Хозяин пустоши бесплатное чтение

Пролог

Дэрил Дерби, президент Корпорации «Улей»

Сутки спустя после событий в «Крыле Орла»

Его звали Элиан.

Сын Талеса Демори – единокровного брата Кроноса{Кронос – Уильям Демори, основатель острова «Улей» и отец Дианы (матери Эрика и Ариадны). До своей гибели Уильям занимал пост главы Корпорации, который впоследствии возглавил Дэрил Дерби.}, убитого им одним из первых. В борьбе за власть Кронос ликвидировал своего отца и всех прямых наследников, но одного из племянников он пощадил.

Не из жалости. Из прагматизма.

«Тихий, умный, исполнительный, обладающий задатками гениального ученого, но напрочь лишенный амбиций и тщеславия. Такого полезнее держать рядом, чем убрать».

Так Элиан оказался на острове Улей. Не в роли избранного, но и не как лишенный прав узник. Он стал инструментом засекреченного проекта под названием «Apis mellifera»{Apis mellifera – медоносная пчела (лат). Условное название модифицированного адренохрома, синтезированного в лабораториях «Улья» из крови доноров, находящихся в состоянии острого стресса. Название связано с шестиугольной структурой молекулы и философией «социального улья».}.

Проект объединял биохимию, поведенческую психологию и социальное моделирование. Всё ради одной цели: создать форму бессмертия, которую можно контролировать. Ключевым компонентом исследования стал адренохром, добываемый из крови доноров в момент достижения ими кульминации страха или возбуждения.

Сложно сказать, кто первым предложил использовать человеческие эмоции как ресурс, но именно Элиан разработал механизм стабилизации и синтеза вещества, получившего имя Apis mellifera. Пчелиный яд бессмертия. Биологический нектар, добытый из ужаса.

В возрасте двадцати лет одаренного ученого направили в засекреченную лабораторию – в самое сердце системы. Туда, где изучали поведение. Где моделировали реакции, подавляли волю, стирали всё, что делало человека собой. Где создавали не чудодейственные лекарства, а алгоритмы выживания под тотальным контролем.

Элиан не сопротивлялся. Не задавал вопросов. Просто выполнял инструкции – точно, спокойно, без попытки выйти за рамки.

Он всегда держался особняком. Не прятался, но и не приближался.

Смотрел будто сквозь людей, говорил ровно, двигался точно – словно существовал в своей, замкнутой системе.

Я умею считывать людей. Отличать маску от лица, предчувствовать угрозу раньше, чем она успеет себя проявить. Но в нём я не увидел ничего. Элиан казался безобидным. Слишком погружённым в себя, чтобы быть опасным.

Именно здесь я допустил ошибку.

Элиан не был безобиден. Он был «стерилен» по форме, по намерению, по проявлению. Элиан не демонстрировал стремления к власти. Он проводил её анализ. Изучал, как устроено подчинение. Как зарождается воля. Как в теле появляется идея, способная распространиться, словно вирус. Элиан проектировал новую биологию – бессмертие, подчинённое смыслу.

Он не разрабатывал вакцину, а создавал концепцию, в котором она станет необходимостью. Элиан считал, что человек должен быть управляем через желание жить вечно. И Apis mellifera стал тем ключом, который открыл эту зависимость.

После раскола Корпорации Элиан исчез в творящемся тогда хаосе. Позже мы обнаружили, что часть нестабильных прототипов и биологических образцов пропала из архивов. В тот момент я не связал это с ним. У меня было слишком много врагов. Слишком много направлений, откуда могла прийти угроза.

Я искал виновных вовне. Всё выглядело, как остаточный результат раскола. И лишь когда механизм начал работать – я вернулся к следу, который ранее проигнорировал.

Но было поздно…

Элиан уже запустил необратимый процесс. Без угроз. Без заявлений.

Один импульс – и всё изменилось.

То, что мы считали гарантом контроля, стало основой новой структуры.

Он не искал мести. Не стремился к власти в привычном её понимании.

Элиан хотел большего.

Он стал центром.

Не богом.

Не царём.

Тем, кто приходит после.

После порядка.

После хаоса.

После меня.

И теперь пустошь зовёт по имени.

Аристей.

Хозяин того, что осталось.

– Господин президент, – раздаётся в наушнике глухой голос Гейба, обрывая проносящийся в моей голове хаотичный мысленный поток.

Я медленно моргаю, задумчиво глядя на алеющий закат, лениво растекающийся по горизонту. Медные лучи заходящего солнца отражаются в панорамных окнах небоскрёбов и окрашивают пену на гребнях волн в багровые оттенки. Раскаленный нимб неспешно погружается в водную гладь, разливаясь по поверхности кроваво-красной дорожкой. Воистину зловещее и завораживающе прекрасное зрелище, которое мне так редко удается досмотреть до конца. С минуты на минуту механизм, поднимающий защитную стену, должен войти в активную фазу и отрезать Улей от происходящего снаружи. Но что-то подсказывает мне: сегодня шаблонный сценарий даст сбой. И я увижу то, чего был лишён на протяжении долгих лет.

– Стена теряет устойчивость. Контур B–14 вышел из фазы. Плазменный фронт проседает, сегменты внутреннего барьера распадаются. Включается режим аварийной деградации. – Быстро и четко докладывает Гейб, пытаясь скрыть сквозящую в голосе панику.

Я сжимаю челюсть, бросаю взгляд на наручные часы и убираю руки в карманы брюк. Мое чутье снова не подвело, но все происходит немного быстрее, чем я предполагал.

– Причины? – требую незамедлительного ответа.

– Сбой синхронизации на уровне базовых модулей, – нервно объясняет Гейб. – Один из управляющих каналов транслирует несанкционированные импульсы. Алгоритмы идут по нештатной кривой. Сигнатура – нестандартная. Источник сигнала – изнутри.

Изнутри. Слово вспыхивает в сознании, как аварийный сигнал.

Не внешняя атака. Не техногенный сбой. Не ошибка оператора. Кто-то внутри системы запустил перекодирование Щита. А это может означать только одно: «Сеть» просочилась в глубинные уровни и внедрилась в управляющий протокол. Не просто отключила защиту, а изменила её назначение. Стерла аварийные маршруты, отключила автоматический отклик, переписала ключевые команды. То есть теперь при возникшей опасности система не воспримет внешнюю атаку как угрозу. Не среагирует должным образом, потому что ей приказали считать подобный вариант событий штатной ситуацией. Физически Щит не разрушен, но функционирует в ложной парадигме.

Я быстро активирую голографический интерфейс. В воздухе вспыхивает проекционное поле – прозрачные панели, наложенные друг на друга, как слои неровной ткани. Диагностический поток рушится, лог-файлы идут с искажениями, цепочки команд обрываются. Модули перегружены, буферы трещат от конфликтов, управляющий канал ведёт себя непредсказуемо.

Это не хаос, а хирургически точная диверсия.

– Пытаемся перезагрузить контур вручную, – бросает Гейб. – Но ядро уже отвечает на команды по перезаписанному протоколу. Мы больше не управляем системой.

– Запустили Failover{Failover (англ.), технический термин, обозначающий автоматическое переключение системы на резервный ресурс или канал при отказе основного.}? – спрашиваю я, догадываясь, что услышу в ответ.

– Мы пробовали. Сценарий отклонён. Система восприняла его как внешнее вмешательство. Пакет аварийной перезагрузки заблокирован ядром как враждебный.

Щит отторгает собственную попытку спасения. Как организм, заражённый вирусом, но борется он не с патогеном, а с теми, кто пытается его излечить.

