Инфер бесплатное чтение
Скачать книгу
Глава 1 – Охота на гниляка
Всадники въехали на холм и осадили лошадей.
Двое родовитов держались впереди, особняком. По сторонам, чуть отставая, образуя охранный полукруг, их сопровождала десятка лучников-сычей[1]. В хвосте на коротконогих чахлых лошадках плелись паганы-гнути́[2].
Мангольд спешился с дубового, богато разукрашенного, жеребца. Следом на траву спрыгнул и Питит; конь Ворона[3] тоже был деревянным, хоть и не такой искусной работы. Лучники, те правили сосновыми, отвратительно грубо выструганными лошадками, больше походившими на обтесанные чурбаки. Паганам[4] магические артефакты и вовсе не разрешались.
– Монбон[5]! Будьте осторожнее! – предупредил Питит и взглядом указал лучникам быть наготове.
Воины спешились и ощерились стрелами, вложенными в натянутые тетивы, чутко прислушиваясь к каждому шороху.
– Гниляк может затаиться в кустарнике!
– И что с того? – Мангольд продемонстрировал Пититу кинжал. – Мой клинок быстро отправит его во Тьму[6]!
– Не думаю, – усомнился Питит. В отличие от монбона, ему доводилось выслеживать гниляков. Кинжал был бесполезен против этой мерзи[7].
– Какой-то мертвый паган! – проворчал уязвленный недоверием Мангольд. – Ну, мерцает во тьме синевой, как гнилушка! Ну, бродит по свету, из-за самородной магии, хотя давно помер. Что с того? Сдается мне, что ты пользуешься тем, что я никогда не охотился на гниляков. Нагоняешь на меня жути, а на себя – излишней важности!
Мангольд потянулся к филигранно вырезанной морде дубового жеребца и вытащил из отверстия в его темени серебряную клеть. Внутри сидела молодая, полная сил крохотная тирия[8] – мохнатое человекообразное существо, своим обликом походившее на крайне уродливую паганью. Мангольд поставил клеть с тирией на ладонь. Она прикрылась от яркого света трехпалыми ручонками, но подниматься на ноги не торопилась.
– Даже мерзокровка безмятежна. – Мангольд поднял клетку над головой. – А уж она-то учует самородную магию на все три сотни шагов вокруг. Убедился, Питит?!
Мангольд неожиданно встряхнул клетку, тирия взвилась, что-то застрекотала на своем диком наречии, зыркнула единственным глазиком и плюнула в сторону засмеявшегося обидчика.
– Очнулась, плутовка? Чего чирикаешь? Наверняка, хочешь прикончить меня каким-нибудь смертельным проклятьем. А, ну-ка, повтори!
– Монбон, прошу, не заигрывайтесь! Вы имеете дело с самородной магией!
– Остынь, Ворон! Серебро прутьев ее клети надежно заговорено! Это стоило мне целых девяти паганьих жизней! – Мангольд беззлобно пригрозил пленнице пальцем в кожаной краге и вставил клеть обратно – в голову деревянного коня. Без самородной магии тирии дубовый жеребец – просто дрова для растопки очага.
Слуга Мглы[9] только вступал в права; перед глазами спутников в лучах заходящего солнца, струясь и взбегая по склонам невысоких уютных холмов, буйно полыхало пламя вересковых зарослей; сколько хватало глаз, на ветру подрагивал густой розово-фиолетовый ковер. Лишь хаотичные пучки начавшей рыжеть иссохшей травы указывали на робкую поступь нового хозяина над погодой.
Мангольд шумно втянул ноздрями бодрящий, пронизанный ароматом вереска, воздух.
– Медовые колокольцы. Как же их любят овечки… А вон те холмы, похожие на торчащие груди юной прелестницы, – они ведь тоже во владениях отца?
Питит взглянул на далекие возвышенности, также покрытые фиолетовым загаром вереска, снял перчатки и развернул карту. Ворон провел грязным ногтем по засаленной бумаге, оставив глубокую черту, прищурившись, вгляделся в местность, покачал головой:
– Нет, монбон. Я думаю, там уже Вересковые земли малорода[10] Орби.
– Жаль. Я был бы не прочь прирасти этими чудными землями.
Питит пожал плечами:
– Я понимаю, что Ваш отец, достопочтимый Чард-с-Овечьих-земель, давно ждет от Вас какой-нибудь славной победы, которую можно было бы внести в родовую летопись, но… Кодекс первой крови[11] превыше корыстного вожделения. Для схватки за земли требуется очень веский повод. Мы же не выродки, а родовиты.
Мангольд вздохнул:
– В любом случае, будь это честная битва или разбойничья засада… И те, и другие сеют смерть! Тогда чем отличаются знатные родовиты от мерзи или каких-нибудь паганов? Неужели лишь титулами и особенными предлогами для убийств?
Питит скептически ухмыльнулся:
– Кажется, Вам не по душе титул малорода, монбон?
– Хм… Чего греха таить, я бы отказался от него… – Мангольд выдержал многозначительную паузу. – В пользу титула многорода[12]! – Он захохотал, довольный шуткой и хлопнул Ворона по крепкому плечу. – Эх, нашему бы гроду, да еще три вольверта[13]!.. Только без титула многорода им не бывать. Но ничего! Стану многородом, а там!..
– А там и до великорода[14] рукой подать! – вставил Питит. – Знай – мечтай себе дальше!
Родовиты, включая воинов, одобрительно засмеялись – каждый знает, приятные мысли ласкают не хуже опытной шлюхи.
Сейчас это казалось невероятным, но в детстве Питит тоже носил титул малорода. Пока был жив его отец – Рогмунд-с-Гнилых-земель. Старика прикончил Чард-с-Овечьих земель, знатные родовиты не поделили громадную торфяную поляну, начинавшуюся во владениях одного, и заканчивающуюся за границами владений второго… Настоящее богатство и надежный источник драгоценного в этих холодных краях топлива. В итоге, вспыхнула малая война до последнего родовита – единственный, разрешенный Кодексом первой крови, способ разом ответить на любые вопросы без ответов.
Пережив двадцать зим, Питит так и не смог забыть безумные от боли и ярости глаза поверженного родителя, когда тот стоял посреди двора и пытался засунуть выпавшие кишки обратно в жирный, выпирающий словно шар, вспоротый до грудины, живот…
Вернувшись с войны Чард-с-Овечьих-земель подарил Питита своему наследнику Мангольду, в качестве поживы. Он хотел, чтобы мальчик попробовал кровь врага. Мангольд тогда пережил лишь шестую зиму, был невысок, хил и совсем не зол, поэтому он бросил стилет к ногам родителя, отказываясь лишать жизни пленника ради потехи. Раздосадованный Чард хотел покончить с этим, но сын крепко схватил Питита за руку – мальчуганы выглядели ровесниками, и трофей прекрасно годился для веселых игр. Чард махнул рукой на странности сына – развлекайся…
Так Питит стал игрушкой, а после товарищем своего хозяина, навсегда оставшись без наследных земель и своего титула…
…Отряд направился по лощине, держась звериной тропы, вдоль небольшой говорливой речушки – к северным границам владений Овечьих земель. Где-то там паслась большая отара овец – одна из десятков, принадлежавших отцу Мангольда.
Первым трупы животных завидел один из сычей:
– Овцы! Они все мертвы! – сообщил он, зорко вглядываясь вдаль.
Отряд с осторожностью приблизился к поляне, вспугнув разномастную стаю коршунов с вороньем и парой лисиц. Растерзанные туши овец успели как следует вздуться. Тошнотворный запах тлена заставил всадников прикрывать носы рукавами туник.
– Их здесь около тридцати, – прикинул Мангольд, то и дело сглатывая подступавший к горлу комок.
– Не меньше, – согласился Питит. – А вон и пастух.
Безголовое тело пагана лежало, погребенное под овечьими тушами.
– Наверное, пытался спрятаться, – предположил Питит. – Но с гниляком такие трюки не пройдут.
– Почему пастух так странно обезглавлен? – Мангольд с ужасом поглядывал на торчавшие из раны позвонки; голову пагана не отсекли, ее будто вырвали из плеч с корнем, как морковку.
– Гниляки обожают жрать человечьи мозги, – сплюнув, просветил один из лучников. – Говорят, это они таким образом вроде как в паганцев пытаются снова обратиться. Соображают, твари, хоть и дохлятина.
– Занять оборону! – скомандовал Мангольд. Привычные к муштре сычи спешились и послушно выполнили команду.
– Я вижу, Вы уже не так полагаетесь на надежность своего клинка, – улыбнулся Питит. Он был собран и напряжен, но внешне продолжал сохранять безмятежность.
Мангольд не ответил на колкость, сейчас он лихорадочно пытался не растерять уменьшившееся хладнокровие и вспомнить всё, что знал про охоту на гниляков.
– Паган! – позвал Мангольд и к нему тут же засеменил бледный доходяга, отделившийся от группки остальных гнути́.
– Мой малород! – паган упал на колени перед жеребцами родовитов, ожидая своей участи.
Мангольд замешкался, но Питит спас положение:
– Разыщи жука-мертвоеда и проведи магический ритуал. Пускай жук укажет нам на спрятавшегося гниляка.
