Неосторожное обращение с огнём бесплатное чтение

НЕОСТОРОЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С ОГНЁМ

1.

…Я русский человек, а следовательно – русофоб. Как ни печально в этом самому себе сознаваться. И живу я среди русофобов – скрытых, так называемых представителей малых наций; и откровенных – так называемых русских интеллигентов. Или теперь у нас интеллигентов нет, надо говорить – интеллектуалов? Какая, собственно, разница. Старая русская дореволюционная интеллигенция страдала тем же самым – иначе откуда бы взялись все эти большевики и прочие социал-революционеры. Как там у Ленина и других, желавших поражения России в Первой мировой войне? У партии пролетариата нет родины? Ага. С чего бы это у нынешней партии капиталистов она появилась? Сколько их потом, начиная с того же Солженицына, призывало к блокаде СССР. Мечтали, чтобы коммунисты поскорей обгадились. А эти, видать, чувствовали, что обгадятся: всё вели счёт, сколько продержатся: вон, в каждом совковом городе – улицы 25 лет Октября, 40 лет Октября, очередных партсъездов, каждую дату увековечивали. Не прошло и семидесяти лет, как – всё. Накрылось. И сидим теперь все в этом замечательном результате диссидентских мечтаний, никак не можем выйти на уровень производства 1991 года, а уж 10 лет прошло. Какая тут любовь к отечеству. Лучше нам дайте политическое убежище с пожизненным пособием за понесённые муки от царско-большевистско-постсоветского режима, мы всё расскажем про эту проклятую страну. И пожелаем ей дальнейшего распада тюрьмы народов, тем более что нас там уже нет. Вот он – настоящий русский интеллигент. Чего только не сделает из любви к родине.

Одно радует – нет ни одной улицы имени августа 91. Или первого срока президента ЕБН. Или это только пока?

Всех нас, по-моему, крепко ушибают об Запад ещё в детстве-юности; так, что мозги потом вывихиваются. И живёшь потом с чувством, что твоя родина – там, а здесь ты временно. Любишь английскую музыку, французскую живопись, американское кино. Уезжаешь туда – и обнаруживаешь, что тебя там никто не ждёт. Как так не ждёт – ведь ты же их любишь! Уже за это они должны тебе помочь устроиться в своей содержательной жизни. А эти сытые американо-европейцы предлагают тебе должность младшего клерка в риелторской конторе. Хорошо, что не уборщицы. Говорят в ответ на моё недоумение что-нибудь вроде советского «У нас любой труд почётен». У них-то, может, и почётен, а как же мои мечты? дерзания? стремления? Я же хочу творить. Я хочу мирового признания, славы, я так долго этого хочу. А они ничего подобного не хотят. И смотрят на тебя большими круглыми глазами. Не любят в ответ. И чувствуешь себя обманутым.

Возвращаешься в Россию. Здесь тебя тоже никто не ждёт, и твоё место давно занято. Занято таким же, как я, который только и мечтает об отъезде на Запад. Но никогда не уедет, потому что боится, что у него ничего не выйдет, ещё сильней меня.

Хуже всего – наши бабы. Эти-то везде приспосабливаются, хоть в Америке, хоть в Африке. И становятся туземцами. И дети уже – французы, немцы, американцы, кто угодно, только не русские. Идеал русской женщины – чеховская “душечка”, как пустой CD-RW – записывай и переписывай что угодно. И как с ними после этого жить?

Ужасно, всё ужасно в моей нынешней счастливой семейной жизни.

А ведь прошло только два года, как я вернулся сюда и женился. Сдуру, конечно. И вернулся, и женился. Подождём ещё.

Декабрь 2002.

Георгий Харин дочитывает страницу и откладывает дневник покойного мужа своей нынешней супруги в сторону.

– Ирина, а чем Сергей занимался за рубежом? И где жил?

– Жил вроде бы в Штатах. А чем занимался – не знаю. Зачем тебе?

– Любопытно. Тебя-то он в Америку не вывозил?

– Я сама по себе – в экспортном исполнении. Но он ездил туда ещё до знакомства со мной. А потом как-то не до того было.

Вечер в провинциальной столице. Ирина смотрит очередной российский сериал, допивая чай. В соседней комнате спит их ребёнок, которому недавно исполнился год. Георгий сериалы не любит, но дорожит душевным покоем жены, поэтому спускается на первый этаж их дома. Он проходит через холл, объединённый с кухней, направляясь в угловую комнату, где расположен небольшой тренажёрный зал. Харин даёт своим мышцам нагрузку утром и вечером, особенно обращая внимание на ноги и пресс. Он считает, что при сидячей работе и вождении автомобиля эти части организма начинают болеть в первую очередь, хотя до сих пор жаловаться на своё здоровье ему не приходилось: от широкого разворота плеч, мощных бицепсов, узкой талии веет здоровьем, витаминами и отсутствием вредных привычек.

Занимаясь монотонными физическими упражнениями, Георгий размышляет о жизни – чтение дневника привело его в философическое состояние. В свои тридцать лет он является начальником кредитного отдела в банке, где 20% акций принадлежит его отцу, а ещё 25% – фирмам-учредителям банка, которыми владеют отец и его друзья. Дом в тихом городском центре, среди восьми таунхаусов на бывшей территории городского лесопарка, в котором он живёт с Ириной, был построен во многом благодаря ссуде, которую ему, как особо ценному специалисту, выделили по месту работы.

Ссуды компании-застройщику выдавал сам Георгий. Несмотря на то что четверть престижных квартир в таунхаусах ещё не продана, полученных средств компании хватило, чтобы полностью рассчитаться с банком да ещё и получить почти пятидесятипроцентную прибыль.

Харин – действительно ценный специалист. Он не хуже, а то и лучше других молодых финансовых трудоголиков перелопачивал балансы и бизнес-планы клиентов, подвергая их вертикальному и горизонтальному анализу. Но ещё он с юных лет обладал связями, которые позволили сформировать обширный личный архив кредитных историй и репутаций. Этим своим достоянием Георгий крайне не любил делиться. Тем не менее, это приходилось делать, чтобы полученная когда-то информация сохраняла свою актуальность. В результате он был в курсе всех городских, да и областных сплетен, и привык знать всё обо всех. При переезде не то, что на Запад, а даже в другой российский город, ему бы пришлось начинать всё сначала, поэтому мысли, подобные прочитанным в дневнике, Георгию никогда не приходили в голову.

Однако о прошлом своей жены Харин знал на удивление мало, если считать по его собственным меркам. Она появилась в его жизни три года назад: они заметили друг друга в фитнес-центре… трудно было не заметить миниатюрную девушку с идеальной фигурой и шевелюрой ярко-голубого цвета, потом ближе познакомились на презентации инвестиционного проекта крупной фармацевтической компании, потом как-то быстро стали любовниками. Ирина тогда была замужем за Сергеем, а заводить романы с замужними женщинами было не в правилах Харина. Но о муже она не говорила, в ресторанах платила за себя сама и производила впечатление полностью самостоятельной молодой женщины. Георгия всё это вполне устраивало; наряду с Ириной у него были и другие женщины – тогда он считал, что ещё не созрел для создания семьи. Но как-то незаметно встречи с другими дамами сердца стали случаться всё реже. Они вдвоём съездили в осенний тур по Испании, и там Харин впервые заговорил о создании семьи и о детях.

– Видишь ли, я некоторым образом замужем, – ответила ему Ирина.

– Так разведись.

– Он хороший человек, мне это будет непросто сделать.

Георгий почувствовал неожиданный укол ревности. Естественно, он давно был уверен, что, кроме него, для Ирины не может существовать других хороших мужчин. Чувства, видимо, отразились на его лице, но Ирина не собиралась его утешать сакраментальным «ты у меня лучше всех»; напротив, наблюдала за ним с лёгкой ироничной улыбкой, словно провоцируя Георгия проявить мужской быковатый тупизм и начать злиться. Харину пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сказать ей колкость.

В их отношениях хватало острых углов. Внешне это выглядело так, будто Ирина особо не дорожила их семейной гармонией и не щадила немалое харинское самолюбие, хотя и никогда не была груба с ним. Но это, в конце концов, и укрепляло их связь: другие подруги Георгия, по его мнению, уж слишком хотели сочетаться с ним законным браком, что выражалось в существенном градусе женской лести. При расставании Харина с ними перегретая лесть обычно превращалось в хамство.

Их союзу помог несчастный случай. Супруг Ирины, ночуя в деревенском доме, забыл открыть заслонку в печке и погиб, отравившись угарным газом.

В процессе регистрации брака Георгия и Ирины выяснилось, что Харин стал её уже третьим мужем. Ни родственников, ни друзей из её родного Петербурга на свадьбе не было, были только её здешние подруги. На всякий случай Георгий подготовил жёсткий брачный контракт – при разводе жена не могла претендовать на его имущество, движимое и недвижимое. Она пожала плечами и легко его подписала. Харин подумал часа два и решил, что Ирина его любит.

2.

Город N, в котором родился и вырос Георгий Харин, был крупным городом. Как и большинство провинциальных столиц, он производил обманчивое впечатление простоты: казалось, что вся жизнь происходит вокруг губернатора и мэра, которому губернатор покровительствовал. Был крупный бизнес, который спонсировал социальную политику губернатора, был бизнес поменьше, который помогал градоначальнику; бизнесмены, политические люди и выдающиеся представители спорта и культуры периодически встречались с тем или другим и договаривались, как сделать жизнь в городе N ещё лучше. В результате дома и гаражи строились, дороги асфальтировались, спортивные представители города N получали разнообразные медали на российской и мировой арене, зарплаты бюджетников и торгово–промышленного пролетариата росли… периодически то отставая, то догоняя рост цен. О непрерывном увеличении благосостояния N–ских капиталистических трудящихся оповещали газеты и телевидение, увязывая улучшение жизни с деятельностью городского бомонда. Впрочем, когда жизнь местных обывателей в результате забот многочисленных благодетелей всё–таки становилась хуже, то с деятельностью N–ских начальников ухудшение странным образом не увязывалось; в крайнем случае пресса сообщала о негодяях, поселившихся в городе Москве, но эта некоторая алогичность гражданами замечалась нечасто. Больше половины жителей города N местные газеты читала не чаще раза в месяц, да и телепередачи про свою жизнь старалась не смотреть, но бомонд об этом предпочитал не знать. А если порядочные люди чего–то не знают, так этого на самом деле и нет вовсе. И не было никогда.

Георгий Харин, конечно же, полностью принадлежал к местному высшему обществу. Однако в силу своего социального происхождения и особенностей характера он привык смотреть на бомонд с некоторой иронией. Большинство его богатых собеседников было уверено в своих связях, знании окружающей жизни и профессиональной компетентности; практически каждый из них был уверен в своей способности прогнуть окружающий мир под себя так, как ему захочется, вполне разделяя мораль старого хита группы «Машина времени». Харин обычно был осведомлён о сложных взаимосвязях окружающего мира несколько лучше, чем его собеседники. В частности, он знал, что бедный неизвестный сын учительницы, только начинающий своё дело, мог оказаться внуком горкомовского работника и племянником хорошего врача, известного всему городу. Люди не появляются из пустоты и не живут в пустоте, а жизнь у всех складывается по–разному. Гнутопальцевые нувориши тоже должны учить в вузах своих детей, ремонтировать квартиры и автомобили, искать хороших врачей… и оказывать презираемым им «маленьким людям» встречные услуги. Исключением являются только бандиты, но они и не живут долго. Узнай о человеке, кем были его родители, где и с кем он учился, кто и откуда его жена, и окажется, что между ним и тобой цепочка из трёх–четырёх знакомых. Всё обо всех известно, было бы желание узнавать.

О Сергее Ковыршине Георгий Харин впервые услышал в связи с появлением в одном из городских таблоидов рейтинга местных предприятий. К рейтингам Харин привык относиться с вниманием, но местные газеты вызывали у него естественное для N–ского бомонда раздражение. Плохо напишут – приходится разбираться, хорошо напишут – непременно что–нибудь да соврут, если долго ничего не пишут – тоже плохо, надо напоминать о себе. Рейтинг оказался неожиданным – наглый редактор в своей колонке измерил близость крупных предприятий к губернатору и мэру… Попытался выстроить по ранжиру использование административного фактора местным бизнесом, так сказать. А заодно и построил позиции местных, полностью независимых, СМИ всё в том же свете близости к источникам финансирования. Статья была написана вежливо – и достаточно внятно, что для прессы города N было редкостью. Прозвучал там и холдинг Харина–отца, что было логично, но почему–то всё равно несколько неприятно. Георгий стал пытаться собрать информацию о связях Ковыршина, но ничего особенного не нашёл: приехал человек из Петербурга, купил в провинции трёхкомнатную квартиру, отремонтировал, вселился. Какие связи в столицах оставил, с кем дружил, непонятно. Харин сделал запрос в банковскую службу безопасности и получил следующее:

Конфиденциально 

Начальнику кредитного отдела 

Г.Л. Харину 

СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА

На Ваш запрос от __ апреля 2003г. сообщаем:

Ковыршин Сергей Дмитриевич, 1975г.р.

Образование – высшее, исторический факультет Санкт–Петербургского университета (1998). После окончания был зачислен в аспирантуру СПбГУ, в 1999г. уехал на стажировку в США, где пробыл до 2001г. (срок стажировки истекал в 1999г.). Чем занимался в 1999-2000гг. – неизвестно.

В 2001г. журналист газеты «Ночная смена», в 2002 – пресс–секретарь Прибалтийского пароходства. С предприятием в 90–е годы неоднократно происходили скандалы, в Петербурге его часто связывают с криминальным капиталом и переделами собственности. Ковыршину не удалось существенно улучшить его имидж, однако его деятельность петербургские источники, связанные с силовыми структурами, характеризуют положительно.

Осенью 2002г. неожиданно увольняется, предположительно в связи с личными причинами. Он женится на бывшей супруге коммерческого директора инвестиционно–строительной компании.

В городе N Ковыршин приобрёл квартиру в ноябре 2002 г. Окончательный переезд, вместе с женой – в феврале 2003. Но работать начал в городе уже с декабря 2002: открыл газету–еженедельник “N–ский обыватель” в формате таблоида, куда переманил часть местных известных журналистов с неоднозначной репутацией. С марта 2003 организовал консалтинговое агентство, которое ведёт маркетинговые исследования, заодно производит и монтирует наружную рекламу.

