Любовь короля. Том 2 бесплатное чтение

THE KING IN LOVE

Kim Yi Ryoung

왕은 사랑한다 2 The King is in Love Vol 2

Copyright © 2011, 2017 김이령 (Kim Yi Ryoung)

Originally published by Paranmedia

Russian Translation Copyright © 2025 by EKSMO

Russian edition is published by arrangement with Paranmedia, through BC Agency, Seoul

Перевод с корейского А. Кисляк

Художественное оформление А. Андреева

Иллюстрация на переплете Naoki dead (Серикова Алеся)

© Кисляк А., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

9

У могилы

Порой поднимался сильный ветер, взметалась пыль. Клубясь на дороге, песчинки разносились по сторонам, где раскинулся густой лес; там они и повстречали путников на своем пути. Те шли, не говоря друг другу ни слова. Взгляни на них кто украдкой – все покажется необычным: тропинка рядом, а идут через лес. Впереди шел юноша, он был высок и широкоплеч, а облик его навевал страх; девушка, что следовала за ним, напротив, была низка и худощава, будто ребенок. Но в том, как они посильнее надвинули шляпы панкат[1] и закрыли тканью лица от шеи до самого носа, эти двое походили друг на друга.

Высокие деревья радушно защищали их, но порой налетевшие пылинки попадали в глаза и забивались в ноздри – приходилось тяжко. Девушка, шедшая позади, вдруг расчихалась и стала тереть глаза. Даже не видя, куда идет, она не замедлила шага и врезалась шляпой прямо в грудь своему спутнику – тот как раз обернулся к ней.

– Ты в порядке? – спросил Мусок[2], придерживая Пиён, продолжавшую чихать пошатываясь. Он приподнял ее панкат и осмотрел потемневшее лицо девушки: кожа под глазами, где она ее терла, была покрыта слезами и пылью. Пиён всхлипнула и стыдливо улыбнулась.

– Да, пустяки.

– Пройдем еще немного, и сможешь отдохнуть.

Мусок снова надел на нее шляпу, развернулся и размашисто зашагал вперед. Пиён последовала за ним – глаза и нос стали болеть чуть меньше. Одно уже стало ей привычно: он ведет, она – следует. С тех пор как покинули дом Ёнъин-бэка, минуло несколько месяцев, и все это время так они и бродили без особой цели.

Пиён и представить не могла, что такое путешествие станет возможным, пока не отправилась помолиться в буддийский монастырь. Она, конечно, ожидала, что перво-наперво они отправятся в «безопасное место», но Мусок повел ее к безлюдной лесной тропе и пристанищу, где не потребовалось бы называть ни имена, ни титулы. Бывало, они до самой ночи оставались в горах, а порой за весь день не ели ничего, кроме шарика риса или горсточки ттоков. Но как бы Пиён ни обессилела, в буддийских монастырях они не останавливались. Не из-за денег. У нее были драгоценности Сан, которые она должна была передать своей госпоже, у него – немного серебра. Девушка понимала: дело не в тратах на еду и ночлег, а в том, что Мусок опасается преследований. Но от кого? Кто стал бы идти за ним по пятам? Ответа у нее не было.

Захворавший Ёнъин-бэк так и не встал на ноги, и состояние его быстро ухудшалось, а няня с Кухёном, которым было известно, кто такая Пиён на самом деле, ничего не знали о произошедшем. Они с Мусоком сумели сбежать, и теперь им оставалось лишь отправиться в «безопасное место», но так просто странствие не закончилось. Иногда он оставлял ее в какой-нибудь ночлежке и уходил куда-то. С каждым его уходом лицо ее темнело все больше, но юноша ни разу и не попытался ее ободрить.

Однажды, уже не в силах терпеть, Пиён спросила:

– Когда я смогу увидеть госпожу?

Прищурив левый глаз, через который проходил шрам от удара ножом, Мусок резко бросил:

– Ты с ней до конца жизни быть собираешься? Что ни день, так «госпожа», «госпожа»! Сейчас есть вещи и поважнее!

– Что ж это за вещи такие? Сами, встретившись с ней, захотели жить вместе и повели меня за собой. Не так, что ли?

– Тихо! Не время брюзжать. Сейчас для нас – вопрос жизни и смерти, – в раздражении уставился он на расспорившуюся Пиён.

Съежившись от страха, она отвернулась и стала тихонько браниться себе под нос. На дрожащих ногах отошла в угол комнаты и села, сжавшись в комочек; ей было жутко и боязно. Как бы Пиён ни хотелось верить, что у Мусока были на все свои причины, ей было нелегко принять, что он, ласковый и внушавший доверие, вдруг стал таким жестоким. Что ждет ее впереди? Кто следует за ними по этому неизведанному пути? Когда на глаза у опечаленной Пиён навернулись густые слезы, Мусок цокнул в неодобрении. Сперва оставив ее плакать в одиночестве, через некоторое время он все же подошел к ней и обнял за подрагивающие плечи.

– Извини, что напугал. Я обязательно отведу тебя к госпоже. Но сейчас ты должна меня слушаться. Ни о чем не спрашивай. Я расскажу обо всем потом.

Прижавшись к груди вновь ласкового Мусока, Пиён заплакала лишь сильнее. Растерявшись, он крепко прижал ее к себе, огладил по голове, прикоснулся губами к ее волосам и тогда, почувствовав исходивший от нее жар, снял с девушки одежды. Будто пытаясь позабыть тревогу и гнев, окутавшие его сердце, он возжелал ее стройное тело. Мусок грубо сжал Пиён в объятиях – в ту секунду у него не было никого, кроме нее. С тех пор она никогда не задавала вопросов первой.

Тропинка, круто поднимавшаяся вверх, вдруг оборвалась, а густые деревья перекрыли дальнейший путь, но Мусок лишь ускорил шаг. Его сердце колотилось в страхе. Два месяца назад план взять дочь Ёнъин-бэка в заложники и угрожать «ему» провалился; теперь опасность угрожала самому юноше. Мусоку едва удалось сбежать вместе с Пиён, а судьбы Ю Сим, Сонхвы и остальных были неизвестны, и теперь он вынужден изо всех сил скрываться и переходить с места на место, не зная, откуда ждать «его» преследователей. Нестерпимо хотелось отправиться в укрытие Ю Сима, но это пришлось отложить до тех пор, пока место не будет признано безопасным; так они и оказались здесь.

Судя по слухам, которые временами разносились то тут, то там, Ёнъин-бэк был мертв, а его дочь ван поселил в Хёнэтхэкчу – Дворце добродетельной любви. Семья вана, говорят, вступилась за нее из-за большого наследства, что та получила от отца. Дочь Ёнъин-бэка была жива, но как там командир, как его жена, как остальные? Чем больше Мусок тревожился об этом, тем шире становился его шаг. Но там, где их встретил густой лес, он замер, подобно каменной статуе Будды, не в силах пошевелиться.

Невысокие холмы устроились в ряд. Странная картина: земляные насыпи, в которых любой узнал бы гробницы, уже покрылись сорняками, а позади – сгоревшая лачуга, превратившаяся в развалины. Скверная атмосфера. Мусок подошел к гробницам. Он, конечно, не ожидал найти ее живой, но, пока не увидел все своими глазами, у него оставались крупицы надежды. Теперь же его чаяния сбежать как-нибудь и хоть где-нибудь отдохнуть оказались безжалостно разбиты. Вдруг опустившись на колени перед могилой кого-то неизвестного, Мусок грубо выдернул из земли застрявшую там заколку пинё. Сквозь его стиснутые зубы вырвался неясный крик.

– Мы… где? – подойдя поближе, тихонько, будто комар жужжал, спросила Пиён. При виде множества могил и Мусока, стоявшего на коленях, тучи, накрывшие ее душу, стали еще чернее. – Мы… в том «безопасном месте», о котором ты говорил? Здесь была госпожа?

Мусок лишь снова и снова издавал звериные стоны. Они прозвучали ответом на вопрос Пиён. Не выдержав дрожи в ногах, она рухнула наземь.

– Госпожа! Госпожа… Из-за меня госпожа… – пробормотала Пиён. Подбородок ее трясся, а сама она напоминала человека, чья душа покинула тело. Подумав о том, что охладевшее тело ее хозяйки лежит в одном из этих неприметных курганов, коим минуло уже лет сорок, девушка тут же разрыдалась. От тоски по ушедшей хозяйке, что была ей подругой, от огорчения, что Мусок изменился отчего-то, от тревоги за свое будущее, неясное и полное опасностей, ее горький плач становился все громче. Еще долго ее рыдания и звериные стоны Мусока, сливаясь, заполняли собой когда-то пустынное и умиротворенное укрытие Ю Сима.

Вдруг Мусок понял: раз могилу вырыли, кому-то удалось остаться в живых. Если бы «он» вырезал здесь всех, уж точно не стал бы великодушно рыть могилу каждому. Тот, кто устроил все эти курганы и оставил подле них что-то в знак подношения, был одним из его товарищей. Выжила не только дочь Ёнъин-бэка, уцелели и другие; они-то и похоронили погибших, а затем ушли отсюда. Мусок резко встал. Подхватил плакавшую подле него Пиён и поставил ее на ноги.

– Оставь! Оставь это, – крепко схватив дрожавшую девушку, попытался успокоить ее он. – Твоя госпожа не умерла. Успокойся.

Это походило на ложь, но Пиён тут же перестала плакать.

– Так госпожа жива? Но тогда… чьи это могилы?

– Могилы… моей семьи.

Мусок сжал заколку в руке. Глаза Пиён расшились. Она и не думала, что у него была семья. У нее самой никого не было, вот ей и казалось естественным, что и у него нет родни.

– У вас так много семейных могил! Вы, наверное, были близки, как настоящая семья.

Хотя Пиён не пролила ни слезинки, ее сердце разрывалось при виде его покрасневших глаз. Мусок же говорил сдержанно.

– Твоя госпожа вернулась домой.

– Домой? Когда?

– Должно быть, как только мы пустились в путь.

– Что? Почему же вы не сказали мне раньше? Тогда ведь не было смысла бродить все это время!

– Ты не сможешь вернуться к ней.

– Что… это значит? С какой стати?

– Ёнъин-бэк мертв.

– …

– Кухён каждый день подсыпал ему яд в еду. Именно поэтому в тот день, когда я увел госпожу, при виде тебя у него случился приступ. Кое-кто вынудил нас с Кухёном и ключником Пэ подстроить все это, чтобы заполучить состояние Ёнъин-бэка. Но он расквитался с моей семьей, укрывавшей госпожу, а теперь собирается убить и нас с тобой. Госпожа вырвалась из этого ужаса и вернулась домой, а мы с тобой в бегах. Она считает и тебя причастной к этому заговору.

Веки Пиён еле заметно дрогнули. Как она ни старалась понять слова Мусока, у нее не получалось.

– …А как же няня?

– Ее убил Кухён. Чтобы увести госпожу было легче. И чтобы после смерти Ёнъин-бэка она не встала на пути ни у Пэ, ни у нас.

– А сам Кухён?

– Его убил я. У меня были свои планы.

– А ключник Пэ?

– Наверное, остался с «тем человеком». А может, тоже мертв.

– Так вы говорите, что госпожа верит, будто я участвовала в заговоре? Помогла избавиться от господина, чтобы заполучить его имущество?

– Да.

– Вы… вы ради этого и явились?

– …Да.

– Использовали меня, чтобы увести госпожу и убить ее? – спросила Пиён, и голос ее истончился настолько, что вопрос прозвучал сродни визгу. Мусок держал рот на замке. Его молчание было знаком согласия. – Да как… да как вы!..

Она набросилась на него и стала колотить в грудь своими маленькими кулачками. Мусок неподвижно стоял, принимая все удары, а когда Пиён пошатнулась в изнеможении, подхватил ее.

– Отпустите!

Придерживая кричащую девушку одной рукой, он стоял неподвижно.

– Если есть место, куда ты желаешь отправиться, я отведу тебя туда.

Слезы покатились у нее из глаз. Что ей ответить ему? Куда она хочет идти теперь, когда ее ноге не ступить нигде в целом свете? Вот где Пиён оказалась, следуя за Мусоком. Ее полные неприязни глаза вновь затянуло слезами.

– А если такого места нет на примете, давай просто прямо сейчас вместе отправимся дальше в путь, – предложил он.

Пиён, прежде пытавшаяся вырваться у него из рук, замерла. Ее взгляд бездумно бегал по лицу Мусока, а тело сотрясалось в самоуничижительном смехе.

– До сих пор вы… использовали меня, а теперь зовете в путь… Почему? Почему вы хотите идти со мной? – вздрогнула Пиён. Их взгляды встретились. У нее глаза на мокром месте, его – скрывают страх. – Нет, я не могу.

– …Почему?

– Сама не знаю.

Мусок опустил руку, которой удерживал Пиён, и отвернулся, скрываясь от ее взгляда.

– Тебе решать, пойдем ли мы дальше вместе.

– Куда вы отправитесь?

– Некоторые из наших еще живы. Я должен отыскать их и найти того, кто убил мою семью. Я его на куски порву. Мне неизвестно, кто он, где он, но я разузнаю это и обязательно ему отомщу. Поэтому, даже если ты последуешь за мной, спокойной и веселой жизни не будет. Твоя безопасность окажется под угрозой.

– Вы хоть раз были со мной честны?

Что за странные вопросы? Мусок повернулся к ней в замешательстве. Крохотное веснушчатое лицо Пиён лучилось искренностью.

– Или все это было лишь из желания воспользоваться мной? Тогда, в моей комнате, и ночами в бегах – ни разу вами не правили чувства ко мне?

Мусок сглотнул. На фоне стоявшей тишины звук этот показался необычно громким.

– Не… совсем, – тяжело вздохнул он.

Пиён горестно всхлипнула и пошатнулась, словно вот-вот рухнет. Мусок подхватил ее на руки.

– Возьмите меня с собой!

Крохотная, она уткнулась ему в грудь, и юноша сжал ее в своих объятиях. На лице его отразилось смятение.

– Послушай. Путь будет непростым. Уходя, я рискую своей жизнью. Если только захочешь, я приложу все силы, чтобы помочь тебе обустроиться на новом месте – где угодно, когда угодно.

– Давайте просто спрячемся где-нибудь и заживем вместе. Оставьте мысли о мести – есть лишь мы. Я буду усердно работать. Я умею прясть пэкчо[3] и хорошо шью одежду. Скитания по свету мне тоже по душе. Давайте забудем обо всем, что было до, отринем наше прошлое и заживем – тихо.

– …Не могу, – мягко оттолкнул он ее от своей груди. – Прости. Я должен отомстить, обязан.

– Почему? Вы ведь можете погибнуть задолго до, и тогда я…

– Тогда давай отправимся в путь вместе, а как найдется подходящее место, останешься там. Умений, что ты упомянула, хватит для жизни.

– Но месть не вернет вам погибшую семью!

– Здесь похоронена моя жена.

Пиён в изумлении отпрянула от него. Рука ее ослабело соскользнула с него. Мусок взглянул на окровавленную заколку в своей руке, и лицо его наполнилось страданием.

– Это мой первый и последний подарок ей. Мы долго были вместе, но я так ни разу не преподнес ей ничего. Взять ее в жены было сложно – я любил ее, будто младшую сестру. Даже став ей супругом, я редко прижимал ее к себе. И понимал к тому же: мне поручено отправиться в дома Ёнъин-бэка и соблазнить тебя. А ей не сказал ни слова… Она умерла в обиде на меня и одиночестве. Не могу я позабыть обо всем и мирно зажить с тобой, пока ее хладное тело покоится в земле. И даже если мне придется заплатить за это своей жизнью, я обязан искупить пред ней свои грехи. И потому я не могу отказаться от мести.

– Ох.

Пиён вновь заплакала. Она плакала и плакала, пока не выбилась из сил настолько, что даже лить слезы больше не могла. Но стоило Мусоку извиниться бесцветным голосом, потеряла всякую надежду и заплакала вновь.

Когда они прибыли к ночлежке, что стояла особняком, и заселились в снятую комнату, стояла глубокая ночь. Хотя помещение было общим, они взяли два одеяла и устроились по отдельности. Пиён легла спиной к Мусоку, и слезы вновь покатились у нее из глаз. Подушка намокла. До сих пор не иссякли ее слезы! И даже плача, она пыталась сдержать свой смех. Она плакала по себе, по Мусоку, по его почившей супруге. Плакала по своей госпоже – никогда они больше не встретятся. А смеялась в бессилии. Грустный смех раздирал ее от ненависти: к себе – за то, что так легко влюбилась, к нему – за то, как прижимал ее к себе, хотя был в браке, к его жене – за то, что та и после смерти не отпустила Мусока. Пиён смеялась, плакала и ворочалась в постели, гоня свое неистовство прочь.

«Нельзя мне продолжать бродить с ним вот так», – думала она.

Пиён искусала губы в кровь. Не могла она и дальше быть для него обузой в пути. Но и в одиночку странствовать была не способна. Где ей было сыскать надежду и радость в странствиях без него? Он один освещал ей путь. Пусть у Мусока была супруга, пусть Пиён до сих пор было неловко, он все равно не покидал ее мысли. Ей хотелось разделить всю его боль.

Она украдкой повернулась на другой бок. Широкие очертания тела Мусока были различимы и в темноте. Пиён придвинулась поближе и, прижавшись к его одеялу, почувствовала, как он напрягся. Мусок не спал. Он сел – словно подскочил от мягкого прикосновения.

– Что ты делаешь?!

Неудивительно, что он был шокирован. Всякий раз, когда их тела сплетались друг с другом, он инициировал их близость, она – позволяла ему это. Пиён приподнялась и обняла его за шею обеими руками.

– Я последую за вами.

– Не делай этого, – решительно попросил он. Пиён опустилась ему на колени и обвила его талию ногами.

– Я пойду, куда пойдете вы, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь. До тех пор, пока ваша месть не свершится. А после мы вместе заживем тихой жизнью.

– Пиён…

Стараясь сдержать порывы своего тела, он прижал к полу свою руку, что так и рвалась обвить тонкую талию девушки. Мысли о супруге, погибшей так жалко и напрасно, не позволяли Мусоку без колебаний обнять Пиён. Полюбить Сонхву как женщину у него не вышло. И пусть в конце концов они поженились, она так и осталась ему сестрой, что повзрослела подле него. Но как жену он ее уважал, поэтому и помыслить не мог об объятиях с другой. Даже рассказал ей обо всем, когда получил приказание Ок Пуён соблазнить ту, что притворяется дочерью Ёнъин-бэка:

– Мое сердце тебе не изменит. Верь мне!

Жена его, смелая и решительная, в предостережение прошлась ногтями по его ладони, оцарапав кожу.

– Изменит – убью.

Он вновь пообещал супруге не предавать ее, а затем встретил Пиён. С первых мгновений происходящее было ему отвратительно. Пусть даже средства нужны были на противостояние королеве и наследному принцу, водить за нос несчастную девушку не в его характере. И чем чаще он видел Пиён, тем хуже было ему на сердце. Эта тоненькая, неказистенькая девушка все сильнее бередила ему душу. Что ж в ней его очаровало? Он и сам не ведал. Жалость, которую она вызывала? Глупость? Наивность? Слепое доверие к нему? Как бы то ни было, жене Мусок изменил. В душевном порыве он прижал к себе Пиён – не из чувства долга. И даже в те мгновения, когда в том не было нужды, он не мог удержаться и своими руками искал ее покрытое одеждой тело. И хотя где-то на задворках его сознания всегда возникал образ Сонхвы, он не мог удержаться и вновь прижимал к себе Пиён. Ее крохотная грудь смела все: его армейскую гордость, веру в товарищей, доверие его жены – они будто были лишь пылью. И хотя он проклинал и презирал те части своего тела, что полыхали в возбуждении, избавиться от нахлынувшей жажды не сумел и в конце концов поддался.

И лишь убедившись в смерти супруги, Мусок, мучимый угрызениями совести, оттолкнул Пиён. Пусть было слишком поздно, он решил сдержать обещание, данное Сонхве. Но теперь тело, ощущавшее на себе тяжесть тела Пиён, совершенно его не слушало: возбуждение и жар сами собой окутали его.

– Нельзя… – голос его утратил всякую решимость и потускнел.

– Ни в чем боле я не буду эгоистична. Только позвольте мне жить подле вас, быть вашей. А коли я вам не мила, убейте. Ни секунды не желаю влачить свое существование брошенной вами.

Отважно, как никогда, она ринулась к Мусоку и, готовая к смерти, ухватилась за него. Заколебавшись, он не стал силой вырываться из ее объятий. Она наступала и наступала так активно, что едва ли походила на саму себя, а он, не готовый к этому, но желавший поскорее найти выход из ситуации, в конце концов поддался своим тайным желаниям и взмолился:

– Не бросай меня! Не оставляй!

Ведомый настойчивостью Пиён, он уткнулся лицом ей в грудь и взвыл, будто зверь.

Пить Ван Чон не любил. Не столько из-за вкуса алкоголя, сколько из страха повести себя непристойно. С его телосложением и пары капель хватало, чтобы опьянеть, да и о вспыльчивом характере забывать не стоило. Довольно часто он и на трезвую голову был не способен сдерживать свой нрав – в нем кипела кровь; вот и беспокоился о том, что спьяну сотворит лишнего. И сейчас он лишь притворялся, будто подносит пиалу поближе, чтобы пригубить, а затем просто опускал ее. Он был не из тех, кто ненавидел алкоголь, но этот алкоголь был ему ненавистен. Среди сотен напитков именно арак пользовался популярностью и заслужил всеобщую любовь. Возможно, неприязнь в Ван Чоне разжигало и происхождение напитка – тот поставляли из Монголии, – но причиной раздражения был запах спирта, что забивался в нос. Чинно отставив свой напиток, молодой господин недовольно покосился на Сон Ина, что сидел подле него и без лишних раздумий заливал в себя арак, и грубо бросил ему:

– Тебе, смотрю, хорошо пошло.

– Да ведь освежает, и никакой приторной сладости. Не иначе как шелк, которым все так одержимы.

Ван Чон невольно рассмеялся – у Сон Ина все лицо перекосило в удовольствии от островатого вкуса, растекшегося по горлу. Сидевший рядом с ним Сон Панъён крутил пиалу с еще более недовольным видом, чем у Ван Чона.

