Рейс в одну сторону – 5 бесплатное чтение

Глава 1

Джеки стояла не двигаясь. Она не сводила глаз с Малыша, медленно поворачивая то влево, то вправо кисть правой руки, с зажатым в ней охотничьим ножом, отчего в подрагивавшем желтом свете лампы тускло поблескивало его лезвие. Малыш, стараясь не обращать внимания на нож, напомнивший ему в эту минуту гипнотический маятник, следил за Джеки. Он видел, как вздрагивали ее ноздри, словно у лошади, чуявшей близкую опасность. Вот только ей ничто уже не поможет – «волк» стоит прямо перед ней, готовый в любой момент вцепиться ей в горло. Малыш сделал бы это без всяких усилий, вот только он издавна предпочитал любому ножу любой же пистолет, пусть тот и был бы хоть самой паршивой фирмы, и такого же паршивого качества. Была только одна проблема – нет теперь у него никакого пистолета, а значит, нет и выбора – придется драться с этой сумасшедшей.

Когда Джеки согнула руку в локте, выставив его вперед на уровне глаз Малыша, он вдруг заметил, как сквозь тонкую ткань ее рубашки проступили маленькие крепкие мускулы. Да, они не были, как у профессионалки-бодибилдерши, но по всему чувствовалось, что эта детка ежедневно тягает «дамскую» штангу, или хотя бы поигрывает увесистыми гантелями, постоянно держа себя в форме. А он-то, наивный, думал, что они с сестрой сидят тут, как две дурочки, в ожидании принца на белом коне, или кого они тут годами ждут в своем подводном царстве?

Ему, конечно же, было плевать на возможную силу и ловкость грозной девицы, но, тем не менее, с этой цыпой нужно быть осторожнее. Кто бы знал, как ему не хочется сейчас драться? И что же, интересно, может отвлечь эту роковую красотку от схватки хотя бы на какое-то время, а лучше уж навсегда, чтобы она убрала этот свой тесак с глаз долой?

Джеки стала к нему приближаться, и Малыш хотел уже, было, сделать выпад вперед, но тут вдруг вырубился свет.

– Черт, – тихо выругался он.

В ту же секунду Малыш почувствовал жгучую боль в руке – эта маленькая стерва полоснула его ножом по кисти.

Малыш отпрыгнул назад, одновременно пытаясь услышать в полной темноте звук ее шагов, но как ни старался, ничего слышно не было.

«Может, она тапочки какие-нибудь надела, как у тех чертовых балерин?» – подумал Малыш, и в тот же миг почувствовал, будто его в шею ужалила пчела.

– Тварь, – тихо прошипел он, сразу же пожалев о том, что этим своим коротким возмущением только что выдал свое местоположение, которое Джеки, несомненно, знала и так.

«Да у нее глаза, как у кошки», – подумал Малыш, и тут же получил удар в колено. Он вскрикнул, и, чуть было, не упал на пол, но вдруг снова включился свет.

Глаза Джеки сверкали, как два агата, вставленных неизвестным мастером. Ее бледное лицо, напоминавшее своим цветом пластик, было будто неживое: Джеки словно напялила на себя маску, чтобы скрыть все возможные эмоции. Малыш в тот момент подумал, что перед ним стоит кукла, ростом с человека, но потом «кукла» ожила и, сделав шаг вперед, спросила:

– Имя мое вспомнил, урод?

«Значит, она все-таки настоящая», – вновь мелькнула у него мысль, и он, отойдя назад, уперся спиной в стену. «Ну, всё!» – подумал Малыш, словно во сне наблюдая за тем, как Джеки медленно поднимает на него руку, с зажатым в ней ножом. Малыш чувствовал, что из-за той еды, которой его накормили сестрички, он не может контролировать свое тело, сделавшееся каким-то чужим и вялым. Доверившись своим внутренним инстинктам, он видел будто со стороны, как в ответном жесте его цепкие холодные пальцы вцепились в руку Джеки, согнув ее в локте. Другая его рука тут же подняла этот согнутый локоть выше уровня головы Джеки. В полной тишине хрустнули суставы, но Джеки молчала, будто бы не было никакой боли. Руки Малыша завели локоть ей за голову и с силой толкнули вниз. Близняшка, потеряв равновесие, стала заваливаться назад. Какую-то долю секунды она пыталась выпрямиться обратно, но нога Малыша сделала подсечку и Джеки рухнула на пол. В следующий миг Демидов увидел, как в его кулаке оказался тот самый нож с короткой пилой на лезвии. Заточенное острие с силой воткнулось в нежную шею Джеки, и алая кровь брызнула из распоротой артерии, попав Малышу в глаза. Но он их не закрыл, с наслаждением наблюдая, как кровь, перестав фонтанировать, льется из узкой глубокой раны на левое плечо Джеки, и дальше – вниз, на серый бетонный пол.

Малыш вдохнул запах пьянящей крови и встал рядом с распростертым телом, которое все еще дергалось в явно затянувшихся предсмертных судорогах.

Демидов еле держался на ногах: давно ему не приходилось участвовать в ближнем бою, тем более с женщиной. Он смотрел на мертвую близняшку, даже после смерти оставшейся красавицей, и благодарил Бога за то, что это был не андроид, который точно бы его пришил.

Малыш огляделся вокруг, будто, кроме только что совершенного здесь убийства, он устроил в комнате такой бардак, что теперь придется убираться целую неделю.

Малыш отошел от трупа и сел на кровать. Мигом в его памяти пронеслось только что произошедшее, и этих коротких минут вполне хватило, чтобы понять – это не простое покушение на его жизнь, и близняшка вовсе не сумасшедшая, как ему сначала показалось, когда он увидел те странные «агаты» в ее глазах. Джеки, скорее всего, была специально нанятая кем-то особа, которая пять минут назад должна была прикончить его в этой комнате…

Ему не дали додумать эту мысль о «заказной» кровавой схватке: дверь тихонько отворилась и в проеме появилась голова Алисии. Малыш поднял на нее глаза и неожиданно для самого себя вдруг сказал ей одними губами:

– Всё.

Алисия кивнула с таким спокойствием, будто уже знала, что здесь произошло. Она вошла в комнату и присела рядом с Малышом. Женщина, как две капли воды похожая на мертвую Джеки, глядя с отвращением на тело своей сестры, вдруг прошептала:

– Она никогда мне не нравилась.

Малыш хотел тут же ответить: «Мне тоже», но передумал. Он только что обратил внимание, что, несмотря на пугающее сходство близняшек, их все-таки можно было различить: у Алисии над губой была крохотная родинка, в то время, как у Джеки на том же самом месте белел шрам такого же размера. Этот маленький дефект Демидов заметил, когда во время борьбы приблизился к Джеки на опасное расстояние…

Что вдруг заставило его сопоставить эти детали именно сейчас, Малышу и в голову не приходило, ведь, после смертельной схватки ему должно быть не до этих мелочей, но, тем не менее, это различие между сестрами зачем-то отпечаталось в его памяти.

Да, пусть это открытие и было сделано слишком поздно, но, тем не менее, Малыш удовлетворенно про себя отметил, что теперь хотя бы не придется путаться в их именах. Он с таким же удовольствием сказал бы об этом вслух Алисии, сидевшей рядом, но он понимал, что черный юмор, где только что витала смерть, будет сейчас не к месту, и неизвестно как женщина отреагирует на такую шутку, больше похожую на издевательство.

Несмотря на то, что Алисия с нескрываемым отвращением смотрела на окровавленное тело сестры, Малыш решил, что лучше пока ничего не говорить – пусть всё само собой разруливается, тем более что он вообще тут ни при чем – Джеки первая подняла на него руку, и поэтому…

«Да какого черта?» – одернул он себя, стараясь избавиться от этих дурацких мыслей.

Тут Алисия снова подала голос:

– Что здесь произошло? – спросила она таким тоном, будто обязана соблюсти какую-то формальность, и ее должно было исполнить, как, например, делают это коллеги по работе.

– Что случилось, спрашиваешь? – сказал Малыш, еле сдерживаясь. – А это ты у своей дуры-сестренки спроси: ей то ли замуж хотелось, то ли выпотрошить меня, как свинью.

– Не понимаю вас, – отозвалась Алисия.

– Ну, как же меня не понять-то, дорогуша? Не устала еще из себя дурочку корчить? Кто из вас ко мне приходил и говорил, что я должен кого-то из вас выбрать, а не то я пожалею?

– Это была не я! – удивилась Алисия, широко распахнув чуть подкрашенные глаза. Почему-то именно эти слабые розовые тени на ее веках заставили задуматься Малыша о том, что с помощью этой краски Алисия хотела намеренно отвлечь его от чего-то более важного в ее облике. И зачем она вообще накрасилась, идя к нему сюда, если заранее знала, что здесь случилось, в чем он уже нисколько не сомневался?

Малыш пристально смотрел на нее несколько секунд, но ничего подозрительного в ее облике так и не нашел. «Показалось», – подумал он.

Демидов заметно нервничал, говоря с Алисией, и она, скорее всего, это чувствовала, пытаясь притворяться ничего не понимающей наивной женщиной. Однако, несмотря на всю его нервозность, смешанную с показной жесткостью, он все же оставался человеком, которому не было чуждо сожаление, пришедшее к нему на смену ярости через несколько минут после убийства. Да, теперь он жалел, что зарезал ее сестру, по крайней мере, понимал, что в ту роковую минуту, как только та появилась на пороге его комнаты с ножом в руках, можно было как-то с ней спокойно поговорить, или хотя бы сделать то, о чем она, может быть, хотела его попросить…

Но, вновь посмотрев на труп близняшки, Малыш вспомнил, что говорить-то с ним она как раз и не хотела – Джеки шла сюда убивать, как это делает наемник, которому заплатили щедрый аванс, или как психологически настроенный убийца с промытыми мозгами, исполняющий чью-то злую волю.

Да, конечно, версия с убийцей-зомби была очень удобна для Малыша, но это никак не приближало его к истине: кому и зачем нужна его смерть?

– Надо как-то… – начала, было, Алисия.

– Что? – не понял ее Малыш.

– Надо всё это как-то убрать, наверное, – тихо повторила она.

– Ну, так и убери, рукодельница, – ответил он сухо, и, встав с кровати, подошел к журнальному столику: ему вновь захотелось вернуться к старым газетам, чтобы хоть как-то выкинуть из головы мысли об убийстве.

Алисия все еще сидела на кушетке, тупо уставившись на труп сестры – видимо, до нее стало доходить, что здесь произошло, и как это может касаться лично ее…

Малыш резко оглянулся, когда услышал, как ее вырвало прямо на пол.

– Хорошо, что не на кровать, – сказал он без всякого сожаления, – а то мне спать-то больше негде.

Алисия не ответила. Малыш вновь повернулся к стопке газет.

– Может быть, мы пойдем отсюда куда-нибудь? – спросила она, вытирая рукавом рот.

Малыш ответил, не оборачиваясь:

– Я бы с радостью, тем более что там, в коридоре, теперь не будет никакого тумана, так ведь?

– Какого еще тумана? – не поняла Алисия.

– Опять прикидываешься, дорогуша? Что вы там с сестренкой пускали, чтоб меня вырубить? Вспомни тот волшебный вентиль!

– Ничего мы с ней не пускали, и никакого вентиля я не знаю, – ответила Алисия. Ее губы вдруг задрожали, что должно было, наверное, убедить Малыша в том, что она говорит правду. – И вообще, я впервые об этом слышу, – добавила она.

– Ну, конечно, – кивнул Малыш, и улыбнулся так, словно в эту секунду что-то причиняло ему жуткую боль. – А кто же тогда, по-твоему, это делал?

– Понятия не имею, – пожала она плечами. – Ну, мы идем или нет?

– Так ты еще и нетерпеливая, как я погляжу, – ответил Малыш, вновь внимательно рассматривая старые газеты: ему было жаль оставлять здесь стопку не просмотренного материала, с которым он уже успел сродниться за эти несколько часов.

– Если вы не хотите идти, тогда я пойду одна, – сказала Алисия, встав с кровати.

– Ты еще ножкой топни, – буркнул Малыш, не оборачиваясь. Потом он сгреб в одну кучу все газеты, и, повернувшись, сунул их в руки Алисии.

– Ну, теперь я готов.

– А без этого никак нельзя? – кивнула она на разваливающуюся стопку: ее руки, еле-еле державшие весь этот пыльный хлам, были явно слабее, чем у покойной Джеки.

– Нет, – отрезал он и вышел из комнаты первым. – Куда нам нужно идти?

– К северным воротам, – ответила Алисия и выронила всю стопку.

– Так и знал, что ты растяпа, – вздохнул Малыш. – Ладно, сам понесу.

Он собрал все газеты и пошел вслед за Алисией.

– А далеко эти ваши северные ворота?

– Не очень, – ответила она, – в часе ходьбы отсюда.

– Ладно, час я выдержу, – ответил Малыш, поудобнее перехватывая стопку.

– Может, вы их бросите? – спросила Алисия, оборачиваясь к нему.

– Да ни за что, – ответил Малыш, – это мои самые надежные свидетели… – он прикусил язык, чувствуя, что сболтнул лишнее.

Алисия сделала вид, что не расслышала последней фразы, но, тем не менее, как-то странно на него покосилась.

«И с этой надо будет тоже потом разобраться», – тут же подумал он, чувствуя, что ему снова не будет покоя. Конечно, прибить ее будет намного проще, чем Джеки, но, может, она ему еще пригодится, кто знает?

А вообще, не ожидал он такого поворота, вернее, он об этом догадывался, но не думал, что это произойдет так скоро. Интересно, сколько же времени он тут находится, ведь, часы его накрылись как раз незадолго до того злосчастного тумана?

Потом его мысли потекли в несколько другом направлении, и он представил себе, как будет выглядеть, когда припрётся с этими газетами обратно на «Цитрон», и станет их изучать, словно это и впрямь ценный архивный материал, или что-то в этом духе. С другой стороны, вряд ли у кого-то еще есть подобная подборка таких интересных сведений о далеком прошлом секретного объекта. Так что, эти газетки и впрямь могут быть на вес золота, вот только как быть, если они не очередная фальшивка?

– О чем вы думаете? – спросила Алисия, прерывая хаотичный поток его мыслей.

– А? – удивился Малыш, будто его неожиданно толкнули в плечо при встречном движении.

Алисия не ответила. Через минуту до него, очевидно, дошел смысл ее вопроса и он, кивнув, спросил:

– Мне вот что интересно: когда мы пройдем весь этот туннель, кого мы там встретим?

– Где это, там? – не поняла она.

– У тех самых северных ворот, про которые ты мне говорила.

– А этот туннель не ведет к северным воротам…

– Чего, чего? – начал, было, он возмущаться.

– Я не то имела в виду, – мягко остановила она его ненужный агрессивный напор, – этот проход ведет не прямо к воротам, а к узловому пункту, из которого идут три дороги. И вот, пойдя по одной из них, мы как раз и доберемся до места.

– Понятно, – ответил Малыш. Тут он впервые за всю дорогу почувствовал, как от тяжести газетной кипы устали его руки, и он уже пожалел, что взял с собой это подобие архива. Но признаваться в своей немощи этой красотке у него не было никакого желания, тем более что несколько фотографий, помимо Морозовской, привлекших его внимание, так и не были им изучены: когда в его комнате Алисию рвало на пол, он как раз от них и отвлекся.

Он встал на месте, и, переводя дыхание, решил, что лучше восстановить силы сейчас, чем бросить ценный материал посреди туннеля, а потом жалеть об упущенной возможности узнать побольше об объекте. Странное состояние своего организма Малыш объяснил обычной нехваткой кислорода: уж очень быстро он здесь уставал, и вообще заметно ослаб на этом «Луче – 300». Хотя, может, дело было всё в той же еде, которой его почивали близняшки? «А ведь, она так и не сказала, за что хотела меня убить Джеки», – подумал он, но эта мысль была такой не цепкой, что, неожиданно возникнув, через пару же секунд она без следа и исчезла. В голове снова закружились отрывочные воспоминания о «Цитроне». Сначала в мозгу вихрем пронеслись картинки с большими мониторами отдела видеонаблюдения, на которых виднелись вспышки от взрывов ракет диверсантов. Потом их сменила Кондрашкина, молча прошедшая мимо него в туннеле, ведущему к столовке. За Кондрашкиной «всплыл» образ толстяка Трясогузова в своем инвалидном кресле… Всё закончилось газетными фотографиями, воспоминания о которых снова вернулись. Затем мысли вновь понеслись по замкнутому кругу, не давая голове отдохнуть, и Малыш, чувствуя, что идет психическое перенапряжение, прервал эти мысли новым вопросом к Алисии:

– Слушай, дорогуша, а если тот выход охраняется вашими головорезами?

– Кем? – спросила она, оглядываясь на него.

– Ну, гориллами вашими с оружием, или без?

– Вы меня извините, конечно, но я опять ничего не поняла, – ответила Алисия.

«Ну, точно – дура», – подумал Малыш, чуть не высказав вслух эту обидную для красотки догадку.

– Проехали, милая – разберусь я с твоими макаками, если надо будет.

Алисия нахмурилась, очевидно, приняв это обещание Малыша за очередную загадку.

Туннель тянулся необычайно долго, и это был совсем не тот путь, по которому Малыш шел полдня назад, спустившись сюда с трехкилометровой высоты.

«Какова же здесь площадь, интересно?» – думал он, мысленно прикидывая размеры объекта. И сколько нужно было затратить труда и средств, чтобы отгрохать такую махину? То, что здесь не могли работать обычные экскаваторы, и ежу было понятно. Тогда, как это все соорудили за довольно непродолжительное время – пусть где-то лет за тридцать, если использовали обычные механизмы? Да, тайна, покрытая мраком, как раз и могла быть разгадана с помощью информации, находившейся в газетной стопке, так и норовившей вывалиться из рук Малыша.

