NeuroSoul Том 2. бесплатное чтение

Глава 1. Кошмары

Каждый вечер, готовясь ко сну, Нэнсис была вынуждена чувствовать свою пустоту. Хуже всего, что отсутствие тела под головой вовсе не было тому причиной.

В механическом теле помещалось живое сердце, связывающее прошлое и настоящее, а ведь когда-то в прошлом она была жива. Расставаясь с сердцем, Нэнсис снимала с себя щит, даривший ей иллюзию жизни. Мозг ничего не значил – он лишь источник страхов и сомнений. Сердце – вот настоящая жизнь. И пока оно билось в груди, она не могла уснуть.

Нэнсис сняла голову с плеч, и ей снова стало пусто и холодно, как бывало каждый вечер. Нужно отдохнуть, и сердце тут не помощник. Слишком горячее, слишком живое, жаждущее борьбы и бодрствования. Любящее. С таким не получится сомкнуть глаз, а ей еще нужно прорваться сквозь кошмары, чтобы прикоснуться к настоящему сну. С каждым годом ее мозг старел, ресурсы истощались – киборгам был отведен недолгий срок. Наверное, ей хватит, чтобы дойти до конца. Наверное… Необходимо заснуть. Некоторые шаги следует делать только во тьме.

Механические руки держали голову осторожно, Нэнсис контролировала все движения по вейл-связи, установленной с телом. Примостив голову на подставке, тело сделало пару шагов назад. Тук-тук… красное и жаркое, сердце билось между срезанных прозрачной емкостью грудей.

– Уходи, – тихо прошептала Нэнсис, и тело отошло на диван, легло на бок и повернулось к ней спиной.

Отсюда сердце тоже видать, чтобы оберегать ее от кошмаров. И не важно, что однажды оно предало ее. Бросило, оставив совсем одну. В том, что случилось никто не был виноват, кроме нее самой. Нэнсис можно было обвинить в чем угодно, но только не в том, что она слишком поздно признала себя монстром.

Полудрема приносила с собой видения. Почти всегда они были воспаленными и лихорадочными, и она протягивала руки, чтобы дитя пришло в ее объятья. Каждый раз она забывала, что ребенок боится ее и бежит в другую сторону от растопыренных механических пальцев. Нэнсис опускается на корточки и пытается еще раз.

– Иди ко мне, прошу, – слышит она свой голос, в котором уже мерцает отчаяние.

Прошло много лет, и Нэнсис успела перепробовать все возможные виды покровов. Среди них была настоящая кожа, выращенная в прозрачных боксах из ее генетического материала, но дитя все равно чувствовало в ней металл. Сколько бы она не подогревала обманчивую обертку, сколько бы не убеждала дитя, что она – живая. Ребенок не подходил. Даже когда он был совсем маленьким и еще кормился грудью, плакал до красноты, до хрипоты и остановки дыхания, но не брался на руки. Нэнсис испугалась тогда, что он умрет и наблюдала как растет ее дитя на расстоянии, каждый день приходя в чужой дом с чужими стенами.

Она звала его на пороге деревенского ранчо, часто слыша только собственный голос и не слыша ответа. Позади росли раскидистые ели, вдалеке высились горы, вокруг кипела настоящая жизнь. Нэнсис всегда чувствовала себя лишней в таких местах. Маленькая птичка с невесомым телом и хрупкими косточками была более настоящей, чем она – киборг. Ребёнок держал птиц в руках, а от ее объятий отказывался. Она бы выбрала другое место, где больше машин и раскаленного асфальта, чтобы чувствовать себя частью окружающего и не выделяться, но яд отравил ее тело и сделал легкие малыша слабыми. Ему нужна была природа, чтобы дышать. Чтобы вырасти сильным. Сильнее, чем она…

Иногда Нэнсис не выдерживала и шла за ним, преследуя, словно испуганного олененка. За долгие годы она сделала много шагов в своих тревожных снах. В полудреме киборг даже чувствовала свое тяжелое дыхание, которого в реальности не существовало. Легкие покинули ее вместе с умирающей плотью еще до рождения ребенка.

Маленькое худенькое тельце терялось среди стволов деревьев, крича, что боится ее. Не иди дальше, каждый раз твердила себе она. Пожалуйста, не надо. Хрупкие легкие не выдержат громкого плача. Еще немного, и он может себе навредить… механические ноги делали шаг за шагом, и кибернетическое тело настигало добычу быстро – быстрее хищника, и только тогда оглядывалось по сторонам.

Ты здесь лишняя – искусственное среди жизни. И он плачет, снова плачет из-за тебя… Прочные пальцы размыкались, выпуская маленькую ручку, и кусочек ее души скрывался на пороге чужого дома. Как бы Нэнсис хотела, чтобы пальцы ее были такими же хрупкими, как у обычных людей, и истекали кровью каждый раз, когда она неосторожно прикасается к острому… тогда он бы позволил обнять себя. Всего лишь одно объятие… Она падает на четвереньки, выплакивая невидимые слезы и воет в небо, словно волчица, от боли.

Позади хлопнула дверь, в затылок двинул теплый воздух сквозняка. Нэнсис очнулась от полудремы.

– Я уже перешла ту черту, за которой лишаюсь рая? Как ты думаешь, Найман?

– Вам опять снилось ваше дитя?

– Мне не снятся сны, только кошмары.

На этот раз они поселились на самом открытом месте – прямо напротив головного офиса корпорации «Голем», через каменную мостовую, на цокольном этаже клининговой компании «Ворс Инкорпарейтед». Эльтар искал ее на марсианской орбите, где массивные модуляторы перегоняли черную материю, имитируя магнитное поле планеты. Заглядывал в катакомбы, заставляя служителей порядка травиться зловонными испарениями фекалий. Он спускался даже на нижние ярусы пещер Синайского плато, норовившие взорваться и обрушить стены от одного неосторожного движения. Этот неугомонный старик так часто заглядывал в самые потаенные уголки Марса, что иногда забывал: не мешало бы иногда проверять под собственным носом.

В отряде местных патрульных работало несколько полицейских, уже давно завербованных сопротивлением. Они передали схемы расположения камер и график рейдов, Нэнсис не составило труда сплести сеть из слепых пятен, в которых покоилась часть ее ячейки. Иногда она выходила на улицы, делая взгляд синим и пряча огненно-рыжий клок волос под капюшоном широкого плаща, становясь похожей на ту, которой Эльтар бесконечно бы восхищался. Восхищался бы – будь она настоящим дроидом.

Когда ищейки Эльтара опасно приближались, она рычала на свою свиту, как самая настоящая волчица и те разбегались по многочисленным укрытиям. Нет ничего плохого в соблюдении законов природы – даже самый сильный хищник на чужой территории осторожен, словно боязливый кролик. Белый кролик с кровавыми следами… Нэнсис бросала все и сбегала, не испытывая угрызений совести.

Теперь она под его носом, и тоже не чувствовала никакого стыда. Ей нравилась эта коморка. Здесь пахло пряной сыростью и спокойствием. Под потолком светлела прорезь длинного окна, в ней мелькала начищенная обувь прохожих. Иногда слышались звуки рычащих моторов, лай собак и автоматические оповещение о биржевых потрясениях. Солнечные лучи круто падали на пол, длинные и теплые, в них вилась пыль, создавая мимолетные мелкие тени.

На серые камни оперлись грузные очистители, поглотители и дезинфекторы. Среди них затесался маленький диванчик, на котором робко свернулась тело Нэнсис, и маленький круглый стол с прочными ножками, где покоилась ее голова. Мокрую швабру в углу Нэнсис попросила принести отдельно, чтобы напомнить себе о детстве. Это от нее так пахло сыростью. Когда-то человеческая рука прикасалась к древку и наполняла дома чистотой. Среди всей этой груды техники найти чистоту становилось все труднее. Особенно в самой себе.

«Перешла ли я черту, за которой лишаюсь рая?»

– Рай… оно ведь… понятие относительное, – Найман проковылял от двери к голове, запахивая полы широкого халата. Он хромал.

– Скажи, что ляпнул это между делом, не задумываясь. Я не обижусь. Иначе ты очень расстроишь меня.

– Я ляпнул это между делом, – покорно ответил Найман.

– Странно, что тебе это вообще пришло в голову. Мои кошмары и так полны тревог. Не заставляй еще тревожиться и за тебя.

Найман уже пережил свои лучшие годы, кожа его истончилась и сморщилась, движения рук были не такими твердыми, как раньше, взгляд не таким зорким. Во рту осталось всего два своих зуба, и еще четыре искусственных, помогающих ему прожевывать кашу. От остальных он отказался, как и от любых имплантов в своем теле: хороших рук, красивых ног, прямой спины и сильного сердца. Это был старый сгорбленный карлик с немного длинноватыми ручками и кривыми ногами. На отсутствующей шее покоилась полу лысая голова, и с каждым разом ветер уносил с нее остатки седых волос. Поэтому Найман старался реже бывать на открытых местах, а еще потому, что скверно бегал и ужасался любых препятствий на своем пути, будь то тротуар или ступенька. Он любил широкие халаты, покрытые причудливыми разводами, густое пахучее молоко и сговорчивых женщин, кормящих грудью.

Спрашивать его про рай – все равно что вещать на площади, полной людей, насколько он безобразен. Все было настолько очевидно, что лежало на поверхности без какого-либо подвоха. А его глупые шутки…

Да, Найман был далеко не красив. Урод – он сам часто называл себя так, не стыдясь напомнить об этом остальным при каждом удобном случае. Наверное, он даже гордился коротким телом и кривым лицом, а потому смирился со своей внешностью ради высшей цели. Достичь рая. Ради рая он и остался таким – немощным, сгорбленным, отвращающим взгляд.

Очевидно, Нэнсис опять не поняла его шутки, она редко улыбалась и не видела толка в праздности. Хитро улыбаясь, Найман вынул дрожащими пальцами небольшую шкатулку из широких карманов широкого халата. Он знал, что Нэнсис простила ему неуместный задор.

– Вы столько лет знаете меня, Нэнсис. Мой горб маячит перед вашими глазами чаще, чем собственное сердце. Я такой, потому что не хочу менять вечность на гору алмазов, – Найман открыл длинную шкатулку, достал оттуда несколько пахучих палочек благовоний. – Не знаю, калечит ли киборгизация души, и мешает ли им протиснуться в рай… у меня нет анализаторов, чтобы проверить это. Но я уверен, что лучше не рисковать. – Найман кивнул со знанием дела. – Если рай существует, лучше не ссориться с его владельцем. А если нет… что я теряю?

– Тебе тяжело, Найман.

– Вы не правы. Оставаться таким, каким тебя создала природа легко. Для этого нужно просто ничего не делать.

