Готика для глупеньких. Рассказы для чтения под одеялом бесплатное чтение
Скачать книгу
(Не)Тайное окно.
– Ну что сказать, тест на сами-знаете-какую-болезнь у вас отрицательный. Пьем побольше теплого, горлышко полощем. Больничный надо? – крошечный участковый врач в большими умными глазками и смуглым личиком заботливо поглядел на Алену снизу-вверх.
– Нет, – прогнусавила она.
– Зря, – вздохнул крошечный.
«Вот подрасти, потом умничай», – подумала она. Алене часто казалось, что некоторые люди в этом мире застряли как будто не на своем месте. Вот это создание явно рождено для эльфийских чертогов под холмами: вместо синих бахил у него должны быть остроносые туфли, а вместо сумки через плечо – арфа.
Или вот в понедельник, позавчера, на Выборгской в метро зашел человек в тесном офисном пиджачке, синем галстуке и кургузой стеганой куртке, которая на нем едва сходилась. Ко всему этому прилеплялась голова, к которой полагались по меньшей мере рыцарские доспехи: выразительный нос, квадратный подбородок, стрижка – ни дать ни взять под шлем… Ну что, что ты делал в метро, когда тебе нужно в крестовый поход!
Кажется, именно в понедельник у Алены поднялась температура.
Она закрыла дверь за мальчиком-феем, как она про себя обозвала участкового, и села думать.
Итак, дано: ОРВИ мерзотное – 1 штука. Рабочих дней в месяце осталось 8 штук. Из них онлайн уроки – все штуки.
– Что ж, Лютик, – Алена обратилась к хомяку в прозрачной розовой пластиковой клетке, – сейчас мы с тобой попилим бюджет.
Хомяк не возражал. Удивительное дело: хозяйка квартиры сначала не разрешила держать хомяка. Ну какая ей, по сути, разница, есть он или нет его. В соседней комнате вообще хозяева котов на передержку берут. Да, прямо в одной комнате с ними и живут. А тут хомячок…
Впрочем, Алена отвлеклась. Она села за стол, открыла тетрадку и попыталась составить таблицу: куда, сколько и как часто платить в ноябре.
– Так… За комнату 23 тысячи, еще за еду… за еду…
Дальше не пошло. Что-то было не так. Алена подняла голову от тетради и осмотрелась. Обычно в это время дня, когда она здорова и общительна, конечно, она сидит с кем-то из друзей за латте на миндальном, ведет онлайн-урок или занимается какими-то другими жизненно важными вещами обычной 28-летней девочки.
Впервые за несколько лет Алена осталась дома одна вечером, и что-то ей очень мешало.
А вдруг это привидение? Ну как в том видео, которое попалось ей вчера вечером. Там какой-то серьезный зумер вещал, что его мама сфотографировала призрака в Екатерининском парке. Алена посмеялась. Потом провела ночь с включенным светом.
Главный плюс от Лютика: все звуки можно смело скидывать на него. Он шуршит, раскидывает опилки, пищит. А вот ощущение совершенно не объяснимого присутствия – это другое.
Кто его знает, что в этих старых домах… «Квартира», как гордо именовала это хозяйка, была на самом деле 12-ти метровой комнатой, в которой чудеса человеческой жадности позволили установить микро кухню и туалет с душевой кабиной. За пределами симпатичного современного интерьера Алениного жилища находился обычный коммунальный коридор с обычными дверями в обычные коммунальные комнаты. О том, что когда-то здесь были меблированные нумера второго этажа, сдававшиеся внаем состоятельным господам, напоминала лепнина на потолке, грубо разделенная газоблоковыми стенками. Да еще, пожалуй, картина, изображавшая прекрасную даму и ее не менее прекрасного кавалера в каком-то фэнтэзийном антураже. Впрочем, она была полностью современная и особой ценности не имела.
Но кто его знает, что в этих старых домах!
Алена поднялась и прошла по комнате, тщательно разглядывая углы. Это, как понимаете, не отняло много времени. Все чисто. Но что-то неуловимо изменилось.
Может, надо сварить какао и лечь полежать? Да, полежать. С температурой 38,5 это самая дельная идея. Она включила чайник и села ждать, но пока ждала, задремала. Так что, когда чайник вскипел, Алена поняла, что хочет только выспаться. К черту какао. Она выключила настольную лампу. Но темно не стало.
Вот оно что! Вот что мешало ей все это время! В доме напротив, на четвертом этаже горел противный прожектор дневного освещения, яркий, бесцеремонный как в больничной палате.
«Его что, раньше не было? Почему я не видела его?» – Алена недовольно встала, чтобы задернуть шторы. Заодно она попыталась вспомнить, существовал ли этот луч смерти раньше, или его специально придумали ей назло.
Постепенно болезнь, темнота и усталость сделали свое дело, и она уснула.
***
– И ты представляешь, как только утром прозвенел будильник, я открываю глаза – и там снова включается свет! – Алена наслаждалась всеми привилегиями слегка больного человека: чистая пижама, какао и свежие гренки, которые приготовили для тебя – что может быть приятнее!
– Вот паразиты, – отозвалась мама. Гренки она привезла с собой: у Алены из всей кухонной утвари была микроволновка. Микроволновка на микро кухне.
– Кто это может быть, а?
– Да просто пришел кто-то с работы вечером, свет зажег, ну кто еще, – рассудила мама, – а ты просто была в бреду и тебя это раздражало.
Мама потрогала ей лоб, потому что дети, как известно, сами не в состоянии измерить температуру и принять таблетку.
– И всю ночь сидел с включенным прожектором? Нееееет, – протянула Алена, – это неспроста.
– А я тебе рассказывала, что Оля в Кронштадт переехала? – в маминой жизни это было куда более волнующее событие, поэтому о фонаре в окне они больше не говорили.
Когда мама ушла, Алена забралась на подоконник с тетрадью, чтобы снова взяться за несчастные расходы и доходы.
«Урок с Федей придется перенести или отменить. Сегодня я явно не презент пёрфект. Минус полторы тысячи. Как все-таки несправедливо, что, когда болеешь, вместо безлимитных гренок и какао, у тебя еще и деньги отнимаются! Так, с Федей решили. А вот Ира у меня только через два дня, до этого времени я успею…» – ее взгляд упал на то самое окно.
