Пепел и кровь бесплатное чтение

Всемирная история в романах

© Поситко В.Н., 2025

© ООО «Издательство «Вече», 2025

Вадим Николаевич Поситко родился 23 августа 1964 года на Луганщине, в городе Северодонецке. Градообразующим предприятием города являлся химический комбинат «Азот», поэтому, как и многие сверстники, после окончания средней школы № 2 он поступает в местное техническое училище, готовившее для «Азота» узких специалистов.

В 1983 году Вадима призывают в Вооруженные силы СССР. Шесть месяцев в «учебке», а затем полтора года боевого дежурства в одной из частей РВСН не прошли даром. Именно тогда он определился, с чем хочет связать свою жизнь. И после мобилизации в 1985 году поступает на подготовительное отделение, а по его окончании – на первый курс Донецкого государственного университета. Выбор факультета дался легко: совместить любовь к литературе с увлечением еще со школьных лет историей идеально позволял факультет филологии, а именно – отделение русского языка и литературы. Не стал проблемой и выбор темы курсовых работ: «Советский исторический роман».

В конце первого курса армейский товарищ приглашает Вадима в Крым. Эта короткая поездка в городок Партенит (тогда еще Фрунзенское), к подножию знаменитого Аю-Дага, стала началом долгой и искренней привязанности – волшебное очарование Крыма заставляло возвращаться к нему вновь и вновь при любом удобном случае.

В Москву Вадим приезжает в январе 1991 года, работает над дипломом в Библиотеке им. Ленина. В июне успешно защищает его, оканчивает учебу в Университете, а уже через два месяца страны, называвшейся СССР, не стало. Как и другие его сокурсники, предоставленный сам себе, Вадим не отказывается от желания работать по специальности. Он остается в Донецке, регистрирует небольшое рекламно-издательское предприятие и налаживает партнерский контакт с московским издательством «Терра». Его идеи вызывают у руководства интерес, и последовавшие за этим несколько лет стали плодотворной частью жизни: для «Терры» были разработаны и подготовлены, включая оригинал-макеты и редакцию, собрания сочинений таких классиков литературы, как Н.Э. Гейнце, А. Беляев, Ж. Рони-cтарший. Однако потребность писать самому не отпускала, и весной 1997 года Вадим отдает в московское издательство «Армада» первые главы романа в жанре фэнтези «Красный камень». Положительные отзывы редактора придают уверенности в собственных силах, но жизнь распоряжается по-своему. Время диктует собственные жесткие правила, и Вадим соглашается на предложение товарища по Донецку, который уже давно перебрался в Москву, поработать в качестве литературного «негра». Так началось постепенное вхождение в круг авторов издательства «АСТ».

В 2000 году издательство решает запустить новый проект для детей «Роман для девочек. До 13 и старше», и Вадиму предлагают поучаствовать в нем уже под своей фамилией. Так родилась собственная серия книг о приключениях московской школьницы Кати Тимофеевой: «Жестокая рыбка Пиранья», «Круиз Белоснежки», «Белоснежка в затерянном городе», «Хозяйка голубой лагуны» и др. Главная героиня книг, в меру своих скромных возможностей, помогает восстанавливать справедливость, а иногда и распутывать «темные дела» в Южной Америке, Африке, Индии и многих других частях мира. За умение найти общий язык с самыми разными людьми, а также выпутаться из, казалось бы, безвыходных ситуаций обаятельная Катя получает от работников российских спецслужб псевдоним «Белоснежка». Не забыл Вадим и о Крыме, «отправив» свою героиню в Партенит (история похищения белухи Сони, описанная в книге «Белоснежка в бикини», отчасти основана на реальных событиях). По сути, эти произведения – своеобразный, написанный в приключенческом жанре, путеводитель по этнографии и географии, флоре и фауне описываемых стран. Позже появились «Русалка из Балашихи», «Танцующая с Ветром», «Когда оживают надежды» и другие книги, но уже с иными героями. Все они, будь то обычная девчонка из провинции или богатая наследница известного олигарха, стремятся к одному и тому же: найти понимание у взрослых и завоевать уважение сверстников, ну и, конечно же, встретить настоящую любовь.

В 2005 году Вадим становится членом Межрегионального Союза писателей Украины (альтернатива авторов Донбасса прогнившей организации Киева). В родном городе работает журналистом и редактором местных газет. События 2014 года, возвращение в Россию Крыма застают его в Москве. В июне он приезжает в непризнавший киевский переворот Северодонецк, который жил тогда буквально на осадном положении, и уже не покидает его вплоть до начала СВО. Вместе с семьей оставался в городе и во время боев за него весной 2022 года.

В настоящее время Вадим Николаевич Поситко живет и работает в своем родном городе Северодонецке.

Глава 1

Пантикапей, июнь 49 года н. э.

Стайка голубей сорвалась с крыши храма и, покружив над пятачком площади, устремилась к зубчатой стене Акрополя. Пронеслась над самым ее краем, едва не задев крыльями непокрытую голову царя, и черно-белым облачком ринулась к городу. Котис проследил ее полет до причалов гавани и, расслабившись, прикрыл глаза. Впрочем, поднялся он сюда вовсе не для того, чтобы полюбоваться видами дорогого его сердцу Пантикапея или ощутить на коже лица и рук спасительную прохладу легкого, как птичий пух, ветерка. Его привело сюда возникшее вдруг желание уединиться, как будто кто-то невидимый, но властный настойчиво подталкивал его покинуть дворец и взойти на стену. По правде сказать, он и сам был рад, пусть даже на короткое время, отвлечься от выматывавших его последние дни государственных дел. Он с наслаждением вдохнул через рот воздух, до отказа наполняя им легкие, и медленно выдохнул через нос. Дувший с востока ветерок приносил знакомый с детства соленый запах моря, в который, как и прежде, вплетались мягкие, приятно щекотавшие ноздри нотки хвои. Однако сейчас к этим запахам добавился едва уловимый аромат далеких полевых трав, и это обстоятельство заставило молодого царя нахмуриться. Его мысли опять обратились к старшему брату…

Митридат, судя по донесениям с восточных границ, все это время не сидел без дела. Остановив свое отступление в землях дандариев[1] – довольно многочисленного и отважного народа, – он сверг местного царька, силой захватив власть. Впрочем, дело было не только в воинах, с которыми он пришел к дандариям. Пылкими, красноречивыми речами о славе предков и кровожадном чудовище по имени Рим, которое подбирается и к их землям, он зажег сердца молодых мужчин, а посулами богатства и привилегий склонил на свою сторону знать. Митридат обладал тем особенным, редким талантом говорить настолько убедительно и воодушевленно, что слушавшая его толпа всякий раз непостижимым образом подчинялась его воле, ликуя и волнуясь, как штормовое море, вместе с оратором. Котис видел это не раз. И поэтому его не покидало постоянно растущее внутри чувство тревоги: земли дандариев граничили с Боспором, а старший брат отсылал гонца за гонцом к сарматскому царю Зорсину, задумав, похоже, возобновить войну. За три года, прошедшие с того дня, как Митридат покинул Пантикапей, он во многом преуспел: увеличил свое войско, принимая в него и тех, кто не принял власть Котиса и бежал под его защиту (нашлись и такие!), и обрел сильного союзника в лице правителя сираков. Кроме того, сумел разжечь ненависть к Риму практически у всех восточных племен. Энергия, с какой бывший владыка Боспора готовился вернуть себе трон, вызывала у Котиса невольное восхищение… и беспокойство…

Уже в который раз он спросил себя, достойно ли поступил, отняв у брата власть. Когда Митридат отправил его в Рим как гаранта мира, признавая тем самым главенство западного соседа, то вряд ли допускал саму мысль о предательстве. Да, именно предательство! Так расценили поступок Котиса многие – те, кто не смотрел далеко. Но только не он, выросший с твердым убеждением, что война с Римом – не лучший путь к миру и процветанию его Родины. И тому имелся яркий пример из прошлого, когда царь Понта Митридат Евпатор, влияние которого покрыло и Боспор, ввязавшись в войну с латинянами, потерял все – и славу, и царство, и жизнь. Не забывал Котис и о другом: в припонтийских степях на скифов напирали сарматы, но в Таврике скифы были сильны как никогда, уже давно взяв под свой контроль греческие города северо-западного побережья. Что могло помешать варварам, возможно, даже объединившись, прокатиться по Таврике всесокрушающей волной и осадить Пантикапей? Такое уже пережил в свое время Херсонес. Но разве думал об этом его брат Митридат! Едва заняв трон их отца, он начал готовиться к войне с Римом. Разумеется, втайне, теша себя надеждой, что, достигнув определенных высот могущества, станет для Империи тем орешком, о который она обломает зубы или вовсе не захочет пробовать его на вкус и оставит в конце концов в покое.

Котис так не думал и искренне обрадовался, когда нашел поддержку в лице их матери. Гипепирия не одобряла намерений старшего сына бросить вызов Империи и видела в этом прямую угрозу благополучию их царства. Поначалу она пыталась Митридата переубедить, но, когда все ее попытки оказались тщетными, замкнулась в себе и откровенничала исключительно с младшим сыном, который всецело разделял ее мысли. Но не она, их мать, подтолкнула его к тому, что он сделал в Риме. Это было его личное решение.

Первая встреча с императором Клавдием произвела на юного принца неизгладимое впечатление. Высокий крупный мужчина, с несколько одутловатым, но благородным лицом и проницательными глазами, разговаривал с ним мягко и учтиво, как если бы говорил с равным себе; внимательно выслушал длинный рассказ Котиса о богатствах и климате Таврики, о положении дел на Боспоре и, казалось, не упустил при этом ни единого слова. Император настолько расположил его к себе, что уже тогда, во время их первой беседы, он решил довериться ему. Откровенный разговор произошел несколькими днями позже, и Котис помнил его во всех подробностях, хотя прошло уже немногим больше семи лет. Открыв Клавдию реальные планы старшего брата и таким образом уличив того в измене, Котис ожидал справедливой вспышки гнева, но ее не последовало. Вместо этого император хитро прищурил глаза, усмехнулся и произнес: «Чего-то подобного я от него и ждал». Затем подозвал личного секретаря, молодого черноволосого щеголя, и дал тому указание заняться этой проблемой вплотную. Так Котис из знатного боспорского заложника превратился в нового боспорского царя, особу которого утвердил лично император Рима.

Однако все складывалось на так гладко и скоро, как того хотелось бы. Клавдию необходимо было закончить начатое в Британии, закрепиться на этом забытом богами острове, с его постоянными дождями и туманами, и беспокойным, воинственным населением. Только спустя два года Котис обрел уверенность в том, что день его возвращения домой близок как никогда. Это случилось, когда он увидел стены греческого портового города Томы.

Небольшая римская армия, которой предстояло переправиться в Таврику и посадить его на трон, представлялась достаточной силой, чтобы сбить с Митридата спесь и вышвырнуть того из Пантикапея. Но и тут все оказалось не так просто и гладко. За этот короткий срок его брат успел построить собственный флот, увеличить армию и укрепить границы. Однако латиняне никогда не останавливались на половине пути, и в самом начале лета он наконец ступил на землю Таврики. Правда, вначале это была земля полиса Херсонеса. Но и она тогда показалась Котису настолько родной, что он готов был лить слезы от счастья.

Сожалел ли он о своем поступке, хотел ли повернуть время вспять и избежать предательства? Много раз Котис задавал себе этот вопрос и всякий раз отвечал однозначно: «Нет!» Но такая твердая убежденность пришла не сразу. Он долго и упорно находил для себя все новые и новые оправдания и в конце концов уверовал в то, что поступил правильно; при этом смог убедить себя, что не личные амбиции и давнее тайное желание надеть на голову царскую тиару подвигли его на этот шаг, а именно забота о благе государства, которому намерения брата не принесли бы ничего, кроме непоправимого вреда. И все же первые месяцы в Риме дались ему тяжело. Приступы внутреннего разлада, сопровождавшиеся чем-то похожим на укоры совести, изматывали и лишали сна; как-то сглаживало их лишь осознание того, что мать на его стороне. Возможно, она и не одобрила бы его методы, но другого пути он не видел. Со временем внимание и благосклонность императора, не упускавшего случая побеседовать с ним, наполнили его ощущением собственной значимости. Чувство личного дискомфорта притупилось, а потом и вовсе растворилось в той роскоши, которой Котиса окружили по воле Клавдия…

Он тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и устремил взор к морю. На входе в бухту его столицы, застыв на ровной глади воды, вытянулись цепочкой два десятка боевых кораблей – большая часть нового флота Боспора. Котис поискал глазами те, что влились в него двумя днями раньше. Их в качестве трофея привел из очередного похода Лисандр, достойный муж и опытный в морском деле человек, которого он назначил своим адмиралом. Две двухрядные пентреры, плававшие до недавнего времени под флагом его брата, стояли чуть в стороне и выглядели внушительно. Но это был обычный обман зрения, вызванный расстоянием. Накануне Котис осмотрел их вблизи, с лодки, доставившей его прямо к судам. И нашел, что хоть пентеры и значительно потрепаны, но после ремонта займут достойное место в боевом строю. Правда, радость нового приобретения омрачилась докладом Лисандра, что в водах Меотиды, которые он зачищал от остатков флота Митридата, все еще оставались корабли, промышлявшие пиратством и грабежом прибрежных городков и селений. С этим нужно было заканчивать, и как можно скорее. Новый царь должен показать своим подданным, что у него достаточно сил, чтобы обеспечить их безопасность.

Хлопок крыльев оторвал Котиса от созерцания кораблей. Большая жирная чайка опустилась на зубец стены рядом с ним и, важно выпятив грудь, уставилась на него темными бусинами глаз. Она напомнила молодому царю придворных вельмож, при любом удобном случае старавшихся подчеркнуть свою значимость, а порой и незаменимость в том или ином деле, и Котис улыбнулся. Чайка отвернула голову, указывая желтым клювом в сторону моря; она словно приглашала полюбоваться великолепием пейзажа и вдохнуть в себя воздух свободы. И тут, почти сразу, безмятежную тишину пространства разорвал протяжный и натужный рев. Птица встрепенулась, оторвала лапы от камня и взмыла вверх. Потом, с криком описав над его головой круг, устремилась к берегу.

Котис проследил ее полет и отыскал на зеркале воды движущиеся фигурки. Солнце слепило глаза, и он прикрыл их ладонью. Этот рев нельзя было спутать ни с чем. Так могли реветь только горны римских войск, оповещавших о своем приближении. Он всмотрелся внимательнее: к гавани Пантикапея двигалась колонна кораблей. Их было много, несколько десятков, и больше половины из них, скорее всего, – транспортные галеры. Котис опять улыбнулся. Он ждал прибытия римского флота, но несколько позже. Что ж, видимо, не одному ему не терпится закончить эту затянувшуюся войну. Он развернулся и быстрым шагом направился к ведущей со стены лестнице.

Гай Туллий Лукан огляделся. Его не покидало смутное ощущение того, что все происходящее сегодня уже случалось с ним раньше. Память выдергивала из недалекого прошлого четкие, яркие картинки, удивительным образом накладывавшиеся на царившую вокруг него эйфорию. Она присутствовала во всем: и в жарком, отяжелевшем от множества людей воздухе, и в нем самом, уже испытавшем однажды волнующее чувство радости при виде входящих в гавань Херсонеса римских кораблей. И вот спустя четыре года, в корне изменивших его жизнь, все как будто повторялось.

Немногочисленные группы пантикапейцев, находившихся в это утро в порту, очень быстро превратились в сплошное колышущееся море человеческих тел. Горожане продолжали прибывать, и их возбужденные голоса перекрывали даже крики чаек, возмущенно носившихся над гаванью. Центурии легионеров пришлось приложить усилия, чтобы, не покалечив кого-либо из жителей города, проложить себе путь к набережной. Но даже когда легионеры выстроились в две шеренги, сдерживая напирающую толпу, Лукан не почувствовал себя в полной безопасности. Люди вытягивали шеи, подпрыгивали, стараясь заглянуть через головы солдат, некоторые в знак приветствия размахивали шейными платками. И все орали. Орали так, точно сами боги сошли с Олимпа, чтобы почтить их город своим присутствием.

– Как дети! – покачал головой Лисандр. Он стоял рядом с Луканом в сияющих на солнце доспехах, пряча в короткой черной бороде снисходительную улыбку. – Чем отличаются жители больших городов от жителей малых, так это неуемной страстью к зрелищам.

