Проект 9:09 бесплатное чтение

Mark H. Parsons THE 9:09 PROJECT

Copyright © Mark H. Parsons, 2022

This edition published by arrangement with Curtis Brown Ltd. and Synopsis Literary Agency All rights reserved

© Mark H. Parsons, 2022

© О. И. Василенко, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Азбука®

Посвящается моей маме

Глава 1

Не стоит ограничиваться съемкой очевидно живописного.

Доротея Ланж[1]

– МОЖЕТ ЛИ ОТ ГЛУПОСТИ РАЗБОЛЕТЬСЯ ГОЛОВА? – спросил у меня Сет.

– Еще как может, но только у других, а не у самого дурака, – ответил я.

Сет посмотрел на другой конец нашего столика.

– Ага, тогда понятно!

Мы обедали в столовой, пытаясь не обращать внимания на Била Уилсона и его приятелей, игравших в «улет-пролет». Эти умники в начале учебного года придумали десятибалльную систему оценивания девчонок. Кто знает, что им в голову стукнуло, – может, в фильме каком увидали, но фишку так и не просекли. За первую неделю семестра они успели довести систему до совершенства. По их мнению, если девчонка получала меньше пяти баллов, то на нее и смотреть не стоило. (Следуя той же логике, к любой, набравшей больше пяти, нужно было подкатить. Таким образом, на самом деле система получалась не десятибалльная, а двоичная – «да/нет», но попробуй им это объясни. Уж поверьте мне, эти парни не только сексуально озабоченные говнюки, но и к числу самых одаренных учеников школы «Ла Монтана» не относятся.)

Они продолжали свою дурацкую игру, а я искал возможности попрактиковаться в репортажной съемке. Хотелось бы, конечно, использовать «Никон», но не таскать же его весь день с собой в рюкзаке – вот и приходилось довольствоваться камерой телефона.

Я как раз решил щелкнуть какую-то незнакомую девчонку, идущую с подносом в руке к выходу. Мое внимание привлекла ее походка – уверенная и целеустремленная. Ладно, может, не только походка меня привлекла. Прежде чем сделать снимок, я выбрал такой ракурс, чтобы девушка выходила из кадра, а не входила в него, и повел за ней камерой – в итоге моя модель осталась в фокусе, а фон размылся. Как будто она идет слишком быстро, за ней не угонишься. Я мельком глянул на получившуюся фотографию. Да, неплохо вышло. Краем уха я все еще слышал непрекращающуюся болтовню Била.

– Ну, я бы дал ей семь с половиной. Семь уж точно.

– Точно! – фыркнул его приятель Тристан, будто слово «точно» его позабавило.

Я посмотрел на них. Они говорили о девушке, которую я сфотографировал. В их идиотских играх я никогда не участвовал, однако мне бы и в голову не пришло оценить ее как «хорошенькую и обычную», или что там подразумевалось под семью баллами.

– Не вздумай при ней это ляпнуть, – предупредил Райли, другой приятель Била. – Ее ж не просто так прозвали АК-47.

– Ну и? – отозвался Бил. – Прозвали и прозвали. Я имел в виду, что она ничего. Я б ей и больше баллов дал, если бы она не выглядела такой грозной. – Бил посмотрел в нашу сторону. – Верно я говорю, Сет?

– Да кто ж будет спорить с настоящим экспертом! – ответил Сет.

Бил кивнул, не заметив иронии.

– Джей? А ты что думаешь?

– Хм… Думаю… – Я помедлил, пытаясь составить впечатление о девушке. Мой ненормальный мозг вечно выдает что-то странное, и в этот раз я увидел мультяшного проводника, ведущего группу по опасной местности. – Думаю, если бы меня вдруг высадили где-нибудь в джунглях Аргентины, позволив взять с собой кого-то одного из присутствующих в столовой, я бы выбрал эту девушку.

Парни уставились на меня в полном недоумении.

– Есть в ней что-то от Че Гевары, – пояснил я.

– Ну ты и чудик… – покачал головой Бил.

За несколько минут до звонка Райли внезапно оживился.

– Эй, вы только посмотрите! Она новенькая? Вот к ней бы я подкатил! Восемь баллов! Как минимум. А то и восемь с половиной.

– Восемь с половиной? – повторил Сет, не поднимая глаз от телефона. – Это как? Не суперсекси, но лучше, чем просто секси? Полусуперсекси?

На мгновение он перестал язвить, чтобы взглянуть, кого они там оценивают. Сет не из тех, кто отпускает непристойные замечания, но я сразу понял, что девушка привлекла его внимание.

– Восемь с половиной, запросто! – высказал свое авторитетное мнение Бил и сделал драматическую паузу. – Я бы с ней переспал.

– Даже кошка не станет лизать его макарошку, хоть он яйца сметаной намажет, – шепнул мне Сет.

Я оглянулся, чтобы посмотреть на девушку. Олли! Ну да, кто же еще. И она шла в нашу сторону.

В этом году Олли перешла в старшую школу и сразу же начала безудержно модничать. И останавливаться явно не собиралась. Сегодня она выбрала стиль преппи[2]: блондинка с растрепанными волосами и изумленными глазами – ну прямо младшая сестренка Тейлор Свифт после бессонной ночи.

– Она в девятом классе, – сказал я.

– Эта помеха мне не помешает, – глубокомысленно выдал Бил.

– Ого, неужели сам до такого додумался? – поинтересовался Сет.

Они резко замолчали, заметив, что девушка приближается к нашему столку и направляется ко мне.

– Ну что, – тихонько спросила она, – отвезешь меня домой после школы?

Только близко знакомый с Олли человек понял бы, что едва заметный прищур выдает ее с головой: под умильным щенячьим выражением определенно скрывалась улыбка. Эта девчонка прекрасно понимала, что делает, и я это знал. А она знала, что я знаю.

Я помедлил, напустив на себя задумчивость, но потом все-таки ответил:

– Ладно, буду ждать тебя на парковке.

– Спасибо! – кивнула она, развернулась и зашагала прочь, ни разу не встретившись взглядом ни с одним из моих соседей по столику.

После ее ухода все повернулись ко мне с немым вопросом: «Какого черта здесь вообще происходит?»

– Джей, что за фигня? – Бил, как всегда, об изяществе выражений не беспокоился. – Ходишь весь из себя скромняга-парень, а тут, оказывается, цыпочку завел! Да еще какую! Или как это понимать?

Я молча покачал головой – мол, идите к черту, придурки, – схватил рюкзак и встал.

– Сказал же вам, она в девятом классе!

И пошел на пятый урок.

Нельзя сказать, что я пытался их обмануть. Просто не было настроения отбиваться от стаи кобелей-неудачников, уламывающих меня познакомить их с моей сестренкой.

