Жизнь прожить – не поле перейти бесплатное чтение

Когда трава была высокой

Матушка природа и мои родители 12 июля 1939 года подарили мне главнейшее благо – ЖИЗНЬ на белом свете. Согласно моему свидетельству о рождении и рассказам старших родственников, родился я по церковному календарю в день Святых Петра и Павла, называемый в народе Петров день, а этот период лета ещё и «петровками».

Мать Екатерина Ивановна Зюзина, урождённая Фролова, родилась в Комаровке в 1908 году.

Отец Никита Иванович Зюзин родился в селе Аршиновка Пензенской губернии в 1908 году.

Бабушка по материнской линии, Агафья Климентьевна Фролова, 1875 года рождения.

Дед Иван Иванович Фролов родился 12 июля 1874 году, в селе Денисовка Пензенской губернии.

Бабушка по отцовской линии, Маланья Никитична, место и время рождения неизвестно, умерла в Комаровке в 20-х годах.

Дед Иван Иванович Зюзин родился в Пензенской губернии в селе Аршиновка, год рождения неизвестен, умер в Комаровке в начале 30-х годов.

Так как моё рождение было в Петров день, мать и бабушка дали мне имя Пётр, с чем был не согласен отец и настаивал назвать Василием. Вначале меня в семье звали Петей, но отец через месяц в сельсовете всё-таки зарегистрировал Василием, после чего все так и стали именовать.

Праздник моей жизни начался в красивом месте – в селе Комаровка Аиртауского района Северо-Казахстанской области (с августа 1944 по май 1997 годов Кокчетавская область), в семье трудолюбивых родителей-колхозников. Мать владела мастерством печника, к сожалению, ещё в детстве из-за простуды ушей она имела очень слабый слух. Отец был одним из первых в селе трактористом. Старшие рассказывали много юморных случаев, которые отец очень талантливо придумывал. До меня у родителей уже было двое живых детей – сестра Татьяна с 1929 года и брат Николай с 1936 года. Ещё была Аня с 1928 года, которая умерла ещё в младенчестве. Родительский деревянный дом находился в северной части села, на одной из дальних от центра Черниговской улице.

Семейная фотография, ноябрь 1941 года. Первый ряд: сестрёнка Анечка, брат Коля и автор этих строк; второй ряд: наша мама, сестра Татьяна и наша бабушка Агафья Климентьевна Фролова

К сожалению, мой праздник жизни сразу омрачился тем, что правая рука с рождения оказалась нездоровой. Хуже того, когда мне ещё и двух лет не исполнилось, 22 июня 1941 года фашистская Германия вероломно напала на СССР, и поэтому в начале июля отца мобилизовали на войну. Вскоре после этого события у нас родилась сестрёнка Аня. В первых числах ноября руководство колхоза обязало мать сложить на животноводческой ферме печь, на той работе она простудилась и заболела воспалением лёгких. Из-за отсутствия необходимых лекарств мать не смогла выздороветь и умерла 11 марта 1942 года. Нас четверых детей взяли на воспитание дед и бабушка по матери. К несчастью, полугодовалая Анечка вскоре тоже заболела и умерла, её хоронили на сороковой поминальный день матери.

Извещение о гибели моего отца, которое хранится в нашей семье с ноября 1942 года в таком виде, длагодаря методу ламинирования

Осенью этого же 1942 года нас опять постигла ещё одна страшная беда: пришла так называемая в народе «похоронка», в которой сообщалось о гибели отца на войне. В извещении на имя сестры Татьяны, которое сохранилось до сего времени у нас, дословно сообщалось следующее: «Ваш отец мл. лейтенант Зюзин Никита Иванович… В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 25 сентября 1942 года. Похоронен на опушке леса в 2,5 км сев-запад. ст. Лычково Ленинградской обл.». Все эти события мне не запомнились, знал их только по рассказам родственников.

Один из первых эпизодов, который запечатлился в моей памяти – это болезнь бабушки, которая часто лежала на кровати. Она подзывала меня к себе, чтобы я с ней посидел, и очень ласково старалась со мной разговаривать. Я с большой охотой соглашался с таким приглашением, так как рядом с ней на табуретке стояла баночка с мёдом, купленным дедом на базаре за немалые деньги. Бабушка, вопреки указаниям деда, тайком от него баловала меня этой необыкновенной сладостью.

В связи с отсутствием зимней одежды и обуви нам, детям, приходилось целыми днями находиться на лежаке русской печи, чтобы не путаться под ногами у старших. Мы с большим нетерпением ждали первых весенних проталин, когда можно было босиком выбегать на долгожданную улицу. Один раз, не дождавшись весны, я поспорил с братом Колей, что босиком по снегу перебегу через улицу в дом родного дяди, где жили наши сверстники, двоюродные братья. Потом деду сказали, каким образом я оказался у родственников. Он с тулупом пришёл за мной и пока нёс на руках домой, всю дорогу очень больно теребил за уши.

Когда же, наконец, наступала весна, нас трудно было заманить в дом. Просто сейчас остаётся удивляться, как наши босые ноги выносили холодную землю, многочисленные болячки от травяных занозок и «цыпок». Запомнились колючие детские штаны и рубашки, сшитые из самотканого холста, изготовленного из волокна конопли, выращенной на своих огородах. Надо сказать, что огороды в военные и послевоенные годы власти разрешали иметь большие, площадью до полгектара. Поэтому трудолюбивые сельчане, к примеру, наш дед, у которого были ещё и коммерческие данные, садили помногу не только картофеля, но и лука, чеснока, подсолнечника, конопли и так далее, с расчётом продажи излишек на рынках Кокчетава и Володарского. Излишками можно только называть, так как многое, например, сливочное масло, яйца, свиное сало и прочее отрывалось от семьи ради покупок промтоваров,

Вокруг наших редких сельских домов и сразу за огородами росло высокое разнотравье, помнится, почти в мой детский рост. Мне приносило большое удовольствие прятаться от домашних в этой траве, выделяя среди неё самые красивые цветы. Утром, сидя или лёжа на земле, я наслаждался пением скворцов, после обеда – высоко в небе волнующими переливчатыми звуками жаворонков и вечером – чарующими трелями соловья. Часами наблюдал за проплывающими по небу облаками, за поведением бабочек, шмелей, жуков, муравьёв и прочими насекомыми. Случалось, что я там засыпал, и только голод или вечерняя прохлада меня могли разбудить. Когда закончилась война на Западе, то целыми эскадрильями боевые самолёты перегоняли на Восток, страна готовилась к войне с Японией. Эти самолёты с жутким рёвом пролетали по небу над моей головой.

Между комаровскими улицами находилось большое пространство, на котором кроме выгона нередко располагались ивовые и берёзовые пролески с кочковатыми болотами. С западной стороны села, близко к огородам, подходили берёзово-осиновые леса, где водилась разная дичь. На больших кустарниках и деревьях гнездились многочисленные сороки и вороны, в некоторых прошлогодних вороньих гнёздах встречались, к нашему удивлению, даже утиные яйца. На болотных кочках было большой удачей найти гнёзда диких уток. Старшие поощряли нас, когда мы добывали и приносили домой разнообразные яйца дичи.

Наверное, всем детям присуще с самого малого возраста познать высоту, стремясь залезть на дерево, как я потом наблюдал уже и за своими детьми. Но у нас в голодные годы это ещё было стимулом заиметь дополнительные продукты. Теперь бы меня никакой силой не заставить съесть сырое яйцо сороки или вороны, а в то военное детство, как только долезешь по дереву до гнезда, тут же начинаешь там наверху разбивать и есть птичьи яйца, кроме совиных, которые противно пахли мышами. На пасху мы любили ходить колядовать по домам и часто в некоторых семьях вместо кренделей или пирожков нам давали варёные яйца от диких птиц.

Слушая пение певчих птиц, я заодно выслеживал гнёзда таких малых пташек, как воробей, соловей, жаворонок, разных видов трясогузок и других. Впоследствии я услышал про себя разговоры на весь наш край села, что у меня, видите ли, имеется коллекция яиц всех видов птиц, обитающих на территории Комаровки. Как всегда слухи бывают преувеличенными, так было и со мной. Но всё-таки штук 6—7 яиц в наборе у меня насчитывалось.

Наш сосед Малыхин дружил с моим дедом и периодически приходил к нам в гости. Он часто брал меня на колени и учил молитвам. Я их быстро запоминал и, когда ему повторял, он мне за каждую молитву давал рубль. Но однажды я соблазнился сладкой репой, росшей на соседских грядках, как-то я тайком залез в их огород и только вырвал первую репу, как Малыхин схватил меня за ухо и повел к деду. После этого случая прекратились мои уроки с молитвами.

