я бу ду мы бесплатное чтение

Глава 1

Я летела в вихре, утягивающем меня в непонятном направлении. Я безуспешно сопротивлялась, но в какой-то момент, выбившись из сил, я сделала шаг в сторону и увидела себя, стоящую под прозрачным осенним дождем с опущенными руками и бездонным омутом тоски в опоясанных темными кругами глазах.

– Доброго дня вам, любезная. Вы не против начать с приветствия? Милая моя, меня зовут Николай Иванович. Шереметьев моя фамилия. Я ваш лечащий врач на период до января месяца. Были ли бы вы столь же любезны представиться?

– Здравствуйте, – сказала я, присаживаясь на подлокотник дивана. Меня зовут Алина, но я вас так надолго не задержу. До января еще больше двух месяцев. Как вы сами понимаете, мне бы хотелось покинуть вас как можно раньше.

– Ну, разумеется. Тогда давайте сразу перейдем к сути вашей проблемы. Вы сумеете ее кратко сформулировать?

– Да… – я сделала вид, что слегка призадумалась, закатив глаза кверху – Я хочу убивать…

После моей фразы возникла небольшая пауза.

Доктор минуту пытался переварить услышанное или же потерял дар речи от неслыханной откровенности, не знаю. Однако он погладил себя по подбородку и шее, с красующейся полупрозрачной татуировкой из драгоценных нитей – модной нынче омолаживающей процедурой и произнес:

– Дорогая моя, еще совсем недавно вы говорили о другом. Хотя… ладно, – не делая больше вид, что ему хоть сколько-то важны мои слова, продолжил – каждый второй в этой клинике желает смерти себе или другим людям, собственно, поэтому они здесь и находятся. И каждому я объясняю невероятно простую вещь: это желание – истреблять себе подобных – всего лишь следствие вашей проблемы или проблем. Нужна исходная точка. Не последняя капля, ставшая прорывом, после чего вы смогли сформулировать данное желание. Ясно? Подайте мне то, что пробило изначальную брешь в вашем панцире гуманизма, сострадания и уравновешенности… И вообще, придумайте что-нибудь новенькое, это такая сейчас банальная идея, уголовно наказуемая, между прочим.

– Дорогой мой, как вас там?

– Николай Иванович.

– Ах, ну да, Николай Иванович… так вот.... Мне, между прочим, было тяжело это сказать, и, к вашему сведению, откровенность – не мой конек. Я вам тут душу свою выворачиваю наизнанку. А вы с непрофессиональными советами. Тем более, чтобы докопаться до… причины причин всех моих проблем, вам понадобится лет эдак 30.

– Почему же, моя дорогая, так много?

– Мне придется рассказать вам всю свою жизнь…

– А вы присядьте на диванчик, вам там будет несравнимо мягче, устраивайтесь поудобнее. У нас времени достаточно, чтобы во всем досконально разобраться. Начните, пожалуйста, с того, что считаете наиболее важным.

– Вы знаете, многоуважаемый доктор, я, к сожалению, часто посещала медицинские учреждения и близко знакома с манерой поведения медработников. Дело в том, что ни один врач не будет тратить время и энергию на пациента несмотря на то, что ему за это платят… если ему за это не заплатят дополнительно. Но, если от этого незадачливого больного зазвенит, то будьте уверены, Эскулап найдет все, что больной считает у него есть из недугов и что отсутствует, хоть по алфавиту весь медицинский справочник. Наша поликлиника стала больше похожа на фордовский конвейер в период индустриализации, чем на лечебное заведение. А врачом от пациентов выстроена такая стена равнодушия, какая не снилась и китайцам. Так вот, к чему я это все. Объясните мне, недогадливой, зачем лично Вам понадобились мои проблемы?

– Ах словоохотливая вы моя, понимаете ли вы… Я не врач из вашей районной поликлиники, а врач совершенно не согласный с вашим представлением о состоянии нашей системы здравоохранения. И еще, я психиатр, и мне жаль, что вы такое прекрасное наше знакомство начинаете с необоснованной критики и оскорблений.

– Судя по манере общения, ваша фамилия Гафт, но никак не Шереметьев, а имя, непременно, Осторожность.

Доктор, прищурил глаза, скрывая россыпь веселых искорок, сверкнувших в них.

Он слегка улыбнулся краешками рта, полоснув воздух голубоватыми винирами, рефлекторным движением поправил волосы на правый бок и продолжил:

– Так врачам вас лечить нужно, а не попу вашу прекрасную целовать.

– Да, я, собственно, и не требую, – извернулась я, уличенная в бестактности.

– К тому же, мой ангел, я рад, что вы вспомнили старый фильм. В моей юности было снято много отличного кино. Случается, я начинаю подражать героям, дабы разбавить насыщенную исключительной банальностью мою врачебную практику. Последнее время историй, способных меня заинтересовать, выпадает ничтожно мало. Надеюсь на вас. И на то, что вы меня сможете удивить. Если желаете, начнем наше беглое с вами знакомство со стандартного опроса по анкете?

– Решено, упростим нам обоим задачу, – сказала я, почувствовав облегчение от минувшей меня угрозы выяснять отношения и оправдываться за сказанные слова.

– Итак… Из карточки вашей мне стало известно, что вас зовут Алина Игоревна Ветлицкая, вам 31 год, замужем, 1 ребенок, на учете ранее в психдиспансере не состояли, ничем серьезным не болели. Росли в неполной семье, младший брат. Образование довольно разнообразное – по-другому сказать не могу. Сейчас работаете где-нибудь?

– Да, – сказала я, – работаю. Но вы знаете, ничего из этого не имеет значения. Ни образование, ни то, чем я зарабатываю на жизнь, ни то, что я оставлю после смерти. Моя душа всему научилась сама. Она посылала импульсы навстречу этой вселенной и получала отклик. А потом делала выводы. Вот ваша душа, она еще жива, пока живы вы. Она покрыта твердой коркой цинизма, сопротивляющейся копьям боли, посланным окружающим миром. Ее никак не пробить. Так вот, ваша душа чего желает?

– Э, как вас занесло. Знаете, моя волшебная, врачи моего профиля уверены: проблемы Вашей души излечимы. Надо вытащить и ампутировать корешок зла, торчащий из нее как заноза. Вы уже давно забыли, и когда его подцепили, и где он находится. Вот поэтому-то я и должен задать вам вопросы личного порядка, и постарайтесь не огрызаться, отвечайте прямо на поставленный вопрос. Где же вы все-таки, моя разлюбезная, трудитесь?