В настоящее время “N–ский обыватель” имеет устойчивый тираж свыше пятидесяти тысяч. Источники утверждают, что при таком тираже газета должна быть весьма рентабельна, Ковыршин – человек финансово независимый. Доход от консалтинговой деятельности неизвестен. Жена, Ирина Ковыршина, владеет риелторским агентством, также весьма доходным. Однако успех агентства во многом зависит от успеха газеты, большинство клиентов приходят через объявления, письма и рекламу в еженедельнике.

В связи с тем, что Ковыршин за помощью по официальным каналам не обращался, а его неформальные связи весьма обширны, проследить приоритетные в сжатые сроки не представляется возможным. Политические симпатии неопределённые, таблоид источниками классифицируется как «жёлтая пресса».

Как источник дополнительной деловой информации С.Д. Ковыршин и газета представляют для банка несомненный интерес.

Начальник отдела внешних связей

управления собственной безопасности

__________

15 мая 2003г.

“Столичная штучка”, – подумал Харин, прочитав информашку. “Скоро ему тут станет скучно. Или начнёт беситься, или продаст всё, и уедет. “Представляет интерес”. Ишь ты. Хотя насчёт газеты – мысль полезная. Может, и стоит её прикупить. Надо будет поговорить с отцом. Впрочем, поживём – увидим”.

Фразу “поживём – увидим” Харин почерпнул у старшего поколения. Это означало, что субъект жизни собирается дальше вычеркнуть объект обсуждения из дальнейшего рассмотрения то ли из–за полной ничтожности данного объекта, то ли из–за слишком больших сложностей, связанных с ним. Так что серьёзный человек Георгий Леонидович решил не знакомиться с приезжей тёмной личностью Сергеем Дмитриевичем, перепоручив рекогносцировку газетного бизнеса клеркам. Обычное дело для человека из бомонда – правилом хорошего тона здесь является интерес только к своему кругу. Недаром в рейтинге Ковыршина холдинг Харина старшего был в первой десятке.

3.

Конечно же, мне нужна была стерва. Жадная до денег, мужского внимания, секса, нарядов, расчётливая и хитрая. Умеющая заинтриговать любого мужчину и удержать его внимание до тех пор, пока он ей нужен. Я бы ревновал её, устраивал скандалы с бурными последующими примирениями в непременной постели – вот она, настоящая жизнь! Романтика, Кармен, свобода. Не можешь обеспечить это жадное тело ласками или деньгами – пошёл отсюда, уступи другому. Надоела своей жадностью и стервозностью – вот тебе фунт моего мяса, Шейлок в юбке, и прощай навсегда. Никакого чувства вины. Никаких обязательств. Идеал моего романтичного поколения. А я? то ли я не молод? И то ли женщины, которые у меня были, были устроены по–другому?

Иринка сначала полностью соответствовала моим критериям. Когда мы с ней познакомились, я много зарабатывал, отмывая закопчённые в боевых рейдерских разборках мордашки наших бизнесменов. Агрессивная часть журналистской братии, увлёкшаяся публицистикой, путает это занятие с лизоблюдством. Даже экономический термин для профессии придумали – видимо, чтобы оправдать свой подход – искусство ануслизинга. Дерьмо собачье. Бизнесмены наши, хотя и шельмы прожжённые, однако вполне готовы стерпеть плевок от прессы. Конечно же, только в том случае, если слюна стирается, а имидж становится лучше. Это здесь, в N, они боятся давать пресс–конференции и объяснять, чего они хотят, не посоветовавшись с губернатором. Деревня на восемьсот тысяч населения. Абсолютно по-сиволапому: всё секрет, и ничего не тайна.

Мы оказались с ней у меня дома, зная только имена друг друга, имея в виду секс и ничего более. У хорошего человека познакомились на банкете, в малом зале, мест на пятьдесят. Уже потом, поскольку нам обоим понравилось, обменялись телефонами и фамилиями. Я узнал, кто она такая. Она навела справки, и выяснила, кто я такой. Я пару раз видел её с другими мужчинами. Как мне показалось, их намерения были очевидны. Иринка как-то пронаблюдала мои приветственно-прощальные объятия со знакомыми подружками. Думаю, что и она сделала правильные выводы. Мы не годились ни на что семейное – два разумных эгоиста, смеявшихся над Чернышевским. Этот странный писатель предполагал, если не ошибаюсь, что нормальный мужчина мог дожить до двадцати семи, не будучи уродом и нищим – и ни разу не побывать в постели с женщиной.

Моё поколение мало пьёт и тем более редко напивается. Бодрость, свежесть, сочность, здоровье, сила. Это наше всё. Розарий, шиповник, репейник – наши необъявленные флористические символы. И в три часа ночи Иринка была всё так же свежа и бодра, как и в семь вечера. Я задним числом думаю, что она выпила лишнего. А тогда я решил, что наступил час Быка. Муторное время. Если не спишь, то со дна души появляется всякая муть.

Ира загрузила меня своим неудачным браком, делами мужа и своими проблемами по самые уши. Я был уверен, что она – стерва, оказалось – несчастная женщина. Или все стервы на самом деле просто несчастные женщины? Навряд ли. Хотя – кто знает.

С мужем они сосуществовали, стараясь выглядеть на людях красивой современной парой. Он был старше её на двенадцать лет, когда-то она была от него без ума. После двух лет замужества безумие куда-то делось, а отягощать себя потомством не хотелось ни ей, ни ему. В результате муж стал использовать её в служебных делах – сделал исполнительным директором риелторской фирмы, через которую проводил свои левые заказы – и левые деньги. И жёстко контролировал её финансы. Она чувствовала себя в тупике, из которого не видела выхода.

В четвёртом часу ночи это звучало трагически, особенно если не думать о том, что большинство моих простых знакомых девиц с удовольствием бы променяли свою перспективу жены официанта и карьеры торгового работника на такой вот ужасный жизненный тупик. В общем, как всегда, многие живут хуже. Но ведь некоторые – живут лучше. И почему именно она должна это всё терпеть?

Наутро Ира попыталась забыть свою нечаянную исповедь. Но я ей этого не дал, я, видите ли, возомнил себя рыцарем-спасителем заблудшей Марии Магдалины на белом коне. Спасать её было приятно, тем более что мужа своего она, похоже, действительно ненавидела и ненавидит до сих пор. Когда она заявила ему о разводе, он, во-первых, оставил её без недвижимого имущества, а во-вторых, как мог постарался испортить репутацию в их общих инвестиционно-строительных кругах. Как оказалось, она ошибалась: они были далеко неравнодушны друг к другу.

На таком фоне нетрудно оказаться героем её романа. Да я сам восхищался собой по самое не могу. Ради этого и было всё затеяно.

Как я гордился, увольняясь со своей хлебной работы и покупая квартиру в этой дыре! хоть что-то сделать из благородства, ради женщины, которая меня любит. Пожертвовать, в чистом виде. И вот я здесь, с ней. Гордый и самостоятельный. Деньги то ли начинают кончаться, то ли кончают начинаться, почти всё вложил в эту чёртову газету, ведь больше мне здесь заняться нечем. Работать приходится по восемь рабочих дней в календарную неделю. Всё – ради неё. Потому, что Ирина не стерва. Чего мне ещё? Неужели того, что женщина – умна, красива, любит меня, неужели всего этого мне мало? Похоже, что да.

Ира теперь должна мне навсегда; мы об этом никогда не говорим, но я так чувствую, и не могу убедить себя в обратном, применяя любые логические аргументы. Она уверена, что расплатилась со мной, выйдя за меня замуж, – но так ли мне нужно видеть её каждый день? Я раздражаюсь на себя, а потом и на неё. Любит ли она меня или просто пользуется мной? Люблю ли я её? Достаточный ли это повод для того, чтобы торчать здесь, в N, и изо всех сил делать вид, что я – счастлив?

Февраль 2003

4.

«При современных средствах косметики женщина не имеет права быть некрасивой». Ирина не помнила название глянцевого журнала, в котором когда-то давно она прочла эту категоричную фразу. Тогда же она научилась пользоваться косметикой и сделалась естественной блондинкой, что в сочетании с карими глазами и слегка вздёрнутым носом придало ей почти модельную миловидность.

В другом журнале Ирина прочла: «улыбка – недорогой способ выглядеть лучше». Она научилась улыбаться, когда ей не говорили ничего смешного, – она просто давала понять собеседнику, что ей приятно его видеть.

От природы обладая хорошей фигурой и миловидной внешностью, Ирина удивляла своих подруг фанатической приверженностью к фитнессу и диетам. Она хотела того же, чего хотят все, – быть красивой и богатой, но путь к богатству был слишком абстрактен, в то время как с красотой ей было всё понятно. Пройдя через несколько студенческих романов по пути к получению диплома юриста, Ирина приобрела сексуальный опыт, иронию и пониманию того, чего она не хочет от мужчин. Как ей тогда казалось, получить желаемое можно методом исключения. Руководствуясь последним, она и вышла замуж за человека с хорошими связями, деньгами и властью, перебралась с Ржевки на Каменный остров и перестала встречаться с родственниками и друзьями детства.

Её первый муж оценил в ней красоту и целеустремлённость и дал ей возможность получить некоторый опыт в сфере торговли недвижимостью. Однако этот свой брак он оценивал как мезальянс и ради Ирины не собирался отказываться от прежних привычек. Умиление, которое она сначала приняла за его любовь, оказалось обычным приятным чувством собственника красивой вещи. «Посмотрите, она у меня ещё и разговаривает!» – так Ирина со временем научилась переводить весёлый взгляд своего мужа, обращённый на неё во время совместных выходов на различные корпоративные мероприятия. Она попыталась изменить ситуацию самым надёжным способом – заговорив с мужем о ребёнке. Он рассмеялся и ответил, что должно пройти три года карантина, пока он не убедится, что Ирина действительно способна быть женой и матерью его ребёнка. И что прошло всего полтора года, а они уже начинают скучать в обществе друг друга. Да и вообще с ней бывает не о чем побеседовать.

– Ты хоть причёску перекрасила бы, что ли, – с какой-то неожиданной досадой сказал он, уминая специальной лилипутской ложечкой табак в дорогой длинной трубке. – А то ведь – Барби ни дать, ни взять.

– И какой же цвет тебе нравится, милый? – она с трудом сдержалась.

– Да не всё ли равно. Лишь бы не платиновый и не пергидрольный.

Сначала она почувствовала горечь и обиду. Потом – холод разочарования и злость, и выкрасила волосы в цвет красного дерева с перемежающимися белыми прядями, поставив шевелюру дыбом. А ещё позже – начала мстить. По-своему. Как выражались в её дворе, она стала гулять, стараясь не афишировать свои случайные связи.

Хотя явных доказательств её измен не было, их отношения изменились, став вежливо-равнодушными. Муж как будто ждал от неё этого. Умиление ушло давно, но теперь пропала даже былая жестковатая откровенность, он вообще стал мало говорить с ней. Зато появился неукоснительный контроль за денежными тратами и доходами. При всех этих обстоятельствах они продолжали время от времени делить супружескую постель. Постепенно Ирина возненавидела своего мужа. Она чувствовала, что их отношения не переживут срок карантина.

Ирина действительно не знала, что делать, до встречи с Сергеем Ковыршиным. Уходить от супруга было некуда. Дело было даже не в материальных потерях – она была готова и на потери, и на то, чтобы начать всё сначала, однако где и как начинать? никакого ответа на этот вопрос у неё не было. Целых два года и одну вечность назад, во время медового периода их брака, она воображала себя Галатеей. Её деловому супругу было ещё интересно играть в профессора Хиггинса и знакомить Ирину со своими друзьями и объяснять тёмному самородку разные вещи про окружающую жизнь. Тогда она поняла, что люди живут своеобразными «кругами», – у каждого свой круг общения, этот круг поддерживает и двигает вперёд человека, а человек должен поддерживать и укреплять свой круг.

– Что есть истина? – посмеиваясь и разглаживая ухоженные усы, задавал риторический библейский вопрос её супруг. И сам же отвечал – Истина есть продукт коллективной мыследеятельности.

– А что такое мыследеятельность? – спрашивала наивная Ирина.

– Когда ты думаешь, перед тем как говоришь, что ты собираешься делать… Впрочем, это абсолютно неважно. Главное, чтобы мыслили и приходили к выводам коллективно. Вот это по-настоящему важно. Поскольку даже если придуманная коллективом истина никак не соотносится с реальностью, тем хуже для реальности.

– Так ведь реальности-то всё равно, чего про неё думают…

– Нет, не всё равно. Реальность, дорогая моя простофиля, существует только постольку, поскольку ты о ней каким-то образом думаешь. Реальностей вообще много может быть. Теперь представь – если ты думаешь про неё одно, а десять человек – другое, то восторжествует не твоя, а их реальность. Поняла?

– Поняла. Ну и что?

– А то, что существовать ты можешь только вместе с коллективом, а не сама по себе, потому что в противном случае всё, что ты думаешь, чувствуешь, хочешь, не будет иметь никакого значения. Просто с тобой, с твоей реальностью никто не будет считаться.

Ирина это хорошо поняла. Как поняла со временем и то, что у её мужа круг был, и не один, а несколько. А у неё не было ни одного. Поняла она и то, что мужнин круг защищает её семью, а следовательно, её саму; даёт ориентации и цели в жизни, наполняет её смыслом. Наконец, она заметила, что, кроме нескольких кругов, у её мужа есть ещё и родственный клан, а у неё, несмотря на живых брата и родителей, клана-то нет.

Так что не в потерях дохода и имущества было дело. Уйти от мужа она могла: снять комнату, во всяком случае, её доходы позволяли. Однако Ирина только в этой тяжёлой для себя ситуации поняла, что на самом деле означало для неё замужество. Она довольно далеко продвинулась к своей второй цели – стать богатой. Ведь дело не в деньгах, а в принадлежности к определённому кругу. И потерять всё это было для неё по-настоящему страшно.

Она не стала объяснять это Ковыршину, не маленький, сам из таких же кругов, должен понимать. Но он не понимал. Ирина долго не могла в это поверить. Она как должное приняла любовь Сергея к себе, ведь её нельзя было не любить. Когда он предложил выйти за него замуж, это было тоже естественно – она хотела поменять мужа и выйти из того положения, в котором оказалась. Однако дальше начались разочарования.

