Ты и я бесплатное чтение

Часть первая

Ты

В мои сорок жизнь начала давать трещины в тех местах, которые я считал нерушимыми, и стала выстраиваться совсем в другую, неожиданную для меня линию.

Еще раньше отец как-то сказал мне, что у тебя роман с твоим научным руководителем, но я не поверил его словам. Он не настаивал, но добавил, что я не замечаю очевидных вещей.

Тогда я был уверен, что такого не может быть, и те слова – лишь его предположения, возможно, связанные с тем, что, несмотря на давний развод с моей матерью, он до сих пор зол на нее, и поэтому таким образом может оторваться на мне. Иногда он был чересчур жёсток со мной в словах, как мне казалось, но, возможно, это только казалось мне, так как в основном время я проводил с матерью, которая, к слову, была сильной и волевой женщиной, старающейся воспитать меня лучшим образом в духе нашей московской интеллигентной семьи с давней историей, и, в то же время, взять под полный контроль, что ей не удалось сделать с моим отцом. За время моего взросления я порой попадал в педагогический родительский переплет, из которого был лишь один выход – согласиться с обоими, что, с одной стороны, подводило меня к нестыковкам, потому что их воспитательные тезисы в отношении меня были противоречивы, как и все в их бывшей совместной жизни, а с другой стороны, давало возможность передохнуть и хотя бы спокойно почитать… Но я принимал иногда недобрые слова отца за его право быть родителем, давать наставления и в то же время ошибаться. Они оба, зная о несовпадениях во взглядах, мало обращали на них внимание, оставляя конечный выбор за мной словами «подумай и сделай выводы». Похоже, что разрыв доконал их еще тогда, в прошлом, и никто из них не стремился вновь встать на этот путь выяснения противоречий, как на заведомо неконструктивный. Но, тем не менее, откладывая разногласия в сторону, они продолжали доверять друг другу в том, что влияние каждого на меня может быть только благим и никаким иным. Несмотря на их развод, я никогда не чувствовал себя одиноким и покинутым, они оба кружили вокруг меня каждый со своей заботой, возможно, временами чрезмерной.

Тот разговор с отцом о тебе возник от моего желания поделиться именно с ним и рассказать ему о переменах в моей семейной жизни, которых я не понимал, не принимал и не знал, как к ним подступиться, чтобы вернуть всё в то состояние, которое было привычным и любимым мною. И еще мне был нужен его совет, как совет человека, пережившего разрыв, знающего, какие действия людей подводят к отчуждению, и совет, как, уже находясь в этом тревожном процессе, выйти из него с новым опытом в новый период семейной жизни, не разрушая семейных оков, которые мне были очень дороги.

Конечно, я был в курсе, что этот возраст – сорок лет – переходный, как и тридцать три. В мои текущие за пятьдесят понимаю, что в тридцать три должно присутствовать осознание, что уже не мальчик и прямиком идешь на сорок, которые возникли на горизонте, в тридцать три следует задать себе вопрос в лоб: я состоялся как мужик или еще нахожусь в процессе. Но свои тридцать три я пролетел, особо не замечая их. И если бы кто-то спросил меня тогда о моей зрелости, то на тот момент я был уверен в себе, был уверен в том, что состоялся в необходимых для моей собственной жизни критериях: я был погружен в свои литературные изыскания, в преподавание, в свою нежно любимую семью, в свое обожание жены и дочери. Поэтому, зная о переменах, которые случаются со многими в этот период, не применял эту информацию к себе, не думал о них, и, конечно, не ждал. В сорок я понял, что внутренние диалоги семилетней давности – это почти детский лепет, что вот-вот и уже пятьдесят, и все вокруг уже не то, что было в тридцать три, и я тоже другой. И перемены, настигшие меня, неожиданно больно ударили по мне. Про себя я знаю, что я не из супергероев и не из мачо, и никогда не сравнивал себя с ни с теми, ни с другими. Но супергерой и мачо – это лишь слова, навязшие у многих в зубах и образы с непонятным применением в обычной размеренной человеческой жизни, это понятия комиксов, по огромному недоразумению вплетенные в обычную жизнь наряду с агрессией и постоянной битвой за условный успех, за ложные цели, которых не должно быть, как противоестественных по своей природе. Развитие homo sapiens обязано находиться в прогрессе естественного разума, а не в его откате к уровню hapiens. Это все к тому, что к моим сорока условия и взаимодействия в жизни перевернулись несколько раз, растеряв при этом духовные ценности, накапливаемые годами, впитав ценности новых взглядов, исказив дальнейшее течение времени и судеб. В мои сорок, участвуя в происходящем и наблюдая за ним, я сопротивлялся навязываемой мне кем-то или чем-то сверху роли в разыгравшемся не на шутку отнюдь не добром комиксе. Меня прихлопнуло на всех уровнях, и я должен был выбраться из-под всей этой кучи дерьма.

