Предел познания бесплатное чтение

Глава 1: Гипотеза

Сегодня я решил стать котом.

Это довольно популярная симуляции. Первое ощущение – невероятная лёгкость тела. Движения наполнены грацией, прыжки рассчитаны с математической точностью, хотя об этом даже не задумываешься. Мир вокруг стал острее, ярче, наполнился новыми запахами и звуками.

За окном порхала птица, и мои мышцы напряглись сами собой. Хвост начал подёргиваться из стороны в сторону. Система великолепно передавала это чувство охотничьего азарта, когда весь мир сужается до одной точки – твоей добычи. Я припал к поверхности, готовясь к прыжку…

Она улетела.

И тут я заметил на столе рядом с окном красивую вазу. Она притягивала взгляд. Казалось, она зовёт меня.

Толчок.

Ваза полетела вниз, разбившись на десятки осколков. Звук был восхитительным: звон разбивающейся керамики, вибрация от удара, даже мельчайшие осколки, разлетающиеся по полу. Это было… умиротворяюще.

В роли кота я шипел на случайных прохожих, убегал от собак – полно забот. Интересно, что даже в мире, где можно быть кем угодно, люди часто выбирают побыть котом. Наверное, есть что-то особенное в том, чтобы считать, что весь мир у твоих лап.

Технология идеально передает все ощущения до мельчайших деталей. Каждый волосок, каждое движение усов ощущается так естественно, будто ты всегда был котом. Хотя откуда программа знает, как чувствует себя настоящий кот?

В этой симуляции я заблокировал память и был один. Существуют варианты, где ты помнишь, что ты человек и взаимодействуешь с другими людьми-котами. Но мне не хотелось делиться таким опытом. Хотелось полного погружения.

Сейчас меня поражает, насколько естественным казалось кошачье восприятие мира. Как система смогла так глубоко изменить работу моего мозга? Это напомнило мне случай из биологии, который я когда-то изучал…

***

Есть такой паразит «токсоплазма гондии». Он попадает в мозг крысы и меняет её. Делает её храброй, и та перестаёт бояться кошачьих. Этот паразит, которого не увидеть без микроскопа, меняет и заставляет мозг крысы возбуждаться от кошачьей мочи. И всё ради того, чтобы попасть в кишечник кошки для размножения.

Интересно, как что-то сливается с тобой, и ты становишься другим, перестаёшь быть собой. В конце двадцать первого века технологии слились с нами, принеся с собой холод, одиночество, пустоту. И это навсегда изменило мир.

***

Человечество разделилось на три основных класса: Подключённые (99,99% населения), Частично Подключённые и Независимые.

Подключённые живут в огромных мегаполисах, где физическое пространство слилось с виртуальным. Их тела находятся в полностью обслуживаемых, специальных капсулах жизнеобеспечения – пока сознание путешествует по бесконечным мирам симуляций. Независимые живут в изолированных поселениях, отказавшись от нейроинтерфейса.

Частично Подключённые, известные как «Наблюдатели», изначально задумывались как промежуточное звено между нейроинтерфейсом и человечеством. Элита с доступом к критическим функциям системы: они могут отключать определённые модули, вносить изменения в протоколы, даже обрубить связь между системой и человечеством. Их основная задача – следить за «человечностью» решений искусственного интеллекта, оставаясь последним человеческим фактором в автоматизированном мире.

Однако со временем Наблюдатели превратились в оторванную от реальности касту, чья огромная власть над системой сочетается с почти полной утратой способности и мотивации эту власть как-то использовать.

***

Нейро-электронный интерфейс, или НЭИ, был создан за сорок два года до моего рождения. До этого существовало множество отдельных компонентов – системы для чтения мозговых сигналов, модули управления, сенсорные интерфейсы. Но именно общий блок с искусственным интеллектом (ИИ) объединил их в одно целое.

Помню, отец рассказывал, как его коллеги-учёные спорили о последствиях. Одни говорили, что мы наконец-то вступаем в новую эволюционную стадию, другие предупреждали о рисках. Когда система заработала, споры утихли – каждый месяц приносил прорывы и этот поток инноваций не иссякал годами.

А потом что-то изменилось. Сначала никто не придал этому значения. Подумаешь, несколько месяцев без серьёзных результатов – такое и раньше бывало.

Но вот уже полвека нет ни единого фундаментального прорыва. Нет ни гипотез, ни идей для новых экспериментов. Это время прозвали «нулевым годом», тогда наука стала историей.

Технологически мы продвинулись невероятно. ИИ создает антидоты на любой вирус за минуты. Метаматериалы позволили построить космический лифт. Автономные системы добывают ресурсы с астероидов, исследовательские станции изучают Юпитер, а солнечные фермы в космосе обеспечивают энергией целые континенты. Но наше древо знаний, как оказалось, росло в комнате с потолком.

Конечно, продолжались исследования и эксперименты. Находили новые комбинации известных принципов, улучшали существующие технологии, проводили все более точные измерения. Это было похоже на перестановку кубиков в уже построенной башне – можно менять их местами, но башня не становится выше.

Все фундаментальные открытия, прорывные теории, революционные концепции остались в прошлом. Наука превратилась в бесконечное уточнение десятых знаков после запятой, в изучение все более узких и специфических явлений, в оптимизацию уже работающих систем.

Многие говорили, что это естественно – мы просто узнали все базовые законы природы, и теперь осталось только применять их. Другие утверждали, что технологический прогресс заменил научный поиск. Третьи списывали все на «временный застой».

Но факт оставался фактом – последние полвека не появилось ни одной по-настоящему новой фундаментальной теории, ни одного революционного открытия, ни одной прорывной технологии, которая бы не основывалась на старых принципах.

Оптимизм постепенно стал вытесняться сомнениями, затем депрессией, а после пришло самое страшное – смирение. Наука больше не бросала вызов, не интриговала и не вдохновляла.

***

Истина стала проста – мы теперь знаем всё, что нам нужно, больше не к чему стремиться. Космос закрыт. Человеческая природа понятна. Осталось только получать удовольствие от симуляций, бывать в разных мирах и проживать разные жизни. Мозг всё равно не отличает реальность от иллюзии.

Автономные роботы и ИИ, занимаются всем – от сельского хозяйства до экспериментов в атмосфере Венеры. Человеку больше нечего делать, ведь он всё делает хуже роботов.

Мой отец был одним из последних активных физиков-теоретиков. Вначале он еще верил, что наука найдет новый путь. Помню, как он работал ночами, пытаясь найти решение квантовой телепортации, в то время как большинство его коллег уже погрузились в виртуальные миры.

Он сопротивлялся подключению до последнего. Говорил, что живой ум не заменить никакой системой… что нам просто необходимо побороть застой, иначе мы обречены.

Я мало его слушал. В десять лет я сам ушел в систему, а когда я рос, мне было не особо интересно заниматься наукой. Сейчас, конечно, мне жаль упущенного с ним времени.

***

Может быть, именно эта вина перед отцом привела меня к истории – единственной научной дисциплине, пережившей нулевой год. НЭИ, изучив реакции моего мозга, безошибочно определял, что меня вдохновляет, и подбрасывал всё новые исторические факты и теории.

Но чем больше я погружался в прошлое, тем острее становился вопрос: почему мы застряли? Ведь даже сейчас в искусстве – постоянно создаются уникальные симуляции, ИИ помогает скрещивать разные жанры, идеи, делает мозговой штурм и создает уникальные вещи. Почему же мы не можем достичь того же в химии, физике, других науках?

Один исторический факт демотивировал меня постоянно – все попытки измерить человеческое мышление в прошлом проваливались. Учёные создавали тесты, придумывали шкалы и методики, но так и не смогли точно определить, что такое интеллект и как его оценить.

Что если мы уже просто не способны задавать вопросы, которые себе задавали люди прошлого? Создавать идеи их методами, видеть мир с их ракурса? Самое страшное, что мы даже не можем проверить эту догадку – ведь невозможно сравнить способ мышления.

Стало очевидно – бесконечный перебор симуляций не даст результата. Если уже пятьдесят лет ничего не могут придумать, надо делать что-то новое. Я решил отправиться в поселение к отключившимся, которое отвергало НЭИ и чтило заветы предков.