– Доктор, мне так хочется с вами поговорить, я так давно не общалась с человеком, действительно имеющим силы и желающим мне помочь. Теоретически, все, что мне нужно –человеческое общение, возможность поделиться своими мыслями. Их слишком много накопилось в моей голове… А у вас случайно нет анкеты, я бы ее быстренько заполнила, чтобы не терять наше драгоценное время, ведь дороже его у нас с вами ничего и нет?

– Конечно есть, – сказал доктор, открывая верхний ящик стола, доставая из недр его девственный лист бумаги, – давайте сократим время, потраченное на формальности. И все-таки, я настоятельно прошу вас сесть по-человечески, как принято в цивилизованном обществе.

Я оценила улыбкой его каламбур, пересела на мягкие подушки мебельного недоразумения под названием «диван», захватив из стаканчика копеечную пластиковую ручку. Он подал мне листок и анкету. На журнальном столике было низковато, я расположилась как могла.

Приступим. Обычное дело, бумага, ручка, вопросы… все как на приеме на работу. Только в этом случае, мне не скажут: «Выход найдете?». Кручу нервно и эту бумажку, и письменную принадлежность. Как хотелось бы погрызть ее в раздумьях, но воспитание не позволило продемонстрировать еще и эти проблемы.

Стопроцентная жизненная непригодность. Она именно в этом заведении выглядит закономерной – как у трубочиста, родившегося не в свою эпоху. А чего же вы хотели?

Доктор пристроил на нос очки. Интересно что первично – желание выглядеть умными или объем знаний? Что влияет на то, как делают это образованные люди? Они ведь надевают очки на нос, а не на глаза. Доктор принялся изучать свои документы, ну прямо с педантичной тщательностью, разглядывая их чуть ли не на просвет.

Сколько раз я отвечала на подобные вопросы? Как угадать именно тот ответ, необходимый именно в данном случае. М-да…По сути, моя обратная связь не важна. Доктор зацепится за одну, полностью противоречащую Его здравому смыслу реплику, и именно в этом месте начнет копать. Какой бы якорь ему подкинуть? Как нынче модно говорить, триггер. Проблемы в семье, в личной жизни, на работе? Отсутствие самореализации? Плохую наследственность? А не показать ли ему мою печать социопата на лбу? Так он уже сам ее заметил, такое не отметить тяжело. Или рассказать, что жизнь долго ломала, гнула, крутила, пока наконец не убила во мне веру в людей, в их постоянство. В смысле, что люди любить без передышки не могут, но подлыми способны быть всегда. Что слова наши – ветер, что дела наши жгут огнем все вокруг, что вещи, нами созданные, превращаются в пыль, а время, отведенное на существование – вода, протечет сквозь пальцы, не удержишь.

– Кладезь мой сладкоречивый, вы не написали ни строчки.

Оказывается, доктор не читал бумаги – наблюдал за мной.

– Моя бесценная, наше время на сегодня кончилось. Я могу вам дать анкету с собой, вы подумаете над ответами на досуге. К сожалению, ручку я вам предоставить не могу, они запрещены в нашем заведении. Вы допишете свои мысли в следующий раз.

Во мне вскипело и осело тяжелой волной привычное разочарование.

Вот и все. Толком ничего не сказано и не сделано. Больной будет заниматься самолечением. А вдруг в анкете есть вопросы, приводящие к ответам? Бывает. Бывает и такое, что вопрос сам несет в себе информацию, заставляя поменять ваше мнение. Еще одно слабое место моего характера – принимать все варианты развития событий, и это вместо того, чтобы вцепиться в доктора и замучить его своими мыслями. Покорнейше благодарю. Я молча встаю, киваю, и, опустив глаза бреду к двери. Интересно, этим листком бумаги можно вскрыть себе вены? Опана, а крыша-то протекает.

– Всего доброго вам, доктор Шереметьев, – бурчу себе под нос.

Социальные нормы соблюдены, можно уползать к себе в нору. Всем темным тварям, подслеповатым, привыкшим к жизни под землей, к ее сырости и покою приходится так делать.

Вот зачем люди вытаскивают нас на свет? Держат на весу за шкирку, вглядываются в глаза. Потом поняв, что мы им совершенно безразличны, отпускают и удивляются: «Что это они такие агрессивные»? Мы живем в земле, поближе к ее теплу. Ваша индифферентность выжгла наши сердца. Шкурка у нас тоненькая, на солнце она мгновенно обгорает, покрываясь ожогами. И нос шелушится.

– До завтра, моя хорошая. Завтра в 11. Буду вас ждать.

– Ага.

Уходя, я бросила последний взгляд на доктора за массивным столом. Николай Иванович выглядел внушительно: качественный дорогой свитер, ровно выглядывающие из-под него манжеты и воротник шикарной рубашки. Краем виднеющиеся часы. Думается мне, это тот подарок, что нельзя демонстрировать при налоговой инспекции… У него аккуратный маникюр, ухоженная прическа и легкая седина, пеплом тронувшая волосы. Уверена у него нет жены, у него супруга… Да… завтра.

Глава 2

Завтра началось завтраком, подъемом в 7 утра, холодным умыванием и отсутствием таблеток. Что за контора? Решетки на окнах есть, а допинг не дают. Меня содержат в одиночке. А это означает наличие кровати, матраса, подушки, чистого белья, высокого потолка, лампы дневного света, тумбочки, стула, подоконника, батареи гармошкой… Вы представляете, сколько стоит съемное жилье в Муур-Сити? А это все мне досталось бесплатно от государства, и всем остальным оловянным солдатикам, вроде меня оно выделяется безвозмездно. А тем, кто вкалывает день и ночь, учится, рожает детей, платит налоги, живет и трудится на пользу государства, им что? Им даром нигде и ничего, а их миллионы. Они считают каждый грош – кому на пиво не хватает, кому на новую машину, но всегда они все получают только большим трудом. А мы сломанные заводные мишки – все на халяву. Может-таки придут уговаривать переписать на них бабушкину квартиру? Это знаете, такая бетонная клетка, в огромном параллелепипеде с набором тысячи таких же одинаковых клеток. Она весьма дорого ценится. Там можно поселить новых зомби, готовых работать за еду. Зомби купят себе телевизор, и проживут жизнь полную событий из сериалов и ток шоу. «Пущай говорят. Она сделала себе десять пластических операций, ее лицо изуродовал хирург, она не знает, как дальше жить» … Все, что угодно, лишь бы не быть смятым под прессом бытия. И никогда, никогда не зададутся вопросом, главным вопросом. На него придумано миллион ответов религией, философией, политикой, торговлей. Все, что ни создало на Земле человечество, все чтобы ответить на единственный вопрос. «Зачем?» Люди мечутся, ищут, придумывают, изворачиваются. Но настоящего ответа пока нет. А вопрос, собака сутулая, есть. Вот так.

