Неизвестные города бесплатное чтение

Предисловие к книжному изданию

Нико хотел сделать из записей, помещенных в вторую книгу, подкаст, радиопередачу, дополняющую его «Неизвестные города», как ветви того же дерева. Но качество записей не позволило смонтировать из них передачу: на заднем плане то шуршат колеса, то свистит ветер, то лают собаки, заглушая его голос.

Все, что осталось, превратилось в предисловие к несуществующей книге, классический борхесовский ход. Я решил объединить оба текста под «одной обложкой», хотя, на поверхностный взгляд, они никак не связаны: ретроспектива диалогов о времени, памяти, энергии с одной стороны, и биография некоего вымышленного автора с другой.

Предисловие автора

В феврале я нанялся на корабль, плывущий из Кейптауна в Монтевидео. Несмотря на то, что у меня есть паспорт моряка, моя роль на корабле была формальной, я проводил много времени в каюте. Я плыл в Южную Америку, чтобы навестить тех же людей, что и семь лет назад, во время прошлого путешествия по югу Аргентины и Чили. Эти люди были добры ко мне.

В тот вечер я ночевал у моего друга Матиаса. Мы пили мате с ним и его девушкой, как вдруг он сказал, что скоро придет его знакомый, напарник, с которым они изучают ледники. Я был заинтригован, так как это был Петро Скварка, легендарная личность. Ему уже было за восемьдесят лет, но он, наравне с моим другом, высоким атлетом, забирался на ледники в Антарктике.

Встреча с гляциологом оказалась, тем не менее, неловкой. Матиас жил за городом, в небольшом частном доме. Я вышел встретить Петро, но тот холодно взглянул на мою протянутую руку, попросил отойти и помочь ему отодвинуть горшки с цветами с крыльца, чтобы он мог поставить свой велосипед, на котором приехал. После того, как я помог ему с этим, он представился и спросил мое имя.

Услышав акцент, Петро поинтересовался, владею ли я церковнославянским языком, отдаленно напоминающим его родной словенский. Несмотря на то, что я изучал основы языка в университете, знаний о нем почти не осталось, и я ответил что нет, и вновь получил тот же ледяной взгляд. Я почувствовал себя ненужным. Через некоторое время я убедил себя, что его резкость вызвана тем, что Петро устал в дороге. Несколько лет понадобилось мне для того, чтобы понять: так проявлялись не личностные качества, а свойства человека, что много времени провел со льдом.

Тем вечером мы пили мате вчетвером. Было нелегко уследить за их быстрым испанским, поэтому почти все время я молча заваривал и наливал мате. Не знаю, навыку ли матейро я обязан тем, что Петро Скварка в конце вечера попрощался со мной и с мягкой улыбкой пригласил навестить его как-нибудь.

Так началось знакомство, которое переросло в долгие вечерние беседы. Но тогда я не осмыслил их как следует. Я был одержим журналистикой, карьерой и стремился редактировать свои тексты так, чтобы вырезать из них все лишнее. Казалось, в этих диалогах нет пользы, они непонятны, их не опубликуют популярные на тот момент тревел-издания (в настоящее время почти все они закрылись и обанкротились).

По-настоящему осмыслять их я стал сильно позже, когда приехал в Перу. Ведомый романтическими представлениями об этой стране, я посетил Арекипу, но был настолько не готов ни к высоте, ни к загазованному воздуху, ни к шуму и суете на его улицах, что практически не выходил в город: из метро прыгал в отель, из отеля в метро и ехал до старбакса в центре. Целых две недели я провел в таком режиме до следующего самолета.

Здесь, на крыше отеля в Арекипе я познакомился со вторым героем этой истории, Шакалом. Точнее, слово «познакомился» здесь не совсем подходит. Когда я встретил этого человека, у меня возникло стойкое ощущение, что мы уже знакомы.

Я поднялся на крышу и первые слова, которые я от него услышал были о том, что в ясную погоду с этой крыши видно снежные шапки. Мы двигались дальше в том же ритме, никогда не здороваясь и не прощаясь, беря паузы и оставляя ответы на вопросы к следующему разговору.

Я объединил двух людей в одного героя, хотя внешне они непохожи. Относится к этому можно по-разному, как к художественному допущению, приему и так далее. Сам я верю, что на каком-то неповерхностном уровне Шакал действительно взаимодействовал со мной в прошлом от лица Петро Скварки. Или, наоборот, «направлял» себя в Арекипу из Аргентины, чтобы встретиться со мной.

Я старался убрать все интеллектуальные выводы из текста, собственные выводы по мотивам разговоров, какие-то мысли, добавленные для «гладкости» и оставил только то, что действительно говорил мне Шакал. Также я опустил наши личные и бытовые разговоры и все, о чем он сам попросил меня не писать. Некоторые диалоги, которые сохранились в памяти более туманными, помещены в комментарии, во вторую часть.