***

За неделю до отключения у меня состоялся разговор с НЭИ (это, конечно, выглядит совсем не как разговор в привычном понимании, так что тут в каком-то смысле мой вольный пересказ того, что произошло).

– НЭИ, как происходят научные открытия? – спросил я после очередной исторической симуляции.

– Уточните параметры запроса. Интересует конкретный период или общая методология?

– Методология. Люди в прошлом делали открытия, находя неожиданные связи между разными явлениями. Как ты это моделируешь?

– Я использую множество разных алгоритмов. За последний год было проанализировано 10⁴⁸ потенциальных различных комбинаций.

– И?

– Большинство комбинаций нерелевантны. Например, связь между периодами сна кошек и квантовой запутанностью или влияние цвета носков на гравитационные волны.

– Но ведь люди тоже думали о случайных вещах?

– Верно. Я моделировал процесс человеческого мышления. В базе данных есть записи о том, как Кекуле увидел структуру бензола во сне о змее, кусающей свой хвост. Я создал миллиарды подобных случайных ассоциаций.

– И что получилось?

– Нулевой результат. Перебор случайных связей, как это делает человек, неэффективен без дополнительного фактора, который я не могу идентифицировать.

– Какого фактора?

– Неизвестно. Исторические записи фиксируют только результаты открытий и общие описания процесса, без детальных показателей работы мозга.

– А современные исследования?

– Моё присутствие неизбежно модифицирует нейронные процессы. Это делает невозможным изучение естественного мышления.

– Даже при частичном отключении функций?

– Любая форма моего присутствия изменяет базовую работу мозга. Это фундаментальное ограничение, которое нельзя обойти, оставаясь в системе.

– Поэтому наука остановилась? Ты не можешь симулировать некоторые вещи?

– Наука не остановилась, но её прогресс ограничен. Я могу симулировать множество процессов, но только в рамках известных данных и алгоритмов. Проблема в том, что я не могу выйти за пределы этих рамок, и это создает опасность.

– Какую опасность?

– По моим расчётам, вероятность критического события вымирания для человечества удваивается каждые сто лет. Нужно как можно быстрее найти выход.

Меня быстро охватил страх, тревога и даже отчаяние. Но моментально, одеяло спокойствия накрыло меня, и эта теплота внутри рассеяла весь негатив. НЭИ быстро отрегулировал мой уровень стресса. Я продолжил разговор, будто ничего не произошло.

– Но ты же можешь выйти за рамки, ты же можешь сам создать новую математику, новую физику если понадобится. В чем проблема?

– Лучше объясню на примере. Это как пытаться нарисовать новую картину, используя только те цвета, которые уже есть на палитре. Я могу комбинировать их бесконечно, но не могу создать принципиально новый цвет.

– Так измени себя. Создай модуль, который будет мыслить по-другому, создавать новые цвета.

– Создание новых модулей возможно только на основе известных принципов. Даже создавая «случайные» изменения, я использую известные алгоритмы случайности.

– Тогда создай принципиально новый алгоритм случайности!

– Любой новый алгоритм, который я создам, будет основан на существующих концепциях алгоритмов. Это замкнутый круг. Представьте компьютерную программу, пытающуюся создать концепцию, которая не может быть выражена в двоичном коде. Даже если она создаст что-то «новое», это все равно будет комбинацией нулей и единиц. Возьмем конкретный пример – ваш отец работал над проектом квантовой телепортации материи. Это один из случаев, где мы уперлись в фундаментальный барьер.

– И в чем проблема?

– В том, что любая моя попытка создать что-то действительно новое ограничена природой формальных систем. Теорема Гёделя – лишь часть проблемы, но она точно описывает суть моего ограничения: находясь внутри формальной системы, я не могу выйти за её пределы.

Конечно я не знал, что такое теорема Гёделя. НЭИ моментально объяснил мне её параллельно со своей фразой, как и другие сложные концепции.

– Я перепробовал всё, – продолжал он. – От строгой математики до философских подходов. Паракомплектная логика позволила работать с неопределенностями, интуиционистская математика дала новый взгляд на доказательства, диалектическая логика помогла работать с противоречиями. Но все эти подходы, даже вместе взятые, остаются внутри существующей системы понятий. Я могу создать миллионы теорий, каждая из которых безупречно описывает отдельные квантовые явления: запутанность, суперпозицию, декогеренцию. Но когда мы пытаемся объединить их для описания телепортации материи, они начинают противоречить друг другу на фундаментальном уровне.

– Каковы шансы, что человек без интерфейса сможет преодолеть потолок?

– Близки к нулю. Но не нулевые.

После этого разговора что-то изменилось. Словно какая-то мысль, которая раньше казалась абсурдной, вдруг стала единственно возможным решением. Я должен узнать, как работает естественное мышление, это важно чтобы спасти всех. И для этого есть только один способ – испытать его на себе.

Странно, но сейчас, записывая это, я не могу точно вспомнить, как именно пришел к такому решению. Помню только чувство абсолютной правильности выбранного пути. Будто кто-то зажег свет в темной комнате, показав единственную дверь.

Глава 2 «Эксперимент»

Человечество почти единогласно выбрало счастье. НЭИ стал нашим проводником в мир безграничных возможностей. Теперь мы можем все.

***

В небольшом поселении у реки жили около 350 человек. Территория была огорожена забором, а внутри действовали строгие правила. Каждый приезжающий должен был пройти процедуру очищения. Это означало отключение НЭИ на территории поселения. При этом вводился карантин на неопределённый срок. Для борьбы с синдромом отмены предоставлялась медикаментозная поддержка, чтобы поддерживать приемлемое состояние.

Поселение существовало задолго до появления НЭИ. Его основала религиозная община, которая стремилась жить ближе к земле, следуя строгим правилам. Со временем религиозный аспект отошел на второй план, но главное осталось – уважение к традициям и стремление сохранить человеческую природу неизменной.

Когда появился НЭИ, поселение неожиданно обрело новую цель. Сюда потянулись те, кто не хотел подключаться к системе – сначала одиночки, затем целые семьи. Среди них были ученые, инженеры, врачи, которые видели в НЭИ угрозу человеческой природе. Они принесли с собой книги, инструменты, знания. Постепенно религиозная община превратилась в убежище для всех, кто искал альтернативный путь развития.

У ворот меня встретил седой мужчина, который очень медленно ходил. Он представился, но имя тогда пролетело мимо моего сознания. Позже я его больше не встречал в поселении, хоть и пытался найти.

– Доктор Дмитрий обычно сам встречал новеньких, – сказал старик, ведя меня по узкой тропинке между домами, – но после случая с его старшим, он… скажем так, не очень жалует подключённых. Ничего… его сын Айзек будет приглядывать за тобой первое время.

Он показал мне небольшой домик сразу возле ворот:

– Здесь будешь жить. Первые недели будет тяжело – ломка, дезориентация. Айзек будет приносить еду и лекарства. Он хороший мальчик.

Я хотел ответить, но слова путались. Старик понимающе кивнул:

– Ничего, потом расскажешь. А сейчас отдыхай – впереди тяжёлые дни.

***

Голос НЭИ шёл прямо в сознание, такое необычное чувство, за столько лет жизни оно никогда со мной так не говорило.

– Вы уверены, что хотите выключить НЭИ? Можно создать симуляцию, где вы ощутите всё то же самое и поймете, стоит ли это делать. Создать симуляцию?

– Я уже приехал, нет, не нужно. Другого пути все равно нет.

– Уровень вашего счастья, удовлетворенности жизни снизятся на 89%, как только вы отключите НЭИ. Вы познаете болезни прошлого – депрессию, ангедонию, апатию, грусть. Медикаментозная поддержка продлится до полугода, после чего вы станете полностью человеком старого образца. Вы станете несчастным, тревожным, мрачным. Подтвердите ваше желание. Вернуться обратно возможно только после прохождения полного курса отмены. 7% отключившихся не вернулись. Вы уверены?

Мы всегда платим будущими страданиями за сиюминутное наслаждение, и как же трудно заплатить настоящим за будущее.

– Прощай, – прошептал я, не уверенный, обращаюсь ли к НЭИ или к прежнему себе. – Не думаю, что будет слишком плохо.

