Теория разумного фатализма бесплатное чтение

© Юлия Чудакова, 2025

ISBN 978-5-0065-9751-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Азраил

Азраил! Прекрасный ангел смерти!

Не роняй бесценный жемчуг в море, —

Без тоски, без трепета и страха

Жду с тобой блаженного свиданья!

Мирра Лохвицкая

Азраил парил над долиной и смотрел вниз, на мир людей. Вскоре он увидел Петра. Тот сидел на лавочке и любовался закатом. Азраил беззвучно приземлился за его домом, свернул крылья, принял человеческое обличие и, обогнув дом, подошёл к Петру.

Петр, увидев его, как всегда, обрадовался. Людей в окрестностях было немного, и когда друг заходил поболтать, это приносило и радость, и утешение. Азраил часто приходил к Петру: только в беседах с Петром одинокая душа Азраила могла успокоиться и согреться. С Петром он мог быть откровенным, потому что Петр был добр, чист душой и не подозревал в людях ничего иного, кроме того, что они сами о себе рассказывали. Петр встал, чтобы поприветствовать гостя. Они обнялись, сели на лавку и некоторое время молчали. Начал Петр:

– Я ждал тебя, мой друг. Так хорошо, что ты пришел, Измаил! Я сегодня много думал, и мне не с кем было поделиться. Скажи мне, ты боишься смерти?

– Почему ты вдруг спросил об этом? – насторожился Азраил.

– Когда мы познакомились с тобой, я был еще молод и здоров. У меня была семья, жена и дети, которые бегали по этому дому и саду и частенько отвлекали нас от философской беседы. Сейчас мои дети живут далеко, а жена умерла. Я стар, Измаил. По ночам меня мучают боли в груди. Я чувствую, смерть моя не за горами. Как ты думаешь, что будет потом, когда все закончится?

– Ты всю жизнь неустанно трудился, ты вырастил детей. А главное, ты чист душой, друг мой. Ты никогда не делал зла людям, не был подл, не лгал, не крал. Я знаю тебя как брата. Ты попадешь в рай и там встретишь жену свою, родителей, всех близких и друзей. Они обнимут тебя, и ты будешь счастлив и спокоен.

– Речь твоя утешительна… И все же я боюсь умирать. Мне страшно покидать этот мир! Здесь у меня есть мой сад, мой дом, ты, мои дети. Я не хочу уходить. Я знаю, это неизбежно, но я не хочу! По ночам, страдая от боли, я молюсь: «Господи, дай мне прожить еще один день! Дай хотя бы еще день…» И Господь оставляет меня здесь. Но я не знаю, как долго это продлится.

– Ты крепок, твои глаза смотрят ясно. Мы с тобой еще много дней проведем здесь, сидя у твоего дома, вот увидишь. Ты не должен бояться.

Петр на секунду закрыл глаза, и с его лица будто бы ушла тень тяжких мыслей.

– Ты знаешь, Измаил, как только я понял, что в любой день могу умереть, я начал заново чувствовать жизнь! Как будто теперь все, что я делаю, имеет смысл! Посмотреть в окно, умыть лицо водой, почувствовать вкус еды… Я всю жизнь был так занят, что не понимал этого, просто так было – и все. Но вот я подумал, что однажды у меня этого не станет, и тогда я вновь ощутил, что жизнь прекрасна!

– Да, друг мой. Жизнь прекрасна для того, кто добр и безгрешен. Но мне случалось видеть и другое… Человеческая жизнь бывает ужасающей. Я был на поле боя и знаю, сколько там ненависти, боли, страха! А когда человек убивает другого из зависти, ревности или ради достижения цели? В мире так много злобы! Ты не знаешь, потому что ни злобы, ни подлости нет в твоей душе, но в других людях кишит целое море пороков: алчность, властолюбие, жажда наживы – они толкают их на страшное. Если я вижу такого человека, черного изнутри, то случается подумать, что жизнь его жестока и отвратительна, и пожелать ему смерти, потому что, если он не умрет, другие люди будут обречены на муки.