– Хороша судьба: неспешно выпивать, жить праздно. Новой канцелярской должности от вана остается только удивляться – убусынджи[4]!

– Что ж тогда было пир поскромнее не устроить? Ну продвижение по службе и продвижение, да?

Язвительность Ван Чона побудила Сон Ина посторониться. Тот не сумел скрыть свою досаду и недовольно выпятил пухлые губы.

– Ёнъин-бэк мертв, а деньги все тратятся на выпивку и девок? Как теперь осуществить задуманное? Ресурсов стало только меньше.

– Все печалитесь о том, что не удалось устроить свадьбу с его дочерью?

Сон Ин со спокойной улыбкой наклонил емкость с алкоголем и подлил себе арака. Этот прелестный, будто листья цветущего персика, и столь же холеный ванский отпрыск не ведал, что Ёнъин-бэк пал от его, Сон Ина, руки, и вовсе не беспокоился о том, осуществятся ли их грандиозные планы так, как было задумано. Нет, поводы для беспокойств, конечно, были, но было ясно, отчего ропщет принц. Сперва помолвка с дочерью Ёнъин-бэка его не радовала – ходили слухи, что лицом девушка не вышла, но оказался разочарован расторжением договоренностей о браке после того, как та предстала перед ним в Хёнэтхэкчу.

– Тут опечалиться – дело нехитрое. Редко встретишь столько белоликую красавицу.

– Я говорил не о том! – залившись краской, повысил голос Ван Чон.

– Наследный принц – вот кто под предлогом ванского указа помешал нашей помолвке. То есть не позволил мне заполучить ее имущество. Это не доказывает, что он разгадал наши планы. Препятствовать нам было для него делом пары секунд, а мы руки опустили и сидим тоскуем – вот я о чем!

– Когда вы сместите его и сами станете наследным принцем, и тот дворец, и наследство девушки – все станет вашим. Не тревожьтесь.

– Наследником стать, говоришь? Его величество влюбился в эту хитрую девку – Муби, или как там ее, отринул свои обязанности и все свое время посвящает охоте; ему нет дела до наследования престола. Подданные жалуются на него все больше, а наследный принц, пользуясь этим, тем временем обрастает общественным одобрением: справляется с общественными жалобами, деньгами помогает беднякам. Всюду уже нахально разглагольствуют о том, как хочется, чтобы наследный принц поскорее пришел к власти и в стране наступили мир и покой.

– Для меня…

Сон Ин вмешался, резко оборвав Вон Чона. Его холодные глаза засветились, будто змеиные.

– Вам ведь известно, что народу не по силам сделать человека ваном?

– Что воля народа, то воля Небес.

– Простолюдины – народ с тяжелым телом, но легким языком. За сущую мелочь и пригоршню риса, упавшие под ноги, они и собственную печень отдадут. Им в общем-то все равно, кто станет ваном. Все, кто сейчас чтит наследного принца, подобно Небу, вскоре станут порицать его – скажут, он превратил Корё в варварского вассала. Они из тех, кто отпускает сегодняшние страдания, а назавтра спрашивает: «Отчего так больно?» Нам не об этих глупцах должно заботиться. Обласкаем тех, кто сделает вас ваном, тех, кто поможет нам посадить вас на трон, утешим их, сплотим – их нам должно держать в своих руках.

– Кого и как нам должно сплотить и привлечь на свою сторону?

– Кто из садэбу[5] следует за наследным принцем? За исключение его младшего брата и Лина Суджон-ху, это молодые люди, которые не могут уповать на свой социальный статус. Все они верят в собственные литературные таланты и цепляются за наследного принца. Если, поддержав его, они заполучат власть, кто в тот же миг окажется вытесненным? Все, кто до сих пор остается предан его величеству. Они лишатся не только власти, но также потеряют землю, право на ведение торговли, имения и своих ноби. Потому-то наследный принц им не по душе. Не таким ли был и Ёнъин-бэк? Этих людей мы и привлечем. Тех, кто желает огромного семейного имущества и вана, что сумеет их защитить. И дело уже продвигается споро. Мы с Панъёном уже близки к его величеству.

– А мне, мне тогда что делать? – невинно, будто дитя малое, спросил Ван Чон.

Сон Ин смотрел на него терпеливо, словно на милого малыша. Ван Чон на деле походил на куклу театра марионеток, что лишь сгибает-разгибает руки, крутится да садится.

– Нам нужно узнать слабости наследного принца. А в этом ваша роль огромна.

– Моя? Мне незачем встречать с ним, да я того и не желаю.

– Вы любимый старший брат ее высочества супруги наследного принца.

– Хм? Напрасно ожидать, будто она поведает нам его слабости. Она не такая. Скорее уж донесет на нас наследному принцу. Прямо как тогда. Когда помолвку только начинали обсуждать, она пыталась связать нас с той, что сейчас во Дворце добродетельной любви, узами брака, а потом вдруг передумала и стала убеждать меня отказаться от этой затеи. И все из-за наследного принца!

– Он женился во второй раз. И хоть святейшей назови его супругу, а в глубине души она все равно несчастна. Вы родичи, и потому ходите к ней почаще и слушайте побольше втихомолку. Тогда-то уж все будет ясно.

Ван Чон недовольно поджал губы. Свою сестренку он лелеял. Одно дело – молить о ее благополучии, и совсем другое – воспользоваться доверием своей прекрасной, скромной и доброй сестры. Свадьба с этим мерзким наследничком была, конечно, жутким бедствием, но все же он желал им счастливой жизни в браке. Знал ведь: она очень любит мужа. Поняв мысли Ван Чона, Сон Ин мягко улыбнулся.

– Мы не станем использовать вашу сестру. Лишь попытаемся помочь – наследный принц играет с ней.

– Играет? О чем это ты?

– Их первая брачная ночь так и не состоялась.

Ч-ч-ч-что? Ван Чону хотелось кричать, но из-под его неподвижных губ не вырвалось ни звука. Сон Ин вновь пригвоздил его к месту.

– Даже приближенным ее высочества супруги наследного принца это не известно – секретнейшая информация. Но крайне достоверная. Наследный принц открыто посещает ее, притворяется, будто заботится, но на деле не обращается с вашей сестрой как с супругой.

– Откуда тебе это известно? Тайное, что не ведомо никому, кроме них двоих! И отчего бы наследному принцу быть небрежным с моей сестрой? Из любви он превратил ее в принцессу, так отчего бы?!

– У меня во дворце свой человек. Особенный. Чутье его поразительно, и потому он никогда не ошибется в том, девственна ли та или иная особа. И он уверен: ваша сестра девственна. Спрашиваете, отчего наследный принц небрежен с ней? Быть может, дело в том, что с самого начала не был влюблен. Только подумайте об отношении наследного принца к Суджон-ху: чем посылать сестру друга монголам, не лучше ли взять ее в жены? Быть может, он и испытал что-то в Хёнэтхэкчу, но где это видано, чтобы мужчина, находясь в одной комнате с любимой женщиной, не коснулся ее. Наследный принц, похоже, не желает наследников от своей супруги.

– То-тогда как лучше? Для сестры. – Пиала, казалось, разобьется в дрожащих руках Ван Чона; сами они вымокли в алкоголе, что перелился за края.

– Став королем, принц сможет выдать ее замуж во второй раз. Поэтому сейчас вам нужно лишь внимательно слушать, что она говорит о наследном принце и его приближенных, и сообщать все мне.

Ван Чон яростно встряхнул головой. Ему не верилось. Но если все это правда, можно сказать, у него появилась еще одна причина питать ненависть к наследному принцу и идти против него. Думая о сестре, он желал все отрицать, но, думая о ее супруге, понимал: уж он-то может сотворить такое. В Ван Чоне вскипела ненависть. Не осознавая того, он поднес к губам пиалу с алкоголем и залпом выпил все до капли.

– Мерзавец! Проклятый мерзавец!

Пиала стукнула по столу, Сон Ин наполнил ее алкоголем. Ван Чон, словно мучимый жаждой, вновь осушил ее.

– Но разглашать эту тайну нельзя. Если люди прознают, авторитет ее высочества окажется погребен под землей – дочь Хон Мунге, недавно ставшая женой наследного принца, затмит ее собой.

– Бедняжка! Вынуждена справляться с этим в одиночестве. И все ради мужа! Совсем ребенка, нашу Тан… ах, мерзавец! Мерзавец!

Ван Чон, словно в безумстве, выпивал пиалу за пиалой. А после стал пить прямо из горла. И пусть на деле выпито было немного, он быстро опьянел.

– Возможно, наследный принц питает чувства к девушке из Хёнэтхэкчу, – тихонько произнес Сон Ин. Ван Чон распахнул свои затуманенные алкоголем глаза.

– Едва вернувшись в Корею, я первым делом прервал все разговоры о ее свадьбе, а после просил его величество не сватать ее никому. Даже ворвался к нему в покои. Неужто дело было таким срочным? Тем более безбрачие девушки было условием защиты любимой наложницы вана от королевы.

– Любимую наложницу… ты о Муби, что ли?

– О ней. Как вы и сказали, у нынешней наложницы вана иная натура. Он растаял пред ней. Вероятно, именно усилия наследного принца помешали королеве добраться до девушки. Правда думаете, что он пошел бы на такое лишь ради ее богатств? Будь дело в них, куда как лучше было бы постричь ее в монахини.

– Наследный принц питает чувства к девушке из Хёнэтхэкчу? – пробормотал себе под нос Ван Чон. Хотя он не знал, как так вышло, что наследный принц встретил эту девушку и влюбился в нее, совсем уж неубедительным заявление не казалось.

Они встретили ее во время похорон: ее льняная одежда была незамысловата, а сама девушка так красива, что глаз не оторвать. Даже исхудавшая после смерти отца, даже с покрасневшими от бесконечных слез глазами, под которыми залегли синяки. Нет, от того, как тосковала ее душа по усопшему, девушка казалась лишь прекраснее. Взирая на ту, что едва не стала ему супругой, Ван Чон не мог не чувствовать досады и тоски. Он, в ком кипела кровь, полюбил ее с первого взгляда.

Наследный принц любил ее больше собственной супруги; как брат Ван Чон не мог этого принять, но как мужчина понимал. Было в ней что-то, чего недоставало Тан. Что-то, от чего у мужчин в груди разливалось тепло, по голове будто обухом били, а по телу прокатывалась дрожь. Мало того что жена наследного принца была простодушна, у нее еще и соперница появилась! Новые волны ненависти закипели у Ван Чона в жилах.

– Мерзавец! Ненавижу! Не отдам, не позволю! Престол, она, Тан – они мои!

Он вливал в себя алкоголь, будто выплескивал масло на полыхающее тело. Вскоре Ван Чон обмяк, подобно рисовой лепешке, и рухнул на стол. Сон Ин тут же кликнул кинё и приказал тем увести его, а сам заказал еще арака, что юноша испил до капли, и легонько усмехнулся.

– Вот так простофиля. Оно и славно – его так легко удержать в своих руках. Он-то и станет моим ваном.

– Все, что рассказал Сохын-ху, – правда? Что жена наследного принца до сих пор девственна, что сам он влюблен в девушку из Хёнэтхэкчу, – заговорил Сон Панъён, чье присутствие до сих пор осталось незаметным.

Сон Ин, пожав плечами, потянулся к поданному алкоголю и наполнил пиалу.

– Правда, неправда – какая разница? Достаточно того, что он в это верит.

– Что? Так значит, ты ему солгал?

– Я не утверждал, что солгал. Доказательств у меня нет, но так сказала Муби, значит, считай, правда. Так сказала Муби. Сама Муби…

Сон Панъён не сумел избавиться от признаков раздражения, заметных в выражении его лица.

– Положение наше безвыходно. Солдаты, ушедшие вслед за Ю Симом, так и не вернулись, Мусок с девчонкой, что притворялась дочерью Ёнъин-бэка, пропали. А его настоящая дочь объявилась до того, как все ее наследство было растрачено, и даже оказалась во дворце. Когда нас разоблачат, попадем прямо в лапы Сунмасо[6]… – беспокойно покачивал ногой он. Никак не отреагировав на обеспокоенный взгляд двоюродного брата, Сон Ин молча подлил себе арака. К разговору с младшим братом нередко игнорируемый Сон Панъён вернулся крайне осторожно.

– Ну как же нам быть, если планы раскроются, братец?

– …

– Операция Ю Сима провалилась, и, прознай об этом Мусок, разве не стал бы он мстить?

– …

Сон Панъён пристально наблюдал за тем, как Сон Ин безмолвно выпил несколько пиал подряд. Сейчас он не игнорировал разговор так, как делал это обыкновенно.

– Братец, – тихонько позвал он своего младшего. И вновь никакого ответа. Вот он, Сон Ин: совсем рядом с Панъёном, но взгляд его затянут дымкой, и сам он глубоко в своих мыслях, где-то не здесь – в ином мире. С головой погрузился в составление новых планов. Такого выражения лица старший брат у него доселе не видывал; Сон Ина будто душа покинула. Душа ушла в пятки, сердце колотилось; Панъён резко закричал.

– Братец, ты слышишь?

Сон Ин вдруг поднял взгляд от пиалы на брата. «Ну что такое?» – так и кричал его взгляд, досадливо бегавший по Панъёну и ясно говоривший о том, что он наконец вернулся из того мира, в котором пребывал все это время.

– Говорю: мы в тупике! В минуты тревоги принимать решения я не могу – колеблюсь, но нельзя полагаться на одну лишь Муби. Ну что может эта девка? – ударив себя в грудь, крикнул он; Сон Ин лишь усмехнулся. Будто спрашивал: «Ну и чего шумиху разводить?»

– На нее – можно. Муби вполне достаточно, – одним глотком осушив остаток пиалы, Сон Ин прищурил глаз. – Да не переживай ты. Здесь не о чем беспокоиться – ни Мусок, ни остальные никогда не были связаны с нами напрямую. Небось прячутся вместе с девчонкой, притворявшейся госпожой. Та, возвратившись, ошалела; не знала, кому в конце концов достались торговые права, принадлежавшие ее отцу. Ни в каком мы не тупике. Это путь без единой ухабины. Все благодаря Муби и ее умению повлиять на поведение других людей… – захихикал он.

Сон Панъён глубоко вздохнул.

– Она, похоже, в этом мастерица, раз уж и с ваном играет. Он не из тех, кто долгое время держит подле себя одну женщину.

– Уж мне ли не знать, как она обучена. Все, кого ван доселе держал в своих руках, не ровня ей. Не зря и имя ей Муби – несравненная. Его величество выбрал на славу.

– Ну если она сумеет дергать вана за ниточки в угоду нашим планам, и хорошо!

– Королева умирает от ревности, а поделать ничего не может. Даже наследный принц нам помогает. Ха! Ха-ха!

– И правда…

Распущенно хихикавший Сон Ин поднял свою пиалу и, звонко стукнув ей по пиале брата, сказал:

– С получением торговых прав! Все смотришь на нее с недоверием, а Муби-то о тебе не забыла.

– Да, не стараниями своими, но силами ее мы получили чиновничьи посты.

– И это еще не конец, братец, – только начало.

– Да, да, ты прав.

Сон Ин одним глотком осушил пиалу. Сон Панъён же, нерешительно подняв было пиалу, поколебавшись, опустил ее обратно на стол. Тогда, будто в упрек, прозвучал обиженно вопрос:

– Ну и чего ты косишься на меня, как середа на пятницу?

– Беспокоюсь о тебе.

– Беспокоишься? С чего это?

– Изменился ты с некоторых пор. Как бы сказать… порой ты будто в ином мире. Будто решимость твоя притупилась и мучают тебя тревоги. Ты и сейчас выпиваешь, притворяясь безмятежным, но твое улыбающееся лицо окрашено мукой.

Резко выдохнув, Сон Ин подлил себе алкоголя.

– Ближе к делу.

– Все началось, когда Ок Пуён отправилась ко дворцу.

– Ты что же это? Считаешь, я мучаюсь от того, что отдал ее вану?

– Как его соблазнила она, так и тебя…

– Хочешь сказать, я потеряю рассудок от тоски по какой-то девчонке и пущу прахом всю нашу работу? Этого ты боишься? Мне и без нее женского общества хватает. Ты и понятия не имеешь, почему из всех я именно ее и зачем день за днем обучал премудростям плотских утех. Девушкой, которую я выбрал, была Пуён, но не в ней самой было дело. Она лишь средство достижения нашей цели, не более.

– Со стороны порой виднее. Как для вана она несравненна, так и для тебя ей равных нет.

Сон Ин ударил кулаком по столу, закуски разлетелись во все стороны. Глаза его полыхнули яростью; скрипя зубами, он безудержно рассмеялся и громко крикнул куда-то в сторону двери:

– Девок сюда, сейчас же!

– Эй!

Панъён пытался успокоить брата, но тот все кричал и кричал. К ним поспешно вошли две куртизанки, миленькие и хорошенькие. Когда одна из них подошла к старшему из братьев, Сон Ин позвал вторую:

– Ты тоже сюда иди!

Они стали по обе стороны от него, и юноша схватил их за груди.

– Раз братец так переживает, не стал ли я евнухом, нужно доказать: со мной все в порядке. Чем брать по одной, возьму обеих разом!

Он грубо раздел одну из девушек, будто разрывая ее наряд.

– О Небо!

Куртизанки закричали в испуге. Вторая девушка, та, что не попала ему руки, спряталась за спиной у Панъёна.

– Что ты творишь? Прекрати!

Крики его разнеслись по комнате, но вскоре бессильно смолкли. Его двоюродный брат безжалостно раздел девушку и принялся удовлетворять свою похоть, совершенно не беспокоясь о том, смотрит ли кто. Не находя в себе сил оставаться там и дальше, Сон Панъён покинул комнату.

– Больной! Душевнобольной!

Крики девушек и безумный смех Сон Ина, доносившиеся из-за двери, лишь подтвердили догадки о том, что значит для него Муби.

10

Заложник

Лин дочиста опустошил Кымгвачжон. Тренировавшиеся под его предводительством юноши, собрав свои пожитки, ожидали снаружи, врачевателям и переводчикам же уже несколько дней, как был предоставлен отпуск. Особый отпуск: перед отъездом в Юань. Работа над поручением привести юношей ко дворцу подходила к концу.

– Поскольку невозможно увести за собой каждого из тридцати трех юношей, его высочество наследный принц велел распределить их в его собственный дворец. Позаботься о том, чтобы в рядах королевской стражи царила гармония – никаких сумятиц.

– Да, господин, – вежливо склонил голову Чан Ый. Такие приказы не были нормальны, но он, привыкший к упрямству наследного принца, окружавшего себя лишь теми, кто абсолютно ему доверял, охотно повиновался Лину. Тот смотрел на него с сожалением.

– Уж прости, что до самого отъезда работать приходится. Как закончишь с делами, ступай домой, побудь с семьей, отдохни.

– Я в порядке. Это у вас в последнее время не было ни минуты на отдых.

Лин неловко улыбнулся – тот, кого утешал он, грустно глядел на него самого. Пройдет три дня, и они вместе отправятся сопровождать наследного принца в Тэдо. Но не будет это путешествие коротким, как прежде. Принц – внук его величества, но унаследует он зависимое государство, и потому должно ему надолго остаться в заложниках[7] в Тэдо. Династия Юань поистине намеревалась как следует обучить там наследного принца и превратить его в правителя, что подойдет будущему империи. Потому всем его спутникам следовало подготовиться надолго проститься с семьями. Вот почему всей свите перед отъездом Вон предоставил отпуска: пусть попрощаются со всеми в преддверии горестной разлуки. И лишь одно было в том исключение – Лин.

После возвращения Вона из прошлой поездки Лин был ужасно занят. Пока первый знакомился с молодыми учеными и заботился о становлении своей личности, последнему приходилось от имени наследного принца иметь дело со всеми ходатайствами и жаловать деньги нуждающимся. Несколько месяцев он провел вдали от дома. Если и появлялась хоть капля времени, он был вынужден, повинуясь приказу, следить, как идут дела в Кымгвачжоне. Вон, получавший малодушные доклады о том, где Лин находится и чем тот занимается, сделал все возможное, чтобы тот и на секунду не отклонился от исполнения указаний. А несколько дней назад вдруг сообщили, что в новом путешествии заложником станет и Лин.

– В этот раз, уехав, я, возможно, вернулись лишь годы спустя, и как быть! Ты будто часть меня самого, как мне оставить тебя здесь?

Как бы семья Лина ни сожалела о будущей разлуке, намерения наследного принца были для них естественны. Как и для самого Лина. Он давно решил: как Вон официально взойдет на престол – последует за ним. Куда игла идет – туда и нить, так и Лин за Воном. Но поскольку весть была неожиданной, а сам Лин ужасно занят, семья его пребывала в замешательстве. Страшились, вдруг до самого отъезда свидеться так и не удастся. На вопросы матери Лину оставалось лишь твердить, что он вот-вот прибудет домой. Вот знавший обо всем Чан Ый и сочувствовал его тяжкому положению.

– Раз с делами покончено, не отправиться ли вам домой? Всего три дня осталось.

– Думаю, да.

– Тогда сейчас же и езжайте. Там, кажется, недавно кто-то прибыл от Совон-ху…

– Сначала остальные разъедутся, затем уж я.

Чан Ый заколебался. Было у него и еще одно дело помимо Кымгвачжона: наследный принца приказал проследить, чтобы Суджон-ху, окончив все дела, возвратился домой.

«И отчего его высочество так щепетилен? Уж не сомневается ли в собственном свояке?» – подумал он.

Чан Ый прекрасно знал: Лина наследный принц особенно лелеял. И все же заставлял порой склонить голову в последнее время. Он был столь же щедр, сколь свободолюбив, и редко связывал себя церемониями. Особенно с Лином, и потому все это казалось странным.

«Неужто он сделал нечто, что породило в наследном принце сомнения? В чем-то противился его воле? – окинув взглядом Лина, смотревшего куда-то вдаль, Чан Ый покачал головой. – Быть такого не может. Нет в мире того, кто был бы предан ему больше Суджон-ху. – С тех самых пор, когда юноша только начал служить наследному принцу, он наблюдал за ним и потому прекрасно знал, каков тот был: честный и прямолинейный, готовый многое взять на себя, уже в десять лет благоговевший пред воинами. – Есть ли причина следить за ним и проверять его?»

