Грань бесплатное чтение

Восстановлению не подлежит

– Александра, у вас большой потенциал, но вы не проходите по показателям души. Несмотря на то, что с вами произошло. – Саша задержала дыхание – необъективный стыд поднимался по трахее к горлу, – Люксов слишком много, – продолжила ровным тоном женщина: таких, как Саша, жаждущих успеха, она видела каждый день. – Даже больше, чем мы видим обычно. Это хорошо, – Саша с удивлением заметила, как женщина ей коротко улыбнулась. Искренне. – Но не для нашего бизнеса. Вы же знаете, с какой отметкой мы берем абитуриентов? – Саша отрицательно мотнула головой, помощница кастинг-директора глубоко вздохнула. – С нулевой, Александра. А чего вы хотели? – Хмыкнула она, видя озадаченность на лице девушки. – Сами представляете, какой критике и нередко травле подвергаются известные артисты – мы не можем нести ответственность за целостность их души, от этого никакие договоры не застрахуют. Но я уверена, вы добьетесь успехов в другом направлении.

Саша тупо посмотрела на протянутые ей документы и заторможено кивнула. Только спустя полчаса прогулки сквозь мокрый ноябрьский воздух ожила, встретив сестру.

Они сидели на застекленной веранде, наблюдали за игрой в догонялки ветра и пожухлой листвы, пили облепиховый чай. Саша возмущалась, как всегда, ярко.

– Нет, ты только подумай! Светиться она не должна! В этом есть какой-то смысл, с точки зрения коммерции, но это просто ужасно. Получается, у каждого, кто более-менее известен, кого мы видим по телевизору, потухла душа, представляешь? И ладно, можно было бы своими силами пробиться, или существовали бы другие лейблы, как лет десять назад, так нет – монополия, понимаете ли. – Саша презрительно фыркнула, закатила глаза. С минуту помолчала, вздохнула и покачала головой. – Знаешь, оно того не стоит, – она откинулась на кресле, посмотрела на сестру. Ника молча улыбалась, выслушивая очередную тираду от старшей. – Дети рождаются с таким потенциалом, – Саша кивнула на детскую зону в глубине зала, – а их на фарш успеха потом перемалывают. Нет, добровольно я на такое точно не пойду. Операции вроде какие-то делают, я слышала. Думала, это выдумка, но раз цена успеха – нулевой уровень света в душе, не сомневаюсь, что такие клиники все же существуют.

Саша глубоко вздохнула, воровато огляделась по сторонам, подвинула кресло вполоборота к залу, подальше от случайных взглядов. Прикрыла глаза, сосредоточилась, прикоснулась к груди. Открыла глаза и посмотрела на душу в своей руке. Ника слабо улыбнулась.

– Просто этот вариант не для тебя. Что на счет центра реабилитации, ты же долго работала над его открытием?

– Я выстрадала весь проект, осталось найти только деньги, – бросила она, не отрывая внимания от светлого комочка в ладони. – Чем и займусь сегодня на встрече бизнес-клуба. Папа меня позвал, ты тоже пойдешь. Думаю, можно там инвесторов найти.

Ника что-то ответила, но Саша не слушала. Каждый раз, когда она брала в руки свою душу, становилось не по себе. Жесткая, в келоидных рубцах, до сих пор местами кровоточащая – печальное зрелище. Но Саша любила ее, конечно любила. Помнила время, когда душа в обе ладони не помещалась, светилась, как монтажный прожектор, была мягкой и теплой. Как у детей в глубине зала. Саша бросила короткий взгляд на детскую зону, улыбнулась.

Малыши лет четырех катали по ковру свои души, размером с шары для боулинга: те поблескивали, искрились, будто живые, повторяли за носителями. Душа Саши тоже светилась: порой даже ярче, чем можно было представить, только свет рубцы не лечил. У всех они были в той или иной степени, смотря сколько раз тебя ранили и предавали. Обычно это влияло на уровень яркости, упругость. Но у Саши был нетипичный случай.

– Нет, оно того точно не стоит, – она мотнула головой, сморщилась, суетливо спрятала душу обратно, коснувшись груди. – Без света в душе долго не живут. А если живут, то просто существуют, – пробубнила она себе под нос.

– Этот мир давно сошел с ума, – отмахнулась Ника. – Люди тратят бешеные бабки на средства для ухода и блеска души, а шоу-бизнесу подавай нулевое свечение. Ну, бред же? – чуть более возмущенно, чем следовало, всплеснула руками она.

Саша вздохнула. Про это мало кто говорил, но иногда яркость души затмевала мозги. Организм не мог справиться с душевной и интеллектуальной нагрузкой – приходилось чем-то жертвовать.

На слова сестры Саша ничего не ответила. Сама как-то два года назад потратила пятнадцать тысяч на разрекламированный чудо-крем, якобы придающий душе блеска. Ее мясистые рубцы под слоем мази лишь начало жечь, пошла аллергия. На такие случаи, как у нее, очевидно, лекарство еще найдено не было.

Саша знала, что не одна такая ущербная: ее травма – не магия. Но почему-то о таком зазорно было говорить. Как о работе в порно или о педофилии. Людям всегда было легче оголить тело, чем душу, но презрение к травмированным душам Саша понять не могла. Поэтому взялась за проект реабилитационного центра – как и все в организме, в нужных условиях, душа могла восстанавливаться. Нужно было просто уделять этому время.

На ужин в бизнес-клубе отца она собралась медленно, медитативно. Пыталась найти подходящие слова для представления проекта, несколько раз переделывала заметки.

– У тебя все получится, не волнуйся, – мама заглянула через плечо Саши, встретилась с ней взглядом в зеркале.