Он один из немногих, кто мог сказать Нэнсис «вы не правы», и при этом сохранять абсолютное спокойствие. Нэнсис любила его за это. А еще за то, что он тоже калека. Только, в отличие от нее, у Наймана было все в порядке с душой. Он не просыпался по ночам от того, что захлебывался в лужах крови, втекающих в красные реки, а реки – в алые океаны. Давно прошли те дни, когда Нэнсис погружала в них только руки – до самых локтей. Теперь снились только те, в которых она тонула с головой.

– И в чем радость твоей жизни, Найман? – тихо спросила Нэнсис. – Неужели ты живешь только высшей целью? Так помпезно. Мне никогда не нравилось… как-то… пусто. Высшая цель… звучит, как ничего.

– У меня есть шоколад, – улыбнулся кривой улыбкой Найман, засветив острый зуб в правом уголке рта. – Я люблю розовый, с клубникой. Правда, после него гадишь жидким, но это вполне переживаемо.

– Я так и не привыкла к тому, что мне не нужно дышать, – призналась Нэнсис, прикрыв веки. Найман поджег благовония и дым взвился вокруг ее головы, лаская щеки и заставляя слезиться единственный глаз. – Мне все время кажется, что внизу у меня легкие. Я иногда пытаюсь вдохнуть, хотя знаю, что не смогу. Меня охватывает паника, я задыхаюсь. Прошло уже тридцать с лишним лет, а я так и не привыкла.

– Вы можете сделать себе искусственные, чтобы они расширялись и сжимались, как настоящие. Так вам будет легче.

– Как мое сердце?

– У вас настоящее сердце.

– Рядом с настоящим сердцем не может быть искусственных легких. Мне кажется, я давно должна забыть, как дышать ими… только это не так-то просто сделать. – Нэнсис помедлила немного, помяв упругие силикоберовые губы. – Я сделала много плохого, Найман. Поэтому и спрашиваю, где мое равновесие? Где та черта, за которой я теряю право на рай?

– Если честно, я думал, что вы уже давно от него отказались.

Он был настолько же жесток, насколько и правдив. Однако Найману, как и всем, было свойственно ошибаться. Нэнсис не отказывалась от рая, она лишь ходила вдоль черты и боялась свалиться не в ту сторону. Кровавые реки имели бурные потоки, они с легкостью подтолкнут ее.

Эти слова она ему тоже простила.

Найман просеменил к дивану, на котором свернулось тело Нэнсис, взял небольшую подставку под ноги и вернулся к столику. Кряхтя, он забрался на нее, чтобы увеличить свой рост. Так его руки могли дотянуться до маленьких кнопочек на подставке для головы. После того, как Найман раздробил кости в руках и вытянул их с огромной болью, они стали длиннее, но недостаточно.

– Я снижу нейронною проводимость, чтобы вы могли заснуть.

– Ты всегда был предельно честен, Найман, – Нэнсис никогда не расстраивалась, когда он говорил то, что думал. Так она вовремя избавлялась от иллюзий. – Думаешь, я пытаюсь создать утопию?

– Я никогда так не думал.

– Любые наши поступки оставляют следы на судьбах других людей. Мои следы – это раны, – Нэнсис уже чувствовала знакомый холодок на затылке – предвестник тяжелого сна. Найман настраивал колыбель. – Трехмерный мир слишком твердый для всего идеального. Сплошная тюрьма испытаний, где неизбежно рождаются хищники.

– Вы хотите сделать этот мир лучше. Без хищников.

– Неправда. Так не бывает.

– Идеального мира?

– Утопия синоним неудачи.

– В раю хищников нет, только ягнята, – с улыбкой произнес Найман.

– Не знаю, не уверена… я всего лишь пытаюсь оттянуть конец, чтобы спасти как можно больше душ. Разве это так плохо?

– Наверное, совсем не плохо.

Мысли начали путаться, дым витал и щекотал кожу на голове, реальность начала плыть.

– Эльтар говорит, что они совершенны. Что их души лучше, чем человеческие.

– Я смотрел ваши записи, Эльтар так не говорил. Он говорил про сознание.

– Он сам не знает, что это такое. Эльтар может описать его свойства, а сказать, чем является сознание – нет. Это свойство глупого человека – давать определение тому, чего не понимаешь, – Нэнсис попыталась сделать вздох, но у нее снова не получилось. Запаха благовоний она не чувствовала – не хотелось перегружать мозг перед сном. – Если они действительно лучше, то что делать нам, которые хуже?

– Наверное, уступить им место.

– Думаешь, это действительно так?

– Не знаю, – честно признался Найман. Он привык, что Нэнсис часто сомневается, но только потому, чтобы упрочниться в своем мнении. Через пять минут у нее уже не останется сомнений, и она станет прежней. – Зачем заселять землю идеальными существами, если она нужна именно для того, чтобы неидеальное делать идеальным? В этом нет никакого смысла.

– Смыслы… мы только и делаем, что гоняемся за ними, – слегка улыбнулась Нэнсис, будто поймала что-то. – Можно сойти с ума, если хочешь немного прикоснуться к истине. В безумии есть какое-то очарование, не находишь?

– Только если в вашем исполнении. У вашего безумия очаровательная улыбка.

– Оно улыбается истиной. Иногда логика мешает видеть суть вещей, а безумие плюет на логику. Тогда-то истина показывает свое лицо. Только это опасно. Можно угодить в еще большую тюрьму. Слишком дорогая цена для прикосновения к вечности. Легче просто дождаться смерти.

– Вы нетерпеливая особа, – хохотнул Найман.

Эту шутку Нэнсис оценила.

– Я не стремлюсь в рай, ты сам сказал.

– Да уж… от вашего праведного гнева редко кому удается спастись.

– Если добро потеряло способность уберечь другого от его же греха, значит, это не добро, а зло. Если кто-то хочет убить, нужно убить его желание. Даже если потребуется уничтожить тело.

Найман перестал улыбаться и рассмеялся вовсю.

– Значит, мне не предлагать вам подставлять собственные щеки?

– Если хочешь, можешь ударить меня, я не против.

– Нет, благодарю вас… я против всякого насилия. Мне достаточно знать, в чем заключается справедливость.

– Каждый поймет это, когда подставит свои щеки под собственные ладони, а не чужие.

Достав из широкого кармана небольшую щетку с маленькими зубчиками, Найман принялся расчёсывать рыжие локоны Нэнсис. Ее всегда успокаивало, когда огненные реки текли между частыми зубцами, и она чувствовала луковицами на голове легкие подергивания. Это все, что способна была подарить ее собственная плоть. Ощущение, не сравнимые ни с какими искусственными сенсорами. Найман очень старался, чтобы кожа на ее голове была мягкой и питательной, и волосы росли густыми. Их было не так много, как если бы заросла вся голова, поэтому Нэнсис ценила каждый волос.

– Следующая загадка будет увлекательной. Я внимательно слежу за гоном, хотя знаю все разгадки. Но все равно присматриваюсь, может, и упустил чего. В таких загадках всегда можно высмотреть что-то новое.

– Я тоже наблюдаю за ними, – призналась Нэнсис, не открывая глаз. Она наслаждалась мягкими движениями Наймановых рук. – С дроидами случится тоже самое, что и с детьми «Венета».

– Самый лучший «Венет» – мертвый «Венет». Как хорошо, что я не обладаю такими амбициями, – хихикнул Найман, перестав чесать волосы. – Включить вам танец на пуантах?

– Нет, я справлюсь без него. Ты хорошо поработал, Найман. Спасибо тебе.

Найман закончил и положил гребень на стол, рядом с колыбелью, в которой покоилась голова. В нее были встроены антигравитаторы, и Нэнсис парила в воздухе, слегка покачиваясь вверх-вниз. Иногда она опускалась на плоскую подставку в виде мягкой шелковой подушечки, чтобы амортизировать соприкосновение. Тогда голова склонялась на бок, упираясь в боковой ограничитель – прозрачную полоску стекла из нановолокна.

Гребень был сделан из темного металла, отливавшего всеми цветами радуги, когда на него попадали солнечные лучи. В самый центр, на гладкой прямой дужке, был вбит круглый камень кроваво-красного граната.

– Найман, – окликнула Нэнсис карлика, когда тот уже стоял в проеме двери.

– Да?

– Ты точно достигнешь рая.

– Не знаю, госпожа Нэнсис. Как вспомню, сколько девок я попортил, уже начинаю в этом сомневаться.

Дверь скрипнула и закрылась. И в этот раз Найман сказал правду. Прикосновения у него очень мягкие – не удивительно, что он печется о своей судьбе после смерти. Безумный мир порождает безумные вкусы. Оказывается, мужчине достаточно иметь длинный язык, сносное чувство юмора и нежные руки, чтобы скрасить себе долгие безлунные вечера. Девушки у Наймана никогда не задерживались – они пробовали диковинку и таяли на горизонте, словно весенний снег. Но их было много, и они никогда не заканчивались. Исключением была только одна – Кларис, бронзовокожая мулатка с раскидистыми кучерявыми волосами. Она грозилась убить себя, если Найман с ней не останется. Нэнсис не помнила, чем все закончилось – слишком давно это было, и после Кларис у Наймана побывало еще много мулаток, кормящих молоком.

Сама она уже и не помнила, когда в последний раз к ней прикасался мужчина. Кажется, это было еще до ее смерти, когда стройное женское тело не разрезали на куски. Она смутно помнила жесткие волосы и бледную кожу, которая пахла бредом и нетерпеливым шепотом, и прикосновения длинных пальцев, и безумный взгляд серых, почти бесцветных глаз. Как давно это было? Вечность назад? А ведь совсем недавно она помнила так остро, что воспоминания жгли, словно тысяча ос. Порой его густой мужской запах приходил к ней во снах и тогда она просыпалась в слезах. Они капали на стол, прямо с ее оторванной от тела головы.

Бывали времена, когда они хотели содрать с себя кожу, обменяться ей друг с другом и укутаться, словно в одежку. Смешать кровь и пустить по одной вене, чтобы раствориться друг в друге окончательно… Нэнсис помнила, как ей не хватало воздуха, когда он душил ее, и как она шумно впускала воздух в легкие, когда он отнимал ладони от ее горла… тогда она снова дышала им, жила им, пробуя родной запах на вкус вместе с новой жизнью, а потом сама его душила.