Для людей, особенно для детей, характерно стремление узнать, что находится за первым лесом, бугром, болотом и так далее. Вот и меня это очень сильно интриговало. Ближайший от нашего дома был Черепанов лес. Даже сбегать в него одному одолевал страх, так как по частым разговорам старших, за годы войны в лесах развелось много волков, которые каждый вечер или ночью действительно задирали в селе собак, овец, телят, жеребят или даже коров. Да ещё почти каждую ночь слышался за околицей села жутковатый вой сразу нескольких волков, от которого мы, дети, от страха прятались подальше под одеяла и затыкали уши. Вот и наша корова как-то поздно вечером примчалась домой со смертельным рёвом и с выеденным волками боком. Деду тут же пришлось её прирезать и, боясь заразиться бешенством, он на коне волоком отвёз тушу на скотомогильник, опять же на радость волкам.

Всё-таки преодолевая боязнь, мы с братом вначале обследовали соседний лес и посетили все гнёзда на деревьях, а затем уходили несколько дальше, доходя до Белоглинки или до Поликановой картяжки. На следующие годы я уже один, но только с нашей собакой, далеко обходя волчьи норы, облазил сосновый лес и доходил до Качилова болота. Однажды я пошёл за бугор по Лавровской дороге, вдруг моя собачка, по кличке Жулик, стала, повизгивая, настойчиво лезть между моих ног, не давая мне шагать. Удивляясь такому поведению Жулика, я обратил внимание на то, как прижав уши и хвост под себя, он смотрит в сторону соснового леса. Когда я глянул в том же направлении, то увидел, что на нас бежит во всю прыть серый волк. Не успел я испугаться, как волк, обнаружив нас, резко остановился, повернул влево и помчался в Котово болото. Через несколько минут двое охотников вышли из соснового леса от волчьих нор и стали смотреть вслед убегающему волку. После этого у меня пропало желание идти дальше, и я вернулся домой.

Но нашей собачке Жулику, к сожалению, после этого осталось недолго жить. Погубил его уже не волк, а другая собака. Один житель Кенащи имел огромного охотничьей породы волкодава, который якобы даже сам без хозяина убегал на охоту на лис и волков. Добычу домой он приносил на спине. Так вот, однажды этот кенащинский пёс на моих глазах трусцой бежал по нашей улице. Наш Жулик встретил его и стал, гавкая, преследовать. Пришелец несколько раз останавливался, рыча на моего малыша, но Жулик продолжал за ним бежать, стараясь укусить его за длинный хвост. И вот, в один момент волкодав схватил за шею мою собачку и бросил её через свою спину, продолжая потом не спеша бежать дальше по улице. Когда я подошёл к своему другу, он с разорванным горлом и в смертельных конвульсиях лежал на земле. Несколько позже я завёл щенка такой же небольшой породы и масти, назвал его опять же Жуликом, и он пережил в дедовском доме нескольких хозяев.

Моя первая в жизни сельская работа заключалась в сборе картошки, выкопанной сестрой штыковой лопатой. Мы с братом так старались наперегонки собирать клубни, что сестра не успевала выкапывать и всё приговаривала, что с такими братьями не пропадёт в жизни. Наверное, уже на следующий год мне поручали приводить домой телёнка, которого рано утром старшие на длинной верёвке отводили пасти на траву и привязывали к колу. Однажды со мной произошёл ужасный случай, когда я отвязал верёвку с кола, и чтобы уже большенький телёнок не вырвал её с моих рук, что он раньше несколько раз проделывал, я обвязал себя на животе и концом завязал на двойной простой узел. Получилась, конечно же, настоящая петля-удавка. Телёнок, наконец-то, почувствовал свободу и со всем своим телячьим восторгом рванулся бежать во всю свою прыть. Я же не смог удержаться на ногах, и он начал меня волочить по земле, затягивая всё сильнее на груди удавку. Хорошо, что недалеко находилась наша соседка Евдокия Поликанова, которая потом многим рассказывала, как увидела, что телёнок что-то тащит на верёвке, и, присмотревшись, обнаружила ребёнка. Якобы ей было непросто догнать его и освободить меня от удавки, в которой я уже был без сознания. Можно сказать, что эта добрая женщина спасла мою горемычную жизнь.

Некоторые воспоминания нынче вызывают улыбку и даже смех, но в детстве было довольно-таки обидно за некоторые слова про меня. Был случай, когда в Комаровке заработала новая мельница от двигателя внутреннего сгорания на нефти. В селе среди взрослых было много разговоров про эту новость. Поэтому мы с уличными ребятами побежали посмотреть на эту чудную мельницу. Во время этого осмотра один мужчина, показывая на меня рукой, спросил у другого рабочего: «Чей это пацан?» и тот ответил: «Да это беспризорник Никиты Зюзина». Мне стало так обидно за эти слова, что всю дорогу домой плакал. Дома же сквозь слёзы рассказал сестре Татьяне, что меня какой-то дядя обозвал беспризорником, но она, успокаивая меня, стала объяснять, что беспризорник вовсе не обидное слово, а обозначает сироту. Но и сирота для меня также было обидным словом.

Кроме того, из-за моей смуглости и сильного летнего загара, да ещё большой шустрости прилепили мне уличное прозвище Вася-бесёнок. Когда я уже стал школьником, меня частенько и в глаза, и за спиной продолжали дразнить бесом. Особенно до ярости доводило, когда назло мне читали стихи Пушкина:

По отцовской линии у нас имелась многочисленная родня. Мой отец в семье был младший. Самый старший – дядя Николай с женой Еленой Никитичной, у которых в живых были дети: Мария с 1925 года, Анна с 1928, Валентина с 1934 и Александр с 1936 года. Мне помнится ещё их сын, тоже Вася, который, по рассказам старших, был не только мой тёзка, но и родились мы с ним в один день, он утром, а я в обед, и роженицам якобы приготовили баню сразу на двоих. Но мой кузен-тёзка, к сожалению, умер на четвёртом году жизни. Дальше по старшинству была тётя Степанида с сыном Николаем с 1929 года. А вот тётю Марфу я первый раз увидел, когда уже учился в шестом классе, после её приезда с мужем Михаилом Федотовичем Ситниковым в отпуск из Самарканда. Они вручили мне незабываемый гостинец: в маленьком мешочке было килограмма два очень вкусного кишмиша. Тётя была в Комаровке первый раз замужем за Александром Крутовым, который в конце 20-годов, работая мельником на ветряной мельнице, простудился и в молодом возрасте умер. У них были две дочери, старшая – Матрёна с 1926 года и младшая – Валентина с 1928 года. После смерти мужа в голодные 1931—1933 годы тётя с дочерьми уехала в Среднию Азию и там второй раз вышла замуж за Ситникова, и от него родила Аллу, мою ровесницу. Если у меня хватит времени и терпения, то я позже напишу наше генеалогическое древо с указанием моих многочисленных племянников.

Запомнился один приятный случай, когда кто-то из сельских парней по весне подарил мне целый выводок из 5 или 6 диких гусят. Я с большой любовью за ними ухаживал, поил водой из своего рта, нарывал самую нежную травку из спорыша, в народе называемой травой-муравой, дед мне ещё выделил из домашних запасов семян гороха, которые надо было замачивать и затем разминать. Целыми днями я занимался только гусятами, и они настолько ко мне привыкли, что постоянно гуськом ходили за мной. Если я ложился на траву, то залезали ко мне на живот и кучкой укладывались на нём. Позже мне приходилось водить их поплавать в ближайшее болото, но по первому моему зову «гуль-гуль» они выплывали и бежали ко мне. Когда они подросли, то сильно стали отличаться от домашних гусят своими непривычно длинными ногами. Надо признать, что мне лестно было слышать, как соседи называли их «Васькины гусята».

Ближе к осени они так выросли, что стали пытаться летать, и сестре приходилось постоянно им подрезать крылья. Когда осенью стаи диких гусей с криками пролетали на юг над нашим домом, то мои гусята устремлялись бежать за ними, и тогда дед тайком от меня рано утром их перерубил. Мне ничего не оставалось, как горько поплакать и от жалости к моим питомцам отказаться в знак протеста есть гусятину. Почти такая же история повторилась с дикими гусятами, когда мы втроём с сестрой жили в родительском доме, только без прежней печальной концовки.

