Издательский проект Петра Первого. Илья Копиевский и новые русские книги бесплатное чтение

Перенос

Историки охотно признают, что распространение научных знаний было важной частью петровского проекта модернизации России. В этой связи они часто упоминают адресованный Петру план Готфрида Лейбница, высоко ценившего пытливый ум и открытость русского царя. Первый набросок этого плана был изложен немецким ученым в записке 1697 года на французском языке. Представляя его, он использовал понятие «пересадки» (transplanter) научного знания на новую почву наподобие пересадки растений8. Почти десять лет спустя в «Записке» на ту же тему, составленной теперь на немецком языке, Лейбниц предлагал Петру более подробный вариант своего плана. Теперь он говорил о «введении» (Einführung) «наук и художеств» в России, которое должно было состоять из двух этапов: «переноса» (Beibringung) и последующего «возделывания» (Fortpflanzung)9. На первом из них, считал Лейбниц, главную роль должны играть люди, хорошо разбирающиеся в науках (Leute die sie wohl verstehen), и научные книги (Bühern)10. О последних он говорит особенно подробно. «Ученые» книги, по его мнению, должны составить библиотеку, включающую издания по всем важнейшим областям научных знаний: от математики до истории. В большинстве своем эти книги должны быть на латыни, хотя в России, добавлял он, стоит также иметь «хорошие сочинения на немецком, английском, голландском, французском и итальянском языках»11.

Перенос, перевод, книги

Многие из изложенных в этих записках предложений знаменитого ученого не были, конечно, откровениями для Петра. Мы знаем, что «перенос» научных знаний он начал осуществлять уже в самом начале своего царствования, приглашая в Россию из европейских стран инженеров, архитекторов, кораблестроителей, военных, мореплавателей. Не вызывает сомнений, что молодой Петр прекрасно понимал и особую роль, которую должна сыграть печатная книга в строительстве новой России. Однако, в отличие от Лейбница, он считал, что главным способом просвещения его подданных должно стать не собрание библиотеки на иностранных языках, а печатание сочинений европейских авторов в русских переводах. И книгоиздательская политика Петра, в результате которой на русском языке впервые появились тысячи томов «ученых» книг, является лучшим тому свидетельством12. Очевидно, что важнейшим инструментом переноса научных знаний в этом случае был письменный перевод. Так массово издававшиеся труды европейских ученых положили начало процессу складывания русского языка науки.

Книги рукописные и печатные

Перенос европейских научных знаний в Россию начался, конечно, не с Петра, и происходил он не только через печатные, но и через рукописные переводы. Русским читателям были доступны сотни названий этих переводов, имевших широкое хождение параллельно с печатными книгами вплоть до начала XIX века13. Этот параллелизм обычно объясняют двумя причинами. Прежде всего тем, что, несмотря на стремительный рост объема типографской продукции, ее репертуар не мог удовлетворить все многообразие запросов читателей. Соответственно, многочисленные лакуны в самых разных областях знаний восполняла рукописная книга (от историй о разорении Трои до азбуковников, арифметик и травников). Широкое хождение в России рукописных книг исследователи объясняют также тем, что они обходились покупателям сравнительно дешево14.

И все же с первых десятилетий XVIII века, несмотря на продолжение практики «списывания» книг, основные тенденции в распространении европейских научных знаний в российском обществе стали определять книги печатные. Именно они сыграли решающую роль в реформировании русской культуры, происходившем на протяжении всего XVIII века15. Помимо массовых тиражей печатных книг, этому способствовало еще одно их важное преимущество перед книгами рукописными – унифицированное содержание16. Типографский станок, в отличие от копииста, не мог «улучшить» исходный текст, внести в него сокращения, исправления, добавления, поменять расположение материала и т. д.

Два этапа публикации ученых трудов

Петровский издательско-просветительский проект отчетливо распадается на два этапа: иностранный и российский. На первом – русские книги светского содержания издавались за рубежом (почти все в Амстердаме), на втором – в России, созданным специально для них новым «гражданским» шрифтом. Дальше речь пойдет в основном о первом этапе, гораздо менее изученном. О втором вкратце будет сказано в эпилоге, где он рассматривается в связи с двумя темами: «Петр-переводчик» и «трудности складывания русского научного языка».

Издательский проект Петра

Вряд ли, отправляясь весной 1697 года в Европу, молодой Петр не осознавал важности «революции Гутенберга» для практических нужд управления государством. В первую очередь эти практические нужды были связаны с изданием географических карт и описаний земель – как его собственных владений, так и соседних с Россией стран. При Алексее Михайловиче потребности такого рода частично удовлетворяли рукописные переводы иностранных изданий, выполненные в Посольском приказе. Однако теперь, в связи с усложнением и расширением функций государственного аппарата, эти рукописные копии уже не отвечали новым задачам администрирования обширных российских владений. Не исключено, что дополнительным импульсом к печатанию такого рода изданий стали две публикации Николааса Витсена, вышедшие в Амстердаме на голландском языке: карта восточной и южной части Евразии и описание Сибири. Поскольку обе включали посвящения Петру и были ему поднесены, он, несомненно, был с ними знаком18.

Однако замысел Петра явно не ограничивался чисто утилитарными задачами государственного управления. Он не мог не осознавать значение изобретения Гутенберга для реализации главной цели своего правления, которую современные историки обозначают понятием «модернизация России». Тем более что с ранних лет общаясь с иностранцами – особенно близко с его учителями Францем Лефортом и Францем Тиммерманом, – он постоянно ощущал скудость познаний россиян в области европейских «наук и художеств». Скорее всего, через этих двух людей состоялось и первое знакомство Петра с печатными трудами европейских ученых на иностранных языках, имевшимися в библиотеке русских царей. Среди них было немало книг и карт, изданных в Амстердаме19. Хотя весной 1697 года в планы царя вряд ли входило создание русской типографии в Голландии – Великое посольство изначально задумывалось для решения других задач, в первую очередь политических20. Тем не менее именно в Голландии он задумал свой первый проект издания «ученых» книг на русском языке21.

Жалованная грамота

17 мая 1698 года, уже на обратном пути в Россию, Петр и его свита подошли на трех яхтах к городу Неймеген, где сделали остановку, поджидая отставшее судно с имуществом – как сказано в документах, с «рухлядью»22. Во время этой остановки (а может быть, и немного раньше, на пути в Неймеген) царь занялся текущей рутиной – рассмотрением разных дел, не имевших первостепенной государственной важности. Процедура эта была вполне обыденная, имевшая собственное название – «читать дела». Петр заслушивал поступившие на его имя челобитные (если они были на иностранных языках, то в переводе) и по каждой сообщал свое решение, которое тут же записывалось, приобретая силу государева указа.

Одним из дел, прочитанных Петру в этот день, была челобитная голландского купца Яна Тессинга, поданная им тремя днями раньше в Амстердаме через русских послов23. С формальной точки зрения обращение купца было вполне заурядным: он испрашивал у русского царя привилегию на изготовление, ввоз и продажу в России своего товара. Незаурядным был лишь сам товар: разного рода печатная продукция на русском (или, как его еще называли тогда в документах, «славянском», «славенском», «славянороссийском», «славеноросском», «московском») и немецком языках. В зачитанном Петру переводе челобитной этот товар определялся как «всякие земные и морские картины или чертежи, листы и всякое книги о земных и морских ратных людех, о математике, архитектуре, городовом строении и иные художественные книги»24.

Из содержания челобитной следовало, что ко времени ее написания Тессинг уже получил устное согласие Петра на свою просьбу и, не дожидаясь письменного подтверждения, приступил к делу («намерение воспринял и ныне трудится во изготовлении и делании всяких печатных листов и книг»)25. Решение Петра по этой челобитной, по-видимому, было скорым. Во всяком случае, в статейном списке Посольского приказа о нем сказано кратко: «великий государь, царь, слушав того его челобитья, пожаловал галанца Ивана Тесенга»26. Во исполнение этого решения Тессингу (по-видимому, сопровождавшему Петра и его свиту по воде или по суше) в тот же день была выдана «отписка», включавшая подробные условия предоставления привилегии27. В полученном купцом документе определялся пятнадцатилетний срок действия привилегии и прописывался порядок продаж печатной продукции Тессинга в России. Помимо этого, «отписка» включала наказ архангельскому воеводе князю Михаилу Лыкову-Оболенскому записать государево волеизъявление в книгу «для сведения будущих воевод и приказных людей», а также оповестить о нем находящихся в Архангельске иностранцев28.

Не вызывает сомнений, что Тессинг получением «отписки» был доволен. Тем более что по содержанию она почти целиком (а во многих случаях даже дословно) повторяла условия, испрашиваемые им в челобитной. Он тут же распорядился перевести ее на голландский язык и, чтобы придать свою сделку с русским царем широкой огласке, издал какое-то количество экземпляров документа типографским способом29.

Однако купцу этого было мало. В дополнение к «отписке» он рассчитывал получить от Петра и официальную государственную грамоту, оформленную по всем правилам документов подобного рода. Очевидно, что она была нужна ему как новое доказательство его особых отношений с русским царем. И уже через два месяца, 8 (18) июля 1698 года, Тессинг шлет Петру новую челобитную с напоминанием, что продолжает терпеливо ожидать государева документа «о печатаньи и продавании книг»30. В добавление к этой просьбе он сообщает Петру, что уже со рвением приступил к исполнению условий контракта: «Аз не щажу ни трудов, ни убытков для продолжения сего дела охотою и ревностию…»31 И здесь же сокрушается, что из‑за нехватки переводчиков издание русских книг идет не так скоро, как ему бы хотелось: «Токмо мне скудость, милостивейший государь, в перевотчиках; инако же бы великие дела почал»32.