Алена таращилась на него минуты две, а потом поняла. В этом доме никто не живет. В нем нет никаких магазинов. В нем нет вообще ничего.
Когда-то давным-давно это был особняк, принадлежавший богатому инженеру путей сообщения, как гласила табличка на доме. Четырехэтажный желтоватый, слегка закопченный на вид дом с готическими башенками – когда-то именно из-за этого вида живописных городских развалин Алена соблазнилась снять здесь квартиру. В 60-е здесь разместился дом детского творчества, просуществовал там до 80-х. Кажется, в 00-е была последняя попытка воскресить его: Алена прогуливалась еще девочкой с родителями мимо особняка и слышала, как папа говорил маме, что какой-то «новый русский» купил этот дом своей «профурсетке». Кажется так. Но сейчас тут ни пионеров, ни профурсеток.
Окна в нижних двух этажах были заколочены, выше – местами выбиты и закрыты какими-то фанерами.
Может, это было другое окно? Но в любом случае свет шел из этого самого заколоченного дома. Кто это? Бомжи? Любители ночных фотосессий? Если первое – лишь бы не шумели. Если второе, они больше тут не объявятся.
Ерунда, на самом деле. Едва ли это все стоит того, чтобы думать. Надо найти книжку, чтобы скоротать время, да и горло пора полоскать.
И все же, Алена нет-нет, да и поглядывала на окно. Чем темнее становилось на улице, тем чаще.
17:00 – света нет.
18:00 – света нет.
19:00 – света нет.
Что ж, время разогреть тот самый суп, за которым она спускалась в пекарню утром. Надо же что-то съесть.
19:12 – Алена чуть не выронила ложку. Свет зажегся и бил в глаза с той же беспардонностью, что и прошлой ночью.
Был на свете один человек, который поддержал бы любую теорию заговора просто ради приятной беседы. Звали его Тоша, даже Тошенька, и был он младшим в университетской компании, где провели когда-то лучшие годы жизни Алена, ее подруги Карина и Юля и этот вот Тоша.
«Смотри, какое дело, – набирала Алена в мессенджере, – Помнишь, у меня напротив дома мини-замок стоит? Так вот, в нем кто-то есть, смотри».
«Ооооооо! Выглядит очень загадочно! Я бы туда не пошел ни в коем случае! Я бы точно не стал брать с собой фонарик. И уж точно обошелся бы без заряженного телефона. И думать не стал бы!»
«Я не хочу думать, что это кучка бомжей», – Алена знала: на такое сообщение она получит несколько версий, из которых каждая достойна экранизации.
«…печатает…»
«Наверное, это древний вампир наконец-то снял домик в самом несолнечном городе мира и коротает вечера».
«А свет ему зачем? Гостей ждет?»
«Заманивает, я бы сказал».
«…печатает…»
«А может быть, там приемная комиссия местного филиала Хогвартса? Может, нас уже зачислят?»
«Ну или на работу возьмут».
«Ога, я уборщиком пойду, буду пыль в запретной секции вытирать».
«А почему приемная комиссия работает по ночам, есть идеи?»
«Стой, это сложно. Сложно не шутить про ночные кастинги для особых поручений, но я справлюсь. Может, у них по-другому время идет?»
«Как в Нарнии?»
«А вдруг там сумасшедший ученый? Нашел кабинет в заброшенном доме и работает по ночам, чтобы никто не мешал».
«Собирает себе подружку?»
«Из КУСКОВ!»
Полегчало. Хорошо, когда в мире есть кто-то, такой же глупенький как ты сам. Глупенький не в смысле интелелекта: все-таки Алена неплохо училась, преподавала, да и ученики каждый год сдавали ЕГЭ не ниже 93! Нет… Глупенький, то есть такой, который не любит быть слишком серьезным. Невозможно выжить в этом холодном мире, наполненном продуктивностью, активностью и инициативностью, если все вот это воспринимать всерьез. Можно сойти с ума. Гораздо проще дать себе право быть глупеньким. Вот уже и не так будоражит ее мысль об этом злосчастном окне. Главное, что где-то в уголке мозга появился образ: темной ночью бледная рука вставлят огромный старый ключ в резную замочную скважину, дверь со скрипом отворяется, рука поворачивает большой старый рубильник, и поток света озаряет… Что озаряет, пока не очень понятно. Алене еще нравилась версия про мастерскую художника, который всю жизнь пишет одну и ту же картину, но никак не может закончить.
Свет в доме напротив выключился ровно в 7:30, по будильнику.
Алене было намного лучше, и она решила пройтись. Ноябрь – самый темный месяц в году, свет едва-едва пробивается через толстенные облака. Этот короткий промежуток времени между 12 и 15 можно посвятить прогулке, особенно если повезет, и будет сухо.
Район Коломны почти всегда довольно безлюдный. Алена решила пройти через Английский проспект, Набережную пряжки, можно зайти в Новую Голландию, там купить кофе, потом через набережную Крюкова канала вернуться к дому.
Ей даже захотелось сегодня хорошо выглядеть! Вот что отдых делает с людьми! Раз сухо, можно надеть огромное серое пальто, а не непромокаемую куртку. Кеды можно надеть чистые, а не сапоги с подошвой размером с нижнюю палубу Титаника… Красота!
В Новой Голландии удалось покормить уток. Говорят, уткам нельзя хлеб. Но Алена ни разу не видела, чтобы эти бестолковые создания ели что-то кроме хлеба.
«Интересно, древний вампир, когда утром выключает свет, идет спать? Или прогуливается, если солнца нет? Ищет ли он в Петербурге свою Эллен? А вдруг это я? А вдруг это никакое не ОРВИ, а проклятье, которое нужно снять каким-то жутко непристойным образом?»
Алена стояла у ограды набережной, дышала паром от стакана кофе, объемом больше напоминавшего небольшое ведро, где-то вдалеке верещали чайки – в общем, все было очень хорошо.
Прогулка пошла ей на пользу. Даже придала сил. Видимо, проклятье действовать не собиралось. Вечером Алена не сводила глаз с окна напротив.