Безмерной благодарности заслуживает моя любимая сестра Татьяна. Когда наша мать тяжело заболела, сестре ещё и 13 лет не было. На её детские хрупкие плечи легли все заботы по уходу не только за больной матерью, но и за нами младшими: новорождённой Анечкой, мною двухлетним и пятилетним Колей, да ещё деревенское домашнее хозяйство со скотиной, птицей и так далее. После похорон матери в марте 1942 года, когда дед забрал нас к себе на воспитание, то при больных бабушке и Анечке ей добавился уход за дедом и его домашним хозяйством. Сейчас мне уже немыслимо, смотря на современных 13-летних девочек, представить себе, как могла всё вынести моя трудолюбивая и самоотверженная НЯНЯ, как я её называл до своего 50-летия.

На всю Комаровку славилась добротой моя бабушка Агафья Климентьевна Фролова. Когда её не стало, дед вскоре женился на матери нашего сельского лесника Ефрема Лиморенко. Новая бабушка Аксинья (между собой мы звали её бабкой Лиморенчихой) была родом из челкарских сибирских казаков, весьма требовательная, трудолюбивая и постоянно придерживалась во всём домашнего порядка и чистоты. Татьяне, конечно, стало легче по хозяйству, но, как часто бывает между двумя хозяйками в одном доме, у них пошли вначале мелкие, а затем и крупные конфликты. Дед постоянно становился на сторону своей новой жены, да ещё решил нас с Колей через сельсовет отправить на воспитание в Казгородской детдом. Уже подогнали к дому колхозную подводу, чтобы нас везти в детдом. Татьяна категорически возражала против этого и, помнится, грозилась лечь под ноги коня, но братьев не отдавать от себя. Дед согласился с ней, но решил отделить нас в наш родительский дом. Он выделил нам дойную корову, телёнка, кур и на первый случай часть от имеющихся у него в запасе необходимых нам продуктов. Это событие произошло летом 1946 года.

С той поры детства начались мои ежедневные трудовые обязанности по домашнему хозяйству. Брата забрали на круглые сутки в колхозную бригаду, а Татьяна рано утром и до позднего вечера уходила на колхозную работу и мне оставляла большой перечень всяческих дел по дому. В первую очередь, я должен был для себя готовить еду. Больше всего мне полагалось есть творог с молоком или варить куриные яйца. Но варить было сложнее, так как надо было разводить огонь в печи. Поэтому я стал совмещать с другими заданиями, и старался к приходу сестры испечь пресные лепёшки или сварить затируху. Один раз я решил провести опыт и приготовил себе совмещённое блюдо: добавил в творог с молоком два сырых яйца, размешал и стал эту мешанину есть. Но, увы, блюдо оказалось совсем несъедобным.

Самой сложной для меня работой, помнится, было достать на верёвке ведро с водой из колодца. Несмотря на то что Комаровка находится в большой низменности, воды во всех сельских колодцах набиралось очень мало. Поэтому колодцы копались глубокими и, чтобы достать воду ведром, надо было иметь длинную верёвку. Вот моим семилетним детским рукам и пришлось много помучиться с полным ведром. Воды же в хозяйстве надо было иметь немало, и я на коромысле с двумя вёдрами всё-таки напрактиковался приносить её в достаточном количестве. Ещё было одно неприятное для меня задание – это периодически мазать земляной пол на кухне глинистым раствором со свежим коровяком. К такой работе я никогда не мог нормально относиться.

Самым весёлым и приятным заданием было встречать вечером корову из стада. Мальчишки и девчонки со всего нашего края села приходили заранее до прихода животных, чтобы затевать всяческие игры или просто устраивать беготню друг за другом, особенно мальчишки за девчонками. Самой интересной являлась затея, когда мы в ближайшем перелеске играли в войну и делились на красных и белых или русских и фашистов. Коров же надо было обязательно встретить и пригнать домой, так как практически у всех сельчан огороды были не огорожены, и та скотина, которая не встречалась, тут же устремлялась в ближайшие подсолнухи или капусту. Такое случилось однажды и с моей Жданкой, когда я оставил её около дома, а сам заигрался с друзьями. Корова и была рада пощипать морковь и капусту у соседей. Татьяне они устроили скандал, а мне от сестры было такое наказание, что мало не показалось.

В нашем доме отсутствовал замок для двери, и когда мне надо было надолго уходить из дома, то я входную дверь запирал на внутренний крючок, а сам вылезал через нижнюю часть окна, осторожно выставляя и затем вставляя стекло. Конечно же, вся наша улица знала эту мою детскую хитрость. Доброжелательные деревенские парни часто по ночам, открывая это стекло, накладывали нам на подоконник наворованных в чужих огородах огурцов. Но был случай, когда мой потайной ход использовал другой пацан, Колька Ледяев. Он подкараулил момент, когда я надолго убежал из дома, воровски залез к нам и съел из крынки половину сметаны, которую сестра запрещала мне есть. Вернувшись с работы, Татьяна обнаружила значительную утрату и, не поверив в мою невиновность, хорошенько мне наподдавала. Потом нашлись свидетели, которые видели уличного воришку, когда он вылезал из нашего окна. Впоследствии мы с братом как-то перехватили за огородами любителя чужих продуктов и своими кулаками, да пинками расcчитались с ним за нашу сметану.

Однажды во время хлебоуборки на поле, недалеко от нашей улицы, куда я прибегал покататься на мостике комбайна, комбайнёр подарил мне пойманного им зайчонка. Не жалея моркови с грядки и листьев капусты, я растил его в доме. Зайчонок любил сидеть на подоконнике, наблюдая за улицей. Как-то он выбежал из дома, и я его долго не мог найти, потом мне друзья подсказали, что его поймал наш сосед Петя Морозов и унёс к себе домой. На все мои просьбы о возвращении моего зайчонка Морозов не реагировал. Татьяна была вынуждена обратиться к его матери, после чего мне зайца вернули, но с протёртой до мяса ногой от верёвки, которой сосед его привязывал. Впоследствии заяц всё-таки навсегда убежал от меня. Но зимой один знакомый охотник застрелил в леске за нашим огородом зайца, у которого по кругу на ноге просматривалось место без шерсти, и он догадался, что это был мой воспитанник. Охотник принёс свою добычу нам в подарок, но мы отказались её взять.

Одно время в Комаровке работал медфельдшером мужчина с болезнью лунатика, он часто по ночам ходил в белом нательном белье по улицам. Однажды ночью Татьяна в страхе прибежала в нашу с братом кровать и шёпотом сообщила, что в ворота ломится человек весь в белом. Немного погодя я набрался храбрости, залез на подоконник в сторону наших ворот и застучал своим кулачком по оконной раме, стараясь кричать басом и бранными словами с природной своей картавостью: «Едлит твою мать, уходи отсюда!». Повторяя несколько раз это, я в то же время оглядывался на сестру, которая строго запрещала нам браниться. И этот больной, посматривая на окно, всё-таки ушёл к соседнему дому. Потом сестра с братом долго меня хвалили за храбрость и смеялись, как я с тревогой смотрел на Татьяну, боясь за своё ругательство.

Запомнился ещё следующий случай из детсва. Среди лета надо было припасывать нашу корову в табуне после отёла. Однажды, перегоняя животных через кенащинскую дорогу, пастух заметил, что одна корова провалилась в какой-то старый и заросший густой травой колодец. Когда мы с ним подошли до этой коровы, то она задними ногами и половиной своего туловища находилась в полуобвалившемся колодце и только передними ногами удерживалась от дальнейшего падения вниз. Пастух послал меня на стан ближайшей колхозной бригады, чтобы просить срочную помошь. Бригадир направил со мной мужчину с парой быков, запряжённых в ярмо и с длинной верёвкой. Пострадавшую корову обмотали этой верёвкой и с помощью быков выволокли из колодца.

Впоследсвии, когда из Академии наук Казахстана приезжала комиссия в Кенащи, чтобы выяснить у местных аксакалов, где находился родник, из которого Акан-Серэ поил своего легендарного коня Кулагера, ему показали именно этот заброшенный степной колодец. А ещё несколько позже, когда встал вопрос о переселении кенащинцев на новое место, то выбрали вариант строительсва нового аула рядом с этим колодцем.

Большой материальной поддержкой в нашей жизни являлась выдаваемая государством пенсия за погибшего на войне отца в звании офицера. Пенсия такой категории погибших начислялась в системе военкоматов несколько повышенной и выдавалась в отделениях госбанка. Когда Татьяне ещё не исполнилось 18 лет, пенсию получал дед, который числился нашим опекуном. В связи с тем что сестра после 16 лет не училась в школе, на неё выдавать пенсию прекратили, но нам с братом несколько увеличили размер выплаты на каждого. После того как мы от деда отделились, и сестра стала совершеннолетней, она стала для нас с братом опекуном и сама ежемесячно ездила в Володарское получать в госбанке нашу пенсию.

