрану. Там я берусь за бутылку жидкости для розжига и устремляю струю на кучу с вещами Павлика, струя вспыхивает, бутылка тоже, я ее отбрасываю. И в этот момент происходят две вещи: жидкость взрывается, а я ору каким-то нечеловеческим голосом. Я вздрогнула. Этот вопль эхом разлетелся по этажам, девушки-буфетчицы опять прыснули от смеха. Видео на этом заканчивается. Лицом в кадр я так и не повернулась. Зейнеп положила мне руку на спину и, утешая, стала гладить.

– Не переживайте, мадам. Поговорят и успокоятся. – По взгляду было понятно, что она очень за меня переживала.

– Но ведь из видео же непонятно, что это я? – спросила я.

– Да, мадам, непонятно, это хорошо. Но…

– Что «но»? Все как-то узнали, что это я? – Депрессия в моей голове уже ликовала и радовалась, что наконец-то она сможет меня добить.

– Не-е-е-е-е-ет, – растянула Зейнеп. – Но над вами все смеются, вас называют, – тут она опять перешла на шепот, – koyun kadin – женщиной-овцой.

– Почему овцой?

Она еще раз запустила видео за две секунды от конца, там, где я ору. Вопль опять гулким эхом разлетелся по этажам, а твари-буфетчицы уже ржали в голос. Я действительно орала, как раненая овца.

Но на этом все не закончилось, дорогой дневник. Иногда после завтрака я хожу к парку на берегу. Дорога к нему идет мимо домов местных жителей, и на балконе одного из них, на первом этаже, пожилая женщина все время смотрит телевизор. Ни разу не было, чтобы он оказался выключен; по тому, что было на ее экране, я понимала, какая нынче информационная повестка дня. Брэда Питта показывали в тот день, когда эта гадина Анджелина пыталась подать на него в суд. Оттуда же я узнала про очередные беспорядки во Франции. А вот конкретно сегодня я увидела там себя в выпуске новостей. Я шла, никого не трогала, а эта бабка смотрела на балконе телевизор, где диктор что-то рассказывал, а потом в кадре появилась я, и в конце раздался мой крик. Старуха громко захохотала. Затем на экране опять появился смеющийся ведущий и заговорил на турецком. Из следующего за этим сюжета я узнала, что видео разошлось на мемы. Кто-то сделал из моего вопля песню, кто-то вставил в конце перепуганную овцу и так далее. Бабка повернулась ко мне, вытирая слезы от смеха, а я надела очки и побежала, как будто она могла меня узнать. Я была знаменита, но неузнаваема, как уличный художник Бэнкси.

Бежала я недолго, легкая атлетика не являлась моей сильной стороной. Там, где дорога опять поворачивала к пляжу, находился заброшенный участок с зарослями какой-то травы выше меня, наверное, на метр, я свернула туда, и меня внезапно стало тошнить. Я уперлась руками в колени, согнулась пополам и изрыгала из себя и завтрак, и боль. Сопровождалось это опять какими-то жуткими звуками из моей гортани, как будто из меня выходил демон. После того как все закончилось, стало легче. Я достала из сумочки зеркало: вены на лбу надулись, глаза были красными, на подбородке висела слюна, из носа текло. Идти в таком виде туда, где люди счастливо загорают и купаются, я не хотела и решила направиться вглубь участка. Между высокими зарослями была видна тропинка. Я шла по ней и надеялась, что тут скрывается какой-то неизвестный науке монстр, наподобие краба, с длинными острыми конечностями, которые проткнут меня насквозь, навсегда лишив этих мук повседневности, но увы, никого, кроме кур, там не оказалось.

Дорожка привела меня на берег речушки, впадающей в море. Наверное, этот участок принадлежал какому-то гордому и нежадному турку, который категорически отказался продавать его под застройку, потому что вокруг были или дорогие виллы, или отели. Там, где заканчивалась высокая растительность, стоял развалившийся домик, а рядом с ним – старое дерево, увешанное огромными красными гранатами, некоторые из них уже лопнули, обнажив бордовую мякоть. Я сорвала один, залезла в лодку, которая стояла на берегу, и начала есть. Бусины граната лопались во рту от малейшего движения языком. Я хрустела косточками и думала о том, что со мной приключилось за последние два дня, а поделиться этим мне было не с кем.

Сидя в этой дырявой лодке на берегу вонючей речки, я была исключительно одинока. И дело тут даже не в том, что меня бросил жених, а в том, что мне некому было ни написать, ни позвонить. За все это время только мать проявила ко мне интерес, и то по совету шаманки после претензий покойной бабки. Ценность всех так называемых друзей в моей голове обнулилась. О том, что со мной случилось в загсе, знали большинство моих знакомых, но почему-то никто за все это время не удосужился поинтересоваться мной. Надя, как я думаю, вообще старалась забыть и меня, и Павла Дмитриевича, возвращая свою жизнь после стремительных перемен в прежнее русло. А вот Вика, которая рвалась со мной в этот «медовый» месяц, могла бы и поинтересоваться моими делами. Я достала телефон и надиктовала следующее сообщение, расшифровываю дословно: «Ну и какими такими важными делами ты занята, что не нашла времени написать мне? Ты вообще мне подруга или как? Если даже в такой ситуации тебе на меня пофиг, то тогда давай перестанем дружить». Я нажала «отправить», и сообщение со звуком «вжух» улетело к моей теперь уже, наверное, бывшей подруге. Отвечала Вика всегда не сразу, так что скоро сообщения от нее я не ждала. У меня возникли мысли удалить аудио, пока не поздно. Но я этого не сделала. Я занимаюсь с психологом, а значит, я должна быть решительной, взять жизнь в свои руки и нести ответственность за то, что делаю.

И тут я, дорогой дневник, задумалась о дружбе в целом. Я искренне считаю, что большая дружба – это как большая любовь. Она или может случиться в твоей жизни, или нет, более того, если она появилась, значит, над ней надо работать, чтобы дружеские отношения не угасали. Как вместо любви бывает влюбленность, так и вместо дружбы бывает приятельство. Наверное, все, кого я знаю, на самом деле являлись моими приятелями, и они не обязаны тратить свое время на то, чтобы интересоваться, каким таким странным образом я все еще не покончила собой. Заляпанная соком граната, я пошла домой, отметив, что нашла отличное место, где можно посидеть в одиночестве.

Позже, в тот же день, я стирала в раковине свое нижнее белье, когда в номере зазвонил телефон. Я даже не сразу поняла, где он находится, потому что, честно сказать, ни разу не обращала на него внимания. Он, как ни странно, стоял на тумбочке около кровати, но с той стороны, где я никогда не бывала. Я подняла трубку.

– Мадам, альё, это Зейнеп. – В Турции очень смешно поизносят «алло», и я каждый раз улыбаюсь.

– Да, Зейнеп, что-то случилось? – осторожно спросила я. Может, теперь меня арестуют за то, что я стащила гранат из чужого сада?

– К вам тут пришли. Не могли бы вы спуститься? – В голосе был сплошной позитив.

– Я никого не жду, – растерянно сказала я.

– Это ваш друг, мадам, спускайтесь.

– Нет, – сказала я и положила трубку.

Внутри меня опять начинала нарастать истерика, никаких неожиданностей – ни хороших, ни плохих – я сейчас не хотела. Вода капала с мокрых трусов, зажатых в кулаке, прямо на пол. У меня совершенно точно не было друзей в Турции, да и в принципе у меня их нет, как мы сегодня выяснили. Но телефон зазвонил снова.

– Альё, – сказала я, передразнивая Зейнеп.

– Мадам, спуститесь, очень прошу.

Я натянула мятую футболку, шорты и спустилась на первый этаж. За столиком на террасе мне махала рукой Зейнеп, я бросила взгляд на стойку ресепшена – за ней виднелся угрюмый портье, который, видимо, сменил ее и заступил в ночную смену. Рядом с назойливой сотрудницей отеля сидел неизвестный мне молодой человек: высокий, с кудрявыми светлыми волосами. «Швед, наверное», – проскользнуло в моей голове. Я встала около стола и вопросительно посмотрела на Зейнеп и незнакомца. Она показала на стул рукой. Я покорно села и обратилась к незнакомцу.

– Что вам от меня нужно? – прозвучало грубо, но это меня мало заботило.

«Швед» растерялся и посмотрел на Зейнеп.

– Мадам, вы разве не помните его? – Она была удивлена, словно рядом со мной сидел Том Круз.

Я отрицательно кивнула.

– Я Мартин. Я спасал вас на днях от огня, – улыбнулся он и протянул мне руку.

– Так вот кому я обязана тем, что ем раз в день и вообще не знаю, как доживу оставшиеся дни отпуска! – процедила я, не пожав руки.

Он удивленно посмотрел на Зейнеп, но та растерянно пожала плечами.

– Счет за услуги больницы составил две тысячи долларов, – сказала я, растягивая слова, чтобы все поняли.

– Вах… – выдохнула Зейнеп. – И вы заплатили, мадам?

– А как я могла не заплатить? – удивилась я.

– Мадам, надо было торговаться! Это же Турция, у нас нет таких дорогих услуг. – Она кивала, давая понять, что я дурочка.

– Но ведь я была не на рынке, а в больнице! – возмутилась я. – Мне даже бумагу выдали.

– Ох, мадам, мадам, – вздыхала моя отельная подруга.

– Но разве у вас нет страховки? – вдруг выдал Мартин. – Ведь она должна была все покрыть.

– Я не знаю, завтра буду звонить в страховую компанию. Так зачем вы пришли?

Мартин рассказал, что очень за меня переживал и даже несколько раз звонил в больницу, чтобы узнать, как я, но там сказали, что на перевязку я не пришла. И только сейчас я вспомнила, что должна была показать руку врачу сегодня.

– Они согласились дать ваш адрес, только когда я объяснил, кто я. Заходил к вам днем, но ваша подруга, – тут он посмотрел на Зейнеп, – сказала, что вы куда-то ушли.

Я хотела сообщить, что, наверное, меня в это время выворачивало в камышах, но не стала. Все же передо мной сидел мой спаситель, и надо сказать – очень красивый. Позже я анализировала эту встречу на террасе и поняла, что в день нашего так называемого знакомства я была в огне, агонии и шоке, а он – в спортивной форме, в кепке и солнцезащитных очках. Странно, что я не запомнила, что он два метра ростом.

– Завтра я ухожу в поход по Ликийской тропе и перед этим хотел с вами увидеться, узнать, как ваши дела. Может быть, мы все выпьем пива? – вдруг спросил он.

– Только если вы угощаете, – сказала я. – Благодаря вам и турецкой медицине я теперь бедная.

Мартин встал и пошел в сторону бара, где за стойкой улыбался Юсуф. Зейнеп повернулась ко мне:

– Мадам, будьте с ним приветливее, все же он вас так долго искал, ведь в больнице не с первого раза дали ему ваш адрес.

– Хорошо, и зови меня Варвара или Варя, «мадам» мне не нравится.

Зейнеп заулыбалась, ей явно польстила моя просьба. Я присмотрелась к ней еще раз. Без униформы она была более расслабленная и менее формальная, глаза ее все время улыбались, даже когда лицо оставалось спокойно. Таких, как она, я обычно называю «энджелами». Главный их талант – своим присутствием делать мир лучше. Я не разбиралась людях, но, глядя на Зейнеп, понимала, что она совершенно не способна на злобу. Обычно у таких, как она, столько доброты и тепла, что это сказывается и на их внешности. Зейнеп, например, далеко не красавица, но оторвать взгляд от нее было сложно.

– Что-то не так, Вария? – спросила она, заметив, что я на нее пялюсь.

Я помотала головой и улыбнулась. В этот момент Мартин поставил на стол три бутылки открытого пива «Эфес».

– Вон тот парень, – показал он на Юсуфа, – передал вам привет.

Зейнеп расцвела и замахала официанту, он в ответ помахал ей из-за бара своей короткой рукой. «И он, кстати, тоже из той же категории, что и Зейнеп, – подумала я, – энджел».

Понимая, что разговор надо как-то продолжать, я поинтересовалась у Мартина, что такое Ликийская тропа. Он, не вдаваясь в подробности, рассказал, что одна британка так полюбила эти места, что решила все достопримечательности Средиземноморского побережья Турции объединить одной тропой. Протяженность ее – 540 км, начинается она в Олюденизе, что по соседству, а заканчивается в районе Анталии. Для того, чтобы пройти ее полностью, потребуется примерно месяц, но сойти можно в любой момент.

– Любопытно, – кивнула я. – Значит вы будете месяц идти куда-то пешком?

Мартин покачал кудрявой головой.