«Зачем я сегодня бодро встала, умывалась холодной водой, чистила зубы, разглядывая свое отражение в окне? Зачем пела, меняя одну прелую больничную робу на другую? Зачем ходила кругами по комнате до завтрака, разминая руки и ноги? Зачем?» Когда делаешь все с утра, собираясь на работу, торопясь, в голове составляя план действий, настраиваясь на победу в сегодняшней битве за все: за место на парковке возле офиса, за клиентов, за выручку, за пирожное самое красивое на подносе – не хватает времени выключить поток сознания, сказать себе «стоп» и задать себе вопрос «зачем?». А если заняться обобщением, то и «Зачем все?».

Я человек, упоенный своей работой, годами не бравший отпуск. Я маюсь в тот момент, когда мой «конвейер» выключен. Я понимаю, что боюсь встретиться с людьми из другого потока, с другими ценностями. Потому как вижу зачастую, насколько чужие идеалы и достижения выше моих собственных, и бывает, что прямо на порядок. И тогда меня накрывает любимой депрессией из зависти.

Я боюсь увидеть свое отражение в зеркале, узнать там того, кого я пыталась забыть с детства, человека, задававшего вопрос. Я выбрала путь, нашла свой ответ. Но мне стыдно посмотреть себе в глаза и сказать: «Я тебя предала, прости. Как же я была неправа». Ой, говорят, не кори себя. Ты не виновата. Каких бы ты вершин ни достигла, как глубоко бы ты ни провалилась.

Правильного ответа нет.

Я чувствую, что мне 30 лет забивали голову мусором – ценностями других людей, не моими законами жизни. По ним удобно двигаться другим людям, а не мне. Я не знаю, что я такое, для чего я здесь, и почему я на самом деле никому не нужна… Прекрасный итог тридцатилетия. Есть над чем поразмыслить мне на досуге.

Через 5 минут в мою келью заглянула сестра-красотка – огромный бюст и губы. Она открыла дверь и втиснула меня в поток уныло шаркающих серых нечесаных монстров. Посапывая, покряхтывая, медленно наш поток потянулся по коридору. Открывались все новые камеры, поставляя новых членов в наше безумное братство. Я оглядывала убогонький ремонтик, изучала равнодушно чистые линолеумные полы.

Кафель здесь был позволен только в уборных. Сколько крови было с него смыто. Думаете здесь кого-то бьют? В этом нет необходимости – все падают сами – скользко. Пролил немного воды на пол и растянулся. Атмосфера такая, расконцентрированности что ли. Любые, самые простые действия, чреваты увечьями. Шур–шур тапочками, шлеп-шлеп. Равнодушно-участливое, «пойдемте, Илюша; поторопитесь, Анна». Ширк-ширк. «На парад идет отряд, барабанщик очень рад». Вялый, апатичный строй. Ни одного внятного слова, только беспорядочное бормотание. Вдруг крик, «Стойте, подождите, я забыл!!!!». Прорвав цепочку пациентов, мужчина рванул что было сил к своей палате. Нелепый, размахивая руками как мельница. Медсестра пыталась его удержать за рубашку, но тщетно – он вырвался и исчез за дверью палаты. Спустя несколько секунд вышел оттуда счастливый, неся в руках свое сокровище – потрепанную тетрадь 96 листов. Он обнимал ее, прижимая к груди, как родное детище. Пациент вернулся в вереницу, и все разом отвернулись от него, позабыв о его существовании.

В столовой каждый получил свою порцию каши с маслом и куском булки, у нее даже вид был вкусный, не говоря о запахе, и бумажный бокал с какао. Сели по 4 человека за стол, принялись стучать ложками по столешницам. Не соблюдая традиции, не стучу – я же не псих. Из-за двери в кухню вышла классическая женщина-повар. Единственное в этой богадельне живое лицо – пышная, мягкая, румяная, пирожок-пирожком. Встала у двери, руки калачиком.

– Кушайте, дорогие мои, приятного аппетита.

Как по приказу больные, кто с дергающейся головой, кто с тиком, кто с расстройством координации движений, но все, старательно или не очень, начали ковыряться в тарелках. Каша сыпалась, крошилась на все вокруг, какао лилось за шиворот и на столы, сестры помогали чем могли, вытирали рты и руки. Сердце сжималось жалостью, но понимало, что ситуация мне не подвластна.

Ррраз-два и, как всегда, я приняла мир таким, какой он есть. Это вместо того, чтобы действовать. Я по недоброй старой привычке задалась вопросом: «А что изменится, если?» «Да ничего…» – грустно ответила я себе и склонила голову.

Есть в такой обстановке было невозможно, и не только из врожденной брезгливости. Когда ты принимаешь пищу в чужом доме, это как ритуал, ты становишься его частью, гостем, а значит начинаешь вникать и следовать его правилам. Но во мне мгновенно созрело решение уйти отсюда.

Одного взгляда на местную фауну хватило, чтобы понять – мне тут не место.

Часть людей была внешне нормальна и даже более чем. Некоторые достаточно богаты – на них были следы многочисленных медицинских изысков. Они аккуратно ели, разговаривали, ведя подобающий событию диалог. Но по всем было видно, что, даже несмотря на их финансовое состояние, они жертвы в этом мире, и прячутся в этом заведении не от львов. Они прячутся от грозной хамки в автобусе, от начальника, от надоедливой тещи, любовницы, мужа, мамы, от любого повышенного внимания к своей персоне, от неумения чинить проводку, закатывать огурцы, от назойливой информационной войны, развязанной нашими соплеменниками. Они здесь из-за своей неспособности или нежелания адаптироваться в этом мире. Они вздрагивали, если к ним случайно прикасались, нервно оборачивались на резкий хлопок дверью. Я вздрагивала вместе с ними, я понимала, чем мы схожи и от этого становилось еще страшней. А еще ужасней – остаться здесь навсегда.

