Храбрый воробей. Басни бесплатное чтение

ХРАБРЫЙ ВОРОБЕЙ

Раз воробей весеннею порою –

С клыкастой крыши срывается капель, –

Он лужицу расплескал собою,

Не обошёл стороною.

Был весел, что гадюкой уползла метель.

И брызги летели разноцветною дугою –

Так сушится, выйдя из речки, мой кобель.

Когда весной идёт вода по ерику, –

Как много слышен там звериный рёв.

Не будем открывать Америку,

Когда там треснет почка – лист покажет зёв.

Тут воробей купался в луже

И брызгался – ребёнка он не хуже.

Он на бок в ней ложился,

Другим крыломтак бился.

Не пресекал глубины вод болотных

И грелся от лучей солнышка охотных.

Такие были там – одни из вод,

И воробью в колено брод.

И утешался, так радовался он в них,

Так и расплескал он лужи их.

Любитель острых ощущений,

Так много было у него приключений.

Любитель он кровавой славы,

Со смертью играл ради забавы.

Так иногда заносчивый поэт,

Напишет он стихов три строчки,

А гения поэзии как нет.

Блажен, кто над трудом поставит точки.

Он посмотрел вокруг и возгордился:

«Я море расплескать – таким родился,

Не говоря о том, – какой-то там затон.

О, как могуч, силён!»

Он закричал тут: – Звери, птицы,

От орла могучего до маленькой синицы!

Даю вам слово, как зарок

Я жизнь свою на подвиг тут обрёк!

Я покажу вам диво дивное,

Как Ньютон показывал физики закон,

И восхититесь молчаливо илькрикливо:

Затон грозился расплескать там он!

И собрались тут стар и мал –

Кто в перьях, кто без них,

Знали – воробей тут жизнью рисковал.

Смотреть, как будет умирать, –

Для многих сладкий миг.

Всяк любопытный хочет знать,

Как из туч грозывсе гонят морозы.

Но иногда вдали грозы, громы гремят,

И гало в сильный мороз на солнце цветник.      .

Простите слов прозы, но я к ней привык.

И звенят во льду берёзы,

А воробьиха в слёзы:

«Эх, милый муженёк ты мой!

И что случилось с тобой?

Ты белены объелся,

Или чёрт в тебя заселся?

Ведь у тебя дети и большая есть семья,

Порой женой бываю там тебе я…

И не перечь ты сердцу ретивому!

Зачем не дать бечь коню долгогривому?»

А женщина всегда, как эхо,

Всегда последнее слово за ней.

Конечно, в жизни тут иметь жену неплохо,

Не может жить она без своих затей.

Она вразуцепилась мужу за перо,

Запричитала тут совсем не так серо:

– Ой, на кого ты нас, родимый, покидаешь –

Сирот, меня, а сам со смертию играешь?!

Ведь ты по жизни трус!

Закапал дождь – ты от страха влез под куст.

А если ливень – для тебя то стрелы,

Нет трусости твоей предела.

– Эй, женщина, ты мужа тут не оскорбляй!

Не падай в глупость, знай, где край!

Или враз поставлю я тебя на место,

Мнёшь языком всё, как руками – тесто.

Сказала обезьяна: – Пусть пользуется бродом!

Цветами ландыша сверкнула у ней пасть –

Так зубы во рту стояли хороводом.

– Пусть окунётся! Тут чтоб ему пропасть!»

Так пожелала тут она емувраз лучшее –

Что же ему другое тут желать?!

Конечно, можно ведь ещё и худшее…

Среди зверей слышался мат-перемат.

Любил он в жизнь добавить соли, перца,

Чтоб от избытка бед тряхнуло сердце.

Он был из той породы –

Себе сам создавал он беды все годы.

Он, говорят, придумал «русскую рулетку»,

На спине носил бубнового туза,

Мог зайти он к тигру в клетку,

Откуда многие выходили не всегда.

Подёргать за усы, сказать: «Недотрога»,

Ну а сожрёт – туда дорога!

И воробей – крутых поступков гений,

Из лучших в мире природных он творений.

Он был тут на вершине славы,

Блажен, кто не хлебнул так сладко отравы.

Блажен, кто не возьмёт перо, бумагу,

Получит от литературыон передрягу.

И не забьётся сердце у него в груди,

Жене он скажет: «Попозже ты меня буди».

И сладко, со слюною, он зевнёт,

Отгонит славных мыслей хоровод.

И как охотник, не пойдёт на «тягу».

Кто же умён – не проявит на листе отвагу,

И воробей всегда был тих, но смел.

Случается: как на иглу, – на слово сел.

Такие у него были дела,

В том деле закусил, как лошадь, удила.

Кричал: – Изыди, женщина, изыди!

Ты смертельная опасность, отыди!

Я лев, свиреп, ты женского тут чина,

Слушай, что говорит мужчина!

Жена с криком вновь:

– Не пойдёшь ты в затон!

Ты утонуть боишься, смерти слов!

Шарахаешься, мимо летя окон…

– Как можешь, женщина, перечить

Ты мне – хозяину и мужику?!

Ведь место там твоё – с детьми у печи,

С ума от тебя схожу, кричу «кукареку»!

Весь перьями заежился,

Петух, он во всём растревожился:

«Вы дайте сердцу волю и простору!

Пойду я с жалобою к прокурору».

И продолжали все семейный спор,

И воробей тут с дерева сел на забор –

Всегда на ярость был он скор:

«Ты, женщина, не выноси семейный сор!»

Из него дурь попёрла,

И сухость селав горло.

Не понимал, что говорит,

По-своему творит.

Медведь: – Прекратите всякий плач –

Пускай умрёт, так если он стукач!

Так напугал медведя – взяточника-воеводу.

Тот с рёвом: «Выдайте доступ в воду!

Пусть скорей с жизнью кончит –

Тем проволочку он закончит.

Так разве можно воробьихе

Противоречить столь тут здравому уму?

И отпустила – хоть жалела так о психе,

Быть мёртвым от воды ему.

– Но смотри ты – если тут утонешь,

Я в порошок тебя сотру.

А если ты в воде русалку тронешь, -

Я саван враз тебе сотку.

В последний раз жена к уму его взывала

И, на колени пред ним став,

Как плакальщица нанятая, так завывала,

У общества всего слезу отжав.

Лев в скуке так тянул длань –

Во рту клыки – квадрат.

Шутя, когтил он лань,

Самцу всё говорил: «Ты мне ведь брат».

Всех научил воробья тот подвиг,

Произошёл в умах всех сдвиг:

И умиротворил он подвигом там многих:

О, мужество, отвага, смелости тот миг!

Тут воробей нырнул, как та оляпка,

И сразу стал он мокрым, словно тряпка.

Нырнуть, как нужно, не сумел,

Он «караул, тону!» – так закричал на ряби

И мокрым камнем шёл ко дну.

Как говорится, тут разверзлись хляби.

И был бы труп в ту распрекрасную весну.

Но тут гусь, полный той отваги –

Вчера хлебнул он с хозяином браги

(Тот пил под крышу, а потом рыгал,

Он с петухом всё то клевал,

Потом они так меж собою подрались,

По всем вопросам пьяные разобрались),

А гусь – душа воды, шагнул он в воду,

Он проявил отвагу – глубоко нырнул,

Дал жизни – воздух и свободу –

И просто к жизни воробья вернул.

Жена легко вздохнула –

На сердце отлегло,

Потом, как рыба,враз уснула,

Не грусть в глазах, не весело.

Струёй из клюва воробей тут всех облил,

Гуся грудь слезою измочил:

– Не буду делать, что не по плечу,

Обсохну и к детишкам я полечу.

Теперь, когда звучит капель,

С клыкастой крыши струйка льётся,

Ручей звенит, как цепью мой кобель,

И течёт он гибкой цепью,

Там воробей вразпод стреху забьётся:

Вода его пугала рябью.

ВОЛК И ЛЕВ

Пришёл к гривастому волк и говорит:

– Ох, Лёва, у меня душа горит.

Все о тебе гутарят: лев да лев,

А у меня в душе же, как хлев.

Скажи, что мне бы сделать,

Чтобы великим львом здесь стать?

Иль мне о том тут не мечтать?

С твоей осанкой мне не стать?

Лев посмотрел и рассмеялся:

– Львом надо так родиться,

А не душой метаться,

И надобно собой всегда гордиться.

– А я-то думал… Больше не хочу.

Какой по жизни я чудак!

Судьбу с собой я прихвачу –

Львом может тут родиться и дурак.

ЛЕВ И ЗВЕРИ

Созвал лев совет зверей.

Речь держал насчёт своих идей,

Но грозна речь его была,

Она тут демократию на нет свела.

Одно лишь слово там – «согласен»,

Кричали все там «да».

Такой тут для него был не опасен.

Но на расправу быстр он, как всегда.

Неизменно была тишь,

Лишь раз поднялась тут мышь:

– Я скажу о том слова,

Хоть может полететь тут голова…

Все быстро тут разом закричали

И чуть ногами бить не стали.

– Спокойно, вы, спокойно, господа!

Она совсем ведь маленькая, молода,

А мы – такие все большие,

Пусть разберутся с ней меньшие.

Да и нельзя так – демократия у нас…

Что, засветить ей в левый глаз?

Ведь за него у нас не судят,

И от неё тут не убудет.

А там, глядишь, и доберёмся до горла.

Ишь, как её в крови попёрло!

Но если будет жить-то тут,

У нас в наручникивраз закуют.

Когда так рассуждают демократы,

Они все плуты, воры и партократы.

И многие тут – бывшие ведь из вождей,

И говорят о ней, но гонят там взашей.

ВОЛК И ПОРОСЕНОК

Волк тащит в лес поросёнка,

Визжит тот до свиста.

Тащил его туда, где растёт сосёнка,

Там не видна тропа туриста.

– Что, поросёнок, ты визжишь

И нарушаешь безмятежную ты тишь?

И разве мама так тебе не говорила? –

В костях у слабых всегда есть сила.

Были б кости –

Мясо нарастёт,

И смело ты иди хоть в гости

К тем, кто тебя сожрёт!

– Позволь сожрать мне, волк, тебя.

Не жалей ты себя.

Ты знаешь, были б кости –

Земли они все долгие же гости.

И пока они тут долго не гниют –

Мясом враз обрастут.

Так что рискни ты, серый,

Ты же со слабыми смелый!

Волк: – Попробовал – мне недосуг.

И многие мне предлагали из тех услуг.

Но времени нет у меня,

Я съем тебя, костями звеня.

– Скажу я – нет, спасибо, волк,

Меня ведь мама тоже утешала:

Мол, из костей всегда тут будет толк.

И обглодали так до кости, что не встала.

И сказал тут волк: – Философия твоя проста.

А сам доедал поросёнка в кустах.

ЗМЕЯ В БОЛЬНИЦЕ

Ходит всё змея в больницу

Каждый день в станицу.

Раз встречает её тут ёж,

Он с колючками ко всем был вхож.

– Что, змея, тебя туда так потянуло?

Или радость – думаю я, вряд…

Чтоб, как ноги, ты тело гнула?

– Отдаю в больницу я врачу свой яд.

– И зачем ему оннужен?

– Я не знаю, он обещал мне ноги.

Знаю, что он с ложью дружен

Он ведь обещал их многим,

Да вот большая ведь беда –

Этих ног никто не видел никогда.

Ноги – это те, когда они идут…

Хотя знаешь, что их никогда ведьне дадут.

Да, я знаю: тело хоть разбей,

Не видать мне ног, как тут своих ушей.

Знаю, мне умом ещё тут зреть,

И как хочется мне зареветь,

Зная, что их не будет…

Но как хочется мне те ноги иметь!

Может, врач мне всё-таки добудет?..