Во-первых, при разводе она не получила ничего, кроме небольшой суммы денег. Внезапно для себя она выяснила, что у них нет «совместно нажитого имущества». От квартиры на Каменном острове оказалось невозможно оторвать ни одного квадратного метра. Юридическое образование ей не помогло – в пору былой влюблённости и надежд она не отслеживала тонкости подписываемых ею документов, среди которых оказался и брачный контракт. Собственно, то, что она не отслеживала эти тонкости, как она поняла потом, и сделало возможным их брак: с точки зрения её мужа, это было доказательством того, что Ирина любит его больше, чем он её. А их брак был возможен только на этих условиях. Она запомнила эту мужскую логику. Единственное, что ей подарили, и за что она теперь получила отступные – маленькая риэлтерская фирма.

Во-вторых, как и пообещал ей муж, ей не удалось устроиться в той среде, которую она считала своей. Никто из их общих деловых знакомых не захотел взять её на работу. Ирина решила, что они боятся испортить отношения с мужем, чтобы не думать про себя о чём-нибудь похуже.

И, наконец, связавшись с Ковыршиным, она рассчитывала на круг его связей. Прибалтийское пароходство – серьёзная фирма, и она была бы не против туда попасть. Но Сергей всерьёз спасал её от мужа: он решил увезти Ирину подальше, в город N. Она поехала, предвкушая роль провинциальной королевы. Когда она поняла, что в N у Ковыршина нет никого, кроме одного старого приятеля по работе в питерской «Ночной смене», с которым они собираются делать газету, она пришла в бешенство.

Но делать было нечего – оставалось отыгрывать этот вариант до конца. Тем более что с Ковыршиным это было несложно – его было просто любить, он не вёл сложных бесед, состоящих из хитрых ловушек, как её первый муж. А готовить и гладить рубашки Ирина умела. Что ещё нужно для взаимности?

Деньги, полученные в качестве отступного, она вложила в строительство двухкомнатной квартиры в Питере. Не Бог весть что, в новом районе. Но и это было бы невозможно, если бы её первый муж не смилостивился и не помог: строительство осуществляла его инвестиционная компания.

Уже через полгода ещё недостроенная квартира стала стоить на 25% дороже по сравнению с первоначальной ценой. А к концу строительства, как сказал ей бывший супруг, она будет стоить в два с половиной раза дороже. Это было уже что-то.

В N к Ковыршину Ирина привезла только свои наряды.

6.

Вчера источник в областном правительстве передал мне этот отчёт, который теперь гуляет по областным структурам. Я профессору Z конкретно перешёл дорогу – был заказ на разработку рекламной компании здешней торговой сети «Переулок».

И что теперь делать?

Видимо, придётся просто наплевать, не отказываться же от денег.

Для служебного пользования  Начальнику департамента  информационной политики области

________________________

В соответствии с договором №____ от __ июня 2003 г. направляем Вам отчёт о выполненной работе.

АНАЛИТИЧЕСКИЙ ОТЧЁТ

За первые семь месяцев 2003 года на территории N-ской области выходило 7 общественно-политических газет (не считая «районок» и областных приложений к центральным газетам), осуществляло вещание 3 телевизионных канала (2 – в региональной собственности, 1 – с преобладанием частного капитала, с муниципальным участием), работало (в УКВ-диапазоне, так называемое FM-радио) 4 радиостанции.

Радиостанции осуществляют прежде всего развлекательное и рекламное вещание. Новостные блоки даются без комментариев в начале каждого часа и берутся из Интернета и официальных областных релизов.

Региональные телевизионные каналы осуществляют наиболее взвешенное информационное освещение… [……..]…

Содержание передач частного телевизионного канала в целом сбалансировано. Контент-анализ вещания показывает, что из 150 упоминаний, в которых фигурировала областная администрация и губернатор, 100 – позитивно-нейтральных, 25 – однозначно позитивных, 15 – однозначно негативных. В отношении городской администрации – 200 упоминаний, 120 – позитивно-нейтральных, 65 – однозначно-позитивных, 15 – негативных. Такое положение, учитывая распределение контроля и позиционирование канала, следует признать в целом нормальным…

…Несмотря на большое количество печатных изданий, распространяемых на территории области, только три газеты имеют реальный (а не заявленный) тираж свыше 35 тысяч: «N-ская правда», «Бизнес-курсЪ», «N-ский обыватель». «N-ская правда» является традиционно региональной газетой, получающей поддержку из областного бюджета. В силу своего позиционирования, освещение деятельности областной администрации с однозначно негативных позиций в рассматриваемый период практически не наблюдалось (имеется конструктивная критика в отношении подготовки к посевной компании – департамент сельского хозяйства, ремонта дорог – департамент транспорта). Контент-анализ показывает существенное (13) количество публикаций с критикой (однозначно негативные) в адрес областного совета, 40% мест в котором традиционно принадлежит представителям КПРФ и аграрной партии…

…«Бизнес-курсЪ» ориентирован на читателей областного центра и занимает про-мэрскую позицию. За рассматриваемый период вышло сравнительно небольшое количество однозначно негативных публикаций (5) с оценкой деятельности областной администрации и губернатора, с критикой городских властей (2, конструктивная критика). Здесь обращает внимание на себя количество опубликованных интервью с представителями «Единой России», их в четыре раза больше, чем в «Н-ской правде» (19 против 9)…

Позитивно оценивает деятельность левых партий только газета «Вечерний N». Однако несмотря на заявленный тираж этой газеты в 30 тысяч, едва ли его реальный тираж превышает 15-20 тыс. экземпляров…

….[………]… Наибольшие опасения в связи с предстоящими выборами Государственной Думы, а также приуроченными к ним выборами депутатов в состав областного совета вызывает позиция газеты “N-ский обыватель”. Контент-анализ показывает, что за рассматриваемый период в еженедельнике было 46 однозначно негативных материалов в адрес областной администрации, немногим меньше – 42 – в отношении городской администрации и городского совета. Зачастую несколько негативных публикаций по разным поводам размещались в одном номере еженедельника….

…Позиционирование «N-ского обывателя» как газеты с негативной направленностью по отношению к действующей системе власти позволяет использовать её в своих интересах оппозиционным левым политическим силам. Хотя в целом еженедельник можно охарактеризовать как внесистемное СМИ, в силу роста его тиража и распространения его влияния среди протестного электората возможно осуществление манипуляций общественным мнением…

[…….]… в настоящее время достигнута определённая целостность политического руководства области и города, конструктивных политических сил и представителей большей части растущего перспективного бизнеса. В силу своей внесистемности “N-ский обыватель” на данный момент не может угрожать упомянутому единству, однако потенциально позиция газеты представляет определённую угрозу….

Руководитель экспертной группы

факультета журналистики N-ского

государственного университета _______

август 2003 

После чтения этого отчёта, вложенного в папку листов с дневниковыми записями Ковыршина, Георгий Харин задумался. Он сам относился к областным властям со всей серьёзностью – по его мнению, губернатор уже давно считал себя местным богом, благодетелем N-ского народа и был абсолютно нетерпим к любым высказываниям СМИ. “Может быть, это всё объясняет… А может, я просто хочу так думать, потому что мне так удобно”, – констатировал он и пошёл в свой тренажёрный зал.

6.

Фитнесс-клубы в городе N появились сравнительно недавно. Конечно, то, что называлось когда-то атлетической гимнастикой, культуризмом, бит-физкультурой, аэробикой, было в городе всегда. На многих спортивных залах времён советской постройки появились новые гордые вывески, но редкий представитель N-ского бомонда бывал в этих унылых храмах здоровья и потребления анаболиков. Для настоящего фитнесс-клуба много чего нужно, это не подвальная качалка и не зал с зеркалами и балетным станком. Сауна, душ, тренажёры, массажные, косметические кабинеты и многое из того, что не поддаётся рациональному объяснению, – всё это требуется для достижения тонуса и хорошего настроения работающего над своим организмом современного человека. В N это не только дорого, но ещё и не рекламируется – клиенты и так знают нужный адрес. Ирина нашла нужный ей фитнесс-клуб в городе N только с пятой попытки.

Она регулярно гоняла себя там до седьмого пота, чем поражала местную публику, которая приходила туда, как и положено, отдать должное здоровому образу жизни, но не собиралась особо упираться. В конце концов, для того чтобы убрать жир, есть операция липосакции.

В фитнесс-клубе Ирину заметила и разглядела золотая молодёжь города N. Она не отказывалась от знакомств во время употребления зелёного чая, однако не принимала приглашений на свидания. Ирина выпила чаю и с Георгием Хариным, запомнив на всякий случай эту фамилию: она вообще старалась запоминать фамилии – сказывалась выучка её первого мужа.

Из клуба вечером она заезжала на подержанном фольксвагене в редакцию к Сергею. Он всегда радовался её приезду. Иногда ей удавалось забрать его с работы, иногда – нет. Но Ирина каждый раз улыбалась ему и висла у него на шее, не стесняясь других сотрудников редакции. Они приветствовали симпатичную, всегда открытую к лёгкому флирту, жену шефа. Почему бы и нет? – тираж газеты рос от месяца к месяцу, что позволяло Ковыршину платить им хорошую зарплату.

Ирина внимательно следила за Сергеем, тщательно скрывая от него свой гнев. В каком-то смысле она не ошиблась в нём: это был человек круга, просто свой круг он носил с собой. Как и множество других русских людей, он был крайним индивидуалистом, даже не задумываясь об этом; более того, совершенно искренне говоря всем вокруг, что он – человек коллективный.

Чем дальше от Москвы, тем сильнее русский человек одинок, индивидуален и склонен полагаться только на самого себя. В своей самодостаточности он не нуждается в кооперации, наоборот, он готов подчинять окружающих грубой силе; и сам подчиняется ей. Люди независимые, не склонные ни к подчинению, ни к господству, в провинции редки; они пользуются авторитетом и ненавистью в равной степени. Ковыршин, который пережил в США неудачный опыт приобщения к коллективистским ценностям страны закрытых клубов, вернувшись в Россию, научился незаметно располагать к себе других людей. Это помогало его успеху в провинции: то, что сначала Ирина спутала с наличием большой суммы денег, оказалось всего лишь его способностью к коммуникации и каким-то тихим, домашним обаянием. Кроме того, приятель Ковыршина по «Ночной смене», питерский еврей Борис Стерлин, единственный из всех его знакомых смотревший на Ирину с откровенной иронией, очень сильно ему помог, сразу же перейдя на работу в “N-ского обывателя” и став соредактором. Он же поддержал создание консалтинговой фирмы, где стал партнёром и риелторского агентства, которое, впрочем, сразу же было «записано» на Ирину.

В консалтинговую фирму пришло несколько молодых людей, выпускников экономического и журналистского факультетов N-ского университета. Они публиковались в газете и получали гонорары как внештатники, заодно довольно быстро набрав заказы на изготовление рекламы. После этого фирма стала получать самые неожиданные контракты, а её сотрудников, как и журналистов “N-ского обывателя”, стали приглашать на все сколь-нибудь значимые презентации и деловые мероприятия в городе.

Сначала Ковыршин сам ходил на такие мероприятия, однако со временем стал появляться на них всё реже. Зато он часто отправлял туда Ирину, Стерлина и молодых сотрудников фирмы. “Поговори с приличными людьми, развлекись. Познакомишься с интересными мужчинами. А у меня тут вечно – то понос, то золотуха”, – дёргая себя за длинный нос, смущённо улыбался он Ирине. Сначала её это раздражало, она видела в подобных предложениях Ковыршина слишком незамысловатые провокации, на которые нельзя поддаваться. Но постепенно она стала ходить на премьеры, презентации и вернисажи без Сергея.

Летом, в мёртвый сезон отпусков Ирина попала на презентацию инвестиционного проекта фармацевтической фирмы, где в очередной раз встретила Харина. Делать им было нечего – они оба ничего не понимали в химии и предъявляемых теперь к фармацевтическому производству международных жёстких регламентах и проболтали друг с другом час, пока не сбежали с фуршета в ресторан с джазовым трио. Тем не менее, Ирина, внутренне сравнивая себя с Золушкой и смеясь сравнению, к полуночи была дома.

Ковыршин спал на диване одетым; видимо, ждал её и заснул. Она почувствовала необычную жалость и нежность к нему. После разговоров с Хариным ей был нужен мужчина. Она разбудила Сергея. Ночь была на редкость страстной.

7.

Удивительное дело – в России всегда чувствуешь наличие опасности. Это чувство то притупляется, то становится острее. Как только уезжаешь на Запад, оно исчезает.

Именно за этим толпы российских туристов регулярно пересекают границы. Природа в России красивее, леса величественней, история богаче, реки и озёра глубже и больше… Любовался бы этим всю жизнь. Но только залюбуешься, как тут же прилетит по голове. От бандитов, милиции, пьяного соседа; взорвётся газовый баллон на кухне, попадёшь в такую рытвину на дороге, что останешься без подвески… впрочем, какая разница? кругом засады. Всё время как на войне.

Зачем я сюда вернулся? Чего мне не хватало на Западе среди узкого круга уехавших и всеми силами пытающихся приспособиться в США стажёров, пока ещё не эмигрантов? Молодые историки стран Восточного Блока… Да, мы, русские, конечно, дерьмо, зато украинцы, белорусы, грузины, прибалты – вот это настоящие народы! вся их история, правда, опять-таки была написана русскими, да и народов-то самих сейчас бы, того и гляди, не было чисто физически, но ведь это не повод уважать Россию, напротив. Нам только дай волю, и мы такое вам покажем! Теперь-то мы знаем, кто нам мешал национальную историю творить на иностранные деньги.

Как это всё было противно. Оказалось, что у меня есть принципы. Вот уж о чём и не подозревал. Пришлось уйти из профессии. Но я мечтал писать, понимаете ли. Открывать людям глаза. И в результате стал репортёром. Между прочим, я стал американским репортёром, и это была хорошая школа.

Что я хотел найти на родине? Да всё. Я думал, что теперь я много чего умею, никакое издание периодической печати не откажется от услуг такого замечательного парня. Я хотел денег и славы, думал заняться литературой и философией, чтобы отличаться от соотечественников, которых объединяет между собой единственно всезнайство и самодовольство, эта ещё Чеховым описанная всепобеждающая ограниченность несостоявшихся Остапов Бендеров. Я хотел любви, а не добрых отношений с моей гёрлфрендой. Я хотел найти друзей, а не сослуживцев.