– Я делаю перекрёстную сверку с внешними потоками… – быстро говорит Гейб и внезапно замолкает, подключая меня к своему интерфейсу. – Вижу восемь объектов, – голос его срывается. – Вектор – гипербаллистический. Запуск со стороны материка, дальность – около 2300 километров. Скорость – выше 5 махов{5 махов ≈ 6125 км/ч – гиперзвуковая скорость, которую показывают современные баллистические ракеты, типа «Циркон» или «Авангард».}. Класс – архивный комплекс Sigma-Titan, модификация не идентифицирована. Это ракеты, Дэрил, – хрипит он, забыв о субординации. – Боевые. С кассетной частью. Старый арсенал. Кто-то реанимировал шахтную платформу.

– Как много у нас времени в запасе?

– Менее пятнадцати минут. Если траектория сохранится – Улей будет уничтожен.

Я на мгновение прикрываю глаза, позволяя тьме за веками прорасти внутрь, достигнуть сердца и сжать проклятую мышцу в стальном кулаке.

Пятнадцать минут. На ликвидацию самого защищённого объекта на планете. На демонтаж империи, строившейся десятилетиями. Я перевожу взгляд на застывшего рядом генерала. Одинцов не двигается. Испещрённое морщинами лицо не выдает ни единой эмоции. Он словно часть интерьера, восковая копия того, кто еще сутки назад считал, что полностью контролирует ситуацию. И я позволил ему так думать, закрепив в нем уверенность в собственных силах, но потеря «Аргуса» и срыв операции в «Крыле Орла» запустили необратимую цепочку событий.

Мы облажались. Оба.

– Какие соображения, генерал? – спокойно спрашиваю я, любуясь пурпурным горизонтом.

Значит, пятнадцать минут. Ничтожно мало против вечности и все же… многое можно успеть, если очень сильно захотеть. Приподнятая всего на треть щитовая стена пока не заслонила мне вид, и, возможно, сегодня я смогу досмотреть закат до самого конца. Не через фильтры камер, не отражённый в линзах спутников, а по-настоящему: из этих окон, высоко над суетой, страхом и надвигающейся агонией.

Пылающее небо раскинулось, как полотно в багряных и медных тонах. Солнце медленно утопает в алеющих водах, напоминающих кровь, пролитую за власть, за контроль, за иллюзию вечности, которую я обещал миллиардам людей, но дал лишь единицам, но и для них бессмертие не стало спасительным эликсиром. Жизнь… очень длинная жизнь утомляет даже тех, кто безумно боится смерти.

Одинцов не спешит с ответом, но это не замешательство, а вынужденное молчание человека, привыкшего просчитывать каждый шаг. Только теперь ни один из возможных вариантов не даёт даже теоретического преимущества.

– Соображений нет, – стиснув челюсть, наконец произносит он. – Улей обречен, но ты слишком спокоен для проигравшего, – Одинцов подозрительно взглянул на меня, сдвинув седые брови. – Словно предусмотрел подобный сценарий.

– Он был очевиден с того момента, как майор Харпер нарушил твой приказ и вывез мою дочь из «Крыла Орла», направив прямиком к Аристею. Теперь, когда Ариадна у него, ничто не мешает ему запустить демонтаж прежней конструкции, и начал он с центра управления. Мы развязали ему руки, Олег, но на его месте сделали бы то же самое.

– Сделали бы, но нам неизвестны координаты цели, – соглашается Одинцов. – Этот ублюдок, как змея, прячется в своих норах, постоянно меняя место дислокации. И все-таки я не понимаю, какого черта Харпер нарушил приказ! – рявкает генерал. – Ты не хуже меня знаешь, что Кайлер никогда не уклонялся от поставленной задачи. Ты сам внедрил необходимые поведенческие алгоритмы в его мозг.

– Хочешь свалить вину за провал на меня? – цинично усмехнувшись, спрашиваю я. – Не думаешь, что сейчас не время для сведения личных счетов?

Генерал затихает, нервно поджав губы. На моей памяти Одинцов впервые оставляет последнее слово за мной. Обычно достигнуть договоренностей нам удается путем долгих, очень долгих обсуждений. И так было всегда.

На голографическом экране оживает таймер. Цифры, отсчитывающие последние минуты. Осталось тринадцать. Я отвожу взгляд, снова устремив его на пурпурный закат. Мне не нужно видеть, как истекает время. Я чувствую это кожей.

– Гейб, – снова вызываю главу Водного Щита Акватории{Водный Щит Акватории или сокращенно ВЩА – глобальная оборонительная система, разработанная для защиты плавучих островов от внешней угрозы. Включает сеть управляемых датчиков, блокирующих границы и управляемых барьеров, действующих в масштабах всей акватории. Стена(Щит) Улья – локальный сегмент ВЩА: массивный высокотехнологичный барьер, окружающий столичный остров Улей.}. – Начни эвакуацию. Сектора Zeta и Delta. Немедленно. Своих тоже выводи.

– Принято. Запускаю протокол, – глухо отзывается он. – А верхние уровни?

Я задумчиво смотрю на панораму за окном. Город раскинулся подо мной, как гигантская интерактивная карта: улицы, мосты, ярусные платформы. Световые потоки аккуратно прорезают сектора, в прозрачных транспортных капсулах перемещаются пассажиры, над высотками мерцают голограммы навигации. Всё выглядит, как тщательно отлаженная модель, каждый элемент которой находится на своём месте. Выверенная, слаженная, предсказуемая.

Но сама конструкция уже трещит по швам. Не визуально – здесь пока всё ещё функционирует в стандартном режиме. А структурно. Фундаментно. Изнутри. А те, кто, откинувшись в креслах, лениво потягивают виски в своих роскошных сотах на верхних уровнях или ведут совещания в стеклянных залах, по-прежнему верят в свою неуязвимость. В свою вечную привилегию быть вне системы, над ней.

Они не чувствуют, как под ногами уже пульсирует новая реальность. Они не видят, как расходится трещинами тонкая плёнка иллюзии. Они не знают, что приговор уже подписан. С этой минуты Улей больше не делится на ярусы. Теперь он – единая зона поражения.

– Заблокировать. Полностью. – Приказываю я, испытывая острое ощущение дежавю. Как будто история снова закрутилась в ту же спираль, вернув меня на много десятилетий назад, когда от моего решения зависели жизни верхушки Улья. Тогда я не колебался ни секунды. И сейчас во мне нет ни толики сомнения.

– Подтверждаю. Уровни заблокированы. Выходы перекрыты, доступ аннулирован. – Отвечает Гейб после паузы.

Где-то внизу, под нами, начинает меняться освещение, флуоресцентные полосы на транспортных платформах мигают, сигнал тревоги пульсирует незначительным изменением цветового спектра. Но над верхними ярусами по-прежнему царит вечернее спокойствие. Там не паникуют, не бегут, не кричат. Там продолжают смаковать ужин, открывать бутылки выдержанных вин, заниматься сексом или строить планы на следующий день.

Обитатели золотых сот умрут счастливыми. И вечно молодыми. Как я им и обещал.

– Знакомые ощущения, Дерби? – глухо интересуется Одинцов, не глядя на меня. Его голос звучит ровно, почти бесцветно. Он умеет проигрывать достойно. Суровая школа жизни научила нас обоих железобетонному самоконтролю.

Я смотрю, как один за другим угасают навигационные огни над городом, словно кто-то методично стирает точки координат на карте мира, оставляя черную пустоту.

Кажется, будто это просто сбой, что вот-вот всё вернётся в норму, что можно отменить приказ, повернуть время вспять. Но это всего лишь иллюзия. Такой же мираж, как молодость, как контроль, как вера в порядок. Это конец. Точный. Выверенный. Вписанный в структуру самого Улья, задолго до того, как я стал его новым архитектором.

– Это не ощущение, Олег, – устало отвечаю я, не отводя взгляда от окна. – Это дезинфекция.

Я не повышаю голоса. Мне не нужно убеждать его или себя. Мы оба понимаем, что происходит. Это не месть, не этап войны и не отчаянный жест. Это хладнокровная ликвидация структуры, которая больше не нужна. Стерилизация системы, заражённой иллюзиями и страхом перемен.