– Представь себе: этот человек зол на мир, он совершает страшные поступки, о которых, возможно, потом мучительно жалеет, но вот приходит срок ему умирать. Каждый человек боится перед смертью, и он бы тоже боялся. Он молил бы Господа оставить его в живых хоть на чуть-чуть, хоть еще на пару минут! Неужели ты бы не почувствовал сострадания? Неужели ты не пожалел бы его?

– Нет, Петр, мне не жаль убийц, мне не жаль подлецов и тех, кто обрекает на смерть и муки других людей ради собственной выгоды. Пусть хрипят и взывают о помощи. Я бы не облегчил их страданий.

– Ты немилосерден, друг мой. Каждое живое существо жаждет прощения!

– Я не милосерден, а справедлив. Я испытываю сострадание к достойным, к тем, кто своей добродетелью и поступками заслужил милосердие. На остальных я растрачивать его не буду.

– А кто решает, кто достоин, а кто нет?

– Как кто, Господь решет… В его руках все наши души.

– Это понятно. Но это ведь и твой выбор, каким ты считаешь человека. Ты можешь видеть в нем плохое или можешь сконцентрировать свой взгляд на той толике хорошего, которая в нем есть, а она есть обязательно! Именно поэтому ты можешь все отбросить и в конце пожалеть его.

– И все же, Петр, не нам решать, кто достоин жалости и сострадания, а кто нет, ибо наивысшее сострадание в этом мире – милость Господа нашего, но ни я, ни ты не можем влиять на эти силы.

– Тебя всегда трудно было переубедить, вот и сейчас ты, как я вижу, остался при своем мнении, что милосердие – для избранных.

– Да, ты прав. Но сегодня я понял, какой великодушный человек мой друг. Дай тебе волю, Петр, ты бы простил всех убийц и насильников, всех воров и палачей. Ты бы всех спас. Но увы, не тебе делать выбор…

– Да, я бы спас их всех. Потому что поступали они так от слабости своей и от страха. Именно таких в конце и нужно пожалеть.

Петр улыбнулся. Он видел, что Измаил смотрит на него как на блаженного.

– Я стар, мой друг. Видишь, как стала думать моя голова… – и Петр тихо засмеялся. – Ты знаешь, я давно хотел спросить у тебя одну вещь. Столько лет мы знаем друг друга, а ты почти не изменился! Как так может быть, что время не имеет над тобой власти?

– Я изменился, Петр, просто ты не замечаешь, ведь мы видимся с тобою часто, – сказал Азраил и почувствовал, что разговор вступает на скользкую дорогу. – Однако уже стемнело. Мне пора идти.

– Хорошо, друг мой. Но приходи ко мне завтра, и мы продолжим разговор.

Они обнялись на прощание, и Петр по-старчески медленно побрел к двери. Азраил проводил его взглядом и внезапно остро ощутил, как же сильно постарел его друг… А он, бессмертный, и не замечал этого. Его холодное сердце на секунду сжалось, но тут же пришло в себя. Азраил решил, что завтра обязательно принесет Петру какой-нибудь подарок, чтобы немного подбодрить своего друга.

Азраил летел домой и думал о милосердии. Прощать всех! Какой тогда смысл жить праведно? Режь, убивай, грабь, какая разница, если потом все равно простят? Нет уж, каждому по делам его, каждому. Только тогда человек не будет брать в руки оружие, чтобы убить другого: он должен точно знать, что кара за это будет ужасной, безжалостной, чтобы все боялись греха и думали хорошенько, какие муки они причиняют ближнему своему. Еще Азраил думал о том, как Петр легко спросил: а кто все решает? И Азраил невозмутимо ответил: Господь. Но сам он никогда не видел Господа! Азраил просто чувствовал Его волю. Он и был Его волей! Последней волей. Его задача – забирать обратно ту жизнь, которая была дадена человеку на время. Когда Азраил действовал, он чувствовал свою миссию каждым пером своего крыла, каждой частичкой своей сущности и никогда не задавал себе вопроса: кто все решает? А Петр спросил. Словно он хотел предложить что-то еще, какой-то другой вариант, при котором сострадание было бы безграничным… нет, нельзя думать об этом. Мудрость Господа выше мыслей Петра, а Петр стар и боится… Поэтому и хочет всех прощать и любить, думает, что за это простят и его. Бедный старик!