Завтрак прошел. Пришло время досуга и развлечений. Но я ждала 11 утра. Для всех обход уже был, а мне даже температуру не померили, что совершенно из ряда вон для нашей медицины. Мне подумалось, что это факт моего особого здесь положения. Надо сложившейся ситуацией пользоваться.

Без дела я слонялась по общей комнате, вспоминая ее описание из «Гнезда кукушки». Книгу эту я читала всего раз, но как оказывается врезаются в память подробности… Страницы чужих фантазий стали реальностью. Стены, люди, обстановка спрыгнули со строк и затащили меня в свою неуютную берлогу. Рва-ать, рвать когти отсюда. Без пятнадцати. Сорок шагов в одну сторону, сорок в другую. Медленно тянется время. Кто-то терпеливый вырезал его из каучука. Без десяти. Еще шаги, шаги, шаги. Все новое вокруг меня, все такое интересное. Прямо сейчас взвою, до чего оно мне интересно. Без пяти… И снова тягомотина ожидания. Без одной. Все. Кажись можно. Я даже думаю, что сейчас самое подходящее время посетить нашего доктора.

Иду по коридору. Двери, двери, двери, двери. Кот Хайнлайна сошел бы с ума от такого числа дверей. Презабавно сходить с ума в доме для умалишенных. Иду прыскаю в кулачок от смеха. Вот дура.

Справа нужная мне. Стучу. Момент ожидания ответа. Заглядываю. Светло. Видны только контуры фигуры доктора, потонувшие во взвеси воздушной пыли, зависшей в лучах мутного солнца, проглядывающего из осеннего окна. Имя доктора мною позабыто напрочь. Надо подумать, как к нему обращаться.

– Здравствуйте, дорогой.

Я улыбаюсь. Я делают вид, что счастлива от того, что он на месте. Он тоже в настроении.

– Разлюбезная моя, входите.

Память начала понемногу проясняться. А точнее, на рабочем его столе я разглядела табличку, «Шереметьев Николай Осипович».

– А вчера вы представились, как «Николай Иванович».

– Прозорливая моя, я так рад, что вам стало лучше. Это был маленький тестик на внимательность.

– Рвете шаблоны?

Доктор, не отвечая, снял табличку, убрал ее в ящик, достал тонометр, замерил мое давление, постучал молоточком по рукам, по коленям, поводил им у меня перед глазами. Сказал: «Так-так». Черт, это «так-так» хуже, чем «ну вы же понимаете, случай сложный».

– Сегодня мы с вами проведем более продуктивную беседу. Берите ручку, заполняйте анкету. И приступим.

Я взяла письменную принадлежность, покрутила ею, почесала намечающиеся между пальцами перепонки. Это такая отличительная черта приморских жителей, как и, собственно, трахейные жабры, пока, слава всему сущему, не действующие, но их чесать прилюдно – совсем перебор. Посмотрела на шарик в кончике стержня. Собралась с духом.

– Николай Иванович, мне кажется, что я к вам попала по ошибке. Как бы нам это недоразумение исправить?

– Алиночка, никакой ошибки нет, вы находитесь там, где и положено.

– Но я же нормальная, у меня адекватный ход мыслей, первоклассная цепкая память, никаких проблем с психикой и нет психосоматических заболеваний. Вообще, я абсолютно здорова и физически, и духовно.

– Как похвально, что вы в себе так детально разобрались и смело ставите отсутствие диагнозов. Ну, а как же ваши желания?

– Именно. Это желания, не более того. От Желания до Действия лежит самая глубокая на планете впадина. Не все мои желания воплотятся в жизнь, и я от этого ничуть не страдаю. Мои сомнения насчет целесообразности существования людей, каждой личности в отдельности и целых групп, они останутся при мне. Часто или изредка, я буду к ним возвращаться, не делая попыток что-либо в мире изменить. К тому же, я глубоко убеждена, что все имеет право на экзистенциализм, поскольку оно уже существует или было, или будет.

– Вот это-то и печально, любезная моя. Лапушка моя, вы не должны складывать лапки, простите за тавтологию. Вы обязаны бороться за свое мнение, за свои права, за свой комфорт, за свою жизнь. Ядерная бомба существует? Насилие есть? Детский труд? Наркомания? Вы живете в парнике, на клумбе, вас кормят-поят-спать укладывают. Оторвите ваш прекрасный зад от стула и измените все, что вам хочется. У вас прекрасное воспитание, присущая вам сильная выдержка, у вас стальные нервы. Вы не причините миру никакого зла. Не сомневайтесь в том, что именно вы лицезрите – порок или добродетель. И у того, и у другого много подтекста, но вы в силах разобраться, я в вас верю.

– Это означает, что я могу идти?

– Нет, вам придется пройти курс лечения.

– Но вы же только что сказали, что я не опасна… другими словами, что я вменяема.

– Да вы здоровы, но вы мямля и тряпка. Поэтому у вас будет курс принудительной терапии.

– Что за терапия?

– Какая же вы все-таки дура, пошла вон отсюда!!!!

Краска прилила к его видавшему лучшие годы правления оппортунистов лицу, на шее сквозь золотой орнамент вздулись вены. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и заорал: «Вооон, отсюда!!!!»

– Вон? Вон? Вон отсюда?!

Я подпрыгнула с дивана, довольно, но недоверчиво улыбаясь, вглядываясь в лицо этого теперь премудрого в моих глазах лекаря. Поняв, что он не шутит, от нескрываемого восторга, я еще попрыгала на месте, прихлопывая в ладоши, ну точно зайчик на утреннике.

– Вон, вон, вон-вон-во-он, – пропела я.

Нагнувшись через стол к доктору, чмокнула его в щеку, воткнула слета ручку в стаканчик, и пританцовывая порулила к двери. На секунду остановившись, я обернулась и бросила ему:

– Орать на меня вы не имеете права.

«Вон, вон, вон-вон-во-он», – мурлыкала я, вальсируя к двери в свою палату, – «та-ра-рам пам-пам, пам-пам».