Урок истории. Есть несколько секретных приемов, чтобы получить хорошую оценку по этому предмету – по крайней мере, в школе «Ла Монтана»:

1. Знай важные имена и даты ключевых событий (подсказка: это те самые, о которых рассказывает учитель).

2. По возможности запоминай основные сведения о них, если нацелился на высший балл.

3. Показывай учителю свои знания. Не прячься на галерке. На передних партах и в самом центре садиться, конечно, не стоит – если только ты не подлиза без стыда и совести. Второй или третий ряд, справа или слева от центра – самое то. И не забывай поднимать руку – иначе какой смысл на уроке сидеть?

4. Не доводи учителя до белого каления. Ладно, признаюсь, это у меня получается не очень. Ну или совсем не получается. Но я же не виноват, что у мистера Ларю целиком и полностью отсутствует чувство юмора.

Вот и всё. Ничего особо сложного, достаточно бездумно повторить сказанное учителем.

Точно так же, как сегодня. Я глядел в окно, рассматривая холмы на горизонте и размышляя о тех идиотах в столовой, когда мистер Ларю произнес:

– Кто может назвать военачальника, ставшего известным политическим деятелем после Гражданской войны? – Он заглянул в журнал – видимо, в поисках самого отъявленного двоечника. – Джеймисон Дивер?

– А? – обернулся я.

– Гражданская война. Военачальник. Который потом стал известным политиком. – Мистер Ларю щелкнул пальцами, словно я был каким-то дрессированным тюленем или типа того. – Ты вообще меня слушаешь?

На словах «Гражданская война» перед моими глазами появилась лента времени: вторая половина XIX века. Лента прокрутилась до периода Гражданской войны – начало 1860-х годов. Она была окрашена в голубой цвет. Казалось бы, из-за кровопролития и насилия война должна быть красной, но важнее оказалось то, что «Гражданская» начинается на «г», а буква «г» определенно голубого цвета. Некто знаменитый, чья слава не угасла и после войны, – Улисс С. Грант.

Перед глазами всплыла надпись «8+8». Светло-серая, конечно, потому что восьмерки серые. Я знал, что Гражданская война началась в 1861 году (секретный прием № 1 из списка выше), а «8+8» напомнило мне, что Грант стал президентом 8 лет спустя и оставался им 8 лет.

– Грант, – ответил я. – В 1869 году был выбран президентом США. Пробыл на этом посту два срока, до 1877 года.

Мистер Ларю смерил меня взглядом.

– Верно. Однако с этого момента советую не отвлекаться на пейзажи за окном. – Он отвернулся. – Итак, кто может рассказать о ходе восстановления…

На самом деле есть еще один секретный прием. Наверное.

5. Обладай неврологической особенностью под названием «синестезия».

Это не заразно. Не смертельно. И даже безвредно. Честно говоря, если б от синестезии умели избавляться, я бы отказался: без нее жизнь стала бы слишком пресной. Да и мои оценки бы, скорее всего, ухудшились.

Сколько я себя помню, некоторые вещи – к примеру, буквы, цифры, дни недели, месяцы – представляются мне в определенном цвете. И эти цвета никогда не меняются. Допустим, буква «а» светло-оранжевая, как апельсиновый шербет, смешанный с ванильным мороженым. В любых обстоятельствах.

Цифра 7 – всегда тонкая полоска фиолетового, а среда – широкая, скучная, бежевого цвета. Собственно, так я этот день и ощущаю. Когда кто-то говорит «среда», я сразу вижу прямоугольник с другими прямоугольниками по бокам: слева – понедельник и вторник (серого и желтого цвета соответственно), а справа – четверг и пятница (синий и коричневый… ну еще бы. Звучит, наверное, нелепо, но что поделать: на эти вещи я повлиять никак не могу.

Есть и другие проявления. Например, когда кто-нибудь разговаривает (и особенно если скучно бубнит, точно один мой знакомый учитель истории), то я вижу, как произносимые слова проматываются передо мной, словно бегущая строка в сводке новостей по телику. А иногда какие-то идеи проигрываются в моей голове в виде странных коротеньких мультиков, будто мой мозг – это студия аниме, полная обкурившихся художников.

Мама говорила, у нее было почти то же самое. Я помню, как в детстве часто сидел с ней на кухне и мы обсуждали, кто что видит.

– Какого цвета для тебя вторник? – спрашивал я.

И она отвечала: зеленый.

– Не может быть! – говорил я. – Он совершенно точно желтый. А как насчет ноября?..

Я никогда об этом особо не задумывался. Видимо, считал, будто все воспринимают мир сходным образом. А когда оказалось, что это не так, должен признаться, я был поражен.

Однажды я помогал отцу в гараже, а по радио шла какая-то научная передача о людях, у которых цвета ассоциируются с буквами или цифрами, а иногда со звуками или чем-то еще. Я, помнится, удивился, зачем они рассказывают обо всем известных вещах, но потом ведущие сообщили, что такая неврологическая особенность называется «синестезия» и встречается она лишь у небольшого процента людей.

Честно говоря, на секунду я забеспокоился, потому что название звучало будто какая-то болезнь – нечто среднее между «амнезией» и «диареей». Но потом ведущие сказали, что на здоровье синестезия никак не отражается, бла-бла-бла… возможно, она связана с творческими способностями или памятью…

На тот момент в моей голове осталась одна-единственная мысль: неужели так не у всех? Я словно увидел заголовок: «Ученые обнаружили, что некоторые люди дышат носом!» – вот как это ощущалось.

– Я почему-то думал, что большинство людей тоже такое видят, – сказал я маме, – но, похоже, я ошибался. Оказывается, это довольно редко бывает.

Мама посмотрела на меня, легонько прищурившись, прямо как Олли сегодня, и кивнула.

– Я знала, что у других не так, но никогда не заостряла внимание на твоей особенности. Потому что не хотела, чтобы ты чувствовал себя не таким, как все. Но согласись, синестезия – это здорово.

Да, соглашусь. Вот только теперь то ощущение ушло – вместе с мамой, – и, похоже, больше никто на свете не обладал ее способностью понять меня и не мог мне помочь избавиться от чувства, будто я один во всей вселенной.

Что касается сестры, то, ясное дело, она ждала меня на парковке, подпирая старую «субару-аутбэк». Да, мне до сих пор было очень странно садиться за руль маминой машины, но это лучше, чем ходить пешком. Наверное.

Пока я открывал дверцу, мимо проехал один из двенадцатиклассников на новой «шевроле-камаро» – из тех, что отец называет «поддельно-маро», ярко-желтого цвета. Мы с Олли проводили машину взглядом, оценивая потенциальное совершенство расцветки.

– Идеально? – спросила сестра.

Я покачал головой:

– На пару оттенков посветлее бы.

– Вечно ты найдешь к чему придраться… – косо глянула на меня Олли.

Глава 2

Фотографы слишком рано перестают снимать свой объект, не исчерпав всех возможностей.