На следующий день Азраил летел к Петру рано. Что-то позвало его прилететь с утра, хотя всю жизнь они беседовали по вечерам, на закате. Он летел и чувствовал странное возбуждение, словно сегодня должен разрешиться какой-то важный их спор. Во дворе Петра не было. Азраил постучал в дверь дома, она была не заперта. Тогда он толкнул дверь рукой и вошел.

Петр лежал на кровати с открытыми глазами.

– Кто это? – спросил он хрипло.

– Это я, Измаил, твой друг. Тебе нездоровится?

– Не зря я говорил с тобой о смерти вчера. Я думаю, мне не пережить этого утра.

Азраил похолодел. Петр был бледен, а лицо его выглядело больным и изможденным. Но Азраил не чувствовал воли Бога, у него не было приказа забирать Петра, и он был безумно этому рад. Внезапно Азраил понял, как легко он может потерять своего единственного друга! Он вдруг ясно ощутил, насколько это ужасно – быть человеком. Человек не знает, зачем живет, всю жизнь пытается найти ответ на этот вопрос и умирает в страдании и страхе. Бедный Петр!

– Не бойся, друг мой, все с тобой будет в порядке, я принесу тебе воды.

Азраил сходил к кадке с питьевой водой и набрал черпак. Поднеся к губам Петра воду, он дал ему напиться. Но Петр был по-прежнему бледен.

– Ты просто устал. Ты захворал, но скоро поправишься, я точно знаю это. Когда ты выздоровеешь, очень скоро, мы с тобой снова посидим на нашей лавочке, как всегда.

Дыхание Петра было слабым и постоянно прерывалось.

– Побудь со мной, Измаил, я не хочу сейчас быть один.

– Не волнуйся, я никуда не уйду, друг мой.

– Ты знаешь, я боюсь, что сегодня мой последний день. Мне так страшно… я бы хотел полюбоваться этой жизнью хоть еще один день, еще один час! Только теперь я начал понимать, какое это великое счастье – просто быть живым. Помолись за меня, Измаил! Мне очень страшно умирать.

Азраил почувствовал странную, доселе незнакомую боль в груди. Он сжал в руке черпак, влажный от воды, и опустил голову. Он вдруг понял, что если Петр болен неизлечимо и Господь призовет его душу к себе, то он, Азраил, отныне останется в этом мире совсем один. Совсем один! Опустеет этот дом и лавка. И не к кому будет ему лететь через всю пустыню, чтобы услышать простой добрый человеческий голос. Никто, кроме Петра, никогда бы не спросил его: а кто все решает? Потому что всем остальным просто наплевать. И уж точно никто и никогда так же искренне не скажет ему, ангелу смерти: «Здравствуй, друг мой».

Азраил взял руку Петра в свою и почти шепотом произнес:

– Не покидай меня, прошу тебя! Не оставляй меня одного! Кроме тебя, мне некого будет больше любить…

Петр слабо усмехнулся:

– Я, возможно, недостоин твоих дружеских чувств, Измаил. Я могу рассказать тебе, чем я грешен, и ты увидишь, что перед тобой не самый хороший человек…

– Ты мой друг! А на остальное мне наплевать. Я схожу за врачом. Ты подожди немного, и я приведу его.

– Спасибо. Я постараюсь дождаться вас.

Азраил встал, чтобы выйти, и тут он внезапно почувствовал, как огонь Божьей воли разрядом молнии пробежал сквозь него, запустив механизм превращения. Господь призывал душу Петра и послал за ним своего темного ангела. Азраил понял, что сейчас перестанет владеть собой, чувствовать и понимать. Так всегда происходило с ним в моменты служения. В последнюю секунду он крикнул:

– Петр!!!!