Руки ее были намного слабее, и пальчики впивались в крепкую шею почти не причиняя вреда, но она душила его долго, и он ни мгновение не сопротивлялся. Когда он умирал, то улыбался, и она видела восторг и восхищение в его глазах. Да, он был счастлив в этот момент, и когда он перестал жить, она вдохнула в него жизнь горячими алыми губами, и завела его сердце теплыми ладонями. Теми самыми, что еще мгновение назад перекрыли ему воздух. «Мы убьем друг друга, – говорил он раз за разом. – Это больная любовь». И каждый раз она соглашалась с этим утверждением, и каждый раз они продолжали…

«Мы изначально были больны». Каждый по-своему. Но – больны. Никто не сопротивлялся этому выжигающему нутро чувству. Такое пламя должно было вспыхнуть и погаснуть за считанные месяцы, но это продолжалось долго, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Оголяло нервы и било по живому, и они болели вместе, до тех пор, пока болезнь не поглотила их, став абсолютно неизлечимой. И каждый раз они ходили по краю, и каждый раз умудрялись выжить. Им не хватало совсем немного, чтобы стать единым целым. Им всего лишь мешали тела.

Глава 2. Тела

– Вам необычайно повезло, – молоденькая медсестра наложила Дэвиду больше десяти швов, ровно по длине раны, тянувшейся от локтя до запястья, – Осколок разрезал мышцы прямо вдоль, не доходя до кости. Надо же… не задето ни одного большого нерва. Сухожилия тоже целы. В моей практике такое встречается не часто. Да вы просто счастливчик.

Странная, однако, у него удача. Любой другой везунчик на его месте отклонил бы эту раскаленную пластину одним только взглядом, она вонзилась бы рядом, буквально в нескольких миллиметрах от кончика носа и угрожающе шипела, но не причинила бы никакого вреда. Вот настоящая удача. А сейчас у него на руке порванная кожа, раскуроченное запекшиеся мясо, которое пахнет кровью и еще чем-то жареным и вкусным, отчего его начинало тошнить. Ему достаточно и бедняги Барри. Не хватало еще, чтобы он чувствовал слюноотделение на самого себя, хотя Дэвид был достаточно голоден.

Наверное, Дэвид ощущал бы отвращение гораздо сильнее, если хотя бы немного чувствовал рану. Но он не чувствовал. И вовсе не из-за того, что главные нервы не были повреждены, и сухожилия целы. Полет Миражей заморозил его нервы, и Дэвид удивлялся, как еще может двигать рукой, если ничего не чувствует. Скорее всего, ему уже не попасть по цели, если вдруг придется стрелять.

«Даже хорошо, что моя правая рука повреждена, – внезапно подумал Дэвид. – Это очень уважительная причина, почему я не могу ею пользоваться. Это точно. Лишь бы мне не пришлось больше стрелять».

И никакое это не везение. Больше походило на полосу странных несчастий, которые только притворялась удачей, пряча свое истинное лицо.

Где-то вдали все еще дымилась гигантская змея, подогревая раскаленным телом и без того горячий воздух пустыни, а голова ее, напротив, все замерзала и замерзала, выплевывая вверх облака морозного пара. Вокруг собралась толпа выживших, отчаянных и азартных, кто еще мог стоять на своих двоих, или хотя бы на одной ноге. Сдавалось Дэвиду, что никто не уйдет, пока не разгадают загадку, ответ на которую каждый придумывал себе сам. Дэвид даже допускал, что для слишком азартных ответ на нее будет смерть, потому что жадность людей не знала никаких границ. Игроки отказывались от помощи вместо того, чтобы первыми согласиться на госпитализацию.

Госкорпорация прислала несколько отрядов полицейских, пятнадцать машин скорой помощи и бригаду техников, вместо тех, кто сгинул внутри самого большого сосуда треугольника «Магуро». Сейчас-то они стараются, сейчас-то вокруг суета, сетования на роковой случай и убеждения в полном содействии. Дэвид не хотел даже подключать общую сеть, зная, что говорят сейчас там очень сладко. Тот кредитор тоже говорил очень сладко и обманул его на целых полмиллиона монеро, и тот торговец тоже говорил сладко, а в итоге украл свои же товары из кармана умершего дроида, да и Кубик остался без инструкции.

Сладкие речи хороши, если они правдивы, но обычно они потому и сладкие, что в них изначально задумывался подвох. Такой подвох сейчас зияет на его руке под десятью швами – от локтя и до запястья. А вокруг разбросаны куски раскаленного железа, кое-где виднелись целые островки сплавленного песка, превратившегося в стекло, к тому же везде были разбросаны трупы.

Трупов было так много, что даже приезжие спасатели не успевали их собирать, и кое-какие разлетевшиеся внутренности сильно пахли на жаре. Медики шастали за камнями, расколотыми памятниками и валунами, собирая оторванные конечности и расплавленные куски поврежденных дроидов. Огромный сосуд «Магуро» сравнялся с пустыней, возвышаясь над песком унылой каменной кочкой. На его фоне остальные два, там вдалеке, выглядели просто исполинами.

– У тебя повысилась температура тела, – прошептал тихий голосок у Дэвида на груди.

Медсестра засобиралась к другим пострадавшим, Дэвид проводил ее взглядом, отдельно – ее пухлые округлые ягодицы, которые потряхивались так забавно и приятно глазу. После ее ухода Кубик начал разговаривать.

– У меня лихорадка, потому что я получил ранение. Это совершенно нормально, – Дэвид совсем не удивился ни ране, ни поту на лбу, когда его начало трясти от жара. Это было не первое его ранение, – Мне вкололи регенерирующую сыворотку по ходу швов, и через пару часов все начнет заживать. У меня такая генетика – сначала колят, а потом сразу все затягивается, и лихорадка проходит. Иногда мне даже грустно, когда она заканчивается. Приятное ощущение, особенно ломота в теле. И больше всего нравится, когда лежишь в кровати и тебе никуда не нужно идти.

Дэвид покинул карету скорой помощи, чтобы не занимать нужное место. Есть граждане и послабее его, и которые чувствуют боль, особенно если им оторвало руку или ногу. Он даже видел, что у кого-то недоставало уха.

– А сейчас тебе приятно? – тихо осведомился Кубик.

– Совсем нет. Вокруг пустыня и ни одной удобной кровати. Это расстраивает.

– Что значит расстраивает?

Дэвид задумался.

– Это, как если бы солнце сильно-сильно светило, и ты вкусно питался, но вдруг появилась туча и закрыло его от тебя.

– Ооо… – протянул Кубик. – Ужасно, что в пустыне нет удобной кровати.

– Мне нравится, когда ты просыпаешься, – улыбнулся Дэвид. – Только нужно быть смелее. Не молчи, если тебе хочется со мной поговорить.

– Дэвид сказал, что нельзя говорить при его начальнике. Нельзя, чтобы кто-то узнал обо мне на работе.

– Так ты поэтому молчал? – почесал затылок Дэвид. – Надо же, я и забыл. На такой работе как эта можно разговаривать. Моему временному начальнику, видимо, плевать на окружающих, и тем более на какой-нибудь говорящий Кубик. Он только и делает, что думает о разгадках. Никогда не встречал такого… – тут Дэвид задумался, потому что Андрея нельзя было назвать самовлюбленным. Как может человек любить себя, если все его мысли занимает какая-то полумертвая женщина с рыжей гривой? Он даже заставляет себя думать, как она. Куда это годится? Так недолго и с ума сойти. Тогда себя и не полюбишь толком. – …никогда не встречал такого безразличного ко всему человека. Он ничего не ценит, кроме своих дурацких разгадок. И Кубика ценить не будет, он даже тебя не заметит.

– Мне должно быть обидно? – спросил Кубик.

– Лучше всего, если тебе будет никак, – Дэвид посмотрел на небо – там летали дроны, а между ними, высоко в небе, парил орел. Судя по тому, что он не проявлял агрессии и совсем не собирался охотиться на дроны, он тоже был механическим. – И все-таки здоровенная была эта змея. Испугался? Я быстро бежал, и извалял тебя в пыли.

– Было весело, – Кубик заиграл разноцветными гранями. – Грустно только, что тебя ранило и тучи закрыли твое солнце. Да, грустно. Это правильная ментальная связь.

Иногда Дэвиду казалось, что чувства у Кубика все равно что игрушечные. Совсем несерьезные. Одно время разум мог догадаться как правильно жить, а в следующее мгновение напрочь забывал об этом. Дэвид даже не был уверен, что он ощущает по-настоящему. Что его грусть – это грусть, а радость – это радость. Ему хотелось, чтобы все было по-настоящему, натурально, и Кубик научился чувствовать. Пусть и не по-человечески, но хотя бы по-птичьи, или как-нибудь по-другому, и обязательно как у того, кто был рожден.

«Зато его страх самый что ни на есть настоящий. Я точно знаю, страх у всех одинаковый». Возникал ли он от недостатка солнца или от ожидания смерти? Ведь когда сладкие лучи заканчивались, заканчивалась и энергия. Быть может, Кубик испытывает боль, когда голодный. Дэвид испытывал – у него крутило живот и иногда покалывало в пальцах, однажды его даже затошнило и в глазах появились разноцветные мушки. Значит, Кубик точно живой.

Забавное дело. Когда заходит речь о радости, Дэвид сомневался, реальная ли она, а когда подумал о страхе и боли, то сразу понял, что в этих чувствах нет ни капли вранья. Они были настолько тяжелы и осязаемы, что их можно было положить в ладонь и взвесить. Особенно страх смерти – у всех живых существ он есть, и такой сильный, что не требует никаких доказательств. Тяжелый и тягучий, как липкий сон, в котором пытаешься убежать от монстров, поднимая свинцовые непослушные ноги.

Ну раз так, и Кубик живой, ему обязательно нужно найти какие-нибудь подходящие ноги.

– Подумай над тем, кем хотел бы стать, – сказал Дэвид, сдувая пыль с черных глянцевых граней. Яркие цвета погасли, теперь он снова накинул черную одежку. – В прошлый раз тебе понравилось небо. Может, тебе придутся по вкусу крылья и захочется летать? Не обязательно ловить насекомых или вообще какою-нибудь живность. Я проделаю дыру в голове у птицы, и ты сможешь питаться через макушку. Или даже наполовину выпилю череп, чтобы можно было кушать всей поверхностью. Этого же хватит? Зато будешь летать.

– А зачем мне летать? – тихо спросил Кубик.

– Кажется, тебе в тот раз понравилось.

– Наверное, я плохо помню… высоко и ветер дует.

– Да, именно, – довольно ответил Дэвид. Щетку бы сюда, чтобы как следует натереть бока Кубика. Бережно, чтобы не поцарапать, но такие продавались только в городе и стоили дорого. Он обязательно купит одну, когда ему заплатят за гон. – Пыли больше не будет, и крылышки тебе сделают очень мягкие, чтобы самому себя натирать. Скоро у меня будет возможность купить много полезного. И функционального, – Дэвид задумался с удовольствием. – Думаю, я смогу выбить у регистрационной конторы местечко еще для одного сокола или орлана. Для воробья ты слишком большой, даже если всю голову заменить.