– Не вижу в этом ничего зазорного, – отозвался Лукан. – Хотя по мне, так все эллины, без исключения, проявляют слабость ко всевозможным торжествам. – И, предвосхищая готовый сорваться с губ адмирала вопрос, уточнил: – Да и римский народ ничем не лучше. Правда, в отличие от вас, предпочтение отдает кровавым зрелищам в амфитеатрах. Хотя лично я никогда этого не понимал.

Лисандр от такого прямого заявления вскинул брови, но промолчал, явно оценив откровенность трибуна. Три года назад их познакомил Кезон, человек, с которым судьба Лукана сплелась в один клубок еще в Риме и без помощи которого его младшая сестра, Туллия, не находилась бы сейчас в царском дворце Пантикапея, в безопасности и комфорте. Прошлым летом, отплывая в Италию, он пообещал, что следующее его появление на Боспоре ознаменует скорый приход на эту землю мира. Вот только о том, что нужно будет сделать для этого «прихода», он тогда умолчал. Впрочем, все трое и так понимали, что прямого и кровавого столкновения с Митридатом не избежать. Пока изгнанный царь был жив и наращивал мышцы у самых границ государства, ни о каком мире не могло быть и речи.

Между тем по собравшейся в порту толпе прокатилась новая волна шума. Послышались отдельные крики:

– Они не будут высаживаться! Корабли стали на якоря!

– Спустили лодки! Две… нет, три.

– Только три?! А как же войско?

Какой-то юнец, опираясь на плечи своих товарищей, высоко подпрыгнул – видимо, хотел рассмотреть происходящее на воде получше. Толпа тут же сомкнулась, и бедолага с воплем свалился прямо на щит легионера.

Лукан с Лисандром переглянулись и повернули головы к Аквиле. Лицо префекта оставалось невозмутимым, как и взгляд, устремленный к замершему на рейде флоту. Казалось, его нисколько не смутил тот факт, что торжественной высадки хотя бы части прибывших подразделений не произойдет, а это, бесспорно, расстроит охочих до зрелищ греков. Видимо, он угадал мысли смотревших на него мужчин и, не поворачивая головы, заявил:

– Пышные приемы и торжества оставим на потом. Для них нет времени. Вы знаете не хуже меня, как нам дорог каждый день.

Эти слова напомнили о том, чем дышало Боспорское царство последние месяцы. Подготовка к стучавшейся в двери войне шла полным ходом, вовлекая в этот процесс практически все слои населения и отнимая у тех, кто непосредственно занимался ее организацией, массу времени и сил. Однако сейчас, в такой особенный день, у Лукана не возникало желания думать о чем-либо еще, кроме прибывшего флота, и он полностью сосредоточил свое внимание на подплывавших к берегу шлюпках.

Первые две шли практически борт к борту, весла гребцов разделяло не больше пары локтей. Третья, чуть отстав, двигалась в арьергарде, на ее корме развивался алый флагшток с золотым изображением орла. Стоявший подле него трубач запрокинул голову и выдавил из своего инструмента высокий надтреснутый звук. Он понесся к берегу, обгоняя всполошившихся чаек, как порыв обжигающего ветра. И собравшаяся на пристани толпа на какое-то мгновение затихла. А потом взорвалась в едином вопле восхищения.

– Как дети! – повторил Лисандр, пряча в бороде широкую улыбку.

Наконец лодки приблизились настолько, что уже можно было разглядеть находившихся в них людей. В одной Лукан сразу же узнал Кезона и Флакка. Они сидели на корме с непривычно серьезными лицами, в парадных одеждах – на Флакке был новый, начищенный до блеска нагрудник – и с непокрытыми головами. Темные волосы обоих слегка шевелил ветерок, отчего те напоминали живые черные змейки шевелюры горгон. Гай невольно подался вперед, ощущая разливающееся по телу тепло. О, боги, как же он рад их видеть!

Один из пассажиров второй лодки (их было трое – крепких мужчин с военной выправкой) показался ему до боли знакомым… Эти золотистые с медным отливом волосы, это насмешливо вздернутое лицо… Марциал! У Лукана от неожиданности перехватило дыхание. Если с Кезоном и Флакком он все-таки, хоть и редко, но виделся, то с Манием Марциалом за эти два с половиной года – ни разу. Они ограничивались приветами, которые передавал Флакк, появлявшийся в Пантикапее с завидной регулярностью, и Лукан уже не надеялся увидеть друга в ближайшее время, во всяком случае, до окончания войны. В том, что Галл дорожил Марциалом и держал его при себе, не было секрета. И поэтому удивление Гая прибытием товарища на Боспор, да еще накануне боевых действий, являлось вполне естественным. Объяснение этому могло быть только одно: наместник Мёзии Авл Дидий Галл внял просьбам своего лучшего офицера и скрепя сердце отправил его завершать то, что они вместе начали четыре года назад.

Маний Марциал вскинул руку и помахал ему. А у Лукана едва не выскочило из груди сердце.

Туллия вбежала в комнату Гликерии с раскрасневшимся от волнения лицом. Ее глаза искрились непередаваемой радостью.

– Он приплыл! Он в Пантикапее! – выпалила она с порога, пересекла покой и, громко выдохнув, села на постель рядом с подругой.

– Кто? – с улыбкой спросила Гликерия, хотя уже догадалась, о ком идет речь.

– Марк, конечно же! – Туллия в удивлении сдвинула тонкие золотистые брови.

– Один? Опять с письмами от Галла? – продолжила уточнять ее подруга.

– В этот раз он привел целую флотилию кораблей!

– Значит, с ним и другие римские офицеры?

– Разумеется. Я так поняла, что это и есть то подкрепление, которого ждал Котис. Мы все его ждали, правда?

– Вот и дождались. – Гликерия тяжело вздохнула. Она была на седьмом месяце беременности, и выпирающий круглый животик лишал ее былой подвижности. При этом душа молодой женщины оставалась все такой же легкой и юной, отягощенной лишь одной появившейся особенностью – теперь она стала, как никогда, ранима. Гликерия почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и быстро проговорил: – И очень скоро все они отправятся воевать.

– Наверное. – Туллия задумалась, отчего на гладкой коже лба появились маленькие складочки. Затем коротко кивнула: – Да, это неизбежно. Но их поход не может длиться вечно. И потом, я уверена, что с нашими мужчинами ничего плохого не случится.

Ее слова вернули Гликерии хорошее настроение. «Наши мужчины», – про себя повторила она за девушкой и улыбнулась. Они были примерно одного возраста, обе по-своему любили Гая, ну а то, что он являлся мужем Гликерии, лишь укрепляло их взаимное доверие и дружбу.

О своих чувствах к Марку Гавию Флакку, боевому товарищу брата и по совместительству молоденькому симпатичному трибуну, Туллия рассказа ей сразу же, как только поняла, что влюблена. Она заговаривала о нем при любом удобном случае: когда они оставались наедине в спальнях или гуляли по аллеям Акрополя, стояли на крепостной стене, любуясь городом и морем, или сидели, спасаясь от жары, в тени портиков. Туллия делилась со своей единственной подругой не только девичьими секретами, но и планами на будущее, какие они с ее Марком выстраивали для себя в мечтах; рассказывала о тихой вилле на берегу моря, окруженной оливковыми рощами, и о милых детях, которые наполнят их дом и их жизнь радостью и смыслом. Гликерия не переставала удивляться чистоте и открытости этой девушки, во многом напоминавшей ей ее саму. И начинала понимать своего царственного брата, который взял на себя обязанности ее покровителя. Котис, правда, не выставлял этого напоказ, но от Гликерии такие вещи, как внимание и забота, трудно было скрыть. Не могла она только постичь одного – когда Туллия и Марк успели так сблизиться. За все это время Флакк побывал в Пантикапее пять или шесть раз… Хотя, если вспомнить ее и Гая, их историю чувств, бурную и стремительную, как засасывающий в бездну водоворот, то все выглядело не так уж и невероятно.

– Гликерия, ты вообще со мной? Тебя что-то тревожит? – вернул ее к действительности голос Туллии.

– Прости, дорогая, я просто задумалась. – Гликерия улыбнулась, но, видимо, не совсем убедительно, поскольку сестра мужа смотрела на нее со всей серьезностью. – Единственное, что меня тревожит, – поспешила она объясниться, – так это предстоящая разлука. Мы с Гаем уже давно не расставались так надолго. Но сейчас все будет по-другому, я знаю это.

На милое личико Туллии упала тень печали.

– Считаешь, я об этом не думаю, мне не тревожно? – призналась она. – Мы с Марком, конечно, никогда не были вместе долго, но теперь он не вернется в мирные Томы, а отправится на войну.

Придвинувшись ближе, Туллия обняла подругу, уронив голову ей на плечо, и Гликерия почувствовала, как сильно колотится сердце девушки, точно рвется выскочить из груди. Поддавшись накатившей вдруг нежности, она погладила ее по мягким, цвета золота волосам и вздохнула:

– Все будет хорошо, дорогая. Их защитят боги… и наша любовь.

– А ты совсем не изменился, трибун. Разве что поджарился чуток под местным солнцем. – Кассий рассмеялся собственной шутке и опустил грубую солдатскую ладонь на рукоять гладия. – А знаешь, я рад, что Галл выбрал именно мою когорту. Засиделся я в Томах без настоящего дела. Да и мои ребята тоже.

Они стояли на площадке одной из башен Пантикапея, той, что примыкала к городским воротам, и наслаждались появившимся у них свободным временем. Гай Туллий Лукан все еще не верил своим глазам, наблюдая рядом с собой центуриона…

После полудня, к великой радости пантикапейцев, римские отряды все же сошли на берег, но сразу, в четком строю, проследовали через город к лагерю соотечественников. Рядом с ним быстро выросли ряды белых, сверкающих на солнце палаток. До них было немногим больше мили, и фигурки обустраивающихся на новом месте людей напоминали Гаю копошащихся муравьев.

Две когорты ауксилариев и всего одна – легионеров. Именно столько пехоты высадилось с кораблей в гавани столицы. Галл посчитал, что и этого будет вполне достаточно, поскольку Котис значительно увеличил собственную армию, в которую помимо коренных боспорцев и наемников из Фракии вошли и те, кто перешел на его сторону из войска Митридата. Правда, Дидий Галл все-таки расщедрился на конницу, и ала из пятисот всадников под командой Марциала в это самое время заканчивала выгрузку в порту…

Лукан улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда увидел в третьей лодке с флагштоком Кассия. Тот, казалось, совсем не изменился. Даже щетина на его неизменно суровом лице была все такой же огненно-рыжей.

– У тебя много новобранцев? – поинтересовался Гай.

– Почти половина, – помедлив, ответил центурион и тут же добавил: – Но всех их я лично обучал последние два года. Так что в бою они не подведут. В этом можешь быть уверен, трибун.

Лукан улыбнулся, и на какое-то время оба замолчали. Нахлынувшие воспоминания отнесли их к Пафению, месту последнего боя, где тяжелая кавалерия Митридата едва не растоптала римскую пехоту. Но более явно возникли картины сражения за боспорской стеной, когда они столкнулись с катафрактариями первый раз. Закованные в броню всадники, казалось, несли неотвратимую смерть; их длинные копья и мечи срезали солдат, как траву. Тогда Кассий потерял треть центурии, а Лукан, оттягивая силы противника на себя, – более половины своих людей. Та битва была особенно жестокой, и полученная в ней рана едва не стоила Гаю жизни. Но именно благодаря этому ранению он попал в заботливые руки своей будущей жены Гликерии, как потом выяснилось, двоюродной сестры нового царя Боспора Котиса.

С тех дней прошло не так уж и много времени. Однако сейчас казалось, что минула добрая часть жизни, насыщенной событиями и людьми; людьми, которые плотно раз и навсегда вошли в его, Лукана, судьбу. Кассий был одним из них. Великан-центурион поднялся по служебной лестнице и теперь занимал должность старшего центуриона когорты, заняв место павшего под Парфением командира. Он явно гордился своим новым знаком отличия, и Лукан не преминул заметить по этому поводу:

– Не жалеешь о днях, когда командовал просто центурией?

– Меня ответственность не пугает, – тряхнул большой головой Кассий. – И потом, приказы начальства не обсуждаются. Поставили во главе когорты – значит, заслужил.

– Ты действительно заслужил этот пост, друг мой. – Лукан положил руку на плечо боевого товарища. – И я безумно рад, что мы опять будем сражаться вместе.

Центурион не ответил, просто кивнул, поглощенный открывшимся прямо под ними зрелищем. В распахнутые ворота вылился шумящий поток горожан и на сотни шагов облепил с двух сторон дорогу, на которую уже выезжали первые римские всадники. В лучах уходящего солнца их кольчуги и шлемы отсвечивали матово-синим цветом, напоминая колышущиеся морские волны; вспыхивали белыми и синими искрами наконечники копий. Ала Марциала выкатывалась из ворот плотным железным потоком; позвякивала конская сбруя, негромко всхрапывали животные; как крылья птиц, хлопали о спины кавалеристов овальные щиты. По двое в ряд всадники неспешной рысью проехали мимо притихших горожан, и только когда последние из них скрылись в клубах поднятой пыли, толпа оживилась, пришла в движение и извергла из себя рев восторга. Вслед удалявшимся римлянам полетели слова напутствий, кто-то бросил цветы.

– Вас не так просто было найти.

Лукан и Кассий одновременно обернулись на голос. Маний Марциал появился так тихо, что они не услышали его шагов, хотя за криками возбужденных пантикапейцев это в любом случае было затруднительно. Он стоял с беззаботной миной на лице и улыбался, как будто не провел долгие дни в море, а последние часы – раздавая команды подчиненным. За его спиной почти сразу возник Флакк. В отличие от Мания, на его лице отчетливо проступала печать озабоченности.

– Вы не забыли о совете? – без прелюдий спросил он, переводя взгляд с Лукана на Кассия. – Друзья мои, нас ждут во дворце! Аквила и другие командиры уже там.

– Как тебе моя кавалерия? – проигнорировав слова товарища, обратился к Лукану Марциал.

– Впечатляет! – ответил тот и, уже обращаясь к Марку, сообщил: – Поверь, дружище, я помню, что Котис не любит ждать. Мы с Кассием как раз собирались уходить.

Центурион кивнул и шагнул к лестнице, а Флакк задержал взгляд на ровных рядах белых палаток, к которым двигалась двойная цепочка всадников.

– Что-то не так? – заинтересовался Лукан.

– Напротив, все именно так, как и должно быть. Но… – Флакк, даже не пытаясь скрыть сожаления, покачал головой. – Не думаю, что мы задержимся в Пантикапее надолго.

Клеон придвинул медную пластину на ее место, в небольшой, размером с голубиное яйцо, кружок. Задержал ладонь, убеждаясь, что она плотно легла в паз, и негромко выдохнул. Он только сейчас почувствовал, насколько устал, – пришлось довольно долго стоять, почти не шевелясь и не дыша, прилепившись ухом к отверстию. Ноги и шея затекли, ныли напряженные плечи, как будто он держал на них свод дворца. С обратной стороны стены, у которой он замер, точно статуя, находился зал приемов, и сейчас в этом зале проходило заседание военного совета. Видеть Клеон мог только спинку мраморного трона, на котором восседал царь Котис, но ему и не требовалось что-либо узреть. В его задачу входило услышать все, что на этом совете обсуждали и какие решения в итоге были приняты. Теперь он услышал то, что желала знать его госпожа, и мог наконец вернуться к ней с докладом.

Бесшумно ступая по каменным плитам, Клеон покинул свой пост и вновь очутился в тесной пасти прохода. Этот тайный лабиринт дворца был не только узок, но и низок, причем настолько, что приходилось пригибать голову. А если учесть еще и кромешную тьму, плотным одеялом окутавшую Клеона, то вряд ли скорость его передвижения намного опережала черепаху, хотя ему и не терпелось поскорее выбраться из черного чрева прохода на свет и простор коридоров дворца. Впервые попавший сюда человек непременно разбил бы о свод голову или поранил о стены плечи. И это в лучшем случае! В худшем – переломал бы ноги и заблудился. Однако Клеон за долгие годы изучил этот лабиринт настолько хорошо, что мог бы уверенно пробежать по нему даже в темноте до нужной точки… если бы не его тесные габариты. И тем не менее, хоть и медленно, но он удалялся от места, где всякий раз испытывал внутренний дискомфорт, а каждый шаг приближал его к покою госпожи…

Она ждала его, стоя у окна и вглядываясь в ночное небо. Оно было сплошь усыпано помигивающими звездами – белыми и бледно-голубыми, желтыми и блекло-красными; одни были теплыми, как комната, в которую ступил Клеон, другие – холодными, какой выглядела сейчас его царица. Портьера, скрывавшая дверь, из которой он вышел, едва шевельнулась, но Гипепирия уловила движение воздуха и повернулась.