Петр открыл глаза и посмотрел на Азраила. Тот уже был страшен. Глаза существа, которое увидел Петр, были цвета пламени, и в них не было зрачков. Одежда, в которую был одет Измаил, превратилась в черные блестящие перья, а из-за спины медленно и шумно раскрывались огромные черные крылья. Теперь перед Петром стоял настоящий демон, неумолимый ангел смерти, который должен был отобрать у него бесценный дар жизни. И Петр понял это.

– Что с тобой, друг мой! Я не узнаю тебя! Как страшен ты стал… О боже! Опомнись, друг мой! Не надо! Сжалься надо мной!!!

Но Азраила было уже не остановить. Он уже был тем действием, ради которого его создали: он забирал жизнь Петра. Привычным движением он провел крылом над лицом умирающего. Душа Петра, вылетев через открытый рот, устремилась в специальную впадину под крылом Азраила и там осталась. Азраил вышел из дома, взмыл в небо и полетел назад к себе. Он летел долго к тому месту, куда относил все добытые им души для суда. Маршрут этот был ему давно известен, и Азраил летел по нему, не думая ни о чем. Голова его была пуста, а дух чист и ясен. Он выполнял свой долг.

Когда действие воли Господа закончилось, Азраил в бессилии приземлился на скалы. Его человеческая память возвращалась к нему медленно, перерождение требовало времени.

Когда он вспомнил, что сотворил с Петром, то схватился за лицо руками и завыл. Он стал царапать свое лицо и бить себя кулаками. Он ломал себе крылья, но они отрастали снова. Он плакал от бессилия, от того, что ничем не смог помочь своему единственному другу, от того, что предал его. Мог ли он поступить иначе? Он воскрешал в своей памяти те страшные минуты и мучительно пытался понять, мог ли он поступить по-другому и был ли у него выбор… Бедный Азраил! Отныне он совсем один в пустыне и никто больше не скажет ему «друг мой».

Три дня плакал ангел смерти. Он выл от бессилия и смертной тоски. Он ненавидел себя и уже не мог ничего изменить. Он шептал: «Прости меня, прости меня, прости меня…», но не понимал кому. И тогда он взмолился: «Господи, я никогда Тебя не видел и не знаю, какой Ты… Но все равно… Господи, найди Петра, добрую и праведную душу его, и скажи ему, что я, несчастный Азраил, молю его о прощении…»

Гордыня

Наверняка каждый человек помнит хотя бы одну из десяти заповедей Христианства: о них рассказывают еще в детстве, чтобы научить ребенка жить в обществе. Простые и понятные указания, они предостерегают человека от разрушения и деградации, а также устанавливают ориентиры, по которым развитие общества должно устремиться в сторону гуманизма и прогресса.

Смысл некоторых заповедей настолько очевидно проявляется в повседневной жизни, что не вызывает никаких вопросов. Допустим, «не укради». Эта установка явно нацелена на то, чтобы снять социальную напряженность, сократить кровопролитные конфликты, вызванные чувством животной зависти к соплеменнику, обладающему чем-то ценным. Не укради, и мы все будем жить в мире, рожать детей и с уверенностью смотреть в день грядущий.

Или возьмем порицание чревоугодия. Любые телесные излишества, перешедшие определенную черту, несут губительные последствия для здоровья человека, будь то чрезмерное переедание или алкогольная зависимость. Не впадай в чревоугодие, и ты не разрушишь свое здоровье и никогда не скатишься до уровня животного.

Но есть среди библейских заповедей одна, которая вызывает у меня особый интерес: это признание гордыни смертным грехом. Мне кажется, эта заповедь имеет несколько иной смысл, нежели принято считать.

Можно гордиться своим высоким социальным статусом и презрительно кривить губы при виде нищего. Это гордыня, это плохо.