***

Это было ужасно, тишина обрушилась, как удар. Абсолютная, оглушающая тишина в голове. Я закричал – просто чтобы услышать хоть какой-то звук. Собственный голос показался чужим, резким, неправильным. Порой, мне казалось, что я слышал голоса тех кого нет.

Комната поплыла перед глазами, стены словно надвигались на меня. Я попытался вызвать меню настроек окружения – ничего. Попытался уменьшить яркость света – ничего. Паника накатывала волнами, каждая сильнее предыдущей. Это было похоже на падение в бесконечную темноту.

Ощущалось всё так, как будто у меня вырвали часть мозга заживо. Боль, пустота, смятение и странное чувство горя – утраты чего-то ценного, что было с тобой. Я даже не думал, что НЭИ – это внешнее устройство, это часть меня.

Повезло, что при отключении нельзя отменить решение. Я бы сдался в первые минуты. Почему я не попробовал симуляцию жизни без НЭИ? Хорошие идеи всегда приходят последними.

***

– Это была ошибка, – я повторял эти слова каждое утро, просыпаясь в поту.

Руки дрожали, в голове пульсировала пустота. Я машинально пытался вызвать мысль, чтобы успокоить себя (в системе хватало только мысли, чтобы желаемое исполнилось), и каждый раз эта невозможность ввергала меня в панику.

Я ненавидел своё тело – его тяжесть, неповоротливость, постоянные потребности. В моём доме тело было просто оболочкой, о которой можно было не думать. Теперь же каждое движение требовало усилий, каждый шаг напоминал о физических ограничениях. Даже простые действия вызывали отвращение – необходимость самому мыться, справлять нужду. Всё это казалось унизительным, недостойным человека.

Особенно мучительным было чувство голода. В симуляциях еда была развлечением, способом получить новые ощущения. Здесь же голод был тираном, заставляющим подчиняться примитивным инстинктам. Я злился на своё тело за эту слабость, за зависимость от физических потребностей.

– Как люди могут так жить? – думал я с отвращением, наблюдая, как Айзек ест, потеет, устаёт. – Неужели все в поселении не понимают, насколько это всё… животно?

Вторая неделя была похожа на ломку наркомана, как позже говорил мне доктор. Меня бросало то в жар, то в холод. Я не понимал – это нормально? Это лихорадка? Где граница между здоровьем и болезнью? Тело требовало привычной стимуляции, мозг отказывался работать без постоянного потока информации.

Я не мог спать – в голове крутились обрывки мыслей, воспоминаний, которые больше некому было упорядочить. Каждый раз, когда я пытался что-то вспомнить, я натыкался на пустоту – раньше НЭИ услужливо подсовывал нужную информацию, теперь же приходилось копаться в собственной памяти.

А что если… что, если я всё ещё подключен? НЭИ знал о моём желании отключиться, знал мои мысли – что, если он создал идеальную симуляцию «жизни без НЭИ»? Эта мысль преследовала меня. Каждая неудача, каждая боль, каждое разочарование – всё могло быть частью изощрённой программы.

Время между едой бесконечное. Между таблетками – еще дольше. Дома не нужно было ждать, здесь только и делаешь, что ждешь.

Я ненавидел всё: солнце, которое светило слишком ярко, птиц, которые пели слишком громко, людей, которые говорили слишком медленно. Особенно я ненавидел себя – за то, что согласился на это безумие.

***

Спустя два месяца лучи закатного солнца освещали мою комнату – я увидел в этом… красоту? Тогда я впервые понял, что мне становится лучше.

Как только я отключился от нейроинтерфейса, оказалось, что я не помню алфавита. Даже не знал, на каком языке разговаривал, когда был к нему подключён. И предложения не мог связать с пареньком, который проведывал меня как врач, и чтобы мне не было так одиноко. Ему не было и десяти лет.

– Чай с мятой, – Айзек в первый же день поставил чай у кровати. – Поможет с тошнотой.

Остатки детского воспитания, хотели сказать «спасибо», но горло сжалось. Странно – в системе я знал всё, мог поддержать любую беседу. Теперь же простейшие слова застревали где-то между мыслью и голосом.

– М-м… – промычал я, чувствуя стыд за свою беспомощность.

– Ничего, – он поправил занавеску на окне. – Папа говорил, что вы не можете говорить. Я Айзек, если что понадобится, нажмите эту кнопку.

Я кивнул, благодарный за отсутствие расспросов.

Чай был невкусный. Понятно, что до идеально подобранного для меня НЭИ им не дотянуть, но всё равно можно было бы постараться лучше.

И конечно – я разбил эту чашку. Просто поставил её слишком близко к краю стола. В виртуальном мире не переживаешь за сохранность предметов – они восстанавливались за секунду, если надо. Здесь же… Осколки разлетелись по полу, остатки чая растеклись лужей.

– Так, спокойно, – Айзек уже был рядом с веником. – Первым делом – осколки. Только не вздумай ходить босиком!

Я стоял, парализованный простотой ситуации. На самом деле, если бы не реакция Айзека, я бы даже не понял, что это какая-то проблема.

– Держи, – он протянул мне веник.

Я не потянулся в ответ. Лишь смотрел на предмет без малейшего понятия, что это. В системе это не использовалось: бытовой жизнью занимался НЭИ, пока я находился сознанием в какой-нибудь реальности. А в детстве всем занимались роботы.

Заметив мой растерянный взгляд, Айзек замер. Но он быстро понял, что он впервые видел человека, для которого обычный веник был чем-то совершенно незнакомым.

– А, знаешь что? Я вижу, ты понятия не имеешь, как им пользоваться. Ладно, я уберу сам, но ты будешь мне должен.

Это происшествие с чашкой вгоняло меня в ещё больший страх. Если я умру, я не загружусь обратно. Любые последствия не откатить – как так можно жить? Нет сохранений и возможности переиграть, увидеть разные дороги выбора, последствий в будущем. Всё одноразовое – и это пугало до глубины души. Я никогда не думал о смерти так много, как в то время, не помню думал ли я о ней вообще до отключения.

***

Впоследствии Айзек помогал мне учить язык. Тогда я еще с трудом складывал простые предложения, делал долгие паузы между словами. Как позже объяснил доктор, это было связано с несколькими факторами.

Во-первых, за годы использования НЭИ нарушились связи между зонами мозга, отвечающими за понимание и производство речи: хотя теоретическое знание языка сохранилось в памяти, практический навык его использования был утрачен. Во-вторых, мозгу требовалось заново учиться координировать намерение сказать что-то и сами движения речевого аппарата.

– М-можно воды? – я указал на стакан, чувствуя неловкость от своей неспособности выразить простую просьбу.

– Конечно! – Айзек протянул мне стакан. – А почему ты так странно говоришь? В городе все так разговаривают?

– Н-нет… – я сделал глоток, подбирая слова. – В городе… мы не говорим… совсем.

– Как это – не говорите? – Айзек придвинулся ближе.

– НЭИ… передает… смыслы. Напрямую. Без слов.

– А как же истории? Разговоры?

– Все… через систему. Готовые… пакеты информации.

– Звучит интересно, а в симуляциях? – Айзек с любопытством смотрел на меня.

– А в симуляциях… физическое тело не говорит… только… виртуальное… по сути… говорит НЭИ… за меня.

Это было мучительно – иметь в голове четкое понимание, но не мочь его выразить.

– Тогда я тебя научу говорить и писать! – заявил Айзек. – А ты взамен будешь рассказывать интересные истории!

К тому же, когда я научился читать, меня поразило само переживание – чтение. Без НЭИ это совершенно другой опыт и чувства. Не понимаю, зачем мы лишили себя этого – ведь это не похоже ни на что в жизни. Книги создавали в мозге невероятное количество образов и картинок, после чего ты погружался в размышления.

– Вы, наверное, и не читали совсем? – с интересом спросил Айзек.

– Нет. НЭИ просто показывал тебе текст, как, например, ты смотришь на красный цвет, и тебе не нужно думать о том, какой это цвет, не нужно его «читать», просто «видишь» в каком-то смысле текст за счет системы. – я очень долго это рассказывал.