– Тебя долго не было, – произнесла она уставшим голосом, но упрека в нем не было, лишь желание поскорее закончить с тем, чего она ждала.

– Прости, госпожа. – Клеон шагнул ближе, почтительно склонил голову. – Совет затянулся. Они и сейчас еще там.

– Говори же, что ты узнал.

Глаза царицы потеплели и оживились, и слуга, понизив голос – скорее, по привычке, чем от вероятности, что их подслушают, – приступил к пересказу того, что услышал:

– Через два дня корабли начнут переправлять в Фанагорию основную часть войска. Небольшая флотилия уйдет в Меотиду, к Танаису. Котис решил, что нужно найти и уничтожить последние корабли Митридата, обезопасив тем самым свой тыл, а заодно – продемонстрировать тамошним эллинам свою силу. Римский отряд этой флотилии будет нашим резервом на севере…

– И одновременно не явной, но все-таки угрозой царю сираков Зорсину, – закончила за Клеона Гипепирия и улыбнулась: – Мой сын сам предложил этот план или его ему подсказали?

Слуга качнул головой и улыбнулся в ответ:

– Сам, госпожа. Почти сразу. И его все поддержали.

– Еще бы не поддержать! Это умно и стратегически верно. К тому же сделан правильный дипломатический шаг в сторону танаисцев. А они, как известно, всегда отличались своенравностью и необъяснимым, во всяком случае, для меня, упорством в вопросах самостоятельности. Что ж, им нужно напомнить, чьи они подданные.

– Я тоже никогда не понимал их беспечности. Когда живешь по соседству с дикими необузданными варварами, стоит думать не о собственной свободе, а о сильном покровителе, чья власть и могущество смогут тебя защитить.

Клеон умолк, наблюдая за реакцией царицы. Он служил ей больше двадцати лет, а последние десять являлся и личным телохранителем, и тем самым доверенным лицом, которому, вверяя свои тайны, порой поручают весьма щекотливые дела. Ко всему Гипепирия никогда не запрещала ему высказывать свое мнение. Напротив, всегда внимательно его выслушивала. Вот и теперь разглядывала лицо своего верного слуги, как бы ища на нем ответ на мучивший ее вопрос. Наконец, после короткой паузы, она сказала:

– Котис взрослеет, становится настоящим правителем. – В ее темных глазах вспыхнули искры теплого материнского огня, но они тотчас погасли. – Как я понимаю, это не все. – Царица словно стряхнула с себя вуаль отстраненности, вновь превратившись в сосредоточенного слушателя. – Продолжай, Клеон.

– Уже завтра подойдут корабли из Херсонеса, с воинами и снаряжением, – начал он, вспоминая последовательность речей и решений совета. – И это еще одна причина, по которой с переброской войск в Фанагорию затягивать не станут. Митридат, безусловно, узнает от своих шпионов и о флоте, и о войсках, что собрались в Пантикапее. Но лучше, если он узнает об этом как можно позже, когда наши галеры уже доставят армию на тот берег, и она подойдет к границам его новых владений. Хотя…

– Договаривай уже, коль начал, – подбодрила его Гипепирия.

Клеон пожал широкими плечами, и лицо его, обычно суровое и жесткое, приняло несвойственный ему растерянный вид.

– Мне кажется, Котис не считает нужным, чтобы Пантикапей кормил столько ртов. И в этом как раз и есть главная причина такой спешки.

Царица с трудом сдержала смех, уже готовый вырваться наружу, прикрыла ладошкой рот. И, как ни странно, настроение ее начало улучшаться. Открытая простота слуги, при этом не лишенная здравого смысла, как будто вдохнула в нее порцию свежего воздуха, оживляющего, трезвящего. Она подступила к Клеону вплотную, взглянула вопросительно.

– Разве армия моего сына еще не готова к войне? Или есть причины, о которых я не знаю?

– Армия готова и может выступить в любой час, – был вынужден признать Клеон, но и отступать просто так он не собирался. – Вот я и говорю: зачем опустошать запасы столицы, если все готово к походу?

– Твои слова не лишены смысла. Но все же, как думаю лично я, совет принял это решение, руководствуясь в первую очередь соображениями военной тактики. А что там еще в голове у царя Котиса, в данном случае решающего значения не имеет. – Слуга промолчал, и Гипепирия закончила: – Однако мы несколько отвлеклись. Что еще обсуждали на совете?

Клеон облегченно выдохнул – он уже пожалел, что затронул такой щекотливый вопрос.

– Наш царь, – заговорил он, – высказал мнение, что нужно отправить к царю аорсов Эвнону тайного посла. Трибун Лукан предложил своего человека, за надежность которого поручился. Поручился за этого римлянина и наварх Лисандр.

– Как его имя?

– Его зовут Кезон, госпожа.

– Кезон… – повторила царица и улыбнулась: – Ну, конечно же, кто бы еще это мог быть! – Она качнула головой, и в ее глазах опять вспыхнули огоньки. – А ведь ты должен его помнить, Клеон. Он навещал нас с трибуном Луканом в Византии.

– Кажется, припоминаю. – Память Клеона вырвала из череды последних лет образ смуглого коренастого бородача в нелепом головном уборе.

– Союз с царем Эвноном, пусть даже временный, – рассуждала между тем Гипепирия, – усилил бы и наши силы на поле боя, и наше влияние на севере. Насколько мне известно, аорсы с сираками не в самых лучших отношениях, хотя и живут по соседству. Их вражда длится уже давно. Пожалуй, с того дня, когда их кони впервые столкнулись на границе пастбищ, выясняя, кому в этом месте принадлежит трава. – Она усмехнулась и задержала взгляд на слуге.

Он понял ее без слов и уточнил:

– Римлянина доставит в Танаис один из наших торговых кораблей, которые будут сопровождать боевые галеры. Из Танаиса проще добраться до ставки царя аорсов. Так посоветовал наварх Лисандр.

– Что ж, разумный план. Я не нахожу в нем слабых мест.

– Слабые места всегда проявляются в самый неподходящий момент, – скромно заметил Клеон.

Гипепирия посмотрела на него так, как если бы он прочитал ее собственные мысли.

– Нам остается только ждать. Наблюдать и ждать, – сказала она, и голос ее дрогнул. – Благодарю тебя, Клеон. Ты можешь идти.

Когда у выхода из покоя он обернулся, царица-мать опять стояла у окна, вглядываясь в ночное небо. Все так же помигивали звезды, и все так же они молчали. Видимо, им не было никакого дела до того, что замышляют и что творят на своем маленьком клочке земли ее беспокойные, но очень упорные в своих устремлениях жители.

Танаис, пять дней спустя

Диомен поднес к губам чашу с вином и сделал меленький глоток. Терпкий напиток охладил нёбо, тонкой струей проник в горло и растворился в теле, наполнив его умиротворением и теплом. Он прикрыл веки, вспоминая тот день, когда появился в этом городе с твердым намерением задержаться в нем надолго, а возможно, и осесть навсегда. «Жизнь покажет», – сказал он тогда себе, и, как выяснилось чуть позже, Танаис пришелся ему по душе настолько, что он решил пустить здесь корни…

Город находился в северной части Меотиды, имел глубокую бухту и, помимо этого, слева от себя – полноводную реку, двумя широкими рукавами вливавшуюся в озеро. То ли город назвали в честь реки, то ли реку – в честь города, никто этого уже не помнил, да и не вникал особо в историю происхождения имен. Удобное расположение гарантировало Танаису стабильный торговый оборот, а вместе с ним и процветание. С юга в него шли товары Боспора и городов всего южного побережья Понта Эвксинского, включая, конечно же, Византий. Местные земледельцы, рыбаки и кочевники сарматы сбывали свой продукт купцам Танаиса в таком количестве, что его с лихвой хватало и на нужды города и на торговлю с югом. Зависимость от Пантикапея, пусть даже и не такая явная, Диомена не смущала, да и вряд ли бы его стали искать на самом краю царства. Ко всему прочему ему уже порядком надоели шпионские и политические игры правителей Боспора; уставший за годы беспокойной жизни дух авантюриста требовал покоя, и Диомен, посчитав, что больше ничем не обязан царю Митридату (к тому же бывшему), принял решение остепениться. Капитал, чтобы открыть небольшое собственное дело, у него было желание обзавестись семьей – присутствовало. Оставалось найти жилье и двух-трех состоятельных друзей.

Небольшой домик на окраине города ему помог купить купец Клеомен, с которым он познакомился в порту. Клеомену принадлежали два торговых судна и рыбозасолочная фактория. За кувшином вина Диомен предложил ему обговорить выгодную сделку, и танаисец (он в это время контролировал погрузку своего корабля), немного подумав, согласился. Они быстро нашли общий язык, выпили два кувшина отменного вина в лучшей таверне порта, и к концу застолья новый приятель Диомена согласился стать его деловым партнером.

Так началась спокойная, ничем не примечательная жизнь нового скромного купца боспорского города Танаис.

Имея опыт общения с кочевниками, Диомен довольно быстро наладил с сарматами выгодные торговые отношения. Не последнюю роль в этом сыграло знание языка сираков – они являлись ближайшими соседями Танаиса. Соленая и вяленая рыба с факторий Клеомена растворялась в становищах кочевников, а в город шли обозы с медом, сыром и шкурами. Под этот товарообмен на остававшиеся у него деньги Диомен открыл кожевенную мастерскую. И теперь мог торговать собственным товаром: ремнями, обувью и конской упряжью.

Вскоре он завел дружбу с еще одним состоятельным гражданином. Агис вел свой род от первых основателей Танаиса и весьма этим гордился. Тем не менее, не оглядываясь на седую древность предков, он не побрезговал завязать деловые отношения с человеком, который совсем недавно появился в его городе и явно не мог похвастать родовитостью своих корней. Диомен, как талисман, привлек его своей удачливостью, свежими, приносящими доход идеями и граничившей с аскетизмом скромностью. Будучи членом городского совета, Агис взял его под свое покровительство, и с этого часа Диомен наконец уверовал, что окончательно порвал с прошлым и начал новую жизнь…

Рев боевых римских горнов заставил его вздрогнуть, и часть вина выплеснулась из чаши на землю. Не может быть! О, боги, только не здесь! Отбросив чашу, Диомен выбежал из беседки. Рев повторился, и спутать его с чем-либо еще было невозможно. Воображение молниеносно нарисовало соответствующий моменту пейзаж: римские боевые корабли под полными парусами подходят к гавани Танаиса; крушат, топят попадающиеся им на пути рыбацкие лодочки, а по улицам города, сбивая друг друга, в панике мечутся люди, кричат, вопят, плачут. Диомен тряхнул головой и выругал себя за излишнюю впечатлительность: подумаешь, приплыли римляне, не так это и плохо – защитят в случае беды от сираков. Слухи о том, что царь этих варваров заключил военный союз с бывшим сатрапом Боспора, уже просочились в город. И угроза войны, как приставленный к горлу нож, стала неизбежной очевидностью. Однако танаисцы, будучи людьми практичными и исключительно мирными, убедили себя в том, что их колония расположена далеко от предполагаемого театра боевых действий, а значит, и переживать за свое имущество нет оснований. И все же…

Диомен вышел на улицу. Мимо него в направлении гавани спешили люди. Город, обычно тихий в полуденный час, наполнился шумом. Закрыв калитку, он влился в пока еще редкий поток танаисцев, но уже в следующем квартале тот так уплотнился, что на площадь порта его буквально вынесли. Пришлось пустить в ход локти, чтобы не оказаться раздавленным, и с большим трудом ему удалось пробиться к более-менее свободному месту у забора таверны. Его уже оседлали мальчишки, и Диомен тотчас сообразил, что, имея несколько пар зорких глаз, у него здесь исключительно выгодная позиция. Он кивнул одному из мальчиков:

– Что там происходит, дружок?

– Много кораблей, – отозвался тот. – И торговых, и боевых. Э-э-э… наверное, латиняне купцов охраняют! Пиратов-то перебили не всех!

Диомена осенило. А ведь действительно, в водах Меотиды еще продолжали разбойничать посудины Митридата! Сколько их осталось, никто точно не знал. Но за последнее время флот Котиса потрепал их основательно. Скорее всего, у римлян, помимо сопровождения торгового каравана, имелась еще одна задача – окончательно разобраться с пиратами. Диомен опять позвал мальчугана:

– Что видно?

Тот вытянул худую шею, вглядываясь, махнул рукой:

– Боевые не двигаются. А вот корабли с товарами ползут в бухту.

У Диомена отлегло от сердца. Хотя, если разобраться, веских оснований для опасений у него не имелось. Ну, или почти не имелось.

Он провел ладонью по взмокшему лбу и, решив окончательно успокоить себя чашей вина, вошел в таверну.

Толпа рассасывалась, редела и уже не шумела так, словно все чайки побережья собрались в одном месте. Накал страстей прошел – боевые корабли римлян не стали входить в гавань, – и успокоившиеся граждане расходились по домам. Кто-то сожалел, что не увидел римских воинов собственными глазами, а кто-то – и таких было большинство – облегченно вздыхал и благодарил богов за то, что не позволили ноге инородного солдата ступить на землю его предков. В порту остались только самые любопытные и те, кого интересовал прибывший из Пантикапея груз. Мелкие торговцы толпились у причалов, кое-кто из крупных купцов уже разговаривал с капитанами и судовладельцами: узнавал последние новости или обсуждал будущую сделку.

Кезон не стал задерживаться среди зевак и торговых людей и, выхватив глазами ближайшую таверну, двинулся к ней. Он шел неспешно, вразвалку, как человек, утомленный морской качкой, – сказывалась профессиональная, выработанная годами привычка слиться с толпой, стать ее частью. Но сейчас ему действительно незачем было привлекать к себе внимание, хотя его скромная персона, с дорожной сумкой на плече, и так, по всей видимости, мало кого интересовала. А вот что интересовало лично его, так это сытный обед и непродолжительный отдых. Кроме того – и это являлось главной причиной в выборе цели, – каким образом он сможет продолжить свое путешествие уже по сарматским землям, ему могли подсказать именно там, куда он направлялся. Таверна – то место, где можно не только выпить и закусить, но и где часто заводят полезные знакомства. Танаис, как и любой другой греческий или римский город, не являл собой исключение. Поэтому еще к утру Кезон надеялся вооружиться полезной для себя информацией. А если повезет, то и найти помощников.

В обеденном зале таверны было прохладно и тихо; сквозь прикрытые ставни окон робко вливался рассеянный свет, создавая в помещении атмосферу покоя и уюта, и какой-то особенной таинственности. Обычно это время горожане проводили в своих домах, но возникшая суматоха в порту, похоже, не дала пройти мимо заведения нескольким его завсегдатаям. Трое молодых мужчин сидели у дальней стены и негромко разговаривали, перед ними на широкой столешнице стояли кувшин с вином и три глиняные чаши. Еще один посетитель, уже немолодой, худощавый, устроился недалеко от входа, вертел в пальцах такую же дешевую чашу, наполовину опорожненную, и задумчиво смотрел перед собой. Кезон скользнул по нему взглядом и прошел к прилавку, за которым ему уже во весь рот улыбался хозяин.

– Что желаешь, уважаемый? Покушать? Выпить?

– И комнату тоже, – как можно шире улыбнулся ему и Кезон, уточнив: – Жаркое… на твой вкус, уважаемый. И амфору твоего лучшего вина.

– Будет сделано! – уважительно кивнул хозяин таверны.

Для своего немалого веса он довольно шустро метнулся в комнатку за прилавком, а Кезон направился к столику с одиноким незнакомцем. Ему хватило одного короткого взгляда, чтобы тот его заинтересовал. И чем ближе Кезон подходил к нему, тем крепче становилось ощущение, что он уже встречался с этим человеком раньше. Но где? И когда?