***

Под конец того нашего недолгого разговора отец произнес слова, над которыми я впоследствии долго думал: «Каждый имеет право ошибаться. Не каждый способен сразу отличить ошибку от истины, и потому может начать превратно обвинять или оправдывать себя. Время расставляет все по местам…»

***

Мы знакомы со школьных времен. Я всегда выделял тебя как самую красивую девочку среди всех, к которой к тому же непросто подойти и заговорить. В школе мы часто сталкивались друг с другом, но очень редко разговаривали, в основном перекидывались парой слов мимоходом.

Спустя два года после окончания школы мы столкнулись с тобой в метро, я входил, а ты выходила из вестибюля на Арбатской. Я ехал домой в предвкушении открыть новые, только что купленные книги, и ты тоже торопилась куда-то. Вполоборота головы наши взгляды столкнулись, мы оба притормозили на мгновение, увидев и узнав знакомое лицо, и изменили свои прежние пути в противоположные стороны, направившись навстречу друг другу. Мы проговорили меньше пяти минут, так как ты очень спешила, обменялись номерами телефонов и снова разошлись в разные стороны. Я позвонил на следующий день, а до этого сначала долго просматривал новые книги, не читая их, откладывая любимое мной занятие на поздний вечер. После я достал с верхней полки книжного шкафа школьный альбом с фотографиями, открыл на странице с общим фото, нашел тебя и, разглядывая, решил про себя, что обязательно позвоню завтра, а сегодня подумаю о том, какие слова сказать тебе, как заинтересовать, чтобы договориться о встрече и увидеть тебя вновь.

Назавтра я позвонил, немного волнуясь, но ты сразу откликнулась на мое предложение пойти погулять, или в кино, или решить по дороге, как провести время. Ты откликнулась с энтузиазмом, по тону твоего голоса сравнимым с удовольствием, неожиданным для меня, потому что как будто не было тех школьных лет, когда я пытался заговорить с тобой, но ты только быстро и вежливо кивала в ответ, отворачиваясь или уходя почти сразу, а в основном не замечала меня, отвлекаясь на других.

Неожиданно для меня, мы начали встречаться, перезваниваться каждый день, делиться своими достижениями в учебе, впечатлениями от книг, фильмов, событий и людей. Я перестал стесняться брать тебя за руку, стряхнуть невидимую пылинку с твоего плеча, поправить непослушный локон волос, затянуть поплотнее шарф, чтобы тебя не продуло. Меня волновали все прикосновения к тебе и просто твое присутствие рядом. Ты позволяла дотрагиваться до себя, иногда внезапно брала меня под руку, и как-то, идя рядом и рассказывая мне о чем-то, заглядывала мне в глаза, и, привлекая еще больше внимания к себе, провела рукой по моему плечу, и тогда я, осмелев, обнял и прижал тебя к себе в первый раз. В то время, которое не было наполнено твоим близким присутствием, я думал о тебе столь же много, сколько и обо всех других, кто окружал меня ежедневно. Я уже не мог отделить тебя от всего, что было дорого мне, ты стала частью моей жизни, войдя в нее внезапно. Я решился и сделал тебе предложение выйти за меня замуж, и ты согласилась. В те мои годы еще не было понятным, что самым важным окажется твое постоянное присутствие рядом, наши планы, наше общее время, наша теперь уже общая жизнь, наша семья, пока еще состоявшая только из тебя и меня. И я пока еще не задавал себе вопросов о том, что является самым главным для меня, что наполняет меня, и без чего я не могу жить… жить счастливо.

***

Мы долгое время проживали вместе с моей матерью. Для меня все сложилось максимально просто и удобно. Я не представлял себе жизни иной, вдали от матери или от тебя, вы обе всегда были очень дороги мне. И еще наша дочь, которую мама окружила таким же обожанием, как и меня, также связанным с контролем во всех ее действиях. Мама так никогда и не полюбила тебя, но никогда не заговаривала об этом. Для мамы ты всегда была необходимым приложением ко мне, моей дочери и моей счастливой жизни. Корректность, вежливость, стремление настоять на своем – это три кита нашей совместной жизни с мамой и тобой. С твоей стороны вежливость была чуть более холодной, корректность более жесткой, стремление настоять на своем – более дерзким. Ты не стала родной для обоих моих родителей, отец, в отличие от матери, не ограничивался вежливостью и весьма скептически отзывался о тебе, но в глаза никто из них не говорил тебе, что ты мне не пара или что-то в этом духе. Отец прямо заявлял о своей антипатии только мне, даже когда я не спрашивал его о тебе, но он ставил меня в известность о своем отношении к тебе, не перегружая меня излишне своими впечатлениями.