Глава 2

Рыльский проводил взглядом уходивших Панкратова и Ястребова, а потом, махнув рукой, пошел в подсобку.

– Товарищ Рыльский, а я? – шепнул ему вслед Аркадий.

– Идите за мной, если не боитесь.

– А чего мне бояться-то: в туннелях, небось, пострашнее было.

– Ну, тогда поторопитесь, – глухо ответил Рыльский, заходя с обратной стороны раздаточного стола.

Перед тем, как пойти за Рыльским, Аркадий обратил внимание на одну деталь: около двери, в которую пару минут назад вышли Ястребов и Панкратов, появилось слабое голубое свечение. Он решил, что этот нюанс ни что иное, как следствие его усталости, и поэтому не заслуживает того, чтобы думать о нем дольше трех секунд. К тому же он где-то потерял свои очки, а это хуже всякой усталости: даже надписи на стене нельзя будет прочесть, если хоть одна попадется на глаза.

Как только Аркадий вошел в подсобку, Рыльский его позвал:

– Проходите сюда!

Аркадий, бросив взгляд на открытую комнату справа, прошел дальше вперед, до второй комнаты слева, где и находился Рыльский.

– Ну и что у нас здесь?

– Как видите.

– В том-то и дело, товарищ Рыльский, что без очков мне…

– Ясно, – оборвал его Рыльский. – Короче, тело женщины неопределенного возраста, без головы, лежит на столе…

– Да, стол я вижу, – нервно перебил его Аркадий. – И тело какое-то на нем белеет.

– Это белеет халат, – тут же уточнил Рыльский. – А рядом со столом…

– Мужик – вижу, – тут же ответил Аркадий.

Рыльскому не понравилось, что молодой человек второй раз его перебивает, и, подождав немного, пока Аркадий успокоится и замолкнет, через несколько секунд уточнил:

– Так вот – это помощник нашей раздатчицы, вроде Геннадием звать, и он, похоже, в глубоком обмороке.

– А раздатчица, значит, мертва?

– Нет, – ответил Рыльский, – на столе лежит совсем другая женщина, а раздатчицы я тут не вижу.

– Кажется, ее звали Надеждой, – сказал Аркадий.

– Не знаю, может быть, – буркнул в ответ Рыльский, – я не интересовался ее именем.

– Значит, Надежда куда-то пропала?

– Похоже на то.

– И что же нам делать дальше?

– Откачивать вот этого, – кивнул Рыльский на помощника раздатчицы.

– А сам он в себя не придет?

– Придет, вот только для этого потребуется долгое время, а у нас его нет.

– Понятно.

Рыльский подошел к помощнику Надежды и стал хлопать его по щекам, но тот не подавал признаков жизни.

– То, что сердце еще бьется – это я чувствую, – тихо сказал Рыльский, щупая пульс на его запястье, – но вот дыхание мне категорически не нравится.

– А что с дыханием?

– Оно очень слабое: можно сказать – его нет совсем.

С этими словами он вынул из кармана маленькое зеркальце и поднес его к носу Геннадия. Потом, посмотрев его на свет, покачал головой:

– Зеркальце дыхания не показывает.

– Что же делать?

– Есть одно средство, – вздохнул Рыльский и достал из другого кармана серебристый кубик.

– Что это? – спросил Аркадий, глядя на кубик так, как ребенок заворожено смотрит на елочную игрушку, которою видит впервые в жизни.

– Инструмент, – ответил Рыльский, и поднес кубик ко лбу Геннадия. Через несколько секунд веки его дернулись, и он открыл глаза. Аркадий увидел, что вместо зрачков в них были какие-то огромные черные запятые с длинными хвостиками, а сами роговицы имели ненормальный фиолетовый цвет. Он отошел, на всякий случай, подальше от работника столовой.

– Так и должно быть, да? – спросил он.

Рыльский ничего не ответил: он только закрыл веки Геннадия пальцами и вновь приложил кубик к его лбу, на этот раз, прижав его как можно сильнее к бледной жирной коже.

Через несколько мгновений человек снова открыл глаза – на этот раз они были нормальные: зрачки были положенной формы, а роговицы белого цвета.

– Где это я? – тихо просипел Геннадий, обводя глазами окружающее его пространство.

– В подсобке! – ответил Рыльский громким голосом, словно перед ним сидел глухой.

– Что я здесь делаю? – снова спросил тот.

– Все вопросы потом! – так же громко сказал Рыльский. – Нам надо уходить отсюда!

– А как же… – начал, было, Геннадий, но Рыльский не дал ему договорить: он снова прижал кубик к его лбу и глаза работника опять закрылись.

– Вы вернули его в обморочное состояние, что ли? – спросил Аркадий таким тоном, будто они вместе долго бились над какой-то труднейшей задачей, а этот чудаковатый доктор всё в один миг испортил.

– Нет, он не в обмороке, и может даже ходить, только не так быстро, как мне бы этого хотелось.

– Ничего не понимаю! – развел руками Аркадий.

– А вам и не нужно ничего понимать. Помогите мне поднять его и пойдем уже отсюда – скоро здесь будет жарко.

– Что вы имеете ввиду?

– Только то, что я сказал: засиживаться здесь опасно – мы все еще – цель тех монстров, что шныряют по всему объекту.

– Это я как раз понимаю, – сказал Аркадий, – но почему вы думаете, что они придут именно сюда?

Рыльский помолчал секунду, а потом, тяжело вздохнув, ответил:

– Потому что тот инструмент, который я только что использовал, эти твари чуют за несколько километров.

– А зачем вы тогда… – возмутился, было, молодой человек.

– Некогда, Аркадий – все вопросы вы зададите потом, а сейчас нам пора уходить. Ну, взяли бревнышко!

С этими словами он положил руку Геннадия себе на шею. Аркадий последовал его примеру, занявшись другой рукой помощника раздатчицы.

– Чем скорее мы отсюда уберемся – тем лучше, – тихо сказал Рыльский. – Ну, пошли.

Они одновременно сделали шаг вперед, волоча с собой удивительно легкое тело Геннадия.

– Странно, – сказал Аркадий, – я-то думал, что это будет тяжеленный мужик, а в нем не больше сорока килограммов.

– Ничего странного, – спокойно ответил Рыльский, – мой инструмент способен на короткое время сбавлять вес пациента, если это необходимо, так что, это как раз нормально. Вот если бы он весил, как слон, значит, мой кубик забарахлил.

– И что тогда?

– Тогда… Тогда пришлось бы его перезаряжать. А это очень трудоемкая операция.

– Понятно, – ответил Аркадий, и тут же сказал то, о чем, вероятно, думал последние пятнадцать минут.

– И Трясогузов куда-то пропал.

– Да, и это тоже неоспоримый факт, – ответил Рыльский равнодушным тоном.

– Но куда он мог подеваться?

– Вы меня об этом спрашиваете? – нервно ответил Рыльский. – Мы с вами все это время были друг от друга на расстоянии вытянутой руки, так что, попрошу вас…

– И нечего на меня обижаться, – сказал Аркадий, – я просто задал вопрос.

– Причем, невероятно глупый, – добавил Рыльский: раздражение по-прежнему его не оставляло. – Идите ровнее, а то я, того и гляди, начну забирать вправо и врежусь в эту проклятую стену… Клянусь Богом, как только все это закончится, переведусь на другой объект, где есть солнечный свет, а не такой вот мрак.

– А что за объект?

– Он на Терсейре, – ответил Рыльский, – на северной стороне острова. Был я там разок: райское место, доложу я вам…

– Давайте передохнем, а? У меня уже спина разваливается, – жалобным тоном сказал Аркадий.

– Мы прошли с вами лишь пятьсот метров – не больше, – сухо ответил Рыльский.

– А мне кажется, что километра два! – сказал молодой человек. – Хотя мне и полкилометра хватило.

– Это от нервов, Аркадий – успокойтесь.

– Ага, как только выберемся отсюда, так я сразу же и успокоюсь!

– Это вы мне претензии предъявляете, что ли?

Аркадий не стал отвечать.

– То-то же. Идите ровнее, – повторил Рыльский чуть мягче, и они двинулись вперед.

Иногда помощник раздатчицы подвал голос, но то был лишь хрип, перемежающийся иногда легкими вскриками, будто его кололи иглами.

– И все-таки, как там, интересно, наш Альфред Семенович? – спросил Аркадий, когда они и впрямь прошли два километра.

– Не знаю, – ответил Рыльский, – но, думаю, что ему гораздо хуже, чем нам.

– Это почему же?

– Да потому что он больной человек. По-прежнему больной.

– Но он же ходит на своих ногах!

Рыльский коротко глянул на него, и в полумраке туннеля молодому человеку показалось, что доктор при этих словах так нехорошо усмехнулся, что Аркадию стало не по себе. Однако, это ощущение, схожее с непонятной тревогой, почти сразу же исчезло, как только Рыльский, покачав головой, с горечью в голосе произнес:

– Нет, к сожалению, Аркаш, без моего личного присутствия Трясогузову недолго стоять на ногах – примерно сутки.

– А что потом?

– Странные вопросы вы задаете, товарищ Приозерский. Ваш приятель резко прибавит в весе, так как воздействие кубика прекратится; мышцы ног и спины ослабнут, потому что не тренированы, а потом он просто рухнет, и будет лежать где-нибудь посередине туннеля, пока ему не помогут.

– Так значит, вы и на Трясогузове использовали силу своего кубика?

– А вы как думали? Конечно, я его применил, иначе грош цена моему лечению…

– И вы так просто в этом признаетесь?

– В чем именно, Аркаш?

– В своем собственном бессилии, и в могуществе какого-то кубика!

Рыльский остановился.

– Ну, вот что, товарищ Приозерский, если вы думаете, что все в руках человека, то очень на этот счет ошибаетесь. И потом, вы же не станете отрицать пользу от лекарств, которые иногда лечат?

– Нет, не стану.

– Так и в чем же дело? Кубик – это то же самое лекарство, только более совершенное. Короче, давайте не будем терять силы на разговоры – нам еще вот этого субъекта до какой-нибудь комнаты дотащить нужно. А по поводу Трясогузова вы не переживайте: найдем мы его, тем более, что этот кубик не просто лечит.

– Что вы имеете в виду?

– Он оставляет свой «след».

– Как изотоп что ли?

– Примерно. Так что, Трясогузова мы отыскать сможем, если нам ничего не помешает. В противном случае, мы можем не успеть, и тогда…

– Да, та еще участь, – только и сказал Аркадий, всматриваясь вдаль мрачного коридора.

– Вот тут я с вами полностью согласен, – ответил Рыльский и встал на месте. – Давайте передохнем: наш пациент, похоже, снова начинает прибавлять в весе.

– И что будет, если он доберет свои килограммы?

Рыльский посмотрел на Аркадий, как на тупого:

– Потом мы рухнем точно так же, как и товарищ Трясогузов. Хватит уже валять дурака, Приозерский: не спрашиваете меня ни о чем!

– Но как же…

– Я вам говорю – помолчите! Решать проблемы будем по мере их поступления, ясно вам?

– Ясно.

– Не верю! Так, похоже, мы отдохнули – пойдем-ка дальше.

С этими словами Рыльский снова подхватил свою ношу, и, дождавшись, пока Аркадий приладит руку Геннадия к себе на плечо, медленно двинулся вперед.

– Вот теперь и я за вами не поспеваю, – прохрипел Аркадий: работник столовой стал будто еще тяжелее, чем минуту назад.

– Так и должно быть, – ответил Рыльский, чуть замедлившись.

– Сколько же он теперь-то весит?

– Не знаю, но килограммов пятьдесят, наверное, прибавил. И это еще не конец.

– Да, ладно! – удивился Аркадий, – сколько же, по-вашему, должно быть в реале?

– Сто двадцать минимум – мужик он здоровый, – ответил Рыльский. – Кроме того, в нем могут произойти еще кое-какие изменения.

– Звучит пугающе. Ну, и что с ним случится?

– Рога, хвост, копыта могут вырасти… Шучу. Не знаю я, Аркаш: влияние кубика бывает иногда непредсказуемо. Поэтому, мой вам совет – будьте начеку с этим субъектом, когда он окончательно придет в себя.

– Вы меня, прям, напрягли, доктор, если честно, тем более, что и место подходящее подобралось для нашего путешествия.

– Да, уж, – сказал Рыльский. – А все потому, что кто-то вовремя не заметил диверсантов, когда они были уже на самых подступах к нашему «Цитрону».

– Это вы сейчас на что намекаете, товарищ Рыльский?

– Ни на что я не намекаю, Аркадий – я говорю прямо: ваш отдел наблюдения проворонил флотилию врага, и теперь она преследует не только нас, но и другие сектора.

– Откуда вы знаете про сектора?

– К вашему сведению, Аркадий, я на этом объекте работаю больше десяти лет, и уж кому, как не мне знать не только о самом факте разделения «Цитрона», но и обо всех тех нюансах, которые вам всем, непосвященным, так и останутся недоступны.

– Ой, да ладно, – усмехнулся Аркадий, – вы, прям, такого мудреца из себя корчите, что мне даже за вас немножко неудобно.

– Не корчу я ничего, Приозерский – я и есть мудрец.

Аркадий хихикнул, а Рыльский, строго на него посмотрев, слегка улыбнулся, отчего на душе у молодого человека стало чуть легче, правда, почему вдруг пришла эта легкость, сказать было трудно.

Прошел еще час пути, прежде чем Аркадий воскликнул, пристально уставившись вдаль туннеля:

– Посмотрите, док, там, по-моему, что-то есть!

Рыльский присмотрелся и увидел, что неподалеку от них было что-то, напоминавшее широкую стальную дверь: она матово блестела в полумраке то гаснувших, то вновь загоравшихся ламп, и было похоже, что там, вдалеке, стоит маяк, который только и ждет, когда к нему подойдут.

– Что это, как вы думаете? – спросил Аркадий.

– А сами как считаете?

– Дверь какая-то, наверное. Пойдем туда?

– Пойдем, – ответил Рыльский, – тем более что идти нам больше некуда, разве что назад вернуться.

– Вот этого я точно не хочу, – мотнул головой Аркадий.

– Ну, тогда, вперед – на мины.

– Ага.

До той двери было метров сто, не больше, но им обоим показалось, что с таким весом, который они на себе тащили, эта дорога заняла целый час: Геннадий вернул, в конце концов, свои «законные» килограммы.

Когда они подошли, наконец, к той двери, Аркадию вдруг почудилось, что за нею кто-то стоит. Как он это ощутил, объяснить было невозможно, но он вдруг с опаской посмотрел на Рыльского и сказал:

– Я, кажется, передумал туда заходить.

– Ну, прекратите же, товарищ Приозерский – вы ведете себя, как ребенок, честное слово!

– Да и пусть, – ответил Аркадий шепотом, – но я вам говорю, что там мы ничего хорошего не найдем.

Рыльский, устав стоять на одном месте с тяжкой ношей на плече, отодвинул от себя Геннадия, отчего тот стал заваливаться на бок, но Аркадий его удержал.

– Вы с ума сошли, что ли? – чуть не вскричал он, – задавите же!

– Не переживайте, Приозерский: сейчас мы прислоним его к стене и оставим так, в сидячем положении.

Посадив Геннадия около стены, они подошли к двери.

– Я, лично, не вижу тут никакой щели для приемника, – сказал Аркадий, стараясь получше осмотреть косяки, приближая к ним подслеповатые свои глаза на максимально близкое расстояние.

– Если вы не видите считывателя, это не значит, что его там нет.

– Как вы сказали?

Рыльский вздохнул:

– Я говорю, что это старая модель: здесь считыватель спрятан в едва видимую щель, чтобы, враг, так сказать, не сразу обнаружил. Глупость, конечно, но все же, один раз она меня уберегла.

– Это как?

– Потом, потом, Аркадий. Ну, что, кажется, я что-то нашел.

С этими словами, Рыльский наклонился ближе к полу и вытер пальцем толстый слой пыли.

– Вот она, видите?

Аркадий присмотрелся: действительно, в металлическом порожке на сантиметровой высоте от бетонного пола виднелась темная полоска. В глазах его стояла такая муть, что эту полоску можно было принять за толстый разлохмаченный шнурок, но, прикоснувшись к тому месту пальцем, молодой сотрудник согласно кивнул, подтвердив, тем самым, что перед ними находится часть нужного им устройства.

– А пропуск вы не потеряли? – спросил он доктора.

– А вы? – в свою очередь поинтересовался Рыльский.

– Всё свое ношу с собой, – с этими словами Аркадий достал из кармана брюк пластиковую карточку и сунул ее в щель приемника. Никакой реакции не последовало.

– Что еще за черт! – возмутился Аркадий.

– Бывает, – ответил Рыльский. – Дайте-ка я попробую.

Он просунул свой пропуск, и тот же результат – полное молчание считывателя.

– Ну, и как нам теперь быть?

– Обыкновенно, – сказал Рыльский. – Всегда есть, что называется, хирургический способ.

Он достал из кармана кубик и приложил его к щели.

– Вы всерьез считаете, что ваша игрушка сработает? – хмыкнул Аркадий.

– Посмотрим.

В это время где-то далеко позади них раздался шум, похожий на упавшие бревна, или леса, на которых работают строители.

– Что это? – испуганно спросил Аркадий.

– Не знаю, – ответил доктор, – но, мне кажется, это и есть наш вход.

– Ничего не понимаю…

– И не надо, – сказал Рыльский. – Я же вам говорю – это старая модель.

– Да, чудеса какие-то на ровном месте!

– Именно так, товарищ Приозерский. Ладно, пойду, гляну, а вы тут пока постойте, тем более, что и компания здесь подходящая, – он кивнул на Геннадия, который стал двигать руками, будто стараясь что-то нащупать в темноте.

Доктор тут же пошел в ту сторону, откуда они пришли десять минут назад, а потом вдруг свернул за угол, которого Аркадий вообще не помнил – всю дорогу были ровные стены без всяких поворотов, а тут – на тебе!