ДВЕ ОБЕЗЬЯНЫ

Говоритоднараз обезьяна так другой:

– Слышишь ты, подруга, мой муж достиг высот.

Не достиг бы их, идя ногой,

Пресмыкаясь, как на шарепрёт.

Рядом, тут недалеко, змея лежала,

От обиды чуть не зарыдала:

– Пресмыкаюсь всю я жизнь

И ползу, карьерыради, как на казнь.

Кто бы помог тут в этом деле, был бы рад.

У нас же не любят тех, кто любит яд.

ГОРОХ И КАМЕНЬ

Плавает раз в озере горох –

Без рук, без ног, но он это мог.

И лежит он, быстро набухает

О земле он тягостно вздыхает.

Видит – камень там лежит на дне,

Поднырнул к нему тут он –

Тот лежит – так, как во сне.

Слышит камня стон.

Ведь такое так бывает только в сказке

Иль когда из человека гнут салазки.

– Ты послушай, что прячешься в воде,

Словно жизнь прожил в беде?

Ты лежал бы где-нибудь с бетоном, -

Люди мимо ведь тебя идут с поклоном.

– Нет, меня в том ты уволь…

Я давно понял ту жизни соль:

Нет, не по мне без ног тут куда-то бечь,

На одном ведь месте камень мхом обрастает.

Да, под камень не идёт же течь.

И толькотактут горох набухает

О чём думает, желает?

Это ведь известный факт.

И съедят меня – такой мой тут фарт.

Живу, чтобы не прятаться, как ты.

И когда так в землю втопчут – не реву:

Знаю – вырасту и дам цветы,

И на помощь никого я не зову.

Лишь потом продлю свой род,

И генетик мной докажет, что лечит народ.

– Но будешь жить лишь один сезон.

– Ну что ж, люди всё же отдают мне поклон.

– Что ж, каждому ведь в жизни тут своё,

А мне в воде лежать – моё.

И что ж – камень зеленеет,

Но на большее он силы не имеет.

ПАУК И РЫБЫ

Ставил сети паук в воде.

И смеялись рыбы: «Не быть тут в беде.

Ну кто заплывёт близко к берегу так?

Разве только тут дурак-чудак…»

Тут крик: «Помогите!

Скорее ко мне бегите!

Засетил меня коварный так паук!

Сцапал – много у него ног, рук!»

Тут судак – он самый смелый,

Он отец семейства оголтелый,

И любил он маленьких, икринки.

И рванул тот к берегу, он смелый,

Как по рельсам на дрезинке.

В пасть паук к нему попал –

Сети больше те никто же не видал.

А что ж хилый тот малёк?

О беде тут криком всех привлёк.

Любопытство своё проявил –

Чуть пауку в рот тут не угодил.

Не будь в жизни самоуверен,

Любопытен или глуп –

Можешь враз надеть из дерева «тулуп».

ВЕРБЛЮД В ЧИНЕ

Раз верблюд в мундире с орденами

Там инспекцию зверью проделал он.

С важным видом он шагал меж ними,

Словно был он сам Наполеон.

– Ой, Горбуша, как высоко ты взлетел! –

Говорит ворона. – Всё колючки кушал,

А теперь – давай тебе вертел.

Тут верблюд молчал, как будто их не слушал.

Он инспекцию провёл, как мог.

Раньше он без устали шагал по сушам,

А теперь прошёл чуть – занемог.

Каждый в свите стон его тут слушал.

– Как так угодил ты льву?

Иль на смерть за Родину ходил?

– Нет, хорошим плясуном я слыву.

Услужил я льву – меня тем чином наградил.

Да, судьба слепа –

Делаю ногами плохое па.

Но губа там проявила такое искусство,

Она привела льва в восторг,

Плясала так смешно, искусно,

У льва с совестью не был торг.

Он присудил мне первое место,

За пляску была дана мне невеста.

– А может, ты хитришь

И неправду говоришь? -

Ворона тут так говорит.

– Не верю, чтобы мне синицей быть!

Ты во имя Родины моря тамбороздил?

Ради чина ты пустыне изменил?

Всюду поставил всем врагам ты сети

И крутил интриги в свете…

Стоит ли себя так утруждать в том мире?

Мир устроен: надо просто сильным угождать

Иль стрелять судьбою метко, словно в тире…

– Надо лишь умеловсем губамплясать.

– Как ты достиг такого-то искусства?

Ведь умеешь только ты шагать…

Ящерица – та умеет, чтоб ей было пусто!

Лезла с пляской тоже в знать.

– Я ногами плясать так не умею,

Но губа – так выручает всех она,

В пляскельву, всем – подобна там елею,

На него накатывалась, словно волна.

Повторяю вновь вам тут я:

Из-за неё вся хорошо живёт семья.

Вот раз лев всех зверей собрал

И сказал: «Кто пляскою меня утешит

(Знают, что он власть всю себе забрал,

И тем сердце он своё всемтешит),

Иль смешную так увижу я картину,

Будет он сидеть у моего огня.

Будет жить он по высокому чину…»

И судьба тут выбрала меня.

Я рискнул: знал, что танцор совсем я плох,

Видно, Бог мне дар дал.

Я в пляске – от смеха лев чуть не оглох,

Я для эффекта головой мотал.

У меня так заплетались ноги,

И мешал плясать песок,

Но губа пробила к чину мне дороги,

Рюмкой угостил меня лев «на посошок».

И он после пляски отсмеялся

И сказал: «Меня чуть не уморил»,

Снова в смехе, как ребёнок, он брыкался –

И чин, и звание он забыл.

Сказал: «Губа у тебя не дура.

Хоть ты и плохой танцор,

У тебя губа – фигура,

Прыгала – твоей пляске так наперекор.

Эт же надо ловко подражать,

Не упустить музыки там тон

И своим искусством так меня сражать,

Я в искусстве немоветон».

С тех пор я на службе у льва.

Лучший я танцор – идёт молва,

Что губа моя – ей в пляске нет равных.

Чтоб льва мне так развеселить,

Так и плясать приходится средь славных.

Лишь бы льву мне быстро угодить…

ДВА ВОЛКА И ЛЕВ

Волку одному так сильно повезло,

Другому тоже – как ему назло.

Подбежали разом к пище двое –

Не до трапезы в покое.

Волк один кричит: «Моя!»

А другой: «Овца моя, а не твоя!

Слушай, рай ты хочешь здесь заполучить!

Я вчера так льва порвал –

Он от боли вон сейчас рычит.

Слышишь – рык и стон

Громом со всех идут сторон?!!

– Не пугай меня ты дракой с львом!

Со слономя повстречался там вчера,

И был я таким там молодцом –

Зубы ведь мои – те в драке мастера!

Хобот бьёт – оглобля.

И где тут твой могучий лев?

С ним драться попробовал бы я,

Даже смерть свою презрев!

Тут раздался недалёко рык –

Сразу оба прикусили свой язык.

Подошёл гривастый – в теле сила, стать,

Ине стал овцу от них таскать.

«Вы туда!» – лишь путь взглядом указал,

Дал такой обоим как приказ.

Каждый тут затрясся враз:

– Я ем, а вы по-львиному рычите,

И быстрее – не молчите!

Вы бегом разминайте члены.

Я займусь своей тут гигиеной…

Отбежали так они покорно,

Есть хотели мяса, но тут им не до корма.

– Ты по-львиному рычать умеешь? –

И просил один другого.

– Что слова о том ты сеешь?

Что тут хитрого такого?

Хоть мы не умеем, но дадим

Тут ему так нужный здесь концерт.

А то будет белый свет не мил,

Это тут тебе ведь не слабый мясоед.

И они по-своему начали,

Как умели, и не по-львиному рычали.

За глаза ругаем, в явь дарим мы цветы

И несём за ними платьев мы хвосты.

ЛЕВ И МЫШКА

Говорят, хотела мышь загрызть раз льва,

Во дворе сказали страшные слова.

Украла та у него клочок той шерсти,

Это ведь, конечно, далеко не перстни,

А всего-то волосинку там одну,

И чуть не пошла, как говорят, ко дну.

Взяли органы – увидели намёк:

Сперва только шерсти клок,

А потом всё, что льву всласть,

А там и саму львиную власть!

Словом, все её так осуждали,

Мыши в страхе на показ все спали.

Пустельга была там в сини и не видала мышь,

Лишь гулял там дух и благодать и тишь.

Далеко лететь голодному – так не улетишь,

И не слышала она их писка,

А в охоте на мышей нет риска.

Тут она так закричала разом:

– Не вижу мышь хоть одним я глазом!

Это тут на льва есть поклёп.

За решётку их – и дверцей хлоп!

С пристрастием вести допрос,

О крамольной мысли сделали донос.

Пустельга кричала:

– Не я голодаю – дети! Вам то мало?

Переполнены все тюрьмы – вам знать,

Видит ли верхняя и слышитпалата?

И клятва зека – век свободы не видать!

Скоро клятва будет – слово депутата.

Что за лев? Лишь за всем следить!

Что такое – сильные все мыши?

Рвётся каждый – лишь бы льву угодить.

Больше грома – и не надо тиши!

ЛУЖА И ОБЕЗЬЯНА

Подошла раз обезьяна к луже,

Увидала в ней своё тут отраженье.

Она мечтала о хорошем муже.

Можно ведь войти в еёположение.

Не придумала она, что может быть хуже,

Не понравилась ей та – в луже.

Её плевок там приняла вода,

Не подумала она, что сама – беда.

Замуж очень так хотелось,

И о том в душе её всё пелось.

И внимания не обращали никогда,

Хоть считала так себя красавицей всегда.

– Нуумора там!– показала ей язык. –

Кто бы к страшной такой привык?

Тут она так зашагала смело

И решила взять в свои те руки дело.

Подняла в тени всех самцов тут криком.

О, это было самым сладким мигом!

– Слушай, шерстяная вся твоя душа!

Посмотри ты на меня, как я хороша.

Ты женись, не то я мигом замуж выскочу,

Если только захочу.

И достанется, которуювидала я в луже,

Ведь страшнеея нигде не видала, хуже.

Тут толпа самцов захохотала –

Этого ей было мало.

И онитутповели её все пить,

И у лужи стали все они судить.

Лишь сказал один я: «Люблю.

Я женюсь – и миг удачи тут ловлю».

СОЛОВЕЙ И ДЕРЕВО

Соловей однажды так присел на ветку,

Он был там лощён и мил,

Он для того покинул клетку,

Что он это дерево полюбил.

Тут запел во весь талант он,

И так щёлкал, делал те коленца!

И то был не просто тут трезвон –

Там он песней рвал всем сердце.

И казалось, песней он воспел там всех,

Соловьихи и другие птицы

В восторге прижимали крылья все к груди.

Молчали все, даже ведь синицы,

И шептали все влюблённо: «Горло береги».

Обратился тут певец к стволу

И повёл такую речь:

– Как же я пел! Лучше петь я не могу!

И услышал то, от чего можно только бечь:

– Не слеп, у меня тут много глаз,

Но я глух – не слышу.

Будет лучше улететь для вас,

И воробьём залезешь ты под крышу.

– Я решил гнездо свить на тебе,

Песней буду услаждать твой слух.

Песни буду петь тут, как себе,

Я один буду петь за двух!

– Дам тебе я умный тут совет:

Не берись пленять ты песней, мой свет.

Там, где слуха не было и нет, –

Не появится хоть через сотни лет.

ЯСТРЕБ И УТКА

Говорил речь ястреб всем птицам –

Голубям, воронам и синицам:

– От судьбы своей ты не уйдёшь.

Утка луком тут натянутым летала,

Сказала: «Врёшь!»

И она ему всё доказала.

И кинулся он за ней.