– Надеюсь, – тяжело вздохнула она, – несмотря на прогрессивное общество многие до сих пор не верят в нужность реабилитационных центров. Неуверенные в себе слабаки просто боятся говорить о внутреннем мире. Никто не хочет признавать, что их собственная душа тоже уже горит не так ярко, – Саша зло выдохнула, грубо провела кистью с румянами по щеке.

– Они и не знают о настоящих травмах, – мама пожала плечами, наклонила голову вбок, заглянула дочери в глаза. – Ты же понимаешь, что вместо проникновенных слов и умных аргументов ты могла бы им просто все показать? Не думала над этим? – она мягко коснулась плеча Саши.

Та дернулась от слов, но медленно выдохнула, выравнивая состояние.

– Конечно думала, – устало цокнула она. – Но поняла, что не смогу. Это слишком. Легче будет раздеться перед всеми и разрешить поиграть им в гинеколога, – криво усмехнулась она.

Мама покачала головой.

– Это жизнь. Не ты же сама это с собой сделала, – сочувствующе посмотрела она на дочь, Саша положила свою ладонь поверх ее на своем плече.

Даже на расстоянии она чувствовала тепло маминой большой души.

– Это как посмотреть, – невесело усмехнулась Саша, задержав внимание в отражении зеркала на собственных глазах.

Взгляд прибавлял ей возраста – отражал душу старухи.

Саша не думала, что влюбится. Про это никогда не думаешь. Но когда чувства бьют по голове обухом, не думаешь уже вообще ни о чем.

Душами влюбленные делились только в старых фильмах, сейчас люди так не делали, но Саша любила классику. Ее душа с детства горела ярче, чем у сверстников, но когда Саша влюбилась, та могла затмить собой ночью луну.

Она просто жила и любила, а когда его душа начала тускнеть, Саша забеспокоилась. Митька был необычным, творческим парнем, но в какой-то момент потерялся. Саша не мешкала: вынула свою душу и вручила ему, протолкнула теплый комок парню между ребер. Попросила походить так пару месяцев, она потерпит легкую прострацию – лишь бы Митька снова начал рисовать.

И он начал. Но чужая душа – не панацея: через три недели Митя повесился. Ждать он больше не мог, просить Сашу забрать свое обратно тоже. Она проснулась ночью от паники и не сразу поняла, что произошло. Пропущенную, как через мясорубку, кровоточащую, гниющую от язв душу Саши коронер вынимал уже из мертвого тела парня.

В травмпункте сказали, что Саша виновата сама.

Со временем она научилась с этим жить. С болью утраты и в буквальном смысле с истерзанной душой, от которой в плохие дни до сих пор веяло смертью. Идея открытия реабилитационного центра грела надеждой на собственное исцеление. Но это было непросто. На это нужны были душевные силы. У Саши их было слишком мало. А для шоу бизнеса – много. Людей с нулевой отметкой было по пальцам пересчитать. На то они и были знаменитостями.

Александра распрямила плечи, улыбнулась сестре и зашла в зал. В нос сразу ударил сладкий аромат, как в бутиках. Блеск сложносочиненного паркета, позолота на липните, коринфские колонны и медленный джаз.

Саша оглядела гостей в коктейльных платьях и смокингах, официантов, разносящих бокалы с шампанским, и, натянув на лицо благостную улыбку, начала здороваться со знакомыми и незнакомыми людьми.

Спустя час она наконец добралась до компании нужных людей: пожилые мужчины в костюмах были рады поболтать с молодой девушкой, но удивились, когда Александра завела разговор про дела.

– Смотри, тут сам владелец лейбла, – возбужденно шепнула на ухо сестре Ника. – Вот там, – она указала на мужчину в соседней компании.

Саша поджала губы и строго посмотрела на сестру – не хотела отвлекаться.

Ника весь вечер хвостиком таскалась за сестрой, так как никого здесь не знала.

Конечно, она очень хотела, чтобы у Саши все получилось с проектом, но с каждой улыбкой сестры или удачной шуткой в разговоре с матерыми бизнесменами, чувствовала себя все более неловко. Ей тоже хотелось быть в центре внимания, быть особенной.

Иногда Нике казалось, что магнетизм, окутывавший сестру, был у той как раз из-за травмы. Ника ни за что не хотела бы пережить нечто подобное, но было что-то загадочное и романтичное в тайне Саши, будто эта затаенная в глазах грусть придавала ей веса. Саша была глубокой личностью, Ника же считала себя детским бассейном.

К тому же – какая у нее с Митей была любовь! Это надо же было – Саша душу свою ему отдала, подумать только! Ника хотела бы пережить подобное. Настоящее. Живое.

– Проект амбициозный, но не думаю, что он окупится, – Ника моргнула, возвращаясь в реальность на словах собеседника Саши – седого, высокого мужчины в черном смокинге. – Вы еще молоды, не забивайте себе голову чужими проблемами, – добродушно усмехнулся он и Ника заметила, как от раздражения Саша скрипнула зубами. – К тому же я не знаю ни одного человека с травмами души больше обычных. Простого отдыха и бережного отношения всем вполне достаточно, – пожал он плечами.

– Вы не знаете – я знаю, – мягко улыбнулась Саша, не желая сдавать позиции. – К тому же люди о таком не говорят, пока не было прецедента. Помимо целенаправленного поиска нуждающихся, они нас сами найдут, когда станет известно об открытии центра. Поверьте, их больше, чем кажется.

Мужчина покачал головой.

– Не знаю-не знаю, жизнь – не любовный роман все-таки. И по каким критериям в центр будут ложиться люди? У каждого в жизни были травмы. Нет, не думаю, что проект выгорит, – он нахмурился и сделал движение вбок, чтобы уже попрощаться с присутствующими.

Ника почувствовала, как внутри поднимается буря. Это ее шанс помочь сестре, стать заметной, побыть героем в лучах славы. Сейчас или никогда.