Купцу пришлось долго ждать Парадную грамоту русского царя. Она была изготовлена в Москве только полтора года спустя и получена Тессингом за несколько месяцев до его смерти. Но это была уже не деловая «отписка», а красочно оформленный документ, заверенный подписью секретаря Посольского приказа и государственной печатью.

После смерти купца грамота перешла его наследникам, которые долго и бережно ее хранили. Голландский писатель и историк Яков Шельтема рассказывает, что через сто с лишним лет после описываемых событий, он видел ее у одного из потомков Тессинга:

Этот указ, или распоряжение, еще бережно хранится у гос. Хендрика Тейсинга, в Гааге. Он оформлен с императорским великолепием; он написан на весьма большом листе тонкого пергамена, с красивыми буквами, и украшен с отменно и четко нарисованной каймой, с яркими цветами и с большим количеством золота и серебра; наверху размещен большой государственный герб, а по краю еще размещены двадцать пять гербов царств и княжеств Российской земли. Пергамен закутан в кусок красного персидского шелка или дамаста, к которому прикреплен отрезок золотой парчи, на нем же висит большая государственная печать на золотых шнурках в красивом чеканном ковчеге из позолоченного серебра.

И в конце этого описания добавляет от себя:

Среди всех Российских Государственных документов, которые мы видели, нет такого, который может ровняться с этим во внешнем великолепии и искусной каллиграфической и художественной работе33.

Государева воля

В парадной государевой грамоте 1700 года условия печатания книг в Амстердаме и последующего их распространения в России приобрели окончательные формулировки. В целом они были те же, что и в «отписке», однако теперь содержали несколько существенных уточнений, касающихся репертуара продукции Тессинга и порядка ее продаж. В грамоте также специально подчеркивалось, что привилегия дана купцу за услуги, оказанные Петру и его подданным в Голландии («за учиненные… великому посольству Нашему верныя службы»)34.

Репертуар печатной продукции типографии определялся как «земныя и морския картины, и чертежи, и листы, и персоны, и математическия, и архитектурския, и градостроительныя, и всякия ратныя и художественныя книги на Славянском и на Латинском языке вместе, тако и Славянским и Голландским языком по особу». Новым по сравнению с «отпиской» было и добавление, указывавшее на цель, которой должны служить издания Тессинга: «от чего б Нашего Царскаго Величества подданные много службы и прибытка могли получити и обучатися во всяких художествах и ведениях»35.

Здесь также подробно прописывались коммерческие и организационные условия реализации контракта с Тессингом36. Кроме подтверждения пятнадцатилетнего срока его действия, в грамоте определялся и точный размер государственной пошлины, которую должен был уплачивать купец при ввозе своего товара в Россию («по осьми денег с рубля»). Эту пошлину ему предписывалось внести один раз в Архангельске, после чего он и его приказчики могли торговать книгами по всей России («где похотят, повольною торговлею») без каких-либо дополнительных сборов37. Документ содержал также требование, чтобы все экземпляры книг скреплялись подписью Тессинга и клеймом его типографии – очевидно, для выявления контрафактной продукции, которая могла появиться в будущем.

Грамота устанавливала также три ограничения на репертуар изданий новой типографии. Первое касалось церковных книг кириллической печати («кроме церковных Славянских Греческаго языка книг»). Оно объяснялось тем, что издание этих книг является прерогативой Московского печатного двора, призванного следить за их «исправлением» в соответствии с церковной реформой Никона («книги церковныя Славянския Греческия со исправлением всего православнаго Устава Восточныя Церкви, печатаются в Нашем царствующем граде Москве»)38. Второе ограничение относилось к изданиям о Сибири и восточных российских владениях – привилегия на них раньше уже была дана Петром «московскому торговому иноземцу» Избранту Идесу39. Последнее, третье, относилось к политическому содержанию продукции Тессинга. Оно недвусмысленно требовало, чтобы изданные в его типографии книги прославляли русского царя и Российское государство, не содержали никакой на них хулы и были обращены во благо его подданных:

…Чтоб те чертежи и книги напечатаны были к славе Нашему, Великого Государя, Нашего Царскаго Величества превысокому имени и всему Российскому Нашему Царствию, меж Европейскими Монархи к цветущей наивящей похвале и ко общей народной пользе и прибытку, и ко обучению всяких художеств и ведению, а пониженья б Нашего Царскаго Величества превысокой чести и Государства Наших в славе в тех чертежах и книгах не было40.

Добавлю, что это последнее требование – одно из первых документальных подтверждений усилий Петра по созданию благоприятного образа русского государства и его правителя в печатном слове. И одновременно – убедительное свидетельство его отчетливого понимания сугубой важности изобретения Гутенберга для распространения общественно-значимых сведений.

Почему Тессинг

Ян Тессинг принадлежал к одной из известных в Амстердаме купеческих семей и являлся старшим из трех братьев41. Дело они унаследовали от их отца Хендрика Тессинга, имевшего давние связи с Московией, в частности в качестве участника крупного контракта по доставке мачтового леса из Архангельска в Амстердам. Кроме закупок леса, Хендрик занимался еще сбытом готовых мачт в Европе и другими коммерческими операциями, не связанными с лесоторговлей. Свои дела с Россией он обычно вел из Амстердама, однако с 1657 года несколько раз посещал и Архангельск. Судя по всему, его торговля шла вполне успешно – во всяком случае ко времени кончины купца в 1680 году его сыновья Ян, Эгберт и Фредерик, которым тогда было соответственно 21, 19 и 16 лет, получили солидное наследство.

Ян и Эгберт, продолжая дело отца, занимались закупкой в России мачтового леса, продавали там сукно и изготавливали пиломатериалы. В конце столетия дела Тессингов стали требовать длительного пребывания братьев в Архангельске и Вологде, где младший Фредерик торговал сукном. Ян, находясь в России, немного освоил «московский» язык и в Архангельске, судя по всему, однажды был представлен Петру42. Впоследствии это знакомство, по-видимому, сыграло свою роль в его отношениях с царем: когда в августе 1697 года Петр и его свита прибыли в Амстердам, Ян быстро сошелся с русскими и стал оказывать им разного рода услуги. В частности, вместе с другими голландскими купцами выступил посредником при размещении военных заказов Петра в Европе: на литье пушек, закупку мушкетов и кремниевых ружей43.

Давние связи дома Тессингов с Россией явно способствовали расположению Петра к Яну. О степени близости их отношений можно судить по тому, что Петр бывал в его доме (по его собственному свидетельству – «на загородном дворе купца Яна Тессинга в компании»), где вел беседы с хозяином и другими гостями о кораблестроении44. Не вызывает сомнений, что разговоры царя в доме купца вопросами кораблестроения не ограничивались. По-видимому, после одной из таких бесед в ноябре 1697 года, получив предварительно одобрение Петра, Ян подал послам «мемориал о понижении вывозных пошлин на мачтовые деревья в Архангельске»45. В нем он приводил аргументы в пользу снижения государственных сборов ради успешной конкуренции русского порта с Нарвой и Ригой. Вероятно, в это время у Петра и созрела мысль предложить предприимчивому купцу печатать в Амстердаме русские книги.

Рискованное предприятие

На первый взгляд кажется, что согласие Тессинга на это предложение русского царя (судя по дальнейшему развитию событий, даже охотное) выглядит довольно неожиданно – известно, что по роду своих занятий он никак не был связан с книгоизданием и не обладал знаниями, необходимыми для организации славянской типографии. Однако еще большая его трудность в этом новом деле заключалась в составлении учебных книг на русском языке, который он знал явно недостаточно. Как уже говорилось, Тессинг говорил по-русски, а в письме Петру от 8 (18) июля 1698 года утверждал даже, что занимается переводом с латыни биографии Александра Македонского (хотя, скорее всего, перевод по его заказу делал другой человек, о котором будет подробно сказано дальше)46. Тессинг должен был также знать латынь (по крайней мере, на гимназическом уровне) и немецкий язык (на нем написаны несколько из его писем). Вполне также вероятно, что, как и немало голландцев того времени, он в какой-то мере владел еще французским. Мы знаем также, что он собирал предметы искусства и антиквариат, писал стихи, то есть был человеком, как мы бы сегодня сказали, вполне культурным и образованным47. Однако никаких специальных знаний и никакого опыта составления русских книг научного содержания и организации русской типографии он явно не имел. Это значило, что для реализации договоренности с русским царем ему нужен был партнер (или помощник) для решения нескольких сложных задач.

Им должен был стать человек, который не только хорошо знал церковнославянский и разговорный русский, но и владел основными языками европейской науки – современными и древними. К тому же этот человек должен был иметь достаточно знаний и умений, чтобы сделать понятным содержание трудов ученых европейцев российским читателям. В общем, не вызывает сомнений, что, соглашаясь на предложение царя, купец брал на себя очень непростые обязательства.

Впрочем, риск, которому он себя подвергал, заключался не только в перечисленных трудностях, но и в коммерческой стороне нового предприятия. Вряд ли для Тессинга, как и для других голландских купцов, торговавших с Московией, было секретом, что особого коммерческого успеха от продаж там «ученых» книг ожидать не стоит48. Безразличие московитов к учению в Европе того времени вообще считалось чем-то само собой разумеющимся. О полном отсутствии у них тяги к наукам на протяжении по меньшей мере двух столетий писали иностранцы, посещавшие владения русских государей. Самым известным автором среди них был Сигизмунд Герберштейн, «Записки о Московии» которого в XVI веке выдержали десятки изданий на немецком, латинском, итальянском, английском языках. Это сочинение Герберштейна часто издавалось под одной обложкой с рассказами о Московии Паоло Джовио и Антонио Поссевино, свидетельствовавшими о том же самом. Голландцам, интересовавшимся русскими делами, должна была быть известна и книга Жака Маржерета «Состояние Российской державы и Великого княжества Московского», второе французское издание которой вышло в 1669 году49. В ней Маржерет объявлял о бедственном положении наук в российском государстве не менее прямолинейно, чем другие европейские путешественники – как до, так и после него50. Тессинг, конечно, совсем не обязательно был знаком с книгой Маржерета – как и с сочинениями Герберштейна, Джовио и Поссевино. Однако он не мог не слышать подобные суждения об общем положении дел с науками в России от кого-нибудь из своих современников.