Выходя из очередного поворота вокруг своей оси, я увидела общую комнату. Все в ней осталось как прежде: пациенты, сестра, сидящая в углу за своим столиком, читающая книжку сомнительного содержания, бубнящий телевизор на стене.

Для меня наступал новый день и в этот момент сочное солнце заглянуло в окно, бросив добрый луч на эти ожившие трупы и стерильные стены. Хотелось сделать всех счастливыми, такими же, как я, беззаботными, вырвавшимися из силков, из клетки, что они создали себе сами, своими усилиями. Я замотала головой вверх–вниз, как делают волосатые рокеры на концерте, и зарычала: «ВОЛЯ И РАЗУМ, ВОЛЯ И РАЗУМ!!!!», в промежутке между текстом песни изображая нечеловеческими криками рев электрогитары. Вся стая сурикатов повернула ко мне свои лица. В это было невозможно поверить, но на них отразилось некое подобие заинтересованности, граничащей с любопытством – чисто человеческие эмоции. «Вы сгниете здесь, все-е-е-е, заживо-о-о-о-о-о!!!!» Я была пьяна своей свободой. Сделав им напоследок две козы, я поскакала дальше.

В моей палате уже было убрано. На спинке стула висела одежда, на тумбочке стояла сумка. Я стянула с себя больничные шмотки и начала влезать в джинсы. Какое-то время назад я перестала себе льстить, начав вместо детских размеров, с талией на попе, покупать женские вещи, нормальных габаритов. Жизнь сильно упростилась по утрам. А так хотелось думать, что я все еще ребенок. Ага, дитятко, 46 размера, с обхватом кормы в метр. Глупости это все. Джинсы, носки, кроссовки, майка, свитер, резинка для волос – готово – спортивненько и уютненько. В дверь постучали и сразу открыли. На пороге стояла утренняя сестра.

– Вы уже собрались? Надо поставить автограф в бумагах на выписку.

Она протянула мне листы, скрепленные степлером.

– Вам нужно поставить подпись там, где отмечено галочками.

Листов было много, штук 6. На первом были мои данные. Фамилия, имя, отчество, номер-серия паспорта, и прочее.

– Поторопитесь, пожалуйста.

– Мне некуда спешить, у меня вся жизнь впереди.

– А у меня еще обход.

– Я вам оставлю их на стойке.

Медсестра фыркнула, развернулась и пошла по своим делам.

Так, блин, интересно. Номер страхового полиса вписан. Где же они его взяли? Я такие вещи с собой не ношу. Ну вот, счет. Ничего себе, государственное учреждение. В счет внесли, как мне почудилось, все и даже больше – свет, тепло, азотно-кислородную смесь, последнюю в этом году муху, убитую мной на подоконнике. Ну что за дела? Я точно помню, что оформлялась на общих основаниях… я точно помню… Я вот точно не помню… ужас, как я вообще сюда попала??

– Сестра!!! Сестра, подождите!!! Сестра!!!

– Да?

– Подождите, я забыла спросить вас, как я здесь оказалась?

– Я не знаю, вас принимала другая смена. Я только с 6 утра здесь дежурю, вы уже к этому моменту были на отделении, – попыталась отделаться от меня красотка, закатывая обрамленные чудными ресницами глаза, но я уже была неудержима.

– А как бы это узнать?

– Можно посмотреть в вашей истории болезни, – она опять развернулась и начала движение от меня.

– Дорогая моя, как вас зовут?

– Алена Игоревна.

– Алена Игоревна, мы почти тезки. Давайте посмотрим мою карточку.

– У меня нет времени.

– Пожалуйста, я вас умоляю. Мне надо знать, я ничего не помню, прошу вас.

– Подойдите к сестре в регистратуре.

– Ну, ладно. Спасибо.

– Не забудьте подписать документы, а то вас не выпустят.

– Да, сделаю.

Я вернулась в палату, оглядывая ее в последний раз. Моя память сделала фотографию ее стен на прощание, чтобы забыть об этом в тот же момент. Вздохнув, я взяла сумку и пошла разыскивать лестницу на первый этаж. По моей логике, регистратура и прочая администрация должны были находится именно там.

Иду по коридору. Уже не пациент, не забитый до смерти своими страхами мелкий жулик, а зритель случайного шоу уродцев. Обычный нормальный человек, посетитель. Иду по больнице, к коей не имею никакого отношения. Мы чужие, и никогда не будем стоять вместе в одном предложении.

А вот и дверь на лестницу. Закрыто. Возвращаюсь к сестре в общей палате.

– Извините пожалуйста, мне бы выход найти? – деловой тон, никаких заискиваний.

– До конца по коридору направо, лифт для персонала, поднесете к сенсору этот пропуск. Сдадите его в регистратуре.

– Благодарствую.

А от вас не так и легко выбраться.

Лицо девушки за стеклом знакомо, но смутно.

– Вы случайно позавчера не дежурили вечером? – спрашиваю я ее.

– Да.

– А… Вы не подскажите, кто меня оформлял при поступлении?

– Я, вы не помните?

– Нет, совершенно ничего не помню про позавчерашний день.

– Вы приехали где-то в 4 вечера, сказали, что вам необходима помощь, были в чертовски расстроенных чувствах. Сказали, что у вас панические атаки, что вас кто-то преследует.

Может быть, может быть.

– Я сама к вам приехала или на скорой?

– Сами, ваша машина на стоянке, во дворе. Вы оставили ее прямо рядом со входом, вбежали, кричали. На просьбу переставить автомобиль ответили отказом, у вас тряслись руки, прямо вот ходуном ходили. Наш сотрудник перегнал ее по-людски. А вам уже лучше? Вас выписывают?

– Да, кажется. Мне дали все необходимые бумаги. Подскажите пожалуйста, у меня тут включен счет на сумму… мне интересно, как я должна за такие услуги расплачиваться? У меня с собой на чипе нет денег, и даже нет кредитной карточки. Вроде как у вас государственное учреждение и неужели я давала согласие на эти все процедуры… как вы его приняли у невменяемой?

– Не переживайте за счет. Его уже оплатили.

– Кто?