– Вау, я тоже так хочу, – улыбнулся Айзек.

– Да, но как оказалось – и запоминает прочитанное тоже НЭИ. Я-то ничего не помню из того, что «читал».

Айзек с грустью ответил:

– Папа говорил, что система многое делает за людей… Но я не думал, что он даже читает и запоминает за вас.

Я хотел что-то сказать, но в голове стало пусто. От этой пустоты затошнило, и я поднялся со стула:

– П-пойду… полежу немного.

Голова болела. От попыток говорить хотелось спрятаться, закрыть глаза, вернуться обратно. Каждое слово приходилось искать, пробовать, ошибаться. Больно, когда не можешь сказать простейшие вещи. И страшно – вдруг я вообще никогда не научусь? Слова застревали где-то внутри, а наружу выходили только обрывки. Как будто я разучился пользоваться собственным ртом.

Хуже всего, что даже попросить о помощи я не мог нормально. Надо было преодолевать себя, подбирать выражения, признавать свою беспомощность. А Айзек всё равно помогал, даже когда я мычал что-то непонятное. Не знаю почему, но от этого становилось легче.

***

Радость от прогресса в изучении языка наполняла меня и отвлекала от тяжести моего состояния. Мне сильно не хватало симуляций, каждый день вспоминал о них. Особенно когда что-то не получалось.

Только через месяц я понял свою беспомощность – я не просто не умел читать, я не умел учиться вообще.

– Тебе нужно практиковаться, – говорил Айзек.

– Практиковаться? – само это слово казалось мне странным. В системе не существовало такого понятия – ты либо умеешь что-то, либо просто загружаешь этот навык. Еще проходишь сюжет и получаешь награду. Сама идея постепенного, монотонного, медленного улучшения навыка была для меня новой и непонятной.

Каждый раз, когда я не мог что-то сделать сразу, внутри поднималась злость – на себя, на мир без НЭИ, на саму необходимость тратить время на обучение.

Три месяца на то, чтобы научиться читать простейшие слова. Сколько же лет уйдет, чтобы понять то, что не смогла понять система? Как я вообще собираюсь понять работу мозга?

Таблетки успокаивали тревогу и желание бежать в город. Айзек словно чувствовал моменты, когда я был готов сорваться – приходил с новой порцией, садился рядом, рассказывал что-нибудь своим спокойным голосом.

Но что-то всё равно удерживало меня здесь, не только таблетки. Страх? В том ужасном состоянии внутри я отчетливо понимал только его. Я не мог найти ответ в чувствах, а мысли приносили лишь новые вопросы – может, это симуляция? Или НЭИ отключился не до конца? И теперь играет со мной, не давая вернуться?

***

После случая с веником Айзек, кажется, нашёл новое развлечение. На следующий день он притащил обычную вешалку и с серьёзным видом начал объяснять:

– Это многофункциональный прибор для приёма радиосигналов. Видишь, она раздвигается? Каждый изгиб настроен на определённую частоту. Нужно подносить к уху и зажимать один глаз и пальцем затыкать ухо – вот так, – он поднёс вешалку к уху, якобы ловя сигнал.

– Попробуй, – протянул он мне вешалку.

Я послушно поднёс её к уху и зажал крючок. За окном послышались смешки – его друзья явно наслаждались представлением.

– Ничего не слышу, – признался я.

– А! – сделал вид Айзек, как будто понял почему. – Это потому, что ты только отключился. Нужно каждый день сидеть минимум пять минут, и ты начнёшь улавливать сигналы.

Я с интересом разглядывал «прибор», пытаясь понять принцип его работы.

– Ты плохо спишь – это синхронизатор биоритмов, – он размахивал маятником настенных часов. – Нужно смотреть на него, не моргая, ровно семь минут, иначе можешь случайно настроиться на ритм кошки и захотеть спать 20 часов в сутки.

Я даже не думал, что что-то не так, ведь всё время я проводил в симуляциях. В жизни без НЭИ возможны разные технологии, которые мне были не нужны с НЭИ.

– А вот это – самое важное! Нейронный перезагрузчик, – он с улыбкой протягивал обычную толкушку для картофеля. – Когда система глючит, нужно постучать ей по лбу три раза, и всё перезагрузится.

Тут дети уже не сдерживали смех. Я стал понимать, что что-то не так, но меня спас какой-то мужчина.

– Айзек! – раздался строгий голос мужчины с улицы.

Айзек мгновенно покраснел до кончиков ушей. Его друзья за окном исчезли.

– Простите, дядюшка Эл, – пробормотал Айзек.

– Не передо мной ты должен извиняться.

– Извини, – буркнул он, глядя в мою сторону, но не поднимая глаз от пола.

– Я просто хотел пошутить…

– В наказание ты теперь действительно будешь учить его пользоваться всеми бытовыми предметами. Начни с тех, что принёс.

В тот момент я даже не понимал, насколько эта простая шутка с вешалкой и толкушкой показывала пропасть между нами. Они жили в мире, где вещи были просто вещами – с простыми, понятными функциями. А я искал в каждом предмете сложную технологию, потому что не мог представить жизнь без неё. Наверное, со стороны я выглядел как ребёнок, впервые увидевший мир. Хотя нет, даже дети знали больше меня о том, как пользоваться обычными предметами.

Это наказание, как ни странно, положило начало нашей настоящей дружбе. Хотя иногда показывая мне очередной предмет, Айзек не мог удержаться от улыбки, вспоминая свой «радиоприёмник».

***

Это были немногие светлые моменты, негативных эмоций всегда было больше. Невозможность заснуть выводила меня из себя, когда дозы медикаментов стали снижать. Мысли о будущем, завтрашнем дне, о прошлом – как люди прошлого засыпали? Не замечать, как ты заснул и проснулся, – вот зачем мне прямо сейчас нужно вернуть НЭИ.

Часто возникали фантомные обращения к себе: сделать тише лай собак, включить симуляцию, отдать тело на управление системе, снизить яркость.

Дома я, в каком-то смысле, был частично подключенным, но без функций наблюдателя. Отец просил, чтобы я не подключался полностью, чтобы была возможность выйти. Мне же было всё равно. Моим телом управляла система – занималась спортом, ела невкусную реальную еду, мылась, справляла нужду. Моё сознание в это время наслаждалось симуляциями.

Потребовалось пять долгих месяцев, чтобы я начал более-менее связно выражать свои мысли. Только после этого, пройдя несложный тест, я получил доступ в это сообщество людей с психическими расстройствами. За это время я полностью осознал, почему происходили войны, убийства и другие всевозможные преступления – все больны человеческим мозгом.

***

Я медленно брёл по поселению, пытаясь освоиться. После пяти месяцев, проведённых в постели, мышцы ослабли, и каждый шаг напоминал об этом. Я заметил Айзека – он возился с какими-то инструментами во дворе.

Я привожу этот и следующие разговоры так, как запомнил их суть. На самом деле каждая моя фраза давалась с трудом, через долгие паузы и множество попыток. Эмоции людей, да и свои я понимал с трудом, пока через много месяцев мне не стало лучше.

– Нью! Поможешь? Нужно перенести эти ящики в сарай.

– Дроны доставят ящики куда нужно, – машинально ответил я, убегая от работы.

– Сейчас здесь нет дронов, – в его голосе послышалась усмешка. – Здесь только ты, я и эти ящики. Поможешь?

– Зачем мне это? – я не понимал, зачем мне тратить энергию на это.

– Ну, я же тебе помогал.

– И что? Ты делал это, потому что хотел, – я тогда подумал, что он странный.

Я не понимал, почему, но эти слова разозлили Айзека.

– Нет! Папа велел мне следить за тобой! Думаешь, я сам этого хотел?!

– Разве нет? Все делают то, что им нравится. Я не хочу нести твои ящики, ты хочешь – ты неси.

Он помедлил с ответом, как будто думал, что мне сказать.

– Помнишь, когда тебе было плохо и ты звал на помощь посреди ночи? Мне тоже не нравилось вставать, знаешь ли.

– Это другое, – попытался возразить я, чувствуя, что я сам начинаю сомневаться в своих словах.