– Защита от врага, значит? – прошептал он и оглянулся: Геннадий открыл глаза и посмотрел на Аркадия так, будто увидел перед собой призрака.

– Вы кто? – тихо спросил он.

– А вы?

Геннадий не ответил, очевидно, пытаясь вспомнить, кто он, но кроме его тупого взгляда, Аркадий ничего не заметил. Работник столовки, не отрываясь, смотрел на молодого сотрудника, и это начинало раздражать.

– Вы помните свое имя, уважаемый? – чуть громче спросил Аркадий. Но тот смотрел стеклянными глазами куда-то в сторону двери, чуть выше плеча Приозерского и что-то мычал, силясь произнести хоть одно понятное слово.

– Да, кубик сыграл свою роковую роль – лишил дара речи и мозгов заодно, – вздохнул Аркадий, но тут же почувствовал, что его спину будто обдало жаром. Он резко обернулся:

– Что еще за…

В этот момент он заметил слабое голубое свечение – точно такое же, какое видел, когда сидел в темном зале столовки. Аркадий инстинктивно отшатнулся, но кто-то схватил его за руку и незнакомый низкий голос злобно сказал:

– Не шевелись, малец, а то зашибу.

Аркадий хотел, было, тут же отойти подальше от невидимого обладателя этого голоса, но тот рванул молодого человека на себя и ударил головой о стену.

– Я же сказал стоять на месте, сопляк.

Но Аркадий его уже не слышал: в голове все помутилось, и он упал рядом с Геннадием.

– Вот и ладненько, – сказал незнакомец и подмигнул работнику столовой, который все это время не отрывал глаз от увиденного. – А теперь, дружок, давай-ка со мной пройдемся.

С этими словами он легко взвалил себе на плечо Геннадия, и, подойдя к стальной двери, прошел сквозь нее.

Глава 3

Трясогузов открыл глаза. Он лежал в полной темноте, а под полом не умолкал знакомый гул, бывший чуть сильнее, чем там, в туннеле, когда он убегал от убийц из отдела видеонаблюдения. Потом… А вот потом он мало что помнил. Был, вроде бы, Аркадий, с которым он столкнулся в туннеле; был еще Рыльский… При этой мысли о докторе он похлопал себя по ногам, с затаенной радостью ощущая легкие удары по бедрам – это было приятно, и, самое главное, ощущал он себя в этот момент как-то по-другому – не так, как долгие годы, когда был прикован к инвалидному креслу. Он не мог до конца объяснить себе всех этих ощущений, но много часов назад что-то новое и здоровое влилось в его тело. И произошло это после того, как доктор с ним о чем-то поговорил… А о чем был тот разговор, толстяк тоже не мог вспомнить, впрочем, он и не старался: к чему вся эта трепотня, когда результат уже есть.

– Прекрасный результат, – тихо произнес он и улыбнулся.

Потом было еще какое-то событие, не связанное ни с Аркадием, ни с Рыльским, но вот какое? Он только помнил, что некоторое время ему было неприятно, и что-то делалось против его воли, но, как бы он ни напрягался, его память не могла возродить необходимых деталей для построения хотя бы примерной картины того, что произошло несколько часов назад…

Трясогузов пытался сосредоточиться, но этого не давала сделать какая-то каша в голове, словно в его череп засунули мощный миксер и перемешали мозги до однородной массы, то есть точно так, как рекомендовано в кулинарных рецептах. Трясогузов подсознательно ждал, что раз он случайно вспомнил слово «кулинарный», то сейчас с ним заговорит собственный желудок. Однако, тот оказался «крепким малым»: желудку было не до еды – он был готов выбросить все наружу, только бы его хозяину полегчало.

Толстяк с усилием приподнял голову, чтобы найти хотя бы один источник света, но все пространство поглотила непроглядная тьма. Единственное, что говорило в пользу того, что он все еще находится на «Цитроне», так это всё тот же неумолкающий гул, который, как якорь, надежно держал сознание толстяка в той твердой уверенности, что место его присутствия не изменилось, и что нужно, не впадая в панику, лишь подождать, когда включится свет, и тогда он все сам увидит.

В чем еще можно быть уверенным в данный момент, так это в том, что несколько часов назад он крепко уснул прямо на полу в каком-то помещении. Сейчас он лежал на спине, и если развести руки в разные стороны, то пальцы его ни на что не наткнутся. С одной стороны, это радовало – много простора, но с другой – возникала необъяснимая тревога: что это за место такое? Был момент, который его успокаивал, а именно то, что здесь тепло и даже жарко. Трясогузов попытался объяснить себе это тем, что в комнате очень мало воздуха, оттого, наверное, и жара. Конечно, это тоже не очень хорошо, но толстяку ужасно надоели сквозняки, достававшие его, как в огромном зале отдела видеонаблюдения, так и в комнате отдыха. В последний раз он ощутил на себе все «прелести» противного ветерка всё в том же туннеле, и было это болезненно и для костей, и для кожи, и для глаз, в которых от сквозняка стало появляться неприятное жжение… Сейчас же он чувствовал себя более или менее комфортно, если не считать полной тьмы, где возилась какая-то живность.

Он вновь начал было задремывать, как неожиданно включился свет, ударивший по глазам холодным лезвием неона. Трясогузов зажмурился. И когда он снова разжал веки, то оказалось, что комната снова погружена во тьму. Толстяк плюнул в сердцах, жалея, что не смог сдержаться и разглядеть все, как следует, но, в то же время, ему показалось, что его глаза, когда они были открыты лишь одно мгновение при слепящем свете, успели выцепить кое-какие детали.

И пусть даже ему всё это померещилось, тем не менее, он был твердо уверен, что за тот миг, когда моргнул свет, он успел заметить каких-то людей, находившихся в тесном помещении в паре метров от него. В другое время это бы его испугало, но сейчас толстяк не испытывал ни малейшего страха, перебившегося дикой усталостью – она так и не прошла, несмотря на крепкий сон, однако появилось дикое любопытство: где же он, черт возьми, оказался?

И только сейчас до него стало доходить, что те звуки, которые он изредка слышал, издавались теми людьми, сидевшими напротив него среди каких-то обломков.

Тут снова включился свет, и Трясогузов опять не смог сдержаться, зажмурившись, как можно сильнее. Про себя он успел подумать, что чему, мол, быть, того не миновать: если он не успеет ничего разглядеть – ничего страшного. По большому счету, если его до сих пор никто не тронул – не тронет и сейчас.

Он спокойно открыл глаза, стараясь бурно не реагировать на всякого рода неожиданности.

То, что он увидел, развеяло всякие опасения: действительно, он находился в тесной комнате, похожей на лабораторию, бывшей в таком виде, словно здесь прошел ураган. И да, она была битком набита людьми, как он и предполагал, доверившись мгновенному отпечатку картинки на сетчатке своих глаз. Повсюду валялась сломанная мебель; сваленные в кучу покореженные аппараты; куски бетона. Трясогузов инстинктивно посмотрел наверх: ну, так и есть – рухнула часть потолка.

Люди сидели вдоль этих обломков напротив него, а рядом, по правую руку, дремал какой-то старик. Значит, вот куда он попал! Только одно оставалось неясным: сам он сюда прийти не мог – это точно, но тогда получается… Ну, и что же получается? Трясогузов озадаченно потер лоб, стараясь хоть что-нибудь вспомнить, но все было тщетно. Надо хотя бы воскресить в памяти то, что было незадолго до того, как он оказался тут, на полу среди обломков. Вот для этого нужно напрячься чуть сильнее, чем, если бы ему пришлось вспоминать свое славное имя. Трясогузов плюнул три раза через плечо: в его состоянии немудрено было и позабыть собственное имечко, а шутить с такими вещами – опасно для жизни.

Мало-помалу мозг его просыпался, подкинув толстяку первое яркое воспоминание – его детскую кличу «Весельчак». Ну, и на том спасибо!

Тряхнув головой, Трясогузов, откашлявшись для приличия, да и для голоса, спросил тех, кто сидел в трех метрах от него:

– Ребят, а куда тот чувак делся?

Эти слова вылетели у него машинально: неожиданно его память снова услужливо дала одну из тех ниточек, за которую можно было осторожно потянуть.

Люди, сидевшие напротив, никак не отреагировали на его вопрос, будто толстяк и не говорил ничего.

Трясогузов не стал повторять этого вопроса, отметив про себя, что спросонья ему лишь показалось, что здесь много народа, а на самом деле – всего-то пятеро сотрудников, плюс он сам.

– Вы про кого говорите, товарищ? – отозвался, наконец, старик, тот, что сидел по правую руку.

Трясогузов с трудом повернул шею и прохрипел:

– Ну, мы вместе с ним сюда пришли. Наверное. Я плохо помню…

Старик пожал плечами.

– Не знаю: кроме вас, я, лично, никого не видел.

– Вы в этом уверены?

– Уверен.

Тут вмешался еще один:

– Да ладно вам, Николай Степанович, не помните, что ли, как он тут стрелять начал?

Старик бросил злобный взгляд на сотрудника, упрекнувшего его в плохой памяти. Он хотел, было, сказать, что тот лезет туда, куда его не просят, но ничего не ответил.

Вместо этого старик спокойно спросил толстяка:

– Вы, очевидно, имеете в виду того, с перегаром?

Трясогузов неуверенно кивнул.

– Да, такого я помню, – продолжил старик. – Вот только он пропал куда-то. А вы-то сами, откуда будете?

– Сверху, кажется, – ответил Трясогузов. – А мы вообще, на каком уровне?

– На минус первом.

– Понятно. Ну, тогда я, значит, тремя этажами выше живу. И как у вас тут обстановка?

– Сами же все прекрасно видите, – ответил Николай Степанович, – прыгаем, веселимся.

Трясогузов заметил в голосе старика еле скрываемую злобу, но не стал лезть в бутылку, тем более, что чувствовал он себя сейчас препоганейше: еще бы – мало кому понравится спать на полу несколько часов подряд, если только человек не пьян вусмерть.

Прошло еще какое-то время, прежде чем старик сам заговорил с Трясогузовым, спросив, как его зовут.

– Альфред, – ответил толстяк.

– Тоже мне имечко, – тихо отозвался старик. – А я Николай Степанович.

– То есть, ваше имя намного лучше? – не преминул подколоть старика Трясогузов.

Николай Степанович покосился на него, но оставил вопрос толстяка без ответа.

– Так и кто же этот ваш знакомый, от которого перегаром несло? – спросил старик, делая вид, что его никак не задели слова Трясогузова.

– Сам не знаю, – пожал плечами тот. – Я наткнулся на него в столовке. Мне нужно было поговорить с одной… Ну, короче, с одной знакомой, а он будто из стены вылез и, значит, хрясь меня по башке! Потом – не помню. Очнулся я в туннеле, а этот «крендель» рядом стоит и усмехается. Я ему говорю: чего, мол, лыбишься? А он: посмотри вдаль. Я посмотрел… Лучше бы я тогда его не слушал, хотя… Короче, там, в конце туннеля было какое-то чудовище, и оно медленно шло в нашу сторону. Я заорал, что, мол, надо отсюда убираться. А он, значит, опять усмехнулся и говорит какую-то белиберду: сейчас я этой твари, говорит, сюрприз устрою. Потом нажимает какую-то кнопку на своем костюме… Странный у него костюм, между прочим – я таких и не видел… Ну, ладно. В общем, нажал он кнопку, и тут смотрю, окутался он свечением, будто молнией, и стал прямо в воздухе таять. В общем, пропал он. А потом как схватит меня за руку! И тут же она, рука моя, то есть, покрылась такими же молниями, как и он сам. Потом, значит, потащил он меня за собой – прямо в ту стену, около которой я стоял. Я обалдел, если честно, а вырваться не могу – силен он, как черт! Ну, и короче, втягивает он меня в эту стену, и в итоге оказываюсь я внутри, даже не знаю, как и назвать… Внутри металла, что ли, или бетона – я так и не разобрал. Но это было какую-то секунду, а потом – одна темень. Но, хоть я больше ничего и не видел, зато чувствовал, как шел, будто сквозь масло: и скользко и тепло, как в море, только вязко очень и воздуха не хватает. Продолжалось это недолго. А потом меня словно вынули на свет Божий – по глазам ударили вспышки, треск какой-то в ушах…

И вот – мы уже по ту сторону стены. А этот усмехается и говорит, что мы, мол, только что ушли от того чудовища, и такие фокусы можно проделывать, пока не сядут батарейки. Что он имел в виду, я так и не понял, но, когда мы с ним прошли еще сколько-то километров, он снова вошел в стену…

Трясогузов замолчал, словно воспоминая, что было дальше. Старик не стал ждать и в нетерпении ткнул его в плечо:

– Ну, и?

Толстяк чуть поморщился и продолжил:

– А перед этим, значит, он сказал, чтобы я в эту вашу дверь ломился – через такое железо он, мол, не пройдет… Вот так я к вам и попал.

– Да, интересная сказочка, – сказал Николай Степанович, – тем более что я могу быть тому свидетелем.

– Что вы имеете в виду?

– А то, что здесь было как раз такое же голубое свечение, о котором вы говорите: ушел ваш дружок вон туда, – старик показал на обломки, сгрудившиеся возле стены напротив.

– Когда?

– Да где-то часа два или три назад: вы еще спали.

– Понятно, – кивнул Трясогузов. – А что он сказал?

– Ничего особенного: напугал меня только и всё.

Старик помолчал, будто что-то обдумывая, а потом добавил:

– Да, говорил он и про вас, и про костюмчик свой, а еще стрелял в то чудовище, которое за вами сюда припёрлось: Трифонова, вон, сожрало, как цыпленка.

– Вот этого я не помню, – тихо проговорил Трясогузов, закрывая глаза.

– Ну, еще бы: после таких потрясений всю память отшибет, – согласился старик.

– Да, – вздохнул Трясогузов. Одно было ему неприятно во всей этой истории: чудовище учуяло их, и теперь, наверное, караулит с той стороны двери.

– Знайте что, Николай Степанович, на вашем месте, я бы отсюда вообще не рыпался: эта тварь никуда не ушла – носом чую.

– Ну, вот мы и проверили обстановку снаружи, – кивнул старик. – Да, Королев?

При этих словах Трясогузов вздрогнул:

– Как вы сейчас сказали?

– Что именно?

– Ну, фамилия вот эта…

– А – Королев! Он такой же новичок здесь, как и вы, только с первого уровня.

Трясогузов посмотрел туда, куда старик показывал пальцем, и увидел Петровича, как ни в чем ни бывало сидевшего около двери.

– Как бы мне тихонько отсюда уползти, – прошептал он.

– А что такое? – удивился старик. – Вы его знаете, что ли?

– Знаю, знаю, – пробубнил толстяк и отвернулся, но было уже поздно: Королев неспеша шел к ним.

– Ну, привет! – сказал он, обращаясь к Трясогузову.

– Привет, – ответил тот, втянув голову в плечи.

– Поговорить бы надо.

– Надо, – отозвался Трясогузов. – Наверное.

– Да нет, я точно знаю, что надо, – настойчиво повторил Петрович. – Вот только без свидетелей.

Толстяк согласно кивнул: ему меньше всего хотелось посвящать посторонних в свои проблемы, а они, определенно, у него только что появились.

У Трясогузова вдруг побежали мурашки по всему затылку и запылали щеки.

– С чего начнем? – хрипло спросил он.

– Николай Степанович, – обратился Петрович к старику, – не могли бы вы перейти к той компании, – с этими словами он кивнул на тройку сотрудников, дремавшую около перевернутых столов.

– Как скажешь, Королев, – ответил старик, кряхтя, поднимаясь со своего места.

Как только Николай Степанович сел на пол рядом с Толкуновым, Королев тихо спросил толстяка:

– Ну, и зачем ты меня тогда вырубил?

– Я? – притворно удивился Трясогузов.

Петрович молчал.

– Это не моя идея, Королев, – сказал толстяк и отвернулся.

– А чья тогда?

– Если я скажу – он меня прибьет.

– Кто?

– Не могу сказать, говорю же. Да и потом, какая теперь-то разница: ты, ведь, живой, здоровый? Вот и радуйся, пока цел.

– Что значит – «пока»?

– А то и значит, что скоро нам всем каюк придет: или потопят, как котят, или сами тут все передохнем либо от голода, либо от чудовищ этих, которым голод, как раз и не грозит.

Королев молчал: он прекрасно помнил тех огромных крокодилов, от которых еле спасся. Хорошо, что ему вовремя двери открыли, а то не говорил бы он сейчас с толстяком на душещипательные темы.

– Ну, так и кто же это был, товарищ Трясогузов, раз нам все равно кранты?

Толстяк не хотел ничего ему говорить, но, подумав, что все это и впрямь неизвестно чем может кончиться, и что, может быть, Малыша давно уже и в живых-то нет, он решился:

– Это мой начальник отдела.

– Кто такой? Как фамилия?

– Фамилия-то тебе зачем, Королев? Я же говорю – начальник, понимаешь?

– Прикажешь мне его самому искать, что ли?

– А зачем его искать, – хмыкнул Трясогузов, – он и сам тебя найдет, если надо будет.

– То есть, ты хочешь сказать, что на этом дело не закончилось?

– Ты мне такие вопросы задаешь, честное слово! Ну, откуда же я знаю, что ему от тебя нужно?

– А как он тебе об этом сказал? – не отставал от него Петрович.

– Вырубить тебя сказал и все: остальное – не мое дело!

– А чье?

– Слушай, дружок, я тебе и так сказал достаточно, чтобы Малышу на «перо» попасть…

– Кому? Малышу?

Трясогузов чуть вздрогнул: все-таки протрепался.

– Да, – глухо ответил он.

– А фамилия у него есть?

– Нет у него никакой фамилии! – заорал Трясогузов и посмотрел на людей, сидевших чуть поодаль. Те лишь глянули на него устало, и он, махнув рукой, попытался отсесть от Королева хотя бы на пару сантиметров подальше, вот только это не помогло – Петрович снова к нему приблизился.