– Я тебя тут смертью накажу,

Слопаю без всяких тех затей.

Утка стала от него кидаться

И туда-сюда метаться.

– Ну что ты здесь делаешь так, утка?

У тебя жизнь – только шутка.

Сильный тут и умный воин,

Я хорош я собой и ладно скроен.

Я же ведь твоя судьба,

От неё не улетишь ты никогда.

Утка тут сообразила,

Сходу в воду тело погрузила,

Удержал её за водоросли нос –

Взять её в воде тут ястреб не дорос.

Полетел он, задаёт себе вопрос:

«Скоро ли тут будет на таких ведь уток спрос?

Умом они изменят всем судьбу,

И заставят лётныхделать всем ходьбу».

А утка думала про себя:

«Пусть ждёт судьба тебя,

Пусть явится смерть сама,

Всё изменится за счёт ума».

КРЫСА И УЖ

Возле пруда зеркала лежал там уж,

Для всего живого – смерти муж.

Уводы цветными камушками лягушки,

Разные враги и все подружки

Волной мочились, солнцем грелись.

И к верёвке тут ужу стремились.

Надо же ей на свою беду –

Я их в басне вместе тут сведу –

Ужа, вот такого голодного,

И четвероногого осторожного

Крысину –тут отца там многоплодного,

Пасюка такого благородного.

Он бежал по плотине кое-как –

Тем и сделал тут жизни своей табак!

И спугнул лягушек у воды –

Он не хотел себе беды.

Это вам не «квак»!

Уж поднял голову и шею, как гусак,

Злобно он на крысу зашипел.

А шипеть на всех – то змей удел.

– Делаешь что ты тут, волчий сын?

С маслом, что ль, принёс мне блин?

Как можешь ты лягушек лишать их счастья –

В день счастливый делать им несчастье?

Ведь когда я мог тутслопать всех их,

Ты лишил их счастья и родных.

Ведь они все с песней прыгали мне в пасть.

Чтоб тебе везде пропасть!

И откуда ты подвернулся?

Чтоб ты в тину грязную враз опустился!

– Я просто так тут мимо бежал, -

Так в испуге тот зверёк тут пропищал.

– Берегись! – злобно уж завизжал,

Высунул свой раздвоенный язык.

Показалось крысе – издал он львиный рык.

– Больше бегать я никогда не буду!

– Конечно, ты готовься к блюду.

Я не буду тут голодным жить,

Радуйся, что счастьем я сумел удружить…

И как часто в мире, в жизни

Думает так иной там люд:

Он так будет счастлив даже в казни

И умрёт так с радостью ради властелина блюд.

Как часто думают иные,

Что счастлив умереть за них любой же ныне.

О, как тем обманывают себя!

Помни ты – не все любят тебя.

ВОРОНА И ОЛЕНЬ

Спросила раз ворона так оленя, -

Видно, так трепать ей языком не лень,-

Говорила – это высшего ума сужденье,

Расспросила так рогатоготам в день:

– Что, удрал ты от волка?

У тебя не ниже ведь медведя холка…

Раньше слава – сильный – о тебе летела…

Убежал, как говорится, сделал дело!

Не ответил, лёг он под сосну,

И на неё ворона села, думала: «Сосну».

И увидев у лося его, как листья,

Как татарника цветущего, рога,

Прошептала: «Волкам сделана«амнистья».

И прокаркала, как бабушка-яга:

– Ты ж олень – тызверь могучий,

Ты в лесу, как в небе тучи,

Ты силён, могуч, и бег же твой летуч.

Видела один я с тобою случай –

Ты огромного врага поверг.

Бык бежал, горнил, как в небе стерх.

Тут от волка ты бежал,

Самого себя не уважал.

А ведь мог ты волка так – на рога!

И зачем так сделал? Выручила тут нога.

– Эх, каркуша, ну твоим устам бы мёд пить,

И не надо так меня во всём винить.

Видела ты яростный рогатый бой,

Счастье и удача там была со мной.

Но не заметила, что я без рог, пустой,

Словно в жизни был, как холостой.

Видишь ты меня, что без рогов я не крутой.

Лучше я бы до паденья их уснул.

В жизни раз бывает так:

Тот, кто хоть раз обманул,

И не будет веры в жизни тем никак.

КАБАН И ТОТ ОСЕЛ

Раз увидел тут кабан осла –

Он в пустыне выполнял там роль посла.

Личность всем так известная,

Так умна, по-своему так интересная.

А ослу он лишь кивнул

И с усмешкою подковырнул:

– Умная, бездумная ты голова,

«Иа-иа-иа» – великие слова.

А известны все они на весь нам мир,

И среди профессоров по уму кумир.

– А насмешек – мне не надо так,

Но я, как ты думаешь тут, не дурак.

– И к чему, осёл, ты клонишь?

Докажи мне это или голову уронишь.

– Тут доказывать не нужно –

Землю рою я копытом, если нужно,

А ты роешь её тоже – так же дружно,

Но только носом послушно.

У земли он пользуется спросом,

Лезет нос не с вопросом.

Часто в глупости других мы обвиняем,

Их с собой мы даже не равняем.

Разобратьсякольсмелее –

Мы поймём – другие не глупее.

ЧЕЛОВЕК-ПЕНЕК

Раз пришёл в лес человек,

В нём не был он целый век.

Увидал высокий дуб –

Рот раскрыл – и дыра меж губ.

Птица в рот ему тут залетела,

Чуть язык ему не съела.

Но пернатая дело тут знает –

Вылезла и перья отрясает,

Говорит: «Наш дятел дело бает –

Свеж пенёк, но он воняет».

Человек, когда ты видишь чудеса,

Раскрывать тут нельзя рот.

Разные есть в мире чудные телеса,

А то во рту заведётся кит с огород.

Каждая в лесу птица там знает –

Гнилое дерево дятел долбает.

И принять могут враз тут тебя за пенёк,

Многим людям то намёк.

ЛИСА И ВОРОНА

Вечер, в небе месяц,

И в воде бодаются его рога.

Через всех же – перелесец,

У реки деревья, как стога.

Там лиса лежала

И поесть так сильно мечтала.

Думала: «Ума мне не занимать.

И когда мне подвернётся пища,

Надо всё всегда нам знать:

И зверей, и птицведьтыща.

Есть среди них нищие и знать.

Я всегда из знати.

Хоть судьба тут у меня не велика,

Захочу – и пищу подадут впалати».

Так мечтами тешила себя.

Это радует ведь не тебя.

Вот она, пища, на помин легка,

И явилась, как мысль, не мягка.

А над ней ворона тут летала

И подружка-сорока, которая всё знала.

– Лисонька, что здесь кукуешь?

И какие тут дела тымаракуешь?!

Её стрекотаньем предупреждала

И над лисонькой всё летала.

– Смотри, ума у ней на всё немало,

Ест всех, кого попало.

– Ты меня учить – цыц!

А то сделаю тебе бойню-блиц.

А та боком полетела

И где-то, любопытная, села.

– Да вот, жалко – тут такая весть –

Нечего мне стало есть.

Сыра круг я от судьбы раз получила.

И хотела мыть, да в воду уронила.

И теперь он плавает, как та луна,

Я тоской о нём полна.

Я б сама, да у меня болит спина –

Тут молодые ушли мои те времена.

Ты слетай, возьми и принеси,

Пополам поделим, ты смотри – не коси.

– Хорошо, я мигом обернусь,

Заодно в водичке окунусь.

Летит и думает: «Что, я дура?

Умная лиса – она надутая фигура.

Сейчас я его схвачу –

На тот берег улечу.

Всё до крохи съем,

И что лису я обманула,

Будет о том много поэм,

Хоть она свою тут линию так гнула,

Как говорят, сама себе в зад дула.

Не то что там басню написали,

Как у моего предка сыр украли.

Говорить теперь все будут: «Обманута лиса»,

Хохотать все горы эхом и шептать леса.

И поднимется у родичей всех голова,

И какие будут мне хвалебные слова…

И она тут сверху так нырнула в воду –

Потерялавоздух и свободу.

И намокла – стала там тонуть,

Но сумела прежде тут шумнуть:

«Караул! Вы спасите здесь меня!»

Телеса тут в воде, плеск и возня.

– Говорили вот, что, вроде, всё, поумнела,

Прежде чем так каркнуть, сыр в лапы там берёт,

Как пророк, всё знает наперёд.

А мне, с моим умишком,

Не разгуляешься тут слишком.

Но хоть в теле боль и ломота,

Плыть придётся к ней – какая скукота!

Хотела она мне отомстить,

Лучше бы то ей забыть.

Обмануть лису – меня!

Лучше б боялась, как огня.

ОБЕЗЬЯНА И КРАБ

Раз сидела у моря обезьяна,

Жизнь она прожила свою так рьяно.

И сейчас, тут взирая на волны,

В радости так счастьем груди были полны.

И тут краб её узрил,

И полз к ней, он не грозил:

– Ты завидуешь, что панцирь у меня ведь есть,

И горишь от зависти, как в огне.

И завидуешь ты даже во сне,

Так завидная для тебя весть.

Тут она его легонько оттолкнула,

Задремав, чуть не уснула.

И тут снова вразподполз он к ней:

– Завидуешь ты, что у меня есть десять ног.

И он речью удивил своей,

Только это он и мог.

И она тут сильней его так двинула,

Непечатный тут сказала слог,

Далеко его откинула,

Он не устыдился, нет, чуть не оглох.

Третий раз направил к ней свой путь

Разозлил её тем не чуть-чуть.

– Ты завидуешь, что у меня есть клешни

И глаза навыкат, как вишни?

Та схватила его там в ярости –

Появилась сила в старости!

Полетел он, совершая тут полёт,

Только не гудел он, словно вертолёт.

– Вот, теперь в полёте я смелею,

Все завидовать будут, что я летать умею.

Люди в этом мире,

Конечно, так умны, далеко не сиры,

И считают, что все завидуют им,

Даже если белый свет им не мил.

ЛИСА И СЫН

Весело идёт лиса с базара

И несёт тяжёлую там сумку в лапах.

Сын идёт – ест пирожок там с пыла-с жара,

Мать идёт – от тяжести вся в сапах.

Но сын матери тут не поможет,

Сзади он теперь конфеты гложет.

– Мама, ты маленькотутповремени,

Шаг убавь шаг и отдохни,

Перекинь авоську ты в другую руку –

Ты избавь её – пусть не испытывает муку.

И тут мать послушала совет,

Но слова не дала в ответ.

Молча – из одной руки в другой авоська –

Донесёт и не развалится небоська.

Тут спросил родной тот сын,

И вопросом разогнал он ей сплин.

– Ну что, маманя, тебе тут легче стало? –

Так сказало тут заботливое чадо.

– Сынок, сердце… Воздуха так мало,

И такой мне помощи не надо.

Дожила – мне вырослаотрада,

Это за труд мой мне награда.

Матери тебе не жаль.

У тебя не сердце – сталь.

Оттого на сердце тяжело,

Печально, грустно – невесело.

Лучше нам таких и не рожать.

Кабы всё то можно было знать?

ГОЛУБЬ И ГАЛКА

Раз мужичок с базара вёз кувшин,

Он упал – и сразу тут разбился.

На телеге ведь не было шин,

Он слышал звук – не остановился.

А в кусках кувшина было там вино,

И не первой свежести оно.

Недалеко птиц немало там летало,

Голубь там и галка увидала.

И они подлетели к черепку –

Повезло им так на их веку!

И голубка – носом в черепок,

И тянула товино, как насос,

И свалиласьвраз на бочок.

Галка пила там не в засос,

Так она по глотку всё пропускала.

Хоть и выпила не мало,

Но лишку не допускала

И голубке о том пеняла:

– Что ты выпила всё тут разом?