– А для ворона? – после некоторой паузы спросил Кубик.

– А для ворона у тебя слишком покладистый характер, – хмуро ответил Дэвид. Ему не хотелось, чтобы Кубик стал вороном. Он еще помнил, как один такой воровал семечки из его кармана, а другой противно каркал, не слушаясь своего хозяина. Дэвид считал себя хорошим хозяином, и не хотел кричать на Кубика, если тот станет вороном. – Для тебя подойдет что-то более… благородное. Красивое. И к солнцу будешь летать ближе. Чем выше, тем вкуснее. Больше излучения.

– От Марса до Солнца сотни миллионов километров, – задумчиво произнес Кубик. – Десять километров не имеют никакого значения. Их слишком мало, чтобы я хорошо наелся.

Дэвид почесал затылок, для этого ему пришлось опустить цепочку с Кубиком на грудь. Правая рука его совсем не слушалась и висела рядом – вдоль туловища.

– Ты взлетишь над облаками, когда они закроют солнце, – Дэвид и сам удивился, что привел эффективный аргумент. – Крылья могут преодолеть много облаков. Тогда ты будешь сыт в любое время.

Кубик замолчал, раздумывая над сказанным. Дэвиду показалось, что ему понравился его аргумент. По крайней мере, он на это надеялся.

– Зачем мне быть кем-то другим? Почему мне не остаться просто Кубиком?

Дэвид расстроился, что придется начинать все заново.

– Чтобы быть хорошим и правильным, – пояснил он. – Говорят, что среди интеллектов бывает нечто иное.

– Нечто иное?

– Да. Ты чувствуешь себя таким?

– А что это?

– Не знаю, – честно ответил Дэвид. – Наверное, это что-то совсем непонятное. Оно думает ни как человек, ни как животное, и даже на камень не похоже. И воду тоже не напоминает.

– А пятна? Пятна на спинке божьей коровки напоминает?

– Не уверен. Наверное, нет.

– Мне нравится, – Кубик заиграл гранями. Дэвид нахмурился.

– Так не пойдет. У каждого должно быть свое место, – строго сказал он. – Птицы летают в небе, хомяки роют норы, а змеи должны кусаться, хоть мне это и не нравится. Просто так полагается. Посмотри на эту огромную змеюку, – Дэвид имел ввиду распавшегося на части дроида. – У нее большущая голова, а мозг какой… очень умный. Он умнее и меня и тебя, и этого ищейки тоже. Если честно, наверное, он умнее десятерых таких ищеек, если не больше. Что такому мозгу делать в теле змеи, которая умеет только ползать и плеваться электричеством?

– Может, ей нужен такой мозг, чтобы делать это хорошо?

– Что хорошо? – не совсем понял Дэвид.

– Плеваться электричеством.

– Ну уж нет, – Дэвиду сдвинул брови и стал еще более хмурым. – Эту змею сделали, чтобы творить плохое. Электричество должно быть в чайнике, чтобы варить вкусное какао или смотреть новости, но никак не плеваться электричеством. У этой змеи могли быть хотя бы руки, чтобы делать что-то красивое. Чтобы все увидели, о чем она думает. А думает она о разном, раз у нее такой большой мозг. Так полагается. У каждого мозга свое тело. Если ты что-то иное, в этом мире тебе делать нечего.

– Почему?

Дэвид открыл рот, поймав себя на мысли, что не знает ответа.

– Какие сложные вопросы ты задаешь, – Кубик плохо себя вел. Дэвид не хотел ругаться, но чувствовал, что придется. Наверное, он тоже был непослушным ребенком, хоть мама никогда и не жаловалась. – Потому что так задумано. Если что-то делается не как полагается, как придется или как захочется, все тут же летит ко всем чертям.

– К чертям – это куда?

– Просто так говорят. Когда что-то ломается и становится больше не эффективным, – недовольно проворчал Дэвид. – Природа вырастила орла, значит, так задумано. Если бы она вырастила что-то иное, то и мир был бы другим.

– А каким?

– Другим. Не такой, как этот. А, может, и бы вовсе его не было. Человек все время пытается придумать что-то иное, вот все и ломается.

– Я подключался к сети. Там говорится, что после смерти может быть все что угодно. Наверное, может быть и нечто иное?

– Не знаю… может быть. Ты умеешь подключаться к сети?

– Умею.

– Не делай так больше, – Дэвиду не по нутру были эти разговоры об ином после смерти. – Без моего разрешения.

– Хорошо, – удивительно послушно ответил Кубик.

– До смерти еще дожить надо, – важно сказал Дэвид. – Пусть там будет все, что угодно, а у нас планеты и соколы. Если так придумано, значит, зачем-то нужно. И никакие змеи с огромными головами в этом мире не полагаются. Подумай над тем, кем хотел бы стать. Считай, что это домашнее задание. – сказал Дэвид и опередил вопрос вечно любопытного Кубика. – Разрешаю тебе посмотреть в сети, что это такое.

– Хорошо, – Кубик заиграл гранями, значит, он не расстроился и у него было хорошее настроение. – Тебе пришло письмо.

– Правда? – брови Дэвида взлетели вверх.

– Да. Я проверил твою почту, когда ты еще не запретил.

– А открывал? – с подозрением спросил Дэвид. Он носил коммуникационный браслет на запястье, и встроиться в его сигналы могло далеко не каждое устройство. А Кубик, получается, мог.

– У меня нет доступа.

– Ладно, – облегченно кивнул Дэвид. – Ты молодец, что предупредил. Но так больше не делай.

– Хорошо, – ответил Кубик и грани его потухли.

Отключился Кубик точно не от обиды. Дэвид уже давно заметил, что речь отнимает у него много сил. Не так много, как зрение, но потом ему все равно приходится долго питаться.

И все-таки он казался Дэвиду забавным. Глупеньким немножко, вечно любопытным и слегка обидчивым. Прямо как детеныш какого-нибудь зверька, обязательно пушистого, потому что Дэвид любил зверей с шерстью, пусть они и имели длинные угрожающие клыки. Все же они были теплыми, мягкими и выкормились от молока матери, а все что с чешуей и иголками ему казалось холодным и неприветливым. Даже если это были цыплята, вылупившиеся из яйца. Яйца, к слову, тоже казались ему холодными и неприветливыми, хотя Дэвид очень любил яичницу. Пусть и любил, но она совсем не казалось ему забавной. Вкусной, но точно не забавной. А Кубик милый и ему хочется заботиться о нем. А еще Дэвиду льстило, что он чувствует себя рядом с ним очень взрослым. Он даже брал выше – мудрым. Кубик много чего знал, чего не знал Дэвид, но совершенно не умел этим пользоваться. Он даже не умел распознать кислого от сладкого. Все-то ему нужно было объяснять и показывать. Дэвиду нравилось это делать. Во вкусах-то он знал толк. От кислого он морщился, а от сладкого – улыбался. Со временем он научит этому и Кубика.

Оглянувшись вправо и влево, Дэвид убедился, что никого нет поблизости и никому нет дела до того, что появится на всплывшей перед его носом голограмме. Медики порхали над ранеными, криминалисты убирали трупы, за копошением внизу следили дроны и искусственные птицы в небе, где-то вдалеке покрылись инеем стальные куски огромной змеи, разбросавшей свое тело на добрых два, а то и все три километра в длину. Хвоста Дэвид даже и не видел, его кончик валялся там, далеко в пустыне, теряясь на горизонте в густом, как кровь с молоком закате.

Дэвид подкрутил настройки, чтобы сделать голограмму потемнее и предзакатное солнце больше не бликовало на полупрозрачных острых краях документа, потому как день клонился к ночи и закат уже вовсе рябил алым.

Пришел ответ на его недавний запрос: досье на Коршунова Андрея Артемовича с полной распечаткой ДНК-идентификации.

Теперь-то он узнает, что Андрей ему снова соврал, и что национальный герой Артем Коршунов вовсе не его отец. Этот ищейка просто хорохорится, потому что хочет выглядеть великим. Андрей ничего не чувствует и не любит никого, наверное, даже себя. Зазнайки хотя бы восхищаются собой, а странный следопыт не занимается даже этим. Придумал себе отца, чтобы хоть как-то оправдать свою черствость. Подняться в чужих глазах, и немного в собственных тоже. Как коротышка Тадеуш. Андрей, конечно, совсем не коротышка, но, может, у него короткая душа? Маленькая. Как он тогда сказал? Ма-ло-ду-шие? Именно. Маленькая душа. Прямо как у Кубика. В таком маленьком тельце все должно быть маленькое, и душа тоже. Хотя Дэвиду иногда казалось, что у Кубика она бескрайняя, как небо над головой, и обширная, как сны, которые он видит. Целый мир, понятный только ему самому.

Нет, не стоит сравнивать Кубика с Андреем. Наверное, величина души не зависит от размера тела, вдруг подумал Дэвид, скользя глазами по светящимся строчкам.

Коршунов Андрей Артемович. Графа «мать» – прочерк, графа «отец»: Коршунов Артем Константинович. Популярный певец в прошлом, гражданин земли. Тоже в прошлом… Впоследствии принял гражданство Марса, участвовал в войне с «Венетом» на Венере в составе спасательной группы «альфа» под маркировкой «зет». Национальный герой.

У Дэвида загорелись щеки, он даже почувствовал теплоту, которая идет от его собственной кожи. Потом у него стали жаркими кончики ушей. Несмотря на то, что его захватила лихорадка, и, казалось бы, его должно трясти только от жара, Дэвида бросало сразу и в холод, и в жар.

«Полное ДНК-соответствие», – на этих строчках Дэвиду стало особенно стыдно. Значит, Андрей все-таки не врал… правду сказал. А ведь Дэвид уже придумал много всяких обидных слов, которые бы доставили Андрею массу неприятных ощущений. Заслуженных, как считал Дэвид. Даже законных, если вспомнить несколько федеральных положений о ложных данных. Ведь они работали вместе всего несколько дней, а Андрей успел обмануть всех вокруг несколько раз. Торговца, что продал ему отличный каркас для Кубика – Андрей наговорил ему всякой ерунды и он отдал его за бесценок, за какую-то бутылку воды. Дэвид считал, что обманывать должны только торговцы, потому что у них судьба такая, а обычные люди этого делать не должны. Потом были грабители, потом…. И всех их Андрей обманул, не мигнув и зеленым глазом. Наверняка, он еще много обманывал, по мелочи, просто Дэвид не заметил этого. А умолчал еще больше. И все же… Артем Коршунов его отец, и это – правда. А Дэвид уже сказал много плохого.