И – что мне удалось? Почти сразу же мне пришлось ориентироваться на деньги. Пишу только колонки и репортажи. Думал, что встретил большую любовь – оказалось, увёл жену у богатого мудрого человека. Сама она теперь время от времени сожалеет о бывшем муже и своём неразумном молодом поведении.

Любовь – это когда отдаёшь и не требуешь ничего взамен, тебе приятно отдавать всё любимому человеку. Отдавать-то мне приятно, однако я, как оказалось, очень даже многое хочу получить взамен.

Мы пытались разговаривать с Ирой об этом. Она, похоже, искренне не понимает, чего я от неё хочу, – ведь жена изредка готовит пищу, пользуется стиральной машинкой-автоматом и гладит мне рубашки, убирается в квартире… Ира прилично зарабатывает в нашем агентстве и не берёт у меня денег на свои развлечения. Что ещё может быть нужно мужчине?

Оказывается, много чего нужно. Тепло и готовность отдавать не фиксируются в словах, они есть или их нет в интонациях… Время от времени я вечерами наблюдал её недовольный вид. А теперь её уже не надо уговаривать ходить на презентации, шляется сама хлебом не корми, и вечера я часто провожу один. Мужики какие-то ей звонят и не представляются, когда я беру трубку. Вот она, моя счастливая семейная жизнь.

Интересно, Иринка уже изменяет мне или нет? Похоже, это вопрос времени. Я уже хочу этих её измен, чтобы расстаться со своей большой любовью тихо и миролюбиво. «Пост сдал, пост принял». И одновременно ещё ревную её жутко, с трудом удерживаюсь, чтобы не начать её выслеживать.

А я всё удивлялся, что она не говорит о ребёнке. Какой уж тут ребёнок.

Проблемы не ходят по одной. На работе как-то всё… из судов не вылезаем. Вроде бы и не трогаем никого, а всё время иски о защите чести и достоинства. Пока выигрываем – спасибо Стерлину, уже пару раз питерских адвокатов притаскивал, а ну как начнём проигрывать? И – что дальше тогда?

Продавать надо газету, пока она чего-то стоит. Уже несколько раз звонили из холдинга Леонида Константиновича Харина, дескать, сам приглашает на встречу. Жаждет поговорить. Мне, впрочем, тоже есть что ему сказать. Зачем ему, системному человеку, внесистемная газета? Электоральный ресурс, на котором он наварить хочет?

Мечты, которые тебе дороги, глупо продавать задёшево. Свободный капитал – это всегда хорошо, плюс ещё и пойду в наёмники, голова перестанет обо всех болеть. К сорока надо будет начать жизнь рантье, жениться по расчёту на бесприданнице, и всё такое прочее.

Конечно, глупо это всё. И моё чувство опасности, и личная жизнь, и конъюнктура – всё за то, чтобы продать дело и расстаться с женщиной. Но я ещё не готов. Я ещё поборюсь.

сентябрь 2003

8.

Георгий Харин сравнительно редко виделся с отцом, хотя перезванивались они часто. На этот раз у них был длинный деловой разговор по поводу земель в лесопарке в центре города, которые выделялись под малоэтажную частную застройку. Проект с экономической точки зрения был беспроигрышным, однако – на землях рекреационной зоны города что-либо строить было запрещено. Перевод земель в другую категорию – дело долгое, кроме того, о проекте в этом случае узнавали конкуренты, и затраты на получение землеотвода увеличивались в несколько раз. Поэтому оформлять участок и строить надо было начинать сейчас, а перевод земель оформлять задним числом. Они обсудили это – застройщик был не из холдинга Харина-отца, так что при возникновении скандала они оказались бы ни причём. Но в этом случае за застройщиком требовался особый контроль, существенную роль в котором играла кредитная линия, которую открывал под данный проект банк, где работал Харин-сын. И принципиально важным было сохранение конфиденциальности. Вдобавок компания-застройщик принадлежала депутату областного совета, который шёл на очередные осенние выборы. В преддверии последних скандал ему был совсем не нужен, но откладывать реализацию проекта или уступать его другому застройщику не хотелось. Кусок был слишком жирным, и на него могло найтись много желающих, о которых Харины говорили с чуть презрительными интонациями потомственных аристократов.

Прощаясь, Леонид Константинович сказал Георгию:

– Пора бы тебе тоже дом построить, я думаю. Место хорошее, возьми себе участок.

– Да куда мне, отец. Дорого, хлопотно, долго. Мне и в моей квартире хорошо.

– Скромность – это похвально. Жениться тебе пора, я говорю. Пока в лоб не скажешь, похоже, до тебя не доходит. Девушка-то у тебя есть?

– Девушки-то есть… этого добра хватает. Только несерьёзно всё это. А женщина, которая нравится, как назло, замужем.

– Ты с ней объяснился? Тебе отказали?

– Я же тебе сказал. Она замужем. Какие могут быть объяснения. Так, пару раз вместе чай пили.

– Дом начинай строить. Потом поговоришь. С ней или с другой. Дом – это серьёзно. Туда девушек водить неудобно, не то что в твою квартиру. Да ты поди квартиру-то продавать не будешь. Ловелас. Хыгмм.

Георгий Харин отнюдь не считал себя донжуаном. Может быть, именно в силу этого он редко делал женщинам неприличные предложения. Ещё реже ему отказывали. Он не настаивал и не обижался.

Георгий не собирался делать такое предложение Ирине – поговорив с ней, он решил, что Ирина только посмеётся в ответ. Они продолжали время от времени пересекаться в фитнесс-клубе, улыбались друг другу, иногда вместе пили чай. Харин восхищался Ириной – и одновременно понимал, что вызывать восхищение и желание у мужчин является частью бессознательного поведения этой молодой женщины. Он вздыхал и ехал к очередной любовнице.

Ирина, естественно, заметила вздохи молодого банкира. Он был ей симпатичен, но этого было мало, чтобы воспользоваться его сексуальными услугами. Ирина считала себя верной женой, хотя и предпочитала всегда иметь несколько вариантов про запас. Приехав в N, она пыталась строить отношения с Ковыршиным: в конце концов, разве не она сама решила дать ему шанс, официально вручив ему руку и сердце?

Вначале, по мнению Ирины, Сергей честно пытался отрабатывать полученный аванс, создавая свой бизнес, зарабатывая необходимые для семьи деньги, будучи с ней щедрым и ласковым мужем. Но постепенно она с изумлением обнаружила, что этот длинноносый яйцеголовый Ковыршин вовсе не считает себя осчастливленным ею, как и не чувствует своей ответственности за то, что он увёл её от богатого мужа. Эта новая мужская философия была ей непонятна – стало быть, Сергей занимался газетой и остальным потому, что ему это было интересно, а не потому, что он должен занять своё место в N-ском, а потом и в российском бомонде и обеспечить свою семью? А если ему перестанет быть интересно? Если возникнут другие обстоятельства? Ирина предчувствовала, что здесь кроется какая-то опасность для неё, и пыталась понять логику способа жизни Ковыршина. До этого о ребёнке не могло быть и речи. Впрочем, Сергей и сам не разговаривал с ней о детях.

Ирина как в воду глядела: к осени Ковыршин всё чаще стал срываться в депрессию без внешнего повода. Он всё чаще отказывался уезжать с ней с работы, находя поводы задержаться, но, когда она приезжала из гостей и с презентаций, он почему-то всегда уже был дома. Это было странно и скандально. Более того, Сергей перестал быть инициатором их любовных игр. Когда она заметила это, она почувствовала себя глубоко уязвлённой. И пришло время для Георгия Харина. Запасной вариант должен готовиться заранее… хотя то, что его приходилось готовить в каком-то задрипанном N, а не в Петербурге или, на худой конец, в Москве, наполнял её сердце желчью и сарказмом. Докатилась. В сентябре она впервые вместо тренировки в фитнесс-центре приехала в квартиру Георгия.

Жизнь молодых деловых людей в России ХХI века оставляет мало времени для секса на стороне и романтических свиданий. Встречи урывками только распаляют фантазии о возможной будущей счастливой жизни с секс-бомбой (суперменом) и неудовлетворённость настоящим. И хотя Ковыршин ни о чём не спрашивал Ирину, не звонил ей среди дня на работу или на мобильный телефон и даже стал сам готовить утренний кофе и вечерние бифштексы из полуфабрикатов, теперь она жила в постоянном напряжении. Ирина заметила, что Сергей после семи вечера уже не оставался на работе. Он явно стал писать что-то, не связанное с его журналистскими делами, пользуясь ноутбуком, а не домашним компьютером с гораздо более удобной клавиатурой. Ирина потихоньку попыталась посмотреть, чем занимается Ковыршин, однако ноутбук оказался запаролен, а как справляться с такой напастью, она не знала, хотя и попробовала набрать в качестве входа своё имя и дату рождения мужа. За последней пришлось лезть в папку с архивом семейных документов, но и это было бесполезно.

Ирина чувствовала, что с Ковыршиным происходит нечто важное, ускользающее от неё. Однако Георгий Харин занимал почти все её мысли. С этим надо было что-то делать. Она провела глубоко эшелонированную подготовку необходимости краткосрочного отпуска, время от времени осторожно вводя в семейную дискуссию тему своей поездки в Петербург. Сергей со всем соглашался, участливо поддакивая. И в то же время, когда он считал, что Ирина его не видит, он как-то тихо, по её мнению, исключительно издевательски, улыбался. Она бесилась, но сказать было нечего.

В первую декаду ноября Ирина и Харин поехали в Испанию. Дали, Гойя, Гауди… всё это надо было увидеть. В конце концов, влюблённые и высокое искусство – они должны были ближе узнать друг друга.

9.

Никогда не любил ноябрь. Не осень, не зима. Да ещё и начинается со странных праздников. По идее, надо было бы вместо всех этих толерантностей устроить централизованный день поминовения жертв Гражданской войны. С вывозом всех не только на старые, а уже и на новые кладбища. Может, проняло бы. Хотя – кто знает. Посмотрели бы на могилы, помянули, а потом спьяну полезли бы в драку друг с другом. Ноябрь – это у нас такой месяц Волка, недаром он проходит под знаком Скорпиона. Вредоносное животное.

Ожидания полностью оправдались.

Сначала был очень неприятный разговор со Стерлиным. Он через свои источники в архитектуре нарыл инфу о том, что часть центрального лесопарка, которая принадлежала аграрному университету, собираются отдать под частную застройку. И что продавливает это решение Харин, причём все жутко спешат, чтобы успеть всё сделать до выборов. Хороший материал, но я решил его придержать. На Борин вопрос – почему? я сказал, что негоже ссориться будущему главному редактору с возможным будущим собственником газеты. От Стерлина я не хотел скрывать свои планы.

Он, конечно, расстроился. А потом разозлился, начал кричать, что он на меня всё это время работал, как лошадь. Я ответил, что все работали, как лошади, иначе бы ничего не вышло. Стерлин сказал, что работали-то все, а прибыль от этого получу один я. Тут уж я не выдержал и спросил его, в каких местных изданиях он ещё видел такую зарплату? прибыль у нас всегда шла только на приобретение оборудования, Интернет, базы данных и прочую лабуду, я себе в карман не положил ни копейки.

– Зато теперь положишь.

– Боря, я же потом уеду отсюда. Всё, что у меня есть – это здешняя квартира, да ещё бизнес. Мне же надо будет опять начинать всё сначала.

– Да тебе ещё нет и тридцати! Заработаешь. А мне уже сорок пять, и какой собственник после твоего ухода будет мне платить столько? Да и насчёт главреда – утвердят ли меня – это ещё вопрос.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу треть того, что ты получишь за газету.

– Понятно…

В конце концов его устроила четверть. Ещё пять процентов я пообещал выплатить трудовому коллективу в качестве премии. Чтобы его успокоить, мы даже сходили к нашему юристу, заключили гражданский договор: я – что всё выплачу, он – что обязуется не публиковать свои материалы.

Потом ещё была череда абсолютно изматывающих торговых разговоров с Хариным. Вот же бык старой закалки. Привык, сволочь, в советское время к тому, что покупаются-продаются люди, а не бизнес. Барин, а все кругом для него – проститутки. То есть это понимается так – я тебе лично плачу, а ты публикуешь то, что мне надо. Дёшево и сердито. А газета и консалтинговая фирма ему, видите ли, не нужны. Работорговцы хреновы. Забавно, сколько лет уже эта схема в России работает. У них тогда хотя бы работники КГБ не продавались? Продавались поди, вон, только Гордиевский с Калугиным чего стоят…

Две недели понадобилось, чтобы он понял – со мной у него так не получится. Пришлось его немного ускорить, сообщив ему, что мы знаем о готовящейся застройке в лесопарке. В мои намерения не входило его шантажировать, о чём я и сказал. Чистая коммерция.

О цене мы договорились сравнительно быстро, хотя, думаю, что так дорого в N не продавалась до сих пор ни одна газета. Тут надо отдать ему должное – старик не жлоб. Просто у него такое, советским капитализмом и коммунистической партией воспитанное и вошедшее в плоть и кровь представление о людях. Мы даже поговорили с ним об этом. По-моему, Харин получил определённый кайф от того, что мог откровенно, хорошо поставленным басом, высказать своё кредо: «Есть рабы и господа – такова человеческая природа. Она не социальная, она биологическая. И ничего вы, демократы, с этим не сделаете. Посмотри – ну, дорвались ваши до власти в начале 90-тых под лозунгами ликвидации кремлёвских пайков и номенклатуры – и что? да сейчас любой мелкий чиновник имеет больше, чем в советское время директор завода, секретарь горкома или предгорисполкома. Куда там номенклатуре КПСС до секретарей ваших демократических партий.

Ты, дорогой мой, молод ещё. Это хорошо, это преимущество, а не изъян. У тебя ещё принципы, а может, даже идеалы есть. Только вот запомни, что я тебе скажу: человек, у которого принципов нет, но который постоянно всем о них говорит и смотрит, кто больше за это заплатит, – быдло. Все твои демократы, в отличие от тех же большевиков или тех же белых офицеров, – быдло. А последнюю субстанцию можно только покупать или продавать – договариваться с ней нельзя, у них нет своего слова. И раз мы с тобой договорились, смотри за собой, парень».

Что там говорить, я тоже получил кайф, выслушивая его кредо. Приятно, когда тебя принимают за серьёзного человека.