– Думаешь, отделаешься от меня так просто?

– Не думаю, а знаю, – ответил толстяк, старясь держаться с Королевым как можно смелее. – Тут такие дела творятся, что твои проблемы – это вообще детский сад.

Петрович молчал: он ждал, пока толстяк начнет отвечать на его вопросы. Трясогузов вздохнул:

– Его фамилия ничего тебе не даст – поверь на слово. А если ты займешься самостоятельными поисками, кроме вреда, тебе это ничего не принесет.

– Зачем я был ему нужен? – не отставал Петрович.

– Ну, откуда же я знаю, чудак-человек? – подняв глаза к потолку, ответил Трясогузов. – Значит, была ему в том своя надобность.

– Вот так все просто? – усмехнулся Королев.

– Да, вот так всё просто! И, слушай, давай уже прекращать этот базар, а то людей только пугаем своей руганью, а толку…

– Ты за людей не беспокойся, – твердо сказал Петрович, – ты за себя переживай.

– А чего это, интересно, мне за себя переживать? – хмыкнул толстяк. – Вот я сижу тут перед тобой – живой и здоровый. И, поверь, Королев, больше мне ничего в этой жизни не надо! Ну, если только обед какой-нибудь поизысканней, а так-то – всё у меня прекрасно! Веришь, дружище?

– Издеваешься, значит? – Королев покачал головой.

– Нет, – как можно спокойнее ответил толстяк, – просто говорю, как есть. И тебе тоже советую – расслабься.

Тут снова вырубился свет.

– Тринадцатый, – услышали они оба голос старика.

– Считает, бедолага, – сказал Трясогузов и почувствовал, как руки Петровича ухватили его за горло.

– Королев, ты ошалел, что ли? – хрипло выкрикнул он и оттолкнул его от себя. Королев сделал еще одну попытку задушить толстяка, но Трясогузов вскочил на ноги, и тут же, почувствовав в них ужасную слабость, рухнул на пол.

– Что это? – спросил он сам себя.

– Возмездие, – в ответ прошипел Королев.

Глава 4

Люди с оружием в руках зашли на склад и встали около двери, не двигаясь дальше той невидимой границы, которую им «прочертил» их главный, просто махнув рукой. По этому жесту все и остановились. Люди напряженно всматривались в темные углы склада, не попадавшие в область тусклых желтых ламп, и каждую секунду ждали нового приказа.

Главный вооруженного отряда выглядел на шестьдесят с небольшим. Возрастной барьер между ним и его людьми он, похоже, игнорировал, так как общался со всеми, как с ровесниками, причем никто из его команды не удивлялся такому поведению. По крайней мере, именно такие мысли пришли Маргарите, когда она беглым взглядом окинула всю эту вооруженную группу.

Что заставляло этих людей подчиняться пожилому человеку, оставалось для Маргариты загадкой. Ладно бы он был сильным, или хотя бы выделялся среди всех огромным ростом, но нет – в этом человеке не было ни того, ни другого, и можно даже сказать, что он страдал чрезмерной худобой, граничившей с истощением.

Другие члены группы были намного моложе своего командира и любой, при желании, мог запросто занять его место, вот только что-то в нем было такое, что заставляло всех этих людей подчиняться слабому старику…

Маргарита отвернулась от группы: ей, по правде говоря, сейчас было не до составления подробных психологических портретов участников этой команды – ее занимало состояние Елены, лежавшей в легком обмороке, случившимся при встрече с ее женихом.

– Ты как здесь оказался? – первое, что спросила Елена у Сергея, когда Маргарита привела ее в чувство.

– Да шел, понимаешь, шел, и пришел, – ответил он и улыбнулся.

– Очень остроумно. А если серьезно: как ты меня нашел?

– Я тебя не искал, Лен. Просто мы решили пойти на этот склад: нам про него старший все уши прожужжал, что здесь, мол, есть еда.

– А кто он такой, этот ваш старший?

– Да ты его не знаешь.

– А-а. Ну, и вы сейчас будете здесь все обыскивать?

– Да, наверное, – пожал плечами Сергей, – это как старший скажет.

– Только здесь нет ничего, – сказала Елена, – зря потратите время.

– Это почему же? – спросил главный, зачем-то погрозив беременной женщине блестящим пистолетом.

– Сами всё увидите, – ответила за нее Маргарита. – Тут только железки, да кровати – больше ничего нет.

– Что ж, на слово я верить не привык, извините, – отозвался командир, – предпочитаю все проверять лично.

– Пожалуйста, – спокойно сказала Маргарита и протянула руку в приглашающем жесте.

Командир окинул придирчивым взглядом огромный склад и сразу же пошел к тому аппарату, где Кульков хранил свои батарейки.

– Кто он? – спросила Елена Сергея.

– А это и есть наш старший.

– Понятно. Ты знаешь, пусть он делает, что хочет, лишь бы кошку мою не трогал, – тихо произнесла Елена.

– Какую еще кошку?

– Мою, – повторила она с таким видом, что не понять ее мог только полный идиот. – Интересно, чего он там найдет?

– Посмотрим, – сказала Маргарита и повернулась к Сергею. – Скажите, вы откуда шли?

– То есть? – не понял он.

– Ну, с какого уровня, например?

– С первого. А вы?

– А я… Да тоже оттуда. Вы никого по пути не встретили?

– Нет, – сказал он, – мне показалось, что мы вообще одни на всем объекте.

Маргарита мотнула головой:

– Нет, Сергей, здесь еще много народу, только все разбросаны по разным местам.

– Откуда вы знаете?

– Чувствую, – сказала Маргарита, потирая руки.

– Мне бы так, – сказал он, усмехнувшись.

– Что именно?

– Чувствовать.

– Не советую – это очень болезненно, – сказала Маргарита, и тут же снова его спросила:

– Если вы пришли с первого уровня, вы должны были видеть, что творится около госпиталя, так ведь?

– Нет, не так, – мотнул он головой, – мы шли по боковой ветке, а там, как известно, нет дороги до госпиталя.

Маргарита неуверенно кивнула, и Сергей подумал, что она просто не знает о существовании этого бокового прохода. Он помедлил с наводящими вопросами, понимая, что ей кто-то был нужен из того госпиталя, но потом, не справившись с любопытством, все-таки спросил:

– А кто вас интересует?

– Простите, не поняла?

– Ну, если вам нужен госпиталь, значит, там кто-то остался, о чьей судьбе вы печетесь.

Маргарита помолчала.

– Да, был там один субъект – Могильный Пантелей Эдуардович. Может быть, слышали о таком?

– Наслышан, – хмуро ответил Сергей, вспомнив, как впервые встретил «многоулыбчивого человека», когда тот прибежал на их вызов по поводу плохого состояния Валерия – временного куратора Королева. К своему счастью, больше он с ним никаких дел не имел, кроме, разве что его невесты, которая подвергалась различного рода испытаниям, когда лежала в том злосчастном госпитале.

– Что-то задерживается ваш командир, – сказала Маргарита, выдернув его из тяжких воспоминаний.

Сергей кивнул:

– Он всегда тщательно проверят те места, если находит там что-нибудь интересное.

– Думайте, он что-то нашел?

– Несомненно, иначе он давно бы вылез наружу.

– Да, интересный товарищ, – задумчиво произнесла Маргарита.

– Вы так полагаете?

– Интересен своей въедливостью, – уточнила она, – я таких очень редко встречаю в последнее время.

– Что ж, в этом плане вам повезло: он любит поболтать о своей щепетильности и аккуратности. Вообще, его болезненное внимание к деталям раздражает меня все сильнее.

– Охотно вам верю, – медленно кивнула Маргарита и улыбнулась.

Ободренный таким отношением Кондрашкиной, как бы намекавшей, что она полностью находится на его стороне, Сергей облегченно выдохнул, словно он долгое время держал в себе страшную тайну и вот теперь счастливым образом избавился от нее.

Елена, наблюдавшая за ними все это время, обратила внимание, что Сергей ведет себя не так, как раньше. Нет, он по-прежнему был для нее родным человеком, отцом ее будущего ребенка, но что-то в нем поменялось до такой степени, что это слегка тревожило беременную женщину.

Эти изменения не бросались в глаза даже ей самой, однако Елена чувствовала в нем какие-то серьезные перемены, произошедшие совсем недавно, но вот что это было, объяснить она себе не могла. Как только она сосредоточилась на этой пугающей мысли, ее тут же качнуло в сторону.

Маргарита тихонько тронула ее за руку.

– Что с тобой?

– Не знаю, Рит: о Сережке, вот, подумала, и что-то… не знаю даже, как и сказать…

– Ничего и не говори, Лен, но ты знаешь, как только они сюда все вошли, я его вообще не узнала.

Она сказала это так тихо, несмотря на то, что Сергей уже отошел к своим товарищам и при всем желании не смог бы ее услышать, что Елена слегка кивнула и посмотрела на нее серьезным задумчивым взглядом.

– А у меня сразу сердце подпрыгнуло, как только я его у входа увидела, – сказала она шепотом.

Маргарита, тем не менее, не услышала в голосе подруги той радости, какую обычно испытывают к любимому человеку – наоборот, она почувствовала холодность и даже какую-то отстраненность в ее интонации, будто все эти события случились так давно, что остается лишь грустно вспоминать о них, как о чем-то не вполне реальном, словно это были мечты, описанные неисправимым романтиком.

– Тебя что-то беспокоит, Лен? – спросила Маргарита.

Елена неуверенно кивнула и тут же отвернулась, будто собираясь заплакать.

Кондрашкина не стала торопить ее с ответом – всегда нужно ждать подходящего момента, когда человек сам все о себе расскажет, и только в исключительных случаях его можно подтолкнуть к нужному разговору, делая это очень осторожно, чтобы все не испортить.

Пауза явно затянулось, но Маргарита не переживала: ее метод работы с пациентами, кем бы они ни были – друзьями, или посторонними, всегда требовал от нее терпения и такта, иначе не работала бы она здесь в качестве штатного психолога.

Да, Сергей, похоже, и впрямь изменился, по крайней мере, это неприятное открытие так подействовало на Елену, что Маргарита заметила перемены и в ней самой: девушка мгновенно погрустнела, лицо приобрело бледный, граничащий со светло-серым, цвет, а все ее движения стали вялыми, будто она мешки на себе таскала.

Маргарита знала, что сейчас никакие разговоры не помогут, поэтому оставалось лишь одно средство, правда, оно было не совсем готово. Кондрашкина отошла подальше от всех, к железным кроватям, и достала свой кубик: он по-прежнему имел «нездоровый» зеленоватый цвет, да еще и светился, как причудливый фонарь – это говорило о том, что кубику срочно требуется калибровка. Раньше Маргарита уже с этим сталкивалась, правда, кубик тогда не светился, что означало, что не все так страшно, и кубик сам несколько раз «решал» эту проблему. Но теперь появившееся вдруг свечение говорило о серьезных неполадках, и чтобы их решить, нужно было сделать то, о чем как-то вскользь упоминал покойный Полозов. Что именно он тогда говорил Маргарите, она к своему стыду, не могла вспомнить, но то, что все инструкции, относящиеся к этому процессу, были спрятаны где-то в его кабинете, это она знала точно. И пока эти записи не будут найдены, момент «исправления» нужного ей инструмента вынужденно откладывается на неопределенное время. Маргарита вздохнула и положила кубик обратно в карман.

В этот момент из аппарата, где хранились вещи Кулькова, вылез командир группы. В руках он держал какой-то сверток.

Маргарита видела, как к командиру сразу же подошел Сергей и они стали о чем-то горячо перешептываться.

Потом оба направились к Маргарите. Сергей старался не смотреть на нее: взгляд его блуждал по всем предметам, попадавшимся в поле зрения – лишь бы не встретиться с глазами Кондрашкиной.

– Вы можете мне объяснить, откуда здесь это? – спросил строгим голосом командир, как только они оба подошли к Маргарите.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – спокойно ответила она.

Командир, многозначительно посмотрев на Сергея, развернул сверток, и Маргарита увидела пять кубиков, один в один похожих на тот, что лежал сейчас в кармане ее халата, вот только выглядели они так, будто их вытащили из печки.

– Итак, я повторяю вопрос: как они могли оказаться там? – с этими словами он кивнул в сторону аппарата Кулькова.

Маргарита молчала, не зная, что и ответить. Командир же смотрел на нее с таким видом, будто Кондрашкина была ему что-то должна.

– Еще раз вам говорю, – сказала она после длительной паузы, – я не понимаю, чего вы от меня добиваетесь?

Командир вновь взглянул на Сергея, и тот, извинившись перед женщинами, взял Маргариту под локоть и повел ее к выходу. Она не сопротивлялась, зная наперед, что это бесполезно – человек с оружием всегда сильнее, и лучше подчиниться ему сейчас, чтобы потом, применив хитрость, подчинить его самого.

Елена смотрела непонимающим взглядом на Сергея, уводившего ее подругу, и на командира, направившегося вслед за ними.

– Куда он ее повел? – крикнула ему вдогонку Елена.

– Все вопросы потом, – ответил тот, оглянувшись.

Маргарита шла к выходу, думая о том, почему командир обратился с этим вопросом именно к ней.

Он шел позади и молчал – видимо, ждал, что она еще скажет. И она сказала:

– Удивлена, почему вы обратились именно ко мне вот с этим, – она кивнула на кубики.

– То есть, вы по-прежнему не понимаете, что я хочу от вас услышать?

– Нет, не понимаю, – упрямо ответила Маргарита.

Он вздохнул так, будто ему предстояла тяжелая работа:

– Маргарита Павловна, вы меня и впрямь не узнаете?

– Нет, – тут же ответила она: уж у нее-то прекрасная память на лица, и чтобы поймать ее врасплох, нужно очень для этого постараться…

И тут какая-то неясная догадка мелькнула у нее в голове, вытаскивая что-то совсем недавнее из памяти – что-то, что еще не успело затеряться в потаенных глубинах сознания.

– Ну, точно! – сказала она, – вы Кабельщиков, из морга!

– Да, Маргарита Павловна – это я, – ответил командир и улыбнулся. Маргарита, не отрываясь, смотрела на него, не в силах поверить, что еще пару дней назад она рассталась с ним в туннеле южного сектора, а потом… Потом она оказалась здесь, благодаря Кулькову. А этот Кабельщиков, вернувший ей один из кубиков еще там, на первом уровне «Цитрона», теперь стоит здесь, перед ней. Вот только в лице его было что-то не то.

– Я не могу понять, что с вами произошло, – тихо вымолвила она, чувствуя, что туго соображает, когда пытается объяснить себе эти изменения.

Кабельщиков вновь улыбнулся и ответил:

– Значит, только я один это вижу, Маргарита Павловна. Проблема вот в чем: мне кажется, что на нашем объекте появилась какая-то аномалия, в которую я угодил, как в ловушку. Не могу сказать точно, что это было, но, думаю, что все очень плохо, ведь так?

Маргарита решила, что нужно пока промолчать о том, что она вообще не знает ни о каких аномалиях, и лучше понаблюдать за пациентом спокойно, не изматывая его любого рода предположениями. Она задумчиво смотрела на него какое-то время, а Кабельщиков ей не мешал: пусть доктор оценит его состояние, тем более, что, может быть, ему больше и не представится такой возможности.

Прошла минута взаимного молчания, и тут до Кондрашкиной дошло, что же так не давало ей покоя в изменении внешности Кабельщикова – он постарел лет на сорок. Но почему это не бросилось ей в глаза сразу же, как только она его встретила? Почему она не заметила его морщин, неожиданно проступивших на лбу и щеках? У нее сложилось впечатление, что как только она это поняла, он вдруг тут же состарился еще лет на десять. Да, наверное, в этом запоздалом ее понимании был виноват и плохой свет на складе, несмотря на то, что горели все лампы; и военная форма, так не шедшая помощнику патологоанатома; и оружие в его руках, которое она ненавидела и все время боялась…

– Я вообще этого в вас не заметила, – произнесла она слабым голосом.

– Моей преждевременной старости? – горько усмехнулся Кабельщиков и кивнул, как бы подтверждая правильный ход ее мыслей.

Она молчала. Ей нужно было уточнить, как это произошло, но у нее онемел язык, будто туда вкололи лошадиную дозу анестезии. Продолжалось это недолго, и Маргарита, взяв себя в руки, спросила:

– Аномалия, говорите? Это интересно… – тут она осеклась, и, бросив на него виноватый взгляд, добавила, – я имела ввиду, что это интересно лишь с научной точки зрения…

– Да понял я, понял, Маргарита Павловна, – закивал он, – вы, как психолог, пытаетесь сказать, чтобы я отнесся к этому, как к некоему испытанию или приключению, чтобы не принимать все случившиеся со мной близко к сердцу, да?

– Нет, товарищ Кабельщиков, я совсем не это хочу сказать.

– А что тогда?

– А то, что если эта аномалия появилась в результате разделения «Цитрона», то она должна исчезнуть, когда все завершится. И когда она исчезнет, то, может быть, вместе с ней уйдет и ваша проблема. Но, поскольку процесс прошел с нарушениями, как я думаю…

– Какой еще процесс? Какие нарушения? – тяжело вздохнул Кабельщиков, отчего морщины на его лице стали глубже и темнее.

– Процесс разделения, конечно же! – удивленно вскинула брови Маргарита.

– И что я должен понять из ваших слов?

Маргарита вздохнула так, будто сто раз объясняла одно и то же, даром теряя время и силы. И вот наступил сто первый раз, который ее и доконает:

– Значит, это разделение прошло не так, как планировалось изначально.

– А как оно планировалось?

– Вы мне такие вопросы задаете, товарищ Кабельщиков! Откуда же мне знать, что там техники понапридумывали, когда создавали «Цитрон»?

– Значит, по-вашему, если разделение прошло не так, как нужно, тогда останется и та аномалия?