Чан Ый был готов отступить, проигнорировав приказ наследного принца, как вдруг у широко распахнутых центральных ворот появился мужчина средних лет. Широкие ноздри вздернуты к небу, значительный вид. Он пересек внутренний двор и, задыхаясь, подбежал к Лину.

– Господин! – громко позвал он.

Заметив Чан Ыя, мужчина украдкой взглянул на него. И тот сразу его узнал – как мог он показаться незнакомцем часто бывавшему в Кымгвачжоне Чан Ыю. Все тело мужчины было изранено, не найти было целых участков; именно его Лин спас и определил на лечение к медикам Кымгванчжона. Он полностью поправился и был хоть и не молод, но активен. Кого нужно было отправить в путь вместе со всеми молодыми людьми, ранее пребывавшими здесь, так это его. Указав на мужчину, Чан Ый спросил:

– Его тоже ко двору?

Испуганно вздрогнув, Кэвон попытался избежать его взгляда и повернулся к Лину.

– Нет, он не здешний, лишь прибыл ко мне по делу. Езжай, не беспокойся, – ответил тот, растерянно поглядывая на Кэвона. Появление Больших ноздрей и ему было удивительно. Чан Ый видел. Слегка наклонив голову, он с недоверием взглянул на сжавшегося мужчину. Но теперь Суджон-ху не казался растерянным. Мягко улыбнувшись, он, будто успокаивая, спрятал Кэвона за своей спиной.

– Довольно. Он скоро уйдет.

– Господин…

– И я тоже вскоре отправлюсь домой.

Чан Ый не смел спорить боле и отступил. Он покинул Кымгванчжон вместе со своими людьми, хоть и знал: ему должно остаться и убедиться в том, что Суджон-ху отправится домой. Стоило внутреннему двору опустеть, Лин повернулся к Кэвону. Кожа его, и без того бледная, побелела, будто покрытая льдом.

– Почему ты здесь? Что-то стряслось с Сан?

– Да, стряслось!

– Что…

– Говорят, вы скоро отправитесь в дальний путь вслед за наследным принцем. И говорят, не знаете, когда вернетесь: через пять лет, а может, через десять. И все по долгу службы!

– Верно, – глубоко вздохнув, прикоснулся ко лбу Лин. – Это все?

– Все ли это? Хотите сказать, госпожа, нет, хозяйка должна просто смириться с чем-то серьезнее? Даже сейчас она прикована к постели и не приходит в себя. А вы спрашиваете, все ли это?!

– Сан… слегла от болезни?

Кэвон взирал на него с упреком.

– Вы месяцами ее не навещали. Она металась в ожидании, но вдруг услыхала, что вы на годы уезжаете в империю. Как было выдержать ее хрупкому тельцу? Вы, господин, ведь не приехали и не поведали ей лично, слово за слово, нет – ей донесли чужие языки. Сердце ее разрывалось. Неужто не было у вас ни рта, чтобы рассказать, ни рук, чтоб написать ей хоть строчку!

И несмотря на своевольность Кэвона, Лин лишь молча слушал его причитания, кусая губы. А после спокойно спросил:

– Кто рассказал Сан о моем отъезде?

– Наследный принц. Несколько дней назад он заезжал в Покчжончжан.

– Наследный принц… вот как. Спасибо, что проделал столь долгий путь. Ступай.

Лин отвязал лошадиные поводья от дерева. Угрюмый до той секунды Кэвон, растерявшись, дернул его за рукав.

– Отчего бы нам не отправиться вместе?

– Я еду домой.

– Но как же госпожа, нет, хозяйка? Он так страдает, даже встать не может!

– Надеюсь, она поскорее оправится от болезни… Передай мои пожелания.

– Но… но, господин! – Он споро схватил Лина, взобравшегося на лошадь, будто готовый стащить его вниз.

– До отъезда еще три дня, и вы вернетесь как раз вовремя, если прямо сейчас поскачет в Покчжончжан!

– Я не могу позволить себе такой свободы. Скажи Сан… что мне жаль.

– Господин, господин! Вы молоды и потому пока не знаете этого, но женское сердце не так сильно, господин. Пройдет хоть десять лет, хоть месяц – если рядом то и дело будет появляться красивый юноша, она и влюбиться может! С вашей беззаботностью ни одну девушку на всю жизнь не завоевать! Господин Сохын-ху приезжал к ней уже несколько раз.

– Вот как…

От горечи искусывая губы, Лин тронул лошадь. Кэвон поспешно взобрался на вторую и последовал за ним, взволнованно выспрашивая:

– Поедете, господин? Вы ведь поедете со мной?

– Нет.

В отчаянии перед господином, ответившим ему столь резко, мужчина замер у него за спиной. Да чтоб его! Брань так и вертелась на языке у Кэвона.

«Сонхва меня со свету сживет! – подумал он. На самом деле Сан не слегла от болезни. Она была шокирована, приуныла и явно пребывала не в лучшем состоянии, но все же бедственность ее положения была явно преувеличена. Таков был замысел Сонхвы, желавшей побудить Лина вернуться, но, когда все пошло прахом, Кэвон совсем обессилел. Он разочаровался, что не сдался и не отправился с ним в Покчжончжан, несмотря на эту ложь. – И как люди могут быть столь бездушны?»

Сам он помнил страстные времена своей молодости и оттого никак не мог понять ни спокойствия Лина, ни его хладнокровности. На самом деле непоколебимое спокойствие господина вызывало у него уважение с той секунды, как тот спас ему жизнь. Он пообещал себе однажды отплатить Суджон-ху и порой тайно проявлял свою преданность, о которой тот не просил. Оправившись от ран, он прибыл в Покчжончжан, чтобы встретиться с Ёмбоком, а там, как того советовала Сан, с головой ушел в дела; тогда его преданность стала принадлежать ей, а не Лину. Благодаря Сан Кэвону удалось вырваться из рук смерти, а после она и вовсе ему понравилась: выглядевшая поначалу дерзкой и надменной, эта горделивая девушка на деле оказалась добродушной, невинной и очень милой. Огненный Кулак был впечатлен ее щедростью и простотой в общении с обычными людьми – она игнорировала всякие социальные различия и запросто говорила со всеми. А когда Ёмбок поведал ему о любовной связи Лина и Сан, Кэвон был немало удивлен тем, как спокойно господин ведет себя в отношении своей возлюбленной.

«Делать нечего. Раз уж не могу привести его за собой, остается хоть поручение выполнить», – поразмыслил Кэвон. Объехав Лина, он преградил ему путь и схватил его лошадь за морду так, чтобы та подняла переднее копыто и не могла двинуться с места.

– Сказал же: не могу поехать с тобой, – хладнокровно осадил Лин.

– То-то и оно, господин. Знал я, что вы такой человек. Не в мои уж годы попусту шуметь, как грудное дитя. На самом деле я прибыл, чтобы доставить вам это, – и протянул ему небольшой шелковый сверток, сложенный квадратом.

– Госпожа сама сделала это, едва узнала, что вы отправляетесь в Великий улус, хотя доселе подобным не занималась. Вы ведь знаете, как прискорбны ее навыки в шитье? Но Сонхва говорит, что ради этого госпожа всю ночь не смыкала глаз.

– Спасибо, – не изменившись в лице, Лин забрал сверток и припустил лошадь.

– Даже не попытался! Хоть от боли злись, хоть от усталости, а под лежачий камень вода все равно не течет. Тут даже Сонхва б его не переубедила. Проклятье! – в пустую возмущался себе под нос Кэвон, прекративший преграждать Лину путь и отправившийся восвояси.

Когда голос его совсем потускнел где-то вдали, Лин тяжело вздохнул. В глубине души ему хотелось немедленно броситься в Покчжончжан. Но этому не бывать. Не потому, что времени недостает, не потому, что должно проститься с родными перед отъездом, но из-за душевных терзаний, разросшихся еще сильнее. Вернувшись в Корею, Вон поведал Лину о причинах прекращения обсуждений брака Сан и его брата.

– Высочайшим указом браки внутри монаршего клана будут настрого запрещены. Это касается всех, Лин.

Вон был крайне решителен в своих словах, и потому Лин не мог поведать ему, что любит Сан. Он не посмел бы пойти против принципов наследного принца – ему не хотелось обременять Вона, как было и в случае с Тан: когда ее выбрали на роль супруги его высочества. Ради друга Вон, конечно, ослушался бы деда и изменил своим принципам, сделал бы исключение! А это наверняка стало бы бременем для его политической фигуры.

«Я друг и подданый наследника престола. Как и Сан. Нам должно помогать ему, а не создавать проблемы в угоду собственным чувствам, – решил Лин. От совместного будущего с Сан он отказался без сожалений, а вот от любви к ней не смог. И не в браке было дело, а в том, что она стала огромной и значимой частью его жизни. Не мог он так просто о ней позабыть. – Если уж Сан, что теперь под защитой семьи вана, до конца своих дней не выйдет замуж, то и я останусь холост. Не смогу жениться на ней – не женюсь вовсе».

Решение Лина было непоколебимым, однако он не нашел в себе смелости поведать о нем Сан. Как смел бы он, не сумевший оправдать ее ожиданий, предстать перед ней? Да и дружить как прежде они бы не смогли – их отношения зашли слишком далеко. Ни как ее другу, ни как возлюбленному ему не хватило бы смелости взглянуть ей в глаза. Взгляни он на нее – захочет к ней прикоснуться, прикоснется – возжелает обнять, а если обнимет, не властен будет над тем, что произойдет дальше. А что дальше? Лишь его жадность и неспособность сделать для нее хоть что-то.

Так он и не сумел навестить Сан после встречи с Воном. Дела затянули его настолько, что и на продых времени было не сыскать, но Лин счел это везением. Ведь стоило появиться хоть крупицам свободного времени, как его тут же обуревало желание увидеть Сан. Поэтому он погрузился в дела и стал меньше спать, нагружая себя работой.

А если становилось так тяжело, что Лин не мог этого вынести, он, будто безумный, без продыху гнал своего скакуна к реке Йесонган[8]. Туда ему когда-то доводилось отвезти Сан, пожелавшую взглянуть на шумный порт с его торговыми кораблями. Устроившись на холме, откуда открывался вид на тот порт, он бесцельно наблюдал за множеством собранных там лодок, парусников, что везут из провинций урожай, собранный в пользу казны, и огромных торговых судов, пришедших из других стран, и его пылавшее жаром сердце понемногу успокаивалось. После заката на том берегу реки один за другим вспыхивали горящие огни, тогда Лин вспоминал, как румянец заливал ее молочно-белые щеки, и кусал свои щеки, пока те не начинали кровоточить. Так прошло несколько месяцев. Поэтому новость о том, что ему предстоит стать одним из заложников в Юань, принесла ему некое удовлетворение. Если они с Сан долгое время будут вдали друг от друга, остынет ли их страсть, подобно красной лаве, что со временем затвердевает? А если встретятся годы спустя, сумеют ли отнестись друг к другу так, словно объединяет их лишь дружба?

«Злись на меня, Сан. Ненавидь и презирай. Не прощай», – просил он в своих мыслях.

Лин крепко сжал в руке шелковый сверток. Он вдруг подумал, как ей, должно быть, волнительно и больно, но тут же затряс головой. А конь уже домчал его домой. Снаружи Лин казался спокойным, но душа его была не на месте. Он даже не заметил, как Чан Ый проследовал за ним до самого дома и отправился дальше, лишь убедившись, что тот вошел внутрь.

– Нет, ну как же ты можешь быть столь бездушен? – запричитала госпожа Хванбо, стоило ее сыну оказаться в доме. – Скоро в дорогу, а только сейчас приехал! Как можно так с родителями?

– Извини, мама, – не стал оправдываться Лин, лишь принес свои извинения.

Растеряв всякое желание и дальше упрекать сына за его поведение, госпожа Хванбо лишь цокнула языком.

– Ладно нас с отцом не навещаешь, но не чрезмерную ли невоспитанность ты проявляешь, не принимая приглашения хозяйки королевского дворца и наследного принца? Сегодня Чеан-гон устраивает небольшой прощальный ужин вместе с родственниками вана, не пропускай его, а завтра отправишься во дворец.

Она молча прикоснулась к щеке склонившего голову Лина. Кожа его пока оставалась чистой и гладкой, а сам он не походил на юношу, которому минуло двадцать лет. Годы спустя он вернется домой совершенно иным человеком! Сердце госпожи Хванбо разрывалось.

Она всегда чувствовала себя виноватой перед третьим сыном. Хотя упрямства ему было не занимать, характер его был достаточно мягок, а манеры прекрасны, и потому ему, не доставлявшему поводов для беспокойств, не уделяли должного внимания. Все ее сердце было занято его старшим братом, вторым сыном – оживленным, радостным, но беспокойным. И теперь она испытывала болезненное облегчение от того, что пленником станет третий сын, не второй. Надежный Лин не пропадет и в далеких землях, не то что второй ребенок – за него госпожа Хванбо всегда переживала. Дрожащими пальцами она гладила Лина по щеке и корила себя за то, что часто не заботилась о нем как следует. И было ей стыдно, ведь в глубине души она была счастлива провожать Лина, а не его брата.

– Вещи в дорогу собраны. Оставшиеся до отъезда дни будут хлопотными, так что другими делами я займусь сама.

– Хорошо.

– Если брат вернется, отправляйтесь в главный дом вместе.

– Он куда-то уехал?

– Похоже на то. Я искала его недавно, он не здесь… Я велела ему быть дома сегодня, какие бы там дела ни появились, так что, думаю, он не в Хёнэтхэкчу.

Госпожа Хванбо покачала головой. Голос ее сквозил недовольством к Сан, что поселило беспокойство в душе Лина.

– А что там с Хёнэтхэкчу?

– Что? Он ездит и ездит туда без всякого чувства стыда! Его величество велел им разорвать помолвку, а он никак не оставит ее. Знала б, что этим кончится, сыграли бы им свадьбу до возвращения императора на родину. Но отца схватили, и я замешкалась.

– Это тяжелое бремя, мама, – тихо ответил он, подавив свое недовольство. Прежде спокойное его сердце трепыхалось от гнева. Лин злился на брата, но сложно было точно сказать отчего: то ли потому, что тот пошел против воли наследного принца, то ли потому, что посмел притронуться к Сан.

– Она необычайная красавица, вот он и влюбился так легко. Но, говорят, мастерица из нее никудышная, да и с простым людом она якшается бездумно.

– У всех свои таланты. Да и не порок быть простой и великодушной. Таким и послушны простые люди, – вспылил он из-за слов матери, явно недовольной Сан. Глаза ее расшились, а он тотчас замолчал.

– Ты тоже с ней знаком?

– …Нет. Говорю, что слышал.

– Так она достаточно хороша, чтобы нравиться Ван Чону, Лин? Она ему подходит?

– Вопрос не в том, подходит ли. Им нельзя быть связанными узами брака. Такова воля наследника престола, воля вана и воля его величества императора, – выплюнул он и уверенной походкой отправился к себе.

Глаза госпожи Хванбо округлились от удивления – кто ж такое говорит, а сама она сперва замерла в смятении, но вскоре кликнула ноби, занятых подготовкой к намеченному ужину, и стала пристально наблюдать за их работой.

Лин же, войдя в комнату, улегся на постель прямо в одежде. После разговора с матерью совладать с эмоциями было ему в тягость. Сказав ей о том, что Ван Чону и Сан не бывать вместе, он, можно сказать, признал и иное: у них с Сан тоже нет будущего. И хотя он был в замешательстве и питал зависть к старшему брату, бесстыдно навещавшему ее в Хёнэтхэкчу, что пошатнуло самообладание Лина, так это вопрос его матери.

«Я и говорить-то о ней не имею права!» – терзался он.

Брат оказался куда смелее Лина. Пока сам он не смел и шага ступить, боясь предстать перед Сан, Ван Чон твердо стоит на своем и изо всех сил стремится добиться желаемого вопреки неодобрению семьи и общества.

«Глупец ты, Ван Лин, глупец, каких в целом свете не сыскать!» – отругал себя в голос юноша и вдруг почувствовал щекотку между пальцев – нечто гладкое скользнуло по его ладони. Он поднял шелковый сверток, о котором успел позабыть, и взглянул на него. Поднялся со своего места, медленно развязал веревочки, соединявшие сверток, и обнаружил светло-фиолетовый и не такой уж и небрежный мешочек, прежде завернутый в длинный квадратный лоскут толстой ткани. Сгодился бы для благовоний. Мешочек даже был вышит серебряной нитью. Лин и Сан. Их имена подле друг друга.

Лин потянулся к карману и достал оттуда несколько прядей ее волос. Тонкие и гладкие, они, перевязанные шелковой нитью, колыхались от любого прикосновения. Стоило ему провести рукой по тонкой пряди, по пальцам побежала дрожь. Он будто огладил длинные и мягкие локоны Сан. Вот бы свидеться. Его потряхивало от непреодолимого желания вновь увидеть девушку, чувства эти обернулись настоящей бурей. Лину показалось, будто откуда-то доносится ее запах, и он поднес локон поближе к носу. Вновь расцветающие орхидеи. Запах становился все ярче, а его чувства – смешаннее и запутаннее.

Сердце Лина трепетало, а ком жара, возникший где-то внизу живота, поднимался все выше. Будто под действием чего-то, он ощущал, как поначалу крохотное образование разрастается все больше, захватывая органы и заполняя все его тело. А когда этот ком, взорвался подобно огненному шару, что достиг своего предела и не способен был разрастаться и дальше, Лин вскочил на ноги. Не способный более давить в себе этот жар, он выбежал из комнаты и бросился через двор. Увидев, как он отвязывает коня, взбирается в седло и что есть мочи бьет того в бок, его мать, доселе раздававшая указы ноби, побледнела от страха и выскочила из дома вслед за ним.

– Лин! Куда же ты? До ужина совсем немного…

– Извини, мама. Я вернусь завтра к вечеру.

– Даже и не думай! А ужин? А дворец?!

Госпожа Хванбо пораженно наблюдала за тем, как ее идеальный третий сын, никогда не доставлявший поводов для беспокойств, будто ветер, несется прочь на своем коне.

– Теперь до того дерева и обратно!

– Вперед!

Детвора с криками принялась скакать на одной ноге. Сан, предложившая эту игру, начала прыгать самой последней – размахивая своей громоздкой юбкой из стороны в сторону и постанывая от усталости.

– Прыгают после «начали!», нельзя скакать просто так!

Не обращая внимания на ребяческие оклики, Сан припустила вперед; не думая о том, что соревнуется с детьми, она скакала изо всех сил. Вскоре один мальчишка, побоявшись, что его обгонят, перестал прыгать и побежал на двух ногах. Один за другим дети переставали прыгать, и, когда до нужного дерева оставалось совсем немного, единственным прыгавшим на одной ноге человеком осталась Сан.

– Не по правилам! Не следуете им – проиграли! И раз уж вы все мне проиграли, каждый читает пройденное за сегодня по пять раз.

– Не-ет, слишком много!

– Давайте по два!

– По одному!

Дети стучали ногами и шумели, но Сан, покачав головой, разбила их надежды. Они клянчили, жаловались и умоляли, как вдруг один смышленый малыш поднял руку.

– Давайте еще раз! Кто победит, пусть не читает!

Остальные закричали в согласии так громко, что у них на шеях проступили вены, и Сан сдалась – от шума разболелись уши.

– Но победитель будет только один, ясно?

– Тогда вы не участвуете! Пусть награду получит кто-то из нас!

– Хорошо! Но чтоб на этот раз правда на одной ноге прыгали. Вон до того дерева и обратно сюда. Начали!

– Побежалии! – закричали дети и бросили вперед как один.

Сан наблюдала, как они, толком не успев перевести дыхание, уже снова скачут наперегонки.

– Хм, настроение ваше явно лучше, госпожа. – Сан испуганно взвизгнула – никак она не ожидала столько внезапного появления Сонхвы. Та же оглядела ее со всех сторон и нахмурилась, беспокоясь зазря. – За обедом казалось, рухнете без чувств от тоски – лицо было бледным, аппетита никакого, откуда только силы с детворой носиться? Или это вы так голову очищаете?

– Что за очищение такое? От жары нет аппетита, и что? Тело очистится? Ничего подобного! – слегка наклонив голову вбок, скрестила руки на груди Сан.

Сонхва хмыкнула.

– Ой ли? А я-то думала, вы кое-кого ждете, раз уж с детворой на улице носитесь.

– Кого это я жду? Просто детям тяжело читать спокойно, вот я и дала им развлечься.

– Раньше рассвета Кэвон не вернется. Не тратьте силы на детей – их и так нет, пойдемте внутрь.

– Кэвон? Я даже не знаю, куда он уехал, с чего бы мне его ждать? – слегка подпрыгнула на месте девушка.

В яблочко. Сонхва хитро ухмыльнулась, будто отражение, взиравшее на Сан из зеркала.

– Вдруг господин прибудет вместе с Кэвоном. Чем оставаться здесь, пойдемте лучше внутрь и нарядим вас.

– Мне… мне все равно, приедет ли Лин! Я больше не жажду встречи с ним! – надувшись, мотнула головой Сан.

Сонхва недоверчиво усмехнулась.

– Совсем голову очистили, значит? От кле́шей освободились?[9] Да вы познали истину, госпожа.

– Я не вру! С чего мне жаждать встречи с тем, кто не приезжает повидаться со мной?

– Тогда отчего на лице вашем залегли тени? Кэвон отправился передать господину подарок, в который вы вложили всю душу, думаете, и это не заставит его приехать?

Сан опустила глаза вниз. Ее длинные ресницы, венчавшие тонкие веки, слегка подрагивали, а руки перебирали листья, раскинувшиеся по ветвям дерева, один за другим обрекая их на падение.

– Я лишь хотела, чтобы и в Тэдо он вспоминал обо мне хоть иногда. Все его внимание будет отдано Вону, и потому без этого подарка он, боюсь, вовсе позабудет обо мне. Хотя когда-нибудь он все равно позабудет. Лин ведь совсем не приезжает навестить меня.

– Почему? Почему же вы так думаете? – услышав глубокую печаль в голосе Сан, перестала поддразнивать ее Сонхва и заговорила всерьез.

– Вон запретил подзащитным монаршего клана заключать браки друг с другом, и Лин со всем искренностью последует этому указу. Он ведь предан ему, как никто другой. Покуда Вон не снимет этот запрет, Лин не приедет ко мне. Он не из тех, кто сам выскажет наследному принцу желание жениться на мне.