– Увы, мне придется вернуться Ливерпуль, работа… – вздохнул он.

– А кем вы работаете? – поинтересовалась Зейнеп.

– Я спортивный врач, – улыбнулся он. – Если вы хотите, я могу перевязать вам руку, у меня есть диплом по терапии.

– Нет уж, спасибо. – Я сделала глоток пива и произнесла: – А меня жених бросил перед свадьбой, и в медовый месяц пришлось полететь сюда одной. У меня депрессия и ненависть ко всему, но конкретно вам я очень признательна за заботу обо мне. – Экран моего телефона загорелся, это было аудиосообщение от Вики.

Зейнеп смотрела разинув рот.

– Так вот почему мистер Павел Лучников не прилетел. – Видимо, она изучила наш ваучер.

– Именно потому. Вам, Мартин, я желаю хорошего похода, и берегите себя. Тебе, Зейнеп, отличного вечера. Я пошла достирывать трусы.

На этом я встала и быстрым шагом ушла в отель. В лифте я начала задыхаться. Вероятнее всего, это была паническая атака, первые предпосылки которой начались еще за столом. Меня радовало, что я смогла вовремя убежать. Я распахнула дверь и, мокрая от холодного пота, упала на кровать. Номер кружился, мир рушился, я задыхалась, но через пять минут вдруг стало легче. Мне кажется, дорогой дневник, все это случилось, потому что никто и никогда просто так не проявлял заботу обо мне. Эти ощущения были настолько новыми, что спровоцировали истерику нервной системы.

Я приняла душ и, уже лежа в кровати, решила послушать, что мне там надиктовала Вика. Я включила аудио и услышала следующее: «Варя, это мама Вики. Викуша в больнице, в тяжелом состоянии, у нее коронавирус и воспаление легких, врачи говорят, что поражение больше пятидесяти процентов, но мы все надеемся на лучшее. С тобой все хорошо? Знаю, что вы не так давно общались. Нас в палату не пускают, но как только я попаду к ней, я передам от тебя привет. Сообщение твое я стерла, не переживай».

Я села на кровати, воздух в номере опять резко закончился. Я и правда была женщина-овца, и злополучное видео тут совершенно ни при чем.

Запись 8

Иерихонская труба

Дорогой дневник, в соседнем номере вчера происходил какой-то безумный секс. Так как стены в моем отеле очень тонкие, то всех своих соседей я слышу ежедневно, но до сегодняшнего дня вся эта какофония звучала вполне стандартно для гостиницы: звук слива воды в туалете, двигающаяся мебель, открывание и закрывание дверей, иногда музыка, порой кто-то пел или чихал, – но вот сексом еще никто не занимался. Сегодня это случилось.

Началось все с звука откупоривания бутылки шампанского. Я уже поняла, что ожидается интересный вечер. Далее была музыка, если не ошибаюсь – Адель. Потом послышались глухой мужской голос и громкий женский смех, затем начала скрипеть мебель, дальше – равномерный громкий стук: как я думаю, спинка кровати билась о стену. Опыт в любовных утехах у меня был не самый богатый, но я ожидала, что скоро это должно закончиться, но знаешь что, дорогой дневник? Это не закончилось. Чем дальше в лес, тем громче был секс. В какие-то моменты соседка начала кричать так, как будто ее убивают, я даже вызвала бы полицию, чтобы спасти ее, если бы не это ее «господи!». Как можно быть верующей и развратной одновременно? Иногда там прорывалось «мамочки». Никогда не кричала подобного во время секса. Я вообще во время этого не ору. Мебель, судя по звукам, бросало по всему номеру от стены к стене, потому что каждый вопль сопровождался звуком перемещения ножек по ламинату. Я надела наушники и включила Земфиру, но между треками вопли соседки все же прорывались. В итоге альбом закончился, а секс нет. Я решила спуститься на ресепшен и выпить чая, и когда шла по коридору мимо номера, где в эту минуту происходил самый бурный секс всего южного побережья Турции, соседка вдруг издала победный вопль. Я замерла на какое-то время, в коридоре повисла звенящая тишина, я мысленно перекрестилась и пошла обратно в номер. За стенкой послышались звуки льющейся из душа воды и открылась дверь на балкон. Значит, кто-то моется, а кто-то курит. Я выключила свет и тихонько вышла на свой балкон. Здание было построено так, что если немного вытянуть шею, то можно было увидеть, что происходит у соседей. Так я и сделала. На балконе стоял высоченный турок в трусах и курил. У него был небольшой живот, и все его тело покрывали густые черные волосы. Чтобы меня не заметили, я спряталась обратно. Возраст его я не поняла, но, судя по удовольствию, которое получила моя соседка, мужчина находился в самом расцвете своих мужских сил. Интересно мне было посмотреть и на мою соотечественницу, которая любила упомянуть имя Господа Бога всуе, но, судя по звукам, она все еще мылась.

Я почистила зубы и легла спать. Но оказалось, что тот победный вопль стал окончанием лишь первого отделения. В два часа ночи я проснулась от очередных диких воплей. Соседку снова доводили до оргазма, и второе отделение было и громче, и интенсивнее, чем первое. Я решила, что терпеть это уже просто невозможно, натянула шорты и футболку и вышла в коридор, там я на какое-то время остановилась в сомнениях. Я собиралась постучать в чужой номер и прервать чей-то очень неплохой секс. Но с недавних пор я перестала быть той, кто готова терпеть то, что терпеть не обязана. Я громко постучала. Звуки секса прекратились, потом послышались голоса и далее шаги. Дверь приоткрылась, я увидела раскрасневшееся лицо девушки.

– Хватит орать! – рявкнула я.

– А тебе что, завидно? – улыбнулась она, дыхание ее еще не восстановилось, и она тяжело вдыхала и выдыхала.

– Я просто хочу спать, как и все остальные постояльцы четвертого этажа, а вы орете как иерихонская труба.

– Как кто? – скривилась она в гримасе.

– Погугли и перестань орать. – Я развернулась и направилась в номер, очень довольная тем, что проявила смелость и отстояла свое право на сон.

– Пошла на хрен! – услышала я за спиной, но ответить не успела: дверь уже закрылась.

Секс продолжился, но был уже тихим и закончился очень скоро. Я уснула сладким сном.

Утром позвонила мама. Она вспомнила, что я скоро возвращаюсь, и осознала, что жить, скорей всего, я приеду к ней, поскольку квартира, которую мы снимали с Павликом, была занята им, денег на аренду новой у меня не имелось. Странно, что я сама об этом не подумала. Мама решила начать разговор издалека:

– Варя, я общалась с нумерологом, попросила ее посчитать тебя… Ты готова выслушать?

– Нет, не готова, мне неинтересно, – ответила я сонным голосом.

– Я все же расскажу, в конце концов, Сюзанна соглашается считать далеко не всех. – В голосе матери звучала претензия, как будто она купила мне что-то очень дорогое, а я это не оценила.

– Сюзанна? Это кто-то новый? Никогда не слышала этого имени. В твоем паноптикуме новый персонаж? – Я буквально упивалась тем, что оскорбляю мать и ее новую шарлатанку.

– Сюзанна – моя ближайшая подруга и очень успешный нумеролог. У нее своя программа на телевидении! – Мать подождала, когда я приду в восторг, но поскольку этого не случилось, продолжила: – В общем, я звоню сообщить следующее: Сюзанна сказала, что в ближайшие дни с тобой случатся события, которые заставят тебя пересмотреть свою жизнь.

Я чувствовала, что мать читает откуда-то.

– Они уже случились, – равнодушно сообщила я. – Меня бросил жених, я в чужой стране, с искалеченной взрывом рукой и дебильной челкой.

Мать замерла в молчании, а потом громко заговорила:

– Что произошло? Почему ты мне ничего не рассказала? Я твоя мать и должна знать!

– Ну так звонила бы и спрашивала. Ты же выходишь на связь, когда кто-то из твоих подруг-аферисток советует тебе это сделать. – В эту минуту я вообще не заботилась о том, что могу обидеть мать. Я говорила правду.

– Да, это так, но ты же знаешь, мы несовместимы и подобное общение вполне очевидно, Варя.

Против этой несовместимости я была бессильна, поэтому даже не спорила.

– Так что там твоя Сюзанна еще насчитала?

– Она считает, что тебе пора начать новую, взрослую жизнь, принять себя и пройти свои уроки. Она сказала, что ты всю жизнь идешь, опираясь на кого-то, а это неправильно. – Мать дочитала цитату. Видимо она готовилась к разговору и все самое важное запротоколировала.

– Мама, если ты боишься, что я вернусь в твою квартиру, то не беспокойся, этого не случится. – Я смотрела в окно и хотела только кофе.

– А куда же ты пойдешь? Ты планируешь поселиться у кого-то из подруг? – В голосе матери звучало облегчение, и последний вопрос был абсолютно риторическим.

Что бы я ни ответила, ее не волновало, главное, что не к ней, но я знала, как ее задеть.

– Я пойду жить к отцу, – тем же ровным голосом сказала я.

– К отцу? – Мать взвизгнула. – К отцу?! За что ты меня так ненавидишь? За что?

– Мама, это не ненависть, это несовместимость. В наших с тобой отношениях нет правых и неправых. Мы посланы друг другу, чтобы пройти кармические уроки, давай же сделаем это достойно, чтобы в следующей жизни не встретиться.

– Я думала, ты в это не веришь…

– Я и не верю, это был сарказм. До свидания. – И отключилась.

Отец от нас ушел, когда мне было двенадцать. Я его совсем не винила: выдержать эту пытку эзотерикой не смог бы даже победитель «Битвы экстрасенсов». Каждый день мать пилила его, обосновывая свои претензии какой угодно херней, но не здравым смыслом.

Отец ушел к маминой подруге Лиде. Она, как и я, не верила в гороскопы и была женщиной очень приземленной, и то, что папа нашел утешение в ней, лично для меня сюрпризом не стало. Но если ты, дорогой дневник, подумал, что у нас с отцом прекрасные отношения, то вовсе напрасно. Лида забрала отца, но все, что шло к нему в придачу, она брать не хотела. Однажды я позвонила им на домашний телефон и вежливо попросила папу, на что Лида очень членораздельно сказала: «Варвара, запомни, больше у тебя нет папы. Ты меня поняла? Не надо сюда звонить ни-ко-гда». Я и не звонила. Я знала, что примерно через год они переехали в другой район Москвы, об отце мы вспоминали крайне редко и в основном тогда, когда он не вовремя перечислял алименты. Где он и что с ним, мне было неизвестно. Отец из-под одного каблука ушел под другой, я его не винила, такой он был человек. Я решила, что если бы я являлась хорошей дочерью, он общался бы со мной, а так как я была плохой и знала это с детства, то с пониманием относилась к тому, что отец вычеркнул меня из своей жизни.

После разговора с матерью я позвонила Викиной маме, извинилась за бред, который надиктовала, и тетя Марина сказала, что понимает меня и обид не держит, добавила, что Викуша поправляется и к моему возвращению ее должны выписать. Затем я позвонила в страховую сообщить, что пострадала от возгорания. Девушка из колл-центра зафиксировала информацию и пообещала, что свяжется со мной. Тут я наконец-то решила спуститься на ресепшен и позавтракать, но в дверь постучали.

Я открыла, в коридоре стояла моя соседка, которая ночью послала меня на хрен. В руках у нее были два больших одноразовых стакана с кофе.

– Мир? – с улыбкой спросила она.

Я хотела прокричать: «Пошла на хрен», – но кофе пах так вкусно, что я протянула руку за стаканом.

– Это мой. – Она прижала его к себе. – Он очень сладкий. А это тебе – капучино без сахара.

Все как я люблю.

– Я тоже извиняюсь, не надо было мне ломиться, просто я хотела спать, – сказала я.

– У кого кофе попьем: у тебя или у меня? – Она говорила со мной так, как будто мы были лучшими подругами. – Давай у меня, я вчера купила вкуснейшую пахлаву. – На последних словах она повернулась к своему номеру и приложила к замку ключ-карту.

Меня впервые пригласил в гости человек, имени которого я даже не знала. В комнате царил беспорядок, везде валялись одежда и обувь. Ночного кавалера я не увидела: видимо, он уже ушел. Соседка открыла холодильник, достала коробку со сладостями и пошла на балкон, кивнув мне головой следовать за ней. Там она закурила, отпила кофе и наконец-то представилась.

– Меня зовут Айрин, – сказала она, выпуская дым через ноздри. В ее речи был легкий акцент.

– Варвара, – произнесла я.

– Если честно, то я Ирина, но так как я живу в Штатах, все зовут меня Айрин, – засмеялась она.

– Тогда я Барбара, – улыбнулась я.