Первого сентября 1947 года мне надо было пойти в первый класс Комаровской школы. Татьяна для этого события купила первой необходимости школьные принадлежности, сама сшила мне из сатина новые штаны, а из холста рубашку и школьную сумку с длинной лямкой, приготовила в чернильницу-непроливашку из печной чёрной сажи чернила. С радостным настроением мы с братом в сопровождении сестры пришли в школу. Моим первым учителем стал Василий Петрович Шурин, заведующий нашей начальной школы.

C большим любопытством я наблюдал не только за учителем, но и за своими одноклассниками, особенно с других дальних улиц, которых раньше ещё не встречал в селе. В основном это были ученики с Антоновской улицы. Конечно же, интереснее всего было во время перемен, когда можно было побегать и ещё узнавать незнакомых старшеклассников, которых мне показывал брат. Вокруг школы было большое пространство, заросшее высокой зелёной травой, а рядом находился лесок, в котором стояли в ряд очень большие вербы. По всем приметам их когда-то посадили добрые люди, несмотря на то что рядом не было жилых домов. На больших переменах мы любили постоянно залезать на эти деревья одновременно по несколько человек на каждое дерево.

Часто на переменах происходили стычки между мальчишками с разных улиц. Всегда во время драки каждый считал нужным защищать драчуна со своей улицы. Здесь ещё сказывалось деление колхоза на бригады по улицам. Помнится, что к первой полеводческой бригаде относилась Антоновская улица, ко второй – Пермятская и Верхняя, и к третьей – Сельсоветская, Черниговская и совсем маленькие Аршинская и Кенащинская.

Поначалу мне с большим трудом давались чтение и особенно письмо, так как по правилу установлено писать слева направо, и школьные тетради выпускали с расчётом на людей, которые будут писать только правой рукой. Мне же надо было писать левой, и мой кулачок постоянно закрывал место для написания буквы или цифры.

Татьяна очень много помогала мне при выполнении домашних заданий. Скорее всего, благодаря ей мне не пришлось оставаться когда-либо второгодником, что было не редкостью в наше время. С окончанием каждого учебного года несколько моих одноклассников оставались на второй год, а с началом учёбы к нам присоединялись второгодники из старшего класса. Кроме этого, некоторые школьники из-за отсутствия зимней одежды и обуви пропускали годы учёбы. Так было и с моим братом, поэтому я его догнал в третьем классе. В результате таких причин нас с первого класса дошло до выпуска семилетки всего четверо: кроме меня ещё Маруся Буянова, Настя Волобуева и Николай Горбунов. Двоих последних, к большому сожалению, уже нет в живых.

Постоянной проблемой становился голод. Татьяна при получении отцовской пенсии выдавала нам на руки несколько рублей на расходы по нашему усмотрению. Конечно же, мы тогда бежали в наш сельский магазин и покупали пряники или конфеты. Помнится, что на один рубль продавец отсчитывал своими голыми пальцами десять конфет-подушечек, покрытых ржаной мукой, или несколько пряников. По пути из школы домой жили троюродные сёстры моей матери, Колузаевы Анисия, моя крёстная и Евдокия. Это были из-за войны старые девы. Так вот, они часто встречали меня на улице и звали к себе в избу поесть горячих щей или вручали что-либо из своей домашней стряпни. Мне навсегда запомнились их необыкновенно вкусные бублики. Впоследствии я перепробовал много домашней выпечки и магазинных бубликов, но по вкусу они все намного уступали тем, чем угощали меня милая крёстная и её славная сестра тётя Дуняша. Кроме этого, они к каждой зиме вязали мне шерстяные носки и варежки. Большое чувство благодарности к этим добрейшим женщинам всегда остаётся в моей памяти.

Череда моих пристанищ

Семейная жизнь у нас круто изменилась после замужества Татьяны. Наш сосед Григорий Карпович Лягин, года через два после войны с Японией, вернулся домой и вскоре предложил сестре выйти за него замуж. Я хорошо помню их свадьбу. Потом сестра решила уехать в Караганду, а нас с братом оставила жить на зиму у нашего дяди Николая Ивановича Зюзина. Следом за Татьяной уехал в Караганду и Григорий. Мы с братом в тот год учились вместе в третьем классе. Случилось, что к этой зиме у меня не оказалось валенок. Помнится, что до середины декабря я ходил в школу в шахтёрских глубоких галошах из толстой резины. Потом мне из-за них запретили посещать занятия, но я в этих галошах почти каждый день бегал к пимокату, который работал в доме Волобуевых, и умолял его быстрее скатать мне валенки. Когда они были готовы, этот день казался для меня самым счастливым в детстве. Мои одноклассники возвращались в тот момент из школы, когда я с радостью бежал с готовыми валенками. Они с криками: «Ура! Ура!» побежали мне навстречу и начали поздравлять с этим событием.

Весной после учёбы Коля уехал к сестре в Караганду, а мне надо было перейти жить в наш родительский дом, в котором квартировали Мария и Елена, мать и сестра моего зятя Григория.

Последующих два лета я работал в колхозе. В то же время мои сватьи получили разрешение сельсовета переделать свиридовский саманный амбар для своего жилья и забрали меня на зиму с собой. Такого холодного и голодного жилья у меня в жизни потом никогда не было. Но в любом случае я благодарен этим женщинам за то, что они меня содержали.

Первая моя детская любовь к однокласснице возникла скорее всего ещё в третьем классе. Надо признать, что это была многолетняя пламенная, но безответная любовь. Помнится, что на школьных переменах я старался находиться рядом с ней, если она оставалась в классе, выходила в коридор или на улицу, то и мне хотелось следовать за ней. Где-то в шестом классе на уроке литературы было сочинение на тему: «Моя мечта», и я со своей наивностью, стараясь стихами, сочинил следующий эпиграф к нему: «Моя мечта – любить одну, кого любил я много лет…». После проверки тетрадей преподаватель в своём заключении написала, что мне ещё рано про это мечтать. Но, как говорят, сердцу не прикажешь, и эта девчонка мне часто снилась ещё долгие годы.

Однажды, когда я учился в пятом классе и возвращался из школы, дед встретил меня на улице и предложил неделю пожить у него, так как его супруга уехала в гости к сыну в Аиртав. Конечно же, я с радостью согласился. После возвращения бабушки я продолжал жить у них, с тревогой ожидая дальнейших распоряжений. Слава богу, как-то после школы дед даёт мне санки и посылает привезти от Лягиных мои личные вещи. В тот день я стал самым счастливым человеком на свете. Я вихрем мчался до этого амбара и потом назад со своим ветхим барахлом, опять же по той самой дороге, по которой когда-то пришлось мне радостно бежать с новыми валенками.

С того времени почти три года у меня была очень сытая и уютная жизнь. Надо полагать, что благодаря этому я в росте обогнал своих старших братьев и почти всех сверстников. Но за такую обеспеченную жизнь надо было расплачиваться трудом на летних каникулах. Каждую весну дед на Володарском базаре покупал трёхгодовалого бычка, которого я с друзьями обучал работать в рыдванке. После наступления каникул мы с дедом ежедневно, за исключением воскресений, вначале ездили по нашим лесам, заготавливая из сухостойных деревьев дрова на зиму, а потом косили траву на сено. Вот в такие поездки дед мне подолгу рассказывал свои многочисленные жизненные истории, а также про то, что происходило в Комаровке за время её существования.

Фото 1953 года, с дедом Иваном Ивановичем Фроловым и его второй женой Аксиньей Лиморенко

Он много учил меня во время поездок уму-разуму, да ещё через поговорки народным мудростям. Сейчас я бы сказал, что его девизом в жизни было: «Терпенье и труд всё перетрут». Для меня, между прочим, это тоже стало жизненной установкой. Точно так же, как и следующие поговорки: «Без труда не вынешь и рыбку из пруда», или «Жизнь прожить – не поле перейти».

Каждое лето по воскресеньям к деду приезжал в гости из села Навстречу (Прекрасное) его племянник Павел Обухов. Во время застолья они много времени посвящали воспоминаниям из своей прошлой жизни. Мой дед много раз повторял в конце своего рассказа для меня, откровенно сказать, шокирующий вывод: «Если бы не Империалистическая война, то большевики бы не победили в Гражданскую войну». И таким заключением он завершал почти каждое своё воспоминание.