И, конечно же, на закуску ноябрь приготовил мне выяснение отношений с Ириной. После возвращения из Петербурга (одна она туда ездила или нет – какая разница? за две недели можно было и там найти своих старых друзей боевой юности) она изменилась. Что-то в ней в очередной раз «щёлкнуло». Знать бы, где у неё переключатели.

Наверное, всё просто. Какой-нибудь любовник послал её подальше, и теперь она тянет меня в постель зализывать раны. Мы с ней даже разговаривать начали. О высоком, о перспективах, жизненных целях, общем (?) будущем. О продаже газеты она меня не спрашивает – хотя наверняка знает, наверняка в редакции кто-нибудь мог сболтнуть. Хотя её там не любят с Бориной подачи. Интересно бы тоже когда-нибудь узнать почему. Может, у нас просто баб много, у них вечная конкуренция? Но и молодые ребята к ней как-то не очень… или это – при мне?

Потрясающая вещь – она сегодня впервые заговорила о ребёнке! Что ж, подождём. Мне есть куда разместить в Питере деньги, так что страховка у меня будет. Пока же дадим нашему союзу ещё один шанс. Так приятно чувствовать себя любимым.

Может, ноябрь всё-таки не так уж плох?

17 ноября 2003

10.

Первый муж Ирины в начальный период их знакомства сказал ей, что совместные путешествия надо совершать до, а не после свадьбы. И осуществил это на практике. Ирина очень хорошо запомнила эту форму беспощадного тестирования, когда ей сразу же пришлось обратить внимание и на подробности своего бытового поведения, и культурные предпочтения, и манеру совершать покупки… Одно только наблюдение мужа за её технологией сбора и укладки чемодана, как она поняла потом, сказало ему об их будущем больше, чем несколько дней их прежних разговоров во время флирта и секса.

«Когда ты смотришь в пропасть, не забывай, что и пропасть смотрит в тебя». Эту фразу Ницше тоже сказал Ирине первый муж. Она и не забывала. Однако сама почему-то запомнила, как он чистил зубы нитью и выбирал галстуки к рубашкам. Ещё запомнились его пижонство перед метрдотелем, долгое стояние перед парой женских портретов в музее, его бесконечное раскуривание трубки… Ирина умилялась этим мелочам. А он признался, что многое в ней ему уже тогда не понравилось. Но того, что понравилось, было больше, включая цвет волос. Ирине же тогда понравилось всё. Поздней она часто думала, что была не очень внимательна.

С Ковыршиным у них не было возможности так тщательно проверять друг друга. Вдобавок каждый считал себя опытным и готовым к худшему в партнёре. Как оказалось, это были завышенные ожидания.

С Хариным Ирина сразу была настороже. Первоначальный имидж провинциального мальчика-мажора и красавца-атлета не смог её обмануть – Георгий был слишком самостоятелен и успешен для беспечных детей больших начальников. Вдобавок на Ирину произвело впечатление его сравнительно долгое безропотное ожидание, что свидетельствовало об отсутствии самонадеянности. Он привлекал её своей силой и умом, однако была ли это видимость или реальность? в путешествии это должно было неизбежно выясниться.

Ирина знала и о том, что образ умной, вечно юной и одновременно опытной девочки-женщины, над которым ей пришлось много потрудиться, в поездке также будет подвергнут серьёзному испытанию. Но в себе она была уверена. Про запас у неё всегда был вариант «несчастненькой», который действовал безотказно. На добрых – потому, что они не могли не помочь, на злых – потому, что они не могли упустить случая самоутвердиться на самолюбии другого – злого богатого мужа.

Поездка её разочаровала. Про себя она постоянно вспоминала Ковыршина с его наивным восхищением странами и городами, вспоминала его бесконечные истории, которые он ей рассказывал, когда – это Ирина чувствовала в мужчинах лучше всего – когда доверял ей. «Американцы прекрасны, – говорил он ей неожиданно. – Простые люди всегда готовы тебе помочь. Надо только не стесняться к ним обращаться. И не бояться быть открытым. Представляешь, они отделились от Англии в связи с тем, что представителей американских колоний не посылали в парламент. Они, видите ли, честно платят налоги, а их нет в парламенте. Для нас это – дикость. Плевали мы на представительство в парламенте, нам главное – налоги не платить, а деньги из казны получать».

В другой раз Ковыршин, дёргая себя за нос, как-то заявил ей: «Плохих народов нет, есть плохая интеллигенция. Если умные люди презирают свой народ, то ничего из такой страны не получится. А русская интеллигенция только всё время и делала, что ради чужих идей и своей славы на Западе предавала свой народ». Ирина, которая потратила много сил, чтобы выбраться из народной массы и стать интеллигенткой, слегка обиделась и спросила его: «Кто у нас народ-то? Ты его видел?» На что Ковыршин совершенно серьёзно ответил ей: «Народ – это я. И меня предали». Ирина покрутила пальцем у виска, Ковыршин, понятное дело, совсем офонарел со своими комплексами. Несмотря на это, диалог врезался ей в память.

С Хариным такие разговоры были невозможны, и в какой-то момент Ирина поняла, что она скучает по Ковыршину, по его угловатости, странностям, периодически ставившим её в тупик. Харин был надёжен, мил, внимателен; но всё время немного назойливо пытался расспрашивать её о прошлом. Это её утомляло: она совершенно не собиралась делиться с ним своим жизненным опытом и слишком далеко впускать его в свою жизнь. В то же время Ирина старалась быть благодарной, воздерживаясь от колкостей. Она была с Хариным взбалмошной и легкомысленной, что позволяло уходить от неприятных вопросов и сохранять теплоту в отношениях. Про себя она решила, что по приезде попытается наладить жизнь с Ковыршиным, даже вспомнила народную циничную мудрость – хороший левак укрепляет брак. Когда Харин заговорил о будущих детях, она дала ему понять, что не собирается разводиться с Ковыршиным. Одновременно Ирина увидела, что Георгий не понял её замаскированного отказа. Но объяснять она не стала – и запасной вариант остался в силе.

По возвращении сначала всё шло прекрасно. Ковыршин не стал ничего выяснять относительно подробностей поездки, а объятия двух соскучившихся друг по другу людей были вполне искренними. Кроме того, Ирине никто ничего не сказал о продаже газеты, она узнала об этом случайно, спустя почти месяц после возвращения. Юрисконсульт, которая работала в газете и составляла договор между Ковыршиным и Стерлиным, работала и в риелторском агентстве. Она и решила поинтересоваться у Ирины, как двигается продажа. Когда законница поняла, что сболтнула лишнее, было уже поздно.

К Ирине вернулся гнев, к которому примешивалась странная тоска. Ведь всё это, по её мнению, с ней уже один раз было. Очевидно, что Ковыршин, продавая газету, заберёт деньги себе, не поделившись с ней. И даже если она подаст на развод и потребует по суду 50% «совместно нажитого имущества», эти деньги к тому времени уже исчезнут, из имущества останется только N-ская квартира. Да и стоит ли вообще шум поднимать, учитывая то, сколько может стоить их газета? Максимум десять миллионов рублей. Не больше – Ирина, ориентируясь в стоимости газетного бизнеса N-ска, на всякий случай завысила цену вдвое.

Ирина подумала ещё и решила, что шум, вообще-то, поднять стоило бы – три-пять миллионов рублей ей бы не помешали. Однако, приняв во внимание другие обстоятельства, решила, что таким образом она их не получит, а своё лицо в N потеряет. Получался тупик.

Особенно обидно было то, что, по её мнению, Ковыршин решил её бросить. Что за напасть такая с её мужчинами. А сейчас он просто делает вид, что её любит, с тем, чтобы получить деньги, без шума их распихать по углам, а потом уже подавать на развод. А может, уже получил? Ужасно. Всё обстояло ужасно в этом дрянном провинциальном городишке.

11.

Разговор с Хариным имеет свои косвенные последствия – недавно нам из его холдинга слили данные о том, как используются внебюджетные деньги ректором N-ского университета. У них там фонд имени Кулибина, из которого должны финансироваться местные изобретатели, включая гуманитарных учёных. Милое дело – распределение грантов. 90 процентов всех денег последние четыре года получает пять семей, включая ректора с женой. И что приятно лично мне – среди этих семей и мой «любимый» придворный профессор. Ректор баллотируется в областные депутаты, самое время для такой публикации. Что мы и сделали с превеликим удовольствием.

Деньги за газету мне перечислили, со Стерлиным и коллективом я поделился. Теперь пора бы и мне ехать в славный город Петербург. Но надо разобраться с Ириной до отъезда. Позавчера ко мне зашёл здоровенный смазливый чернявый парень и, улыбаясь, сообщил, что они с ней любят друг друга. Замечательно, за чем же дело стало. Оказывается, я им мешаю, Ирина боится сделать мне больно. А ему, надо полагать, это за счастье. В общем, не за счастье, но – по фигу, он, видите ли, не любит писак. И, дескать, в ноябре Ира не в Питер ездила, а в Испанию. С ним, естественно. Он полагает, что теперь имеет на неё некоторые права. Это уже – без комментариев.

Самое странное то, что его зовут Георгий Леонидович Харин. Я попросил Стерлина проверить – не сын ли. Сын, конечно. И всё остальное сходится – в ноябре он в то же время ходил в отпуск, что и моя жена.

Не опубликовать ли мне в знак признательности за благоприобретённые рога материал по лесопарку? Просто руки чешутся. Пусть даже к выборам можем опоздать, но скандал всё равно поднимется неслабый. Харин-старший понесёт убытки. Теперь уже на правах собственника меня уволит. Но если мы с Ириной так и так расстаёмся, то не всё ли равно?

Или позвонить ему, чтобы угомонил сыночка? Если Ира захочет уйти, её не остановишь. А хочу ли я, чтобы она осталась? Хочу. Только стала жизнь налаживаться…

Надо всё обдумать – и переговорить с ней и с папашей.

Стерлин звал всех наших в деревню на субботу – воскресенье, там кто-то из его знакомых богачей дом построил, да ещё и к местным можно пристроиться на постой. Баня, купание в проруби, лыжи, водка и прочие тридцать три удовольствия. Поеду.

12.

Ковыршин не стал разговаривать с женой, с ней поговорил, после его звонка, Леонид Константинович Харин. После этого она к ночи приехала в деревню, где пыталась найти Сергея. Но ей помешал пьяный Стерлин, настойчиво предлагавший выпить за здоровье Ковыршина:

– Он со мной обошёлся не по-честному, но я его всё равно люблю. Талантливый у тебя муж, Ира.

– И что же он тебе нечестного сделал, Боря? – заинтересовалась Ирина.

– Он мне денег дал мало. Мы же вместе с ним газету делали, а он мне дал всего двадцать пять процентов, – честно выкатывая на неё грустные сливовые глаза, сообщил Стерлин.

– То есть двадцать пять – нечестно, а пятьдесят – честно.

– Зачем же пятьдесят, мне бы хватило тридцать пять… Давай выпьем за его здоровье.

«Хорошие у Ковыршина друзья, – подумала Ирина. Впрочем, мне ведь тоже нужно пятьдесят процентов. Или – мне нужно всё?». Стерлин продолжал нести какую-то чепуху про лесопарк, тут она опять насторожилась.

– Не деревня, а проходной двор. Понаехали тут всякие Харины… Статья им, видите ли, не нравится.

Ирина поняла, что в деревню приезжал Георгий, ещё какие-то люди из областных структур, и со всеми Стерлину и Ковыршину приходилось выпивать и о чём-то разговаривать. И что сейчас Ковыршин с другими мужчинами редакции всё-таки пошёл в баню, а Стерлин париться не может, сердце слабое.

Наутро Ковыршин был мёртв. Приезжала милиция, допрашивали всех подряд, но Ирина ночью уехала в N. Впрочем, к ней следователь не имел вопросов. Дело быстро завершили, решив, что имел место несчастный случай. В своём заключении следователь написал: «Исходя из заключения судмедэкспертизы, смерть наступила вследствие отравления угарным газом. Признаков насилия на трупе не обнаружено…

Потерпевший был городским человеком, не умевшим правильно обращаться с огнём…»

Зато к Ирине долго приставал с вопросами Стерлин: «Вы все его убили, все вместе. Но кто-то это сделал конкретно».

– Раз его все убивали, то не всё ли тебе равно, Боря? – в конце концов обозлилась Ирина.

– Это татарам всё равно. А я, если ты заметила, другой национальности.

– Шутки у тебя идиотские. Поговори ещё, ты тут главный редактор только благодаря мне. Хочешь, я о тебе и твоих вопросах с Хариным поговорю? Или всё-таки будешь татарином?

– Нас, русских, поскреби, татарин вылезет. Всё, дорогая Ирина Борисовна, можете считать меня стопроцентным Минтимером Иосифовичем.

Больше вопросов не было.

Деньги, полученные за газету, были у Ковыршина на его личном счёте. Они, как и квартира в N-ске, перешли ей по наследству. На похороны приезжала из ленинградского городка Пикалёво мать Сергея. С Ириной они виделись второй раз в жизни. Мать тихо поплакала и уехала сразу же после похорон, забрав только фотографии Сергея – большую часть из них пришлось распечатать из компьютерных файлов, они были только в цифровом виде. Кроме того, Ирине с трудом удалось заставить её взять сто тысяч рублей.

Она носила траур сорок дней, даже перестала ходить в фитнесс-клуб, потом вышла замуж за Георгия Харина, который переехал к ней, до тех пор, пока не построится дом. Леонид Константинович басовито одобрил выбор сына и сказал, что в Ирине чувствуется порода.

В августе 2004 года у них родилась дочь. Как пошутила Ирина, это был плод их барселонской корриды. Георгий был счастлив. Уже через год они переехали в построенный дом, оформлять который Ирина пригласила петербургских дизайнеров. Они же оформляли и её питерскую квартиру, о которой, впрочем, Ирина не стала ничего говорить Георгию. Деньги от продажи N-ской квартиры и оставшиеся от газеты Ковыршина Ирина пустила частью в оборот своего риелторского агентства, а на другую часть купила акции питерской компании через посредничество своего первого мужа. Пока она с ним не виделась, только перезванивались, но она очень хочет приехать в Петербург, повидаться с ним и с другими своими старыми знакомыми.

13.

Десять часов вечера субботы. Из приоткрытых окон-стеклопакетов тянет горечью осенних, сжигаемых в лесопарке листьев. В большом, стильно оформленном доме тихо и тепло. Супруги Харины вдвоём сидят в столовой за столом со свечами, пьют чилийское красное вино и закусывают виноградом, яблоками и дольками апельсина. У Ирины это её обычный фруктовый ужин. Георгий перед фруктовым десертом съел бифштекс с жареной картошкой.