– А если вы сами поведаете все его высочеству?

– Это все равно что обезволить Лина по своему хотению. Если он не может рассказать все Вону, то и я не могу.

– Но господин ведь так любит вас…

– Недостаточно сильно, чтобы ослушаться приказа Вона. А может, я с самого начала нравилась ему не так уж и сильно. Может, ему просто стало меня жаль, вот он и притворился, будто влюблен…

– И что ж, по-вашему, все объятия и поцелуи тоже были притворством?

– Сонхва! – громко вскрикнула покрасневшая до ушей Сан.

А та, притворившись, будто никакого оклика и не было, продолжила говорить без всякого стыда и смущения:

– Характер господина мне не слишком-то по душе, но разве ж за него не говорят его поступки? Притворяясь влюбленным в кого-то, нужно лишь изображать чувства, а не целоваться, пока на губах живого места не останется.

– Нет, ну правда, Сонхва, ты!..

Сан уже подняла руку, чтобы приложить ладонь к губам Сонхвы, как вдруг ребенок, предложивший сыграть еще раз, всем своим маленьким тельцем прижался к ее юбке, пытаясь перевести дыхание. Вслед за ним один за другим к ним прискакали и другие ребятишки. Все они, выбившись из сил, глядели на нее уставшими глазами, и только взгляд мальчика, добравшегося обратно первым, сиял от радости.

– Я первый! Первый, госпожа!

– Да, Хяни первый.

Увидев странно раскрасневшееся лицо тихонько обнимавшей его Сан, мальчишка наклонил голову и спросил:

– Почему вы покраснели? Ведь это же мы прыгали.

– Просто так.

– Из-за взрослых разговоров. Иногда они заставляют людей краснеть, – конечно же, вмешалась Сонхва.

Сан оглянулась на нее, а малыш Хяни вновь наклонил голову.

– Взрослых разговоров? Но в прошлом году госпожу еще называли дедушкой…

– Не дедушкой, а девушкой – молодой госпожой! Вот ты болван.

Услышав это, девчушка, валявшаяся в траве неподалеку от Хяни, резко подала голос.

– Но ее называли не только молодой госпожой, но и дедушкой!

– Девушками называют подросших девочек, а дедушками – постаревших мальчиков. Госпожа – повзрослевшая девочка. Поэтому ее и называли девушкой, болван!

– Нельзя так обзывать друзей, – твердо сказала Сан, глядя на кучу ребятишек, глазевших друг на друга. – Больше не говори слово «болван», Нансиль. Не стоит его использовать. Ну… кроме как по отношению к настоящим болванам.

– Так, так! – хлопнула в ладоши Сонхва, привлекая внимание детей, развалившихся тут и там на траве. – Молодая госпожа, которую раньше называли девушкой, теперь уже взрослая. И есть дела, которыми ей, как взрослой, нужно заняться, поэтому вы тоже ступайте заниматься своими делами. Хорошо?

– А что за дело у госпожи?

– Вырастешь – узнаешь. И заодно – о том, отчего ж у нее лицо раскраснелось, – постучала Сонхва по лбу Хяни, смотревшего на нее с огромным любопытством, и, зная отличный способ разогнать детвору, громко сказала: – Кто быстрее до дома? Теперь бежим на двух ногах. Начали!

– Побежалии! – бросились вперед те, будто совсем не устали.

А когда, размахивая руками и ногами, они умчались так далеко, что стали походить на маленькие точки, Сонхва вновь взглянула на Сан.

– Пойдемте заниматься взрослыми делами.

– Ка-какими делами? – стала заикаться Сан, чьи горевшие от смущения щеки так и не остыли. Сонхва удивленно моргнула – странная картина.

– Турумаги так и не подшиты. Уже несколько дней лежат. Кто-то обещал быстро с этим закончить. И о чем таком вы там думаете, раз до сих пор краснеете?

Глядя в спину уходящей Сонхве, Сан закусила губу. Она не знала, как отвечать на такие подначивания. И все же, не сомневаясь ни секунды, она бодро зашагала вперед, обогнала Сонхву, а когда та остановилась, посмотрела вперед и поджала губы. Госпожа была полна решимости не поддаваться на всякие уловки. Но как бы то ни было, Сонхва не стала сдерживаться и сказала, что собиралась:

– Если ни объятия, ни поцелуи не помогают понять, влюблен ли он в вас, есть и другой способ.

– …

– Рассказать вам?

– …

– Я как-то уже говорила об этом.

– …

– Неужто позабыли? О том дне, когда я вошла в комнату своего супруга…

– Сонхва!

– Госпожа, вам нужно оказаться с ним в одной комнате! Ни один юноша не сможет удержать себя в руках, если окажется в одной комнате с возлюбленной.

– Лин не такой.

– Вы говорили так и раньше. Но в конце концов господин оказался таким же, как остальные мужчины.

– Этому не бывать, ведь, – остановившись, Сан с упреком взглянула на Сонхву, – через три дня он уезжает. А меня он и вовсе покинул несколько месяцев назад.

– Господин приедет, – ласково взяв девушку под руку, продолжила идти вперед Сонхва. – Не сдержится и приедет. Я наказала Кэвону, как вести себя, чтобы убедить его.

– А если… не приедет?

– Да приедет, приедет! Так что пойдемте-ка, омоем вас начисто в отваре тростника, нанесем вам макияж и подождем. Я постелила новые одеяла и велела никому и близко не подходить к вашим комнатам.

– Да о чем же ты говоришь, в самом деле? – обмахивая руками полыхавшее лицо, спросила Сан. Этот вопрос, конечно, не был одним из тех, на какие действительно ждешь ответа, однако Сонхва заговорила всерьез, будто наставляла госпожу:

– Вы потеряли маму совсем ребенком, и некому было рассказать вам о таком, так что я расскажу. Что тела, что души у мужчин и женщин сильно отличаются, поэтому они проявляют чувства по-разному, даже если они влюблены друг в друга. Женщине нужно время, чтобы открыть возлюбленному свое тело, но у мужчин все совсем иначе. И конечно, хорошо бы, окажись у господина некоторый опыт общения с девушками.

– Быть такого не может! – сквозь зубы прорычала Сан.

Сонхва понимающе покачала головой.

– Мужчины в его возрасте неопытны и гонятся лишь за удовлетворением собственной страсти. Не стоит говорить, что для вас это впервые, – он может совсем растеряться. Поначалу может быть волнительно, страшно, жутко или больно. Лучше расслабиться и доверить себя ему. Так вы меньше поранитесь.

– Поранюсь? А те-тебе тоже было больно?

В огромных черных глазах девушки промелькнул страх – она забыла прикрыть Сонхве рот ладонью и внимательно слушала, что та говорит. Она тепло улыбнулась наивной госпоже.

– С любимым человеком все будет в порядке. Если станет больно, просто попросите его быть нежнее.

Но будет ли в этом смысл, если он совсем растеряется? Спросить об этом Сан не решилась. Если Лин пожелает того, она, конечно же, доверит ему всю себя. Но проблема в том, что этого может и не произойти! Вдруг он не приедет. Нет, он никак не сможет приехать. Слишком поздно. Расширившиеся было в страхе глаза Сан вновь наполнились спокойствием. Но Сонхве это было неинтересно, и она решительно продолжала:

– Поначалу вы будете смущаться, но не стоит из-за этого сжиматься или отталкивать его. Времени почти нет. Как бы то ни было, вот что скажу: не закрывайтесь и делайте все, что скажет господин. Хотя раз он неопытный, сперва можно и самой…

– Бесполезно это все. Лин не приедет.

– Ну чего вы снова?

– Как ты и сказала, времени нет. До отъезда еще три дня, но этого не хватит, чтобы приехать сюда и успеть вернуться обратно. Есть те, с кем ему должно проститься до отъезда в Тэдо. Даже если бы он хотел приехать, не сумел бы. Даже сейчас он, должно быть, занят на прощальном ужине и даже отдохнуть не может.

– Но я наказала Кэвону…

– Лин ведь Суджон-ху, и у него есть свои обязанности. Он не из тех, кто их отринет.

Сонхва потеряла дар речи. Она ни на секунду не сомневалась в том, что Лин приедет, но был и другой, неведомый ей мир придворных, что и взволновало ее: как и сказала Сан, господин не был предоставлен сам себе на оставшиеся до отъезда три дня. Голос девушки был пропитан невыплаканными слезами.

– Если собирался приехать, должен был прибыть давным-давно. Значит, он и впрямь оставил меня.

Сан посмотрела перед собой и ушла прочь, словно разговор на этом был окончен. Сонхва взглянула ей в спину, та выглядела хрупкой и опечаленной.

– Если все так, почему бы не забыть обо всем и не начать с чистого листа? Давайте позабудем об этом бессердечном и весело заживем сами, – следуя за девушкой, прошептала она.

Сан отправилась в домик с соломенной крышей, а не в главный дом – Покчжончжан ей никогда не нравился. Она долгие годы провела в богатом доме, полном красных стен и золотых украшений, однако все в нем было выполнено, как того желал ее отец, Ёнъин-бэк. Поэтому, покинув Чахадон и поселившись в Покчжончжане, она велела обустроить небольшой домик неподалеку от главного дома. Жилище ее было чрезвычайно скромным: в маленькой комнате не было ни деревянной кровати, ни стола, лишь подстилка для сидения лежала на полу, но не было для Сан места милее ее крохотного домика. Ее аккуратный домик, позади которого раскинулись невысокие холмы, создававшие естественный дворик, был поистине живописным и уютным местом.

Омывшись от пота и переодевшись в тонкую ночную рубашку, Сан взялась за оставленный в углу турумаги и принялась шить. Хотя соболиная подкладка была не по сезону, он заслуживал похвалы – первая работа.

Сан время от времени поглядывала на турумаги, оценивая проделанное, и на ее губах расплывалась гордая улыбка. Она так увлеклась шитьем, что уж и время на сон почти истекло, зато работа была практически завершена. Осталось лишь пришить воротник из лоскута. Сердце Сан, искренне старавшейся над каждым стежком, переполняла радость: шитье, начатое после множества нагоняев от Сонхвы, почти окончено. Но вскоре на девушку накатила тоска – даже закончив турумаги, она не сможет отдать его Лину. Стрекот насекомых, доносившийся с улицы, печалил ее лишь сильнее.

– Лин станет заложником. Это, полагаю, затянется по меньшей мере на пять лет, – попивая чай, равнодушно сказал Вон, неожиданно посетивший Покчжончжан за несколько дней до этого. Пиала Сан с громким стуком ударилась о стол. Вон не стал спрашивать, отчего она так удивлена. Просто продолжил пить чай как ни в чем не бывало.

– Когда? – смущенно спросила она.

– Через семь дней, – коротко и спокойно ответил он.

– Мы так давно не виделись… А теперь не свидимся и еще дольше. Неужто уедешь, не попрощавшись…

Вон рассмеялся над неясными бормотаниями Сан.

– Ну чего ты, Сан! Расставание ведь не означает, что мы позабудем друг о друге. Ни через пять лет, ни через десять между нами ничего не изменится. Тем и хороша дружба. Да и не один ведь Лин уезжает. Долгая разлука со мной тебя совсем не печалит?

– Это не так, извини. Конечно, и это меня печалит…

Когда Сан пришла в себя и растерянно оглянулась, смех Вона уже стих. С шумом опустив пиалу на стол, он насмешливо спросил:

– С тех пор как мы вернулись на родину, Лин так тебя и не навестил? Ни разу?

– Да, он, должно быть, занят.

– Даже если и так, неужто так сложно приехать хоть раз? Не оправдывай его! Лину дела всегда дороже людей. Тан тоже возмущенно стучит ножкой и жалуется, как тяжело ей стало встретиться с братом. Он посветил всего себя делам и совсем не заботится об окружающих, а все по моей просьбе. Это делает меня ужасным человеком. Знай я раньше, велел бы Лину наведаться в Покчжончжан!

– Все в порядке. Для меня это неважно.

Прищурив глаза, Вон спросил вновь:

– Правда? Даже если он уедет вот так?

– Да, все в порядке, – ответила она.

Все в порядке, все в порядке, все в порядке. Сан повторяла эти слова вновь и вновь, будто пыталась уверить в этом саму себя.

– Все в порядке… – Ее руки, занятые шитьем, замерли, а с губ, подобно вздоху, сорвалось: – Все в порядке.

Сан старалась говорить четче и громче. Грудь сжималась от тоски.

– Все в порядке! Я в порядке!

Чем громче она повторяла эти слова, тем легче становилось на сердце, но тем сильнее перехватывало дыхание. Гнев и печаль, о которых нелегко было бы поведать, обернулись обидой, обжигавшей легкие и заливавшей жаром живот. Не способная больше выносить этот жар, Сан резко распахнула дверь и вышла в небольшой дворик подле ее домика с соломенной крышей. Вокруг было темно и пусто, лишь стрекот насекомых нарушал тишину. Стоял конец лета, и потому то и дело дул прохладный ветерок. Сан подняла глаза к ночному небу и увидела сияние бесчисленных звезд. Они сложились в реку, что растеклась по черному полю, будто кто-то расстелил там тонкую молочно-белую ткань. Девушка взглянула, куда ведет эта звездная река, и на западном ее берегу отыскала сиявшую невероятно ярко Ткачиху[10]. Ой! Сан вдруг поняла, что ее день[11] уже прошел. В этом году ей снова не удалось провести его за рукоделием.

– Чжинюй…[12] – тихонько обратилась к звезде Сан. – Я никогда не молила даровать мне таланта ткать, поэтому прошу, исполни мое единственное желание. Как вы встречаетесь раз в году, позволь и мне повидаться с Лином. Если мы расстанемся, так и не увидевшись, я умру. Все не в порядке. На самом деле я не в порядке…

Уронив голову, Сан закрыла лицо руками. Все это время стискивая зубы, чтобы не плакать, она в конце концов прекратила подавлять свой гнев и закричала.

– Я не в порядке! Говорю же, не в порядке, Лин! Болван, почему ты не приезжаешь?!

Вдруг Сан услышала, как по сухой земле стучат копыта. Она подняла голову. Их с Лином, сидевшим верхом на коне и взиравшим на нее, взгляды встретились. Сан ахнула, но больше ни звука не сорвалось у нее с губ. Она не знала, когда он приехал и сколько услышал, но была уверена в том, что уж по крайней мере последний ее вскрик донесся до него. Наблюдавший за ней издалека Лин коротко рассмеялся.

– Так и не позабыла этого болвана, да?

Спрыгнув с коня, он предстал прямо перед ней, однако Сан не могла и слова вымолвить, будто ей горло сдавили. Поднялся ветер, взметнулись ее распущенные волосы. Лин протянул руку к ее лицу и убрал мешавшиеся пряди. Почувствовав прохладу его ладони на своих разгоряченных щеках, она вздрогнула. Не сон. Наконец осознав это, она распахнула свои глубокие, будто колодец, глаза и спросила:

– Как… ты здесь оказался?

– Направлялся в Покчжончжан, но вдруг услыхал громкий крик и остановился.

«Да не о том я спрашиваю, болван!» – побоявшись, что вот-вот расплачется, Сан поджала губы и улыбнулась. До отъезда всего три дня! Времени совсем мало, а значит, чтобы навестить ее, он оставил свои дела. Она, как никто другой, знала, что подобное совершенно не в духе Лина, и оттого лишь сильнее желала броситься ему на грудь. Но Лин неловко отвернулся.

– Я думал, ты спишь.

Сан почувствовала, как ветер легонько прикасается к ее обнаженной коже, и вдруг поняла, что ней нет ничего, кроме ночной рубашки. И хотя одежды ее были туго затянуты, тонкая белоснежная пэкчо обнажала все изгибы тела девушки. Вырез был недостаточно глубоким, чтобы открывать слишком много кожи, и все же Сан поспешно запахнула воротник и прикрыла грудь руками. Слегка закашлявшийся было Лин взглянул на ночное небо.

– На что ты смотрела в столь поздний час?

Отчего-то голос его звучал ужасно неловко. «Неужто он стесняется?» – подумала Сан и радостно усмехнулась. Не она одна была смущена.

– На Ткачиху. Смотрела и рукодельничала.

– Ты ведь никогда не молилась ей, почему вдруг сейчас решила? Хотя ладно это, но ты и рукоделие? – с искренним удивлением взглянул на нее Лин. От такого пренебрежения Сан недовольно надула щеки. Ей ни за что и в голову бы не пришло просить звезду сделать ее лучшей мастерицей!

– Значит, ты и вообразить не можешь меня с ниткой и иголкой в руках?

– Нет, я не это…

– Иди сюда! Я покажу тебе, на что способна!

Вернувшись в комнату, Сан, наклонив голову, взглянула на него. Ее милое лицо пылало гордой решительностью, будто она намеревалась продемонстрировать ему свои навыки владения мечом или луком. Лин улыбнулся. Она будто снова стала прежней – такой же, какой была в Кымгвачжоне, когда выбегала из дома, полная решимости сбить его с ног. Он вошел в комнату следом за ней и вновь улыбнулся, когда увидел турумаги, что она держала в руках так гордо.

– В нем, должно быть, очень тепло.

Летом, конечно, совершенно не принято было шить топхо[13] с соболиным мехом. Со смущением на лице Сан скатала в рулон практически оконченную работу и убрала ее подальше в угол. Повернувшись к Лину спиной, она присела и тихонько пробормотала, будто в оправдание:

– Я сделала его для тебя – взамен тому, что взяла.

– Для меня? Но что же ты взяла?

– В ночь пхальгванхвэ[14] я надела твой турумаги. Он вымок в крови, и осталось пятно, поэтому Сонхва велела мне сделать для тебя новый. То была твоя зимняя одежда, поэтому и вернуть следовало теплый турумаги. Я, правда, только учусь, и получилось не совсем аккуратно, но…

В улыбке Лина появились нотки грусти, и постепенно она совсем потускнела. Он смотрел в спину Сан. Теплый его взгляд не лишен был сожаления и вины.

– Ты, – его низкий и чарующий голос заставил ее прислушаться, – прекрасно справляешься, хоть прежде и не занималась рукоделием. Как не заметить, насколько хорош в шитье турумаги человек, выполнивший такую работу.

Сан медленно обернулась. С тоской и болью Лин разглядывал мешочек, который держал в руке, – тот самый, что она вышивала до самого рассвета.

– Через три дня я уезжаю в Тэдо, – тихо сказал он.

Сан словно ударили в самое сердце. Хотя сам отъезд не был новостью для нее, слова, что он произнес, повергли ее в шок. Будто оглушенная, она молча смотрела на его руки, оглаживавшие мешочек. Длинные тонкие пальцы Лина водили по вышитым буквам, а в комнате висела тяжелая тишина. С трудом Лин заговорил вновь:

– Думаю, лучше мне вовсе не возвращаться.

Что? Казалось, голова вот-вот расколется надвое. Все мысли Сан разбились в пыль, будто стекло, безжалостно брошенное на пол. Она не понимала, о чем он говорит. В голове было пусто. Не способная даже отвести взгляд, девушка продолжала смотреть, как он сжимал свои карманы.

– До сих пор я делал все, чтобы помочь наследному принцу. По той же причине стану и пленником и в будущем продолжу так же следовать за ним. Я не жалею перечить его воле или препятствовать ему самому. А если вернусь сюда… не сумею.

– Из-за меня? – прошептала Сан. Побледневшее ее лицо разбивало Лину сердце.

– Нет… – покачал головой он. – Из-за меня самого. Я не сумею сдержаться. Приехав сюда и повидавшись с тобой, я понял это наверняка.

– От чего тебе нужно сдержаться? Чего ты боишься? На тебя это совершенно не похоже!

– Ты и сама знаешь. Мы…

– Все из-за того, что мы не можем пожениться? Поэтому и видеться нельзя? Раз нельзя жениться, то и любить нельзя?

Он слегка прикусил губу.

– Сан! Сан! Раз мы не можем пожениться, видеться нельзя, как раз потому что мы влюблены друг в друга. Без согласия его величества тебе ни с кем нельзя быть. Если нас поймают за тайной встречей, тебя не сумеет защитить даже наследный принц. Я не посмею толкнуть тебя в пучину нечистот.

– Хорошо, я замуж не выйду? А ты?

– …Как и ты: не женюсь.

– Тогда почему ты зовешь наши отношения нечистыми? – Сан подошла к нему с широко распахнутыми глазами, будто и в самом деле не понимая. Ее лицо было столь невинно, что ему с трудом удавалось смотреть ей в глаза.

– Негоже мужчине и женщине, не связанными узами брака, вот так бывать наедине в одной комнате.

– Тогда считай меня своей женой.

Лин невольно рассмеялся над ее простотой. Но Сан глядела на него всерьез. Подсев чуть ближе, она мягко опустила свои ресницы и, дрожа от смущения, прошептала тихим, сладким голосом:

– В глубине души я и так считаю тебя мужем, Лин.

Ее губы едва заметно распахнулись в предвкушении. Но он отсел чуть дальше – так, чтобы расстояние между ними стало прежним. Ожидания Сан были разрушены, и она ужасно смутилась; лицо ее вспыхнуло от стыда. В презрении к нерешительности Лина она почувствовала накатившую злость.

– Если заниматься таким в одной комнате грязно, что ж тебя тогда ничего не останавливало ни на горной тропинке, ни во дворике?

– Это…

– Как ты мог поступить так, раз не считаешь меня своей женой? Пустосвят!

– Лишь тебя я женой и считаю, Сан.

– …!

– Лишь тебя. И тогда, и сейчас, и в будущем – до самой смерти. Но это у меня на душе. А на деле я ничего не могу для тебя сделать. Не могу быть рядом, не могу дать тебе желаемого. Поэтому…

Лин замолчал. Сан нежно взяла его руку и приложила ладонь к своей щеке. Он почувствовал, насколько ее кожа мягкая и гладкая. Почувствовав тепло его ладони, Сан закрыла глаза и мечтательно сказала:

– Тогда и относись ко мне как к жене. На сколько бы лет ни затянулся твой плен – на пять, на десять, я, как положено супруге, буду тебя ждать. Пусть даже на это уйдет вся жизнь, все равно буду ждать. И кто бы что ни говорил, я твоя жена.

– Но, Сан, наследный принц…

– Официально пожениться мы не сможем. Вон так сказал. Но мы и не будем играть свадьбу перед остальными. Просто я проведу всю жизнь как твоя жена, а ты – как мой муж. Если никто не узнает, ты сможешь и дальше следовать воле Вона.