– Когда организм слишком долго игнорирует метастазы, единственный способ спастись – удалить пораженный болезнью орган. Даже если он был жизненно важным, – философски рассуждаю я.

Почему бы нет? В такие моменты принято говорить что-то весомое. Как в старых кинематографических драмах, где герой остаётся в кадре на фоне надвигающегося катаклизма и бросает последнюю реплику, будто она способна изменить исход. Но на самом деле ничего изменить уже нельзя.

– Значит, все? Конец игры? – криво усмехается старый генерал.

– Ты помнишь, что сказал Кронос своей жене незадолго до того, как ты расстрелял их обоих? – повернув голову, я встречаю его затуманенный взгляд. Столько лет прошло… Целая эпоха, неудивительно, что он забыл. – «Со смертью тоже можно поиграть».

В этот момент перед глазами вспыхивает сигнальное поле голограммы. Цветовая шкала окрашивается полностью в красный. На прозрачной поверхности проекционного экрана всплывают маркеры движения. Огненные сигнатуры. Восемь. Нет, уже семь – одна ракета меняет траекторию, возможно, для дублирования удара.

– Подтверждённое приближение, – механически докладывает Гейб. – Вход в плотные слои атмосферы. Наведение активно.

На секунду в кабинете становится слишком тихо. Даже интерфейсы будто затаились. Я не моргаю. Слежу, как объекты на экране приближаются, оставляя за собой световые шлейфы. Они выглядят не как оружие, а как небесное предупреждение.

Семь минут…

Где-то далеко внизу, в эвакуационных коридорах Zeta и Delta, открываются шлюзы. Обслуживающий персонал Улья успеет покинуть остров до неминуемого удара. Остальные… Остальные станут легендой. Или цифрами в сводках. Если кто-то вообще будет вести хронику после этого дня.

Я медленно отворачиваюсь от окна. Ветер за стенами главной башни разносит запах озона и металла. Электрический привкус конца. Он близко. Очень близко.

Шесть минут… И Улей исчезнет, словно его и не было.

– Приготовиться к полной потере соединения, – раздаётся голос Гейба. – Пока связь стабильна. Интерфейсы скачут, центральный узел переходит в автономный режим. Нам не удержать целостность систем.

Я слышу его, но уже не реагирую. Нам больше нечего удерживать, но он ждет… ждет повторного приказа. Подтверждения.

– Уходи, Гейб. Спасайся.

– А ты…

– Выводи людей, твою мать! – яростно рявкаю я.

– Понял. Исполняю. Дэрил… – связь обрывается, так и не позволив услышать, что хотел сказать преданный мне до мозга костей Гейб.

Пожалуй, он единственный в моем окружении, кому бы я доверил собственную жизнь… но не свои планы.

Одинцов стоит в прежней позе. Взгляд его застыл на огненных сигнатурах. Генерал не задаёт вопросов. Не требует исполнения приказов. Мы давно вышли за пределы человеческой игры. С тех пор как арена наших сражений расширилась до континентального масштаба. Но сейчас он просто смотрит в конец. И возможно, впервые по-настоящему принимает его.

– Следующей целью станет Полигон? – Одинцов озвучивает один из вероятных сценариев.

Кажется, я ошибся, до принятия «конца» генерал еще не созрел. В его голосе звучит такая неприкрытая скорбь, что мне становится смешно. По-настоящему, до боли в зубах. Не от злорадства, а, скорее, от контраста. Мы стоим на руинах своей эпохи, под гул умирающих систем, окружённые цифровыми тенями гибнущего мира, а он всё ещё цепляется за свое детище.

Проигнорировав его вопрос, я сжимаю пальцами переносицу и делаю глубокий вдох, подавляя внезапную волну усталости. Затем активирую новый слой интерфейса, не отображаемый в стандартной сетке. Его код зашифрован. Даже внутри системы он маркируется как фоновая телеметрия и уходит на отдельный физический носитель, не подключённый к основным ядрам Улья.

На прозрачной панели всплывают два светящихся индикатора. Два автономных биотрекера. Пульсарные чипы модели из последней линейки микроконтроллеров наблюдения. Это не спутниковая трассировка и не цифровая метка, а симбиотическая система, встроенная в костный сегмент за грудной клеткой. Её сигналы маскируются под естественную электромагнитную активность организма. Даже если Аристей попытается отследить их, он увидит только шум. Живой шум.

Чипы передают телеметрию раз в несколько секунд через квантовые импульсы на частоте, которую можно дешифровать только в пределах командного узла. Каждый импульс не просто обозначает координату. Он фиксирует дыхание. Пульс. Эмоциональный всплеск.

Я наблюдаю, как один из маяков пульсирует неподалёку от Астерлиона. Второй стремительно движется вдоль восточного побережья Камчатки. Их траектории вновь расходятся, расстояние между ними неумолимо увеличивается.

Я стискиваю зубы, подавляя яростный рык. Мои дети должны были встретиться. Два полюса одной системы. Две части замысла, в котором выживание вовсе не случайность, а условие перезапуска.

– Они снова далеко друг от друга… – тихо бормочу я, неотрывно наблюдая за мерцающими сигналами. – Их столкновение должно было запустить триггер заблокированной памяти, но теперь невозможно просчитать, как отреагирует подсознание Аридны. Эрик знает путь, но время работает против него. А Ари… она еще не готова.

– К чему? Хотя бы сейчас ты можешь мне сказать? – взглянув на табло с обратным отсчетом, сквозь зубы цедит генерал.

Тишина в отсеке становится густой, как болотная топь. Время сжимается, сворачивается в петлю. И в этот момент я ощущаю скользящее прикосновение к своему плечу, едва уловимое, но реальное, как память о сильнейшей боли. В следующий миг вдыхаю знакомый аромат, словно выжженный в подсознании. Он тёплый и горький, как дыхание прошлого, как тоска по несбыточному, как острое предчувствие утраты.

Диана. Она все это время была здесь, неподвижно застыв возле стены и не напоминая ни словом, ни жестом о своем присутствии. Как безмолвная тень, отрешенно наблюдающая за крушением нашей империи. Как совершенная оболочка, утратившая интерес к жизни и лишенная души. Смертельно уставшая. Выжженная и погасшая изнутри.

Она не вмешивалась, не пыталась как-то повлиять на процесс, не считала нужным принимать участие в обсуждениях, не оспорила ни одно мое решение. Даже когда система запустила обратный отчет, и я приказал заблокировать верхние сектора Улья – Диана не шелохнулась, запечатав свои эмоции и мысли под непробиваемой броней. Но я знаю, отсутствие реакций – это не смирение и не равнодушие, а крик – яростный и отчаянный, резонирующий на доступных только нам двоих частотах. И, достигнув апогея, он прорывается именно сейчас, когда диалог с ненавистным ей генералом затрагивает судьбы наших детей.

– Скажи, во имя чего ты лишил меня сначала сына, а потом дочери! – в голосе жены звучит глухая боль, в глазах медленно оседает пепел, скапливаясь в пыльной глубине, где для меня не осталось ни одной искорки тепла. Лишь холодное отчуждение и немой укор, которые со временем трансформировались в новую форму ненависти, весь спектр которой направлен исключительно на меня. – Ты не имел права решать за них! За меня! За весь мир, который ты превратил в руины. Ради чего, Дэрил? – по бледным щекам стекают дрожки слез, губы подрагивают от подступающей истерики.

– Ты знаешь, ради чего, – тихо отвечаю я, опуская ладони на ее трясущиеся плечи и мягко сжимая. – Наши дети живы и достаточно сильны, чтобы справиться.

– Ты так в этом уверен? – яростно бросает Диана, задержав взгляд на пульсирующих датчиках, быстро отдаляющихся друг от друга. – Даже сейчас, когда моя маленькая хрупкая девочка оказалась в лапах нашего врага? А мой смелый отважный сын вынужден идти войной против собственного отца?

