Судовой дневник бесплатное чтение

ПРОЛОГ

Романтика? А без нее и нельзя быть моряком. И вообще, я считаю, если ты не романтик, то свихнуться можно на раз-два. Вот был у нас третий механик. Тот, как и большинство здесь, приехал заколачивать бабла, как он сам тогда говорил. В итоге, на одиннадцатом месяце плавания собрал чемоданы и отправился на полубак. В тот момент третий помощник с капитаном на вахте были. И вот смотрел третий на главную палубу с моста, и глазам своим не верил. Иван Петрович собрал все свои манатки и стоял под шкафутом… час он там простоял, может и два. Позвонили деду в машину, телефон взял вахтенный моторист, его и послали на разведку. Моторист этот, Сашка, сам мне уже лично всё рассказывал. Подходит он, мол, на полубак, Ванек стоит уже в чистеньком, надухарился, прилизался… ну чисто на блядки собрался. Сашка у него и спрашивает: ты чего тут, Ванёк? Свидание что ли с кем? – А тот и отвечает: да надоело всё, деньги деньгами, а только устал я от вас и туши этой металлической… автобус вот жду, домой поеду. Не подскажешь, сколько время?

Вот о чем я и говорю – романтика. Трудно без неё.

Ну хорошо, этот хотя бы мирным оказался. Я тогда только на первом контракте в море был. Многое мне еще предстояло увидеть. Многое я должен был понять.

В тот день я задумался: а ради чего мы тут? Ради денег? Или ради жажды романтики и приключений?

Мне мало кто верит, что я просто люблю море… может быть, я тоже по-своему псих?

Тут у всех планы на лучшую жизнь после моря – вот вернутся они, и тогда… Но они все тут, каждый по 20 лет отсидел, по несколько квартир, вилл, машин имеет, и все ждут лучшей жизни.

Жаль, конечно, что Иван Петрович никого с собой не позвал. Ну, оно и понятно, не компанейский он был.

Куда страшнее, когда эти психи добираются до власти. Становятся капитанами, старшими помощниками или механиками…

Вот тогда-то уже нормальные люди вынуждены бежать на автобус. Но самое страшное, что автобуса здесь нет!

Эх… если бы я только знал, чем всё это для меня обернётся, когда строил планы. Тогда казалось: контракт – это просто работа. Очередной рейс, немного романтики, немного денег, немного моря.

А оказалось – это испытание. Это пытка. Это ад.

Но я буду писать. Даже если ты никогда этого не прочтёшь.

Любовь – мой спасательный круг, единственное, за что я держусь. Пока еще… держусь.

Пока жива любовь – я буду бороться. Я буду помнить. Я буду плыть.

Пока не кончится строка.

Ч. I – ЯМАЙКА. БУНТ. Собачья вахта. Глава 1

Максим – второй помощник капитана, пухлое облачко добра и наивности, снова ввалился в свою каюту во время ночной вахты. Он любил расслабиться и выпустить пар, пока старшего помощника и капитана не было на вахте. «Да всё нормально будет…», – успокаивал сам себя этот балбес. А если честно, то он просто не смел отказать матросам. Макс помнил, как буквально год назад сам был простым моряком. Проклятье белого воротничка ещё не отравило его душу. Моряки – суеверный народ. Матросы верят: чем белее воротник офицера, тем чернее душа человека.

Молодой штурман с натянутой улыбкой нежился в койке, когда громкие крики доносились из соседней каюты. Кто-то сильно ругался.

– Оп-па… а что это за кипишь? – спросил он сам себя, из последних сил приподнимая голову. Растаяла улыбка, вздулась венка на лбу, нахмурились бровки, встревоженный взгляд зацепился за точку.

– Кэп, шмэп… – дразнился не́кто с грузинским акцентом, как вдруг закричал угрожающе: – Мы же одна команда?! Как можно так поступать? Как? – Громко хлопнула дверь. Пробежала мелкая дрожь по переборке. И тишина.

В каюте капитана остались трое: старший механик – Дед, и по должности, и по возрасту (начальник подземного царства, Аид в мире корабельной практики… ну, это неофициально, просто сплетни); старший помощник – Чиф, его звали Сега; и сам капитан – Палыч. Они заседали за круглым столом из красного массива. Стул, на котором сидел боцман, был пуст. И между офицерами закрался холодок, но никто не смел признать это вслух. Темень притаилась в углах каюты и наблюдала, едва дыша. В такт волне раскачивался теплый приглушенный свет, в плену которого бился дым сигареты. Палыч гулким эхо поставил свой бокал на стол, смочив почти не видные губы, и тяжело вздыхая повалился на спинку деревянного стула. Скрестил было руки на груди, но выглядело это так, что он просто сложил свои медвежьи лапы на пивное брюхо. По короткостриженным вискам блеснули капельки пота.

Венесуэльский ром «Большой резерв» мерно разливался по бокалам. Когда дверь распахнулась, в каюту снова ворвался боцман. По всему лицу читалась огромная отметина ярости и злобы. Кто-то мог бы подумать, что корона из жирных волос придавала ему сил или, может быть, отравляла разум. А глаза красные – вовсе не потому, что они с матросами курили травку уже несколько месяцев, практически каждый день…

– Ты не настоящий капитан! А вы… вы не понимаете, что вы творите… Нет, я это так не оставлю. Вы за всё ответите! За всё…

Голоса едва доносились через переборку, и разобрать что-либо было невозможно. Рация постоянно шипела, ловила посторонние сигналы и вмешивалась в разговоры без спросу.

Макс взял с собой судовую рацию – это был максимум, на который он позволял себе пойти. Он искренне верил, что им ничего не угрожает. Легкомысленный простачок – за это его нельзя было судить. Просто он… такой человек. Всегда жил будто блаженный за закрытой дверью и не верил в неприятности как в факт – пока те не стучались к нему в дверь и не переубеждали лично. Но в этот раз внутренний голос шептал – ой и не к добру же это… ой не к добру. Издавая натужные вздохи паровоза, бегущего по рельсам, щупал руками стены и плелся вдоль коридора на место несения вахты. Не дай бог чиф его застукает…

Макс всегда сравнивал Сегу с попугаем, и не только за внешность (да, в профиль он – та ещё ара), но в первую очередь за его привычки. У Сеги была любимая фраза «я тоже». Он использовал её на все случаи жизни. Макс попросит подменить его на обед, тот ответит: «А ты меня тоже». Матрос попросит отдых, два дня скажет не спал, а чиф в ответ: «Я тоже». Боцман доложит: «Человек за бортом!», тот, долго не думая: «Я тоже!». Капитан скажет: «Постоишь за меня вахту, я на берег», Сега ответит: «Да, шеф! Конечно…».

