Финиковая баня бесплатное чтение

– А пошли-ка мы все в финиковую баню, – мечтательно проговорил Манюня, комично интерпретируя заграничное слово «сауна».

– Заодно и помоемся, – добавил Шура старую, затёртую

мочалкой до дыр полудетскую шутку.

«Финиковая баня» – смешное название для следующего репортажа из харьковского общежития.

Александр Шишов. «Милиция плачет».

1. Долги наши

– На… Вот твой пирожок и бульон, – под нос пробубнил Вова Муров по прозвищу Мурчик и с шумом выставил передо мной на высоком мраморном столике проспоренные кулинарные «вкусняшки».

Вчерашнее пари я, как оказалось, выиграл. Поспорил с Мурчиком на волне безудержной наглости под влиянием невероятной победы, описанной в финальной части книги «Милиция плачет», а к вечеру о нашем споре забыл, как о предмете несущественном. Однако, утром ни свет ни заря, произошло небывалое событие. По большому счёту, мною и спровоцированное – нам выдали чистые комплекты спального белья. Вне очереди. Пораженный Мурчик сам вспомнил о споре и признал себя побеждённым. И вот приз на столе.

Слабый дневной свет нерешительно пробивался сквозь расписанные морозными узорами огромные стекла дорогого нашим сердцам и желудкам любимого кафе «Харків’янка». Даже не задумываясь над происхождением этого прозаического названия (аромат пирожков и неповторимый вкус бульона напрочь притупляли остроту мышления), понимаешь его шаблонную, советскую, почти пошлую несуразность. Это даже нам, скромным почитателям дешёвой и аппетитной еды, бросалось в глаза. А что подумают о нас иностранцы?

Так мы устроены, что нам непременно должно быть неловко перед иностранцами. Стыд за дурацкий выбор имени для такого уютного и полезного заведения лишний раз подтверждает развитую закомплексованность при виде жующих жвачку зарубежных туристов. Слава Богу, иноземцев мы в кафе ни разу не видели, да и в городе, где проходная танкового завода выходит чуть ли не на главный проспект, тоже.

А вот залётный пришелец из космоса, попав в кафе с таким названием, может решить после формального перевода на свой инопланетный язык, что особи женского пола, проживающие в Харькове, – это железные автоматы, за мизерную плату выдавливающие из себя жирный кипящий сок, который мужские особи с удовольствием неторопливо попивают мелкими глоточками, закусывая завернутыми в горячее тесто кусочками обжаренной рубленой плоти с мелко нарезанным слезоточивым крупноклеточным органическим растением с двусмысленным милитаристическим названием «лук».

Безусловно, советские клерки, утверждающие для этого кафе название «Харків’янка», руководствовались самыми благородными помыслами. Но рамки шаблонов и номенклатурный перечень разрешенных для названия названий (умышленная тавтология) сделали своё убогое дело.

В Харькове на несоответствие названия кафе его же целям, по-моему, никто и внимания не обращал, но это же Харьков, а не Одесса. Я даже не могу представить количество и уровень шуток, которые выплеснулись бы едким смешком, если бы в Одессе открыли кафе с рядом массивных автоматов по разливу бульона и назвали его «Одесситка». Или того интересней, если бы павильоны с автоматами по разливу пива назвали «Одессит», да ещё на украинский манер – «Одесит» [Одесы́т]. Так и вижу толпу болельщиков, спешащих на стадион со стороны конечной двадцать восьмого трамвая. На краю парка Шевченко приветливо шипит пенной струёй череда автоматов, за пятнадцать копеек наливающих в стаканы отмеренное количество пива. Павильон со всех сторон окружён обстоятельными людьми. Одни степенно толпятся за порцией слабоградусного, сильно разведённого алкоголя, другие задумчиво избавляются от его переработанных организмом переизбытков тут же, но с другой стороны, в кустках. Восходящие потоки ароматов, доносящиеся из-за павильона, за десятки метров зловонно и тёрпко, красноречивей чудного названия «Одесит» оповещают о том месте, где азартный любитель пива и солидарный с ним товарищ по вяленой таранке могут с лёгкостью совместить два свои заветных желания с третьим, естественным.

Приз за худшее название для подобного заведения может быть присуждён, извините за выражение, «Херсонцу». А на третье место, после «Одесит», я бы поставил «Криворожца», или «Криворожанина», что не на много ровнее.

В Харькове кафе-кулинарию, освобождающую, пусть и частично, женщину-труженицу от ига кухонного рабства, назвали именно в её, бабскую, честь – «Харків’янка». Возможно, это изощрённая ирония, а возможно, подспудное напоминание женщине о её месте в обществе. Смотри, дамочка, на казённый бульон-мульон и помни, есть и вторая половина городского населения – «Харків’яни», сильные, работящие и голодные. Так что, милочка, собой гордись, пишайся (укр.), читай своё имя на фасаде большими буквами, а борщ с пампушками «сготовь» и подай.

– Чего не ешь? – Мурчик грустно смотрит на угощение.

Я подчеркнуто внимательно рассматриваю поставленную передо мной тарелку с пирожком и, загибая пальцы, изображаю, что в уме что-то прикидываю.

– Мы поспорили на два пирожка и бульон, – сглотнув слюну и не притрагиваясь к манящему, источающему головокружительный запах, ещё теплому, хрустящему пирожку, ответил я и вызывающе нагло посмотрел Мурчику в глаза, – а тут один. Непорядочек.

Мурчик не мигал и взгляда не отводил. Зажатый в его руке мой второй пирожок согревал оба пальца и душу. Он пристально и тягостно, вглядываясь в меня, пытался найти благообразный повод для сохранения создавшегося на столе status quo – мне пирожок и ему пирожок.

По его флегматичному, замёрзшему выражению лица ничего понять было невозможно. В такую минуту он напоминал очень серьёзного юного Юрия Никулина в каком-нибудь комедийном образе, когда тот изображает непонимание и мучительное, сосредоточенное перемещение мыслей. Как правило, у Никулина всё выходит смешно, и его серьёзные мины взрывают смехом кинозалы и цирки не слабее, чем смешные гримасы и саркастические ухмылки. Мурчик не был комиком, но выходило у него очень уморительно, и я ждал, когда он, наконец-то, расколется, озарит всех своей обаятельной улыбкой и выдаст очередную смешную нестандартную шутку.

Но Мурчик, упорно молчал, пауза явно затягивалась.

– Два пирожка… – под пристальным взглядом Мурчика повторил я.

Мурчик, так ни разу и не моргнув, поднёс пирожок ко рту и медленно, широко разинув рот, аккуратно откусил четвертинку. Прожевал, стараясь не обжечься ещё дымящимся фаршем, затем внимательно посмотрел на зажатый в пальцах остаток, ненароком заглянул во внутрь, понюхал, вздохнул и сосредоточенно откусил ещё четвертинку.

Оставшуюся половинку он положил на мою тарелку рядом с полноразмерным собратом по кулинарному цеху и жующим ртом нечётко, но назидательно произнес:

– Согласен, постели нам поменяли, всем. Это так. А полотенца для ног?

– А что, у вас были полотенца для ног? – тут как тут поинтересовался Юра Любецкий, он же Профессор, и быстро добавил: – У нас не было.

– В том-то и дело, – серьёзно продолжил Мурчик, – их у нас тоже не было. Но поменять их должны.

– Как же можно поменять то, чего нет? – удивился Профессор.

– Потому что они должны были быть… Я прочитал в перечне на двери в комнате… Там так и написано – полотенце для лица один штук точка, полотенце для ног один штук точка. Теперь следите за мыслью. В списке два полотенца? Два. Полотенце для лица поменяли? Поменяли. Для ног поменяли? Нет! Сколько поменяли полотенец? Правильно. Одно из двух. Значит, и половины пирожка нет. Логично?

– Это какая-то логика имени Мурчика, – вставил Шура Токаев.

– Математическая логика, – веско поправил его Мурчик и поднял блестящий от жира указательный палец. – Наука. Почти что системный анализ, а это, считай, уже философия.

– Я тоже читал этот список, – оживился Манюня (двухметровый студент-баскетболист Сергей Коцюба), – там написано, что в комплект постели входит ещё и матрац, а его нам тоже не поменяли, хоть в реальности он и существует. Так что, с тебя целый пирожок. И это тоже логика, но не математическая, а железная.

С ловкостью иллюзиониста Манюня двумя пальцами подхватил с моей тарелки глянцевое, поблескивающее жирком на румяной корочке мясо-мучное нежное и беззащитное печёное изделие и, как двухочковый бросок сверху в корзину, резко отправил его в быстро разверзшийся и тут же захлопнувшийся огромный рот.

Мне показалось, что он даже не прожевал, но тем не менее его лицо умиротворенно констатировало, что результат умозаключения был безошибочен, а проглоченная компенсация вкусна и приятна.

– Да, с вами не соскучишься, – констатировал я и быстро забрал с тарелки оставшуюся половинку пирожка, к которой уже тянулся Шура, явно задумав очередную, на этот раз неформальную, логику на тему объедания моего честно выигранного пари.

Наконец, появился Мишка Костецкий, он же Миха, с подносом, на котором правильной горкой, похожей на микропирамиду Хеопса, высились свежие слоёные пирожочки. У подножия пирамиды мутными жрецами, охраняющими храмовые тайны, выстроились ряды граненых стаканов с дымящимся бульоном.

Поставив поднос на стол, Миха возмущенно, с утрированно приблатнённым присвистом сквозь зубы, процедил:

– Ну сколько можно, пацаны? Бросили меня в очереди, хоть бы кто-то помог. Зову их зову. А чего вы ржёте?

– Тут по-братски поделили выигрыш, – пояснил Профессор.

– А мне? – возмущенно спросил Миха. – Мне хоть что-то досталось?

– Не волнуйся, – успокоил его Профессор, – ни тебе, ни мне ничего не досталось, и, кстати, Шуре тоже.

– Вот тут ошибочка вышла, – сказал Шура, – не люблю ходить в обделённых. Ваше здоровье.

Подхватив стакан с моим бульоном, он сделал большой глоток. Лучше бы он этого не делал. Я физически почувствовал, как обжигающая жидкость, пройдясь когтями дикого кота по нежному нёбу, огненной лавой влилась в пищевод и, не дойдя до желудка, остановилась раскаленным сгустком на уровне груди. На Шуру было больно смотреть. Он хватал ртом воздух, глаза повылазили из орбит, а инстинктивное растирание груди и раздирание куртки не возымело никакого результата.

– Попей холодной водички, сынок, – спокойно посоветовал мужчина из-за соседнего столика, наблюдавший за нашими шалостями.

Через пять минут Шура вернулся из туалета мокрый, хмурый, но живой с широко раскрытым для лучшего теплообмена ртом, из которого доносилось тяжелое дыхание вперемежку с порыкиванием, посапыванием и похрипованием.

– Ты бульончик ещё будешь? – услужливо, с ехидной улыбочкой спросил Миха.

Шуру перекосило, он ненавидяще зыркнул на Миху, что-то попытался сказать, но утробный короткий рык был единственным членораздельным звуком, вырвавшимся из обожженной гортани.

– Понятно, он отказывается, – продолжал глумиться Миха, – он не будет… Ну, тогда я выпью его порцию, не возражаешь? Твое здоровье.