– Не люблю пить в одиночестве, – заявил он, опускаясь на лавку напротив мужчины и изображая на лице невинное дружелюбие.

Незнакомец поднял голову и уставился на него пронзительными карими глазами. Вытянутое лицо уже тронули первые морщины, тонкий рот плотно сжат, а в жиденькой темно-русой бороде пробивается седина. Кезон внутренне ахнул, вначале не поверив своим глазам, но когда мужчина заговорил, он уже не сомневался, кто перед ним.

– Я, по правде говоря, тоже предпочитаю пить в компании. – В карих глазах собеседника появилась заинтересованность.

К ним подошел хозяин, выставил на стол амфору и расписную чашу, которой явно хотел подчеркнуть свое расположение к гостю.

– Жаркое подам чуть позже, – сообщил он и удалился.

Кезон заглянул в посуду соседа – та была пуста – и до краев наполнил ее вином из амфоры. Затем плеснул алой жидкости в свою чашу, поднял ее и вперил в сидевшего напротив человека смеющийся взгляд.

– За что выпьем, Диоген? – произнес он имя, которым тот назвался, когда три года назад появился в доме Лисандра. – Или, может, мне звать тебя иначе?

Мужичок вздрогнул и посмотрел на него так, как будто был пойман за руку на краже яблок. Между тем его загадочный собутыльник продолжал улыбаться и источать миролюбие.

– Меня зовут Диомен, – сказал он наконец и отпил из чаши.

– Не думал увидеть тебя вновь после Гермонассы. – Кезон сделал глоток, не отрывая глаз от собеседника.

Тот вздрогнул опять, отставил чашу и подался вперед, наваливаясь узкой грудью на край стола.

– Мы знакомы? Что-то я не припомню твоего лица, – почти прошипел он, и Кезон заметил, как побелели костяшки пальцев, которыми Диомен вцепился в столешницу.

– Меня зовут Кезон, – спокойно произнес он, – и да, ты не можешь помнить моего лица. Потому что никогда его не видел.

– Тогда откуда знаешь меня ты? – Бывший шпион Митридата продолжал сверлить его взглядом.

Кезон пожал плечами.

– Это долгая история, друг мой.

– А разве мы куда-то спешим? – Диомен указал глазами на амфору.

– Нет, конечно, – хмыкнул Кезон и, опорожнив чашу, неторопливо опустил ее на стол. – Скажу больше, дорогой друг. Я уверен, что мы с тобой закажем еще одну амфору этого замечательного вина.

Боспорец заметно расслабился, расправил узкие плечи, но пальцы рук оставил на столешнице. Моргнув, он как мог беззаботнее поинтересовался:

– Ты сошел с одного из прибывших сегодня кораблей?

– Ну, об этом не трудно догадаться.

– И все же я жду объяснений. Откуда ты меня знаешь… как там тебя? И что тебе от меня нужно?

Кезон усмехнулся, до половины наполнил их чаши вином и только после этого заговорил:

– Я прибыл в Танаис не для того, чтобы отыскать отбившуюся от стада овечку. Наша встреча – чистая случайность, поверь. А по поводу того, откуда я тебя знаю, – он сделал паузу, наблюдая за реакцией собеседника, – скажу так: благодаря нашему общему знакомому, Лисандру. – Диомен напрягся, сощурил глаза, и Кезон с нескрываемым удовольствием, наслаждаясь произведенным эффектом, продолжил: – Ты ведь не забыл, как предупредил его об опасности? По сути, ты спас жизнь этому уважаемому человеку. Кстати, в тот день я был в его доме и слышал каждое твое слово. Каждое!

– И что с того? – сглотнул Диомен.

– Как что?! – Кезон разыграл удивление. – Выходит, ты и мне спас жизнь! Я даже представлять не хочу, что нас ждало, попадись мы тогда в руки палачам Митридата… твоего хозяина.

Последняя фраза ввела боспорца в ступор, и Кезон поспешил его успокоить:

– Тебе нечего опасаться, мой друг. О твоей службе царю… бывшему царю Боспора знаем только я и Лисандр. А мы не забываем оказанных нам услуг и умеем быть благодарными. Впрочем, – он подмигнул отставному шпиону, – надеюсь, ты правильно распорядился благодарностью нашего общего друга и не бедствуешь.

– Не бедствую, – кивнул Диомен. Он уже взял себя в руки и выглядел вполне спокойным, и только блеск не утративших напряжения глаз выдавал лихорадочную работу его мозга. – Тебе нужны деньги? – предположил он.

Кезон негромко рассмеялся, покачал головой.

– Уж не думаешь ли ты, что я приплыл на самый край этого царства с пустым кошельком? Нет, мой новый преданный друг, мне нужен ТЫ!

У Диомена дернулись кадык и мизинцы обеих рук, а на висках выступили капельки влаги.

– Я? Зачем это еще?

– Не верю, чтобы ты не желал оставить прошлое в прошлом, – ласковым голосом заговорил Кезон и, не дожидаясь, когда потенциальный напарник придет в себя, пояснил: – Предлагаю тебе послужить новому царю. Окажешь одну важную услугу – и доживай свой век в этом замечательном городе в тишине и достатке.

– В достатке… – тяжело вздохнув, повторил Диомен.

– Ты не ослышался. – Кезон уже понял, что крепко подцепил этого ушлого человечка на крючок. – Можешь не сомневаться, за эту услугу тебя щедро наградят.

– Если останусь жив, – проворчал Диомен, постукивая пальцами по пустой чаше. – Могу представить, что от меня потребуется!

Неожиданно в голове Кезона возник новый план, а точнее – довольно существенная поправка к уже имеющему плану его действий. На первый взгляд, она была не лишена авантюризма и допускала некоторую опасность, но не использовать такой уникальный шанс было, по меньшей мере, глупо. Он разлил вино по чашам как раз вовремя: хозяин таверны выставил на стол большое блюдо с парующим мясом, чуть прихваченным сверху золотисто-коричневой корочкой. Кезон втянул носом аромат жареной говядины, щедро сдобренной травами, и ободряюще подмигнул приунывшему собеседнику:

– Если тебя это успокоит, рисковать своими шкурами будем вместе. – Он сделал небольшой глоток вина и выбрал на тарелке кусок пожирнее. – Детали нашего предприятия обсудим позже, а сейчас я ужасно голоден. Присоединяйся, друг Диомен!

Его новоиспеченный напарник еще раз тяжело вздохнул и потянулся к жаркому. Пальцы его уже не дрожали, а блеск глаз заметно поблек.

– Кстати, как чувствует себя кобылка Лисанра? – неожиданно спросил Кезон. – Она бы нам пригодилась.

– Да что ей будет, старой кляче! Жива и здорова.

Диомен невольно съежился: напоминание о подарке человека, которому он оказал услугу в обход планов своего господина, раздавило его окончательно. Еще бы! Ведь он взял тогда из рук Лисандра не только деньги, но опустился до того, что не отказался и от лошади.

От Кезона не укрылось его состояние, и он почувствовал себя победителем. Именно этого он и добивался – полного и безоговорочного подчинения своей воле.

Глава 4

– Трибун, погрузка воды закончена!

Офицер ауксилариев возник у распахнутого полога капитанской палатки, когда Марк Гавий Флакк и капитан как раз обсуждали обратный маршрут их небольшой эскадры. Марк вышел на кормовой мостик, понимая, что от него ждут дальнейших приказов, а они с капитаном так и не пришли к обоюдному согласию, с какого побережья – восточного или западного – начать поиски пиратов. Каким количеством кораблей те располагали, оставалось неясным, что и затрудняло принять окончательное решение. Пираты могли разбиться на два отряда и промышлять у обоих берегов сразу. И только в том случае, если они сохранили не больше двух-трех судов, они бы вынуждены были держаться вместе. Сведения, добытые Лисандром в предыдущих карательных походах, разнились: в одних говорилось всего о паре потрепанных пентер, в других – о четырех быстроходных кораблях, наводящих ужас на жителей всего побережья Меотиды.

Флакку стоило одного взгляда на офицера, чтобы понять: у того есть что еще ему сказать. Он ободряюще кивнул командиру:

– Что-то еще, Квинт?

Офицер улыбнулся (подчиненным всегда льстит, когда командиры, даже временные, помнят их имена) и мотнул головой в сторону левого борта:

– Там местный рыбак. Кажется, он хочет нам что-то сообщить.

– Так почему ты еще не допросил его?

– Он будет говорить только с главным командиром! – Квинт подавил смешок и вновь напустил на себя серьезный вид.

– Главного ему подавай! – буркнул Флакк, поправляя перевязь гладия, и шагнул к надпалубному ограждению.

В рыбацкой плоскодонке, прибившейся к борту корабля, сидел крепкий, уже немолодой мужчина в заношенном синем хитоне. Густую копну черных волос прикрывала широкополая шляпа, как и хитон, знававшая лучшие дни; у босых ног рыбака, на днище лодки, лежали три или четыре крупные рыбины, у одной еще подрагивал хвост и двигались жабры.

– Ты желал говорить со мной? – окликнул его Марк.

Мужичок задрал голову и улыбнулся, обнажив наполовину беззубый рот. По всей видимости, богатый доспех римлянина произвел на него впечатление, и он, с достоинством огладив курчавую бороду, произнес:

– Так для того и приплыл. Но если вы не собираетесь пустить кровь собакам Митридата, что разбойничают у наших берегов, тогда я зря потратил время.

– Ты не зря потратил свое время, рыбак, – заверил его Флакк. – Мы как раз решаем, где их искать. Не подскажешь?

– А что их искать! – Мужичок, ободренный ответом главного командира, даже привстал в лодке, вытянув руку на юг. – Два дня назад они разграбили поселок севернее Кримн. Так что ищите их в одной из бухт западного побережья.

– Спасибо тебе за помощь. – Флакк бросил ему золотую монету.

Тот ловко поймал ее, взглянул и качнул головой:

– И тебе спасибо, командир! Намотайте кишки этих злодеев на трезубец Посейдона! Да помогут вам боги!

Он оттолкнулся веслом от борта корабля, и его лодка заскользила по воде в направлении устья реки. Марк какое-то время провожал ее взглядом, неожиданно для самого себя, задумавшись о судьбе этого человека. Она казалась ему безрадостной и наполненной тяжелым ежедневным трудом, который обеспечивал рыбаку его существование. Впрочем, не ему, римскому трибуну из сословия всадников, судить о жизни тех, в чьей шкуре он никогда не был – это бесполезное и неблагодарное занятие… Черные очертания лодки стали сливаться с бледно-зеленой гладью Меотийского озера; по ней, набирая силу, уже пошла легкая рябь. Флакк повернулся и встретился взглядами с капитаном и Квинтом.

– Идем на юг вдоль западного берега! Они там!

Паруса начали пузыриться, ловя ветер, и капитан, покрутив вздернутым к небу пальцем, который он предварительно смочил губами, удовлетворенно отметил:

– Ветер нам в спину! Сами боги помогают нам!

Танаис давно остался позади. Три септиремы, вытянувшись в линию, быстро двигались на юг. Белые барашки от буравивших воду весел тянулись за ними искрящимися в свете уходящего солнца дорожками. Весело поскрипывали туго набитые попутным ветром паруса, им вторили сопровождавшие корабли чайки. Унылой, однообразной линией тянулся вдоль правого борта холмистый, изрезанный бухточками и неглубокими заливами берег. Глядя на этот пейзаж, Флакк размышлял о том, что ни эта зеленоватая гладь озера, напоминающая выцветший изумруд, и ни бесконечная в своей тишине береговая линия – ни что из этого, видимо, не менялось никогда, оставаясь таким же диким и нетронутым с того самого дня, когда этот мир создали для себя боги. Единственный рыбацкий поселок был пройден еще под Танаисом, и вся оставшаяся часть дня прошла для экипажей кораблей в созерцании необжитых холмов.

Помимо трех септирем – больших боевых галер, с внушительным арсеналом артиллерии – в римскую флотилию вошли десять быстроходных либурн. Для большей мобильности Флакк разбил их на пары. Первые две оставил дежурить у места слияния Меотийского озера с Боспором Киммерийским на случай, если вражеские корабли, преследуемые им, попытаются вырваться на просторы понта. Оставшиеся шесть либурн, ушедшие с ним к Танаису, служили для разведки местных вод, а также для прикрытия флангов эскадры на марше. Сейчас две их пары прикрывали линию септирем по левому и правому борту. Третью Марк послал вперед прочесывать береговую линию, как только отдал приказ к движению флотилии на юг. Он не переставал всматриваться вдаль, надеясь увидеть своих разведчиков, возвращающихся с обнадеживающими новостями. Но пока что на горизонте, кроме размытых низких облаков, почти касающихся чистого зеркала воды, ничего не было. А солнце уже подкатывалось к верхней кромке неведомой ему земли, золотило шапки холмов и, как щупальца, запускало первые робкие тени в лощины и балки их склонов.

– Вижу корабли! – прокричал воин с носовой башни. – Наши либурны!

Флакк поднялся по ступеням на башню кормы. Она была ниже носовой и центральной, но значительно шире. Два лучника, находившиеся на ней, отсалютовали ему, а он поприветствовал их кивком головы.

– Не разобрать сигналов на мачтах! – За его спиной возник капитан.

– Пусть подойдут поближе, тогда разберем, – не оборачиваясь, ответил ему Марк и всмотрелся пристальнее.

Их разведчики, несмотря на встречный ветер, шли быстро – почти летели над водой, толкаемые вперед мощными гребками весел. Большие паруса были убраны, лишь малые носовые, развернувшись к ветру ребром, напоминали раздувшиеся бычьи пузыри, готовые вот-вот лопнуть. Наконец флажок на верхушке мачты ближайшей либурны стал различим. А спустя несколько мгновений можно было разглядеть сигнал и на втором судне.

– Они их нашли! – Флакк повернулся к капитану, в серых глазах которого обнаружил такое же восторженное нетерпение, что охватило и его самого.

Старый морской волк, на котором едва ли можно было найти свободное от шрамов место, хищно оскалился:

– Ну а мы готовы к встрече… Ты уже участвовал в морском бою, трибун?

– Два раза, – понимая, к чему клонит капитан, ответил Марк. – В сражении за Феодосию и у Киммерика.

Капитан посмотрел на него с уважением и, прищурив левый глаз, задал еще один вопрос:

– Уж не ты ли тот трибун, что спалил корабли Митридата в бухте Киммерика?

– Он самый, – усмехнулся Флакк. – И сделаю это еще раз, если понадобится.

Слышавшие их разговор лучники переглянулись, и сейчас Марк мог спорить на что угодно, что еще до столкновения с пиратами все воины его корабля будут знать, насколько крут их командир.

Капитан вытянул руку в направлении их курса.

– Они разворачиваются! Очень кстати. – Он повернулся к лестнице. – Спущусь к кормчим, прослежу, что б все шло как надо.

Флакк прокричал приказ поднять ответный сигнал, дождался, когда либурны сделают полный разворот, и только после этого спустился на палубу – пришло время еще раз проинструктировать своих парней.

В его подчинении находилась когорта ауксилариев – пять сотен воинов, прибывших на Боспор в качестве подкрепления. По сотне их разместилось на септиремах, а оставшихся солдат, отрядами по двадцать человек, Флакк отрядил на либурны. Кроме того, его боевой контингент был усилен лучниками (получив назначение командовать флотилией, идущей в Меотиду, Марк настоял на том, чтобы их число увеличили). Восемь десятков стрелков – вместо изначальных трех – были распределены соответствующим образом: по десять на септиремах и по пять на либурнах. В случае необходимости они могли присоединиться к ауксилариям во время абордажной схватки. Но Флакк надеялся, что этого не дойдет: артиллерия его галер позволяла пустить ко дну корабли пиратов еще до того, как они сцепятся бортами.

– Мои ребята готовы, командир, – доложил ему Квинт, сияя, как и его начищенный до блеска шлем. – Все жаждут скорейшего финала этой охоты.

– Мы все его желаем, Квинт. – Флакк сдержал улыбку, чтобы не обидеть настроенного на боевой лад офицера. – Ну, а я, пожалуй, больше других. Думаешь, мне доставляет удовольствие гоняться по этой зеленой луже за недобитками Митридата?

Командир ауксилариев пожал плечами.