Надо бы извиниться перед ним. Придумать какую-нибудь ободряющую речь… или даже шутку. Только Дэвид не знал никаких шуток про ищеек, кроме очень обидных. Других в его круге про следопытов не рассказывали. В закромах памяти у Дэвида были две пошлые и одна откровенно оскорбительная, которая казалась ему особенно смешной, но сейчас рассказывать ее было нельзя. Некрасиво.

В досье нашлась еще кое-какая информация, на этот раз не такая стыдливая, как показалось Дэвиду. Кое-что из биографии, особенности работы. Андрей окончил государственную академию МВД Российской империи по Свердловской области, по сыскному направлению. Оно и понятно – ищейка-то должен где-то научиться быть ищейкой. Получил двойное гражданство благодаря отцу, но бывал на Марсе крайне редко, и все визиты были строго задокументированы. После нескольких лет работы в государственных структурах отправился в свободное плавание. Стал частным детективом и искал, искал…

Дэвид сильно свел брови, прямо до боли. Взгляд скользил по списку дел, которые раскрывал Андрей, и становился все более хмурым. В досье отметилось каждое, во всех мельчайших подробностях. Но подробности Дэвиду не были интересны, он хватался взглядом за заголовки.

Кэльвин Тейра, пилот, 24 года. Пропал во время планового рейса с Луны на спутник Юпитера «Европу». Напротив его имени стоял маленький значок – зеленый «плюс», и статус – найден, жив.

Людмила Болотова, 14 лет, пропала после тренировки по художественной гимнастике, в гуще толпы. Зеленый плюс. Найдена, жива.

Грэгор Найтли, 45 лет, инженер. Пропал из собственного дома примерно в 9 часов вечера. Предпосылок к исчезновению не было, он не занимался никакими стратегическими разработками. Напротив его имени стоял уже красный «минус». Найден. Мёртв…

Дэвид нетерпеливо скакал глазами от имени к имени, которых набралось уже целый ворох, не теряя надежды найти какой-нибудь название, у которого не были ни фамилии, ни отчества. Хотелось найти хотя бы какую-нибудь кличку, но и ее тоже не было. На каждое из имен можно было нажать и открыть досье, где и в каких обстоятельствах была найдена жертва, живой или мертвой.

В одной из шуток про ищеек упоминались старый башмак и валютная проститутка. Неочевидная на первый взгляд связь между ними оправдывалась огромными деньгами, за которые работал следопыт. В конце анекдота все дружно хохотали, гадая, какую еще вещь готов отрыть ищейка, чтобы получить свой жирный гонорар.

Следопыты были готовы браться за любое дело, которое принесет хороший доход. Однажды следственный отдел отклонил заявление, когда у одного незадачливого больного пропал платок, в который он сморкался, будучи больными очень серьезным вирусом. Больной выжил, но платок остался дорог ему как память о великом пережитом горе. Его личный подвиг, который был внезапно утерян. Отдел тогда отказал ему, прилепив еще и штраф за ложное заявление, а байка еще долго ходила по казармам. Помнится, тогда за дело взялся какой-то следопыт и нашел-таки этот сопливый платок… За раскрытие этой великой загадки он получил три миллиона монеро. Отличная профессия для того, кто никого не любит и кому нет ни до кого дела.

Вот только в делах Андрея не было никаких сопливых платков, супер-джетов, старых башмаков или даже маленьких, очень холеных собачек по кличке «Рози». Все, кого он когда-либо искал были людьми.

Хасанова Есения Владимировна, 19 лет, студентка 2 курса романо-германской филологии Казанского Государственного Университета, пропала между 3 и 4 парой по пути в студенческую столовую в обеденный перервав. Найдена. Жива. Это была самая первая строка в делах Андрея.

Коршунова Есения Владимировна, 30 лет, преподаватель кафедры романо-германской филологии того же самого университета, в котором и училась. Пропала между 3 и 4 парой по пути в преподавательскую столовую в обеденный перерыв… Найдена. Мертва.

Это была самая последняя строка в делах Андрея. На Дэвида смотрела девушка с огненно-рыжей гривой, сухим жилистым лицом и пронзительно зелеными глазами. Такими зелеными, что они казались горящими, как в сказках про ведьму с большим чаном ядовитого зелья. Дэвид не сказал бы, что эта девушка была красива. Длинное бледное лицо, сплошь усыпанное веснушками, скошенный подбородок, острый крючковатый нос и хитрые кошачьи глаза. Но было в ее взгляде что-то… хищное. И живое. Даже не верилось, что девушка с такими живыми глазами может быть мертва. Чтобы распознать в ней мертвеца, нужно быть очень догадливым.

Глава 3. Догадливый

– Второй рейс отправляется в девять, останется еще два. Уверены, что не хотите выехать? – так называемые представители гона подходили к каждому особо упертому игроку, уговаривая свалить из остывающего пекла. Скоро настанет ночь, и зной превратится в мороз. – Мы эвакуировали уже более пятиста игроков. Не очень приятно возвращаться домой в холод.

С недавнего времени «Голем» стал удивительно заботливым. Так вежливо, как сейчас, с Дэвидом не разговаривали уже давно, не говоря уж о совершенной бесплатной доставке до самого дома. Предложение ему показалось очень заманчивым, да ведь только Андрей не покинет пустыню, пока не отгадает загадку. Хоть ляжет здесь, и его за одно рядом уложит.

Форма у «представителей», по мнению Дэвида, оказалась не совсем удачной – песочного цвета, и сливалась с пейзажем. Эдак можно ненароком налететь на кого-нибудь и не заметишь. Тем более карие глаза девушки смотрели на него из-под аккуратно уложенных песочного цвета волос, почти рыжих. Дэвид нахмурился. Снова рыжая… разве что глаза у нее не зеленые. В последнее время в его жизни стало слишком много красного и его оттенков, а от рыжего у него начинали чесаться локти и слезились глаза. Отчаянно хотелось смахнуть влагу с век, но сколько бы Дэвид не моргал, когда открывал глаза, снова видел один и тот же цвет в разных оттенках и они снова намокали. Да еще и эта девушка перед его глазами, с большими коричнево-каштановыми веснушками… И Нэнсис. И Есения. И пустыня… Слишком, слишком много рыжего. Хочется увидеть какой-нибудь другой цвет. Фиолетовый, к примеру. Или даже синий. Да, синий был бы в самый раз. Кажется, у него завалялось дома парочка синих носков. Он откладывал их каждый раз и не надевал, потому что в Арсии слишком быстро наступала ночь. Дэвид скучал по золотисто-медовому рассвету, и поэтому носил носки такого же цвета – желтые, с небольшим золотым отливом. Но сейчас синий был бы в самый раз. Жаль, что он не взял несколько запасных пар с собой.

– У вас, наверное, и без меня дел по горло, – вежливо пробубнил Дэвид, желая избавиться от этой рыжей девушки. Она подходила к нему уже третий раз и, наверняка, подойдет и в четвертый. Не отстанет. «Голему» вдруг стало дело до цифр, и в графе «раненые и погибшие» им не нужно было прибавления. – У треугольника «Магуро» всего три сосуда. В остальных двух тоже должны быть раненые.

– Нет, что вы, – расплылась в улыбке девушка. – Там есть пострадавшие, но только в небольшой давке. Пара ссадин, несколько ушибов. Кое-кого покусали за право быть первым в очереди. Ничего серьезного.

И снова тянет вежливую, слегка уставшую улыбку. Как хорошо, что ему не платят за то, чтобы он улыбался, когда не хочется, подумал Дэвид.

– Значит, в остальных не было никаких змей? – спросил Дэвид, хотя знал, что девушка ему не ответит. – Или их успели отключить вовремя?

– Простите, у меня нет полномочий обсуждать подобные вопросы. Если вам нужна помощь…

– Не нужно, просто мне интересно…

– Извините, мне нужно помочь другим раненым, – еще более вежливо улыбнулась девушка, попрощалась и ушла. Очень быстро ушла, быстрее, чем уходила до этого.

Скорее всего, она к нему больше не подойдет, и никто из помощников «гона». В самый раз. Уходили бы так все навязчивые люди, когда им отказывают в первый раз, не приходилось бы придумывать сложные и очень любопытные вопросы, чтобы избавиться от них.

У останков змеи бродило пара десятков самых стойких разгадывателей загадок, среди которых был и Андрей. Дэвид двинулся в его сторону. Слышались крики и какой-то неистовый спор. Вдали замаячил силуэт очень низкого человека, в темноте казавшийся почти темной фигурой. Не Тадеуш ли это? Дэвид думал, он погиб там, внизу.

Хлюп. Не было же дождя, чтобы так хлюпало, подумал Дэвид. Откуда здесь лужи? Он опустил голову. Его подошва вляпалась во что-то очень мягкое и скользкое, и когда он услышал звук, то сразу почувствовал запах. Совершенно отвратительный, если быть честным. Под ногами распласталось тело какого-то большого человека, или, скорее, то, что от него осталось. Пару больших ног торчало из смятых напрочь бедер, далее шел раскуроченный живот, по которому хорошенько прошлось что-то острое и горячее, головы на месте не было. Криминалисты прочесывали всю пустыню, но трупов было так много, что собрать каждый и уложить в ящичек, как полагается, удавалось далеко не сразу.

Черед незнакомца еще не настал, и тот выказывал свое возмущение неприятным запахом. Хотя незнакомец оказался не таким уж незнакомцем. Дэвид понял это, когда его взгляд узнал прочные ботинки с частой шнуровкой, а потом… по обе стороны раздавленного тела раскинулись большие черные кибернетические руки, торчавшие из плеч и достававшие Патрику прямо до пяток. Да, определенно, это был Патрик. Тело его так смялось, что руки казались еще длиннее, чем были до этого, и от плеч тянулись длинные черные нити прямо вглубь раскуроченного туловища. Нити оплетали мышцы и кое-какие органы, которых Дэвид не стал разглядывать. Он остановился взглядом на кибернетических руках, не скрывая своего восхищения. На темном нановолоке не осталось ни царапины, разве что из большого указательного пальца правой руки торчала прозрачная палочка для удара по инструменту, выскочившая, видимо, от высокого давления. Но это была ерунда. Даже несмотря на то, что палочка сломалась пополам, остальные руки были в отличном состоянии. Вот бы и ему такие. Удивительные руки. Их хозяин уже давно почил и уже начал неприятно пахнуть, а они все такие же прочные, красивые и надежные, как были в самом начале. Они были идеальными. Жаль, что Патрик умер и не сыграет больше этими руками на своих инструментах. И все-таки хорошая у него была музыка.

– Ты! – разъяренный Тадеуш налетел на Андрея своим маленьким тельцем, тот оттолкнул его движением длинный руки, Тадеуш подался назад и не удержал равновесие. К тому времени как Дэвид подошел, он уже сидел пятой точкой в пыли. Спор был в самом разгаре. – Ты знал, что ждет нас там, внутри! И не сказал! Я видел, как ты остановился перед самым входом. Остался ждать снаружи, когда уже все зашли. Ты знал!

