Восемь Волков бесплатное чтение

Глава 1

– С чего бы ты начала свою историю?

Душный аромат сандала с мускусной нотой ударял в голову, утяжелял сознание. Антикварная мебель – темно-зеленая, бордовая – теснилась в кабинете, крадя последнее пространство. Редкие лучи пробивались сквозь шторы, едва освещая бесконечные книжные полки и бледные стены академии.

Посередине в глубоком кресле сидел молодой мужчина и внимательно за мной наблюдал, пока в воздухе было разлито молчаливое приглашение говорить.

– Не люблю начинать, – мой голос звучал хрипло и чужеродно. – Любое начало – это начало конца.

– Поэтому ты отказалась от лечения?

Я опустила взгляд – под ногами распластался темно-красный ковер с этническими узорами, что кружили голову. Я прикусила губу, и во рту появился металлический привкус. Боясь выскользнуть из тела, я вцепилась ногтями в кушетку.

– Если я согласна на лечение, то согласна и с тем, что больна.

– Но все-таки ты здесь.

– Уговорила себя.

– И чем же?

– Тем, что только смерть определит меня окончательно.

– А все, что до, не имеет значения?

– Можно изменить, – пожала плечами я.

– Ты всегда оставляешь себе пути отступления?

Я подняла глаза и словно впервые посмотрела на него по-настоящему. Он сидел напротив в белой рубашке и черных брюках, неприметный, как тень. Голова слегка набок, губы – в усмешке. Наш разговор, казалось, забавлял его.

Не желая говорить с ним прямо, я задумчиво протянула:

– Люди любят определять себя через что-то или кого-то, будто без этого они исчезнут.

– Ничего не значить, ничего не весить, – лениво начал он, поудобнее устраиваясь в кресле, – чтобы о тебе никто не знал и не помнил. Побег от ответственности, возможной реакции. Удобно. Но ты уже связана с другими, обозначена в этом мире. Мы не являемся абстракцией, мы существуем, разве нет?

– Что вы…

– Просто Айдан. И можешь на “ты”. Я немногим старше тебя.

Цепкий немигающий взгляд смотрел в упор, не давал сбежать, стал почти что удушающим. В голове внезапно стало тихо. Ничего не хотелось говорить, не хотелось и слушать.

Заметив перемену в моем лице, Айдан вздохнул, поправил очки и уже более мягким тоном продолжил:

– Я всего лишь помогаю тебе вспомнить, кто ты. Настоящая ты.

Под натиском его глаз, черных и пустых, я чувствовала себя загнанным зверем и понимала, что сдаюсь ему на милость.

– Я ничего не помню, будто была не собой и очнулась только сейчас.

– После сильного потрясения жизнь часто делится на до и после, – его бесцветный голос стал сочувствующим. – Ты что-нибудь помнишь из своего прошлого?

– Ничего. Прошлое мне снится, но это просто сны. Другие говорят мне о прошлом, но это просто слова.

– Как считаешь, что они думают, а не говорят?

Раньше я не размышляла над чужим мнением. Их мимика, косые взгляды – я пыталась вспомнить и понять, что было за фасадом.

– Они думают, что я сломлена.

– Они сказали тебе это?

– Нет, они ничего не говорят. Наоборот, замолкают, как только увидят. Наверное, им меня жаль.

– А тебе?

– Нет. Не знаю. Такое чувство, что меня обокрали, но ничего не взяли.

– Память дает основу, но забвение дарит свободу. – Его глаза, наконец, оторвались от меня, давая отдышаться, и уперлись в окно – тонкий прямоугольник голубого неба. – Не только будущее неопределенно, но и прошлое. Мы можем попробовать вспомнить твое, или ты можешь придумать новое, какое пожелаешь.

– Но это не будет правдой.

– Между реальностью и фантазией не такая уж большая разница.

– И все же, я предпочту неопределенность.

Холодный взгляд ножом метнулся обратно в меня.

– И вспоминать не хочешь?

Я не ответила, и Айдан разочарованно вздохнул:

– Человек не сразу понимает, что несчастен, и не сразу понимает, что это не приговор.

– Я не несчастна и не счастлива. Просто не чувствую, что это необходимо. На самом деле, я ничего не чувствую.

– В таком случае, – он по-хищному улыбнулся, – ты ничего не теряешь, верно?

– Еще утром у меня не было прошлого, а сейчас вы предлагаете вспомнить целую жинь?

Повисло молчание, но я не ощущала неловкости, хоть и не могла полностью расслабиться. Рядом с ним я балансировала на канате: спокойствие смешивалось с ощущением тихой опасности. Он видел меня насквозь, был отражением на зеркальной поверхности озера, чья гладь волновалась только, когда сам бросишь в воду камень. Но чем сильнее вглядываешься в глубину, тем отчетливее видны жадные темные щупальца.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – прервал молчание Айдан, откинувшись в кресле. – Как проходит акклиматизация на новом месте?

– Та девушка, что пропала, – сменила тему я, намеренно игнорируя вопрос. – Она тоже ходила на ваши сеансы?

– Да, – буднично ответил он.

– Какой она была?

– К сожалению, я не успел ее узнать. К тому же, я не могу обсуждать других студентов. Почему ты спрашиваешь?

– Меня поселили в ее комнату. Я сплю на ее кровати, и мне… снятся сны.

– Опиши их, – он весь вытянулся, как струна, а в глазах заблестело пугающее любопытство.

– Я в лесу, и меня убивают. Раз за разом, пока я не проснусь.

– Вина выжившего? – размышлял он вслух.