Миха протянул руку к дымящимся стаканам и двумя пальцами, как щипцами, обхватив за широкий ободок, выудил из них самый полный с плавающими на поверхности бульона золотистыми дрожащими овалами жира. Быстро поставив его перед собой на мрамор стола, он интенсивно подул на обожженные пальцы. Не почувствовав облегчения, он схватился ими за мочку уха как за самое холодное место человеческого тела. Немного остудив пальцы, а согласно законам термодинамики, нагрев ими одно ухо, он взялся за мочку второго.

Пока пальцы одной руки остужались, Миха, оттопырив локоть, обхватил стакан другой рукой и, выдохнув, как перед двухсотграммовой порцией водки, четырьмя большими глотками выпил раскаленный бульон.

Мы остолбенело уставились на Миху, ожидая услышать его ахи, охи, крики, увидеть выпученные глаза, размахивание рук, нервное подпрыгивание и прочие проявления обожженного изнутри организма.

Но не тут-то было. Миха спокойно поставил пустой стакан и укусил пирожок, явно наслаждаясь нашим пристальным вниманием к своей персоне. Оставшийся кусочек он спокойно положил себе в рот и так же медленно, задумчиво разжевал, проглатывая маленькими фрагментами. После чего, в полной тишине, неторопливо оторвал небольшую полоску от узкого рулона серой кассовой плотной бумаги, изображающей салфетки, тщательно вытер губы, затем каждый по отдельности палец. Их обнюхал и, посматривая на потрясённых зрителей сквозь прищур хитрых глаз, как бы в никуда, сам себе, произнес:

– Терпеть не могу остывший бульон.

– Факир не пил, и фокус удался, – констатировал Манюня.

– А как это у тебя получилось? – с непосредственностью обманутого ловким заезжим фокусником ребенка, спросил Профессор.

– Это секрет. Мне этот фокус дедушка по наследству перед смертью показал, – важно ответил Миха.

– Надеюсь, что, слава Богу, он умер не от этого фокуса, – попытался пошутить я.

В ответ Миха смерил меня уничижающим взглядом и ничего не ответил.

– Я понял, – воскликнул Мурчик, взяв Михин пустой стакан в руку. – Смотрите, стакан тёплый, а остальные все горячие. Значит и бульон был тёплый.

– А как он мог его так быстро охладить? – уже с профессиональной точки зрения будущего дипломированного холодильщика задал правильный вопрос Профессор.

– Мишка, колись, – подтолкнул я локтем спонтанного трюкача. – Ты знаешь хватку Профессора. Задета профессиональная честь… Он не успокоится, пока из тебя не вынет всю душу вместе с твоими фокусами.

Угроза была не беспочвенна. Очень скромный, интеллигентный, выдержанный и уравновешенный мальчик Юра Любецкий излучал доброжелательность и внимание ко всему, что его окружало. А вот почему он, совсем ещё молодой человек, получил почётное звание «Профессор», история умалчивает, но при общении с ним понимаешь, что прозвали его так не зря. Сказать, что он всё и обо всём знает, было бы не верно, но тем не менее его знания были намного обширней школьной и институтской программ. Мы все учились, так сказать, плечом к плечу, и прекрасно понимали, кто чего стоит. Считалось абсолютно нормальным делить дисциплины на приоритетные и сопутствующие. И отношение к предметам, согласно такой нехитрой градации, было соответствующее. Другое дело, что преподаватели второстепенных предметов с этим были категорически не согласны – зачётки портили, не моргнув глазом, при помощи всех доступных как де-факто, так и де-юре способов. Для Профессора все предметы были одинаково важны. Он внимательно слушал и записывал лекции, а когда ему было что-то не понятно, то, переборов свою природную скромность и застенчивость, мог поднять руку, прервать лектора и задать вопрос, хотя всем остальным было абсолютно всё равно. Подобные вопросы, если когда и возникают у стандартных студентов, то в ночь перед экзаменом, и мучают ровно до тех пор, пока не прочитают задание в своём экзаменационном билете. После лекций Профессор обязательно общался с лектором, спрашивал, уточняя детали в конспекте. Готовясь к семинарам, он тщательно конспектировал классиков марксизма-ленинизма. Даже решал все домашние задачи по химии, которые никогда не проверяли на занятиях. Он был один из немногих, на кого можно было положиться чуть ли не ежедневно, если, конечно, сам ходишь в институт каждый день и, естественно, без выполненных домашних заданий. Профессор выручит – даст списать, а если успеет, то и объяснит. Он один из тех, кто умел быстро и ловко считать на логарифмической линейке, заменяя собой всю группу, мающуюся в ожидании результата по величине очередного критерия. Естественно, он был отличником. Он и не мог быть другим по определению, не мог учиться иначе. Или так, или никак. При своей любознательности он всегда старался дойти до сути, выяснить основу, найти аналогии и обязательно сделать резюмирующие выводы. Ну, что сказать, одним словом – Профессор. И главное, он всё всегда помнит. Что не спросишь – есть ответ.

Так что угроза того, что Профессор не успокоится, пока не выяснит методологию скоростного охлаждения бульона в единичном гранёном стакане, была очевидна и реальна.

Миха обреченно вздохнул и, мелко смеясь, сдался:

– Ладно… Я же сказал, что терпеть не могу остывший бульон. Сказал? Так я вас обманул…

Возникла пауза, мы непонимающе смотрели на Миху, а он торжествующе на нас.

– Так в чём хохма? – первым не выдержал Манюня.

Миха, мстительно рассмеялся, радуясь, что ещё раз наколол нас:

– На самом деле я терпеть не могу горячий бульон. И это чистая правда – пояснил Миха. – Так я его себе и купил минут двадцать тому назад, перед тем как встать за пирожками. Пока я толкался в очереди, он остыл. А вам купил горячие бульоны и принес их все вместе на одном подносе, а остальное – ловкость рук и немного мошенничества. Я шо, дурной… кипяток глотать?

Михино признание окончательно всех развеселило, а долгожданная трапеза настроила на несколько другой умиротворенно-лирический лад с философским уклоном в сторону самосовершенствования.

Шура молча поедал пирожок за пирожком, запивая откуда-то появившимся яблочным соком. Неожиданно я вспомнил, что Шура ярый противник первых блюд, так что его порыв выпить полстакана горячего бульона для меня остался навсегда загадкой, и я отнёс его к разряду неудачных шуток с печальным концом.

– Вот, что я скажу, – неторопливо начал Мурчик, – мало у нас культурных мероприятий.

– Вот-вот, – подхватил Манюня, – культурно мы почти что не развиваемся.

– А кино? – тут же возразил Профессор, демонстрируя свою феноменальную память. – Два новых фильма мы посмотрели – «Как царь Петр арапа женил» и «Русалочку».

– Да, кстати, Шура, – вспомнил я. – Всё хотел тебя спросить. Тебя в детстве сказка про русалочку обошла стороной? Ты так растрогался к концу фильма, слезу пустил… Сюжет не знал, что ли?

Шура продолжал молча жевать. Мой некорректный вопрос застал его врасплох. Набрав в рот побольше яблочного сока и прополоскав им перед последним глотком зубы, он с достоинством ответил:

– Я сентиментален, как истинный злодей.

– А чего ты решил, что ты злодей? – рассмеялся я.

– Я не решил, – грустно ответил Шура, – я себя в зеркале каждый день вижу. Злодей, истинный злодей.

Демонстрируя очевидные с его точки зрения признаки лиходейства, Шура нахмурил лоб, плотно сжал зубы, выдвинул вперед нижнюю челюсть и выпучил глаза – получилось довольно-таки страшно и смешно, до нервного тика.

Я вспомнил, как первый раз увидел Шуру в институте. Это было на первом курсе. На второй или третий день после первого сентября 1972 года. Дело было в какой-то тесной аудитории, где все получали методички то ли по начерталке, то ли ещё по какому-то предмету, не важно. Помню, что было тесно, и, получив свой заветный экземпляр, я пробирался к выходу. В этот момент вошли два незнакомых парня, видимо, тоже студенты с нашего потока, но из другой группы. Один худенький, стройный, с жёлто-пшеничными волосами, яркими голубыми глазами и не сходящей ослепительной улыбкой, выставляющей напоказ великолепные красивые зубы. Второй выше его почти на голову, широкоплечий, мрачный, в клетчатой расстегнутой на три или четыре верхние пуговицы рубашке с высоко закатанными рукавами, из-под которых выпирали недюжинные мускулы. Коротко остриженные чёрные густые вьющиеся волосы, невысокий лоб, крепкая челюсть, брезгливо оттопыренная нижняя губа и сонные, томные, слегка прикрытые глаза делали его похожим на кого угодно, только не на студента, пришедшего за методичкой. Тогда я ещё подумал об ошибочности первого впечатления. Студент из них один – блондинчик, а второй, это его кореш, зашедший за ним в институт. Но тут произошло нечто странное. Или мне показалось, или в самом деле это случилось, но я явственно услышал, как блондинчик, указав на меня глазами, сказал своему товарищу:

– Вот этот.

В ответ мрачный громила молча кивнул и лениво, шумно втянув ноздрями воздух, повернул голову в моем направлении и, не задерживаясь на мне взглядом, но при этом как бы запомнив меня и сфотографировав, отвернулся. Мне стало не по себе. Я бочком тихонько покинул аудиторию и в полном недоумении поплелся на лекцию.

«Только начались занятия, – думал я, – никто никого ещё не знает, ни у кого нет никаких конфликтов. Чем я мог насолить этому блондинчику, если он специально привёл этого головореза, чтобы указать на меня?»

А то, что он привёл его по мою душу, а точнее, по мои нервы, пот, кровь и слёзы, я нисколько, почему-то, не сомневался.

Перед лекцией в большой химической аудитории, забравшись на предпоследний ряд амфитеатра, я сверху внимательно посматривал на входящих студентов, стараясь не пропустить блондина и проследить, с кем он сидит, с кем дружит, надеясь найти общих знакомых и выяснить, в чём же заключается внимание к моей скромной персоне. И вот появился вечно улыбающийся блондин. Сразу же за ним, раздвигая мощными плечами спешащих студентов, шествовал его мрачный товарищ с тетрадкой в руке.

«Этого ещё не хватало, – подумал, я. – Они что же, решили меня и на лекции пастѝ, чтоб не сбежал?».

Я поставил перед собой портфель, пригнулся и принялся из-за него настороженно следить за этой парочкой.

Вошёл преподаватель и по какой-то старинной институтской традиции – «пока вы сами друг друга не знаете, мы с вами познакомимся» – приступил к перекличке. Поток двести человек. Пока он неторопливо вызывал студентов с обязательным вставанием и выявлением отсутствующих, я извелся в ожидании фамилии этого наглого блондина. Но мое удивление было неподдельным, когда преподаватель невнятно кого-то назвал и из-за стола, парты (как угодно можно назвать эту неподвижную намертво прибитую к полу крашенную чёрной краской конструкцию) медленно, ссутулившись и слегка покачиваясь, встал известный мне громила и поправил преподавателя, неверно поставившего ударение. Преподаватель извинился, прочитал правильно фамилию, а Шура – это был именно он, удовлетворенно кивнул и с шумом сел на место. Скамья под ним жалобно скрипнула и задрожала, вибрируя волнами ужаса, разлетевшимися по амфитеатру, как круги на воде. Через пару человек назвали мою фамилию, а потом сразу же блондинчика.

Фамилия его мне показалась очень знакомой.

– Ты не знаешь этого жизнерадостного? – спросил я своего соседа и назвал фамилию.

– Кого, Шумку? – переспросил он.

– Ну, пусть будет Шумка? Он из какой группы?