I

1

Однажды мы с Шакалом сидели на скамейке, пили мате, и у меня вдруг зачесались пальцы на левой руке. Он спросил: почему пальцы трешь?

Я ответил, что не знаю, чешутся и опухли немного.

У тебя oznobyshi. Ты пытаешься что-то вспомнить, сказал Шакал, так тело реагирует.

Откуда знаешь это слово, спросил я.

Он ответил: Мама иногда так говорила*.

2

Здесь шумно, и, фактически, нет пешеходных улиц, только обочины, где моторикши так и норовят тебя сбить, и единственный островок спокойствия – это старбакс, где я заказываю кофе, продолжая мысленно говорить с Шакалом.

Я жил в его домике при наблюдательной станции в комнате, отведенной под склад, но там стояла кровать и был даже отдельный душ. Шакал предложил мне пожить у него за помощь на станции, но вскоре я понял, что это уловка, и он справляется со всем сам: наблюдение, отчеты по рации, вылазки на ледник и измерения, научная работа, уборка, готовка, маленькая теплица, отладка дизельного генератора, моторной лодочки, снегохода.

Второго смотрителя я так и не увидел, хотя в это время он жил где-то в доме, в той части, откуда доносился запах буддийских благовоний. Какое-то время я всерьез думал, что Шакал работает один, и просто уходит туда побыть в тишине, пока не расслышал, как кто-то за дверью нестройно поет, когда Шакал развешивал белье во дворе.

Когда дули сильные ветра, выключался свет. Я боялся, что штормовым ветром оборвет антенну. В такую погоду ни мы, ни с земли до нас не доберутся. Я спросил у Шакала, как ему удается оставаться спокойным, несмотря ни на что.

Мы сидели у горящей бочки, пили мате и вдруг Шакал, после длинной паузы, словно проверяя, может ли он рассказать об этом, ответил, что одновременно находится в нескольких местах. Я и ухом не повел, и продолжил слушать^I.

Когда ты одновременно в нескольких местах*, это успокаивает, продолжил Шакал, поскольку некоторые из этих мест ты посетишь как бы в будущем, что означает, текущие обстоятельства не убили тебя, и не прогнули твою волю. После еще одной долгой паузы он спросил, как продвигается работа над рассказами.

3

Помимо мате, мы иногда заваривали пуэр*. Шакал говорил, что познакомился с чаем, когда служил на корабле в Китае. Отсветы пламени из бочки создавали впечатление, что чайничек из красной глины тускло загорается изнутри.

В один из таких вечеров мы видели летучую мышь, что просто невероятное событие для этих широт, в каких-то сотнях километров от Антарктики.

4

Мы смотрели на грифов, кружащих в небе и садящихся на ветви деревьев. Я спросил, не замечал ли он, что грифов почти невозможно сфотографировать. Когда я навожу на них камеру, они исчезают из поля зрения, или всегда оказываются за облаками, иногда в момент, когда я только думаю о том, чтобы сделать снимок.

Шакал сказал, что не замечал, но, скорее всего, это я наделяю их этим свойством, так как сам хотел бы обладать способностью оставаться незамеченным*.

5

Как я умудрился забыть целый разговор, да так, что не могу вспомнить, где и когда он произошел.

Помню раннее утро, но еще светила луна и рядом вспыхивал огонек сигареты. И Шакал был какой-то другой, с длинными волосами, и волосы у него были не седые, а черные. И было ощущение, что мы знакомы давно, но это чувство днем было лишь слабым напоминанием, когда мы пересекались. И все никак не уложить в голове, что я сидел в майке ночью, и не чувствовал холода. Кажется, мы смотрели на птиц, парящих в небе, но какие птицы в такое время. И сколько еще таких эпизодов потерялось в памяти^II.

Я помню, что мы обсуждали слова моего знакомого, который сказал мне, что он всегда прав, и что никто и никогда не смог его переубедить ни в чем. Я помню, как Шакал улыбнулся, (весь этот разговор сейчас похож на разговор с призраком), и собирался что-то ответить, но передумал.

6

Как-то Шакал взял меня на ледник, и я поразился тому, что он не устает. Я шел за ним, и в какой-то момент очень устал. Внутреннее воспитание не позволяло сказать об этом, несмотря на то, что Шакал несколько раз уточнял, хочу ли я идти дальше. Мое настроение, тем не менее, не укрылось от него.

В какой-то момент нам нужно было взбираться по скользкому склону, и если Шакал просто шел, то я проползал некоторые участки на руках. Кусочки льда и снега прилипли к перчаткам, те намокли, и к моменту, когда мы вернулись домой, руки страшно замерзли.