Доротея Ланж

КАК ТОЛЬКО Я ВЫЕХАЛ С ПАРКОВКИ, ОЛЛИ УТКНУЛАСЬ в телефон. Должно быть, как обычно, с кем-то переписывается, решил я. Но когда мы остановились на светофоре, она повернула ко мне экран и показала фотографию модели: профессионально сделанный снимок латиноамериканки. Взлохмаченные черные волосы, щедро накрашенные тенями глаза – ну прямо вылитый енот. Весьма привлекательный, правда, енот.

– Оцени! – потребовала Олли. Наверное, потому, что минимум три раза в неделю я повторяю ей: «Не торопись оценивать других!» – Какая тебе нравится больше? Эта или… – она пролистнула к другой фотографии, – вот эта?

Если первую можно было назвать «страстной», то вторая относилась к противоположной категории – «невинность» или что-то вроде того: белокожая блондинка с голубыми глазами и широкой улыбкой. И тоже мастерски снята.

– Что именно мне нужно оценить? Профессиональную прическу и макияж, студийное освещение, вентилятор, чтобы волосы развевались, или навык владения «Фотошопом»?

Олли убрала телефон и скривилась.

– Ты хоть раз можешь быть серьезным?

– Так я серьезно. В реальной жизни никто так не выглядит.

– А то я не знаю! Но если б они действительно были такими, которая понравилась бы тебе больше?

Я уже собрался сделать выбор, а потом остановился. Я что, собираюсь вести себя как Бил?

– Они обе прекрасно выглядят.

Кроме того, ни с одной из них мне ничего не светит.

– Джей!

– Ну ладно, ладно. Может, первая? В ее взгляде есть что-то этакое… Похоже, ума ей не занимать.

Олли откинулась назад и скрестила руки, отвернувшись от меня.

– Вот и спрашивай тебя…

Я искоса глянул на нее:

– Ты ведь для себя образ выбираешь?

Олли по-прежнему не смотрела на меня, но ее голова едва заметно качнулась вниз-вверх.

– Послушай, ты же моя сестра, поэтому я не воспринимаю тебя как девушку. – Она открыла было рот, но я не дал ей вставить ни слова. – Тем не менее, уж не знаю почему, некоторым парням в школе, похоже, очень нравится, как ты сейчас выглядишь. Возможно, тебе стоит продолжать в том же духе. Ну, то есть если для тебя это важно.

Я ожидал от нее обычных возражений в стиле: «Мода – это вид искусства» или «Дело не в привлекательности», но она вдруг спросила:

– Им правда нравится?

Теперь она ловила каждое мое слово, и пришлось рассказать ей про дурацкую систему оценок.

– А мне они что поставили? – заинтересовалась Олли.

– Ты в самом деле хочешь знать? Тебе не все равно, на сколько тебя оценил Бил Уилсон, этот козел с поганым языком?

– Все равно. Просто любопытно. Но если ты не хочешь…

– Восемь.

Олли прищурилась:

– Вот как? Всего восемьдесят процентов? Типа «хорошо» на уроке?

Эта девчонка переживала за школьные отметки почти так же сильно, как за внешний вид. Не совсем, но почти.

Я пожал плечами:

– Говорю же, из-за нашего с тобой родства я не могу оценить твою привлекательность. Кроме того, кажется, могло быть и восемь с половиной, поэтому…

Как только эти слова слетели с языка, я осознал свою ошибку. Мы так нередко отзываемся о вещах, которые вполне ничего, но вроде как второго сорта. Например, о неплохом фильме, который провисает в середине, а в конце становится душещипательным. Мы о таких говорим «на отлично не тянет» – примерно как «нормально» и «недурно».

– Значит, эти мудаки утверждают… – Олли сделала долгую паузу, медленно вдыхая через нос, – что до «отлично» я недотягиваю?

Ого, Олли и в самом деле разозлилась: обычно она такие слова не использует.

Я пожал плечами:

– Да ладно тебе, большинству девчонок они и семи баллов не дали.

Этот аргумент ее явно не впечатлил.

– Да кем они себя возомнили?! – Олли резко повернулась ко мне и заговорила тихим голосом: – Скажи своим дружкам, что по шкале от одного до десяти они, возможно, потянут на троечку. В лучшем случае на четверку – в удачный день. Если в душ сходили. А Билу и вовсе два балла, потому что мудаки вроде него вообще никому не сдались!

– Я бы им с огромным удовольствием передал твои слова, только вот они мне не друзья.

– Ты же с ними водишься, не я.

– Да не вожусь я с ними. Должен же я где-то обедать, а за их столиком обычно есть место. Они даже не знают, что ты моя сестра, – ну какие они мне друзья?

Вообще-то, если подумать, хороший вопрос.

– Наплевать, все равно скажи им!

Я покосился на Олли:

– Так ты взбесилась из-за того, что эти наглые придурки расставляют девушкам баллы… или из-за того, как оценили конкретно тебя?

– А сам ты как думаешь? – фыркнула она.

– Я думаю, что ты не ответила.

Мы подъезжали к «Хэппи Джекс Бургер Бистро». Я перестроился в правый ряд и притормозил, направившись к окну заказа.

– Не вынуждай меня покупать тебе бургер. А то ведь я могу!

В школе «Ла Монтана» существует негласное правило: если тебя привозят в «Хэппи Джекс» и угощают, ты должен сыграть в «правду или действие», пока вы ждете заказ. А поскольку большинство работников в «Хэппи Джекс» такие же торчки, каким был сам основатель компании, обслуживают там небыстро – с обычным «Макдоналдсом» или «Тако Белл» не сравниться. В школе «Хэппи Джекс» прозвали «проездом правды». Знаю, звучит глупо, но добавьте к этому девчонок, выпивку пятничным вечером – и может получиться довольно забавно. По крайней мере, так мне рассказывали.

Олли посмотрела на меня, потом на «Хэппи Джекс» и снова на меня.

– Ладно, если тебе так неймется. В основном из-за того, что они ведут себя по-свински, – наконец сказала она и, помолчав, добавила: – Ну и наверное, немного из-за «на отлично не тянет».

Я не ожидал от нее столь честного ответа. Когда-то мы с сестрой были довольно близки. Сразу после того, как умерла мама. Но не в последнее время – не знаю, кто из нас отдалился, – а сейчас, услышав признание Олли, я снова почувствовал прежнюю близость. А еще мне стало грустно.

– Олли, я понимаю, почему ты злишься на этих придурков, выставляющих девушкам какие-то баллы и рассуждающих о чужих недостатках…

– Как будто сами они безупречны! – вставила она.

– Вот именно. И как раз поэтому мне совсем не нравится, что тебя заботит их мнение.

Олли помолчала.

– Ну… то, что меня так сильно заботит их мнение… мне тоже не нравится.

Я решил сменить тему.