Не дыхнула, не моргнула глазом…

Пьяная лежишь ты на боку,

Песни пьяные орёшь.

Лучше б ты, хмельная, сидела на суку.

Ведь умрёшь, ядрёна вошь!

Посмотри ты на меня –

Я не падаю от пьяного огня.

Так пьют культурные все в свете.

Был такой друг у меня на примете.

– Что, умней людей ты хочешь быть,

Иль тебе их не по нраву быт?

– А причём здесь люди?

– А то – не закусывают те на блюде,

Пьют все и, не отрываясь, как верблюд,

И тем я на человека так похожа тут.

Не всегда у них много посуд,

Но среди них есть всегда там пересуды

И обычаи, традиции, мир их не хрупок,

Поступают плохо – говорит им их рассудок.

Человек, такпоступай, как велит разум.

Ты стыдись, чтоб не моргать тут глазом.

ЛИСА И ЛИСОВИН

Раз с охоты в дом пришёл тутлисовин,

А лисы ведь дома всегда тут нет.

И он кинулся к себе в овин –

Там лежит с лисой енот – он господин,

И так любил её в азарте.

Закричал: – Что ты там делаешь, лиса?

Вы ведь там не всёбазарите!

Разверзлись небеса!

Возмущённо кричал своей:

– Ты всегда была моей!

– Лисовин, голубчик мой!

Ты что, стукнулся так головой?

Веришь ты своим глазам.

Лучше ты поверь моей тут совести.

Разве я такое ему так дам?!

Мы всегда живём на скорости.

Ничего между нами не происходит,

Только он так вверх,внизтелом водит.

Так что в жизни верь своим ушам,

А не верь своим глазам.

ВОЛОСЫ И МОЗГИ

Заговорили раз волосы и мозги головы:

– Волосы, зачем вы ей нужны?

Для красивой молвы?

Волосы и мозги всегда должны дружны.

Меня должны они в черепе укрывать,

Согревать и спасать, дитя как мать.

Было мне чтоб комфортно, любо,

Не коснулся жар и холод грубо.

Вы становитесь там то короче,

Покидаете голову порой,

Словом одним, нас порочите.

Не равняться шапкою с горой.

– Ты послушай, – сказал тут один волос, -

Я всегда выслушивал твой голос.

Не к лицу тебе ко мне упрёк,

Это ты меня с себя сволок.

Ведь хозяин в теле ты всему,

Так пеняй себе ты самому.

Без вины находя виноватую,

Винят кого-то речью там витиеватою.

ЦАПЛЯ И ЛЯГУШКА

Цапля раз схватила есть лягушку,

Захватила с головы.

Так можно проглотить ведь только мушку,

Такую тут еду ты не лови.

Лягушку смерть припёрла,

Та схватила лапой цаплю за горло –

Не может цапля так проглотить,

И сжали там ей горло лапки-ноги.

Не говорить ей, не дышать, не выть,

И не может та позвать подмоги,

И скоро ей мёртвой быть.

Та не хочет дальше рта соваться.

И крик: «Мой принцип – не сдаваться!»

Махнула головой тут цапля –

Ляга полетела, как большая капля,

Остался на лягушку тут у цапли зуб,

А он у ней, как ледоруб.

В любой беде ты не сдавайся,

Не надо так соваться тут в беду.

Сама собой здесь оставайся,

Свободу береги ты даже и в бреду

.

МЕСТЬ ЛЬВЁНКА

Подрались два львёнка,

Это вам не два котёнка.

Дрались ведь будущие там цари –

Это вам не кое-что, ни говори.

Один был он не старый,

Другой совсем был малый.

А подрались из-за куска тут мяса,

При драке же не было гласа.

Большой так малого побил,

Что тот едва-едва тут жил.

Но львёнок по своей натуре –

Сердце там было в буре,

Сказал: – Тебя я всё ж подсижу

И местью так тебя я накажу.

– Как сделаешь ты, малёк,

А хочешь, я порву тебе ушей кулёк?

Не хочешь получить вновь взбучку?

И соберу твои я беды в кучку.

Себя слезами обольёшь,

Меня ты никогда же не побьёшь.

А к вечеру они легли тут спать,

Земля для них была кровать.

Спал лев большой,

Не спал меньшой.

Вдруг замахал тотлапкою-левшой,

Затрясся, сонный, в страхе,

Рвал себе грудь, как рвут пьяные рубахи.

Он выл, скулил во сне.

А младший не спал – радовался, как весне.

Когда увидел сонные он муки,

Не протянул ко льву он лапы-руки,

Чтоб тут толкнуть и разбудить.

Ему бы месть свою забыть.

Но он тихонько злобно хохотал

И чуть от радости тут не сплясал:

«Ну вот, тебе я отомстил,

И мучайся ты из последних сил».

Вот, наконец, большой проснулся,

Вокруг он оглянулся.

Весь мокрый он от страха,

Ведь в сне приснилась не плаха.

То были не огонь и не небес геенна,

То во сне нападала на него гиена.

Для нервов потрясающая та сцена,

Может лопнуть сердца вена.

Львёнок весь обмяк, лицом слинял:

Что тот не разбудил его, понял.

И если на тебя кто-то затаил там месть,

Она опасна не менее, чем та лесть.

О, сколько было мстителей –

Их же не счесть!

ПИЩА ДЛЯ ХУДЕЮЩЕЙ ЛИСЫ

Пришла лиса раз с лисовином –

Накрыли им, как говорится, враз поляну.

И сжарили им на дровах осиновых

Шашлык и сделали солянку.

Уплетает за обе щеки всё лисовин,

Лиса же облизывается – у ней губа суха.

Тут подошёл официант один,

И говорит: «Есть диетическая уха».

Лиса: «Неси, что за вопрос?!»

Пошёл официант, принёс,

Что носит каждый водонос:

В тарелке чуть воды и вилки,

В ней были плавники – не рыбки.

«С вас три, с неё – пять», – сказал он мужу.

«Как столько ей – за эту лужу?»

– «А для худеющих уха незаменима,

Поэтому цена у ней необозрима».

Идёт своим всё в жизни чередом.

Сейчас же голодает каждый дом.

Но потерять им здоровье потом,

А то будет жизни всей залом.

ОРЕЛ И ОБЕЗЬЯНА

Поймал орёл раз обезьяну –

Весёлый, словно покурил кальяну.

– Ты, орлик, дорогой, – она ему кричит, -

Меня ты отпусти – я же стара.

– А мне тебя же не варить

И не рубить же на тебя дрова.

– Эх, уважаемый, у меня одышка,

Не волнуйся, всё равно же будет крышка.

И я болезнями больна, яд приняла.

– Не волнуйся, не останутся и слова.

Умрут от яда ребятишки,

Яд – то ведь не пышки.

– Ну ладно, доживай свои денёчки

Мечтай, что принесут не веночки.

И бросил – перестала тут она же ныть,

И приземлилась так ловко там на ветку.

В прыгучести такую проявила прыть –

И прыгнула так, словно бы на сетку.

Орёл то увидал и закричал он ей:

– Отчего ты ожила и стала здоровей?

А где же болезнь твоя и стон?

Стонала, словно потеряла миллион,

Да в беге – чемпион, всех обгоняющий!

– Эх, орлик, коготки твои исцеляющие!

Они меня исцелили,

Болезни сердца, кровь забыли.

ЗЕБРА И ЛЬВИЦА

Однажды зебра так сказала львице,

Не как родной сестрице:

– И заруби себе же на носу,

А то тебя я на копытах пронесу!

Предупреждаю, оставь меня в покое,

А то тебе я сделаю такое!

Копыта у меня, как камень,

И выбью из глаз искры, пламень.

– Что? Угрожаешь мне?

Да чтоб гореть тебе в огне!

Умрёшь без покаянья у меня,

Я – львица, а не размазня,

Совсем не похожа я на коня!

А то займусь, тебя казня.

Она издала смерти рык –

Тот задрожит, к нему кто не привык.

Но зебра же не прикусила свой язык.

– Умею лягаться, я тебе не бык.

– Ах, ты так! Ну держись!

Недорого стоит твоя тут жисть!

Она от злости задрожала,

К ней кинулась, но та не побежала,

И – визг, когда хотела там свалить лапа.

Она – не будь в бою тут косолапа –

Лягнула львицу в две ноги.

Сказала львице: «Трогать не моги!»

Ударила она ей в пасть так, в зубы.

О подвиге трубили все слоновьи трубы,

И львица сразу уронила в землю пасть,

Шептала: «Зебра, да чтоб тебе пропасть!»

Ах, как же быстро понимает голова,

Когда копыта говорят опасные слова.

ДВА ВЕРБЛЮДА

Одногорбый жил верблюд,

Ходил везде, не выбирая там аллеи.

Неприхотлив был насчёт он блюд,

Ел колючку – и гнул длинную он шею.

У него там были, как мать, пустыри,

Ты плохо о них не говори.

Вчера то было, будет ныне.

Это запечатлено в природной там картине.

«Не хочу идти», – речей не рёк,

Покорно он тянул свою долю.

Барханы, бури и песок –

Он проявлял на них свою тут волю.

И раз был он на водопое.

Он, молодой, всегда так жил в покое.

На горб внимания не обращал,

Что делал он плохое – сам себе прощал.

Но горб бросил в голову тут мысль:

Как много он работал и тратил тех сил,

В работе он душою кривил.

И у хозяина он пенсию не получил,

А лишь от работы получил он горб.

И лежал он, как песчаный тот сугроб.

СТРЕКОЗА С СОВЕТОМ

Однажды стрекоза летала

И рыбе всё она пеняла:

– Ну что живёшь всегда в воде

И в страхе, большой беде?

И холод, голод, каменистое то дно…

Так мало доставляет радости оно.

Или рыба хищная, её малёк,

И все о смерти делают намёк.

А я теперь летаю

И по цветкам росистым я порхаю.

Тут комары да мошки –

Для еды совсем не крошки.

А ты в воде, словно в резеде,

И небогата жизнь везде.

И не дождёшься ты свободы,

И у тебя ведь только глубь и броды.

– Такая, видно, у меня судьба.

То у тебя – в воде и воздухе гульба.

– Но и ты можешь воздухом дыхнуть,

Я тебя наставлю на истинный путь.

Только надо глубоко нырнуть

И рыбьи силы развернуть,

И чтоб тебе не утонуть,

Скорость так большую там набрать –

И будешь в воздухе, как я, летать.

И рыба послушала той стрекозы совет –

Нырнула, вынырнула – явилась в свет.

Явилась, как торпеда иль как нож, –

Нет стрекозы – она же в пасти рыбы!

И словно по воде ударили так глыбы,

По виду был на судака похож.

Круги все от неё – по водной зыби.

Когда кому даёшь ты умные слова,

Смотри, осталась твоя чтоб голова.

ДВЕ ОБЕЗЬЯНКИ

Раз жаловалась обезьяна так соседу:

– Всегда в ворота я зайду, заеду.

Иногда бывает не то,

И не всегда выигрываешь и в лото.

Ворота до того порой сужаются –

И тело боком не влезает.

Меня так быстро распирает?

Со мной ворота дурака валяют,

И кто-то их всегда сужает?

А может, кто-то со мной играет?

И отвечала тут соседка обезьяне:

– Ты выпьешь – так мозги же у тебя в изъяне.

Леченья тут ради я к тебе заеду!

Ко мне ты лезешь утром и к обеду.

Совсем не в те ворота ты влезаешь,

На четвереньках ты въезжаешь.

Потом же долго так кричит там жена:

«Зачем такая тут ослятина нужна?!»

С тобой же у меня жизнь очень так сложна,

И лучше б ты не пил вина!

Пойми, что виноваты не ворота, –

Идёшь ты пьяный и не видишь поворота.