А можно, работая днем и ночью, высекать для человечества искру нового знания и потом испытывать гордость за это самое человечество. Или, к примеру, говорят: «Я горжусь тобой». В этой фразе выражается чувство уважения и благодарности за какое-то важное дело. Гордость в этом проявлении только сильнее укрепляет фундамент мира, а следовательно, и общественного развития. С другой стороны, можно возразить, что признание гордыни греховной предупреждает человека от «самообожествления», которое, укрепившись как массовое сознание, сведет на нет все предыдущие законы. Человек переосмыслит запрет на отнятие жизни и вернется к моменту, когда выживал тот, чьи зубы были крепче.

Почему в одном случае гордыня – это хорошо, а в другом – плохо?

Может ли признание гордыни смертным грехом иметь некий другой смысл, который трактовался бы однозначно? Смертные грехи подвергаются осуждению все без исключения, не может быть, чтобы одни признавались грехами беспрекословно, а другие – считались бы таковыми от случая к случаю, в зависимости от контекста.

Я думаю, в признании гордыни смертным грехом заключается вот какой смысл: человек назван Венцом Творения далеко не за свое величие.

Он развился из первой клетки, зародившейся до сих пор не ясно как в недрах нашей вселенной. Тогда организмы были простейшими, но лишь в самом начале. Впереди был долгий путь: клетки делились, организмы усложнялись, приобретая новые возможности. Потом появилась растительная клетка, затем животная, и все это развивалось и оттачивалось миллиарды лет, прежде чем на сцену вышел человек и издал победный клич высшего, самого совершенного хищника, мозг которого до сих пор не задействован на полную мощность.

Живое вещество вращалось в бесконечном круговороте, умирая и воспроизводя самое себя. Распадаясь, жизнь разделялась на более мелкие частицы, на основе которых потом создавались новые организмы. Поэтому человек, рожденный в процессе этого круговорота, является одновременно и потомком птиц, и правнуком самой первой клетки, и новым воплощением людей, живших до него, и кровным братом всему, что существует рядом с ним. Он безымянен как ступень развития жизни, как новый сосуд, который уникален только потому, что является наиболее перспективной упаковкой для хранения бесценного содержимого. Человек умрет и рассыплется в прах, из которого возникнет новая жизнь, и имя того, закончившегося человека, уже не будет иметь значения: он возник в мире из частиц всего живого, в том числе и из других людей, пронес жизнь через себя и, исчезая, снова раздал все это ради продолжения общего круговорота. Человек не должен впадать в гордыню не потому, что все люди братья и это несправедливо по отношению к ним, а потому, что все живое вокруг – это неразделимое братство, которое существует с одной единственной целью, – продолжить жизнь.

Гордыня не может существовать как явление, если человек способен реализовать в сознании такую логическую цепочку и почувствовать себя частицей вечного общего движения.

Вследствие этого утверждение, что гордыня – смертный грех, как бы открывает для человека новые горизонты развития: сфокусировав внутреннее внимание на этой мысли и сместив центр тяжести в сторону от собственного временно доминирующего «я», можно пытаться учиться говорить с миром на одном языке и вслушиваться в то, что происходит вокруг, на уровне сферы, тебя породившей. Многие духовные практики учат именно этому. Не случайно они становятся все более популярными параллельно с развитием научной мысли, объясняющей суть физических процессов. В наше время практически все явления физического плана объяснены, а объяснения доказаны. Нет ответа только на главные вопросы, а они всегда были для человека основополагающими, потому что на самом деле, человек живет отнюдь не для того, чтобы поставить на кухне электрический чайник и облегченно вздохнуть от того, как все теперь легко и просто. Он живет своими эмоциями в мире иррационального: боится гибели, жаждет любви и думает о перевоплощении своей бессмертной души.

Так не является ли эта спорная заповедь неким новым направлением пути для уже повзрослевшего по сравнению с древними временами, но все еще недостаточно развитого человека? Возможно, указание, где искать ответ на самый важный вопрос, давно существовало, только запись в древнейшей книге была истолкована на том уровне, какой только и был тогда по силам суеверному, запуганному внешним миром человеку. По сути, эта заповедь может служить подсказкой для желающих выйти из лабиринта страданий: живи в мире, не уподобляйся животному и тренируй свой дух, проникаясь самым важным чувством – сопряженности со всем живым. Забудь свою мнимую значимость и растворись. Стой тихо и жди, когда мир сам шепнет тебе в начинающее слышать ухо ответ на главный вопрос.

