Чудо тьмы бесплатное чтение

Это был урок социальной антропологии.

– Что есть человек? Что это за фено-о-омен? – вопрошал профессор Гиряков. – Есть ли у него какие-либо пределы? Может ли хоть кто-нибудь из вас их помыслить?

Сложив руки за спину, он истово вышагивал вдоль меловой доски, непрерывно покачивая седой головой взад-вперед. Его тонкий нос, крючком загнутый вниз, разрезал воздух не хуже ножа для бумаги. Вот он остановился у трибуны, вытянул тощую цыплячью шею, окинув аудиторию в равной мере бешеным и улыбчивым взглядом, набрал воздуха в грудь и затем вновь продолжил расхаживать по кабинету, проповедуя:

– Вы должны это знать! Человек – человек это картина. Даже целый мир. Даже взрыв – взрыв галлюцинаций, взрыв вечности в одной точке!

Профессор Гиря (как его называли студенты) говорил с волнением, с жаром; его слова, словно выстреливаемые языком изо рта, без конца натыкались друг на друга:

– Человек – это не кукла, это сверхчувствительное существо; к нему не прийти – он обходит законы; взрыв разума расталкивает все-е-е возможные горизонты, дорогие коллеги.

Смысла в его горячке, как всегда, не было. С тем же успехом он мог расправить полы своего пиджака и завопить: «Смотрите – я птица, я птица!» – а потом подлететь к ближайшей парте и клюнуть зазевавшегося студента.

– Человек – понимаете?! Понимаете, как многое означает это священное слово? М-м-м? О, да – священное…

Похоже всем в аудитории нравилось представление.

Всем кроме Славы.

Утратив всяческий интерес к попыткам Гири произвести впечатление – о каких-либо знаниях тут не могло быть и речи, – Слава посмотрел на часы. Еще целых пятьдесят минут придется терпеть это нелепое выступление. Пятьдесят минут. Мучительно долго. Особенно, если учесть, как неуклюже медленно текло время на этих парах.

В городке Гиряков слыл экспертом в некоей околонаучной области, которую, как полагал Слава, тот сам и придумал. Многие расхваливали его: настоящий мастер, авторитет – тот, с кем никогда нельзя было спорить. Хуже рекомендаций и не придумаешь.

Тряхнув головой, Слава поднял глаза – Гиря продолжал самозабвенно кружиться вокруг доски. Сегодня профессор пребывал в каком-то совершенно абсурдном воодушевлении. От каждого его слова хотелось свернуть уши; от мельтешения и гримасничества уже начинало подташнивать. И конца у этой пытки, по всей видимости, не запланировано. Минута за минутой: скука и бестолковость, бестолковость и скука.

Подавив зевок, Слава уставился в окно – на более интересную историю вихрящихся испарений, поднимавшихся с самой земли на высоту второго этажа. Привычное наблюдение: у старого кирпичного здания, где проходили все университетские занятия, ученики химического факультета постоянно разбивали какие-то громадные колбы с бурлящими разноцветными жидкостями. Случайно или намерено – никто этого точно не знал, но воздух, окутывающий фасад, казалось навсегда приобрел коричневатый оттенок.

Помимо паров, мир за стеклом целиком состоял из тумана, металла и камня. От дренажных каналов до пустых небоскребов, этих гигантов с торчащими из их тел антенными шпилями, – все казалось бесплотным, серым и плоским. Низкий потолок густых облаков простирался на весь горизонт, и лишь в редких прорехах проглядывали клочки мглистого неба. И более ничего. Смазанного желтого пятна, которое иногда называли солнцем, Слава не видел уже несколько лет. Возможно, оно где-то скрывалось. А может, в один особенно несчастливый день просто умерло в сумерках.

– Похоже, мы отвлекаем вас от чего-то чрезвыча-а-айно важного.

Вздрогнув от неожиданности, Слава обернулся и встретился лицом к лицу с Гирей. Старик стоял, серпом сгорбившись над столом. Каким образом у него получилось подкрасться так тихо, оставалось только догадываться. От его дыхания – теперь такого близкого – пахло свежей краской. В коротких волосах цвета каменной соли хлопьями громоздились куски мела.

– М-м-м, это ещё что такое? – спросил профессор и постучал желтым когтем по тетради.