– Наверное, – пожала плечами Маргарита, – это всего лишь мое предположение – не более. А как оно происходит все на самом деле – вопрос не ко мне.

– А к кому?

– Этого я тоже не знаю, – раздраженно ответила Маргарита: не любила она, когда подобные разговоры превращались в пустую болтовню.

– То есть, если я вас правильно понял, разделение прошло с нарушениями, так?

Маргарита кивнула.

– И если ничего не придет в норму, тогда и аномалия не исчезнет, да?

Она снова кивнула.

– Я, конечно, не уверен в этом вашем предположении, каким бы успокаивающим оно ни было…

– А вы будьте уверены в том, что я вам говорю, – перебила она Кабельщикова, – по крайней мере, убедите себя в том, что если вы не будете терять надежды, то, возможно, скоро все придет в норму. Или, может так статься, что мы вместе с вами найдем правильное решение.

– У вас так все просто, Маргарита Павловна, что мне даже кажется, что вы очень наивный человек.

– Почему вы так думаете?

– Да потому что это случилось не с вами, черт возьми! И я вообще не представляю, как можно бороться с такими аномалиями?

– На нашем объекте все возможно, – спокойно ответила Маргарита, – надо только знать, как обратить это себе на пользу.

Кабельщиков вяло кивнул, дав понять, что он все равно слабо верит ее словам.

– Маргарита Павловна, – сказал он, кусая губы, – я хотел вас еще кое о чем спросить.

– Да?

– А вы можете сделать так, чтобы, как бы выразиться поточнее, чтобы «обойти» эту аномалию, «обмануть» ее?

Кондрашкина улыбнулась:

– Хотите все сразу и быстро?

– Ну, а кто же этого не хочет?

Она покачала головой.

– Не все так просто, товарищ Кабельщиков: если я ускорюсь, как вы предлагаете, можно все испортить, понимаете?

– Не совсем.

– Ну, если поехать на машине, не прогрев мотора, то рано или поздно, детали придут в негодность, так?

– Так.

– А если мы чуть-чуть прогреем двигатель, то нам удастся избежать возможных потерь примерно на восемьдесят процентов.

– Простите, Маргарита Павловна, я что-то не улавливаю сути. То есть, вы хотите сказать, что эта дурацкая аномалия – это мотор, который нужно греть?

– Ну, примерно так. Дело в том, что, когда образовалась аномалия, все стало развиваться, согласно ее природе, то есть, то, что попало в область ее воздействия, стало эволюционировать по ее собственным законам, которых мы с вами, увы, не знаем. И чтобы не «торопить» нашу с вами аномалию, мы должны дождаться, пока она либо придет в стабильное состояние, либо вообще прекратит свое существование. Если же мы поторопимся ее ликвидировать, то это может привести к катастрофе, масштабов которой я оценивать не берусь.

– Вы меня простите, конечно, Маргарита Павловна, но как-то все это для меня сложновато…

– Верю, товарищ Кабельщиков, тем более, что это примерное объяснение, и такого рода теории не всегда подтверждаются на практике.

– И что же нам делать?

– Ждать и верить, что все наладится.

– Легко вам говорить.

– Я и не спорю, – кивнула она, – но вы должны понять, что ваша неожиданная старость – это не приговор, а, может быть, ключ к разгадке некоторых тайн.

– Каких еще тайн? – Кабельщиков болезненно сморщил лицо.

– Пока не знаю, но собираюсь узнать.

– Учтите, Маргарита Павловна, что подопытным кроликом я не буду. Да и другие тоже не согласятся…

– То есть, как – другие? – не поняла она.

Кабельщиков смотрел в пол, старясь не встречаться с ней взглядом:

– Моя команда, также, как и я… Они почти все прошли сквозь эту аномалию.

– И Сергей тоже? – спросила она, вдруг вспомнив переживания Елены по поводу своего жениха.

– Да, и он вместе с нами. Если бы мы встретили его на час позже, как некоторых других из моей группы, тогда этого бы не случилось, а так…

– Ясно, – медленно проговорила Маргарита. – Вот что, Кабельщиков, Елене об этом ничего не говорите, понятно?

– Понятно. А почему?

– Потому что, она невеста Сергея.

– Да? А я и не знал. Хорошо, сделаю, как вы скажете.

– Ну, вот и договорились. А об аномалии не беспокойтесь – думаю, она скоро исчезнет, вот только мне хотелось бы взять у вас кое-какие анализы – так, на всякий случай.

Он засопел, будто бы его обидели, как ребенка, и сказал:

– Повторяю: подопытным я не буду, учтите…

– Учту, учту, – улыбнулась Маргарита, – я вас об этом и не прошу, тем более что неизвестно, как быстро протекает процесс вашего старения.

– Вы хотите сказать, что мне недолго осталось?

– Нет, я хочу сказать, что ваше волнение работает против вас, изматывая организм на ненужные реакции…

– Рит! – окликнула ее Елена.

– Простите, – сказала она Кабельщикову, – мне нужно отойти.

– Да, пожалуйста, – ответил он.

Маргарита вопросительно посмотрела на Елену: та показывала пальцем в сторону аппарата Кулькова.

– Там… – прошептала Елена дрожащими губами.

Маргарита посмотрела туда, и заметила слабое голубое свечение около входного люка машины.

– Кабельщиков, вот он! – крикнула она, показывая туда, откуда раздался слабый лязг металлического люка.

– Миш, сюда! – крикнул Кабельщиков одному из своих подчиненных.

От группы, все еще стоявшей возле входа на склад, отделился человек, внешне похожий на огромного медведя. В его руках был гранатомет, который он держал так легко, будто это был перочинный ножик. Миша, пройдя мимо Кабельщикова, присел на одно колено. Быстрым легким движением он забросил гранатомет себе на плечо, и, приготовившись к выстрелу, стал ждать команды.

Глава 5

Ястребов стоял перед следователем и не мог поверить своим ушам.

– Панкратов, ты сейчас это серьезно?

– Вполне, Альберт Валентинович.

– Когда это ты успел стать моим сыном? И вообще, у тебя есть хоть какие-нибудь доказательства? Черт, о чем я говорю?

Ястребов нервно засмеялся, но Панкратов был серьезен, как никогда.

– Зря смеетесь, Альберт Валентинович. А доказательства у меня есть.

– Что за бред? Поверить не могу! – никак не унимался Ястребов. – Ты переработал, Панкратов – тебе нужен отдых. Понимаю: диверсанты, стресс, разделение «Цитрона» – все это плохо на тебе сказалось. В таких условиях, будь они неладны, ты, конечно, ничего умнее придумать и не мог, правда?

Следователь вздохнул:

– Если бы я мог придумывать, как вы выразились, тогда зачем мне вот это, – тут он достал из ящика стола синий конверт и положил его перед Ястребовым.

– Что это?

– Посмотрите.

– Надеюсь, там не белый порошок?

Ястребов потянулся к бумажному плоскому прямоугольнику и увидел, как дрожат его собственные пальцы. Он вскрыл конверт и вынул лист бумаги.

– Так, ну и… А чего он на английском?

– Потому что аппаратура не наша.

– Ничего не понимаю, – замотал головой Ястребов. – О чем тут вообще речь?

Следователь помолчал секунду, а потом сказал:

– Это результаты генетической экспертизы…

– Так, Панкратов, вот на этом давай пока притормозим, – оборвал его Ястребов. – Кого здесь проверяли, откуда образцы, и вообще, кто разрешил делать какую-то экспертизу – меня не волнует.

Следователь кивнул:

– Понимаю ваше возмущение, поверьте…

– Ты еще моего возмущения не видел, – ответил Ястребов, – а таких бумажек я тебе вагон состряпаю, хоть на английском, хоть на китайском. И суну тебе потом под нос – читай, мол, и удивляйся: ты – папа во-о-о-н того мальчонки, что шныряет по нашему острову!

– Какого еще мальчонки, Альберт Валентинович? – усталым голосом спросил Панкратов и потер глаза.

– Вот именно – какого? А мальчонки-то и нет, правильно? Зато, понимаешь, бумажка есть – вот такая, – Ястребов потряс в воздухе листком, и, скомкав его, бросил мимо мусорной корзины.

– Вы бы с документиком поаккуратнее, товарищ Ястребов, – сказал Панкратов и, наклонившись вбок, потянулся за бумажным комочком.

– Ага, щас! Короче, Панкратов, надоела мне твоя комедия – пора бы уже и за дело браться: зря, что ли я сюда летел?

– То есть, вопрос вашего отцовства вам не интересен? – спросил следователь, разглаживая мятый лист у себя на колене.

– Абсолютно верно, Панкратов – никакого интереса!

– Ну, хорошо – отложим это на неопределенное время…

– Никаких неопределенных времен, Панкратов – мне вообще не нужен этот бред, понимаешь? Я не семейный человек! Вот моя семья, – он обвел рукой пространство вокруг себя, – и только это сидит в моей башке!

– Да, скучно вам, наверное, так жить, – задумчиво проговорил следователь. – Ну, что ж – за дело, так за дело. Итак, вы хотели найти Маргариту Кондрашкину, так?

– Совершенно верно.

– Хорошо. Тогда, значит, мы пойдем первым делом… – недоговорив, он снова полез в стол, и, достав оттуда какую-то схему, развернул ее. – Мы с вами сейчас находимся тут, – он ткнул пальцем в черную точку, над которой был напечатан жирный восклицательный знак. – А нам надо попасть, для начала, вот сюда, – он провел пальцем по линии, больше похожей на виляющий тонкий волосок, чем на уверенно проведенную черту.

– Это ручеек что ли, Панкратов? – усмехнулся Ястребов.

– Нет, Альберт Валентинович, это такой коридор, по которому нам с вами нужно будет пройти.

– А почему он не прямой?

– Вы ни разу не видели наших схем?

– Видел, но они были совершенно другими.

– Правильно – то, что вы видели, было приблизительными, так сказать, пользовательскими схемами, вроде карты городского метро. А вот это – профессиональный чертеж объекта, где все отражено в точности до миллиметра.

– Ой, блин, я тебя умоляю, Панкратов…

– Давайте не будем, – остановил его следователь, – итак…

Его палец начал движение от восклицательного знака по еле заметной пунктирной линии, которая, пройдя через несколько пустых квадратиков, дошла до того самого волоска, вызвавшего усмешку Ястребова.

– И куда мы должны, в итоге, попасть?

– Вот в это место, – палец Панкратова уткнулся в черное пятно, напоминавшее маленькую кляксу.

– И что это?

– Это один из ангаров со спасательными капсулами – там могут быть, как простые испуганные сотрудники, так и дезертиры.

– Но, насколько я понимаю, к дезертирам ты причислишь всех, кого там найдешь, так, ведь, Панкратов?

Следователь молчал, но Ястребов и без слов прочел по его глазам: «Вы же понимаете?»

– Хочу уточнить один момент, – сказал Ястребов, – как быть с оружием?

– Вы квадратики на схеме заметили?

– Да.

– Вот это оно и есть. Нужен только третий человек, чтобы попасть хотя бы в одно из этих помещений.

– А зачем нам третий?

– Сетчатка глаза практически любого сотрудника дает доступ к оружию.

– Первый раз об этом слышу.

Следователь внимательно посмотрел на Ястребова:

– Альберт Валентинович, у меня складывается впечатление, что вы здесь вообще никогда не работали.

– Я в этом не виноват, между прочим, – тут же отреагировал Ястребов. – В мои обязанности входит только наблюдение – не более того. Так что, оставь при себе это недопонимание, а то я чувствую себя идиотом.

Следователь усмехнулся и слегка кивнул.

– Еще хоть одна ухмылка, Панкратов, и, клянусь памятью твоих предков…

В этот момент завыла сирена.

– Это что еще за черт? – спросил он.

– Не обращайте внимания – сбой системы: сегодня уже в четвертый раз срабатывает.

– А если там какие-нибудь нарушения?

– Какие еще нарушения: объект, можно сказать, наполовину мертв. Эта сирена – всего лишь последствия неудачного разделения: где-то замыкает отдельные цепи. А, может, шторм начался – вот и заливает какие-нибудь участки с оголенными кабелями… Не обращайте внимания – сосредоточьтесь на деле.

– Да? Ну как скажешь: пока я тебе верю, – ответил Ястребов и вновь посмотрел на схему. – Значит, ты утверждаешь, что, прежде чем туда идти, мы должны отыскать третьего человека, и уже вместе с ним продолжать наш путь?

– Нет, Альберт Валентинович, не это я хочу сказать. Мы можем спокойно идти в заданном направлении, и, непременно наткнувшись на кого-нибудь по пути, завершить наш поход до Малой оружейной.

– Откуда такая уверенность, что мы встретим хоть одного человека?

– Оттуда, – Панкратов снова показал на схему.

– Слушай, мне твои загадки надоели…

Следователь, не обращая внимания на грубость Ястребова, терпеливо продолжил:

– Нам нужно подняться на четвертый этаж – там расположен филиал информационного центра. И вот в этом-то филиале мы либо найдем подходящего человека, либо возьмем биометрические данные сотрудников, если, конечно, их не спёрли до нас.

– Но там же высокий уровень доступа! Не хочешь ли ты сказать, что у тебя в руках «ключи от царства»?

– Нет, Альберт Валентинович, просто я иногда вовремя беру то, что плохо охраняется…

– Воруешь, что ли? – усмехнулся Ястребов.

– Скорее, подстраховываюсь – вот как сейчас, например, – ответил Панкратов, спокойно посмотрев в глаза Ястребову.

Тот понял, что молодой следователь достаточно умен, чтобы вот так просто разбалтывать о своих секретах, если только он не намерен убрать свидетеля, как только сделает то, что задумал.

На какое-то мгновение Ястребов почувствовал себя заложником, и по его спине пробежали мурашки. Но потом снова заверещала сирена и мурашки сами собой пропали.

– Опять, скажешь, замыкание?

– Да, скажу, – ответил Панкратов. – Ну, вы готовы?

– Готов, как пионер.

– Прекрасно. Тогда пойдемте, а то скоро опять все переменится, и нашу схему можно будет выкинуть.

– А сейчас она, разве, годится?

– Надеюсь.

С этими словами Панкратов подошел к стене, где висела фотография с «родственником». Отодвинув «родственника» в сторону, следователь набрал код на дверце сейфа.

– Вот так всё просто? – усмехнулся Ястребов.

– У меня всегда все просто, – ответил следователь и достал пистолет. Потом, секунду подумав, он взял из глубины сейфа два запасных магазина. Захлопнув дверцу, Панкратов кивнул на выход, и пошел первым.

Ястребов, покачав головой, двинулся следом, не забыв закрыть за собой дверь.

– Ты пропуск-то с собой взял? – спросил он.

– Куда ж я без него? – ответил Панкратов и приложил палец к губам.

Вопросительный взгляд Ястребова не вызвал ответной реакции у Панкратова – ему сейчас было не до объяснений. Ястребов, тем не менее, ничего подозрительного не услышал, и, помотав головой, не стал настаивать на этом ответе.

В полной тишине они прошли километр по туннелю, где свет не прекращал свою сумасшедшую пляску, действуя обоим на нервы.

– Долго нам еще? – не выдержал, наконец, Ястребов.

– Потерпите, – бросил в ответ следователь.

А потом добавил совсем уж нелепую вещь:

– Следите по схеме.

Но у Ястребова не было никакой схемы: та, которую ему показывал Панкратов, так и осталась лежать на его рабочем столе, и он еще тогда, при выходе из кабинета, хотел, было, спросить следака о том, что, мол, у него память такая хорошая, что они пойдут без этого ватманского листа? Однако в тот момент ему помешала вновь сработавшая сирена, и вопрос о схеме вылетел из головы. Теперь же, когда следователь сам об этом напомнил, Ястребов не стал больше сдерживаться, и спросил, едва ли не впадая в ярость:

– Панкратов, почему ты не взял свою чертову схему?

Тот обернулся с выпученными глазами:

– Что? Вы же последним выходили из моего кабинета! Вы ее оставили там?

– Нет, я думал – это твоя… привилегия: нести чертеж самостоятельно.

– Вы с ума сошли?

– Нет, – снова повторил Ястребов.

В этот момент он чувствовал себя настолько уверенным в своей правоте, что никакое обвинение не лишило бы его психического равновесия.

– Не верю своим ушам! – сказал Панкратов так тихо, что его интонация лишь подчеркнула, насколько он поражен этим неприятным открытием. – Вы точно ничего с собой не взяли? Хотя, о чем я спрашиваю…

– И что нам теперь делать? – спросил Ястребов после минутной паузы.

– Не нам, а мне, – ответил Панкратов. – Я пойду назад, а вы… Вы можете подождать меня здесь.

– А почему я не могу пойти с тобой?

– Потому что я побегу, и вы будете меня тормозить. Ну, ладно, я погнал.

С этими словами он побежал туда, откуда они только что пришли. Для Ястребова это было полной неожиданностью, тем более, что он уже плутал сегодня по коридорам, и ему ужасно не хотелось «повторения пройденного».

Да, если он будет просто стоять на месте в ожидании Панкратова, может ничего страшного и не произойдет. Так он и сделает, если только какие-нибудь обстоятельства, вроде произвольного изменения объекта, не случатся во время отсутствия следователя.

Пока Панкратов не вернулся обратно, все это время Ястребов старался не думать о том, как здесь все может в один момент измениться. Он стоял и прислушивался к звукам, исходившим откуда-то из-под пола и стен. Звуков, похожих, сначала, на скрежет, а потом на гул. В конце концов, Ястребову стало казаться, что он слышит будто урчание в животе огромного голодного зверя.

Он уже не верил своим ушам, думая, что все это ему кажется из-за нервного напряжения, или внезапно пришедшей усталости, но звуки не прекращались, трансформируясь каждую минуту, словно это была жуткая мелодия разделенного плавучего острова.

– Да тут и с ума сойти недолго, – сказал вслух Ястребов, чтобы хотя бы с помощью собственного голоса вернуть себя в нормальное состояние.