Голубоглазый блондин. 1976 год. С.Шумилов (Шумка)

Получив ответ, я задумался крепко и основательно. Чем же я его так заинтересовал? А, может, показалось? Но я же явственно услышал, как Шумка сказал: «Вот этот». А может, он сказал «Вот это» или «Вот оно», имея в виду место, где выдают методички? А я принял на свой счет. Может, и так. Но почему здоровяк на меня так посмотрел? Как посмотрел? Смотрел ли он вообще на меня? Он как-то проскользил сквозь меня апатичным взглядом и отвернулся. И не пришлый он на разборки корешок, а наш, студент.

Но неприятный осадок, затравленно мечущийся водоворотом, никак не хотел оседать на дно моего взволнованного нежного сосуда по имени душа.

И вдруг из какого-то глухого тупичка памяти всплыла тревожная тень смутного воспоминания. Неожиданно родилась версия, единственная и дикая. И ничего другого уже не приходило в голову.

Как же ее звали?.. Не помню. Но фамилия…Очень похожая на Шумкину. Девочка из последнего лета детства.

Художественная гимнастка, длинные светлые почти белые, выгоревшие на солнце волосы, голубые глаза, очень редкая натянутая улыбка и невероятно длинные густые золотистые ресницы. Точнее, чёрные с ярко-золотым отливом. Одним словом не скажешь, но можно обойтись четырьмя и одним предлогом – красивая девочка с потрясающей фигуркой.

А фамилия? И фамилия очень похожа, только женского рода с окончанием то ли на «-ова», то ли на «-ина».

– У этого Шумки сестра есть? – задал я ещё один вопрос соседу.

Но тот ничего более того, что сказал, не знал.

Значит, Шумка, подумал я. Сергей Шумилов. Шумка и его сестра, или не сестра? Интересно…

2. Последнее лето детства

2.1. Высокий стиль

Классическое начало. Мы познакомились на спортивных сборах на Каролино-Бугазе в последнее лето детства – ровно за месяц до моего десятого класса.

Спортивное общество «Водник» в августе 1971 года на двадцать восемь дней (четыре недели) устраивало спортивные сборы для молодых спортсменов своих спортивных школ. Мы были самыми многочисленными, поэтому нас отправляли на автобусе в два захода. Мы – это футбольные команды детско-юношеской школы «Черноморец». Старшие – это команда нашего 1955 года рождения и остатки от команды 1954 года из тех, кто не сдавал в августе экзамены в институт. Младшие – это команды, соответственно, 1956 и 1957 годов рождения.

Кроме футболистов, на сборы ехали девочки-баскетболистки и большая группа художественных гимнасток. Были ещё в «Воднике» девочки-гандболистки, которые любили после тренировки в Отраде поиграть с нами в футбол без правил. С толканиями, захватами, обниманиями, укусами и щипками за все выступающие части. Мы отвечали им тем же. И такой «футбол» приводил игроков обеих команд в неописуемый восторг, но вызывал категорический запрет со стороны их тренера, наш же на это смотрел снисходительно и тихонько посмеивался, видя наши возбужденные, разгоряченные и довольные физиономии. Но когда мы с этими чудо-девочками играли в гандбол, более жёсткой, силовой и агрессивной игры не испытывали даже в самых ответственных играх на первенство города. Это железные девчонки. Но девочки-гандболистки к этому времени уже вернулись со сборов, и у нас оставался выбор в ухаживании между баскетболистками и художественными гимнастками.

Первыми отправлялись «старшие футболисты». Мы пришли к объявленному времени сбора на стадион ЧМП, туристический автобус «Спутник» нас поджидал у служебного входа, а баскетболистки уже удобно разместились внутри, разложившись сразу на нескольких сидениях. С первой попытки нам всем сесть не удалось. Тогда на помощь пришли тренеры, всех пересчитали по головам и выяснили, что ещё должны остаться свободные места.

Лысый, бородатый, лобастый тренер баскетболисток, не церемонясь в выражениях, хриплым громким голосом быстро рассадил, как он сказал, своих «курочек» по одной на сиденье справа по ходу движения автобуса, и мы двинулись занимать свободные места. Мне досталось в левом ряду крайнее место. Через проход, прямо напротив меня, сидела очень симпатичная миловидная остроносая девчонка, а за ней, у окна, я с радостью заприметил свою бывшую одноклассницу Надюшу Жукову. Громкие радостные приветствия, «как дела?» и прочее, не помешали мне обратить внимание на стройные загорелые ноги незнакомки, которые она очень грациозно, сведя колени вместе, отставила немного в сторону. Скромно, но подчеркнуто красиво.

Надюша всегда была своим, компанейским человеком. Автобус не успел ещё отъехать, как благодаря её общительности в общую, весёлую и непринужденную беседу втянулись и интересная незнакомка, и наши ребята из соседних рядов.

У нас в классе было кодовое слово, услышав которое Надюша краснела и всегда говорила: «Вот, дурак» или «Вот, дураки». И это слово было «Фуля». Точнее сказать, Фуля это прозвище, почти как имя самого маленького мальчика в нашем классе Вовы Фурлейтера. Когда Надюша пришла в наш седьмой класс, у нее был рост под два метра, а у Фули всего метр сорок на цыпочках. Однажды он громко похвастался, что может стоя подглядывать Надюше под её короткую плиссированную юбку, которая, казалась, при ходьбе живёт своей отдельной самостоятельной жизнью от обладательницы очень длинных и очень красивых ног. Здесь Фуля наврал. Он не мог подглядывать стоя – только сидя за партой. Это была, конечно, шутка, но Надюша её услышала, очень обиделась и пригрозила Фуле, что за подобные шалости даст шалобан, и его голова провалится в трусы. Фуля ей в ответ гордо сообщил, что он чемпион города по вольной борьбе и если что, так он приёмчики знает. Слушая эту перепалку между вжавшимся в парту микроскопическим Фулей и нависающей над ним разъяренной Надюшей, весь наш класс покатывался от хохота, и позже, для того чтобы повеселиться или по-доброму позлить Надюшу, ей передавали привет от Фули.

Но и Фуля про свое чемпионство не наврал. Он, в самом деле, даже не имея сорока килограммов живого веса, в своей весовой категории – первой наилегчайшей – был чемпионом Одессы по юношам. Будучи членом команды «Динамо», на первенстве города по вольной борьбе он выходил на ковер и в четвертьфинале, и в полуфинале, и в финале, но конкурентов у него не было. За каждое его одиночное и формальное появление на ковре ему засчитывали техническую победу, а в конце турнира вручили золотую медаль. Такой боевой маленький худой и звонкий он был один на всю Одессу.

Более того, он являлся действующим серебряным призером Одесской области. Нашёлся-таки в Котовском районе ещё один такой дистрофик, который и поборол нашего Фулю в финале. Я сам эту схватку не видел, но ребята рассказывали, когда эти два засушенных Геракла вышли и только пожали друг другу руки, то на соседнем ковре прервали схватку и перестали бороться, чтобы не пропустить этот потешный цирк.

Боролись они босиком, так как самые маленькие борцовки были им, как ласты на шнуровках. Представитель Котовска вышел на схватку в трусах и в майке, а наш великий и непобедимый Фуля, чемпион города, в борцовском трико. Трико было куплено на вырост, размера на три больше, но чемпион Одессы не мог снизойти до появления на публике в нижнем белье. Чтобы трико подогнать по росту, лямки завязали на узел сзади, и получился весьма достойный вид, если не смотреть со спины.

Схватка началась. Атлеты вцепились друг в друга и, пыхтя, сопя и попукивая, пытались что-то предпринять, но ни у одного, ни у другого ничего не получалось. Тянули друг друга в разные стороны, толкали, хватали за руки, но только и получалось, что ходили по кругу, не выпуская друг друга из объятий. Казалось, ничья неминуема, зрительский интерес угас, подбадривающие окрики прекратились, зрелище оказалось пресным и жалким. Но тут у Фули развязался злополучный узел его шикарных борцовских трико, лямки выпрямились, и вся трикотажная конструкция свалилась вниз, прикрыв собой его худенькие коленки. Борцы в процессе упорного толкания этого не заметили и продолжали топтаться по кругу вокруг невидимой оси сопротивления. Через два-три шага предмет борцовской зависти заплёл Фулины ноги, и гордый обладатель трико неожиданно рухнул. Завалился, и почему-то на спину. Его соперник этого не ожидал и, не разжимая объятий, плашмя шлёпнулся на Фулю сверху и замер. В полном недоумении они пролежали на ковре секунд четыре-пять, но их хватило рефери, уставшему от их бескомпромиссной и бессмысленной борьбы, чтобы быстро засчитать туше – чистую победу «кузнечику» из Котовска.

Возмущённый Фуля, размазывая слёзы обиды, бросился на судью – бывшего борца-тяжеловеса с выпуклыми поломанными ушами. Принялся его кусать и колотить, куда мог достать, а это исключительно в область паха, своими маленькими, острыми кулачонками. Плачущего, обиженного Фулю, размахивающего руками и болтающего ногами, взвалив на плечо вместе с развевающимся трико, тренер вынес в раздевалку под хохот трибун, участников соревнований и судей, которые оценили по достоинству бойцовские качества Фули специальной грамотой за волю к победе и даже не наказали за неспортивное поведение.

Надюша сама вспомнила про Фулю и спросила, как поживает её самый преданный поклонник. Но Фуля у нас в классе уже не учился – поступил в техникум. Но я точно знал, что он продолжает упорно тренироваться, так как тренер ему пророчит большое спортивное будущее, если он, конечно, не станет тяжелее 48 килограммов. По Надюшиной просьбе я громко и красочно пересказал схватку Фули на первенстве области и ещё добавил какие-то смешные истории. Чувствовал себя окрыленным и вдохновлённым в центре всеобщего внимания под подбадривающую улыбку остроносой баскетболистки, которая, не уступая мне в красноречии, рассказала несколько смешных эпизодов из женского баскетбола в общем и из командного фольклора в частности. Незаметно быстро под смех и шутки мы прибыли на Каролино-Бугаз. Автобус медленно въехал на территорию лагеря «Альбатрос».

– Первыми выходят девочки, – громогласно объявил тренер баскетболисток.

Моя симпатична соседка, ловко подтянув коленку к подбородку, выставила левую ногу в проход и, упершись ладонью в ручку кресла, начала медленно подниматься. Мне показалось, что она поднималась целую вечность, пока не замерла, ударившись головой о потолок автобуса. Вслед за ней попробовала выбраться и Надюша. К тому, что Надюша тоже упрется головой в потолок, я был готов, но ростом моей симпатичной новой знакомой я был обескуражен. Присмотревшись, я понял, на чём я прокололся. Обман зрения. Моя соседка – обладательница миловидной головки абсолютно нормальной величины, скажем, не более чем у меня самого, сидела, слегка ссутулившись, что было весьма естественно в стесненных условиях экскурсионного автобуса, и глаза её были в аккурат на уровне моих глаз. Сконцентрировавшись на лице и глазах, я только изредка, украдкой, посматривал на её стройные ножки, стараясь не попасться с поличным за непристойным и назойливым рассматриванием в меру обнажённых красивых конечностей. И напрасно, что украдкой, без должного анализа увиденного. Ноги были у неё выдающейся длины. И не кокетливо она их отставила в сторону, сидя в автобусе – они попросту не помещались между креслами.