– Диана, эти ракеты запустил не он, – я крепче сжимаю пальцы, не позволяя ей вырваться.

– То, что не Эрик нажал кнопку, не отменяет его причастности к тому, что происходит сейчас. – В серых глазах поднимается кипящая лава, но тут же остывает, словно скованная арктическими льдами. – Ты помнишь, что сказал мне восемь лет назад, когда лучшие врачи боролись за жизнь Ариадны?

– Это роковая случайность. Она не должна была пострадать, – буквально дословно цитирую я свои же слова.

– А затем ты пообещал мне, что все исправишь, – тряхнув головой, яростно шипит Диана. – Ты поклялся, Дэрил.

– Они будут жить, Ди, – я подхожу ближе, беру её лицо в ладони и сталкиваю нас лбами. В этом соприкосновении больше, чем можно выразить словами. – Наши дети крепче и выносливее, чем ты думаешь. И гораздо сильнее, чем мы в их возрасте.

– Если бы я знала… – сдавленно шепчет она, взглянув мне в глаза. – Если бы я знала, во что ты превратишься… Я никогда бы к тебе не вернулась.

Каждое ее слово, как лезвие, заточенное годами молчания. Но я не злюсь и не защищаюсь. Я понимаю, потому что знаю и чувствую свою жену, как никто другой. Несмотря всю ее боль и накопленную обиду, мы давно проросли друг в друга, став единым организмом. Она может ненавидеть меня, но это чувство ничтожно мало по сравнению с тем, что нас соединило. Когда все закончится… мы не исчезнем, не растворимся в небытие, а продолжим жить в наших детях.

– Это ложь, Ди, но если тебе так проще принять свой собственный выбор, я не стану убеждать тебя в обратном, – погладив жену по мокрой от слез щеке, наклоняюсь к дрожащим губам. – Из Улья нельзя уйти. Им можно только владеть, а иначе… иначе владеть будут тобой. Я вознес нас на самую вершину, Ди. Туда, где никто и никогда не посмел бы причинить тебе боль.

– Ты сделал из нашей семьи мишень, превратив детей в инструменты для достижения нужной тебе цели в схватке с монстром, появление которого не смог предугадать, – с горечью бросает она.

– Послушай меня, они не просто изменят историю, они создадут ее заново. Исправят то, что не успели мы. Изменят все, что не получилось у нас. Они будущее, Ди. Только подумай – от наших детей зависит судьба целого мира.

– Который разрушил их отец, – отчаянно восклицает Диана, ударяя сжатым кулаком в мою грудь.

– Мы оба знаем, что все было не так! – сдвинув брови, я перехватываю ее запястье, не позволяя снова меня ударить.

– Я хотела, чтобы они были обычными детьми, – всхлипывает Диана. – Счастливыми, беззаботными и свободными. Я хотела им дать то, чего никогда не было у меня.

– Они никогда не были и не могли бы быть обычными детьми, – отрицательно качнув головой, я запускаю ладони в ее волосы, пропуская через пальцы светлые локоны.

Они такие же мягкие и шелковистые, как полвека назад, когда, будучи совсем ребенком, она плакала на моем плече, прячась от бесчеловечных мразей, устроивших костюмированную садистскую оргию в саду дома моей семьи.

– Ты понимала это с самого начала, Диана, – заключив ее в объятия, я упираюсь подбородком в белокурую макушку и с наслаждением вдыхаю обожаемый аромат. – Еще до того, как приняла решение стать матерью. Еще до того, как осознала, что жизнь вне Улья больше не для тебя.

– Незадолго до своей смерти мама сказала мне, что таким, как мы, нельзя размножаться. Она приговорила меня еще до того, как я родилась. Больше всего я боялась стать похожей на нее. Искалеченной, зависимой, одержимой местью и безжалостным монстром – моим отцом, – Диана прерывается, словно ей мучительно сильно не хватает кислорода. – Я боялась потерять себя и предать своих детей. И я потеряла…

– Это не так, Ди, – мягко перебиваю я. – Мы имеем право на все, что делает нас счастливыми. Вспомни, разве рождение наших детей не было для нас высшей формой абсолютного счастья?

– Ты снова говоришь о себе, о нас… Где в твоей пламенной речи место для Рины и Эрика?

– Счастье в определении семьи имеет неделимое значение. Непостоянное, не всегда осознанное, мимолетное и ускользающее, но даже за самый краткий его миг приходится сражаться. Каждый день, каждую минуту – с собой, со всем миром, а сейчас с тем, кого практически невозможно победить. И ты понимаешь это, как никто, мы нашли друг друга там, где люди имели право только терять и умирать. Мы выстояли, Ди. Мы смогли. Так почему ты не веришь, что наши дети унаследовали от нас ген победителей? Почему ты скорбишь по живым? Ты видишь? – я киваю головой на голографический экран. – Их сердца бьются сильно и твердо. Я сдержал слово. Их ничто не сломает. Ни Эрика, ни Ари. Ты веришь мне?

– Мы сейчас в той точке, что и они тогда. Кронос и моя мать, – словно в бреду шепчет Диана, невесомо и трепетно нежно дотрагиваясь до моей щеки. Каждый зарубцевавшийся шрам на моей коже отзывается на ее прикосновение фантомной болью, превратив тело в одну кровоточащую рану.

– Нет, Диана…

– Да, – она резко отстраняется.

На таймере отображаются последние две минуты. Картинка за окном искажается, раздаются звуки сигнальной сирены. Лихорадочно горящий взгляд моей жены замирает на Одинцове:

– Твой автомат при тебе, генерал{Отсылка к событиям из трилогии «Улей», где генерал Одинцов расстреливает Кроноса (Уильяма Демори) и Марию по приказу самого Кроноса.}? – вскинув голову, громко произносит она. В ее глазах пылают вызов и решимость. – Или тебе нужен приказ? Считай, что он у тебя есть.

– Успокойся. У тебя истерика, – я с силой привлекаю Диану к себе, фиксируя ладонью ее затылок. – Прости меня, пчелка, – выдыхаю в приоткрытые губы, оставляя на них поцелуй с едким вкусом соли и поражения.

За окном вспыхивает слепящий белый свет. Он рассекает горизонт, как раскалённое лезвие, врезающееся в расползающееся полотно реальности. Атмосфера дрожит, как стекло, готовое вот-вот лопнуть от внешнего давления. На проекционном экране мелькают красные дуги: боеголовки, входящие в терминальную фазу. Всё в этот момент кричит о конце. Но внутри меня только тишина.

Остается всего одна минута до того, как несокрушимый остров канет в огне. Диана не отстраняется. Ее пальцы вжимаются в мои плечи, будто они ищут опору. Губы дрожат. Сердце стучит в унисон с моим. Мы – два пульса в теле умирающей империи.

– Всё, – исступленно бормочет она, пряча лицо на моей груди… как тогда, в далеком прошлом, когда мы еще не знали, какой путь нам придется преодолеть и скольким пожертвовать. – Теперь – всё, Дэрил. Игра закончена.

– Или перешла на новый уровень, – отзываюсь я, глядя, как по панорамному окну медленно расползается рябь из миллиарда умирающих пикселей.

Пылающий горизонт рассыпается на фрагменты. Огненная волна смывает очертания улиц, башен, мостов. Город-Улей – некогда живое сердце системы, воплощение порядка, власти и контроля – рассеивается, словно мираж, порождённый страхом, и уходит в тень истории. Но где-то там на пустынных просторах океана все ещё дрейфуют плавучие острова – остатки прежней цивилизации, не ведающие, что Пустошь уже подступает и к их границам.

Глава 1

Ариадна Дерби

За час до ракетных ударов по острову Улей

Солнечные лучи слепят глаза, заливая золотистым сиянием зал. Океан света разливается через прозрачные стены и, отражаясь от глянцево-белого пола, создает иллюзию бесконечности пространства. Воздух чист, почти стерилен, я не чувствую запаха пота, хотя уверена, что это место создано не для медитаций и ленивого созерцания бескрайнего неба за стеклянными стенами. У него совершенно иное предназначение.