Тем же временем старпом прикуривал сигарету от сигареты, одну за одной. Острыми пальчиками, заточенными под карандаш, он задушил окурок. Тот испустил дух тонкой серой струйкой. Потерянный взгляд помощника блуждал в поиске поддержки. Чифа по спине ободряюще похлопывал дедушка: «Да не суетись ты так, Сега! От этих грузинов больше шума, чем дела. Он передумает, вот увидишь». Лицо старшего механика напоминало изюм, если бы, конечно, изюм отсидел 20 лет в плавучей тюрьме строгого режима. Какое-то существо, очень хитрое, само себе на уме, глядело из глаз старшего механика. Сега же сложил руки на столе, как обиженный первоклассник, и активно кивал, мол – да, да, я тоже…

Судно медленно кренилось с борта на борт; подвешенный над столом светильник покачивался, бросая яркие пятна на лица офицеров. Тени, казалось, танцевали по кругу.

– Да, серьёзно. И бросай курить, ты уже бледный, – равнодушно добавил Палыч, ополоснув горло. Снова поставил пустой стакан, и опять раздалось гулкое эхо: «Налей лучше».

Сега очень медленно протянул руку, взялся за запотевшее горлышко бутылки и с той же медлительностью потянулся к бокалу кэпа. Нервирующее зрелище. Палыч, глядя на это, вздохнул, положил правую пятерню на стол, задумался на мгновение, отстучал пальцами простой ритм «та да да да-м, та да да да-м» и перевалил тяжелый взгляд на деда.

– Вот как мы поступим. Завтра утром найдёшь Кока. Дашь ему из наших запасов самую дорогую бутылку. Понимаешь? Самую!

– Как… самую дорогую? Ты рехнулся? – Неловкая пауза. – Да я тебя!… – И с выпученными глазами бывалый дед потянулся душить капитана своими мозолистыми культяпками. Его крик – «Это святое!…» – был между кряканьем, кряхтением и шипением. Но Чиф вовремя вмешался в конфликт слона и моськи и буквально вклинился между грудью капитана и рёбрами старшего механика – Брейк… Брейк, мужики!

Иной раз казалось, что Чиф выполняет волю капитана, как молчаливая невольница. Угадывает его мысли и готов броситься в огонь и в воду, не моргнув глазом. Это было не в характере Сеги, абсолютно не в его характере. И тем больше это подтверждало власть Палыча на этом судне. Он был хозяином, и все несогласные получали своё сполна.

Повалив стулья, буянил старший командный состав нефтеналивного танкера «Ямайка».

– Палыч прав. Нужно, чтобы кок успокоил босю. Если хорошо посидят, он нашепчет на ушко, мол, тебе это всё кажется, и вообще, лучше синица в руке, чем журавль в небе… может, он передумает?

– Ну да, да, ты прав, – поднял руки дед, как знак: сдаюсь – да, прав! Чёрт… извини, – изогнул рот в недовольную подкову, рогами вниз, блуждающим взглядом искал оправдание своему поступку. Но кругом был только бардак: перевёрнутая мебель, разлитый по столу виски, и пустые бутылки перекатывались по качающейся палубе из угла в угол – перекати-поле… искали своё место в жизни.

– Только он не передумает! – говорил дед, будто сам с собой. – Во-первых, на его стороне будет бóльшая часть экипажа. А во-вторых, кока он себе в личные повара запряг.

– Ну, а это может и не плохо даже, сталевар наш хоть готовить научится наконец-то, если шкура ему дорога, – и от собственной шутки непроницаемый взгляд капитана смягчился.

– Но как боцман их переманивает на свою сторону? Неужели всё травка? – чиф развёл руками.

– Он им, видите ли, обещает решить вопрос с провизией, – скорчил смешную рожицу и рассмеялся дед. – Хотел бы я на это посмотреть…

– Ну а кто не за него – окажутся под ним, и они… – специально сделал акцент на Сеге взглядом – будут помалкивать.

– Ты имеешь в виду Максима?

– И его тоже. За своих ребят я, конечно, не сомневаюсь, в машине мужики держат оборону, я их стимулирую.

– Чем это? – вскрикнул испуганно Палыч.

– Да за свой счёт, за свой, побереги нервишки, капитан. На днях второй механик жаловался мне, что вайпер отказался чистить масляный фильтр на ДГ-шке. Как мне Женя сказал тогда, этот маслопуп втащил ему ключом на 46 прямо по каске.

– По каске? Зачем вам в машине каски?

– Вот, для таких случаев и носим… – и с такой силой дед сжал губы, что получилась вмятина. – Поэтому и приходится как-то их стимулировать.

– Ну, давай, дедушка, я в тебя верю… – едва сдерживал смех капитан.

– Моряки заказывают чай и кофе у местных рыбаков… за свой счёт. Парни тратят свои кровные… по пятьсот долларов на элементарные вещи… Я не знаю, может, он их как-то убедил? – Сега приложил пальцы к подбородку, изображая, мол, рассуждает. А его блуждающий взгляд словно искал здравый смысл… но напоролся на старое доброе:

– Так, заткнись! Они все лодыри, пьяницы и наркоманы. Ясно тебе? Колпит выделяется на всех одинаково… одинаково мало. Я, может, тоже страдаю. И я ещё… я тут одну квартирку присмотрел в Одессе. Нет, нет, нет… – и закрыл уши руками взрослый дядька-капитан.

– Ну с другой стороны, они и без того… не в себе, черт знает, что им в голову взбредет по синей дури.

– Дедушка! Вот скажи, ну только честно, ты отговариваешь меня? Ты реально настолько жлоб, что пузырь зажал?

Палыч обхватил ладонью хрупкую шею деда, не давая ему отвернуться, и наставлял на путь истинный, глядя исподлобья прямо в глаза: «Давай, дедушка, нужно спасать наши денежки… Нужно спасать».

Той же ночью, впрочем, как и любой другой, но такой же липкой и потной. Ржавая язва на теле Карибского моря горела. Горела подобно сердцам людей, обреченных находиться на борту.

Здесь собрались те, кому не хватило места на суше. Все – алчные, ленивые, ожесточенные. Они всё больше теряли свой облик. Не люди, а существа были экипажем этого судна. Обломки человеческих душ, тени и масляные пятна профессий.

Эти не́люди презирали себя за это, но ещё пуще тех, кто был на них не похож. Но не было там никакого проклятия, кроме их собственного невежества.

Казалось, только их присутствие коробило воздух и жгло металл – как экзема, как чесотка на поражённом теле.

Прислуживал им мéссмен – помощник повара. Они его называли Пельменем. Он и правда был похож на пельмешик. Шириной чуть больше, чем высотой, но чуть меньше, чем окружность его отъеденного на камбузе опыта. Он плавно перетекал из камбуза в мес рум и обратно на камбуз, держа в каждой руке по тарелочке с закусками. Метал на стол и развлекал всех своими ответами на их порой даже внезапные вопросы.