– А это, по-вашему, что?! – громко окликнула она собеседника Саши, не помня себя от волнения, и воспользовалась правом близкого родственника – резко прикоснулась к груди сестры, вынимая на всеобщее обозрение мелкий, еле сверкающий, мясистый, уродливый комок.

Саша отшатнулась от неожиданности, забыла, как дышать, и во все глаза смотрела на сестру. Ника победно улыбалась, с радостью смотря на присутствующих – мужчина в шоке с примесью любопытства разглядывал душу Саши. Ника помогла сестре, теперь ее проект точно одобрят.

Время вокруг застыло – Саша видела перед собой только горящие радостным блеском глаза сестры и свою мелкую, покрытую трупными язвами, душу. Она поняла, что ничего не будет, как раньше.

Люди начали оборачиваться, подходили ближе, чтобы рассмотреть нечто куда более откровенное, чем «грязное нижнее белье». Ника была счастлива, что смогла помочь сестре. Как Саша раньше не догадалась привести в качестве аргумента собственную душу? Зачем были все эти бесполезные слова?

Саша смотрела во все глаза на любопытствующих присутствующих: никто не захотел отвести взгляд или прервать мерзкое представление словами «разойдитесь, это личное». Но больнее было осознавать, что плевать было не только окружающим, но и сестре. Той, с которой рука об руку двадцать лет шли, той, которой Саша все душевные силы отдавала. Правда ведь думала, что родственные души. Но розовые очки бьются стеклами внутрь.

Ирония ударила в подреберье осознанием того, что ее школьная гордость разбита. Саша ведь искренне гордилась тем, что не испытывала безответной любви. Но оказывается, и ее это не обошло стороной. Безответно любить парня, кажется, проще. Заблокируй во всех соцсетях, удали совместные фотографии и время притупит чувства. Но безответно любить сестру – совершенно новый уровень.

Ведь то, что делала с ней сейчас Ника – не любовь. Саша глотала концентрированную боль.

Потенциальные инвесторы с удивлением и долей восхищения переводили взгляд с мелкой души в руках Ники на Сашу. Они понимали: если этот цирк уродов не выдумка, они срубят приличные бабки.

Шоу прервал мужчина, загородив своей спиной от любопытных гостей Сашу с сестрой. Увидел потерянный взгляд первой, недовольно покачал головой. Ника растерянно посмотрела на того, кто прервал минуту ее славы. Смутилась, узнав в нем владельца лейбла, о котором ранее говорила сестре.

Саша безучастно смотрела на душу в руках сестры. Выдохнула, вытерла скупую слезу с щеки. Душа стрельнула всполохом искр и потухла.

Саша подняла пустой взгляд на Нику, которая растерянно и боязливо переводила взгляд с души на сестру. Отрицательно покачала головой – это было концом. Потому что душевных сил на восстановление, очевидно, больше не появится.

Саша подняла глаза выше – на хмурого мужчину.

– Вы же владелец лейбла, да? – бесцветно проговорила она. Тот кивнул. – Думаю, нам есть, о чем поговорить, – Саша грубо выхватила из рук Ники потухшую душу и безразлично «бросила» ее себе в грудь, как кусок мяса. Им она, в принципе, теперь и была. – Мне больше ничего не остается. Только стать знаменитой.

Смерть и понедельники

Утро понедельника для Евгения выдалось серым. Хотелось либо пойти обратно спать, либо повеситься. Последнее было в приоритете: на подоконнике лежала бечевка.

Это решение Евгению далось непросто, но откладывать его он тоже не хотел. На работе начальник его ненавидел, заставлял работать за пятерых. Зарплата радовала, но тратить деньги Евгению было некогда – все время уходило на самобичевание.

Евгений знал, что это не спроста: наверняка накосячил в прошлой жизни. Помимо начальника-самодура, мать пилила постоянно, мол, жениться пора, да и внуков ей подарить – сорок пять Евгению стукнуло, как-никак. Только Евгений знал, что женщины – истеричные и продажные. Далеко ходить за примером не надо – в субботу в строительном магазине молоденькая кассирша обсчитала его на семь рублей. Евгений не скандалист – спокойно позвал менеджера и разобрался с ситуацией.

Не мог найти Евгений радости в жизни, поэтому и решился на этот отчаянный шаг. Он это даже считал поэтичным – повеситься пасмурным утром понедельника.

Евгений доел пресную овсянку, помыл тарелку и захватил из ванной хозяйственное мыло. Все воскресенье Евгений тренировался завязывать петлю на веревке – в интернете любой информации было предостаточно.

Старая советская табуретка заскрипела под ногами, грубая веревка защекотала шею – «вот так бывает, – подумал Евгений, – без лишней романтики. Как и жизнь.»

Он сделал глубокий вдох, затянул бечевку покрепче, прошептал молитву, чтобы крюк от люстры выдержал.

Сделал вдох.

Тишину разрезала трель звонка.

«Даже умереть нормально не дают», – подумал Евгений. Решил переждать, пока ранний гость потеряет терпение. Но человек за дверью с завидным упорством давил на кнопку звонка. Когда звук прекратился, Евгений облегченно выдохнул. Пока дверная ручка не начала проворачиваться, пропуская нежданного гостя внутрь.

«Неужели забыл закрыть», – не успел подумать Евгений, как замер в изумлении, смотря на вошедшего человека.

Это была молодая женщина, в черной в пол мантии, смоляными волосами и большой старой косой. Гостья осмотрелась, прошла вглубь комнаты.

– Доброе утро.

Ее мягкий, с хрипотцой голос, оборвал напряженную тишину.

– Вы кто? – сдавленно спросил Евгений.

Все мысли об этикете разом вылетели из головы.

– Я – Смерть, – ответила женщина. – Есть водичка? – она перевела взгляд на Евгения, тот лишь растерянно кивнул в сторону кухни.