– Говорят, в школе появилась новая девчонка…

– В школе появились сотни новых девчонок! – перебила Олли. – В том числе и я. Они называются «девятиклассницы».

– Да погоди, ты прекрасно знаешь, о чем я. Она примерно моего возраста, но я ее раньше не видел.

– А, ну тогда, конечно, число возможных вариантов значительно уменьшается!

Я пропустил шпильку мимо ушей.

– У нее странное прозвище. АК-47, кажется.

Олли кивнула:

– Я слышала, как девчонки о ней говорили. Похоже, она та еще тихоня. – На лице сестры появилось забавное выражение. – А тебе-то что?

Я пожал плечами:

– Да так. Просто любопытно.

– Ну-ну…

Когда мы добрались до дома, я бросил рюкзак, рухнул на кровать и уставился в потолок. Олли верно подметила про «друзей». То есть напрямую она так не сказала, но оно как бы висело в воздухе, словно чьи-то кишечные газы в кабине лифта: зачем я тусуюсь с компашкой парней, которых не считаю друзьями?

Если не врать самому себе, ответ простой.

Потому что у меня нет настоящих друзей.

Потому что я, видимо, слишком опустошен, чтобы хотя бы попытаться их завести.

И потому что я не чувствую себя своим ни за одним из столиков.

Ну, то есть все и раньше было фигово, но сейчас… черт возьми, да я стал чужаком даже за столиком тупиц и неудачников. Вот это как вообще? Не сказать, что я прежде мог считаться образцом нормы… Но после того как с тобой случается такое, можно ли вообще снова стать нормальным… или ты уже изменился навсегда?

Тот столик неудачников – это сплошные, как говорит мой отец, халявщики. Нет, Сет, разумеется, не такой. У него, конечно, загонов хватает, но зато он тот еще остряк (в своей, несколько циничной, манере) и настоящий компьютерный гений. На самом деле он славный парень… В прошлом году мы с ним вместе ходили на математику и сошлись на почве плоских шуточек о числе «пи» и иррациональных числах. И стали вместе обедать в столовой. Долгое время наше общение с Сетом было ближе всего к понятию «дружба». С тех пор как…

Я вдруг подумал, что, возможно, Олли переживает за меня – точно так же, как я переживаю за нее.

Мои раздумья прервало появление Ее Высочества Избалованной Принцессы.

– Джей, мне нужно селфи.

– У тебя что, телефона нет?

– Мне нужно не обычное селфи, а качественное.

– Так мы ведь уже делали? На прошлой неделе, перед началом школы.

– Я собираюсь сменить стиль.

– А, понятно. Потому что старый…

– Замолчи.

– …«на отлично не тянет»? – расхохотался я.

– Заткнись! И вовсе не поэтому, ты же прекрасно знаешь.

– Сама заткнись.

– Так ты сделаешь или нет? – спросила Олли.

– Когда?

– Через полчасика?

– Тебе больше заняться нечем?

– Именно. Да и тебе тоже! – Она прыснула со смеху, отчего мне стало еще хреновее.

Я улегся обратно на кровать и закрыл глаза.

– Как скажешь.

– Спасибо!

Сестра ушла, и я снова уставился в потолок. Грустно признаться, но она права: моя жизнь дошла до той изумительной точки, в которой мне совершенно нечем было заняться. Разве что домашкой по углубленному английскому. Но это не считается.

Впервые Олли попросила меня пофотографировать ее где-то полгода назад – и постоянно пыталась мною командовать. Какое-то время я терпел (уже почти год в моих ушах звучал хриплый шепот мамы: «Будь помягче с сестренкой»), но в конце концов поставил камеру на штатив, выдал Олли пульт управления и оставил ее развлекаться. Она радостно принялась рулить процессом и щелкала минут пятнадцать, а потом заявила, что закончила.

Я просмотрел снимки на фотоаппарате. Обычные селфи типа «на отлично не тянет», только в высоком разрешении. Ну, вы знаете какие: модель слишком близко к камере, рот/нос/подбородок чрезмерно подчеркнуты, взгляд прямо в объектив, губы выпячены «уточкой», фон перегружен, свет плоский и так далее.

– Круто, – сказал я. – А мне можно пару раз щелкнуть?

– Валяй!

Я увеличил фокусное расстояние и отодвинул штатив назад на несколько шагов, усадил Олли на другой стул и развернул ее так, чтобы падающий из окна свет добавлял глубины. Перевел камеру в ручной режим, открыл диафрагму на максимум, затем навел фокус на лицо, оставив фон размытым. Олли смотрела куда-то в другой конец комнаты, и я быстро сделал несколько снимков, прежде чем она это осознала.

– Я же не подготовилась!

– Знаю. Так и было задумано. Ладно, можешь посмотреть вон туда.

Олли послушно развернулась, привычно выпятив губы, словно изображала Дональда Дака.

– А теперь улыбнись как можно шире.

Она принялась корчить дурацкие рожи.

– Убери улыбку, посмотри в камеру.

Сестра стерла с лица идиотскую ухмылку, склонила голову, заглядывая в объектив, и я это поймал. А потом сделал еще дюжину снимков, хотя был почти абсолютно уверен, что именно тот удался.

– Дай посмотреть!

Я поднял камеру повыше, чтобы Олли не дотянулась, – будто бы играл в «попробуй отними» с терьером.

– Покажу, когда закончу. Мне нужно вполовину меньше времени от того, что ты потратила на подготовку. Подожди, ладно?

Она фыркнула и ускакала, а я принялся за дело. Перебросив фотографии на компьютер, я прежде всего быстро проглядел свои. Первый снимок оказался вполне ничего, да и парочка следующих тоже. Но в том, где она смотрела в камеру, была изюминка – вот за него я и взялся.

Я выбросил из головы, что она моя сестра, и подошел к кадру так, как если бы снял кого-то чужого на улице. Сделал снимок монохромным, но в теплых тонах – и он стал похож на черно-белую фотографию из старого журнала мод. Затем усилил контраст насколько возможно, не доводя до зернистости на коже. Слегка обрезал оригинал, чтобы бóльшую часть снимка занимала голова, а также затемнил края, еще сильнее выделив лицо на расплывчатом фоне. Немного естественного драматизма, а не слащавая голливудщина. Я отодвинулся от монитора и посмотрел на картинку. Неплохо.

Потом сложил в одну папку все снимки, которые сделала Олли, а также тот, что обработал, и позвал сестру.

Она села рядом, и я принялся пролистывать селфи под ее комментарии:

– Ладно… следующий… неплохо… погоди, вернись назад на секунду… давай посмотрим на следующий…

А потом я открыл обработанный снимок.

– Ой… – все, что вымолвила Олли.

Она очень долго на него смотрела. Затем забрала у меня мышку и пролистала фотки назад, просматривая несколько последних из тех, что сделала сама, и снова вернулась к моей. После внимательного изучения она постучала по экрану.