Двое из этих современников жили в то время в Амстердаме и имели самое непосредственное отношение к издательскому делу51. Первый – это Ян Блау II, сын и преемник известного картографа и типографа Яна Виллема Блау I. Когда до Блау-младшего дошло известие о намерении Яна начать печатание русских книг по указу Петра, он высказался о его перспективах совершенно недвусмысленно: дело это заведомо обречено на провал из‑за полного отсутствия у московитов интереса к учению. Причем их безразличие к наукам он считал совершенно очевидным и потому не нуждающимся ни в каких объяснениях. «…Москвитяне, как и вам это известно, – писал он в 1700 году, – нисколько тем не интересуются; они все делают по принуждению и в угоду царю, а умри он – прощай наука»52. Корреспондентом Блау-сына в данном случае был шведский ученый-славист и дипломат Юхан Спарвенфельд, живо интересовавшийся русскими делами, в особенности русским книгоизданием. Интерес же его к предприятию купца был вполне прагматичным: ученый швед искал славянскую типографию для публикации латинско-русского словаря (Lexicon Slavonicum), работе над которым посвятил долгие годы и который считал главным трудом своей жизни53.

Помимо отсутствия у московитов тяги к наукам, успех нового предприятия вызывал сомнения современников Тессинга еще и вследствие отсутствия у того знаний, необходимых для организации работы русской типографии. О его неготовности к этому делу свидетельствовал другой голландский информатор Спарвенфельда, амстердамский издатель Себастиаан Петцольд, как и Блау II, скорее всего, узнавший о петровском указе из его перевода, напечатанного купцом. В отправленном в этом же году письме в Стокгольм Петцольд высказывался о перспективах предприятия купца довольно скептически: «У Тессинга привилегия на 15 лет, но он очень еще мало сделал, да и нет у него к тому способностей»54. К такому заключению Петцольд еще прибавлял, что купцу будет трудно найти в Амстердаме знающего компаньона, необходимого для создания типографии и ее успешной работы: «…разве захочет человек более ученый вмешаться в это дело и сделаться товарищем по предприятию, что очень бы хотелось Тессингу; но трудно ему будет сыскать такого человека»55.

Вряд ли Тессинг знал о содержании этих писем Спарвенфельду, однако трудно предположить, что, принимая предложение Петра, он не отдавал себе отчета о высказанных в них сомнениях. Но тогда, спрашивается, почему он дал царю свое согласие? Ответ у меня получается один: он рассчитывал заключить с ним в будущем другие, более выгодные контракты. Охотное согласие купца исполнить волю Петра, скорее всего, подкреплялось еще и тем, что необходимый для нового предприятия «человек более ученый» на примете у него уже имелся. Это был выходец из белорусских земель Великого княжества Литовского Илья Федорович Копиевский (или Копиевич), протестантский пастор, обучавший в 1697–1698 годах в Амстердаме русских дворян и волонтеров разным наукам56.

Почему Амстердам

Если Тессинг явно был не самой подходящей кандидатурой для реализации этого издательского проекта Петра, то родной город купца Амстердам – едва ли не лучшим выбором из всех возможных. В конце XVII века, оттеснив на второй план Венецию, он стал важнейшим книгоиздательским центром Европы, производившим огромное количество самой разнообразной печатной продукции: от различных объявлений, каталогов товаров, газет и листовок до многотомных, богато иллюстрированных трудов по картографии, морскому делу, астрономии, анатомии и всем другим наукам, известным в то время в Европе.

Новое место Амстердама в европейском книгопечатании было обусловлено не только его возросшей ролью в мировых финансах и торговле, но также в науке и культуре. Тому, что город стал в это время культурной столицей Европы, сравнимой по своему значению с Лондоном и Парижем, в значительной мере способствовала и открытость политики правительства Голландии в отношении иммигрантов, которые, спасаясь от религиозных и/или политических преследований, стекались сюда со всей Европы. Большинство их были протестантами, причем нередко – людьми известными: писателями, учеными, богословами, уже завоевавшими признание у себя на родине. Эти новые граждане Республики Соединенных провинций сыграли важную роль в превращении ее в новый центр европейской науки. Во многом благодаря им старейший в стране Лейденский университет во второй половине XVII века завоевал славу центра кальвинистского образования, а университет Амстердама с его богатой библиотекой получил известность как один из центров распространения в Европе философских и исторических знаний.

Массовая иммиграция в Голландию сформировала и новый демографический состав ее населения: полиэтничный, поликонфессиональный, мультикультурный и мультиязычный. В особенности Амстердама, где, по подсчетам Фернана Броделя, в конце XVII столетия проживало около 200 000 человек, до половины из которых составляли иммигранты первого поколения57. Необычайная пестрота населения страны не могла не оказать влияние на разнообразие репертуара производившейся в ней печатной продукции, выходившей здесь, помимо голландского, на десятках других языков. В первую очередь, конечно, на наиболее распространенных в Европе того времени французском, немецком, итальянском, английском и латинском, но также и на гораздо менее востребованных вроде идиша, армянского или грузинского58. Известно также, что в Амстердаме второй половины XVII века имелись и словолитчики, изготавливавшие кириллические шрифты59.

Так что вряд ли выбор места для русской типографии Петром был спонтанным или случайным. Скорее, случайностью можно считать, что за это дело взялся купец, далекий от наук. Однако у него было достаточно средств на приобретение оборудования и бумаги, наем работников и, главное, на привлечение к составлению и изданию русских книг Ильи Копиевского, без которого Тессингу не удалось бы реализовать обещанное Петру.

Почему не Москва

Гипотетически, царь, конечно, мог приказать печатать «ученые» книги не в Амстердаме, а в Москве на Печатном дворе, где для этого имелось достаточно типографских возможностей. Однако на практике сделать это было очень непросто в силу иных обстоятельств. Прежде всего из‑за того, что в Московской типографии традиционно издавались книги духовного содержания, причем с обязательного благословения патриарха. При таком положении дел печатание в ней карт и разных учебных книг по арифметике, истории, астрономии, мореплаванию и т. д. вряд ли было уместным. Тем более что это были переводы или переложения сочинений иноверцев. Их появление явно могло озадачить русских читателей, привыкших извлекать из изданий Московского печатного двора исключительно сакральные смыслы60.

Но все же главным препятствием здесь, по-видимому, была бы позиция иерархов Русской православной церкви, открыто демонстрировавших нетерпимость ко всему иноверческому. Хорошо известно, что в 1689 году непримиримый противник западного влияния на Русскую церковь патриарх Иоаким по голословному обвинению иезуитов в мятеже настоял на высылке их из страны. Он также наставлял российских государей всячески остерегаться любого сближения с иноверцами и не только запрещать им строить молитвенные дома, но и снести уже имевшиеся61. Вступивший на патриарший престол в 1690 году преемник Иоакима Адриан оказался еще большим традиционалистом и ригористом. Он открыто выступал против намерений Петра европеизировать русскую культуру, в частности против обучения российских подданных, следуя европейским образцам.

Замысел Петра начать печатание светских учебных книг в Голландии имел, по-видимому, и еще одну причину – в Москве конца XVII века вряд ли имелась возможность подготовить к печати русские издания «ученой» тематики. Причем проблема заключалась не в нехватке знающих языки образованных людей – найти их можно было, например, среди переводчиков Посольского приказа62. В России отсутствовало необходимое для этого условие – собрание иностранных книг, на основе которых следовало составлять учебные пособия на русском языке63.

Репертуар учебной литературы допетровского времени

Революционный характер амстердамского издательского проекта Петра особенно отчетливо виден при знакомстве с репертуаром печатной продукции, доступной русским читателям того времени.

До начала XVIII века подавляющее большинство изданий учебного характера в России составляли книги религиозного содержания. Это были почти исключительно вышедшие в Москве пособия по церковнославянскому языку, в первую очередь предназначенные для обучения чтению богослужебных книг (и в меньшей степени – письму). Эти азбуки, буквари, грамматики включали молитвы, краткие пересказы житий святых, извлечения из книг Библии, символы веры, перечни грехов и добродетелей, отрывки из сочинений иерархов восточной церкви. Такого рода учебная литература не была рассчитана на то, чтобы обучающиеся по ней языку читали книги светского и тем более научного содержания. О религиозном характере и соответствующем предназначении этих учебников недвусмысленно свидетельствуют их названия: «[Азбука] Началное учение человеком, хотящим разумети божественного писания» (1634, 1637); Мелетий (Смотрицкий) «Грамматики славенския правилное Синтагма» (1648) (1‑е изд. – Евье, 1619); «Букварь языка славенска, сиречь начало учения детем, хотящым учитися чтению писаний» (1657, 1664); «Букварь языка славенска, писаний чтения учитися хотящым» (1667, 1669); Симеон Полоцкий «Букварь языка славенска, сиречь начало учения детем, хотящым учитися чтению писаний» (1679); «[Букварь языка славенска (Азбука с орацией)]» (1679); Карион Истомин «Букварь славенороссийских писмен уставных и скорописных, греческих же латинских и полских, со образованми вещей, и со нравоучителными стихами» (1694); [Карион Истомин] «Букварь языка славенска хотящым детем учитися чтения писаний начало всех писмен достолепное начертание: К сему и иныя главизны потребныя во обучении должности христианския с душеспасителною ползою» (1696)64. Из всех изданий Московского печатного двора к книгам собственно светского содержания относились только две: учебник военного дела и свод законов Русского царства65. Помимо московских, российским читателям XVII века были также в какой-то мере доступны книги, выходившие в типографиях Юго-Западной Руси. Однако поскольку подавляющее их большинство также составляла богослужебная литература, они не меняли общей картины. Единственным исключением здесь был «Синопсис» Иннокентия Гизеля, впервые напечатанный в типографии Киево-Печерской лавры в 1674 году и до начала XVIII века переиздававшийся там же как минимум дважды66.