– Вы за мной? – голос его дрожал, но Евгений проявлял всю стойкость, чтобы встретить Смерть достойно.

– Угу, – пробормотала Смерть, допивая воду из стакана. – Прости, – она вытерла губы рукавом мантии, – Жуткое похмелье. Вчера встречались с Любовью и Временем, – она поставила стакан на стол, повернулась к Евгению.

– А что, она существует? В смысле, любовь, – растерянность на лице Евгения позабавили Смерть.

– Конечно, – мягко ухмыльнулась женщина, – вы с ней даже встречались в эту субботу, – она присела в кресло напротив стоящего на табурете Евгения, – только ты позвал менеджера и спугнул ее, – цокнула языком Смерть, – знаешь, Любовь не любит менеджеров.

Евгений сглотнул, нервно схватился за край свитера.

– А в-время? – Евгений внимательно смотрел на Смерть.

– О, а время на тебя в обиде, – укоризненно сказала женщина, – оно и не удивительно – каждый день после работы ты убивал ее. Медленно и только с присущей тебе педантичностью, – скривила губы Смерть, закинула ногу на ногу. – Что еще хочешь знать? – она с ленцой оглядела комнату.

Евгений отчетливо услышал в ее голосе скуку. Он даже Смерть заставил скучать.

– Есть ли жизнь после смерти?

– Ты сам себя слышал? – скептично изогнула бровь Смерть, – это оксюморон даже в вашем понятии, не то, что в нашем.

Евгений поник, но не разочаровался сильно – он из жизни уходит не ради ее продолжения.

– Как зовут? – Смерть взяла на руки подбежавшего померанского шпица.

– Рекс, – устало ответил Евгений.

– Есть с кем оставить?

– Да, сегодня вечером придет соседка.

– Ясно, – пожала плечами женщина, потрепала Рекса за ухом.

– А… – Евгений уже боялся задавать вопросы, потому что быть осмеянным самой Смертью не очень хотелось, – а Бог есть? Ну там, рай и ад?

Евгению еще в детстве говорили, что суицидники возносятся точно не на небеса, поэтому этот вопрос он особенно хотел прояснить.

Женщина в кресле взглянула на свой маникюр.

– Когда человек умирает, в охваченный короткой агонией мозг поступают микро-импульсы, которые создают галлюцинации, а там уже ты видишь то, во что верил и чем жил – рай, вальхаллу, ад или просто близких.

Такой ответ Евгения вполне устроил.

– Можно еще последний вопрос?

– Да хоть два, – мягко улыбнулась Смерть.

– Почему вы в черной мантии и с косой? – Евгению вдруг стало неудобно.

Помимо петли на шее и затекших ног.

– Так униформа, дорогой. Ты носишь галстуки, а я косу, – ухмыльнулась женщина, – у первых людей, чьи представления и выдумки создавали нам образы, была скудная фантазия.

– Ясно, – грустно кивнул Евгений. Он ожидал большего. – Ну ладно тогда, – протянул он, – прощай, Рекс, – Евгений в последний раз взглянул на своего друга, кивнул Смерти в знак уважения, шагнул в пустоту…

И упал на пол, наблюдая рядом с собой отрезанный острой косой край веревки и удаляющуюся фигуру Смерти в дверном проеме.

Услышал уставшее, брошенное через плечо:

– Иди работай, олух. Не одной же мне с утра по понедельникам вставать…

Хорошая девочка

Влада всегда завидовала тихоням.

Стройным ясноглазым девочкам, которых в клуб могла затащить только буйная подруга, и только под прицелом пистолета, которые читали книжки и загадочно смотрели вдаль.

Такими были главные героини сериалов ее юности: красивые девочки с печальными глазами предпочитали домашний уют вечеринкам, мало смеялись и не были болтушками. Таких выбирали парни. Такие были главными героинями.

Влада им завидовала. Боли в их глазах, молчанию, загадочному образу. Она стыдилась своей харизмы, громкого смеха, темперамента. Влада имела много друзей, сама всех затаскивала на вечеринки, читала книги с телефона и не могла похвастаться загадочным образом.

Влада любила хаос. Он вынуждал людей быть умнее, острее чувствовать жизнь и не оглядываться. Она хотела научиться плакать в крепкое мужское плечо, но вместо этого совершенствовала чувство сарказма. У нее было все хорошо. Влада знала, что хороших девочек ждут в раю, а плохих везде. Этим себя успокаивала.

Но Влада тайно, всегда, безустанно хотела себе печальные глаза.

Знала, что без загадки нет шансов стать главным героем.

А потом Влада выросла.

Не сразу – по цепной реакции. Первая потеря: друга, правды, затем себя. Первые долги: в семье, перед обществом и перед самой собой. Первая нелюбовь: к жизни, себе и мужчине.

И когда, проснувшись однажды утром, она смотрела в потолок около часа, Влада поняла, что достигла заветной мечты – её глаза кроме печали больше не отражали ничего.

Только сил обрадоваться не было. Оказалось, нужно жить. Яростно, не ища оправданий – жить. Пробовать медитации, ходить к психологу, бегать по утрам, через силу встречаться с друзьями – лишь бы продолжать.

Оказалось, что красавчики принцы на потерянных загадочных девочек с печальными глазами не засматриваются. Их вообще никто не замечает. Даже если девочка сидит с глубоким декольте одна за барной стойкой – никто не горит желанием угостить.

Оказалось, что на печальных загадочных девочек всем плевать в реальной жизни. Потому что люди питаются не загадкой, а тем, что горит на дне глаз. Но для того самого волшебного магнетического эффекта в них должно хоть что-то гореть.

А у Влады оно потухло. Бонусов, сука, не принесло.