На толстых матах тренируются шесть фигур в белых комбинезонах с глубокими капюшонами, накинутыми на головы. Я могу рассмотреть только очертания худощавых невысоких силуэтов, синхронно перемещающихся по залу. Каждое движение плавное, слаженное, но лишённое индивидуальности. Их позы напоминают то боевые стойки, то замысловатые акробатические фигуры. Сердце сжимается. Я видела их раньше. Я была здесь.

Голос. Четкий, властный. Голос моего отца. Я оборачиваюсь.

– Ариадна, на ринг!

Внутренности протестующе сжимаются. Я хочу отказаться, но ноги уже идут вперёд, словно подчиняясь неведомой силе. Поднимаюсь на белоснежный ринг, который кажется центром этого странного места. Один из тех, кто тренируется, тоже выходит на арену, за ним второй и третий. Они окружают меня с разных сторон. Капюшоны на их лицах не оставляют возможности установить зрительный контакт, считать намерения, подготовиться… Я слышу своё сердцебиение: громкое, отчётливое, почти болезненное.

Они не двигаются. Не нападают. Просто стоят, безмолвно наблюдая за мной. Я делаю шаг вперёд. Поднимаю руку, принимая боевую стойку. Всё тело напрягается, мышцы вспоминают давно отработанные приёмы. Первый удар – точный, быстрый. Противник уклоняется, но я тут же наношу второй удар, обходя его защиту. Он падает на мат.

Второй бросается вперёд. В мгновение ока он тоже оказывается на полу. Третий пытается застать меня врасплох, атакуя сбоку. Всё заканчивается за секунды. Я задыхаюсь, воздух рвёт лёгкие, но внутри пульсирует удовлетворение.

Я справилась!

Собираюсь сказать это вслух, но осекаюсь, так и не открыв рот. Один из моих поверженных соперников поднимается и медленно снимает капюшон.

Затем второй.

Третий.

Мир замирает. Я вижу их лица.

Теона. Юлин. Финн.

Мои друзья. Мои погибшие друзья.

Боль пронзает сердце. Но чувство это странно привычное. Словно я уже свыклась с утратой. Словно всё это повторяется не в первый раз. Да, я была здесь, но сейчас что-то изменилось. Ранее утвержденный и отрепетированный сценарий сбился.

– Шон? – зову я шёпотом, обводя взглядом остальных. Голос дрожит, и, отражаясь от белых стен, эхом разносится по залу.

Никто не отвечает. Они как мраморные статуи. Окаменевшие манекены.

– Мне страшно… Пожалуйста, поговорите со мной, – умоляю, с опаской подступая ближе. В ответ лишь мёртвая тишина. Жуткая и до дрожи пугающая.

Протянув трясущуюся руку, начинаю поочерёдно срывать со стоящих передо мной капюшоны. Леденею изнутри, слезы обжигают глаза, с губ срываются знакомые имена:

– Дилан… Кассандра… Амара.

Я знаю их. Помню. Помню такими, как сейчас – совсем юными. И другими тоже помню – спустя много лет. В голове картинками калейдоскопа вспыхивают воспоминания: разрозненные фрагменты, фразы, движения. Но они не складываются в единую картину. Детские лица накладываются на взрослые. Фон меняется: от стерильного минимализма к спартанской, грубой обстановке. Время скачет. Пространство искажается.

Еще одна вспышка… Зимний лес, свет фонарей и черная тень, скрывающаяся за деревьями. Слышу шум своего сбившегося дыхания, крики друзей и хруст снега под толстыми подошвами. Кажется, я бегу, сжимая оружие… Затем выстрел, удар и парализующий ужас. «Оно» смотрит прямо на меня и шепчет… шепчет в моей голове:

«Аристей. Аристей. Аристей».

Нет. Не хочу. Убирайся!

Сжав пальцами виски, я прогоняю уродливый призрак. Сейчас мне крайне необходимо быть в другом месте. Не понимаю зачем, но чувствую, что так нужно. Я словно слышу зов, цепляюсь за брошенную нить и иду на свет. Мгновение, и вокруг меня снова стерильный зал.

– Ну же, Грейсон. – Схватив Кэс за плечи, с отчаянием вглядываюсь в пустые глаза. – Посмотри на меня! Это же я!

– Я знаю, кто ты, Ариадна Дерби. А ты? Ты знаешь? – ее взгляд на секунду проясняется. Уголки губ приподнимаются в печальной улыбке.

– Что мы здесь делаем? – с облегчением выдыхаю я. – Где Шон? – схватив Кассандру за плечи легонько встряхиваю ее, пытаясь привести в чувство.

Легким, почти незаметным движением головы она указывает в сторону дальней стены, где мое внимание сосредотачивается еще на двоих, одетых так же, как остальные. Они стоят неподвижно, почти сливаясь с фоном. Руки безвольно вытянуты вдоль тел, головы опущены вниз. Я бросаюсь вперед, сердце сжимается от волнения. Скинув капюшон с первого, рефлекторно отступаю, мгновенно узнав жесткий пронизывающий взгляд.

– Зак? – сдавленно выдыхаю я, а затем выдаю то, что буквально взрывает мой мозг. – Лейтенант Эванс?

«С завтрашнего дня лейтенант Эванс будет обучать вас стрельбе и рукопашному бою. Сегодня его задача – оценить, как вы справляетесь с нагрузками».

«Сегодня ваше первое ночное патрулирование. Инициар Дерби, ты – лидер группы. Покажи, на что способна».

«Я отвечаю за остальных, Дерби. За всех вас. Если мы и дальше будем терять людей, у нас просто не останется шансов на спасение».

Фразы сыплются на меня, как удары. Чьи они? Почему я их помню? Голоса в голове переходят в монотонный гул, острая боль прорезает затылок, заставив меня отшатнуться в сторону и буквально свалиться в руки тому, чье лицо все еще скрыто. Он инстинктивно подхватывает меня, не позволяя упасть и лукаво подмигивает, когда я скидываю с него капюшон.

– Привет, принцесса, – в теплом взгляде обращенных на меня глаз вспыхивают игривые смешинки. Парень не спешит меня отпускать, а, наоборот, прижимает крепче к себе. – Ты сегодня показала настоящий класс, детка. Еще пару тренировок и тебя поставят в спарринг с Эвансом, а он у нас – тут самый крутой.

– Шон, – порывисто обняв его за шею, я смаргиваю набежавшие слезы. – Слава богу, это ты. Как же я рада тебя видеть, – отстранившись, недоверчиво ощупываю его довольное лицо и взъерошиваю пальцами каштановые волосы. – Мне приснилось, что ты умер.

– Какая жуть, – поморщившись, беспечно смеется Ховард. – А Теоне на днях приснилось, что они с Заком пара. Вот умора, да? Ты только прикинь: Эванс и Фокс. Да их даже добровольно стоящими рядом представить невозможно.

– Заткнись, трепло, – толкнув его в плечо, хмуро бросает Зак и уходит в сторону ринга. – Грейсон и Пирс. Вы, следующие на ринг, – командует он.

– А Эванс… – проводив парня долгим взглядом и отметив, что смотрю на него не только я, но и порозовевшая Теона, снова поворачиваюсь к Шону, – он… наш инструктор?

– Типа того, но на минималках, – хохочет Ховард, с любопытством рассматривая меня с головы до ног.

– Что? – растерянно переспрашиваю я, не поняв ни слова.

– Ты странная сегодня, принцесса. Как с луны свалилась, – добродушно усмехается Шон. – Не выспалась? Или удар в голову пропустила? Я следил, тебе вроде сегодня не досталось.

– Отставить разговоры, – грозно рявкает кто-то за моей спиной. – За болтовню во время тренировки пятьдесят отжиманий каждому. Исполняйте.