Освобождение Беляева

Александр Сергеевич Беляев шел по улице и старательно надувал живот. Он дышал по новой медитативной технике, вычитанной им на одном буддийском форуме, и очень надеялся, что рано или поздно правильное дыхание приведет к изменению его мировосприятия. Если бы его спросили: «Саша, тебе тридцать пять лет! Скажи правду, чего ты хочешь от жизни?» – он бы ничего не ответил. Поскольку толком и сам не знал. С точки зрения простого обывателя, у Александра Сергеевича было все: руки, ноги, еда, квартира, и он ничем не болел. Но, к сожалению, этого было недостаточно.

Беляев очень любил гулять по вечерам и дышать «психологическим воздухом». Воздух наполнял внутреннюю пустоту ощущением свободы, чтобы он, NeoBelyaev (таков был его никнейм в Интернете), мог почувствовать себя «здесь и сейчас» и, что называется, жить в моменте.

Старые потрескавшееся кроссовки душевно отмеряли шаги, когда внезапно Александр Сергеевич почувствовал себя как-то неуютно, словно за ним наблюдали. Оглянувшись, он успел заметить, как две тени позади него быстро свернули в подворотню. У Александра Сергеевича возникло странное и неприятное чувство. На улице было как-то необычно пустынно. Он попытался восстановить правильное дыхание, но чувство осознанности было утеряно. В голову лезла всякая чушь. Александр Сергеевич начал мысленно проводить ревизию своих карманов, нет ли у него с собой чего-то действительно ценного. И вот посередине этого мыслительного процесса Беляев буквально врезался в двух молодых людей, вынырнувших из арки.

Один был высокий, худощавый, в красных кедах и потёртых джинсах, а другой – небольшого роста, довольно упитанный и в кепке. Вместе они выглядели весьма комично, и Александр Сергеевич почти улыбнулся: толстый и тонкий! Однако он быстро догадался, что это и были те самые тени, которые недавно скрылись в подворотне. Видимо, они следили за ним, и вряд ли для того, чтобы спросить, как пройти в библиотеку. Поэтому Александр Сергеевич решил разрабатывать наиболее вероятную ветку алгоритма.

– Денег нет, телефона тоже.

Коротышка хихикнул неожиданно высоким женским голосом и пропел:

– Ну и не надо!

Беляев не сдержался и невежливо улыбнулся:

– А что же вам надо?

Коротышка прищурился, сплюнул на асфальт в сантиметре от кроссовка NeoBelyaeva и вызывающе посмотрел ему прямо в глаза.

«Да, это должно было случиться, – сказал голос в голове Беляева, – похоже, будут бить…»

– Я занимаюсь карате! – глупо соврал Александр Сергеевич.

– Можешь засунуть свое карате себе в жопу, – хихикнул толстый и ощутимо толкнул Беляева в грудь.

– Ну побьете вы меня, но денег-то все равно нет! – с удивлением попытался воззвать к логике Беляев.

Тут отозвался высокий. Голос его был необыкновенно глубок и приятен:

– Дорогой мой человек, обычный криминал – очень примитивное занятие…

Александр Сергеевич был сбит с толку. Последняя фраза явно выводила ситуацию за грани бытового ограбления интеллигентного человека двумя отбросами общества. Беляев подобрался:

– Так что вам нужно, молодые люди?

Тощий театрально посмотрел вверх и мечтательно проговорил:

– Скажем так, мы хотим, чтобы вы почувствовали себя счастливым! Чтобы вы получали от жизни удовольствие. И в этом мы окажем вам посильную помощь совершенно бесплатно!

– Ага, даром! – задорно хихикнул толстый.