– Отправь мне вот эту.

– Не за что! – бросил я ей в спину, когда она выходила из моей комнаты.

Сестра не обернулась, но с тех пор никогда не пыталась мной командовать в процессе съемок.

Олли пришла на кухню, когда я устанавливал аппаратуру.

– Я готова!

– Ладно, давай разберемся с этим поскорее, – ответил я, словно у меня имелись дела поважнее. Ну да, конечно.

Я отвлекся от камеры: Олли выглядела как заядлая пляжница с густо подведенными енотьими глазами. Или как енот с растрепанной прической пляжницы. Сестра явно пыталась подражать какой-то модели из любимых журналов.

– Тебе не кажется, что ты переусердствовала с маскировкой под грабителя? – спросил я, чувствуя себя довольно глупо. Но мама ведь просила присмотреть за сестрой… Вот только что вообще значит это «присмотреть»?

– Заткнись и щелкай!

Похоже, Олли тоже была не в курсе. Я пожал плечами:

– Звучит так, словно ты хочешь, чтобы тебя пристрелили, да побыстрее.

После первой фотосессии мы разработали целую технологию. Экран моей камеры слишком маленький, с расстояния в несколько шагов на нем ничего не разглядишь, поэтому рядом с ней я ставил зеркало на подставке. Благодаря чему Олли могла проверить, как она выглядит, поправить позу и снова перевести взгляд на камеру. Большинству людей такой метод бы не подошел, но моя сестра точно знала, чего хотела добиться (надо признать, чутье у нее было неплохое), и я смирился.

Мы уже не раз проводили подобные фотосессии (как только сестре взбредало в голову изменить аватарку в профиле, то есть пару раз в месяц), и много времени процесс не занимал. Я почти закончил, когда Олли вдруг сказала:

– А ты можешь сделать мне глаза побольше? Отфотошопить или еще как-то?

В моей голове пронеслась сотня возможных ответов, но я только покачал головой:

– Нет, я не стану.

– Почему?

– Может, потому, что на самом деле это сделает твои глаза меньше?

Олли прищурилась в недоумении.

– Представь, кто-то увидит тебя вживую – а ты разительно отличаешься от своего снимка.

– Девяносто процентов тех, кто увидит мое фото, в реальной жизни меня никогда не встретят.

– В таком случае почему бы нам не поискать девушку, похожую на тебя… только красивее? Запостим ее фотку под видом твоей. Делов-то.

Олли сердито уставилась на меня, не говоря ни слова.

Я задумался.

– Ладно, погоди минутку.

Вскоре я вернулся с полотенцем, расческой и наполненным водой пульверизатором.

– Что ты собрался делать? – спросила Олли.

Я бросил ей полотенце.

– Да есть одна идея. Прикрой лицо, намочи волосы и зачеши их назад.

Олли посмотрела на меня с таким видом, словно я предложил ей сунуть голову в ведро с холодным куриным супом.

– Ты хоть представляешь, сколько мне потребовалось времени, чтобы сделать такую прическу? – Она помахала рукой вокруг растрепанной копны.

– А то! И мы уже нащелкали кучу фоток в таком виде. Давай попробуем что-нибудь новенькое.

В конце концов она согласилась, намочила волосы и зачесала их назад, убрав с лица. Я приготовил камеру.

– Хорошо, теперь наклони голову вот так и посмотри в объектив. Не надувай губы и не улыбайся.

Мне не пришлось повторять дважды. Щелк!

Когда мы рассматривали обработанные фотографии, она взглянула на снимок с зализанными назад волосами и сказала:

– С ума сойти! Джей, как круто! Откуда ты узнал, что это сработает?

Я пожал плечами:

– Просто удачная догадка. Мне показалось, если прическа будет не такой объемной, то глаза покажутся больше.

Олли снова уставилась на фотографию.

– Хм… а если ты ее отфотошопишь?

– Даже не думай! – ответил я, убирая аппаратуру на место. – Я согласен тебя фотографировать, но превращать во что-то, чем ты не являешься, отказываюсь.

Глава 3

Выберите тему и работайте над ней до изнеможения … вы должны либо искренне любить, либо искренне ненавидеть снимаемую натуру.

Доротея Ланж

– ЭЙ, ДЖЕЙМИСОН, КАК ДЕЛА В ШКОЛЕ?

Когда я убирал на место свою фототехнику, то услышал, что отец вернулся домой. Я зашел в гараж и, разумеется, там отца и обнаружил: он что-то делал на сверлильном станке в углу.

– Нормально, – ответил я, хотя на самом деле чувствовал себя препаршиво. Потому и оказался в гараже.

– Расскажи подробнее: чем сегодня занимался? – приподнял бровь отец.

– Да ничем особенным. Отличился на истории. В основном с друзьями тусил.

Я знал, что отцу важно услышать о друзьях. Ладно, на самом деле когда-то давным-давно я действительно мог так сказать не кривя душой. Потому что когда-то давным-давно у меня были друзья. Ну или приятели. Но пока мама болела – а особенно после того, – наше общение постепенно сошло на нет. Они будто забыли, как со мной разговаривать. Или, может, это я забыл, как разговаривать с ними.

Отец поднял кожух сверлильного станка.

– Это хорошо. Иметь друзей куда важнее, чем прекрасно знать историю.

В таком случае я в пролете.

Потому что мой отец, скорее всего, и есть мой лучший друг. По крайней мере, теперь, когда нет мамы. Правда, он об этом не знает. И вот что действительно странно – ну, помимо очевидного, – мы с ним не ведем глубокомысленных и откровенных разговоров о смысле жизни, попивая пиво, покуривая косячок или колеся на машине по бесконечным дорогам. Или чем там положено заниматься лучшим друзьям.

На самом деле в основном мы проводим время в гараже, обсуждая фильмы, фотографию, музыку или – любимый конек моего отца – британские ретромотоциклы. Тут надо сказать, что производить мотоциклы в Англии перестали лет эдак пятьдесят назад, поэтому все британские мотоциклы по умолчанию ретро.

Но только не для отца. Его интересуют исключительно те, которые он называет послевоенной классикой: сделанные в пятидесятые и шестидесятые годы. Мотоцикла у него нет, есть только книги. А еще журналы. И видео. И плакаты. Целая куча плакатов, весь гараж ими увешан. Раз в год отец ездит в Сан-Хосе (шесть часов на дорогу туда и обратно), где проводят большую выставку британских ретромотоциклов. И хотя мне плевать на мотоциклы, я обычно езжу с ним. Потому что так положено: мы же друзья. Только не думайте, будто это какие-то особенные путешествия, в которых мы обсуждаем смысл жизни и все такое. Ничего подобного, обычные поездки.