– Не знаю, – нахмурилась я, силясь понять, почему не могу выкинуть бедную девушку из головы. – Мне жаль соседку – она не перестает плакать. Мне стыдно, что заняла ее место. – Я осеклась, не уверенная, стоит ли продолжать. – Но мне совсем не грустно.

– Ты не обязана притворяться.

– Но я бы тоже хотела… почувствовать, понять.

Его лицо смягчилось, и он стал смотреть на меня так же, как и другие – с жалостью и слабым осуждением за то, что слишком выпячиваю на общей картине.

– Чью смерть ты оплакиваешь: ее или свою?

– Думаете, она мертва?

– Ходят слухи, что следователи уже не надеются найти ее живой. И даже известно, кто ее убил. Это был старик-охотник. Тела не нашли, но говорят, что он принес ее в жертву, – он смаковал каждую деталь, и мне стало дурно.

– Вы боитесь смерти? – вдруг выпалила я.

– Да, – ответил он без тени стыда и сомнения. – Я перестану мыслить, и это самое страшное. Смерть, – прожевал он медленно, пробуя на вкус каждую букву, – придет лишь раз. И чужая – всегда будет напоминанием, как воспоминание о будущем.

– А что после? Пустота?

– Мысль выделяется мозгом, как печенью – желчь, и мертвый мозг, к сожалению, на такое не способен. И я не смогу заставить себя думать иначе.

– Должно быть, грустно?

– Ты права, – Айдан улыбнулся, но его лицо оставалось блеклым. – Горе человеку, жаждущему религиозного откровения, но не способному к вере. Вместо ощущения таинства он окружен одиночеством просто потому, что не может себя обмануть. В конце концов, мы все хотим быть обманутыми.

– Разве это не просто – поверить?

– Где-то на краю сознания будет маячить мысль о том, что это все ложь. И она никуда не денется, даже если прямо сейчас я предстану перед божеством, – в его голосе слышалась плохо скрываемая усмешка. – А ты? Боишься молиться в пустоту или, наоборот, получить ответ? Что действительно страшнее: нечто или ничто?

– Не думаю, что есть разница или что мы эту разницу сможем понять.

Мы сидели в тишине. Он застыл передо мной резной статуей, выглядел совершенным, оттого и неживым. Черные локоны ниспадали на точеные скулы и подчеркивали черноту глаз на бледном лице, и лишь нахмуренные брови говорили о его размышлениях, а значит – о жизни.

Внезапно он весь озарился, как будто принял решение, которое камнем свалилось с его плеч.

– Чаю?

Я кивнула. Айдан поднялся с кресла, и я невольно вскинула голову от неожиданной разницы в росте. Глазами проследила за ним к столу на другом конце комнаты, на котором заботливо были расставлены расписные пиалы – некоторые из них были пусты, а в других лежали печенья и конфеты, – а рядом особняком стоял заварной чайник. Его широкая спина закрыла обзор, и мне оставалось только слушать, как гремит посуда и кипит вода.

Закончив, он подошел ко мне с двумя пиалами и предложил одну из них. Я осторожно взяла ее в руки. Он же продолжал стоять рядом, возвышаясь устрашающей статуей, и выжидательно смотрел сверху вниз. Я поднесла пиалу к губам, и только тогда он, удовлетворенно улыбнувшись, сел в кресло.

– Не чувствуешь странный вкус? – поинтересовался Айдан.

– Не уверена, что помню, каким он должен быть.

Он хмыкнул:

– Покупаю на местном рынке. Меня уверили, что шаманы используют эти травы для своих ритуалов.

– И как? Работает? – спросила я, поставив пиалу на столик рядом с кушеткой.

– Да ты не пугайся, – усмехнулся он, отпивая глоток. – Зависит от того, веришь ты или нет.

– От моей веры чай не станет волшебным.

– Ошибаешься, – улыбнулся он и сделал еще глоток, – Ты сильнее, чем ты думаешь.

И тут мир качнулся, и комната поплыла. Время распалось на кадры – Айдан уже стоял на другом конце кабинета, вытаскивая что-то круглое из шкафа. Еще секунда – и на столике передо мной стоял светильник на тонкой ножке с тремя лампами. Они загорелись, и пространство замигало короткими вспышками. Лампы кружили и множились, и вскоре единственное, что я могла различить – это силуэт мужчины, темный на фоне света.

Окна с грохотом распахнулись, и кабинет, обернувшийся маленькой коробочкой, затопило, точно цунами, ослепительной яркостью. Внезапное ощущение полета защекотало внутри. Тело стало невесомым, и вот я уже со стороны наблюдала, как оно взлетает, ускоряется и размазывается по комнате.

Затем то тут, то там стали появляться черные пятна, которые превращали все, к чему прикасались, в выцветшую пленку. Они сливались и разрастались, пока не поглотили меня полностью. И наступила тьма, а во тьме нарастал гул. Он становился все громче и громче, стал невыносимым и резко оборвался оглушающей тишиной.

– Вдох-выдох, – слова эхом разносились в пустоте моего сознания. – Почувствуй тяжесть в руках и ногах. Представь безопасное место и помни, как бы далеко ты ни отправилась, я буду рядом.

Голос монотонный, я плыла по нему как по течению. Он доносился одновременно отовсюду и изнутри и, как вода, поглощал с головой, утягивая на дно. И вот я добровольно сдаюсь без возможности вынырнуть, даже вдохнуть, и оказываюсь уже не в кабинете, а где-то далеко в своих снах.

– Скажи мне, где ты находишься?