Влада чувствовала себя обманутой. В тот вечер – особенно. Когда натягивала на тело жидкое серебро, подкручивала волосы – уже тогда мысленно выбирала торт, который позже ночью будет есть в одиночестве.

Он вышел в прихожую, накидывая на плечи бушлат.

– Даже не скажешь, что я ослепительно выгляжу? – Влады не хватило на улыбку.

Перед ней стоял даже не принц из сказки – король. Красивый, мужественный, властный. Она стала грустной девочкой и забрала себе главного героя. Тот ей не был нужен, но сам факт!

Он окинул её оценивающим взглядом с ног до головы. Вернулся к завязыванию шарфа.

– Я делаю комплименты женщине, когда она заслуживает, а не нуждается в этом, – безучастно резюмировал он.

Влада, усмехнувшись, согласилась. Он был прав. Но чувство вселенского обмана, несмотря на справедливость, все равно накрыло ледяной волной.

Неужели, когда она смеялась, дружила с сотней людей, саркастично улыбалась, была более притягательной? Неужели Влада была главной героиней именно тогда, когда хотела жить?

Влада распрямила плечи, на которые он накинул пальто, взяла мужа под руку. Выдохнула, натянуто улыбнулась, бросила на него последний искренний взгляд.

Разочарование пошло трещинами на зеркале души. Жизнь оказалась странной штукой, а она до сих пор не привыкла к поворотам. Он посмотрел на неё сверху вниз, на мгновение встал на паузу.

На него смотрела уставшая Владислава Остапова. Поникшая и разочарованная. Он знал, что тоже приложил к этому руку. Но на дне её глаз видел маленькую, наивную девочку, до сих пор с удивлением восклицавшую «ну как так?!» Только сейчас изменилось нечто.

Будто разочаровываться дальше она не могла. И маленькая девочка разозлилась. Яростно, без оглядки захотела жить и вернуть себе право наслаждаться этим.

Влада спрятала вспыхнувший на дне глаз огонь. Щёлкнула замком, кивая мужу на выход. Собрала осколки своих печальных глаз – не знала пока, что с ними делать. Решила оставить этот разговор с вечностью на вечер под кремовый торт.

Плана не было. Влада знала только одно: никакие принцы и короли больше не будут определением её роли. Потому что печалью или радостью свои глаза она будет наполнять только для себя. И если он уйдёт – попробует стать счастливой.

Снова.

Влада мягко улыбнулась на прощание домработнице. Закрыла за ней дверь, выдохнула.

Вместе с щелчком замка плечи хозяйки ссутулились.

Тридцать три года. Тридцать три года разом уставились на нее, застыв по ту сторону зеркала.

Отражение устало хмыкнуло – Влада, подхватив пакет из «пятерочки», босиком поплелась на кухню. Сидела в кресле качалке, поедала ложкой торт из упаковки; с садистским безразличием наблюдала за растянутой тканью платья на коленях, подтянутых к груди.

Сейчас она не была Владиславой Остаповой – гордой и сияющей – была просто Владой. А Владе на платье, на собственную неуместность в царских интерьерах было плевать. Она знала, что выглядела жалко. Это стало понятно еще при покупке торта в десять вечера для нее одной.

Чертов камин не функционировал с их въезда в квартиру – Влада запаслась двумя чашками чая, включила юмористическое видео на ютуб. Сняла неудобное золотое кольцо, взяла на зуб консервированную вишню, обмазанную кремом и… разрыдалась.

Тянущая струна в груди дребезжала уже месяц. Сознание не выдерживало – последнее время Влада много спала.

Муж сидел на чемоданах, собирал аптечку, прощался с коллегами, делал жетоны, покупал бронежилет. А Влада наблюдала за этим с тревожной отрешенностью и каждое утро оставляла на подушке след от слюны и свою гордость. Душу держала на коротком поводке, чтобы не выла.

Скулы болели от натянутой улыбки, Влада плакала первый раз за полгода. Было неизвестно, придет ли приказ. Было неизвестно, выдержат ли нервы.

Будущих мужей, как выяснилось, надо было проверять в самом начале не только на наличие детей. Но и на возможность уйти по контракту на спецоперацию.

Мало кто на это подписывался добровольно. Только в отличие от мужа, Влада свое согласие не давала. Но на чемоданах сидели двое.

Подточенную антидепрессантами психику шатали шансы пятьдесят на пятьдесят. Либо уйдёт, либо нет. Хотелось определённости. Но определённость не хотела Владу – не сошлись характерами.

Зеркало смартфона было чёрным. Влада кинула на него ещё один нервный взгляд. Перепроверила, включён ли звук. Внутренняя истерика вспыхнула протестом, переломила ее пополам и на этой баррикаде встала во весь рост, проорав во все горло, что дальше так продолжаться не может.

Но Влада сидела и молчала, пылая со дна глаз истерикой. Так принято. С государством нельзя играть в азартные игры. У него все карты крапленые.

Влада обещает себе. Выживет – правила будет устанавливать сама. Снова станет

яркой, самобытной, непредсказуемой, глупой. И не будет уезжать с вечеринок одна.

Телефон моргнул новым сообщением. Влада вздрогнула, достала из пяток сердце, заставила его заново качать кровь. Сейчас все решится. Либо он, либо она.

Простые слова «завтра ухожу» стали началом и концом её маленькой вселенной.

Он не умрет. Такие, как он, не дохнут. А у нее появится шанс выжить.

Влада выдохнула с облегчением. Улыбнулась.

Впервые за полгода.

С ней расстаются все

Он сглотнул ком в горле и приосанился, горделиво вздернул подбородок – хотелось до последнего держать лицо.

Она мягко улыбнулась – будто являлась воплощением самой природы и каждого на этой планете любила. Смело, с гарантией, навсегда.

– Разве я не отдавал тебе всего себя?

– Ты искренне относился ко мне, – в ее сияющих глазах промелькнула грустинка.