Айрин рассказала, что она дочь русских эмигрантов, которые в девяностых уехали из России в Штаты и там открыли бизнес, связанный с транспортировкой грузов по суше. Периодически она переходила на чистейший английский и извинялась за это.

– Скоро я приступаю к работе в компании моих родителей, но прежде решила посмотреть мир. После Нового года я, как все, буду жить от отпуска до отпуска. – Она скривила лицо. – А ты почему одна? Или не одна?

– А я в отпуске, – соврала я. – У меня свой книжный магазин. Я решила, что имею право позагорать, и улетела. – Оказалось, что врать мне нравилось.

– Что с твоей челкой? – Она смотрела на мои обгоревшие волосы.

И тут я вспомнила наши разговоры с Павлом Дмитриевичем о том, что я должна повернуться к миру лицом и начать общаться с людьми. Если прежде мне приходилось делать над собой усилия, чтобы начать разговор, то тут беседа складывалась сама собой. Айрин так искренне интересовалась моей жизнью, что я решила рассказать ей правду. История о том, как Павлик бросил меня у загса и как я одна оказалась в Турции, заняла примерно две минуты. Затем дошла очередь и до костра на пляже.

Я вынула телефон, показала ей видео и сказала, что это я. Айрин выпучила глаза.

– Да так же можно было и без глаз остаться!

Я кивнула.

– А Павлик твой – подонок. Попереживай еще пару дней, а потом найди нового парня и устрой с ним такой секс, чтобы соседи в отеле напротив услышали!

Она мне нравилась.

– Давай сходим в салон и сделаем тебе стрижку?

До этого дня я даже не думала, что так можно поступить. В Фетхие парикмахерские были на каждом углу, но ни в одной из них я не видела женщин, там всегда стриглись, брились и красились мужчины. Соседка рассказала, что на пляже есть отель, в котором открыт «нормальный салон» и мастера там что надо. Я упомянула, что осталась без денег благодаря одному сердобольному англичанину, и тут она предложила мне оплатить стрижку: «Пусть это будет моим извинением за ночные беспокойства». Я пообещала подумать. Мы допили кофе, доели сладости. Айрин ушла на пляж, а я отправилась к себе. У меня намечалась встреча с Павлом Дмитриевичем.

Дорогой дневник, почему совершенно посторонние люди интересуются моей жизнью? Что происходит? Должна ли я их отшивать? Обсужу это со своим психологом.

Запись 9

Пластырь для сердца

Дорогой дневник, или глубина моей депрессии была не так велика, или Павел Дмитриевич хороший психолог, или еще что, но мне стало легче. Я уже могу дышать без боли в груди, не задыхаюсь от истерики и гнева. Из женщины, которая всерьез задумывалась над вопросом «а стоит ли дальше жить», я трансформировалась в женщину «жизнь такая дерьмовая». Я, конечно же, не излечилась за один день, но все же некоторые улучшения заметны. Сейчас расскажу какие. Во-первых, я стала спать, а не впадать в кому на ночь. У меня теперь вполне обычный сон, почти как раньше, с той лишь разницей, что я вижу цветные сны. Иногда это кошмары, но меня это не пугает, лучше так, чем забвение. Я стала просыпаться по утрам из-за пения муэдзина. До этого я его не слышала, настолько сильно мой мозг отключал все мои системы, исключая важнейшие для жизнеобеспечения. Теперь же утром я слушаю, как его песня эхом разлетается по пустому городу, и затем опять засыпаю. Причина, по которой я частично воскресла, кроется в том, что последние два дня я почти забыла про Павлика. Хотя нет, не забыла, я просто перестала о нем думать, мне было не до него. Моя новая подруга, та, что из соседнего номера, буквально ворвалась в мою жизнь и перевернула все вверх дном. Помнится, Павел Дмитриевич просил меня больше доверять своему сердцу, давать людям шанс и вообще стараться чаще общаться, вот я и послушалась. Может, первое знакомство у нас и не задалось, но зато после примирения мы с Айрин если не сдружились, то прониклись друг к другу симпатией. Расскажу немного о ней.

Ей, кажется, двадцать четыре или двадцать пять, она младше меня, но при этом словно бы старше. Где она только не бывала: пьянствовала с Линдси Лохан на Миконосе, путешествовала в джунглях Камбоджи, похоронила своего инструктора по йоге путем сожжения тела на костре в индийском городе Варанаси. В общем, ее жизнь – сплошной телеканал «Дискавери».

Мы выпили кофе у Айрин на балконе, а затем встретились после обеда, и я дала себя уговорить пойти с ней в салон красоты. Честно сказать, меня всегда немного тошнило от подруг, которые ходят вместе по салонам, магазинам, вечеринкам, такие «не разлей вода подружки». Я не верила, что бывают такие отношения, когда абсолютно всем в этой жизни хочется с кем-то делиться. Но вчера на время все изменилось. Сегодня, правда, я опять считаю таких подружек тошнотворными, но конкретно вчера мы с Айрин примерно такими и были. Она привела меня в салон и усадила в кресло. Мастером оказался очень брутальный парень из Латвии по имени Макс, весь забитый татуировками. На правой его руке красовалась горилла с гитарой, на шее огромный черный крест. Я спросила, что бы это могло значить, он сказал, что там было имя его бывшей и после расставания он решил таким образом избавить свое тело и душу от любых напоминаний о ней. После этого рассказа я поняла, что ему можно доверять, и даже в двух словах поделилась своей историей.

– Так сколько, ты говоришь, дней прошло после случившегося? – У него был очень интеллигентный акцент, и по-русски он говорил правильно.

– Наверное, дней восемь… – Я и вправду потеряла счет дням, я даже пыталась вспомнить сегодняшний день недели, но не смогла, точно знала, что сейчас или среда, или четверг.

– Поздно ты… – засмеялся он.

– Что поздно?

– Поздно пришла подстригаться. Обычно девушки приходят на четвертый день после расставания. Если бы ты знала, сколько их в этом кресле было. – Он говорил, а сам тем временем запустил пальцы в мои волосы и тряс их в разные стороны.

– Почему на четвертый? – Я впервые слышала о том, что все девушки после расставания совершают определенный набор поступков, расписанный по дням.

– Первый день она в шоке и истерике, второй день ее утешают подружки и говорят, что она точно найдет себе кого-то лучше, третий день уходит на фильмы и мороженое, а на четвертый она хочет начать новую жизнь и душа требует перемен…

– И они идут стричься и краситься? – Он мне уже нравился.

– Бинго. – Парень смотрел на меня в отражении, в его лысой голове отражалось солнце. – Ну так что хотим?

Я повернулась к Айрин, которая в это время переписывалась по телефону и как будто не слышала разговора, но когда я ее окликнула, то тут же включилась в беседу ровно в том месте, где та прервалась.

– Надо что-то сделать с этой челкой, она с ней как Жанна д’Арк. Сможешь? – Айрин озадаченно смотрела на мое отражение.

Макс провел широкими ладонями по волосам влево-вправо, скривил рот и предложил сделать челку еще короче. У меня на спине выступил пот. Я жутко нервничала из-за того, что впервые за последние двадцать лет сижу в кресле парикмахера, но успокаивала себя тем, что хуже точно быть не может. На меня накинули мантию, и далее я с ужасом наблюдала, как мои рыжие волосы летят в разные стороны. Я уже даже мысленно примеряла на себя парик, который висел на пластмассовой голове, стоящей на подоконнике, но через двадцать минут вдруг поняла, что такое мероприятие, как стрижка, и правда, может, пусть и не очень надежно, но все же склеит разбитое сердце девушки.

– Пошли помоем, – скомандовал мастер.

Я лежала и смотрела на потолок, мои волосы и так были редкими, но сейчас, после стрижки, мне казалось, что Макс моет лысый череп. В какой-то момент он принялся с силой нажимать кончиками пальцев на кожу головы, я вздрогнула.

– Это что сейчас было? – удивилась я.

– Это был массаж головы. Не понравилось?

– Нет, просто немного неожиданно. Если это входит в стоимость стрижки, то я не против. – Тут я закрыла глаза, и он еще раз проделал то же самое.

А дальше, дорогой дневник, случилось чудо. Я смотрела в зеркало и не могла поверить в то, что это я! Стрижка получилась немного мальчишеской, но она как будто сделала меня моложе. Мне впервые вдруг понравились мой нос и изгиб бровей. Почему никто раньше мне не говорил, что для того, чтобы стать увереннее, надо всего лишь оказаться брошенной у дверей загса и сходить к правильному парикмахеру?

– Так как челка короткая, а волосы мягкие, лучше ее чем-то фиксировать. – Он открыл шкафчик, извлек оттуда какую-то баночку и протянул мне. – Вот тебе подарок от меня. Пусть этот мудак поскорее забудется.

– Спасибо, но вряд ли я с этим справлюсь, – промямлила я, показывая на баночку.

– А тут и справляться нечего: разотри между ладонями немного и нанеси на влажные волосы, будет как сейчас. Гарантирую! – Он улыбнулся и, как тореадор, изящным жестом снял с меня накидку.

Айрин захлопала в ладоши.

Стрижка стоила недешево – пятьсот турецких лир. Моя подруга сказала, что, как и обещала, за все заплатит, но ее карта не сработала, потом еще раз и еще… Она выругалась матом и обратилась ко мне:

– В этой стране вечно какие-то проблемы, моя американская карта работает через раз. Ты можешь заплатить? А я вечером сниму и отдам.

Я прикинула: на моей карте было примерно семнадцать тысяч, пятьсот лир по нынешнему курсу получалось около двух тысяч в рублях. Я протянула свою, и деньги списали.

Мы уже уходили, когда Макс спросил:

– Ну что, теперь следующая стадия?

– А какая следующая стадия? – повернулась я к нему.

– Как какая? Уйти в отрыв! – удивился он. – Ты в Турции – веселись! Напейся!

– Тамам! – воскликнула я, Макс засмеялся, а Айрин непонимающе взглянула на нас, и я сказала ей, что позже объясню, что это значит.

Мы прогулялись по пляжу, выпили апельсинового фреша, затем я пошла в номер, а она – «разбираться с картой».

Я смотрела на себя в зеркало в ванной и не могла поверить, что это я. Как будто вместе с остриженными волосами в урну сгребли и выбросили часть моих проблем. Красавицей я не стала, но выглядела значительно лучше. Мне захотелось показаться матери. Все же произошли кардинальные перемены во внешности. Я позвонила ей по видеосвязи. Первое, что я увидела, – это ее ухо.

– Мама, я звоню по видео, не надо прикладывать телефон к уху.

Далее изображение описало круг, и передо мной появилось вытянутое лицо матери, с этого ракурса она выглядела старой и некрасивой.

– Что случилось? – спросила она. Я видела ее ноздри и часть потолка за ее головой.

– Ты не можешь поднять телефон так, чтобы я не видела волосы у тебя в носу?

Камера взмыла вверх, и мать предстала в привычном виде.

– О господи, ты подстриглась? Сейчас? – Эта женщина впервые видела меня с короткими волосами, но отреагировала именно так.

– Что значит – сейчас? Тебе не нравится?

– Так ты стала похожа на своего отца. – Значит, не понравилось.

– И что? Я его дочь. – Я уже жалела, что позвонила.

– К сожалению, да, это точно не исправить. – Мать отвернулась. – Стричься сегодня – плохая идея.

– Почему же, мама?

– Потому что убывающая луна. Хорошо, что ты еще не покрасила волосы. – Мать все еще смотрела на что-то, что было левее нее.

– А ты, значит, стрижешься в правильные фазы луны…

– Всегда, – отрезала она.

– Так почему же твоей стрижке это никак не помогает, мама? – Я мысленно похвалила себя за этот вопрос.

– Что ты имеешь в-в-в-в… – Мать зависла и рассыпалась на пиксели.

– Мама, ты зависла? Или это аневризма головного мозга?

Из телефона доносились какие-то обрывки звуков, но разговор можно было заканчивать. Мы испортили друг другу настроение, значит, общение состоялось. Я отключилась.

Я вспомнила слова Макса про то, что теперь следует уйти в отрыв. На моей карте осталось тысяч пятнадцать – если сильно не шиковать, то можно и напиться, но с кем это сделать? Зейнеп, хотя и относилась ко мне хорошо, на роль собутыльницы не годилась, Мартин, наверное, уже покорял высоты турецкого побережья, Юсуфа я вообще мало знала, а больше знакомых у меня не было, не считая Айрин, конечно. Она идеально для этого подходила, но я боялась ей это предлагать и вообще не хотела набиваться к ней в подружки. А знаешь почему, дорогой дневник? Потому что она мне невероятно нравилась, и я боялась ее спугнуть. Словно я опять очутилась в школе и, будучи серой мышью, мечтала подружиться с самой красивой девочкой в классе.