– Невозможно, чтобы никто не узнал.

Сан прикоснулась к его ладони и медленно притерлась к ней щекой – мягкой и красивой. Глядя на нее, закрывшую глаза и ласкавшуюся к его руке, Лин почувствовал смущение – пламя мужского желания разрасталось в нем все сильнее и сильнее. Смущение это было сродни тому, что он испытал, когда, убирая волосы от ее лица, понял, как будоражат его прикосновения к ее коже. Даже случайные невинные прикосновения наполняли его столь явным желанием обнять ее, что удержаться удавалось с трудом. Потому он и старался не прикасаться к Сан, но, когда она дотронулась до него первой, терпение его достигло предела. Лин понимал, что время их на исходе, и это в конце концов пошатнуло его самообладание.

– Так нельзя, Сан.

Он попытался одернуть руку, но она держала его крепко и не желала отпускать. Не в силах уйти от прикосновений, Лин укусил себя за щеку в надежде подавить нараставшие жар и смущение. Еще немного потершись щекой о его ладонь, она опустила руку Лина чуть ниже – к своим губам.

– Ты трудишься ради Вона и следуешь его воле. Так было до сих пор, так будет и в будущем. Я не стану жадничать. Ты пришел ко мне сегодня и назвал своей единственной женой, этого хватит мне до конца жизни. Чего я не могу вынести, Лин, так это того, что не мила тебе.

Ее губы сжались на ладони Лина, и прикосновение это разнеслось щекоткой по его пальцам. Сан нежно прижалась к его горячей коже, наслаждаясь дрожью, которую у него вызывала. Ее губы тоже разгорячились. Она медленно целовала ладонь Лина, осторожно проходясь губами по его пальцам. Эти нежные ласки опьянили его так сильно, что он больше не смел и пытаться отнять руку. Поцеловав каждый из его пальцев, Сан снова опустила руку Лина ниже. Повинуясь ей, его ладонь огладила нежную кожу вдоль выреза ночной рубашки.

«Теперь его рука ляжет мне на грудь, слева. Пусть почувствует, как колотится мое сердце», – думала Сан. Закрыв глаза и ощутив на себе прикосновения Лина, она вдруг вспомнила, о чем говорила ей Сонхва. Все как та и рассказывала! Тело пылает, будто его охватил огонь. И хотя она вовсе не пыталась следовать полученным наставлениям, когда первой протянула к Лину руку, а лишь внимала зову собственного сердца, итог в конце концов ничуть не отличался. Сердце Сан билось так громко, что услышать его можно было, и не прикасаясь к ее груди. Не в силах больше удерживать ладонь Лина, она отпустила ее. Но его рука не переставала скользить ниже, оглаживая кожу: от шеи к ключицам, и еще ниже – к груди. На мгновение ее сердце, что билось будто сумасшедшее, замерло. «Это не я!» – мысленно закричала она, словно пыталась оправдаться перед Сонхвой.

– Лин, – вырвалось у нее от страха. Но тут же губы Лина накрыли ее собственные. Впервые за долгое время она вновь почувствовала его горячий сладкий поцелуй. Вдруг Сан поняла, что руки Лина ласкают ее как никогда прежде, и растерялась. Но даже стесняясь происходящего, она все равно не пыталась избежать нежных и ласковых прикосновений юноши, желавшего получить больше, чем прежде. Она не желала противиться проявлениям его любви. Напротив, хотела показать, что любит его так же сильно, как он – ее, а может, и немногим больше.

«Вы будете смущаться, но не стоит из-за этого сжиматься или отталкивать его. Делайте все, что скажет господин», – следуя наставлениям Сонхвы, она доверила всю себя Лину. Пробовать что-то впервые всегда страшно, но она была сильна духом и полна решимости не отступаться от начатого. Лин мягко погладил по щеке окаменевшей от волнения Сан.

– Сан! Сан, посмотри на меня!

Украдкой открыв глаза, она увидела, что Лин смотрит на нее смущенно.

– Выглядишь так серьезно, – ущипнув ее за щечку, едва заметно улыбнулся он. Его блеклая улыбка придала ей спокойствия. – Я хочу запомнить всю тебя. Не упустить ни одной детали. Так что, пожалуйста, позволь мне смотреть тебе в глаза.

В тени отсветов огня лампы было заметно, как у него на лбу от напряжения выступил пот. Сан, полагавшая, будто виной всему жара, протянула руку, чтобы стереть с него испарину, но не успела и прикоснуться к Лину – он поймал ее ладонь прежде и стал медленно целовать пальцы. Прикосновения и поцелуи постепенно перемещались от рук ко лбу, затем к щекам, а после и к губам Сан, испытывавшей стеснение вперемешку с счастьем. Но когда Лина смело прикоснулся к ее груди, девушка, не выдержав, воскликну в смущении:

– Нельзя, Лин! Болван ты этакий!

Он беззвучно рассмеялся.

– И правда болван. Сперва я ведь даже не понял, что ты девушка. Помнишь? Я прикоснулся к твоей груди в том переулке с публичными домами, и ты сбежала. Я тогда так удивился, что даже догнать тебя не смог.

– И сказал, что с моей плоской грудью меня от парня не отличить! – раскрасневшись, надула губы она.

– Вранье, – прошептал он. – Вранье, которым я пытался прикрыть свой стыд. Тогда, впервые прикоснувшись к твоей коже, я почувствовал замешательство – это было для меня в новинку. С той секунду, встречая тебя, всякий раз вспоминал, какой на ощупь была твоя кожа. Мне казалось, я с ума схожу. Как ни старался не смотреть, глаза сами опускались вниз, и я ужасно злился на самого себя. На самом деле мне всегда хотелось увидеть, что скрывает твоя одежда. И вновь прикоснуться к тебе здесь.

– Врешь! – покраснев еще больше – хоть и казалось, что больше просто некуда, – она отбросила руку Лина. – Я была тебе совершенно неинтересна! Ты и вовсе считал меня врагом Вона!

– Но я говорю правду, – искренне заверил Лин и неловко улыбнулся. – Я с самой первой встречи знал, что ты девушка, и с тех самых пор ты часто являлась мне во снах. Хоть я и считал, что ты можешь быть опасна для его высочества, все равно видел тебя каждую ночь.

– А что тебе снилось? – сверкая полными счастливого любопытства глазами, спросила Сан. А когда он, покраснев, отвел взгляд, положила ладонь ему на щеку и, взглянув в глаза, спросила вновь: – Что тебе снилось?

– …То же, что снится всем парням.

– И что же это? Какой я являлась тебе во снах? Расскажи, Лин!

– …Такой же, как сейчас.

– И что это значит? – невинно спросила она, но вдруг ахнула, догадавшись, и оттолкнула его. – Ах ты подлый, коварный пустосвят!

– Прости. Но я ничего не могу с этим сделать… – досадливо смутился он, будто мальчишка. А Сан, хоть и испытывала неловкость, все же была счастлива знать, что он давным-давно питает к ней интерес. Вновь прикоснувшись к его лицу, она притянула Лина поближе и проказливо спросила:

– И что же ты делал со мной в своих снах?

– Это… сложновато описать словами.

– Расскажи мне, Лин. Что ты делал?

– Ну во снах ведь можно делать все, что недопустимо в жизни, они на то и сны…

– Все, что недопустимо в жизни? Это что же…

Лин глубоко поцеловал Сан, желая прервать ее размышления. После долгого поцелуя у нее сбилось дыхание; пытаясь отдышаться, она спросила:

– Это ты делал в своих снах?

– Да.

– И все?

– А остальное невозможно, – резко и недовольно ответил он, развеселив этим Сан.

Смущенный взгляд, красное лицо – он наконец стал выглядеть, как и положено в его возрасте. Будто оболочка хладнокровия и спокойствия Лина разбилась, и он предстал пред ней таким, какой есть. А человек, благодаря которому это стало возможным, была она сама, и потому никто другой и впредь не сумеет увидеть эту его сторону.

«Такой Лин принадлежит лишь мне!» – поняла она и, чувствуя невероятно удовлетворение, крепко обняла его за шею. У него на груди ей было мягко и тепло. Его поджарый стан была куда шире и удобнее, чем казалось. Не впервой ей было чувствовать это. «Такое уже было», – вдруг вспомнила Сан. Во время королевской охоты он уже прижимал ее к себе: обнял и повалил на пол в той самой хлипенькой постройке, где она пряталась от стрел. Уже тогда ее удивило, что стан его столь широк, хотя тело – тонкое и стройное. Мужчины не такие, какими выглядят. Наслаждаясь окутавшим их ароматом сосен, она набралась смелости и огладила его грудь. Он вдруг резко выпрямился.

– Не трогай меня, Сан!

Покраснев, Лин стиснул зубы; его обычно чистые и ясные глаза налились кровью. Опечаленная такой реакцией, Сан протянула к нему руку.

– Но ведь и ты меня трогал. Я лишь делаю то же самое! Это ведь справедливо!

– Нельзя. Иначе я не смогу больше сдерживаться, – с трудом признал он, избегая ее прикосновений. Сан растерянно спросила:

– Ты о чем?

– О том, что поддамся страсти.

Капли пота стекали со лба Лина на его тонкую переносицу и рассыпались по его щекам. Широко улыбнувшись, Сан прижала палец к его носу.

– Так поддайся. Если тебя переполняет страсть, значит, я заполняю твое сердце! Поэтому покажи мне свою страсть.

– Нет, так нельзя, – рассмеялся он в ответ. – Эта ночь важна и для меня. Хотя все это часто мне снилось, то было лишь иллюзией. А ты настоящая, я не хочу отказываться от возможности увидеть и запомню каждую твою деталь.

Лин вновь притянул ее к себе и поцеловал. Он целовал ее медленно и долго – будто старался губами запечатлеть ее лицо в своей памяти. Это вдруг напомнило Сан о словах Сонхвы: «Женщине нужно время, чтобы открыть возлюбленному свое тело, но у мужчин все совсем иначе. Они в его возрасте неопытны и гонятся лишь за удовлетворением собственной страсти. Не стоит говорить, что для вас это впервые, – он может совсем растеряться. Конечно, хорошо бы, окажись у господина некоторый опыт общения с девушками». Сан потянула его за волосы, вынуждая остановиться.

– Для тебя это не впервые?

– Что? – нахмурившись, приподнял он голову.

Она невинно спросила:

– Мне говорили, мужчины твоего возраста гонятся лишь за удовлетворением собственной страсти, тогда почему ты так спокоен? Не оттого ли, что для тебя это не впервые?

– О Небо, где ты только это услышала?

– Сонхва рассказала.

Он горячо выдохнул и зарылся лицом в растрепанные волосы Сан, а после прошептал с милой улыбкой:

– Не впервые. – Сердце Сан упало, и тяжко стало ей на душе. – Я ведь столько раз прижимал тебя к себе во сне. Это все равно что муштровка перед настоящей битвой.

– …Во сне?

– Я ведь рассказывал. Мне снились не одни лишь поцелуи.

– Ради всего святого, Лин! Такие, значит, сны ты видишь…

– Это естественно в мои годы. Нет мужчин, кому не снились бы такие сны с любимыми женщинами!

Он назвал ее любимой женщиной! Сан прильнула к его груди. Вот такого Лина не знает никто другой. И никто другой и подумать не смел бы о том, что ему снятся такие сны. «Расскажи мне больше. Покажи мне больше такого тебя – не известного никому другому», – громко билось сердце Сан. Обвив его руками, она прижалась к Лину.

– Пошла ли муштровка на пользу?

– Безусловно.

Он прижал Сан к себе так крепко, что у нее перехватило дыхание. Его пышущая пламенем грудь была невероятно горячей.

– Сонхва права. Я совершенно растерян. И больше не могу сдерживаться…

Сан показалось, что откуда-то издалека к ним донесся чистый певчий голос: их будто благословлял прекрасный щебет птиц. Но на дворе была глубокая ночь, а небо усыпали звезды. Птицам слишком рано было петь. Понемногу сознание девушки прояснилось, и она поняла, что звук этот на самом деле был не чем иным, как рокотом небольшого хора насекомых. Повернув голову, она посмотрела в сторону. Лин безмолвно гладил ее по волосам.

Сан тоже потянулась к его волосам. Он послушно оставался неподвижным, и тогда она набралась смелости нежно огладить его щеки, пройтись по шее и опуститься на грудь. Лин перехватил ее ладонь, не давая пошевелить ею.

– Говорил ведь не трогать. Мужчин переполняет страсть.

– И сможешь ли ты сдержать эту страсть? – прошептала она.

Лин с улыбкой покачал головой.

– Дело не из легких. Бесспорно.

– Тогда и не сдерживай.

Как Сан ни старалась провести по его груди ладонью, Лин не давал ей пошевелиться. Ее маленькое фарфоровое личико, обрамленное черной копной длинных растрепанных волос, было невинно обращено к нему. Ее искреннее желание доставить ему удовольствие придавало ей поистине чувственный вид. Лин слегка прикусил щеку. Ему хотелось подольше любоваться ее лицом, хотелось подольше слышать ее голос. Но времени практически не осталось.

– До этого дня мне пришлось сдерживаться так долго. Теперь, когда мое желание исполнилось, я вновь сумею сдерживать себя.

– Желание, говоришь, исполнилось? – рассмеялась Сан. – Теперь твои сны стали реальностью? Вот же пустосвят!

– Я не только о снах говорю. Не раз и не два мою кожу покрывали мурашки при мысли об этом.

– Когда это было? Расскажи, Лин! – с шаловливой улыбкой на лице спросила она. Стоило лишь подумать о том, что он, как и она сама, в переживаниях не мог сомкнуть ночами глаз, как ее обуревало доселе неизвестно счастье. – Расскажи же, когда это началось? Когда? Когда я сделала что-то?

Он был не в силах ответить от смущения, и потому Сан извернулась в его руках, побуждая рассказать ей все. Лин безнадежно откашлялся.

– Когда мы остались в Кымгвачжон лишь вдвоем и я стал учить тебя стрелять из лука.

– Но ты был так холоден со мной! Обвинял в том, что лазутчица!

– Я был вынужден относиться к тебе так – мне было слишком тяжко сдерживаться. На самом деле, когда ты направила на меня лук, я и на мгновенье не подумал, будто ты лазутчица. У тебя были слишком честные глаза.

– Было нечто, из-за чего тебе приходилось сдерживаться? Но ты ведь просто учил меня. И был довольно строг.

– Когда я прикасался к тебе, чтобы поправить положение тела, мне приходилось сдерживать желание оказаться еще ближе. А попав в цель, ты так радовалась, так мило, что мне хотелось обнять тебя.

Честное признание Лина заставило Сан покраснеть. «Ты влюбился в меня прежде, чем я сама полюбила тебя?» – отчего-то она вдруг странным образом испытала превосходство победителя. До сих пор ей казалось, что лишь ее одну будоражила их связь, но нет. Обрадовавшись, она обхватила его за шею и весело спросила:

– А еще?

У Лина вырвался слабый вздох.

– Когда ты прокралась в Покчжончжан в поисках стрел.

– Ох, тогда? Боялся, что попадемся Ю Симу, вот и нервничал?

– Я нервничал, но не от страха попасться.

– Правда? – Ее глаза засверкали в предвкушении, а Лин, обняв ее так же крепко, как в тот раз, наклонился к ее уху.

– Я нервничал, потому что боялся, что ты услышишь, как громко колотится мое сердце. Собирался спросить, что ты забыла в таком месте, но было бы неловко, узнай ты, как громко оно стучит.

– Тогда мог спрятаться как-нибудь еще!

Как и тогда, почувствовав, что мурашки бегут по коже, она пожала плечами и слегка изогнулась. Лин тихонько рассмеялся ей на ушко.

– Спрятаться иначе? Мои мысли начисто опустели, думаешь, я сумел бы придумать иной способ? Я отчаянно желал побыть там с тобой хоть немногим дольше. Когда Ю Сим нашел нас, я был разочарован, а не рад.

«Какая самонадеянность! Коварство!» – стукнула она кулачком по плечу Лина и, покраснев, ярко улыбнулась.

– И несмотря на это ты оставался таким бесчувственным? Лукавый пустосвят, вот ты кто!

Лин понимал, как осчастливили Сан его откровения. Стесняясь, она хотела услышать все больше и больше, она была мила и очаровательна в своем любопытстве. Поэтому, как она того и желала, он рассказывал ей о наполненных душевными терзаниями моментах своего прошлого, хотя и стыдился их. Но лгать или преувеличивать в угоду ей он не пытался. Лин по натуре был невероятно честным человеком, обманывать ее у него и в мыслях не было. Даже если ложь доставила бы ей еще большее удовольствие.

– А еще?

Горячие губы Сан продолжали задавать вопросы, и тихо и спокойно он рассказывал ей о том, что не мог поведать даже Вону: о чувствах, какие он испытывал еще мальчиком на пороге зрелости. Но ночь была слишком коротка, чтобы поведать ей обо всех воспоминаниях. На рассвете она вновь спросила: «А еще?» – но не сумела удержать глаза открытыми и, положив голову ему на плечо, глубоко уснула. Дыхание ее было ровным. Лин неподвижно взглянул на Сан в своих объятиях, осторожно заправил ей за ухо выбившиеся прядки и нежно прикоснулся губами к ее светлому, будто слоновая кость, гладкому лбу.

– Прости, Сан, – еле слышно пробормотал он. – Прости, что покидаю тебя. Не в силах хоть что-то сделать, не обещая ничего определенного. И пусть просить о таком – бесстыдство, дождись меня. Если его высочество благополучно вернется на родину и взойдет на престол, давай убежим вместе. Давай отринем титулы, земли и состояния и убежим. Не как Ван Лин Суджон-ху и Ван Сан из Хёнэтхэкчу, но как просто я и просто ты, как муж и жена. А эти места и его высочество…

Слегка приподняв голову Сан, Лин подложил под нее подушку. Стоило ее телу оказаться на расстоянии от его собственного, он почувствовал холод и пустоту в груди. Укрыв ее льняным одеялом, Лин встал, оделся и широкими шагами направился к выходу, но, схватившись за ручку, замешкался – не в силах был открыть ее по своей воле. Лин оглянулся, будто неведомая сила тянула его к Сан. Во мраке голубоватой зари ее лик сиял белизной. Слабая улыбка у нее на губах тронула его сердце.

Лин попытался отвернуться от нее, но вдруг его внимание привлек сверток ткани, который она отбросила в угол. Ступая беззвучно, он подошел туда и поднял почти законченный турумаги. Он вновь взглянул на крепко спящую Сан и покинул комнату вместе со свертком. Обувшись, Лин спустился по каменной лестнице, вернулся к своему фыркавшему коню и погладил его по морде.

– Без продыху мчался изо всех сил, а теперь вновь перетруждаться. Непутевый у тебя хозяин, тяжело приходится.

– Мамочки! – разнесся в утренней тишине негромкий женский голос.

Признав Сонхву, Лин быстро приложил палец к губам.

– Тшш!

Она подошла поближе, и лицо ее тут же прояснилось. Все как она и говорила. Разважничавшись и не сумев скрыть этого, Сонхва ухмыльнулась.

– Вы приехали.

– Она уснула, пусть отдыхает, – смущенный торжеством на ее лице, заговорил он, отвернувшись.

– Ах вот как? – захихикала Сонхва.

Взглянув на нее краем глаза, Лин молча вскочил на коня. Он и так спешил, времени на ее поддразнивания у его совершенно не было.

– Господин, – преградив ему пусть, Сонхва схватилась за поводья.

– Что? – беззвучно вопрошало его холодное лицо, но она не могла не спросить.

– Вы пообещали госпоже вернуться? Сказали ей, как вам быть дальше? – Ее брови взметнулись вверх, когда Лин продолжил молчать. – Неужто вы зашли так далеко, но не сказали ни слова? Вы настоящий вор!

– Эй!

– Да, так и есть. Пусть статус ее высок, а богатства несметны, в конце концов, она лишь молодая девушка. Опереться не на кого, а вокруг лишь чернодушные юнцы! Она отдала вам сердце и душу, а вы не сказали ей ни слова, какое помогло бы ей справляться с одиночеством, и покидаете госпожу, пока она спит? Как ей справляться с пустотой?

– …

– Мужчинам это может казаться чем-то незначительным, но для женщин важно каждое слово! «Дождись меня! Я вернусь! Думай лишь обо мне!» – и подобное. Вы хоть подумали, что она почувствует, проснувшись в одиночестве?

Спокойствие, с которым Лин слушал ее, разозлили Сонхву. Стоит подумать о его придворном статусе, нет, даже если игнорировать социальный разрыв между ними, совершенно ясно, отчего ее слова были столь грубы и смехотворны. Ей должно было благодарить Суджон-ху за щедрость – окажись на его месте кто-то другой, Сонхве бы уже с корнем вырвали язык. Однако она не отпустила поводья, наоборот, сделала еще один шаг к нему. Не только из веры в его щедрость, но и из заботы о Сан. Только она хотела распахнуть свои надувшиеся губы, ее прервал четкий и низкий голос Лина.

– Могу я попросить кое о чем?

– О чем?

– Позаботишься о Сан, пока меня не будет?

Тихонько ахнув, Сонхва ослабила хватку на поводьях. Лин тут же ударил коня, пуская того вперед. Наблюдая за тем, как он тут же скрылся вдали, она пробормотала:

– Позабочусь. Возвращайтесь скорее.

Пусть Лин казался бессердечным, на самом деле он был добрейшей души человеком. Глядя ему в спину, Сонхва думала о своем муже, которого больше никогда не увидит. Люди, тяжелые характером и крепкие, ничуть не выражающие своих чувств. Люди, не показывающие, что у них на сердце. Люди, что всегда держат спину прямо и смотрят только вперед. «Нет, этот янбан – совершенно другой человек!» – неистово закачала головой Сонхва.

Вместе с едой и одеждами она направилась прямиком в Покчжончжан. Разбудит Сан, когда солнце уже встанет.

Раздавшийся обворожительный смех заставил королеву Вонсон нахмуриться. Пусть она и не видела милую улыбку смеявшейся, ей было прекрасно известно, что это за девушка, и потому она, отправившаяся на легкую прогулку с двумя невестками, чтобы скрасить свое одиночество, чувствовала себя сконфуженно. Но куда больше ее раздражал благородный и довольный мужской смех, раздавшийся сразу после дерзкого женского. Смеявшегося мужчину королева также могла узнать не глядя. Пусть он никогда и не смеялся в ее присутствии, даже не улыбался ей мягко. Искренний и удовлетворенный смех вана клинком прошелся по ее сердцу.