Среда обитания этого субъекта – мессрум. Это небольшое помещение, около двадцати квадратов. Там в основном и собирался экипаж, чтобы пообедать, выпить кофе или чего-нибудь покрепче. Два длинных стола, каждый рассчитан на восемь персон. Отдельный уголок для еды, холодильник, шкафы и тумбы – это исключительно для мессмена. Прочие персонажи на этом судне предпочитали сидеть и выкрикивать шуточки, пока их обслуживали.

Также в каждом помещении на судне имелся телефон для судовой связи. Но только из месрума посреди ночи звонили к мессмену в каюту.

И вот, в ту же ночь и в тот же час, когда боцман ругался с капитаном, прислужника зла разбудили очередным звонком.

– Иди сюда. – Разговор был короткий, но достаточно ёмкий и информативный. Хватило, чтобы через пару минут Сивка-Бурка стоял перед братвой.

– Вот скажи нам, а кто он, этот Шарик? – говорил самый высокий из шайки. На его худой и очень длинной шее огромная голова напоминала леденец. А глаза ненавязчиво переглядывались между собой… Все его звали Чупа.

– Какой Шарик?

– Ну… вот песня же есть «Шарик, я, как и ты, сидел когда-то на цепи…»

– Да, да, братишка, – послышался хриплый голос от второго стола. Свет был приглушён, и лиц не было видно. Только голоса. Мессмен резко обернулся. Казалось, они его со всех сторон жалили одними лишь взглядами, точно слепни. А он вертел головой, боялся сказать и слово.

– Чёткая песня. Сечёшь? Мы типа родственные души. Мы же тоже тут сидим.

– Ну, Шарик – это же кличка собаки. Пёс…

Тени людей рядом с Чупой смотрели зверем. Из жёлтых глазниц сочилась ненависть. Два матроса второго класса, два матроса первого класса, мотористы, вайперы. Тени людей, масляные пятна профессий слились в один ком серой массы, желчи, ненавести и поддакивания из-за спины Чупы.

– На цепи же он и… си… ди-ит… – всё медленнее и тише был голос мессмена, пока не сошёл на нет.

– Братишка, пореши его, братан…

– Это кого он там псом назвал…

– Парни, парни, вы чего… Это же просто песня. Я-то тут причём?

– Ну да, мы и сидим в этой железной будке, гав-гав… – За спиной Пельмешка раздался голос боцмана: – Так, псы, сейчас будем восстанавливать справедливость. – И тот в испуге обернулся на боцмана. У полуфабриката по спине пробежала волна холодного бульона.

– А-ап! – захлопнулся рот у леденца, поморгал он несколько секунд, глядя на боцмана в упор, который ушёл так сразу, как только дал команду: «Псы, рядом!»

– Кончайте языками чесать, за мной пошли все. И возьмите Димона. И Бакара тоже. Нечего отсиживаться, пора мужиками становиться, – прозвучал голос в коридоре, а самого боцмана и след простыл.

Кто-то из них подумал, а не померещилась ли им это всё.

– Идите за боссом, я догоню, – распорядился Чупа и, как змея, пополз направо по коридору, потом налево. Слева открылась шахта машинного отделения. «Нет, не тут. Через пару метров дальше развилка. Направо. Повар направо. Бакар тоже направо, но чуть дальше… Следующая дверь», – рассуждал сам с собой персонаж.

– Бакар! Бакар, пошли, работать пора!

Сонный голос из-за двери очень тихо ответил: «Что за работа в такое время?»

– Ну… боцман, – выдохнул Чупа, сам не зная, куда ведёт их босс. Знал он только одно: все они были готовы на всё.

– Пошли вы все, черти! У меня семья. Я в ваши шакальи игры больше не играю. Так и передай вашему идиоту боцману. – Раздражённый голос походил на крик, но из-за закрытой двери был всё равно очень тихим. А потом и вовсе сошёл на нет. Только старый повар скрипел в соседней каюте… то ли кроватью, то ли суставами, да едва слышно бормотал дизель-генератор. Пока совсем не стало тихо. Настолько тихо, что неуютно. В ушах появился лёгкий звон. Иной раз ему слышались: скрипы, шорохи, похожие на голоса; ему казалось, что судно говорит с ним. Это пугало Чупу. Он стал колотить руками и ногами в дверь. Минуту, а может, и две, колотил он немую тишину от ненависти, от злости… пока не победил её.

– Он и для тебя тоже старается. Вы же вместе зарабатывали?! Не помнишь уже, сколько он для тебя сделал? Бакар? Да пошёл ты, Бакар!

До конца вахты Максима оставались считанные минуты. Шёл золотой час, и Макс следил за стрелкой часов, не моргая. Часы висели над штурманским столиком и, казалось, прекрасно видели, как тот развалился в капитанском кресле напротив. Он закинул ногу на ногу и разложил своё довольное лицо, ожидая сменщика. Только вот часы тянули время. Когда штурман отворачивался, он слышал шаги секундной стрелки. Каждую секунду Максим складывал в уме и прибавлял их к отработанным часам. «Нет, невыносимо так работать», – жаловался Макс на жизнь, ворочаясь на мягком кожаном троне. Но как только он поднимал глаза, стрелка снова мистическим образом оказывалась там, где и была. Тогда, насупив брови, он снова отворачивался.

Когда шайка человекоподобных и морякообразных существ вошла на мост во главе с боцманом, в первую очередь они услышали громкое недовольное сопение. Макс обиженно смотрел на часы, потом услышал шаги и обернулся.

– Ой, ребята, привет. А вы чего… не разошлись ещё? – расплылся Максим в широкой улыбке. Как вдруг его лицо переменилось. Страх промелькнул, прыгнул в глазах. Гости переглянулись… боцман достал нож.

– Вы чего? Ребят?

Общесудовая тревога. Глава 2.

Этот мир, в котором господствовал только один человек, был в черно-белых тонах. Коридоры на судне напоминали лабиринты. Казалось, выхода нет. Палыч шел быстрыми, насколько мог, шагами. Он уже привык к тревогам. Каждую неделю, а то и каждый день или ночь, срабатывал аларм. И в этот момент автоматически, с грохотом, закрывались все металлические двери. Один за другим, эхом раздавались хлопки по корпусу судна, разрезающие тишину жилых помещений, коридоров и трапов. Выхода НЕТ! Грохот эхом раздавался повсюду. Судно вторило: Отсюда выхода нет. Но Палыч понимал, судно тут ни при чём. Эта туша – просто железо. И эта туша выполняет волю людей. Но тот факт, что она выполняет чью-то волю, а не его, капитана, выводил его из себя. Он прокручивал в голове разговор с боцманом снова и снова. От этого его взгляд становился только тяжелее. «Это мой мир, и здесь командую только я. Я – капитан. Я.» – так Палыч убеждал сам себя, что он прав в минуты, когда тучи сомнений застилали горизонт его убеждений.