Как только он это произнес, тут же вдалеке показалась человеческая фигура. Ястребов, нисколько не сомневаясь, что это был Панкратов, почувствовал такое спокойствие, что напрочь забыл обо всех тех звуках, которые так его тревожили.

– Взял, – сказал Панкратов, подбегая к нему. – Ну, что, двинули дальше?

– Да, пожалуй.

– Честно говоря, – запыхавшимся голосом продолжил следователь, – я торопился из-за того, что боялся непредвиденных изменений – они, похоже, несколько ускорились.

– Что ты имеешь в виду?

Панкратов ответил через пару секунд:

– Мой кабинет, например, находится теперь совсем в другом месте.

– Да? И что это значит?

– А это значит, что наша схема скоро будет бесполезным клочком бумаги.

– И как нам быть, если это случится?

– Вот чего не знаю, того не знаю, Альберт Валентинович, но нам надо торопиться, а то и впрямь будем плутать тут до скончания века.

– Да, Панкратов, похоже, что ты прав: я столько здесь всего слышал – просто целый оркестр.

– Не понял вас.

– Звуков полно всяких – буквально отовсюду, – ответил Ястребов. – Может, так и происходят эти изменения?

– Может быть, не знаю – мне, лично, было не до шумов.

Следователь говорил в несвойственной ему манере так быстро, что Ястребов на секунду подумал, то и с самим Панкратовым тоже произошли какие-то изменения.

– Ты нервничаешь, что ли, Панкратов?

– А вы как думаете?

– Ничего я уже не думаю, – устало ответил Ястребов. – Надоел мне этот чертов «Цитрон».

– Мне тоже, – сказал Панкратов, и как-то нехорошо дернул шеей, отчего она хрустнула, словно, внутри нее сместилось несколько хрящей.

Они пошли дальше. Ястребов заметно отставал от своего спутника, но молчал, чтобы лишний раз не напоминать о своем возрасте, да и вообще – стариков на объекте не очень жаловали, только если те не имели, хоть какого-то касательства к администрации…

И тут его мысль о стариковских проблемах неожиданно прервалась – далеко в туннеле, где-то за его спиной, раздался голос:

– Альберт Валентинович, вы далеко собрались?

Ястребов обернулся – это был Панкратов, оказавшийся метрах в ста позади него. Следователь бежал, размахивая большим бумажным свитком, зажатым в левой руке, а в правой он держал пистолет.

– Не понял! – удивился Ястребов, и снова посмотрел вперед. Его недавний спутник вдруг встал на месте и медленно обернулся: в его глазах мелькнули красные огоньки. Ястребов затаил дыхание от неожиданно мелькнувшей мысли: почему он проигнорировал тот факт, что в Панкратове что-то изменилось за то недолгое его отсутствие, когда он бегал за схемой: и речь его была торопливой, чего прежде за ним не водилось, и…

Ястребов вдруг заметил то, что должно было привлечь его внимание в первую очередь – в руках у первого его спутника ничего не было! Ну, конечно же – свиток!

Вот теперь он все понял, правда, случилось это слишком поздно. Ястребов приготовился к тому, что сейчас от него и мокрого места не останется, но тут он услышал выстрелы. Тот, кто был сейчас в трех метрах впереди него, пошатнулся, и пошел навстречу Ястребову.

– Бегите сюда! – крикнул Панкратов, все еще находящийся далеко позади него.

Следователь вновь пальнул в своего двойника. Ястребов не мог пошевелиться – его ноги, будто приросли к полу. Панкратов выпустил одну обойму и уже вставлял в пистолет следующую, как Ястребов вдруг увидел: его недавний спутник, закрыв глаза, медленно валится на пол. Не было ни характерного звука падающего металла, ни последующего за ним скрежета, или что там должен издавать валящийся с ног андроид, но это спасительное падение Лжепанкратова вывело Ястребова из ступора, и он, наконец, смог сделать первый шаг.

– Что это было? – осипшим голосом спросил он подбежавшего к нему следователя.

– Не задавайте глупых вопросов, Альберт Валентинович, – ответил запыхавшийся Панкратов, – нам надо торопиться, а то, чует мое сердце, что это еще цветочки.

Сейчас Ястребов не чувствовал никакой усталости. Он молча обошел стороной поверженного андроида, из головы которого валил белый дым, и, внимательно глядя в спину следователя, уверенным шагом двинулся за ним, не задавая больше никаких вопросов. Про себя же он, на всякий случай, еще раз отметил, что Панкратов держит в руках злополучную схему, и именно она является для него основным отличием правды ото лжи.

«Старею, будь оно не ладно», – вновь подумал Ястребов, по-прежнему не отрывая взгляда от спины следователя, правда, теперь думая о том, какими именно бранными словами он выскажет Морозову всё о своих приключениях на этом проклятом обломке плавучего острова.

Глава 6

«Это, ведь, точно были выстрелы?» – лихорадочно думал Могильный, все дальше убегая от лифта. Он вдруг забыл о том, что бежит сейчас туда, откуда пришел два часа назад, спасаясь от монстра.

Бег доктора прервался также внезапно, как и начался – его остановили новые выстрелы, раздавшиеся где-то внизу. Могильный застыл на месте. «Неужели они так быстро туда спустились? И в кого они там стреляют?» – продолжал думать он, чувствуя, что по-прежнему не может и шагу ступить.

Доктор не знал, что и думать. Ну и куда теперь бежать: вперед, в пасть чудовищу, или назад, где, по крайней мере, никого пока не было? А зачем он тогда оттуда бежал?

– А черт! Да что ж такое-то? – бессильно вымолвил он, взявшись за голову: теперь он по-настоящему запутался в трех соснах, не понимая, что делать. Могильный выдохнул из легких весь воздух и снова вдохнул, проделав это простое упражнение несколько раз, пытаясь таким образом успокоиться. Голова начала немного проясняться, и мысль потекла в нужном русле. Доктор рассуждал так. За то время, пока он бежал от лифта, те люди могли спуститься с верхнего уровня каким-нибудь неведомым ему образом, например, по потайной лестнице, если здесь вообще таковые имеются. «Цитрон» мог запросто, уже в который раз, перестроиться, и вот она – новая «реальность», про которую ему, Могильному, пока ничего не известно. Так что, и невидимые лестницы, и тайные лифты – все это может вполне себе нормально существовать.

Эти мысли, мелькнувшие у Могильного, прервались тем, что впереди неожиданно появились люди, а именно два человека: у одного из них в руке был пистолет.

Доктор присмотрелся, но в полумраке коридора разглядеть что-либо еще было невозможно. Тем не менее, деваться ему было некуда – до людей оставалось всего-то каких-нибудь десять метров, и, в любом случае, человек с пистолетом мог запросто его пристрелить.

Могильный сделал неуверенный шаг вперед.

– Это вы стреляли? – первое, что спросил он, как только узнал Панкратова, а рядом с ним, вроде бы, начальника отдела видеонаблюдения, лицо которого доктор помнил смутно, но если рядом стоял следователь, значит можно не переживать, пусть даже он и ошибся с идентификацией товарища в дорогом костюме.

– Да, – ответил Панкратов, – стрелял я.

– А где ваш автомат? – спросил Могильный.

– Какой еще автомат?

– Ну, вы стреляли из автомата?

– Нет, из пистолета, – спокойно ответил Панкратов, – вот из этого.

Могильный сморщился, посмотрев на оружие, как на что-то примитивное, будто это была детская игрушка, или бракованный молоток, которым только орехи колоть, да и то недолго – устанет рука.

– Я слышал выстрелы из автомата, и были они там, – доктор ткнул пальцем в потолок. – А потом там, – его палец опустился вниз. – И, вообще, вы разве не сверху идете?

– Нет, – ответил следователь, – до верха надо на лифте добираться: мы, кстати, к нему и направляемся.

– Ничего не получится, – замотал головой Могильный.

– С чего это вы так решили? – встрял вдруг, молчавший до сих пор, Ястребов.

– А с того, что он упал.

– Кто упал? – не понял его следователь, и тут же, кивнув, напомнил Ястребову, – помните скрежет в стенах – вы мне про него рассказывали?

– Я это рассказывал не тебе, Панкратов, а тому андроиду, которого ты пристрелил, – сквозь зубы прошипел Ястребов.

– Нет, я помню, что вы мне говорили и про лязг, и про скрежет…

– Значит, я во второй раз рассказал эту историю, но только машинально.

– Да, наверное, – пожал плечами Панкратов.

– О чем вы говорите, товарищи? – спросил Могильный.

– Об андроиде, – буркнул в ответ Ястребов.

– О каком еще андроиде?

– Его двойнике, – Ястребов кивнул на следователя. – Слушайте, доктор, давайте не будем: и так уже башка идет кругом, а тут вы еще со своими вопросами.

– Как хотите, – усмехнулся вдруг Могильный, будто Ястребов сказал что-то забавное, – просто для полноты картины…

– Какой еще картины? – не выдержал Ястребов, сжимая зубы.

Как только Могильный увидел стремительно багровеющее от гнева лицо Ястребова, он тут же прикусил язык, чувствуя, что дал маху, насмехаясь над ним: Могильный никогда не видел андроидов на объекте, и то, что Ястребов упомянул о двойнике Панкратова, было бы интересно для исследования психики начальника отдела видеонаблюдения.

Ястребов еле стоял на ногах, и если бы не стена коридора, к которой он буквально прирос, лежать бы ему тогда на полу в полуобморочном состоянии. Панкратов укоризненно посмотрел на Могильного:

– Действительно, доктор, вы бы полегче, а то сами видите…

– Виноват, простите, – тихо выдавил из себя Могильный и отошел в сторону: вот только конфликтов на ровном месте ему не хватало.

Панкратов придирчиво глянул на свой пистолет и вытащил магазин, чтобы проверить, сколько осталось в нем патронов.

– Ты же вообще не стрелял после того, как вторую обойму вставил, – сказал Ястребов, ухмыляясь. – Сколько там патронов, кстати: двадцать, двадцать пять?

– Восемнадцать, – ответил следователь. – Вторая обойма у меня неполная – уж и не знаю почему…

– Как это ты не знаешь? – вскинул брови Ястребов. – Кабинет твой? Твой. Сейф твой? Да – твой. Код от него знаешь только ты? Опять-таки – ты. И кого, спрашивается, винить?

– Послушайте, Альберт Валентинович, – мягко прервал его следователь, – вы, очевидно, не в курсе, что происходило все то время, пока вас здесь не было, так что, помолчали бы лучше.

Но Ястребов, похоже, его не слушал:

– Значит, в случае чего, нам без твоего пистолета…

– Значит, нам нужно срочно добраться до оружейной, – не дал ему договорить следователь.

– А как же запасные магазины? – не унимался Ястребов, показывая пальцем на оттопыренный карман Панкратовского пиждака.

– Там последний остался, и его не хватит, – махнул рукой следователь. – Вы же не думаете, что тот андроид был здесь один? Ну и кроме этого, на «Цитроне» хватает монстров, куда как страшнее того робота.

Прислушивавшийся все это время к их разговору Могильный вдруг бешено закивал, как бы подтверждая сказанное о монстрах.

Ястребов ухмыльнулся и покачал головой:

– О монстрах я ничего не знаю – не видел, а вот андроид – штука и впрямь страшная.

Панкратов и Могильный молча переглянулись, но спорить не стали – сам потом всё увидит, если «повезет».

И тут вновь раздались выстрелы – это были автоматные очереди где-то на верхних уровнях: там шел настоящий бой.

Стрельба продолжалась около получаса и за всё это время никто и шагу не сделал. Могильный, вжавшись в стену, с нескрываемой тревогой в глазах, поначалу прислушивался к пугающим его звукам, а потом словно привык: он сел на пол, и, глядя тоскливым взглядом наверх, ждал, пока все это закончится.

Панкратов же, наоборот, с первых минут далекой перестрелки спокойно воспринимавший дробные звуки автоматных очередей, через полчаса стал нервно постукивать кулаком по стене, чем раздражал успокоившегося, было, Могильного.

Ястребов реагировал по-разному: за то время, пока шла стрельба, на его лице отразилась вся гамма эмоций, присущих живому существу – от страха и гнева, до смирения и вселенской любви.

Когда раздался оглушительный взрыв, словно поставивший точку в окончании перестрелки, Панкратов тут же перестал стучать кулаком в стену и сказал:

– Ладно, хватит прохлаждаться – пора идти.

– Может, еще подождем? – неуверенно предложил Могильный.

– Чего ждать-то, – не согласился с ним Ястребов, – чтобы они сюда пришли?

Могильный, втянув голову в плечи, тихо вздохнул. Почему-то он вдруг почувствовал, что его предложение было настолько же бестолковым, как и надежды на то, что его защитят в опасную минуту. Он с живостью представил себе, как тот же Панкратов, сейчас казавшийся ему настоящим героем с пистолетом, бросит его потом на растерзание любому чудовищу, и совесть при этом не будет грызть ни следователя, ни, тем более, Ястребова, которому вообще плевать на людские жизни…

Могильный поморщился при мысли, что все его сравнения с кровавой жратвой были как нельзя более кстати, если описать теперешнее его состояние. Вот только кто будет все это описывать, если его сожрут?

Он снова вздохнул, но сделал это так осторожно, чтобы, не дай Бог, не обнаруживать своих страхов перед этими двумя попутчиками, хотя на его лице и так все было написано.

– Ну, и куда мы двинем: вперед или назад? – спросил Ястребов.

– Думаю, ответ очевиден.

С этими словами Панкратов направился туда, откуда сорок минут назад пришел Могильный.

Ястребов без возражений усталой походкой поплелся за следователем, и Могильному ничего не оставалось, как пойти вместе с ними – без оружия-то он никто, да и вообще…

Пока они шли, не раздалось ни единого выстрела. Сначала это успокаивало, а потом вдруг Ястребов задался резонным вопросом:

– Интересно, они там друг друга перестрелять не успели?

– Кто их знает, – пожал плечами следователь, – но в любом случае, нам надо попасть на четвертый уровень, чтобы…

– Чтобы что, Панкратов? – усмехнулся вдруг Ястребов. – Биометрия тебе не нужна – вон он, третий нашелся, – с этими словами он кивнул на чуть отставшего от них Могильного.

– Действительно, я об этом как-то сразу и не подумал, – медленно проговорил Панкратов. – Ну что ж, тем лучше: значит, наверх мы не пойдем, а двинем сразу в оружейку…

– А вы в оружейную идете, да? – с интересом спросил Могильный, к этому моменту их догнавший.

– Да, – сухо ответил Панкратов, отметив про себя, как в глазах доктора блеснули озорные огоньки: наверное, тому никогда не приходилось держать в руках ни пистолета, ни, тем более, автомата, а тут такая возможность…

– И как вы хотите попасть в оружейную? – вновь спросил Могильный.

– На лифе или по лестнице, – ответил, не оборачиваясь, следователь, – другого пути у нас нет, к сожалению…

– Ошибаешься, Панкратов, – перебил его Ястребов, – а как же те люди с автоматами, которые меня к тебе доставили: они же на каких-то платформах прямо из пола поднялись?

Следователь кашлянул, будто Ястребов сболтнул что-то лишнее:

– Ну, во-первых, Альберт Валентинович, такие подъемники находятся только в двух местах на «Цитроне». А, во-вторых, ни один из них не ведет к оружейным туннелям…

– Ты в этом уверен?

– Уверен. И еще, если мне не изменяет память, туда можно пройти через стены.

Могильный и Ястребов удивленно посмотрели друг на друга.

– Ну, конечно, – усмехнулся следователь, – вы же не в курсе таких «мелочей»: вы у нас люди занятые, при должностях…

– Опять завидуешь, Панкратов? – хохотнул Ястребов. – Конечно, ты прав – нам с доктором не до всего этого, ведь, сколько обязанностей лежит на наших плечах, и сколько на твоих – сравни масштабы, сопляк, а потом будешь подкалывать.

Могильному, похоже, понравилось, как Ястребов осадил следователя, отчего тот заметно приуныл, хоть и старался не подавать виду.

Панкратов продолжил чуть осипшим голосом:

– Итак, в стенах любого туннеля или коридора есть пустоты, которые обнаруживаются простукиванием…

– Ты, прямо, как инструкцию нам тут читаешь, Панкратов.

– Вы меня не дослушали, Альберт Валентинович, а это чревато печальными последствиями.

– Это, какими же, друг сердешный? – всплеснул руками Ястребов.

– Заблудитесь тут к чертовой матери, и всё! И кто вас будет потом искать, я не знаю.

– Всё загадки у вас какие-то, товарищ Панкратов, – подал, наконец, голос Могильный.

– Ничего загадочного, Пантелей Эдуардович, просто есть минимум необходимых знаний, который в нужный момент может спасти жизнь, и если принимать это всерьез, а не отмахиваться, то вы сможете спасти и другие жизни.

– Возможно, – кивнул Могильный, и зевнул: ему ужасно хотелось спать.

– А как мы будет простукивать стены: кулаками, что ли? – поинтересовался Ястребов, изобразив на лице легкое недоумение.

– Можно и кулаками, – кивнул Панкратов, – только, думаю, через десять минут после такого «исследования» ваши костяшки придется бинтами перевязывать.

– Да уж, – подтвердил Могильный, – надо быть круглым дураком, чтобы так сделать.

– А чем же тогда прикажете их простукивать?

– Пока не знаю, – ответил следователь, – будем искать подходящие инструменты. Для такого дела подойдут даже обломки бетона, если они попадутся нам по дороге.

– А вы оптимист, – грустно произнес Могильный и нахмурился, явно что-то соображая.

– Не понял, что вы имеете в виду?

Доктор нервно качнул головой:

– На этом уровне мы ничего не найдем. Я прошел далеко вперед и не видел ни одного камушка, хотя теперь втайне желаю, чтобы мне хоть какая-нибудь соринка попалась, а то ведь, как назло – стерильный пол, будто его только что помыли…

– Тогда, может, нам вниз пойти? – без всякой уверенности в голосе предложил Ястребов. – Там этих камней навалом.