Я вжался в кресло, пораженный увиденным, подсознательно надеясь покинуть автобус последним, после того, когда все баскетболистки выйдут, разойдутся по своим домикам, и мне не придется краснеть за своё неуместное кокетство. А я, дурак, ещё и глазки строил, тьфу!

Зная острую на язык Надюшу, я был уверен, что кто-кто, а уж она-то точно смешно и изощрённо прокомментирует мои попытки привлечь к себе внимание остроносой симпатичной великанши.

Девочки вышли, вслед за ними к выходу потянулись наши ребята с задних рядов.

– Ну что, нашел невесту? – заговорщически в ухо прошептал Алик Голоколосов (см. Википедию) – наш центральный нападающий и громко прыснул, сдерживая смех.

Алик был один из самых высоких футболистов команды, но и он, выйдя из автобуса и поравнявшись с девочками, едва доходил некоторым из них до плеч.

Собравшись в полном составе на аллейке, баскетболистки легко, по-мужски, подхватили свои огромные спортивные сумки и, что-то весело обсуждая и смеясь, вразвалочку пошли по дорожке в сторону домиков. Судя по тому, как у меня горели уши и щеки, мне было не трудно догадаться «что», а точнее «кто», был объектом их шуток и веселья.

2.2. Гимнастки

Оканчивался наш первый лагерный обед, когда в столовую зашёл главный тренер и, перед тем как сесть за свой столик, сделал объявление:

– Внимание капитанам команд. Через час должен приехать автобус с младшими ребятами. Нужно выделить по три человека от каждой команды для организации их размещения. Чтобы всё сделали быстро и тихо, и не пришлось собирать малышню по всему лагерю.

– КВН какой-то… По три человека от каждой команды, – явно пародируя Сашу Маслякова, пошутил за нашим столом Френик.

Шутка была так себе, на троечку, но Френик – Валера Кирпичный, известный прикольщик и балагур – скорчил такую рожу, что все, кто её видел, не удержались и громко рассмеялись.

– И ещё, – добавил тренер, когда убедился, что мы успокоились и его слышим в гулком шуме огромной столовой, – автобус везёт художественных гимнасток. Всем джентльменам рекомендую прийти на помощь слабому полу и помочь донести их вещи до домиков. Теперь всё. Приятного аппетита.

Прямо из столовой обе команды практически в полных составах потянулись к месту стоянки автобуса. До его приезда оставалось ещё много времени, пролетевшего незаметно в жарких спорах, кто же будет заниматься малышней, а кто гимнастками. Пришлось бросать жребий, потом перебрасывать, опять спорить, обижаться… В конце концов, автобус приехал, остановился, прошуршав по мягкому от солнца асфальту, зашипел, и из открывшейся двери грациозно и независимо одна за другой невесомо выпорхнули гимнастки.

Все как на подбор – стройные, осанистые, с гордо посаженными головками. Походки лёгкие, красивые, ступни ставят, слегка разворачивая носки, но не так, как балетные, а по-особенному, твёрже, по-спортивному.

Вслед за ними, но уже и из багажного отделения, появились дорожные сумки, чемоданы и спортивный инвентарь: палочки с тугими рулончиками лент на концах, булавы, туго перевязанные разноцветными лентами обручи и яркие, блестящие мячи в большой сетке. Из автобуса вслед за тренером, бережно прижимавшей двумя руками к груди большой кассетный магнитофон, появились совсем малышки лет по восемь-десять. Увидев нас, тренер гимнасток сразу же поинтересовалась:

– Вы из лагеря или футболисты?

Получив нестройный ответ, она принялась нас громко организовывать:

– Мальчики, возьмите вещи малышей и помогите их нести. Магнитофон брать не надо, я сама. Возьмите вон ту, мою большую сумку. Обручи кто-то уже взял? Нет? Возьмите обручи и идите за мной. А куда нам идти, кто знает? Девочки, стойте! Кто знает, куда идти?

– Наверное, туда же, куда пошли баскетболистки, – предположил кто-то из наших.

– Девочки. Вперёд! – тут же скомандовала тренер. – А вы, – обратилась она к футболистам, – показывайте.

И они пошли нестройной толпой. Тенистая аллейка, окаймленная белыми крашеными кирпичиками бордюров, вела к домикам у моря. Впереди старшие гимнастки, грациозно перебирая красивыми стройными ногами. За ними маленькие девочки, старательно подражая своим старшим кумирам. Их тренер с импортным магнитофоном, бережно прижатым к большой неспортивной груди, успевала одновременно быть везде, заполняя пространство лагеря своим громогласным присутствием. Больше всех досталось неторопливо тянущимся разочарованным футболистам, несущим детские баулы, обручи, мячи и прочие спортивные снаряды.

Естественно, к баскетболисткам я не пошёл и вместе с Филом – Валерой Филоненко, капитаном нашей команды – остался принимать и размещать приехавших младших ребят.

Когда с устройством было закончено, и юные футболисты расползлись по своим палаткам, мы с Филом устало расселись на скамейке в тени тощей акации, едва укрывшей нас от беспощадного полуденного солнца. Стянули взмокшие футболки и, блаженно вытянув ноги в резиновых вьетнамках, наслаждались лёгким ветерком, неуверенно и робко долетавшим со стороны пляжа. Мы сидели молча и смотрели на ослепительно яркое, в серебряных искрах, сочное синее море, отделённое чёткой линией горизонта от выцветшего бледно-голубого безоблачного неба.

– Ты её заметил? – настороженно спросил меня Фил после недолгого молчания.

– Ту, что вышла первой? – спросил я, в надежде, что у нас с Филом разные вкусы.

– Ну да, чёрненькая, с короткой стрижкой, – подтвердил Фил, и внимательно посмотрел на меня.

– Ну, такую нельзя не заметить, – обобщающее ответил я. – Да и все остальные ничего, – внутренне надеясь переключить внимание Фила на других представительниц прекрасного гимнастического пола, добавил я.

– Да, ничего, – задумчиво сказал Фил и добавил: – Но эта так и стоит перед глазами.

Я замолчал, оценивая свои ощущения. После яркой, броской, вышедшей первой гимнастки, о которой заговорил Фил, все остальные показались мне симпатягами и не более. Я больше никого толком не запомнил, но первое впечатление девчонки оставили о себе очень приятное. Блондиночка там ещё одна промелькнула – фигурка, естественно, божественна, а лица я её не рассмотрел. Только длинные белые волосы по пояс. А эта, первая, видимо, Фила серьезно зацепила.

Даже если Фил и отсекает меня в качестве основного конкурента на чёрненькую со стрижкой, всё равно, он молодец – делает это сразу и честно. Пусть не в лоб, но особенности командной жизни позволяют друг друга понимать с полуслова, как на футбольном поле, в игре, – с полувзгляда, с полужеста, на движении.

Я промолчал, подтверждая Филу, что претензий к нему не имею. Фил меня правильно понял и спросил:

– Ты себе кого-то из них присмотрел?

– Да их так много, что я больше никого толком и разглядеть не успел.

– Обрати внимание на блондинку с длинными волосами, рекомендую.

– Ну, ты и Зоркий Сокол, – не удержался я, но внутри порадовался за свой острый, намётанный глаз.

– Ничего подобного, – усмехнулся Фил. – Я неделю тому назад случайно попал к ним на тренировку. Помнишь, когда меня погнали на медосмотр? Вот тогда я их всех и рассмотрел. Ира на тренировке получила травму… И я, честно говоря, очень волновался, а вдруг она не приедет.

– Так её ещё и Ира зовут, – от души рассмеялся я. – Что ж ты темнил?

– Да, Ира и, кстати, она мастер спорта, член сборной. Так что, пригляди по-дружески за другими ребятами, чтобы не лезли, куда не надо… Ну, ты понял. Хорошо?

– Хорошо, – подбодрил я Фила. – Сделаем. Не волнуйся.

2.3. Митя приехал!

Тренировочный процесс с первых же дней навалился тяжёлыми и напряженными физическими нагрузками. Утром в семь часов подъём и бегом на зарядку к морю. Казалось, море везде, вот оно совсем рядом, но крутой пятнадцатиметровый обрыв вдоль всего лагеря однозначно заставлял пользоваться общим пологим спуском, прорезанным к мелкому песку пляжа. Спуск был один, в противоположном конце лагеря, – до него от наших палаток только бежать было минут десять. Интенсивная зарядка на песке, купание в море при любой погоде и бегом в лагерь. Завтрак и утренняя тренировка. По графику: две команды на футбольном поле за забором в лагере Политеха «Чайка», две команды на пляже – физподготовка с отягощениями и без. На следующий день наоборот. Вечером обязательная вторая тренировка с мячами или двухсторонняя игра. С непривычки уставали, но очень быстро, за два дня, освоились, и молодые растущие организмы принялись осмысленно посматривать по сторонам, прикидывая, чем заполнить возникший досуг.

Совершенно неожиданно важным оказался блат. Простое слово, обойдённое школьной программой в силу его нетипичного употребления в идеальном социалистическом обществе, в реальности открывало многие заветные двери при помощи связей, полезных знакомств и нужных людей. Благодаря всесильному блату у нас на сборах появился мой друг Митя Ереньков (см. Google, Dmitry Erenkov). В данном случае блат олицетворял его отчим Игорь Докторович (см. Google, Igor Doktorovich) – судья всесоюзной категории по баскетболу, вращающийся в околоспортивных кругах различных федераций. Без видимых усилий, воспользовавшись своим личным обаянием и раскрепощённой пронырливостью, он с кем надо быстренько и вовремя договорился, после чего Митю включили в нашу команду для поездки в лагерь. Одним больше, одним меньше, решили добрые дяди – хорошие знакомые Игоря.

– Ты уж присмотри за ним в лагере, – напутствовала меня Галина Алексеевна – Митина мама, – чтобы вёл себя прилично, не курил, там же вокруг одни спортсмены, стыдно же.

– Всё будет в порядке, – успокаивал её Игорь, – мы же знаем, что он будет под присмотром. Да? – и заговорщически мне подмигнул.

Однажды в Ленинграде, лет шесть-семь спустя, произошла необычная встреча в ресторане. Было очень поздно, ресторан под стать нашему вечернему визиту так и назывался – «Вечерний». Очень хотелось кушать. За весь день, наполненный музеями и впечатлениями, даже пирожок не удалось нигде перехватить. Все столики были заняты, и только за одним сквозь плотный табачный дым удалось рассмотреть остававшиеся несколько свободных мест. Мы быстро их захватили и, приступив к обсуждению меню, с голодным блеском в глазах вслух зачитывали предлагаемые блюда.

Мужчина, сидящий за нашим столом, оторвался от своей отбивной и сказал:

– Зря стараетесь. Первых блюд нет. Из вторых только вот такое мясо, – и он помахал нанизанным на вилку куском, – на гарнир жареная картошка. Салат капустный. Всё-ё, – протянул он на волжский манер.

Завязался разговор. Оказалось, что он баскетбольный тренер, в Ленинграде по делам, в командировке. В Одессе знает только одного человека. И я почему-то даже не удивился, когда он назвал фамилию Игоря, Митиного отчима. Было бы даже странно, если бы он его не знал.

Митя приехал через два дня после нас, но я его ожидал и занял кровать в нашей палатке. Помня напутствие мамы о том, что вокруг одни спортсмены, Митя догадался не отставать от других и придумал себе тоже вид спорта. Он объявил себя подводным спортивным охотником, привез с собой ласты, маску с трубкой и ружьё для подводной охоты. И, конечно же, гитару.