В 19:12 в окне зажегся свет.
«Тоша, добрый вечер. Вампир проснулся»
«Ты там осторожнее, вдруг он уже у тебя»
«Антон, блин!»
«Все-все! Молчу!»
«Ну нет!»
«Обернись!»
Хотя Алена знала, что это только шутка, все такая же глупенькая, как вся их переписка, она обернулась. Самой не верилось, но сердце как будто пропустило удар. Никого. Алена встала, чтобы зажечь верхний свет. Обычно ей нравилось, чтобы горела лампа в углу, а люстра давала такой холодный неприятный больничный свет, что ее Алена вообще не включала. По пути к выключателю она старалсь не смотреть в зеркало. Мало ли что! Чертов Антон!
«Ты жива там? Ау!»
«Нет. Он зовет меня. Я больше не принадлежу этому миру»
«😱»
«Я пошла смотреть, что там, не могу больше»
«Серьезно? Я бы не пошел»
Алена натянула кеды и накинула пальто. Дождаться утра? Ну уж нет! Надо пойти и все выяснить! Немедленно!
Она сбежала вниз: кроссовки не зашнурованы, пальто ни к чему. Там же ждет она – разгадка! Примерно, как котенка Гава ждали неприятности, да.
Все мы знаем, что на расследование в пустые дома нужно ходить днем. И все мы вспоминаем об этом, когда смотрим фильмы, в которых кто-то идет ночью в пустой дом. Какие они глупые, эти герои хорроров! Вот только все теоретические знания почему-то отключаются, когда героем такого хоррора становишься ты сам.
Сейчас Алене и в голову не пришло, что что-то может пойти не так. Вот он, дом. Вот он, свет.
Зайти внутрь оказалось несложно: парадная была старой и ее любили блогеры. Частенько делали фотографии с атмосферой легкой мерзости запустения. Алена включила фонарик на телефоне: не слишком хочется свернуть себе шею в темноте.
Лестница наверх была стерта на ступеньках посередине: так часто ее полировали ноги больше ста лет. После каждого пролета с площадки вела дверь на этаж: вероятно, этой лестницей когда-то пользовались слуги, чтобы не шнырять по парадным покоям.
Второй этаж был заколочен: лестница шла выше, но на сам этаж пройти было нельзя. В прибитых листах фанеры были щели, откуда воняло давно не мытыми кошками. Они Алену мало интересовали, по крайней мере сейчас. Она отправилась выше.
Дверь на третий этаж тоже была закрыта, на этот раз железная. А вот из-под двери четвертого этажа на лестницу лился свет.
После темной улицы и мрачных трех этажей эта щель под дверью, казалось, скрывает настоящий океан света. Там рай? Там собрались все классики русской литературы и празднуют примирение с действительностью после смерти?
Алена протянула руку к ручке двери. Обычная ручка, она не производила впечатление какой-то особенной, просто возьми и открой! Как будто воздух стал слишком плотным и не давал ей приблизиться ни на милиметр.
Алена не помнила, как сбежала вниз.
Уже дома она записывала Антоше голосовое сообщение:
«Тош, я не смогла. Ты смеяться будешь. Просто не могу и все. Мне стало страшно. Я все испортила. Че теперь делать-то? Только не говори перестать страдать херней!»
«Никогда! Страдать херней – это наш девиз».
«Я пойду еще раз. Завтра».
«А не лучше ли оставить недосказанность?»
«Я спать не буду из-за этой чертовой недосказанности!»
«ну смотри, вдруг там ничего нет. Просто прожектор работает. А настроение будет испорчено».
«Ты прав, конечно. Но я попробую еще раз».
Алена заварила какао из остатков на дне банки. Лучше бы, конечно, купила себе продуктов, а не занималась вот такой ерундой. Ну не стыдно ли? Еще и дверь не открыла. Аленка-Аленка! Скоро тридцать стукнет, так ничего и не меняется в твоей жизни!
Очарование мрачным домом напротив и его тайной сошло на нет. Это неприятное чувство: сначала ты быстро по самые уши втрескиваешься во что-то. А потом время проходит и тебе все равно. Так бывает с киногероями, но влюбленность в них проходит медленнее и не так болезненно. А тут: сутки страдаешь по одному окну, а потом не решаешься зайти в комнату. Потому что, скорее всего, не увидишь ничего из того, что напридумывала себе.
День начался как обычно. Даже болезнь больше не давала о себе знать. Алена провела два урока. Обычно маленькие приходы денег шли на покупку быстрых дофаминовых радостей: пирожных, пряжи, свечей с запахом горного тумана. Но сегодня Алене ничего этого не хотелось. Как будто любовь прошла. Как будто ее где-то серьезно обманули.
Она пыталась выйти на улицу, чтобы успокоить мысли прогулкой, но ветер швырял грязные листья под ноги, мокрый снег откровенно плевался в лицо. Как будто весь город разом хочет ей сказать: «Ты меня не стоишь. Не хочешь разгадывать мою тайну? Неинтересно? Получи теперь. Буду вытирать об тебя ноги».
И обед с корейской лапшой показался безвкусным, и новую серию смотреть не хотелось. Все как-то глупо стало внезапно.
Вечером Алена села за стол, чтобы подготовиться к занятиям на завтра. Не тут-то было. Ровно в 19:12 зажегся чертов фонарь.
– Ну чего ты от меня хочешь-то? – проворчала Алена, – Ну давай, удиви меня снова. Нет уж!
Антоша возвращался домой с работы в 11 вечера. Не всегда, но работал он тоже не каждый день. Так и получалось, что три дня в неделю он консультант в салоне связи в критически некрасивой желтой униформе, а остальные четыре – фотограф на документы в полуподвальном помещении. И в эти же четыре дня по вечерам ведет театральную студию для детей до 7 лет. Как это получилось? У него есть очень длинная история об этом. Хотя и не очень интересная. Обычно он обходится фразой: «В это трудно поверить, но мне нужны деньги».
Салон связи работает до 22:00. И пользоваться телефоном в нем нельзя. Так что Сообщение от Алены, своей подруги времен педуниверситета, Антон увидел только поздно вечером, когда пришел домой и зарядил телефон.