Шакал заметил, как я раздражен. Он остановил меня жестом и показал, что пальцы легко отогреваются, если достаточно долго тереть их друг об друга и никуда не торопиться. Я попробовал потереть руки дольше, чем обычно, и убедился в том, что он прав, это простое движение сработало, а еще я восстановил дыхание и успокоился.

7

Здесь нет никаких грифов, но я написал о грифах в одной из заметок, как в «Снегах Килиманджаро». В остальном здесь все так же, мы пьем чай с Шакалом, смотрим на птиц и обсуждаем мои рассказы. Его имя на одних языках означает «царь», а на других переводится как «вода». Он и охотник, как в книге. Его предки не из Центральной Европы, как я думал, а из Алтая, из области на границе с Монгольской степью, откуда видны горы на краю степи.

8

Мы сидели у горящей бочки, и Шакал, отведя свой взгляд от огня, посмотрел на меня. Его глаза отражали вечернее небо, будто были зеркальными. Я пытался понять, откуда знаю этот взгляд*.

9

Я видел огромный синий ледник, но он не оставил во мне впечатлений, я до сих вспоминаю его с безразличием, хотя для многих путешественников это одно из ярчайших воспоминаний о Южной Америке. Я спросил у Шакала об этом.

Он ответил, что у таких больших объектов, вроде ледника или вулкана, огромное количество энергии, которая захватывает и тащит за собой, даже если ты просто смотришь на них глазами, и особенно, если идешь по ним. Кому-то это ощущение нравится, кто-то может с ним справиться, но не я, поскольку у меня маленькое количество энергии*, с которым мне приходится обращаться бережнее. Он напомнил мне, как я выбился из сил в первые дни в городе.

Тогда я гулял по ярко освещенной главной улице. Повсюду шла торговля, ездили моторикши, играли скрипки и трубы, на дороге индеец вез на тележке поленницу для жарки кукурузы, от нее поднимался кислый дым. Я был погружен в это состояние огней и звуков, пока не набрел на электрический столб и кусты, наводненные громко чирикающими птицами.

После этого я вернулся в номер и разрыдался. Я не мог остановиться и не понимал, что со мной. Я чувствовал такую усталость, что не получалось даже думать, и смог успокоиться только поднявшись на крышу. Я увидел луну, которая освещала пики гор вдали.

10

Я читал, когда услышал крик птицы* в отдалении. Подняв голову, я увидел темный силуэт Шакала, стоящего у поленницы в лучах утреннего солнца в какой-то накидке и перуанской шляпе.

Мои глаза заслезились, но не от света, а от необычного ощущения, что я уже это видел.

11

Я был огорчен тем, как грубо я срывал зеленые бананы с дерева. За гроздьями от ветви тянулись крепкие волокна, которые я прокручивал вокруг своей оси и отрывал, обрывая также и куски коры. Вдобавок, кажется, я взял слишком много.

Я спросил у Шакала, есть ли у перуанцев традиция, как у мексиканских индейцев*, просить прощения у растений. Шакал напомнил мне об обертках от быстрорастворимой лапши, что я видел в холмах и рассмеялся.

Он ответил, что традиция есть, особенно у тех, кто выращивает чай1, но она полузабыта. Шакал сказал, что раньше человек не только спрашивал разрешения у растения, но и слушал, что оно скажет в ответ.

Растение могло сообщить, например, что корни его гнилые или что в паре шагов на склоне есть растение с более свежими листьями, могло извиниться в ответ, за то, что в его стеблях мало сока. Растения не чувствуют боли, грусти и не умирают, они живут в совсем другой плоскости, но, конечно, лучше поступать так, чтобы они не болели и не исчезали на больших территориях.

Я спросил, откуда он знает эти вещи. Шакал строго ответил, что принадлежит лишь одному племени – своему собственному, в котором он один.

12

Мы говорили с Шакалом о том, что куркума по вкусу напоминает и морковь, и что-то острое, вроде хрена, и пряное, как имбирь, и пришли к выводу, что корень носит в себе как бы память о существовании других корней, растущих в другой земле, наподобие единого корневища, по которому передается некое сообщение или свойство.

Это навело меня на мысль, что подобное я встречаю в некоторых историях, которые ощущаются как бы вне времени и могли бы произойти сразу в нескольких местах, и в переплетении которых я себя обнаружил в эти дни.

13

Вечером мы гуляли в холмах с Шакалом. Я купил билет на автобус и мы решили взобраться на склон самого высокого холма, чтобы там, среди мхов и низких кустарников, посмотреть на город сверху в последний раз.

Я к тому моменту уже научился взбираться на холм не сбивая дыхания. Я даже поднялся быстрее Шакала и ждал его, сидя на камне. Шакал пришел через несколько минут, и мы молча смотрели на город, где в сумерках уже начали зажигать огни, на его столбики дыма. Мы взяли две бутылки колы, чтобы отметить мой отъезд. Внизу лаяли собаки.