Во всех домах углы ты посшибал,

Ты на карачках шёл и шишки собирал.

Так могу я выйти из ресторана вон –

Прохожий мне наступит на ладонь.

ОБЕЗЬЯНА И ИНТЕНДАНТ

Вдалиже от родных там мест

Там обезьяны страшный бой вели –

Послали их туда на страшный крест.

Пустые были животы те – кошели –

Отстал от них обоз,

И то бездумье их начальника…

«Где он?» – сделал им живот вопрос.

Но каждый делал вид молчальника.

Был у них где-то там интендант,

Выполнял он роль печальника.

Или делал славный кегельбан,

Видели раз обезьяны много бань.

На этом деле проявлял он о солдатах все заботы,

Он доставлял ртам вкусные работы.

Но раз в еде они дошли до точки,

И стали те использовать там бабушкин тот аттестат.

Такая-то еда – то не родные дочки,

От такой еды они могли не встать.

Поели – есть хочется опять.

Согнутой стала у них тут стать.

Пришёл раз тыловой тут командир –

Сверкал весь орденами и медалями мундир,

Но, полный важности, отваги,

Сказал: «Есть надо травку, не пить браги.

Крапива так – трава целительна,

Здоровье укрепляет, хоть и мстительна.

Другие ведь солдаты варят суп из топора,

Едят его и в бой идут, крича «ура!».

– То-то ты весь от травы такой весь пухлый

И не спрячешь свой живот.

Иль ты бываешь на крапивной кухне,

Траву ты вместо мяса жрёшь?

Возьми – поешь крапивы,

Глаза ведь станут добрые, как сливы,

И будут все торчать везде мослы,

А на лице все щёки будут так кислы.

Мы знаем – ешь ты почки бычьи.

И не дай бог, что попадёт трава в навар, -

Всё выкинешь – в тылу такие ведь обычаи,

Чай пьёте – не один там самовар.

МЕЧТЫ ЗМЕИ И СОРОКИ

Сидела раз на дереве сорока,

А хвост трубой, в яичко – крылья.

С зерном прилетела издалёка,

Внизу – змейка, губы-брылья.

Она сейчас крысу всю глотала

И, проглотив её, верёвкою лежала.

И рядом ягоды – как серьги барбариса,

Выбрасывала там своё же жало.

Птица думала о тефтелях из риса,

Зло так сверху глядела на неё:

«Не принесла зря камень – бросила б в неё!

Как повезло-то этой глупой тут верёвке!

Поела – месяц ползать так без остановки,

Полгода так почти сыта.

И зубы – ведь клыки, а не подковки.

И не нужна о пище маета,

Едят они ведь мясо, а не морковки».

А змея, так глядя в синь на птицу:

«Счастливая, как ей везёт!

Съест что угодно – даже там синицу,

И много в сутки сладко ест и пьёт.

Язык и тело пищей услаждает,

Счастливая, не ползает – летает.

И за сорочье счастье – жизнь отдать,

Сейчас бы хоть мгновенье полетать!»

Не думали все те живые –

Природой это решено,

Кому есть редко – мясо,

Другой, хоть часто, но пшено.

ЛИСА И СОБАКИ

Бежит лиса-ракета,

И рыжий хвост – как пламя,

И две собаки, каждая – комета.

Закат в волнах, как полыхает знамя.

По полю там собачий лай,

И всем от них хоть уши затыкай.

Всё в природе тут – зелёный край.

У собаки мокрый нос. – Меня ты слушай:

Вы что – спятили с собачьего ума?

Так сделайте кульками вы ваши уши.

Я от вас схожу с ума сама.

Всё носитесь, как стрелы.

Я не пойму: хотите что поймать?

Так в этом деле очень смелы,

И в беге храбрости не занимать.

Вам досадили волки?

Я могу вам их показать.

Они в лесу – там, где растут иголки.

Хотите – можете поймать.

– Нет, нам бы воробья загнать!

– Как воробья? Зачем ловить его?

Ведь он летает – только и всего.

– Да, но нас двое, – речь они вели, -

И можно в поле воробья так загонять.

Пословица нам велит,

Вот мы решили – будет это верно.

А может, и поймаем так, наверно.

Так научи тут дурака молиться –

Во сне ему то будет сниться.

Он в молитве лоб расшибёт,

Но что он глупый – не поймёт.

Любая глупость так прикажет –

На глупое он дело там пойдёт.

ЛИСА И БЕЛКА

Бегает там белочка по ветке, верещит,

Лиса раз мимо тут бежит.

А за белкой – по дереву – куница,

И сразу хвост прижала тут лисица.

Но белка так была ловка,

Проворна и, как воздух, так легка.

Вот и подумала лисица тут:

«Такое тоже я смогу.

Вон для меня – большой есть дуб.

Так, лапы, когти, и хвостом я помогу!»

Она тут к дубу – и мигом вверх.

Упала – белку тем ввела лишь в смех.

– Я подскажу тебе один совет:

Ведь у тебя той ловкости тут нет,

Ты волка раздразни –

Хвостом перед пастью ты махни –

Он за тобой, как за мячом там– вскачь,

И будет среди вас футбольный матч.

На дерево ты мигом влезешь,

Себя, его ты в беге так согреешь.

Скажу тебе – я по себе то знаю,

Когда куница за мной – я птицей летаю.

– Что ты такое всё болтаешь тут?

Могу я птицей так летать?

– Когда там за тобой все волки побегут,

Ты будешь птицею порхать,

И дерево тебе – родная мать.

– Да я тебе! За смех же тут надо мной

Простишься со своею головой!

Мы, лисы, станем тут толпой.

Раздался тут многоголосый вой.

– Ой, что со мной?! – вскричала тут лиса. –

Волков тут стая окружила,

И затряслась в ней становая жила.

– Как сила мне службу удружила?

Поднялась тут шерсть на загривке, как чуб,

И визг сорвался тут с её же губ,

Погнал её так от волков тот страх –

Не поняла она, как оказалась на ветвях.

– Ну вот, – сказала белка, -

Ты можешь стать, как космическая Стрелка.

Когда нет денег – мы не летаем.

А в кармане деньги – мы порхаем.

Что делает с нами радостная весть!

Хорошо жить, когда всё есть.

ЧЕЛОВЕК, ОСА И ПАУК

Подсмотрела обезьяна,

Как делает бумагу враз оса, -

Она всё делает её там без изъяна.

Расширились у той глаза, как небеса.

А обезьяна думала – рвала лишь волоса.

– И надо же – простые чудеса!

Имела бы я гордое имя тут «человек»,

Изобрела бумагу сразу.

А за осой я наблюдаю целый век –

В делах пойму ли эту я заразу?

Но я изобретение её присвою,

Лишь только нас припрёт нужда.

Кто изобрёл – не будет вою,

Так было, есть и будет же всегда.

А изобрёл паук ведь колесо,

А я присвою – будет хорошо.

Тут на неё так налетела враз оса,

И сразу – на неё паук,

Так слышны издалека там голоса

И стоны, взмахи лап, как сук.

Да, истина не рождается без мук.

О, сколько делала природа людям всех услуг!

Человек сказал, что изобрёл он колесо,

И называют ложечку весло.

И нет душевной тут болезни –

Хоть ты трижды тресни!

– Поступают люди всегда ведь так,

Но нужно знать за наши те обиды

Природа их не бросит, как пятак,

И люди знают: звери все в науке гиды.

ОБЕЗЬЯНА И ЧЕЛОВЕК

Учил человек обезьяну:

Палку ей в руки давал,

Не учил курить кальян,

Не лазить, а плод палкою сбивал.

Но она там палку всё бросала

И по стволу – наверх как вниз,

Яблоко срывала.

Так пищу добывать – её девиз.

– Эх, глупая, учу тебя так разуму,

Чтоб ты стала человеком.

Конечно, станешь ты не сразу,

Знаю, это дело так равно тут с веком.

И вновь давал ей палку,

Ей говорил: «Учись ты, бестолочь!»

Взяла она раз скалку –

И так дала. Он в крик: «Ты ж сволочь!»

От неё так кинулся он землю тут толочь.

– Караул! Она ведь стала человеком!

И живёт наравне там с веком.

ОБЕЗЬЯНА И ПОПУГАЙ

В руках таскала обезьяна палку,

А рядом попугай летал.

– Зачем ты носишь тут скалку?-

Вопрос ей он задал.

– Затосковала я – здесь жизнь такая,

А в городах – весёлая, иная.

Хочу стать человеком и всё знать, –

Она словами попугая стала так пугать. –

Не сразу стали люди,

Такие были все, как я.

Природа вам не давала всё на блюде,

Так надоели им родные края.

И взяли палку – стали человеком,

Учёные все говорят.

Живут там наравне все с веком,

Работают и думают, творят.

Тут попугай озлился

И в крик: – Яви ты, обезьяна, тут смекалку!

Счастлива – таким ты не родилась,

И отшвырни скорее дальше палку,

Она чтоб тут змеёю улеглась.

А то станешь человеком ненароком –

И будешь ты всегда в работах.

И наделят тебя тюремным сроком,

День и ночь будешь ты в заботах,

И у людей не легки жизнь, быт.

Давай – ты поумней –в природе жить,

В плохую тут погоду не спешить.

Сосед хорошую там мебель купил,

Так не завидовать и не тужить.

ЛЕВ И ЕЖ

Однажды лев решил проверить,

Все преданы ему ли слуги

И можно дело ли кому доверить.

Он сделать то решил так, без натуги.

Когда он сделал там великий пир,

Зверей собрал он – целый мир.

Тайком пустил под стол ежа

И дал ему такой наказ:

«Кто говорит о равенстве – к нему бежать,

Иголку сразу – в ногу, а не в глаз».

Вот пир разгорелся, как пожар,

И жидкое, и закусь тут подняли жар.

Лев речь о демократии повёл

И мысли всех на эту тему он навёл:

– Все звери в жизни – братья.

Давай жить, как у друзей объятья,

Не исторгались чтоб проклятья.

Одним там словом, кумовья-сватья.

Я сам по жизни демократ

И за столом бываю, как домкрат.

И правда, я поднимаю больше двести,

Бывает, литр, я говорю вам не из лести.

Сердцем я добряк, нет злобы тут накала.

Ведите вольную тут речь,

То слово льва, а не шакала!

Я плохо сделаю – на рельсы лечь,

И не поднимется на вас мой меч.

Тут быстренько вскочил там медведь,

По пьянке бесшабашно стал реветь

И чуть не вскричал: «Ядрёна мать!» -

Иголка враз в ноге заставила стонать.

– Кто следующий? – стал лев подогревать.

Жираф явил свою тут стать,

Чуть потолок касался головы.

Не избежать тут было льву плохой молвы.

Крамольную такую речь повёл:

Ты царствуешь так, как осёл.

Хоть ёж его усердно там колол,

Его копыта – что твой кол.

– Сядь! – тут лев как взъярился. -

Явился ты ко мне тут, как напасти.

Ты знаешь, что у власти зубы в пасти.

И под стол он наклонился

И не понял, что ёж вошёл тут в раж.

Тот ему – иголкой в глаз – так умудрился,

И кончился демократический кураж.

И звери – врассыпную, кто куда.

Свободы и равенства нет тут,

У ежа тут с палачом беда.

И кто говорил – на плаху всех ведут.

А демократия там хороша,

Когда она в угоду власти,

Иначе ты не получишь ни шиша,

Получишь ты там страсти и мордасти!

Она не говорит – наглеет,

А кормит, как постом.

Что сытый тут голодному не разумеет –

Весь белый свет стоит на том.

ЕЖ, ДИКОБРАЗ И ЗМЕИ

Там змеи в осень собрались все в нору,

Решили здесь онивсю зиму жить.