– Тогда почему?

Голос надломился, разбился под потолком сиплыми нотами. У Льва запершило в горле. Она подняла на него глаза, полные нежности, и в них он заметил отблеск прежнего себя.

Она дернула уголком губ в успокаивающей улыбке.

– Ты сам прекрасно знаешь.

– Ничего я не знаю! – Взорвался Лев, вскочил со стула. – Ничего я не знаю и ничего не понимаю, – зло прошипел он и покосился по сторонам, сбавив тон, – а ты не пытаешься объяснить.

Он нервно хрустнул пальцами, одернул полы пиджака. Выдохнул и сел обратно. Она хмыкнула в унисон своим мыслям.

– Ты знаешь, просто не хочешь этого признавать, – она пожала плечами, подняла на парня испытующий взгляд.

– Это из-за нее, да? – Презрительно фыркнул Лев. – Хочешь, я откажусь от нее? Я откажусь, и ты останешься!

– Нет, – она снисходительно покачала головой. – Ты не можешь от нее отказаться, она все равно придет рано или поздно.

Лев поник.

– Почему вы не можете сосуществовать вместе? – Тон получился до одури умоляющим. – Почему нужно выбирать?

– Выбирать не нужно. Это просто произойдет. Хочешь ты того или нет.

– Дерьмово.

– Наверное. Я не хотела тебе делать больно.

– Разумеется. Только вот сделала, – он отдернул руку, откинулся на стуле. – Я ведь ожидал этого от всех. От всех, понимаешь? Кроме тебя. В тебе, я, дурак, был уверен даже больше, чем в себе самом. Кому прикажешь теперь верить?

– Да всем! – Она не выдержала и нахмурила брови, оборвав его линчевание. – Ты же не перестанешь есть огурцы от того, что один оказался горьким? – Она поморщилась, отмахнулась. – Сравнение так себе, но ты понял…

– И что, получается, это все? Что было раньше – не имеет значения?

Она оскорбленно встрепенулась.

– Думаешь? – Сквозь зубы выдохнула обиду она. – Разве это работает так? Когда твой дедушка умер, все, что было между вами, вмиг обесценилось?

– Но ты не умираешь, а просто уходишь!

– Пойми, тебе уже нельзя все делить мир на черное и белое. И нельзя страдать только тогда, когда кто-то умирает. Тебе можно грустить по разным поводам, по этому в том числе. Мы же были вместе со школьной скамьи, с младших классов. Хочешь сказать, это ничего не значило?

– Нет…

– Наши безумные розыгрыши, поездки за город, праздники, наши кричалки на митингах, часовые разговоры по телефону – думаешь, это было неискренне, потому что закончилось?

В ее взгляде было столько мольбы на его благоразумие, что Лев осекся.

– Конечно нет, просто… странно все заканчивать вот так, понимаешь? Без грандиозного скандала, ссор, даже, считай, без причины…

Она мягко улыбнулась, взяла его за руку, снова заглянула в глаза.

– Это потому, что она придет с минуты на минуту… и ты это чувствуешь. – Она сжала его ладонь сильнее.

– Но почему все должно быть так? У некоторых же получается совмещать?

– Таких единицы. Это – твой путь.

– Отстойный какой-то путь, – нервный смешок вырвался из его легких.

Она наконец тихо засмеялась, совсем как раньше.

– Это как посмотреть. У тебя есть семья, которая тебя любит и которую любишь ты.

– Да, – Лев улыбнулся. – Но мы так много пережили вместе. Помнишь наши прогулки по городу в минус тридцать? А как мы из Эрмитажа целыми выходными не вылезали? – Он поднял на нее глаза, она с улыбкой кивнула.

– Я никогда этого не забуду. Как рисовали помадой на лбу «поцелуй меня», как обнимали незнакомцев и парочкам на улице дарили цветы.

– Да! И как разлили шампанское в школьном туалете!

– Помню, как я тебе летом письма от руки писала, но доходили они только к сентябрю…

– Это каждый раз поднимало мне настроение в начале учебного года… – Он замолчал, взял ее ладони в свои, пристально разглядывая в ее зрачках пазлы общих воспоминаний.

– Это всегда будет много значить для меня. И по-настоящему поможет тебе, когда она придет.

Лев погрустнел, сразу сник, но храбро расправил плечи.

– Ты же знаешь, что я буду искать тебя в каждом человеке, с кем более-менее сближусь?

– По началу да. Но потом ты поймешь, что надо жить дальше. И эта жизнь будет прекрасной.

– Раз ты так говоришь, я тебе верю.

Они просидели так еще семь минут – в ностальгической тишине, с теплом и грустью во взглядах. Затем она поднялась, коснулась губами его лба и, не оборачиваясь, покинула кафе.

Лев сидел какое-то время, смотря в стену, пытался переварить чувства. А потом его окликнули.

– Лев?

Эта была совершенно другой. Статной, искрящейся, интересной, но без той наивности во взгляде, которая была у Нее. Лев мотнул головой, улыбнулся.

– Конечно, Взрослая Жизнь, здравствуй, я как раз тебя ждал.

Она присела напротив, достала из сумки бумаги.

– Займемся новым проектом? Мне очень понравились твои идеи, они меня вдохновили на нечто грандиозное. – Она заметила потерянность парня. – Все в порядке? Кто здесь был до меня?

Лев осекся, расплылся в улыбке – все же она, сидящая напротив, ему очень нравилась. Он с интересом взглянул на бумаге перед собой и отмахнулся.

– Ничего особенного, здесь была Дружба, но она уже ушла. Приступим?