Я резко разворачиваюсь, собираясь высказать все, что я думаю по этому поводу, но стоит моему взгляду встретиться с глазами насыщенного зеленого цвета, как заготовленные слова застревают в горле. Звуки борьбы на ринге, голос, шорохи – все стихает, уходит на второй план, растворяется и медленно исчезает. Густая чернильная тьма обступает нас со всех сторон, и только мы вдвоём остаемся стоять в ярком круге света.

– Кайлер… – беззвучно шевелю губами, почти не веря в реальность происходящего.

Он не двигается. Просто смотрит, и я тону в его глазах – ярких, как изумруды, и одновременно глубоких, будто в них спрятана целая галактика. Я не могу отвести взгляда, испытывая странное, необъяснимое ощущение, которое невозможно выразить словами – его можно только почувствовать. Словно каждая клетка моего тела откликается, настраиваясь на частоту Кайлера.

Он делает шаг вперёд, и всё вокруг словно приходит в движение: молекулы воздуха вибрируют, свет дрожит, будто сама структура пространства реагирует на его приближение. Кайлер не произносит ни слова, и образовавшееся между нами молчание проникает в меня, затрагивая что-то хрупкое и тонкое, готовое преобразиться и проложить мост между двумя мирами. Нечто невидимое соединяет нас – не словами и не памятью, а чем-то телесным, первозданным, укоренившимся под кожей. Словно в нас звучит один и тот же неуловимый ритм, общий импульс, заставляющий дыхание слиться в унисон. Это не узнавание, не воспоминание. Скорее, древнее знание, зов, доносящийся из глубин. Странное притяжение, которое не объяснить и не осмыслить. Я знаю, как он пахнет. Как касается. Хотя не могу сказать с уверенностью, были ли мы когда-нибудь близки. А если да, то в какой из реальностей? В этой жизни или сотни лет назад? Или это память будущего? Такое возможно, или я окончательно сошла с ума?

Если это всего лишь сон, то выбор заключается лишь в том, чтобы досмотреть его до конца или заставить себя проснуться. Но зачем спешить? Здесь совсем не так плохо, как мне показалось вначале. Сон обнажает чувства, счищает шелуху слов, оставляя только чистое ощущение. Я не думаю, не анализирую, не цепляюсь за лишнюю мишуру… Я вспоминаю кожей, пульсом, дыханием.

Кайлер подходит почти вплотную, его рука осторожно касается моей щеки. Лёгкое прикосновение, пронзительный взгляд. Он ближе, чем можно выдержать, и всё же этого чертовски мало. Я чувствую, как невидимая дрожь пробегает по коже, как мое сердце сбивается, чтобы подстроиться под ритм его. Он дышит глубже, медленнее, и я дышу вместе с ним.

Он склоняет голову, почти касается губами моего уха и тихо шепчет:

– Ты вспоминаешь.

Я не знаю, вопрос это или утверждение. Впрочем, не имеет значения, ведь то, что он произносит дальше, разбивает меня на атомы:

– Но слишком медленно. Ты в опасности, Ари. Я должен помочь. Подумай о брате. Вспомни, что Эрик сказал тебе в вашу последнюю встречу.

Боже, этот голос я узнаю из миллиона других, и он… он принадлежит моему отцу. Я замираю, наблюдая, как лицо Кайлера распадается на осколки, словно отражение в разбитом зеркале. На его месте возникает другой образ, внешние черты которого я так часто узнаю в себе. Прозрачно-голубые глаза неотрывно смотрят в мои, не оставляя шансов уклониться. Его режущий взгляд поднимает из глубины всё, что было спрятано, вытеснено, похоронено. Это похоже на электрический разряд: память вспыхивает, словно ток курсирует по замкнутой цепи, с каждым разом открывая забытые моменты. И осознание ударяет резко, как вспышка молнии, озаряющая мглу.

«– Клянусь, я покажу тебе настоящий мир. Он существует, Ари… не только на островах. Верь мне, сестренка. Только мне. Слышишь?

– Да.

– Поклянись!

– Клянусь, Эрик».

Я не произношу прозвучавших в голове фраз, но отец удовлетворенно кивает, ласково погладив меня по волосам.

– Ты поклялась. Не забывай, – печальная улыбка касается его губ.

– Я не понимаю, папа. Объясни. Что мне делать с этой клятвой? – беспомощно шепчу я.

– Ты – ключ, которым Аристей откроет свою клетку, – его голос снова безжалостно вторгается в мое сознание. Каждое слово будто находит трещину в броне и входит глубже, оставляя пульсирующую боль на месте забытых истин.

– Что это значит?! – отчаянно кричу я, испытывая мучительное страдание.

– Он будет искать в тебе жизнь, а найдёт смерть. Не нападай. Не убегай. Просто позволь ему войти. И закрой за ним дверь.

Силуэт отца начинает таять, подобно отражению на воде, постепенно теряя очертания. Я тянусь к нему, но сквозь пальцы просачивается лишь пустота. Его уже здесь нет. Свет мерцает и дрожит, воздух становится плотным и липким, будто прикрывающая и прячущая настоящую реальность пленка. Всё, что ещё секунду назад казалось устойчивым, рассыпается в пепел. Сон искажается, словно иллюзия, вывернутая наизнанку. Пространство рвётся, и я… открываю глаза.

Глава 2

Первое ощущение – это тяжесть. В теле, в груди, в мыслях. Обрывки сна навязчиво жужжат в голове, сливаясь в однообразный гудящий рой. Грань реальности по-прежнему размыта, зрительный фокус нарушен. Или… всему виной мерное убаюкивающее покачивание, заставляющее мой разум воспринимать действительность, как продолжение сна.

Второе ощущение – это боль, уже не такая острая и нестерпимая, но причиняющая дискомфорт. Я помню про осколочное ранение и без труда нащупываю тугую марлевую повязку под тонкой хлопковой рубашкой. О том, кто меня раздел и обработал рану, стараюсь пока не думать, чтобы не напрягать лишний раз голову, к тому же это бессмысленная трата времени – все равно не угадаю.

Кажется, я жива, но надолго ли? Прогноз не особе утешительный, учитывая разгерметизацию костюма и другие факторы, снижающие мои шансы на спасение почти до минимума. По крайней мере, меня не сожрали, а это уже хорошо, хотя, где гарантия, что Аристей со своими зверушками не решит поужинать моей тощей тушкой чуть позже? Но, с другой стороны, зачем так усложнять? Вот она я – бери и ешь. Даже вякнуть толком не успею.

Как же на удивление быстро ко мне возвращается способность к аналитическому и, я бы даже сказала, оптимистичному мышлению. Похоже, за это я должна поблагодарить монотонное постукивание колес, благосклонно влияющее на расшатанную нервную систему.

К слову, о колесах…

Повернув голову, останавливаю взгляд на окне с приспущенной пластиковой шторкой. В небольшом зазоре видна только тьма, но наличие двух коек в узком пространстве обтекаемой формы и ощутимая вибрация при движении определённо намекают на то, что я нахожусь в поезде, несущемся в неизвестном направлении.

Интерьер не похож на обстановку внутри классического купе поезда. Слишком плавные линии, встроенное освещение без единой лампы, лишь мягкое рассеянное свечение, сочащееся с потолка и тонких люминесцентных прожилок по периметру. Стены покрыты матовым полимером цвета холодного льда. Напротив моей койки замечаю складной интерактивный столик. Сейчас он отключён, его поверхность выглядит, как ровная чёрная пластина с едва заметным контуром интерфейса.

В воздухе витает специфический запах – не застаревшей пыли и металла, как должно быть, а чего-то свежего, стерильного, с оттенком цитруса и… эвкалипта? Словно я очнулась не в поезде, а в модульной капсуле для транспортировки пострадавших.

Как я в нём оказалась – это уже иной вопрос.

Но самое необъяснимое заключается в другом – откуда вообще взялся поезд?