Случилось так – как раз в ту пору

Ежу иголками тут услужить.

– Пустите, вы – не злобные верёвки!

К вам залезу в норку.

А то у меня есть иголки – колки,

Не пустите – я сделаю вам порку.

– Влезай – мы в тесноте да не в обиде.

Хоть ты и в неприятном виде,

Ежу такому каждый будет рад.

Ты один – а змей тут целый сад.

Залез – колол он в головы и зад.

Ворчали змеи: – Не коли нас, брат.

– Что вы такие привередливые, злые?

И лихоимцы, завистники все такие!

Мои пространства не ахти какие!

Я не ворчу и жду денёчки золотые.

И скоро будет стол и яства заливные…

Тут кто-то в дверь – «трах-бабах»!

Все испугались, всех объял вдруг страх.

– Кто там? – сердито ёж кричал.

– Твой брат, – так дикобраз там отвечал. -

Приехал в гости не ко времени.

Нет на земле колючей племени.

Терпеть ведь можно,

Когда у вас зелёная зима.

Но белую зиму терпеть невозможно.

Меня она тут свела с ума.

Крепясь те сердцем тут своим,

Пустили, познакомились там с ним.

– Нет, я не ваша тётя, буду с вами жить.

А разрешите, стану с вами я дружить.

Он даже каждому принёс на чарку.

С ежом он сделал в мозг затравку.

И так они там поднализались,

И с топотом так в пляске измотались –

Змеи от них на стене спасались.

И после взяли подрались.

Потом полезли обниматься, братья,

И сыпали на змей проклятья.

Затем рядком там уснули,

И пели песни змеи им о гуле.

Когда они проснулись –

И дикобраз, он показал ежу тут место,

Ведь даже лапы замахнулись.

И тот визжал: – Мне очень тесно!

В ход дикобраз пустил иголки –

Они так колки!

И ёж от них там пострадал,

Кричал: – Я к жизни вкус тут потерял!

И тут так тесно, ведь,зараз,

А ты разлёгся, словно князь!

Иголки ты пускаешь враз.

Вернись домой ты – в болото и грязь!

– Что ж тебе так тесно? – змеи тут сказали. –

Ведь раньше так твои иголки нас терзали.

– То – вы, сейчас – я,

Доля это не моя.

СОКОЛ И ПТИЦА

Погнался раз за птицей сокол

В полёте «помогите!» – так кричит она.

Всё видит зорким оком,

И даже смерть её ему видна.

– Кричи, никто ведь не поможет.

Боятся смерти все,

Живёт тут каждый сам в себе.

Вот на неё пошёл он в пике –

И вмиг раздастся смерти тут щелчок.

«Лечу на помощь!» – утонул там сокол в крике,

Другую птицу он поднял в поток.

Он сохранил душевное там равновесие,

Одно он не мог там понять:

Так кто глаза ему завесил,

Как он мог другую птицу там поднять?

Он дал её птенцам без объяснения –

Из-под куста другой явил явление,

Другой летел на смерть, не в полон.

А дело было просто:

Многие идут за друга – не в салон.

А этот же – не испугался он погоста,

И мужеству той птицы он отдал поклон.

Такое-то бывает часто и средь птиц.

Не знаю я, кто делает таких,

Но много на земле прекрасных лиц,

Кто с лёгким сердцем так умрёт же за других.

СОВА И МЫШЬ

Сова летела так бесшумно,

Как у вязальщицы платок на спицах,

И к мыши подлетела вольнодумно,

Не было слышно шума от синиц.

И закогтила мышь – жила бездумно,

И в лампочках ей показалось небо.

– Ой, совушка, ты так летаешь тут бесшумно,

И ела бы ты лучше бы кусочки хлеба.

Могла ты по-хорошему – вспугнуть…

Ведь хорошо я знаю в норку путь.

– Какая ты здесь мелочная!

Зато тебя, мышь, быстро съем,

И в горле не будешь, как кость поперечная,

Не поделюсь тобою я ни с кем.

– Эх, совушка, то для тебя мелочь.

А для меня – то конец всей жизни.

Что тут, как по-пустому, нам толочь?

Моя кровь,в горло ядом брызни!

Здесь её там наступила жизни ночь.

ЛЬВЕНОК И КРОКОДИЛ

Львёнок подошёл к стоячей раз воде,

Он был зол и свиреп.

Днём побывал он в разной там беде,

И от удара копытом он чуть не ослеп.

В ярости тот думал, что крокодил – лев.

Он от удара тупотак соображал.

Легко он, на зад там присев,

И выдал морде своей он оскал.

Он рыкнул и ударил по реке –

Того, кто на него смотрел.

Это глупых всех удел.

И по ней пошли круги.

Был большой там невдалеке –

Крокодил сидел в куге.

В ярости лев так воду бил,

Всё вокруг тем замутил.

Крокодил, тот нападает там, где плеск,

Добывает так себе присест,

Так учили папы.

И попал он головой так под ярость лапы.

И лежал он, оглушённый, там на дне.

А лев, ярость он свою так сбил,

Видел он при ясном дне –

Морду в пасть он превратил.

– Что?! – издал свирепый рык,

В пасти так дрожал тут язык.

– Ну что, от меня ты получил?

Морду я твою в пасть превратил!

Жаль, что ты не плыл,

А то бы с тобою не такое сотворил.

Сын-то чей? Наверно, сучий…

Не знал – спас тут его просто случай.

ВОРОНА И СИНИЦА

Ворона в Индии была.

Пророчицей же Пава там слыла.

Когда там Пава та усердно всё кричала,

Местные там знали – то дождей начало.

Потому его боготворили все,

И честь, почёт! Так, позволяли есть посев,

Не прогоняли его с полей

И были в восхищении от всех его затей.

Ворона позавидовала там ему,

Решила предсказательницей стать всему.

И вот на родине на дерево летела,

Ботинком на сук села.

И начала своё «кар», снова «кар».

Как говорят, лицом показывала свой товар.

Но обращали тут внимание так мало,

И славы, словно Паве, ей не перепало.

Синица к дереву тут подлетела,

Враз села и по-птичьи тут запела:

– Каркуша, что дерёшь ты горло?

Какая так беда тебя припёрла?

– Хочу дождь криком я нагнать

И предсказателем погоды стать,

Чтоб был почёт и честь

И со стола там полного всё есть.

Пророки – нашей жизни то пороки,

И предсказатели трещат – сороки.

Так Нострадамус – человечества дурак,

И каждый переводит – эдак, так.

И подгоняют перевод под наше время –

Его у каждого там целое беремя.

И, как умом, тут восхищаются все глупостью его

И зализали, как корова соль, всего.

Он написал бы лучше штук пять басен,

И труд его был не напрасен.

Когда тут вникнут и поймут соль, суть,

То тех вперёд ногами понесут.

Я в баснях не ору на всех, притих,

Даёт мне право делать вольный стих.

А некоторые считают – я псих.

Кропаю басни я один тут за пятерых.

А я считаю – думы те мои светлы,

Пусть похоронят у ветлы.

Не нужен памятник тут мне,

Я сознаюсь, что вижу я его во сне.

И тут подлетела птица –

Такая бойкая синица,

И повела тут свою речь:

– Могу я, если на ум мне тут приналечь.

И сорвалась голосом на крик,

Ведь так кричат те, кто от него отвык:

– Такой вошла тут в голову мне блажь?!

Смотри, друг, в жизни этой не промажь.

А криком всем ты надоешь своим,

Рассердиться может даже херувим.

Конечно, не скажу про мужика,

На это дело у него так рука легка.

Возьмёт он камень и даст по горбине,

И вспоминай потом тебя поныне.

Ну ты нашлась, во всём пророчица.

Лети туда – вдалеке там рощица.

С испугу там заткнись,

Запомни ты – меня всегда боись.

Иначе я тебе в горбину дам –

В головке сразу будет тарарам.

Синица пулей улетела,

Ворона вновь по-своему запела

И потрясла там всю округу.

Так надоела там человеку-другу,

Решил мужик пугнуть подругу,

Послушался свою супругу.

Тут вышел – ком земли он взял:

– Так надоела! Не меняешь песни!

И ком земли ей в спину тут попал.

Хоть не хотела, получила тресни!

И с дерева она тут кувыркнулась

И по земле бегом враз умыкнулась.

Бежала и синицу вспоминала,

И плакалась там на свою судьбу,

И молча прикусила нос-губу.

Сама там думала ведь так:

«Что за судьба моя – ишак?!

Синица не хотела, а пророчицей ведь стала,

Ничутьтам камнем ей не попало».

Нет, надо тут всему учиться,

Природу наблюдать и с нею породниться.

Нет, не нужны пустые тут слова,

За них бывает бита голова.

Одна голова – там хорошо, две лучше,

А три – Змей Горыныч на суше.

ДВЕ ОБЕЗЬЯНЫ

Увидела там обезьяна раз другую –

Такую для себя тут дорогую.

– Я получила тут большое ведь наследство,

Да жаль, что дед впал в детство.

Смеётся он с того же света надо мной,

Наверно, было не то с головой.

– Смеяться над таким же – грех.

Ты расскажи, в чём соль,

А в чём – большой тут смех?

Ты выскажи свою душевную тут боль.

– Мой дедушка – богач,

Он умер и оставил деньги, пару дач.

А умер он, видно, поутру,

И деньги дал святому он Петру.

И пишет: «Ты получишь их тогда,

Когда увидишь ты Петра.

Но если же не веришь ты,

То рухнули там твои мечты».

ЛОСЬ И МУЖИК

Пошёл охотник в лес,

Хотел убить там лося.

Он видит – рядом тот,

Оправдывался он опосля,

Что вмиг на дерево залез.

Что дерево жизни – тут оплот.

Увидев лось ружьё, спросил: – Бать,

Ты что, хотел в меня стрелять?

Да я тебя – ядрёна мать!

Хотел так на рогах ты посидеть?

– Что ты там, Лося?! Нет, я в детство впал.

Залез на дерево тут посидеть.

Одним же словом, выпустить мне детства пар!

– Да, по деревьям лазить – это можно,

Но только двигайся там осторожно.

Сдаётся мне, что ты любитель,

И лес тут не твоя обитель.

Сдаётся мне, что ты – плохой был ученик

И думать об учёбе в жизни не привык.

А если б ты учился в нашей школе,

Не жил ты без ума и в холи.

С тобой поступали так гуманно,

Не жизнь была – талмуда манна.

И ты бы знал и предсказать всё мог,

Хорошая была бы речь и слог.

И знал, что рано, поздно, ты впадёшь всё ж в детство,

И лес тебе был – лучшее соседство,

Ума была бы у тебя палата.

И посадил деревья ты –

Даю тебе я слово депутата,

И пусть не будет у тебя расплата,

Была бы для тебя вторая там зарплата.

Иль посади красивые цветы, -

Сказал лось, он исчез.

Не понял тот – был ли бес.

Когда идёшь ты на охоту –

Будь быстр – дай голове заботу.

ЕЖ, ВОЛК И ТЕНЬ

Однажды ёж спросил волка:

– Что ты всё время так воешь?

Я знаю, доля так твоя тут не легка,

Но воем общество ты колобродишь.

И много чудаков ведь есть у нас.

Скажу тебе не в бровь, а в глаз.

Когда ты воешь – всех бросает в дрожь,

И больно вой твой не хорош.

И слышны брань и мат,

Всегда там вспоминаешь даже мать.

Твоя большая в чём тайна?

Ведёшь себя ты неприлично:

Поймала там тебя иль мёрзлая вся майна,

Иль ты страдаешь манией величия?

– Ты знаешь, я иду на дело к вечеру.

Добычу ем в тот же я час,

Когда появится там любопытный лупоглаз.