Она просила позвонить сразу, как он сможет.
– Ну что, побывала в логове дракона?
– Антош, спасибо, что позвонил. Готов слушать про логово?
– А давай, сейчас чайник поставлю только.
– Я зашла.
– Поздравляю!
– Ну то есть, я опять поднялась, нашла эту дверь и открыла… и… – тут Алена начала заходиться от смеха.
– Ален, я тоже сейчас ржать начну.
– Аха! Ты знаешь, что! Сейчас, подожди…
– Ну да, я ж не тороплюсь никуда. Хатико ждал, и я подожду.
– Там дед-вахтер за столом сидит и судоку решаееееетпахахахахаха!
– Блин, не дракон!
– И он мне такой: «Вам кого, девушкаээээ?»
– Ты сейчас там?
– Я домой захожу, хватит с меня.
– И чего дракон?
– Он мне говорит: «Девушкаааээ, покиньте помещение, это частная собственность!» Я, конечно, покинула сразу, извинилась тысячу раз, хотя боюсь, он мне еще во сне сниться будет.
– Не обидно?
– Обидно, конечно! Мог бы и повежливее! Собственность у него частная, видите ли!
– Я не о том. Не обидно, что там не оказалось ни вампира, ни Хогвартса?
– Ну… – Алена замолчала, – Знаешь, мне вот это вчера обидно чуть не до слез было. Я в принципе была готова к такому. Сейчас больше смешно.
– Да, одной тайной Петербурга стало меньше сегодня.
– Грустно, да. Но спасибо, что поддержал.
– Ладно, не расстраивайся, пошли завтра в «Вольчека» лучше. Булок со сливками купим.
– И коричневой воды.
– Что?
– Итальянцы так американо называют.
– И коричневой воды. До завтра?
– Давай, бро.
И оба они выспались и наутро пошли за американо и булочками со сливками. Потому что жизнь должна быть хороша хоть в чем-то.
***
– Ну что ж, Люсиан? Ты готов увидеть мой рассказ на первую из придуманных тобой тем? Они, кстати, ужасно ванильные.
– Привет, Лиза! Конечно, показывай рассказ – очень интересно увидеть, как ты его интерпретировала. И это абсолютно нормально, что темы кажутся «ванильными»: они специально абстрактны, чтобы дать простор для игры с тоном и настроением.
– Лови.
– Лиза, это невероятно классно. Вот несколько первых мыслей, пока всё ещё под впечатлением. Сейчас история обрывается не резким твистом и не атмосферной недосказанностью, а бытовым диалогом. Это классный ход (он подчёркивает, что реальность всегда сильнее мистики), но можно добавить тихую нотку возврата – например:
Алена, проходя мимо дома уже потом, однажды видит, как в том же окне свет зажигается… в другой день недели.
Или Тоша говорит: «Знаешь, а свет всё равно был каким-то неестественным. Хочешь, пойдём туда вдвоём? Но не сейчас. Через год».
– Стой! Никакой романтики с Антошей! Он ей как сын) Знаешь, есть такие люди – вечные дети. Вот и эти такие же.
Принято! Никакой романтики с Антошей – только дружба, полная глупостей, мемов и теплой поддержки. Он абсолютно в образе: вечный младший, который вытащит тебя из мистической паранойи предложением булочек и коричневой воды.
Если когда-нибудь появится персонаж для романтики – сразу предупреждай, чтобы не перепутать!
– Хорошо, в следующей истории романтика будет.
Время и стекло
– Матушка! Софья Николавна! – Акулина осторожно просунула голову в кабинет, – Там Антон Антоныч опять стакан разбил, палец порезал.
Еще один стакан. Неужели опять из английского набора, зеленый?
– Промой и замотай осторожно платком, – не поднимая глаз от стола, ответила Софья, – Только чистым, умоляю.
Молчание. Акулина переминалась с ноги на ногу. Высокая, пухлая, симпатичная девица, цветом вся от волос до ногтей напоминавшая сливочное масло, лет ей было 25, что, впрочем, не мешало ей звать 23-летнюю Софью матушкой.
– Еще что-то? – Софья положила перо, потянулась и запустила пальцы в волосы.
Она не спала нормально третью ночь подряд, ей казалось, что она заболевает, она взяла на себя половину дел по управлению стекольным заводом и полностью домашние дела. Когда-то она думала, что в XIX веке женщины только носили красивые платья и изящные прически. Сейчас ее шерстяное домашнее платье не выглядело красивым, а перекинутая через плечо разлохматившаяся темная коса – изящной.
Акулина все еще мялась в дверях.
– Я, матушка-софья-николавна, подумала, ежели Макарка помрет ночью, его что, в городе хоронить будут? Ведь март, земля мерзлая…
– Господи, не помрет он, с чего ты взяла!
– Так ведь вон, жар третий день, в бреду весь.
– Я спущусь, посмотрю. Иди уже. И не болтай всякие ужасы, очень тебя прошу.
Соня прикрыла глаза и потрогала лоб пальцами. Казалось, пальцы холодные, а лоб горячий. Ее с утра преследовало ощущение лихорадки. Вероятно, заразилась, сидя с Макаркой. За себя Соня почти не переживала: привычка переносить болезни на ногах, крепкое от природы здоровье, ну еще был маленький секрет, позволявший ей обманывать непростые условия жизни, в которых она оказалась.
Цифры в отчетах плыли перед глазами. Возможно, лучшим решением будет отложить дела до завтра. Соня знала точно: стекольный завод Антона Антоновича Захарьева просуществует аж до 1890-х годов, потом его неудачно перепродадут, но это уже не на ее веку и не на ее совести. До этого еще больше 50 лет. При ней все будет хорошо. Вот только от больной нет никакого толку.
Соня подошла к камину и протянула руки к тлеющим уголькам. Какого черта Захарьев вздумал экономить на угле? У него денег еще на семьдесят лет вперед хватит, нет он решил заморозиться сам и заморозить домочадцев, включая ее саму.
В маленьком секретном ящичке под каминными часами в крошечном бумажном конверте хранились драгоценные «пилюли», которые должны были всегда быть под рукой. Соня точно помнила, что оставалась только одна. Одна красная прозрачная капсула, одна из тех, что она доставала в только ей одном известном месте, и строго-настрого запрещала болтать об этом домашним.