Порой он позволял этой челяди играть в бунтарей, позволял им курить, выпивать. Так они меньше понимали и меньше требовали. Да и не могли требовать. Боялись. Понимали, что не правы и боялись. Знали, он их закроет, просто сдаст властям. И эта игра устраивала всех. Одни тешили своё самолюбие, а другой грел руки в их карманах. Но сейчас было всё иначе. Кто-то переступил черту. Палыч чувствовал это нутром. Офицерская чуйка лучше любого компа́са указывала откуда ждать неприятностей. И этот самый «кто-то» должен пожалеть – для властителя судна отчуждения это была святая истина. Он знал это так же твёрдо, как любой моряк знает: лунное гало предвещает плохую погоду.

Так и Палыч знал: кто-то должен пожалеть.

По этой причине Палыч привычным маршрутом спешил на ходовой мостик. У входа он придержал дверь, подстраховался, задержал дыхание и замер. Прислушивался. Но там была тишина. Кто-то скритировал аларм не дожидаясь командира. Значит не авария – подумал он. Ну хоть что то.

Как правило, на ходовом мостике свет не включают, и в предрассветных сумерках там было ещё темно. Картина маслом нарисовалась лишь когда Палыч прошёл штурманский стол: он снова услышал тот ненавистный ему грузинский акцент. Но на этот раз голос звучал ровно, без криков, но манерно и презрительно.

– Тише, тише, старый, не суетись.

– Так, а где вахтенный? – Палыч просканировал помещение беглым взглядом, как это умеют только настоящие командиры.

Теперь он стоял в центре ходового мостика и видел практически всё. Два прихвостня кружили на правом крыле, как шакалы, предвкушая падаль и запах крови, скалили свои жёлтые вонючие рты. Оба были одеты в засаленные рваные лохмотья. Ещё один матрос, Димон, прятался с левого борта, и было очевидно, что он не знал, кого бояться больше. Его огромные ботинки, размера на три больше нужного, будто проглотили парнишку по самые колени. Слышал Палыч голоса и в канцелярии: кажется, кто-то шарился по папкам с документами. Неизвестные переворачивали ящики, что-то искали… Судя по голосам, их было двое или трое. Но кто они, на слух определить капитан не смог.

Боцман стоял спиной к лобовым стёклам, за пультом управления, так что Палыч видел его лишь наполовину.

– Объяснишь? – Настоящий командир судна сжимал кулаки и медленно приближался. Играл с боссом в «кто первый моргнёт». Шакалята тем временем переглядывались и хихикали.

Ещё шаг – и показалась голова второго помощника. Макс стоял на коленях и хныкал, как испуганный мальчишка. Босс держал нож у его горла. От лезвия по шее побежала тонкая, алая струйка. Боцман громко усмехнулся, а его подручные дружно загоготали.

В этот момент весь окружающий мир онемел… Казалось, даже океан задержал дыхание, и судно на миг перестало качаться. Командир выпрямился, набрал в грудь воздуха так, что та выгнулась колесом. Воинственный подбородок устремился вверх, ноздри раздулись, а обезумевший взгляд исподлобья стал жёстким, как сталь.

Единственное, что заставило Палача остановиться, – это глаза вахтенного, полные слёз, и немой вопрос, дрожавший на губах: «За что?»

В какой-то момент боцман осознал, что эта жизнь, настойчиво пульсирующая под лезвием ножа, – это и его жизнь тоже. Он был настроен решительно но так же решительно не спешил отрезать себя от этого, пусть и прогнившего, мира.

Палыч услышал шаги за спиной и обернулся. Пришел на вахту старпом. Этот балда должен был принять вахту у Макса в 03:50 утра, Но… как всегда, немного задержался.

На этот раз капитан его простит – ведь он наводил порядок в его каюте. Ну а дед, как обычно, ушёл в свой падвал – в машинное отделение.

Все молча уставились на него. След улыбки медленно таял. «Началось», – сказал тихо Сега, почувствовав себя в центре внимания.

– Тебя где черти носят? Давай, на колени, и руки за голову, – рявкнул босс.

– А ты, свинина! – теперь уже обращаясь к капитану, – идешь, открываешь сейф, несешь всю наличку и наши документы. Мы летим домой. – Боцман снова начал повышать голос.

– И да, билеты нам нужны очень и очень скоро.

Палыч не шевелился, следил за каждым его движением – только жилки на скулах играли. Босс не выдержал и закричал: – ¡¿Comprende, amigo?! – Он направил лезвие ножа на кэпа и схватил Макса за волосы. Теперь эта шавка, послушно стоявшая у ног хозяина на четвереньках и скулившая от страха и боли, стала его живым щитом.

– Боцман! Босс! Бося… успокойся! Какие деньги? Ты же сам знаешь, что судовая касса давно пуста. Ну…

Палыч поднял руки, раскрывая ладони перед собой – Только не делай глупостей.

– А те, что ты получил с продажи груза, ты не в сейфе хранишь? – состряпал удивленную гримасу босс. – Ну, значит, сними свои трусики и достань их из своей киски, Жива! – закричал, уже окончательно теряя терпение, боцман и ударил ручкой ножа Макса в висок. Тот повис как мешок с дерьмом…

Босс держал его за волосы. Через несколько секунд заложник обстоятельств стоял на коленях в луже собственной крови.

А куда деваться… не каждому помощнику одинаково везет.

Виновник торжества отвёл взгляд и с трудом выдавил едва слышное: «Хорошо, я… я открою сейф…» – голос его был хриплым и тихим, словно это говорил не командир. Он был как бык на бойне – смирившийся с неизбежным.

Но способен ли он на такой благородный жест?!

– Он мне ещё пригодится…

– Правильный выбор. Я начинаю тобой гордиться, старый… – лёгкая ухмылка смягчила каменное лицо боцмана.

Палыч подошел к сейфу. За спиной снова была слышна болтовня матросов. Они вели себя всё развязнее, им нравилось смеяться над капитаном. Они упивались этим чувством… ну слишком уж долго они томились в тени. И пользуясь ситуацией, уже в голос, не стесняясь, обсуждали его жизнь и его самого…

– Слышь, а правда, что он в молодости с поварихой на балкере шуры-муры водил?

– Да ты что, с поварихой? С коком! Она же бородатая была, – заорал другой и схватился за живот от смеха.

Жертва насмешек стоял молча, ввёл первую цифру, вторую… на третьей замешкался – глаза его горели от злости. Он посмотрел на ладони, словно взвешивая: жизнь Макса против собственной гордости. Сжал дрожащие губы, грудь его ходила ходуном. Чиф стоял молча на коленях в темноте, руки по-прежнему покорно сложены крестом за головой. На секунду их взгляды встретились. В испуганных глазах Сеги читалась мысль: «Никто уже не передумает. Нет. Теперь уже никто не передумает…»

Палыч отвернулся – ему было тошно смотреть на эту тряпку.

Матросик, всё ещё прятавшийся по левому борту, словно разглядел в молчании капитана непокорное безумие и побледнел от страха.