– Спрятавшегося?.. – передернуло от жути Мангольда, окончательно растерявшего боевой пыл. – Почему ты так считаешь?
– Разве Вы не слышите, мой малород? У тирий истерика!
Действительно, из голов деревяных коней всадников исходил гул.
Мангольд нахмурился: пропустить мимо ушей вопли ведьм мог только глухой или такой растерявшийся болван, как он.
Спеша выполнить приказ Ворона, паган принялся, на манер знатного борова, рыть землю у корней невысокой осины, и вскоре принес родовитам зажатого в кулаке жука-мертвоеда. Питит с седла лягнул носком сапога пагана по плечу, отгоняя его от Мангольда:
– Чего ты тычешь им в своего властелина?! Знай свое место! Колдуй, чернь!
Паган ойкнул от больного тумака, поклонился и засеменил к вытоптанной площадке, вероятно когда-то служившей мертвому пастуху местом для отдыха. Слуга прошептал что-то в кулак, достал насекомое, сильно сдавил его брюшко и деловито высосал брызнувшее содержимое. Мангольд поморщился.
Паган разделся донага, завертелся волчком, после закричал тонким, высоким, почти детским голосом:
– Остенде михи перицулум мортиферум!
– Никогда не привыкну к этим мерзким колдовским кривляниям, – признался Питит.
Паган остановился, засунул указательный палец в глазницу и ловко поддев, выковырял глаз; по щеке гнути́ побежал бордовый ручеек. Рыдая от боли, он торжествующе вскинул руку, сжимая в измазанных кровью пальцах глазное яблоко. Замер. Поводил рукой, давая оторванному глазу осмотреться.
– Вижу! – завопил бедолага. – Я вижу притаившегося гниляка, властелин!
– Покажи его нам! – с дрожью в голосе приказал Мангольд. – Отряд – готовься!
Паган отбросил ненужный более глаз, и, болтая на бегу срамом, отчаянно кинулся в заросли.
Мангольд видел, как тело обреченного несчастного стало покрываться алой сеткой – колючие ветки кустарников вспарывали кожу не хуже лезвия ножа.
Громкий рык заставил участников похода отпрянуть. Испуганно заржали лошадки гнути́.
Перед бегущим паганом вздыбилась земля; разлетевшиеся комья брызнули высоко вверх и в стороны. Несколько из них больно попали в лицо опешившего Мангольда.
Потревоженный гниляк вырвался из-под земли, вынужденно обнаружив тщательно замаскированную западню.
Увидев мерзь, одноглазый паган потерял самообладание, завизжал и бросился обратно, но гниляк одним движением оторвал его голову. Тело пагана упало на бок и засеменило тщедушными – будто куриными – ножками. Кровь ручьем хлынула в невысокую траву. У Мангольда мелко задрожала правая нога в стремени.
Даже в закатном солнечном свете гниляк источал ровное сапфировое свечение. Без всякого сомнения так мерцала самородная магия, проступавшая сквозь каждую пору мерзи, еще недавно прозябавшей в шкуре обычного пагана.
Вопреки россказням сыча, гниляка не заинтересовали мозги жертвы – голову пагана он отбросил с полным безразличием. Зато его внимание привлек отряд родовитов.
– Приготовиться! – заорал Питит.
Мангольд заметил, как лоб товарища покрылся крупными бисеринками пота. Значит, даже Питит был взволнован. Что уж было говорить про него – неопытного охотника, храбрившегося лишь до тех пор, пока он не увидел чудовище своими глазами?!
– Никаких луков! Рубим тварь, как овечью тушу! – скомандовал Питит. – Нам нужно добраться до его сердца! Иначе всем – смерть!
– Да, наш Ворон! – с отчаянной бравадой рявкнули сычи, обнажая клинки.
Гниляк пружинисто оттолкнулся, подпрыгнул, и в следующее мгновение приземлился рядом с побледневшим Мангольдом. Зубы мерзи, промахнувшись мимо ноги малорода, клацнули и мертвой хваткой впились в деревяное подбрюшье жеребца. Мангольд закричал от ужаса и азарта и стал отчаянно вертеться в седле, вслепую – наотмашь – рубя оружием опасного врага.
Присоединившийся к бою Питит орудовал клинком более умело – он целил в грудину мертвеца. Два-три точных удара, и вот уже показалось червивое, медленно пульсировавшее сердце гниляка.
– Ну, же! – прекратив рубку, вскричал Ворон.
Один из сычей метнулся к порождению и храбро по локоть засунул руки в нутро мерзи. Что есть сил рванул, отступил на шаг. На перчатках остался полусгнивший сморщенный орган; белые черви извивались, забирались на пальцы воина, так и валились под ноги.
Гниляк взвыл и затих; казалось, даже его свечение перестало быть таким угрожающе-мертвенным. Мангольд тяжело дышал, продолжая держать меч наготове, все еще опасаясь, что поверженный враг оживет и бросится в новую атаку.
Питит взглянул на вырванный кусок древесины на брюхе жеребца Мангольда, со следами крупных зубов:
– Вот почему настоящие лошади хуже. Настоящую мертвяк обязательно бы покалечил, она испугалась и скинула Вас прямо в его объятья.
– И он тут же оторвал мне голову, – пересохшими губами просипел Мангольд.
– Можете не сомневаться, – кивнул Ворон. – Забрать кисть гниляка в качестве добычи?
– Нет!.. – передернуло Мангольда. – Пускай он останется здесь. Весь. Навсегда.
– Хорошо. – Питит обернулся. – Эй, там! Подать бурдюк с вином! Властелин хочет отпраздновать свой первый трофей! Да здравствует Мангольд-с-Овечьих-земель! – Бесстрашный убийца гниляков!
– Да здравствует! – грянул нестройный хор голосов.
Мангольд поднял измазанный в гнойном месиве меч и с облегчением издал победный рык, благодаря своих людей за верность и службу.
[1] Сыч – разведчик, в военной иерархии Инфера.
[2] Гнути́ – слуга.
[3] Ворон – воевода, в военной иерархии Инфера.
[4] Паган – низшее сословие в Инфере, бесправные, покорные рабы, принадлежащие землевладельцам. Владеют бытовой магией, в основе которой лежит самородная магия.
[5] Монбон – Господин! (обращение)
[6] Тьма-под-Инфером, Тьма – нижний мир, обитель злых духов нэлов.
[7] Мерзь – порождение, выродок, жертва магии, обитатель Самородных земель.
[8] Тирия – общее обозначение ведьм в Инфере.
[9] Слуга Мглы – осенний сезон. В Инфере отсутствует деление на месяцы.
[10] Малород – титул главы земель; младший сан землевладельца в иерархии Инфера, имеющего в своем владении лишь грод без названия и около 4000 жителей, включая паганов.
[11] Кодекс первой крови – свод непререкаемых, священных догм для каждого родовита Инфера.
[12] Многород – титул главы земель; средний сан землевладельца в иерархии Инфера, имеющего в своем владении грод с правом его названия и до пяти вольвертов (малых поселений); под властью многорода находилось около 6000 жителей, включая паганов.
[13] Вольверт – малое поселение в 400-600 жителей.
[14] Великород – титул главы земель; старший сан землевладельца в иерархии Инфера, имеющего в своем владении грод с правом его названия и до десяти вольвертов (малых поселений); под властью многорода находилось около 8 000-10 000 жителей, включая паганов.
Глава 2 – Мертвые повсюду
Истлевшее, покрошенное мечами, рубище мертвого гниляка не подсказало его принадлежности – так мог одеваться и паган из Тихой провинции, куда входили небольшие Овечьи земли Мангольда. И тот, кто жил в Южной или Озерной провинциях. Да и во всех шести провинциях Инфера паган оставался паганом – обреченным, вечно голодным, закутанным в одинаково жалкие лохмотья.
Мангольд наклонился к Пититу:
– Вот и представился случай! Возможно, что гниляк принадлежал к черни Орби-с-Вересковых-земель. Наверняка его родовиты – эти кривоногие ублюдки – вышвырнули падаль на моей земле, поближе к овечкам.
– Возможно Вы правы, монбон, – согласился Питит. – Если мертвый паган переродился в гниляка где-то поблизости, он бы первым делом заприметил этот лагерь пастуха.
– И сразу забыл дорогу домой! – довольно закивал Мангольд. – Стал бы кто-нибудь возвращаться, когда тут столько добычи?
Порой некоторые родовиты, позабыв о догмах Кодекса первой крови, грешили этим. Подбрасывали гниляков соседям.
Будничная магия. Грязная магия. Паганья магия.
Без нее ни один родовит не представлял своего быта, хотя всячески презирал колдовские ритуалы, и никогда, даже под страхом смерти, не совершал их лично.
Для бытовой магии существовала чернь – паганы. Нужно ли разжечь очаг без кресала, или успокоить зубную боль – повсюду практиковалось колдовство паганов.
Но чем мощнее были заговоры, тем сильнее калечили они тех, кто взывал к помощи сил Тьмы-под-Инфером; тех, кто черпал удивительные силы и умения в источнике самородной магии…
Магия пожирала здоровье и, подобно медленному яду, неминуемо отравляла охх[1] подневольных тирионов[2]; проступала на коже тусклым потусторонним свечением зловонных ночных болот, становясь с каждым днем ярче и сочнее.