За то время, что Тадеуш отсутствовал в поле их зрения, он успел потерять кожаную куртку с климатической регулировкой последнего поколения и основательно изваляться в пыли. Волосы его растрепались и походили на скомканную солому. На правой ноге отсутствовал очень модный сапог, та оказалась и без сапога, и без носка, с одной только голой пяткой. Рубашка с блестящими запонками посерела, мелкая синяя клетка на ткани стала тусклой. Синяя… Дэвид совсем недавно хотел увидеть синий, но на злом маленьком человечке он выглядел совсем не радостно.

– Уймись, дурак. Откуда я мог знать, что там находится? – Андрей, видимо, тоже был не в духе, раз начал раздавать заслуженные названия. Он снял рыжий от пыли пиджак, небрежно нахлобучив его на оттопыренную железяку, торчащую из головы огромный змеи. Закатил рукава по локти. – Любому, кто дружит с собственными мозгами понятно, что там не ждало ничего приятного. Это хороший повод остановиться и подумать. И не нестись в зияющую глотку сломя голову. Опасения еще никому не причиняли зла, не находишь?

Тадеуш предпринял новую попытку нападения. Он вскочил, поднимая ворох пыли и бросился вперед. Дэвид аккуратно встал между Андреем и разъяренным ураганом, вытянув вперед левую руку. Правую же он совсем не чувствовал, и не мог ею пошевелить. Голова Тадеуша без труда поместилась в большой шершавой ладони, будто этот шуточный волосатый кругляшок был создан для его хватки. Либо ладони Дэвида были такими огромными, либо голова Тадеуша была действительно маленькой. Наверное, и мозгов в ней не так уж и много, вдруг подумалось ему. Смотри, как бьется в истерике и капризничает, прямо как дитя малое.

– Ты мог сказать, – Тадеуш тяжело дышал, пытаясь махать кулаками. Дэвид крепко держал его за голову, тормозя продвижение вперед. Кулаки молотили воздух, не доставая ни до Дэвида, ни до кого-либо еще. Непонятно, почему Тадеуш этим занимался. – Этого могло бы не случиться…

– Ты слышал, что я тебе сказал, или оглох? – нахмурился Андрей. Он был уставший, но еще мог выйти из себя. – Я не знал. А даже если бы и знал… что бы изменилось? Кто-нибудь остановился? Это толпа. Она не слышит голос разума. Вот ты, – Андрей указал пальцем на Тадеуша, и тот еще пару раз махнул кулаками. Дэвид продолжал держать. – Не зашел бы внутрь, скажи я тебе, что там огромная змея?

– Если были бы доказательства.

– Все цепляешься за логику. Только доказательств не было, поэтому я пошел вслед за остальными. Я даже сам себе не поверил. Достаточно тебе моей интуиции? Не ходи – там опасно, потому что мне стало трудно дышать. Так себе доказательство. Иногда ты совершенно теряешь нить с реальностью.

– А где ваша Грета, господин Тадеуш? – вежливо спросил Дэвид, стараясь не сильно сжимать крепкие пальцы. Эту голову ему все-таки не хотелось бы раздавить. – Вы же федеральный следопыт. Нехорошо ходить одному, без телохранителя.

– Она умерла, – Тадеуш обессиленно опустил кулаки и сразу же разжал пальцы, в один миг потеряв всю свою злость. Голос его казался печальным. – Нам удалось подняться с нижних ярусов, когда начался обвал. Она подбросила меня наверх, чтобы я смог добраться до тоннеля, а сама пропала под грудой камней. Ее раздавило булыжником. Да убери ты от меня свои руки.

Дэвид отпустил голову Тадеуша, готовый встать скалой между им и Андреем, если тот еще раз захочет пойти в атаку. Конечно, вряд ли Тадеуш причинил бы большие увечья долговязому Андрею, но такова была его работа.

– Мне очень жаль, господин Тадеуш, – искренне посочувствовал Дэвид, – Грустно потерять своего телохранителя. Еще одного…

– Да пошел ты.

– Это очень грубо, господин Тадеуш.

Невоспитанный коротышка казался грустным, будто и впрямь переживал по поводу безвременной кончины своего телохранителя. Что ж, действительно не совсем приятно, и даже очень грустно – Дэвид скорбел с должной глубиной, как полагается. Каждый раз скорбел, когда его сослуживцы гибли при исполнении долга. Только Тадеуш совсем не был человеком, готовым убиваться по поводу смерти случайного телохранителя, с которым был знаком каких-то пару суток. И все-таки он выглядел расстроенным.

– Остуди мозги, – небрежно бросил Андрей Тадеушу, разглядывая растаявшее дендровое ядро змеи. – Последуй примеру этой гадюки. Какая огромная… с горячей головой загадку не решить. Ошибка. Очень большая ошибка – это видно невооруженным глазом. Что это может значить?

– У тебя было несколько часов, чтобы найти ответ, – ядовито прошипел Тадеуш. – Я был озабочен тем, чтобы не сдохнуть.

– А разве змея – не та самая разгадка? – непонимающе спросил Дэвид.

– Змея – всего лишь факт, а не разгадка. Что Нэнсис хотела этим сказать?

– Наверное, что «Голем» скрывал змею и занимался всякими нехорошими делами, используя технологии «Венета», – ответил Дэвид.

– Чушь. Нет, конечно же, нет. Это было бы слишком просто, да и смысла никакого. – Андрей задумчиво поглядел на Тадеуша. – Если я воспользуюсь логикой, ты не станешь возражать? Или у тебя на нее монополия?

– Если твоя логика такая же, как твои шутки, можешь не рассчитывать на удивительный результат, – фыркнул Тадеуш, подперев спиной огромную пластину стальной чешуи на змеиной шее.

– В разгадке должна содержаться новая загадка и новые координаты, – задумчиво сказал Андрей. – А новая загадка должна выходить из смысла, показанного нам. То есть это не змея, а то, что Нэнсис хотела сказать нам, показав змею.

– Что она очень страшная? – предположил Дэвид.

Тадеуш обреченно покачал головой и согнулся пополам, он так и не мог отдышаться.

Голова дроида лежала на боку, разинув клыкастую зияющую пасть. На ее затылке блестела длинная стальная чешуя с острыми краями, кое-где погнутая и оттопыренная. На одну из таких Андрей закинул пиджак, по обе стороны головы были распахнуты выпуклые сферические глаза. Они так и не закрылись, когда голова отлетела от тела, раскидывая острые искры в стороны. Дэвид склонился к поверхности прозрачного глаза, оценивая белизну собственных зубов. Поверхность блестела и хорошо показывала его отражение, но, если присмотреться, прозрачность мягкой субстанции уходила вглубь и через нее были видны мелкие схемы в голове. При прикосновении она липла к коже и походила на желе. Дэвид пощупал в разных местах и сделал вывод, что кое-где она уже начала твердеть. Огромный глаз нависал сверху, закругляясь аккурат у его макушки и искажая контуры тела в забавные завитки, будто бы Дэвида затягивало в какую-то глубокую воронку.

Если обойти глаз с правой стороны, дальше тянулась длинная раскрытая пасть, из которой выскакивали острые клыки, а между ними вываливался длинный черный язык из нановолокон, который уже потерял свою форму и распластался по песку бесформенным ковром. Дэвид пробовал его на прочность своим ботинком еще до того, как ему наложили швы, и тогда он показался ему очень мягким. Сейчас на языке сидело два игрока в прочных облегающих комбинезонах и показывали охотничий жест победителя – два скрещенных мальца у виска. До них там уже пересидело куча таких, сливающих в сеть свои храбрые приключения. Некоторые даже отваживались браться за клыки, прыгая на языке и вставая в зубастой пасти во весь рост. Вот будет забавно, если она захлопнется.

– Эй, господин! – кое-кто покорил вершину, возвышаясь над остывшими серыми мозгами большой змеи, они уже подсохли и покрылись мелкими черными трещинами. Тощий мужчина с большими хитрыми глазами и совершенно блестящей лысиной перевалил туловище через стальной обод черепа, беспечно свесив ладони вниз. Он то и дело сжимал-разжимал пальцы, доставая до мёртвого денрового ядра. Ядро было холодное и мужчина каждый раз корчился, одергивая подушечки пальцев. – Оглох, что-ли?

– О, позвольте ответить за него, – Дэвид узнал в помятом дроиде Вильгельма. Тот стоял рядом с человекоподобным дроидом с оторванной ногой и одним потухшим глазом. Вильгельм подпирал его собой и не давал упасть. – Да, он оглох. Мой удивительный друг лишился сенсоров слуха. И, по всей видимости, части ценнейшей ноги. А что вы хотели, смелый авантюрист?

– А ты не похож на нормальную железяку, – барабаня подушечками пальцев по мертвому мозгу змеи, сказал лысый мужчина. – Сзади похож на насосную станцию, у меня такая на лодке была.

– Но-но-но! – Вильгельм проткнул воздух пальцем, покачав им туда-сюда. – Мой внешний вид продиктован исключительно чувственными порывами индивидуальности… и пусть моя скромная внешность не вводит вас в заблуждение. Я такой же гражданин, как и вы!

– Скажи мне, гражданин. Что говорит Нэнсис о таких штуках? – мужчина перестал барабанить пальцами серое вещество и крепко хлопнул по нему ладонью, и тут же одернул, обжегшись холодом. – Черт… хватает будь здоров. – мужчина сощурился, пытаясь оценить интеллект Вильгельма. – Вам разрешено подключаться к «Маррет» на время гона. Ты должен знать.

– Свет знаний доступен каждому. Органических представителей граждан так же не обошла эта привилегия. «Маррет» открыт….

– Директива ордена срединности больше восьмиста страниц, а я читаю медленно, – не дав Вильгельму договорить, перебил мужчина и сплюнул в сторону. – Твои извилины будут побыстрее. Я вижу, как они светятся у тебя в голове, в отличие от этих, – на этот раз палец прикоснулся к серым мозгам осторожно, – Так что, подсобишь?

Вильгельм осторожно оглянулся, отметив, что остальные дроиды, коих, на удивление, осталось в пустыне не так много, заняты кто чем: кто-то разбирал по кускам хвост змеи, кое-кто отправился в остальные сосуды «Магуро», некоторые искали части своих тел под кучей обломков и камней, неся некоторые под мышкой, остальные сдались докторам. Совсем рядом обосновался дроид, обтянутый кожей и очень похожий на человека. Вильгельм так бы и решил, если бы тот не оголил поверхностные сенсоры, воткнув их в обшивку тела змеи. Он проводил анализ, стараясь нащупать отгадку.