– У нас приказ. Мы обязаны его выполнить.

– Конечно, выполним, даже не сомневайся! – Марк по-дружески хлопнул его по предплечью. – Но разобраться с этими ублюдками – только половина нашего задания. В дальнейшем нам предстоит нести дежурство у Танаиса.

– Как долго, трибун?

– До окончания боевых действий на суше.

– Не думал, что мы застрянем…

Квинт не договорил – с носа корабля долетел крик смотрящего: «Сигнал к стоянке! Либурны сворачивают к берегу!» Не успел его голос умолкнуть, как к ним присоединился капитан.

– Скоро стемнеет, – сказал он, разглядывая береговую линию, к которой устремились их разведчики. – Они выбрали для стоянки удобную бухточку. Дождемся в ней утра.

– Согласен, – кивнул Флакк. – Никуда они от нас не денутся. К тому же мы уже знаем, где их искать.

Септиремы медленно забирали вправо, нацеливая свои форштевни в тихую неглубокую бухту с плоским, поросшим кустарником берегом. Розовые тени чернели на глазах, ползли по песку и замирали у кромки воды. Медленно закатывалось за край видимой земли красное, как свежая кровь, солнце.

– С рассветом продолжим путь, – бросил Марк капитану.

– С рассветом, – повторил тот…

Первые блики зари едва упали на воду, а корабли уже покидали место ночной стоянки, занимая свои места в принятом накануне строю. Шли малым ходом, со спущенными парусами – за ночь ветер переменился и дул теперь с запада на восток. Такое положение вещей Флакка несколько встревожило – пираты могли воспользоваться попутным ветром и уйти к восточному побережью. Он поднялся на кормовую башню и посмотрел на восток, где линия слияния воды и неба была уже различима.

Солнечный диск выползал из-за горизонта горбушкой расплавленного золота, рассеивал, выжигал остатки ночи, еще цеплявшиеся за гладь озера, и, словно заботливый родитель, обласкивал зеркало воды искрящимися, как драгоценные камни, дорожками. Они рассеивались по всему видимому пространству, пробуждая в Меотиде жизнь и побуждая к действию всех, кто не боялся выйти на ее просторы.

За спиной Флакка скрипнули ступени лестницы. Он не стал оборачиваться, поскольку догадался, кто именно поднимался на башню.

– Если верить разведчикам, то совсем скоро мы будем у бухты, где бросили якоря наши разбойники, – произнес Квинт, вставая рядом с ним.

– Если… если только они уже не покинули ее, – заметил Флакк.

– Наши действия в этом случае? – В голосе ауксилария прозвучала растерянность.

Марк обратил лицо к встающему над горизонтом светилу.

– Со всей возможной скоростью пойдем на восток.

– Это вряд ли! – хмыкнул Квинт, вытягивая руку по направлению движения эскадры. – Наша дичь запоздала с бегством. Командуй, трибун!

Три судна – две двухрядные пентеры и унирема – под полными парусами шли наперерез их курсу. Они выскочили из-за длинной, выступающей в озеро косы и, видимо, пользуясь попутным ветром, спешили уйти на восток. Флакк вцепился в бортик башни с такой силой, что на руках вздулись жилы, и во все горло прокричал вниз, как раз появившемуся у палатки капитану:

– Сигналы к атаке! Поднять паруса!

О смене курса опытному моряку говорить было лишним. Он уже увидел вражеские корабли и тут же отослал помощника к кормчим. Затем его голос, слегка надтреснутый, но зычный, полетел над палубой галеры.

Септирема ожила, словно проснулась после долгой утомительной ночи. Матросы, разбившись на команды, натягивали канаты, поднимая паруса (капитан предусмотрительно распорядился еще с вечера не зачехлять их). На башнях – носовой и центральной – занимали позиции расчеты скорпионов; баллистарии заряжали ядрами свои орудия на палубе. По ее центру уже выстраивались лучники, два из них взбежали на башню к Флакку. Он не без гордости отметил, как слаженно действуют его люди – без лишнего шума и суеты, каждый знает свое место и четко выполняет инструкции. Когда ауксиларии, закрывшись щитами, стали у фальшбортов, хлопнули, ловя ветер, паруса обеих больших мачт. К этому времени артемон уже напоминал вздувшийся за форштевнем корабля пузырь.

– Сигнал либурнам не вступать в бой, только преследовать! – отдал новый приказ Флакк и повернулся к одному из лучников. – Когда подойдем ближе, попробуй снять рулевого униремы.

Стрелок кивнул, кинулся к лестнице и через пару мгновений уже бежал по палубе в нос судна.

Двигавшаяся впереди пара либурн стала поворачивать на восток, ложась таким образом на параллельный курс с беглецами. Марк мысленно похвалил капитанов за сообразительность и подался вперед, буквально буравя взглядом пиратские корабли, пытавшиеся уйти от столкновения. Теперь в дело должны были вступить его септиремы. На короткий миг возникла мысль, а не предложить ли пиратам сдаться – две пентеры были бы неплохой прибавкой к флоту Котиса (решение затопить однорядку он принял сразу). Однако, видя воинственный настрой своих солдат, понял, что лишит их возможности выпустить пар – многие и так уже были недовольны тем, что не приняли участия в походе их армии на Митридата.

Меж тем враг успел проскочить, не подставившись под боковой удар, и быстро удалялся. Капитан приказал прибавить ход, и септирема, рванувшись всем корпусом вперед, стала ускоряться. Две другие галеры, развернувшись в строй для атаки, заняли позиции на флангах, отставая от корабля Марка не более чем на сотню шагов.

Отставала от своих товарищей по разбою и унирема. И расстояние это заметно увеличивалось с каждым гребком весел пентер. Возможно, на униреме не хватало гребцов либо они были более измождены, чем на двух других кораблях. Как бы то ни было, но септирема Флакка ее настигала, уже практически дыша ей в корму.

Марк не заметил, как его лучник пустил стрелу. Увидел лишь, как кормчий однорядки оторвался от рулевого весла и, взмахнув руками, упал за борт. Потерявшее управление судно по инерции еще проплыло несколько локтей, затем его стало разворачивать влево. Кто-то бросился к опустевшему рулю, еще несколько человек возились с парусом, пытаясь с помощью ветра выровнять свою посудину. Но было уже поздно…

Обшитый бронзой таран прошелся по униреме, как нож по свежему сыру, разрезав ее на две части. Треск крушащегося дерева заглушил вопли людей, которые прыгали в воду, чтобы не быть раздавленными, как их корабль. Кому-то повезло меньше: киль септиремы, искалечив тела, сразу отправил несчастных на дно озера. Но и те, кто барахтался в воде, не надолго пережили своих товарищей. Кого-то сразили стрелы лучников Флакка, ну а тех, кто уцелел и после этого, добили бы с плывущих следом либурн.

На пентерах, судя по всему, возмутились тому, как обошлись римляне с их братьями по оружию. Корабли стали разворачиваться, нацеливаясь своими таранами на либурны, что плыли параллельным курсом. И Марк не сразу раскусил смысл этого маневра.

– Самый полный ход! – крикнул он капитану, сообразив, что происходит. – Носовой баллисте дать залп!

А пентеры уже неслись на либурны, как пара хищников на беззащитную дичь. В бешеном ритме работали весла, рвались вперед наполненные ветром паруса. Неожиданно с их палуб сорвалась и полетела к небу песня. В ней чувствовались мощь и сила поющих ее голосов. И радость, звенящая в каждом из них. Это была хорошо знакомая Флакку песня, которую он уже слышал у Киммерика, в ту ночь, когда топил боспорские корабли. Это была песня идущих на смерть мужчин.

«Они решили умереть в сражении», – догадался он, наблюдая, как ловко маневрируют его либурны.

Легкие двухрядки римлян, увеличив скорость, меняли курс. Они расходились в стороны, изображая бегство, но Марк сразу понял задумку их капитанов: корабли пиратов становились прекрасной целью для артиллерии септирем, которая могла начать бой, не боясь задеть своих.

Первое ядро пролетело над палубой ближней пентеры и упало в воду за ее правым бортом. Капитан мельком взглянул на Флакка и понял его без слов.

– Принять влево! Ход не сбавлять! – охрипшим от напряжения голосом крикнул он кормчим.

Послушная рулю, септирема накренилась левым бортом к воде, затем выровнялась и пошла под острым углом к пентерам. Другие две повторили ее маневр, при этом либурны сопровождения продолжили движение, не меняя его направления – они заходили неприятелю в тыл, отрезая возможный путь к отступлению. Впрочем, судя по тому, как разворачивались события, отступать пираты не собирались.

Септирема Флака и та, что шла за ней, произвели залпы из носовых и бортовых баллист. Свинцовые ядра, как стая ястребов, со свистом понеслись к цели. Одно пробило фальшборт и смело людей на палубе той самой пентеры, которую не достали при первом залпе, второе разнесло в щепки фигурную оконечность ее акростоля, оставив от рыбьего хвоста безобразный острый обрубок. Команды септирем взревели от радости, а баллистарии, воодушевленные успехом, послали следующие заряды. В этот раз часть их обрушилась и на вторую пентеру, повредив ей весла и борт. При этом расстояние между кораблями противников сократилось до полета стрелы. И когда одна из пентер, сбавив ход, стала медленно разворачиваться в сторону римлян, Флакк не удивился.

– Приготовиться убрать весла правого борта! – крикнул он вниз, и капитан тотчас продублировал его приказ.

Ветер был на стороне латинян, их суда неслись навстречу врагу при полных парусах и подгоняемые веслами. Пираты же могли рассчитывать лишь на своих гребцов – паруса стали бесполезны, и их спешно убрали. Поэтому и втянуть весла внутрь решились в последний момент, однако скорость римской галеры была настолько стремительной, что большую часть из них она успела переломать. Палубные скорпионы выстрелили гарпаксами, как крючок наживку, сцепляя корабли, и воины за канаты подтянули пентеру к своему борту вплотную. Команда пиратского судна огрызалась дротиками и стрелами, посылала проклятия. Но это было скорее отчаяние, чем жажда победить. И после того, как «вороны» с грохотом обрушились на вражескую палубу, намертво вгрызаясь в нее, Флакк понял, что все кончено.

Лучники на его башне посылали стрелу за стрелой (Марк даже не заметил, когда вернулся на свой пост второй стрелок, сразивший рулевого униремы). В каком-то отстранении он наблюдал, как ауксиларии перебегают по трапам на палубу врага и сразу вступают в схватку. Они значительно превосходили противника числом, так что исход этого боя, больше напоминавшего бойню, был предрешен. Флакк переключил внимание на водную гладь, уже не такую спокойную и мирную, какой была она всего час назад; поискал глазами вторую пентеру. Потерявшая маневренность и скорость из-за перебитых ядрами весел, она стала легкой добычей для четверки либурн, окруживших ее, точно волки загнанного оленя. Марк повернул голову в другую сторону: ведущая пара его двухрядок возвращалась к месту сражения; острые тараны вспенивали воду, разбрасывая в стороны белые буруны; у форштевней, за ограждением носа, выстроились воины: над сомкнутыми щитами блестело на солнце железо шлемов, сверкали солнечными зайчиками наконечники копий.

«У Митридата нет шансов, таких парней не сломить», – подумалось вдруг ему, и мысли перенеслись к неведомой земле дандариев, по которой уже должны были скакать бок о бок его боевые друзья Лукан и Марциал.

Глава 5

Окрестности Фанагории, это же время

Серый жеребец Аквилы пританцовывал на месте и нетерпеливо похрапывал. Префект только что вернулся из хвоста колонны, где задержался, отдавая последние распоряжения арьергарду.

– Твой друг, трибун, не особо доволен тем местом, которое я определил ему. Его замечание было адресовано Лукану, и тот не замедлил с ответом:

– Марциал никогда не любил топтаться на заднем плане. Он боевой офицер и, помимо Таврики, прошел Британию.

– Я знаю об этом, – улыбнулся Аквила, – и обязательно учту во время битвы.

– Возвращаются наши разведчики! – прервал их Котис, переключая общее внимание на довольно большой отряд всадников, приближавшийся к колонне со стороны степи.

Это была сотня из вифинийской алы, которую префект отправил на разведку местности. Они скакали быстро, рассыпавшись по степи неплотным клином. Поднятая копытами лошадей пыль скрывала задние ряды отряда, и ее серая клубящаяся масса не позволяла что-либо разглядеть. Возможно, всадники уходили от преследования, но, скорее всего, спешили с какими-то срочными известиями. Лукан увидел, как напряглись лица Котиса и Аквилы, как вздулись вены на их загорелых шеях. Сам он подумал о Мании Марциале, алу которого префект определил в арьергард – замыкать колонну их войска во время движения и прикрывать ее в случае внезапного обхода врага. В то, что отряды Митридата могут зайти им в тыл, Маний не верил (потому и нервничал по поводу отведенной ему Аквилой роли), а вот Гай такой возможности не исключал и в этом отношении был полностью солидарен с префектом. Однако, зная упрямство и легкую вспыльчивость приятеля, он попытался объяснить ему решение командира тем, что кавалеристы Марциала пока еще не имеют реального боевого опыта. И, судя по угрюмому молчанию друга, его слова возымели на того действие.

– Встретимся на поле боя! – подбодрил его Лукан, когда их войско строилось за пределами лагеря для марша.

На что Марциал мрачно ухмыльнулся:

– Обязательно, дружище!..

Командир отряда разведчиков осадил лошадь в трех локтях от царя и его свиты. Его глаза из-под козырька шлема блестели огнем возбуждения; вздрагивали, как у взявшей след гончей, крылья ноздрей.

– Повелитель! – Он склонил голову перед Котисом, но взгляд задержал на Аквиле. – В трех милях отсюда мы обнаружили стоянку конного отряда, угли костров были еще теплыми.

– Примерное количество отряда? – попросил уточнить Аквила.

Разведчик на мгновение задумался, затем уверенно, выпрямившись в седле, доложил:

– Не больше десятка, префект. Определенно, дозорные противника.

– Благодарю, Цельс, – кивнул офицеру Аквила. – До моих распоряжений отведи людей на фланг колонны. – Когда разведчик, отсалютовав, вернулся к подразделению, он обратился к Котису: – Митридат уже знает о нас, вне всяких сомнений.

– На внезапность я и не рассчитывал, – с улыбкой ответил царь. – Я слишком хорошо знаю своего брата.

Лицо префекта при этом оставалось спокойным, ни один мускул не дрогнул на нем, как если бы ему сообщили о чем-то совершенно обыденном, например, о задержке по вине повара ужина. Он провел рукой по густой гриве своего красавца-коня.

– В таком случае что он станет делать?

– Выберет удобное для себя место и навяжет нам сражение. – Котис пнул пятками бока своей лошади, пуская ее рысью, и, обернувшись уже к Лукану, повторил: – Я слишком хорошо знаю своего брата.

Гай Туллий Лукан привстал в седле, вглядываясь в горизонт: золотисто-серая равнина в месте слияния с небом упиралась в пологие, точно вздувшиеся пузыри, холмы; за ними, размытые дымкой, угадывались очертания невысоких гор, таких же синих, как и нависающий над ними свод. Ни потревоженной человеком живности, ни черных дымков от костров вражеского войска – ровным счетом ничего не указывало на присутствие в раскинувшейся впереди местности какого-то движения, какого-то пусть и крохотного, но признака жизни. Этот пейзаж и это состояние неопределенности, которое неожиданно наполнило Лукана, показались ему смутно знакомыми. Чувство тревоги усилилось, и мысли вернулись к Марциалу, находившемуся сейчас со своей алой в самом конце их колонны… Марциал! Его парни!

В голове словно вспыхнула молния, и Лукан отчетливо, как наяву, увидел картину из прошлого: он и Маний мчатся на лошадях по степи; за ними, не отставая, следует турма из кавалерии легиона; впереди, по всей линии горизонта, протянулась желто-серая полоса боспорской стены, именно к ней они и мчатся, а вокруг – будто вымершая равнина, даже нет, не вымершая – наблюдающая за ними, прислушивающаяся к каждому звуку, что они издают.

Три года прошло с того памятного рейда к первой линии укреплений Боспора, но Гай увидел все настолько отчетливо, как будто он пережил это буквально вчера. Тогда Марциал практически без потерь вывел их отряд из-под обстрела под самым носом врага. И тогда же он получил первое ранение в этой войне, которую теперь им предстояло закончить. Закончить, чтобы и в Риме, и в Пантикапее, и во всей Таврике все – от аристократа до простого рыбака – вздохнули наконец с облегчением.