Книги Копиевского

Список Очевидно, что издание в конце XVII – начале XVIII века по указу Петра серии светских учебных книг открыло новую страницу не только в истории русского книгопечатания, но и в истории русской культуры в целом. Эти одиннадцать книг, составленные и/или переведенные Ильей Копиевским, представлены дальше списком, включающим их краткие библиографические описания. Десять из них были изданы им в Амстердаме (в том числе семь в типографии Тессинга) и одна – в польском Штольценберге. Все они, кроме панегирика на взятие Азова (№ 9), самым непосредственным образом преследовали образовательные цели. Не исключением в данном случае является и перевод басен Эзопа (№ 6) – на учебное предназначение книги указывают и двуязычность издания, и нравоучительный характер сочинения древнегреческого автора.

1. Учебник всеобщей истории: Копиевский И. Ф. Введение краткое во всякую историю по чину историчному от создания мира ясно и совершенно списанное. Амстердам: Тип. Ивана Андреева Тесинга, 10 апреля 1699. 70 с.

2. Учебник арифметики: Копиевский И. Ф. Краткое и полезное руковедение во аритметику. Амстердам: Тип. Ивана Андреева Тессинга, 15 апреля 1699. 48 с.

3. Учебник астрономии: Копиевский И. Ф. Уготование и толкование ясное и зело изрядное, краснообразнаго поверстания кругов небесных. Амстердам: Тип. Ивана Андреева Тессинга, 1699. 41 с.

4–5. 2 трехъязычных тематических словаря 67 : Копиевский И. Ф. Номенклатор, на русском, латинском и немецком языке. Амстердам: Типография Яна Тесинга, 1700. 127 с.; Копиевский И. Ф. Номенклатор на русском, латинском и голландском языках. Амстердам: Типография Яна Тессинга, 1700. 127 с.

6. Басни Эзопа на латинском и русском языках в переводе Копиевского и с его толкованиями. В приложении – перевод древнегреческой пародийной поэмой «Батрахомиомахия»: Притчи Эзоповы. Амстердам: Тип. Ивана Андреева Тесинга, 1700. 148 с.

7. Сокращенный перевод трактата о военном искусстве византийского императора Льва VI Мудрого с приложением отрывков из Institutorum Rei Militaris Libri VIII Шимона Старовольского и сочинений других авторов: Лев VI Мудрый или Философ. Краткое собрание показующее дел воинских обучение. Амстердам: Тип. Ивана Андреева Тессинга, 1 января 1700. 166 с.

8. Учебник латинского языка: Копиевский И. Ф. Latina grammatica in usum scholarum celeberrimae gentis sclavonico-rosseanae adornata. Амстердам: Тип. Копиевского, 1700. 500 с.

9. Панегирик на взятие Азова: Копиевский И. Ф. Слава торжеств и знамен побед/Gloria triumphorum & trophaeorum. Амстердам, 12 октября 1700. 32 с.

10. Перевод голландского руководства по навигации: Деграф А. Книга учащая Морского Плавания. Амстердам: Печ. Авраам Бреман, 24 ноября 1701. 147 с.

11. Учебник русского языка для иностранцев: Копиевский И. Ф. Руковедение в грамматыку, во слаяноросийскую или Московскую/Manductio in grammaticam, in Sclavonico Rosseanam seu Moscoviticam. Штольценберг: Печ. Ф. Гольциус, 1706. 80 с.

Тиражи и права собственности Дошедшие до нас сведения о тиражах этих книг отрывочны и противоречивы. Первое по времени документальное свидетельство о них относится к учебнику арифметики и принадлежит самому Копиевскому. Оно содержится в его жалобе Петру на обман, совершенный двумя русскими приказчиками, находившимися тогда в Амстердаме. Жалобу Копиевский завершает подсчетом нанесенного ему ущерба и нижайшей просьбой к царю его возместить. В публикации П. П. Пекарского документ не датирован, но из его содержания ясно, что он был составлен в 1699 году.

Как и другие книги, напечатанные по петровскому указу в типографии Тессинга, «Аритметика» должна была отправляться сначала в Архангельск, а затем распространяться по всей России. Однако по утверждению Копиевского, она была издана не на средства купца, а на его собственные по заказу двух приказчиков, братьев Василия Филатьевича и Алексея Филатьевича Остафьевых: «[Василий и Алексей] просили меня, чтоб я написал какую книгу полезную и дал напечатать сколико тысящей, а они обещались поплатить. И я, написав зело полезную книгу цыфирную с притчами, дал напечатать книг 3350. А они меня в том прельстили и книг не хотели взять, а мне убыток великий соделали»68.

Дальше Копиевский рассказывает, что дело попытался исправить старший приказчик Михайло Иванов, пожелавший получить тираж книги и оплатить Копиевскому его расходы. Однако этому помешал другой приказчик, Ивашка Федоров, заявивший, что в Архангельск он ехать не собирается и потому книги доставить туда не сможет (хотя на самом деле вскоре туда отправился). Однако, по словам Копиевского, тираж «Аритметики» в Россию все же был отправлен благодаря двум голландским купцам: «И тако по совету Ивана Андреева Тессинга и Ивана Иевлева Молодого послал я книги те к Москве к Логвину Логвинову»69. Заканчивается челобитная нижайшей просьбой Копиевского к царю возместить понесенные им убытки на издание «Аритметики» с указанием стоимости одного экземпляра и общей суммы: «Милосердный, пресветлейший и великий государь! Умилосердися надо мною, пожалуй меня, холопа своего: повели им книги мои поплатить и убытки мои на них доправити: по два алтыну точию книга всякая, то соделает тысящо гульденов с лишком 95 гульденов за дом. Змилуйся и проч.»70

Из семи человек, названных здесь Копиевским, я могу точно установить только двух: Яна Тессинга («Иван Андреев Тессинг») и Яна де Ионга («Иван Иевлев Молодой»). Последний – амстердамский купец, партнер Тессинга и в будущем компаньон Копиевского (о нем будет сказано подробно в четвертой главе). Кто такой «Логвин Логвинов» установить трудно, однако не исключено, что это был один из русских купцов, известных в то время ведением торговли с голландцами71. Как бы то ни было, но из сказанного здесь Копиевским следует, что 3350 экземпляров «Аритметики» были изданы им в типографии Тессинга за его собственный счет, что каждая книга стоила ему два алтына, а весть тираж – 95 гульденов. Долгое время это были единственные документальные сведения о тиражах амстердамских изданий и расходах на их печатание, известные исследователям.

Новые данные о тираже «Аритметики» и еще двух книг, напечатанных Копиевским в Амстердаме, мне удалось обнаружить в одном из писем Яна де Ионга Федору Головину от февраля 1705 года72. Прежде чем перейти к рассмотрению его содержания, следует иметь в виду, что ко времени его написания де Ионг уже давно разорвал всякие отношения с Копиевским и находился с ним в состоянии открытой вражды. Нужно также помнить о словах Копиевского в челобитной Петру о том, что в 1699 году он был с де Ионгом знаком и что тот вместе с Тессингом содействовал отправке «Аритметики» в Россию. О прежнем сотрудничестве Копиевского с де Ионгом свидетельствовала 19 октября 1715 года и вдова Копиевского Марья в Посольском приказе. Рассказывая о книгах покойного, она назвала имена людей, через которых его книги попадали к русским читателям. По ее словам, эти люди ее мужа обманули, поскольку не вернули ему стоимость изданий, которые он напечатал за собственные средства, среди же этих обманщиков она называет и Яна де Ионга («Юнка Эвода»): «А в Амстердаме книги на словенском и галанском языках печатал и заводил он, Илья, своим коштом. И те книги высылал в город на кораблях таварищ ево Юнк Эвод»73.

Итак, обратимся теперь к содержанию обнаруженного документа. Какие книги называет де Ионг, зачем пишет о них Головину, что говорит об их тиражах и насколько достоверными можно считать сообщаемые им сведения? Начнем разбираться с этим со второго вопроса.

Очевидно, что письмо Ионга – это просьба к высокопоставленному сановнику помочь в ускорении продаж книг в России. Причем он утверждает, что эти книги принадлежат ему. Суть своей просьбы он разъясняет следующим образом: «Такожде при сем приложил роспись всех моих книг, которые многочисленно у моих друзей на Москве и у Города [Архангельска] к моему великому убытку обретаютца. Зело б аз счастлив был, аще бы оные от великие бы лица представлены были, дабы хотя отчасти за кои великие убытки возврат получить, которое (sic!) Боже всемилостиво подай»74.

Приложение к письму со списком книг имеет выразительное заглавие: «Роспись всем книгам, которые здесь с великими убытками трудами работою на русском языке печатаны и на Москве не проданы»75. Помимо «Аритметики», в списке названы две другие книги, вышедшие в типографии, созданной Копиевским после его ухода от Тессинга: латинская грамматика и панегирик на взятие Азова76.

Приведу здесь эту «роспись», включающую тиражи трех изданий Копиевского целиком:

В 1699‑м го послал книжицу имянуемую де аритметику, суще оная зело потребна по искуству цыфири, напечатано их 2700 книг.

В 1700‑м и 1701‑м году напечатана и послана книжица имянуемая Глория триумфорум и трофеорум или Слава торжеств и знамя побед Пресветлейшаго Августейшаго державнейшаго и непобедимейшаго Великого Государя царя и великого князя Петра Алексеевича всеа великия и малые и белыя Росии самодержца, всех их напечатано 5000 книг.

Еще в 1701‑м году напечатано 350 изрядных книг именуемыя Латинская грамматика77.