– Босс! – тонкий дрожащий голосок донёсся из глубины огромных башмаков. – Может, я сгоняю на камбуз, скажу коку, хай нам что-нибудь организует?

– Что, прямо сейчас? – нахмурил брови хозяин, не отрывая глаз от золотого бычка на привязи. И вдруг полыхнуло.

– Ну ты откроешь или нет, сука старая?! – он надавил на лезвие. Максимка пришёл в себя и снова заскулил, захныкал, плечи его содрогались от плача…

– Хорошо, хорошо!

– Давай!

– Да открываю же я… Открываю! —

– Живее! – Они уставились друг на друга. Оба пускал искры из глаз. Босс специально не давал времени подумать этому старому болвану…

Теперь Палыч уже бывший командир. С этой минуты никто не будет считать его капитаном, если он… ничего не сделает. Дрожащей рукой ввел третью цифру… снова обернулся на боцмана. Тот повёл взглядом, мол: ну же…

Четвертая цифра. Щелчок, замок поддался. Все оглохли раскрыв рты – ждали. Гробовая тишина. Сейчас капитан будет раздавать награбленное.

И кто в такое может поверить? Конечно же, никто. Они хоть и психи, но не идиоты – по крайней мере, не такие наивные. Тем не менее, глаза у всех горели, а слюна капала по губе до самой нижней палубы… Даже стрелки часов не решались нарушить трепет ожидания.

– ну даа-вааай, тормоз! ото я… вырежу твоему тузику гланды, и…

– Не-е, лучше отрежь Максу язык – наверняка он ещё пахнет жопой капитана, пусть попробует себя изнутри. Ха-ха-ха… – матросня пустилась в разнос от смеха, демонстративно глядя в глаза Палычу. Громкий гогот перешёл в коллективный ор. Никто не упускал возможности постебать капитана.

Лишний раз унизить офицера? О, господи, да это же святое… но!

Когда дело касается моряков, нельзя забывать об удаче, попутном ветре и благоприятном расположении звезд на небе. И дело не в метеорологии или навигации. А в том, что только опытный моряк сумеет сманеврировать так, чтобы выйти сухим из воды.

Иногда бывает так, что лучше просто лечь в дрейф, переждать бурю, как это сделал маленький матросик с большими башмаками, сбежавший под шумок. Но только не капитан. Только ни этот маньяк.

– Ствол… ствол…«Последнее слово будет за мной», – подумал Палыч. Но мысль его прозвучала громко. В головах у каждого эхом раздался холодный металлический звук. Скрипнула дверца сейфа. – Что? Откуда он у тебя? – У него пистол-е-е-т!

Матросня не закрывала ртов, как чайки. Все орали безбожно и одновременно, надрывали глотки. Одни просили прощения и умоляли, кто-то – возмущался: уже слишком, – захлёбываясь собственными слезами и кровью. Но громче всех кричал второй помощник. Казалось, его душу рвёт на части стая собак.

Так кричит хряк, откормленный, зажравшийся, когда приходит время платить за доброту хозяина. Он вопит голосом ада, пока жизнь не остывает на снегу и паром не уходит в облака.

С нечеловеческим воплем, сдирающим кожу живьём, рвущим плоть на куски, изрыгающим из животной глотки реки крови, Макс озирался по сторонам. Он, как маленький ребёнок, плакал в надрыв – просто потому, что сделали что-то не по его.

Казалось, это будет длиться вечно. Казалось, это длилось слишком долго – пока оглушающие хлопки и яркие вспышки не погрузили всё судно в тишину и покой.

Тишина. Глава 3

По четырём пролётам металлического трапа прокатилось эхо шустрых ножек. В тени спасательной шлюпки повисла тишина. Горизонт дрожал под давлением палящего солнца.

Небольшой катерок убегал на восток. Ямайку накрыл пузырь тишины. Он был хрупкий, как мыльный. Те немногие, кто ещё оставались на борту, боялись лопнуть его, боялись, что всё повторится, стоит только нарушить эту зыбкую тишину.

Каждый наслаждался мгновением. Поверить в это было сложно. Но нет – это не сон. Это не сон.

…странное чувство. Волнение? Не думал, что буду волноваться перед белым листом бумаги. Но сегодня, это не просто лист, это окно в мир, где я еще могу дышать. Пока еще… могу.

Судовой дневник, привет! Здравствуй и тот, кто это никогда не прочтет – я просто в это не верю. Ну а если вдруг, то… то знай, я обычный моряк. Простой моряк второго класса на танкере «Ямайка».

И нет, я не романтик. Я пишу это не для того, чтобы приключения запереть в пыльный альбом воспоминаний и потом, спустя время, заглядывать в него и прятать тоску за неправдивой маской а-ля милая улыбка ностальгии.

Согласись, у каждого есть подобная тетрадь, и этот каждый смахивает с нее толстый слой пыли, лишь когда сам уже изрядно запылился в своем унылом настоящем.

Скорее, я хватаюсь за этот монолог, как за спасательный буй. Будто я за бортом, и наблюдаю след из-под кильватера скрывающегося в точку парохода с надписью на корме «Я – твой последний шанс».

Сегодня я уже не уверен не в чем. Но точно знаю одно, мои мысли подобно жмени жемчуга что разбежались… прыгают во все стороны разом да так, что за каждой не уследишь. Они слишком быстрые, их бесчисленное множество, я замер.

Я должен их разложить по страницам одну за одной, строку за строкой.

Страшно. Стоило это сделать раньше. Моя необязательность сыграла свою роль. А может это было и вовсе не обязательно… Но всё будет напрасно, если я не скажу главное, что заставляет мою душу биться птицей в клетке…

Ч. II – НА БОЛЬШОЙ ЗЕМЛЕ. Начало истории. Глава 4.

Данила откатил чемодан к входной двери. В номере бутик-отеля это буквально два шага от кровати, которая занимает практически всё свободное пространство. Кондиционер шпарил как одержимый, и Даня накинул на своё худощавое, загорелое тельце любимую белую рубашку. Привычным делом пошарил по джинсам. Там завалялся один жёваный доллар. Запустив руки в задние карманы, растрепанные длинные волосы прилипли к лицу. Он судорожно дергал головой, пытаясь поправить патлы – ничего не вышло, замер, зацепился взглядом за прикроватную тумбу. На ней лежала синяя папка с документами – она опять вызвала тень сомнений. Но в третий раз Даня уже не стал вытрясать содержимое. Паспорт, билеты на самолет и гарантийные письма от агента, судовая роль, контракт с подписью и куча других документов держались дружно. Когда расстегнулась молния и в папку заглянул круглый как монета глаз, второй, зажмуренный, будто ему запрещено видеть, что там, держался рядом. Все документы сидели дружно, молча, ни один не сбежал. Но и это не облегчило Дане душу. На его лице не было ни одной эмоции, он просто принял это как факт. Его внутренний юрист сухо буркнул: «Приобщено к делу» – и захлопнул дверь. Он знал цену словам и очень уж экономил.