«Жизнь моя ничуть не лучше, чем у королевы Чонхва», – жалела себя королева. Она, самая могущественная женщина во всем дворце, во всей столице, нет, во всем Корё, не могла получить того, чем столь легко завладела какая-то девка из простолюдинов, прежде вертевшаяся пред мужчинами. Муби, заставлявшая ее супруга так смеяться, вызывала у королевы лишь желание загрызть ту до смерти, но она сдерживала свой гнев; лишь дрожь на кончиках пальцев выдавала ее. Больше ничего не смевшая желать от мужа, она удерживала себя в руках лишь в угоду настояниям сына – единственного человека, о котором она заботилась.

– Покуда отец мой на престоле, будет становиться лишь хуже. Твои страдания станут лишь сильнее, и никогда – терпимее. Поэтому я все решил. Не стану ждать, пока почит отец. Стану ваном, – сказал он тогда с улыбкой, какую не сумела бы повторить ни одна из красавиц. То была улыбка, полная очарования, какое покорило бы и мужчин, и женщин, но хитрая и холодная, будто змеиная. При виде нее на устах сына, которого она доселе считала еще маленьким, королева вздрогнула. Ее сын вырос и вскоре свергнет отца. – Но для этого его величество император должен понять, насколько отец неспособен править. Сейчас он только и делает, что наслаждается компанией этой коварной девки Муби, предается разврату, пускает на самотек положение дел в стране и оставляет все на евнухов, и потому растет недовольство народа, а молодые сонби[15] жаждут прихода нового вана. Чтобы свергнуть отца, необходимо позаботиться о том, чтобы так все и оставалось. Поэтому прошу, мама, потерпи и прояви терпение! Скоро я отдам эту девку прямо тебе в руки.

Королева не сумела сказать сыну, что о таком и помышлять нельзя. Не в том было дело, что, когда ее муж под патронажем сына отречется от престола, она сможет остаться с ним, и не в том, что восхождение на престол сына позволит ей избавиться от ненавистной ей Муби; не в чем-то подобном. Вонсон смолчала, потому что замерла из-за вдруг обнажившейся жесткости, которой засияли глаза ее сына. Ужасающей жестокости, какой не обладала и она сама, прежде до крови истязавшая девушек, которым не посчастливилось почувствовать на себе удары ее железных розог. Глаза ее сына наполнились безжалостностью изверга, о какой она прежде не подозревала, но оставались столь же прекрасными. Есть нечто общее между ужасающей красотой и ужасающей безжалостностью: ни то, ни другое не оставляет и шанса на сопротивление, подавляя своей силой.

«Он изменился слишком неожиданно», – думала королева. Он был чутким, сердечным, глубоко переживал и заботился, сочувствовал, чувствовал. Она беспокоилась о том, что эмоции, заполнявшие собой мир ее сына, оказались стерты. Пусть ему и было суждено однажды стать ваном, пусть нельзя было проявлять слабость, не могла она не почувствовать себя скверно, видя столь незнакомую сторону своего ребенка. И все ж ни о чем и спросить не могла – принц был в пути в далекий-предалекий Тэдо. Ей оставалось лишь догадываться, что могло пробудить в нем скрытую доселе сторону.

Не желая приближаться к смеющимся еще ближе, королева остановилась. Но смех стремительно приближался, и ван со свитой верхом на конях выскочили из невысоких кустов и предстали перед ней. Смех до сих пор хохотавшего вана прервался, воцарилась тишина, от которой присутствовавшим тяжело было даже дышать. Проницательный взгляд королевы упал на девушку, сидевшую перед ваном и расслабленно улыбавшуюся. Ее улыбка, чем-то напоминавшая улыбку наследного принца, привела Вонсон в замешательство.

– Сановники, спешьтесь, проявите уважение к своей королеве, – прозвучавший голос был тих и нежен, но тем не менее силен и тверд. Когда Тан, стоявшая за спиной ее величества, нарушила тишину, остолбеневшие евнухи и воины оказались обескуражены.

Муби положила ладонь на грудь вану, нахмурившемуся из-за встречи с женой, и оперлась о его плечо. Она учтиво задавала негласный вопрос: «Мне нужно спускаться?» Ее бесстыдный поступок заставил побледнеть и королеву, и Тан, и госпожу Хон, вторую жену наследного принца.

– Мы спешим, потому давайте опустим сложные церемонии, – раздраженно повернулся ван к королеве. У нее в глазах вспыхнуло пламя. Ей хотелось расцарапать лицо Муби, на лице которой расползлась победная улыбка, но сначала – разорвать в клочья ухоженную седую бороду собственного мужа.

– Ваша величество… – спокойно заговорила она, но лишь благодаря тому, что была матерью своего сына, – куда вы направляетесь сейчас, когда обсуждается срочный перенос столицы дальше от северных границ государства?

– Проверять оборону крепостных стен столицы. Поскорее уйдите с дороги.

«Вместе с этой девкой?» – переменилась в лице королева. Ответ его величества был настолько бессмысленным, что даже ревности не вызвал. И в самом деле, как сказал ее сын, позже ван отречется от престола. А пока она ничего не может сделать. Королева покорно отошла. Это потрясло всех кроме нее самой – даже вана и Муби. Первая и вторая жены наследного принца вместе с придворными последовали за Вонсон, быстро и без сожалений шагавшей прочь. И пусть удивление его величества было велико, облегчение оказалось еще сильнее, и, глубоко вздохнув и крепко обняв Муби за талию, он тронулся в путь вместе со своей свитой.

Тан и вторая жена наследного принца Хон, не зная, как быть, молча склонили головы за спиной у внезапно остановившейся свекрови. Тревожную атмосферу разрушил приступ ее тонкого смеха. Смех все не стихал, и потому супруги его высочества, слегка дрожа, будто в пытках, сжимали подолы своих юбок. Неожиданно королева перестала смеяться и обернулась к ним. Ее алые губы были широко распахнуты, но на лице не было и следа улыбки.

– Вы тоже это видели? Вот они: ван да королева, – безумно распахнула глаза она, напугав придворных, что стояли позади ее невесток, и заставив тех отступить назад. Подойдя к испуганный женам своего сына, она пальцами подняла их подбородки. – И ваш муж ничем не лучше, бедняжки вы мои.

И хотя тон ее величества был ласков, слова ее лишь поселили страх в глазах Тан и Хон. Нелегко им было стоять лицом к лицу со свекровью, чьи узкие глаза светились безумством. Ухоженные ее ногти, приставленные к горлу Хон, будто острый кинжал, нежно скользнули по лицу девушки.

– Ты, – смягчился и наполнился нежностью голос королевы, – не представляю, отчего ты живешь здесь. Это я подвергла твоего отца пыткам и сослала его на остров. Это я исполосовала тела твоих старших сестер розгами и отдала их в наложницы своим подданным. А теперь, когда ты стала супругой моего сына, отношения наши и впрямь причудливы. Я подобна твоему врагу. Неужто ты можешь делить комнаты с сыном собственного врага?

– Матушка… – так тихо, что ее едва удавалось расслышать, заговорила Хон. Она выглядела так, словно вот-вот разрыдается, и ногти, до сих пор царапавшие ее щеку, исчезли.

– Бедняжка, – наполнились искренним сочувствием глаза королевы. – Не так я выразилась. Мой сын ни разу не бывал в твоих покоях, а значит, нет в том беды. Ты уже, наверное, и не помнишь лицо собственного мужа. Нужно было рассмотреть его как следует и хорошенько запомнить! В сравнении с тобой не так уж мне и не повезло. Я-то помню каждый волос омерзительной бороды своего супруга! Знаешь, отчего вся твоя красота, какой не похвастаться твоим старшим сестрам, бессильна пред твоим мужем? Не знаешь, да?

– …Мне очень жаль, матушка.

– Почему? Почему тебе жаль? Потому что муж твой совсем не проявляет к тебе интереса? Или потому что тебе неведомо, отчего он безучастен?

Вторая жена наследного принца всхлипнула. А когда из глаз ее потекли слезы, переменчивое сочувствие королевы пошатнулось. Ее холодные пальцы грубо вытерли щеки госпожи Хон.

– С первым мне ничего не поделать. Но вот о втором я тебе расскажу. Твой муж совершенно к тебе безучастен, потому что сердце его уже отдано другой. Как думаешь, кто она?

Зрачки госпожи Хон дернулись. Не от желания ответить свекрови – у нее и мысли такой не было, но от порожденного этими словами чувства страха. Королева тоже взглянула в ту сторону, куда дернулись зрачки девушки. На них смотрела побледневшая Тан. Королева удовлетворенно усмехнулась.

– …Так и есть. Свое сердце он уже отдал, и теперь сколько бы жен у него ни появилось после: две, три, десять или пусть даже сто – ни к одной он не проявит интереса. И если он и обнимет кого-то, так лишь от того, что не может обнять ту, кому отдано его сердце! Не так ли, Тан? – повернулась королева к ней, и сердце девушки сжалось от ужаса. – Мой сын и впрямь похож на своего отца. Наверное, потому он тебя и выбрал. Именно племянницу принцессы Чонхва! Но и у тебя нет свободы усмехаться со спокойной душой. Ты-то лучше всех знаешь, что произошло с твоей тетей и в каком она сейчас положении! Мой сын настолько потерял разум от чувств к тебе, что каждый день приходит в твои покои, но… ты вскоре поймешь, что это было лишь быстротечной страстью. Видела же, в кого сейчас влюблен мой муж, прежде влюбленный в твою тетю? Если Иджил-Буха встретит дочь императорской семьи, ты тут же станешь второй женой и уже не сможешь свободно покидать своих комнат, а муж твой вскоре встретит другую девушку и отдаст свое сердце ей. Такова твоя судьба, бедняжка! Твоя тетушка родила трех детей, а ты, как ни любит тебя муж, так и не понесла, потому забудет о тебе он и еще скорее. Но оно и к лучшему. С появлением ребенка жизнь твоя окажется в опасности…

Взгляд королевы, бормотавшей как в недовольстве, вновь стал расслабленным, ожил, засиял. Еще сильнее сузив свои глаза, она наклонилась поближе к лицу Тан.

– Думаешь, он остерегается, чтобы ты вдруг не понесла? Настолько о тебе заботится?

Вот оно! Взгляд Тан тоже ожил. Вот почему он совершенно к ней не прикасался! А если так, она уж сможет отпустить всю горечь, что терзала ее до сих пор. Если все и правда так, если только все так!

Однако, даже если это ставило под угрозу ее жизнь, Тан желала его прикосновений, и потому сердце ее заболело. Девушка закусила губу. Она желала прикосновений, желала объятий, желала больше испытать и больше ощутить. Она желала, чтобы бессметный жар у нее внутри мог извергнуться, подобно вулкану, и сжечь все, не оставив и пепла. Пусть формально они и стали жить во дворце вместе, пусть и расставались на несколько лет, он даже в ночь перед отъездом не прикоснулся и пальцем к ней и мирно заснул, оставив ее, мучимую печалью, в одиночестве дрожать от слез подле.

«И какая из меня добродетельная женщина! От досады я только и жаждала прикосновений, а его высочество лишь заботился о моей безопасности», – подумала Тан.

Когда лицо королевы оказалось близко к кончику носа ее старшей невестки, по губам ее пробежала усмешка.

– Удивительно, что Иджил-Буха так старается ради тебя. На зависть остальным, но… однажды и ты станешь такой, как тетя. Ведь твой супруг станет ваном… и когда это время настанет, ты поймешь мои чувства. Но все ж не вини моего сына слишком уж сильно. Ты хотя бы получила его любовь.

«Этого недостаточно, матушка. Я желаю большего. Я хочу, чтобы весь он был только моим. Не думаю, что сумею стерпеть иное», – мысленно отвечала ей Тан. Измотанная безрассудством королевы, девушка грустно развернулась и молча последовала за свекровью, когда та без предупреждения удалилась, размахивая руками. За ними нерешительно направилась и Хон, так и не сумевшая стереть свои слезы до конца. Холодный ветер гулял там, где они доселе стояли. Осень подходила к концу.

Люди пили без конца. Как гласят билики[16] Чингисхана[17], «если уж нет средства против питья, то человеку нужно напиться три раза в месяц. Как только [он] перейдет за три раза – совершит [наказуемый] проступок»[18]. Великий хан считал: «Если же в течение месяца он напьется [только] дважды – это лучше, а если один раз – еще похвальнее, если же он совсем не будет пить, что может быть лучше этого?!» – но, похоже, и сам не верил, что полное воздержание от алкоголя возможно. Он вопрошал: «Но где же найти такого человека, который [совсем] бы не пил?» Многочисленные билики хана имели большую власть над его потомками, чем любой закон, однако это наставление представляло собой единственное исключение. Бесчисленное множество людей выпивали не трижды в месяц, а многократно чаще; такими были и собравшиеся здесь. Человеком, инициировавшим застолье и открывшим им дорогу к пьянству, был Тэмур, внук императора и один из самых приближенных к трону людей.

Устроенный им туй[19] был торжественным и широким. Монгольские приемы – больше, чем обычная попойка. В особенности потому, что устраивают их зачастую не люди знатных кровей. Для обмена информацией и налаживания отношений здесь собирается множество канцлеров, посланцев из других стран, нойонов[20] от всех племен, представителей знати, прибывшие из других улусов[21] в качестве пленников, и зажиточных торговцев, прибывших из западных земель; все они стремятся понять, кто здесь друг, а кто враг. Туй – общественное межгосударственное пространство, и потому человек, не владеющий одновременно монгольским, тюркским и фарси[22], не осмелился бы занять место за столом.

– Только взгляни-ка, братец! И почему все так в тебе заинтересованы? – приобнял Вона за плечо Тэмур, изо всех сил старавшийся держать ровно свою охмелевшую голову. Причина, по которой он, по своей природе страстный любитель выпить, устроил сегодня туй, состояла в том, чтобы «утешить двоюродного брата, наследного принца Корё, покинувшего дом и, быть может, тосковавшего по родине». Вон, чья яркая улыбка не выдавала и признака тоски по дому, был человеком, одаренным в языках. Люди наперебой предлагали ему спиртное, заводить с ним разговоры и в конце концов оказывались очарованы его сладкими речами и красивым лицом. Приемы Тэмура всегда были шумными, но теперь, когда его двоюродный брат был в центре событий, гул стоял пуще прежнего, и оттого он смотрел на Вона с крупицами зависти и во много крат большей любовью. А тот растягивал в улыбке губы, что были чувственнее, чем у большинства красавиц.

– Оттого что я сижу рядом с самим ханом.

Удовлетворенный ответом, Тэмур, смеясь, похлопал Вона по плечу. Очень уж он любил своего чрезвычайно смышленого младшего брата. Кроме того, он был особенно важен. Вскоре, когда старый император покинет этот мир, Тэмур, вероятно, унаследует престол, убрав в сторону своего старшего брата Гамалу. Пусть никто и не высказывался об этом открыто, было совершенно ясно, что все думали: «Это будет Тэмур, не Гамала». Когда он уберет с дороги своего неспособного к управлению империей старшего брата и станет самым великим в мире, бельмом на глазу у него останутся лишь два человека. Первый – Хайду[23] из семьи Угэдэя[24], что постоянно угрожает Великому Улусу с запада, а второй – его дядя, ван Корё. Хайду был сокрушителен для империи, ван – тоже, но в ином, неприятном смысле.

Дочери императорской семьи никогда не становились женами правителей подвластных Юань государств, и лишь Корё стало исключением. Как зять императора, дядя Тэмура был по статусу выше, чем он сам. Даже после восшествия на императорский престол обращаться с ним небрежно было бы проблематично. Кроме того, слухи о старом ване ходили неприятные, и потому всякая встреча с ним портила Тэмуру настроение. А сын старого вана, Иджил-Буха, нравился ему намного больше. Хоть они и были двоюродными братьями, по статусу Вон был значительно ниже, а кроме того, обходителен, весел и красив. И, если уж говорить начистоту, куда больше походил на правителя, чем его отец.

Прямо сейчас именно наследный принц, а вовсе не ван засучил рукава, чтобы спасти Корё, чьи государственные границы подвергались набегам мятежников из империи. Хубилай, который полагал, что задавил восстание трех восточных улусов, убив его зачинщика, Наяна, был обеспокоен тем, что Кадан[25], потомок Хачиуна[26], вновь набирает силы. Когда изгнанный армией императора Кадан пересек границу Корё и разрушил несколько крепостей, ван бросил свой народ и бежал на остров Канхвадо, где и укрылся. А Иджил-Буха в то же время предстал перед императором и молил его отправить подкрепление на помощь Корё.

«Когда я взойду на престол, ты станешь ваном, Иджил-Буха», – решил он. Взгляд Тэмура, направленный на двоюродного брата, был полон товарищеских дружбы и любви. Он лично подал ему алкоголь.

Вон спокойно выпивал и молча слушал бессвязную болтовню опьяневшего двоюродного брата, когда к ним подошел перс, прибывший из улуса Хулагу[27], и стал что-то громко рассказывать, но вскоре ушел, напившись. Честно сказать, от количества алкоголя голова кружилась и у Вона. Интерес, который к нему проявляло множество могущественных гостей туя и даже сам Тэмур, не был ему не по душе, но доставлял неудобства. Не было среди них ни души, в компании которой можно было бы позволить фальшивой улыбке пропасть с губ. Не было плеча, на которое можно было бы уронить голову. Все они без исключения были лишь чужаками, которых он желал использовать.

Когда он покинул зал, где проходило торжество, дышать стало легче, но дело было не в прохладном воздухе Тэдо, а в человеке, что, прикрыв глаза, прислонился к огромному дереву. Вон не спеша подошел к нему. Прежде мучившая его головная боль стала отступать. Даже когда наследный принц оказался совсем рядом, Лин не открыл глаз. Вон пристально вгляделся в его лицо. Из-за светлой кожи и точеных черт он выглядел довольно молодо и хрупко, но в нем чувствовалась удивительная сила, которую нельзя было не заметить. Великолепие, чистая и неподдельная красота и истинное благородство всецело ощущались в облике этого сонби. Вон любил прекрасное в своей дисгармонии хладнокровие, ослепительно сиявшее на лице Лина, когда тот взмахивал клинком; и еще сильнее – оттого что знал: это сдержанное хладнокровие – на деле оболочка, подобно доспехам скрывающая горячее сердце, а вовсе не истинная натура.

«Лин, мой прекрасный друг. Мое сокровище, полное обаяния, какого нет у меня. Видно, потому ты и понравился Сан», – надулся Вон; он чувствовал, как в груди поднимается жар и на место горячей любви, которую он прежде питал к своему другу, приходило иное чувство. Тогда-то он и понял, что ревность горячее любви. Отчего он ревновал? Оттого ли, что его возлюбленную украл другой? Или оттого, что потерпел поражение, когда в сердце Лина нашлось место кому-то еще? Охваченный эмоциями, которые пробудил в нем алкоголь, Вон протянул руку к лицу друга. Но не успела его рука коснуться белой щеки Лина, тот распахнул глаза.

– Уже уходите?

– Да, без тебя там скучно, – помедлив, убрал руку Вон. – Почему не зашел? Будь ты там, мне наливали бы раза в два меньше.

– Мне бы хотелось пребывать в здравом уме, чтобы я мог защитить ваше высочество.

– Защитить! И ты, и я – мы оба пленники, так кто кого защищает?

– Я тот, кто защищает вас, где бы вы ни находились, ваше высочество. Ради этого я и прибыл сюда, в Тэдо.

– Тот, кто защищает меня, где бы я ни был… Значит, защитишь меня. Останешься на моей стороне, – затуманенный алкоголем взгляд Вона блеснул. – До каких пор?

– Что?

Вон наклонился к ошеломленному столь неожиданным вопросом Лину. Настолько близко, что горячий пар, покинувший его рот, коснулся губ Суджон-ху.

– Ты останешься подле меня навсегда? Прямо как сейчас. До самой моей смерти? Или пока сам не умрешь?

– …

Лин знал, что обязан ответить, но под взглядом наследного принца губы его оставались неподвижны. Вон заметил его смущение, тогда проницательные глаза его сузились, а сам он лукаво улыбнулся.

– Ну все же легче легкого, Лин! Ты мой друг, а я – твой, и мы навсегда останется поддержкой друг друга. И пусть порой придется расставаться, но то лишь телам, а сердца наши связаны. Что тут неясного?

– …Да.

Лин опустил взгляд к земле. И сейчас он думает о Сан! Он чувствовал вину перед наследным принцем. Истолковать вопрос буквально и не дать на него ответа было проявлением чудовищной неверности с его стороны. Видевший его душевные терзания Вон сдерживал хитрую улыбку.

– Честно говоря, я немного беспокоюсь. Ты даже жениться не сможешь, так и проведешь всю жизнь рядом со мной. Это вызовет негодование множества женщин, не так ли? Завтра будет отдано любви к людям и стараниям сделать их счастливыми, а из-за тебя станут поговаривать, будто ван я крайне жадный.

– Ваше высочество.

– Не дело! Разве не должен и ты, повстречав кого-то, испытать те же удовольствия, что и все остальные люди в мире? Проблема в том, что я недостаточно могущественен. Здесь я бессилен, а другие не взглянут на это так же.

– …

– Неужто нигде не сыскать женщины, в которую ты бы влюбился? Если такая найдется, я сполна ее одарю.

– Если такой день настанет, – тихо прошептал Лин, – знайте: хотя тело мое покинуло ваше высочество, сердце осталось с вами.

Вон явно слышал, как сердце его упало. Его друзья таким не шутят, тем более перед ним. Он разразился смехом.

– Так кто-то желает заполучить твое тело! Если ты и женишься, чего мне грустить? Я только рад буду, если у тебя женщина появится! Говорил же, с тобой я и дом терпимости[28] посетить готов.

– И даже если я навсегда уйду туда, где буду скрыт от ваших глаз, ваше высочество…

– Ты не можешь уйти! – схватил Лина за плечо Вон, тот в удивлении поднял глаза на наследного принца. Взгляд его был растерян и затуманен неясными, запутанными чувствами. Лин растерялся от этой смеси потрясения, гнева, грусти и страдания. – Ты не можешь уйти, Лин. Это невозможно.