– Вчера мы связались с вашим мужем, чтобы предупредить его, что вы в порядке, находитесь на нашей территории под нашей защитой. У нас серьезная охрана. Посторонних в клинику не допускают. Только родственников, друзей, опекунов, попечителей пациентов, и то после тщательной проверки, а это, поверьте, краткий список людей, ограниченный круг. Он поблагодарил нас, просил выслать ему счет. Сегодня рано утром он приезжал беседовать с вашим лечащим врачом.

– Да? Я его не видела. Спасибо за информацию. Да… Спасибо.

Я отошла от окошка регистратуры в молчаливом недоумении. Панические атаки? Режимный объект с серьезной охраной?

– Извините, еще один вопрос, а как ваша клиника называется?

– Научно-исследовательский институт головного мозга.

– Я на Виальном Острове?

– Нет, вы в Пристоличье. У нас новое отделение, открыто всего 5 лет назад для исследовательской деятельности. В нашем учреждении никого не лечат, только поддерживают терапию, назначенную в других заведениях, наши задачи – наука и исследования. Я вам пыталась объяснить, но вы не слушали. Мы вас приняли на стационар только потому, что вы нуждались в помощи, а мы не имеем права отказать. Вы плохо помните, вам позавчера дали сильное успокоительное. Память будет восстанавливаться, медленно. Но, поскольку врач счел вас здоровой, мы не хотим продлевать ваше пребывание в нашем институте, да это и не к чему. Поэтому вас выписывают. Вам необходим покой.

– А почему мне об этом не сказал врач?

– На самом деле, это не важно, нам надо было убедиться, что вы в относительном порядке. Дальнейшее лечение вам нужно будет проходить в профильной клинике, по месту жительства. Все рекомендации будут в вашей выписке. И… не стоит сейчас садиться за руль. Давайте я позвоню вашему мужу?

– Почему бы и нет? Мой телефон наверняка уж сел.

Я устроилась на одном из стульев, стоящих вдоль стены. Бумаги положила на соседний. Надо быстренько проставить необходимые подписи и дело с концом. Ничего больше не имеет значения. Я отсюда ухожу и уже никогда не вернусь.

– Ваш муж сказал, что будет где-то через час.

– Спасибо, вот пропуск, вот бумаги.

– Мерси.

Медсестра начала просматривать мои документы.

– Да, все верно. Куртку заберете в гардеробе, вот ваш номерок и выписка, всего доброго.

– До свидания.

Времени у меня много, можно было подвести итоги… Хоть и без ясности в голове.

В автомате в холле я купила любимый капучино. Пить столь обожаемый мною напиток из пластикового стаканчика, а не из фарфоровой теплой кружки было дикостью, но что поделаешь? Капуцин, капуцин… слааденький. Никакой кофейной гущи от тебя не останется. Будем гадать без нее. Итак. Имеем мы. Какой-то непонятный спектакль, разыгранный Шереметьевым. Почему было не сказать мне все в лицо? Нервный припадок, провал в памяти, поездка в столичную область. Как я не догадалась? У всего персонала пластические операции на лице, у женщин еще и на груди, и видные невооруженным глазом токсины, вколотые во все места. Про ресницы и ногти – вообще молчу. У многих, в том числе и у пациентов наружные титановые каркасы на руках и ногах, пластины на черепе, золотые татуировки, неправдоподобно густые волосы ниже лопаток, где на каждую мою одну волосинку у них по 10. У одного из пациентов вообще кожа прозрачная, как гель. Сквозь нее зубы видны, сосуды и лицевые мышцы. Б-р-р-р. Это точно не провинциальные жители, людям за редким исключением нравится так модифицировать себя, это и впрямь в чистом виде столичное поветрие. Где были мои глаза, о чем я думала?

В карте есть выписка, написанная от руки, почерком истинного врача. Этот папирус можно выкинуть в помойку, ибо такой наклонный забор, не содержащий никакой удобочитаемой информации, я могу изобразить самолично. Следующее. Дата. На документах значится 20 октября. Я совершенно точно помню день рождения друга, на нем мы гуляли 16 числа. Утро следующего дня я тоже могу вспомнить. Оно было ровно таким, как всегда. Я встала, совершенно трезвая, без последствий от вчерашних возлияний, и принялась убираться в квартире. Собрала посуду, подмела пол, вынесла мусор. Муж с ребенком ушли в садик без моего в этом участия. Они в кое-то веки дали мне поспать. Так. И все. Не хватает вечера 17 и первой половины 18 октября. Вот незадача.

Глава 3

Солнечное утро плавно сменилось обычным тусклым серым днем. За окнами ветер теребил предпоследнюю листву. Деревья в желто-красных сарафанах кланялись друг другу. Иногда они шевелили в воздухе ветками-пальцами, как делают пианисты, пытаясь вспомнить ноты мелодии, и такой же у самых стройных из них был задумчиво-отрешенный взгляд в пространство. Накрапывал дождь. На такую погоду приятно смотреть из теплого дома. Оттуда, где тебя любят. Понимают ли деревья смысл слова «неизбежность»? Страдают ли они от мысли, что зима все равно придет, как бы они этому не сопротивлялись? Хотят ли они куда-нибудь сходить, например, в кино, посмотреть другой мир, за пределами того квадратного метра, где они выросли? Наверное. Наверное, когда мимо них проезжает машина или проходит человек, для них это целое событие. Они потом обсуждают его годами, вспоминая подробности и слова, сказанные при них. Соревнуются ли деревья в том, кто выше вырастет?

У меня под окном в детстве рос тополь. Раскидистый такой, монументальный. Весной он благоухал неземным ароматом свежести. И тогда я наблюдала появление на его ветвях почек, затем листочков, потом с него начинали сыпаться сережки, похожие на серых гусениц. В июне летний ночной фонарь направлял на него свой желтый луч, освещая часть веток, осыпанных серебристой зеленью. Листья шептались с ветром. Дождь стегал его нещадно, но лишь только мог его украсить, сломить – нет. Годы проносились мимо, а мы так и смотрели друг на друга, я с высоты восьмого этажа, он с высоты прожитых лет. Однажды, случилось непоправимое – работники жэка пришли и спилили его, так как он начал угрожать обрывом проводов. Из остатков его пня на следующую весну побежали тоненькие побеги, много–много. Но их тоже обрезали. Мне было больно, прям до слез. Победа рациональности над тем, во что вкладываешь душу. Жесткая победа, с пилой и топором. Знали бы работники ЖКХ, что в нескольких среднеазиатских странах бытует обычай: при рождении сына отец рассаживает тополя, чтобы тот, когда возмужает, из выросших деревьев построил себе жилье. Современным жителям мегаполисов стоит засевать свои поля бетонными чушками.