Тень, словно пришла на встречу,

Не бью я, как волчицу, не калечу.

Подступит ко мне горой большой,

Я ем кусочек – он у ней кусище,

И рот-колодец – не рот, а ротище.

И к вечеру она, как великан, силище.

Кусочек вдруг становится, как воз,

И никому в рот не вопрёшь.

Проглотит тень телегу – не вопрос,

И две проглотит, если привезёшь.

Оттого берут меня завидки –

Жрёт, не подавится.

И не возьмёшь ведь под микитки.

Чем больше жрёт – не нравится,

Ничем она тут, сволочь, не отравится.

Куда ж её прогонишь?

Её ведь не подымешь, не уронишь.

Жить же мне с нею – то судьба,

В еде ведь у неё – не дурочка губа.

От зависти к ней потерял покой и сон,

Жрёт больше всех – не вою, издаю лишь стон.

И драться она не слаба.

От зависти хочу махнуть я кулаком –

Она же свой поднимет – с целый дом.

И я сжимаюсь там от страха.

И остаётся только тут орать,

Не сделает промаха.

Тревожить эхом – чтоб не встать!

Накроет, как копной.

Такие у меня дела,

Так и живу – от зависти хоть вой.

Боюсь, чтоб зависть в дом «хи-хи» не привела.

Кто в мире тут завистник –

Всегда обидно то ему.

Тот враз душою сник,

Что всё досталось тут не одному.

ЛЕВ, ПАМЯТНИК И ЛИСЫ

Шёл лев со свитой, вдруг

Он мановением рук остановил так слуг.

Он вдруг так рыкнул: «Кто,

Я вас же спрашиваю, Дед Пихто?!

И за что тут такая ослику честь –

Кто-то сумел ослу то преподнесть?»

И осмотрелись все вокруг

И возле же памятника ослу стали в круг.

И подошли тут садовод, лиса и лис,

Ведь него тут виноградный огород.

И льву такую речь поведал,

Как кисть винограда там отведал.

И он не угостил его хоть ради лести,

Стучали в львиный слух такие вести.

Но выступила тут лиса –

Умна, хитра, со сладкой речью.

Ведь наделили звёзды, небеса,

Словам своим я не перечу.

И говорили все в округе там леса:

«Ты властелин всех лесов Земли,

Нехитрой речи тут моей внемли.

Что же с ослом у нас тут было, –

О том любая ржёт в округе там кобыла.

Осёл – любитель спелого он винограда,

Для нежного желудка то награда

И всей души его отрада.

За то побить его и сейчас надо.

Грыз онтут лозы день и ночь,

Гоняли, но ничто же не могло помочь.

Но раз его мы так побили,

О том все рассказывают даже были.

И, в общем, так орудием мы пыток отучили.

Да что воровать тут за честь?!

Красть много – мало есть!

И всё ложить, как клад.

Всё тут, как урожай побьёт-то град.

– Да, но как вы тут докатились до такого –

Осла восславили, как бы святого?

О боге тут у каждого все разны вести,

Пусть удостоят меня великой чести

И познакомят иль тут покажут,

А то все лишь грозят, что богом враз накажут.

– Что тут сказать тебе же, властелин?

Великую мысль я принял там не один.

Но с речью тут лиса вмиг втёрлась.

– Ну, лиса, куда опять ты впёрлась?

Но речь свою же снова повела,

Была и счастлива, весела…

И ей бы поговорить, что мёду тут напиться,

В любви, словах былаже не девица.

И на вопрос гривастого там льва

Там так замылила его слова:

– Так к честности его мы приучили,

Как говорится, то не изучили.

И били мы его ещё там много раз,

И раз засливели мы левый глаз.

И, говорят, у нас ведь за него не судят.

Такие же дела все судьи любят

И сразу обращают на него вниманье,

Там глаз такой же обладает обаяньем.

И сразу тут вопрос: – Поймал и как?

Иль наградил какой чудак?

Одним словом, ему поддали,

Рванул он в синие дали.

Подумали, но не догнали,

А кулаками мы его ласкали.

Уж мы ему такое дали,

Он так нажал на педали,

Но всё же успели –

Раз ещё по шее дали.

Такую речь она же льву вела

И чуть с ума его там не свела.

И продолжала об осле слова,

Хоть другое хотела тут же его голова.

– …Пришлось его ещё раз бить,

Раз захотел он больно честным слыть…

Хотел он слишком честным стать,

Не гнёт он спину – гордая там стать,

Не стал он воровать, слушать стал мать,

Стал честности поклоны отдавать.

И честность, как дитя, на руках качал,

И во сне он: «Все воры!» – так кричал.

И вновь решили тут за это проучить,

За то, что честность он хотел чинить.

Такого не бывало в нашем краю,

И нет таких же даже там в раю.

Хоть там не был, но знаю,

И всем я в уши так втыкаю.

Я иногда ведь тоже в облаках витаю…

Она бы дальше всё ещё там пела,

В словах блистательных льву надоела.

– Когда ответишь на вопрос –

И если-то он умом же молокосос? -

Он обратился к лисовину.

Но тот речь толкал тут, как дрезину.

Она тут славно покатилась,

В кульки ушей льву ввалилась.

– Ты властелин мой, о том всё знай:

Грыз осёл концы – и уродился урожай.

И кисти винограда– вес по пуду,

Не вру – пусть гадом буду!

Пусть крестит тут меня хоть чёрт

Иль бог его к стене припрёт.

Пусть же сожжёт меня хоть сатана,

Но чарку правды выпью тут до дна.

Ведь говорится, глупому Ванюшке –

Ему везде колдобины и каменюшки.

Вновь стали тут его так бить –

Уму и разуму учить.

Скажу, что били мы его не зря –

Спасла его вновь урожайная заря.

И лишь одна на нём вина –

Там утопились многие в реке вина.

А памятник ослу за урожай стоит,

Жаль, что я не пиит.

Смотри – у памятника ножка,

От зависти не умер чуть немножко.

Какие тут глаза – большие сливы!

Они так нежно терпеливы.

Он может хоть работать, хоть бечь.

Ребёнок вызывает матери так умиление,

Иль вид – великих тут поэтов вдохновение…

Тут лев прервал его там речь,

Кивком на памятник он показал

И речь тут продолжал:

– Не может умное там влезть в голову ослу.

Не может то прийти мне самому!

То божие небес решение,

То посоветовало его же окружение.

Но так как я тут – помазанник божий, –

И мысли те в мою так голову все вхожи.

И телепатией я обладаю,

И мысли те в другие головы я направляю.

И памятник тем заработал я,

И в голове его работала там мысль моя.

И с постамента так осла убрать –

Пусть на нём стоит моя там стать!

– Они его ведь прежде сильно били, –

Заметил тут один из свиты так тревожно.

– А вы меня когда-нибудь любили?

За памятник меня побить тут можно…

И в жизни ведь всегда же так:

И если ты начальник – я дурак;

А я начальник – ты дурак.

Начальнику тут гений является ведь так.

ПРОЗОРЛИВОСТЬ ВОРА

Пробегает раз сторожевая тут собака

Мимо обезьяны-вора.

У неё была жизнь – бяка,

Понимал он: красть пора.

Он ей камень вслед – как в смех,

Чтоб её там напугать

Хлопает в ладоши он – какой успех!

При виде её там начинает дрожать.

И спросила раз собака обезьяну:

– Почему не бросишь мясо, хлеб?

– В преступлении не быть изъяну.

Тут меня учить ты молод, а я сед,

Хоть и выгляжу моложе на много лет.

Дело я своё так хорошо ведь знаю,

Не хлеб, не мясо – камни я кидаю.

Вот пойду к тебе я воровать –

Тут поймают враз меня.

Я ведь тут по жизни тать

И ворую и средь ночи, дня.

А судья – известный он в судах же дока,

Участь он решит так сразу,

Приговор он не отложит так далёко,

И решит не с кондачка и глазу.

Ты открой тут Кодекс – много там статей.

Скажет он – видать тут в клетку неба синеву.

И не заржавеет тут за ней.

Суд же судит, как объедаются белену,

Судят даже честных, без вины.

И судить меня же будут по двум статьям –

Воровство и подкуп тут должностного там лица.

И не сделаю я мясом тарарам,

И на голову враз – два терновых венца.

ВРАЧ И ВЕТВРАЧ

Раз горилла – наш ветврач, так заболел,

И к врачу тут повела его жена.

– Доктор-шимпанзе, он чуть не околел, -

Грубо, как о скотине, сказала там она.

– Ты садись, рассказывай, что же болит?

– Ну какой ты врач, наш доктор Айболит?

Это как у нас на поле грач –

Его невежды называют «врач».

Ко мне молчаливую ведут скотину,

Я не спрашиваю там, какой у ней недуг.

Представляю я себе болезни картину,

И в глазах стоит – кто враг, кто друг.

Положу на спину полотенце

И послушаю я сердце, как часы.

Посмотрю я ножки и коленца,

Брошу жизнь её там на весы.

Я потрогаю там вымя так рукой –

Не стоит, то больно пну ногой.

– Если ты не вылечишь, то что делать?

– Ничего, я прикажу прирезать.

Осмотрел и послушал его тут доктор

И его там сердца лёгкий рокот.

И сказал: – Иди, полечим!

А жене сказал: – Здоров, лечить тут нечем.

– Если он вновь заболеет

И гортань там у него вся забелеет?

Доктор лыбится ехидно и съязвил.

«Прикажи прирезать», – объявил.

ЯБЛОЧКО К ЯБЛОНЕ

Росли две яблони в овраге –

Одна на склоне, а другая-то внизу.

Росли в сухой там почве – бедолаги,

Одна держала хмеля там лозу,

Цветы осыпались в землю, как порошей,

Наверхнейбыли яблоки хорошие.

И сверху те катились, где плохие,

Те были очень там лихие.

Всегда там ела и говорила корова:

«Хоть ем, от них всегда здорова,

Ведь яблоки от яблони там рядом падают.

А эти катятся к плохим – не радует.

Так вела короваречь – лук там рогатый,

И ноздри так на морде, как очки,

Со шкурой там пятнатой.

Там ела, по молоку рекордные очки.

Да, в жизни тут любой бывает так:

Так катятся всё по наклонной,

И умный станет, как дурак.

Удержится кто – жизни отдаёт поклоны.

БАРАН И ЛОШАДЬ

Дружили лошадь так с бараном,

Была к нему привязана арканом.

Она глупей себя его считала,

А это тут для многих очень уж немало.

И душу тут тоска не гложет,

Завидовать незачем ей – иначе.

Фураж ему за то предложит

И тешит тем себя, умом богаче.

Душа спокойна, в зависти не плачь,

И сердце не рвёт зависть – тот палач.

Ум – это вам не деньги,

Какие-то там стены,

Машины, много дач.

А ум для вас – как с мёдом тот калач.

Есть вкусно – это же не гонять тут мяч.

Вот раз баран тут съел её фураж –

Вошёл в голодный раж.

Пришла тут лошадь так с работы,

Наесться было – все её заботы,

И в ясли глядь – а там хоть лечь иль встать.

Понурой стала тут же её стать.

Она была барану мать,

Которая всё может, как дитю, отдать.

– Кто съел тут всё и на лугу?

– Не я! Ведб долю лошади съесть не могу.

– В твоём там сердце ложь, изъян.

Ты не баран, овощ и банан.

Наделала барану много ран.

Глуп – знают все о том бараны,

Намёк не любят, как соль на раны.

– Ведь никого здесь нет до горизонта,-

Заметила она ему так тонко.

Все говорят – баран глуп, как варан.

Ещё барана все зовут – чурбан.

– Да, мой ум – не как у тебя, на блюде,

Но что ни говори, на мне не ездят люди.