После этого списка де Ионг повторяет свою просьбу о содействии в распространении названных им книг в России:

Все помянутыя 8000 книг зело мне много денег стали, как сие лехко разсудити удобно. А ничему иному, что не для пользы Его царского величества подданныя сочинены. И почитай я весма от того разорился.

И тако доходит всепокорнейшее прошение дабы помянутыя книги по лутчей мере представить, чтоб мне за те великие убытки награждение возможно получить. Во уповании пребываю ежели от Вашего высокографского превосходителства то произойдет78.

Рассмотрим теперь подробнее эти сведения о тиражах книг и правах собственности на них. Здесь, конечно, первым возникает вопрос, почему де Ионг называет «Аритметику» своей. Из содержания процитированной выше челобитной Копиевского Петру следует, что отправка книги в Россию произошла еще во время его сотрудничества с Тессингом и что де Ионг принимал в ней участие (можно предположить, что и в делах типографии Тессинга тоже). Не выкупил ли он у Копиевского 2700 экземпляров его книги? Скорее всего, уже после того, как тот отправил Петру свою челобитную.

Как бы то ни было, но письмо де Ионга позволяет с большой долей вероятности утверждать, что в Россию 2700 экземпляров «Аритметики» были доставлены. Такое заключение можно сделать исходя из содержания петровской привилегии Тессингу, по которой с ввезенных в Россию книг в Архангельске требовалось уплачивать пошлину «по осьми денег с рубля»79. Поскольку название и количество каждой из ввезенных книг фиксировалось в соответствующих таможенных документах, де Ионг вряд ли осмелился бы его исказить.

Сделанное предположение о выкупе де Ионгом тиража «Аритметики» (или его части) подтверждает приобретение купцом у Копиевского второй книги из приведенной «росписи» – «Латинской грамматики». Об этой его сделке свидетельствует челобитная де Ионга Петру от 4 августа 1700 года, написанная рукою Копиевского. В ней кроме прочего сказано: «такожде [прикладаю] и грамматыку латинскую с толкованием на славенско-российский язык, которую я купил зде у того человека, который сам ю издаде»80. То есть практика покупки де Ионгом изданий Копиевского в годы их сотрудничества существовала.

Что касается третьей книги из списка, панегирика на взятие Азова, то никаких сведений о ее выкупе де Ионгом у Копиевского мне разыскать не удалось. Вполне можно допустить, что в этом случае по условиям заключенного контракта свои права автора и издателя Копиевский сразу передавал купцу. Впрочем, не исключено, что дело с правами собственности на эту и две другие книги, названные раньше, было более запутанным. Во всяком случае, в 1710 году, уже живя в Москве, Копиевский жаловался Петру на то, что его книги продаются здесь без его ведома и согласия81.

Но вернемся к тиражам книг. 5000 экземпляров стихов Копиевского «Слава торжеств и знамен побед» выглядят тиражом исключительным даже в сравнении с тиражами богослужебной литературы и букварей, которые пользовались в России особым спросом. К тому же число сохранившихся экземпляров панегирика на взятие Азова, как будет показано дальше в этой главе, удивительно мало – всего 6. Впрочем, большая часть тиража «Славы торжеств» вполне могла быть не распродана или даже уничтожена в силу изменившихся исторических обстоятельств (как известно, после неудачного похода русской армии по условиям Прутского мирного договора 1711 года Азов снова отошел к Османской империи).

Что касается указанного де Ионгом в перечне «своих» книг тиража Латинской грамматики в 350 экземпляров, то это, скорее всего, лишь его часть, выкупленная купцом у Копиевского и привезенная им в Архангельск. Такое заключение можно сделать исходя из того, что в начале XVIII века книга была хорошо известна в России и дошла до нас в количестве по крайней мере 24 экземпляров. К тому же мы знаем, что 17 сентября 1700 года Копиевский получил привилегию Республики Соединенных провинций на продажу этой книги в Голландии и Вестфалии и на ее основании мог напечатать этот учебник практически любым тиражом82.

Итак, что нового мы узнаем из этого письма де Ионга Головину 1705 года? Три названные им книги Копиевского в Россию были доставлены в количестве 2700, 5000, 350 экземпляров соответственно. Причем не исключено, что до российских читателей их дошло больше, поскольку де Ионг указал только то их количество, на которое претендовал в качестве собственника.

Какие-то издания еще? Некоторые исследователи считают, что по петровскому указу, помимо перечисленных выше одиннадцати книг Копиевского, им могли быть изданы и другие, до нас не дошедшие83. Насколько такое мнение обоснованно? Известно, что Копиевский составил и напечатал три списка названий своих книг84. Первый, на русском и латинском языках, был приложен к его челобитной Петру от 18 декабря 1699 года; второй, также двуязычный, он включил в изданную им в следующем году Latina grammatica; третий, содержащий только латинские названия, он поместил в конце «Руковедения в грамматыку» 1706 года85. Каждый из этих списков он разделял на три части: 1) книги изданные, 2) находящиеся в работе и 3) планируемые к изданию. Поскольку некоторые названия книг, которые обозначены в них как изданные, в библиографиях и библиотечных каталогах отсутствуют, историками прошлых лет был сделан вывод о том, что они не сохранились. Однако сегодня, после того как была проделана скрупулезная работа по выявлению книг петровского времени, этот вывод выглядит малоубедительно. Скорее, есть основания полагать, что Копиевский, публикуя эти списки, выдавал желаемое за действительное, то есть назвал изданными те книги, которые он только готовил к печати.

Некоторыми исследователями высказывались также предположения о том, что Копиевский принимал участие в подготовке по крайней мере двух дошедших до нас книг, не вошедших ни в один из трех списков. Впрочем, никаких убедительных аргументов в пользу этого ими снова не приводится. Первая из этих книг – изданные в 1702 году наследниками Тессинга «Святцы или календарь», включавшие также фрагменты текста на немецком86. Вторая – это хорошо известный историкам книги сборник Даниэля де Ла Фея, напечатанный по указу Петра в 1705 году в Амстердаме и получивший русское название «Символы и эмблемата»87. Помимо названия, это издание включало пояснения на русском языке, частично напечатанные шрифтами, которыми раньше издавались книги Тессинга и Копиевского88. Может ли последнее быть основанием для признания участия обоих в работе над ней? На мой взгляд, такое предположение выглядит малоубедительным по крайней мере по трем причинам. Во-первых, к 1705 году Тессинга уже четыре года не было в живых, а Копиевский жил не в Амстердаме, а в Гданьске. Во-вторых, людей, знающих русский язык, в Голландии в то время уже было предостаточно, и издатель «Символов и эмблемат» вполне мог найти кого-то для составления русских разъяснений к эмблемам. Наконец, как уже отмечалось раньше, славянские шрифты, использовавшиеся в типографиях Тессинга и Копиевского, имелись в Амстердаме еще до приезда туда Петра.

Одно из упоминавшихся выше писем Яна де Ионга Головину 1705 года содержит не только любопытные сведения об истории появления этого амстердамского издания в России, но и позволяет строить новые догадки о ее происхождении. Однако прежде, чем перейти к содержанию этого документа, будет уместно сказать несколько слов об особенностях русской версии «Символов и эмблемат».

Текст в этой роскошно изданной и книге с 840 гравюрами минимален и состоит исключительно из пояснений к изображениям эмблем на восьми языках: русском, латинском, французском, итальянском, испанском, голландском, английском и немецком. Если не считать гравюру с изображением Петра на фронтисписе, оттиснутое под ним русское название книги, воспроизведение этого названия на латинском языке на титульном листе и русские пояснения к эмблемам, то она практически целиком воспроизводит два первых издания труда де Ла Фея89. На титульном листе инициатором публикации книги называется Петр I, здесь же приводится имя ее печатника, амстердамского издателя Хендрика Ветстейна (Hendrik Wetstein, 1649–1726).

Хотя эта русская версия сборника де Ла Фея уже давно известна российским историкам книги, геральдистам и искусствоведам, документов о его создании и появлении в России известно немного. Из этих документов следует, что напечатана она была тиражом не менее 800 экземпляров, 755 из которых не позднее середины 1706 года были доставлены в Посольский приказ, где и оставались забытыми целых тринадцать лет90.

Приведу теперь отрывок из письма де Ионга, который добавляет к истории этой книги новые детали:

Книга Фиоленатская, которая от покойного господина Кинциюса напечатать заказана, приведена уже оная в готовность, дабы на караблях к городу Архангельскому сослать. При сем для любопытности посылаю листок титл, каково<й> аз способствавать учинил, во уповании пребываю, что благо и приятно прочтено будет91.

О ком и о чем здесь идет речь? «Книга Фиоленатская», как нетрудно догадаться, это и есть «Символы и эмблемата» («фиоленатская» – производное от имени ее составителя Daniel de La Feuille ). «Покойный господин Кинциюс» – это умерший в 1703 году голландский купец Аврам (Абрахам) Михайлов Кинсиус (Кинсьюс, Кинтциус), доставлявший почту и посылки из Голландии в Россию92. Таким образом, из текста документа мы узнаем имена двух человек, причастных к изданию «Символов и емблемат»: Аврама Кинсиуса и Яна де Ионга. Причем последний непосредственно занимался отправкой книги в Россию.

Из содержания письма также выходит, что де Ионг каким-то образом участвовал и в составлении ее русского и/или латинского заглавий. Можно предположить, что образцовое латинское заглавие на титульном листе книги было составлено не им, а каким-то более ученым человеком по его заказу, а повторяющее его с ошибками русское, гравированное на фронтисписе книги, – это перевод самого де Ионга. Впрочем, вполне возможно, что ошибки на фронтисписе были допущены не де Ионгом, а гравером.