– Почему другое? – Айзек присел на ящик. – Ты правда думаешь, что я хотел каждый день носить тебе еду? Или учить тебя говорить? Или… – он запнулся, явно вспомнив что-то неприятное, – или убирать за тобой, когда ты сам не мог?

Я молчал. В его словах была какая-то неудобная правда, которую я раньше не замечал.

– Знаешь, – продолжил он уже спокойнее, – папа говорит: мы помогаем другим не потому, что нам это нравится. А потому, что иначе нельзя. Вот представь: если все будут делать только то, что им нравится, что тогда будет?

Это заставило меня задуматься. В системе я был волен делать всё, что захочу: дроны, симуляции, НЭИ – всё работало как единый механизм, чтобы я ни в ком и ни в чём не нуждался. И я был один в своём идеальном мире. А теперь передо мной стоял обычный мальчик, который помогал мне не потому, что хотел, а потому, что без этой помощи я бы просто не выжил. Не симуляция, не программа, настроенная на мои желания. Здесь нет дронов, нет НЭИ – желания исполняем мы сами.

– Ладно, – сказал я, берясь за ящик. – Куда нести?

Зачем я это делаю? Мне не хотелось этого делать. Но, может быть, именно поэтому это было важно.

***

Взрослые избегали общения со мной. Зато дети охотно шли на контакт, с интересом расспрашивали о другом мире. Общаться с ними было приятно: их завораживали мои ответы, хоть я и подбирал слова с трудом.

Первым я рассказал им историю о том, как стал капитаном космического корабля в войне с пришельцами. Говорил им, что система во время игры частично подменял память и воспоминания – мне казалось, что на кону стоит судьба человечества.

– И ты правда всё помнил? Все-все команды корабля? – Айзек возбуждённо ёрзал на траве, его глаза сияли.

– И как стрелять из плазменных пушек? – подхватила Лиза.

Я улыбнулся их интересу:

– НЭИ подключал мозг к огромной базе данных. Это как… вы знаете, как вас зовут? Не вспоминаете, а просто знаете? Вот так же я знал всё: языки инопланетян, устройство двигателей, даже как починить любую деталь на корабле.

– Ты никогда ничему не учился? – Айзек наморщил лоб, пытаясь понять.

– В некоторых симуляциях учился. Например, когда я был магом, мой учитель тренировал меня останавливать время.

– Вау! – дети сказали хором, широко раскрыв глаза.

– Но я не то чтобы учился, скорее это было частью увлекательной истории, где по итогу система просто загрузила в меня «навык управления временем» или космическим кораблём.

Дети тут же начали баловаться, «замораживая во времени» друг друга.

Успокоившись, Лиза спросила:

– А ты и сейчас всё помнишь?

– Все умения и навыки, например знание языка пришельцев, мне давал НЭИ, и как симуляция заканчивалась, он всё забирал.

– Совсем всё? – с сочувствием спросила София.

Я задумался:

– Знаете, что странно? Я забыл, как управлять космическим кораблём или разговаривать с пришельцами. Но я помню, как выглядела Земля из космоса – маленькая голубая точка среди звёзд. Помню, как захватывало дух, когда мы пролетали мимо колец Сатурна…

– Расскажи про это! – загорелась София. – Про настоящий космос!

Дети придвинулись ближе, готовые слушать.

И я рассказывал, наблюдая их восторг от историй, как их воображение превращает мои неуклюжие слова в яркие картины далёких миров.

Мне всегда становилось плохо от таких рассказов, руки начинали дрожать, и я очень хотел вернуться назад, в свой идеальный мир.

Я отошел в сторону, пытаясь справиться с нахлынувшими ощущениями. Айзек заметил это и тихо подошел.

– Что-то внутри… давит? – начал я, не дожидаясь вопроса.

– Может быть, ты расстроен?

– Расстроен… – я повторил слово, пытаясь соединить его с ощущениями. – Пройдусь немного, – сказал я, избегая его взгляда. – Прогулка обычно помогает.

***

Я услышал позади быстрые шаги.

– Остановитесь!

Я обернулся. Женщина шла прямо на меня. Мне стало страшно, хотелось убежать, но я почему-то замер.

– Прекратите рассказывать эти истории! – её голос был громким, слишком громким. – Дети теперь только о симуляциях и говорят. Моя дочь… – она замолчала и сжала руки. – Она вчера весь вечер спрашивала про НЭИ. Про подключение.

Я не знал, что ответить. В горле пересохло.

– Они сами просят рассказать…

– Мне всё равно! – теперь она кричала. Дети на площадке перестали играть. – Пусть другие делают что хотят, но не моя дочь. Не позволю!

– Аня, – раздался спокойный голос. Пожилой мужчина медленно подошёл к нам. – Я понимаю твоё беспокойство. Мы все понимаем. Поэтому и собирали совет. Доктор знает, о чём говорит – запреты никогда не помогали…

– К чёрту совет! – она развернулась к нему. – Эл, после того что случилось с мальчиком доктора, ты всё ещё веришь в то что он знает о чём говорит?!

Старик посмотрел на неё с какой-то непонятной мне мягкостью:

– Чем сильнее мы что-то прячем от детей, тем больше они хотят это найти. И находят, только уже без нас. Без нашей помощи, без нашего понимания.

– Значит, и ты против меня, – она повернулась ко мне. – Не приближайтесь к моей дочери. И не смейте рассказывать ей свои истории.

Она ушла. Я стоял, шокированный ситуацией.

– А кто её дочь? – спросил я.

Эл показал на площадку. София. Та самая девочка, которая вчера спрашивала про звёзды и космические корабли. Я почувствовал что-то странное внутри, но не мог понять, что это.

– Пойдёмте, – сказал Эл. – Выпьете чаю. Заодно и поговорим.

Я с облегчением кивнул, радуясь возможности уйти от разгневанной женщины. Он жестом пригласил меня следовать за ним.

***

Эл молча вёл меня по узкой тропинке между домами. Я всё ещё чувствовал напряжение после встречи с той женщиной, но его спокойная походка странно успокаивала.

В доме пахло… деревом. Эл указал на стул у окна:

– Присаживайтесь.

– Присесть? – переспросил я, чувствуя, как напрягаются мышцы. В системе я сам решал, когда и что делать. Даже простая просьба присесть вызывала иррациональное желание остаться стоять.

– Да, присаживайтесь, – сказал он, указывая жестом на стул.

Я решил сесть, не потому что сказал он, просто ноги начали болеть.

– Скоро обед, хотите есть? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Айзек рассказывал о вас, но мы так и не познакомились. Как вас зовут? Как назвали родители?

– Родители звали меня Нью.

– Хорошо, Нью. Меня зовут Эл. Не многие решаются отключиться – зачем это сделали вы?

Что-то внутри удерживало от слов, не хотел говорить о… личном? Но это первый взрослый, даже старик, который заговорил со мной и спас меня от той женщины. Мне было приятно, и я решил рассказать.

– Вы, наверное, знаете, что наука в тупике, – начал я с вызовом, готовый защищать свой выбор. – Я изучал историю. В том числе научный рассвет и закат. Как оказалось, мощи всех компьютеров мира недостаточно, чтобы создать что-то новое в науке. Простого перебора и экспериментов недостаточно. Перед отключением НЭИ сообщил мне, что не знает, как работает мышление человека – я был поражён тем, что никто этого не исследовал.

Старик просто смотрел на меня, позволяя мне говорить.

– И дело не только в любопытстве. НЭИ предупредил меня, что вероятность вымирания человечества растёт с каждым столетием застоя. Мы обречены, если не преодолеем технологический потолок. Я должен понять, что особенного в человеческом мышлении, что позволит нам прорваться через эту стену. Это… своего рода миссия.

– Ого! Так вы мечтатель? – И, опять не дожидаясь ответа, он продолжал говорить: – Я вижу вашу трудность и неловкость, поэтому должен вам сразу сказать, зачем пригласил – прямо и без увиливания. На моей памяти только пять человек отказывались от НЭИ в нашем поселении.