Есть люди, те считают: всех они умнее.

Но разобраться, – в жизни всех глупее.

КРАСИВАЯ И УМНАЯ

Совет дам, как замуж выходить,

Красивой, умной слыть.

Раз вышел там вожак к стае обезьян.

Его ум был длинен, как банан.

Давно решил жениться,

Глаз на него ложила тут девица.

Решил он тут схитрить:

Двух зайцев сразу подловить,

И приказал: – Все умные – налево,

Красивые – вы стройтесь все направо.

И построились разом все,

Ведь знали – свадьба будет на селе.

Одна лишь обезьяна всё металась –

То к одному там строю, то к другому,

И бегала, совсем так измоталась.

Понравилась там вожаку иному.

– Ты, хватит бегать, нагонять тоску.

Что ж, мне лечь под доску?

– Да я не знаю, как тут быть.

Красивой – значит глупой слыть,

А глупой слыть – красивой не быть.

Я умная, красивая,

Не чёрная, не белая, я – сивая.

– Что ж, скажем, что ты счастливая!

Женился на ней вожак,

Заставили мозги решить тут так.

ЛЕГКИЙ МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ

Там мыльный раз пузырь явился

При помощи там мыла, лёгких.

Уж он так всё хвалился,

И так один из сильных,

Как будто так с луны свалился.

Сверкая так огнями мира,

Он славу там узнал кумира.

Он лёгким так сказал:

– Глупее вас я никогда не знал,

Сдуваться и надуваться горазды.

Я говорил вам не однажды –

Сидите вы, как в клетке,

А мы летаем – ваши детки.

А для вас рёбра – сетки,

И в том все ваши бедки.

Растёте до размера,

И вы не летите. В чём же ваша вера?

Шар говорил, летал и дулся,

И тут он на сучок наткнулся.

Раздался с брызгами хлопок –

И остался там всего клочок.

– Мы это знали и предупреждали, -

Так же в печали лёгкие сказали.

И осуждающе там горлом все качали.

– Летать – идти, не зная брода… -

Так сильно закричали.

Для многих так вредна свобода.

ВОРОН И ЧЕЧЁТКА

Гналась ворона за чечёткой,

В полёте ловкость проявляя.

А та грозилась ей своей там тёткой –

Вороной. Но родня с какого края?

Когда в полёте та, виляя,

Пыталась от неё там улизнуть,

Та за ней, телом всем вихляя,

Сумела ей в полёте так дерзнуть.

– Я засужу, разбойница, всё, засужу!

Ни за что хочешь жизнь мою отнять.

И на суде я докажу –

Ты по природе там разбойница и тать.

Недолго та кричала,

У всех там на виду упала.

Ворона тут её же задолбала.

Но тут полиции так подфартило –

И коршуны её ведут на суд.

Судья, как всякий, – в чёрном,

Огромной властью наделён.

Как в ватнике просторном,

То горец в бурке – суд, закон.

Раздались справедливости тут крики.

Кричали даже все калики.

Не дрогнул клюв тут у судьи.

Что же он? Беспристрастен, как ни суди.

Он выслушал там обвинения грача.

Тот горячился, словом он рубил с плеча,

Что он злодей, убийца

И на виду у малой жизнь отнял.

У всех довольны были лица:

– Срок тут пожизненный, – кто-то сказал.

Не получил там прокурор тот отпускные,

О том все в мире знают.

Да и немалые ещё какие!

Когда преступника там отпускают,

Когда ведь прокурор, так взятку он берёт,

Но что с ним будет – ворон знал наперёд,

И речь свою с цинизмом развязал.

Ведь тут его судил же ворон сам,

И разве же такое там в суде бывает?

А ворон ворону глаз там не выклюнет.

Да! Кто давал – тот знает, вывернет,

Как там от денег суд отваги полон.

Он тут взял, на суде поддал,

Сам он себя судить стал.

Он, пьяный, слёзы покаяния там лил.

– Я судьёй был, невинных посадил.

И взятки немелкие я брал,

И нажил большой я капитал.

Но тут секретарь так глянул,

И судья – от взора он повянул.

Ведь секретарь с ним в жизни он не вянул,

Тропу к деньгам-взятке топтал он,

И порой судью называл он мудозвон.

Да, власть денег – сила то большая,

Да ещё невыразимая какая.

Бывает – не суд, а бордель,

Решил он выкинуть фортель.

Ведь деньги – то великая артель.

Да знал он, что не будут сроки,

Да так сказали о том, как золотые

Давно украл он у сороки.

Года его же были там немолодые.

Он так много взятки дал,

И какой будет срок, он знал.

Сам он себеже дал вольный срок,

О том вещали сотни там сорок.

Судьи то подтвердил так молоток,

Сам зачитал и осудил порок.

Ещё он наложил на птах оброк,

Чтоб каждый день платили дань – по птице,

Хоть воробьи, чечётки и синицы.

А то даю я голову тут на отрез,

Вы знаете – по жизни я головорез.

Напрасно судьи унимали.

– Всем нужно водочки тут в зале!

Судья тут убежал,

А пристав на свои же ноги жал.

Простите мне мою вы вольность,

Так это жизни всё аномальность.

А жизнь и правда такова,

Ведь суд – закон, а не трезвонные слова.

МЕДВЕДЬ И ЗАЙЧОНОК

Собрал раз вождь лесного племени –

Неумный тот медведь, всех не ко времени.

Решили тех направить так в соседний лес,

Тех же неугомонных шпиков разных –

Людей серьёзных, не повес,

Одним там словом, люд Отечества прекрасных.

И чтобы в случае какой войны,

Другой противника возни,

Готовы были всё о планах донести,

Одним там словом, наблюдение вести.

И верно так Отечеству служа,

Как говорится, так не сели на ежа.

Один из приближенных там медведя,

Бежал он за границу же немедля,

И выдал он разведчиков там с потрохами –

Не дай бог, чтоб такое было с нами!

А получил за это в жизни той комфорт

И виллу, словно форт.

И потому медведь тут в бешенстве рычал,

Слюной он брызгая, кричал:

– Как так – предать Отчизну и друзей,

Где о любви ему пел соловей?!

Тех, кто на смерть шёл за Отчизну,

Он любит всех родных так тризну?

Иль просто он заведомый дурак?

Иль в голове той мрак?

Они тут выучили тот язык чужой,

Любого хоть о том спроси,

Ответят все они гурьбой:

«Умри ты, но Отчизной дорожи!»

Отбыли, так оставив тут родных и жён…

Нет, я – хозяин леса – оскорблён.

Предатель, он забыл Отчизны красоту,

Её за душу там берущую всю простоту.

И воздух, что грудь счастьем наполнял.

Не понял я, когда он, сволочь, полинял.

Когда зубами так вкусное он мял,

Когда цвет флага поменял,

И хлеб Отчизны тут своей…

Жил он без всяких здесь затей.

Ел он тут щи и кашу –

Ту пищу, для всех многих нашу.

Зайчишка рядом мяч гонял

И неожиданно умное он сказал:

– Вам бы кормить тут лучше надо –

И для всех то Отчизны та награда.

Тогда все будут сильно так любить.

Отец купил мне мяч –

Я не могу его забыть.

А если он был бы палач,

То шёл бы от меня лишь плач.

ОБЕЗЬЯНЫ-ШПИОНЫ

Две обезьяны были такие отважные

И добывали сведения важные.

Они там были наняты ведь львом

И голодали – голодуют так постом.

Но кто не выполнит от голода задание?!

О том так важные тома, издания.

Они там выясняли: лев-противник стар.

И что же может сделать государь?

И так в любви покорны львицы,

Отчаянные так в охоте злой сестрицы.

Когда пробьёт его последний час,

То новый предводитель явится в сей час.

Такие тайны тут несли всё льву,

Под страхом смерти берегли молву.

Их раскололи там однажды –

Взял по следам идущий тут топтун.

Он делал это ради ли награды?

Поймать – душа и сердце рады.

Он потому пошёл ко льву тут в услужение –

Тот потихоньку он давал там воровать.

И было сделано то унижение,

Тем всех учил он так ломать.

Кто уличён там в мелкой краже,

Нет ведь для честных гаже.

Всегда с услужливой улыбкой на лице,

Иль же как жидкость на яйце.

Хозяин скажет дыхом: «Тю!»,

Он рыбой лезет там в мотню.

И для него он сделает тут всё,

В тюряге будет звать там ложку он – «весло».

Какой был лев психолог!

Крыл мелких он воров всех, как полог.

Но оттого террор и был сильней –

Они лежали там все средь полей.

Жара и жажда та не двигала зверей.

Не город, где же можно так сказать: «Налей!»

Но сколь верёвочке ни виться,–

Так станет женщиной девица.

Всё же там их поймали,

Но так лев поступал там с ними круто.

И что положено – поддали,

Порой жизнь пролетит – минутой.

Так было всё с одной,

Другое было со второй.

Да, первая там показания дала,

Когда её полиция взяла.

Вторая всех с ума свела.

Решили, что она не со слабой душой.

Что бы ни делали с ней – та молчит.

У них был не раз там такой.

– Задание какое? – Та гранит.

Они на ней попробовали всё –

И даже то, что недодумали ещё.

Что там – всё пальцы, двери…

Не хватит там звериных сил,

Что делают с такими звери.

Разумный каждый смерть – не жизнь – просил,

А та молчит, как партизан.

Хоть воет и кричит – орган.

И что ни делали там с ней,

В решимости своей, как истукан.

И тут они так подсмотреть решили:

И все у камеры в глазок смотрели,

Как же в оптический прибор там в тире

Иль же смотрят как в мортире.

И тут увидели, что то был не «самострел»,

То необычный был пострел.

Он был в этом деле ловкий.

По камере неслись стук, лай.

Он бился в стенку так головкой,

Кричал: «Ты сволочь же такая, вспоминай!»

ОСЛОПЕС

Чтоб собаку не кормить,

Обезьяна тут решила её скрестить.

Я не знаю, так ли возможно…

В баснях можно, только осторожно.

Допускает ли природа ту породу,

Говорят, всё можно-то в плохую тут погоду.

Вот и у обезьяны то случилось –

Ослица раз собакой отелилась,

От страха та в угол забилась…

Да, те тяжелы тут были роды,

Ветры выли, как поют те в непогоды.

Плод – он только что явился –

Обезьяне в зад зубами он вцепился.

И была огромная там пасть.

Ослица, чтоб в обморок так не упасть,

Она к оглоблям арбы жалась телом,

И упали те – упала так, между там делом.

Но как так явилось чудо?

И среди людей ведь есть пророки,

Так же в природе есть чудо-юдо.

У людей пророки – это все пороки.

А собака на ослицу лает,

Что она мать, – то не понимает.

А ветеринар принял роды или нет,

О том генетик всёписал великие там речи.

И умом он от ума был так далече.

Ветеринар от страха постарел на двадцать лет.

Шептал: – Проклятый тот момент.

И всё было у него в шерсти,

И копыта, хвост – дорогу им мети…

И есть ли душа – её тут не видать,

Что большие уши, – то ему не знать.

И ластиться к хозяину охота бита:

И как ластиться, ведь на ногах копыта?

А хвост у него, как у осла,

Язык же – как лопасть у весла.

Он его всем кажет так в жару,

Словом, чудо на миру.

Нет почтения ведь к старости,

И в любое время там – явленье ярости.

Прерывает он мыслей хороших лёт

И кусает больно, и копытом бьёт.

Хвост в шерсти – колюч он, как сосна,

И на морде глазки добрые – весна.

Часто в пляс он так ходил,

Вызывал смех, хоть не было сил.

А горилла кобеля позвал.

Тот: «Иа-иа!» – тут заорал.