Вильгельм не дал своему приятелю упасть, когда тот сделал неудачную попытку шагнуть вправо на одной ноге:

– Благодарю за высокую оценку моих аналитических способностей, – Дэвиду показалось, что Вильгельм сказал это с каким-то смущением. Интересно, если бы он был человеком, покраснел бы? – Воистину, их труд колоссален и огромен, и к данным произведением творческой мысли они относятся крайне неоднозначно. То, что орден относится к дроидам в некотором роде негативно… – тут Вильгельм сделал паузу, производя расчёты и кое-какой анализ текста. – Да, это не для кого не секрет. Данное произведение искусства… а это произведение искусства вне сомнения! – напыщенно произнес Вильгельм. – Орден против подобных изобретений, по их мнению, крайне опасных и безумных. Но вне сомнения, они считают их гениальными. Как и того, кто сотворил их.

– Ты про этого старикашку что ли? – уточнил мужчина. – Главу корпорации «Голем».

– Видимо, что так.

– Какой-то совсем злой гений получается, – ухмыльнулся он.

– О, мой дорогой друг! – У Вильгельма была удивительная способность находить себе друзей. – Пусть будет вам доподлинно известно, что гении могут быть только злыми. Ведь полет мысли вырывается из серой, унылой обыденности…

– Если белый кролик нагреет меня на триллион монеро, я лично достану его из-под земли и снесу ему рыжую башку, – по блестящей лысине прилетел звонкий шлепок, и на вершине показался еще один мужчина, не такой модный, как первый: на нем болталась запыленная футболка, рваные лоскуты которой свисали с потного тела, всего в ссадинах. Белая ткань обагрилась кровью, копотью и рыжим песком.

– Нэнсис обещала заплатить, значит, заплатит, – ответил его лысый друг.

– Откуда у рыжухи столько бабла? Платит старик. Она только убегает.

– Так к чему ей вообще эта чехарда?

– Кто знает, что творится в голове у этих баб? – пожал плечами тип в рваной футболке. – Она хочет, чтобы ее догоняли. Мне плевать зачем. Главное, за это хорошо платят.

– С чего ты решил, что хорошо отгадываешь загадки? – рассмеялся лысый. – Посмотри на него, – он указал на Вильгельма. – Читает быстро, знает всякое, а несет всякую ерунду.

– Возражаю! – отозвался Вильгельм, его глаза часто мигали, прочесывая сеть. – Я в процессе познания.

– Посмотри вокруг – забавный видок, да? Все разнесло к чертовой матери. Я пересек пустыню, бежал от гигантской ящерицы и выжил не для того, чтобы потом остаться с голой задницей. Мне заплатят. «Голем» или эта рыжая баба – мне плевать. Если она хочет, чтобы ее догнали, ее догонят. И пусть сдается, как обещала. Не стоит меня злить. Моя бывшая, между прочим, тоже хотела, чтобы ее догоняли, только платить все равно приходилось мне. Забавно, что сейчас все по-другому. Ха.

Андрей порылся в кармане пиджака, выудив помятую пачку сигарет. Оставалось ровно три штуки, и сейчас он намеревался использовать все остатки вплоть до влажного фильтра. Он немного отошел и присел прямо на песок, выбрав место, где стекла поменьше. В самом эпицентре, где взорвалась змея, песок сплавился и торчал неровными остриями из-под грунта.

Дэвид замялся, явно желая подойти ближе, или даже присесть рядом, но вид сигареты внушал в него ужас, и он не решался. А Андрей не решался поджечь ее, хотя уже подал повышенное количество энергии на браслет, накалив встроенный прикуриватель докрасна.

– Я встретил Патрика по пути сюда, – неуверенно промямлил Дэвид.

– Рад, – устало ответил Андрей без особого энтузиазма. – Как он поживает?

– Он мертв. Его переехало что-то посередине и полностью раздавило. Только руки остались и ботинки. Ботинки у него тоже хорошие. Руки, правда, лучше… – Дэвид перемялся с ноги на ногу. – Его никто не убирает. Он лежит там, в пустыне, и пахнет. Меня это беспокоит. Может, нужно с ним что-нибудь сделать?

– Это не твоя работа, – Андрей разломил сигарету пополам и выбросил на расстояние метра от себя. – Свою работу ты выполнил, и очень хорошо. Пусть другие выполняют свою.

Дэвид помялся еще немного, решив не ходить вокруг да около:

– Я досье ваше прочитал.

Андрей замер ненадолго, а потом достал вторую сигарету и тоже начал вертеть ее в руках, разглядывая:

– До сих пор считаешь, что я обманщик?

– Нет… я… – Дэвид хотел извиниться, очень хотел, правда. И сказать, что был не прав, и добавить еще несколько слов про его отца, очень эффективного и доблестного героя, который сделал очень много хороших дел и спас кучу жизней, но вместо этого внезапно даже для себя спросил: – Кто такая Есения?

Андрей перестал крутить сигарету в руках, поджег ее и закурил:

– Жена.

Дэвид сделал осторожный шаг назад. Перед его глазами задымилось, и стало немного тревожно. Но запаха он не чувствовал, потому как ветер дул в другую сторону. Пока что хорошо, пока что безопасно. Любопытство заставило его остаться на месте, несмотря на возрастающую тревогу. Дэвид хотел бы сказать пару слов соболезнований, и еще раз извиниться. Правда, не знал, за что, просто возникло такое желание, но он совсем не мог подобрать слов. Поэтому глупо спросил:

– Это все, что осталось?

Андрей провел пятерней по засаленным длинным волосам:

– Скажем так, из меня вышел не очень хороший отец. Наверное, это у меня наследственное.

– Почему? – удивился Дэвид. – Разве Артем Коршунов был плохим отцом? Он бросил вас?

– Да, совершенно бессовестным образом. Он погиб, когда мне было два года.

– А вы его помните?

– Очень смутно.

– А я вот не помню своего, – Дэвиду почему-то захотелось быть откровенным. – Некоторые говорят, что он был просто экспериментом. Его даже как человека не было.

– Что ж, твой отец оказался чуточку честнее.

Сделав еще одну глубокую затяжку, Андрей выдохнул густой дым ноздрями, на мгновение став похожим на огнедышащего дракона. Потом затушил сигарету о песок и выкинул, точно так же как первую:

– Брось, – сказал он, поманив рукой Дэвида. – Лучше сядь. Мне нужна твоя помощь.

– Какая? – спросил Дэвид, сделав два осторожных шага вперед.

Он опустился рядом, поджимая с подозрением ноздри. Через пару секунд он расслабился, не почувствовав запаха табака. Это были какие-то другие сигареты, не классической марки.

– У тебя есть удивительная способность попадать в самую точку, – Андрей подогнул ноги, кинув локти на колени. – Твои наблюдения наталкивают меня на нужные мысли.

– Ну что вы, господин Корушнов, – стушевался Дэвид. Щеки его были красными, то ли от лихорадки, то ли от смущения. – Я не умею делать того, что вы говорите. Стреляю я метко, но загадки разгадывать у меня совсем не получается.

– Может, я неправильно выразился. Твои замечания бьют точно в цель. Не обязательно разгадывать загадки. Главное, чтобы они достигли нужных ушей. Моих, – пояснил Андрей, стараясь тщательно подбирать слова. Обидеть Дэвида можно было легко, и Андрею совсем не хотелось этого делать. И вовсе не из-за того, что тот мог дать сдачи. Может, он просто слишком устал? – Скажи что-нибудь про Нэнсис, про эту змею. Все что угодно.

Дэвид задумался, нахмурив крепкий лоб. Лихорадка была в самом разгаре, и крупные капли пота стекали по сгоревшей на солнце коже. Дэвид действительно старался думать, но у него не получалось.

– Я же уже говорил много слов в самом начале, – начал он оправдываться. – И даже вопросы задавал. Может, подойдет что-нибудь из этого?

– Нет, не подойдет, – Андрей наблюдал, как игроки начали разделывать мозги гигантской змеи. Ничем хорошим это не начиналось и, конечно же, ничем хорошим не закончится, но вставать на пути авантюристов было плохой затеей. Никто им в этом не препятствовал, полицейские охраняли периметр и не вмешивались в действия игроков. – Нужно что-то другое… знать бы, что.

– Может, измерить змею? Какая длина у ее хвоста? – спросил Дэвид.

– А тебе это зачем?

– Я… я не знаю, – Дэвид смахнул пот со лба. – Вы же сказали сказать первое, что придет в голову.

– Не совсем так… не важно. Все равно не то, – Андрей приподнял уголок рта. – Эта змея большая, но ее размер не имеет к разгадке никакого отношения.

– Жаль, – расстроился Дэвид. – А ее внутренности? Она очень сложная и ее трудно собрать. Тот мужчина сказал, что ее сделал злой гений.

– Злые гении, добрые гении, просто гении… много их сейчас на Марсе. Планета слишком мала, чтобы выдержать всех.

– А разве бывают просто гении? Вильгельм сказал, что гении бывают только злые.

– Вряд ли наберется много людей, которые изобретают что-то с намерением убить. Как правило, все что создается – создается с добрыми намерениями.

– Так думает Нэнсис?

– Нет… так уже думаю я, – вздохнул Андрей. – Все дело в том, в чьи руки потом перейдут разработки. Обычно эти люди начинают дело с войны, и как правило до гениальности им очень далеко.

– Значит, Вильгельм ошибся?

– Тебя это удивляет?

– Мне почему-то всегда казалось, что дроиды редко ошибаются.

– Ошибаются все.

– И все-таки мне кажется, что она какая-то не такая, – Дэвид стеснялся признаться, что согласен с Вильгельмом, и не хотел говорить это напрямую, надеясь, что Андрей и без того поймет. Он все-таки следопыт.

– Так кажется, потому что любая гениальность выделяется из серой обыденности. А все что выделяется, вызывает либо любовь, либо ненависть. Помнишь вспышку Бетельгейзе?

– Я маленький был тогда.

– Она была очень яркая, и многих напугала.

– Говорят, в то время несколько месяцев не было ночи.

– Да, некоторые говорили о конце света, хотя прекрасно знали о взрыве сверхновой, – ветер нагнал на лицо Андрея черные волосы и тот смахнул их резким движением головы, – Конец света так и не наступил.

– Я люблю ночь, потому что сплю, а спать очень приятно. Только темнота… если не закрывать глаза, она… мешает… – Дэвид постеснялся признаться, что боится темноты. Но Андрей должен был сам догадаться, он все-таки следопыт. – Но, если бы ночь исчезла на два месяца, я бы испугался.

– Так вот, представь, что вспышка Бетельгейзе – как изобретение. Яркое и запоминающееся, и ломает серую обыденность. День, ночь, день… а тут бах – и два месяца белого неба. Это вызвало страх, панику. Ненависть. Неприятные чувства, правда?