Как видим, в письме нет даже косвенного намека на причастность Копиевского и Тессинга к созданию «Символов и емблемат». Никаких упоминаний об этой книге нет и в письмах самого Копиевского. В связи с последним уместно задаться вопросом: мог ли этот чрезвычайно честолюбивый человек умолчать о своем участии в работе над таким роскошным изданием, напечатанным по личному распоряжению Петра?

Амстердамские издания в России

Не/популярность Обычно считается, что все (или почти все) книги Копиевского в том или ином количестве были доставлены в Россию, однако не получили здесь широкого распространения и, соответственно, не сыграли заметной роли в петровских образовательных реформах. Исследователи второй половины прошлого века иногда говорили, что сам Петр не был удовлетворен их тематикой и научным содержанием, а также далеким от совершенства русским языком. Некоторые также добавляли, что издание русских книг за рубежом вообще не могло увенчаться успехом93. Т. А. Быкова в целом разделяла эту точку зрения и приводила в ее поддержку два главных аргумента: малоизвестность амстердамских книг в России и их неудовлетворительное научное содержание94. Насколько убедительно выглядят эти аргументы сегодня?

Причиной малоизвестности изданий Копиевского – Тессинга исследовательница называет возможные потери части их тиражей при транспортировке в Архангельск. Поскольку никаких данных в подтверждение этой гипотезы она не приводит, то такое мнение выглядит не слишком убедительно. К тому же мои попытки найти хотя бы косвенные намеки на такие потери и в архивных документах о торговле голландских купцов в России, и в исторической литературе оказались безуспешными95. Что же касается неудовлетворительного содержания этих книг («научной легковесности» и «учебной неполноценности»), то при ближайшем рассмотрении эти суждения также оказываются спорными. В подтверждение их Т. А. Быкова приводит два основных довода. Первый – что «Руковедение во Аритметыку» сильно проигрывало в содержательном отношении «Арифметике» Магницкого96. Второй – что известный педагог петровского времени Эрнст Глюк указывал на многочисленные ошибки «Латинской грамматики»97. Безусловно, в обоих случаях речь действительно идет о недостатках. Однако вряд ли они могли стать причиной невостребованности этих книг в России. Как известно, основательный учебник Магницкого был напечатан лишь спустя четыре года после выхода амстердамской «Аритметыки», которая к тому же предназначалась для начального обучения. Оценить же достоинства или недостатки учебника латинской грамматики русские читатели в большинстве своем вообще не могли, поскольку раньше никаких латинских грамматик просто не видели. В отличие, необходимо добавить, от Эрнста Глюка, обучавшегося в Виттенбергском и Лейпцигском университетах.

Впоследствии к мнению о несущественной роли книг Копиевского – Тессинга в процессе становления научного знания в России историки добавили еще один аргумент: европейским знаниям препятствовали православная ортодоксия и общий традиционалистский характер русской культуры. По мнению Макса Окенфусса, эта характерная особенность российского общества и привела к провалу амстердамского издательского проекта Петра98. Однако такой вывод он основывал исключительно на суждениях отдельных церковных писателей, считая, что по их трудам можно судить о русской культуре петровского времени в целом. Между тем новые исследования убедительно показывают, что культура России петровского времени была далеко не однородной и что значительная часть российского общества конца XVII – начала XVIII века охотно принимала европейские научные знания. В частности, Даниэль Уо в качестве одного из примеров ее гетерогенности указал на ученые занятия хлыновского дьячка Семена Попова, «списавшего», кроме прочих, две книги Копиевского99. Об интересе русских людей к европейским научным знаниям свидетельствуют и многочисленные владельческие записи на печатных экземплярах амстердамских учебников, оставленные дворянами, чиновниками, священнослужителями, торговыми людьми, студентами100.

Наконец, еще одно основание для заключения о малоизвестности этих учебников в России основывается на сведениях библиографов XIX–XX веков. Прежде всего, на подсчетах количества их экземпляров в главных библиотеках СССР и на суждениях составителей старых каталогов русской старопечатной книги. Последние обычно добавляли к описаниям изданий Копиевского – Тессинга пометки вроде «книга чрезвычайно редкая», «встречается очень редко», «книжка очень редкая» и т. п.101 В наши дни к этим пометкам нужно, однако, относиться с осторожностью: теперь мы знаем, что этих изданий сохранилось гораздо больше, чем считалось раньше. К тому же их выявление в собраниях библиотек и музеев все еще продолжается – как в России, так и за рубежом.

И все же, учитывая, что некоторые книги Копиевского печатались значительными по тем временам тиражами, можно согласиться, что до нас их дошло немного. Но здесь нужно помнить о специфических условия их бытования – количество сохранившихся экземпляров старой книги зависит от самых разных обстоятельств и потому далеко не всегда является свидетельством ее прежней популярности или наоборот. Что касается учебной литературы, то здесь случай особый – она быстро приходит в физическую негодность из‑за активного использования и потому редко живет долго. К тому же учебники Копиевского были небольшими по объему и не отличались полиграфическими достоинствами – соответственно, вряд ли они часто помещались их владельцами в дорогие переплеты и особо бережно ими хранились. Здесь можно было бы, скажем, сравнить число этих учебников с числом дошедших до нас «Арифметик» Магницкого (1703, тираж 2400 экземпляров) или «Букварей» Поликарпова-Орлова (1701, тираж 3000 экземпляров)102. Однако нельзя забывать, что такое сравнение будет не вполне репрезентативно: оба московских издания существенно превосходили книги Копиевского как по объему, так и по качеству печати, благодаря чему имели гораздо больше шансов сохраниться до сегодняшнего дня.

Размышляя об известности/неизвестности амстердамских книг в России, нужно еще помнить, что они были лишь первым шагом в реализации грандиозного проекта Петра по печатанию светской учебной литературы. Через несколько лет после их выхода на российских читателей обрушился целый поток разнообразных «ученых» изданий, печатавшихся уже не в далеком «Амстеродаме», а в Москве и Санкт-Петербурге. Очевидно, что этот поток не мог не оттеснить книги Копиевского на второй план. Однако совсем забыты они, конечно, не были, продолжая служить для русских людей источником знаний вплоть до последних десятилетий XVIII века103. А, по крайней мере, в одном случае, о котором речь пойдет в следующей главе, и до середины следующего столетия.

По городам и весям Как же происходило распространение амстердамских изданий в России? Разошлись ли они по ее необъятным просторам? Каким образом и кому они попадали в руки?

Хорошо известно, что в соответствии с петровской привилегией Тессингу из Амстердама книги доставлялись морским путем в Архангельск, а оттуда в Москву и другие российские города и села. Очевидно, какая-то небольшая их часть по традиции была сразу «безденежно» передана Петру, членам его семьи и высокопоставленным особам из ближайшего окружения царя. Во всяком случае, они вскоре оказались в петровской библиотеке, книжных собраниях Д. М. Голицына и Я. В. Брюса, а также в «книгохранителной келье» архиерейской ризницы митрополита Иова в Колмовском монастыре104. Еще несколько экземпляров поступило по крайней мере в два государственных учреждения: Посольский приказ и Московский печатный двор105. Что касается большей части амстердамских книг, то они, снова в соответствии со сказанным в государевой грамоте, распространялись «повольною торговлей» и, следовательно, попадали в руки к самым разным людям.

Первым местом этой торговли была архангельская ярмарка – одна из крупнейших в России того времени. Русские купцы сотнями съезжались сюда со своими товарами по течению Двины и возвращались обратно с заморскими – в Москву, Ярославль, Кострому, Вологду, Каргополь, другие губернские и уездные города, слободы и села106. Среди этих заморских товаров должны были находиться и амстердамские учебники, хотя, скорее всего, их было не слишком много, поскольку большинство отправлялось из Архангельска напрямую в Москву, где печатная продукция пользовалась особым спросом и для нее имелись специализированные места продаж: книжный ряд и «библиотеки»107.

О торговле в Москве книгами Копиевского мне известно три свидетельства. Согласно первому, их привозил сюда голландец Елисей Клюк, отдавал часть на продажу русским купцам, а оставшуюся распространял сам через нанятых торговцев («сидельцев»). Одним из этих сидельцев был торговавший в Самопальном (то есть оружейном) ряду наборщик Печатного двора Дмитрий Коробов108. Второе свидетельство находим в исследовании Эдварда Винтера, ссылающегося на неопубликованное письмо от 11 марта 1704 года немецкого филолога Генриха Лудольфа ученому и богослову Августу Франке. В нем Лудольф, кроме прочего, называет имя одного из продавцов книг Копиевского, некоего Шумана109. Наконец третье, наиболее подробное, принадлежит самому Копиевскому и содержится в его челобитной Петру 1710 года. В ней говорится, что книги, которые он «тискал в Амстердаме», продаются в Москве без его ведома и согласия, что приносит ему «обиду немалую и разорение»110. Обвинение в обмане Копиевский предъявляет здесь трем лицам: уже упоминавшемуся купцу Елисею Клюку, переводчику Посольского приказа Венедикту Шиллингу (Шилинхту) и некоему иноземцу «Ивану Фоншвейдену»111. Назвав имена своих обидчиков, он просит царя их «сыскать и допросить и свой милостивый монарший указ учинить»112.

До нас дошло также сообщение о ходе продаж в Москве учебника латинской грамматики Копиевского113. В упоминавшемся письме Лудольфа к Франке от 11 марта 1704 года говорится, что в городе на время его написания уже нельзя было найти ни одного ее экземпляра114. Если доверять этому сообщению, то книга была распродана на удивление быстро: мы знаем, что путь светских изданий из типографии к читателю в России первой половины XVIII века измерялся годами, а иногда и десятилетиями115.

К сказанному нужно добавить, что много новых важных сведений о бытовании амстердамских изданий в России может дать обстоятельный анализ содержащихся в них владельческих записей. По моим предварительным подсчетам, сделанным на основе этих записей, география распространения книг Копиевского, кроме обеих столиц, включала по меньшей мере еще восемь русских городов: Архангельск, Великий Новгород, Великий Устюг, Вятку (Хлынов), Нижний Новгород, Пустозерск, Тверь, Ярославль116.