Дни пагана, мерцавшего во тьме светлячком, были сочтены. Но даже смерть забирала бедолагу, катавшегося в корчах и нестерпимых муках, не ради покоя. Пагану еще предстояло переродиться в гниляка –в неуправляемую и беспощадную мерзь, влачившую своё существование, только благодаря самородной магии, бурлившей в его смердящих полуразложившихся потрохах… Паганьего духа – этого покорно-раболепного, пресмыкающегося по своей доброй воле – в гниляке не оставалось вовсе.
Чтобы свежий тирион-покойник не воскрес таким противоестественным образом, его мертвое, но каким-то чудом пульсировавшее сердце, скармливалось другому простолюдину. Правда, после трапезы, несчастный паган до конца своих дней лишался рассудка, а родовит – таких драгоценных рабочих рук.
Как правило, малороды владели десятком сотен паганьих туш, каждый смерд был на счету. Поэтому-то и не гнушались некоторые нечистые на руку родовиты незаметно «передаривать» свою проблему ближайшим соседям – оставляли тело будущего гниляка рядом с «приманкой» – будь то одинокое жилище семьи лесоруба, тучное стадо коров, или, на крайний случай, тощая овечья отара.
Питит разыскал в траве оторванную голову пагана, ценой жизни вскрывшего засаду гниляка, и буднично поднял ее за спутанные волосы. Единственный уцелевший глаз мертвеца приоткрылся – примитивная паганья магия еще действовала.
– Твой властелин желает знать, откуда принесло гниляка. Где был его жилище до смерти? Ты видишь это, чернь?
Глаз моргнул, будто подмигивая.
– Хорошо, – обрадовался Питит. – Сыч! – позвал он, и вручил голову подоспевшему воину. – Паган укажет путь.
Ворон обернулся к Мангольду:
– Если следопыт приведет нас в Вересковые земли, потребуем от властелина Орби объяснений и пять паганьих туш в качестве сатисфакции!
– Я хотел предложить такой же план, – с достоинством приврал Мангольд. – Только считаю, что пять туш – для такого случая, будет мало. Мы чуть не погибли! Потребуем десяток гнути́!
– Но Кодекс первой крови гласит о пяти… – начал было Питит, но Мангольд махнул на него рукой: – Не люблю, когда ты начинаешь упорствовать, подобно фанатику первой крови!
– Нет ничего выше Кодекса!..
– Ворон! – раздраженно одернул Питита Мангольд.
Мангольду совершенно не хотелось вступать в полемику, сейчас все мысли были далеки от стратегических маневров; после первой в его жизни встречи с мерзью он все еще не мог унять постыдную дрожь в глубине сердца.
Мангольд заметил на обшлаге рукава обиженно замолчавшего Питита расплывшееся пятно:
– Ты ранен?
– Ерунда, – буркнул Питит. – Наверное, гниляк успел дотянуться. – Он указал пальцем на пагана из сопровождения. – Эй, ты! Останови кровь!
Гнути́, не сходя с места, прошептал заговор и выдохнул облачко серого дыма в сторону Питита. Достигнув руки Ворона облачко впиталось в его кожу. Паган тут же жалобно взвыл, схватившись за щеку.
– Мой зуб, – простонал он, обращаясь скорее к своему окружению. Грязная паганья магия в ответ за услугу забрала у тириона толику здравия.
– Благодари, что рана пустяковая, – с усмешкой «успокоил» его Питит. – А то бы чего понужнее лишился. Например, своих и без того крохотных чресл!
– Благодарю, монбон!.. – продолжая держаться за щеку, упал на колени страдалец.
Питит с удовлетворением взглянул на запястье – края раны от укуса уже успели запечататься ровным белым рубцом.
– Командуйте, мой малород, отряд ждет, – попросил воевода, забыв про стоявшего на коленях пагана.
– Сыч с оторванной паганьей башкой – веди нас за собой! – шутливым тоном распорядился Мангольд. – К новым приключениям!
Отряд тронулся в путь. Сиротливо висевшая на собственных, слипшихся от крови волосах, голова пагана вела к взгорьям – серьезный разговор со старым прощелыгой Орби был неминуем.
Путь к гроду Вересковых земель оказался тоскливым: ухабистым, с петляющими узкими грунтовыми дорогами, затяжными подъемами и бесконечными развилками без указателей. Усталые наездники давно простились с закатившимся за горы светилом и дорогими сердцу лугами Овечьих земель. Вокруг как гигантские могильники проплывали и проплывали, казавшиеся бесконечными, приземистые холмы Вересковых земель. Но отряд Мангольда так и не встретил даже крохотного – хотя бы в три всадника – патруля.
– Почему вокруг никого нет? – поделился тревогой Мангольд.
– Может быть эти трусы, завидев нас, бросились бежать? – иронично прищурился Питит.
– Всё шутишь? – вздохнул Мангольд. – Эй, сыч! Что там говорит голова пагана? Далеко еще?
– Голова… нема, – извинился родовит, не уловивший злой иронии в голосе своего монбона.
– Думаю, теперь мы и без головы справимся, – заверил Питит. – Судя по карте, скоро откроется вид на грод Вересковых земель. Гниляк жил там, если он, действительно, из местных. Больше негде.
– Просто грод? Без названия? Выходит, Орби – тоже малород?
– Да, господин, – кивнул Ворон. – Разве Вам это не известно?
– Я никогда не любил читать карты, да и к заумным книгам страсти не питаю. Для этого бесполезного и скучного знания всегда найдутся другие, – многозначительно подмигнул Пититу Мангольд.
Ворон коротко кивнул в ответ:
– Да, монбон. Моя память к Вашим услугам. Но я бы все же посоветовал Вам не гнушаться картознания.
– Хватит того, что все эти ваши манускрипты изуродовали моего младшего брата… – вдруг мрачно выпалил Мангольд.
Питит промолчал в ответ.
Крохотный безымянный грод Орби встретил путников уже в свете луны. Навскидку Питит прикинул, что в нем должно было жить не более тысячи родовитов, плюс какое-то поголовье паганов. Даже по меркам овечечников, совсем глушь…
У дороги, облокотившись на тусклые неначищенные алебарды, стояли Медведи[3]. Двое. Остальные, судя по хмельным голосам, расположились у потрескивавшего костра.
– Куда прешь?! – выступил вперед стражник и ощерился острием алебарды.
– Малород Мангольд-с-Овечьих-земель. Старший сын Чарда-с-Овечьих-земель! Ты – бараний катышек!
– Простите, монбон! Мой Ворон никого не предупреждал о высоких гостях, – струхнув, тут же опустил оружие солдат. – Возможно, из-за того, что ему нездоровится… Как же вы решились? В самый разгар этакой беды!..
Мангольд с Пититом в замешательстве переглянулись.
Заметив, что высокородные гости не в курсе событий, другой постовой услужливо крякнул и, подойдя к отряду, поспешил с объяснением:
– Мрём, как вши на сковородке, монбон! Что родовиты, что паганцы! Никакая паганья лекарская магия не помогает! Уж, и так они старались, и эдак! Все заклинания перепробовали! Да только без толку!
– Дохнем! Мертвяков считать не успеваем! А уж закапывать – и подавно! – горько кивнул напарник. – Плюнули! Теперь складываем одного на другого! Жуть!
– От того развелось столько гниляков, что со счету сбились! – вновь принялся докладывать Медведь, тот, что поуслужливей. – А гниляки – они что – они ведь тоже смертоубийствами занимаются, если не успокоить этих мерзокровок хорошенько! – Охранник услужливо заглянул в глаза Мангольда. – Так как, будете в грод проезжать? Или ну его?!
– Разворачиваемся! – решительно выкрикнул Питит.
– Будем проезжать! – встрепенулся Мангольд.
Теперь переглянулись постовые.
Мангольд кивком подозвал Питита и развернув жеребца, отъехал на два десятка шагов от стражников и ожидавшего отряда сычей. Следовало переговорить с глазу на глаз.
– Пускай думают, что хотят! Поворачиваем коней! – горячо зашептал Питит, уверенный, что монбон проявил упрямство, лишь потому что страшился быть осмеянным. – Я не хочу, чтобы Ваше малородство по глупости сгинуло на чужбине!
– По глупости? Да это ты – глупец! – не сдержал грубого тона Мангольд. – Вересковые земли остались без хозяина! Посмотри вокруг! Гниляки, пьяная солдатня, ни одного дозора на границе! Ты разве не понимаешь?! Возможно, старик Орби на смертном одре! Или уже сгинул! Никто не управляет этими землями! Если не я, то другой – более умный и решительный – тут же приберет их к своим рукам!
– Мы не разбойники! И вообще, что если Вы ошибаетесь, монбон, и Орби жив?!
– Если ошибаюсь, то исправлю это досадное недоразумение в один миг! Что может быть проще – придушить немощного старика в постели, выдав смерть за болезнь?! Ну, же! Ты – мой Ворон! Ты должен поддерживать своего монбона! Вот они – Вересковые земли! О владении которыми утром я мог лишь мечтать! Сейчас они лежат у наших ног. Стоит просто спешиться, и поднять это богатство!