Не думая, Слава посмотрел вниз: на пару пустых страниц… и свои огромные руки. Мать всегда считала их некрасивыми – такими невозможно будет сделать ничего путного, говорила она. Что же, в них и правда было неудобно держать ручку.

– Вы ничего не записываете, – с плохо скрываемым удовольствием проскрипел Гиря. В этот момент его голос напоминал жесткую терку. – Все-е-е уже знаете, да? Или вам просто-напросто наплевать?

Пока он говорил, Слава поймал себя на мысли, что никогда не видел зубы профессора. Они вообще у него есть?

– Ни то ни другое. Я просто ничего не понимаю.

Небольшая пауза, а затем Гиря хмыкнул. Ответ явно пришелся ему по душе. Он растянул тонкие пунцовые губы: видимо, предполагалась улыбка, но если увидеть такую во сне – можно уже не проснуться. Его сощуренные морщинистые глаза-пуговки стали похожи на парочку кривых галочек.

– М-м-м… – начал профессор.

Слава почувствовал, как голова вжимается в плечи.

– … выходит, это не вы так нагло игнорируете мои чудеса – это они игнорируют вас!

Чудеса? Он что, серьезно только что произнес это слово?

Гиря выпрямился и нацелил Славе в лицо палец, согнутый в крюк.

– Так вы ничему не научитесь. Ничему! И как же вы тогда поймете, что значит быть человеком? М-м-м? Быть может…

Как всегда, весь мир на секунду умолк, чтобы подготовиться и прогреметь одним особенным словом, заставив Славу трястись, будто его тело было сделано из стекла.

– … вы хотите стать одним из них? М-м-м? Вы хотите быть Тварью?

Все в аудитории ахнули.

И это было хуже всего.

В очередной раз Гиря сближал группу, выставляя Славу полным дураком. Интересно, хоть кто-нибудь осознавал, насколько глупо все это выглядело? Безо всякой причины Слава подумал о едких парах: как они разносятся ветром, как перелетают с места на место, и никому до них нет никакого дела.

Остальные уже начали поворачивать к нему свои физиономии.

Первой, конечно же, была Белла. Она сидела ближе всех и каждый урок, каждую секунду занималась тем, что поправляла свои длинные волосы цвета грязной соломы, ковыряясь в них тонкими кукольными пальчиками. Сколько бы раз Слава не заглядывал ей в лицо – а от одной мысли об этом у него сводило желудок, – на нем всегда была такая вот странная, словно чем-то приклееная ухмылка. Да и само лицо казалось слишком гладким и слишком вытянутым, будто его шлифовали специальной машинкой.

А вот развернулся и Бок. С его жирным тельцем и напрочь отсутствующей шеей это сделать непросто: почти как решить сложнейшее уравнение. Cтароста группы – во многом потому, что его отец числился ректором. Насупившись, жирдяй упер волосатые, до смешного маленькие, по сравнению с раздувшимся брюхом, ладошки в металлическую спинку стула. Слава скривился, почти услышав ее жалобный стон. Голова у Бока была розовая, как кусок мяса, а нос-картошка багрился от вздувшихся вен.

И последний… Как же там его звали? Слава не помнил. Ничего особенного тот из себя не представлял: заводная игрушка, без конца строчившая что-то в блокнот, даже когда Гиря молчал. Что он записывал? Загадка. Умел ли говорить? Неизвестно. Где ночевал – и выходил ли вообще когда-нибудь из этой аудитории, – еще одна тайна. Но Славу не слишком интересовали ответы.

Солдатик – вот и пришел наконец запоздалый ответ, – его звали Солдатик. То еще имечко.

А Гиря все стоял с вытаращенными глазами, словно надеялся прожечь в теле Славы дыру. Зачем? Должно быть, думал, что припер к стенке, и ожидал извинений.

– Прошу прощения, – сказал Слава, стараясь, чтобы слова звучали искренне. Обычно этого было достаточно. – Я одолжу конспекты и все перепишу.

– М-м-м. Вот как…

– Честно.

Гиря усмехнулся, точно каркнул, и полетел обратно к доске, по пути всплескивая руками.

– Честный человек. – Произнес он, а затем добавил другим, более вдумчивым тоном: – Человек…

Его любимое слово. И, видимо, потому он вновь повторил его, на удачу:

– Человек!