Отец ослабил ремни станка и переместил их на шкивах, чтобы изменить скорость сверления. На внутренней стороне кожуха была большая таблица с указаниями, какое положение ремней соответствует тому или иному числу оборотов, но отец никогда с ней не сверялся. Просто перемещал ремни, секунду смотрел на них, подтягивал и закрывал кожух. У него так всегда с любыми станками: он говорит с ними на одном языке.

Вытирая руки ветошью, отец кивнул на новый плакат на стене: девушка на мотоцикле. Ярко-желтом.

– Видел уже?

Желтый цвет – это еще одна тема наших разговоров.

Знаете, как некоторые старушки обожают фиолетовый? Вот так же мой отец сходит с ума по желтому – похоже, с самого детства. Ну, не знаю… может, у него была желтая игрушечная машинка и она запечатлелась в его памяти, как мама-утка в памяти утенка. Достоверно мне известно только то, что он обожает желтый, но исключительно основной цвет, чтобы никаких примесей. Как отец говорит: «Чистый джин, без тоника». Этот цвет трудно найти. С раннего детства я и Олли играли в игру: увидев проезжающую мимо желтую машину, мы кричали: «Папа, смотри!», а он отвечал: «Неплохо, но белизны многовато». И точно: присмотришься – и поймешь, что цвет слегка кремовый… самую капельку, но достаточно, чтобы разбавить магию идеального желтого. В итоге мы с Олли наловчились определять, действительно ли это «желтый», а если нет, то как и насколько он отличается от идеального цвета. (Зашибись какой полезный навык для резюме.)

– Ну красота ведь, скажи? – спросил отец.

Я внимательно посмотрел на плакат. Блондинка на мотоцикле была в высоких коричневых сапогах, подходящей по цвету супермини-юбке с широченным поясом и странной цветастой блузке. Огромных размеров прическа вздымалась волнами. Ну прямо «крошка» с афиши фильма о свингующих шестидесятых, в котором явно переборщили с антуражем.

Возможно, девушка и впрямь красотка, но все портил безвкусный наряд. А также тот факт, что сейчас ей было лет семьдесят.

– Выглядит неплохо, – сказал я. – Но не в моем вкусе: уж слишком похожа на героинь из «Остина Пауэрса».

Отец развеселился.

– Да я про мотоцикл!

Разумеется, я знал, что он не девушку имел в виду. В отличие от Била и его приятелей, отец никогда не говорил о женщинах – по крайней мере, в смысле: «Гляди, какая цыпочка». Раньше я об этом не задумывался, но, наверное, он так поступал из уважения к моей маме.

Мама – это та самая тема, которую мы очень редко затрагиваем. Мама словно идеально желтый цвет: можно бесконечно обсуждать несовершенное, но мало что можно сказать об идеале.

Вот так оно и есть.

Приближаясь к углу улицы, я проверил время на телефоне – две минуты десятого, – затем сунул его обратно в карман и достал из рюкзака «Никон».

В «Финч Кофе» сидело довольно много народу, потягивая латте и пережевывая лучшие в городе панини. Я не хотел маячить под окнами кофейни, чтобы меня не приняли за какого-то извращенца, поэтому дошел до угла улицы и прислонился к кирпичной стене уже закрытого магазина одежды.

Этот угол мне показался неплохим местечком для моего вечернего фотопроекта. В 9:09, когда сработал будильник и телефон завибрировал в кармане, парочка студенческого возраста как раз переходила улицу, направляясь прямо ко мне.

Я щелкнул их пару раз издали, а когда они подошли поближе, подал голос:

– Привет! Не возражаете, если я вас сфотографирую?

В их взглядах читался немой вопрос: «Ты вообще кто такой и с какой стати решил нас фотографировать?», поэтому я быстро добавил:

– Мне для школьного проекта.

Они переглянулись и пожали плечами, мол, ладно, почему бы и нет.

– Здорово, спасибо! – поблагодарил я, отходя к краю тротуара и поднимая камеру повыше.

Тем временем мозг выдал мне картинку двух маленьких цифровых существ: и парень, и девушка выглядели как единицы. Не в том смысле, что у них на футболках были цифры напечатаны, просто я их так воспринял. Кроме того, оба существа были белыми, а не зелеными или фиолетовыми. И еще, когда они слились вместе, то остались белыми, а не стали желтыми, как положено двойке. Можете себе вообразить уравнение «1 + 1 = 1» в виде мультика? Трудно объяснить, но, судя по всему, эти двое действительно были вместе.

– Встаньте как хотите и смотрите куда вздумается, – сказал я. – Просто будьте собой.

Ага, попробуйте быть собой, когда с расстояния в несколько шагов незнакомец наводит на вас камеру, но моя догадка подтвердилась, и они справились лучше многих. Парень привалился к стене и стал смотреть на крыши домов на другой стороне улицы, а девушка, отвернувшись от меня, обняла его и положила голову ему на грудь.

Я пару раз их быстро сфоткал, передвинулся чуть левее и сделал еще несколько кадров. На последнем парень смотрел прямо в объектив, не то чтобы улыбаясь, но вполне довольный.

Я опустил камеру.

– Супер, спасибо!

– Не за что, – кивнула девушка, и они пошли дальше, взявшись за руки.

Уже почти два года, как умерла мама. Мне говорят: время лечит, но я даже не понимаю, что они имеют в виду. И хочу ли я вылечиться. Вот представьте: вы умираете, вокруг собрались самые близкие люди и все опечалены. И тут кто-то говорит: «Да не переживайте, через пару лет это пройдет».

Казалось бы, термин, которого вы никогда не знали, не может целиком изменить вашу жизнь, и все же я бы предпочел до скончания веков не слышать о «метастатической инвазивной дольковой карциноме».

Нам рассказали о ней перед тем, как я пошел в девятый класс. Сначала мне и Олли говорили, что маме придется долго лечиться. Но вскоре стало невозможно скрывать происходящее. Мы слышали разговоры о «четвертой стадии», «паллиативном лечении» и «хосписе». К тому же только зомби могли бы не заметить, что окружающие ходят как зомби. Через несколько недель правда выплыла наружу: мама умирает и никто на свете ничем помочь не может.

Вот это бессилие принять оказалось сложнее всего. По телевизору показывают людей с гораздо более экзотическими и редкими заболеваниями, чем рак груди, и гениальные ученые и врачи из кожи вон лезут, чтобы найти способ их вылечить. А в интернете пишут обо всяких потрясающих открытиях в медицине. Однако к маме это никакого отношения не имело, словно никто и не пытался ничего предпринять. Ах да, ей же предложили несколько вариантов. Целых два.

Первый: врачи могли сделать все возможное, чтобы мама не страдала, – и она умрет через несколько месяцев.

Второй: они могли прописать курс лечения, от которого ее будет выворачивать наизнанку, – и, скорее всего, она все равно умрет через несколько месяцев.