Питит морщил лоб. Мангольд видел, что Ворон не одобряет его затеи.
– Да провались ты во Тьму-под-Инфером! – вдруг выругался Мангольд. – Какого черта я вообще советуюсь с тобой?! Я приказываю тебе слушаться своего властелина! Слышишь, Ворон? Кодекс первой крови не дает тебе права ослушаться!
– Да будет Ваша воля, монбон, – сипло ответил Питит и «одарил» Мангольда колким взглядом.
– Возвращаемся к отряду, и… – Мангольд приложил палец к губам, – стражникам Орби не следует знать о наших предстоящих планах, так что, помалкивай, и вели это сделать остальным.
На улицах грода вересковиков царили гробовая тишина и хаос.
Прямо на земле, возле глиняных, просто скроенных, лачуг, в канавах, да и просто на дороге валялись трупы. Повсюду. Родовиты вперемешку с пагнами. Женщины и дети. Воины и простолюдины.
Двери приземистых жилищ были плотно заперты, в темных провалах небольших окон-бойниц гнездился страх. Казалось, всё вокруг вымерло. Лишь цоканье копыт лошадок паганов, сопровождавших отряд Мангольда и факелы в руках сычей, колыхали мертвую гладь опустившейся ночи.
Отряд выехал на центральную площадь грода– небольшой пятак, окруженный пустующими торговыми рядами и мастерскими на любой вкус. Днем здесь, вероятно, шла бойкая торговля.
– Быть может, здесь покоится даже старик Орби, – присвистнул Мангольд, остановив жеребца подле внушительной кучи грудой сваленных друг на друга тел, судя по одеяниям, достойных высокородных родовитов. – Но что с ними случилось?! – его голос вдруг сорвался на предательский дискант. Мангольд закашлялся, пряча оплошность.
Ворон протянул своему господину флягу с крепким вином, Мангольд сделал несколько крупных глотков – сейчас было самое время приободриться и смочить перехватившее горло.
– Примитивные паганьи заговоры бессильны перед мощью настоящей самородной магии, – предположил Питит, разглядывая трупы. – И если этих бедолаг не излечили паганы, значит, им досталось от какой-то могущественной мерзи. На востоке отсюда находится большой лес. На картах указан, как Гиблый. Сразу за ним лежит болото. Тоже Гиблое. Возможно, порождение ничейных самородных земель пришло оттуда.
– Почему все они гиблые?! Все эти леса и болота! – нервно передернуло Мангольда. – Неужели не нашлось других – не таких мрачных – названий?
– Для мест, кишащих мерзокровками, нет. Лес и болото – непроходимы. Ни одной тропы. Все когда-либо отправленные туда разведчики не вернулись.
– Из-за самородной магии?
– Из-за нее самой.
– Ты когда-нибудь ее видел, Питит?
– Нет. Но говорят, что похожа на жидкое золото. В озерцах скапливается.
– А озера, откуда они берутся?
– Магия бьет родниками прямиком из нижнего мертвячьего мира – Тьмы-под-Инфером. В нашем остается. Только кто прикоснется к такому золоту хоть пальцем – не жилец. А мерзь, все эти порождения ничейных самородных земель, пьют жидкое золото, как воду.
Вдали на дороге мелькнул тусклый отсвет.
– Факел! – предупредил головной сыч.
– Приведите этого человека! – потребовал Мангольд. – Если, конечно, это человек.
Питит указал на двух крепких разведчиков, и они, не проронив ни слова, схватившись за поводья, растворились в ночи. Их сосновые чурбаки-лошади, ведомые силой тирий, скользили над землей абсолютно бесшумно.
Вскоре воины привели родовита. Из местных. Его лицо было испещрено складками весьма и весьма почтенного возраста. Старец держался с достоинством, хотя, судя по отсутствию символов превосходства, к высокородным родовитам отношения не имел.
– Кто ты такой? – потребовал представиться Мангольд.
– Уставший от жизни вересковик[4], – бесстрашно взглянул в глаза Мангольда старикашка.
– Что ты тут делал? Один, в ночи. Тебе разве не страшно? Говорят, что вокруг всё кишит гниляками.
Старец печально ухмыльнулся:
– Где-то здесь, – он указал на сваленные в кучу тела, – все мои близкие. Страшно ли мне?
– Ты знаешь что произошло? Почему вы все умираете?
– Говорят, это всё из-за проклятого Седьмого корина[5]… Я слышал, что он принес нашему властелину какой-то дар…
– Что?! – с ужасом вскричал Питит и побледнел. – Ваши земли топтала нога этого отступника?! Того самого, изгнанного из Башни Черепов? Почему же Орби не приказал его тотчас убить?!
– Хм… Он приказал, – прошамкал старик. – Корина схватили, наложили печать беспробудной смерти и повесили изгоя на благородном висельном вязе.
– И он даже не сопротивлялся? Корин? Избранный маг, пускай и отступник! – поразился Мангольд.
– Нет, – помотал бородой вересковик, – не сопротивлялся. Многие из нас даже пришли, чтобы поглазеть на него. Многие… Почти весь грод.
– Может быть, поэтому улицы завалены мертвыми?.. – мелькнула догадка в голосе Питита. – Или от того, что ваш властелин принял дар из рук проклятого изгоя?!
– Нет, причина была в ином… Змеи.
– Змеи?! – нетерпеливо поморщился Мангольд. – Старик! Ты можешь поторопить свой язык!?
– Наш монбон был счастлив, мы все были счастливы, ведь такой подвиг, как убийство такого великородного отступника, в качестве награды даровал бы Орби новый титул и настоящее название для нашего грода! – будто не услышав недовольства, степенно продолжил старец, дребезжа, как высохшая ветка.
– И что же пошло не так?! – почти рассвирепел Мангольд.
– Всё! Всё пошло не так! Тело корина проболталось на висельном дереве ровно до заката. Потом оно исчезло. А ночью некоторые видели, как мертвый Седьмой корин, прямо с веревкой на шее, шел по улицам и выпускал из правого рукава сотни змей, которые заползали в жилища… После этого и начался мор.
– Так Орби, ваш господин, он мертв?! – Казалось Мангольд на миг перестал дышать.
– Мне неизвестно это, – пожал плечами старик. – А значит, мой малород, великий Орби-с-Вересковых-земель живее всех живых! Живее вас! Меня!.. – у ноги старика вдруг расползлась зловонная лужа.
Мангольд поморщился.
– Уберите его! – скомандовал сычам Питит.
Полусумасшедшего обгадившегося старца отволокли в сторону и дали пинка.
Отряд спешил к дому властелина Вересковых земель– к самому высокому и ладному зданию, заметному с любой улицы этого небольшого, запущенного и неуютного грода. Вел отряд Питит.
Любопытство одолевало Мангольда:
– Как думаешь, зачем Седьмой корин появился здесь? Какие у него могли быть дела с прохвостом Орби? И что еще за дар?! Какая-то магия?
– Не знаю. Ну, уж точно их связывал не мешок зерна. – Питит проверил легко ли выхватывается клинок. – Надеюсь, мы скоро это узнаем, если Орби уже не успел до этого времени ускользнуть в чертоги Безбрежья[6]! Хотя о чем это я?! Если он принял в своих покоях отступника, ему одна дорога – во Тьму-под-Инфером!
– Так поторопимся! – азартно присвистнул Мангольд. – Ну, что? Этих злодеяний Орби хватит, чтобы забрать его земли?
– Если он действительно виновен, то несомненно, хватит, – на ходу кивнул Питит. – Долг каждого высокородного родовита – без жалости уничтожать в бою всех мерзокровок и отступников, поправших догмы Кодекса первой крови! А то, что добыто войной – добыто с честью!
[1] Охх – душа
[2] Тирион – колдун
[3] Медведь – рядовой мечник, стражник (охрана, патрулирование), в военной иерархии Инфера.
[4] Вересковик – житель Вересковых земель
[5] Корин – жрец
[6] Безбрежье – верхний мир духов, тот свет.
Глава 3 – Прекрасная мерзокровка
Пустая зала с низкими закопченными, местами до угольного тона, сводами была усеяна оплывшими свечами. Часть свечей коптила и резала полумрак острым кинжальным блеском. Часть, давно превратившись в застывшее месиво из огарков, так и осталась никем не тронутой. Казалось, громадная зала, как заброшенный гигантский очаг, медленно дотлевала изнутри.
Упершись кулаком в подбородок, на неказистом деревянном троне – слишком маленьком для этого пространства – в полном одиночестве сидел властелин Вересковых земель. Рука Орби сжимала наполовину опорожненный кубок с вином. К вискам и лбу старика прилипли мокрые пряди редких седых волос. Голова, облаченная в тонкий неказистый серебряный венец с каплей рубина на лбу – традиционная печать власти малорода, бесстыдно тряслась. Властелину нездоровилось. Грузное тело облепила несвежая ночная рубашка, вся в крупных пятнах пота и потеках от пролитого вина.