– Здравствуй, солнышко.

Я вздрогнула – слишком глубоко погрузилась в раздумья о своем прошлом.

– Забери меня отсюда, пожалуйста! – почти театрально взмолилась я.

Под нами неспешно заструилась лесная дорога. Шины музыкально шуршали по гравию. Мягкий ход, скорость крейсерская.

– Котик, что случилось? Как я тут оказалась? Я ничего не помню с 17 числа.

Он ведет машину, почти неотрывно глядя на дорогу, лишь иногда бросает на меня взгляд. В нем нет ни грамма тревоги, даже можно сказать, что он умиротворен, хотя кто его знает, по нему никогда не скажешь, что у него на душе. Вроде бы скрывать ничего не собирается – я фальшь чувствую за километр.

– Я не знаю. Мне вчера вечером позвонила из больницы медсестра, только так я узнал, где ты находишься. 17 октября ты забрала Машу из садика, отвезла к маме и исчезла. Последний раз мы с тобой общались в обед. Я позвал к нам няню, ближайшим рейсом прилетел в Столицу, остановился у Виталика. Сегодня няню сменила бабушка. У них все путем, я звонил. Они передавали тебе привет.

– Ты так спокоен, как будто ничего не случилось… – в голове у меня незамедлительно начала строится пирамида догадок, основанных на анализе поведения, биополя, душевного состояния моего мужа, его мимике, жестах и прочая, не буду выдавать всех женских секретов. Мой радар заработал на полную мощность. Подозрительно…

– Главное, что ты нашлась, и ты в порядке. Сейчас заскочим к Виталику, заберем мои вещи и можно двигать обратно в Муур-Сити.

– Но это все странно. Ты волновался, искал меня? Я никакой записки тебе не оставляла? Маме ничего не говорила? Или может с кем-нибудь по компу общалась? – я засыпала его вопросами, чтобы вывести на чистую воду. Меня не было пару дней, а он выглядит любо-дорого смотреть, можно сказать свежо. А я пропала, он должен был не спать, переживать, искать меня, звонить в полицию или пить, на крайний случай, но при любом раскладе нервничать…

– Маме ты сказала, что будешь убираться, никуда не пойдешь – слишком много накопилось домашних дел, никаких писем, комп не включала.

– Слушай, надо поставить телефон на зарядку. Там наверняка осталось что-то проясняющее ситуацию.

Мы свернули на шоссе. Лес за окном резко кончился, начались дома, магазины. Городская язва отвоевывала себе пространство.

– Я хочу что-нибудь съесть. Нам долго ехать?

– Навигатор показывает час пятнадцать. Потерпишь?

– Ммм. Давай, все-таки остановимся? Хочется немножко наслаждений получить от этой жизни. Я бы съела эту супер-вредную острую курицу, от одного взгляда на которую можно получить химический ожог. А?

– Идет, – он усмехнулся, с интонацией «раз ты нашлась, побалуем тебя маленько», – Будем снимать стресс.

Он ввел в навигатор название кафе.

– Ближайшее через 5км.

Я благодарно вздохнула, сложив ручки на пузико. Потом опомнилась, полезла искать зарядку в бардачке. Телефон заряжался медленно, включаться не хотел. Красный проблесковый маячок беспокойства все еще крутился у меня в голове, но уже более флегматично.

Мы остановились у огромного торгового комплекса, когда день был в самом разгаре. Насосы по выкачиванию у населения денег были включены на среднюю мощность в ожидании вечера, когда толпы повалят на свет реклам, наслаждаться незамысловатыми развлечениями. Как же изощрен дьявол. И как распрекрасно, что на все его искушения у нас нет денег.

С ведерком недоеденной курицы в одной руке и молочным коктейлем в другой, поддерживая беседу на тему комплексов, заставляющих людей покупать дорогие бессмысленные машины, я шла, лавируя по парковке. Весьма трудно вспомнить, где ты оставил свое транспортное средство, если ряды не помечены буквами и цифрами. И тут, я будто попала в свой извечный сон. В нем стремительные и непредсказуемые события происходят именно так. Я иду, краем глаза замечаю движение, параллельное мне. Перевожу взгляд именно в эту точку, задерживаю внимание, и в этот момент приходит понимание, что там моя судьба. Она неотвратима. Она манит мотыльком на свой огонь. Я иду и иду по инерции. Продолжаю двигаться, не сбавляя темпа. Как корова на убой. С толпой евреев в очереди в «баню» Освенцима. Во сне я держу в руке камень, но было сказано, что это мыло. Я в бесконечном хвосте из людей. Рядом немцы с автоматами. Я слишком истощена, чтобы сопротивляться. И меня не заботит, что в помещение «бани» люди входят, а из нее никто не возвращается. Из газовой камеры прямиком в круглосуточный крематорий. 5000 трупов в сутки. Так больше не будет. Никогда, не со мной.

– Ложись!

Муж идет впереди меня. Он беззаботен, доволен, сыт. Он в состоянии выполненной миссии, я нашлась, со мной все в порядке, мы едем домой. Естественной его реакцией было не ринуться вниз, а обернуться ко мне и начать препирательства, я это прекрасно знала. Изо всех сил я потянула его за капюшон куртки.

Я не занималась никаким силовым видом спортом, свалить его сто прекрасных кг мне было не под силу. Но что-то в моем голосе или движении заставило его поверить, какие-то звенящие ноты отчаяния подчинили его, и он упал на меня сверху. Наша куча-мала, быстро работая конечностями, поползла вдоль рядов машин, ища укрытия понадежней. То, что заставило нас так внезапно ретироваться, ничем необычным не являлось. Кто же не встречал на улицах нашей страны киллера, вооруженного пистолетом с глушителем. Это спокойный среднестатистический человек, в серой куртке, в обычной шапке, ничего примечательного, такой себе незаметный полусонный обыватель. Но у него в руках оружие, и он спокойно и деловито выходит из машины, готовой умчаться прочь в ту же секунду после исполнения заказа, и наводит это оружие на тебя. Никаких задержек, раздумий. Как только ты попал в радиус его действий, ты труп. Пули начали звенеть вокруг нас, разбивая стекла в машинах, пробивая обшивку, но не достигая цели – человеческой плоти. Пистолет хлопал, как обычные новогодние петарды. Будни, что еще сказать.