В первый же вечер он выдал программу популярных песен, плюс песни по заявкам зрителей, а на следующее утро проснулся самым уважаемым человеком среди четырёх футбольных команд. По утрам он старательно бегал с нами на зарядку, потом весь день валялся на пляже или безуспешно плавал в море, стараясь застрелить хоть одну рыбешку. Но на песчаных отмелях Каролино-Бугаза, как правило, водятся только рачки и мелкие крабики с недоразвитыми клешнями.

Однако его праздный отдых не был напрасным. Митя выяснил, где и когда тренируются старшие девочки-гимнастки, и в перерыве между утренней тренировкой и обедом мы с нескрываемым удовольствием усаживались в тени навеса открытого зрительного зала и издали любовались их работой. Или их искусством, что тоже весьма уместно. Мы быстро разобрались, кто из них мастер – это сразу бросалось в глаза, кто кандидат в мастера, кто разрядник, а кто новичок.

Блондинка, которую мне рекомендовал Фил, была, видимо, очень талантлива. И те упражнения, которые она выполняла с обручем, смело можно показывать в цирке. Даже подружки-гимнастки, хоть это в среде спортсменов не принято, после её выступления громко хлопали в ладоши.

– Это моя девочка, – на всякий случай предупредил я Митю.

Митя пожал плечами с таким видом, будто все девочки-гимнастки всего мира ему абсолютно безразличны. Но надо знать Митю, чтобы ему поверить.

Покорив при помощи гитары и голоса футболистов, Митя принялся за покорение гимнасток. Это был наш план номер один – план предварительного знакомства. После ужина мы уселись на скамейку возле их домиков и этак ненавязчиво, тихонько, без надрыва напевали в два голоса «Александрину» Песняров. Через десять минут мы были уже в плотном кольце пионеров и вожатых, а минут через пятнадцать потянулись на голос и гимнасточки. Сперва мелюзга, а вскоре небольшими группками появились девочки и постарше. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – разница во времени отводилась на переодевание и прихорашивание.

Песни продолжались, я встал, галантно уступив место на скамейке одной из девочек, а Митя затянул проникновенное Есенинское «Не жалею, не зову, не плачу…», где в полный голос, чуть ли не навзрыд, мощно и красиво выводил бессмертные строки про розового коня и белых яблонь дым. Восторг был диким. Аплодировали, просили ещё, но тут вступал в действие план номер два.

– На сегодня всё, – серьезным тоном прервал аплодисменты Митя. – Завтра ответственная игра, пора спать. А вы приходите поболеть. В восемнадцать ноль-ноль в «Чайке» на поле Политеха. Будем ждать.

Спев на прощанье «Ledy Madonna», под восторженные взгляды расступившихся благодарных слушателей, мы пошли по направлению к нашему лагерю.

– Как я их, – гордо хвастанул Митя, когда мы отошли уже на приличное расстояние, – считай уже все наши.

– План номер один сработал, – констатировал я, – посмотрим, как завтра сработает план номер два.

– Посмотрим. Только я с трибуны…

2.4. Это просто футбол

Идея плана номер два проста, как ярмарочная торговля, – свой товар надо показать лицом. А какое лицо у нашего товара? Это то, что мы умеем делать лучше всего – играть в футбол.

На завтра назначена игра с командой пятьдесят четвертого года. Соревнуемся мы с ними достаточно часто и с каждым годом, что не может не радовать, разница в возрасте сказывается всё меньше. Как правило, старшие всегда выигрывают, но сейчас мы уже не те, какими были в прошлом году. Мы подросли и окрепли, а в силовой и функциональной подготовке если не лучше, то уж точно не хуже. Однажды мы им уже не проиграли, теперь нужно победить. А это уже элементы принципиальности и спортивной злости. К тому же у них появились новые ребята для усиления состава, перешедшие из других команд города. Им обязательно нужно себя показать, закрепиться в основе и попасть «на Союз» – первенство Советского Союза среди спортивных школ команд-мастеров. Всё предсказывало бескомпромиссную и интересную игру.

План номер два имел два уровня. На первом – мы увидим, кто из девочек придет на нас посмотреть. Как правило, сам футбол их не интересует, привлекательны только футболисты. А вот мы и посмотрим, кто из них нами интересуется, а кто нет, и сделаем правильные выводы.

На втором уровне плана нужно показать себя – кто есть кто. Ира, как лидер среди гимнасток, должна непременно обратить внимание на Фила – он с капитанской повязкой выведет команду на поле. Потом у них, как у лидеров команд, обязательно должны образоваться точки соприкосновения. У девочек и у нас, как спортсменов, уже возникла масса бытовых вопросов, вот они и посотрудничают. И Филу будет легче войти в контакт, он хоть и капитан, но парень скромный, а когда видишь, как он смотрит ей в след, душа разрывается. Может, это любовь?

Вслед за Филом на поле выхожу я с единицей на спине, и должен всем показать, что я номер один. Когда Митя поёт, не спорю, я номер два или три, но в воротах я первый. Я такой один на всю команду, уникум. Своей формой и экстраординарными действиями я всегда отличаюсь от десяти человек команды, бегающих по полю в одинаковых футболках. Я иной. Играю не только ногами и головой, а всем телом. И когда защитник, прикрыв причинное место, отворачивается от сильно пущенного мяча, я наоборот – прыгаю навстречу и раскрываюсь запасным парашютом в воздухе, стараясь хоть чем-нибудь, рукой, ногой, животом, головой, зубами остановить мяч, отбить, поймать. Потому что я вратарь. Я последний, кто не даст мячу пересечь лицевую линию между двумя штангами. Я тот, кто может спасти матч и провалить игру всей команды – ключевая фигура. И еще, нескромное… Я хороший вратарь, поэтому играю в «Черноморце» – главной и любимой команде города Одессы.

Для меня очень важно сразу же, с первых минут, войти в игру, слиться с ней, не застояться, и тогда, если поймаю кураж, могу сыграть на «ноль». Как это происходит, не понимаю, но иногда, в такие моменты, возникает ощущение, что я предвижу, куда полетит мяч, раньше, чем нападающий по нему ударит. И вообще, в моменты удачной игры чувствую, как мяч намертво привязывается к сознанию невидимой нитью, становится моей неотъемлемой частью. Я его физически ощущаю, и когда он исчезает за спинами защитников, то знаю наверняка, откуда и куда он выскочит. Не видя мяча в сутолоке у ворот, только по движению игроков, по их взглядам, поворотам головы и туловища чувствую, где мяч и у кого. И не видя, угадываю момент удара по воротам. Я уже несколько раз убеждался в подобных ситуациях, что прыгнув «втёмную», в пустоту, не видя мяча, руководствуясь непонятными импульсными ощущениям, где-то в воздухе обязательно прервёшь его полет в сторону ворот. А иногда даже чувствую его спиной, очень явственно, как будто вижу. Конечно, как и все вратари, я могу «запустить бабочку» или пропустить между ног – это если во время игры хоть на мгновение выключить мозги, это раз. Или чем-то очень обидеть Фортуну, это два, опрометчиво пообещав, например, «сыграть на ноль» или «разбить под орех» соперника. Фортуна – дама чуткая и обидчивая, а к хвастовству и зазнайству отношение у неё особенное. Так что – тьфу-тьфу-тьфу – чтоб не сглазить.

Ещё не люблю игры на гандбольной площадке в мини-футбол. Маленькие ворота меня угнетают, нет простора, нет места для прыжка, для полёта. Казалось, компенсировав отсутствие длинных рук прыгучестью и отменной реакцией, в таких воротах я должен себя чувствовать намного уверенней, чем в больших, но в действительности было не так.

Я люблю летать. Длинным затяжным прыжком, вытянувшись за высоко летящим мячом. Быстрым, коротким и стремительным, выбивая мяч из нижнего угла ворот. Резким вверх, переводя одной рукой мяч на угловой.

А ещё я люблю играть при зрителях. При многочисленных свидетелях у меня всегда идет игра, а несколько незабываемых эпизодов до сих пор заставляют учащенно биться сердце. Ну как можно забыть матч на стадионе в лагере «Молодая гвардия», игра Киев – Одесса. Трибуны забиты. Мне бьют пенальти, и его беру. После игры меня сначала качали на руках, а потом, посадив на плечи, вынесли с поля. Тщеславен, согласен, но заслужил.

Или вот ещё. Устроили нам как-то двухстороннюю пятнадцатиминутку на Центральном стадионе ЧМП между первым и вторым таймами команд-мастеров. В первый раз на настоящей траве в кедах скользко, много падений, но играем самозабвенно. Алик прорывается по центру и выходит со мной один на один. Я выбегаю ему навстречу, быстро подкатываюсь и накрываю мяч в его ногах, Алик перелетает через меня, а я впервые слышу одобрительный гул трибун и аплодисменты. Через пару минут Онуфрий (Валера Онуфриенко) прорвался по правому флангу, сместился в центр, технично обвел двух или трех защитников и резко ударил в левый нижний от меня угол. Я отреагировал мгновенно: оттолкнулся с учетом скользкого поля, но получилось слишком сильно. Левой рукой я мяч остановил, а сам всем телом перелетел через него и, лежа на животе, прыгнул обратно ошпаренной лягушкой и намертво его накрыл. И тут я услышал тридцатитысячный стадион, который взорвался аплодисментами, криками и свистом. И виновником восторга трибун была моя игра! Так всё же, для кого существует футбол? Не как игра, а как явление. Для зрителей, истошно орущих, когда их любимая команда забивает гол, или для футболистов, потребляющих сумасшедшую энергетику стадионов? Пятнадцать минут на Центральном стадионе запомнились навсегда.

У плана номер два был один неспортивный компонент. Я не боялся на глазах у девочек пропустить гол. Я знал, что за игру сделаю пять-шесть прыжков, бросков, отбоев, которые спасут ворота от неминуемого гола. Так что свой класс игры я покажу гарантированно. А если и забьют гол, то я его пропущу в таком красивом, высоком и затяжном полёте, что газета «Пионерская правда» за его фотографию оторвала бы руки вместе с фотоаппаратом.

Было уже шесть часов вечера, мы ещё разминались на поле перед игрой, а трибуны оставались предательски пустыми.

«Не придут, – решил я, отбивая один за другим разминочные, несильные, но точные в сторону от меня, удары».

Раздался пронзительный свисток, и мы пошли к тренерам, получить последние наставления, сделать по глоточку воды и, выстроившись в затылок, выбежать на поле. То, что я увидел перед выходом на игру, вызвало у меня полное недоумение и досаду. Трибуны начали заполняться. Шумно рассаживались пионеры и самые младшенькие гимнастки во главе с их тренером, которую я впервые увидел без магнитофона.

– Не придут, – с досадой сказал Фил и, повернувшись к команде, громко крикнул, – все готовы? Вперед!

Мы неторопливой трусцой побежали к центру поля.

– Фил, Фил, смотри, пришли, – в спину с четвёртым номером прошептал я.

На трибуне рядом с малышами, предварительно занявшими лучшие места, в полном составе рассаживались гимнастки. Главные персонажи – Ира и длинноволосая блондинка были на месте.

Не знаю, как Фил, но я почувствовал очередной впрыск адреналина в кровь, внутри что-то загудело, и я начал нетерпеливо перебирать ногами и подпрыгивать в ожидании, когда капитаны разыграют между собой выбор мяча или поля.