Засыпанный Петербург

Говорят, большая сила – большая ответственность. Только ты вырастаешь, заканчиваешь институт, и сил у тебя нет никаких, зато ответственности – вагон. Работа редко бывает любимой, на досуг нет времени. Хочется иногда просто топнуть ногой в сенях, отбросить веер, и упасть в объятия любимой нянечки. Только на дворе двадцать первый век, веера и сени вышли из моды, а нянечки у тебя никогда не было. Приходится искать себя в этой жизни, танцуя чечетку на граблях.

Философией я никогда не увлекалась, разве что из-за врожденного пессимизма была к этому предрасположена. Не ворчала на каждом углу, но и всеобщей радости не разделяла, хотя бы по поводу той же погоды – в Питере уже третий день светило солнце. Меня это совершенно не радовало.

День, два – да, возможно, но три подряд – это уже перебор.

Вся прелесть Питерских солнечных дней в том, что они бывают редко. В такие дни все сплачиваются, выезжают на шашлыки, пьют, поют, веселятся. Чувство, как в детстве, когда можно крикнуть в окна «Вася, выходи, солнце же!» И Вася выходит, вы гуляете, гоняете в футбол, раздираете коленки, валяетесь в пыли. А на следующий день «Вася, опять солнце!» И вы радуетесь, что можно так много гулять. На третий день это перестает быть чем-то особенным. Ну, солнце и солнце, бывает. Дел у меня других что ли нет, кроме как гулять. Так что дождь – это хорошо. Главное, с какой стороны смотреть.

Иногда, правда, казалось, что я превращаюсь в подобие болотной твари, которая только и может терпеть сырость, но что поделаешь – так город построен, такие корни. Вот и проявляются они с мерзким характером и туманным будущим.

Я недовольно поморщилась на замечание старушки в платочке: в храме нельзя солнечные очки носить. Подумаешь. Она тоже петербурженка, могла из солидарности внимания не обратить.

Ничего не поделаешь – я кивнула группе и отошла в сторону, надеясь, что наши гости из Азии не будут растягивать осмотр Казанского на целую вечность – мне еще в офис нужно вернуться.

Радовала мысль о том, что после обеда должен пойти дождь. Ляпота.

На меня обернулись сразу несколько человек, когда пение церковного хора прерывала трель мобильника. Я виновато поджала губы и осеменила подальше от центрального зала, чтобы ответить на звонок – нет ничего хуже сердитого старшего брата. Даже солнце не кажется теперь такой уж проблемой.

– У аппарата, – я незаметно юркнула в какую-то кладовку, чувствуя себя Одри Хепберн в Парижском музее.

Не хватало только Питера Отула для полной картины, но и я не Николь Бонне, так что…

– Привет, мелкая. Я сегодня дома уже буду, – весело пропел в трубку Андрей, я недовольно вздохнула – помех почти не было слышно.

– И тебе привет, шумахер. А теперь поставь телефон на громкую связь, – я закатила глаза под смешки брата.

– Все, готово, – хмыкнул он уже более приглушенно.

Я улыбнулась.

– Вот и славно. Сегодня, говоришь? Не слишком ли – восемьсот километров за один день? – я скептично цокнула, зная, как Андрей не любит растягивать переезды на два дня с ночевкой.

– Нормально, по новой трассе вообще шик. Буду к ночи, – сосредоточенно проговорил он – по увеличившемуся шуму я поняла, что он скорее всего кого-то обгоняет.

Болван безрассудный. Конечно, я знаю, что Андрей прекрасно водит, но все равно каждый раз ворчу, когда он разговаривает по телефону за рулем.

– Принято, – я улыбнулась, – оставлю тебе еду на плите. Ты где сейчас?

В трубке послышался озадаченный вздох

– В десяти минутах от «если-бы-я-жил-здесь-то-вышиб-бы-себе-мозги».

– Говорят, там красиво в это время года.

– Невероятно просто, – подыграл он. – Ладно, я позвоню, когда сотка останется.

– Удачи.

Из кладовки я выбиралась с трудом, зацепившись ногой за швабру, а на выходе в придачу зацепила лбом косяк двери. Череп мгновенно начал болеть, я решила не ждать группу.

Выйдя на улицу, из-за головной боли я не сразу поняла, где нахожусь: то, что увидела перед собой, казалось странным. Тот же Невский проспект. Та же Гостинка, только другое все… Я не могла понять, что не так, пока не заметила отсутствие на улицах машин, что было странным: я специально проверяла сегодняшнее расписание на наличие городских праздников, чтобы, проводя экскурсию гостям, не попасть в толкучку и не наткнуться на перекрытые улицы. Но у нас все возможно, так что придется придумывать план отхода.

Следом я заметила, что на улице дышится по-другому из-за отсутствия выхлопных газов. Я начала подозрительно оглядываться по сторонам. С удивлением оглядела на Дом Книги – могу поклясться, что десять минут назад у него было всего четыре этажа, но никак не семь!

Когда взгляд прояснился, отговоркам вроде перекрытых улиц не осталось места в голове: если новых три этажа в зданиях я могла списать на плохую память и невнимательность, то отсутствие проводов электропередач и дорожных знаков повергли меня в настоящий шок.

Либо я пропустила новость о таком масштабном мероприятии, либо сильнее, чем думала, приложилась головой.

Сделав пару шагов вперед, я споткнулась о собственную ногу, не заметив ступенек. Пробежала по инерции вперед и уже выставила руки перед собой, чтобы не расквасить нос, но под локоть меня подхватил мужчина, вышедший вместе со мной из Собора.

– Вы в порядке?

Хотелось буркнуть в ответ что-то раздраженное, но я так и застыла с открытым ртом, в изумлении оглядывая незнакомца.

На нем была расстегнутая на несколько пуговиц потрепанная льняная рубашка, черный пиджак, напоминающий смесь пальто и фрака; свободные штаны, заправленные в высокие сапоги, короткий цилиндр. Мужчина выглядел так, будто только вернулся с костюмированной реконструкции восемнадцатого века. Я растерянно кивнула.