Нужно было кивать. Совсем легко: ничего другого для отметки «отлично» не требовалось.

Просто кивок.

И все же изо дня в день соблюдать это правило становилось сложнее. Слава аккуратным движением помассировал шею: мышцы стали совсем неподатливыми. Может быть, они атрофировались?

Месяц назад один равнодушный врач в черном халате и белой маске, скрывающей все лицо, уже пытался прописать ему сеансы массажей. Но процедуры, проходившие в подземных усыпальницах, требовали от пациентов подолгу лежать на теплых камнях. Слава ненавидел тепло.

А ведь мать всегда говорила, что из-за его рук, у него будут сплошные проблемы. В том числе со здоровьем. Только вот причем здесь руки и шея? Просто смешно.

Когда Гиряков отошел достаточно далеко, Слава отложил ручку и вновь уставился на мир за окном. Клочья паров бесшумно поднимались наверх. Стремительно, как будто опаздывали на встречу, назначенную на небесах.

Отвязаться от Бока, когда ему в голову ударила какая-то мысль, было практически невозможно.

– Я провожу тебя до работы, – настаивал он, с какой-то маниакальной упертостью, – мне совсем нетрудно. А оттуда пойду к себе.

– Ты живешь на другом конце города.

– И что? – Бок выглядел возмущенным, – кому есть до этого дело? Иррациональное поведение. Иррациональное… а, вспомнил! Ты же ничего не записывал на паре. Не слушал. Профессор как раз сегодня про все это объяснял.

– Да ну.

Это что, очередное чудо о котором говорил Гиряков?

– Именно так.

– И все же не нужно меня провожать.

– Иррациональное поведение. Запомни.

Спорить было так сложно: Слава решил промолчать.

– Сегодня будет особенный день, – сообщил Бок и от довольствия хрюкнул, – вот увидишь.

Слава скосил взгляд на ковылявшего за ним по левую руку Бока. Он так ужасно потел: буквально весь исходил омерзительным запахом тухлого мяса и рыхлой земли. Неужели у него совсем не было времени на гигиену? Огромное шерстяное пузо выглядывало из-под мокрой рубашки; на лице – или что там вместо него – проявлялись вены, отливая клубничным оттенком каждый раз, как он ворочал свое грузное тело.

И еще Бок пыхтел. Да так, что казалось вот-вот свалится, как при инфаркте. Что делать, если толстяк и вправду распластается на асфальте, схватившись за грудь?

Тут он заметил, что за ним наблюдают.

– Да-да?

– Ничего.

– В смысле?

– В самом деле, ничего.

– Ла-а-адно, – пропел Бок, обнажив полный набор квадратных, будто подпиленных напильником зубов, – если что – ты спрашивай, спрашивай.

– Спасибо.

Вот уж чего действительно не хватало. Его дельных советов.

Туман, который с самого утра становился все гуще, расстилался вдоль всей главной улицы. Улицы с непроизносимым названием, на которой работали те жители городка, кто еще не потерял способность передвигаться самостоятельно.

Поправив воротник пальто и поглубже засунув руки в карманы, Слава вздохнул; из-за отравленной атмосферы горло немедленно обожгло, как от глотка уксуса. Законом не разрешалось находиться на воздухе более часа в сутки, но не было никого, кто бы следил за выполнением этого правила. Не было и самих наказаний; никаких последствий – если, разумеется, не считать неминуемую скоропостижную кончину от быстротечной болезни. Легкие начинали зудеть, затем стягивались и вскоре расслаивались, покрываясь трещинами, точно старая штукатурка. По крайней мере, так объясняли в университете. Не слишком подробно – зато очень доступно.

Бок вновь что-то бубнил. Неужели ему так сильно нравился звук своего голоса?

Чтобы отвлечься, Слава быстро огляделся вокруг. Что-то же должно было привлечь внимание. Пусть даже выцветшее и безжизненное. Сейчас подошло бы что угодно.

Из серого горизонта, – а если подолгу смотреть вперед, то казалось, что идешь прямиком в пустоту, – проступали дома и темные кружевные полосы навесов и мигающих вывесок. Шиферные крыши истерлись, трубы и водостоки давно проржавели и изогнулись крючками. Прижатые вплотную друг к другу здания разнились своими высотами и под определенным углом напоминали зубья пришедшей в негодность пилы.