Данино лицо никогда не выражало никаких эмоций, точно это глухая стена, за которой он прятал боль, накопленную за эти недолгие годы морской жизни. А глаза молчали – не из скромности и робости, а от усталости.

Тогда Данила бережно положил папку на место, где взял. Едва слышно вздохнул, прикатил чемодан обратно и снова положил его перед собой на кровать. Плевать на белую простыню и покрывало – постирают. Он вскрыл багаж с осторожностью хирурга и выложил всё, рубашку за рубашкой. К великому разочарованию – там тоже всё впорядке.

Даня любил море, и в такие дни, перед отъездом, как правило, привычным делом, должен ощущаться прилив бодрости и духа – ура, вперёд, за линию горизонта. Но… что-то было не так. Дурное предчувствие. Похоже на несварение – только хуже. Как будто внутри всё бурлит, кипит, варится, а на душе – сплошной ноябрь.

Снова этот ноябрь. Кому он, чёрт возьми, помешал?

– Да то-о-ч-но всё норм-а-ль-но, – ругая и одновременно убеждая себя, Даня уже ощущал неловкость за собственное поведение. Но помнил, будто это было вчера: как четыре года назад малое сухогрузное судно “Ейск” чешской постройки шло под кукурузу в порт Астрахань. Даня был мотористом, и одной из ночей его разбудили крики… если, конечно, это всё было взаправду.

Казалось, они доносились из темноты, долетали к нему в открытое море, как птица, которую вынесло ветром – которая понимает, что погибнет, но летит, борется… до последнего взмаха, до последнего вздоха.

В тех криках не было мольбы. Они не просили пощады. Это был смирившийся с судьбой голос боли. Так может кричать только душа близкого тебе человека.

Даня открыл глаза в каюте, погружённой во мрак. Ужас застыл на его лице – как маска, которую не снять.

В голове вертелось одно: они проваливаются во тьму. Он пробежал испуганными глазами по переборкам, по потолку, по мутному стеклу иллюминатора… Всё было спокойно. Дизель тихо бормотал, судно переваливалось с борта на борт, устало и лениво переползая через бесконечные встречные волны.

Но слова – они проваливаются во тьму – делали больно. Даня чувствовал скрежет, ощущал эту боль – страшную, жгучую, рвущуюся наружу со скрипом, сдавленным криком. Он повалился без сил…

Боль вырвалась наружу – со скрипом, из глотки, и, как потерянная птица, унеслась над бездной без края.

Кто они и куда проваливаются – Даня понял лишь позже, на похоронах своих родителей.

«Туки-туки… теперь я маюсь», – сказал он, принимая эстафету взрослой жизни. Вот так, с первого же рейса, только-только сошедший с теплохода.

Он навсегда запомнил тот голос – голос, сопровождавший это отвратное чувство тревоги, как несварение… только хуже. Куда хуже.

Голос сумасшедшего автора, читавшего, эпиграф к новой главе в жизни. Да, именно автора. Даня вдруг понял: всё это время он жил по мотивам чужого романа, незнакомой ему книги.

Вот бы набраться сил, вырваться, ожить – и набить ему морду. Что за Стивен, прости Господи, Кинг позволил себе такое?..

«Если и будет впредь поворот сюжета – то моего» – поклялся себе Даня положив руку на чемодан, и уложил всё на место.

После обеда, путём долгих внутренних переговоров, Данила переспорил сам себя и решил пройтись. На языке жестов и ужасном английском ему подсказали пару кафе и закусочных. Следовать их советам он, конечно же, и не собирался. В таких заведениях ему всегда было тесно: стены давили, люди галдели, да и запах сигарет он не выносил. А поболтать с местным портье он решил, скорее, для разнообразия. Как всегда – разочарование. Пожав друг другу руки и перекинувшись парочкой “шуточек” на ломаном англо-турецко-русском, каждый остался при своём.

«Надеюсь, хоть обратно пустит, если я буду не один», – подумал Даня, когда больше не находил других оправданий этому приступу общительности.

Заперев чужой «голос» на дне бутылки, Даня покинул бар, а на случай рецидива он прихватил с собой порцию вкусного виноградного «лекарства».

Ответственность авторства, да накануне рейса, подействовала на Данилу, как на праведника в момент, когда ему сообщили: Бога нет.

Всю жизнь держал себя в узде – и вот…

Гуляй, душа моя – рваная. Гуляй, свободная моя.

Он наложил на себя обязанность исследовать все ближайшие пляжи и заведения – несмотря на то, что гулять по Анталии в июне, под солнцепёком, всё равно что сушить голову в микроволновке. Разве что виды посимпатичнее. Ну вот, только ради них, пожалуй, и можно разок засунуть голову в эту турецкую печь.

И шел он куда глаза глядели, куда ноги несли и сердце просилось. Пройдя добрую сотню метров по шоссе, он наткнулся на старую каменную арку. От неё вглубь уходила мощёная дорожка, теряясь в гущe старого хвойного леса.

С того момента, как он надел рубашку, растрепал волосяки по-раздолбайски и свернул на извилистую тропу, началась их история. Сквозь густую крону деревьев солнце с боем пробивалось своими невидимыми щупальцами и исследовало всё вокруг, как любопытный ребёнок. Тёплой точкой оно коснулось и лица Данилы.

Там было свежо. Морячок с жадностью вдыхал запахи трав. Осторожно ступая всё глубже, озираясь по сторонам, он заметил, что щебетание птиц стало тише, а солнце – ярче и злее. Выйдя на утес, Данила вспомнил по какой духоте шёл сюда – теперь она казалась ещё невыносимее. По скалистому склону змеёй ползла старая лестница, высеченная в отвесных камнях. Извилистым путём она привела Даню на пустынный пляж. Сверху, среди громадных валунов его почти невозможно было заметить. Дураки в белых шапках с разбега разбивали головы в соль и разлетались в мелкую, прохладную пыль.

На берегу Даня заметил русалку. Но, глядя против солнца, он видел лишь силуэт её стройного тела. Она сидела в пол-оборота на сломанном стволе дерева, что, видимо, прибило волной.

Данила долго будет видеть, закрывая глаза, тот скалистый берег. Эти громадные валуны, что будто попадали с неба. Одни сверкали лысинами, едва выглядывая из воды, а волны, точно школьники, прыгали через них, как через козла. Другие вышли из воды по колено и сбивали этих прыгунов с ног. Те падали пеной на песок и камни, растворяясь в прозрачной, как слеза, воде.

У самой скалы, по которой вилась крутая тропа, глыбы лежали так плотно, что приходилось идти прямо по их лысым головам.