– Мы дадим вам ощутить самое ценное, что только бывает на свете, – биение жизни. Вы почувствуете, что каждый момент существования может быть бесценным, неповторимым и полным удивительных ощущений, – подняв костлявый палец, продолжал тощий.

– Ах, биение жизни… Читал у Пелевина, – грустно усмехнулся Беляев. – Так… И как же это достигается?

Тощий философ вдруг широко улыбнулся:

– Не волнуйтесь, мы все сделаем сами. Лаврентий-сан!!!

Коротышка подскочил к разомлевшему Александру Сергеевичу, ловко сбил его с ног, выкрутил руки и засунул в кричащий матерные слова рот какую-то вонючую тряпку.

Александра Сергеевича, мычащего и сопротивляющегося, потащили в подворотню, а потом – за гаражи. Лежа в свежей дождевой луже, Александр Сергеевич, тридцати пяти лет от роду, программист и романтик в душе, никогда так не чувствовал биения жизни!!! Каждый момент существования, которое могло оборваться в любую минуту, был настолько дорог и прекрасен, что даже московский воздух, пропитанный влагой и смогом, был достаточной причиной, чтобы любить жизнь и изо всех сил цепляться за нее ободранными об асфальт пальцами.

– Лаврентий, не тяни резину, давай уже!

Александра Сергеевича знобило. Он как в замедленной съемке, кадр за кадром, видел, как толстый залезает своей мясистой рукой в карман куртки и вытаскивает оттуда какой-то блестящий предмет. Потом обходит сидящего на земле Беляева сзади и садится рядом с ним на корточки.

Дальше начался кошмар. Неожиданно Александр Сергеевич почувствовал теплое человеческое дыхание на своей щеке, а потом ощутил, как чужая рука проводит по его волосам и с какой-то отвратительной нежностью гладит их…

Тут Александра Сергеевича по-настоящему затрясло. Теперь он все понял. И про обещанные удовольствия, и про счастье, и про биение жизни. То, что должно было произойти, было настолько жутко, что Александр Сергеевич завопил из последних сил, упал животом на землю и неистово пополз, не осознавая, насколько жалки и ничтожны его попытки. Почти мгновенно могучая сила подняла его и посадила в прежнюю позу. Он услышал спокойный глубокий голос:

– Попортите товар, получите в челюсть, дорогой мой человек. Не заставляйте засорять карму, сидите смирно!

Александр Сергеевич почувствовал, как его схватили за волосы и сильно дернули назад. Затем раздался хруст, который он в последний раз слышал в парикмахерской лет десять назад, и голове его вдруг стало легко и свободно. Беляев упал на спину. Он ничего не понимал и не чувствовал ни рук, ни ног.

Перед глазами среди хоровода разноцветных мурашек возникло бледное худое лицо.

– Если вы когда-нибудь решите, что мы поступили с вами плохо, хочу сразу сказать, как вы будете не правы. В буддизме есть такая традиция: чтобы освободиться от прошлого и начать жить осознанно, нужно побриться налысо и бросить волосы в реку. Так вот, самую трудную часть мы сделали. Остальное зависит только от вас.

– Ага, только от тя все зависит! – глумливо заржал жирный и небрежно бросил роскошный длинный хвост программиста Александра Сергеевича с фиолетовой резинкой в полиэтиленовый пакет.

– Прощайте, дорогой мой человек, и помните, что мир – это хаос, а счастье уже внутри нас!

И молодые люди удалились, оставив Александра Сергеевича за гаражами – мокрого, коротко стриженного, с трясущейся головой и дикими глазами.

Где-то через полчаса два молодых человека, один очень худой и высокий, а другой – маленький и толстый, подходили к двери с табличкой «Купим волосы, ДОРОГО». На их лицах читалось возбуждение, которое обычно охватывает наркоманов, когда вырисовывается перспектива дозы. На дне полиэтиленового пакета скромно, среди прочих, валялась шевелюра Александра Сергеевича, скрепленная странной фиолетовой резинкой.