Он дочитал дневник Ковыршина. Чтение заставило его задуматься о неожиданных и неприятных для него вещах. Георгий хочет и одновременно боится поговорить о них с Ириной. Но она начинает сама:

– Ты прочёл ковыршинские записи?

– Да. Надо отдать должное, талантливый был человек. Хоть и без царя в голове.

– Скажи, а вы тогда вместе с отцом в деревню ездили? Или ты один?

Харин без уточнений понимает, о какой деревне говорит Ирина. Разговор принимает неприятный для него характер, но он отвечает жене:

– С отцом.

– И что вы ему говорили?

– Я извинился за вторжение в его личную жизнь. Я потом ушёл, а они с отцом ещё разговаривали.

Ирина смотрит на него и думает, что либо сам Георгий, либо его отец могли спокойно задвинуть печную заслонку, уходя от пьяного Ковыршина. Мысль эта её не пугает и не возмущает, но только доставляет определённое неудобство. Она думает о том, что никогда не следует говорить Харину, что дочь, которая у них растёт, является дочерью Сергея Ковыршина. Да и вообще об этом не следует никому говорить.

– Откровенность за откровенность, – говорит Харин. – А ты с ним встречалась? Ты же тогда приезжала в деревню, мне как-то Стерлин сказал.

– Встречалась. Хотела его оттуда увезти, но он был крепко пьян и зол на меня. Сказал, что проспится и приедет.

– Про поездку в Испанию спрашивал?

– Спрашивал.

– И что?

– Сказала, что ездила с тобой.

– А он что?

– Сказал, что так и думал, и пошёл спать.

– А ты что?

– Сказала спокойной ночи, развернулась да поехала.

Харин поднимает бокал. Ирина, которая после беременности вернулась к состоянию естественной блондинки с идеальной фигурой и ямочками на щеках, тоже поднимает бокал, они выпивают не чокаясь. На прошлой неделе он разговаривал с отцом, и тот сказал ему, сколько пришлось заплатить за газету. До недавнего времени Леонид Константинович был сердит на сына за его роман с замужней женщиной, который так отрицательно отразился на бизнесе, и разговаривать на эту тему не желал. Однако деловые качества невестки он ценил весьма высоко, и когда сын сказал, что невеста у него получилась без приданого, хмыкнул и ответил, что только денег, полученных по наследству от Ковыршина за газету, ей надолго хватит по N-ским меркам. И что делает она свой бизнес сама, в отличие от Харина-младшего. И что Георгию Леонидовичу, вообще-то, желательно продать свою квартиру, наконец, поскольку, если он туда водил свою будущую жену, то она легко может догадаться, по какому целевому назначению эта квартира может использоваться сейчас, когда у них есть дом, а свою квартиру она продала. Семейный получился разговор, но Георгий выслушал отца вполне спокойно.

Сейчас он думал о том, что Ирина виновна в смерти Ковыршина. Убила ли она его сама или он покончил с собой, будучи пьян и безумен после разговора с женой об Испании, – а Харин-младший как никто другой знал, как больно Ирина может задеть мужское самолюбие – всё это не так уж и важно. Сделала она всё это из-за денег и таким способом, что никто не может её ни в чём упрекнуть.

Эти мысли не были неприятны Харину, скорее, наоборот, доставляли определённое удовольствие знания интимной тайны жены, напоминающей ему сейчас грациозную хищницу. Он смотрел на Ирину сквозь колышащееся пламя свечей и чувствовал в себе разгорающееся желание. Она полуоделась к ужину: Георгий знал об этом женском способе одеваться, который предусматривает сочетание лёгкой официальности с возможностью быстрого раздевания. Однако, судя по её виду, Ирина отнюдь не торопилась в постель и смотрела на него сейчас без улыбки, серьёзно, изучающе.

– Зачем ты дала мне это прочесть?

– Хотела, чтобы ты узнал кое-что обо мне.

– Просто рассказать было нельзя?

– Нет.

– И что я узнал?

– То, что я любила Сергея. А теперь люблю тебя.

Харин почувствовал, что больше не стоит задавать вопросы. Пора было переходить к действиям, но он всё продолжал смотреть Ирине в её завораживающие тёмные глаза. Вдруг он отчётливо понял, что готов на всё, лишь бы продолжать обладать этой женщиной. Похоже, это поняла и Ирина. И улыбнулась Георгию зовущей улыбкой.

Январь 2007

РАСЧЁТ ПО БЕЗНАЛУ

1.

Городу N далеко до Москвы и Оксфорда. Говоря словами Фернана Броделя, он является эксплуатируемой территорией или периферией российской экономики, говоря словами Юрия Яременко, градообразующие предприятия N находятся на среднем уровне хозяйственной иерархии, а если использовать высокий стиль советской публицистики, это город угля и стали. Дыра, в общем.

Анатолий Александрович Белов города N не любил, хотя и прожил в нём большую часть своей жизни. В России мало кто любит места, в которых сохраняется население, у любого русского человека есть ощущение случайности собственного пребывания в данном конкретном месте. Почему мы здесь, а не там, с этими, а не с теми – российская история не оставляла особого выбора, но до сих пор этот выбор приводит своей состоявшейся спецификой в состояние задумчивости и удивления. Только в брошенных деревнях или городских трущобах, на сентиментально-романтических руинах советского прошлого многие чувствуют неожиданный уют и умиротворение открывшейся истины – так и должно было случиться. Воздух чист, зелено, уютно. Население кончилось, а вместе с ним – и конец истории. Никто не мешает погрустить о том, что не случилось с Россией в прошлом и не наступит в будущем.

Белов отправил своего сына учиться в московский химико-технологический университет, который за глаза звали «менделавочкой», а уже на старших курсах оплатил пребывание и получение магистерской степени в Оксфорде. Анатолий Александрович полагал, что умный русский человек должен жить преимущественно за рубежом, изредка заезжая за деньгами в шумную и негодную для жизни, но богатую Москву. Сам он подумывал на старости лет тоже отъехать куда-нибудь в небольшую европейскую страну, туда, где осядет его сын с чистым и интеллигентным зарубежным семейством. Для этого нужно было копить деньги, которых Белову вечно не хватало. Зарабатывать он их не умел, а тратить любил, что делало его идеальным типом политического деятеля. Российский начальник должен быть щедр, за эту черту характера многое прощается ему подчинёнными. Деньги при этом тратятся государственные, так чего же их экономить? Тем более что вся экономия уйдёт потом в карман вышестоящих начальников, о чём всем звеньям вертикали власти прекрасно известно. Да ещё на следующий год меньше дадут.

Анатолий Александрович вёл себя по правилам, а это означает, что он пользовался репутацией правильного человека. Последнее, впрочем, не означает, что Белов не воровал или не совершал других предосудительных поступков. Кто ж в России без греха? поди поищи. Неровён час, ещё найдёшь такого, и придётся спасаться бегством, поскольку честный человек, согласно евангельской истории, имеет полное право запустить в грешника камнем. Да и булыжник этот достанет скорей всего из-за пазухи – у честного человека в России много чего должно было накопиться на душе. Поэтому правильный человек в России – это совсем не то, что честный; правильный – это человек удобный, предсказуемый и понятный окружающим и отсюда годный для государственной службы, которая и требует от личности проявления именно этих качеств.

Впрочем, правильности в России мало, чтобы сделать карьеру. У каждого начальника, как и у любой женщины, должна быть своя загадка, изюминка, иначе говоря. У Белова это были связи, которые остались ещё с комсомольского прошлого. Он нечасто ими пользовался, но при случае мог удивить собеседника осведомлённостью. Анатолий Александрович был человеком, что называется, с прошлым, что также отразилось и на его внешности: седые виски, шевелюра цвета перца с солью, чуть запавшие щёки и отсутствие положенного российскому чиновнику некоторого излишка упитанности сразу же производили впечатление импозантного мужчины (слово «импозантный» Белов произносил не иначе как с буквой «у» в середине, что звучало несколько кокетливо).

Анатолий Александрович руководил строительством в городе N, а место это было бойкое и хлебное. Щедрость натуры позволила продержаться ему шесть лет, что было рекордом для крупного городского чиновника. После этого его переместили курировать торговлю, на фронт работы куда менее хлопотный и доходный. Прежние налаженные цепочки взаимных услуг мэрии и строительного бизнеса разрушились, а новые привели к увеличению цен в течение полугода в полтора раза, что, несомненно, свидетельствовало о существенном притоке инвестиций в строительную сферу. Россия в очередной раз пыталась решить свой жилищный вопрос, а это потребовало новых людей, а новые люди нуждались в новых, существенно больших финансовых средствах. Неизвестно, лучше ли новое старого, но оно дороже, существенно дороже – а иначе и откуда бы ему было взяться. Смена поколений, ничего не поделаешь.

Белов всё это понимал – и не протестовал. Главное, что он сохранялся в обойме, был востребован, считался членом команды, мог отдаваться любимому делу, реализовывать план Путина, добиваться роста благосостояния народа и улучшения инвестиционного климата. Законы изменения климата обычного продолжают оставаться для человечества загадкой, но это для российского чиновника – тьфу! чем непонятней, тем лучше. И Анатолий Александрович, как и положено, действовал на благо родины в новой, хотя и хорошо известной – кто ж, казалось бы, торговли не знает? – сфере, приглядывая за биллбордами, ассортиментом городских рынков и соблюдением прав потребителей в магазинах города N, и всё никак не мог понять, где же планом Путина и благом родины определена сфера его кормления? Чем с ним должны делиться нынешние акулы свободного предпринимательства?

Конечно, за время работы на прежнем месте Белов через свою жену и её родню вошёл в состав владельцев некоторых строительных фирм, которые продолжали платить его семье положенные дивиденды. Но хотелось продолжать плодотворно трудиться, получая удовлетворение от работы. Оно конечно, некоторое удовлетворение сохранялось. Но не полное, далеко не полное. И это мучило и мешало, мешало и мучило.

Жена Белова Кристина Алексеевна и не подозревала о его душевных терзаниях. Поскольку она была его второй женой и не присутствовала при начале строительства карьеры Анатолия Александровича, она полагала, что деньги Белову платят за ум и компетентность, а также глубину понимания общественно-политических процессов, патриотизм и преданность идеалам партии «Единая Россия». Она искренне обижалась, когда слышала, как членов этой партии отчего-то называют за глаза едорасами. Кристине Алексеевне было 32 года, она воспитывала их двух общих дочерей трёх и пяти лет. Кроме государственных и муниципальных мужей она дружила с подданными местных королей угля и стали и любила город N чистой патриотической любовью.

Правда, и у неё был свой скелет в шкафу. Она не переносила и боялась сына Белова от первого брака, который был всего на семь лет младше её. Он был слишком умный и, по её мнению, не любил Россию. Иначе чего бы он делал в Оксфорде?

С другой стороны, наличие экзотического пасынка поднимало Белова, а стало быть, и её саму в глазах окружающих, поэтому при случае она была не прочь похвастаться родственником перед знакомыми. На вопрос, который вертелся у неё на уме в связи с предательством родины, Кристина достойно отвечала членам местного истеблишмента: «Диссертацию пишет. Докторскую. Правда, у них там докторская, как у нас кандидатская. Но ведь в Оксфорде».

И это было правдой. Виктор Анатольевич действительно писал диссертацию и готовился получать Ph. D. Но, кроме того, он устроился работать в фирму, которая производила горное оборудование и газоанализаторы, так как денег ему не хватало куда сильней, чем его отцу. Но последний об этом не знал, ибо Виктор Анатольевич деньги просил редко, будучи горд и сохраняя глубоко спрятанную обиду за старый развод его матери с Анатолием Александровичем. Мать же его, Анна Георгиевна, хоть и прошла путь от учительницы химии до директора школы и была дамой по меркам города N весьма обеспеченной, сыну деньгами помочь не могла. Она не вышла после развода замуж, а поэтому пристально следила за светской жизнью Кристины Алексеевны через разных общих знакомых. И иногда, не часто, но всё же сообщала Виктору Анатольевичу о новом автомобиле Кристины Алексеевны, их поездке с детьми в Гоа или на Пхукет. Что придавало общей жизни семейства Беловых необходимое напряжение и внутреннюю динамику. Ведь чего только не случается в различных провинциальных городах, раскинувших своих уроженцев по всему миру, от Оксфорда до Западной Сибири!

2.

Василий Иванович Черняев особо не задумывался о своём отношении к городу N. Как-то само собой получилось, что он прожил в нём почти всю жизнь. Про таких говорят: «где родился, там и пригодился», и действительно, Василий Иванович сгодился городу N на многое.

Сначала он получил маркшейдерское образование в Горном институте, потом работал на местной шахте мастером, потом – начальником участка. Шахту закрыли за аварийность и убыточность, и Василий Иванович испытал смешанное чувство. С одной стороны, он понимал, что риск работы в шахте превышал все допустимые пределы и что в один несчастный день он мог пополнить собой горький список погибших. С другой стороны, после того как шахту закрыли, район шахтёрских двух-, четырёхквартирных домов с частичными удобствами во дворе, ухоженными огородами и рядом расположенными картофельными полями стал быстро приходить в упадок. Народ потянулся на заработки поближе к центру города N, до которого надо было ехать через полосу промышленной зоны и шахт около полутора часов. Поскольку у Черняева была своя машина, то он укладывался в час. Но чем заниматься, чтобы прокормить семью во второй половине бурных девяностых, когда Россия занялась реструктуризацией своей угольной отрасли, он решительно не понимал.

К городу N, несмотря на обширность своей территории и многочисленность населения, превышавшего полмиллиона постоянных жителей, никак не подходили характеристики свободного рынка труда, так любимые умными московскими экономистами. Крупные предприятия отчего-то не предоставляли никаких вакансий для рабочих в местный Центр занятости, а менеджеры и инженерный персонал нанимались здешними представителями крупного капитала без услуг рекрутинговых агентств и прочих разных хедхантеров, непосредственно по протекции. Компетентность и наличие производственного опыта играли определённую роль в пределах пристально рассматриваемой статистической погрешности.