Не безумие ли – где-то на обломках цивилизации, под контролем орды мутантов, в зоне, где любой транспорт уже чудо, я лежу в футуристическом купе с активированной системой стабилизации и автоматическим климат-контролем? Такое и специально не придумаешь. Не с моим скудным воображением точно.

Может, я вовсе не проснулась, а погрузилась в новую фазу сна? Более глубокую?

Нет, этот вариант тоже можно смело отмести, потому что у меня возникает третье ощущение. Голод. Пустой желудок возмущённо урчит, требуя его чем-нибудь наполнить. Металлический привкус во рту усиливает чувство истощения, слюна кажется вязкой, словно организм пытается напомнить о своих потребностях сразу всеми возможными способами.

Четвертое ощущение – присутствие. Неуловимое, почти фантомное, но я чувствую, что в вагоне кто-то есть. Я усиленно моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд на противоположной койке, но вижу только складки тёмного одеяла и вмятину, будто кто-то только встал. В пространстве отчетливо ощущается остаточное тепло. Сердце на секунду замирает, но разум не спешит впадать в панику. Я же Дерби, в конце концов. Страх – это роскошь для тех, у кого есть время, а у меня его, похоже, нет.

Внезапно совсем близко раздается едва различимый звук, и я понимаю, что ошиблась.

– Очнулась, – произносит чуть хрипловатый голос.

Вздрогнув от неожиданности, я резко поворачиваю голову. Кайлер Харпер сидит на корточках рядом с моей койкой, держа в руке пластиковую бутылку, которую тут же протягивает мне. Свет от лампы отражается в его изумрудных глазах, делая их почти прозрачными, и я на миг теряю дар речи.

– Пей. Все вопросы потом, – в привычной приказной манере командует майор.

Несколько секунд я просто смотрю на него, пытаясь распознать в чертах лица этого человека того самого Харпера, который нес меня на руках, когда я получила ранение, но позволил убить Шона, не шевельнув и пальцем, чтобы ему помочь. Того Харпера, который бесстрастно наблюдал, приказав солдатам опустить оружие, а затем передал меня в руки одного из бойцов, пообещав, что я буду жить. Того самого Харпера, который… предал нас? Сдался? Спас?

Того самого Харпера, которого пять минут назад я видела во сне среди других членов моей группы, включая тех, кто погиб. Но я точно помню, что майора не было в числе знакомых мне лиц, когда тот зал мне приснился впервые…

Что все это может значить? О чем кричит мое подсознание?

Что значили слова отца об Эрике, ключе, Аристее и клетке, в которой я должна запереть второго?

И почему, черт возьми, то место казалось мне знакомым до боли?

Как обычно, слишком много вопросов, ответить на которые никто не спешит.

– Это не яд, – заметив мое смятение, чуть мягче добавляет Харпер. – И не транквилизатор. Вода. Обычная вода. Ну почти.

– Почти? – подозрительно щурюсь я.

– Стерилизованная и кристально чистая, – ухмыляется Кайлер, насмехаясь над моей мнительностью.

Я осторожно принимаю бутылку, медленно откручиваю крышку. Пластик сохранил тепло его руки, внутри плещется прозрачная жидкость. Ну не станет же он меня травить на самом деле? Зачем это ему? Он мог бросить меня умирать еще в поле или толкнуть в медвежьи пасти.

Да и с чего вообще я взяла, что майор – предатель и враг? Если задуматься, то какие у него были варианты против толпы шершней и их белобрысого предводителя с парочкой ручных медведей?

Правильно – никаких.

Решившись, я делаю несколько жадных глотков под пристальным взглядом Харпера и, утолив жажду, отдаю бутылку обратно. Становится чуточку легче, но в башке до сих пор творится полнейший кавардак. И как бы я ни пыталась рассортировать эти горы мысленного хлама, они все равно рассыпаются в хаотичном беспорядке, словно кто-то вывернул мой мозг наизнанку.

– Где мы? – хрипло спрашиваю я.

– В поезде, – буднично отзывается Кайлер, закручивая крышку и бросая бутылку на матрас.

– И куда едет этот поезд?

– Понятия не имею. – Пожав плечами, Харпер медленно встаёт, выпрямляясь в полный рост.

Он кажется выше, чем я помню. Или это я вдруг укоротилась? Но скорее всего, причина кроется в замкнутом пространстве, искажающем мое восприятие окружающей реальности.

– А поезд откуда взялся? – продолжаю наседать на немногословного Харпера, как обычно сосредоточенного на чем угодно, кроме меня и интересующих моих же вопросов.

– Откуда-то взялся и куда-то едет, – равнодушно произносит чертов юморист.

Хотя не похоже, что он шутит. Уж больно физиономия серьезная, но я-то помню, что иногда даже этот железный человек умеет смеяться… и не только. Да он просто кладезь скрытых талантов.

Кайлер отступает назад, будто невидимая граница между нами требует соблюдения дистанции. Его шаги неспешны и отточены, словно и в этой тесной капсуле он всё ещё действует по уставу. Развернувшись, Харпер медленно опускается на койку у противоположной стены, не удостоив меня даже взглядом. Наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени. Длинные пальцы сжимаются в замок, кожа на костяшках побелела.

Я пристально осматриваю его с ног до головы, лишь сейчас обратив внимание, что он, как и я, без брони. Только на мне тонюсенькая рубашка, а майор одет в плотную черную униформу без каких-либо знаков отличия.

– И давно мы «куда-то» едем? – нахмурившись, задерживаю взгляд на его взъерошенных волосах. Выглядит он тоже не айс, но держится с неизменной выправкой и завидным самообладанием.

– Я пришел в себя часов восемь назад, а сколько до этого провалялся в отключке – сказать трудно, – скупо поясняет он.

– Ясно, значит, давно, – мрачно подытоживаю я. – Дверь проверил?

– Заперта, – кивает Харпер. – Пытался взломать, стучать, звать на помощь – толку ноль. За окном только темнота. Рискну предположить, что поезд движется по подземному туннелю. За то время, что я бодрствую, он ни разу не делал остановок и не менял скорость.

– Это возможно? В смысле, без дозаправки?

– Вполне, – со знанием дела отвечает майор. – Если внутри установлен малый реактор, то поезд может идти месяцами. Такие штуки автономны, не требуют топлива в привычном смысле.

– Состав на ядерной тяге? – задумчиво хмурюсь я, не скрывая скепсиса. – С чего ты взял, что мы на самом деле в поезде?

– У тебя есть другие предположения?

– Да масса, – бурчу, поудобнее устраиваясь на койке.

Рана под повязкой неприятно тянет, но болевые ощущения не такие острые, как должны быть, учитывая, что времени прошло не так много. Возможно, при обработке мне вкололи обезболивающее, которое все еще действует. Либо…

– Например, мы мертвы. Или в коме. Или подключены к какой-нибудь экспериментальной симуляции, где всё с виду реальное, но на деле – фальшь.

Харпер криво усмехается, но в его глазах вспыхивает незнакомая искра, словно мои версии показались ему весьма любопытными. Ну или попросту нелепыми и смешными.

– Звучит как бред, но в нынешнем мире и это уже не кажется фантастикой, – комментирует Кайлер, глядя на меня с пристальным интересом.

Приосанившись, я напускаю на себя важный вид. Да-да, принцесса не так глупа, как некоторым казалось. И без помощи Дрейка могу выдать что-нибудь заумное. Плохо, что иногда, точнее почти всегда красноречие меня подводит. Особенно в моменты, когда зеленоглазый майор буравит меня фирменным суровым взглядом.

Молчание между нами затягивается, напряжённое, как тугая струна. Поезд мягко вздрагивает на стыках рельсового полотна, ритмично, почти убаюкивающе. Но в этой размеренности есть что-то неестественное, или я напрасно накручиваю себя, и поезд – это всего лишь поезд. Правда, обычные поезда по Большой земле давно не ездят, да и под ней тоже.