Мама, самый мудрый человек из всех, кого я знал, выбрала первый вариант.

Я же предпочел бы третий: ничего из вышеперечисленного. А что-то – что угодно! – без «и скоро она умрет» как части прогноза.

Помнится, я решил поговорить с отцом и настаивал, мол, наверняка есть какой-то способ, но отец очень мягко объяснил мне, что рак уже распространился по всему телу и тут никто ничего поделать не сможет.

– А я… я отказываюсь это принимать! – заявил я сквозь слезы.

Отец подошел и неожиданно сжал меня в своих медвежьих объятиях, потом отступил назад и положил руки мне на плечи.

– И вот это я в тебе люблю, Джей. Как и многое другое.

Мама протянула четыре месяца и ушла после зимних каникул. Последнюю неделю она провела в больнице, и отец практически жил там вместе с ней. Я был с мамой в последний день. И решил больше никогда его не вспоминать (и уж тем более не говорить о нем), но одна вещь прямо врезалась мне в память – после смерти мамы врач посмотрел на часы и сказал медсестре: «Запишите официальное время кончины: 9:09 вечера».

Я тогда еще подумал: «Какая разница? Мы все знали, что она вот-вот умрет, это ведь не загадочное убийство или еще что-то странное». Однако в итоге оказалось, время действительно имело значение – по крайней мере, для меня. Так как – если не считать того невообразимого факта, что мама ушла от нас навсегда, – труднее всего было смириться вот с чем: весь остальной мир продолжал жить как ни в чем не бывало. После тех слов доктора я посмотрел в окно, с четвертого этажа, и вдалеке увидел людей, которые, как обычно, шли по улице. А я никак не мог свыкнуться с мыслью, что земля не перестала вращаться вокруг своей оси в 9:09 вечера.

Это не давало мне покоя больше года. Со временем тоска по маме только усиливалась, а вовсе не утихала. Ведь она была моей мамой, и я, конечно же, ее любил, как ее любили Олли и отец, но для меня мама была еще и переводчиком, проводником – единственным знакомым человеком, который меня понимал… мог объяснить, как устроен мир, и помочь в нем разобраться.

В начале учебного года, когда мне стало совсем хреново и одиноко, я решил заняться фотопроектом – больше от отчаяния. Фотографировать мне хотелось на улице, снимать обычных людей, как делала Доротея Ланж, но я толком не понимал, как к этому подступиться. А потом меня осенило. Мама всегда поддерживала мое увлечение: именно она подарила мне «Никон» три или четыре года назад, а еще покупала книги по фотографии и не уставала повторять, что у меня талант и нужно его «как-то применить».

В конце концов я выбрал тот самый угол улицы, который видел из маминой палаты. Стал приходить туда в 9:09 вечера и фотографировать то, что там происходило.

Все оказалось куда интереснее, чем можно было представить. Ведь когда сам решаешь, кого снимать, ты нет-нет да начинаешь искать что-то конкретное: например, морщинистые лица стариков, милых девчонок или просто людей, похожих на тебя самого… Мой учитель психологии называет это «систематической ошибкой отбора». А когда твое решение зависит от конкретного момента времени, получается действительно интересная и широкая выборка.

В первый раз я взял с собой штатив, но оказалось, что с ним люди слишком смущаются – так из моей затеи не вышло бы ничего путного. Тогда я решил снимать с рук, максимально укоротив выдержку. Конечно, при таком раскладе на кадре может появиться шум, но это меня не особо пугало: в конце концов, я ведь фотографирую в монохроме – потому что стремлюсь скорее к «драматическому реализму», а не к «студийной прилизанности». К тому же мне нравится свобода движений с камерой в руках.

Возможно, снимки несколько теряют в разрешении, зато я становлюсь ближе к тому, кого снимаю. И меня такое положение дел устраивает, потому что именно это я и ищу – некую форму близости.

Получается ли у меня? Честно говоря, понятия не имею, ведь пока я эти снимки никому не показывал.

Я окрестил свою затею «школьным проектом» на прошлой неделе. Моя попытка объяснить одному парню, что я делаю, закончилась провалом: я начал рассказывать о маме, и вдруг у меня перехватило горло, а на глаза навернулись слезы. Парень, разумеется, тут же от меня удрал.

К счастью, следом за ним подошла женщина и проявила чуть больше терпения. Я попробовал еще раз, но через десять секунд понял: дело кончится тем же самым. В отчаянии я выпалил, что мне нужны снимки для школьного проекта, – и она согласилась. Вот так все и пошло.

В общем, я фотографирую, но никому не рассказываю. И даже сам не понимаю, что это за проект и когда он закончится. Знаю лишь то, что каждый день в моей жизни будет особый момент – 9:09 вечера. И еще в одном я точно уверен… я не хочу перестать тосковать по маме.

Глава 4

Фотоаппарат – это инструмент, который учит, как смотреть без фотоаппарата.

Доротея Ланж

ОБЕРНИСЬ, ПРИДУРОК!

Сообщение пришло от Олли. Я остановился посреди столовой, поставил поднос, сел за ближайший столик и помахал, не оборачиваясь. Через несколько секунд сестра плюхнулась на соседний стул.

– Ты мог бы найти компанию получше, – сказала она, глядя на Била с его приятелями в другом конце зала. Именно туда я и направлялся, когда получил ее сообщение.

Я посмотрел на нее и торжественно произнес:

– Запомни этот момент!

Мы говорили так, когда один из нас хотел, чтобы другой запечатлел в памяти особенное мгновение – плохое или хорошее.

– Запомнила! – столь же торжественно отозвалась Олли и тут же вернулась к своему обычному жизнерадостному состоянию. – Ты мог бы сидеть с нами!

– Ну…

Что хуже: обедать, как обычно, с неудачниками или сидеть с кучкой детишек?

Сестра явно поняла, о чем я думаю, по выражению моего лица.

– Да ладно, там не только девятиклассники! – Она оглянулась на свой столик. – Честное слово. Там Кеннеди Брукс, – почти пропела Олли.

Кеннеди Брукс, как и я, была в одиннадцатом классе. По мнению Била и его дружков, в нашей школе только она тянула на девять с плюсом. К тому же эта девушка далеко не дура. Мы вместе учились в младшей школе, и мне всегда хотелось попасть с ней в одну группу, если приходилось делать командный проект, потому что у нее всякий раз находились отличные идеи, и выкладывалась она по полной.

Ладно, признаюсь, наверное, в последние пару лет младшей школы я был по уши в нее влюблен. Ну и потом, видимо, тоже. Но в восьмом классе Кеннеди стала популярной, начала вращаться в других кругах и с тех пор едва ли со мной заговаривала. Мы никогда и близко не были лучшими друзьями, но теперь она вела себя так, словно мы и вовсе незнакомы.

– Ну и? – пожал плечами я.