Василий Иванович, как и любой советский инженер, свято веривший в преимущества капитализма, встал на учёт в Центре занятости, где ему стали выплачивать пособие по безработице, и честно заполнил анкеты в трёх таких трудоустроительных организациях. Немалое пособие, выплаченное с учётом его бывшей немалой шахтёрской зарплаты, полностью ушло на услуги штатных трудоустроителей. Понадобился месяц, чтобы он понял роль этих замечательных рекрутинговых агентств, – они обеспечивали доходами и занятостью не других, а только себя. И искать для него работу не собирались.

Тогда Черняев задумался о своих старых знакомых – и вспомнил о Белове, который ещё возглавлял тогда строительный комплекс. Анатолий Александрович помог старому сослуживцу – Василий Иванович работал на шахте, где Белов когда-то был освобождённым секретарём парткома. Тем более что это ему ничего не стоило – Черняев по его рекомендации устроился не в одну из патронируемых Беловым строительных фирм, а в отдел комплектации оборудования N-ского металлургического комбината. Василий Иванович сильно потерял в официальной зарплате, но много выиграл в приобретении опыта хозяйственной жизни. Ранее, на шахте, он сталкивался с денежными расчётами только у окошка кассы, теперь же ему открылся новый мир, связанный с закупками и экспедицией, бартером и наличностью, лизингом и инжинирингом. Последние операции Василий Иванович осваивал с большим интересом, подозревая, что они и составляют будущее закупок комбинатом сложного дорогого оборудования, но освоение шло с трудом до тех пор, пока его начальник, тоже бывший угольщик, не объяснил ему, улыбаясь белозубой акульей улыбкой: «Это у них там лизинги, рейтинги, инжиниринги и прочий всякий маркетинг. А у нас в основе всего лежит откатинг. Включи этот элемент в свои расчёты – и всё поймёшь».

Черняев включил, и действительно понял; как понял, что откатинг есть операция, в результате которой получает свой процент он, а не поставщик. Далее он быстро включил и то обстоятельство, что себе он может оставить не более пятнадцати процентов от суммы отката, потому что иначе его тут же уволят. Деньги следовало передать далее белозубому начальнику, который тоже с кем-то делился, так что операция получалась многоходовой и люди в ней участвовали проверенные. Жизнь стала налаживаться. В уставшей от безделья и воровства стране обнаружился рост производства – и сразу же стал расти спрос на металлопрокат, метизные изделия, продукцию кузнечного производства. Следом потихоньку началось обновление машинного парка N-ских заводов. Черняев построил квартиру поближе к центру и перевёз семью из полуразрушенного дома, которому городской архстройнадзор никак не давал статус аварийного (а куда переселять? за чей счёт? чиновники тоже плачут). Старший сын уехал учиться в областной центр, намереваясь овладеть в политехническом профессией машиностроителя, не поддавшись на уговоры Василия Ивановича пойти на факультет пищевых производств, – там был слишком высокий конкурс. Младшей дочери стали нанимать репетиторов – живя на шахтёрской окраине, она привыкла заниматься из рук вон плохо и после перевода в новую школу центрального района сразу же стала учиться на тройки и двойки. Жена Черняева тоже нашла себе работу поближе к новому дому. Она давно окончила бухгалтерские курсы, бросив работу техника-лаборанта при шахте, и работала операционистом в системе Сбербанка. Ей пошли навстречу и перевели в один из филиалов в центре N.

Черняев, однако, оставался недоволен. Василий Иванович имел несчастливый характер – ему была присуща привычка обдумывать происходящие события и, более того, пытаться соотносить то, что он делает, со своей системой моральных ценностей. Пресловутый инжиниринг, которым ему приходилось заниматься совместно с фирмами, обеспечивающими техническое обслуживание сложного оборудования, установленного на комбинате, предусматривал графики проведения планово-предупредительных ремонтов, профилактических работ, всё это долго составлялось, рассчитывалось, согласовывалось… и, к сожалению, далеко не всегда соотносилось с реальным режимом работы предприятия. Визируя акты выполненных работ, Черняев шёл навстречу как сервисным фирмам, так и потребностям производства, внутри себя понимая, что работы выполнены максимум на 60-70%, а комбинат оплачивает все 100%. Для того чтобы сделать всё полностью, оборудование надо было останавливать, а во время летнего пика спроса на металл, связанного с ростом строительства, этого делать никому не хотелось. Вдобавок и сервисные фирмы немного доплачивали ему лично за лояльность. Все были довольны, и Василий Иванович тоже был доволен, однако где-то в глубине души сохранялся осадок – случавшиеся ЧП на производстве, связанные с аварийными остановами оборудования, приводившими к внеплановым, иногда целосменным простоям, списывались на нарушения режима эксплуатации, что было, конечно, чистой правдой, но не всей правдой. Так устроена жизнь: хорошие заработки соседствовали у Черняева с внутренними сомнениями, и он утешал себя тем, что лучше уж такое положение, чем внутренние сомнения и низкие заработки.

«А не проходимец ли я?» – спрашивал себя Василий Иванович после очередного дележа отката, полученного от поставщиков оборудования. Приходилось отвечать на этот вопрос утвердительно. «Но ведь кругом-то тоже одни проходимцы» – тут же находилось возражение. И действительно, кругом были одни проходимцы. Учителя плохо учили, потому что потом сами же занимались репетиторством с детьми, которые получили двойки. Врачи плохо лечили, потому что потом больные приходили к ним снова и снова и платили дополнительные деньги. Президент плохо правил страной, потому что у него кончался срок президентства, а если бы не кончался, то правил бы ещё хуже, потому что его всё равно было не сменить, а поэтому был проходимец по определению. Даже попы плохо молились Богу, потому что разгневанный плохими молитвами Господь сильнее наказывал Россию, и в церквях становилось больше паствы.

С этим невозможно было бороться, и Черняев и не боролся, давно решив, что он неудачник по жизни. Всё началось прямо с рождения, когда ему дали имя и отчество легендарного комдива, а фамилия подкачала. Звёзды встали не так, и он родился не в то время и не в том месте, а поэтому проживал не свою жизнь. Ведь не могли же его постоянно окружать мошенники, лжецы, казнокрады. Просто ему отчаянно не везло. Да и внешность его – средний рост, наметившийся животик, чуть пухлые губы и щёки, чернявая, не желавшая седеть шевелюра, начавшая редеть по бокам высокого лба… когда он глядел на себя в зеркало, в ответ на него взирал скользкий, слегка нагловатый тип приятного проходимца, похожего на лукавого царедворца и первого русского профессионального учёного Ломоносова или оптового покупателя мёртвых душ Чичикова. Такие могут пойти далеко, но рано или поздно всё равно всплывает какое-то обстоятельство, омрачающее их счастливое настоящее и заставляющее сомневаться в безоблачном будущем. Конечно, случаются и исключения, но они подтверждают правило: даже в случае первого президента Российской академии наук не все открытые им законы природы впоследствии оказались законами. Впрочем, Черняеву судьба Ломоносова не грозила – вряд ли кто-то стал бы копаться в подробностях его биографии.

И ему в очередной раз не повезло – на комбинате поменялся собственник, затем начал меняться менеджмент – и его белозубый начальник счёл за лучшее уволиться с комбината, а заодно предложил уйти и Василию Ивановичу. Так Черняев неожиданно для себя стал предпринимателем без образования юридического лица – а заодно и начальником отдела закупок N-ской торговой компании. Вместо инжиниринга он теперь занимался логистикой, а поскольку в торговой компании в отличие от металлургического комбината оказалось большое количество женского персонала, постольку Василий Иванович стал не только проходимцем, но и ходоком на пятом десятке лет своей жизни. Он и не подозревал, что его судьба может быть столь разнообразной. Если бы кто-то сказал ему, что скоро бывшего советского горного инженера будет искать выдающийся организатор и политический деятель, правильный человек Александр Анатольевич Белов, которого назначили курировать торговлю, то Черняев бы просто не поверил.

3.

Город N считался городом рабочим, и с этим никто никогда не спорил. Для Василия Ивановича было естественным полагать, что на работе человек проводит почти треть своей жизни. Однако Черняев никогда не задумывался, что из этой посылки следует, что целых две трети отпущенного ему судьбой времени он проводит вне работы. При этом в городе N считалось неприличным «грузиться» производственными проблемами: свободное время должно было посвящать разнообразным увлечениям – от огородничества, лежания в гараже под собственным автомобилем до совместного потребления спиртных напитков в рамках тихих, гармоничных речных или озёрных ландшафтов. Рабочий человек заслужил право на отдых – считалось, что промышленность угнетающе действовала как на психику, так и на физическое состояние организма.

Между тем научно-технический прогресс, на который возлагалось столько надежд в светлом социалистическом прошлом, внезапно проявил свои антигуманные достижения в немытой капиталистической России. Как-то незаметно оказалось, что литейные цеха, напоминавшие запахом, температурой и освещением мини-копию Ада, были ликвидированы, самая распространённая профессия России – грузчик – понесла большие потери, на шахтах появились новые проходческие комбайны, и даже сбор пустой стеклотары более не приносил столь значительных доходов, как это было в советское время и в раннюю эпоху легализации бомжей и начала ваучерной приватизации. Много ручного труда осталось в строительстве, но и там появились новые средства малой механизации, о которых домашние мастера, ремонтировавшие квартиры собственными силами, ранее могли только мечтать.

Неожиданности принёс с собой научно-технический прогресс. Под суровым взглядом частных охранных агентств и прицелом шпионских телекамер, рамок с металлоискателями, установленных на проходных, существенно сократилось поголовье несунов. Пьянство на рабочем месте, столь популярное среди класса-гегемона, тоже стало терять свои позиции, перемещаясь в кабинеты топ-менеджмента, да и там происходили уж совсем фантастические для недавнего советского директората вещи. У начальства в баре подолгу стояли крепкие спиртные напитки, по нескольку бутылок, иногда початых – и всё это не требовало немедленного употребления вплоть до полного изнеможения. Впрочем, конечно, такое возмутительное положение наблюдалось не везде, отнюдь не везде, оставляя надежду на сохранение традиций.

Изменилась и торговля. Василий Иванович, воспитанный на представлениях о дефиците и товаропотоках с заднего крыльца, был удивлён разнообразием типов, видов, марок, размеров и упаковки того, что покупало население. Оказалось, что едва ли не главным полезным действием в его работе была кодификация и поддержка электронного учёта всего этого изобилия. Сама база данных обобщённого «склада» торговой фирмы велась рядовыми работниками, однако Черняеву приходилось их постоянно контролировать, сверяя данные документального и электронного учёта, что его несколько нервировало. Он начинал чувствовать себя бухгалтером, а Василий Иванович по старой советской привычке не любил людей этой профессии.

Но главное, что изменилось, – это соотношение рабочего и свободного времени. Василий Иванович внезапно обнаружил, что ни о какой одной трети не может быть и речи, – он проводил на работе по 10-12 часов ежедневно, прихватывая выходные. Однако что он такого делал в эти часы присутствия? На шахте он учил, а потом следил за качеством работы крепильщиков и забойщиков, не гнушался мелких ремонтов оборудования, участвовал в регулярных совещаниях по планированию проходческих работ и каждый вечер отхаркивал из лёгких угольную пыль. Здесь же кроме ежедневного подведения баланса «получено-отпущено» основной работой Черняева стали разговоры. И он всё время должен был быть «под рукой» у начальства, которое могло внезапно решить «посоветоваться». Черняев сначала очень нервничал, ему даже снились коммерческие диспуты, именуемые в народе разборками. Но потом он привык, вошёл в курс дела и решил, что был прав, когда думал про торгашей, что все они – бездельники. И проходимцы в квадрате, само собой разумеется.

Постепенно Василий Иванович понял, что его нынешняя работа представляет собой определённый образ жизни среди относительно замкнутого круга людей. В советское время таким образом жили работники спецслужб, милиционеры и адвокаты, но воочию с этими людьми героических профессий Черняев не сталкивался. Ранее Василий Иванович общался на работе с одними людьми, на отдыхе – с другими, кроме того, были ещё соседи по двору (впрочем, тоже связанные с угледобычей), друзья по институту, многочисленная родня, как его собственная, так и его жены. Всё это были разные пласты жизни, достаточно слабо пересекающиеся друг с другом. Сейчас же он практически не встречался с прежними друзьями и родственниками и не испытывал по этому поводу сожалений.

Длинный рабочий день Василия Ивановича стал вмещать посещение сауны и спортзала, вечерний ужин в ресторане и нерегулярный секс в служебном кабинете или случайной квартире. Ранее такой образ жизни был доступен только бандитам, научным сотрудникам и преподавателям, но никак не инженерам и конторским работникам. Именно бывшие «научники» и «преподы», занявшись бизнесом, легко перенесли туда старые привычки некоторой расслабленности заодно с креативностью – заставить их отсиживать ровно по восемь часов на одном месте было невозможно. Так сформировался неповторимый стиль русского бизнеса, вместе с арго, вмещающим блатной жаргон и множество англицизмов, а в рабочем городе N вместе с новыми многочисленными церквями и часовнями появились обширные курортно-торговые кварталы, где среди рабочего дня с беспечным видом фланировали хорошо одетые мужчины и женщины. И бывший безработный инженер Василий Иванович Черняев, ругавший нуворишей и проходимцев, загубивших прекрасную страну, которую мы потеряли то ли в 1991, то ли в 1917, то ли ещё в 1861 году, вовсю пользовался плодами новой жизни, принесённой в N достижениями научно-технического прогресса и радикальных капиталистических реформ.

4.

Большую часть своей жизни Василию Ивановичу Черняеву было некогда. То он бежал на работу (которая, надо сказать, не вызывала у него отвращения), то с работы торопился домой, к семье. В советское время было принято говорить, что, когда с радостью идёшь на работу и с радостью возвращаешься домой, – это и есть счастье, но Черняев об этом не догадывался. А если бы ему сказали об этом, то, наверное, не согласился, как и большинство российских граждан. Для счастья им надо что-то ещё, что-то иногда совсем неожиданное, типа победы сборной России по футболу в мировом чемпионате. И много других фантастических желаний загадочным путём попадают в их головы, а голова Черняева в этом смысле ничем от них не отличалась.

Сложный период закрытия шахты и безработицы плохо повлияли на семейные отношения Василия Ивановича. Он стал угрюм и раздражителен, и хотя это продолжалось всего полгода, но прежняя семейная гармония так и не восстановилась.