Читатели

«Благородные юноши» В предисловии к первой изданной им книге, «Введению краткому», Копиевский адресовал ее «благородным юношам»117. Очевидно, что к этой же аудитории он прежде всего обращался и в других своих учебных пособиях. Насколько эта аудитория была широкой и из кого состояла? К сожалению, за исключением единичных случаев мы мало что о ней знаем. Известно только, что в числе этих «благородных юношей» оказались десятки или в лучшем случае несколько сотен учеников духовных училищ и первых российских светских школ.

В первые же месяцы после выхода из печати Латинской грамматики несколько ее экземпляров, несмотря на свое критическое отношение к книге, закупил для своего училища Эрнст Глюк118. По этому же учебнику осваивали начала латыни ученики Новгородской славяно-греческой школы братьев Лихудов и, вероятно, нескольких других духовных и светских учебных заведений119. Помимо Латинской грамматики, особенно востребованными, судя по всему, оказались еще две книги: пособие по русскому языку и русско-латинско-немецкий «номенклатор»120. О популярности последнего могут свидетельствовать три его переиздания в первые десятилетия XVIII века. Последнее, вышедшее в Санкт-Петербурге в 1732 году под названием «Латинороссийская и немецкая словесная книга», помимо обеих столиц, использовалось в латинской школе Екатеринбурга121. Что касается сведений об учебнике русского языка, то он был в употреблении в Устюжской семинарии и, по-видимому, в латинской католической школе Немецкой слободы в Москве122. Историки русского образования считают, что по книгам Копиевского обучались также в цифирных школах и Школе навигацких и математических наук123. Впрочем, поскольку образование в России во времена Петра и еще долго после было преимущественно домашним, вряд ли ученики школ и училищ составили большинство их читателей. Скорее, этим большинством были просто любознательные русские люди самых разных возрастов и сословий.

Федор Поликарпов Среди русских читателей амстердамских книг находились и люди известные. Одним из них был справщик Московской типографии Федор Поликарпов-Орлов, в 1701 году назначенный начальником Приказа книг Печатного двора. Он был не только одним из первых, но и одним из самых внимательных их читателей, по крайней мере двух: русско-латинско-немецкого «номенклатора» и «Притч Эзоповых»124.

Об обстоятельном знакомстве с «номенклатором» свидетельствует использование его материалов в составленном Поликарповым славяно-греко-латинском букваре, печатание которого началось 28 декабря 1700 года, то есть спустя несколько месяцев после выхода словаря Копиевского125. Исследователи установили, что в одной из глав в несколько измененных формах здесь приводятся те же самые лексемы126. По-видимому, одновременно с «номенклатором» до Поликарпова дошли и «Притчи Эзоповы», также вышедшие из типографии Тессинга в первые месяцы 1700 года. Об этом снова свидетельствует его «Букварь», содержащий неодобрительный отзыв о появлении печатного перевода Эзопа. Богоугодное содержание своего собственного сочинения (в него вошли нравоучения Григория Богослова, святителя Геннадия I и других чтимых Восточной церковью авторов) Поликарпов противопоставляет сомнительным в вероисповедном отношении сочинениям языческих писателей и в качестве одного из них называет «типографическо зримы» басни Эзопа127.

Сохранившиеся экземпляры

Размышляя о месте учебных книг Копиевского – Тессинга в петровском проекте модернизации России, уместно задаться вопросом о количестве их экземпляров, дошедших до нас. Поскольку специально к выявлению этих книг исследователи приступили только недавно, их результаты имеют лишь предварительный характер128. Однако очевидно, что амстердамских изданий сохранилось значительно больше, чем считалось раньше. Ниже приводятся мои предварительные подсчеты по электронным и карточным каталогам российских и зарубежных библиотек с указанием: а) общего количества выявленных экземпляров; б) экземпляров в Российских книгохранилищах (с их названиями); в) экземпляров, находящихся за рубежом (только с обозначением страны)129.

1. Введение краткое во всякую историю – 22. В России: РГБ – 1; РНБ – 3; БАН – 2; ГИМ – 2; РГАДА – 1; СГУ – 1 (по сообщению С. А. Мезина); ЯМЗ – 1; Частная коллекция? – 1130. За рубежом: Нидерланды – 6; Великобритания – 1; Германия – 1; Канада – 1; Украина – 1131.

2. Краткое и полезное руковедение во аритметику – 7. В России: РГБ – 1; РНБ – 2; БАН – 1; ГИМ – 1. За рубежом: Германия – 1; США – 1.

3. Уготование и толкование ясное и зело изрядное – 4. В России: РНБ – 1; БАН – 1; РГБ* – 1; ГЭ* – 1132.

4. Номенклатор, на русском, латинском и немецком языках – 9. В России: РГБ – 1; РНБ – 2; БАН – 1; НГОУНБ – 1; ЯМЗ – 1. За рубежом: Швеция – 2; Франция – 1133.

5. Номенклатор на русском, латинском и голландском языках – 8. В России: РГБ – 3; РНБ – 3; ГИМ – 1; БАН* – 1.

6. Притчи Эзоповы – 5. В России: РГБ – 1; РНБ – 1; ГИМ – 1; ИРЛИ* – 1. За рубежом: Великобритания – 1.

7. Лев VI Мудрый. Краткое собрание – 19. В России: РГБ – 8; РНБ – 4; БАН – 1; ГИМ – 2; МК – 1; РГАДА* – 1. За рубежом: Германия – 2.

8. Latina grammatica – 24. В России: РГБ – 6; РНБ – 1; БАН – 1; ГИМ – 3; СПбГУ – 1; ЯМЗ – 1. За рубежом: Франция – 1; Великобритания – 1; Германия – 1; Дания – 2; Нидерланды – 6.

9. Слава торжеств и знамен побед – 7. В России: БАН – 1; ВСМЗ – 1; ГИМ – 1; РГБ – 1; РНБ – 1; ИИРАН – 1*. За рубежом: Украина – 1*.

10. Книга учащая морского плавания – 7. В России: РГБ – 1; РНБ – 2; БАН – 1; МК – 1; НМЗ – 1; РГАДА – 1*.

11. Руковедение в грамматыку – 5. В России: РГБ – 2; РНБ – 1. За рубежом: Германия – 1; Швеция – 1.

Что могут сказать приведенные цифры о распространенности этих книг в России начала XVIII века? Учитывая тысячные тиражи, которыми они издавались, сохранилось их явно немного. Однако из такого заключения вовсе не следует, что они были малоизвестны и малодоступны русским читателям. Как выше уже отмечалось, помимо тиража, количество дошедших до нас экземпляров той или иной книги зависит от разных обстоятельств и далеко не всегда является свидетельством ее прежней популярности (или наоборот).

Как мы уже знаем, главным действующим лицом в реализации проекта Петра по изданию серии светских учебных пособий на русском языке выпало стать Илье Копиевскому, и первым его учебником было краткое пособие по всемирной истории, уместившееся в скромную семидесятистраничную книжку. Объясняя во введении читателям, почему именно учебник истории он издает первым, Копиевский отсылал их к суждению Цицерона об истории как наставнице жизни. Сообщив о том, что вскоре для них будут напечатаны и другие учебники («математическия, геометричныя, архитектонские и ратные земные и морские книги, и прочия всякия художные»), он добавлял, что путь к пониманию других наук открывает именно история: «И тако избрахом помощию всемогущаго Господа Бога нашего, сицевую книгу, имущую имя введения, неточию бо ведет во всякую историю, но и во всякую выже именнованную книгу, и по подобию ключа всякую отворит…»147

Содержание

Совершенно очевидно, что, составляя свой учебник, Копиевский не претендовал на звание историка и свою первоочередную задачу видел в том, чтобы в сжатом виде передать русским читателям основное содержание исторических трудов европейских ученых. Соответственно, и книгу он строил по принятому в их трудах порядку: введение и основная часть из двух разделов. В первом давалось общее представление о предмете истории, а во втором, основном, рассказывалось об исторических событиях от сотворения мира до первой половины XVII века. Поскольку в Европе того времени история нередко преподавалась вместе с географией, в этот второй раздел Копиевский на нескольких страницах добавил и краткое географическое описание мира.

Совершенно очевидно и то, что он стремился сделать содержание своего учебника максимально ясным и понятным читателям. Это особенно заметно по его усилиям по систематизации разнообразного исторического материала: каждая из небольших главок разбита им на параграфы и/или включает пронумерованные перечни понятий, обозначений исторических периодов, имен правителей, названий государств, топонимов и т. д. Примером такой систематизации может служить классификация видов исторических сочинений в первой главе первого раздела книги. Этих видов Копиевский насчитывает шесть: «кроника» (ее прототипом он называет Паралипоменон, ветхозаветные книги священной истории), «временописие» (так им обозначается краткое собрание «деяний или дел»), «летописие или деяние» (по его определению, это «книги по церковнославянскому», в которых «всякого лета деяния пишутся»), «деннописие» (то есть поденные хроники, где «всякого дне деяния или дела содержатся»), «властописие» (вероятно, здесь имеются в виду хроники правления королей и императоров – «в ним же власти, по обычаю римлян, всякия деяния, или дела на всякое лето пишутся») и, наконец, «житияписие», то есть биография («жития поведение или бытия некоторых людей и деяния или дел их»). В последнем случае жанровая атрибуция не вызывает никаких затруднений благодаря ссылке Копиевского на общеизвестный пример: «Сицевыи же есть Плютарх, иже многих описа житие и дела».