– В лесу, – ответила я, еле шевеля во рту пересохшим языком. – Кажется, я помню это место…

Резкий прилив прохладного ветра чуть не сбил с ног, заставил задыхаться. Я огляделась. Раскинувшаяся повсюду зелень пряталась в легком полумраке вечера. Лесная свежесть пробирала до самого нутра, вызывала трепет, ощущение страха и свободы.

– Что ты видишь?

Как только слова строчкой пробежали в голове, впереди вспыхнули два желтых огонька. Они становились все ближе и ярче, вынуждая щуриться.

– Я вижу глаза.

– Глаза? – переспросил голос, пока нечто продолжало нестись навстречу.

Два огонька плясали и прыгали, будто дразнили. Я чувствовала, что существо все ближе. И его приближение пробуждало первобытный страх. Голова вдруг обратилась в камень и, не способная ясно мыслить, пульсировала болью. Тело пробило бесконтрольной дрожью.

– Это зверь. Он приближается, – крик застрял в горле.

– Ты в опасности? – слова превратились в бессвязную кашу, заглушаемую нарастающим грохотом.

Все, что я видела – это слепящий свет. Все, чего мне хотелось – упасть на колени и свернуться калачиком. Я думала, что если стану как можно меньше, то зло уйдет, но я становилась только больше. Меня распирало изнутри, и я заполнила собой все и лопнула, как воздушный шарик.

И на мое место пришел страх, липкий, пахнущий сыростью и железом. Он пульсировал раненой плотью, бился дичью, подстреленной, но оставленной умирать. В то мгновение я была не собой, а той, что умела бояться, ведь ей было, что терять. Болезненное воспоминание вырвалось на свет: приглушенные голоса и страстное желание жить.

– Мамочка, пожалуйста, не умирай!

Сильная рука схватила меня за запястье, и прикосновение ожогом выбросило обратно в реальность. Я распахнула глаза, жадно хватая ртом воздух, словно только что вынырнула из-под толщи воды.

– Дыши, смотри на меня. Ты в безопасности, все закончилось.

Айдан сидел передо мной на коленях и крепко сжимал мою ладонь, обеспокоенно глядя в глаза. Все еще тяжело дыша, я отшатнулась. Я не могла поверить, что он шарил грязными руками в моей голове и нашел те раны, о существовании которых я и не подозревала.

– Прошу прощения, я был слишком опрометчив, – его голос дрожал, и он казался искренним, но это не придавало уверенности. – Для первого сеанса гипноз был не лучшим вариантом.

– То, что я увидела…

– Проблемы с памятью – нередкое проявление посттравматического синдрома. Травмирующие воспоминания могли быть подсознательно заменены на…

– Чудовище?

– Фантазию. – Айдан все еще был близко, но уже старался не касаться. Он выглядел холодным, и только глаза выдавали его беспокойство. – И часто ты видишь то, чего нет?

– Иногда вижу тени в уголках глаз. Когда не смотрю, они становятся больше, когда вглядываюсь – исчезают.

– Со сном проблем нет?

– Кошмары, – коротко ответила я, все еще тяжело дыша, а про себя добавила: каждую ночь.

– А ты уверена, что не спишь прямо сейчас?

Я моргнула.

– О чем вы?

– Выглядишь так, будто не высыпаешься. Может, дать тебе отвар для сна?

– Хотите сказать, что я плохо выгляжу?

– Я бы ни за что такое не сказал.

Повисло молчание.

– Видишь ли, – откашлялся он, меняя тему, – разум – посредник между нами и реальностью. И иногда, стремясь нас защитить, он сводит с ума.

– Предлагаете отречься от разума?

– Мы слишком зависим от того, что видят наши глаза и слышат наши уши. И когда задумываемся слишком сильно, реальность начинает подстраиваться. Можно? – Не дожидаясь ответа, он бережно взял мою ладонь и положил себе на грудь. – То, что ты думаешь, является мной, – лишь образ, созданный твоим опытом. Меня, которого ты знаешь, не существует. Я умру, когда ты отвернешься.

– Вы хотите сказать, – я вырвала руку, он опустил глаза, – что нет смысла бояться своих фантазий?

– Все это время мы говорили только об одном – о неопределенности. – Айдан поднялся на ноги и прошел обратно к креслу. – Обозначь себя в этом мире и ничего не бойся, даже своих фантазий. И у меня есть то, что поможет тебе в этом. – Он засуетился, но тут же замер и издал нервный смешок. – Только дай мне слово, что это останется нашей маленькой тайной.

– О чем вы?

Он пошарил в тумбочке, вытащил тонкий черный блокнот в кожаном переплете. Я потянулась за ним, но он одернул руку.

– Твой дневник до инцидента, – он разглядывал меня с предвкушением и осторожным любопытством, точно терпеливый удав – беспечную мышку. – Я не читал и даже не открывал.

– Я не помню, как его писала, так что…

– Просто хотел, чтобы ты знала, чтобы доверяла мне.

– У меня ведь нет причин не доверять, верно?

Он расплылся в улыбке.

– Думаю, на этом наш сеанс можно закончить, – он передал дневник, и его пальцы на мгновение задержались на моих – холодные, как металл. – Жду тебя завтра на занятиях.

Я цыпочках шла по коридору, как вороватая кошка, что стащила мясо с хозяйского стола. Черный блокнот жег ладони и мертвым грузом тянул к полу. Фантомная боль искрила на кончиках пальцев. В какой-то момент я хотела выбросить дневник, но лишь крепче прижала к груди. Несмотря ни на что, я ощущала странное предвкушение, которое заставляло сжимать блокнот до белых костяшек. Трепет – липкий, как пот, – сдавливал горло.