За спиной Лукана взревели буцины, и колонна пришла в движение. Он дернул повод совсем легонько, но Аяксу этого было достаточно. Жеребец радостно рванулся вперед, в два счета поравнявшись с белоснежной кобылой Котиса.

Ночь поглотила равнину стремительно, словно заглотнула ее в свое черное бездонное чрево. Крохотными светлячками, прилепившимися к нему, выглядели мигающие на небе звезды и огни костров на земле. И уж совсем не к месту, нарушая положенный этому часу покой, прозвучал, как бой корабельного барабана, стук копыт – группа всадников промчалась по утрамбованной траве лагеря к палатке царя.

Митридат не спал. Да и мог ли он заснуть в таких обстоятельствах! Армия Котиса высадилась-таки у Фанагории и вот-вот двинется вглубь его территории. Судя по донесениям шпионов, которыми он нашпиговал и Фанагорию, и Гермонассу, силами его младший брат располагал не такими уж и значительными: не более трех тысяч всадников и порядка пяти тысяч пеших воинов. Однако у самого Митридата войско было не намного больше, а по пехоте даже уступало противнику. Было о чем задуматься, и он ломал голову над тем, как ему при данных обстоятельствах поступить.

Тем не менее, когда Теламон вошел в царский шатер, Митридат уже знал, как он будет действовать.

– Мой царь, вернулся дозор, – сказал старый воин, застыв у порога.

– Превосходно! – Митридат поднялся с горки мягких подушек, на которых размышлял о существующем положении дел. – Идем, я хочу поговорить с ними лично.

Они вышли в черный бархат ночи, и глаза бывшего владыки Боспора не сразу различили чуть в стороне от шатра группу всадников. Бледный, рассеянный свет луны выхватывал из темноты суровые бородатые лица, скользил по кожаным головным уборам воинов и недорогой сбруе похрапывающих лошадей.

– Говори! – приказал Митридат, безошибочно определив в десятке конников главного.

– Повелитель! – Высокий крепкий муж с закрывающей один глаз повязкой, легко спрыгнув с лошади, преклонил колено. – Войско Котиса покинуло лагерь и движется к Гипанису. Оно в двух дневных переходах от нас.

– Идут все?

– Только боспорцы и римляне. Отряд из Херсонеса остался охранять лагерь.

– Сколько в нем бойцов?

– Не больше четырех сотен, повелитель. И еще сотня стрелков пришла из Фанагории.

– Изменники, подлые трусы! – сквозь зубы процедил Митридат и, смягчив взор, благодарно качнул головой дозорному: – Эти вести как нельзя кстати. Пусть твои люди поедят и отдохнут. Завтра они мне опять понадобятся.

Воин поднялся с колена, отвесил почтительный поклон и взмахом руки приказал своим людям спешиться. Негромко переговариваясь, ведя лошадей под уздцы, они направились к ближайшему костру.

– Утром сворачиваем лагерь и выдвигаемся вверх по реке, – обратился Митридат к Теламону, наблюдая, как растворяются в ночи его разведчики.

– Мы будем отступать или примем сражение? – поинтересовался стратег.

Митридат сложил на груди руки, все еще сильные и жилистые, способные не только держать меч, но и сломать, как стебель камыша, в случае необходимости чей-нибудь хребет.

– Мы отойдем на удобную для боя позицию. В первую очередь, удобную для нас, – произнес он, устремив взгляд к белому серпу луны. – И дождемся там конницы Зорсина.

– Сираки могут не успеть, мой царь, – высказал сомнение Теламон.

Митридат усмехнулся:

– Они прибудут как раз вовремя. Их отряды уже в пути!

Глава 6

Восточнее Танаиса, двумя днями позже

Сидя на передке телеги, Диомен то и дело подстегивал свою кобылку, с нежностью приговаривая:

– Пошевеливайся, Европа, пошевеливайся, моя дорогая. Надеюсь, это наше последнее путешествие. Вернемся в Танаис – и заживем с тобой спокойной жизнью. Найду тебе резвого жеребчика, а себе…

Он замолчал и повернул голову к спутнику. Кезон, следуя верхом рядом с телегой, давился от смеха. Гнедой жеребец под ним упрямо гнул шею и явно тяготился тем, что его сдерживали, не позволяли пуститься галопом по мокрой от утренней росы траве. Кезон прочистил горло и заметил:

– Мой друг, если ты надумал жениться, то я только одобряю такой порыв.

– Допустим. – Глаза Диомена обиженно сверкнули. – Но что в этом порыве смешного?

– Да не смеюсь я над тобой! – попытался успокоить его напарник. – Никак не привыкну к имени твоей клячи. И вашему почти родственному общению.

– Между прочим, кляча эта – из конюшни Лисандра, – напомнил боспорец, злобно сощурив глазки. – Так что прикуси свой язык, варвар!

На «варвара» Кезон не обиделся, напротив, рассмеялся и вытянул руку к югу.

– Если я – варвар, то кто тогда эти дикие всадники, как ветер, мчащиеся прямо к нам?

Диомен привстал и даже вытянул худую шею, вглядываясь в четверку лихих наездников, скакавших к их повозке в зловещем молчании. Если бы не годы, проведенные в шпионаже для Митридата, он бы, пожалуй, струсил и опозорил себя до конца дней. Но его закалили и долгие путешествия, и частое общение порой с не совсем приятными людьми. Тем более что этих всадников он уже распознал.

– Сираки. Обычный разъезд, – равнодушно бросил спутнику и, заметив его смятение, торжествующе усмехнулся: – Ты сам настоял на таком маршруте, так что приготовься, мой друг, к приятной встрече.

Меж тем всадники развернулись веером, беря их в полукольцо. Конь Кезона, почуяв неладное, дернулся в сторону, но крепкая рука наездника удержала его на месте. Диомен же приглушенным голосом напомнил:

– Улыбайся, кивай и молчи. Говорить буду я.

Его спутник пожал плечами.

– Это не сложно. Я все равно не знаю их языка.

Отправляясь в земли сираков, они распределили между собой роли. Диомен должен был изображать торговца из Танаиса, что, по сути, являлось правдой, поскольку местные кочевники и так знали его как полезного в товарообмене человека. Кезону же отводилась роль наемника-телохранителя, мрачного молчуна-головореза (последнее определение, раздуваясь от удовольствия, озвучил сам Диомен), присутствие которого в компании купца не вызывало бы подозрений. Такие предосторожности были вызваны той самой корректировкой, которую буквально на ходу Кезон внес в первоначальный план. Заключалась она в том, что в ставку царя аорсов Эвнона они станут добираться самым коротким путем, через земли сираков. А поскольку аорсы и сираки находились практически на грани войны, то такой маршрут – что было понятно даже последнему олуху Танаиса – превращался в довольно небезопасное путешествие. Ссылаясь на свой жизненный опыт, отставной шпион попытался напарника переубедить, но тот настоял на своем, пообещав за этот дополнительный риск увеличить вознаграждение. Для Диомена такой подход к делу оказался весомым аргументом, и в конце концов чаша весов еще теплившегося в нем духа авантюризма, усиленная к тому же звонкими монетами, перевесила чашу врожденной осторожности.

Когда всадники подъехали к ним вплотную, Диомен улыбался такой радушной улыбкой, какую, пожалуй, еще никогда не изображал на своем лице. Он выкрикнул приветствие на сарматском языке и откинул край материи, покрывавшей его товар. Сираки что-то пролепетали в ответ и, перегнувшись в седлах, заглянули в телегу. Двое протянули руки к широким кожаным поясам, отделанным серебряными бляхами. Они восхищенно цокали языками и тыкали пальцами в искусную гравировку блях, изображавшую лики греческих богов. Другие два, явно моложе, наблюдали за происходящим с глазами, горевшими не менее алчно, чем у их старших товарищей. Один из них похлопал жеребца Кезона по гриве и одобрительно качнул косматой головой. Второй предложил Диомену отпить из небольшого бурдюка. Наконец те, что увлеклись поясами, хитро сощурив глаза и не выпуская приглянувшиеся им вещи из рук, что-то залепетали по-своему, обращаясь к боспорцу. Тот расплылся в еще более широкой улыбке, развел руками и затем приложил их к груди.

«Выпросили подарки, лошадиные дети», – догадался Кезон, не сводя глаз с Диомена. Однако у того все было под контролем: он болтал с сираками, как со старыми добрыми приятелями, сам предложил им от «широты сердца» амфору вина и даже привстал на козлах, чтобы на прощание помахать рукой. В их разговоре Кезон уловил только одно знакомое слово, и, когда всадники отъехали достаточно далеко, он осведомился:

– Я слышал, ты говорил с ними о Митридате. Что именно?

Диомен посмотрел на него с нескрываемым облегчением на лице.

– Митридат гостил у Зорсина еще весной и давно покинул его ставку, – сказал он и, для большего эффекта выждав паузу, указал рукой на юг. – Три дня назад передовой отряд конницы сираков убыл в земли дандариев, чтобы присоединиться, как ты сам понимаешь, к войску Митридата. Большой отряд, в две тысячи голов.

– А ты беспокоился, что мы впустую будем рисковать своим здоровьем! Такая информация дорого стоит!

Бодрый голос Кезона не смог обмануть опытного боспорца, от которого не укрылось, какими толстыми бороздами обозначились на лбу спутника складки. И все же он не мог не задать этот простой вопрос:

– Как теперь поступим?

– Теперь… нам действительно нужно поспешить к Эвнону. – Кезон погладил гнедого по густой гриве и подмигнул напарнику: – Доверься мне, все у нас получится. Главное – убедить царя выступить немедленно.

Диомен не ответил, лишь покачал головой и дернул за вожжи. Негромко всхрапнув, Европа послушно тронулась с места.

Эвнон, уже немолодой, но все еще крепкий телом мужчина, с густой волной рыжеватых волос и такой же огненно-солнечной бородой, восседал на возвышении из десятка ковров в окружении подушек, дорогого оружия и телохранителей – трех свирепого вида воинов, вооруженных длинными мечами и кинжалами. Сам Эвнон не казался безжалостным человеком, для которого убить – все равно что сделать глоток воды. Гордая осанка и такая же гордая посадка головы, расправленные плечи и пронзительный орлиный взгляд – все это выдавало в нем прирожденного правителя, сильного, умного… и осторожного. Синие глаза из-под сдвинутых густых бровей внимательно, как будто выслеживали в степи дичь, изучали странных боспорских послов (во всяком случае, так эти люди представились). Изучали ровно настолько, чтобы они начали нервничать. Наконец царь произнес:

– Я с уважением отношусь к моему брату – царю Боспора Котису. Но откуда мне знать, что вы не подосланы его врагом – Митридатом?

Гости оживились, напряжение на лицах если и не ушло совсем, то заметно ослабло. Тот, что был помельче, перевел его слова чернобородому крепышу, голову которого покрывал несуразный головной убор, напоминавший по форме купол шатра, в котором они находились. Чернобородый приложил руку к сердцу, отвесил еще один поклон и заговорил:

– Твои сомнения нам понятны, царь Эвнон. – Он смотрел ему прямо в глаза, без страха или заискивания, и Эвнону это пришлось по душе. – Разумеется, у нас есть подтверждение наших полномочий от правителя Боспора Котиса. – Он выдержал паузу, и в темных глазах его вспыхнули озорные огоньки. – А также от императора Великого Рима – Клавдия.

Последняя фраза действительно Эвнона впечатлила. Он подался вперед, буквально впиваясь взглядом в этого странного смелого человека.

– Предоставь их. Я жду! – сказал он, не меняя позы.

Посол снял с шеи кожаный шнурок, извлекая из-под туники нанизанный на него мешочек. Однако не успел сделать и шага к возвышению, как рядом возник телохранитель и сгреб его драгоценную ношу своей лапищей. Передав ее царю, он, как ни в чем не бывало, занял прежнее место, а Эвнон, взвесив мешочек на ладони, потянул за стягивающую его тесьму…

Кезон почти ощущал, как часто, набирая обороты, колотится сердце Диомена, застывшего рядом с ним в позе обреченного невольника. Его же собственное сердце билось ровно, в обычном ритме, поскольку он ясно представлял, что последует за тем, когда взору владыки аорсов предстанет содержимое мешочка. Именно для этого важного разговора и был проделан такой небезопасный и долгий путь: убедить Эвнона незамедлительно отправить свою конницу на соединение с армией Боспора. При последней встрече с Котисом, когда тот передавал Кезону верительный знак для царя аорсов, они предполагали, что будет достаточно согласия Эвнона на военный союз и демонстрации его намерений в отношении сираков в виде набегов на их пастбища. Но ситуация резко изменилась, и теперь, когда на помощь Митридату спешила кавалерия Зорсина, переломить ход событий в их пользу было по силам только всадникам Эвнона. А сдвинуть их с места могли лишь очень веские аргументы.

Годом раньше, в Риме, секретарь императора Нарцисс в доверительной беседе предупреждал Кезона об особой медлительности варваров, когда дело касается скорых решений. Он хорошо запомнил это напутствие своего патрона и заранее приготовился к нему. И теперь все, что ему оставалось – дождаться первой реакции сарматского вождя…

Повертев в пальцах две золотые печатки, на одной из которых был выгравирован профиль Котиса, а на другой – императора Клавдия, Эвнон вернул их в мешочек и положил его рядом с бедром, поближе к телу. Ну а то, что он произнес после этого, было вполне ожидаемо:

– Что ж, я вижу, вы меня не обманули. Поэтому с большой радостью выслушаю вас.

По поводу «большой радости» Кезон иллюзий не питал и сразу перешел к главному.

– По дороге в твою ставку, царь, нам довелось узнать, что вождь сираков Зорсин, – он умышленно принизил царственный титул Зорсина, – отправил на помощь своему союзнику Митридату две тысячи всадников. Если они прибудут к нему до того, как произойдет сражение, то силы Митридата, во всяком случае, в коннице, будут превосходить силы царя Котиса, твоего брата, – на последнем слове Кезон сделал ударение, – и союзника.

– Мне уже доложили об этом. – Эвнон чуть склонил голову, прищурил глаза, но прочесть по ним что-либо определенное было невозможно – как и все сарматы, владыка аорсов умело скрывал свои мысли за невозмутимой маской лица. – И я помню о дарах, которые молодой царь Боспора прислал мне прошлой весной. Я благодарен ему за них. И да, я принял его дружбу, которая мне по сердцу.

Он замолчал, ожидая, когда щуплый переведет его слова чернобородому, и не сводя с того внимательных глаз.

– Тебе должно быть известно, – принял его игру Кезон, – что между Римом и Пантикапеем заключен не только политический, но и военный союз. Клавдий, император Рима, и Котис, царь Боспора, предлагают тебе, Эвнону, царю могущественных аорсов, присоединиться к нему.

– Какая польза мне от этого союза? – Эвнон с сомнением качнул головой, но это было лишь продолжением игры, так как ответ, безусловно, он уже знал, обдумав его за много ночей до того, как он прозвучал в его шатре.

– Военная слава аорсов станет неоспорима, и сираки не смогут больше ставить себя вровень с ними, – начал Кезон с самых чувствительных мест, играя в свою очередь на честолюбии сармата. – Кроме того, Пантикапей гарантирует приоритеты в торговле, а Рим – покровительство и защиту от нынешних и всех будущих врагов. Подумай об этом, царь Эвнон! Боспор – это богатые города и земли вокруг них; Рим – морские торговые пути и непобедимая армия; аорсы – бескрайние степи с табунами лошадей и домашним скотом! – Сам того не замечая, он увлекся собственной речью. – Подумай об этом, царь Эвнон! Какие огромные выгоды может принести твоему народу этот союз! И военный, и политический.

Видимо, пылкая речь посла произвела на повелителя аорсов достойное впечатление. Он хмыкнул, выпрямил спину и скрестил на груди руки, словно приготовился к долгой приятной беседе. Взгляд его потеплел, теперь он источал лукавые искры.

– Ты умеешь убеждать, – сказал он после непродолжительной паузы. – Но я не расслышал твоего имени…

– Кезон, мой властелин.

– В твоих словах, Кезон, есть пламя истины и практичный расчет. И я пока не знаю, чего в них больше. Но мне такое сочетание нравится.