Форма на нас была новая, её выдали перед сборами. У каждой команды своя. Видимо, стыдно стало руководству школы выпускать нас на люди в обносках, которые раз в год (после инвентаризации в главной команде) бросались тренером на пол раздевалки, после чего мы набрасывались на кучу тряпья, выбирая себе футболки и гетры. Самые целые футболки начинались с двенадцатого номера – номера запасных, а ведь ребятам хотелось иметь футболки с «десяткой» Пеле и Эйсебио или «семёркой» Гарринчи. Такие тоже были, но с дырами и очень сильно заношенные.

Форма, которая досталась нашему году, на мой взгляд, была ужасна. Бледно-жёлтые футболки и бледно-голубые трусы. Эти цвета сами по себе бессильные, а в сочетании они, если так можно выразиться, взаимно усиливают слабость – синергизм наоборот. Слабые цвета не придают игрокам мощи, а наоборот, сами, в силу своей отрицательной сути, потребляют положительную энергию футболистов. Немного уравновешивали эту бледную безликость ярко-красные гетры, но сочетание красного с бледно-жёлто-голубым чудовищно безвкусно. Если бы вместо красных гетр были белые, а трусы и футболки более насыщенными по цвету, то мы имели бы форму сборной Бразилии, и это было бы здорово. Со стороны мы выглядели желторотыми птенцами на длинных красных лапках, плавающими в мелкой голубоватой луже.

Команда 1954 года тоже была в новой форме – им перед «Союзом» выдали самую лучшую. Когда-то «Интер» из Милана играл с «Черноморцем» и подарил комплект своей формы. Вот именно она, через какое-то время перекочевав в спортивную школу, и досталась нашим соперникам. Форма была потрясающе красивой: футболки с вертикальными чёрными и тёмно-синими полосами, чёрный воротничок, тёмно-синие трусы и гетры, чёрные с широкими тёмно-синими отворотами. Не форма, а мечта – совершенство стиля.

Вот так мы и вышли на поле. Один только внешний вид определял, кто априори сильнее, но это тоже сыграло нам на руку – неискушенный зритель всегда болеет за слабых, и с первых же минут трибуны взялись дружно поддерживать нашу команду.

Конечно, я не сохранил в памяти всех подробностей противостояния, но помню общую канву и настроение. Игра проходила в постоянных атаках сине-чёрных. Первая же мощная волна разбилась об уравновешенную и надежную игру возмужавших за год наших защитников. Они ни в чём не уступали сильному нападению ребят 54-го года. Вовремя встречали, перехватывали мячи, грамотно друг друга подстраховывали, не боялись жёстких столкновений. Привычная игра старших с распасовкой мяча возле линии штрафной и выходом на ударную позицию с близкого расстояния не пошла. Всё чаще возникали дальние удары и навесы. За дальние удары от меня отдельное спасибо. Они меня всё время держали в тонусе, и я уже чувствовал во рту сладковатый привкус приближающегося куража. Несколько красивых разминочных прыжков за безвредными, но в створ ворот, мячами вселяли в мои действия всё больше уверенности и здоровой фартовой лихости.

В какой-то момент сине-чёрные поменяли тактику и, не найдя слабину в нашей защите, стали всё чаще и чаще применять навесы на вратарскую площадку. Схема была немного однообразной, но эффективной. Быстрый проход по краю, сильный удар в сторону ворот на высокого длинноволосого с многодневной щетиной очень сильного и очень взрослого Толяна Шовкопляса – капитана команды 54-го года, который с лёгкостью перепрыгивал наших самых высоких защитников и опасно пробивал по воротам головой. Они угадали. Это был именно тот вид игры, который я больше всего не любил – на перехвате высоких мячей. Началась долгая, мучительная и неравная дуэль между Толяном и мной. Я всеми силами старался не дать ему прицельно ударить. При такой игре мозги и интуиция включаются на все сто процентов. Нельзя поддаваться шаблону или тренерскому окрику «твой» и выскакивать на перехват каждого мяча. Нужно трезво оценивать ситуацию: по какой дуге летит мяч, есть ли у него вращение, угадать точку перехвата, увидеть, сколько человек вас разделяет и сколько из них чужих, чтобы на окрик «мой» или «беру» свои защитники разошлись и сделали проход. А времени на это – как моргнуть. С высоким Толяном в воздухе бороться мог только я один, имея совсем небольшое преимущество за счёт игры руками, а если быть технически достоверным, за счёт игры кулаком одной руки – так выше достаю. Быстро меняющуюся ситуацию при выходе на высоко летящий мяч нужно оценивать мгновенно и безошибочно. Там, где сознательная работа мозга уже не успевает, молниеносно включается выработанная годами на тренировках условно-рефлекторная реакция на летящий мяч.

Игра держала в неимоверном напряжении. Дальних ударов на приемлемой высоте для демонстрации моей летучести больше не было. Игра захватила полностью – я забыл про трибуны, про девочек, про план номер два. Передо мной был только мяч, с каждой минутой все плотнее привязывающийся к моему сознанию.

После одного эпизода, когда мы оказались в сантиметре от неминуемого гола, я мысленно саркастически посмеялся. Очередной навес, я кричу «мой», защитники расступились, но на их месте появились два игрока соперников, явно перекрывавших мне дорогу к мячу. Вижу – не достану и остался на месте, Толян в полном одиночестве высоко прыгнул, ударил головой по мячу, и мой кожаный друг, ударившись в штангу, отлетел мне в руки, я даже с места не сошел.

Эту штангу я однозначно записал себе в актив. Не потому, что штанга – друг вратаря, а потому что, выкрикнув «мой», я заставил Толяна, привыкшего после громкого возгласа к моим перехватам, засуетиться, поспешить и ударить неприцельно, смазанно. Но в следующий раз этот номер уже не пройдет.

Сине-чёрные заиграли разнообразнее. Вот Кецик – Олег Волошин, левый крайний нападающий старших проходит по своему краю и резко смещается в центр, Толян смещается вправо от меня и открывается для выхода один на один, но его плотно прикрывает наш защитник Коля Кот. Хитроумный Кецик, недаром, что медалист (он уже сдал свой единственный экзамен и поступил в институт), заметив это боковым зрением, продолжает быстро перемещаться вдоль линии штрафной площади. Я на полусогнутых, готовых к прыжку, ногах, переступая мелкими шажками, неотрывно смотрю на нападающего. Он перемещается, и я чутким локатором отслеживаю его движение мелким, незаметным топтанием – на его пять больших шагов мой один маленький. В голове работает натренированный арифмометр: я часть важной геометрической фигуры – треугольника, две вершины у которого штанги, а одна – мяч. Я стою строго на биссектрисе и равноудален от возможной траектории мяча, летящего что в правый, что в левый угол. Штанг я не вижу, я их чувствую Я уже и на мяч не смотрю, он уже в подкорке, только на нападающего, на его ноги, наклон туловища, замах руки – это сейчас самое главное.

Фил приклеенным банным листом движется, мешая Кецику правильно распорядиться мячом, и вытесняет его от центра поля. Чем дальше он уводит нападающего, тем ближе я подступаю к мячу – угол атаки сужается. Быстроногий Кецик включает немыслимую скорость, пробрасывает мяч вперед и, оторвавшись от Фила, готов ударить по воротам. Ему осталось сделать всего три шага до мяча, и между ним и воротами, кроме меня, уже никого нет. В этот момент какая-то сила заставляет меня сорваться с места, резко рвануть вперед и, когда Кецик поднял перед ударом голову, я уже перекрывал собой все ворота. Он все-таки бьёт и попадает мне в ногу. Мяч уходит на угловой. Казалось, маленький эпизод, но специалисты знают цену таким маленьким эпизодам, из которых складывается результат игры, а вратари теряют несколько килограммов живого веса.

Команда "Черноморец" 1955 года рождения. 1970 г.

Слева направо: 1-й А.Голоколосов (Алик), 2-й И.Юсим (Игорь), 3-й В.Кирпичный (Френик), 4-й А.Шишов, 5-й В.Филоненко (Фил), 7-й В.Карпенко (Карпик), 8-й З.Юсим (Зимик), 10-й В.Онуфриенко (Онуфрий), 13-й М.Ивасилевич (Марик)

Начался второй тайм. Команда 54-го года полностью завладела инициативой и перешла в решительное наступление, бросив без присмотра наших форвардов. Опять проход по краю, высокий навес на Толяна, мне удается двумя руками перехватить мяч, удержаться на ногах и быстро бросить его рукой Зимику Юсиму. Тот мягко, по-кошачьи, принял мяч и вторым касанием отправил правому полузащитнику Карпику (Валере Карпенко). Техничный Карпик, убрав мяч под себя, так что мимо пролетел кто-то из соперников, поспешил вперед, обыграл в стеночку с Онуфрием ещё одного сине-чёрного и сделал точную разрезную передачу на набирающего скорость Игоря Юсима – центрфорварда и двоюродного брата Зимика. Мощного Игоря жёстко встретил Мишка Пыженко (Пыжик), они столкнулись, упали, но до падения Игорь успел протолкнуть мяч на Френика, который уже разогнался по левой бровке. Судья в лице нашего тренера нарушение со стороны Пыжика зафиксировал, но показал рукой продолжать игру. Френик один по пустому краю, набирая скорость, мчался к воротам, навстречу ему выскочил защитник, оставив без присмотра центр обороны. Френик обошел его своим фирменным финтом и подал с левой ноги в центр. Набегающий Алик сильно пробил головой, и мяч, казалось, уже влетает в нижний угол, но отлично сыграл Сашка Штырёв – вратарь сине-чёрных. В каком-то неимоверном прыжке он достаёт мяч, и тот отскакивает в поле, прямо на ногу Зимику. Тому бить неудобно, Сашка лежит и перегораживает ворота, а с двух сторон летят два крепких защитника. И тогда Зимик показал пример выдержки и спокойствия. Убрав под себя мяч и освободившись от одного защитника, он качнул корпусом влево, а сам резко сместился вправо и, оставив за спиной второго, щёчкой понизу закатил мяч в пустые ворота. Г-О-Л.

– Зимик молодец, – радостно кричал я от своей штрафной, сложив рупором ладони.

Он и в школе такой (мы учились в параллельных классах) – вдумчивый, серьезный, светлая голова, круглый отличник. Всё, что он делает, основательно и надежно, как сейчас, спокойно разобрался и в окружении нескольких игроков хладнокровно забил гол. Молодец.

Что тут началось. Атака за атакой покатились на наши ворота. Били издали. Несколько раз опасно пробил Юрка Яковлев – один из лучших полузащитников сине-чёрных. Его хлёсткий, ныряющий удар я уже несколько раз испытал на себе во время совместных тренировок, особенно если мяч, резко клюнув, ударялся о землю и отскакивал по непредсказуемой траектории. К его коварным ударам я был готов, мозги не выключал, не вёлся на первую фазу, а старался чётко реагировать, когда мяч подлетит совсем близко. Несколько мячей после его ударов отбил, остальные пролетели мимо ворот. Удар Пыжика с линии штрафной потряс перекладину, честно скажу, даже не прыгал, видел, что не достану, а про «Пионерскую правду» и красиво-показательный прыжок забыл напрочь.

Кстати, немного о прыжках. Прыжок вратаря – это не ныряние с низкой тумбочки в воду и не подпрыгивание дома на пружинном диване. Это основной элемент вратарского мастерства. Телевизионная картинка игр первенства СССР и международных матчей приучила к сплошному травяному ковру футбольного поля. Играют на таких полях спортсмены уровня от кандидатов до мастеров спорта международного класса.