Кирпичное здание в три этажа – и академия, и общежитие в одном – было тесным, как склеп. Учебные аудитории и кабинеты преподавателей располагались на третьем этаже, жилые комнаты – на втором, а внизу – спортивный зал, столовая, кабинет директора и пост охранника. Сюда не принимали просто так: только по приглашению.

Наша с Айсой комната была невзрачной: тесный прямоугольник с двумя кроватями у стен, а между ними – стол и окно. Внутри меня ждала тень – худая и черная. Я замерла, пока не осознала, что всего лишь вижу свое отражение. Зеркало у двери поставила Айса. Она всегда вертелась перед ним, когда собиралась куда-то. А я избегала в него смотреть. Сегодня не получилось.

Вид в зеркале пугал: тело, малокровное и угловатое, плоское со всех сторон, с выпирающими костями. Все говорили, чтобы ела больше, но я не могла – не чувствовала голода. Тогда они смотрели на меня с такой невыносимой жалостью, что аппетит пропадал еще на несколько месяцев вперед. Я знала, о чем они думали – о моих родителях. Им меня жаль. Они не говорили ни слова, но глаза выдавали. Может, они и правы. Может, я и скорблю. Но как же это странно – скорбеть о том, чего не помнишь.

Я небрежно бросила рюкзак у кровати, которая теперь принадлежала мне, опустила голову на твердую подушку и наконец оторвала от груди дневник. Я смотрела на него с расстояния вытянутых рук, но так и не решалась открыть. Прочесть его казалось одновременно и таинством, и святотатством. Странно, что я не ощущала подобного в кабинете Айдана. Тогда дневник казался чем-то несерьезным и неважным, словно Айдан играл со мной. Сейчас же, физически ощущая его в руках и осознавая, что он может в себе таить, я совсем растерялась.

Выдохнув, я наконец решилась, но не успела открыть дневник, как из него выпорхнула фотография. Я осторожно взяла ее в руки, отложив блокнот в сторону. Фотография была маленькой и старой, на ней был запечатлен молодой парень с резкими скулами и каштановыми волосами. Но больше всего цепляли глаза – выразительные и медово-карие.

Я вглядывалась в пронзительный вгляд незнакомца, изучала черты его лица и гадала, кто он такой. Но чем дольше я смотрела, тем сильнее сползала внешняя красота, обнажая сокрытое звериное нутро. Я видела, как что-то отвратительное и искаженное плескалось в глубине его глаз. По спине пробежал холодок. На меня смотрела тьма.

Я отбросила фотографию, покачала головой, прогоняя навязчивый образ, и зашелестела страницами: даты и события мелькали, обгоняли друг друга, торопясь рассказать историю, которую я забыла – мою историю. Из каждой строчки и каждого слова на меня смотрела прошлая я, а я в настоящем изо всех сил пыталась разглядеть ее в ответ.

Я узнала, какой кофе она любит, какой чай пьет, ее любимый цвет, узнала о ее родителях, о парне, который нравился. И по мере приближения к сегодняшней дате, во мне росла тревога. Узелок страха все сильнее затягивался внутри.

И вдруг я осознала: это все – не я. К горлу начала подступать тошнота.

Я в ужасе швырнула дневник в стену.

Но тут же вскочила и подобрала его. Страницы были пусты.

Трясущимися руками я перебирала их, пока не наткнулась на единственную запись: “Погибая в моей памяти, ты каждый раз воскресаешь, моя Птичка-Феникс.”

Город купался в утреннем тумане, томно потягиваясь. Он только-только просыпался, неохотно и неспешно, под щебет птиц, что перебивали друг друга взахлеб. Небо искрилось розовым и висело так низко, что протяни руку – и облака молоком польются по ладоням. Утренняя прохлада кружила голову, наполняла легкостью сердце и каждый шаг. И казалось, что вокруг были сплошные декорации, особенно приторные перед катастрофой.

Передо мной раскинулась знакомая площадь – каменый остров с фонтаном и скамейками, очерченный дорогами и окруженный громоздкими административными зданиями. Не было ни души, и лишь иногда проходили редкие люди и проезжали редкие машины.

Я спешила. В животе порхали бабочки, а в груди ныло сладкое предвкушение чего-то большого и прекрасного, но с горьким послевкусием напрасных надежд.

Я увидела его издалека. Он сидел на скамейке, запрокинув голову – бледный силуэт на фоне розового утра. Я подошла ближе, и он, будто почувствовав, повернулся ко мне, и до боли знакомая улыбка вспыхнула на его лице. "Я знаю тебя," – пронеслось в голове. – "Но откуда?"

Застигнутая врасплох, я застыла испуганной ланью, но через мгновение все же улыбнулась в ответ – решила поверить в иллюзию.

– Привет, – кивнул он, изучая меня взглядом с ног до головы, но избегая смотреть в глаза.

Я села рядом, стараясь выглядеть спокойной. Еще секунду назад я точно знала, кто он, и хотела столько всего ему сказать, но сейчас голова опустела, наполнилась воздухом. Я и сама почти растворилась в окружающем, каждый раз задыхаясь, когда порыв ветра проходил насквозь.

– Дай руку, – улыбнулся он.

Я послушно протянула ладонь, он накрыл ее своей и слегка сжал.

– Прости, – сказал он еле слышно, одними губами.

Я вспомнила это слово, почти ненавистное. Он часто его повторял.