– Можешь озвучить свое последнее воспоминание? – нарушает тишину Кайлер.

Я облегченно выдыхаю. Ну наконец-то мы перешли к конкретике. Может, общими усилиями доберемся до истины. Прикрыв глаза, пытаюсь сосредоточиться и восстановить цепочку событий с того момента, как мы покинули «Крыло Орла».

Колонна ползла по серпантину, и я тогда ещё подумала: «Слава богу, уходим», а потом появилось дерьмовое предчувствие. Тяжёлое, липкое, цепкое. Оно не подвело. Шершни внезапно сменили направление. И это было ненормально. Всё стало ненормальным. Руины, мёртвые города, точки на экранах, словно пульс умирающего мира. Затем затишье… Гул беспилотников. Облегчение, когда мы решили, что «Спрут» отправил их для нашего прикрытия.

Потом дроны внезапно начали падать. Паника. Взрывы. Пустота в эфире. Нас атаковали со всех сторон, уничтожив всю колонну, кроме нашего броневика. Майор до последнего пытался увезти нас из-под удара, но чертова машина увязла в снегу. Дальше мы бежали. Потерявшие управление беспилотники сыпались на землю, как град. Помню, что я падала, а Харпер всегда оказывался рядом, помогал вставать, не отпускал от себя ни на миг. Помню, как меня задело обломком от разоравшегося снаряда, а на шлеме майора треснуло защитное стекло. Он нес меня на руках, а еще я сказала, что теперь мы точно сдохнем вместе. Харпер в ответ обозвал меня дурой и пообещал, что еще поживем.

Помню голос отца…

«Вставай! Ты почти у цели. Вспоминай, Ари… Пора».

Про эту же цель он говорил в моем последнем сне, но и тогда я не поняла, что он имеет в виду. И всё ещё не понимаю.

Дальше… Дальше дым, метель, рёв ветра, пылающие воронки. Скалы. Да, точно, впереди были скалы. Мы надеялись укрыться там, но попали в окружение шершней. Мутанты словно уже ждали нас там. Отступать было некуда. Потом появился он… Аристей, и начался настоящий ад. Шон попытался выстрелить в белобрысого монстра, проигнорировав приказ майора…

Шон. Нет… Нет. Слишком больно. Он не должен был умирать так. Никто не должен. Ни один из нас.

А затем… затем Харпер оставил меня и троих выживших бойцов, а сам уверенной походкой направился к нашему врагу и преклонил перед ним колени. Но даже тогда я была уверена, что это лишь обманный маневр или безысходная сдача в плен, и верила бы до сих пор, если бы Аристей не заговорил с нами. Обоими. Одновременно. Не произнося при этом вслух ни одного слова.

– Ари… – резкий голос Кайлера возвращает меня в вагон, где по-прежнему слышен монотонный стук колес. – Что ты вспомнила?

«Тебя следует наказать, Кай. Но… я сегодня в прекрасном настроении, мой мальчик», – как наяву снова шелестит в ушах вкрадчивый голос Аристея. Меня передергивает от подступившего ужаса, по позвоночнику ползет холодный озноб.

«Кай».

«Мой мальчик».

Почему он обращался к Кайлеру так, словно… знает его?

Почему Харпер не сопротивлялся?

А я? Я же тоже слышала этого монстра, слышала, как он называл меня по имени, но, оцепенев от страха, даже толком сделать вдох не могла. Так почему Харпер должен был реагировать иначе? Потому что мужчина? Или потому, что опытнее и старше меня по званию? Звучит нелепо, правда?

Я просто привыкла воспринимать его словно несгибаемого универсального солдата, а он так же, как и все мы, обычные люди, столкнулся с существом, чьи ментальные и физические способности выходят далеко за пределы человеческих.

– Дерби! – рявкает Харпер, потеряв терпение.

А вот это обидно. Я тут оправдания ему ищу, а он рычит на меня, как будто я ему под ноги плюнула.

– Да пошёл ты, – оскорблённо бормочу я, но достаточно громко, чтобы он услышал.

Кайлер изумленно замирает, словно не ожидал от меня подобного хамства. Я с достоинством выдерживаю его негодующий взгляд, но чувствую себя при этом ощипанным воробьем, посмевшим чирикнуть на коршуна.

– Я бы ушел, но дверь заблокирована, – с ледяным спокойствием произносит он и замолкает. Надолго.

Спустя минут пятнадцать обоюдного игнора я начинаю елозить задницей на матрасе, все чаще поглядывая в сторону насупившегося Харпера. Металлические стены вагона еле уловимо дрожат, в тишине слышен лёгкий шелест. Может, вентиляция, или кто-то тихо скребётся под обшивкой. В такой обстановке даже тишина хрустит, как лед под сапогами.

– Я помню все, – не выдержав, первой нарушаю молчание. – Но после того, как ты опустился на колени перед этим ублюдком – словно отрезало.

– У меня то же самое, – невозмутимо отзывается майор, не пытаясь хоть как-то объяснить мотивы своего поступка.

Мне бы проявить настойчивость, но что-то мешает. Может, это страх узнать правду, к которой я не готова?

– Ты слышал… его? То, что он говорил?

– Да, – снова короткий, сухой ответ. И всё. Язык бы ему отрубить за эту экономию слов.

– И что, по-твоему, он имел в виду? – спрашиваю я, не стесняясь показаться настырной и навязчивой. После всего, что между нами было, вопрос о стеснении можно смело снять с повестки дня.

– Именно то, что сказал. Ему не нужна твоя смерть, и у него на тебя большие планы, – лаконично отвечает Кайлер.

Мдаа, он сегодня просто гуру ораторского искусства.

– То есть этот поезд, если, конечно, мы на самом деле в поезде, принадлежит ему?

– Скорее всего, – как-то слишком уверенно выдает Харпер.

Я заторможенно моргаю.

– А он сам здесь?

– Если у него нет еще и крыльев, то с высокой долей вероятности могу предположить, что да. Он вполне может быть здесь.

От этой фразы по спине прокатывается волна холода. Я мгновенно начинаю осматривать стены, потолок, пол, словно Аристей прямо сейчас выползет из вентиляционной решётки. Нет, ещё одну встречу с желтоглазым монстром я морально не вывезу, а смерть от разрыва сердца еще никто не отменял.

– Есть предположения, куда мы направляемся? – упав духом, тихо спрашиваю я, безрезультативно пытаясь отыскать взглядом оружие. Признаю, что это глупая затея. Никто в здравом уме не оставил бы пленным автоматы. Да и не в здравом – тоже.

– По всей видимости, смотреть новый мир, который он тебе обещал, – равнодушно передёргивает плечами Харпер, словно мы обсуждаем экскурсию по историческим руинам.

– И ты так спокойно об этом говоришь! – взрываюсь я, чувствуя, как снова накатывает раздражение. Ему бы с такой уравновешенностью в покер играть или русскую рулетку. Но, откровенно говоря, я жутко завидую его уникальной способности в любой ситуации сохранять здравую рассудительность.

– Паника нам сейчас точно не поможет, – он устало растирает ладонями лицо, затем откидывается назад, упираясь затылком о стену, и вытягивает перед собой длинные мускулистые ноги. – Ты голодная?

Неожиданный вопрос застает меня врасплох. Он пошутил? Если так, то я его точно четвертую.

– А ты… ты еду мне предлагаешь или просто пытаешься сменить тему?

Харпер останавливает на мне нечитаемый взгляд, чуть приподняв бровь.

– Не вижу смысла обсуждать то, на что мы не можем повлиять. А вот поесть – это уже почти стратегия выживания, – невозмутимо заявляет он.

– Здесь, кажется, не предусмотрено меню из трёх блюд. Даже из одного, – фыркаю я, но на всякий случай бегло обвожу взглядом купе, пытаясь понять, где тут вообще можно достать еду.