Слева, вдалеке, виднелся частный пляж: лежаки стояли настолько тесно, что издали напоминали выбросившихся на берег морских котиков. Одинокий диджейский пульт – и ни души…

А на фоне уходящего и краснеющего солнца – стройный силуэт молодой девушки, каждая линия ее упругого тела, разбегающиеся волосы на ветру. Упругая красота в каждом движении её тела для Дани неоспорима. Она прогнула спину, опираясь на руку, поправляла волосы другою рукой и поджимала длинные стройные ноги, сведя колени, будто боясь коснуться воды. Только подойдя ближе, он понял: это всего лишь девушка в ластах.

– Как? Вы не русалка? – спросил удивленный патлатый пришелец, не стесняясь собственного разочарования.

Она ответила ещё более удивлённо. Можно сказать, затянула с ненавязчивыми нотками на претензию:

– Че-е-е-во-о, блядь?! – Она округлила глаза и мягко приподняла брови, ясно намекая на наезд.

А Данила точно не прогуливается сейчас в любом городе России в начале нулевых? Вроде бы нет.

– Нет, ну я понимаю, что ты сказочный… – задумалась девушка на секунду, специально выдержала паузу, – Персонаж! Давай избавишь меня от этих тупых подкатов. Ага?

Даня не растерялся и с привычной вежливостью ответил – он же джентльмен:

– Простите, я просто хотел уточнить: мы на заброшенном пляже под отвесной скалой, где на версту ни души? Где, хоть закричись – никто не услышит? И сверху, из-за этого проклятого склона, нас тоже не видно? И если, не дай бог, на кого-то упадёт камень… или она оступится, ударится, утонет… (он изобразил пальцами кавычки и вскинул брови) …подавится вишенкой – то ведь никто и не узнает? Даже птицы это место стороной облетают. Верно?

Пауза. Она смотрела на него оценивающе.

– Да, всё так. Поэтому советую быть аккуратнее с выражениями.

Даня задумался, как его шутки выглядят со стороны, и внезапно засомневался в своей остроумности.

– Жвачку? – предложил он, пытаясь разрядить обстановку.

– Вкусная?

– Резиновая!

– Вспоминаешь бывшую, когда её жуёшь? – блеснула она остроумием, смесью радости и неожиданности.

Такая реакция бывает только настоящей: глаза округлились, будто правда удивилась собственной шутке, а губы расползлись в улыбке до ушей. Рот словно собирался свернуться в круглую «о», но передумал – не удержал веселья.

– Да… Сейчас она в шиномонтажке, доктор ей швы накладывает – с тем же безразличием, монотонно процедил Даня.

– Доктор? Швы? А ты похоже и правда псих. А чем ты её…

– Эй, – остановил её Даня. – Имей уважение. Я же псих всё-таки.

– Ой, простите, мистер Псих, – фыркнула она, отодвигаясь и освобождая место на бревне. Раскаяния в голосе не было ни грамма – даже не старалась его изобразить.

– Присядешь? И как тебя вообще занесло на мой пляж?

– А теперь это твой пляж?

– А я тут русалка, и пляж значит мой…

И чёрт её знает, что она нашла в этом парне, но только просидели они вместе до самой ночи, обнажая свои самые сокровенные мысли, страхи и мечты.

Наверное, именно его спокойствие, вежливость и странная, тихая харизма подкупили ее. Даня ляпнул, что ищет драматический поворот для сюжета своего романа "жизнь" и должен будет уехать уже утром. А она постаралась не показывать огорчения, что он исчезнет из ее жизни так же скоро, как и появился, но и не была против добавить поворотов в его "роман" и подсела к нему поближе…

Было в их общении что-то такое, что склеивает вместе и осколки разбитой чашки, и сломанной кружки, или двух одиноких людей в этой треклятой жизни – особый неуловимый компонент.

Так встретились дети моря. Он не мог отвести взгляда от звёзд, что падали в её зелёные глаза. А она… высокая, стройная. Про таких, как она, говорят: ноги от ушей. А ее тонкие пальцы, узкие джинсы, шея и плечи – весь этот бред в голове моряка – пять ложек сахара на дне стакана, с каждым глотком всё слаще и слаще. К концу чаепития две половинки склеились в один очень долгий и сладкий поцелуй.

Глубокой ночью, в темноте, такой плотной, как покрывало, берег стал раскачиваться под ногами моряка. Даня, походкой, присущей тем, кто чаще землю видит лишь издалека, прекрасно справлялся. Ловко ловил тропу, как бы та не хитрила и не прыгала из стороны в сторону. Пустую бутылку вина они бережно оставили валяться на камнях.

– Русалка, а как твоё настоящее имя? – Она лишь улыбнулась. Покорно позволила себя обнять, но только за плечи, и даже не думала отвечать. Они пошли рядом, нога в ногу. Извилистая тропа, по которой они пришли, на обратном пути казалась ровнее. Девушка-русалка своего имени так и не сказала: «Хватит с тебя и русалки, морячок. Не порти обстановку». Даня знал лишь что она живет в Турции, одна. Теперь, совсем одна. Он запомнил и то, что в тот вечер она предпочла Stand-Up концерту – посидеть у воды, поплавать в своих мыслях. Но кто-то ей помешал. И похоже, что она не особо была против. А ещё у неё был очаровательный голос – и этого вполне хватало. Даже чуть больше, чем нужно. Обычно Дане достаточно, если девушка просто симпатичная. Нет, даже не так – обычно хватает просто того, что это девушка. А девушка узнала, что оказывается моряк боится русалок, он боится, что они утащат его на самое дно… Но почему он подошел к ней в таком случае, для нее оставалось загадкой.

Иногда они останавливались посмотреть друг другу в глаза, ничего не говорили, просто молча смотрели. Старались, но безуспешно, сдерживать улыбки. Опомнившись, Даня в панике, что тонет в уютном омуте её компании, начал рассказывать про звёзды: «Смотри, а это… это – созвездие Орла. Моё любимое», – указывал он пальцем в небо, и липкое молчание снова вязало мысли.

Жесткий корпус его убеждений давал течь. Эти убеждения сформировались точно не на пустом месте. Именно они сделали из него эдакого пацифиста в мире, где любовь – это война, и война не на жизнь, а на всю жизнь, пока костлявая с косой не освободит вас.

Даня тонул, но не сдавался, пока не прозвучало обезоруживающее: Мы всё ещё в лесу… Моряк – с печки бряк! – она взяла нежной ручкой его указывающий на кроны деревьев палец и прижала к груди.

– А ты всегда как Стас Михайлов ходишь? – рассмеялась ему в лицо, легко и победоносно, разом лишив Данилу всех шансов на спасение. А он, моряк с душой нараспашку, принимал эту пытку – и был уже почти готов отдаться в нежные руки судьбы, к которой так покорно бежал, гонимый тем самым "голосом", что звучал где-то сзади, как далёкое эхо… Наивно полагая, что именно он – автор своей истории.

Становилось всё жарче, но застегивать рубашку он все равно не хотел. И только в номере гостиницы, когда кондиционер снова задул как сумасшедший и атмосфера стала прохладнее, рубашку застегивать не давала уже она…

– А куда ты уезжаешь? – спросила она, положив голову ему на плечо. Пальцем водила по груди, рисуя невидимые узоры. Даня смотрел стеклянным взглядом – ровно в никуда.