– Я не собираюсь тебя упрашивать. – Олли встала. – Просто подумала, что перемена обстановки пошла бы тебе на пользу.

Я тоже встал.

– А знаешь что? Пожалуй, ты права.

– Прекрасно! – На ее лице появилась та самая полуулыбка с прищуром.

Олли хотела, чтобы я к ней присоединился. И, если честно, мне было приятно.

Мы сели в конце столика, за которым собрались модницы, и Олли оказалась права: как минимум половина из них были моими ровесницами. Я даже не удивился, что в первую же неделю занятий сестренка – с ее несравненными навыками общения – сумела присоединиться к компании самых популярных девчонок в школе. Разговоры тут, правда, ограничивались одним набором тем: одежда, макияж, прически и кто-с-кем-встречается – ну и ладно.

Девушка, которую Райли назвал АК-47, сидела в дальнем конце стола. Точнее, даже за соседним столиком. И похоже, больше интересовалась своей книгой, чем девчачьими сплетнями. Впрочем, я на нее и не смотрел особо. Ну, может, разок-другой глянул.

Олли достала телефон и пустила его по кругу: на экране была та самая новенькая фотография. В итоге очередь дошла до Кеннеди, она перевела взгляд с фото на Олли и обратно.

– Ничего себе! Это точно ты?

Глаза Олли сузились. Разница была едва уловима, но я сразу понял, что это не ее обычный прищур, а его полная противоположность.

– Да, – кивнула она. – Мой брат Джеймисон фотограф, это его работа.

– А нас он не пофоткает? – загорелась одна из девушек.

Олли ткнула пальцем в мою сторону:

– Так вот же он, сами и спросите.

Они и спросили. Все разом.

Вот кто бы мог подумать, умора, да и только! Достаточно бесплатно поснимать девчонок, уверенных, что тебе под силу сделать их привлекательнее, чем они есть в действительности, – и ты тут же превращаешься в популярного парня. К концу обеда я договорился с тремя девушками – в том числе с Кеннеди Брукс – встретиться завтра в три часа, после шестого урока, чтобы устроить фотосессию.

А еще потерпел полное поражение от АК-47. Сам не знаю, зачем я ее спросил. Возможно, посочувствовал ей: она сидела отдельно ото всех – а я прекрасно понимаю, каково это. В любом случае я обычно не подхожу к незнакомым девчонкам и не завожу с ними разговоры, вы уж поверьте.

В общем, она по-прежнему сидела на своем месте и читала, когда все уже ушли, а я, сам не зная почему, остановился рядом с ней. Она подняла на меня взгляд.

– Завтра после школы я буду тут фотографировать нескольких девчонок, – сказал я, махнув рукой на столик, за которым они сидели. – Ты бы не хотела… гм… присоединиться?

Как только слова сорвались с языка, я понял, насколько нелепо они звучат. И почувствовал, как запылали щеки. Мне остро захотелось поскорее оттуда сбежать.

Девушке и в голову не пришло как-то сгладить неловкость. Она не собиралась раздумывать, не стала ничего выяснять (ни зачем мы будем проводить съемку, ни сколько это будет стоить или еще что-то). Она не согласилась и не ответила притворным «может быть», чтобы меня не обидеть. А просто сказала: «Нет, спасибо» – и снова уставилась в книгу. Словно я пустое место.

Пришлось мысленно пожать плечами и пойти своей дорогой, но чувствовал я себя очень глупо. И как меня только угораздило?

– Пообещай не делать черно-белых фоток. Это только моя фишка, – заявила Олли.

– Прости, что разочаровываю, но этак первую сотню лет существования фотографии это была всеобщая фишка. И многим она до сих пор нравится.

Я оглянулся назад и выехал со школьной парковки на дорогу.

– В нашей школе таких нет! – настаивала Олли. – Тут я одна такая.

– А тебе не кажется, что на самом деле это моя фишка? Ведь именно я решил использовать монохром и…

– Это я привела тебя за наш столик! Я похвасталась своей фоткой, я сказала девчонкам, что ты фотограф… – Олли замолчала, и я глянул на нее. Очень зря. – Джей… ну неужели ты не можешь уступить мне в такой мелочи?

Я хлопнул по рулю обеими руками.

– Вот только не надо смотреть на меня щенячьими глазками! Я же сам тебя этому научил, когда тебе было шесть и ты хотела велик «Мой маленький пони».

Олли засмеялась:

– А в тот раз сработало!

Я вздохнул:

– Ладно, никакого монохрома. Но и ты должна сделать шаг мне навстречу: я терпеть не могу цвета вырвиглаз. Так что как минимум использую низкую насыщенность.

– Это еще что?

– Цвета будут пастельные. Ну такие, мягкие, понимаешь? Как у Джойс Теннисон[3], но не совсем.

Олли уткнулась в смартфон.

– А, да, годится.

Я глянул, что там у нее. На экране была одна из фотографий Теннисон, в ангельском стиле.

– Я рад, что тебе нравится, но твое разрешение мне без надобности.

Олли прекрасно знает, когда добилась своего.

– Да-да, конечно, как скажешь.

– Тебе не обязательно улыбаться. Разве что ты и в самом деле чувствуешь себя счастливой, – объяснил я.

Девушка стерла с лица улыбку и выпятила губы – переплюнув даже Олли, хотя я не думал, что такое возможно.

– Хотя, знаешь, у тебя такая красивая улыбка…

Был седьмой час вечера, а я еще фотографировал девчонок в школьной столовой, как и обещал. И уже весь извелся в процессе. Ну да, первоначальное предложение звучало весьма соблазнительно: на пару часов стань крутым модным фотографом и поснимай красоток. Вот только я забыл прочитать мелкий шрифт: они не модели и сами не знают, чего хотят, а если мне не удастся волшебным образом превратить их в секс-символов с обложек журналов, эти девушки всем растрезвонят, что я не фотограф, а шарлатан.

То есть фотографировать-то я умею, но вот разговаривать с девчонками у меня получается плохо, а давать им какие-то указания – это вообще не про меня.

И все же я старался изо всех сил, сосредоточившись на технической стороне дела в попытке избавиться от неловкости. «Никон» я установил на настольный штатив, а девчонок сажал возле больших окон, выходящих на север. Сам отходил подальше, фокусное расстояние увеличивал, открывая при этом диафрагму пошире, – и тогда на размытом фоне пустой темной сцены отчетливо выступало лицо.

Пришлось потратить немало времени, но в конце концов я сделал несколько приличных снимков первых двух девчонок – после того, как уговорил их перестать втягивать щеки и надувать губы.

А вот Кеннеди знала, чего хочет, и выполняла мои указания, и работать с ней оказалось неожиданно легко. Почти как с Олли. Только все же Кеннеди была невероятно привлекательной девушкой моего возраста и моей сестрой при этом не являлась, что делало весь процесс гораздо более… гм… интересным.