– Ага, и андроиды к ним в придачу, – кивнул Панкратов.

– Кто знает, может, мы больше никого и не встретим, – парировал в ответ Ястребов.

– Я не хочу этого проверять, Альберт Валентинович, но мне жаль тратить на них патроны. И потом, не известно, кого мы еще встретим по пути в оружейку, так что я зря рисковать не буду, и вам не советую.

– Да я, собственно, и не настаиваю, – пожал плечами Ястребов, – не хочешь – ради Бога. Но чем тогда долбить эти стены?

– Найдем что-нибудь, – ответил за следователя Могильный, – и, может быть, даже прямо сейчас.

– Что вы имеете в виду, док?

Могильный кивнул в ту сторону, куда дорога вела к дверям упавшего лифта, и Ястребов увидел, что там, далеко впереди, лежит что-то, напоминающее изогнутую трубу.

– Я этого раньше не видел, – сказал Могильный.

– Просто вы не помните, – махнул рукой Панкратов, – от страха все перезабудешь, верно? – с этими словами он подмигнул Ястребову. Тот согласился с тем, что доктор, испугавшись звуков упавшего лифта, а также автоматных очередей, дал, в конце концов, такого дёру, что мог и не заметить этой странной трубы.

– Но я могу поклясться вам чем угодно, товарищ Панкратов, что там, на полу ничего не было! – возмущенно взвизгнул Могильный.

– Верю вам, доктор, и вновь повторяю, что временная потеря памяти не является обманом, так что – все нормально.

Но Могильный не желал просто так сдаваться, тем более что о своей памяти он был осведомлен гораздо лучше, чем следователь, ибо, кому, как не ему, главврачу, знать о тонкостях человеческого организма, и о тех ситуациях, когда память действительно дает серьезные сбои.

Что и говорить, его, как профессионала, не на шутку задели слова Панкратова, о чем он хотел тут же сообщить, но в этот момент та самая труба, лежавшая в ста метрах от них, вдруг «ожила» и поползла в их сторону.

– Это что еще за черт? – выдохнул Ястребов, показав пальцем вглубь коридора.

Панкратов с доктором одновременно проследили взглядом за его рукой. Пока Могильный соображал, что ему делать – убежать сразу, или, не привлекая внимания неизвестной твари, остаться на месте, Панкратов навел на подозрительную «трубу» пистолет, и пальнул по ней один раз. Этот выстрел не помог – «труба» продолжала ползти к ним навстречу. Следователь со словами «промахнулся, что ли?», тщательно прицелился и снова нажал на спусковой крючок.

Сквозь облако сизого дыма Могильный увидел, как «труба», перестав шевелиться, замерла на месте.

– Прибил? – спросил он у Ястребова.

– Идите и посмотрите, – усмехнулся тот.

– Спасибо, я и отсюда понаблюдаю, – огрызнулся доктор, и тут же обратился к следователю:

– А ведь это, наверное, другой вид тех монстров, как считаете?

– Кто его знает? Вполне возможно.

Следователь бросил короткий взгляд на Ястребова – тот, не отрываясь, смотрел на застывшего монстра.

– А вы сомневались в их существовании, – сказал Панкратов с едва заметной усмешкой.

– Я и сейчас сомневаюсь, – ответил Ястребов. – Вот что это такое, по-твоему, а?

– Змея.

– А если это простой механизм, типа того андроида?

– И такое тоже возможно, – сказал Панкратов. – Дело в том, какой из этих монстров биологический, а какой роботизированный, и в том, какую угрозу он несет человеку.

– Это да, – кивнул Ястребов, – угроза от такой твари вполне реальна. Ну и что нам теперь делать?

– Подойти к ней поближе, – сказал следователь, и снова проверил число патронов в магазине.

– Сами пойдете, товарищ Панкратов, или пошлете кого? – испуганно спросил Могильный.

– Сам, сам – не переживайте.

Панкратов вставил магазин в пистолет и пошел к стальной змее.

– Вы там поосторожней.

– Да тихо вы, док – он сам разберется, – проворчал Ястребов.

– Вы думаете, наша помощь ему не понадобится?

– Тут и думать нечего: стойте и молчите, пока…

– Пока что?

– Тихо, – Ястребов приложил палец к губам и оглянулся: позади них раздался какой-то шум.

Глава 7

Охранник толкнул Егорова в спину с такой силой, что тот чуть не копнул носом бетон.

Не ожидая такой грубости, Егоров огрызнулся:

– Я это запомню.

– Обязательно запомни, – сквозь зубы процедил охранник: эта эмблема на куртке пилота, вызвавшая столько злобы у конвоира, была ему знакома. Пару месяцев назад им попался диверсант-аквалангист, и именно такой рисунок красовался на плече водолазного костюма нарушителя подводной границы «Цитрона» – красный кружок, в центре которого был помещен синий лотос. Тогда же местная служба безопасности выяснила, что этот знак принадлежал одной малоизвестной фирме, производившей детские продукты питания и предметы гигиены. Да уж, для грязных делишек террористов не было прикрытия более удобного, чем изготовление яблочного пюре, или ароматной присыпки. Эта фирмочка была ни чем иным, как замаскированным диверсионным пунктом. Как потом выяснилось, по всей планете было несколько тысяч таких вот мелких организаций с производством, якобы нужных мелочей для жизни – от туалетной бумаги сомнительного качества, до бракованных детских ползунков, к которым никто не предъявлял претензий: продукции просто не было ни в магазинах, ни на рынках, ни в интернете. Это было, что называется, «мертвое производство», надежно прикрытое нужными людьми с необходимым пакетом документов.

Подобные фирмы – это только верхушка айсберга: «головной» офис террористов еще предстояло обнаружить…

Чем занимались подобные «пункты»? Да всем, чем угодно: от слежки за интересующими «головной» офис объектами, до производства оружия разных типов и назначения – от микропуль, похожих на осиные жала, до бесшумных вертолетов, способных преодолевать огромные расстояния за считанные минуты. И да, многие технологии были украдены из лабораторий «Нового рассвета», о чем давно болела голова у администрации: где-то была не просто утечка секретной информации, а кто-то прям дорожку протоптал в самые важные отделы компании.

Короче, проблем было выше крыши, а тут – вот он: подозрительный субъект со знакомой эмблемой, напечатанной на спине лётного комбинезона! «И если этот подонок сделает хотя бы шаг в сторону…» – возмущенно думал второй конвоир, по-видимому, забыв, что они все трое находятся в довольно ограниченном пространстве, и ни о каких свободных движениях влево или вправо говорить не приходится. Охранник снова матернулся и толкнул Егорова, правда, чуть слабее, чем в первый раз.

– С тобой еще разбираться и разбираться, так что лучше не возникай, пока я прикладом тебя не огрел.

– Вы это сейчас серьезно? – усмехнулся Егоров.

– А что не так? – спросил конвоир.

– А то, что с пленными так не обращаются.

– Так ты и не пленный.

– А кто же я?

– Временно задержанный.

– То есть, если я задержан, то меня можно по башке прикладом, или как вы там еще хотите со мной расправиться?

– Чего у вас там случилось? – спросил Григорий, возмущенный непонятной возней за его спиной.

– Потом скажу, – ответил второй глухим голосом.

Егоров хмыкнул, ведь, кроме эмблемы, которая так не понравилась конвоиру, в его кармане лежал предмет, так никем пока и не обнаруженный – флешка с данными о местоположении базы Морозова. Эту информацию Егоров держал при себе постоянно, надеясь, что она когда-нибудь спасет ему жизнь, если случится что-нибудь непоправимое, вот, например, как сейчас, когда его схватили, как вражеского агента. Да, за такую флешку его либо отпустят на все четыре стороны, что весьма сомнительно, либо тут же снесут голову, или, еще хуже – будут снова угрожать пытками, оттягивая срок неизбежной смерти. Пилот поморщился при мысли, что его снова посадят в кресло к тому «доктору» и тот опять будет колоть его непонятными препаратами, а потом… Кто его знает, что он будет делать потом, но тот «доктор» при одном только воспоминании вызывал у Егорова едва скрываемую дрожь по всему телу.

Пилот тяжело вздохнул, пытаясь переключиться на какие-нибудь воспоминания, успокаивающие его нервную систему, но ничего не получалось – кроме покинутого им вертолета, и вида этого острова при ярком, но коротком солнечном свете, ничего в голову не приходило.

Когда пару часов назад его вывели на прогулку, вполне возможно, что ту пыльную дорожку и ржавую пустую бочку из под бензина, брошенную на пригорке, он видел в последний раз…

Да, что и говорить, но это воспоминание не давало благотворного эффекта. Если вспомнить еще что-нибудь, тогда для этого надо напрячь мозги, но его голова раскалывалась так, будто ее изнутри долбили перфоратором, или со всей богатырской дури хряпнули по ней тяжеленной кувалдой.

Егоров снова вздохнул, а может, застонал от боли (он и сам этого не понял), но конвоир вновь ткнул его в спину стволом автомата, будто, услышав эти звуки, он захотел сделать пленнику еще больнее.

– Да что ж ты… – обернулся к нему Егоров. Пилоту хотелось, чтобы хоть сейчас его никто не трогал: ему и так тошно – дальше некуда, а тут еще этот придурок со своим автоматом.

Как только они прошли еще триста метров вглубь бункера, далеко впереди раздались звуки, похожие на выстрелы.

– Вы слышали? – возбужденно спросил пилот.

– Ну, слышали, – равнодушным голосом ответил Григорий. – Вы сильно удивитесь, товарищ Егоров, но каких только звуков здесь нет: от рёва слона – до мышиного писка.

– Но, это же были выстрелы, а не мыши, и уж тем более не слон, разве нет?

Григорий снова обернулся:

– Выстрелы? Ну и что? Вы поспокойнее себя ведите, а не то мне придется вас приструнить.

– И как же ты это сделаешь? – спросил Егоров, ни на миг не переживая, что с ним будет дальше, ведь, если его до сих пор не укокошили, то и сейчас ничего страшного не случится.

Охранник не ответил, посмотрев на Егорова так, как смотрят на что-то непримечательное, вроде какой-нибудь козявки.

Зато ему сказал кое-что второй конвоир:

– Все наши разговоры могут услышать те, о которых вам лучше не знать.

– Что вы имеете в виду? – обернулся к нему Егоров.

– Идти надо быстрее – вот что, а то здесь скоро будет не до разговоров…

– Лучше заткнись, – прервал его Григорий, встав на месте.

Второй охранник посмотрел на него непонимающим взглядом, но, что-то видимо вспомнив, смиренно промолчал.

Прошла минута, и все эти тягостные шестьдесят секунд маленькая группа людей прислушивалась к вдруг возникшим шорохам, не делая ни шага вперед. Пилота удивило то, что еще несколько минут назад Григорию было все равно на выстрелы, которые он явно слышал, а теперь этого здоровенного мужика с автоматом испугали какие-то мышиные писки, или что-то на них похожее.

Конечно, Егоров прекрасно понимал, что ему не скажут не только всей правды, но даже и намеком не обмолвятся о том, что тут на самом деле происходит, но про себя он радовался, что хоть что-то остановило этого бравого вояку.

Через минуту Григорий шепнул «вперед», и вся группа медленно побрела вдоль туннеля – к пугающей неизвестности.

Егоров, вспомнив вдруг о местном докторе и его «чудо-шприце», призадумался: не хотелось больше видеть эту садистскую рожу; не хотелось слышать, что будут говорить эти узкие бледные губы… Так и что же ему делать: смиренно пойти с охранниками к тому садюге, который будет выуживать из него нужные им сведения, или, не задавая неудобных вопросов, попробовать оказать сопротивление этим двум бугаям, рискуя быть застреленным? Вопрос, естественно, глупый, и ответ на него до смешного прост, но пилоту сейчас было все равно, как с ним разделаются – главное, чтобы это произошло быстро и без мучений.

Потом его мысли сами собой переключились в другую плоскость: его вновь заинтересовали звуки, раздающиеся со всех сторон.

Пилот прекрасно знал, что на таких огромных, как этот, объектах, разбросанных по всей планете, может твориться все что угодно, и не нужно обладать богатой фантазией, чтобы представить себе все ужасы, изобретенные человеком. Егоров знал, что на «Цитроне», кроме производства секретного оружия ведутся еще кое-какие работы, связанные с изменениями генов любого представителя животного мира, а значит, тут могли создать такое, что и в голову не придет нормальному человеку. Об этом он много раз слышал из бесед шефа со своими коллегами из администрации, но Егоров не всегда был внимателен к той, несомненно, важной, болтовне, тем более, что любая, даже самая ничтожная, на первый взгляд, информация, может быть использована врагом. А этих самых врагов у компании было больше, чем блох у бродячего пса, о чем тоже не раз говорил Ястребов, особенно, когда перебарщивал с выпивкой.

Да, что и говорить: выпить его начальничек был не дурак, правда, в последнее время Ястребов перестал злоупотреблять горячительным, очевидно, Морозов дал ему втык, или же тот втык дала его собственная печень (он частенько держался за правый бок, когда о чем-нибудь оживленно спорил со своими коллегами). Хотя ему лично, как простому пилоту, как маленькому человеку при большом боссе, это, в общем-то, все равно: если начальник уйдет с поста – дадут другого…

Из воспоминаний о «веселых» рабочих днях Егорова выдернул Григорий: он резко остановился и поднял вверх правый кулак.

– Что там? – тихо спросил второй охранник. Пилот обернулся к нему, пожав плечами.

Они снова постояли пару минут, прислушиваясь к едва различимому шуму, больше похожему на звук льющейся воды. Егорову сначала показалось, что «Цитрон» дал течь, и морская вода проникает внутрь, журча на разные лады. Но потом оказалось, что это была совсем не вода, а нечто другое: тихое рычание зверя. И как можно было перепутать одно с другим, пилоту и в голову не приходило, но факт оставался фактом: метрах в ста от них кто-то рычал, словно предупреждая, чтобы люди не подходили слишком близко, а лучше, чтоб они совсем ушли из этого места.

– Вот же черт, – тихо выругался Григорий.

– Что там такое? – спросил второй охранник.

– Опять эта тварь, – отозвался Григорий и приложил палец к губам. Зачем он это сделал, Егоров так и не понял – уж лучше бы он положил этот палец на спусковой крючок своего автомата…

Додумать пилот не успел: впереди скользнула серая тень, и рычание прекратилось. Егорову почудилось, будто где-то сбоку него раздался едва заметный шорох.

Пилот прислушался: действительно – звуки шли изнутри стены, что шла по правую руку.

– Вы слышите? – спросил он второго конвоира.

Тот не ответил: замерев на месте, конвоир напряженно вслушивался в звуки, напоминавшие те, когда десятки крысиных лапок разгребают мелкие камни.

Егоров хотел его спросить, чего это он, мол, не отвечает, но понял, что пока рано это делать. Пилот с любопытством наблюдал, как меняется выражение лица конвоира, которому, похоже, впервые приходилось слышать звуки, раздающиеся в толще стен. Это было тем более странно, что еще каких-нибудь десять минут назад оба охранника пугали Егорова то ли чудовищами, то ли новыми пытками – в общем, он и сам не понял, что их так напрягло. Но вот то, как выглядел сейчас второй конвоир, по-настоящему развеселило Егорова. Он не отвлекал охранника от звуков, и даже хотел было крикнуть «Бу-у!», чтобы еще сильнее его напугать, но тут вмешался Григорий:

– Так, вы оба – пора бы уже идти дальше.

– А как же… – начал, было, второй охранник.

– Чего еще?

– Да так – я вроде слышал…

– Вроде Володи, – оборвал его Григорий. – Пойдем уже – некогда нам прислушиваться.

Второй ничего не ответил, видимо, поняв бесполезность своих возражений, впрочем, они и возражениями-то не были, а так, что-то вроде предупреждений, игнорируемых старшим по званию. А этот Григорий, несомненно, имел гораздо большие звезды, чем у замыкающего конвой.

Все трое медленно пошли вперед. Шорох в стенах еще какое-то время преследовал их, а потом прекратился.

– Нам долго еще идти? – спросил пилот Григория.

– А тебе какое дело? – не выдержал второй. – Иди и молчи. Скажи спасибо, что держишься еще на своих ногах, а то пришлось бы тебя тащить, как мешок с…

– Опять угрожаете? – усмехнулся пилот.

– Вам никто не угрожает, товарищ Егоров, – сказал Григорий, не оборачиваясь, – а вот помолчать и впрямь придется.

Тут он снова остановился.

– Что там опять? – спросил второй.

– Непонятно, – буркнул Егоров, ответив за Григория, и, на всякий случай, присел.

В этот момент Григорий вскинул автомат и во что-то прицелился.

– Гриш, чего там? – вновь сиплым шепотом спросил напарник. Егоров повернулся к нему с недовольным лицом: если бы его спросили о чем-то под горячую руку, он бы этим самым прикладом, который Григорий прижал к своей щеке, саданул бы второго конвоира, чтобы тот не задавал глупых вопросов.

Как же все было гадко: и звуки эти отвратительные, как в стенах, так и во всем туннеле; и отношение хамское; и мрак этот, будь он неладен – до сих пор свет никто починить не может…

Егоров с отвращением смотрел по сторонам, отмечая про себя, что стены туннеля из гладких бетонных превратились вдруг в шершавые кирпичные. «Будто их сложили при царе Горохе», – думал Егоров, касаясь рукой неровной поверхности стены, когда вновь услышал звуки «крысиных лапок».

Голова, прекратившая, было, ныть, снова заболела. Он-то, наивный, думал, что все уже прошло, но ошибся. «Да, уж – похоже, это никогда не кончится», – в который раз подумал Егоров, удивляясь тому, сколько еще всяких подозрительных звуков ему придется услышать за оставшийся путь. Ему не хотелось больше идти, и он внаглую встал на месте, за что сразу же получил легкий толчок в спину. Когда же он попробовал сделать это во второй раз, охранник огрел его прикладом по затылку.