– Тебе не за что извиняться, – отрезала я голосом, что принадлежал не мне.

Он долго молчал, согревая мои руки в своих, пока наконец не заговорил, но не со мной, а куда-то в пустоту.

– Ты мне все еще снишься, знаешь, – горько усмехнулся он. – Я стал забывать твое лицо и твой смех, но ты все еще снишься. Я просто знаю, что это ты.

“Все будет хорошо, мы еще обязательно встретимся,” – тут же отозвалось в моей голове, но слова так и остались невысказанными, похороненными внутри. Я молчала, чтобы лишний раз не наполнять воздух отчаянием.

– Навсегда… – И он наконец взглянул мне в глаза, но мне почему-то захотелось отвернуться. – Мы с тобой этом моменте.

После его слов время застыло. Мир остановился перевести дыхание, вдохнуть полной грудью. Меня захлестнуло ощущение вечности, когда все координаты сходятся в одной точке. Я все еще не осознавала, что происходит, но мне и не надо было. Мы сидели рядом, но между нами была дистанция в горизонт.

– Она проснулась.

Из-за внезапной смены тона по спине пробежали мурашки. Я видела, как шевелятся его губы, но голос был чужой и далекий. Его лицо треснуло фарфоровой маской и начало отваливаться кусками, за которыми не было ничего, кроме зияющая черноты.

И я вспомнила его – парня с фотографии. Вспомнила дневник, вспомнила, что уснула.

– Она проснулась! Мать-Волчица! – Одним резким движением его огромная рука сдавила мое горло. – Она идет за тобой!

Я беспомощно извивалась, исступленно его царапая. Глаза закатились, и я била наугад. Повсюду были только руки, и их становилось все больше. Они сдавливали шею, закрывали рот, рвали волосы, выдавливали глаза. Я смертельно жаждала вдохнуть, но он душил меня со звериной ненавистью.

И резко все оборвалось. Сон развеялся так же быстро, как накатил. Ничего уже не было: ни неба, ни незнакомца, ни пальцев вокруг горла – только знакомый потолок. Я очнулась в своей комнате, но очнулась ли?

Я не могла пошевелиться. Невидимая сила наваливалась сверху, припечатывая к кровати. Воздух стал густым, как сироп, и сжимался сильнее с каждой безуспешной попыткой вдохнуть. "Я все еще сплю," – хотела кринуть я, но язык прилип к небу. И все, что оставалось – смотреть наверх, постепенно растворяясь во тьме, когда в ней отчетливо ощущалось чье-то присутствие. Я чувствовала, как тают границы между мной и тем, что в ней скрывалось.

Существо стояло рядом. Я не видела его, но явственно и живо чувствовала. Его существование было несомненным и абсолютным, а вот мое уже – опосредованным и необязательным. Оно молчало, только дышало тяжело и часто. Но тишина продлилась недолго: существо разразилось гортанным рокотом. Я слышала, как оно давилось, скрипело и булькало. Я слышала это, но в голове проносились слова. Оно говорило со мной, и я его понимала.

– Она проснулась…

Я старалась не смотреть, не дышать и даже не думать. В уголках глаз пространство рябило каждый раз, как существо говорило. Там шевелилось нечто, чего не должно было быть.

– Если я скажу тебе, что придется прожить жизнь заново, что ты почувствуешь? – его слова пульсировали в моих висках.

– Я не помню свою жизнь, – прошептала я.

– Если и вспомнишь, то забудешь, но жить не перестанешь. Снова и снова.

– Вставай.

Я рывком проснулась и тут же разразилась лающим кашлем, пытаясь выплюнуть то ли застрявшие в горле легкие, то ли мерзкое послевкусие сна.

– Что с тобой? – Айса смотрела на меня с привычным для нее беспокойством, но в этот раз была особенно взволнованной.

– Все хорошо, – отмахнулась я.

– Они пришли. Ее родители.

Утреннее солнце заливало маленькую комнату, заставляло щуриться. Айса суетилась, курсировала от моей кровати к своей, собирая разбросанные вещи и на ходу расчесывая волосы. Она распахнула окно, впуская прохладный свежий воздух. Я села на кровать и поежилась, продолжая следить за ней глазами, пока та застегивала маленькое черное платье.

Мы познакомились, когда я только заселилась, и за эту пару недель она ни разу не ночевала. Зато с первого же дня вела себя так, будто мы знакомы целую вечность. В ней ощущался надрыв и отчаянная жажда любви. Она много плакала у меня на руках, и я не знала, как ее утешить. Она часто жалела меня, и я не знала, что сказать. Она горела ярко и беспорядочно. Я же, в отличие от нее, хранила тлеющие угли.

Собрав мысли в кучу и окончательно проснувшись, я натянула джинсы и кофту, спрятала дневник под подушку, заправила кровать и отошла от нее настолько, насколько позволяла тесная комната. Я бы забилась в угол, если бы могла, чтобы родители Сараны не увидели меня. Или хотя бы встала как можно дальше от ее кровати, чтобы не бросать в лицо тем уродливым фактом, что ее больше нет.

За дверью послышались приглушенные голоса.

– Сейчас-сейчас, – голос Айсы дрожал, пока она впопыхах складывала заранее собранные сумки в один угол. – Заходите.

Пара средних лет втиснулась внутрь. Две сгорбленные фигуры намертво прилипли друг к другу, боясь по отдельности развалиться на части. Седой мужчина с изъеденым морщинами лицом и женщина с маленькими пустыми глазками, снующими туда-сюда, —они старались не смотреть на нас и тяжело дышали, словно им не хватало воздуха при настежь открытом окне.