Его зрачки опасно дернулись. И самому Вону неясно было, что именно невозможно. Что Лин однажды его покинет? Что человек, который его любит, – Сан и никто иной? Или что Лин, прежде смотревший лишь на него, теперь отдалится из-за Сан? Зато было ясно другое: ничего из этого нельзя было допускать. Наследный принц обнял своего друга, застывшего в замешательстве.

– Ты должен быть подле меня, Лин. Всегда.

«И ты, и Сан – подле меня, у меня на глазах. Если станете видеться не со мной, а лишь друг с другом, я не вынесу. Вы оба должны видеться со мной и быть подле меня», – подумал Вон и крепко обнял Лина.

А тот, удивленный его пылким ответом, так и замер с опущенными руками. Нередко наследный принц докучал на потеху, но сейчас плечи его дрожали, и потому Лин понимал: слова эти предельно серьезны. Никогда прежде Вон не был столь серьезен и груб. Слова ли Лина об уходе были тому причиной, или всему виной выпитый алкоголь, мешавший ему сдерживать эмоции? Так сразу и не сказать. Ведь сейчас они не расстаются, да и сам Вон говорил порой – расстаются лишь тела, а сердца их связаны. От мыслей о Воне пребывавшего в замешательстве Лина отвлек раздавшийся совсем близко смех какого-то юнца.

– А кто это у нас тут, Иджил-Буха? Обычно ты не такой пылкий.

Опустив руки, Вон обернулся в ту сторону, откуда доносился этот голос. Грудь колесом, довольная улыбка, будто он увидел крайне любопытную сцену.

– Хайсан[29], – выплюнул его имя он и растянул губы в яркой улыбке. Когда Хайсан подошел к ним, Вон уже был в нескольких шагах от Лина.

– Уж прости, если помешал, Иджил-Буха, – хихикнул юнец и взглянул на Лина. В его проницательных глазах читалось любопытство. – Он, конечно, красив, но обнимать его руки разболятся. Высоковат. Да и грудь у него плоская. Даже если дело срочное, он, думаю, не лучший выбор.

– Прекрати. Он не любит такие шутки, – нахально, подобно Хайсану, улыбнулся Вон и, будто сам он всегда оставался серьезен, легко закинул руку на плечо Лину. И, указав подбородком на шутника, весело, как ни в чем не бывало, сказал: – Это Хайсан, Лин. Все называют его самым выдающимся из внуков Чингисхана. Он волк[30] среди волков, что храбростью и зверской жестокостью напоминает самого великого хана и Толуя[31]. А это Суджон-ху Ван Лин, привезенный из Корё аманат, мой шурин, Хайсан. Он один из двух людей, кого я люблю больше всего, и висел я на нем, потому что он сказал, что собирается меня покинуть.

Необычное представление Вона заставила Лина нахмуриться. Глаза Хайсана же заблестели еще ярче.

– Так этот человек затуманил разум самому Иджил-Бухе? Получил любовь спрятавшего клыки волка? Рад знакомству. Ван Лин, верно?

Хайсан схватил Лина за руку. Для мальчишки его возраста ладони у него были очень большими и грубыми. Мозоли явно давали понять: он не какой-нибудь слабый принц, то и дело слоняющийся по дворцу. И хоть улыбался он без всякого притворства, его белые зубы и впрямь выглядели по-волчьи. Лин пытался проявить к нему должное почтение, но тот лишь сжал его руку и встряхнул ее несколько раз, а затем обратил взгляд на Вона.

– Если он один из двух людей, кого ты любишь больше всего, значит, второй – я? Раздражает, конечно, быть не единственным, но это же тоже неплохо?

– Ой, извини. Он один из трех. Считая тебя.

– Что? Если среди твоих самых любимых людей нет названого брата, с кем тебя связывает клятва на крови, о ком ты говорил? Да кто такой этот второй человек? Жена, которую и во сне забыть не можешь?

– Почему ты пришел? Уже довольно поздно. А если дядя посмотрит на тебя с презрением, что хорошего? – с серьезным лицом спросил Вон.

Хайсан пожал плечами.

– Самые важные из людей не спешат показаться перед прочими.

– Смех, да и только, – захохотал Вон с беспечностью, которая дала Лину понять: Хайсану тот доверял. Да и сам он прежде слышал об этом монголе. Прирожденный воин, единственный, как считали, член императорской семьи, слабевшей по мере отдаления от степей, который после смерти Хубилая способен побороться с Хайду, старым львом запада. Его подобный детскому смех, звучавший рядом с Воном, казался неподходящим такому человеку, но совершенно естественным, поэтому и Лин в конце концов слабо улыбнулся. Похлопав наследного принца по спине, он зашагал было к залу, где шло празднество, но взглянул на Лина и многозначительно улыбнулся.

– Я старший брат его жены… Мы похожи, правда? Но ко мне с объятиями ни за что не лезь, Иджил-Буха! Найдешь девушку – заплачу, сколько попросит.

– Отстань! – стиснул зубы Вон, но смеяться не перестал. И Хайсан смеялся долго – пока совсем не скрылся из виду. Когда его смех совсем стих, Вон перевел взгляд на Лина. Напряжение, временно развеянное появлением молодого монгола, вновь повисло в воздухе, от веселья не осталось и следа. Было неловко и неприятно. Подобное произошло впервые за почти полные десять лет их знакомства. Лин, некоторое время жевавший щеку, заговорил первым:

– Ваше высочество, тогда я сказал…

– Пойдем, Лин! – перебил его Вон. Его голос ярок, как и прежде.

– Алкоголь сегодня горчил. Думаю, мне стоит промыть горло чем-нибудь еще. Но я и так уже пьян, так что позаботься обо мне, если с ног валиться начну, ладно?

– Но раз вы и так уже пьяны, разве…

– Нет, нет! Сегодня давай поступать по-моему, мой друг.

Когда Лин молча последовал за ним, Вон, что шел впереди, почувствовал облегчение. Больше он не станет спрашивать. Больше Лин не почувствует на себе его пылкие объятия и не услышит его мольбы. Вон злился из-за собственного стыда. Удивленный его поведением, Лин неизбежно останется подле него. А значит, он сохранит рядом и Лина, и Сан. Пусть обнимать друга и не входило в его планы, в конце концов он удовлетворил собственную жадность. Осознавая, сколь эгоистично было его желание, Вон испытывал стыд и злость.

«А ты ведь говорил, что сердца ваши связаны, трус!» – сам себя ругал он, покидая крепость, как вдруг заметил галдевшее сборище и остановился. Люди собрались кругом, в центре которого стояли мужчина с покрасневшим от ярости лицом и девушка, державшая на руках ребенка с опухшей щекой. И хоть голова его шла кругом от выпитого, а сердце было не на месте, Вон не желал пройти мимо, не разобравшись в ситуации, поэтому протиснулся сквозь просвет среди собравшихся. Лин, будто знал, что так и будет, последовал за ним.

– Отдай мне этого мелкого крысеныша! – задыхаясь от гнева, вскричал мужчина по-китайски, но девушка лишь широко распахнула свои ясные глаза. Пьяный, он подскочил к ней, чтобы вырвать ребенка у нее из рук, но она была намного быстрее. Щелк! Легкий хлесток розог заставил его съежиться. Когда люди вокруг захохотали, его лицо заполыхало пуще прежнего. Девушка как ни в чем не бывало обхватила руками прижимавшегося к ней ребенка. Пока он, вскипев, кружил вокруг нее, она оставалась неподвижной. Но стоило ему хоть немного пересечь уставленную ей черту, она тут же взмахивала розгами и отгоняла его, будто назойливое насекомое. Он ничего не мог с этим поделать и потому стал браниться, но она и бровью не вела, хотя слова его были не из приятных.

Вон с интересом разглядывал девушку. Широкая переносица, глубокий взгляд и красивая узорчатая одежда позволяли понять, какого она происхождения. И было ясно: ругательств мужчины она совершенно не понимала. По его взвинченности, конечно, догадывалась, что изо рта его вылетает брань, но содержания не понимала, поэтому оставалась уравновешенной и могла вынести происходившее.

– Могу я помочь? – шагнул вперед Вон. Взгляды всех собравшихся обратились к ним с Лином. По одной лишь одежде их было ясно, что оба они благородных кровей. Но кое-кто, тот самый взвинченный мужчина, выпустил наружу весь свой неконтролируемый гнев.

– Идите куда шли! Нечего лезть, когда знать ничего не знаете.

Он тут же пожалел об этом – человек, стоявший позади того, на кого он повысил голос, медленно положил руку на свой длинный меч, висевший на поясе. Но стоило юноше, предложившему помощь, мягко улыбнуться и остановить своего спутника, у кричавшего отлегло от сердца. Вокруг не было ни души, что встала бы на его сторону, поэтому он поспешно вцепился в этого дружелюбного красавца.

– Ваше благородство, эта девка защищает мальчишку, обворовавшего мой магазин! Не подпускает меня к нему, но и деньги за товары не возвращает – лишь хлещет, стоит приблизиться. Где ж справедливость? Я цветноглазый[32], и даже в кване несправедливость надо мной не прекратится. Сумасшествие одно!

Вон убрал с себя его руки и перевел взгляд на девушку.

– Откуда ты? Из племени асов[33]? – заговорил на тюркском Вон, и глаза ее расшились.

– Да. А как ты догадался? – ответила она, и теперь уже глаза распахнули все присутствовавшие, кроме Лина и наследного принца. Почти все собравшиеся считали ее немой. Все они были корейцами и не понимали тюркского наречия, но устремили все свое внимание на губы девушки, что наконец распахнулись, и на рот Вона, который заставил ее заговорить.

– Во мне течет кровь асов, – мило улыбнулся он. Хоть он и был мужчиной, от его неописуемой улыбки захватывало дух, и многие из собравшихся зевак, сами того не осознавая, ахнули в восхищении. А щеки девушки на мгновение затянул румянец, но вскоре он исчез.

– Этот человек избивал ребенка. Он плакал и пытался сбежать, но никто ему не помог. Как можно взять и отдать ребенка такому человеку. Пожалуйста, передайте это его отцу. Я забираю мальчика.

Она говорила довольно долго, мужчина закатил глаза.

– Что она говорит, ваше благородство? Она заплатит за украденное?

Вон украдкой подмигнул Лину. Тот достал из кармана парочку чау[34], протянул их вопрошавшему и оглядел собравшихся. Люди, что с интересом наблюдали за Воном и девушкой, даже мужчина, получивший денег с излишком, удивленно разошлись один за другим. А она, оставшись наедине с Воном и Лином, нахмурилась.

– Его отец хотел денег? Он продал его в рабство? Это он сказал?

– Забудь об этом. Что собираешься делать с ребенком?

Вон приблизился к ней на шаг. Подбородок девушки дернулся – от него за версту несло кобелем. Лин не понимал принца. Ну вот зачем это все ради первой встречной? Он слегка отошел от них и молча скрестил руки на груди.

– Сказала же: заберу себе.

– Заберешь и вырастишь рабом? А денег-то за него мы дали. Хотя жизнь этого ханьского[35] мальчишки и ишака не стоит, мы, можно сказать, по дешевке взяли.

В глазах у нее вспыхнуло синее пламя ярости. Схватив ребенка за руку, она спрятала его у себя за спиной и предупреждающе замахнулась розгами.

– Перестань.

Вон одарил ее милой, как немногим ранее, улыбкой.

– Ударишь – вон тот парень отрубит тебе запястье.

– Я заплачу за ребенка. Так что…

– Почему ты его защищаешь? Он же просто мальчуган, которого ты увидела впервые в жизни. Ты даже не знаешь, что он за ребенок.

– Это неважно. Дети не должны расти в одиночестве, поэтому их нужно защищать, а я могу их защитить. Поэтому забери деньги и оставь ребенка мне.

Она протянула ему серебряные монеты на ладони. Вон взглянул на них, а затем вновь уставился на нее, будто вот-вот просверлит взглядом. Похожи. Вот, о чем он думал. Возможно, из-за ребенка, что вцепился ей в юбку. Девушка, что пытается защитить кого-то, защитить ребенка. Перед глазами Вона встал образ Сан. Да и ребенок чем-то походил на малыша, которого он когда-то повстречал в Покчжончжане. Хотя на самом деле девушка не была похожа на Сан. В сравнении с той она, конечно, не была уродиной, но и выдающейся красотой не отличалась. Кроме того, корни у корёсцев и асов были разными. И все же Вон уверял себя, будто девушки похожи. Свою роль в этом, конечно, сыграла и ее непокорность.

«Наверное, все потому, что я много выпил, – подумал Вон. – Да, точно в выпивке дело». Тень Сан, которую он на мгновенье разглядел в этой девушке, покрыла ее целиком, и наследному принцу стало видеться, будто перед ним стоит сама Сан. Ее огромные черные, будто обсидиан, зрачки расширились от страха, когда Вон шагнул ближе. «Сан смотрит так на меня! – удовольствие, затопившее его сердце, обернулось жаром. – Посмотри на меня как на мужчину. Не на Лина, на меня». Он обхватил ее ладонь своей и подхватил серебряные монеты. С его алых губ сорвалось хриплое:

– Этого недостаточно.

Она отбросила ладонь Вона.

«Все из-за выпивки», – подумал Лин. Если б не напился, и не подумал бы забрать отсюда девушку и отправиться с ней домой. Вон, конечно, предлагал ему совместный поход в дом терпимости и намекал на собственный опыт в общении с женщинами, но все это было лишь в шутку. Прежде всего Лин был его шурином и близким другом. Но ни разу он, распахнув глаза, не клялся в любви к его сестре. Наследный принц – его король и мужчина, и он волен взять любую понравившуюся девушку, когда пожелает.

Удостоверившись, что Вон с девушкой вошли в комнату, Лин вновь вышел из дома. Тяжелая горечь заполнила его сердце. Вон сегодня был ужасно странным. Было ясно: его мучили переживания, о которых он не мог поведать. И утешение Вон нашел не в нем, а в случайной незнакомке! Всю ночь Лин гнал коня за крепостными стенами.

Вон не стал зажигать свет. Ему казалось, что лишь в темноте образ Сан, окутавший эту девушку, останется с ним. Он грубо распустил ей волосы. Когда ее опавшие волосы скрыли лицо практически целиком, ему стало намного легче.

«Сан, ты Сан», – твердил он себе, будто заклятие, спускаясь прикосновениями вниз к ее вырезу. Он чувствовал, как ее кожа дрожала в тех местах, где он оглаживал девушку. Ему это нравилось. Вон опустил свои ладони вниз по ее плечам, прошел по ключицам и обхватил ее грудь сквозь одежду. Комната наполнилась звуками тяжелого дыхания. Никогда прежде он не слышал стонов Сан. Как ни абсурдно это, он вдруг задумался: а слышал ли их когда-нибудь Лин? Их страстные поцелуи он уже видел. «Да, точно слышал», – подумал он и тут же пришел в ярость. Вон одним махом сорвал одежду с девушки. Она стала извиваться в смущении, но он силой уронил ее на постель.

– Кроме того, что я видел, что еще вы с ним делали?

– О чем ты…

– Молчать! Ни слова! – кричал он на корейском, и она, не понимая, чего он хочет, оставалась безмолвной, как он того и желал. Странный он человек. Хотя ее и возмущало, как злостно прикасались к ней его грубые руки, она не могла устоять перед этим юношей, чья красота превосходила женскую. «Неужто он жаждет меня так сильно?» – наивно думала она. Но вскоре он стал насильничать пуще прежнего, будто высмеивая ее легковерность. Он обходился с ней по-животному, и в конце концов она оказалась на грани обморока.

Но что это за волшебная улыбка? Мягкая, теплая и такая сладкая. Он либо чудовище, либо безумец – не иначе. Откинув волосы, полностью застилавшие ей глаза, она попыталась взглянуть в глаза монстру, грубо толкавшемуся в нее. Попытка была бесполезной. Стоило ей открыть свое лицо, он тут же схватил ее за волосы и зарыл лицом в одеяло.

Ей хотелось умереть. Одеяло пропиталось слезами. Знай она, что все будет так, не пошла бы за ним. Она была не куртизанкой с улицы, а дочерью предводителя миягатов[36] от племени асов – выдающегося храбреца среди императорских кэшиков[37]. Будь у него родословная хоть как у самого императора, обращаться с ней так он не смел. А ведь она до сих пор не знала ни имени, ни положения этого человека. И сам он не спросил, кто она. Да где такое видано. Она закусила губу так сильно, что оттуда полилась кровь. Влюбилась с первого взгляда, а он к ней так отнесся!

Вдруг он со всей нежностью поцеловал ее в шею. Она, обессилившая от гнева и безнадеги и прежде обмякшая, подобно трупу, вздрогнула от испуга.

– Прости, Сан. Прости… – Куда бы ни подевалось поглотившее его прежде безумие, он продолжал нашептывать ей извинения, мягко и нежно поглаживая девушку. – Сан, Сан…

Он, выдыхавший на нее пары крепкого алкоголя, совсем растерял всякие силы и повалился на кровать. Когда девушка с большим трудом повернулась, у нее вырвался непроизвольный стон. Горящими злобой глазами она уставила на Вона. Тяжело дыша, он спал лицом к потолку.

Мерзавец! Она стиснула зубы. Хотела подскочить с кровати, но перевела взгляд на его лицо, и желание ее растаяло, подобно снегу. В слабом свете луны черты лица Вона выглядели столь же плавно, сколь фарфор из-под рук истинного мастера. А его слегка приоткрытые губы были мягкими и теплыми – их она прежде чувствовала на своей шее.

– Говоришь, в тебе течет кровь асов? – пробормотала она себе под нос.

Племя асов – потомки аланов[38], персов-кочевников, разводивших скот в степях Северного Кавказа, которых увел за собой Мункэ[39], который последовал за ханом Бату[40], внуком Чингисхана, когда тот пошел походом на запад. Когда Хубилай преобразовал группы угнанных Мункэ кипчаков, асов, канглов[41] и выходцев из других племен в личную стражу правителя, племя асов стало ключевой фигурой среди воинов народа и[42] – приближенного к императору формирования. Когда на закате жизни Хубилая в восточных землях разгорелось восстание, которое привело хана в ярость, они внесли значительный вклад в подавление восстания; и хотя положение асов в обществе было значительно ниже, чем у монголов, с ними обходились как с большинством воинов, пользовавшихся особым доверием хана. Так и с ее отцом.

Она вновь оглядела его необыкновенные черты лица. Изысканный заостренный нос и впрямь напоминал ее соплеменников, но такие носы были не только у асов. Внешне юноша лишь немногим отличался от монголов. Член императорской семьи? Хотя среди них не встретить того, кто владеет китайским. Позабыв о своем гневе, она рассматривала его.

– …Сан… – Он вдруг нахмурился и поджал губы. В страхе, что он проснется, она затаила дыхание, но стоило ему вновь спокойно задышать, тотчас выдохнула.

«Чего я боюсь?» – разозлилась она на себя. Обманувшись прекрасным лицом этого пьянчуги, она испытала на себе позор, какой негоже было переживать дочери нойона из асов, а все равно не может дышать подле него. Она была не в силах понять или простить себя, но оставалась неподвижной. Подле нее был тот, понять и простить кого ей было еще сложнее, чем себя. Абсолютным поражением и унижением для нее было бы выслушать его оправдания и уйти, не получив ни извинений, ни возмещения ущерба. Потому-то она и разглядывала его лицо так долго – пока он не открыл глаза.

– Ой… – хрипло застонал он. Раз он выпил так много, что от него разило алкоголем, он, должно быть, мучился ужасным похмельем. Не в силах слышать его стоны, она оделась и встала. От нахлынувшей боли между ног у нее закружилась голова. На трясущихся ногах она подошла к столу, где стоял селадоновый кувшин, и налила воду в фарфоровую миску. Юноша, что был не в силах пошевелиться, пока она не вернулась на постель, сам поднял миску и осушил ее. Лишь когда вода кончилась, он вновь опустился затылком на одеяло и открыл глаза. Эти-то глаза и остались у нее в памяти: добродушные, но так некстати холодные.

Вон с непониманием взирал на незнакомую девушку, поймавшую его взгляд. Волосы и одежды ее были растрепаны, поэтому сомнений не оставалось: она была его дамой на одну ночь.

«И это с ней меня оставил Лин?» – удивился он. Невероятно. Туман, застилавший разум нахмурившегося Вона, медленно рассеивался. К нему одно за другим начинали возвращаться воспоминания. Из-за ребенка девушка устроила стычку с каким-то корейцем. Он сам взял ее за руку и привел сюда. Ночь выдалась тяжелой: она была полна видений той, кого он любил. Поднявшись, растрепанный Вон оказался с ней лицом к лицу. В глубоких глазах девушки нелегко было прочитать ее эмоции. Скрывая свою неловкость, он спокойно заговорил.

– Ты еще здесь.

Ее брови резко взлетели вверх. А вот эта эмоция считывалась легко: она была очень зла. Она услышала. И, конечно, пришла в ярость.

– Еще бы я ушла! Хочешь сказать, что был так пьян, что ничего не помнишь? Не бывать этому. Разве, глядя на меня, не вспоминаешь, что наделал? Привел меня сюда и обращался со мной, будто я куртизанка с улицы! Знай ты, кто я, ни за что бы не посмел…

– За причиненную боль прошу прощения, но не припомню, чтобы я тебя к чему-то принуждал. Раз решила пойти за мужчиной, должна была помнить: мы – все равно что звери.

– Что ты сказал? Ах ты бессовестный!

Ее рука взметнулась вверх. Препятствовать ей он не стал – у Вона и в мыслях не было защищаться. «Узнай кто, что меня ударили, в обморок рухнет», – пронеслось у него в голове. Однако рука девушки, заколебавшейся на мгновение, повисла в воздухе.

– Кем бы ты там ни была, вознаграждение получишь. – Его ненавистный голос помог ей перестать колебаться. Хлоп! Удар вышел необычайно громким. Когда Вон повернул голову, он услышал ее дрожащий от гнева голос.

– Я дочь нойона из племени асов. И коль ты из нашего племени, моей наградой будет твоя шея!

– Что ж, ты и впрямь не одна из тех, с кем можно провести ночь, а после вышвырнуть, – потирая свою опухшую щеку, ухмыльнулся ей Вон.