Главное содержание второго, основного раздела – изложение событий всемирной истории. Он существенно превосходит первый по объему и включает три главы: «В первой сама синопсис историчная», «Вторая заключает летописие» и «Третия – описание всея вселенныя». «Синопсис» – это и есть краткое изложение событий «всея истории», выстроенное в соответствии со все еще распространенной в историографии XVII века средневековой периодизацией. Рассказ о прошлом человечества разделен здесь на две основных части, до Потопа и после, на две бо́льшие по объему части разделена и история после Потопа: до и после рождения Христа.

Представление допотопной истории традиционно строится на ключевых эпизодах ветхозаветных рассказов: сотворение мира, грехопадение, «братоубийство каиново», «изобретение всякаго рукоделия» и т. д. После Потопа – по четырем монархиям (вавилонской, персидской, македонской и римской). О самих исторических событиях здесь говорится очень кратко и схематично: по каждой из монархий приводится список «царей» с указанием времени их правления – и только в заключение к каждому из списков даются скупые пояснения.

В центре исторического повествования находится Римская монархия: сведения о ней занимают целых десять страниц, то есть седьмую часть книги. Список римских правителей начинается у Копиевского традиционно с Юлия Цезаря и заканчивается императором Священной Римской империи германской нации Фердинандом II. В пояснениях к этому списку он сообщает читателям, что от Цезаря до Константина Великого империя была едина, но затем разделилась на две части, Восточную и Западную. Примечательно, что этот разрыв он объясняет «отвержением Запада», а не наоборот, то есть отступает от западноевропейской историографической традиции. Из такого объяснения выходит, что прямой наследницей Древнего Рима является Византия, а не Священная Римская империя, как считали европейцы: «Восточнии или константинопольскии [императоры] царствоваху прежде отвержения Запада от Константина Великаго даже до Кароля Великаго и Ницефора, по отвержении же Запада от Никефора, даже до Палеолога. Под ним же взят есть Константинополь или Царь Город»148.

В следующей главе, «О летописии» (этим полонизмом в книге обозначается то, что мы сегодня назвали бы временным измерением истории), прервав обрушенный на читателей поток имен, дат и событий, Копиевский возвращается к истолкованию исторических понятий. Теперь он представляет им еще три: «хронология», «эпоха» и «синхронизм». «Синхронизм, – разъясняет он, – есть подобие или соглашение в делах народов или князей». И дальше делает отсылку к семантике этого слова в греческом языке: «Синхронизм у греков нарицается от сих иже воедино время совокуплени бывают и паки зовутся единолетнии, единовременнии». Это не очень внятное толкование он подкрепляет историческими примерами, проясняющими эрудированному читателю смысл понятия: «Яко Сервии Туллий римский царь и Писистрат афиниенский мучитель во едино время быша, такожде и Питагор философ и царь Тарквиний Гордый в едино время и лето быша…»

Завершает же вторую часть книги глава «Вселеннописие», содержащая краткий обзор географических знаний о водном пространстве и суше, необходимый для знакомства со всемирной историей. Сведения о суше (в основном это названия стран и гор) представлены в ней по трем «древним» частям света (Европа, Африка и Азия) и двум «новым». К последним относятся «Островы северные» («Исландия», «Фрисландия», «Спесберга», «Гринландия, зелены остров», «Новая земля») и Америка («Северная и Полуденная»). После географического обзора следует перечень европейских мер длины и их сопоставление со славянскими, а вслед за ним – изображение «круга земли» с указанием его диаметра и периметра в милях. Последнее предложение в книге – это традиционная благочестивая формула, заключающая сочинение христианского писателя: «Конец. Слава Господу Богу, давшему совершити».

История для славянороссийского народа

Читателей «Введения краткого» и других своих учебников Копиевский обычно называет «славянороссийским народом». Это словосочетание, восходящее к «Синопсису» Иннокентия Гизеля, в конце XVII – начале XVIII века было широко распространено и в большинстве случаев имело в виду подданных Российского государства. Очевидно, что для такой читательской аудитории автору нельзя было ограничиться простым пересказом западноевропейских ученых книг – трансляция европейского исторического знания в Россию требовала также переформатирования их содержания. В русской версии это знание должно было стать не только понятным, но и максимально благожелательно принятым читателями, удаленными от большинства стран и народов Европы в географическом, культурном, религиозном и языковом отношениях.

И мы видим, как в разных местах «Введения» его автор разными способами стремится приблизить западноевропейскую картину мировой истории к «горизонту ожидания» своих читателей. Например, объясняя им суть различий в летоисчислении от Сотворения Мира до рождения Христа в Европе и России. Однако разъяснение различий в летоисчислении на Руси и в странах Европы было далеко не единственной и далеко не главной задачей Копиевского. Гораздо важнее было убедить читателей в «правильности» своей книги. Об этой «правильности» с самого начала свидетельствовало ее предисловие, озаглавленное по образцу предисловий богоугодных книг Московского печатного двора: «Читателю благочестивому и благоразумному в Господе радоватися, здравствовати и умудрятися». Эта традиционная формула, хорошо знакомая русским книжникам, указывала на благочестивое содержание «Введения», а повторяющиеся дальше настойчивые отсылки к православной вере читателей служили этому дополнительным подтверждением: «Зде обрящеши, православныи читателю», «на милость православных читателей», «молимся, православныи читателю…», «веждь, православныи читателю…», «восприми же, православныи читателю».

Примечательно, что о своей принадлежности к реформатской церкви Копиевский здесь благоразумно умалчивает, заверяя лишь, что так же, как и его читатели, является христианином149. И не устает на разные лады подчеркивать собственную принадлежность к христианской вере: «И тако избрахом помощию всемогущаго Господа Бога нашего…», «помощию всемогущаго Господа Бога нашего», «Бог мира и Отец щедротам, да совершит всякаго благочестиваго читателя во всяком деле блазе творити…», «…благоугодно Господем нашим Иисус Христом».

Ясно, что, рассказывая о прошлом человечества «славянороссийскому народу», Копиевский не мог ограничиться скудными и предвзятыми сведениями о московитах, содержавшимися в его время в обзорах всемирной истории западноевропейских авторов. Из-за нехватки времени и недостаточного знакомства с предметом у него вряд ли была также возможность эти сведения самостоятельно разыскать и переработать. В итоге явно ожидавшийся его читателями обстоятельный рассказ о «славянороссийском народе» он заменяет высокопарным превознесением его достоинств.

В предисловии он объявляет, что не стал бы писать свою книгу «варварскому какову народу». К славянороссийскому же обращается без всяких колебаний, поскольку тот не только не принадлежит к числу «варварских», но даже превосходит прославленные европейские. Первое его превосходство – «благоразумие» («славянороссийский народ славно прославися паче всех народов своим благоразумием»). Под благоразумием Копиевский в данном случае имеет в виду особое достоинство, дарованное свыше, – язык, распространенный едва ли не по всему свету. «Прочия народы, – заявляет он, – и порубежнаго не разумеют языка. Славянороссийский же народ сие дарование Божие имеет, яко едва не всю Европу о своим языке преидет». И дальше приводит доказательство сказанному: «Не помяну зде полския земли, прус, чехов, моравов, венгров, волошан, словаков, кашубов, иллириан, даже до Азыи россеаном откровенныи язык»150.

Другое превосходство славянороссийского народа имеет нравственную природу и состоит в его скромности и смирении – двух достоинствах, также дарованных Богом («по благодати Духа Святаго»). Оба эти достоинства Копиевский противопоставляет порокам других народов, прежде всего, высокомерию и заносчивости. Он приводит и подтверждение этого превосходства: «Славнии италиане, французы, но точию в своей земли, за рубежем – варвари тщеславнии. Славянороссийский же народ славный, не тщеславный, смиреномудренно держится, аще же паче всех тех язык родоязычия имеет»151.

Очевидно, что в представлении всемирной истории читателям «Введения краткого» Копиевский не мог ограничиться возвеличением их достоинств, не указав на особое место в этой истории Московского государства. Решая эту задачу в последней главе, «О еографии или описанию всея вселенныя», он, в обход европейской историографии, напрямую сопрягает прошлое Руси с историей библейских времен. В разделе «Славнейшие реки восточные», следуя распространенному в то время представлению, название Москвы-реки он соотносит с именем «праотца российского» Мосоха152. И следом, используя ветхозаветные образы, уподобляет Российское государство новому раю, а его правителя – величайшим из всех царей153.

В этом месте после упоминания Днепра, реки Москвы и Двины сухой стиль географического описания неожиданно превращается в панегирический: «Сие же три реки, Днепр, Москва и Дзвина, от единаго изшедши (аки из Едема) места, разыдошася на три начала по образу райскому». Затем Копиевский призывает читателя обратить на это подобие с раем сугубое внимание: «Иже чтет да разумеет, зде мудрость есть, иже имать ум». После чего приступает к ревностной проповеди богоизбранности населяющего этот новый рай народа:

Зде удивится! Приидите вси боящися Господа, приидите и видите дела Божия, яко Господь огради люди своя на Восток от Запада и от полуденное страны трема великими и славными реками в вечные роды, колико великих царств и память уста по зразорений (sic!) их. Над славянороссийским же народом искони сияет благодать Вседержителя Господа Бога нашего, аки над вторым Парадызом…

Вслед за этим вполне ожидаемо следует прославление правителя этого богоугодного государства:

Даде Господь Бог и пастыря единаго всем, возлюбленнаго помазанника своего пресветлейшаго и великаго государя, его же величество вознесе даже до небесе с высокаго на высочайший степень, паче всех царей земных, вовеки. Утверждает, где Бог, завет мирен и завещание вечно будет.

Помимо такого принципиально важного переформатирования исторического метанарратива в угоду ожиданиям «славянороссийского народа», Копиевскому приходилось решать в своем учебнике и менее масштабные, хотя и тоже непростые задачи. В частности, связанные с переложением на русский язык иностранных географических и исторических названий и имен. Поскольку в Амстердаме в его распоряжении не было славянских рукописных переводов европейских историков, во многих случаях ему приходилось переводить их самостоятельно.