Айрин являлась полной моей противоположностью. Она была красавицей. У нее, так же как и у меня до стрижки, каре, вот только волос в шесть раз больше, они лежат естественно и красиво, словно растрепанные морским ветром, и блестят. Я долго думала, кого она мне напоминает, и вспомнила молодую Софи Марсо. От Айрин буквально перло энергией. Когда она шла со мной по улице, на нее оборачивались все – от бездомных собак до продавцов мороженого. И дело было даже не в сосках, который торчали из-под футболки, хотя, наверное, и в них тоже, но и в том, что она казалась каким-то сгустком энергии, красоты, харизмы и сексуальности. Она как шаровая молния. Не шла, а летела. Я просто мечтала стать ее подругой, но не знала, как это сделать.

Я открыла шкаф и достала платье. Я собиралась надеть его на фотосессию у моря. Мы с Павликом, как и любая пара в медовый месяц, хотели запечатлеть свое счастье на века и запланировали съемку. Длинное платье, которое, по моей задумке, должно было красиво развеваться на ветру, висело в целлофане еще с биркой, куплено оно было специально для такого случая. Я сняла пленку и приложила наряд к себе, выглядело неплохо. Мне было обидно, что я выбросила балетки, но с кедами, подумала я, тоже будет хорошо. А потом, дорогой дневник, мне стало как-то не по себе. Я хотела понравиться мало знакомой мне девушке, и это было странно. Но прозябать остатки дней «медового месяца» в номере являлось не лучшей перспективой, я решила поспать, чтобы вечером не быть сонной. Я надеялась именно сегодня приступить к новой фазе оздоровления моей растоптанной девичьей души. Аккуратно, чтобы не помять укладку, я легла на кровать, разместила голову между подушками, так и уснула.

Вечером я в бледно-розовом платье спустилась к ресепшен, но чувствовала себя уже не так уверенно, как днем, хотя прическа моя и правда почти не помялась. Я села на террасе и стала ждать, когда появится Айрин. У нас завяжется разговор, и я предложу ей повеселиться.

Ко мне подбежала Зейнеп, она явно была впечатлена моими метаморфозами. Днем, когда я вернулась в отель, ее не было.

– Мадам Вария, какая вы красивая! Вам так надо выглядеть всегда! Теперь вы совершенно другая!

Я улыбнулась и поблагодарила, а затем показала на стул, чтобы она со мной посидела. Зейнеп покосилась на ресепшен, но туристов не было, и она села. Я спросила ее, не кажется ли мой вид совсем уж нарядным? Она замотала головой и руками одновременно.

– Нет-нет-нет, вам надо было раньше это сделать. – Она поправила мне лямку на плече.

– Это меня уговорила сделать моя соседка, – негромко сказала я.

Улыбка на лице Зейнеп застыла.

– Я знаю, что так нельзя говорить про постояльцев, но она мне не нравится. – И она оглянулась, чтобы убедиться, что нас не слушают.

– Почему? – так же негромко спросила я.

– Она переспала с женатым мужчиной! – Эту фразу Зейнеп процедила сквозь сжатые зубы.

– Откуда ты знаешь? – Я была удивлена этой новостью.

– Этот мужчина часто останавливается у нас в отеле. У него есть жена и двое детей, но в этот раз он прилетел один, на два дня раньше, а его жена и дети присоединились к нему только сегодня.

В эту минуту мимо нас прошла семья: родители с двумя детьми, один был в коляске. Зейнеп вплотную придвинулась ко мне.

– Это они. Бедная, мне так ее жалко.

Тут я почему-то еще больше зауважала Айрин за ее смелость и отсутствие каких-либо моральных принципов. Захотела секса – получила секс.

– Может, он сам ее соблазнил и не сказал, что женат? – вдруг осенило меня.

Но Зейнеп помотала головой. Она рассказала, что видела, как Айрин первая начала делать все, чтобы понравиться «этому женатому мужчине», а со слов Юсуфа, который обслуживал их баре, куда они переместились с отельной террасы, Зейнеп узнала, что он показывал ей фото детей на телефоне.

– Разве так можно? – Она вопросительно смотрела на меня и ждала ответа. – Но это еще не все. У нее до сих пор не оплачен номер!

– Как это? – Я вспомнила случай в салоне красоты.

– Ее карта не считалась, она наорала на меня, сказала, что терминал у нас не работает, и пообещала заплатить наличными, но уже три дня не платит.

– А что говорит?

– Говорит, чтобы мы ее не доставали, но мы, честно сказать, только один раз ее об этом спрашивали. – Тут Зейнеп резко отодвинулась: к нашему столу подошла Айрин с бумажными пакетами, в которых были покупки.

– Черт возьми! – Она картинно ударила себя по лбу. – Я же должна тебе денег! Совсем забыла. Я их честно сняла, но опять потратила.

Говорила она на русском. Зейнеп вопросительно смотрела на меня.

– Знаешь что, давай я подарю тебе часы, мне когда-то купил их отец в Париже, они очень дорогие, но мне вообще не нравятся. – Она расстегнула ремешок на запястье и протянула мне.

Я замотала головой, и Зейнеп тоже. Но соседка и слушать не хотела, положила на стол передо мной. Мне таких прежде не приходилось видеть.

– Это Van Cleef Cadenas, погугли – такие были у Грейс Келли. – Айрин как-то очень картинно зевнула и сказала, что этот день ее вымотал и она не прочь лечь спать пораньше. – Я завтра уезжаю, тут на яхте будут мои друзья, они пригласили меня сплавать с ними на Родос, но когда я вернусь, предлагаю напиться. Что думаешь?

Я пожала плечами, словно мне без разницы, когда с ней пить, но на самом деле я расстроилась.

– Отличное платье, будь в нем послезавтра, оно требует шампанского и музыки! – Она развернулась на пятках и ушла к лифту.

Зейнеп тут же достала телефон и начала вбивать название часов.

– Мадам Вария, это дорогие часы, смотрите. – Она протянула мне смартфон.

На картинке были не точно такие же, но похожие, и стоили они тридцать две тысячи долларов. У меня чуть снова не началась паническая атака. На ресепшене зазвонил телефон, и Зейнеп пошла на рабочее место, но прежде взглядом передала мне столько информации, сколько не сказала за весь вечер.

Сейчас я сижу у себя в номере, дорогой дневник, пишу все это уже третий час и думаю: что же такого приготовила мне жизнь? Часы я планирую положить в сейф и попробую вернуть их Айрин в нашу следующую встречу. А пока она не состоялась, надо провернуть еще одно важное дело – разобраться с этой чертовой фотографией, которая мозолит мне глаза на тумбочке. Кажется, пришло время выяснить, почему этот гад бросил меня у загса и что за тайны он от меня скрывал. Пошла спать.

Запись 10

Love Story

Дорогой дневник, сегодня я проснулась и определила планы на день, как меня учил Павел Дмитриевич. Я не стала включать в него свою дневную рутину: завтрак, прогулку и прочие банальности, – а решила внести в этот список только одно дело, но зато очень важное. Я планировала разобраться с Павликом. Меньше всего на свете я хочу быть женщиной, которую предали и которая переживает это чувство всю свою оставшуюся жизнь. В конце концов, у меня новая стрижка, почти стабильное настроение, но я уверена, что, пока я не разберусь с ситуацией, так и буду бледной копией нормального человека. Павлик, конечно же, подонок, и я по-прежнему желаю ему сдохнуть в одиночестве. Ни о каком прощении и речи идти не может. Возможно, наступит день, когда он будет прощен, но точно не в этом году, даже, может быть, не в этой жизни. В конце концов, я дочь своей матери и имею право так рассуждать. Звонок ему был главной задачей сегодняшнего дня. Но я уверена, что он не возьмет трубку, я слишком хорошо его знаю. Хотя нет, наверное, если бы это было так, я бы не согласилась выйти за него замуж и не умирала бы сейчас на берегах Турции.

Мы познакомились очень и очень банально – в приложении для свиданий. Я бы даже сказала – бездуховно. Причины, которые привели Павлика в тот вечер в приложение для знакомств, были исключительно прямолинейными. Он вышел пьяный с корпоратива и хотел продолжения в виде одноразового секса. И широким жестом, особо не разбирая, начал смахивать всех вправо в телефоне, в том числе и меня. У него был на редкость бедный профиль, так же как и у меня. Наверное, это нам и подсказало, что мы две половинки, которые, возможно, должны пообщаться. Он – с целью переспать, я – с целью найти отношения. Я думаю, что в тот вечер переписка у него больше ни с кем не завязалась, поскольку он очень много и долго писал о себе, уверял, что будет счастлив, если я приеду прямо сейчас. Предлагал приехать сам, написал, что может вызвать мне такси. Я тогда ответила, что, кажется, он маньяк, а он заверил, что вообще-то он обычный парень, который редко кому-то пишет, а сейчас осмелел из-за того, что выпил много виски. Видимо, он действительно был пьян, потому что порывался выслать фото своего члена, но я, как порядочная, заявила, что для меня важна душа. В общем, как-то так случилось, что мы переписывались почти до утра. Финалом нашего общения стала договоренность о свидании. В Павле меня впечатлили чувство юмора и непосредственность, я даже подумала, что зря отказалась от интимных фото, потому что если бы и там все было отлично, то можно было бы и поехать, но вовремя одумалась. Он позже сказал, что не помнит, что его во мне зацепило, возможно то, что я была единственной, кто ответил в тот вечер.

На следующее утро я написала ему и спросила, встречаемся ли мы сегодня. Позже он рассказал мне, что далеко не сразу понял, о чем идет речь, и даже перечитал конец нашей долгой переписки, в которой он был представлен как остроумный бабник, а я – как несговорчивая снежная королева. Он хотел отказать, но вдруг вспомнил, что ему надо встретиться с каким-то другом, и решил объединить две встречи. Мне он выделил тридцать минут.

Когда я пришла в то кафе, то через стекло увидела высокого парня с лишним весом, который, сгорбившись, сидел за столом. Перед ним стояла, как мне показалась, вся еда, которая есть в ресторане: стейк, салат, крылышки, паштет, еще какие-то закуски. Он ел суп. Я, честно, не хотела заходить, но тут Павлик поднял голову и догадался, что перед ним я. «Пятнадцать минут, не больше», – пообещала я себе и вошла. Он продолжал есть безостановочно.

– Прости, если ночью вел себя как мудак, – сказал он, запихивая в рот хлеб. – Вообще-то я не такой смелый в жизни и был бы трезвый – ни за что бы не написал.

– Да уж, ты там еще и фотки прислать собирался, – напомнила я.

Он поднял удивленные глаза, пальцем указал на свой пах и вопросительно поднял брови.

– Ага, но я, как приличная девушка, отказалась. – Я поняла, что ему страшно неудобно, и решила этим пользоваться.

Он закрыл лицо руками и оттуда пробубнил:

– Если ты уйдешь, я не обижусь, даже, наверное, буду тебе признателен. Мне так стыдно, что я сейчас сдохну от этого, а еще с похмелья. Голова сейчас треснет.

Но я никуда не ушла. Я сидела и смотрела, как он ест, а ел он очень аппетитно, блюда пустели одно за другим. Чтобы окончательно утвердиться в роли принцессы-недотроги, я заказала салат с киноа. Честно сказать, я даже не представляла в тот момент, какое оно на вкус (оказалось, никакое).

– Раз уж мы с тобой больше никогда не увидимся, то я скажу тебе, что заставило меня написать тебе и еще пятидесяти девушкам прошлой ночью. – Он вытер хлебом соус с тарелки. – Я год ни с кем не спал!

– Год? – удивилась я, женщина, которая не спала ни с кем полтора. – Теперь я тебя понимаю. – Я закивала.

– Ну, а ты когда этим занималась? – спросил он так неожиданно, что киноа пошло не в то горло.

– Да буквально на прошлой неделе. У меня есть друг, он пловец, состоит в олимпийской сборной. Мы с ним встречаемся от случая к случаю, когда у нас никого нет. Очень удобно. – Вообще-то такой пловец и правда был, но не у меня, а у моей знакомой.

– Пловец – это хорошо, выносливый, наверное. – Он позвал официанта и снова попросил меню. – А я вот что-то совсем никого себе найти не могу. Как расстался с бывшей, так и не клеится. Можно мне пасту карбонара? – спросил он у официанта.

– Ты всегда столько ешь? – Я была очень удивлена в тот момент. Я тоже люблю поесть, но этот человек в один заход съел мою недельную, ну ладно, трехдневную норму.