– Тебя что-то удерживает от принятия окончательного решения?

– Конечно! Ведь мы с тобой говорим не о продаже табуна лошадей.

– Возможно, я смогу развеять твои сомнения, великий царь?

– Так для чего тогда еще ты стоишь предо мной?! – Эвнон расхохотался, а на застывших лицах его стражников появилась усмешка, несколько оживившая их воинственный вид.

– Отвечу на любые твои вопросы, – заявил Кезон, выслушав торопливый перевод Диомена.

– Римские воины, как я слышал, умелые бойцы, и сражаются они строем, который трудно пробить даже тяжелой коннице. – Владыка аорсов выждал, когда посол утвердительно кивнет, и продолжил: – А также мне доподлинно известно, что римские офицеры обучали своему искусству солдат Котиса. Вот я и спрашиваю себя: зачем армии, которая состоит из непобедимых римлян и подготовленных ими же боспорцев, аорсы? Не думаю, что разношерстное войско Митридата является той силой, которую не в состоянии переломить союз Великого Рима и Пантикапея.

Кезон на несколько мгновений задумался: вопрос и доводы хитрого сармата не то чтобы поставили его в тупик, но вынудили срочно подбирать самые убедительные аргументы в пользу участия племени Эвнона в новом Боспорском триумвирате. Он посмотрел на Диомена, в растерянности ожидавшего его ответа. Едва заметно кивнул и попросил:

– Переведи все слово в слово, если не хочешь, чтобы нас скормили местным псам. – Затем, сдержанно улыбнувшись царю, стал излагать: – Не нужно искать на небе орла, если его там нет. Как не нужно искать тайный умысел в том, что и так очевидно. Твоя конница, царь Эвнон, такая же непобедимая, как и римские солдаты, – вот о чем идет речь и в чем твое участие в этом союзе. Если, конечно, ты его примешь. Я же буду откровенен с тобой до конца. – Сарматский вождь одобрительно качнул головой, и Кезон, приободрившись, продолжил: – До того дня как Зорсин послал свои конные отряды в помощь Митридату, мы не сомневались в победе, так как по числу верховых и пеших наши армии были почти равны. Однако по выучке, как ты сам заметил, наши воины превосходят тот вооруженный сброд, что собрал вокруг себя Митридат. Если не считать той незначительной части боспорских солдат, что последовали за ним. Теперь же, когда войско царя-изгоя значительно усилится кавалерией – сарматской кавалерией! – возможен любой исход войны. Самый неожиданный. И теперь я задам тебе вопрос: какой исход нужен тебе, какой тебе выгоден?

– Это два вопроса, – заметил Эвнон и усмехнулся. – Впрочем, смысл в них один и тот же. А ответ на них очевиден: аорсам предпочтительнее союз с Римом и Пантикапеем, а значит – и их победа в этой войне. Только слепой или безумный ставит на хромую лошадь, когда в стойле гарцует молодой и сильный конь.

– Могу ли я понимать твои слова, как согласие на предложение императора Клавдия и царя Котиса?

– Разумеется. Или, кроме моего слова, нужны какие-то доказательства моих добрых намерений?

Кезон глубоко вдохнул, глянул на изрядно вспотевшего Диомена и, решившись, встретился с синими глазами сарматского вождя.

– Отправить на соединение с армией Котиса большой отряд конницы – было бы лучшим проявлением твоей позиции, великий царь.

Диомен переводил, а он считал удары своего сердца; капелька влаги скатилась с виска и растворилась в бороде, предательски дернулось левое веко. Но Эвнон не стал изводить их долгим ожиданием.

– Признаюсь, я уже думал об этом, – произнес он ровным голосом, явно наслаждаясь напряженным состоянием своих гостей. – Завтра утром три моих вождя поведут к Гипанису по тысяче всадников. Воины Зорсина ненамного опередят их.

– Это решение достойно твоей мудрости, светлейший. – Кезон приложил руку к сердцу и склонил голову.

– Ну а вы на период войны будете моими гостями, – прозвучал насмешливый голос Эвнона. – Я хочу узнать о Риме и его императоре Клавдии всё.

Кезон и Диомен переглянулись. На белом, как мел, лице последнего застыло выражение ужаса.

Глава 7

Пантикапей, это же время

Посетив храм Посейдона, Гликерия и Туллия уединились в одном из портиков дворца, чтобы обсудить свежие новости. Накануне в гавань Пантикапея вошла либурна из флотилии Марка Гавия Флакка. Прибывший на ней римский офицер сообщил Лисандру (его Котис оставил в свое отсутствие «на хозяйстве») об уничтожении последних пиратских кораблей, некогда входивших в состав флота Митридата. Гликерия узнала об этом от тетки, царицы Гипепирии, и сразу же поделилась радостным известием с подругой, изводившей себя последние дни страхами за жизнь возлюбленного.

– Как думаешь, Посейдон останется доволен нашим подношением? – спросила Туллия, когда они сели на мраморную скамью в прохладной тени портика.

– Рыба была крупная и свежая, еще дышала и била хвостом, он точно-точно останется доволен, – как можно более мягко успокоила ее Гликерия и, улыбнувшись, посоветовала: – Ты, милая, лучше думай о том, что твой Марк вышел из этого морского сражения настоящим героем, и к тому же – целым и невредимым.

Туллия опустила ладошки на коленки и вздохнула:

– Осталось только дождаться его.

– А куда ты денешься? Не улетишь же птичкой на небо?!

Гликерия прыснула от смеха, и ее подруга, задержав взгляд на прыгавшем у их ног воробье, поддержала ее звонким смехом.

– Вас веселит птичка или то морское чудовище, которое вы отнесли в храм? – услышали они спокойный мужской голос, в котором сквозили насмешливые нотки.

Девушки, как по команде, умолкли и подняли головы. Перед ними с серьезным выражением лица, но смеющимися глазами стоял Лисандр. Гликерия отреагировала первой. Одарила наварха чарующей улыбкой, пояснив:

– Мы обсуждали, как именно поступает богиня Артемида с теми мужами, что подглядывают за девушками.

Лисандр в долгу не остался.

– Она оставляет их при себе для любовных утех, – ответил он, и они уже втроем рассмеялись снова.

Когда волна общего веселья спала, Гликерия, все еще держась за округлый животик, поинтересовалась:

– Наварх Лисандр, как давно ты получал донесения из армии Котиса?

– Последнее доставили вчера, еще до прибытия корабля трибуна Флакка.

– И что в нем? Как дела у моего брата? – Она хотела добавить: «и у моего мужа», но воздержалась.

Лисандр вновь стал серьезен, а насмешливые огоньки в глазах исчезли, как будто их и не было вовсе. Серая тень задумчивости упала на лицо наварха, обозначив морщины, почти незаметные ранее, и сразу добавив ему добрый десяток лет.

– Армия движется вверх по течению Гипаниса, следуя за войском Митридата, – произнес он голосом, который Гликерию насторожил.

– Митридат отступает, а Котис его преследует? – попробовала уточнить она и не удержалась: – Я вижу по твоему лицу, что ты недоговариваешь о чем-то важном!

Лисандр посмотрел в ее широко распахнутые глаза, которые буквально молили о правде, и понял, что не сможет ни обмануть ее, ни промолчать.

– Разведчики сообщили, что к Митридату подошла свежая конница сираков. Царь Зорсин выступил против нас.

– И теперь мы можем проиграть в битве? – вступила в разговор Туллия, обеспокоившись поникшим видом подруги.

– Мы можем проиграть войну! – заявил наварх и ухмыльнулся какой-то своей мысли. – Но только не на море!

– Чего еще я не знаю?! – продолжала настаивать Гликерия.

– Мы рассчитываем на помощь царя аорсов Эвнона, моя госпожа. Наш посол должен предложить ему от лица Котиса и Клавдия военный союз. Надеюсь, он уже добрался до ставки варваров.

– Этого человека… посла… случайно зовут не Кезон? – осторожно осведомилась Туллия.

– Допустим, – без особого энтузиазма сказал Лисандр. – Я не имею права обсуждать это с кем-либо.

– Но мы не «кто-либо»! – вспыхнула Гликерия, а Туллия, придержав ее за локоть, проговорила негромко, но уверенно:

– Я хорошо знаю Кезона, в Риме он спас мне жизнь. И поверь моему слову, наварх, этот человек скорее умрет, но выполнит то, что ему поручили.

Лицо Лисандра опять посветлело, он улыбнулся им, как любящий отец улыбнулся бы избалованным дочерям.

– Умирать никому не нужно. Нужно лишь подтолкнуть этого варвара Эвнона выступить на нашей стороне.

Туллия в неожиданном порыве чувств поднялась со скамьи и прикоснулась к его рукам.

– Кезон – достойный муж, он и подтолкнет варвара, и направит. Все так и будет, наварх, даже не сомневайся!

Ее звонкий голос отразился от колонн портика, наполнив воздух ароматом покоя и радости, той самой тихой радости, что дарит человеку необъяснимое ощущение незыблемого мира.

Пламя светильника отбрасывало на стену короткую трепещущую тень. Его блики желтыми и красными пятнами плясали на статуэтке Афины, придавая вылитой из бронзы богине еще более воинственный вид. Прекрасное застывшее лицо ее выглядело суровым как никогда, а пальцы гладких, но сильных рук, казалось, сжимают копье и щит так крепко, что Гипепирия услышит сейчас хруст божественных косточек.

– Ты мудра, великая богиня, ты справедлива в своих решениях, – шептала царица-мать, обращаясь к небольшому, в локоть высотой, изваянию. – Направь свою мудрость и свою справедливость к моим сыновьям, разреши их спор, покончи с их враждой раз и навсегда. Пусть это будет их последняя битва. И пусть тот, кто в ней победит, не обратит свой гнев на поверженного брата, а обойдется с ним по достоинству.

Тень на стене вздрагивала при каждом ее слове и трепетала, словно лист на ветру, при каждом вздохе. Когда женщина умолкала, погружаясь на какое-то время в свои невеселые думы, тень выравнивалась, как замерший в охотничьей стойке пес, учуявший, но еще не заметивший добычу. И стоило царице вновь обратить к богине взор и слова мольбы, как тень оживала и радостно пускалась в свой замысловатый, таинственный танец.

– Я уже давно не молода, мое сердце источили многие раны, – продолжала Гипепирия, не вставая с колен, прижимая к груди руки, – позволь мне уйти в царство теней если не с радостью, то хотя бы без скорби… Родители не должны пережить своих детей! Услышь меня, мудрая и всесильная Афина!

Пламя светильника всколыхнулось, как от порыва внезапно налетевшего ветра; заметалась, расползаясь по стене, черная тень.

По статуэтке, стоявшей на постаменте в углу комнаты, скользнул яркий золотой луч, задержался на бронзовом лице богини, всего на одно короткое мгновение, но этого хватило, чтобы Гипепирия вздрогнула. Ей почудилось, что глаза изваяния ожили и метнули в нее искры, но не сжигающие изнутри, а вселяющие надежду; и еще ей показалось, что плотно сжатые губы богини тронула легкая благосклонная улыбка…

– Благодарю тебя, Афина! Твоя милость ко мне не знает границ. Я помню об этом всегда, каждый миг моей жизни, как и о том, что обещала тебе взамен.

Глаза Гипепирии потеплели и увлажнились.

Глаза бронзовой богини опять стали холодны и безжизненны.

Глава 8

Долина реки Гипанис

Митридат не стал ждать, когда Теламон поравняется с ним, сам направил коня навстречу стратегу. Нетерпение его было вполне понятно: разведчики доложили, что вражеское войско в половине дневного перехода от них, но это случилось утром, а сейчас солнце стояло высоко в зените.

– Мой царь, показался передовой отряд врага! – сообщил Теламон, осадив лошадь в двух локтях от подъехавшего господина. – По всей видимости, это римский разъезд, не более полусотни всадников.

– Проверяют дорогу? Или высматривают нас? – усмехнулся Митридат, окидывая взглядом свою армию.

Она растянулась длинной колонной вдоль правого берега реки. В центре находился ее костяк – боспорские отряды, которые он привел с собой на этот азиатский берег. Кавалерия, экипированная не хуже римской, неспешно двигалась параллельно пехоте звенящей железом цепью. Два года назад через пролив с ним переправилось семь с половиной сотен всадников (не считая уцелевших катафрактариев). Митридат довел их численность до девятисот за счет примкнувших к нему боспорцев, которые бежали из Гермонассы и Фанагории, не пожелав служить новому царю. Отъевшиеся на пастбищах дандариев кони выглядели так, словно их готовили к параду: гладкие лощеные шкуры блестели, как клинки, сильные длинные ноги ступали твердо и уверенно, точно касались камня на главной улице покоренного города. Не менее внушительное зрелище являли собой и пехотинцы. Те три тысячи, что выжили в первом столкновении с Римом, уже не выглядели вереницей полуголодных людей, вымотанных боями и маршами. Сейчас они шли плотным ровным строем, устремив в синее небо сверкающие на солнце наконечники копий, бодрые, сытые, уверенные в себе и своем полководце, которому они остались верны и телом и душой. Правда, нашлись и такие, кто, испугавшись за свое будущее, вернулся в Пантикапей, предав боевых товарищей и его, их законного царя. Но он и в этом случае восполнил незначительные потери – бежало из отступающей армии не более двух сотен воинов – вставшими под его знамена местными боспорцами. И теперь они, как единое целое, маршировали рядом со своими новыми братьями. Маршировали так, что под их тяжелой поступью вздрагивала земля, птицы уносились в небо, а грызуны прятались в норах. Как зловещие шипы на теле гигантской змеи, покачивались островерхие шлемы; громыхали, ударяясь о боевую амуницию, большие овальные щиты. Каждый шаг этого воина, каждый выдох отдавались в сердце Митридата ликующим криком, и ему до умопомрачения хотелось спрыгнуть с коня, взять в руки щит и встать со своими храбрецами в один строй, идти с ними по этой сияющей долине, по этой мягкой траве, идти до самого конца. И уже не важно, что поджидает их впереди, победа или смерть, важно лишь то, что пройдут они этот путь плечо к плечу, щит к щиту…

– Думаю, они знают, что догоняют нас, – ворвался в мысли Митридата голос Теламона, – и контролируют наше движение.

– Тем лучше. Не будем разочаровывать моего брата и начнем готовиться к встрече.

– Ты хотел сказать «к битве», мой царь?

– Именно так, Теламон, именно так. Тем более, что мы уже пришли.

– Это и есть то самое место, о котором ты говорил? – Стратег крутанул головой по сторонам, прищурился, точно высматривал в окружающем пейзаже какой-либо изъян. – Что в нем особенного? Хотя… – На лице старого воина проступило понимание. Он ухмыльнулся, отчего рубец старого шрама на левой щеке стал еще более кривым и уродливым.

Митридат наблюдал за ним, не скрывая удовольствия, затем вытянул руку в направлении возвышенности, что подступала к реке почти вплотную.

– Мы спрячем конницу Зорсина за этим холмом. Сами же займем его вершину. У Котиса не останется другого пути, и он будет вынужден принять сражение, а узкий проход между берегом и холмом лишит его возможности маневра. И когда он увязнет в схватке с нами, сираки обойдут его армию, возьмут ее в клещи и ударят одновременно с фланга и тыла.

– Мы прижмем его к Гипанису! – одобряюще качнул головой Теламон.

– Мы утопим его в нем! – пообещал Митридат, но, скорее, самому себе.

– Как задействуем наших всадников, мой царь?

– Они вступят в бой, когда римляне и псы Котиса начнут отступать.

– Превосходный план! Мне доставит удовольствие наблюдать, как они будут выбираться из этой западни. Наша кавалерия не оставит им шансов.

– Не стоит недооценивать римлян, мой друг, – охладил пыл своего командира Митридат. Он ценил Теламона за преданность, живой ум, но, пожалуй, более всего за ту изощренную жестокость, с какой тот расправлялся с его врагами. – Они умеют сражаться, как ни один другой народ в мире, – заметил он, придирчиво осматривая фланги своего войска. – Однако мы превосходим противника в кавалерии и должны использовать этот фактор со всей возможной выгодой для себя.

– Я услышал тебя, повелитель. – Стратег проследил за его взглядом, безошибочно угадав, что привлекло внимание царя.