Сам Александр Сергеевич до сих пор сидел за гаражами. Сейчас как раз было самое время применять буддийскую медитативную технику, но Александру Сергеевичу было не до того. Он сидел в грязной луже, подняв лицо к небу, и по щекам его, заканчивая свой священный путь в вонючей тряпке, текли слезы.

Воздух по-прежнему даровал ощущение свободы, а живые существа Вселенной были, как и раньше, безнадежно далеки от спасения.

Концепция абсолютной любви

Рано или поздно каждый человек начинает искать своего бога. Люди всегда стремились найти теорию или верование, которое помогло бы им понять, нащупать в темноте след той цели, смысла, для которого они родились в эту жизнь. Просто в какой-то момент ты задаешь себе вопрос: что я такое? Для чего я живу? Какой смысл и какая цель у моего существования? Разум неспособен объяснить этого, наоборот, единственно возможный ответ, предлагаемый разумом, будет таков: смысла нет, потому что ему просто неоткуда рационально взяться. Ты умрешь, твои дети умрут, твои достижения забудутся и, в конце концов, от всего, что бы ты ни делал и ни создавал, как бы ты ни стремился стать лучше и сильнее, не останется ничего, в лучшем случае – пепел, а в худшем – просто голое пространство, пустота.

Осознание своей бессмысленной конечности дается тяжело. Очень трудно смириться с идеей, что твоя жизнь – это краткая, не имеющая смысла случайность, ведь каждый день мы делаем выбор и стараемся сделать его правильно. Чем старше мы становимся, тем ближе подступают эти не отвеченные вопросы: для чего все? Для чего я? Найти ответ на них – самая важная работа, на которой человек трудится порой всю свою жизнь.

Недавно мне попалась на глаза книга, о которой я, к своему великому стыду, долго не знала ничего. Это сочинение Л. Н. Толстого «Без любви жить легче». С предисловия оно поразило меня настолько, что мне показалось очень важным зафиксировать его в некоторых лаконичных выкладках, чтобы в трудные моменты жизни можно было освежить в памяти историю духовного поиска Толстого и вспомнить о концепции абсолютной любви.

Книга «Без любви жить легче» – это воспоминания совершенно незнакомого читателю Толстого, человека, который «убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство…», и самое неожиданное в этой книге то, что сам Толстой придал этому своему сочинению ценность более высокую, чем десяткам томов всех прочих его произведений. Это исповедь не художника, но человека, который всю жизнь пытался понять, зачем мы все каждый день просыпаемся в эту жизнь и совершаем те ужасные поступки, о которых потом жалеем.

Самым внезапным для меня стало шокирующее признание Толстого, что в наиболее успешный период своей жизни, когда он был физически здоров, у него была прекрасная семья, он был признанным, печатающимся писателем, именно в это самое время он много и долго думал о самоубийстве. Он чувствовал, что болен, что бьется о стену и не может решить самый важный для себя вопрос. Корнем поразившего его недуга было чувство, что он не может понять, зачем живет и зачем ему продолжает быть необходимым это делать.

«Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни. Мысль эта была так соблазнительна, что я должен был употреблять против себя хитрости, чтобы не привести ее слишком поспешно в исполнение. <> И вот тогда я, счастливый человек, вынес из своей комнаты шнурок, где я каждый вечер бывал один, раздеваясь, чтобы не повеситься на перекладине между шапками, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни».

О том, как это расстройство началось, он пишет следующее: «…пять лет тому назад со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну а потом?… <> Случилось то, что случается с каждым заболевающим смертельною внутреннею болезнью. <> Я понял, что это – не случайное недомогание, а что-то очень важное, и что если повторяются все те же вопросы, то надо ответить на них. И я попытался ответить. Вопросы казались такими глупыми, простыми, детскими вопросами. Но только что я тронул их и попытался разрешить, я тотчас же убедился, во-первых, в том, что это не детские и глупые вопросы, а самые важные и глубокие вопросы в жизни, и, во-вторых, в том, что я не могу и не могу, сколько бы я ни думал, разрешить их. Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, ЗАЧЕМ я это буду делать».