– Только когда с похмелья. Если бы не ты со своим свиданием и не мой друг, с которым я после тебя встречаюсь, я бы весь день пролежал на диване с пивом и ведром жареной курицы.

Мне стало его жалко, и это, наверное, послужило первой причиной, по которой я захотела с ним общаться дальше. Я в то время любила жалеть и любила, когда меня жалели. Позже мы вышли с ним прогуляться, он предложил проводить меня до метро. Так как мы больше не планировали встречаться, разговор проходил без какого-либо стеснения или зажатости. Он шел и вслух обсуждал каждую встречную девушку:

– Эта мне не даст, и эта мне не даст, а эту можно уговорить, если она будет пьяная, а вот эта стерва, я бы и сам ей не дал.

Я смеялась. «Возможно, он странный, – подумала я, – но зато какой честный». Ну и потом, я же не знаю, как там у мужиков в голове все устроено, может, они и правда без секса теряют адекватность и способность нормально соображать. У метро он пожал мне руку и сказал:

– Передавайте, Варвара, привет пловцу, и если вдруг я напишу вам в очередном пьяном припадке, просто не отвечайте. Или отвечайте. В общем, как хотите. – Развернулся и ушел, даже не оглядываясь.

Я не стала спускаться в метро, а пошла гулять. Он определенно мне понравился, а я, как мне показалось, понравилась ему.

Через пять дней от него пришло сообщение: «Я пошел в бар, имей в виду, могу опять начать писать». Я так обрадовалась этому сообщению и быстро набрала ответ: «Без интимных фоток разговор даже не начинай». Через полчаса Павлик прислал фото из туалета, где он, закусив нижнюю губу, обнажил волосатый живот. В сообщении было написано: «Это только начало. Хочешь – приезжай, я в Noor». Я о таком месте никогда не слышала, но быстро нашла его на карте в телефоне, поразмышляла пять минут, собралась и поехала. У меня было два выходных дня, и ничто не мешало заняться личной жизнью.

Я, счастливая, бежала из метро. «Наконец-то у меня будут приключения любовного толка», – думала я. Но на входе в бар охранник резко выставил руку перед моим лицом и громко сказал:

– Простите, не сегодня.

Вот это был облом. Наверное, мироздание еще тогда дало мне точный и вполне конкретный сигнал, и если бы я лучше слушала свою полоумную мать, то, может, считала бы это послание, развернулась бы и ушла, но вместо этого я набрала Павлу. Пока шли гудки, я думала – как я смогу ему понравиться, если меня даже в его любимый бар не пустили. Он ответил, но из-за громкой музыки не слышал меня. Я написала сообщение: «Меня не пустил охранник». – «Стой в переулке, сейчас выйду». Через три минуты Павлик появился. Как он вышел – я не поняла, потому что все это время не отводила взгляда от дверей бара.

– Меня сюда тоже не пускают, но коктейли здесь просто пушка, пойдем, я проведу.

Мы спустились по улице, зашли в какое-то кафе. Официантка приветственно махнула Павлу рукой, он ей тоже. Мы прошли через весь полупустой зал, Павел открыл дверь с надписью «Только для персонала», и мы оказались в каком-то узком коридоре, заставленном ящиками с пивом и минералкой. В конце была еще одна дверь, он нажал на кнопку справа и толкнул ее плечом. Мы оказались во внутреннем дворике.

– Сейчас будет не очень приятно, придется пройти мимо помойки, зато потом…

Он взял меня за руку и потащил вперед. Запахло мусорными баками, затем я их увидела. Он обошел баки слева, я следом, мы опять оказались в каком-то дворике-колодце.

– Добро пожаловать в бар с самыми вкусными коктейлями.

Где-то стучала музыка. От такого приключения у меня захватило дух.

– Бар там, – показал он рукой.

Но прежде чем мы пошли, он вдруг меня поцеловал. Я такого не ожидала и как-то не вовремя смогла отреагировать, от этого наш первый поцелуй выглядел так, будто мы случайно столкнулись лицами в темноте. Он улыбнулся и направился вперед.

– Подожди, давай еще раз, я просто не ожидала, – сказала я.

Он повернулся, обхватил мою голову и медленно приблизил свои губы к моим. От него пахло алкоголем и счастьем. Я была ошеломлена всем происходящим. Даже если бы наше приключение закончилось тут, у помойки, я и этому оказалась бы рада. Он взял меня за руку и повел за собой. Мы перешагнули через какие-то ящики с кустами и оказались на веранде, где за пультом в больших наушниках стоял диджей, а худые и очень красивые люди двигались в такт его музыке.

– Какой твой любимый коктейль? – прокричал Павел сквозь музыку. Я пожала плечами. – Тогда начнем с «Виски-сауэр», это мой любимый. – И стал махать седовласому бармену, длинные волосы которого были заплетены в две косы, как у школьницы.

Тем вечером мы попробовали, наверное, все коктейльное меню, я была так пьяна и счастлива, что пошла танцевать, а Павел сидел на ступеньках у бара и улыбался. В какой-то момент я поняла: если я выпью еще хоть каплю – рухну прямо посреди этих красивых людей, а они меня затопчут и не заметят. Я написала ему об этом с танцпола и показала на телефон, чтобы он прочитал. Павлик достал телефон и тут же ответил: «Поехали ко мне?» Я ждала этого предложения, но ответила так: «Только если мы выйдем отсюда через нормальный вход». Расталкивая толпу, мы вышли на улицу; охранник, который меня не пустил, даже не заметил нас, так на входе было шумно. Я дотронулась до его плеча и прокричала:

– Хорошей ночи! – Но он снова меня не узнал.

Мы вышли на улицу. Павлик посмотрел на меня с пьяной улыбкой и куда-то повел. Напротив того ресторана, через который мы попали в бар, был небольшой сквер, он завел меня туда, по дорожке мы дошли до самого дальнего угла и набросились друг на друга. Мне категорически не хотелось делать это на траве, но и ехать куда-то терпения не было. Я решила: пусть будет так как будет, и мы занялись сексом. Наши целибаты оказались закончены. Прости меня, пловец из олимпийской сборной.

Потом мы поехали к Павлу и на следующее утро подыхали от похмелья уже вдвоем. Он заказал куриных крыльев, открыл пиво мне и себе, и мы уселись смотреть «Звездные войны», которые я, кстати, ненавижу, но тогда решила об этом умолчать. И кажется, я впервые в жизни пила пиво в одиннадцать часов утра. Мы засыпали, просыпались, опять засыпали. Так прошел весь день. К вечеру я засобиралась домой: завтра надо было идти на работу, – но Павлик уговорил меня остаться.

Через неделю мы решили снять квартиру побольше, поприличнее и поближе к моей работе. Мы стали узнавать друг друга, и однажды утром я поняла, что влюбилась. Вот так, дорогой дневник, началась эта история, окончание которой теперь никак не перестанет меня кошмарить.

Павлик, как оказалось, работал оператором на телевидении и достаточно часто улетал в командировки. В эти дни я жила своей обычной жизнью, с той лишь разницей, что вообще перестала общаться с матерью. Наврала ей про квартиру, снятую с подругой, но мама особо и не интересовалась, она наконец-то избавилась от скептически настроенной ко всему колдовскому дочери. Если бы ее шаманка вдруг не увидела около меня мужскую энергию, мать, возможно, и о предстоящей свадьбе бы не узнала.

Никогда бы не подумала, что история нашего знакомства так легко выйдет из меня. Я вдруг осознала, что никому ее не рассказывала и даже не вспоминала о ней, я каждый день была просто счастлива, и в голову не приходило фиксировать какие-то моменты в памяти или думать, что все это закончится. Мы, в целом, были совершенно обычной парой, никто из нас ни к чему особенно не стремился. Мне нравилось работать в книжном и бесплатно читать книги, ему нравилась его работа и командировки, оттуда он постоянно привозил всякую белиберду, которой были заставлены все полки и подоконники. Вот почему день нашей несостоявшейся свадьбы меня буквально убил. Я абсолютно не была к этому готова. Я просто хотела, чтобы наши похожие друг на друга дни тянулись бесконечно, а он, наверное, нет, вот и не доехал до загса. Павел мог бы что-то мне сказать, подать сигнал, чтобы я поняла, что у нас что-то не так, но он вел себя как обычно. Даже планирование свадьбы проходило без единой ссоры. Мы за один день выбрали ресторан, определились со списком гостей, подали заявление и решили, что обойдемся без свадебных нарядов, тамады, конкурсов и торта. Мы пиццу домой заказывали с куда большими проблемами, чем планировали наше бракосочетание. Он любит с ананасами или морепродуктами, а я ненавижу и ту и другую. Может, поэтому он меня бросил?

Кстати, в моей жизни есть и хорошие новости. Со мной связалась страховая компания и сообщила, что мой случай признан страховым и они вернут мне деньги, но уже когда я буду в Москве. Для этого мне необходимо взять в клинике какие-то бумаги. Заодно я решила показать доктору руку, она не болела и перестала чесаться, но зато воняла, несмотря на то что я мылась, натянув на нее мусорный пакет и закрепив его резинкой для волос. В общем, схожу в больницу, а потом приступлю к выполнению плана. Обязательно приступлю!

Запись 11

Принцесса Диана и я

Дорогой дневник, когда я стала такой дурой? Или я ею родилась? Эта запись будет, наверное, сумбурной, потому что время – вечер и меня переполняют все негативные эмоции, на которые способен мой мозг. Я сегодня даже была готова позвонить матери и через нее попросить Розу проклясть Павлика. Но начну по порядку.

В клинике доктор Бурак отругал меня за то, что я не явилась раньше на перевязку, сказал, что снимает с себя всякую ответственность за то, что творится под бинтами. Он надел маску, перчатки и стал аккуратно разматывать руку. Чем тоньше становился слой бинта, тем больше воняло. Это была смесь пота, мокрой тряпки и дохлой рыбы. Наверное, я уже привыкла к этому запаху, но доктор и медсестра все время осуждающе качали головами и переговаривались на турецком. Под бинтом оказалась сморщенная кожа, но, ко всеобщему удивлению, она была как будто здорова, не считая того, что мазь, которую наложили несколько дней назад, смешалась с потом и грязью и сбилась в тонкие полоски, которые на первый взгляд напоминали гной. Доктор Бурак скомандовал медсестре, та принесла ванночку и какой-то раствор. Руку обработали, и теперь оценить масштаб стало проще. Но, к моей радости, оценивать было нечего. Все зажило как на собаке. Все было в норме, не считая того, что рука оказалась розовее, чем обычно, и кожа немного шелушилась. Доктор снял маску и улыбнулся.

– Вам повезло, мисс, как я и говорил, ожоги были поверхностными и скоро все заживет. – Он стянул перчатки.

– Очень чешется, можно? – Я подняла пальцы здоровой руки.

– Я сам, не хватало, чтобы вы ее разодрали. – Он положил на обожженное место сухую марлю и сквозь нее аккуратно почесал мою руку. Это было счастье. – Избегайте прямых солнечных лучей, используйте солнцезащитный крем и ни в коем случае не пользуйтесь жидкостью для розжига.

– Спасибо вам, доктор, хорошо, что вы не актер, а врач.

Он улыбнулся.

– Ваши бумаги для страховой готовы, – сказала медсестра, – можете забрать их на ресепшене.

Я хотела сказать им, что меня обсчитали и что цен таких в Турции нет, но потом подумала: какая мне разница, если страховка покроет эти расходы. Встала с кресла и пошла в отель. Впереди было очень важное дело – звонок бывшему. Кстати, впервые после неудачной свадьбы произносить или писать слово «бывший» мне не больно, сердце уже не сжимает невидимый кулак. Может, я разлюбила Павла? Или, может быть, вообще никогда не любила? Эти вопросы я решила оставить для сеансов с Павлом Дмитриевичем.

В отеле я встретила Зейнеп, которая скучала за стойкой ресепшена. Я предложила выпить чаю и обсудить кое-что, она радостно согласилась. Пока я размешивала сахар в стеклянном стаканчике, она поделилась последними сплетнями.

– Мадам Вария, сегодня тот женатый мужчина спустился перед завтраком, рано утром, и оплатил номер Айрин! – Она была возмущена.

– Вот это да, может, с ее картой и правда что-то не так? – Я отпила горячий чай, стекло обжигало пальцы.

– С ней все не так. И зовут ее не Айрин. Я посмотрела документы. – Зейнеп держала стакан, не выпуская, ее руки он почему-то не обжигал.

– Я знаю, ее зовут Ирина, это русское имя, но в Америке, откуда она приехала, все зовут ее Айрин.

– Она Наталия, и паспорт у нее французский.