Раньше, когда и он, и его жена работали в одной отрасли, они часто обсуждали своих начальников и сослуживцев, были в курсе дел друг друга. После перехода жены в Сбербанк она перестала рассказывать Василию Ивановичу о том, чем занимается, но ещё интересовалась делами на шахте. Когда Черняев устроился на комбинат, он тоже стал мало говорить о своём производственном быте.

Оставались дети, но сын после окончания школы уехал из N, а дочь больше делилась своими подростковыми проблемами с матерью и только иногда обсуждала с Василием Ивановичем различные исторические сюжеты. Для математики, физики и естественных наук у неё были репетиторы. Черняев перестал торопиться домой.

При этом у него не возникло мыслей обзавестись новой семьёй, новыми детьми и начать весь круг жизни сначала, отнюдь. Василий Иванович, склонный к самоанализу, сделал другой вывод – настала осенняя пора жизни, идёт естественное охлаждение. Пора копить деньги к пенсии.

Всё это могло бы сделать Черняева тяжёлым человеком, однако этого не произошло. Его внутренний мир мало интересовал окружающих, а сам он туда никого особо не приглашал. Зато Василий Иванович продолжал с любопытством осматриваться вокруг себя, не переставая удивляться. Способность разглядеть что-то новое, сохраняющаяся в человеке зрелого возраста, вещь редкая, а дополненная желанием понять других людей – редчайшая. Черняев слыл интересным собеседником и компанейским человеком. А поскольку он, с одной стороны, не лез к труженицам капиталистической торговли с очевидными намерениями, а с другой, никогда не отказывался от этих намерений, оказавшись наедине, за ним закрепилась репутация дамского угодника.

Романы Василия Ивановича были естественным продолжением служебно-дружелюбных отношений. Собственно, ни он, ни его партнёрши, которые по большей части были намного его младше, не рассматривали эти отношения как романы. Скорее, это было эмоциональной разрядкой взрослых людей, не предполагавших никаких дальнейших обязательств. И всё равно, каждый раз, когда это случалось, Черняев мысленно про себя удивлялся – на его взгляд, кругом было полно более достойных кандидатур, а главное, молодых, в том числе и холостых, и разведённых. Как-то, находясь в интимной близости с заведующей мебельным магазином Ольгой Петровной Маловой, он поинтересовался у неё секретом своих сексуальных успехов и отсутствием таковых у молодого поколения. В ответ он услышал поразившую его речь о том, что новая генерация представляет собой в массе офисный планктон, ориентированный на карьеру. Виртуальное общение они предпочитают реальному. Жениться они хотят на дочери миллионера, при этом дочь должна быть фотомоделью и младше их на десять лет. А пока они амортизируют своё либидо в основном с девушками по вызову.

Ольга Петровна недавно поимела высшее экономическое образование, но, несмотря на это, знала термин либидо. Василию Ивановичу было с ней интересно, и он заходил к ней в гости чаще, чем к другим своим знакомым дамам. Магазин, которым управляла Малова, находился близко к центру N, мебель была дорогая, и народ бывал там по выходным, рассматривая образцы, удивляясь изыскам дизайнеров и поражаясь ценам. В обычные дни работы было мало, и Малова легко могла отлучиться из своего кабинета, что было существенным преимуществом. При этом магазин показывал хорошие обороты, о чём Черняев знал и не переставал удивляться.

– Неужели у нас в N так много богатых людей? – задал как-то невинный вопрос Черняев Ольге Петровне. Она в ответ прищурилась, что сделало её лицо лукаво кокетливым, и ответила:

– Много, конечно. Особенно сталеваров и шахтёров.

– Ты хочешь сказать, что они мебель покупают?

– Случается. Но в основном-то им деньги нужны. Точнее, не столько им, но их хозяевам.

– Деньги всем нужны… Но у хозяев шахт и заводов они вроде бы есть.

– Есть-то они у них есть, да не те.

– Какие ещё не те?

– У них есть безналичные. И за ними хорошо следят, за безналичными. А нужны наличные. Вот они и покупают мебель в пять раз дороже, чем она стоит. Разницу потом я отдаю им. За вычетом небольшого процента.

– Да ладно. Мы уже полгода никакой новой мебели практически тебе не завозили. Что ты им продаёшь?

– Необязательно же прямо-таки продавать реальную мебель из магазина. Можно продавать виртуальную, которой и в природе не было, главное, чтобы она по бумагам и чекам прошла. А ещё можно и с твоего склада, совсем другую, офисную. У тебя она влёт уходит. Вспомнил?

Черняев вспомнил. Действительно, уходила, и действительно, формально продавалась по образцам через мебельный магазин. Правда, ценами он никогда не интересовался – да и не было в подсистеме «Склад» розничных цен на реализуемую продукцию. «Век живи – век учись, дураком помрёшь» – подумал Василий Иванович. И дружба их с Ольгой Петровной, обогащённая тайным знанием, стала ещё крепче.

5.

Идеалисты и романтики считают, что деньги разъединяют людей, но это не так. Люди живут по берегам денежных рек, которые объединяют их в общество. Полноводные реки питают здоровые, красивые организмы. Там, где вместо рек текут пересыхающие ручейки, люди болеют, преждевременно старятся и умирают. А пустынные, лишённые денежных знаков натуральные хозяйства разрушают общество и порождают мизантропов, опасающихся друг друга.

Кто бы мог ещё создать такие неожиданные смелые комбинации из человеческих натур, придумать многочисленные поводы для встреч, напряжённых интриг и другой радости человеческого общения, кроме денег, которые создают их легко и непроизвольно, самим фактом своего существования? Может, только какая-нибудь партийная организация, ставящая себе целью изменить мир. Сравнивая деньги и коммунистов, приходится признать правоту Джона Кейнса – пусть лучше человек тиранит свой собственный кошелёк, чем себе подобных. Конечно, окружающих можно унижать и с помощью кошелька, но за это придётся дорого платить, добиваясь согласия на терпение своих выходок. В этом случае тиранство не может быть долгим – это слишком дорогое удовольствие даже для самых богатых людей.

Виктор Белов деньги не любил, считая их необходимым злом. Каждый раз, когда ему приходилось сталкиваться с этой материей, он терялся, не умея выставить работодателю достойных требований при продаже своей рабочей силы и плохо различая статусные и не статусные вещи при покупке. Поэтому дорогая рубашка могла соседствовать в его костюме с брюками, купленными на распродаже, а поскольку он предпочитал мягкую обувь, то галстук и пиджак легко мог быть дополнен тёмными кроссовками и ранцем, куда он запихивал ноутбук. Ранец со временем стал представлять собой что-то среднее между вещмешком и сидором, но Виктора это не волновало: главное, что лямки можно было натянуть на оба плеча. Он не любил портфели и сумки через плечо – в детстве, сидя за книжками, он приобрёл небольшое искривление позвоночника, так что правое плечо оказалось на пару сантиметров ниже левого. Эта особенность его организма со стороны была почти незаметна, но Виктору казалось, что дело обстоит совсем не так. В целом искривление сыграло даже положительную роль – он стал делать по утрам обязательную зарядку и упражняться с гантелями. Хотя он и не стал атлетом, но мальчишеская субтильность исчезла вместе с комплексами, уступив место для нормальной уверенности в себе.

В демократичной Москве, среди студентов и выпускников технических вузов, такая форма одежды была весьма распространённой, и Виктора Белова в этой среде никто не держал за «ботаника». Напротив, эта новая беспорядочно одетая молодёжь презрительно относилась к гламурным героям нового времени, завсегдатаям московских клубов и бутиков. Последние отвечали им тем же, полагая себя будущими хозяевами России. В каком-то отношении эти капиталистические стиляги нового времени были правы – те, кого они называли ботаниками: геологи, физики, химики, математики, биологи, дети небогатых родителей, ориентированных на остатки советского качественного высшего образования, – не делали карьеру, не боролись с ними за деньги и власть. Вместо этого новые инженеры и учёные рассылали свои резюме по зарубежным университетам и транснациональным компаниям и разъезжались по миру, создавая острый дефицит квалифицированных технических кадров в России. И те, кто не уехал, могли диктовать свои условия оплаты труда, которая отнюдь не уступала уровню доходов правильно одевающихся молодых людей.

Но в чопорной провинции всё было иначе. В N Виктор был одинок. Люди его генерации, оценивая внешний вид Белова, делали однозначный вывод о наличии умственных отклонений, чудачества, которое и привело их земляка в лаборатории Оксфорда, где он явным образом мало зарабатывает, раз так одевается. А мало зарабатывать (или, по понятиям местных жителей, «плохо жить») можно и в N, зачем было тратить усилия на переезд в такую даль? Поэтому Виктор останавливался у матери, делал несколько дежурных визитов отцу и избегал общения с бывшими школьными приятелями.

В этот раз он приехал в N на месяц – следить за тем, как газоанализаторы его фирмы монтировали взамен старого советского оборудования. Перед этим приборы прошли долгую процедуру испытаний и лицензирования в Ростехнадзоре в Москве, и Виктор ожидал увидеть кого-нибудь из столичных специалистов в N-ской шахте. Однако новые газоанализаторы, которые в два с лишним раза точнее определяли наличие метана и других опасных газов в штреках и штольнях, похоже, интересовали только самих угольщиков. Даже местные представители Ростехнадзора в шахте не появлялись, мотивируя это тем, что проверят работу всей смонтированной системы в целом, после пуска, при этом угольное предприятие должно было сначала оплатить их приезд и будущую работу.

Впрочем, он не обращал внимания на эти рабочие обстоятельства, поскольку по уши влюбился в директора мебельного магазина Ольгу Малову, с которой его познакомил Василий Иванович Черняев, зря понадеявшийся на несовместимость социальных статусов работника торговли и учёного-химика. Виктор Белов спал по четыре-пять часов в сутки, поскольку делил время между шахтой, Ольгой и ноутбуком, за которым он пытался писать текст своей диссертации, время от времени начиная путать английские и русские абзацы, сбиваясь с одного языка на другой. Белов ходил по облакам и не понимал, как он мог раньше жить без этого странного ощущения, внезапно обострившего все его чувства, открывшего неизвестное второе дно его души.

Дочь Черняева училась в школе, где директорствовала первая жена Анатолия Александровича Белова, с которой Черняевы сохраняли добрые отношения. Они встречались – иногда два-три раза в год, иногда раз в два-три года. Мать Виктора Белова постепенно озаботилась тем, что её сын двадцати семи лет всё ещё не был женат, что, по её мнению, было категорически неправильно. И она попросила Василия Ивановича, работающего в торговой компании, а стало быть, по мнению директора школы, знающего полгорода, познакомить Виктора с какой-нибудь умной, самостоятельной девушкой. Черняев не смог придумать ничего лучшего, чем взять Белова-младшего на корпоративную вечеринку, которые у них случались не реже двух раз в месяц, и познакомил с Ольгой Петровной, директором мебельного магазина и сверстницей Виктора. Она полностью отвечала критериям матери Белова – самостоятельная и умная. Василий Иванович полагал, что отсутствие у Виктора искренней любви к деньгам – свойства, которым более или менее обладали все торговые работники, – оттолкнёт молодых людей друг от друга, однако он ошибся. Ольга была слишком самостоятельна, чтобы подчиняться правилам города N, и слишком ценила ум и оригинальность, чтобы не заинтересоваться Виктором. В разгар вечеринки они исчезли, что, кроме Черняева, рассчитывавшего остановиться на ночь в квартире Ольги, никто не заметил. Василий Иванович пережил сложную гамму психологических переживаний и вернулся домой сильно выпивши.

6.

Виктор Белов, при внешней разболтанности своего костюма, был человеком решительным и последовательным. Имея некоторый сердечный опыт, приобретённый ещё в студенческое время, и осознав, с чем столкнулся и что легко может потерять, он предложил Ольге руку, сердце и переезд с ним в туманный Альбион с дальнейшим не менее туманным будущим. Самого Виктора неопределённость будущего не пугала, скорее наоборот, рассматривалась им как некоторое конкурентное преимущество по сравнению с молодыми людьми, населяющими город N. Он был уверен, что перед ним открыт весь мир, и делился со своей вновь обретённой любовью возможностями последующей жизни в различных странах – от Канады до Южно-Африканской Республики.

Если бы он специально хотел потрясти воображение директора мебельного магазина, то вряд ли бы ему удалось придумать что-то лучше. Ольга Петровна вдруг увидела, что сказочные герои, которые появляются из неведомых далей на белых конях и предлагают руку и сердце, всё-таки бывают в реальной жизни. Она тоже увлеклась Беловым, а его неожиданное предложение после двух недель знакомства что-то сломало в ней. Вместо многоопытной женщины и менеджера, умевшей заставить полтора десятка молодых дам беспрекословно выполнять её указания, перед Виктором оказалась вдруг робкая и недоверчивая девчонка.

Конечно, она приняла предложение Белова. Однако Ольга Петровна знала толк в жизни и понимала, что, несмотря на взаимное чувство, нужно позаботиться и о деньгах, и о том, где жить и как жить. Сразу же лететь с Виктором в Оксфорд и выполнять при нём почётную роль любовницы-домохозяйки, занятой постоянной экономией денег, которая вдобавок целыми днями не видит только что обретённого молодого мужа, ей совсем не хотелось. Ольга тоже знала себя и понимала, что такое романтическое поведение – лучший способ постепенно отравить их любовь. Но и терять Виктора было страшно.

Тем временем вокруг молодой пары начались, как и положено, разговоры. Мать Виктора была рада, хотя и по старой педагогической привычке весьма настороженно отнеслась к профессии невестки. С другой стороны, объясняла она Виктору, Ольга человек практичный, и к её мнению надобно прислушиваться.

Родители Ольги Петровны, с которыми она познакомила Белова-младшего, отнеслись к Виктору с дружелюбным недоверием. Мать Ольги была пенсионеркой и подрабатывала вахтёром, отец, несмотря на то что уже выработал свой пенсионный стаж в «горячем» цеху, тоже продолжал трудиться на заводе; правда, теперь уже в инструментальном производстве. С людьми, подобными Виктору Белову, они не встречались в своей жизни; Англия была далёкой «капстраной», которую иногда показывали по телевидению. Виктор им скорее понравился, чем не понравился, при этом в разговоре с Ольгой Петровной применялись эпитеты – некурящий, непьющий, работящий, не грубый. Этого было достаточно, тем более что Ольга уже пару лет назад приобрела себе квартиру и съехала от родителей. У неё был ещё не нашедший себе места в мирной жизни и ушедший служить по контракту младший брат, но его мнения спрашивать никто не собирался.