Мимо них отдельным подразделением как раз проезжали катафрактарии – гордость Митридата, его ударная сотня, все, что осталось от грозного отряда из пятисот всадников. Теламон не забыл, сколько времени и сил, и денег (!) в свое время потратил его господин на создание этой тяжелой кавалерии. И улыбнулся, вспомнив, сколько пришлось потрудиться, чтобы превратить полудиких дандариев в регулярную конницу. Наездниками и бойцами эти кочевники были отменными, но им не хватало дисциплины. Митридат возложил эту проблему на него, и довольно скоро их войско пополнилось легкой кавалерией, способной и к быстрому маневру, и к стремительной атаке, и к тому, чтобы уничтожить врага на расстоянии, осыпав его градом смертоносных стрел. До появления двух тысяч всадников Зорсина, они уже имели в седле три тысячи достойно обученных воинов – как боспорцев, так и дандариев…

Мчащегося к ним во весь опор верхового они заметили одновременно. Даже с приличного расстояния было видно, как срываются с лошадиных губ хлопья пены, а густая грива хлещет по лицу пригнувшегося к шее наездника.

– Наши славные дандарии спешат сообщить, что армия моего брата наступает нам на пятки, – произнес Митридат ровным, без тени беспокойства голосом и запрокинул лицо к небу, словно хотел рассмотреть в его прозрачной синеве божественный знак.

Конница дандариев шла в арьергарде их войска. Именно они отслеживали продвижение противника и прикрывали тыл. Поэтому Теламон нисколько не удивился такому категоричному выводу своего царя. И когда всадник резко осадил лошадь в двух шагах от них, он уже не сомневался, что услышит.

Аякс выскочил на пригорок стремительной птицей, опередив других лошадей на добрую сотню шагов. Он громко всхрапнул и мотнул головой, явно гордясь собой, но твердая рука наездника заставила его замереть на месте.

– Я знаю, что ты у меня самый быстрый, – сказал Гай Туллий Лукан, наклоняясь к уху жеребца и поглаживая его по гриве, – но здесь не место и не время для соревнований.

Аякс покосил умным глазом, прянул ушами, всхрапнул, но уже тихо. Они давно научились понимать друг друга с полуслова, иногда с одного взгляда. И обоим нравилось такое общение-игра.

– Господин, вокруг небезопасно! – Подскакавший к ним всадник выглядел не на шутку взволнованным. Привстав в седле, он указал рукой в сторону реки. – Их не меньше сотни!

– Ошибаешься, декурион. – Лукан кивнул в сторону небольшой рощи, из которой выкатывалась разноцветная лавина всадников. – Их тут не меньше тысячи.

Отряд, который изначально попал в поле их зрения, напоив лошадей, исчез в этой же роще, оставив после себя стайку потревоженных жаворонков. Гай обернулся: турма из вифинийской алы Аквилы собралась на пригорке вся, и лица кавалеристов, серьезные, сосредоточенные, были обращены к нему. Они ждали его приказа, но в глазах читалось желание как можно быстрее вернуться к основной части войска. Незнакомая враждебная местность не внушала доверия, и на то имелись все основания.

Этим утром их головной разъезд наткнулся на конное подразделение врага. Противник превосходил числом, но в прямой бой не вступил. Всадники Митридата обрушили на вифинийцев такой рой стрел, что из полусотни в строй вернулась лишь половина воинов. Да и тех чудом вынесли на себе быстроногие кони. После этого Котис и Аквила сделали однозначный вывод: их армия практически настигла войско мятежного царя, и столкновие с ним может произойти в любой момент.

Котис не хотел отпускать Лукана с турмой разведки, но Гай настоял, убедив его в том, что лучше любого другого офицера сможет дать реальную оценку обстановки. Обстоятельства требовали подробностей и мелочей, которые не всякий, даже весьма наблюдательный человек, смог бы отметить. У Лукана же имелись и опыт в подобных предприятиях, и репутация находчивого офицера. Поддержал его рвение и Аквила, открыто заявив, что с Гаем он за своих людей будет спокоен. Котис проговорил что-то о Гликерии, но в конце концов сдался, сняв с себя всякую ответственность перед кузиной за его жизнь.

Долго искать следы армии Митридата не пришлось. Не проскакав и трех миль, турма обнаружила у Гипаниса большой отряд всадников, по всей видимости, задержавшихся у водопоя. Никто никого не стал преследовать или осыпать стрелами. Дандарии быстро скрылись в роще, чтобы присоединиться к сородичам, а Лукан повел своих парней в обход, к еще одной возвышенности.

– С чего ты решил, трибун, что это были дандарии? – поинтересовался у него декурион, когда они поднялись на новый холм.

– По одежде, экипировке и тому, как они управляются с лошадьми, – ответил ему Лукан и, заметив, что опытный, побывавший не в одном бою командир ждет от него подробностей, пояснил: – Такие куртки и широкие штаны носят только варвары, вооружение имели легкое – луки и копья. Ну а как они ловко запрыгивали на лошадей и с места пускали их в галоп, ты сам видел.

– Действительно! – усмехнулся ветеран и почесал заросшую черной щетиной щеку. – Сам бы мог догадаться. Кто еще, кроме варвара, наденет на голову такой дурацкий островерхий колпак!

Слышавшие их беседу кавалеристы оживились, послышались смешки. Напряжение, державшее всех настороже, начало спадать. Впрочем, ненадолго.

– Вижу! Вся армия! – выкрикнул самый молодой воин турмы, вперив взгляд в ползущую по самому краю Гипаниса черную тучу.

Лента реки, широкая и спокойная, блестела на солнце, играя множеством цветов: синих, голубых, белых, серых и золотисто-желтых. Сжимавшие ее берега как будто специально, для контраста, налились сочной зеленой краской, которая источала так много жизни и радости, что порхающие над прибрежными зарослями птицы казались пыльцой распустившегося цветка, невесомо парящей в прозрачном воздухе. Пейзаж был настолько мирным, что движущаяся вдоль берега темная масса из человеческих и конских тел выглядела нереальной. Нереальность ее усиливала и какая-то особенная, неприродная тишина. Здравый рассудок подсказывал, что из-за большого расстояния они не могут слышать ни голосов людей, ни ржания лошадей. Но глаза, видевшие это движение и посылавшие сигналы мозгу, заставляли возбужденный разум отказываться от логики.

– Возвращаемся! – отдал команду Лукан и натянул повод, разворачивая Аякса.

Жеребец, почувствовав нетерпение хозяина, тем не менее не стал нестись вниз по склону в полную силу, но, достигнув равнины, рванул так, словно у него выросли крылья. За спиной Гая, то приближаясь, то отставая, дробью стучали копыта – турма следовала за своим командиром живым хвостом.

Небольшая рощица, которую они уже проезжали, была совсем рядом, когда, разорвав заросли кустарника, из нее выехали два всадника. Заметив римскую кавалерию, они пустили лошадей в такой стремительный галоп, что гнаться за ними не имело смысла.

– Разведчики! Как мы могли их пропустить?! – начал ворчать декурион. – Врата Аида, теперь Митридат узнает, что мы рядом!

Лукан проводил глазами удаляющуюся пару. В том, что эти двое следили за их армией, можно было не сомневаться, но стоило ли делать тайну из ее продвижения и дальше? Он обернулся к своим парням.

– Пусть знает! Рано или поздно мы должны были встретиться лицом к лицу. Поэтому я спрошу вас: зачем откладывать на завтра то, что мы можем сделать с его войском уже сегодня?!

– Тогда поспешим к царю Котису! – бодро отозвался декурион и вскинул руку к небу. – Ребята, нас встретят как героев!

Турма сорвалась с места, выбив из-под копыт лошадей комья земли; они разлетелись в стороны, как пущенные из баллист снаряды. Улизнувшие лазутчики были забыты, хлеставший по лицам ветерок будто напевал бравую боевую песню, подзадоривал, подгонял вперед. Роща осталась позади, а впереди, как на ладони, раскинулась ярко-зеленая низина с текущей по левую руку рекой. «Два полета стрелы, не больше», – прикинул Лукан расстояние, отделявшее турму от плотной колонны всадников. Они ехали им навстречу неспешной рысью, в ровном строю, и на какое-то мгновение Гаю показалось, что он ощутил, как вздрагивает под ногами Аякса земля.

– Наши! – вырвалось у молодого воина, который первым увидел войско Митридата.

– Дурень! – оборвал его декурион. – Кто еще может здесь быть? А наш противник там! – И ткнул вытянутым пальцем на восток.

Гай посмотрел на солнце. Оно перевалило за полдень и скатывалось к сереющим на линии горизонта горам. «Завтра утром. Все произойдет завтра утром», – решил он и пустил Аякса рысью.

Солнце едва позолотило тихие воды Гипаниса и его зеленые берега, когда ала римской кавалерии выдвинулась к возвышенности, которую занял Митридат. Разбитая на сотни тысяча катилась в строго выстроенном порядке, с равными разрывами между подразделениями. Она напоминала железную гусеницу, разрезанную на десять равных частей, с тысячью железных волосков – длинных, смертельно острых, но нарядно сверкающих. Топот копыт и лязг металла наполняли воздух привкусом свинца; трепещущие штандарты парили над строем хищными орлами. И хотя боевые горны еще не издали ни звука, все живое, что пряталось в траве, норах и прибрежном камыше, стремглав уносилось прочь.

– Я говорил тебе, Теламон, что у Котиса не останется выбора, и он нападет, – напомнил Митридат, наблюдая, как армия брата заполняет собой пойму реки и выливается подобно потоку воды к его стопам.

Они стояли на широком плато нависшей над низиной гряды. Она тянулась от берега Гипаниса на север довольно пологим, но вполне подходящим для обороны валом и обрывалась в двух местах неглубокими оврагами. Первый находился в двух милях от ставки Митридата. И его уже заполняла конница сираков, которой отведена была в этом сражении главная роль.

– Всегда восхищался умением латинян ходить в строю, – заметил Теламон, даже не пытаясь скрыть своего восхищения видом выстраивающихся у подножия гряды когорт.

– Соглашусь с тобой. – Митридат опустил руку на плечо стратега. Теламон уже давно стал ему больше, чем военачальник, которому он мог доверять; пожалуй, он был его единственным другом, оставшимся рядом, в то время как другие вельможи и командиры покинули своего царя. – Посмотрим, как здесь и сейчас это умение им поможет, – сказал он, ухмыльнувшись.

Кавалерия противника, прикрывавшая его правый фланг и напоминавшая разрубленную на части гусеницу, остановилась одновременно с замершими на месте когортами пехоты. Еще одна «гусеница» с некоторым запозданием выстраивалась на левом фланге, и численность ее, как отметил про себя Теламон, была не меньше первой.

– Котис не побоялся выехать на поле боя, и облачен как воин, – указал он царю на небольшую группу всадников позади когорт. – А рядом с ним, в черных доспехах, как я полагаю, тот самый Аквила.

– То, что мой брат ведет себя, как мужчина и вождь, радует. – Митридат сдвинул брови, нахмурившись. – А вот то, что он оставил в резерве большой отряд конницы, не нравится совсем. – Он в свою очередь указал Теламону на прямоугольник кавалерии, расположившейся на некотором отдалении от группы командиров. – Впрочем, не думаю, что для наших союзников сираков эти римляне станут проблемой.

– Царь! – Подскакавший к ним воин был из кавалерии сираков; короткая кольчуга носила следы глубоких царапин, светлые волосы непокрытой головы густой волной спадали на широкие плечи. – Мы заняли ущелье и ждем твоих указаний.

– Хорошо, – кивнул ему Митридат, с одобрением осматривая крепкую фигуру воина. – Передай вождям, что долго ждать не придется. Все начнется и закончится весьма скоро.

Глава 9

– Он не бежал от нас, – усмехнувшись, произнес Аквила, оглядывая позицию, на которой выстроилась армия Митридата. – Он вел нас именно сюда, где ему удобно будет дать нам бой.

– Мой брат никогда ни от кого не бегал. – Котис уже увидел Митридата – крохотную фигурку на вороном коне, неподвижно застывшую на вершине гряды. – Он надеется, что своей тактикой переиграет нас и победит. Отдаю ему должное, место для сражения выбрано удачно. И не исключаю, что он еще удивит нас неожиданными сюрпризами.

– Я даже знаю какими, – продолжая усмехаться, заметил Аквила. – Что мы видим на этом замечательном холме? Только пехоту! Значит, конницу он держит для удара по нашему флангу. И, судя по всему, это будет левый фланг, который занимает твоя новая кавалерия, еще ни разу не участвовавшая в больших… да вообще ни в каких битвах.

– Если ты, префект, все знаешь, зачем тогда мы поставили ее на этот опасный участок? – Котис непонимающе уставился на римлянина, на красивом лице юного царя появилось выражение неудовольствия. – Уж не хочешь ли ты принести моих воинов в жертву своему тайному плану?

– Да хранят нас всех боги! – Аквила воздел глаза к небу. – Твою кавалерию, царь, если понадобится, поддержат всадники трибуна Марциала, которых мы оставили в резерве. Марциал – опытный офицер. И ты знаешь это не хуже меня. Да и ала его состоит не из сопливых юнцов. Все парни прошли обучение в римском военном лагере, а это, поверь мне на слово, лучшая школа в мире.

– Это я понимаю. Но все же, почему на месте моей конницы находятся не твои опытные вифинийцы?

– Потому что я не думаю, что берег Гипаниса остается для нас наиболее безопасным участком.

– И какие у тебя основания так думать?

– Убедись сам. – Префект указал рукой на узкий проход между берегом реки и крутым склоном возвышенности, на которой расположилось пешее войско Митридата. – Как думаешь, светлейший, чего нам ждать с этого направления? – Котис промолчал, и Аквила закончил: – Для конной атаки, как нашей, так и Митридата, коридор узок, но я почти уверен, что он приготовил там ловушки.

– Целая ала кавалерии будет охранять тропинку, где едва поместятся в ряд пять всадников? – Котис продолжал смотреть на префекта с недоумением.

– Пусть Митридат продолжает думать, что переиграл нас. – Аквила перевел взгляд на когорты легионеров, замершие в боевом строю. – Но не один он мастер на хитрости.

– Надеюсь, префект, что увижу сегодня твоих вифинийцев в деле.

– Даже не сомневайся, царь.

Алу кавалерии в тысячу всадников Аквила привел с собой из Вифинии четыре года назад. Она осталась с ним на Боспоре и после того, как основная часть римского войска вернулась с Галлом в Мёзию. В солдатской среде ее стали именовать «алой Аквилы», и старшие офицеры об этом знали. Знал и Котис. Втайне он завидовал префекту, сумевшему быстро завоевать авторитет у простых воинов. Впрочем, зависть эта была обусловлена самыми лучшими побуждениями: юный царь только набирал вес и силу в своем государстве и страстно желал походить на этого сильного, умного мужчину, которого солдаты почитали чуть ли не как самого Юлия Цезаря.

– Не стоит томить бездействием наших воинов, – сказал Аквила, щурясь на яркое солнце, уже начавшее обжигать кожу лица и рук.

Котис кивком головы указал в сторону брата, с высоты гряды наблюдавшего за их войском.

– Вероятно, он ждет, что мы нападем первыми?

Он едва произнес последнее слово, как Митридат поднял руку, и в римские когорты полетели стрелы. Они описали широкую дугу, прошив небо черными иглами, и обрушились на боспорцев и римлян точечным градом. По щитам солдат, как маленькие молоточки, застучали железные наконечники. Там, где щит не был обшит металлом, стрелы с жадным дрожанием впивались в него. За первым залпом сразу же последовал второй, более прицельный и плотный. На этот раз стрелы нашли людскую плоть. Упали первые убитые и раненые. Образовавшиеся прорехи в строю тут же заняли их товарищи из задних рядов.

Котис повернул к Аквиле возбужденное лицо, и тот отдал приказ корницену:

– Два раза!

Горн взревел так, что птицы, еще остававшиеся в округе, унеслись на другой берег Гипаниса. Две сотни сирийцев, изголодавшихся по настоящему делу, спустили тетивы своих луков. И не успели стрелки Митридата опомниться, как многие из них, кувыркаясь и вопя, покатились по склону. За сирийцами выпустила стрелы вторая шеренга, состоявшая из боспорцев Котиса. Но стрелки противника уже успели отойти за щиты своей пехоты.