Сейчас, когда наши проблемы вылезли наружу, я пытаюсь разобраться в них, вспоминаю слова родителей, те слова, которые были произнесены ими в самом начале моей семейной жизни с тобой. Они не полюбили тебя так, как я. Они не полюбили тебя, как можно было бы полюбить члена семьи, более простой и сдержанной любовью, похожей на привычку и связанную с принятием в свой круг родных и близких. Они не полюбили тебя и не распространили на тебя свое доверие, и всегда задавали мне те же вопросы, что и тебе, под предлогом неуемной родительской заботы. Им было недостаточно твоих ответов, потому что они не могли ориентироваться на них, всегда возникало что-то, что требовало уточнения. Тебя злила их забота обо мне и их дублированные вопросы, ты со временем стала говорить, что я так и не повзрослел, не вышел из-под их опеки и иду на поводу у матери или отца. Сейчас уже становится понятным, почему все так складывалось: родители, не смотря на рождение нашей дочери, так и не поверили в тебя, а у меня всегда хватало причин полагаться на них, прислушиваться и доверять им. Возникновение моего сомнения в тебе было только отложено на время, но оно должно было проявиться так или иначе. Оно было отложено лет на двадцать, или, что тоже самое для меня – на всю жизнь…

***

Когда-то у нас были счастливые дни вместе: для меня – с той самой встречи на Арбатской, а у тебя я даже боюсь сейчас спрашивать об этом, не хочу разочароваться. Хочу верить в тебя…

Мы часто ходили в однодневные походы с нашей дочерью. Мы собирали рюкзак с бутербродами, термосом и яблоками. Мы садились в электричку на Белорусском, Курском или Киевском и уезжали всегда в новом направлении. Мы шли по полям и заходили в леса, ориентировались по компасу и карте, которые всегда были с собой. По дороге наша дочь собирала ветки, шишки, камешки и полевые цветы, мы все складывали в рюкзак и потом вместе раскладывали ее находки дома. У нас дома к тому времени уже имелась большая зеленая банка с очень широким горлом, наполненная шишками и камнями, привезенными из разных мест, с которыми наша дочь отказывалась расставаться. Ты всегда шла у нее на поводу и позволяла и дальше собирать камни и шишки, и вообще всякую ерунду: фантики, билеты, открытки. Ты позволяла ей многое, потому что любила и продолжаешь любить ее больше всех, а я еще не догадывался о том, что только она связывала нас. Мы часто ходили в походы с нашей дочерью, потому что ей это очень и очень нравилось. Я был счастлив проводить время так, как она хотела, и быть рядом с вами обеими. Спустя время этих походов стало меньше, а потом они прекратились совсем. Дочь выросла, у нее появились другие интересы, но банка с шишками по-прежнему стояла на почетном месте в ее комнате.