Это казалось странным, но я была твердо уверена, что этому есть какое-то объяснение.

– Спрошу у нее, когда она приедет, – сказала я, но на самом деле ни о чем таком спрашивать не собиралась. Хотелось человеку всем представляться американкой Айрин – ее право.

– Ты сняла повязку! – вдруг заметила мою руку Зейнеп. – Уже все прошло?

– Да, только она розовая теперь и немного облезает. – Я подняла руку на уровень лица и покрутила ею.

– И теперь ты не будешь вонять, – поморщилась хостес.

Мне стало неудобно. Не понимаю, почему я думала, что этот запах чувствую только я.

– Зейнеп, я хочу знать, почему мистер Лучников меня бросил, – вдруг сказала я.

– Я бы выяснила, где он живет, приехала бы к нему и плюнула в лицо. – Она поставила стаканчик на стол с такой силой, что звякнули ложки на блюдцах.

– Я тоже это сделаю. Но потом. А сейчас я хочу разобраться, понимаешь?

– Позвоните ему – пусть скажет всю правду.

– Я так и думаю поступить, но как мне начать разговор? Предъявлять претензии? Или кричать? Плакать? – Мне было до ужаса приятно, что моя личная жизнь кому-то интересна.

– Будь с ним холодной и сдержанной. Ноль эмоций. Тамам?

Наверное, Зейнеп знала толк в разборках с мужиками. Я сказала, что мне надо немного собраться с мыслями и я пойду в номер. Она кивнула. У стойки ресепшена мы расстались.

Я ходила по комнате туда-сюда, мне очень хотелось обрести уверенность в себе. Я долго искала какую-то эмоциональную опору внутри себя, но не находила. Я понимала, что, как только услышу его голос, начну рыдать или даже выть, как в тот день, когда он меня бросил. Я посмотрела на себя в зеркало и сказала себе: «Ты сильная и смелая, ты сможешь».

Я действительно изменилась за эти дни. Начиная от отношения к жизни, заканчивая прической, стала другой. Я поправила челку, которая, как мне показалось, немного отросла и теперь делала стрижку еще более удачной. И тут меня осенила идея. Ему должна позвонить другая я. Павел точно удивится, если увидит меня такой. Я решила, что представлю, что он меня видит, и это придаст мне сил. Для этого надо быть при полном параде. Я приняла душ, высушила полотенцем волосы, нанесла на них пасту, которую мне подарил парикмахер, и у меня получилось сделать укладку почти как у него. Косметики у меня не было, кроме блеска для губ, но я нанесла его так, словно это самая красная помада в мире. Намазала подмышки роликовым дезодорантом, как будто это был не дезодорант, а средство, повышающее самооценку. На шею я нанесла духи из пробника, который валялся в косметичке с каких-то незапамятных времен, но вообразила, что это самые роскошные духи. Затем я достала то самое платье для фотосессии, которое так понравилось Айрин, и встала у зеркала. Я себя действительно не узнавала, и в первую очередь потому, что смотрела на себя так, как никогда не смотрела.

Для завершения образа я надела кеды, налила в бокал кока-колы из мини-бара, словно это вино, и вышла на балкон. Взяла телефон, открыла вкладку «Избранное»; имя «Павлик» шло в списке первым, рядом с ним было сердечко. Я откашлялась и нажала «Позвонить». Я смотрела, как летят утки, как самолет перечеркивает небо прямо над моей головой, как внизу играют собаки, и думала, что с этого дня стану замечать все вокруг себя, не упущу ни одного проявления красоты. Но прежде я узнаю, почему меня бросили. «Абонент временно недоступен», – сообщил телефон, и я вдруг резко сдулась. Такого варианта я почему-то в агонии сборов не предусмотрела.

Может быть, он меня заблокировал? Павел был на связи всегда, ведь он же телеоператор, его в любой момент могли вызвать на работу, он даже спал с телефоном на подушке. Если это так, то он самый настоящий трус. Окей, он поступил по-скотски, тварь-человек, случается, я была влюблена, не разглядела, но ведь просто ответить и объясниться он может? Павлик, если не врал, бывал в горячих точках, однажды чуть не сорвался с обрыва где-то в Горном Алтае, когда снимал документальный фильм про горных барсов. Но оказалось, я страшнее пуль, высоты и редких диких кошек. Платье, «красная помада» и стрижка придавали мне сил в эту минуту. У меня проснулся инстинкт охотницы, я решила провести расследование, выяснить все обстоятельства того, почему со мной так поступили. Павел Дмитриевич будет против, он станет говорить, что гораздо проще проработать то, что меня бросили, и жить дальше, но мне почему-то так не хочется. Я решила следовать зову сердца, а звало оно разобраться с этим козлом. Но для начала надо было найти ответ на вопрос «Почему он меня бросил?». Может сложиться впечатление, что я одна из тех больных на голову дур, жаждущих мести, но нет, это не совсем так. Я дура, которой хочется побыстрее разделаться с этой историей, поставить точку и пойти дальше. В конце концов, это тоже опыт. Возможно, я больше никогда не стану верить мужикам, буду от них шарахаться и остаток дней проведу в гордом одиночестве с книгами, а в старости заведу кошек, ровно столько, сколько нужно для того, чтобы сожрать меня после смерти всю, не оставив ни кусочка.

За время работы в книжном я прочитала много детективов и так преуспела в этом, что в семидесяти процентах из ста угадывала, кто убийца, а уж разобраться с бывшим тем более смогу. Я сняла платье, переоделась в шорты и майку и села думать. Из ящика прикроватной тумбочки я достала свадебную фотографию, аккуратно ее разгладила от сгибов, потом сфотографировала и отправила Зейнеп. Некоторое время назад мы обменялась номерами, но почти не переписывались. Я написала: «Вот он с девушкой, которая, видимо, была его женой до меня, как ее найти?» Через три минуты эта турецкая скромница отправила мне целую инструкцию, как отыскать Павлика и эту «бессовестную женщину». В сообщении по пунктам было указано: заходишь на его страницу; если знаешь пароль, то хорошо, если нет – то идешь на вкладку, где он отмечен другими пользователями, так надо сделать во всех соцсетях, где он есть. Ищешь ее там, если ее нет – проверь близких друзей, он мог почистить ленту, а друзья нет.

Я подумала, что жандармерия Фетхие потеряла в лице Зейнеп прекрасного сыщика. Следуя инструкции, вошла на страницу Павлика, он редко выкладывал фото, но я все же просмотрела ленту до самого конца, ничего подозрительного. Далее, согласно указаниям подруги, открыла «отмеченных другими пользователями», но ничего, что я искала, там тоже не было. На одном из фото Павел оказался отмечен неизвестным мне человеком. Снимок был сделан в том самом баре Noor, где у нас все началось. На кадре Павлик, его друг Никита и рука владельца страницы, снявшего фото, чокались стаканами с коктейлями, ниже шла подпись: «Провожаем друга в семейную жизнь». Фото было сделано четыре года назад. Очевидно, что провожали или Пашу, или Никиту. Насколько я помнила, Никита не был женат, и зашла на его страницу. Отмотала на события четырехлетней давности, отыскала фотографию, где он пьяный держит в руках подвязку с чулка невесты. Я скривила лицо: эти тошнотворные традиции свадеб меня всегда бесили. Подпись была следующая: «Это что получается, я следующий?» Кривое пьяное лицо Никиты подсказывало мне, что я вот-вот распутаю важнейшее преступление против себя. Ниже шли разные дурацкие хештеги, типа #любовьзла, #братзачто, и последний хештег был #павелиалиналучниковы. Дорогой дневник, в эту минуту мои ладони вспотели так, что с них, кажется, начало капать. Если все это правда, мой Павлик был женат, но почему-то мне об этом не сказал. Я краем уха слышала про каких-то бывших. Между делом в разные времена упоминались Лиза, Валя, Женя, но никакой Алины среди них не было. Меня всегда смущало, что, кроме Никиты, я не знаю никого из друзей Павла, но он объяснял это тем, что нам и так хорошо, зачем нам кто-то? Я в целом его понимала, он тоже ни с кем, кроме Вики, из моих друзей и приятелей знаком не был. Я нажала на хештег. Контента открылось немного, но того, что я увидела, мне хватило.

Павлик был женат на некой Алине, у них была свадьба с тамадой, конкурсами, переодеванием его друзей в младенцев, какими-то женщинами с жуткими укладками, плачущей Антониной Ильиничной – матерью Павлика. Эта женщина как минимум восемь раз за последний год видела меня и ни разу мне не сообщила, что, оказывается, я не первая невеста Павла. Вот это я дура! Вот что значит первые серьезные отношения. Я могла и раньше узнать о своем парне все что угодно, и для этого мне требовалось лишь потратить две минуты на его соцсети. На одной из фотографий я заметила двоюродную сестру Павлика, зашла к ней на страницу и, пролистав немного ниже, увидела снимок, где она стоит в обнимку с этой Алиной. Подпись внизу сообщала: «У меня нет родной сестры, но ты ее заменила. Люблю. С днем рождения». Я нажала на фото, и на экране всплыла отметка. Судя по всему, пройдя по ней, я увижу Алину. Во рту у меня в этот момент стало вонять бинтами с моей руки, от которых я утром избавилась. Слюна стала какая-то липкая, с привкусом чего-то протухшего. Я выпила остатки колы, но стало еще хуже.

Готова ли я была увидеть ту, которая, скорее всего, разрушила мою личную жизнь и сорвала свадьбу? Еще как! Я нажала отметку и смогла лицезреть эту тварь во всех ракурсах. Я крутила и крутила пальцем вверх, надеясь найти Павлика, но его нигде не было. На вкладке «истории» было пусто. Тут прилетело сообщение от Зейнеп: «Нашла что-то?» Я сделала скрин экрана с открытой страницей Алины и отправила в ответ. В следующем сообщении моя новая подруга написала, что ее смена закончится через час и она готова меня поддержать. Я согласилась. У меня было время, чтобы изучить жизнь Алины.

Тут я должна сделать паузу, дорогой дневник, у меня в голове была настоящая каша. Я никак не могла взять в толк, как получилось, что меня предали настолько легко, не напрягаясь? Почему, дожив до тридцати лет, я продолжаю оставаться наивной дурой и не способна заподозрить ложь? Я долго думала и пришла к выводу, что я несамостоятельная, незрелая личность, выросшая с сумасшедшей матерью и книгами. Быть начитанной хорошо, но когда полученные знания никак не пересекаются с реальностью, то это создает ложные представления о мире! Меня не предавали в этой жизни не потому, что я исключительно разборчива в связях, а потому, что никаких связей у меня и не было.

Мать с детства твердила мне, что мы с ней несовместимы и близких отношений у нас быть не может, отец от нас ушел, все мои друзья считали и меня, и мою мать странными. В школе я не оказалась оторвана от класса, меня звали на дни рождения к одноклассникам, а они ходили ко мне, но ни с кем из них я не дружила. Меня тупо некому было предавать все эти тридцать лет! Я совершенно не имела навыков сближения.

Сейчас, возможно, я напишу большущую глупость, но я как принцесса Диана. Мы с ней по части выдуманного мира очень похожи. Она родилась в привилегированной семье, все ее предки на протяжении веков сидели рядом с королями и королевами, род ее был настолько безупречным, что чистотой крови превосходил семью принца Чарльза. Но вдруг ее мать, устав от этого тотального снобизма, уходит к какому-то простолюдину, а отец после их разрыва женится на городской сумасшедшей. Семейство отстраняют от королевского двора. Убитый горем отец пытается построить жизнь с новой женой, мать отжигает со своим простолюдином, а Диана живет сама по себе и сотнями читает любовные романы. Ее жизнь не закончилась бы так печально, если бы кто-нибудь рассказал ей, что все эти принцы из любовных романов, которые спасают красавиц и увозят их на лошадях с белоснежной гривой до земли куда-то в закат, сильно отличаются от настоящих. Она, может, и не пошла бы за Чарльза, если бы знала, что вообще-то принцы иногда бывают мудаками. Диана так забила себе голову этими любовными историями со счастливым концом, что совершенно закономерно влюбилась в Чарльза, других вариантов в ее выдуманном мироздании не существовало. Все это я знаю из книг, дорогой дневник. Я, как и Диана, прочитала миллион таких, но экстраполировать знания на реальную жизнь у меня мозгов не хватило. Ведь она, несчастная, выходила замуж за прекрасного принца, каким Чарльз вообще-то не являлся. Он был некрасивым бабником, по уши влюбленным в замужнюю тетку. На Диане женился для галочки. Это знали все, кроме нее.