– Надеюсь… – я еще раз недоверчиво оглядела незнакомца, бросила взгляд на Невский проспект – ни единой машины, автобусов или такси: только немногочисленные люди прогуливались по улицам.

Приглядевшись, я увидела, что одеты они также, как и мой спаситель: на женщинах были длинные платья, какого-то странного стиля «бохо», будто в моду вошла стилизация под старые времена, а на мужчинах удлиненные куртки и цилиндры. Я еще больше забеспокоилась за свое психическое здоровье.

– Простите, а что здесь происходит? Это какая-то ярмарка?

Я сглотнула ком тревоги в горле, с отчаянной надеждой посмотрела на незнакомца. Он усмехнулся.

– Обычный вторник, насколько я могу судить.

Хорошо. Значит, я тронулась умом. Может, это неожиданно проснувшаяся шизофрения с галлюцинациями? Кому отметаем сразу – я не попадала в аварии. Прекрасно помню каждый свой шаг до этого момента. Значит, теорию «Начала» Нолана тоже не стоит брать в расчет: я не сплю и помню, как здесь оказалась. Просто вышла из кладовки…

– Эй, ты в порядке? – слова мужчины уже летели мне в спину, когда я вновь ринулась в здание и стала яростно пробираться к кладовке, чтобы вернуться назад.

Перелопатив все в каморке и перещупав стены, я сдалась и вышла из Собора, рухнула на ступеньки.

– Кажется, я попала в какой-то странный параллельный Питер, – задумчиво хмыкнула я, понимая, что все вокруг слишком реально, чтобы быть сном или галлюцинацией.

Хотя, Рассел Кроу в «Играх разума» тоже так думал.

– Что?

Мужчина все это время наблюдал за моими метаниями и потешался. Присел рядом на ступени Казанского, удивленно хмыкнул.

– Хочешь сказать, ты из другого Петербурга?

– Из другого? – я фыркнула. – До сих пор на моем веку он был один Петербург.

– Ну, это на твоем, – усмехнулся он. – Как тебя зовут?

– Саша, – я обреченно вздохнула. – Измайлова.

– Интересно, – он растянул губы в такой многозначительной улыбке, что мне стало не по себе. – Святослав, приятно познакомиться. – он протянул мне руку и заключил ее в свою жесткую, большую лапу. – Пойдем, я отведу тебя туда, откуда ты сможешь попасть обратно.

Я с настороженностью взглянула на мужчину, непроизвольно улыбнулась: старорусское имя «Святослав» никак не вязалось с образом потрепанного денди, в котором передо мной предстал мой новый знакомый. Я согласилась – вариантов не было.

– Не расскажешь, как это все получилось? – я вертела головой из стороны в сторону и все никак не могла наглядеться на окружающие здания: величественные, высокие, такие непривычные – в каждом было минимум шесть этажей, а иногда и восемь, что совершенно не вписывалось в мое привычное представление и воспоминания о Невском проспекте.

Но несмотря на непривычность, стоило отметить, что здания от этого смотрелись более органично, чем раньше – будто крепко встали на ноги. Я не раз замечала, что многие дома в Петербурге будто засыпаны или странно построены: первые этажи часто превращались в подвальные, а двери вырезались прямо в окнах, будто изначально для них не было места. Это было странно и, если присмотреться, творилось повсеместно – сейчас же здания будто откопали на несколько этажей, от того они стали смотреться более «пропорционально», являя на нижних этажах законные арки и барильефы для створчатых дверей и ворот.

– Попробую, – усмехнулся Святослав. Я отметила странный пастуший рожок, который болтался у него на поясе – еще одна причуда параллельного мира? – В конце восемнадцатого века уже было понятно, что грядет война. Не та, про которую говорят вам в учебниках, а совершенно иная, с применением оружия, которое, как говорят историки, только недавно открыли.

Я затаила дыхание, сглотнула: можно было назвать слова Святослава бредом, но вот она я, в параллельном мире, действительно иду по тому же Невскому, но совершенно в другой реальности, поэтому стараюсь не пропускать информацию мимо ушей.

– Войны было не миновать, и определенные лица знали, что она сотрет все, что что создавалось столетиями. Это была война между властвующими кланами за еще большую власть, но люди, знающие ценность созданному, нашли хоть и не идеальное, но решение: с помощью эфира они создали что-то на подобии параллельной реальности, чтобы тебе было понятно, – он добродушно улыбнулся.

– В этом практически зеркальном мире создали копию всего, что было создано до того момента. Людей тоже перенесли в эту реальность – во время войны того же двенадцатого года многие погибли и пропали без вести, так что следы замести было несложно. С того момента, помимо остальных, существует два параллельных мира, очень похожих друг на друга, только здесь все сохранилось так, как выглядел бы город без ужасов и последствий войны.

Я тяжело выдохнула, покачала головой. Осознать это было сложно, но я решила сосредоточиться на информации и узнать как можно больше.

– Ты сказал «эфир»? Что это? – я пару раз видела подобное определение в интернете, но это всегда мне казалось бредом конспирологов.

– В вашем мире он тоже существует и о нем известно, только правительство это скрывает, как и многое другое, – хмыкнул Святослав. – В середине двадцатого столетия научный мир принял ньютоновскую теорию эфира. Под эфиром понимали гипотетическую невидимую субстанцию, которая заполняет все пространство и является средой, обеспечивающей распространение света и всякой лучистой энергии вообще. Эйнштейн, признававший эту теорию в свои ранние годы, впоследствии убедительно показал, что невозможно существование однообразного спокойного эфирного океана, в котором движется материя. Не все физики признали аргументы Эйнштейна, а вот Вильгельм Рейч считал, что эфир обладает волновыми свойствами, то есть вовсе не является статичной средой.