Мы заметили, как ветер усилился, и с гор на холмы медленно начало надвигаться облако. Поначалу облако просто клубилось и меняло форму, как вдруг мощный порыв сорвал его с горы и толкнул к нам. Я видел такое впервые. Облако плыло на той же высоте, где мы сидели, дул сильный холодный ветер в лицо. Белый, густой туман быстро становился ближе, и должен был окутать нас в следующую секунду.

В мгновение я вскочил на ноги и побежал наверх, где располагалась радиовышка. Бог знает, о чем я думал в этот момент. Я боялся простыть и заболеть накануне поездки. Если бы не купленный билет…

Я думал о грозе, и о том, что в нас может ударить молния. Я был охвачен минутным порывом бежать, уверенный, что это правильное решение. Это не было страхом, скорее странным внутренним трепетом, где-то в глубине я смеялся над собой и ситуацией.

Иногда я замечал совершенно белую стену в воздухе перед собой, и под ногами из нее едва проглядывали силуэты горных цветов и камней. Я быстро поднимался по склону холма, оборачиваясь на идущего за мной Шакала. Спустя еще мгновение облако разорвалось на длинные нити, вновь открыв взгляду вечерний город внизу. Я остановился на полпути до радиовышки, дыша и смотря вокруг.

Шакал со смехом отметил, какой я паникер, и что вместо того, чтобы сидеть и наблюдать за этим чудесным событием, я побежал наверх. Я мгновенно почувствовал себя глупо. Ветер почти стих, возвращаясь слабыми толчками в мокрую спину.

Я размышлял об этом всю дорогу, пока мы в темноте спускались по склону обратно. Взяв меня за руку, Шакал сказал, чтобы я не расстраивался. Возможно, если бы мы поднялись наверх, смотрители на вышке позволили бы переночевать у них, и это тоже было бы приключение. Что трепет, который я испытывал – это важное ощущение, он предшествует чему-то магическому, и что моя ошибка была лишь в нерешительности идти до конца2. Либо оставаться спокойным и легким, позволив облаку накрыть нас, либо бежать наверх.

Но, добавил Шакал, это неважно, так как я знаю сам, не бывает единственных шансов, и что когда подобный момент повторится, я смогу действовать лучше.

14

Пару слов о том, как мы увиделись с Шакалом в последний раз. Я услышал его голос и спустился на кухню. Шакал сказал, что уезжает в горы, а отель оставляет другому человеку*.

Мы говорили по-испански, но Шакал мог легко оказаться голландцем или итальянцем, настолько неуловимо изменили его долгие путешествия. Он орнитолог, по крайней мере, по его словам.

15

Я понял, что не рассказывал, как познакомился с Шакалом. Когда в Арекипе у меня случилась паническая атака и я поднялся на крышу, то смог успокоиться только через время, смотря на яркую луну. Я сидел на скамейке и приходил в себя, как вдруг прислушался.

Где-то слышались не то вздохи, не то сигнал какого-то автоматического устройства, ритмично выдающего короткую мелодию. Звук раздавался близко, но так, будто усиленный тоннелем или колодцем. Он повторялся с частотой вздоха, как если бы тот, кто спал неподалеку, дышал с присвистом, но сам звук напоминал скорее обрывок голосов или что-то птичье. Рядом в темноте я разглядел стопки выстиранного белья, снятого с веревок. Груда одежды поднималась от вдохов и выдохов.

Человек с длинными волосами и огоньком сигареты подошел сбоку настолько ровно и мягко, что я даже не думал испугаться. Он тихо произнес фразу на английском*, и я машинально решил, что это что-то о горах вдалеке, но только сейчас понял, что он объяснял, кто спал под ворохом простыней.

Тихое посмеивание и необычные паузы в разговоре этого человека и подсказали мне, что это Шакал.

16

Я спросил у Шакала, могу ли я написать о наших разговорах*. Он согласился, но попросил не указывать точных мест и называть его Шакалом. Почему, это наша с ним внутренняя шутка, немного неуместная для того, чтобы писать о ней.

17

Кажется, я нигде толком не описывал внешность Шакала. У него длинные белые волосы, которые он зачесывает назад, и которые можно было бы назвать седыми, но это будет неправдой. Его волосы серебристо-серого цвета^III.

Он носит спортивный пиджак левайс, что необычно для этих мест. Нельзя сказать, что брюки идеально отглажены, они словно бы даже немного пыльные, или такое впечатление производит едва заметная нить, вплетенная в темно-серую ткань. Иногда он носит темные очки, мне кажется, не от солнца, а потому что очки хорошо маскируют лицо. Он пьет много кока-колы*.

И дело не в том, что Шакал напоминает шакала, скорее он похож на птицу.