Мужчина обвел взглядом комнату и зажмурился, из его уст вырвался горький вздох.

– Я в коридоре подожду, – заключил он и поспешно скрылся за дверью.

Но женщина его не слушала, кивнула больше сама себе. Она тряслась и хмурилась. Ее губы дрожали, зубы впивались в них, оставляя красные отметины. Взгляд бегал по потолку, кроватям и собранным вещам, а когда спотыкался о нас, то становился невидящим, пустым и сразу трусливо отскакивал в сторону.

– Привет, дорогая, – опомнившись, она подошла к Айсе и приобняла ее. – Ну, как ты?

– Все хорошо. Вы как?

Мама Сараны не ответила, но ее лицо мгновенно постарело, сковало неподъемной тоской, которая четко очертила каждую морщинку. Меня она не замечала или делала вид. Мне и самой казалось, что я не существую. Я была не против, поэтому сильнее вжалась в угол, но почему-то тоже не могла на нее смотреть.

– Нового… ничего?

– Ничего.

Они не говорили прямо, но я понимала.

– Она найдется, – сказала Айса дежурно. Было слышно, что она сама не верила в свои слова, и они были сказаны просто потому, что должны были.

– Не надо, – коротко отрезала женщина, жестом заставляя замолчать, но голос ее все же дрогнул.

Девушка поджала губы.

– Я все собрала, – она кивнула в сторону угла, аккуратно заставленного сумками и пакетами.

– Спасибо, дорогая, – трясущимися руками она принялась передавать их мужу за дверь. Она не смотрела на меня, но я чувствовала немой укор, будто я не должна быть здесь.

Когда с вещами было покончено, она встала напротив Айсы и облегченно выдохнула, но лицо ее по-прежнему мученически кривилось.

– Спасибо еще раз, что помогаешь. Она была бы рада.

Они обнялись и постояли так некоторое время в полной тишине. В воздухе висела горечь недосказанности. Казалось, через секунду женщина обязательно сломается, сложится пополам и истошно завоет, но эта секунда так и не наступала. Она молчала, натужно и из последних сил, отчего ее лицо стало каменной маской, позволяя держать марку, по крайней мере перед нами.

Оторвавшись от девушки, она затряслась, кивая и приговаривая: все-все, и в последний раз окинула комнату взглядом, стоя в дверном проеме. Внезапно один из пакетов в ее руках лопнул, вывалив вещи Сараны. Посуда, туфли, платья – все оказалось на полу у моих ног.

– Я помогу, – машинально отозвалась я, подбирая с пола одно из цветастых платьев.

– Не трожь! – рявкнула женщина, вырвав его из моих рук.

Я сделала шаг назад. Она резкими движениями затолкала разбросанные вещи в сумку и, подняв голову, впервые посмотрела прямо на меня.

– Ты похожа на нее, но слишком худая, – выплюнула она и вышла за дверь.

Айса со вздохом села на край своей кровати.

– Ну, вот и все, будто Сараны и не было.

В сердце клокотало желание вырваться из комнаты, догнать родителей и сказать, что так не должно было случиться. Но я не сдвинулась с места, лишь молча опустилась на кровать рядом с ней.

Девушка сидела, прижав колени вместе, и выглядела маленькой и аккуратной, почти незаметной. Большие глаза, что прятались под длинными ресницами, смотрели печально, когда как приоткрытые в немом вопросе пухлые губы и тронутые сомнением брови выдавали ее застывшее напряжение.

– До этого я не видела ее родителей. Они с вещами до последнего тянули, надеялись. Почти год прошел. – На лице Айсы заблестели слезы, но она быстро их смахнула. – А ведь я даже не задумывалась, что они у нее есть, что у нее своя жизнь, отдельно от той, которую знала я. А теперь у нее нет ничего, как и у них.

– Ты не виновата.

Она тяжело вздохнула и вскинула голову, ее ресницы затрепетали.

– Я помню, как она рассказывала, как боялась засыпать в детстве, потому что думала, что умирает. И ее успокаивала мысль, что перед смертью она вернется к маме, снова станет маленькой. – Она улыбнулась, но так быстро и незаметно, что я решила, что мне показалось. Теперь она всегда так улыбалась: тайком и тут же пряча улыбку от стыда, будто не имела права ни на что, кроме горя. – Надеюсь, сейчас она счастлива, где бы ни была.

– Думаешь, она жива? – слова сами вырвались из меня.

Айса повернулась ко мне, и ее лицо стало пугающе серьезным.

– Она не умерла. Никто не умирает.

Я моргнула.

– Не понимаю.

Резкий глухой удар по стеклу заставил нас встрепенуться и повернуться к окну. Айса тут же вскочила с кровати. Я прошла за ней и увидела, как на столе у открытого окна лежала маленькая серая птичка. Подбитая, она завалилась набок. Ее перья топорщились, а черные глазки-бусинки смотрели прямо на меня.

– Бедняжка, – пискнула Айса. – Наверное, хотела влететь в окно, не не рассчитала и врезалась в стекло. – Она осторожно провела пальцем по голове птицы. – Принеси коробку.

Я подошла к углу, где еще недавно были сгромождены вещи Сараны и, взяв пустую коробку из-под обуви, вернулась к Айсе. Она уже рвала тетрадные листы, сооружая вокруг птички гнездо, и, забрав у меня коробку, накрыла ее сверху.

– Надо придумать, куда налить воды. Она немного отлежится и улетит.