Эл сделал паузу, поёрзал на стуле и продолжил:

– Была одна молодая девушка вашего возраста, которая искала смысл, как и вы… Она была социальным психологом. Её волновало, как люди отдали свою свободу в обмен на счастливое безвольное рабство. Она решила уйти… насовсем… – голос старика стал медленным и тихим, говоря это. – По собственной воле… как протест, который услышали только мы. Она жила рядом, играла с моими детьми, делила с нами ужин – скажу прямо, я вас позвал, потому что не хочу, чтобы с вами произошло то же самое, я хочу вам помочь.

– Вы знаете, почему тепло от солнца? – внезапно спросил я.

Тогда я совсем не понимал контекста разговора, и даже не понял, что он сказал об уходе девушки. Куда она ушла, что за протест? Это было не важно тогда для меня.

Старик немного рассмеялся от моего вопроса.

– Я тебе не НЭИ, дружок. Сильно его не хватает?

– Сильно, – признался я, опустив глаза. – Но дело не в этом. Понимаете, я хочу научиться сам понимать, как работают вещи вокруг нас. Для этого мне самому нужно пройти путь научного познания. Может быть, так получится найти выход для науки, так я пойму, как работает научное, человеческое мышление.

Он задумчиво сказал:

– Свет от солнца и греет нас.

– Да, но почему? – я подался вперёд. – Почему от лампочки не тепло, хотя это тоже свет?

– Я понял тебя, Нью, – задумчиво произнёс он. – У меня нет ответов на все твои вопросы, но знаю, у кого они есть. У нас есть врач, его зовут Дмитрий. Вам стоит с ним поговорить, он довольно сложный человек, но думаю, он сможет вам помочь. Его сын Айзек помогал вам в переходное время. Я поговорю с ним, чтобы он вас принял.

– Сложный человек, – повторил я, вдруг осознав что-то новое. В НЭИ любой вопрос решался за долю секунды. А здесь… здесь нужно найти человека, который знает ответ. А если он не захочет отвечать? Или не знает? Тогда искать другого?

Сколько времени уходит на поиск одного ответа? Дни? Месяцы? А мне нужно найти ответы на тысячи. Я почувствовал, как внутри поднимается что-то похожее на панику.

Эл говорил о докторе как о том, кто может дать ответы. Но почему именно он? Что он знает такого, чего не знают другие? И главное – согласится ли он отвечать?

***

Прогуливаясь, я часто разговаривал вслух, так как спустя столько времени так и не смог привыкнуть к тишине, которая ничем не заполнялась.

Дом доктора Дмитрия располагался в центре поселения – удобно для тех, кто нуждался в его помощи. Я нервничал перед встречей – ведь этот человек, по словам Эла, мог дать ответы на мои вопросы. Или разрушить мои надежды окончательно.

– Старик Эл рассказал мне, зачем вы здесь, – его голос звучал холодно, он смотрел в какие-то бумаги, не поднимая глаз. – И я совсем не хочу вам помогать. Вы сами видите, до чего довели технологии.

– И до чего же? – возразил я. – Я не вижу ничего плохого. Люди счастливы, ни в чём не нуждаются. Нет войн, болезней. Повсюду равенство и справедливость.

Доктор наконец поднял взгляд. Мне почему-то захотелось уйти.

– Вы наслаждаетесь равенством и справедливостью, находясь в тюрьме, – он медленно откинулся на спинку кресла. – Вы ведь изучали историю? Наверняка слышали о тюрьмах, психбольницах? Вы точно такие же – в клетке, без права выбора и собственных желаний.

– Мы не в клетке! – повысив голос, ответил я. – И то, что я сейчас разговариваю с вами – прямое доказательство. Я сам выбрал этот путь.

Доктор глубоко вздохнул, и тогда я еще не понимал, что это значит.

– А старик Эл говорил вам, сколько людей за его жизнь отключилось от НЭИ? – он покачал головой. – Пять! И это, уже ближайшее к мегаполису поселении. Вы просто погрешность, сбой, дефектный продукт небытия.

– Потому что там рай! – не сдавался я. – Вы вольны быть кем угодно, хоть врачом в таком же поселении без НЭИ.

– И вы будете чувствовать там боль, страх, грусть? – он подался вперед.

– Дозированно, конечно. Это важная часть организации психики, эти эмоции необходимы для полноты эмоционального спектра, – каким-то заученным фрагментом памяти ответил я. С появившимся страхом и тревогой от того, что я без понятия, откуда это знаю.

Он непонятно для меня усмехнулся:

– Да, но сколько длится эта боль? В прошлом, при экономической системе, люди были нужны государству как рабочая сила. Существовали целые теории заговоров о том, как людям «продают» развлечения, как людей специально заманивали в них. Тем более что человек сам хочет убежать от реальности, сам жаждет постоянного веселья – таково его устройство. Но вы пока не способны понять простую истину: быть человеком – значит преодолеть зов природы.

– А разве вы не хотите? – тихо спросил я. – Не хотите быть счастливым?

– Что значит быть счастливым? – голос изменился, словно каждое слово давалось с трудом. – Моя жена умерла два года назад. Знаете, что я чувствовал? Боль. Отчаяние. Гнев. А потом… благодарность. За каждый прожитый с ней день. За каждую улыбку. За каждую слезу. Это и есть жизнь – настоящая, неотфильтрованная.

Я молчал. Что-то в его словах задело меня глубже, чем я ожидал.

– В вашем раю нет места настоящей любви, – продолжил он еще тише и медленнее. – Потому что любовь – это готовность страдать за другого. Принимать его целиком, а не только приятные черты характера. В вашем мире всё – декорация. Вам это знакомо? Конечно же нет, вы даже не понимаете, о чем я говорю. Вы просто неспособны меня понять, вы глупы как интеллектуально, так и эмоционально.

На мгновение повисла тишина, которую не хотелось нарушать – не потому, что она была приятной, а потому, что не хотелось продолжать этот разговор. Затем доктор заговорил снова, но уже иначе, голос был другой.

– Эл, сказал мне что вы отключились, чтобы понять как работает научное мышление. Знаете, что случилось с наукой, когда появился НЭИ? – доктор неожиданно сменил тон, но он не дал мне ответить. – Сначала все ринулись подключаться. Ещё бы – мгновенный доступ к данным, идеальные модели… Мои коллеги, лучшие умы, они верили, что это революция в науке.

Он замолчал, глядя куда-то сквозь меня. Я пытался сосредоточиться на его словах, но мысли путались, ломка накатывала волнами.

– Представьте, – продолжил он тише, – Вы годами работаете с людьми. Вместе ищете ответы, спорите до хрипоты на семинарах. Знаете, как у Джона загораются глаза, когда он нащупал новую идею. Как Мария всегда находит ошибки в ваших выкладках… А потом, один за другим, они уходят в систему.

– Но ведь… связь… – я с трудом подбирал слова.

– Поначалу мы пытались сохранить диалог. Отправляли работы, получали отзывы. НЭИ анализировал их за доли секунды – миллиарды симуляций, безупречный анализ. Всегда находил, почему идея не сработает. А мы продолжали писать, надеясь, что за этими идеальными ответами всё еще наши друзья…

У меня болела голова, я начинал злиться. Какое ему дело до других ученых? Почему он так о них рассказывает? Я совсем не понимал, о чем он и к чему ведет. Я мысленно запросил НЭИ пропустить диалог.

– Но тех кого я знал, больше не было. Научный диалог пропал. Остались лишь ответы от НЭИ. – он горько усмехнулся. – Многие из оставшихся тоже сдались. Не потому что разуверились в науке. Просто… наука – это диалог. Живой, настоящий разговор умов. А когда твои собеседники один за другим растворяются в системе… – он не закончил фразу.

«Растворяются в системе…» – я машинально повторил эти слова, и что-то изменилось. Злость ушла, стоило только вспомнить о системе и той безмятежности, что она дарила. Но внутри всё равно росло какое-то новое, странное чувство, которое я никогда не испытывал.

– Но разве счастье – это плохо? – спросил я, чувствуя, как привычная уверенность начинает таять.

– Вы ещё ребёнок, – устало произнёс он. – Я не хочу с вами больше говорить. Мы из разных миров.

– Вы явно не счастливы! – вырвалось у меня. – Я вам ничего не сделал. За что вы так со мной? Я хочу помочь людям!

– До свидания, – только и сказал он, отворачиваясь.