***

Внешние условия нашей жизни постоянно менялись, еще раньше всех нас настиг невообразимый прежде хаос, многие лишились работы и не видели просвета в ближайшей перспективе. Мое поколение в полной мере прочувствовало разницу между прошлым и настоящим. Мы привыкали к неопределенности, к новой краткосрочной стабильности. Мы меняли взгляды на ситуации, приспосабливались, прощались с прошлыми профессиями и приобретали новый опыт. В самом начале по телевизору и в газетах это называли перестройкой, но в реальности ничего, кроме разрушения жизненных основ, никто из моего окружения не видел. Когда моя заработная плата за месяц стала сравнима с ценой месячного проездного на метро, я был вынужден свернуть недавно начатую научную и преподавательскую деятельность и заняться поиском средств на хлеб насущный. За короткое время я сменил несколько видов занятий, никоим образом не связанных с моей прежней профессией. Я занимался рекламой товаров, весьма несоответствующих тем условиям, в которых находилось большинство. В период развала экономики мы рекламировали двигатели для яхт, генераторы для частных домов, фарфор и мебель по безумным ценам. Но вскоре мне пришлось признать, что условия не были общими, спрос на предметы нашей рекламы был, средства тоже находились, поэтому я с еще большим энтузиазмом занимался поиском их для своей семьи. Позже я нашел работу в коммерческом журнале, даже весьма продвинулся в должности, и только почувствовал некоторую стабильность, как журнал обанкротился и закрылся. Я снова встал на путь добывания. Один из моих друзей, бывший научный сотрудник со степенью, став предпринимателем, нашел альтернативные выходы на поставщиков тех предметов, которые прежде находились в ведении министерств. Попросив помощи у него, я стал продавцом медицинских хирургических инструментов. У меня появились список потенциальных покупателей, чемодан с образцами и проспектами и необходимые знания в ценообразовании. Моя новая профессия называлась коммивояжер, но я, зная о происхождении товара, чувствовал себя банальным спекулянтом. Тем не менее, я был обязан приносить деньги домой и особым выбором не располагал, поэтому планомерно отрабатывал выданный мне клиентский список. Одна из моих дорог привела меня в больницу, где я долго разыскивал по корпусам и кабинетам доктора Иванова Ивана Ивановича, пока мне случайным образом не попалась не молодая и не злая фельдшерица, которая, выслушав все о моих поисках и целях, отвела меня к дальнему зданию на территории больницы, несколько раз постучала в окно и в дверь и велела ожидать. Через минуты две открылась дверь, из нее показался среднего возраста, высокий и крепкий Иван Иванович, пригласил зайти внутрь, заинтересовался содержимым моего чемодана и довольно продолжительное время рассматривал все инструменты. Он сказал, что знаком с продукцией производителей всего того, что было у меня в чемодане, как качественной, но для верности попросил проверить некоторые из инструментов. Для меня такое было в первый раз, но я понимал, что отказывать нельзя. Иванов предложил пройти вместе с ним, чтобы мы оба убедились в том, что инструменты оригинальные. В знак согласия я кивнул, встал и направился за ним. Мы вышли на улицу, после чего обошли здание и подошли к еще одному входу, над которым было написано «морг». Я не был готов к такому повороту событий, поэтому вежливо отказался и сказал, что доверяю его опыту и подожду на улице. Иванов отсутствовал какое-то время, после чего вышел, прошел вместе со мной снова в то помещение, где ранее состоялась презентация содержимого чемодана, снова открыл его, выбрал нужные ему инструменты, потом вышел в соседний кабинет, громыхнул чем-то тяжелым, выругался матом, зашел снова в кабинет, где я ждал его и положил передо мной пачку долларов. Мы договорились о том, что я доставлю ему еще кое-что уже из его списка, после чего мы распрощались, вполне довольные сделкой и последующим сотрудничеством. Я еще несколько раз встречался с ним там же, но последующие встречи были более лаконичные. Других способов получить нужные инструменты у Иванова тогда просто не было, так он сказал мне. У меня этот день занял четкую и нестираемую ячейку в памяти, как абсолютно не соответствующий всему тому, что со мной было прежде. А ускоренно все происходило так: читаю лекцию будущим филологам, затем пишу тезисы в главу своей будущей кандидатской, потом вдруг случается землетрясение с ураганом, после чего я поднимаюсь, отряхиваюсь и оказываюсь в морге, продающий инструменты для препарирования. Ни к медицине, ни к торговле изначально я не имел даже отдаленного отношения. Я – исследователь творчества поэтов серебряного века.

Канал, по которым к нам поступали инструменты, вскоре прикрылся, но никто не унывал, а мне была доверена продажа оборудования для пекарен. Если сравнивать эти два направления, то инструменты у меня шли гораздо лучше, точнее, они разлетались на «ура». Кто бы мог подумать…

Как-то мне пришлось сопровождать моего друга и руководителя на переговоры по покупке нескольких вагонов древесины и склада запчастей. При мне был совершен обмен двух кейсов с деньгами на внушительную пачку векселей. Я был удивлен, с какой легкостью люди разменивали огромные, непонятно откуда взявшиеся деньги. Но лишних вопросов я не задавал, да мне и не отвечали, как правило. К этому времени мне стало уже все равно, что продавать, во всем я видел только свою часть прибыли, которую мне без задержек выплачивали. Не могу сказать, что мне все нравилось, я постоянно думал о том, что то, где я оказался, – это временно, все должно непременно измениться, и так и произошло. Мой друг в очередной раз выплатил заработанные мной деньги и сообщил, что на этом наши пути расходятся. Я начал задавать вопросы ему, на что он ответил, что мне лучше ничего не знать. Если честно, то впервые за тот год, который работал с ним, я испытал облегчение. Я как будто отпустил тяжкий груз, который днем и ночью тащил на себе. У меня появилась возможность поразмышлять о своих временных работах, помечтать о том, что когда-нибудь я вернусь к заброшенным трудам, начну снова ходить в «ленинку» и читать, и думать, и писать…

Несмотря на то, что я снова остался без работы, в этот раз я радовался своей свободе. Когда дома я сообщил, что у меня снова перемены, мама выразительно закатила свои красивые миндалевидные глаза и что-то прошептала, а ты состроила крайне недовольное лицо. Моя потеря работы явно не вписывалась в твои планы на покупку норковой шубы. Я знал об этом. Конечно, я знал.