Орби тяжело пьяно вздохнул. Он не лелеял надежд пережить свой шестьдесят третий кругляг[1] – мор, так неожиданно ворвавшийся в его земли, забрал почти всех близких. – Четырех сыновей! Двух любимых дочерей! Даже старая кошёлка-женушка – и та провалилась во Тьму-под-Инфером! Хотя Орби всегда считал, что прежде сдохнут все губольты[2] Тьмы, чем эта мегера! Так почему же Бойша[3] должна была щадить его? Старец обреченно покачал головой. – Конечно, не должна. Вскоре она явится и к нему. Властелин достаточно пожил на этом свете и научился чувствовать даже самый призрачный шлейф тлена, окутавший сейчас единственную ступень основания его холодного трона.
Бойша приползла, она где-то здесь – в щелях старых растрескавшихся половиц.
Орби допил вино и в яростном бессилии отшвырнул пустой кубок. Тот гулко покатился по грязному деревяному полу опустевшего чертога…
Тяжелая дверь тронного зала приотворилась, в щель просунулась голова. Орби повел лишь глазами, в проеме маячил какой-то мерзкий паган.
Если бы властелин умел плакать, он бы зарыдал от позора! Смерд сует нос в тронный зал – в святая святых всех Вересковых земель! Но выбирать не приходилось. Советник – правая рука, знатный родовит, даже он оставил Орби – вчера провалился во Тьму-под-Инфером – корчась в страшных конвульсиях и задыхаясь от собственных криков. Орби не выдержал и избавил старого товарища от мучений одним взмахом тяжелого меча. Теперь приходилось гадать – остались ли в его обители живые родовиты?
– Боишься меня? – презрительно сощурился Орби, разглядывая тупое выражение животной покорности на некрасивом лице пагана. – Я знаю о чем вы там шепчетесь у меня за спиной, недоношенное племя, рожденное от ослов и потаскух! Вы считаете, что мор принес я! Так, смерд?! Отвечай!
– Я… Не… – растерялась голова. – Как вашему малородству будет угодно…
– Заткнись!.. – горько, без злобы, попросил Орби, и обхватил голову руками. – Глупцы… Ничего-то вы не знаете! Ни-че-го!
За плотно закрытыми ставнями заржали лошади.
– Что это?!
– У дверей путники. Чужаки. Из южных родовитов, кажись. Важные. С отрядом лучников. А лошадки, которые живые, – то их слуг лошадки. Я потому-то и здеся… – залопотал паган, жаля уши Орби просторечным говорком. – Они требуют войтитя…
– Что?! – тяжело заклокотало внутри Орби, и он ощерился, как цепной пес. – Требуют?
Малорода затрясло, будто в лихорадке. Он грузно подкатился к окну с плотно закрытыми деревяными ставнями и приник к щели, рассматривая незваных гостей внизу, у высоких входных дверей.
– Вонючие овечечники! Клянусь родом, если ошибусь – пока я обескровлен, эти разбойники собираются поживиться моими землями! Но как они разнюхали про свалившиеся на нас беды?..
Орби обернулся к ожидавшему пагану:
– Иди, и передай всем, кто еще остался в живых: пришлых – на мечи, и в костер – обуглить до белых косточек! Ну, чего уставился?!
– Некому передавать, – робко извинился безымянный смерд. – В покоях одни дохлецы.
– Никого не осталось? – ужаснулся Орби.
– Повсюду пусто, мой малород…
Орби взревел и с достоинством шибанул кулаком по дряблой груди:
– Значит, наступил мой черед! Иди, и скажи голодранцам проваливать! Да погрубее! Только не вздумай открывать им запоры! Разговаривай с разбойниками через запертые двери!
Голова пагана исчезла, Орби услышал семенящее, будто захлебывающееся, шарканье стоптанных подошв и брезгливо поморщился – паган стелется к земле перед любым родовитом. Вот и сейчас этот гадкий смерд приготовился лизать задницы новым хозяевам – наверняка впустит головорезов, ослушается своего погибающего властелина.
Смерда не убьют – паган, это же скот, он любому пригодится. А Орби обязательно лишат головы, ведь на ней сидит венец власти! И пока существует властелин и его венец, Вересковые земли принадлежат только ему!
– Ну, ничего, встречу гостей сам! – зловеще прошептал Орби, близость смерти придала старцу сил. Он с грацией юноши выхватил стилет и несколько раз ловко проткнул его острием воображаемых недругов.
Спрятав оружие под складками ночной рубахи, Орби направился в дальний угол тронного зала. У него оставалось мало времени, но властелин жаждал попрощаться…
Низкая потайная дверь в темном, спрятанном от любопытных глаз, углу была практически незаметна. Орби подошел и отворил замок, заглянул внутрь, вытер слезящиеся, уставшие от свечного пламени глаза.
В темнице на подстилке из сена лежала пленница – прекрасного, изящного сложения, с густой копной каштановых кудрей, собранных в пышный хвост. Ее нежные бедра заголились, предоставив властелину возможность почувствовать тягучую, медленно разливающуюся по сердцу боль. – Это совершенное создание никогда не позволило и не позволит ему ласкать их. Даже прикоснуться.
Пленница села, встречая властелина презрительным молчанием.
Орби остановился в проеме, не решаясь подойти к чаровнице:
– Я должен убить тебя, моё сокровище… Никто не должен обладать тобой… Никто!
Дикарка поднялась и подошла к старику, ее руки были стянуты красным матерчатым жгутом.
– Я и так никому не принадлежу. Если бы не путы, заговоренные тирионом!.. – ее глаза сверкнули всполохом ненависти.
– Глупышка, – мягко осадил ее Орби. – Ты имела честь быть плененной самим Седьмым корином. Одним из избранных обитателей Башни Черепов.
– Изгнанным из Башни Черепов! Это все знают, даже в Самородных землях!
– Нет! Он открыл мне глаза – его не изгнали, Седьмой корин покинул Башню Черепов, следуя зову охийя[4]. Но, тс-с! Я и так сказал лишнее.
Старик затих, потупил взор, будто мальчишка, и тихо попросил:
– Могу ли я надеяться, что перед нашим расставанием, ты все же оставишь на моей щеке единственный поцелуй?
Красавица покачала головой:
– Нет, сумасшедший старик. Тот, кто променял всех своих подданых на какую-то дикарку, достоин лишь похвалы Анфера[5]!
Орби взвыл и в исступлении схватился за жидкие волосенки, по его щекам покатились крупные слезы:
– Но ведь ты достойна этой жертвы!.. Я бы не раздумывая уничтожил и весь Инфер ради мига в твоих объятиях, о, прекрасное, неукротимое дитя Самородных земель!
С хлопком распахнулись тяжелые двери тронного зала. Орби, закрывая, толкнул створку темницы, и обернулся, вглядываясь во мрак.
Внутрь ввалились двое родовитов, их сопровождал небольшой отряд сычей.
– Я – Мангольд! Сын Чарда-с-Овечьих… – подал голос один из незваных гостей.
Орби взревел. Без слов, отчаянно, как смертельно раненый вепрь! Старик выхватил приготовленный стилет, пока могла скрывать полутьма, пробежал несколько шагов навстречу врагам и выверенным движением метнул его, удачно попав в надменного болтуна.
Мангольд завопил и здоровой рукой схватился за рукоять впившегося кинжала, насквозь пронзившего его левое плечо.
Засвистели стрелы, одна – застрявшая в горле Орби – распахнула для него врата во Тьму-под-Инфером. Старик заклокотал, рванул за древко, чем вызвал лишь мучительную боль.
Уже оседая, он столкнулся взглядом с кроткими водянистыми глазами пагана-предателя. Тот с садистским интересом наблюдал за мучениями хозяина из-за широких спин чужаков.
Мертвый Орби, как подкошенный, рухнул на пол. Летопись Вересковых земель была дописана…
Победители расположились в трапезной. Все остальные комнаты в чертоге Орби были завалены трупами. Оставаться в гроде не хотелось, но на дворе стояла глубокая ночь.
Плечо Мангольда всё еще ныло от боли – даже силы грязной паганской магии не хватило, чтобы полностью излечиться. Хотя кровотечение остановить удалось. Правда смерда после этого бесконечно долго рвало кровью, из-за чего он и издох. Хорошо, что доходяга был из местных – это он открыл двери чертога Орби. Вот и сейчас пригодился.
Слабосильные паганы в Вересковых землях, – отметил Мангольд. – Хилые, даже одно колдовство их губит. Свои-то посправнее будут.
За длинным столом в трапезной, по правую руку от Мангольда, сидел Питит. Остальные места занимали воины отряда. Мангольд настоял на том, чтобы все родовиты разделили с ним честь ночной трапезы. Так было спокойней: лучники пробовали еду первыми, – не отравлена? – и никогда не расставались с оружием.
– Не нравится мне здесь, – зябко поежился Питит. – Будь моя воля, уже бы этот грод покинул! Хоть в лесу под кустом готов просидеть!..
– А что тебе тут не сидится? – ухмыльнулся Мангольд.
– Тут… зловоние в воздухе какое-то!.. Будто мерзь расползлась, в каждый уголок темный забилась, и поджидает!.. Отравлены Вересковые земли!.. Проклятым Седьмым корином и Орби-отступником!