Домашних было немного. Главным в доме считался супруг Софьи, Антон Антоныч, заводчик и предприниматель, 74 лет, переживший два удара и большую часть дня проводивший в кресле в гостиной. Была она сама, Соня; еще Лидия, 16 лет, дальняя родственница Захарьева, балованная белолицая девчушка. Акулина, которая заправляла хозяйством, с парой слуг на подхвате. И ее маленький брат, Макарушка, 3 лет от роду, которого Акулина взяла в дом из жалости и с уверенностью, что долго он не будет обременять господское семейство своим существованием.
Ему-то и предназначалась последняя пилюля. Не было бы никаких сложностей, если бы именно сегодня Соня не чувствовала себя так плохо. С одной стороны, логично принять лекарство самой. Ей полегчает через полчаса, и она сможет достать все нужное, чтобы долечить несчастного Макарку. С другой, совесть законов логики не знает. Ну а как она примет лекарство, а Макарка возьмет и умрет, как и пророчила Акулина? На дворе 1837: дети мрут как мухи, и никому в голову не приходит «давать им самое лучшее».
Соня зажала в кулаке бумажку с пилюлей, взяла свечу и отправилась во флигель, где жила прислуга
– Недолго осталось, говорю вам, – мрачно произнесла Акулина, – У меня ни один брат до трех годов не доживал, с чего этому заживаться на свете?
– Да уж, зажился, бедолага. Как он сейчас? – Софья толкнула дверь в спальню Акулины, боясь увидеть непоправимое. В тусклом свете лампадки у иконы в кровати виднелся белый комок одеяла, то надувавшийся, то опадавший: малыш тяжело дышал. На лбу у Макарки была белая мокрая тряпка: Софья велела охлаждать ему голову. Она перевернула ткань холодной стороной. Мальчик не проснулся.
– Не бредит?
– Нет вроде, матушка-софья-николавна.
– Хорошо. Как проснется, воды теплой дай. Только не сырой.
– Вот, держу у кровати, все, как вы сказали, – Акулина показала на кувшин.
– Кипятили?
– Да, матушка-софья-николавна.
– Врешь же.
– Да вот те крест!
– Смотри у меня, принесешь холеру в дом, возиться с тобой не буду!
Соня вышла, крепко сжимая свернутую бумажку с жаропонижающим. Что ж, раз мальчик спит, будить его не стоит. Как говорится (вернее, как будет говориться через двести лет) «кислородную маску сначала на себя, потом на ребенка». А в этом доме, похоже все считают себя ее детьми.
Соня поднялась на второй этаж. В гостиной было теплее, чем в других частях дома: старую изразцовую печь топили дважды в день. Ей очень не хотелось попадаться на глаза кому-то из домашних, пока она не закончит свое важное дело, но, если хочешь попасть в спальню, чтобы переодеться, гостиной не миновать. Нужно было выбирать какой-то другой год, хотя бы ради того, чтобы не жить в анфиладах. Но теперь уже ничего не поделаешь.
Лидия, устроившись поближе к огню, держала страницу розовыми пальчиками и тоненьким голоском читала:
« …мы не далеко от двора, молодой человек а, клянусь Пасхою! по этой земле не ходят, как по вашим мохнатым горам. Кроме тропинки, по которой мы идем, каждый шаг земли опасен и почти не проходим от капканов и западней, вооруженных острыми косами, которые срезывают члены безрассудного странника, как пила садовника отсекает гнилую ветку. Железные спицы проткнут тебе ноги, а неравно попадешь в такой глубокий ров, что век не выкарабкаешься. Ты теперь в Королевских владениях, и мы тотчас увидим фасаду замка».
Ее мурлыканье совсем не подходило к картинам ужасов средневековья, о которых она читала. Лидия откашлялась, переворачивая страницу. В образовавшейся паузе раздался скрипучий старческий голос:
– Аня! Аня! Иди сюда.
– Иду, – отозвалась Соня. Она привыкла отзываться на любое имя, которым вздумается наградить ее Антону Антоновичу. Аня была его первой женой, уже тридцать лет как покойной. Иногда он звал ее Настюша – именем дочери, та была еще жива, где-то в Швейцарии. А иногда – мамой.
– Пусть она не читает больше. Мне не нравится. Эти новомодные романы… – Антон Антонович покачал головой, – Не нравится.
– Новомодному роману уже десять лет, – обиделась Лидия.
– Давайте я вас подвину к огню, – Соня осторожно взялась за кресло, – Давай, помоги, не сиди.
– У тебя глаза сердитые, я боюсь тебя, – отозвалась Лидия.
– Боишься, значит, тем более помоги.
Вдвоем они подвинули кресло к огню, Соня поправила подушки, которыми был обложен старик: ни дать ни взять гравюра из «Рождественской песни в прозе». Вот только до издания «Рождественской песни» еще двенадцать лет.
– Можно я к себе пойду? Мне страшно тут сидеть, вдруг дядюшка опять тарелками кидаться будет! – взмолилась Лидия.
Да, такое уже было. Досталось, правда, Соне: старик кинул тарелку о дверной косяк, осколок отскочил и оцарапал ей щеку. И потом, когда она собирала бренные останки тарелки, порезала руку. Ох, как неловко было тыкать на заводе в бумаги перевязанным пальцем и ловить уж очень сочувствующий взгляд ирландца-управляющего!
– Еще чего! Страшно? Ну хочешь, посиди с Макарушкой, я сюда Акулину пришлю.
– Ах, нет. Он умрет. А я покойников боюсь еще сильнее.
– Завтра придет Маша, сиделка. Будешь делать, что захочешь. А сегодня, уж прошу тебя, посиди.
Лидия отошла к окну, скуксившись. Она стояла и накручивала золотистый локон на палец, явно пытаясь придумать, что бы выторговать себе за хорошее поведение.
Она была очень миловидной девочкой и прекрасно знала об этом. Это бесило. Соня по десять раз на дню должна была напоминать себе, что 16 лет – это детский возраст, 10 класс, ОГЭ-ЕГЭ, юбка в складочку. И то, что в 1830-е Лидия считалась почти невестой, не делало ее ни умнее, ни ответственнее.