И я была такая же. Весь мой жизненный опыт происходил исключительно из книг. Я даже английский выучила благодаря «Гарри Поттеру». Я так не хотела ждать перевода, что вторую книгу стала читать в оригинале, и мне так понравилось, что все следующие я тоже читала на английском, а пока Джоан Роулинг писала очередную часть – совершенствовала свой язык. Почему, интересно, пока я была маленькой, никто не забрал у меня книгу и не сказал: «Иди во двор, пусть тебя научат пить, курить и материться». У всех взрослых я вызывала восторг, потому что с их детьми периодически случались какие-то проблемы, а у моей матери и до определенного времени у отца со мной никаких проблем не возникало. Воплощение тишины и спокойствия с книжкой в руках. Кажется, мне есть о чем поговорить с моей матерью.

Но прежде я возьмусь за Алину. Руки чешутся набраться жизненного опыта в части, касаемой разборок с бывшими моего бывшего.

Запись 12

Зеленка

Я тут посчитала, дорогой дневник, и оказалось, что на описание своей жизни я трачу в день примерно два, а иногда и три часа. С одной стороны, это много, но с другой – это и правда помогает. Сегодня с Павлом Дмитриевичем мы читали мои первые записи, которые были сделаны всего-то несколько дней назад, и оказалось, что мне действительно стало заметно легче. Я спросила, не стоит ли мне перестать убивать столько времени на ведение дневника, но психолог категорически запретил мне это. Так что, дорогой дневник, терпи, я и дальше буду описывать здесь все свои душевные терзания.

До конца моего отдыха осталось совсем чуть-чуть, мне в какой-то степени грустно, потому что в Турции тепло, красиво и здесь живут люди, которые ко мне неравнодушны. Например, сегодня мне написала Зейнеп и сказала, что Мартин со своей Ликийской тропы передавал мне привет и интересовался моей жизнью. Моей! Двухметровый красавчик англичанин интересовался жизнью Варвары Бойко. Он спросил у Зейнеп, не буду ли я против, если он мне напишет, но я решила, что, наверное, рановато, хотя не думаю, что интересы Мартина выходят за рамки обычной вежливости. Я предложила Зейнеп создать общую группу в мессенджере и начать общаться там. Так что теперь я состою в группе, которая называется «Женщина-овца». Это предложила я. Павел Дмитриевич решил, что это прогресс.

Не скажу, что наша группа активна. Я отправила туда селфи с новой стрижкой, Мартин был впечатлен, не скрою. Сам он запостил фотографию, на которой готовит еду на костре, а Зейнеп написала о том, что в триста восьмом номере живет известный в прошлом турецкий певец и он оставляет очень маленькие чаевые уборщицам, за что те его невзлюбили. Я спросила у нее, не приехала ли Айрин, она написала: «Нет» – и добавила злой смайлик. Я бы очень хотела, чтобы Айрин состояла в этом чате. Можно было написать ей напрямую, но я боялась, что покажусь навязчивой. В голове постоянно всплывали мысли о ней, я пыталась сохранить в памяти все ее манеры, жесты, движения, чтобы потом использовать в своей жизни.

У меня такое часто бывает: если мне кто-то нравился, я начинала копировать манеры этого человека, смеяться или говорить, как он, ходить, одеваться. Как я уже писала, я была лишена нормального общения в детстве, поэтому позже хватала то тут, то там. Я сегодня подумала, что вся состою из чьих-то особенностей, которые «позаимствовала». Когда хочется казаться увереннее, я иду походкой своей бабушки Тани, она до самой смерти была как струна. Ходить, как она, постоянно невозможно, надо тогда и в остальном быть как эта жесткая, безэмоциональная женщина, а я так не могу. Смех у меня от моего репетитора по английскому: в десятом классе мама наняла девушку Соню, наши занятия длились недолго, потому что английский я знала прекрасно, просто матери было трудно понять, как самому можно выучить язык, так и появилась Соня – она смеялась без остановки. Этот смех спасал меня потом часто. Я заливалась им каждый раз, когда кто-то шутил на свидании или когда надо было изобразить радость от встречи, например, с бывшими одноклассниками. От Айрин я хотел «позаимствовать» ее женскую магию. Она все делала так изящно и грациозно, что обращала на себя внимание, даже когда просто пила кофе. «Наверное, это врожденное», – подумала я. Но в свою очередь, и у меня был уникальный талант – максимально близко к оригиналу копировать привычки других, так что я не отчаивалась.

Айрин все еще находилась где-то между Грецией и Турцией, а у меня в планах было разобраться с еще одной женщиной. Я, дорогой дневник, пишу про Алину. Я весь день сознательно оттягивала этот момент, мне не хотелось ничего о ней знать, потому что я боялась, что она лучше меня, красивее, сексуальнее. Я понимала, что буду сравнивать себя с ней, и боялась проиграть. Но потом все же сделала над собой усилие и уселась изучать ее аккаунт. И вот что я скажу: какая же она душная.

Эта женщина была абсолютно против всего. Не было в мире вещи, против которой бы она не выступала. Это я почерпнула из ее постов. Она ходила на митинги, чтобы спасти какой-то лес, стояла в одиночных пикетах, защищая какой-то питомник домашних животных, протестовала против строительства заправок, участвовала в движении по спасению планеты от глобального потепления. Она проявляла такую активность в этой своей деятельности, что вместо уважения вызывала раздражение.

Павлик был достаточно ленивым и инертным, поэтому мы и сошлись с ним так быстро. Ему всегда было плевать на все происходящее, он, как ленивый кот, наблюдал за событиями в стране и мире, но участия не принимал: ни непосредственного, ни пассивного. Он, конечно, работал на телевидении, но, как сам говорил, «просто включал камеру и снимал». Как они могли сойтись, мне непонятно. Я изучила всю ленту своей соперницы, активность ее началась примерно в 2012 году, тогда она еще была, по всей видимости, студенткой. В то время Алина писала посты про то, в каких отвратительных условиях содержатся дельфины в дельфинарии, также нашелся пост о том, что на отдыхе в Египте она выпустила попугаев, которые сидели в клетке на жаре, а ей их стало жалко. Начав когда-то с дельфинов и попугаев, Алина за эти годы превратилась в профессиональную протестующую. Я зашла на вкладку, где она отмечена кем-то, там тоже сплошные пикеты, забастовки и протесты. Она была отмечена всеми возможными организациями – от тех, что собирают деньги на корм бездомным кошкам, до тех, что спасают Мировой океан. Эта женщина была как помойка, против которых, кстати, она тоже протестовала – в 2017 году.

Я абсолютная противница протестов, я, можно сказать, всей своей жизнью протестую против них, но это не значит, что у меня нет гражданской позиции. Однажды все жильцы нашего дома решили протестовать против управляющей компании, ко мне пришли за подписью, я ее поставила, но не пошла со всеми выносить двери управляющему. Это не значит, что все должны быть такими, как я, это значит, что нужно понимать, против чего протестовать. У жены Павлика в этом никакого разбора не имелось. Она, как портовая проститутка, была готова на все. Хотя сравнение неуместно: те хотя бы за деньги это делают, а Алина бежала везде, куда звали и не звали, – бесплатно. Человек с таким количеством мнений на абсолютно любые темы – считай, человек без мнения. Нельзя в равной степени разбираться в пенсионной реформе и в том, что требуется для нормальной жизни дельфину. Она бы выбесила меня, даже если бы не оказалась причастна к крушению моей личной жизни.

Что касается внешности, в целом, мы с ней женщины примерно из одной категории – середнячок, без роковых особенностей наружности. Я, конечно, вживую ее не видела, но не думаю, что она сражала наповал своей сексуальностью, как, например, Айрин. Для девушки, которая жила от протеста к протесту, у нее была удобная внешность – короткие волосы, никакого макияжа, все очень естественно. Одевалась она так же безлико: серая или черная одежда. С такой даже если на улице столкнешься, мозг ее никак не зафиксирует и даже под гипнозом не вспомнит. Наверное, она из тех баб, которые к тому же не бреют под мышками и выращивают лесополосу между ног. Я промотала ленту еще немного и даже вскрикнула оттого, какая я крутая в вопросах понимания человеческой натуры, потому что нашла фото, где у Алины под мышками торчали кудрявые волосы. Павлик-Павлик, так вот чего ты хотел все это время, а я, как дура, старалась, дважды в неделю избавляла себя от волос повсеместно.

Я изучила ленту ее публикаций. На фотографиях Павла не было, но я стала внимательнее их разглядывать и на одной из них увидела руку! Это совершенно точно была рука Павлика. На фото Алина сидела прямо перед камерой и улыбалась, перед ней стоял какой-то напиток, рука ее лежала на столе, прикрытая мужской ладонью. Подпись гласила: «Мы решили снова попробовать быть вместе». Комментарии оказались закрыты. Как я поняла, что это рука Паши? Очень просто. Я это знала: эти руки я видела почти каждый день на протяжении года. Его пальцы я узнаю из тысячи других. Я любила его всего, от кончиков этих пальцев до потрескавшихся пяток. Уверенность была стопроцентная. Я посмотрела на дату. Фото опубликовано в то время, когда мы счастливо жили с ним вместе уже полгода. Я стала далее изучать ленту, но теперь уже более детально. Выяснилось, что он присутствовал на Алинином дне рождения, на ее плечах висела его куртка, и под всем этим подпись: «Ровно 29 лет назад в 11 часов 15 минут моя мама подарила миру меня. Если что, претензии к ней», – и три смеющихся эмоджи. Спустя «несколько недель» я нашла видео, где Алина на даче пытается рубить дрова. Лицемерка, а ведь она протестовала против вырубки лесов. На видео она неуклюже махала топором, а за кадром смеялся он! Да, я не видела Павлика, но смех был его! Так он смеялся над моими шутками или над тупыми комедиями, которые смотрел каждый вечер. Вот это поворот! Большую часть нашей совместной жизни он мне изменял, а я даже не знала. Я писала этому козлу сообщения, спрашивала, как проходят его командировки, а все это время он был с ней!

В висках пульсировало так сильно, что я сжала голову руками. Я думала, у меня случится инсульт или что-то в этом духе. Мне очень хотелось кому-нибудь позвонить, но кроме Вики было некому, а она все еще находилась в больнице, так сказала ее мама сегодня, когда я интересовалась делами подруги. Я решила набрать мать, но мы, как ты помнишь, дорогой дневник, настолько несовместимые души, что просто так я не могла позвонить. Все эти разговоры матери с дочерью были не про нас.

Тогда я решила, что буду петь в ее дуду. Я набрала материн номер в мессенджере. Она ответила почти мгновенно.

– Что-то случилось? – В ее голосе звучало раздражение. – Если нет, то давай позже.

– Мама, Павлик мне изменял.

На том конце воцарилась такая тишина, что мне показалось, будто связь прервалась, но мать отреагировала:

– Козлина. Прямо как твой отец.

Я знала, что это сработает.

– Мама, мне так плохо! Может, ты как женщина, которая через это уже прошла, дашь мне какой-то совет? – Я сама не верила, что говорю подобное.

– Нет уж, разбирайся сама. Я тебе дала совет еще в начале ваших отношений. Что я тебе сказала? Помнишь? – Мать громко сопела, это означало, что надо подтвердить ее слова.

– Ты сказала: бросай его, хлебнешь горя, Варвара, – процитировала я мать.

– Вот, надо было слушать. А теперь прости, но у меня Сюзанна, у нас сеанс.

В жизни моей матери не насчитывалось столько событий, чтобы так часто получать прогнозы от нумеролога. Но тут меня осенило:

– Мама, я нашла ту, к которой он ушел, я знаю, когда она родилась. Вы можете посчитать?

Я даже договорись не успела, когда услышала возглас радости. Жизнь матери была скучна, а тут такой повод для нумерологии. Меня попросили сбросить текстом даты рождения его и ее и ждать десять минут. Я покорно отправила. Сама тем временем продолжила изучать страницу Алины. Последнее, что вызывало у нее повышенный интерес, – это экоактивизм. Она писала, что нельзя так нещадно насиловать землю, что миллиардеры погубят нашу планету своими выхлопами из частных самолетов, что ледники тают, и так далее. Почему эта женщина не встречалась с Леонардо Ди Каприо? Они стали бы идеальной парой. Зачем ей мой Павлик?

И вдруг я подумала, что могу спросить ее об этом сама. Пусть Павел не берет трубку, но Алина точно должна мне ответить. Судя по всему, она была максимально бесстрашной и если не боялась лечь перед экскаватором, который ехал корчевать лес, то меня точно не испугается. Я зашла в директ и написала: «Привет, сучка, как тебе живется с моим бывшим? Счастливы?» – потом передумала и удалила, вместо этого набрала: «Алина, я Варвара, вы знаете меня и знаете, что случилось. Я бы хотела поговорить. Можем созвониться?» Руки чесались завалить ее директ матом, но я сдержалась. Тут мне позвонила мать. Она была возбуждена невероятно.