– Нельзя оставлять грод, – возразил Мангольд, отправляя в рот приличный кусок жареной фазанятины. – Прежде мне следует установить здесь свою власть, а после уйдем. Ведь мы не нарушили Кодекс первой крови? Имеем право на захваченные земли?
– Имеем. Орби запятнал себя порочной связью с мерзокровкой. Он больше не родовит, как и весь его ныне покойный проклятый род. Готов подтвердить перед Советом Шести коринов лично.
Мангольд потянулся за новым куском дичи:
– Как поступим с пленницей?
– Убьем, – пожал плечами Питит. -Что же еще? Это мерзокровка.
– Может быть, сначала узнаем, зачем она понадобилась Орби?
– Не думаю, что с ней стоит разговаривать.
– Хм… А я бы рискнул! – азартно стукнул кулаком по столешнице Мангольд.
– Мой малород, она может оказаться сильной тирией…
– Питит! Разве ты не видишь? Оххбохк[6] благосклонен ко мне! Ты не заметил? Я пережил все покушения! Неужели, в качестве подарка я не могу узнать последнюю тайну властелина Вересковых земель? А вдруг эта плутовка хранит секрет вечной жизни?
Питит поджал губы, закачал головой:
– Кому нужна вечная жизнь, если ты окажешься навечно проклят? Мерзь следует казнить. Так велят догмы Кодекса первой крови!
– Мы казним ее, – хитро улыбнулся Мангольд. – Но… Прежде я узнаю тайну Орби! Я не буду болтать с мерзью! Я допрошу ее!
Ворон вздохнул. Уж, кто-кто, а Питит знал норов Мангольда. Этот упрямец стоит на своем до последнего. Только всё дерьмо, случающееся после, приходится расхлебывать другим.
– Хорошо, как пожелаете, монбон, – недовольно кивнул Ворон.
– Тогда не будем откладывать. Ведите мерзокровку! – радостно оживился Мангольд.
Из-за стола тут же поднялись двое крепких воинов. Вытерев руки об одежду, они отправились выполнять приказ.
Когда привели пленницу, Мангольд с трудом сдержал вздох восхищения – дикарка оказалась той редкой степени привлекательности, какой обладает цветок дурмана – очарование не отпустит никогда, потому что смерть придет раньше…
Мангольд заметил, как в глазах всех присутствовавших за трапезой мужланов-Сычей загорелся недобрый блеск вожделения. Лучники, и даже Питит!, все они оказались очарованы пленницей.
Она должна стать моей! – пронеслось что-то звериное и злое в голове сына Овечьих земель. – Только моей!
– Воины – вон! – резко скомандовал Мангольд.
Сычи повиновались. Рядом оставался только верный Ворон.
Мангольд тайком взглянул на друга, тот силился отвести взгляд от чаровницы.
– Мой малород, Вы разве не чувствуете, она же ворожит! – с усилием выдавил Питит. – Ее нужно немедленно повесить на висельном вязе! Иначе она вот-вот заставит нас убить друг друга!
– Убить? Я ни в чем не провинилась перед вами!.. – бархатным голоском проворковала мерзокровка и улыбнулась Мангольду жемчужными зубками. Качнув широкими бедрами, красавица сделала шаг в сторону малорода.
Дрожащей рукой Питит потянулся за кинжалом, но Мангольд предупреждающе схватил его за руку, прошипел:
– Не смей.
Повинуясь приказу, Ворон остановился. Дикарка благодарно поклонилась Мангольду. Так, чтобы он мог оценить белизну кожи ее обнажившейся на миг груди.
– Как тебя зовут? – Мангольд взглянул в бездонные глаза девы и почувствовал, как по членам мягкой волной растекается блаженство. Нестерпимо захотелось прижать горячее тело этой богини к полу и раствориться в бесконечной нежности ее объятий.
– Яция. Меня зовут Яция…
Мангольд с жадностью ловил каждое движение ее губ и дразнящего, такого верткого розового язычка… Он вдруг явственно почувствовал на губах терпкий вкус поцелуя дикарки:
– Странное имя…
Ворон заметил, что оцепеневший Мангольд не слышит его и больно двинул монбона локтем в бок. Мангольд охнул и перевел на товарища затуманенный взгляд.
– Монбон, прикажете повесить мерзь? Дикарка посмела без повеления отвечать высокородному родовиту!
– Нет! – встрепенулся Мангольд. – Мы же еще ничего не узнали! – Мангольд снова уставился на дикарку. – Яция… Что же означает твое имя, мерзокровка?
– На языке тех, кто живет в свободных Самородных землях, за пределами зловонных провинций Инфера, мое имя звучит как «Красотка».
– Закономерно. – Мангольд с трудом контролировал каждое своё движение и слово, страшась снова попасть под гипнотическое обаяние чаровницы.
– Монбон! – сквозь сцепленные зубы натужно выдохнул Питит, умоляюще глядя на Мангольда. – Поскорее заканчивайте! Или!..
Мангольд качнул головой, отгоняя морок и приосанился:
– Яция!.. Почему Орби держал тебя в плену? Ты знаешь какую-то страшную тайну?
– Всё гораздо проще. Он тщетно желал тепла моего лона.
Мангольда бросило в жар, он тряхнул светлой копной, отгоняя фантом представившейся оргии. Мерзокровка, внимательно наблюдавшая за ним, еле заметно усмехнулась.
– Тщетно желал? – брезгливо захохотал Питит, все еще уворачиваясь от взгляда красавицы. – Разве высокородному родовиту может потребоваться разрешение грязной потаскухи? Хотя я сомневаюсь, что родовит может вожделеть мерзь!
– Выходит, Вы ошибаетесь. Может, – спокойно ответила Яция. – Вы оба. Сейчас. Вожделеете меня. Но никто не получит ласк Яции, пока она сама того не разрешит.
Питит вскочил из-за стола:
– Я же говорю, она – тирия! Монбон, разрешите прикончить ее! А повесим уже после!
Мангольд перехватил его за рукав:
– Остынь!
Ворон вырвался из хватки, не желая подчиняться приказу, против которого бунтовало всё его естество. Мангольд глазами приказал Ворону остаться на своем месте, перевел взгляд на запястья пленницы:
– Почему ты не снимаешь красную ленту со своих рук? Разве это так сложно?
– Путы заговоренные. Это всё Седьмой корин. Я не могу развязать узлы по своей воле, как и покинуть пределы этих чертогов.
– А я… смогу?.. Развязать?
– Сможешь, Мангольд-сын Овечьих земель.
Яция вытянула руки навстречу Мангольду.
В трапезной воцарилась гнетущая тишина. Мангольд нахмурился. Лишь дикарка была безмятежно спокойна и по-прежнему бесподобно прекрасна.
– Мой малород! – Дрожащий как в лихорадке Питит вновь схватился за рукоять кинжала. – Вы ведь не собираетесь дарить свободу этому исчадию?! Мы обязаны чтить Кодекс первой крови! Мерзокровка должна провалиться во Тьму-под-Инфером! Слышите, монбон?!
– Я знаю!.. – Мангольду всё труднее становилось сбрасывать с себя тяжелую влажную простыню морока мерзокровки. – Просто… казним ее на рассвете! Как положено!
Питит с облегчением выдохнул, обернулся, громко и взволнованно, будто страшась, что Мангольд передумает, закричал в соседнюю залу:
– Забрать мерзокровку! Живо!
Ворон одном движением сгреб льняную скатерть со стола и, свернув ее в несколько слоев, набросил на голову пленницы.
Вошли Сычи.
– Не открывайте ее лицо! Иначе, превратитесь в гниляков!
Сычи оробели.
На покой овечечники расположились здесь же – в трапезной. На случай внезапного нападения Питит приказал забаррикадировать ее массивные двери перевернутыми столами и поставить часовых, но Мангольд остановил рвение товарища:
– Мне все равно не уснуть… Присяду у камина. – Мангольд расположился возле очага и прикрыл ноги дорожным плащом.
Вскоре воздух комнаты наполнился вонью пускаемых ветров и оглушительным храпом воинов, измученных тяготами этого непростого похода.
Мангольд осторожно поднялся и стал пробираться к выходу из трапезной…
[1] Кругляг – год
[2] Губольт – демон Тьмы-под-Инфером
[3] Бойша – по поверьям, сороконожка, проникающая через рот в тело родовита, после чего приходит его смерть.
[4] Охийя – судьба
[5] Анфер – верховный демон Тьмы-под-Инфером. Дьявол.
[6] Оххбохк – верховное божество Безбрежья.
Глава 4 – Полувыродок
Питит в растерянности стоял на пороге темницы.
Сейчас перед ним на подстилке грязного, слежавшегося сена в объятиях мерзи забылся сном уже не его монбон, малород Мангольд – сын хозяина Овечьих земель, а обыкновенный полувыродок, поправший единый для всех высший Закон – Кодекс первой крови.
– Тупица! – зарычал Питит и в бессильной ярости что было сил пнул подвернувшуюся лохань с грязной водой. Капли оросили лицо спящих, Мангольд встрепенулся, увидел Ворона, со страхом взглянул на товарища.
– Ты никому не расскажешь!.. – приказал он неуверенным задрожавшим голосом.
Питит тяжело молчал.