А все остальные, включая юных футболистов, видят на своих футбольных полях траву скудную и дикую, разве что по краям и в районе углового флажка, где меньше всего бегают. Остальное всё вытоптано. Там, где играют вратари, травы нет никогда. Есть только грунт, помягче весной и осенью, и абсолютно каменный летом, растрескавшийся под жарким безжалостным солнцем. Каждый прыжок за мячом, по логике процесса, оканчивается падением, и падаешь на эту жёсткую, неприветливую, враждебную землю до сотни раз за тренировку. Приземляться в футбольной школе никого не учат, сумеешь на бессознательном уровне сгруппироваться перед ударом о землю – будешь вратарём, не сумеешь, больно, – значит, это не твоё. Естественный отбор произошёл.

Жёсткие падения на грунт вблизи ворот, как правило, сопровождаются сбитыми руками, ногами, боками, плечами и просто травмами различной степени сложности. Есть постоянные травмы, когда от удара локоть раздувается и становится в два раза больше, а незаживающие ссадины на боку беспрестанно гноятся, затянувшись, превращаются в шрамы, чтобы рядом снова образовались новые кровоточащие раны. Есть травмы случайные, когда прыгнешь в ноги нападающему, тот не успеет перестроиться и со всей дури бьёт не по мячу, а по голове, да так, что крошатся коренные зубы. Есть ещё травмы нелепые, когда, выбив сильно мяч в поле, приземляешься на кочку, подворачиваешь ногу и продолжаешь, прихрамывая играть. А потом выясняется, что у тебя перелом пятой плюсневой кости и нужно полтора месяца прозябать в гипсе, а в море купаться с целлофановым пакетом на высоко задранной ноге. И это только примеры из моей практики…

Нас, вратарей, мало кто понимает, оно и понятно, мы же другие или иные, как кому нравится. Искусство игры вратаря, как определил я для себя, не только в том, чтобы отбить мяч, но и в том, чтобы безопасно приземлиться. У меня был секрет. Я два года занимался прыжками в воду и умел владеть своим телом в полёте, и это меня спасало. Ещё спасали ватные трусы, сшитые моей сестрой, и самодельные налокотники с наколенниками из нарезанных полосок толстой резины, зашитых между двумя кусочками брезентовой ткани.

Моя полная вратарская амуниция, особенно летом, когда земля как никогда была жёсткая, кроме самодельной защиты, состояла из двух пар спортивных штанов, гетр, двух футболок, одна из которых, верхняя, обязательно плотная вратарская фуфайка. Посмотришь на себя со стороны – чистое пугало посреди выжженных остатков пожухлой травы футбольного поля. Но, слава Богу, целое. Пугалом я позволял себе выглядеть только на тренировках. На игры выходил без защиты и играл, как всегда, – смело, самоотверженно, дерзко и, вот что интересно, практически всегда без травм или серьёзных повреждений.

Об одном жалею – не увидел во мне Лев Яшин вратаря. Я только делал первые шаги в детской спортивной школе, когда забрёл на тренировку московского «Динамо» на Центральном стадионе за день до их игры с «Черноморцем». Нас, человек пять мальчишек, чудом пробравшихся на стадион, никто не выгонял, и мы с трепетом и восхищением смотрели на проходящих мимо нас после тренировки в раздевалку футболистов – больших, мокрых, звонко гремящими шипами бутс. Яшин уходил с поля последним вслед за полевыми игроками. Уставший, грязный, с блестящими волосами и капельками пота, стекающими по перепачканному лицу. Его тренировочный свитер был точно такой, как на фотографии, висящей у меня над письменным столом, на которой Лев Яшин держит «Золотой мяч» в вытянутой вверх руке. Чёрный, с воротничком, на двух пуговицах и с заглавной белой красивой прописной буквой «Д» на груди. Яшин поравнялся с нами и перчатками, зажатыми в руке, потрепал по животу толстого в очках мальчишку и с улыбкой сказал:

– Вот настоящий вратарь.

Подтянул сползший наколенник, сильно постучал бутсами по асфальту, сбивая прилипшую землю, и неторопливо пошёл дальше в раздевалку.

А настоящий вратарь стоял рядом с толстяком и во все глаза смотрел на удаляющуюся высокую, немного сутулую фигуру кумира с длинными цепкими руками и красивой, самой красивой в мире, белой единицей на спине. Не отметил он меня своей божественной вратарской дланью, а был так близко.

…Отлично играла наша защита против всей команды 54-го года, бросившейся в атаку. У меня рот не закрывался, орал до хрипоты, подсказывал, фактически комментировал действия соперников, руководя при этом линией обороны. Очень внимательно друг друга подстраховывали наши ребята, чётко играл Фил, умудряясь подчищать даже нашего главного чистильщика Серёгу Борзова. Быстроногий, юркий Марик Ивасилевич (см. Google) – крайний защитник – наконец-то нашёл противоядие против шустрого Кецика, и навесы прекратились. Бледно-жёлтые крайние форварды оттянулись и встречали нападение соперника сразу же у средней линии на нашей половине, отодвинув их подальше от наших ворот. Наши нападающие, перехватив мяч, из глубины остро контратаковали, несколько раз сильно пробил мощный и неуступчивый Игорь. Опасно на ворота один на один выскакивал Алик, но четко сыграл вратарь.

Близилось окончание игры. Казалось, что всё, мы выстояли, ещё немного – и финальный свисток. Но атаки на наши ворота продолжались. Опять проходит навес на одиннадцатиметровую отметку, я явно не успеваю и остаюсь на линии ворот. Толян высоко, на две головы, перепрыгивает наших защитников и, резко развернув в воздухе корпус, сильно бьет головой по мячу, и тот пулей летит в левый от меня верхний угол. Внятное понимание происходящего пришло ко мне уже на земле – мысль отстала от моих действий. Оказалось, что в прыжке я сумел дотянуться до мяча и кончиками пальцев перевести его в штангу. От штанги он отскочил в поле, а вслед за мячом в штангу влетел и я, мешком свалившись к её основанию. Было очень больно, перехватило дыхание. Как в замедленной съемке я видел, как первым к мячу успевает Кецик. Я всё вижу и не могу ни пошевелиться, ни помешать. Кецик радостно вскидывает руки, чёрно-синие и сине-чёрные полосатые поздравляют друг друга. Ничья, понеслось у меня в голове. И тут прозвучал финальный свисток.

Кот и Фил протянули мне руки, я крепко в них вцепился и с трудом встал на ноги. Вроде цел, ну и хорошо. Прихрамывая, стягивая мокрые прилипшие перчатки, я поплелся к центру поля, где уже пожимали руки друг другу обе команды.

Трибуны оказались полностью заполненными. Самые шумные – наша футбольная молодежь, уже давно разобравшая нас на своих кумиров. Они не болели ни за одну из команд, а только за своих любимых старших товарищей, даже если они и играли в разных командах. Порадовали гимнастки – шумно, с криками и визгами, явно болевшие за нас. Были сторонники и у старших ребят – баскетболистки. Они сидели, как были после тренировки, в трусах и майках, по-хозяйски широко поставив ноги на нижний ряд скамеек. Их двусмысленно-спортивные речёвки вызвали хохот у вездесущих пионеров из нашего лагеря, которым было категорически запрещено покидать свою территорию. А вот отдыхающие студенты Политеха, случайно попавшие на игру, видимо, так и не узнали, кто с кем играл и какой окончательный счёт, просто смотрели, потому что показывают.

Срезая путь в наш лагерь, я перелез через невысокий огораживающий игровое поле заборчик и тут услышал за спиной чей-то оклик.

Я обернулся и увидел приближающегося с огромной улыбкой на пол-лица, сияющей от одного до второго оттопыренного уха, худенького и хрупкого моего недавнего приятеля по съемкам в кино Яшку Левинзона (см. Википедию).

– Я смотрю игру и думаю, ты это или не ты, – сквозь улыбку с ямочками на щеках проговорил Яшка, протягивая в приветствии руку, – я тогда, ещё на съемках, понял, что вы с Юркой Яковлевым знакомы по футболу, но я и подумать не мог, что ты вратарь.

В ответ я промычал что-то неопределенное. Отшучиваться не было сил.

– Я тут случайно проходил мимо, и весь второй тайм простоял за твоими воротами. Вроде, смотрю, похож, а вроде и нет. А потом игра затянула. Жалко, что в конце забили, но ты, я скажу тебе, король… Не ожидал…

– Да, ладно, – махнул я рукой, – а ты отдыхаешь в «Чайке» или как?

– Или как, – с неснимаемой улыбкой ответил Яшка, – я в Политех поступаю, а тут к друзьям приехал на один день и одну ночь.

– Ну и как, уже много сдал?

– Два первых, но баллов уже хватает. Так что главное – два оставшихся экзамена не завалить, и я студент.

– Здорово, – восхищенно сказал я, осматривая совсем юного Яшку, больше похожего на восьмиклассника, чем на студента. – А ты Юрку на поле заметил?

– Яковлева? Да. Он что, не поступает или уже поступил?

– Поступает, в университет на юрфак. Сегодня утром сдал экзамен и приехал на игру. Завтра утром уедет. Искупается в море и на электричку, в ней и встретитесь.

– Ну ладно, побегу, – сказал Яшка, протягивая руку, – не буду задерживать. У тебя это лето последнее, так что оторвись на полную. Другого такого уже никогда не будет, по себе знаю. Ну, пока. Куда будешь поступать?

– Ещё не решил, может, в военное лётное, не знаю. Пока, – и пожал его руку.

– Ну, давай, летчик-налётчик… Покатаешь на самолёте?

Яшка развернулся и стремительно скрылся за ровными рядами стволов высоких тополей.

Вот как, оказывается, просто. Двумя словами Яшка определил то, что вносило бессознательное беспокойство и вызывало смутное чувство тревоги. То, что в глубине души ворочалось маленьким шершавым червячком и намекало на неопределенность и неотвратимость завтрашнего дня.

Последнее лето. Попал в точку. Ещё несколько недель августа и пора в десятый класс. А там усиленная учеба, борьба за высокий средний бал аттестата, подготовка к поступлению в институт, вступительные экзамены – всё следующее лето насмарку. А это лето последнее. Последнее лето детства. Ещё чуть-чуть – и оно закончится, и беззаботное детство тоже. Зараза, бок болит, гол пропустил на последней минуте…

И так стало жалко – лета, детства, себя в предстоящей напряженной учебе и куче выпускных, а затем вступительных экзаменах; футбол, который, скорее всего, придется бросить, что готов был тут же на аллее расплакаться, зажмурившись от остро стрельнувших в глаза лучей закатного солнца.

2.5. Сомнительное предложение

На следующий день плоды плана номер два не заставили себя ждать. Нас с Митей позвали вечером к гимнасткам на веранду, да так, чтобы с нами пришли ещё несколько ребят из нашей команды. Не то, что бы попросили: «Приведите с собой симпатичных футболистов», но шутливо намекнули на чай и большой торт, который без посторонней помощи не осилить.