Однажды преподаватель русского языка принёс в класс книгу писателя Короленко «Без языка» и предложил мне её прочитать. Это была первая книга, прочитанная мною в жизни. После неё я стал систематически и помногу читать художественную литературу. Дед считал, что такие книги меня отвлекают от основной учёбы, и категорически запрещал их читать, особенно после того как однажды, читая книгу «Алитет уходит в горы», я зачитался до того, что упал с табуретки в обморок. Но и после этого я находил всякие уловки и продолжал помногу читать.

Перед Рождеством и Пасхой вечерами в наш дом собирались старики и старухи послушать библию, которую читал наш грамотный сосед Малыхин. В периоды между чтением собравшиеся очень красиво пели молитвы. К сожалению, Малыхин вскоре умер, и некому стало читать библию, тогда дед заставил это делать меня. Содержание библии мне показалось интересным, и я стал её читать с большим удовольствием, хотя текст был напечатан староцерковными буквами. В такие вечера друзья обратили внимание на моё отсутствие на уличных играх и подсмотрели через занавески в окно нашего дома, что я в окружении стариков читаю им библию. На следующий день вся школа уже знала про мои вечерние занятия и мне прилепили ещё одну кличку: «Малыхин».

Запомнились тревожные и затем траурные дни в первых числах марта 1953 года, когда тяжело заболел и умер наш вождь И. В. Сталин. В то время на всю Комаровку был только единственный радиоприёмник на батарейках в красном уголке библиотеки в доме сельсовета. После сообщения о болезни Сталина директор школы П.П.Зикеев каждое утро прослушивал по радио бюллетень о состоянии здоровья Сталина, информировал потом учителей, которые на уроках доводили данные сведения всем школьникам, а мы должны были пересказывать это у себя дома. Пятого марта Пётр Павлович пришёл из сельсовета очень расстроенный. Заходя в каждый класс, он со слезами на глазах сообщал о смерти Сталина, его печальная новость и очень взволнованный голос передавался нам, и мы вместе с ним плакали. Но именно в этот момент в заднем ряду раздался смешок Ивана Зимина, которого рассмешил всеобщий плач. Директор повёл его тут же в свой кабинет «на ковёр». После разоблачения культа личности Сталина оставалось только оценить дальновидность Ивана Зимина.

Для печного отопления нашей школы ежегодно в лесу выделялась деляна для заготовки дров, и нам, старшеклассникам, с преподавателями надлежало с выездом на неделю в первые дни каникул заниматься этой работой. На колхозной машине нас отвозили в лес, где в первый день мы строили себе балаганы для ночёвок и обустраивали другие хозяйственные дела. Вечерами после работы занимались разнообразными играми, хором пели песни или слушали рассказы преподавателей. Для меня эти ежегодные выезды в лес остались незабываемо интересными на всю жизнь.

Большое удовольствие приносили летом походы, вначале со взрослыми, а потом уже только со сверстниками, за дикорастущей ягодой, так называли в Комаровке полевую клубнику, и несколько позже – за лесной вишней. Несмотря на то что такие походы были по указанию старших, так как сахар постоянно был редкостью в торговле, эти ягоды становились в питании источником углеводов, поэтому мы такие распоряжения исполняли с большой готовностью. На многих опушках комаровских лесов полевая клубника встречалась часто, а в некоторые годы её было очень много и нередко она вырастала крупной и сочной. В таких случаях даже дети могли её насобирать полное ведро и оставалось проблемой для нас донести этот урожай домой. А вот расторопные девушки и женщины собирали за один поход даже по два ведра.

Многие комаровские леса богаты дикой вишней. Когда мы были маленькими, нас старшие брали с собой в ближайшие вишнёвые леса, например, в «сосновый», «голошенков» и «баяллинский», а позже, когда сами стали постарше, наши походы были уже в леса за «джияллинским» и «священным» болотами. Нередко мы собирали вишню даже в лесах правее «волчьих ворот», в сторону Аиртава. Большинство принесённых нами ягод хозяйки умело сушили на воздухе и затем хранили в тканевых мешочках до зимы. Позже, в основном по праздникам, готовили из них очень вкусные кисели, компоты и пекли пирожки с ягодной начинкой.

Запомнился приём меня в ряды комсомола. В школьном коридоре в таких случаях выстраивали линейку из всех старшеклассников, и каждый кандидат должен был выйти на два шага вперёд и заслушать мнение о себе. Когда меня назвали, и я с трепетом вышел, то услышал от своего одноклассника из Пятилетки, что из-за своего озорного поведения не могу стать комсомольцем. Я стоял в шоке и ждал, что будет дальше, но меня выручила одноклассница Валя Ющенко, которая стала перечислять мои положительные стороны в поведении. В конечном итоге большинство всё-таки проголосовало за приём меня в ряды комсомола. Забегая вперёд, вспоминаю, когда я стал работать главным агрономом в Комаровском совхозе, а мой критически настроенный одноклассник трудился комбайнёром в Пятилетке, то мне казалось, что он при нашей встрече всегда вёл себя несколько смущённо.

Интересным событием была районная комсомольская конференция зимой 1953—1954 года, на которую меня единственного от школьной организации избрали делегатом. Конференция проходила два дня. Её главным моментом стало избрание первого секретаря райкома комсомола. Ранее возглавляла райком молодая женщина Безгубченко, а некий Петренко рекомендовался обкомом комсомола в качестве нового. Часть местного комсомольского и партийного актива были против присланного из области и смело отстаивали Безгубченко. Помнится, что защиту местной кандидатуры возглавил заврайоно Иван Антонович Трофимов, который потом многие годы работал в этой должности. Дискуссия продолжалась почти целый день. Конечно же, избрали обкомовского кандидата и ничего хорошего из этого не вышло. Позже я узнал, что Петренко вскоре проштрафился, и его с треском освободили от работы.

Фото 1953 года. Первый ряд: родная тётя Степанида Ивановна Зюзина, двоюродная племянница Зина, двоюродная сестра Анна Николаевна Бугаёва (Зюзина); второй ряд: двоюродный брат Александр Николаевич Зюзин, супруга родного дяди Николая Ивановича Зюзина, Елена Никитична, и автор этих строк

Добрых слов заслуживает коллектив преподавателей нашей Комаровской школы и вообще методика обучения в те времена учащихся. Много внимания уделялось литературе, за семь лет учёбы мы были ознакомлены с основными классиками русской литературы. Нам систематически давали задания заучивать наизусть многочисленные стихотворения, которые мы должны были пересказывать не только на уроках, но и декламировать на литературных вечерах. Некоторые стихи или отрывки запомнились на всю жизнь. Из всех предметов мне больше всего нравилась география, по которой у меня всегда были самые высокие оценки. Хуже всего обстояли дела с написанием диктантов, и только в восьмом классе оценки по ним несколько улучшились.

Под конец учёбы в семилетней школе семья моего деда увеличилась в связи с приездом на постоянное место жительство в Комаровку старшей дочери бабушки и её внучки. Дед мне твёрдо заявил, что после окончания седьмого класса мне надо самому решать своё будущее. Я написал письмо сестре с вопросом, как мне теперь дальше поступить. Пока ждал ответа, стал работать в полеводческой бригаде колхоза на сенокосе. Татьяна быстро ответила, что они с Григорием согласны, чтобы я к ним приехал и учился в восьмом классе. Вот так окончилась моя постоянная жизнь в Комаровке. В это время из Караганды гостила у родителей двоюродная сестра Анна с дочерью, и когда она стала уезжать, я с ней поехал к Татьяне.

Эта поездка в Караганду оказалась для меня дорогой в абсолютно другой мир. За пятнадцать лет своей жизни я ещё не видел вообще города, и в частности, Кокчетава, первый раз увидел железнодорожный вокзал и поезда. Дорога от Кокчетава до Караганды, с остановкой поезда во всех попутных городах, стала для меня самым интересным практическим уроком по географии.

Шахтёрская и промышленная Караганда встретила нас своими многочисленными терриконами, заводскими трубами и сплошной задымлённостью воздуха внутри города. Тогда мне пришлось первый раз проехать на знаменитом городском трамвае. У Татьяны с Григорием уже подрастали две дочурки – мои племянницы Люда с 1951 года и Валя с 1952 года. С ними ещё проживал мой брат Николай, и выходит, что я стал шестым членом семьи. Мы жили в большом шахтёрском бараке в двухкомнатной квартире, включая сюда и кухню, с общим длинным коридором. У меня вызывало восхищение электрическое освещение в квартире, а также работа радиоприёмника, и вообще многое вокруг сильно удивляло.