– Ведь не расскажешь?
Ворон достал кинжал и бросил его на пол:
– Тогда лучше убей меня.
Проснувшаяся дикарка прикрыла наготу руками, покорно ожидая развязки.
– Ты не можешь разговаривать со своим монбоном таким тоном! – вспыхнул Мангольд.
– Я предупреждал! Эта грязная шлюха – ворожея! – Не удержался и Питит. – Она не просто околдовала тебя! Она тебя растоптала! Ты ведь знал, что, овладев ее телом, в один миг низвергнешь весь род Овечьих земель в яму бесславия! Приравняешь всех предков к мерзокровам! Теперь ты и вся твоя семья – все равно что рвота перепившего пагана!
– Знай свое место, Ворон! Или забыл кем недавно был?
– Нет, все еще помню! Я был наследником Гнилых земель до тех пор, пока не стал пленником твоего рода! Коим и остаюсь до сих пор!
– Ты смеешь жаловаться на судьбу?! А ведь мог давно пойти на корм червям! Но я проявил милосердие! Не убил тебя! Я! – Слышишь?! Так что, замолчи, безродный!
Питит сжал кулаки, но сдержался:
– Я… благодарен за спасение. – Ни один мускул не выдал ту ярость, что рвалась наружу. Лишь его голос предательски выдавал гнев. – Но в отличие от тебя, я не потерял чести! А тебе стоит вспомнить о черных страницах Кодекса!
Мангольд затравленно сверкнул глазами.
На черных страницах священной для всех родовитов книги перечислялись грехи, прегрешения и проступки, за которые можно было лишиться титула или жизни. Любые тесные сношения с порождениями Самородных земель карались сурово. Теперь в летописи Овечьих земель могли появиться слова, которых страшился каждый родовит: «Вечный несмываемый позор и забвение. Всему роду!».
Сердце Мангольда затрепетало. Он стал приходить в себя, посмотрел на жало брошенного под ноги кинжала Питита:
– Что же делать? Я не хочу убивать!
– Для меня благородство превыше дружбы. Чард-с-Овечьих-земель – мой монбон, непременно узнает о твоем позорном деянии, если ты оставишь мне жизнь.
– Какой же ты дурень!.. – разозлился Мангольд. – Хорошо! Я расскажу отцу обо всём, что произошло! Сам! Привезу ему пленницу, пускай решает, как с нами быть! Я даже готов предстать перед судом коринов Башни Черепов! Только не ставь меня перед своим выбором!
– Так и быть, сообщи о своей гнусной выходке монбону сам. На всё воля Безбрежья. – Питит подхватил кинжал и направил его на сжавшуюся Яцию. – Но я бы прикончил мерзокровку. Прямо на месте. Прямо сейчас. Она не достойна суда, мерзь достойна только смерти!
Мангольд опустил глаза, промолчал.
Питит невесело усмехнулся:
– Даю сердце на съедение гниляку, что ты постараешься спасти ворожею. Ведь она уже успела отравить твой разум. Но не надейся, безумец! Чард быстро располовинит ее, лишь услышав о твоем грехопадении!
– Замолчи!..
Ворон стремительно вышел, не желая больше обмениваться с монбоном болезненными уколами.
В разлившейся тишине Мангольд с тревогой взглянул в пьянящие глаза прекрасной девы. Она больше не таилась; нагота снова ласкала взор и мысли Мангольда; красавица потянулась, чтобы нежно коснуться щеки отступника.
– Прошу!.. – Мангольд попытался перехватить изящное, тонкое запястье, но так и застыл, не в силах дать отпор – всё, чего он вожделел – снова быть обласканным этой проклятой колдуньей.
Яция увлекла Мангольда на себя, жарко задышала в ухо…
***
Дорога домой стелилась опавшими листьями и тягучими безрадостными думами.
Мангольд вздохнул. – Впереди предстояло нелегкое объяснение с отцом. Тот, обладая буйным нравом, мог вспылить, и запросто вспороть живот не только дикарке, но и ему, несмотря на то что Мангольд вез голову властелина Орби – как единственный ключ власти от Вересковых земель.
Прекрасная дикарка тряслась в разбойничьем фургоне – повозке, с большой и крепкой клеткой. В таких обычно перевозили пойманных отступников или опасных животных. Мангольд, на правах нового хозяина, забрал фургон у Орби.
«Сговорчив, как мертвец». – Так обычно говаривали родовиты.
Перед отъездом Мангольд собирался поставить наместником приращённых земель Питита, но тот яростно запротестовал.
– Считаешь, что я хочу сгноить тебя здесь? – оскорбился Мангольд. – Неблагодарный! Я собирался сделать тебя правителем грода на холмах в благодарность за службу!
Ворон лишь покачал головой:
– Пока что мой монбон – Чард-с-Овечьих-земель. Лишь он назначает управителей. Поставь временным наместником любого Сыча из отряда. Вересковиков почти что не осталось, тут любой болван справится. А меня зовет долг!..
…Мангольд вернулся из плена мрачных воспоминаний, с замиранием сердца взглянул на Ворона, державшегося на своем скакуне позади повозки с пленницей. Тот не выпускал Яцию из вида ни на миг!
Упрямец!
Гордец!
Упивается своей праведностью, неукоснительным следованием догмам Кодекса!
Но дикарка не должна доехать до границ Овечьих земель. Так решил он – Мангольд – потерявший разум и волю, влюбившийся в прекрасную деву снаружи, и ужасное порождение Самородных земель изнутри!..
– Сыч! – подозвал Мангольд одного из разведчиков. К нему тут же приблизился крепкий невысокий родовит на сосновом жеребце-чурбаке.
– Монбон!.. – склонил тот голову, готовый выполнить любой приказ.
– Скачи вперед и найди лучшее место для ночлега. Встанем лагерем.
Питит, который, казалось, всю дорогу провел в молчаливом монологе, услышав приказ, встрепенулся, подъехал к Мангольду.
– Монбон? Я не ослышался?
– Не ослышался. Мы заночуем. Безбрежье только что послало мне предупреждение: мертвая лиса на дороге; ее клевал орел.
– Орел?! Но… я ничего не заметил!
– Значит тебе стоит быть внимательнее.
Ворон прищурился, кинул едкий, прожигающий взгляд. Мангольд понял: Питит не верит ни единому его слову.
– И большой орел был?
– Нет! – нервно дернул поводьями Мангольд. – Обычный! Он выклевывал лисице глаз, как раз в тот момент как отряд появился на тропе. Я не хочу рисковать людьми!
– Я тоже, – кивнул Питит и взглядом дал свое разрешение ожидавшему тут же Сычу.
Воин, кивнув в ответ, ускакал по тропе вперед.
– Орел и лисица… – Питит разоблачающе заглянул в глаза монбону. – Как гласит предзнаменование? – «Увидел орла, терзающего лисицу, остановись, и дождись первых лучей нового дня. Впереди ночь»…
– …«Впереди поджидает большая беда», – закончил Мангольд фразу, известную каждому овечечнику с раннего детства.
Порой было легче умереть, чем пойти против предвестия, даруемого бохками[1] Безбрежья. Ведь, как известно, предзнаменование на то и предзнаменование, чтобы уберегать от того, что обязательно сбудется. Если ему не последовать.
Посланный вперед Сыч быстро нашел подходящее место. Вернувшись за отрядом, он привел обоз к открытой поляне, протянувшейся вдоль неглубокого чистого ручья шириной в тридцать шаков[2].
– Неплохое место, – похвалил Мангольд воина.
– Но не стоит терять бдительности, – предупредил Ворон и указал на лесной массив, темневший грозной стеной в двухстах шаках от родовитов. – Карта указывает на то, что отсюда начинаются западные врата Гиблого леса. Огромного и проклятого. Близится закат, и мне такое соседство не нравится.
Питит спешился, потоптался на месте, разминая затекшие члены, махнул перчаткой паганам:
– Разжечь по периметру семь костров! Повозку с пленной мерзокровкой закатите в центр!
Мангольд отвел глаза, опасаясь, что кто-то увидит в них вскипающее возмущение.
Как же ему хотелось ускользнуть от цепких глаз Ворона и под покровом ночи подойти к клетке Яции! Подать ей бурдюк со сладким пьянящим вином, встретиться глазами, прикоснуться, утолить ее жажду; как хотелось видеть ее пунцовые губы, жадно ловящие струйки проливающейся влаги…
Мангольд тряхнул головой, отгоняя наваждение. Но думы о прекраснице не отпустили. Как же гадко, что разбойничья повозка оказалась затянута дерюгой! Об этом позаботился Питит, опасавшийся магии коварной дикарки.
Треск поленьев в кострах разбавляло лишь поскрипывание сучьев, оживавших под напором холодного настойчивого ветра, да слышался тревожный крик сов-сычиков, прятавшихся где-то среди черных крон уснувших деревьев.
Тушки пойманных в дороге зайцев, судя по аромату, витавшему над лагерем, уже приготовились. Мясо запеклось до темной корочки, оно аппетитно истекало жирными каплями, шипевшими в белой, с огненными всполохами, золе большого походного костра.