«Этот мерзавец смеет смеяться!» – Она была так ошеломлена, что и не заметила, как потрепанная одежда распахнулась у нее на груди.

– Я не говорил, что принадлежу племени асов. Моя бабушка по материнской линии была из вашего племени, поэтому во мне течет кровь асов. Я внук Чингисхана по материнской линии и наследный принц Корё. В качестве вознаграждения могу сделать тебя своей женой. – Девушка распахнула глаза и рот. Внук императора! Она предполагала, что статус его будет высок, но и представить не могла, что он окажется настолько высок. Вон вновь улыбнулся. Эта-то улыбка и очаровала ее на улице минувшим вечером. – Ударить мужа – тоже преступление тяжкое, а раз и я совершил пред тобой серьезную ошибку, давай оставим это и заживем, впредь не бранясь. Станешь женой наследного принца Корё, а после – и вана.

– И пришло же в голову, – скрипя зубами, расчесывала она свои спутанные волосы. – Уж не знаю, насколько легко ханам обзаводиться женами, но возьми себе хоть десять, хоть сто, хоть всех, кого возжелаешь при встрече, а меня ты вчера оскорбил. Думал, предложишь стать мне хатун, и я, не получив никаких извинений, стану делать вид, будто люблю тебя? Лишь потому, что ты внук Чингисхана?

– На войне принято насиловать вражеских дочерей и наложниц, а после брать их в жены. А это не такое уж и большое исключение, так что не злись так уж сильно.

– Но мы не на войне! Я не дочь твоего врага! Я не желаю становиться твоей женой и позволять тебе все, чего ты хочешь!

– Да не волнуйся ты об этом, – мягко покачал головой Вон и, опустившись на постель, натянул штаны. – Я к тебе больше не прикоснусь. А за тобой останутся богатства и положение в обществе.

– Вот как. Так прошлой ночью ты принял меня за другую, и потому вел себя как безумный. – Ее слова ранили Вона в самое сердце. Когда, обернувшись, он искривил рот в недовольстве, ее настроение, напротив, улучшилось. – Ее зовут… Сан? Ту девушку.

– Как ты узнала? – Вон подошел к ней на шаг ближе. От нагловатой улыбки не осталось и следа, на нее смотрели холодные, словно змеиные, глаза, но она все равно держала голову высоко.

– Ой, так ли трудно было это понять? Ты все время звал ее, пока был со мной. И то лишь потому, что не мог прижать к себе ее! Это же очевидно. Она, небось, чужая жена или просто не обращает на тебя внимания. Вот ты и напился так сильно, что не смог совладать с собой и был готов наброситься на любую девушку, да, внук Чингисхана?

– Так ты – просто «любая девушка»? И провести ночь с пьяницей для тебя не проблема? – Она была полна решимости выстоять, даже если он примется ее душить, но все равно раскраснелась, когда он презренно улыбнулся ей. Он подошел совсем близко к ней и схватился за подол ее распахнутых одежд. Она покраснела пуще прежнего, когда запоздало поняла, что широко распахнутая одежда, под которой ничего не было, не скрывает ее тело. Кончики его пальцев были совсем близко к вершинам ее груди. – Все так, как ты и сказала. Я прижимал тебя к себе вместо нее лишь потому, что был пьян, поэтому тебе не придется волноваться, не притронусь ли я к тебе. Даже если ты будешь раздета, как сейчас, беспокоиться будет не о чем.

Вон запахнул ее одежды и накрепко повязал их. Она, ожидавшая вновь почувствовать на себе грубость его рук, опешила. Лишь запахнул на ней одежды и отвернулся, будто ему и сожалеть не о чем! Спокойный взгляд Вона был ей отвратителен. Что ж, интересно, нравится таким, как он? Девушка почувствовала себя безмерно убогой. Разве не она только что боялась, как бы он не коснулся ее? Из-за ущемленного самолюбия голос ее ослабел.

– Если когда-нибудь ты снова напьешься, снова можешь на меня наброситься.

– …Возможно.

Удивительно, но, когда он ответил так кратко, она растеряла весь боевой дух. На его место пришло любопытство.

– Я… похожа на ту девушку? Сан… да?

– Вовсе нет, – равнодушно ответил он, глотнув воды. Лица их ни в чем не были похожи. Да и тела тоже. И пусть он никогда не видел Сан обнаженной, изгибы ее тела явно были куда тоньше, чем у этой девушки. И если Сан еще не утратила свои детские черты, то тело девушки из асов было уже истинно женским. Но действительно ли в них не было совсем никаких сходств? Ведь есть же, например, эта ее неиссякаемая уверенность, нахальное поведение и вздернутый подбородок, что так напоминали Сан. Вон подумал о том, что однажды и впрямь, возможно, вновь прижмет эту девушку к себе. Обернувшись к ней, он сухо спросил: – Как тебя зовут?

– Есыджин, – скрипя зубами, решительно ответила она прекрасному демону, что стоял перед ней.

«Ты замена той, на кого и вовсе не похожа!» – разве легко сказать такое девушке, которую решил взять в жены? Особых сходств нет, так что лучше уж ответить «вовсе нет» и хотя бы запомнить ее имя, чтобы не принимать ее за другую.

11

Вторжение

– Не понимаю, чего ты так упрямишься. – Чтобы поравняться с Сан, ехавшей впереди, Ван Чон пришпорил своего коня. Но стоило ему приблизиться, она свернула в сторону. И хотя такое происходило не в первый раз, он тоже свернул и устремился за ней. – Страна в руинах из-за вторжения[43], враги пересекли границу и уже захватили часть крепостей. Вся знать бежала из Кэгёна на остров Канхвадо, и лишь ты остаешься в Покчжончжане. Небом молю, давай тоже уедем.

– А я не понимаю, чего упрямишься ты, Сохын-ху. – Устав убегать от разговора, она в раздражении посмотрела на Ван Чона. – Я не оставлю людей в Покчжончжане, и укрываться от опасности одна не стану. Я не раз говорила тебе об этом.

– Стоит ли оставаться ради кучки ничего не значащих ноби и земледельцев-арендаторов? Пока не скажешь, почему на самом деле не уезжаешь, я тебя в покое не оставлю.

– Других причин нет. Без своих друзей я не поеду!

Глядя на Ван Чона, слывшего первым красавцем в Кэгёне, Сан едва могла сдерживать растущее в ней недовольство. Они с Лином были одной крови, потому, конечно, походили друг на друга. И когда на лице Ван Чона, напоминавшем его брата, отразилось пренебрежение к ее словам, девушка нахмурилась. Никогда лицо Лина не принимало столь легкомысленное выражение. А несерьезный Ван Чон, чье лицо совершенно не демонстрировало необузданной решимости Лина, выглядел настоящей бестолочью. Не похожи они – ни капли, ни капельки. Сан отвела взгляд.

– Друзей, говоришь? Разве ж могут дружить ноби и члены королевской семьи? Хочешь меня прогнать – найди оправдание поправдоподобнее! – В приступе гнева он грубо схватил ее за запястье и заставил взглянуть на него. – Я здесь, чтобы защитить тебя. И если я сумею это сделать, что будет со мной – неважно!

– Мне тоже неважно, что будет с тобой. Но если бунтовщики прибудут сюда и ты погибнешь, я, как хозяйка этих мест, буду ответственна за твою смерть. Поэтому, прошу, возвращайся на Канхвадо. Здесь тебя никто не сможет защитить!

– А как же ты?

– Себя я и сама защитить смогу. Я не прячусь за стражей в страхе, как все остальные.

Ван Чон взглянул ей в глаза – мерцающие, будто у кошки, – но вскоре опустил к земле: слишком трудно ему было. Она открыто оскорбляла его, называла трусом, а он не в силах был с ней спорить, и потому казался себе жалким, но ругаться с ней не желал. Пусть она и не ценила его беспокойство о ней, оно было искренним. Он отпустил ее запястье и заговорил ласково:

– Это и вправду небезопасно. Напасть могут в любую секунду. Знаешь ведь, что монгольская конница в день и тысячу ли преодолеть может. Как могу я оставить тебя здесь в такое время совсем одну и сбежать со спокойной душой? Прошу, поехали со мной на Канхвадо, госпожа. – Его глаза молили о согласии. Его лицо, напоминающее Лина, сделалось жалким и искренним; Сан находила это столь же комичным, сколь и душераздирающим. Ее озлобившееся на него сердце смягчилось. Как бы то ни было, он старший брат Лина!

– Хорошо, я поеду. – Ван Чон расплылся в широкой улыбке. Если б только и на лице Лина расцветала столь невинная радость! Сан было горько от того, что в чужом лице она находила отблески любимого. Юноша тут же попытался увести за собой и ее коня, но она остановила его. – Поеду, но не сразу.

– О чем ты? Неужто шутишь надо мной?

– Как я и сказала, я не могу оставить здесь своих людей и уйти в одиночку. Когда все мои друзья благополучно покинут Покчжончжан, и я поеду на Канхвадо. Поэтому поезжай первым, Сохын-ху.

– Нет, раз так, я тоже помогу. А когда все будет так, как ты того желаешь, я увезу тебя.

– Вы посмотрите на него! – Сан так разозлилась, что была готова велеть ему убраться с ее глаз сию же секунду. Но поступать так было нельзя. Пока она тихонько кусала губы, пытаясь сдержать свой гнев, лицо Ван Чона ожесточилось. Он заговорил:

– Я буду рядом и помогу вывезти отсюда всех твоих ноби. А если ты и дальше будешь продолжать свои попытки избавиться от меня, это лишь докажет, что все сказанное было лишь оправданием. Если не желаешь рассказать мне, отчего не решаешься уехать на Канхвадо и чего ждешь здесь, не мешай мне помогать.

Лица их были похожи, но неужто и голоса? Низкий спокойный голос Ван Чона напоминал ей ясный голос Лина. Сан замерла, а Ван Чон тем временем сам пришел к какому-то выводу и пустил коня к Покчжончжану.

– Ах, этот болван!

Через некоторое время Сан пришла в себя, взглянула ему, успевшему ускакать уже далеко, в спину и тихонько заплакала.

– Братья – они и есть братья. Что младший, что старший – оба болваны.

Неожиданно прозвучавшие слова очень удивили девушку. Сонхва уже некоторое время стояла, прислонившись к величественной старой сосне и опустив глаза в отвращении.

– Пусть они оба и болваны, но все равно совершенно разные! Я не это имела в виду! – Сан раскраснелась. Ей и самой было известно, что это – лишь оправдания. Сонхва и не смотрела на нее; она заслонила свои маленькие глазки ладонью и прищурилась, стараясь разглядеть скрывшегося вдали Ван Чона.

– Уж не знаю, так ли отличаются эти болваны, но лица у них очень похожи. У старшего брата черты, кажется, чуть более плавные, а у младшего лицо какое-то острое, женоподобное.

– Они не похожи. Он не похож на какого-то болвана! – разгневанно зарычала Сан. Сонхва лишь пожала плечами.

– В одном уж точно не похожи. Младший перекладывает все на других, а старший пристает со своим желанием защитить.

– Перекладывает на других? Ты должна была сказать «просит»!

– Что «перекладывает на других», что «просит» – все одно. Ой-ой, как вы побледнели. Не слишком ли большое отличие вы видите в братьях?

– Не смотри на людей как на ношу какую-то! Лин не «переложил» это на тебя, он лишь попросил заботиться обо мне, пока его нет, ведь так?

– Вы даже не знали, что он уехал, и храпели до полудня, так к чему сейчас спорить об этом? Небеса, насколько ж нужно было утомиться ночью, чтобы проспать так долго?

Щеки Сан вспыхнули. Она была недостаточно толстокожей, чтобы посмотреть легко улыбавшейся Сонхве глаза в глаза, поэтому торопливо дернула коня за поводья и помчалась в другом направлении. Сонхва, громко бормоча себе под нос, устало бросилась за ней следом.

– Так посмотришь, хрупкая, а сил-то вдоволь. Всю ночь глаз не сомкнет, а по лицу и не скажешь. Совсем госпожа взрослая стала.

– Сонхва!

– Или это все мастерство какое. Люди благородных кровей в плотских утехах, говорят, не то что мы. Как думаете, госпожа?

– Ах ты! Ну в самом деле!

«Да как она может говорить такое, даже в лице не изменившись?! – изумленно склонила голову Сан. – Неужто Лин правда из таких людей?» Стоило ей лишь подумать об этом, становилось так неловко, что щеки горели, будто вся кровь в ее теле приливала к щекам. Сонхва рассмеялась – молочно-белое лицо госпожи стало таким красным, что алеть сильнее было уже некуда. Так смеются старшие сестры, прекрасно зная, о чем именно думают младшие. Сан стыдливо подогнала коня.

– Если пришла говорить всякую чепуху, припаси побольше продуктов – в пещере пригодится!

– Он просил позаботиться о вас и обещал обязательно вернуться.

– Что? – Сан резко дернула поводья и посмотрела вниз. Сонхва тепло улыбалась ей. В такие моменты она напоминала ей няню. Ее широкая улыбка заставила сердце Сан затрепетать. Няня, что была ей как мать, и Пиён, что была как сестра, – думая о них, ставших ей почти родными, она чувствовала себя одиноко, горько и больно. Сонхва заполняла собой пустоту и была ей за маму, старшую сестру и подругу. Она хитро ухмыльнулась.

– Господин так и обещал: если будете хорошо кушать, хорошо спать и слушаться меня, если не будете плакать, он обязательно вернется и будет обнимать вас до утра так же, как обнимал в ту ночь.

– Ты!

Сан покраснела от смущения. Даже няня не прознала бы про нее столько. В то утро, проснувшись, она увидела, что Лин ушел, и стала рвать на себе волосы. Ей так много хотелось рассказать, так много услышать, ну как можно было так мирно спать? Она повторяла себе, что их разговоров в ту ночь уже было достаточно, ведь теперь в своем сердце Лин считал ее женой, но на самом деле этого было мало. Она скучала по нему каждую секунду их жестокой разлуки. Ей хотелось вновь ощутить на себе его горячие, нежные губы и снова почувствовать то странное желание продолжать, невзирая на боль. Голодная до дрожи, что мог пробудить в ней только Лин, жаждущая этой дрожи, Сан каждое утро, проснувшись, прижимала к себе колени и тихо плакала, повторяя его имя. Верно, откуда-то зная, что так и будет, он велел Сонхве позаботиться о ней. Пусть та и рассказала ей об этом шутливо, Сан была благодарна, но смущена, поэтому отвернулась от ухмылявшейся Сонхвы.

– Не время говорить о таком. Сохын-ху прав, монголы могут вторгнуться сюда в любую секунду, нужно быть готовыми.

– Я пришла сюда как раз за этим, но стоит лишь заговорить о господине, вы, госпожа, уж ни о чем больше и не можете думать.

Отвратительно. Сан было грустно и печально видеть, как похожи они с няней. Она взглянула на Сонхву, и глаза ее вновь сузились. Пока ей не хватало опыта, чтобы совладать с той. Сонхва потрясла бутылку, которую держала в руках.

– Я сделала кое-что действенное.

– Что это?

Сан забрала бутылку, открыла ее и принюхалась. Мягкий освежающий аромат щекотал ей нос. Даже для нее, не знавшей толку в алкоголе, он показался приятным.

– Я смешала имбирь с побегами ивы и приготовила арак. Туда же добавила грушу с корицей и вымочила. У напитка очень приятный аромат. Тот, кто выпьет хоть пиалу, наверняка выпьет и еще одну.

– Думаешь, это поможет нам остановить монголов?

– У нас в округе опасаться особо нечего. Ясно дело, они остановятся в Покчжончжане, чтобы отдохнуть и снять усталость. Все наши бочки до краев наполнены алкоголем, и не найдется мужчины, что оставит их без внимания. А нет ничего проще, чем совладать с пьяными воинами. Я, конечно, не планировала использовать этот алкоголь так, но пусть уж сослужит службу.

Сан вернула бутылку уверенно сложившей руки в боки Сонхве.

– Пусть так, нельзя и думать о прямом столкновении. Это ты из потомков самбёльчхо, но остальные здесь – обычные земледельцы, знающие лишь свое ремесло. Людей немного, большинство – женщины и дети. Если на нас нападут, безопаснее будет спрятаться в пещере и переждать, пока они не уйдут.

– Наши отцы никогда не прятались от армии монголов. И мы не будем.

Сан, конечно, услышала вызов, что прозвучал в голосе Сонхвы.

– Нам нужно лишь потерпеть. Самое главное – чтобы никто не пострадал. Если мы спрячемся и подождем, подоспеет королевская армия.

– Они не явятся. В войну нам всегда приходилось терпеть! Разве вы не слышали, что сказал Сохын-ху? Как думаете, почему он так хотел отвести вас на Канхвадо?

– Вон обязательно выступит. Он обещал сделать все, чтобы избежать затяжной войны. Лин сделает для этого все. Доверься им, они мои друзья!

– Он монгольский принц.

– Нет, он принц Корё, и он заботится о своем народе. Он обещал стать лучшим ваном, чем любой другой. Неужто все еще его не любишь? Лишь потому, что его мать – монгольская принцесса?

– Всецело ему доверять я не могу, – в сомнении прищурилась Сонхва. Наследного принца, что прибыл навестить Сан, она увидела, оказавшись здесь. Он, конечно, был очень красив, но вовсе не так чист и невинен, как Лин и госпожа. Улыбка, не покидавшая его губ, выглядела скорее жуткой, чем теплой. – Но я признаю, что наследный принц лучше нынешнего вана.

– До сих пор считаешь, что Вона стоило бы изгнать? Если он исчезнет, разве останется ван, который мог бы изменить старое прогнившее Корё ради простых людей вроде тебя самой?

– Увидим, что будет, когда он станет ваном, – тогда и поговорим. Если он взаправду станет не таким правителем, как его отец, и начнет новую политику, я охотно приму клеймо предательницы. Сейчас же я воздержусь от разговоров о наследном принце – он ваш друг и друг Суджон-ху. Единственные, кому мы доверяем, – вы, госпожа, и Суджон-ху, открывшие нам свои истинные лица. А члены королевской семьи и придворные – они ведь не одного поля с нами. Не кажется ли вам, что мы пережили слишком многое, чтобы слепо доверять им и следовать за ними?

– Что ж, хорошо, – отринув свои грустные чувства, весело ответила Сан. – Подождем и посмотрим. Ты еще будешь сожалеть о том, что не доверяла моему другу.

– Да, госпожа, посмотрим, – интонация Сонхвы вновь переменилась. Она прищурилась. Вот и оно. Тонкий резкий звук, прорезая воздух, еле слышно доносился издалека. Это был свист, который они условились считать сигналом опасности от Ёмбока, – тот отправился осмотреть близлежащий горный склон. В одно мгновение лица обеих поменяли цвет. Сан усадила Сонхву на коня и погнала его к Покчжончжану. Вскоре они увидели Ёмбока, который пытался что-то объяснить Кэвону и Пхильдо.

– Го-го-госпожа! Ха-ха-хамвансон[44] пал…

Понять его слова было нелегко – Ёмбок заикался, у него спирало дыхание. Кэвон, стоявший рядом с разнервничавшимися Сан и Сонхвой, не выдержал.

– С Хамвансоном покончено. Давай же, говори дальше. Быстрей!

– Они и-и-идут из Ха-ха-хамвансона в Во-вонджу…

– Из Хамвансона в Вонджу? Тогда нужно уходить отсюда.

Пхильдо грустно вздохнул, Сонхва с болью в глазах взглянула на окружающих. Кэвон спокойно выдохнул и тыльной стороной вытер капли пота со лба. Тогда Ёмбок тоскливо заколотил себя по груди.

– Не-не-нет… он па-па-пал, и это о-о-отребье по-по-появилось неподалеку.

Все четверо собравшихся возле него подняли брови.

– То есть ты видел неподалеку отсюда головной отряд монголов? – спросила Сан. Потерявший дар речи Ёмбок энергично закивал головой. – Сколько их? Один отряд? Пятьдесят знамен?

Кивками он отвечал быстрее и точнее, чем словами. Но если Ёмбок качал головой, было непонятно, что именно он имел в виду: «нет» или «не знаю». Прежде чем он заговорил, Сан наказала собравшимся:

– Если увидите, как кто-то отрывается от отряда, знайте: это могут быть беглые солдаты. Сонхва, Пхильдо, сперва сообщите обо всем торговцам, пусть берут заготовленные вещи и идут в убежище. Кэвон, Ёмбок, вы уводите людей из Покчжончжана. Обязательно позаботьтесь о Сохын-ху. Если он пострадает или умрет, у нас будут проблемы. Я прокачусь верхом и осмотрюсь, а после тоже направлюсь в пещеру.

Поскольку план на случай вторжения был обговорен заранее, все без промедления разошлись и принялись за дела. Лишь Ёмбок продолжал стоять на месте, не открывая рта.

– В чем дело? Поскорее иди в Покчжончжан.

– Го-го-госпожа, на-на-на самом деле Хяни и На-на-нансиль в го-го-горах…

– Почему дети там? Это же довольно далеко.

– Та-та-там еще с-с-снег лежит, и я-я-ягоды есть. Я ска-ска-сказал им…

– О нет! Ты отпустил туда детей? – Сан едва не лишилась чувств, но удержала себя в руках. Она изо всех сил припустила коня и громко крикнула Ёмбоку: – За мной!

Ёмбок спешно вскочил на лошадь и последовал на восток вслед за Сан. Он стал учиться ездить верхом, лишь оказавшись в Покчжончжане, поэтому ему до сих пор бывало боязно, но дело было срочным, и он позабыл о собственном страхе.

Хоть армия нападавших и состояла лишь из восставших против императора, она оставалась монгольской армией. Самый быстрой и самой опасной в мире: маневренная конница в легких кольчугах, с легкими оружием и провиантом. Раз их головной отряд находится неподалеку, вполне возможно, что вот-вот в Покчжончжане появятся и их основные силы.

Сан с Ёмбоком гнали своих коней, обыскивая невысокий склон горы. Вокруг них клубился белый, похожий на облака пар. Страшась попасться в руки монголов, они беззвучно рыскали по кустам глазами. Зимнее солнце пугающе быстро опускалось на западе.

– Даже детям известно, что солнце садится.

– Мо-мо-может, они ве-ве-вернулись домой? – обеспокоенно спросил Ёмбок. Сан медленно покачала головой.