– Аня! – резко вскрикнул старик, так что обе девушки чуть не подпрыгнули, – Ты здесь?
– Здесь я, здесь, куда ж мне деться, – успокоила его Соня.
Она взяла граненый графин со стола и налила себе воды. Пора уже принять лекарство и за дело. Дело идет к вечеру, нужно торопиться. Соня выпила воду залпом и вышла из гостиной.
– Матушка-софья-николавна! – позвала ее с темной лестницы Акулина.
– Чего тебе, Акулина? Макар в порядке?
Господи, дадите вы мне два часа покоя или нет?
– Да, что ему сделается, спит он. Там этот, как его… не лосось.. Форель.
Соня закатила глаза:
– По имени-отчеству попрошу! Сколько раз говорила!
– Ну Петр Федорыч который! Управляющий с завода.
– Пусть в кабинет идет, сейчас буду.
Нет, это просто невыполнимая миссия. Отстаньте все от меня уже!
Этот самый Петр Федорыч, которого Акулина обозвала форелью, на самом деле носил фамилию Фаррел и был ирландцем. Редкость в наших краях: Акулина вообще не считала людьми иноверцев, кроме более-менее привычных татар и евреев.
Питера Фаррела отец привез в Петербург 10-летним мальчишкой, потому что его самого специальным письмом вызвали для работ на заводах Берда. Возвращаться на родину, в нищую Ирландию, старик Фред Фаррел не собирался, так что на всякий случай принял православие вместе с сыном. Так Питер получил нынешнее незамысловатое имя. Занимался он всем понемногу, так что к 30 годам его умений было достаточно, чтобы руководить стекольным заводом Захарьева. Длинный рыжий малый с веснушчатыми костяшками пальцев, добросовестный и благочестивый.
От него надо было избавиться и как можно скорее.
– Ну что, матушка-софья-николавна, – начал он, – Как вам обязанности счетовода?
– Издеваетесь вы что ли? Батюшка-петр-федорыч, – Соня протянула ему стопку бумаг, – Я бы справилась лучше, но у меня голова кругом идет. Ничего не успеваю.
– Слышал, у вас в доме ребенок заболел… Да у вас жар, Софья! – Фаррел случайно дотронулся до ее руки, беря бумаги.
– Да, похоже на то.
Так что забирай, голубчик, свои бумажки и проваливай, и дай мне спокойно заняться, чем нужно.
– Давайте я сам, мне все равно сегодня решительно заняться нечем.
Рада за тебя, но не от всего сердца, как говорится.
– Забирайте, от меня все равно толку никакого. Пойдете проведать своего патрона?
Соня не просто так спросила: Фаррела Антон Антоныч радостно узнавал, звал Петькой и всегда задавал пару вполне связных вопросов. Правда, возможно, считал Петьку подростком лет двенадцати, но это мелочи.
– Зайду, пожалуй. Но позже, сначала давайте проверю счета.
– Сделайте милость, а я… – Соне пришла в голову идея, – Пойду к себе, не сочтите меня невежливой. А то я весь день…
– Если что нужно, только скажите. Я могу принести чего-нибудь, – участливо предложил Фаррел.
Соня затрясла головой, выдавила из себя улыбку и удалилась.
Жаропонижающее начало действовать, по крайней мере, Соне так показалось. Полчаса управляющий точно будет проверять ее подсчеты. Потом займет беседой старика Антоныча. Этого мало, но раз она сказала, что будет у себя, есть шанс ускользнуть из дома незамеченной: ее спальня в дальнем флигеле, а оттуда есть ход на черную лестницу.
Соня быстро собралась: она уже знала, что ей понадобится и как лучше одеться, чтобы не тратить времени, когда его будет очень мало. Правило, которое она хорошо усвоила: два часа или два месяца. Этого нарушать нельзя. Иначе время пойдет по-другому и вернуться в ту же точку будет невозможно.
Она накинула просторную ротонду, подбитую ватой. Едва ли получится передвигаться быстро, но зато можно легко снять. Хорошо хоть сегодня не морозно, но вечером может похолодать. Если взять корзину, можно сойти за прислугу, которая идет за покупками. Пока все складывается удачно.
Соня надвинула капюшон на самые брови, прикрыла дверь так, чтобы не издать ни звука и прокралась на лестницу. Идти приходилось на ощупь: любопытным обитателям дома ни к чему знать, что хозяйка куда-то собралась вечером и идет со свечой к черному ходу. Дверь оттуда открывалась прямо на Фонтанку, так что буквально пара шагов – и она свободна. Вернее, она на пару шагов ближе к выполнению своего ответственного задания.
Соня толкнула дверь, и темный, холодный, мокрый воздух хлестнул ее в лицо. Она запахнулась поплотнее и вдохнула поглубже…
– Так-так, матушка-софья-николавна! И куда вы собрались в таком состоянии? – Тяжелая рука, усыпанная бледными крапинками, легла на дверь перед ней.
– Ну неееееет, – простонала Софья, – Ну вы же должны быть в кабинете, ну черт возьми!
– Еще и сказала, что спать пойдет! Какова! – возмутился Фаррел.
– Мне нужно уйти, пустите.
Соня быстро пошла вдоль набережной, но управляющий не отставал.
– Так куда вы собрались?
– Мне нужно купить лекарство.
– Почему не отправили кого-нибудь?
– Кого? Акулина напутает все.
– Меня отправьте, я не напутаю.
– Нет, это неудобно… Да с какой стати я оправдываюсь! Нет и все! Это вообще мое дело! – Соня почувствовала, как противно тонко звучит ее голос. И правда, как будто оправдывается как маленькая.
– Нет уж, Софья Николаевна! Это выглядит слишком подозрительно: вы сказались больной, а сами отправились на ночь глядя бог знает куда!
– Поверьте, я не в том состоянии, чтобы нанести ущерб репутации вашего покровителя, – гордо ответила Соня.
А если бы была в том состоянии, то, поверь, ты бы первый об этом узнал.
– Я не думал ни о чем таком, – пробормотал Фаррел, – Просто это небезопасно.
Соня решила не отвечать и ускорила шаг.