Фотография семьи сестры Татьяны и зятя Григория Карповича Лягина с дочерьми Людой и Валей. Караганда 1954 год

Николай к тому времени уже окончил курсы ФЗО (фабрично-заводское обучение) и работал электриком-монтёром где-то за городом, а мне разрешил пользоваться его велосипедом. Наш барак находился на крайней улице города, в так называемом Втором руднике Караганды. Так что я быстро изучил ближайшую городскую территорию и её окрестности, тем более что мне сразу вменили в обязанность добывать дрова для топки летней кухни, где сестра готовила пищу.

Первой возможностью взять дрова были склоны терриконов, на которые из шахт вагонетками вывозили вместе с породой и обломки деревянных креплений. Но здесь находилось много желающих охотников на дрова. Мне подсказали, что можно проникать через дыры в ограждениях лесных складов и там брать мелкие деревянные обрезки, но не попадаться на глаза сторожам. Было много и других мест, где я ухитрялся находить и возить на велосипеде «дровишки… вестимо». Ещё моей задачей было приносить воду на коромысле с двумя вёдрами из уличной колонки. Вода выдавалась по талонам, которые продавались в помещении самой колонки, буквально за одну копейку ведро. Коли вода была покупная, то я старался вёдра набирать совсем полные и доносить домой, не проливая ни одной капли, чем удивлял Татьяну.

Из-за дефицита в снабжении населения хлебом мне надлежало, если не каждые сутки, то через день ходить в два часа ночи к хлебному магазину и занимать очередь. Территорию перед магазином освещала единственная электролампочка, поэтому возникала проблема в том, чтобы запомнить свою очередь, а именно, за кем занимаешь, и кто за тобой будет стоять в очереди. Потому что после этого все расходились досыпать свои такие вот беспокойные ночи. К восьми часам утра мы уже вместе с Татьяной приходили к магазину, я должен был найти свою ночную очередь, что становилось не так-то просто. Сейчас удивляешься тому, что опоздавшим людям в магазине оставался только белый хлеб – и это по причине его дороговизны. Большинству населения есть белый хлеб было не по карману. Белые булки или батоны приобретали, в лучшем случае, только к праздникам или для воскресенья к чаю. Мясо покупали в магазинах редко и то самое дешёвое, в большем случае баранину или даже козье.

Караганда. С сестрой Татьяной в летней кухне при шахтёрском бараке

Благодаря велосипеду я объездил всю околицу нашего края. Чаще всего ездили мы с ребятами нашего барака купаться на пруд, называемый Узинка. Также нравилось кататься по небольшим горкам в сторону Темиртау. Потом осмелели и стали доезжать до пляжей реки Нура, возле города Темиртау. В общем здорово доставалось велосипеду брата от меня. Это было единственное время в моей жизни, когда я имел время и удовольствие в полной мере наслаждаться ездой на велосипеде. В это лето мне первый раз в жизни пришлось побывать в большом зоопарке, где содержались невиданные ранее для меня многочисленные звери и птицы.

К первому сентября 1954 года Татьяна оформила мои документы в школу №20, недалеко от нашего барака. Типовое двухэтажное здание этой школы было современным, с большими и специализированными по каждому предмету классами. Вот так началась моя непростая городская учёба в восьмом классе. Конечно же, уровень подготовки семиклассников в сельской школе намного отличался от городской. Мне пришлось поначалу до поздней ночи кропотливо готовить домашние задания, так что на первых порах было не до художественной литературы. Запомнились очень хорошие преподавательницы по географии, а также по литературе и русскому языку. Дружеские отношения у меня сложились с соседом по бараку Николаем Пащенко, который также приехал к старшему брату учиться в восьмом классе из Северо-Казахстанской области, и с которым мы весь учебный год сидели за одной партой. Моим однокласником также стал земляк из Аиртава Александр Кайгародов, который в период моей работы агрономом и управляющим приезжал к матери в отпуск

Количество моих ошибок в диктантах стали на всю школу притчей во языцех. Чтобы как-то помочь моему, в прямом смысле, горю, за мной закрепили шефа-одноклассника Анатолия Дика, который отличался весьма грамотным русским языком. Он согласился со мной через день заниматься у себя дома. Его помощь очень хорошо сказалась, и уже к весне мне по диктантам ставили четвёрки. До сих пор я благодарно вспоминаю своего доброжелательного шефа. В положительную сторону мне удалось отличиться тем, что был единственным в классе, кто выполнил задание по литературе: за одну неделю выучить наизусть первую главу поэмы Пушкина «Евгений Онегин». Между прочим, и за вторую неделю в классе ещё никто не смог заучить такой объём.

Преподавательница по географии была родом из Белоруссии, где в детстве во время войны ей пришлось быть под оккупацией фашистов. Она была первым человеком в моей жизни, кто мог рассказать, что происходило на занятых врагом территориях. На своих уроках она вспоминала жуткие случаи, а именно, какими методами истреблялись евреи, особенно ужасно было слушать об умерщвлении еврейских школьников. Многое мы узнали от неё и про партизанские дела в белорусских лесах.

Восьмой класс «В» Карагандинской средней школы №20. Во втором ряду: слева второй – автор этих строк, в центре – классный руководитель и преподаватель по литературе Мария Степановна Анисимова, а между нами Анатолий Дик, мой доброжелательный консультант по диктантам

В Караганде после массовой амнистии 1953 года свирепствовали уголовники, особенно поздними вечерами и ночами. С этим столкнулся и я, когда возвращался с читательской конференции из городской библиотеки. Мне было удобно идти домой через территории нескольких шахт, и когда я проходил мимо неосвещённого здания, то из-за тёмного угла появились три человека и крикнули мне: «Стой!». Но я задал такого стрекача, что этим самым доказал бандитам, что не напрасно занял второе место в своей школе при марш-броске на юбилейный день Победы – девятого мая 1955 года. Ещё был случай, когда у моей племянницы после сладкого арбуза разболелся ночью животик. Сестра послала меня среди ночи в ближайшую круглосуточную поликлинику за врачом. С большим страхом я добежал до неё и потом, когда пришедшая женщина помогла больной и категорически отказалась возвращаться одна, мне пришлось ещё раз повторить этот путь с большой боязнью.

Однако в карагандинских тюрьмах оставалось ещё много заключённых. Недалеко от нашего барака находился их большой рабочий объект – деревообрабатывающий комбинат под усиленной охраной. По нашей улице ежедневно утром и вечером колонной специальных автомашин провозили заключённых под охранной солдат с автоматами. Были случаи, когда их вели пешком в сопровождении многочисленных солдат с автоматами и служебных собак. На объект завозили целыми железнодорожными составами лесоматериал, который сотни заключённых разгружали, и в это время они нам на вагонах хорошо были видны. Во время рабочих пауз люди, сидя на брёвнах, нередко многочисленным хором пели свои грустные песни, да так громко и очень красиво, что люди выходили из своих жилищ на улицу, чтобы послушать эту пленительную многоголосицу. В будущем мне не приходилось больше слышать такой многолюдный мужской хор, да ещё с весьма печальными народными песнями.

После окончания восьмого класса мне стало ясно, что дальше обременять шахтёрскую семью сестры будет неправильно, поэтому мне пришлось забрать свои школьные документы и вернуться на родину. Несколько раньше уехал брат Николай работать на целину. На время каникул я проживал у своей крёстной, помогая ей заготовить на зиму дрова и сено. Постоянно мучила мысль, куда дальше пойти учиться. Большое желание было поступить в техникум и выучиться на агронома. Но тогда возникала проблема, как сложится в техникуме моё материальное положение. Были такие близкие родственники, которые не только не советовали, но и категорически предупреждали, чтобы я не ждал от них какой-либо помощи. А вот крёстная поддерживала моё желание стать агрономом. Про мои проблемы узнала учительница Мария Степановна Каменева, которая учила меня в третьем и четвёртом классах, она специально пришла до крёстной, чтобы убедить меня не бояться жизни в техникуме. На своём примере доказывала мне, когда она училась в Щучинском педучилище, ей несколько раз материально помогала профсоюзная организация. Вместе с крёстной они убеждали, что «мир не без добрых людей». Потом я в жизни часто получал подтверждения в правильности этой народной мудрости.