– Варя, у меня мурашки. Сюзанна – гений.

Я даже не сомневалась.

– Мама, что говорят цифры? Удалось посчитать? – Я голосом пыталась передать заинтересованность.

– Еще как! Он – типичная «двойка», она – «четверка»… Сюзанна, тебе слово, – голосом влюбленной пионерки пролепетала мать.

– Дорогая, ты спаслась! Скажи спасибо Богу, – раздался в трубке низкий голос.

– Спасибо, Бог. А если точнее?

– Эта парочка создана друг для друга. Они уже четвертый раз пытаются пройти свои уроки и никак не могут это сделать. – Она откашлялась.

– Какие еще уроки? – Я так много слышала про эти самые уроки и предназначения, но так ни разу и не спросила, что это значит.

– Она должна побороть свою злую энергию, должна создать семью именно с ним, должна полюбить, только тогда этот урок будет пройден. Он должен усмирить ее, взять поводья и приструнить, как дикую кобылу, но он этого не делает из жизни в жизнь…

На заднем фоне мать воскликнула:

– Невероятно, я в мурашках!

Если переложить то, что сказала Сюзанна, на реальную жизнь, то вообще-то, дорогой дневник, все совпадало. Эта Алина реально была неуправляемой бабой, которая лезла на баррикады, а он был мямлей, который не мог ее унять.

Сюзанна чиркнула зажигалкой на том конце связи. В доме матери запрещалось курить категорически, но, видимо, не обожаемому нумерологу.

– Он много раз пытался уйти от нее. Он чувствует, что она его погубит, но ничего сделать не способен. Они обречены маяться до конца дней своих. Ни с одной другой женщиной он быть не сможет. – Судя по звуку, Сюзанна выпустила дым.

– Теперь понятно? – крикнула откуда-то издалека мать. – Ты поняла, что Роза говорила почти то же самое?

– Эй, что может эта Роза? Что ты нас сравниваешь? Она ведьма, шарлатанка, а я нумеролог. Нумерология – это наука! – Все это было адресовано уже не мне.

– Роза тоже считает, – мямлила мать, – но, конечно же, не как ты, Сюзанночка. Совсем не так.

Я отключилась. Пусть выясняют отношения без меня. Я звонила матери выговориться, а получила ответ, который в данной ситуации меня неожиданно устроил. Мы не вместе, потому что так решила Вселенная, эти полоумные вот уже четвертую жизнь не могут договориться, и я не обязана страдать из-за этого. Пусть будет так. Я, возможно, еще испытывала какие-то чувства к Павлу, но была уверена, что его забуду. Человеческий мозг так устроен, он не может немедленно вымарать что-либо из памяти, ему требуется время. Я своему дам. Я уже загрузила туда информацию об изменах и предательстве, переваривай, дорогое подсознание.

Я решила выйти подышать морским воздухом, но тут в директ прилетело сообщение. Алина прислала номер телефона. «Тварь, – подумала я, – могла не отвечать, заблокировать меня, нет же, ответила».

Я решила, что для этого разговора наряжаться в красивое платье точно не буду. Я взяла сумочку и очки и пошла на пляж выпить кофе. Денег у меня почти не осталось, и жила я впроголодь, но до отлета всего несколько дней, и я точно знала, что могу побаловать себя чашечкой кофе, тем более что стоил он тут копейки даже на пляже.

Кофе оказался горький, невкусный и очень горячий, я даже обожгла язык. Наверное, предстоящий звонок и испорченный бариста кофе оказались как-то связаны. Мне пришло в голову, что, будь этот кофе самым вкусным в мире, в данной ситуации я не оценила бы этого. Я подключилась к вайфаю в кофейне и набрала номер. На том конце ответил очень взволнованный женский голос:

– Варечка, здравствуйте. Совершенно уместно, что вы решили выйти на связь. Надеюсь, вы не злорадствовать звоните?

Я, честно скажу, не ожидала такого приема.

– Простите, я что-то не понимаю. Вы Алина? – спросила я.

– Ну что вы, ни в коем случае. – Голос был таким грустным, что мне стало неспокойно. – Я мама Алины – Фаина.

– Понятно. – Хотя ничего понятно не было, я даже не знала, как продолжить разговор. – Ну а с вашей дочерью я могу поговорить?

– Нет, не можете. Вы ведь знаете, что случилось, зачем вы такое говорите?

Беседа становилось все более странной.

– Я не знаю, что случилось с вашей дочерью. Я знаю только, что она увела моего парня. Я хотела выяснить отношения и поставить точку. – Я в эту минуту была самым спокойным человеком.

– Вы про Павла? – Она была удивлена. – Разве он не расстался с вами полгода назад?

– Нет, мы расстались примерно неделю назад, когда он случайно забыл приехать в загс на регистрацию нашего брака.

– Вы, верно, что-то путаете. – Она засмеялась. – Он расстался с вами полгода назад. Мы с Алиной знали про вас. Сразу после расставания Павел стал чаще приезжать, правда, он в то время много ездил по командировкам. Телевизионная работа, она такая, сами понимаете, – грустно заметила она.

Вот так я и выяснила, дорогой дневник, что полгода назад Павлик сошелся со своей бывшей, это оказался уже третий раз, когда они сходились. Мама Алины соловьем пела, как она каждый раз радовалась этим очередным «схождениям», потому что «Алиночка такая беспокойная, такая бунтарка», а Паша ее уравновешивал. Идеальная пара. Я сейчас это пишу, и в голове звучит ее мерзкий гнусавый голос. Но я, конечно же, не преминула расставить все точки над i.

– Павлик – подонок. Он не бросил меня, а продолжал жить со мной все это время. Когда он говорил вам, что он в командировке, – он был со мной, когда врал мне про командировки – был с вашей дочерью. Он конченый. – Я все еще была спокойна. Наверное, пока я шла до пляжа, мозг уже переварил всю информацию о моем бывшем и его поступках и теперь реагировал адекватно.

– Вы уверены? – спросила Фаина. – Хотя зачем вам врать. Павел говорил, что вы девушка честная, открытая.

– Вы даже меня обсуждали? – Я была очень удивлена.

– Более того, мы приходили в магазин, где вы работаете. Я настаивала, чтобы Алина с вами поговорила, но она не смогла. Мы тогда купили какие-то книги и ушли.

Я не могла поверить своим ушам.

– Я вам честно скажу, что в шоке и, наверное, в любой другой ситуации выругалась бы матом, но я занимаюсь с психологом и вообще прилагаю много усилий, чтобы оставаться в адеквате, так что я попробую сдержаться, – отрезала я.

– Вы даже не представляете, как я вам признательна, – произнесла она блаженно. – Наверное, Алина сказала бы так же, но чего уж теперь…

– Она что, умерла? – выпалила я.

– Ну что вы, нет, конечно. Умерла после всего случившегося я, а она молодцом, молодцом…

Я подумала, что Алинина мать на антидепрессантах или пьяная.

– Я не понимаю, что случилось. Вы можете мне рассказать? Где Алина? Где Павлик?

– Алина в СИЗО. А Павлик – я даже не знаю… Говорят, его ищут, но, кажется, еще не задержали.

Я еще не знала сути, но уже начала паниковать.

– Что они натворили? – голосом своей матери спросила я в телефон.

– Алиночка познакомилась с какими-то очередными активистами. Вы понимаете, она всегда так: вот что ни новая неделя, то она с кем-то едет куда-то протестовать. – Эта женщина выдавала такое количество ненужных слов, что я начала терять терпение.

– Вы может собраться и в двух предложениях сказать, что случилось? – Я кипела от злости. Дочь такая бунтарка, а мать ни рыба ни мясо.

– Хорошо. Вот как было. Привезли эту выставку, вы понимаете, на нее весь город собрался смотреть, очередь дикая. Алина с Павлом тоже пошли. Она любила искусство, я с детства ее к этому приучала…

– Фаина! – рявкнула я.

– Хорошо-хорошо, простите. Они пришли на эту выставку вечером, люди уже расходились, и тут она… – Фаина заплакала. – Тут она достала бутылочку зеленки и вылила на полотно! Вы понимаете? Это не со зла, она не вандал. Она против потепления и… – Тихий плач сменили рыдания.

Я вспомнила, что на днях видела, как Юсуф смотрел новости. Там показывали видеосюжет, где девушка обливает картину чем-то. Так как экоактивисты портили картины в последнее время почти каждую неделю, то я не придала этому значения.

– Фаина, так Павлик тоже виноват? Он тоже экоактивист? – Я прекрасно знала, что нет. Скорее всего, эта мямля пошел с Алиной за компанию, а она его даже не предупредила.

– Не знаю, он скрылся, а ее арестовали. Он подрался с охранником, сломал ему нос. Их хотят обвинить в вандализме. Понимаете? Международный скандал. Картина испорчена. Вот как так можно – привезти картину за десятки миллионов долларов и вывесить ее без защитного стекла? Ну ведь времена-то какие, а?

– Фаина, ваша дочь дура. Простите, но вы должны это знать. – И я отключилась…

Я шла по пляжу в сторону отеля и почему-то улыбалась. Не могла ничего с собой поделать. Решила побежать в отель и обо всем рассказать Зейнеп. Она стояла за своей стойкой и говорила с кем-то по телефону. Я не могла дождаться, когда она закончит. Подруга наконец-то положила трубку, и я расхохоталась на весь отель. Она выбежала, увела меня на ступени, где несколько дней назад мы смотрели ролик про женщину-овцу, и я стала ей рассказывать все, что узнала. Она смотрела на меня полная удивления. У нее было столько вопросов, но я не могла говорить, все время смеялась. Телефон на стойке снова зазвонил. Зейнеп побежала отвечать, а я сидела, утирая слезы. В эту минуту в лобби вошла Айрин, она наконец-то приплыла.

Запись 13

Варя носит Prada

Дорогой дневник, вот не дура ли я последняя? Сегодняшнюю ночь я провела, переживая за Павлика. Человек, который предал меня, благодаря которому я всерьез размышляла над тем, не сигануть ли мне с обрыва вниз головой, в итоге так завладел моими мыслями этой ночью, что я чуть с ума не сошла. Я все думала и думала, что с ним, где он, могу ли я как-то помочь ему сейчас. Даже на несколько минут позволила мозгу поразмышлять над тем, не стоит ли мне как-то вмешаться, но потом вспомнила все и решила, что – нет, я по-прежнему желаю ему всего самого наихудшего.

Я чувствовала, что должна как-то выплеснуть эмоции. Мне хотелось закричать, но не от боли, а от злости. Наверное, для этого прекрасно подходил ночной пляж, но одеваться и идти куда-то ночью мне было лень. Я сильно-сильно вжала лицо в подушку и заорала. Орала я слово «сука», и знаешь что, дневник? Мне помогло. После этого я крепко заснула и проспала почти пять часов. Утром я решила, что у этой истории должен быть какой-то финал. Я собралась с мыслями и позвонила Антонине, матери Павлика. Эта женщина плохо дружит с гаджетами и не сразу поняла, что творится с ее телефоном, но с третьего раза разговор все же получился.

– Варечка, какое счастье, что позвонила. – По голосу я поняла, что она действительно мне рада.

– Так что с Павликом? – спросила я.

– Варя, ты знаешь, он сказал, что меня прослушивают, что я должна молчать. Полиция приходила ко мне и к вам в квартиру, делали обыски. – Она заплакала.

– А что они искали? Я не поняла, в чем он виноват? – Я хотела ее успокоить и выбрала тональность, по которой было понятно, что я якобы тоже его жалею.

– Ну… наверное, для начала я должна попросить у тебя прощения. Я знала, что он с этой заразой, но он велел мне молчать и не влезать в его жизнь.

– Хорошо, просите…

– Варечка, я прошу прощения, я должна была по-женски поддержать тебя, рассказать все, а не молчать. Но ты понимаешь, Павлик так мучился. Он же до самого дня свадьбы разрывался. Он уже ехал в загс, я это знала. Но потом ему позвонила эта зараза, и вот случилось то, что случилось. – Она умолкла.

– Что значит «он разрывался»? – не поняла я.

– Все эти полгода он был не уверен, что правильно поступил, вновь сойдясь с Алиной, ты понимаешь? Он мучился, приходил ко мне и не знал, что ему делать. – Она включила кран и, судя по звукам, набирала воду.

– Так вот почему он не ушел сразу… – В этот момент я начала говорить с ее интонациями.