Я, не думая, кивнула. Удивительно, как ей было не плевать на столь незначительную жизнь. Я отметила про себя, что не стала бы подбирать умирающее животное, но Айса была другой. Она всегда тонко чувствовала и принимала все близко к сердцу. И этим она меня восхищала, хоть я ее и не понимала.

– Она все равно умрет.

Она замолчала и опустила голову. Птичка уже перестала трепыхаться. Только ее маленькое тельце мерно поднималось и опускалось в такт дыханию.

– Даже если и так, я буду рядом и сделаю все, чтобы она поверила, что смерти нет, – по ее щекам потекли слезы. – И больше никогда не позволю себе думать, что она умерла.

– Мы все еще говорим о птице?

– Она жива, – ее внезапно лицо озарилось, она как будто увидела что-то за моей спиной. – Она здесь, просто мы перестали ее видеть. Она осталось в каждом моменте своей жизни, настоящая и живая.

– Если жизнь – отдельные мгновения, то мы умерли во всех из них.

Она застыла, и долго молчала, обиженно глядя на меня. Наконец, она вкрадчиво зашептала, будто рассказывая сказку на ночь:

– Маленькой я часто сидела на берегу реки и подолгу вглядывалась в течение, и тогда мне казалось, что это я плыву вместе с городом, а река стоит на месте. Так же и время, протекая мимо, обманывает нас, потому что мы слишком пристально смотрим.

Я невольно задумалась, какой Айса была до пропажи Сараны: была ли она счастлива, как себя вела, выглядела ли иначе? Когда дни неизвестности тянулись бесконечной чередой, умирало ли в ней что-то раз за разом?

И что она почувствовала в ту секунду, когда узнала, что ее больше нет? То мгновение не отличалось от других, но все же было особенным, после которого ничего уже не было как прежде.

– Ты боишься смерти?

Вопрос пощечиной вырвал меня из раздумий. Я впала в ступор и долго смотрела на нее, не зная, что ответить. Боюсь ли я?

– Не знаю. А ты?

– Нет, – просто ответила Айса. – Будущая я смотрит на меня прямо сейчас, и я смотрю на нее в ответ. И когда я умру, то вернусь в любой из этих моментов.

В окно ударил порыв ветра, заставив вздрогнуть умирающую птицу. И вдруг я ясно увидела скорбящую женщину – она сидила напротив на кровати пропавшей дочери и гладила цветастое платье, будто укачивая младенца.

– Тяжело тем, кто останется ждать.

Глава 2

– Ты спишь?

Я подпрыгнула на стуле от неожиданного прикосновения. Айдан смотрел на меня сверху вниз, стоя у моей парты. Его нахмуренные брови и строгий взгляд не сулил ничего хорошего.

Я растерянно захлопала глазами, потирая плечо, которое горело после его прикосновения.

– Простите, – смущенно закрыла ладонью лицо, прячась от десятков пар глаз, что вытаращились на меня и внимательно следили, жажда запечатлеть каждую неловкую секунду.

– Снова проблемы со сном? – его голос стал взволнованным, даже трепетным, мысленно возвращая меня к нашему вчерашнему разговору, когда он пытался залезть мне под кожу. – Если тебе тяжело, мы можем отложить твое обучение еще на пару недель.

– Все хорошо, – прервала его я.

– Изолируйте ее. – Парень, сидящий передо мной, развернулся через плечо и покрутил пальцем у виска. – Она же больная.

По аудитории прокатилась волна перешептываний и смешков.

– Не надо, – начал было Айдан устало.

– Все знают, что с ней случилось, – не унимался парень, и его улыбка превратилась в хищный оскал, – и что с ней делали.

Он развалился на стуле, скалясь и тряся ногой, и поглядывал то на меня, то на Айдана, очевидно довольный вниманием. Его глаза превратились в две узкие щелочки из-за широкой усмешки. Улыбка, однако, не выражала ни капли радости, и на худом теле, казалось, не было места для чего-то еще, кроме нее.

– Я не позволю вести дискуссии в таком тоне. – Айдан полностью переключился на возмутителя спокойствия. – Прошу покинуть кабинет, либо вести себя адекватно.

Парень, закатив глаза, отвернулся от меня.

– Продолжаем. – Айдан широкими шагами вернулся к доске, и внимание группы вновь переключилось на него.

Я выдохнула и посмотрела на пустовавшее рядом со мной место. Айса вновь ушла, а мне оставалось только гадать вернет ли ее на этот раз очередная машина, что увезла ее в ночь.

– Вернемся к теме сегодняшнего занятия: наше сознание – лишь эмерджентное свойство нейронов или нечто большее, или, другими словами, является ли мир результатом мысли или же мысль является результатом мира.

Я растворилась в монотонном голосе, и глаза снова начали слипаться, пока мельтешение в окне не привлекло мое внимание.

На карнизе за стеклом сидела та самая птичка, что утром врезалась в окно нашей комнаты. Она словно застыла, внимательно глядя на меня своими черными глазками-бусинками, и вдруг взлетела, резко распахнув крылья, но тут же камнем рухнула вниз.

– Как ты считаешь? – внезапных вопрос у самого уха застал врасплох.

Я подняла глаза и вновь увидела Айдана, нависающего надо мной.

– Что? – недоуменно захлопала глазами я.

– Бытие или сознание?

– Я не… не знаю.

Он устало выдохнул, явно разочарованный моей невнимательностью, и, наконец, заключил:

– Я бы хотел, чтобы ты ответила для себя на этот вопрос.

Я старалась сфокусироваться на его лице, но неожиданно подступившая тошнота и головокружение не давали сосредоточиться. Я украдкой поглядывала в сторону окна.