Брат Николай не баловал нас своими письмами, и мы не знали, где он находится в это лето. Последнее его письмо мы получили ещё зимой, когда он учился на тракториста в Лобановском училище механизации. У меня было большое желание разыскать его через это училище и встретиться с ним. В те времена все поездки из сёл осуществлялись только на попутных машинах. Вот и мне надо было ехать в Лобаново с пересадкой в Еленовке. Когда я приехал в училище, то узнал в учебной части, что Николай после учёбы был направлен в Тахтабродскую МТС (машинно-тракторная станциия). На вопрос: могут ли меня принять учиться на тракториста в связи с состоянием моей правой руки, мне ответили, что это возможно. В этот же день с пересадкой в Арыкбалыке и Константиновке мне удалось приехать в Тахтаброд. В конторе МТС мне сказали, что Николай работает в тракторно-полеводческой бригаде колхоза села Сокологоровки. Мне пришлось переночевать на стульях в этой конторе и утром добраться до брата. Он работал и жил на стане бригады, где и мне пришлось у него гостить двое суток. Всё это время брат убеждал меня, что надо идти учиться только в техникум.

После возвращения от Николая уже полностью созрело решение учиться в сельхозтехникуме. Мне стало известно, что четверо комаровичей собрались ехать поступать в Ленинский техникум Северо-Казахстанской области. Вот и я присоединился к ним пятым и срочно почтой отправил свои документы. От нашего родительского имущества в Комаровке оставались только старинный сундук и тулуп. Скорее всего, из-за сочувствия ко мне эти довольно-таки старые вещи купила моя тётя Стеша. Таким образом, я обзавёлся деньгами на дорогу и другие первоначальные расходы. К первому августу через Кокчетав и Петропавловск мы доехали до желанного техникума.

Надо заметить, что после массовой агитации в 1954 году на государственном уровне о поднятии целинных и залежных земель, много молодёжи в последующие годы пожелало учиться в сельскохозяйственных учебных заведениях. Вот и на агрономическое отделение в Ленинском техникуме в 1955 году образовался конкурс – девять человек на одно место. По результатам вступительных экзаменов из пяти нас, комаровичей, только меня зачислили на учёбу. Моей радости не было предела, радовалась и сестра Татьяна, которая в это время гостила с дочерьми в Комаровке и ждала моего возвращения с экзаменов,

К первому сентябрю я вернулся в техникум, где должны были начаться занятия. Но нашу группу в составе тридцати первокурсников сразу отправили на уборку урожая в село Ильинку, в полеводческую бригаду колхоза «им. Ильича». Жили мы на полевом стане всей группой в большом балагане, где девушки спали в одной его стороне, а парни в другой. Две однокурсницы стали нашими поварами, они готовили еду в большом котле сразу на всю группу, в основном обеды с борщами или супами, а на ужин какие-либо каши. На завтраки нам привозили свежее молоко с хлебом домашней выпечки. Работали мы в основном на зернотоке. В те времена ещё не было никаких механизмов для работ с зерном на токах, всё выполнялось вручную.

Самая трудоёмкая работа была разгружать зерно лопатами с бортовых автомашин из-под комбайнов, так как не было ещё и самосвалов. Особенно тяжело было разгружать влажное зерно. Нелегко было и загружать его центнеровыми ящиками в кузов машины. Зерно очищалось на самодельных веялках, которые приводились в действие вручную или, в лучшем случае, приводом широкого и длинного ремня от вала отбора мощности колёсного трактора.

Произошёл тогда один случай при такой механической веялке, когда я спас от большой беды свою однокурсницу. Металлический вал, вращающий решётный стан веялки, значительно выходил за пределы деревянного подшипника и имел на конце большие острые заусенции. При работе веялки две девушки лопатами отгребали от неё очищенное зерно, а я на другой стороне откидывал зерноотходы. Вдруг услышал громкий девичий визг и заметил, что все столпились около одной девочки. Когда я быстро подбежал к ним, то увидел, что этим вращающим валом захватило и закручивало её платье. Многие наши ухватились за девушку и старались оттянуть её от вала, что мало ей помогало. У меня моментально возникло решение сорвать приводной ремень с вала трактора и он быстро снялся с него, после чего работа веялки сразу остановилась. Эту девушку в срочном порядке на машине отправили с большой травмой в нижней части живота в районную больницу. Потом нам сказали, если бы веялка продолжала ещё 2—3 минуты работать, то спасти жизнь пострадавшей стало бы невозможно. Она больше месяца находилась в больнице и вернулась, когда у нас уже начались занятия в техникуме, и очень искренне меня благодарила за тот поступок.

Запомнился мне разговор между пожилыми местными колхозниками во время перекуров в работе на току на тему предстоящего выхода на пенсию. Такие разговоры мне приходилось много раз слышать ещё в Комаровке. Оказалось, что в этом ильичёвском колхозе так же, как и в комаровском, пенсия старикам выдавалась не государственная деньгами, а по Уставу колхоза в объёме всего лишь одного пуда муки в месяц. И такую пенсию в народе называли пресловутым «петушиным пайком», так как шестнадцать килограммов муки могло хватить на хлеб на один месяц только одному человеку. Но всем остальным, как говорили представители власти, должны помогать дети. Но люди тогда задавались вопросом, что делать тем, у кого в семье нет детей. В таком случае выходило, как в крылатом выражении: «У матросов есть вопросы, у советов нет ответов».

Приходилось мне ещё трудиться на соломокопнителе прицепного комбайна С-6 у одного передового комбайнёра, который соревновался с другим человеком, чтобы получить орден Ленина. Поэтому они старались друг перед другом, у кого будет больше намолочено зерна. Для этого старались дольше молотить ночью. Нам же, прицепщикам, из-за ночной росы было очень трудно работать вилами с влажной соломой, которая ещё к тому же часто не соскальзывала с днища копнителя. Приходилось часто прыгать в него, чтобы ногами и спиной самому выпихнуть солому и вместе с ней оказаться на ночном поле, после чего надо было догнать комбайн и по крутым ступенькам взбежать на своё рабочее место.

Когда я глубокой ночью возвращался с работы, все мои однокурсники уже давно спали. Наши повара на ужин и завтрак оставляли мне на дне котла кашу, которую приходилось быстро съесть и укладываться спать. Рано утром, когда в балагане опять же все ещё спали, мой комбайнёр уже будил на работу. Так что спать приходилось не более 4—5 часов в сутки. Ещё случалось мне быть экспедитором на грузовой машине при сдаче зерна на Петропавловский элеватор. Эта работа, конечно же, была лёгкой и сама по себе ещё интересной и познавательной. В конечном счёте за работу в колхозе мне нормально заплатили и у меня образовался даже некоторый денежный резерв.

Надо полагать, что с осени 1955 года фактически началась моя долголетняя непростая, но вместе с тем весьма интересная агрономическая жизнь, за что я премного благодарен своей судьбе.

Берлин, 2011 год

Начало агрономии в моей жизни

Орлята учатся летать…

Н. Добронравов

Ленинский техникум является старейшим учебным сельскохозяйственным заведением на территории Северного Казахстана. Ещё до Октябрьской революции здесь была школа агростарост, которая готовила специалистов для крупных землевладений. После революции её переименовали в школу полеводов. В 1923 году здесь образовали сельскохозяйственный техникум и в 1924 году его назвали в честь Ленина. Несколько наших преподавателей в конце 20-годов закончили сами этот техникум, и затем были направлены на учёбу в московскую Тимирязевскую сельхозакадемию. Посёлок техникума расположен на крутом берегу реки Ишим (Есиль) и находится рядом с автотрассой Петропавловск-Сергеевка, вблизи большого села Покровки и восемь километров от Явленки – ранее райцентра Ленинского, а ныне Есильского района Северо-Казахстанской области.

На территории техникума находился старинный парк с тенистыми аллеями из тополя, по словам наших преподавателей, посаженными ими здесь в годы их учёбы. Кроме тополей ещё были многочисленные ряды сирени и другие виды деревьев. В центре парка располагалась летняя танцевальная площадка, на которой каждую субботу вечерами организовывались самими студентами многолюдные танцы, где первокурсники при желании имели возможность научиться танцевать.

В 1955 году в техникуме существовали агрономическое и зоотехническое отделения с четырёхлетним обучением, а несколько позже ещё открыли ускоренный трёхгодичный курс веттехников, набираемый из десятиклассников. Учебный корпус и двухэтажный клуб были деревянными, ещё довоенной постройки. В клубе находилась весьма богатая библиотека и просторный читальный зал. В большом зрительным зале еженедельно ставили платное кино, а в зимний период организовывались танцы. Для студентов имелись общежития: два мужских и одно для девушек. Столовая работала все дни недели и обеспечивала трёхразовое питание. В обед, чтобы поесть, надо было выстоять длинную очередь, нередко более часа. Блюда стоили недорого, достаточно сказать, что отцовской пенсии в размере 180 рублей (курсом до 1961 года, а после – это 18 рублей) мне вначале учёбы хватало, конечно же, только на скромное месячное пропитание. Воистину были для нас: «щи да каша – пища наша». По группам составлялся график дежурств на кухне, в основном для чистки картофеля, вот тогда-то мы там бесплатно хорошенько наедались.