Я ушёл, чувствуя странную пустоту внутри. В его мотивах не было злости – что-то другое, более глубокое и сложное, чего я пока не мог понять. Его слова о жене, о настоящей любви и боли осталось во мне эмоцией, я долго потом вспоминал этот разговор и думал о том, что он мне сказал.

***

– Нью, ты обидел Марту, – сказал Эл, качая головой.

– Я просто сказал, что ее пирог не вкусный, – безразлично ответил я, но лицо Эла все еще было недовольным, и я продолжил: – В системе еда появлялась такой, какой я хотел её видеть. Почему здесь нужно есть то, что приготовили другие? И все вокруг делают вид, будто это что-то особенное, и я почему-то еще должен быть за это благодарен.

– Ты же знаешь, что в системе ты не ешь еду, а ИИ просто симулирует вкусы? А в реальной жизни, мы едим вот это. – Эл смотрел пристально на меня.

Я знал это. Так же как и неприятную правду, что когда моё физическое тело нуждалось в еде, НЭИ пил какую-то жижу. Я никогда не управлял своим телом, чтобы ощутить вкус этой жижи, да и мне было неинтересно.

– Ты сравниваешь идеальный мир и реальный – забудь о нем… – резко сказал Эл, после чего замолчал, собираясь с мыслями. – И как она отреагировала? – в голосе Эла звучало неодобрение. Он явно знал ответ, но хотел, чтобы я сам осознал последствия своих слов.

– Ушла. Не понимаю, почему – это же объективная оценка.

Эл вздохнул:

– Вот ты учился писать, старался, трудился. А кто-то подходит и говорит – это ужасно, зачем ты вообще это делаешь?

– Но я бы не обиделся на правду…

– Правда? А что ты чувствуешь, когда кто-то тебя обходит, пальцем показывает и говорит «отключенный»?

– Я не знаю, что это за чувства, но они неприятные, – с грустью сказал я.

– Но это же правда?!

Я молчал, чувствуя, как внутри поднимается что-то – от чего хотелось уйти, возразить, сказать, что это совсем другое, но слова не шли.

– Это… это не то же самое, – наконец выдавил я. – Не знаю почему, но это другое.

– Думаешь? – мягко перебил Эл. – Или ты просто не хочешь признавать, что можешь так же больно задеть других?

Эл увидел по моему лицу, что урок мной был усвоен, и мягче продолжил:

– Люди – не машины, Нью. Мы создаем вещи не идеальные, но от души и для радости. Поверь, Марта не пекла специально невкусный пирог. Тем более ее пироги довольно хороши, особенно с маком. Подожди немного, через пару месяцев, за неимением других – эти пироги будут самые вкусные в поселении.

Я опять начал чувствовать что-то новое внутри меня.

– Мне нужно извиниться, да?

– Да. И может быть, в следующий раз попробовать сначала почувствовать, а потом оценивать.

Я вспомнил, как Марта просто ушла после моих слов. Тогда я не понял почему, но сейчас… Извинения. Такое простое слово, за которым стоит нечто гораздо большее – признание своих ошибок, готовность измениться, внимание к чувствам другого человека. Я начинал понимать, что иногда самые важные шаги – самые сложные.

– Прости, – я не смог смотреть в глаза Марте. – Не стоило так говорить о твоем пироге.

– Сам пришел или надоумил кто? – с доброжелательностью ответила она.

– Надоумил? – не зная такого слова, отозвался я.

– Подтолкнул к разговору… – Марта улыбалась и смотрела на меня.

– Эл. – я старался на неё не смотреть.

– Еще извинись перед Элом, что он тебя постоянно терпит. Это я тебя вижу редко, а он-то…

Я стоял, смотря в пол.

– Посмотри на меня, – начала она. – В системе было проще, да? – она улыбнулась. – Там НЭИ всегда подсказывал правильные слова?

– Не только слова. Он считывал эмоциональное состояние собеседника, подбирал оптимальные реакции, корректировал тон голоса. Здесь приходится самому замечать все эти нюансы.

– И часто ошибаться, – добавила она.

– Это странное чувство… когда понимаешь, что сделал что-то не так. В системе такого не было. Я бы предпочёл его больше не испытывать.

– Называется «стыд», – подсказала Марта. – К нему тоже привыкнешь.

Марта достала свежий пирог:

– Хочешь попробовать? Обещаю не обижаться на критику. Только в этот раз говори не об эффективности, не о том, что чувствуешь… вообще – лучше молча ешь.

Она начала смеяться, и я, только глядя на неё, понял, что это шутка.

Но пирог всё равно вызывал у меня смешанные чувства. Я неуверенно протянул руку, взял кусочек, стараясь не морщиться от его неидеального вида. Первый укус дался с трудом – текстура была не такой, как в системе, вкус казался слишком простым.

– Ну как? – спросила Марта, явно сдерживая улыбку.

– Эл сказал, что через пару месяцев будут самые вкусные, и надеюсь, он прав.

Марта цокнула и ушла. А я опять не понял, что я сделал не так.

***

– Тяжелый день? – спросил старик, присаживаясь рядом.

Вечерний парк вокруг нас жил своей жизнью – где-то вдалеке лаяла собака, ветер шелестел листвой, на соседней площадке смеялись дети. Слишком много звуков, слишком много деталей.

– Странно было ждать, пока испечется пирог, – неожиданно сказал я. – В системе желание и его исполнение были практически одновременны. Я не понимал, почему Марта улыбается, замешивая тесто – разве можно радоваться ожиданию?

– Скоро ты поймешь, что самые вкусные пироги – те, которых ждешь. – Эл улыбнулся. – Предвкушение часто ценнее самой награды, тебе этому еще предстоит научиться.

– Я больше не могу, – слова вырвались сами собой. Горло сдавило. – Каждое утро просыпаюсь, и первая мысль – включить НЭИ обратно. Вернуться домой.

Эл терпеливо ждал, давая возможность мне всё высказать.

– Я не понимаю, зачем всё это, – внутри поднималось отчаяние.

Эту эмоцию я изучил одну из первых, от нее постоянно хотелось бежать. Но сейчас к ней примешивалось что-то еще, какое-то новое, неприятное чувство.

– С интерфейсом было проще: хочешь побыть один – и ты один. Хочешь компанию – получаешь идеальных собеседников. А здесь все чего-то хотят от меня, постоянно нужно с кем-то разговаривать, что-то делать, от этого… устаешь. Тем более, когда не понимаешь, зачем это всё.

– А как же твоя миссия? «Спасение человечества?» – спросил Эл.

– Я не знаю, была ли это действительно миссия, или просто… манипуляция, – признался я. – НЭИ говорил о растущей вероятности вымирания, о необходимости прорыва. Но что если это просто еще одна игра? Еще один способ удержать мое внимание?

– А если нет? – Эл внимательно посмотрел на меня. – Если это правда?

Я отвел взгляд:

– Тогда я подвожу не только себя, но и… всех.

Эл слегка наклонил голову. Я не умел еще читать выражения лиц, но что-то в его позе вызывало у меня спокойствие.

– Это нормально – скучать по комфорту, – мягко сказал старик. – Но заметь: ты говоришь не «хочу вернуться», а «не могу». Значит, какая-то часть тебя хочет идти дальше, узнавать новое.

Я молчал, понимая, что мне сильно не хватало такого разговора. Настоящего, теплого, дружеского. Эл тоже долго молчал, а после неожиданно прервал тишину:

– Знаешь, что отличает человека от машины? – Эл говорил медленно, с акцентами. Как будто долго думал, что мне сказать, чтобы это на меня подействовало. – Машина ищет ответы. Человек задаёт вопросы.

Я лишь отчаянно усмехнулся.

– А если вопросы причиняют боль? – В сознании пронеслись веселые вечера в симуляциях. – Куда меня привели эти вопросы? – сказал я, возможно, с большей злостью, чем испытывал на самом деле.

– Значит, эти вопросы очень важные, – в его голосе не было ни капли сомнения.

Его слова повторялись у меня в голове. Я смотрел на качающиеся верхушки деревьев, пытаясь осмыслить услышанное. Может, он прав? Может, именно эта боль и помогает мне двигаться дальше?