Чтобы друг об друга не спотыкаться, мы с мужем, не сговариваясь, разделились. Отбежав на некоторое расстояние, я спряталась за черным Геликом. Посадка у него высокая, поэтому я облокотилась на грязный мокрый асфальт, пытаясь найти ноги преследователя. Кровь прилила к голове, давление подскочило. Ног видно не было. Решение проблемы подсказывало мне чутье. Я, не поднимаясь в рост, начала удаляться от того места, где в последний раз видела убийцу. По идее, он не имеет возможности уходить далеко от своей машины, иначе ему было бы затруднительно выбраться из локации. Но интуиция подвела. За очередным Рено я все-таки наткнулась на ноги, подняла взгляд выше и увидела дуло пистолета. В тот же самый момент, я услышала последний выстрел.

Боли нет, только гул в голове. Первое, что я почувствовала – холод. Мне померещилось, что я канула в небытие всего на мгновенье. Очнулась я не на диване, не в морге, а все там же рядом с машиной на асфальте, его шершавая поверхность явно чувствовалась щекой. Меня кто-то тормошил, пытаясь перевернуть за плечо. Я открыла глаза. Серый день резанул яркой вспышкой. Надо мной, склонившись, стоял незнакомый мужчина. У него был озабоченный вид, но, что самое странное – он был плоским. Я потрясла головой – лучше не стало. Чугун в голове потяжелел, объем в мир не вернулся. Все вокруг было как прежде, настоящим, можно было потрогать, ощутить форму, температуру, но видела я все только в двух проекциях. Как вот иногда на наших дорогах можно встретить стоящую на обочине нарисованную и вырезанную из фанеры машину Дорожной Полиции. Видели раз мы такую на крутом южном серпантине, который по какому-то недоразумению назывался дорогой. С одной стороны высились полосатые горы, с другой виднелся зев обрыва. Там не то, что быстро, там медленно ехать было страшно, и плоский авто Дорожной Полиции выглядел насмешкой и не улучшал обстановки.

И вот теперь этот плоский джентльмен двигался, менял ракурс, разговаривал со мной. У него за спиной стоял еще один мужчина. Судя по его ногам, он вылезал из спортзала последний раз лет 10 назад. И тот тоже был не толще фанеры. Плоской голубь в небе над парковкой махал крыльями. Плоскими стали BMW и Хюндаи. Мое зрение не пощадило никого и ничего.

– Вы меня слышите, с вами все в порядке?

Захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее.

– «Вито Корнелиус, священник… пожалуйста».

Он шутки явно не понял. Никаких эмоций на лице, ну ни пол усмешки.

– Давай, вызывай скорую, – обратился он к своему товарищу, – похоже шок.

– Со мной полный порядок, – заявила я, считая, что могу придать уверенности своему голосу, но тот предательски дрогнул – пришлось прокашляться.

Я начала озираться вокруг, пытаясь всмотреться в подробности нового для меня мира. Прямо рядом со мной лежала какая-то совершенно бесформенная серая куча. Мне понадобилось приподняться на локте и несколько раз изменить положение головы, чтобы рассмотреть ее. Только после того, как я увидела на этой куче лицо и потрогала его. Стало понятно, что эта серая масса – не пятно, не гора тряпок на асфальте. Лицо на ощупь было рельефным, а значит рядом со мной лежит еще человек. Спустив руку к его шее, я попробовала определить пульс. Пульса не ощущалось. Более мертвым чем он быть невозможно.

– Пришлось его убить. Он гнался за Вами?

– Очевидно.

– Скорая и полиция едут, – услышала я голос второго мужчины.

– Вас же посадят!!!! У вас есть разрешение на ношение оружия? Что же теперь делать? Это же все уголовщина!!

– Думаю, что вам стоит отсюда уходить, если вы в состоянии это сделать. Если вы на машине, то лучше в нее не садиться, поскольку эти люди могли подстраховаться, и на нее установлено взрывное устройство.

Я изучала свою плоскую руку, поэтому его слова доходили до меня медленно.

– То есть вы считаете, что я до сих пор в опасности?

– На вас только что охотился киллер. Для ликвидации цели наниматель, если действительно имеет целью ваше устранение, мог бы организовать целую группу. Надо действовать оперативно.

Он потянул меня за запястье, и я кое-как поднялась. Стараясь вернуть себе нормальное зрение, я мотала головой как бешеная лошадь, но тщетно. Отряхнув непослушными руками лицо, куртку, джинсы, я начала подпрыгивать и осматривать стоянку, для того чтобы найти, куда подевался мой муж.

Из-за того, что мир вокруг напоминал карточный домик, я никак не могла сориентироваться – пришлось помогать себе дикими воплями.

– Солнышко!!! Солнышко, ты где? Котик!!! Котик, отзовись!!!!

Мужчины с недоумением наблюдали мои орально-физические подвиги.

Наконец, через 5 минут, когда я подустала и немного охрипла, до меня дошло, что муж успел достаточно далеко уйти.

– Как же быть, он же откроет машину, и она взорвется?

– Нам все равно придется здесь остаться до прибытия органов. Которая ваша?

– Вон та черная Skoda.

– Вызывай саперов.

– Да, шеф.

– Бегите девушка. Ни я, ни полиция не сможем вас защитить, если организатор будет знать, где вы находитесь. Вам проще будет затеряться в Столице одной. Постарайтесь нигде не регистрироваться по документам. Удачи.

– Я могу узнать, как вас зовут? Понимаете, вы мне жизнь спасли, это очень важно. Я за вас помолюсь.

– Вам не стоит этого знать.

– Да, как скажете, вдруг я пыток не выдержу… Спасибо вам, спасибо.

«Спасибо, спасибо», – шептала я сама себе, хлюпая носом. Какие пытки? Что я несу?

Уже не вдаваясь в подробности и дальнейшую судьбу своих вещей, я стала медленно удаляться в сторону торгового комплекса. Там должен ходить бесплатный автобус до ближайшего метро – это неплохой способ выбраться из столь затруднительной ситуации. Или поищу транспорт хоть куда-нибудь.

Глава 4

Кабинет. Стол для подчиненных с рядом стульев по обе