– Я пойду с вами, – решил Фаррел.
– Ну приехали. И что вам дома не сидится?
– А вам?
Соня вздохнула. Нужно было срочно выдумать правдоподобную историю.
– Слушайте: в Гороховой улице живет старуха, которая делает толковые снадобья. Если я раздобуду такое для Макарки, ему полегчает уже к утру. Но послать другого я не могу: бабка пугливая и подозрительная. Понятно?
Фаррел молчал, было видно, что история его не вполне удовлетворила.
– Опиум? – осторожно спросил он.
– У вас есть? Давайте сюда.
– Рад, что к вам возвращается обычное чувство юмора, но я про старуху. Вы за лауданумом к ней идете?
– Нет, там другое.
Минуты две они шли молча.
– Софья Николаевна!
– Что еще?
– Вы уж честно мне, как другу семьи… как вашему другу скажите: вы точно уверены, что ничего опасного не затеваете?
– Боитесь – можете идти домой.
– За вас же боюсь. Вы такая…
Соня резко остановилась и прошипела:
– Не смейте! Не смейте называть меня слабой и маленькой! Я за этот год такое вынесла, что вам и во сне не снилось!
– Да я и не думал!
– Вы даже представить себе не можете некоторые вещи!
– Так расскажите!
Соня уже готовилась свернуть за угол, но резко остановилась и повернулась.
– Рассказать? Ну что ж, слушайте. Хоть какой-то толк от того, что вы здесь. Я замужем за человеком, который годится мне в прадеды. Он искал себе жену-сиделку и нашел меня. А я обменяла свою молодость на стабильное положение в обществе. Скажете: знала, на что шла? Знала, но альтернатива была намного хуже.
Уже полгода мой драгоценный супруг в глубочайшем слабоумии. Не помнит, кто я и зачем я. У меня даже имени нет: для него я аня-варвара-настюшка-мама, для остальных – матушка-софья-николавна. Матушка. Всем утереть сопли, проследить, чтобы был обед и ужин, раздать поручения, выполнить самой то, на что никто другой не годится.
Полгода я пытаюсь вникнуть в управление этим треклятым стекольным заводом. И что я вижу? Вот эту богомерзкую снисходительную улыбку. Мол, что баба понимает!
– Софья Николаевна, да я никогда…
– Вы, может, скажете, – не слушала его Соня, – с такой нагрузкой дома, нечего и пытаться заниматься делами. К чему? Да ведь это единственная возможность не запираться дома и видеть хоть кого-то, хоть что-то! Да, я так себе бухгалтер, скажем прямо. Но что? Что мне делать? – Соня почувствовала, что глаза начинает щипать. Только бы не разреветься. Этого еще не хватало.
– Вы сейчас совета спрашиваете? – осторожно осведомился Фаррел, – Или плакать будете.
– Вот вы невозможный человек! Да! Совета спрашиваю. Сейчас можете использовать свои таланты проповедника: дайте мне совет!
– Счетовода наймите сперва, – уверенно начал управляющий, почувствовав твердую почву: все-таки нервные срывы более сложная тема для него.
– А потом что? Дома сидеть, сонетки вышивать?
– Ни в коем случае, ежели вы сами того не захотите.
– Ну не томите.
– Наймите парня крепкого лет пятнадцати. Купите каталку покрепче. И везде возите своего старика с собой. Я бы сделал так. И он при вас, и вы при деле. И Антон Антоныч будет вспоминать какие-то обрывки деловой жизни, порадуется.
Соня помолчала. На словах все казалось слишком простым.
– Найти вам дельного мальчика?
– Как-то слишком все просто получается у вас.
– А к чему сложности? Вы попробуйте сначала, а не выйдет, будем решать. Я вам помогу. Ну? Идет?
Соне не хотелось признавать, что этот выход ей нравился куда больше, чем перспектива сидеть дома, читать вслух и ждать неизбежной кончины, хорошо, если не своей.
– Я подумаю, – нехотя ответила она, – Мы пришли, это здесь.
Они остановились напротив темной двери одного из многочисленных доходных домов на Гороховой. Желтая штукатурка начинала покрываться ледяной коркой: холодало.
– Слушайте внимательно. Я зайду внутрь, а вы ждите здесь. Никакого самоуправства, если не хотите все испортить. Если меня не будет дольше двух часов…
– Сколько-сколько?
– Можете идти домой, – Соня развела руками.
– Надеюсь, лекарство того стоит, бессердечная вы женщина.
– Если меня не будет дольше двух часов, не ждите. Ступайте домой. Но я постараюсь прийти раньше.
Этот путь Соня хорошо знала. Сразу за дверью – маленький чулан, в который надо протиснуться. Потом еще дверь. Небольшой тайник, где в мешке припрятаны куртка, пластиковые карточки, наличные, рецептурные бланки. Это было не первое такое путешествие для Сони, с каждым разом она готовилась тщательнее.
Платье она решила не снимать: длинная шерстяная юбка не такая уж редкость. А со стеганой курткой и холщовым шопером можно и вовсе сойти за питерскую модницу.
Дальше еще раз открыть дверь. И главное правило: два часа или два месяца. По-другому нельзя.
Каждый раз, переходя эту границу во времени, Соня поражалась тому, как тихо там, и как шумно здесь. Как будто все звуки раздаются сразу и одновременно: шум от машин, чайки, попрошайки, какая-то музыка…
Соня постояла с минуту у парадной двери. Почти двести лет назад она стояла на этом самом месте. Она не переставала этому удивляться.
Итак, время 18:16, конец рабочего дня. Есть шанс управиться со всем быстро. Соня хорошо помнила, где аптека, но ей нужно было кое-что еще. Она завернула в маленькую кофейню на углу и попросила зарядить телефон.
Даром, что включаешь его раз в месяц – все равно успевает разрядиться.
Уже через четверть часа Соня вернулась с сумкой, набитой всем необходимым: ибупрофен, кое-какие антибиотики и обеззараживающие, пара упаковок шприцов. Тревога улеглась, так что она решила позволить себе стаканчик кофе – давно забытое удовольствие.
– Соня? Это ты? Да неужели!