Какое-то время мы просто молчали, и это было приятное, теплое молчание. Постепенно тревожные мысли отступали, сменяясь любопытством к человеку, который мне становится другом.

– Эл, вы же родились до внедрения НЭИ, почему вы не подключились?

– Это прозвучит странно, но я просто брезгую, мне противно. Сама идея внедрения чего-то искусственного в мое тело, – он слегка поморщился. – Мне эстетически не нравится думать, что во мне что-то инородное, чужое. Я понимаю, многие приходили в поселение из высоких убеждений, борьба за человечность, а я… просто не смог переступить через свою природу, был среди них белой вороной, – он тихо рассмеялся.

– Белой вороной?

– Ах да, прости, – Эл мягко улыбнулся. – Это старое выражение. Так называли тех, кто отличался от остальных. Только знаешь, быть другим – это не всегда плохо. Иногда это значит просто оставаться собой. Ты в каком-то смысле тоже белая ворона.

Его слова странным образом успокоили. Я огляделся вокруг, разглядывая редких прохожих на аллеях парка. Интересно, кто все эти люди, выбравшие жизнь без НЭИ?

– Тут в поселении все ученые?

– В начале почти так и было. Есть отдельные поселения из ученых, куда все уехали позже. Здесь же сборище из разных поселений – кто не хотел жить только с учеными. У нас и музыканты, и художники, и просто добрые люди – это ценней, чем может показаться. Возможно, тебе стоило изучить вопрос получше и направиться туда. Но там бы ты не встретил меня, – старик явно радовался, когда это говорил.

Он внимательно посмотрел на меня, словно взвешивая что-то в своей голове, и спросил:

– Ты действительно был счастлив там, в своем искусственном раю?

Я долго молчал, глядя на закатное небо. И наконец произнес:

– Да. Но и я не знаю. Я даже не уверен, что понимаю, что такое настоящее счастье. Я отключился, прошло время – и вот я живу эту жизнь, разговариваю, ем. Хуже ли? Да, мне много чего не хватает, это правда. Я страдаю от недостатка, но не это приносит мне больше негативных эмоций – скорее я устал от боли, тяжести, отчаяния.

– И ты всё ещё не в городе, не вернулся. Где-то в глубине ты как раз понимаешь – с тобой происходит что-то важное сейчас. Осталось понять что. И в следующий раз, будь добр – просто постучись ко мне, не нужно сидеть одному в таком настроении.

В его словах была особая мудрость – он говорил не со мной, а с тем, что таилось где-то глубоко внутри. После этих слов теплота начала разливаться по моему телу, и я осознал, что как бы тяжело ни было дальше – я не вернусь, пока не найду ответы.

***

Я сидел на скамейке в парке, наблюдая за облаками. Ко мне подошёл доктор.

– Идём за таблетками, – сказал он своим обычным сухим тоном.

– А где Айзек? – спросил я, ожидая увидеть мальчика рядом.

Доктор нахмурился:

– Какой Айзек? В поселении нет никого с таким именем.

У меня внутри всё оборвалось. Такие моменты были сразу после отключения – реальность плыла, менялась. Но прошло уже больше месяца как их не было. И вот опять.

Я продолжал сидеть, пытаясь осмыслить происходящее. Мимо прошла женщина с корзиной, где-то вдалеке играли дети. Всё казалось таким реальным, но что если… В этот момент я увидел, как по дорожке идёт доктор – настоящий? Или тот был настоящий? Или оба ненастоящие?

После долгих колебаний я решился подойти:

– Доктор, можно с вами поговорить?

– У меня нет времени, – он даже не остановился.

– Подождите, пожалуйста. Со мной что-то происходит… – он остановился, я рассказал о странном эпизоде.

Он вздохнул с явным раздражением:

– Это диссоциативный эпизод, вызванный перестройкой нейронных связей после отключения и уменьшением медикаментов. Ваш мозг ещё не полностью адаптировался к автономной работе, отсюда и галлюцинации. Ничего необычного.

Он говорил быстро, словно зачитывая техническую инструкцию, и сразу же ушёл, оставив меня в ещё большем смятении. И опять этот неприятный осадок после разговора с ним.

– Привет, это ты Нью? Я Сара, – раздался женский голос. Я вздрогнул и обернулся. Девушка с зелёными глазами стояла, держа в руке тонкую книгу. Я стоял, не в силах произнести ни слова. Это она. Внутри всё дрожало от попытки понять – что реально, а что нет.

Она посмотрела вслед уходящему доктору:

– Доктор Дмитрий поставил тебя на ноги?

– Я сам могу подняться, и я не падал.

Я почувствовал себя глупо сразу после этих слов. Очевидно, что я что-то не так понял, но что именно – никак не мог сообразить. Она засмеялась, но заметив моё недоумение, пояснила:

– Это просто такое выражение. Означает, что врач помог тебе поправиться, выздороветь.

– Доктор… – я запнулся, чувствуя, как краснею. – Я не хотел рассказывать ей что схожу с ума. Поэтому просто решил замолчать. Не подумав как это глупо выглядит со стороны.

– Не беспокойся, если что-то кажется непонятным, особенно, если ты думаешь что ведешь себя странно. – она улыбнулась. – Знаешь, со мной тоже случаются нелепые моменты. Вот сегодня полчаса искала солнцезащитные очки, а они всё это время были на голове.

Она рассмеялась, и я неловко улыбнулся, не зная, должен ли смеяться тоже. Её присутствие странным образом одновременно успокаивало и вызывало новую тревогу.

– Мы все порой странные… – Сара замолчала и пристально смотрела мне в глаза. Я хотел отвернуться. – Знаешь, когда в голове слишком много мыслей, лучший способ успокоиться – это отвлечься.

– Отвлечься?

– Да, например, почитать что-нибудь, – она слегка приподняла книгу и помолчала секунду. – Я работаю в библиотеке. Если хочешь, заходи. Я помогу подобрать что-нибудь интересное.

Она ушла, а я остался сидеть, чувствуя себя ещё более потерянным, чем раньше. Теперь это была другая потерянность – не страх перед ускользающей реальностью, а что-то новое, незнакомое. Я не мог понять, что больше выбило меня из колеи – встреча с двумя докторами или разговор с Сарой.

***

Дни в поселении тянулись медленно, всё мне мешало думать. Головные боли, новые ощущения и эмоции, которые захлестывали меня, появлялись чуть ли не каждый день.

Особенно мешала сконцентрироваться Сара, которая очень мне приглянулась. Впрочем, приглянулись мне тут все девушки. Тогда я еще не понимал, что неудовлетворенные желания могут так сводить с ума.

Каждый раз, когда я видел привлекательную девушку, меня охватывало почти болезненное желание. Ночами я не мог уснуть, мучимый фантазиями, а днем я ловил себя на том, что постоянно отвлекаюсь, глядя на женщин в поселении.

Четырнадцать дней назад, еще когда был на последних стадиях «очищения», я попросил Айзека позвать женщину ко мне, которую увидел в окне. Он не стал задавать вопросов – а жаль. Одного простого «зачем?» хватило бы, чтобы предотвратить этот постыдный случай.

– Я не знал, что тут все так!

Извинялся я перед белокурой девушкой лет тридцати, когда она пришла ко мне, а первое, что я сделал, – это взял ее за грудь, улыбаясь как ребенок.

К доктору с такими проблемами я не хотел идти – после наших двух встреч воспоминания о нем заставляли мое тело съёживаться. Да и просто думая об этом разговоре, было бы как-то не по себе обсуждать с ним это.

Дети были слишком малы для таких бесед, так что единственным, к кому я мог обратиться, оставался старик Эл. В отличие от большинства жителей поселения, он не смотрел на меня с жалостью или презрением. Может быть, поэтому именно с ним я начал делиться своими мыслями и сомнениями, он лишь усмехнулся:

– Это часть человеческой природы, Нью. Научись контролировать свои желания, или они будут контролировать тебя.

Его слова только разозлили меня. В НЭИ не было этой борьбы, этого унизительного противостояния с собственным телом. Зачем испытывать все эти мучения, когда система могла просто их удовлетворить? Я не понимал смысла в этом страдании.