– Могу я выйти?

Он испытующе задержал на мне взгляд, но потом все же кивнул.

– Хорошо, но жду тебя после занятий. Надеюсь, ты придешь.

Я быстро собрала вещи и бросилась к выходу из аудитории. Последним, что я услышала, был ропот одногруппников, переходивший в шепот и смешки. Надо выйти на улицу – мне срочно нужен свежий воздух.

Еле проковыляв вниз по лестничным пролетам и оказавшись на улице, я остановилась, делая жадные вдохи. Тошнота отступила, и я начала приходить в себя.

Низкое небо обрушилось на голову. Оно падало прямо передо мной, касаясь земли в точке, где сосредоточился мир, а все остальное медленно плыло вокруг. В окружающей тишине только деревья шелестели листвой, но не слишком громко, чтобы не нарушить покой момента.

Внезапный шорох в кустах все же нарушил магию. Я осторожно подошла ближе, и тут из раскинувшейся зелени выпорхнула птица, а за ней вихрем белой шерсти – собака.

Она прыгала, изворачивалась и щелкала пастью, пытаясь поймать ту, что над ней летала. Сначала я отпрянула, но потом начала завороженно наблюдать за их танцем. Гибкий зверь клацал зубами в прыжке снова и снова, а над ней порхала и дразнила маленькая птичка.

– Как бы собака ни прыгала, ей не поймать птичку, потому что она не умеет летать.

Я обернулась и застыла от неожиданности: позади стоял низенький сморщенный старик, одетый в грязный полушубок. От него пахло диким зверем и тухлым мясом.

– Кто вы?

– Но ей везет – птичка слишком любопытна. Смотри.

Он кивнул в сторону собаки, что уже схватила добычу. С ее морды тонкими алыми нитями тянулась липкая кровь. Птица трепетала и билась в ее пасти, пока наконец не обмякла.

– Теперь они навсегда связаны кровью.

Пес хрустнул зубами – и голова птицы покатилась по траве. Я невольно охнула.

Старик шуганул собаку. Та оскалила запачканную кровью пасть, но все же скрылась в кустах, поджав хвост. Он склонился над птичкой.

– У моей собаки как-то раз так же голова открутилась. Она совсем-совсем умерла. Я так испугался тогда. Но потом она ожила, представляешь? – Он подобрал мертвую птицу и неуклюже попытался соединить голову с телом. – Сейчас почему-то не выходит. Ну, к лучшему, все равно после этого она недолго прожила из-за волчьего проклятия. Слышала о таком?

Я отрицательно замотала головой.

– Еще услышишь. – Он бросил останки на землю и засыпал листьями. – Проверь, моя голова еще на месте?

– На месте.

– Это хорошо, а с птичкой плохо вышло. Она боялась умирать.

Он хрипел, покачивался из стороны в сторону и часто трогал лицо, которое выглядело, как уродливый мешок, натянутый на голову. Оно было испещрено глубокими морщинами и с силой сжималось каждый раз, когда он моргал маленькими глазками, похожими на белые стеклянные шарики. Весь он походил скорее на дикого зверя, чем на человека.

– Вы тот убийца?

– Убийца? – вытаращился он и заливисто расхохотался. – Охотник я. А убийцей быть тяжело: живешь своей жизнью, а потом появляются мертвые, и тебе нужно их прятать, а то все разозлятся. У меня так с собакой было: у нее оторвалась голова, прямо как у этой птички.

– Что вы здесь делаете?

Он пожевал губу.

– Измеряю, насколько деревья приблизились друг к другу, – он задумчиво поглаживал жидкую седую бородку толстыми морщинистыми пальцами. – Они так делают, потому что мир схлопывается из-за проклятия.

– Как-то странно.

– Чего странного? Если их не мерить, они упадут. А деревья падают бесшумно, потом и не поймешь, где правда. Мы не слышим шум, в котором родились, для нас он – тишина. – Он подошел к одному из деревьев и постучал по стволу. – "Далеко" не бывает, бывает только "давно". Как на картинках: когда рисуешь чуть выше и чуть меньше, чтобы казалось, что далеко, а на самом деле – руку протяни.

Осознание пришло медленно: голова все еще была в тумане.

– Я сплю? – пробормотала я.

– Ты особенная, ты всегда спишь.

Ноги перестали держать, и я упала на траву. Резко появившийся и быстро нарастающий приступ боли пульсировал по всему телу. Силы покидали, а глаза болели так, что, казалось, давно лопнули и вытекли. Я инстинктивно зажмурилось.

– Что-то мне нехорошо.

– Проклятие это, как у меня. Проверь, на месте ли твоя голова, ты же ее не видишь.

– А вы меня видите?

– Сейчас все только на тебя и смотрят. А раньше куда ни посмотри – все отворачиваются. А когда отворачиваешься, даже луна перестает светить. Только волки воют всегда, даже когда на них не смотришь. – Его лица начало сжиматься в кучу, закручиваться в спираль, но я продолжала отчетливо его слышать.

– Попробуй, – он кивнул на распластанное тело птицы, что лежало уродливой кляксой, неживой и почти слившейся с травой.

Таинственным образом завороженная, я послушно повиновалась. Я бережно подобрала тельце птицы, затем – голову и соединила их вместе. Внутри не оставалось сомнений, что у меня получится.

Голова тут же приросла, будто никогда и не покидала шеи, и птичка тут же встрепенулась и защебетала, глядя на меня глазками-бусинками. Она была жива.

– Этот мир ждал тебя.