Первокурсникам выплачивали стипендию в размере 140 рублей и с каждым последующим курсом её увеличивали на 20 рублей. Однако из размера стипендии высчитывали ежемесячно 12 рублей за баню и стирку постельного белья. По пенсионному законодательству того времени студентам моей категории полагалось получать или стипендию, или пенсию за погибшего отца. Мне же выгодней стало получать отцовскую пенсию.

Преподаватели в техникуме были с большим трудовым стажем, многие из них долгие годы проработали непосредственно в сельском хозяйстве. Занятия проводили очень интересно, и поэтому их богатые знания, которые они добросовестно передавали нам, с большой пользой пригодились мне в будущем. Многие годы директором техникума работал Гладков Сергей Васильевич, но он ещё в годы моей учёбы ушёл на пенсию. Его сменил на этой должности ранее неизвестный преподавательскому коллективу Будко Яков Яковлевич, якобы вначале направленный на целину.

Главная аллея техникумовского парка

Классным руководителем в нашей группе все четыре курса была Валентина Андреевна, жена директора техникума. Они с мужем в своё время сами учились в этом техникуме. Валентина Андреевна преподавала у нас на курсе ботанику, почвоведение и земледелие. Она прекрасно знала многое о морфологии и физиологии тех растений, которые произрастали в нашем регионе. На практических уроках по ботанике старалась всю нашу группу водить по территории учебного хозяйства, причём не только по полям с сельскохозяйственными культурами, но и по другим видам земельных угодий. Непосредственно на месте определяла название растения, в том числе и по латыни, и сообщала, к какому семейству, роду и виду они относятся по системе Линнея. Кроме того, называла, какого вида у него корневая система, стебель и цветок. Если это был сорняк, то она сообщала об агротехнических мерах борьбы с ним. Учила нас, как правильно оформлять гербарий, и мы должны были собрать за первый курс не менее 50 растений, с их кратким ботаническим описанием.

В качестве классного руководителя Валентина Андреевна стремилась рассказывать поучительные жизненные истории из своей личной биографии, буквально по-матерински учила нас правильным взаимоотношениям между девушками и парнями. Эта высокообразованная, уважительная и внимательная женщина внесла в наши юные души очень много самого доброго и хорошего.

Первые три семестра, кроме специальных дисциплин, мы продолжали изучать ещё такие основные общеобразовательные предметы, как история СССР, математика, литература, русский и английский языки. Иммигрант из Манчжурии Николай Степанович Лукашкин преподавал нам английский язык, очень хорошо им владевший. Он был потомок белогвардейцев, которые в Гражданскую войну бежали в Китай. Николай Степанович был весьма начитанным человеком и имел богатую домашнюю библиотеку. Когда он узнал, что я увлекаюсь художественной литературой, то стал приглашать по воскресеньям к себе домой, где я мог пользоваться его личными книгами. Его супруга, тоже из иммигрантов, работала секретарём-машинисткой у директора техникума. Это были исключительно гостеприимные люди. Они каждый раз угощали меня кофе с молоком и сахаром, тогда ещё для меня экзотическим напитком. Мы подолгу обсуждали содержание прочитанных мною книг. Общение с такими высококультурными людьми принесло мне впоследствии в жизни большую пользу.

Жили мы в общежитии, как правило, по пять человек в комнате. В состав нашей комнаты вошли мои одногодки, земляки из Кокчетавской области Ерсаин Каршалов и Владимир Антолевский, с которыми у меня сложилась в дальнейшем долголетняя дружба, но, к большому сожалению, их уже нет в живых, затем Аркадий Иванча и детдомовец из Белоруссии Тимур Ковалёв. Ещё в нашу комнату на первом курсе поселили шестым Бориса Царика, которого зачислили вне конкурса уже после нашего возвращения с уборки. Он сам потом хвалился нам, что его старшая сестра, которая работала главным редактором местной районной газеты, договорилась по блату принять его на учёбу. Тимур и Борис спали на одной кровати. Впоследствии Борис Царик оказался редким наглецом – и это ещё мягко сказано.

После размещения по комнатам нам выдавали постельные принадлежности, в том числе пустые матрасовки, которые следовало набить соломой, заранее подвезенной к общежитию. От соломенных матрасов вначале шёл по ночам звонкий хруст на всю комнату, когда мы поворачивались с боку на бок, а позже выбивалась пыль. В комнате было самообслуживание. Старший по комнате составлял график дежурств по неделям, когда нам надлежало подметать и мыть пол, а в зимний период топить печь.

Нередко случалось, что при преждевременном закрытии печной заслонки жильцы такой комнаты сильно угорали, так что медикам техникумовской поликлиники приходилось спасать пострадавших. Так однажды произошло и в нашей комнате. Помнится, рано утром я первый решил подняться с кровати, и только стоило мне встать на ноги, как в голову ударила такая сильная боль, что тут же, вскрикнув, я упал на пол. Потом с большим усилием поднялся и дошёл до двери, открыл её и уже в коридоре проходящим ребятам сообщил о том, что мы угорели. Моих товарищей подняли с постели и вывели из комнаты, открыли дверь и форточки в окнах, после чего вызвали врача, который заставил нас нюхать, если не ошибаюсь, нашатырный спирт. Нам дали освобождение от занятий на один день, но голова сильно болела ещё несколько суток.

Занятия проходили в учебном корпусе старинной постройки. За каждой группой на всё время учёбы закреплялся просторный и светлый класс, в который согласно расписанию приходили преподаватели соответствующих дисциплин. Кабинеты по химии и механизации, а также спортзал находились в другом здании.

Старостой нашей группы назначили весьма простодушного гагауза Костю Лефтерова, который был намного старше всех нас. Его семья, как кулацкая, была депортирована в 1940 году из западной Молдавии в Казахстан. До поступления в техникум он уже несколько лет проработал в подземных золотых рудниках в Акмолинской области, где заболел неизлечимой профессиональной силикозной болезнью. Костя прекрасно играл на баяне, который привёз с собой в техникум. Вот он и стал безотказно зимой и летом играть нам на танцах, за это мы его так зауважали, что постоянно разрешали не стоять в каких-либо очередях.

В обязанность старосты входило следить за посещением однокурсниками занятий и писать в учебную часть рапортички с указанием прогульщиков, а также составлять различные графики, в том числе и дежурство в классе. Забегая вперёд, напишу о том, что приехав на свадьбу старшей дочери в Чимкентскую область в 1981 году, я узнал от родителей моего зятя, что они являлись близкими родственниками Лефтерова. Сваты мне сообщили, что Константин, к моёму большому сожалению, уже умер от силикоза у себя на родине, в Молдавии.

Запомнились многие наши преподаватели. К примеру, большой знаток химии – уже совсем пожилая Евдокия Филиппьевна, по прозвищу «Коробочка». Она с великим уважением отзывалась о Менделееве и его полное имя произносила с большой нежностью в интонации голоса: « Дми..и..трий Ива..а..нович Менде..е.. ле..ев». И это являлось предметом для её пародирования нашими техникумовскими остряками. Также ещё была Татьяна Николаевна Волкова, прекрасный преподаватель по математике. Она стала для меня первой русской женщиной, которая курила. Раньше я встречал только курящих цыганок. На первый взгляд она выглядела грубоватой женщиной, но фактически была добрым и внимательным человеком.

Хорошо запомнился Дымов Владимир Фёдорович, преподаватель по животноводству, что нам, как будущим агрономам, тоже давали кратким курсом. Это был одинокий пожилой мужчина, закончивший сельскохозяйственный ВУЗ ещё до войны, и который являлся большим специалистом в коневодстве. Он участвовал в войне и дослужился до звания полковника, но после кто-то донёс в органы, что его отец был в Гражданскую войну активным уральским белоказаком. Дымова лишили всех военных наград и званий за укрывательство в личных анкетах своего прошлого, да ещё жена сразу развелась с ним. После этого он стал явным женоненавистником, и вообще чувствовалось, что озлобился на всё и на всех. Примером этому могло служить то, что он по любому случаю никогда и никого не впускал в свою холостяцскую квартиру.

Хорошей традицией в те добрые времена было повсеместное увлечение художественной самодеятельностью. В составе нашей группы находился целинник из Украины, вышеназванный Аркадий Иванча, которого можно было считать за доморощенного артиста. Он с собой привёз аккордеон, на котором очень хорошо играл, мог одновременно петь и дирижировать хором. Иванча с большим энтузиазмом стал организовывать в клубе силами нашей группы самодеятельность.