– Нужно покормить пленницу. Я мог бы отнести пищу, – Мангольд постарался придать голосу безразличный тон, но не сильно преуспел, так как Питит, и даже некоторые родовиты, гревшиеся рядом, неодобрительно закачали головами и зацокали языками.
– Будьте благоразумны, монбон! – напряженно предупредил Ворон. – Такие развлечения – не для малородов. Даже если отродье – Ваш личный трофей. – В присутствии гнути и ничего не подозревавших воинов, Ворону приходилось тщательно подбирать нужные слова, чтобы не уронить честь хозяина. – Покормит паган. Пленница получит еду последней, как этого требует порядок!
Горячая, разделенная на куски зайчатина казалась великолепным завершением дня. Лишь Мангольд, быстро утолившись малым, сидел на тонком стволе поваленной осины, как чужой. Не участвуя в неспешной беседе, на которую так падки родовиты во время сытного ужина; не пригубляя живительного элексира – легкого медового вина, которое как известно, способно быстро излечивать любую хворь в мозгах, особенно, вызванную утомительным и опасным походом.
– А всё-таки хорош был тот гниляк! И ведь как ловко он залёг в земле!
– Я его совсем не заметил!
– Еще бы, курица ты слепая!..
– Когда он выскочил, я чуть не помер от ужаса!.. Клянусь Безбрежьем, ничего страшнее не видел! А ведь я женат, а-ха-ха!..
– Если бы не наш бесстрашный Ворон!..
Воины дружно вскинули руки с наполненными кружками, отдавая дань уважения своему отцу по оружию:
– Слава первому воину Овечьих земель!
Питит взглянул на безучастное лицо монбона; казалось, Мангольд был далеко.
По лицу Ворона пробежала тень бешенства.
– Паган! – позвал он резко. – Собери с земли сырые заячьи потроха и скорми их мерзокровке! Да не забудь плеснуть ей медовой водицы!
– Водицы?.. – захлопал ресницами подоспевший недоумок.
– Да! – Питит победоносно взглянул на Мангольда. – Я выпил достаточно медового вина! Сейчас будет и водица! Главное, слови ее в кружку!
Родовиты покатились со смеху. Мангольд побледнел и криво улыбнулся; одними губами, беззвучно и некрасиво. Питит, не сводивший ястребиного взгляда с монбона-полувыродка, остался доволен…
Паган на миг замешкался перед разбойничьей повозкой. Он робел, хотя клетка освещалась пламенем от костров со всех сторон.
– Ну же! – нетерпеливо подстегнул его Питит. – Чего ты трясешься? Там всего лишь смазливое отродье. Она не кусается.
Овечечники одобрительно заулюлюкали; паган втянул голову в плечи и засуетился с замком дверцы. Воины даже перестали жевать, предвкушая развлечение – каждому не терпелось увидеть, что сделает пленная мерзь с чашей «медовой водицы». Рогожа на клетке мешала наслаждаться зрелищем, но Питит запретил снимать ее даже на миг.
Паган приоткрыл дверцу лишь на ладонь, после чего начал суетливо протискивать «угощения» для дикарки внутрь клетки. Остановился. Дрожащие губы гнути зашептали защитные заклинания, его зрачки расширились.
– Чего ты медлишь?! – нетерпеливо прикрикнул один из Сычей. – Гостья голодна!
Повинуясь, паган просунул дрожавшую руку по локоть, дернулся, как на крючке; в следующий миг клетка будто проглотила бедолагу. Раздался истошный визг.
Испуганные овечечники вскочили на ноги. Паган вывалился из клетки наземь, на спину. На его груди, как разъяренная рысь восседала Яция. Во рту мерзи алел кусок вырванной трахеи. Несчастный паган силился схватиться за шею, пытаясь закрыть зиявшую рану, клокотавшую пенившейся, будто вскипевшая в котелке вода, кровью.
Яция выплюнула человеческую плоть и бросив короткий взгляд на Мангольда, бросилась бежать. Перемахнув через костер, с легкостью ветра, она скрылась в кромешной тьме наступившей ночи. Раздался громкой плеск. И снова! И снова!..
– Она бежит через ручей! – зарычал Ворон, тщетно пытаясь разглядеть беглянку. – К Гиблому лесу!
Теперь яркое пламя костров оказалось не другом, а помехой – оно лишь слепило глаза, делая тьму еще гуще.
– Двое – за мерзью! – скомандовал Питит. – Остальным – охранять монбона!
Родовиты повиновались. Посланные в погоню Сычи, оседлав жеребцов, уже скрылись за пологом ночи.
Ворон подошел к взволнованному Мангольду, волчьей хваткой вцепился пальцами в плечо товарища, сжал – беспощадно, до боли; во взгляде Питита тоже ожил волк.
– Отродье будет поймано и обезглавлено, мой господин. Рано или поздно. Даю слово чести. Жизнь этой мерзи против моей.
Мангольд кивнул. Ничего другого не оставалось… Он понимал, Питит не злится. Питит в бешенстве!
Воины, отправленные в погоню за дикаркой, вернулись лишь с рассветом, когда лагерь впал в сонное забытье.
Мангольд проснулся от неистового хохота. Вскочив с плаща, служившего в походе и постелью, он обнаружил, что воины отряда, обнажив клинки, уже взяли его в кольцо, готовые отразить любую атаку.
– Что происходит?
– Хохотуны, – холодно доложил Ворон, продолжая зорко всматриваться в противоположный берег ручья, затянутый клочками утреннего тумана. Пугающий смех доносился оттуда. – Видно, нашим братьям выпала нелегкая участь – пасть жертвами Гиблого леса.
Вскоре на берег вышли двое. Они надсадно, громогласно смеялись. Хохотали. Казалось, будто двое подгулявших выпивох возвращались из таверны. Только смех их больше походил на потуги выживших из ума кровопийц. От такого хохота по спинам родовитов загулял холодок и побежали мурашки.
– Канас и Марфиус! Это точно они! – узнал фигуры на противоположном берегу один из Сычей. – О, духи Безбрежья! – зябко поежился воин. – Что же делать?! Неужели, убивать братьев?! Ворон!
– У нас нет другого пути! – отрезал Питит. – Самородная магия не щадит ни тело, ни чувства! Хохотуны обожают рвать людей на части! Это их забавляет. Нам предстоит честь освободить братьев от жалкой личины мерокровов! Заманим их паганом, а сами подойдем сзади. Покройте головы!
– Зачем?.. – не понял Мангольд, уже лихорадочно натягивая плащ на голову. В походе он научился беспрекословно доверять свою жизнь опыту Ворона.
– Под покровами хохотуны не видят в нас людей!
Обгадившийся от ужаса паган был, как овца, привязан за ногу к стволу высокой крепкой сосны. Вокруг дерева, с наброшенными на головы плащами, изваяниями замерли родовиты.
Хохотуны вброд перешли ручей, их гнусавый, подлаивающий смех превратился в громкий хохочущий вой, лишь только порождения заметили свою жертву.
Не разбирая дороги, отталкивая друг друга безумцы кинулись к завизжавшему гнути, попытавшемуся укрыться за стволом дерева. Веревка предательски натянулась, и паган упал на живот.
Не переставая дико хохотать, новорожденные мерзи накинулись на сжавшуюся в комок приманку.
Раздался громкий, казалось, оглушительный треск.
Крик пагана резко затих на высокой ноте. Хохотуны возликовали.
Раздался новый треск.
Треск ломавшихся, выворачивавшихся из суставов, костей. Мерзокровы, эти чудовища, еще недавно верно служившие Овечьим землям, с неимоверной силой и бессмысленной жестокостью выламывали потерявшему сознание бедолаге руки. Одна упала к ногам дрожавшего в нервном ознобе Мангольда, который, как и все родовиты под покровом плаща ждал приказа Питита.
– Смерть!!! – скомандовал Ворон.
Обнажившие клинки воины накинулись на бывших товарищей со спины.
– Отсекайте им руки! – закричал Питит, не переставая ловко орудовать мечом. – Метьте в шеи!
Вскоре мертвые хохотуны лежали рядом с растерзанной тушей пагана. Питит склонился над окровавленными изрубленными телами своих, некогда верных, воинов. Их было не узнать.
– Открывайтесь врата Безбрежья! Встречайте достойных сынов! – с трудом сдерживая горестный всхлип, печально произнес лучник, только что отправивший в небытие братьев по оружию.
– Они не мертвы, – предупредил Питит. – Если мы не набьем их утробы хвоей, хохотуны вскоре оживут.
– Вы чего?! Не слышите? Выполнять! – с излишней поспешностью приказал Мангольд паганам, уже столкнувшийся с пугающим коварством самородной магии.
Питит поднял оторванную руку пагана-приманки и вручил ее опешившему Мангольду. Мангольд с брезгливостью отбросил «подарок» подальше, в кустарник.
– Если бы ты не распорядился встать на ночь лагерем, и этот паган, и все мои верные воины остались бы живы. Так может орел у дороги предупреждал нас о какой-то другой опасности? Ведь самое ужасное что могло произойти, все-таки произошло.
Мангольд стыдливо отвел взор…
[1] Бохк – малый дух Безбрежья
[2] Шак – мера длины, равная шагу взрослого мужчины.
Скачать книгу