Интересно то, что перед тем, как ему прилетело по башке, Егоров, встав посередине туннеля, тут же заметил, как пропали и стены, и мрак, в котором он находился вот уже несколько часов, и охранники – вокруг не было ничего, и он видел все без всяких преград при ярком свете. На мгновение ему показалось, что он видит на расстоянии вытянутой руки несколько комнат, набитых испуганными людьми, а в других таких же помещениях были какие-то огромные ящики и куча странных аппаратов, каких не было там, где находилась его база, с которой он сюда прилетел вместе с Ястребовым. «Конечно, – тут же подумал пилот, – это же куча лабораторий, а не вертолетная стоянка с ангарами – ничего удивительного».

Он подумал, что это видение произошло от нехватки кислорода, но потом, когда оно внезапно исчезло, пилот почувствовал, как сразу в голове прояснилось и стало легче дышать. Егоров резко выдохнул и сразу же ощутил, как вдруг загорелось в затылке – с ним «поздоровался» приклад автомата конвоира.

– Ты спишь, что ли? – словно издалека услышал он голос охранника, шедшего сзади.

– Нет, – ответил Егоров, – вот только…

– Только что?

– Ничего.

– Иди, не останавливайся!

Пилот медленно пошел вперед, и каждый шаг давался ему с таким трудом, будто его только что выдернули из глубокого сна. Это временное помутнение рассудка заставило Егорова быть осторожнее в том плане, что нужно больше молчать и не спорить с конвоирами, а именно с тем придурком, который идет позади него.

Егоров мечтал лишь о том, чтобы поскорее закончились его блуждания по этому бесконечному туннелю. Его мало волновало, что будет в конце «прогулки» – лишь бы сесть в мягкое кресло, или лечь на кушетку, чтобы вырубиться на несколько долгих часов.

Весь путь с этими двумя ушлепками, один из которых, положа руку на сердце, был молчаливым «ангелом», поэтому пилот быстренько переименовал его в «благородного», а второй и впрямь заслуживал той первоначальной нелестной характеристики, надоел Егорову больше чем полет сюда, хоть он и занял у него добрых полдня. Да, дела. И куда можно так долго идти, ведь от входа в этот бункер до лифта было всего-то каких-нибудь пятнадцать минут хода, а они идут минимум два часа? Если только Григорий, тот самый «ангел», не заблудился и не водит всю группу по кругу. Хотя, как можно здесь заблудиться, если проход всего один? Да, еще одна загадка, от которой Егорову стало как-то не по себе.

И тут он услышал, как выругался Григорий.

– Чего у тебя там опять? – спросил его напарник.

– Всё, господа, пришли: тупик, черт бы его побрал, – ответил Григорий.

Глава 8

Горелкин по-прежнему мог кое-что видеть из будущего, правда, откровения эти были в виде коротких вспышек, в которых, будто на фотографиях, отображались события ближайших дней, как, например, недавняя атака вражеских кораблей. Пару дней назад в его мозгу мелькнул этот пророческий снимок, поразивший своей четкостью и яркостью, где кроме летевших на «Цитрон» ракет, были слышны звуки взрывов, и ощущался запах горелого металла. Горелкин тогда же понял, что скоро будет атака с моря, вот только предупреждать об этом некого: сам он пластом лежал на госпитальной железной кровати, а вокруг – одни лишь больные немощные люди. Медики вообще куда-то пропали, да и охранников след простыл. И потом, кто будет слушать бредни старика, лежавшего на больничной койке в одной ночной рубашке?

На следующий, после атаки, день, старый следователь увидел в пришедших ему откровениях, как разделяется их «Цитрон», будто кто-то полоснул невидимым ножом по гигантскому пирогу, и куски того «пирога» мгновенно разошлись в разных направлениях – каждый двинулся в определенную сторону света…

Примерно через сорок восемь часов после этих видений, всё как раз и случилось, правда, понять, что именно произошло, было невозможно. Кругом стоял такой грохот и треск, что следователю показалось, будто одна из тех ракет, виденных им в его воображении, влетела прямо сюда, в госпиталь. Самого взрыва Горелкин не видел, но вот его последствия были довольно ощутимы – наступившая в один миг разруха и свалка из живых людей по правую стену госпиталя, который накренившись, так и стоял, будто его подцепили с одного боку огромными крюками, а потом рванули куда-то в сторону стрелу невидимого подъемного крана, да так и удерживали этот госпиталь на толстенных цепях под углом в сорок пять градусов, боясь его уронить…

Потом свет погас окончательно, и весь госпиталь наполнила угольная чернота. Горелкин закрыл глаза, и ему показалось, что он уснул, и что ему опять снятся знакомые вспышки света, выхватывающие из темноты пугающе знакомые лица. Один за другим перед его взором вдруг предстали те, кого он не встречал на «Цитроне» очень давно, например, Валерий – тот самый куратор новичков, пропавший несколько месяцев назад: он лежал на кровати, видимо, чудом задержавшись на ней во время тряски, и молча смотрел на следователя.

Еще Горелкин увидел медсестру Могильного, исчезнувшую примерно в то же время: она выглядела так, будто ее несколько дней нещадно били.

Потом перед ним возник тот, про кого он и думать забыл, а именно, Рокотов, его подчиненный. И что ему здесь понадобилось, непонятно: молодой, здоровый – ему вообще болеть не к лицу, если можно так выразиться? По-хорошему, это место, больше похожее склад, чем на госпиталь, вообще не годилось для людей – ни для больных, ни для здоровых…

Горелкин вновь открыл глаза, ощущая, как пульсирует кровь в висках – начинала ныть голова, а он терпеть не мог этих болей – они рождали чересчур яркие вспышки, в которых рисовались абсурдные картинки вроде ящериц с человеческими головами, бегающих вокруг, или говорящих акул с тупыми уродливыми мордами…

Он устало выдохнул: надоела ему эта кутерьма, когда все вдруг превратилось в какую-то кашу. После того, как госпиталь тряхнуло в первый раз, все кровати сдвинулись в одну сторону. Кто-то из пациентов чудом удержался на тех кроватях, а кто-то с них слетел, и теперь, лежа на полу, не в силах был подняться.

Следующие толчки только усугубили ситуацию, сбросив с кроватей тех, кто на них чудом удержался после первой тряски.

Потом, с чудовищным скрежетом, госпиталь встал на место, тряхнув напоследок левой своей стороной, словно ее отцепили от крюков, бросив на твердую поверхность. Зубы Горелкина стукнулись друг о друга, и он сильно прикусил язык. Следователь даже выругаться не смог от боли, а ведь так хотелось.

Свет снова включился, но никак не желал гореть ровно: постоянные вспышки, какие-то щелчки, хруст, будто кто-то над ухом жевал чипсы… Все эти звуки настолько раздражали Горелкина, что он хотел просто оглохнуть. Да, вот такое обычное желание больного усталого человека, оказавшегося в неприятной обстановке, из которой, казалось, не было выхода. Если б такое случилось с ним, когда он был моложе, тогда бы он смог пережить это спокойно. Но вот сейчас, когда он заболел неизвестно чем, и все рушится буквально на глазах, когда, того и гляди, весь госпиталь либо потонет, либо провалится в бездну – вот в такой обстановке Горелкину хотелось, чтобы исчезли все его чувства, все ощущения, которые говорят человеку только об одном: о страхе неминуемой близкой смерти.

Следователь сидел на кровати, держась за ее железную спинку, и все слушал и слушал нескончаемый грохот. И тут в нем проснулась надежда: когда-то это должно закончиться! Не бывает так, чтобы всё, даже самое плохое и страшное длилось бесконечно. И даже если оно будет продолжаться очень долго, то и к этому можно привыкнуть – человек ко всему привыкает…

Эти беспокойные мысли пронеслись в его голове и тут же улетучились, уступив место другим, более светлым: что он будет делать, когда все уляжется? Ответ пришел тут же: будет выбираться из этого дурацкого госпиталя, ведь ему стало намного лучше. Или же подождет, пока… А чего он, собственно, будет ждать: когда сюда вновь придет с наручниками тот самый Геннадий Винверович, чтобы приковать его к кровати, как того бедного слесаря, или вернется Могильный, и вколет ему чего-нибудь странное?

Да, тут было о чем подумать. И подумать надо серьезно. Во-первых, что это была за тряска: либо это результат продолжавшейся диверсии террористов, либо последствия подводного землетрясения, или как оно там называется? Во-вторых, как теперь поступят с пациентами горе-врачи, ушедшие из госпиталя в неизвестном направлении, и появится ли здесь вообще хоть кто-нибудь из медперсонала? Ему-то лично все равно – ему и так намного полегчало, но вот те люди, которых бросило в одну огромную шевелящуюся кучу благодаря той чертовой качке – они-то уж точно пострадали, и им требовалась помощь.

А сможет ли он им помочь, если встанет сейчас со своей кровати и, пошатываясь от слабости, пойдет туда, где практически все пациенты лежат вповалку? Нет, такой уверенности у Горелкина не было, и он, снова закрыв глаза, почувствовал, как его голова становится пустой, будто из нее испаряются все мысли. Это странное ощущение длилось недолго, но за это короткое время Горелкину показалось, будто кто-то физически тянул из него все силы. Он посмотрел туда, где в последний раз видел медсестру Могильного, наверное, все еще сидевшую на своей кровати – тьма в тот момент снова вступила в свои права, и глаза следователя никак не могли привыкнуть к бездонной черноте. «Хоть бы еще раз мелькнуло, что ли», – подумал он, вспомнив, как еще недавно его ужасно раздражало мерцание света, а теперь он чуть ли не молил, чтобы на секунду загорелась хотя бы одна дежурная лампочка. Конечно, это не позволило бы ему увидеть, что творится вокруг, но все же, ему нужен был хоть какой-то проблеск надежды, что все наладится. Да, смешно рассуждать о том, что всё, вставшее с ног на голову, вдруг придет в норму. Чудеса, конечно, иногда случаются, но здесь – по истине заколдованное место, куда не проникнет ни одно, пусть даже самое пустяшное, волшебство.

Горелкин встал с кровати, но сделал это так осторожно, чтобы не навредить себе еще больше каким-нибудь случайным движением, вроде того, когда человек оступается и получает либо вывих стопы, либо смещение почки.

– Не хватало мне проблем на ровном месте, – пробубнил он себе под нос, и, помня примерно, где находятся кровати его друзей по несчастью, обошел их, пытаясь пройти к, лежавшим вповалку, людям.

Он шел, иногда обо что-то спотыкаясь, но стараясь держаться воображаемой прямой линии, ведшей его к правой стене. Горелкин делал шаг за шагом, стараясь убедить себя, что делает всё правильно: людям нужна помощь, и как он будет им помогать, это уже вопрос второй: главное – до них добраться.

Госпиталь снова мотнуло в сторону. Следователь упал на что-то мягкое и вдруг оно сказало:

– Куда же вы прётесь, честное слово? Глаза протрите!

Горелкин остановился, обрадовавшись, что хоть кто-то подал голос: за эти несколько долгих часов он услышал первое слово: оно-то и было настоящим чудом – тем самым проблеском надежды, что скоро все наладится. Конечно, в полной темноте невозможно было понять, на кого он наступил, но этот голос, ослабевший за долгое время безуспешного лечения в госпитале, дал следователю хоть какой-то ориентир.

– Извините, – ответил он в темноту, не надеясь, что тот человек его услышит: он и себя-то едва слышал, видимо, тоже ослабев от своего недуга.

– Вы чего тут бродите? – спросили из темноты.

– Вас вот ищу, – сказал Горелкин, не зная, как лучше ответить.

– Считайте, уже нашли.

– Вам помочь встать?

– А смысл, – ответил человек и закашлял, – сейчас опять тряхнет, и я снова свалюсь.

– Ну, знаете – лежать на полу тоже не дело, – сказал следователь, чувствуя, что это замечание должно хоть как-то подействовать на незнакомца.

– Да я и рад бы встать, – ответил человек, – вот только меня кто-то придавил.

Горелкин присел, надеясь, что в такой темноте он что-то да разглядит, но, на сей раз чуда не случилось. Он протянул руки и натолкнулся то ли на своего собеседника, то ли на то, что лежало на нем.

– Вот это вам мешает? – спросил Горелкин.

– Вы трогаете мою ногу. Не могли бы вы проверить чуть левее?

– Да, да, конечно, – ответил следователь, и, вытянув руку туда, куда подсказал ему собеседник, наткнулся на чье-то тело. – Наверное, он мертв?

– Наверное, – ответил человек. – Отодвиньте его от меня – там весу, поди, килограммов двести, не меньше.

– Так, давайте я попробую, – сказал Горелкин, и, напрягшись, отодвинул невидимое ему тело.

– Уф, кажется всё! – сказал человек отдуваясь, будто он только что влез на высокую гору. – Спасибо вам.

– Не за что, – ответил следователь. – Как вас зовут?

– Рогов моя фамилия. Петр Константинович.

– Очень приятно. А я Горелкин Сергей Валентинович.

– Очень приято. Ну что, Сергей Валентинович, надо нам отсюда как-нибудь выбираться, как считаете?

– Да, надо. Вот только в такой темноте мы с вами никуда не дойдем: госпиталь-то огромный.

– В этом вы правы: чтобы дойти до выхода, тут и при свете-то понадобится минут пять, не меньше, а теперь хоть глаз выколи – вовек туда не доберешься.

– Нам с вами нужно быть оптимистами, Петр Константинович, иначе и впрямь придется тут куковать до конца своих дней.

Рогов одобрительно крякнул, что очень понравилось Горелкину – он всегда любил, когда люди быстро с ним соглашались – это экономило силы и время, которые не нужно было тратить на пустые уговоры.

– Так и куда же мы пойдем в такой темноте: налево или направо? – спросил Рогов.

Горелкин чувствовал, что тот ехидно улыбается, и, решив не нагнетать обстановку, спокойно ответил:

– Вот в какую сторону вы мне пальцем покажете, в такую и пойдем.

Рогов рассмеялся и Горелкин подхватил этот смех, чувствуя, как с каждой секундой расслабляется его напряженное тело, а может, наоборот – заряжается жизненной энергией. Он так и не понял, что с ним произошло в эти секунды, но этот разговор был так ему нужен – с ним, будто в один миг, вернулись его молодые годы, где он был беззаботным и сильным…

– Да, Петр Константиныч, шутки шутками, но нам действительно нужно выбрать какое-нибудь направление…

– А вон – лампочка загорелась! – сказал Рогов.

– Где? – закрутил головой Горелкин.

– Слева от вас: присмотритесь хорошенько.

Следователь напряг глаза, но ничего не увидел.

– Наверное, зрение подсело, хотя до этого я не жаловался, – сказал он чуть поникшим голосом.

– Ничего страшного: мне ее отсюда хорошо видно, – ответил Рогов. – Помогите встать.

Горелкин потянул за собой Рогова. Тот, тяжело кряхтя, поднялся на ноги и сказал:

– Идите за мной. Можете держаться за подол моего халата – он у меня безразмерный.

Следователь нащупал в темноте матерчатую ткань, и, схватившись за нее, пошел вслед за Роговым.

– А как же остальные? – спросил Горелкин, когда они сделали двадцать или тридцать шагов.

– Без понятия, – ответил Рогов. – Вы что, будете всех здесь спасать?

– Ну, как бы, я думал, что надо…

– Расслабьтесь, Сергей Валентинович – всем не поможешь, тем более что в такой темноте нам вряд ли удастся что-нибудь сделать.

– Ну, троих или четверых мы запросто могли бы поставить на ноги, как считаете?

– Не уверен, – недовольным голосом ответил Рогов, – но если мы вдруг, по пути, обнаружим какой-нибудь рубильник, тогда сразу же…

– Какой еще рубильник: тут носа своего не видишь, а вы говорите?

– Это да, – ответил Рогов, – но все равно, мне кажется, что спасать здесь кого бы то ни было – пустая затея.

– Но вам-то я помог?

– Жалеете теперь?

– Нисколько.

Рогов остановился.

– Хорошо, будь по-вашему, но только потом не говорите, что мы зря время потратили.

– Вы о чем сейчас, Петр Константинович?

– Да о том, что мы можем принести больше пользы, если окажемся снаружи – я думаю, что там как раз есть свет.

– И как это нам поможет? – спросил Горелкин, все еще не улавливая сути этого разговора.

– Не знаю, – ответил Рогов, – может, мы найдем какое-нибудь оружие или инструменты…

– Вы не ответили на вопрос, – настойчивым тоном сказал Горелкин, – как нам это поможет в спасении людей?

Рогов замолчал: действительно, как они помогут пострадавшим, находясь снаружи, пусть даже и при свете?

Горелкин понял, что Рогову ответить на это нечего, и, вздохнув, сказал:

– О других тоже иногда надо думать, Петр Константинович – это может оказаться полезным.

– Чего-то я в этом сильно сомневаюсь.

– А вы не сомневайтесь: вы поможете кому-нибудь, а потом и вам помощь придет…

– Сказочки это все, товарищ Горелкин: ни разу еще благодарных людей не встречал.

– Да вы просто были невнимательны. Вспомните любой случай из жизни, когда после вашей самой ничтожной, на первый взгляд, помощи, вы потом получали в ответ от этого человека что-нибудь нужное вам.

– Не было такого никогда, – засопел в ответ Рогов. – И, пожалуйста, давайте замнем эту тему – враньё это все.

Горелкин помолчал, дав ему выдохнуть от нарастающего волнения.

– Ну, хорошо, – тихо сказал следователь, – пусть будет по-вашему, но все-таки, не мешало бы покопаться в памяти.

Рогов не ответил. Горелкин почувствовал, как подол халата, за который он все это время держался, потянулся в противоположную сторону.