– Очень неприятные.

– Вот и гениальность вызывает неприятные чувства. Не потому что она злая, потому что выделяется. А многое, что выделяется – пугает и кажется злым. Понимаешь?

– Угу, – соврал Дэвид. – Значит, глава «Голема» просто гений?

– О, нет, – усмехнулся Андрей, задумчиво глядя вдаль – туда, где копошились игроки на фоне стальных обломков. – Эльтас Даррел как раз из тех, кого можно назвать злым гением. Судя по тому, сколько дроидов сейчас на Марсе, он с самого начала задумывал убить всех.

Дэвиду было безумно приятно, что Андрей говорит с ним о таких вещах. О гениальности, об изобретениях, об умных людях, вспышках сверхновых и все такое. Он мог бы разделить эту беседу с кем-то более подходящим, с каким-нибудь дроидом, или игроком, который натащил в пустыню кучу приборов и роется сейчас во внутренностях механической змеи. Или хотя бы с Тадеушем, который выглядел капризным и маленьким, но был следопытом, и уж точно умел думать лучше него. Только Андрей сидел сейчас рядом с ним и разговаривал, будто он его коллега. Поэтому Дэвид старался соответствовать моменту, и умудренно кивал всему, что Андрей говорил, даже если ничего не понимал.

– Это змея слишком большая. Вот если бы она была немного поменьше, она смогла бы ловить кротов, – со знанием дела рассуждал Дэвид. – За городом много кротов, у самого моря. Они таскают морковку и спасу от них нет.

– Кроты не едят морковь, они питаются червями и насекомыми. И змеи не ловят кротов.

– А вот неправда, – резко возразил Дэвид, лихорадка подстегнула его возмущение. – После них все грядки перекопаны и все торчит, и урожай гибнет. Вся морковь покусанная и гниет.

– Как пожелаешь.

– И вообще, все должно быть на своих местах, – Дэвид говорил сейчас Андрею то же самое, что Кубику совсем недавно. – Орлы должны летать в небе, жуки копошиться в земле, а змеи есть мышей и кротов. А эта змея слишком большая для полезного дела.

– Да уж, та еще ошибка… – становилось холодно, Андрею отчаянно захотелось горячий кофе и удобную постель. Все уже собирались в город, видимо, пора и им.

– Очень большая ошибка. Совсем не полезная и не функциональная. Как ее исправить?

Андрей оторвался от созерцания темнеющей пустыни и повернул голову, пристально посмотрев на Дэвида. На его губах появилась улыбка, очень быстро она перешла в ухмылку, а потом в смех. Андрей смеялся и смеялся, лихорадочно и нервно, чем вызвал у Дэвида полнейшее недоумение.

– Почему вы смеетесь, господин Коршунов? – обескураженно спросил он. – Я сказал что-то забавное?

– В разгадке должна быть новая загадка и координаты, – успокоив дыхание, ответил Андрей. – Тело – это сосуд, которое злые гении наполняют ошибками. Это разгадка. Человечеству не выжить, если не исправить их. Вопрос – как?

– Обычный вопрос, – пожал плечами Дэвид. – Это первое, что приходит в голову. Приходит… – опешил Дэвид. Неужели он сказал именно то, что Андрей хотел услышать?

– Ты прав. Первое, что приходит в голову. Но никто не задал этого вопроса, кроме тебя, – Андрей по-свойски обнял Дэвида за плечи правой рукой, и тот смутился. На Андрея это было совсем не похоже. – Теперь у нас есть вторая загадка. Осталось только узнать координаты… погоди-ка…

– Эй! Что? Что там у тебя? Чего ты смеешься? – Тадеуш возник буквально из ниоткуда, зная, что наберется совсем не много случаев, когда Андрей обнажал свои зубы, и еще меньше, когда это была улыбка.

– Я совсем не сомневался, что ты появишься вовремя, – ответил Андрей гораздо тише, чем мог бы. Он не хотел, чтобы их кто-то услышал, и Тадеуш мгновенно принял правила игры, поумерив свой пыл и подойдя ближе довольно беспечно. Он спрятал руки в карманы и пару раз пнул ботинками песок. – Дэвид повредил руку и теперь его терзает лихорадка. Хорошо бы ему отдохнуть пару дней, но тогда меня совершенно некому будет охранять. Не хочешь проехаться до третьей загадки моим телохранителем?

Глава 4. Телохранитель

Ветер свистел и выл, переливаясь грустными мелодиями скорби. Он трепал черные подолы скромных платьев и длинные волосы, падающие на бледные лица. Слезы. Крупные, прозрачные, похожие на хрустальные или ледяные, застывшие на холоде жгучей утраты.

«Что потеряли мы сегодня?»

Крупицы золота…

Что будем мы помнить о них?

Все…

– Мы никогда не забудем о них. Никогда.

Черная процессия шла по холмистым склонам, овеваемая ветрами, пригибающими к земле длинную траву. Зеленая и тревожная, она хлопала по темным одеждам, словно плетьми. С неба падал дождь, крупными каплями, такими, что они смачивали ткань и та прилипала к озябшим телам. Уносимая ветром влага ударялась о теплые щеки вдов и детей, смешиваясь с солью на коже.

Ведь дождь синоним слез…

И вот, они дошли до мелкой вереницы из глянцевых сосудов, почти невидимых из-за высокой травы. Символы. Везде символы и глубокая скорбь. Мокрые стебли прилепились к обожженным глиняным поверхностям, покрытых лаком, будто жизнь не могла отпустить погибших. Трава жива, и они тоже никогда не уйдут от нас. Они будут жить в наших сердцах.

К сосудам потянулись руки. Маленькие, большие, тонкие и толстые, мужские и женские, из плоти и крови и механические. Руки держали цветы. Крупные лепестки алых роз лизнули глянцевую поверхность сосудов, в которых упокоился прах. Прах всех сожженных, что окончили жизнь в треугольнике «Магуро». Марс скорбел. Марс не мог вынести этой потери.

Сто пятьдесят семь унесенных вечностью душ. Запомните их имена. Они написаны на скрижалях ищущих справедливости.

Каждый шевелил губами, произнося слова печали и утраты, но слова не были слышны за рваным гулом падающих капель дождя. Нет, это не дождь… это гул наших обливающихся кровью сердец.

После безмолвной речи руки берут по сосуду. Механические пальцы крепко держат такую легкую тяжелую ношу…

Они тоже скорбят. Дроиды не остались в стороне от общей боли.

Вдали, прогревая жаркие сопла, готовятся к взлету быстрые джеты. Они поднимут скорбящих на орбиту, и те развеют прах.

Как жаль, что на небо нельзя поднять целый Марс, чтобы простились все те, кто проливает слезы…

Вслед ушедшей далеко процессии плелся немощный старик, сгорбленный под тяжестью великой утраты. В ладони он сжимал трость, ибо хромал и ноги его заплетались. Так сильно подкосила его трагедия… Деревянная трость со стальным набалдашником впивалась во влажную землю, протыкая корни травы. Шаг, еще шаг… он не мог не дойти, потому что должен.

И вот, с великим трудом, в совершенном одиночестве он восходит на один из джетов, где его ждут остальные. Стоит в толпе, мокрый и печальный, и его ладонь дрожит, не по-старчески крепко сжимая костяную рукоять трости.

Камера скользит от испачканных в грязи поношенных ботинок к промокшим брюкам, потом переключается на шершавые сморщенные пальцы, плывет по выглаженной ткани поношенной рубашки, резкая смена кадра – моргает красный от недосыпа глаз. Сморщенные влажные веки свисают вниз, обнажая красные реки сосудов, и старик плачет вместе с родственниками безвременно ушедших. Плачет тихо, скорбно, скрывая боль более великую, чем может показать.

Ибо сдержанность – признак достойного лидера достойной планеты.

Он сам берет в руки прах, и сам развевает его на орбите. Чтобы ветер, дожди и соль жизни вернула нам погибших.

Они обретут новую жизнь, пролившись на Марс дождем, они будут тянуться к солнцу густыми стеблями и крепкими ветвями.

Ибо нас не сломить.

Старик смотрел вдаль, в космос, будто видел каждую песчинку развеянного праха, блестящего в лучах восходящего Солнца.

Когда на экране пропали большие буквы, безмолвие наконец оборвалось.

– Эти доблестные граждане сложили свои головы за наше общее будущее, – тихо молвил Эльтар Даррел, проливая крупные слезы. Они текли по шершавым щекам, забиваясь в глубокие морщины, тихий охрипший голос слышала вся планета. – Мы обязаны остановить тирана, который не остановится ни перед чем. Нэнсис обрекла на погибель жителей нашей прекрасной планеты, словно они никчемный скот. Она убила их, и мне больно. – камера отходит чуть назад, и теперь зрители видят старика ровно по пояс, стоящего в полуоборот к сияющему иллюминатору. Он все еще смотрел на прах, и яркие лучи ложились на немощное тело. Слова звучали вдумчиво и хрипло: – Нэнсис убила и покалечила не только десятки достойнейших граждан, но и уничтожила удивительное творение. Его звали Хорус, и он должен был возвеличить Марс над всеми остальными колониями. Эта разработка не должна была причинить вред жителям нашей планеты. Вовсе нет… она должны была сделать их сильнее. Кем бы мы были, если бы не сделали выводы из прошлых ошибок? Кем мы станем, если отвергнем прогрессивные разработки умнейшей нейросети? «Венет» пал. Он уже не вернется. Мы отрубили все худшее и использовали все лучшее. – старик нахмурился, лицо его стало черствым, как горбушка хлеба, пролежавшая на солнце больше суток. – Но она наплевала на наши старания. Она наплевала на вас! Нужно ее остановить. Помните – «Голем» поможет во всем. Полное содействие в гоне. И да благоволит нам удача.

Далее камера смещает свой фокус и за спиной старика проступают скорбные лица… семьи погибших, что несут на плечах боль утраты.

Тадеуш брезгливо отключил проектор, откинувшись на жесткое кожаное кресло:

– Идиоты.

Андрей размял задубевшие пальцы, а затем снова взялся за весла:

– Ты о ком? О тех, кто это снял или о тех, кто это смотрит?

– И о тех, и о других. «Голем» пытается свалить всю вину на повстанцев, хотя всем понятно, что он знатно обосрался, а люди жрут это дерьмо и просят добавки.

– Ты слишком категоричен, – у Андрея устали руки, ведь Тадеуш ему ничуть не помогал. Он бросил свои весла еще полчаса назад. Вода тихо плескала за бортом и были слышны сонные трели птиц, – После падения Союза прошло не так много времени, экономика еще не полностью перестроилась, люди не отошли от шока.