Гимнастки вдруг активно заинтересовались футболом. Задавали вопросы по прошедшей игре, выясняли, кто где играл, кто забил гол, обсуждали игровые ситуации, наивно, но в принципе, верно. О моей игре говорили только в превосходной форме, что было для меня ожидаемо и, всё равно, очень приятно, мне всегда нравится, когда меня хвалят. Заохали, когда узнали в Зимике автора нашего единственного гола. Было очевидно, что сразу нескольким юным гимнасткам Зимик понравился. Он, как восточный принц, тонкий, стройный, смуглый жгуче-чёрный брюнет с белозубой ироничной улыбкой, умными с едва заметной хитринкой тёмно-карими глазами, выгодно выделялся на нашем среднерусском и светло-русом фоне. Так в разговорах, анекдотах, шутках и Митиных песнях стали вырисовываться симпатии. Моя блондиночка, как мне показалось, отдавала предпочтение всё-таки мне, но почему-то мало участвовала в разговорах, редкой скупой улыбкой реагировала на шутки, а когда смотрела на меня своими бездонными глазами, то я ощущал предательский паралич конечностей, и мне казалось, что я куда-то проваливаюсь.

Вдруг среди шума и весёлого гама на веранде повисла тишина. Девочки, как по команде повернув головы, молча смотрели на аллею. Эта аллея, словно Приморский бульвар в Одессе, – самое популярное место. Неширокая асфальтовая дорожка: с одной стороны ряд деревянных домиков, выходящих верандами на море, на противоположной – невысокий металлический заборчик с сеткой, а сразу за ним крутой обрыв, пляж и море. Аллея, как стемнеет, всегда ярко освещалась фонарями, и по ней по вечерам до отбоя неторопливо прогуливались все, кому не лень. Как в старинных водевилях, чтобы себя показать и на других посмотреть. Был негласный закон, если мальчик с девочкой по ней пройдут вечером на глазах у всего лагеря, они объявлялись парой.

Внезапно возникшая на нашей веранде тишина заставила и нас развернуться в ту сторону, куда смотрели все без исключения гимнастки. Было на что посмотреть! По аллее неторопливо, тихо о чём-то переговариваясь, урывками поворачивая лица и глядя друг другу в глаза, шли Фил и Ира. Несмотря на негласный запрет Фила, я Ирой залюбовался, смотреть-то можно. Невысокого роста, тонкая талия, в обтягивающих белых бриджах, ниже которых вырисовывались очень красивые загоревшие икры ног. Белая кофточка без рукавов открывала сильные, красивые, пластичные смуглые руки; короткая стрижка тёмно-каштановых волос, царственная посадка головы и умные, спокойные зелёные глаза. Её глаза я ещё вчера рассмотрел, после игры, когда девочки нас поздравляли неизвестно с чем. С ничьей, что ли?

Фил был напряжён, но спокоен и, по-моему, счастлив. Как говорят в Одессе на свадьбах: «Много пар мы сегодня увидели во Дворце бракосочетания, но наша пара самая красивая». Смотрелись они отлично.

«Сработало!» – в глубине души порадовался я по поводу поразительных успехов плана номер два. За Фила я был особенно рад.

Тихо, почти шёпотом, поздоровавшись, они поднялись на веранду и, прислонившись спинами к стенке, присоединилась к слушателям. Зазвучала какая-то душевная лирическая песня в неповторимом исполнении Мити, девочки, замерев, благоговейно внимали. Краем глаза я следил за вошедшими. Ира, хмуря лоб, слушала задумчиво и рассеянно, видимо, её мысли были далеки от Каролино-Бугаза. Фил, наоборот, упрямо смотрел прямо на неё, и в глазах его застыл какой-то немой вопрос. Может быть, как раз в этот момент Ира и ищет на него ответ, то поднимая, то опуская красивые брови, участвующие в её внутренними диалоге.

Так они и стояли, не проронив ни единого слова. Предложение выпить чай с тортом пролетело мимо них незамеченным. И тут я услышал голос Иры.

– Спасибо, Дима, спасибо мальчики, что пришли, но мы готовимся к первенству – у нас очень строгий режим. Приходите, пожалуйста, завтра пораньше. Хорошо?

Она говорила тихим грудным голосом с внезапно проскользнувшей хрипотцой, что придавало особенное, необычное звучание. Видимо, каждый человек настроен на свой частотный диапазон восприятия чужих голосов, одни голоса нравятся, другие нет. Некоторые тембры возбуждают, другие раздражают. На меня голос Иры подействовал странно. Когда она заговорила, все присутствующие без исключения вдруг куда-то поплыли, превратившись в пёструю, дрожащую, зыбкую, шевелящуюся массу. В моем фокусе восприятия только она одна оставалась чёткой и единственной. Я смотрел на неё и с нетерпением ожидал, чтобы она ещё хоть что-нибудь сказала. Хотелось слушать её ещё и ещё, смотреть на неё и слушать.

Из оцепенения меня вывел Митя, сильно потянув за руку к выходу.

– Я всегда говорил, что у тебя на баб странный вкус, – заключил Митя, когда мы вышли на аллею.

– Кого ты имеешь в виду?

– Фила девочку.

– Так она и есть Фила девочка, – убежденно, уговаривая сам себя, сказал я, – а у меня блондинка, ты забыл?

– Это ты забыл, – укоризненно сказал Митя, – смотри, чтобы Фил не догадался.

– Знаешь, тут какой-то тупик, – перевёл я разговор на другую тему, – мы приходим толпой, они держатся стайкой. Стайка прилетела, стайка улетела. Нет возможности для личного контакта. Понимаешь? Так, чтобы погулять при луне, поцеловаться. Они всё время ходят группой, чуть ли не строем. Никакой личной жизни.

– Что ты предлагаешь?

– Вот о чём я подумал. И нам, и им запрещено ходить в «Чайку» на танцы. Так? А если мы сами у нас устроим танцы? Потанцуем, разговоримся, познакомимся поближе, пойдем провожать, каждый свою девочку. Мысль?

– Мысль хорошая, а магнитофон, пленки с нормальной музыкой?

– Говорят, что магнитофон в лагере есть и усилитель с колонками тоже. Займись этим завтра с утра. Хорошо?

– Слушай, какая у меня идея! – тут же подхватил Митя. – Если у них есть усилитель и колонки, мы можем привезти электрогитары и устроить концерт.

– Точно, – загорелая я, – мне по травме на завтра дали день отдыха от тренировок. С утра пойдем договариваться насчет усилителей, если срастется, махнем в Одессу за гитарами и пленки с записями прихватим.

Проходя по ярко освещенной аллее, Митя вдруг резко свернул в тёмный проход между домиками и забрался на спинку еле различимой под густыми ветвями ивы скамейки.

– Садись, разговор есть, – проговорил Митя, доставая из кармана мятую пачку сигарет, – хоть покурю спокойно. Будешь?

– Чтоб мои спортивные сборы сегодня кончились и меня попёрли из команды? Ты лучше сядь так, чтобы ветер не гнал на меня дым. Сева разбираться не будет. Учует, выгонит и всё.

– Да, суровый он у вас, ваш Всеволод Родионович.

– Зато справедливый… Так какое дело? Кстати, ты себе кого-то из гимнасток присмотрел?

Митя замолчал, делая одну за другой глубокие затяжки. Наклонившись ко мне поближе, он перешёл на шёпот.

– Ты помнишь, когда я приехал из Бобруйска, я тебе говорил, что стал мужчиной?

– Конечно, помню, на сеновале. Разве забудешь твой красочный рассказ. Ты его раз десять пересказывал…

– Так, вот, – продолжил очень серьезно Митя, не обращая внимания на мою иронию, – понравилось мне это дело… И я хочу здесь его продолжить. Но девочки-гимнастки – это потерянное время. Конечно, по большой любви, через год, кто-то из них созреет и отдастся, но я не ищу здесь серьёзных отношений, это раз, и не собираюсь таскаться за кем-либо целый год, это два.

Митя замолчал, достал следующую сигарету и прикурил, ловко пряча от ветра огонь спички внутри выдвинутой крышки спичечного коробка.

– Рассказываю… Сегодня в конце ужина я пошел на раздачу. Там я приметил одну деваху. Ей лет восемнадцать, кровь с молоком, всё при ней. Не баба, скажу тебе, – огонь. Подхожу и спрашиваю: «Как насчет добавки пирожка с повидлой», а она смеётся и отвечает: «У нас таких нет. Котлетку, пожалуйста». Дает мне котлету на хлебе и спрашивает: «Это ты гимнасточек по вечерам развлекаешь?». «Да» – отвечаю. И тут она выдает: «Может, ты и мне споёшь как-нибудь вечерком на пляже?». Наклоняется вперёд и, гадом буду, под халатом она без лифчика, а там такое богатство, что аж в горле пересохло. А она, стерва, мне стакан компота протягивает и смеётся, заливается. Запала она на меня, это верняк. С ней всё срастётся, тут к гадалке не ходи. Но ты должен мне помочь.

– Как? – удивился я.

– Я с ней на завтра договорился. Но она будет с подругой. Ты возьмёшь на себя подругу и уведёшь подальше, а я прогуляю нашу Машу на пляж. Её, кстати, Машей зовут.

– И как ты себе это представляешь? Если я с её подругой появлюсь на аллее или кто-то увидит нас в лагере – всё, пропала моя гимнасточка.

– Я всё продумал. Им от столовой ближе идти по дороге через баштан. Мы их там дождёмся и вместе пойдем через «Чайку» на пляж. Ты с подружкой отстанешь, затеряетесь наверху, а мы спустимся к морю, и… Сам понимаешь.

– Ничего не выйдет. Сева запретил нам ходить в «Чайку», только на тренировку.

– Ты не знаешь главного. Сегодня, когда я тёрся на раздаче, слышал, как Сева разговаривал с директором столовой. Они договорились о дополнительном питании для футболистов. Так вот, Сева сказал, что завтра он уезжает в Одессу, но пришлёт ребят забрать еду сухим пайком. А Дмитриевич в Одессе задерживается. Ты понимаешь? Завтра не будет ни одного тренера. Откладывать нельзя. Или завтра или никогда.

– Мы же обещали завтра вечером прийти к гимнасткам, – как за последний аргумент жалобно цепляюсь я.

– Если с утра договоримся насчет магнитофона и усилителя, то рванем в Одессу. Девочек своих любимых предупредишь. А откуда они узнают, когда мы вернёмся?

– А как подружка, хоть ничего? – сдался наконец-то я.

– Ничего… Вылитый крокодил в юбке. Но я не был бы тебе другом, если бы не предупредил.

Следующий день стремительно нанизывал одно событие за другим на беспощадный шампур времени.

Первым событием стала утренняя встреча с директором лагеря, для которой Митя а капелла спел «Ты жива ещё моя старушка». И хоть она была, даже на наш подростковый взгляд, привлекательной и молодой женщиной, слезу из неё Митя выжал. Растрогалась и пообещала нам всё, чем располагает лагерь: магнитофон, усилитель на четыре входа, два динамика, один микрофон, мешок шнуров, горн и четыре пионерских барабана.

Следующим был наш тренер, который не любил никого отпускать, но я, сославшись на боль в боку, просил отпустить к маме в больницу сделать рентген. Отказать было невозможно. Митя, естественно, должен был сопровождать хромающего чуть ли не три ноги инвалида. Отпустил. Обоих.

Высунув языки, забыв о травме, мы бежали на десятичасовую, последнюю утреннюю электричку. Успели. В Одессе, слава Богу, и у Мити, и у меня кто-то был дома – не пришлось целовать замки. В шесть часов вечера, нагруженные сеткой с фруктами, пленками с магнитофонными записями и гитарами, мы тайком, оглядываясь по сторонам, стараясь никому не попадаться на глаза, пробрались в лагерь, аккуратно подвесили гитары над своими кроватями и занялись тщательной подготовкой к вечерней операции интимного характера.