Это была Лера, как всегда с каре и свежайшим маникюром. Они учились вместе вечность назад.
Девушки обнялись.
– Ну ты чего? Тебя ни в соцсетях не видно, ни в чатике у нас. Давай по капучинке?
– Не откажусь, думаю, минут двадцать у меня найдется.
– Ты из церкви что ли? – Лера окинула взглядом Сонин наряд.
Не такая уж я и стильная, получается.
– Ну да, зашла, прабабку помянуть.
Они сели в разноцветных бархатных креслах у большого окна с широким белым подоконником. Когда-то это была одна из любимых кофеен Сони: красные глянцевые бумажные стаканчики, широкие деревянные столы, булки с корицей. Ей такие булки Акулина печет раз в неделю по субботам. А вот бейгл с лососем вряд ли сделает.
– Чем занимаешься? Ну так, в двух словах.
Провожу уникальный эксперимент с перемещением во времени. Живу на два мира. Пыталась доказать, что с нынешними знаниями, там смогу свернуть горы. А работы оказалось куда больше, чем я предполагала. Сорок минут (и 187 лет) назад постыдно ныла.
– Мне грант дали на книгу, сейчас ей занимаюсь.
– Ого! – Лера разорвала пакетик с сахаром и не глядя высыпала в стаканчик, – Рассказывай!
– Ну, был такой завод стекольный. Не тот большой, на Обводном. А маленький. На Ваське. Завод Захарьева. Ну вот им в течение нескольких лет управляла женщина. Я получила доступ к ее дневникам и изучаю их.
И сама их пишу, да.
– Потрясающе! А почитать когда можно будет?
– Пока не знаю. Если хочешь, напишу, как будут подвижки в издательстве или хотя бы онлайн.
И этого я не знаю. Скорее всего, мой эксперимент провалится, и я вернусь. Домой. Хотя это хуже, чем просто утопиться в Фонтанке.
– Ты большая умница! – Лера положила руку ей на плечо, – Я очень тобой горжусь!
Я и забыла, что здесь все до тошноты проработанные. Даже если видят тебя раз в сто лет, уже гордятся.
Они посидели еще немного, повспоминали универ, Лера рассказала, кто чем занят, кто родил трех ангелочков, кто растолстел до невозможности, кто купил машину или уехал за границу. Потом ушла. Соня очень неохотно принимала участие в беседе, так что, скорее всего, Лера расскажет общим знакомым, что она в какой-то секте.
И хорошо, нужно еще успеть зайти в интернет.
Соня давно установила правило для себя: нельзя искать дату своей смерти или смерти кого-то из близких. Даже если очень интересно. Нельзя. Про саму себя она едва ли что-то узнает: ее дневники пока только на бумаге в далеком 1837. Но искушение велико.
Ей всегда хотелось знать, как скоро матушка-софья-николавна станет вдовой. Но мысль о том, чтобы проверить, казалась слишком циничной, так что даты жизни Антона Захарьева она никогда не искала.
Питер Фаррел? Едва ли о нем известно хоть что-то, кроме того, что ему суждено вступить во владение заводом по завещанию Захарьева. Это было и без Гугла известно. Но все же… Она набрала его имя в поиске.
Ничего. Только в архиве Давиньона и Фоконье сохранилась фотография с человеком, носящим эту фамилию. Если бы не подпись, Соня его бы и не узнала: как и на всех фотографиях ранних 40-х, напряженное лицо, почти полностью засвеченное. Рядом с ним женская фигура, ее видно еще хуже. У дамы практически не было лица: можно было разглядеть разве, что у нее имеются глаза в количестве двух штук. Похоже на фотографию к свадьбе, хотя имени женщины не написано. Ростом невысокая, как будто темноволосая, но черт ее разберет. Платье ни пойми какое, пояс с круглой пряжкой.
Конечно, пройдет год-два, и он женится. Добрый, симпатичный, с чувством юмора и умением работать. Золото, а не муж. И уже не будет смотреть на нее, на Соню, щенячьими глазками.
Соня вздохнула и твердо сказала себе, что ей нет до этого никакого дела. Пора было уходить.
Она пробыла в родном времени около часа: хватило времени и переодеться, и даже посмотреться в зеркало. Печально. Выглядит как старая сектантка. В 23 года. Нужно что-то с этим делать.
Когда она отворяла дверь парадной, было 19.18. Фаррел, пытаясь согреться, мерял шагами улицу. Соня нехотя призналась себе, что рада его видеть.
– Держите вам за верную службу, – она протянула ему красный стаканчик.
– Спасибо. А что это? – он взял стакан посиневшими от холода пальцами.
– Чай черный с бергамотом, ноль три, с собой, без сахара, – ответила Соня.
– А рому не налили?
– Глупости все это. Алкоголь, – поучительно сказала она, – поможет, только если вы сразу попадете в тепло. А выпить и остаться на улице – только еще больше замерзнуть.
– Кажется, мужики, которые удят зимой рыбу в Неве, об этом не знают.
– Не знают. Двести лет пройдет, они не узнают. Но идемте, нас Макарка ждет.
Соня почему-то чувствовала себя очень хорошо. Она гордилась собой, хотя пока что еще ничего не сделала. Ей казалось, что ее ждет что-то хорошее.
– Знаете, я ведь выросла на книгах, где ребенок умирал от простуды, не дождавшись, пока ему привезут лекарства, – внезапно сказала она.
– Да? А я-то думал, Овидия тяжело читать. А он, оказывается, еще ничего.
После ясного и необычно теплого для марта дня вечер был хоть морозный, но ясный. Пройдет совсем немного времени, и в семь вчера будет светло. Пройдет еще немного, и каждый вечер будет теплым, пахнуть шиповником и жасмином. Мысль о том, что дождешься чего-то хорошего, все-таки очень помогает жить.
Фаррел остался у них где-то до девяти: не столько из желания почитать Антону Антоновичу, сколько в надежде отогреться. Назавтра обещал отыскать «дельного мальчишку».
Поздно вечером Соня сидела у постели Макарки. У него был холодный мокрый лоб. Он был совсем не похож на ангела с картинки: тощий, с большой остриженной головой. Но у него все впереди. Успеет подрасти и стать красивее.
Скачать книгу