Сил волноваться у него не осталось. Он водил ладонью по её волосам и нежно обнимал за талию.

– В Англию, в Гримсби. У меня там судно.

– А надолго ты в море уходишь?

– Как повезёт…

– А как же семья? У тебя есть семья?

– Как я уже говорил, меня здесь ничего не держит. Абсолютно ничего.

Пауза. Она посмотрела на него сбоку, не спрашивая больше.

– Меня ничего не держит на берегу. Может, если бы было ради кого – я бы с удовольствием завязал с морями. Иногда так хочется нормальной жизни. Просто жить, любить… и чтобы любили.

Он помолчал.

– Я не знаю… может, я и не умею любить.

– Ты никогда не любил?

– Любил… Точнее, думал, что любил… – Даня отвёл взгляд.

Грудь его волновалась всё сильнее – как океанская зыбь, бегущая от урагана и не знающая, что шторм давно утих.

Девушка молчала. Потом тихонько уснула.

Через пару часов Даня остановил будильник, не успел тот издать и звука. Он не хотел, чтобы проснулась его русалка. Решил уйти молча. У него оставался последний шанс на спасение. Нельзя допустить, чтобы эта "тварь" утащила его на самое дно. Бедному парню хватило одного раза.

Они были знакомы, казалось, всю жизнь – только жизнь эта пролетела за одну короткую ночь.

«И слава богу», – выдохнул он с облегчением, обернулся уже одетый, взял стоявшую у двери дорожную сумку, лицо было жестким.

– Ну как? Ну как эта пташка может погубить черную, соленую душу моряка?– подумал Даня. Она спала. Как ангел. И чем дольше он смотрел на неё, тем мягче становился его взгляд.

Такие милые губы. Вздернутый носик. Волосы разбегаются как в бухте волна. Переливаясь золотыми тонами по хрупким плечам, по шее, по румяным щекам… Нет! Она добрый св… – Громкий хлопок привел парня в чувства. Сквозняк пробежал из форточки в раскрытую дверь и крикнул: соберись! – всем массивом двери номера отеля.

– Прощай! – Блеснул злостью в мокрых глазах и вышел. Вышел, аккуратно прикрывая дверь…

Аэропорт. Глава 5.

Даня вышел поперёк проезжей части со всеми пожитками, перекрыв главную артерию города в ожидании случайного, невыспавшегося таксиста. Вопрос стоял ребром: везешь в аэропорт – или давишь меня, тут я не останусь.

На абсолютно пустой дороге не было ни души. В предрассветных сумерках фонари гасли один за другим, и тёмное ватное небо постепенно светлело. Мокрый асфальт отдавал ледяным равнодушием, которое пробирало до костей.

Это было не просто утро. А что-то промозглое и серое, как туман над болотом, с привкусом усталости и бессилия.

Даня вздрогнул и втянул голову, словно под воображаемый панцирь.

Он переминался с ноги на ногу, то и дело поглядывал на часы и начинал жалеть, что не попросил нового знакомого – сотрудника отеля – вызвать ему машину.

Он не хотел будить девушку. Молча оставил ключ на прикроватной тумбе и прошмыгнул, как тень, оставив её в своём номере за главную.

Сладко ли она спала? Кто знает.

Скорее, он просто проявил малодушие…

Часы то и дело глядели в его суетливые глаза, как будто укоряли.

Он понимал – снова творит неладное.

И как так получилось, что он, молодой, и, надо признать, вовсе даже не дурной с виду, опять вляпался – творит невесть что…

Он отвел от стрелок взгляд, как бы оправдываясь:

«Сам вижу, что опаздываем…»

В аэропорту ситуация окончательно перестала поддаваться рациональному объяснению. Тут волей-неволей начнёшь верить в духов и Провидение.

Во-первых, как только Даня поймал таксиста и запрыгнул в машину, он с облегчением выдохнул: «Должны успеть…» И ровно в этот момент стало известно, что рейс отменили – и теперь ему срочно нужно было менять гарантийные письма от агента.

Каждый моряк на зелёном коридоре должен доказать, что он моряк, а не просто вышел погулять.

А кому еще верить, как не бумажке с жирными буквами, присланной никому не известным агентом:

"Этот человек – правда моряк. Точно не наркоторговец-шахид и абсолютно точно не собирается делать чего-нибудь эдакого."

И, конечно же, все сразу верят.

Но когда твой рейс срывают, и ты носишься по терминалу в поисках, где бы распечатать очередную суперважную бумажку – честно говоря, на месте этого самого «агента» уже и сам бы начал сомневаться.

Мысли рождаются в голове сами по себе – всё зависит от контекста.

А контролировать их… ой как непросто.

И единственное, что порой удерживает от того, чтобы не объявить миру войну и не восстановить справедливость, – это тонкая плёнка, которую общество натянуло себе на голову, как полиэтиленовый пакет. Чтобы не видеть, как всё устроено на самом деле.

Вопрос только в одном: решится ли Даня однажды перешагнуть протоптанную стадом колею – или так и будет терпеть рамки, которые давно стали ему тесны?

Нас убедили: бог терпел – и нам велел, где родился – там и пригодился, оторванный лист календаря не приклеишь.

Нас приучили – не сопротивляться.

Если в жизни был дорогой момент – просто запомни. Не надейся прикрепить его скрепкой, не пытайся остановить время. Это работает только в фантазиях.

Не больше – чем в фантазиях.

И тогда остаётся два пути: захватить этот мир, подмять его под себя, чтобы наконец всё стало правильно, или отправиться туда, где сбываются мечты… но только твои. И только до тех пор, пока не подействуют таблетки.

Пока Даня не мог решить, какой путь ему ближе и хранил всех своих тараканов в твердо запертой коробке, за двадцатью восьмью крепко сжатыми зубами.

Во-вторых, случилось следующее: после переговоров с умниками из офиса они, наконец, взяли билеты на другой рейс – до Лондона.

«Потом нужно будет добраться на поезде до Гримсби», – сказал голос в трубке, и тут же пришло SMS с бронью новых билетов.

Отлично. Регистрация вот-вот начнётся – Даня снова выдохнул с облегчением.

Он слишком боялся остаться на берегу.

Берег для него – как трясина. С извечными проблемами и заботами.

Завязнуть тут можно так глубоко и надолго, что пока ты решаешь, живёшь ли ты вообще, или просто живешь "неправильно", – всё уже закончится.

Прогоришь, как спичка – и прикурить не успеешь. Лишь на секунду задержится серый след в атмосфере, так выглядит память о тебе в глазах близких.…

слишком долго, им бы самим не прогореть.

«Не прогореть… лишь бы не прогореть…» – диктовал Даня в невидимый речепис, прямо перед стойкой регистрации.

– Ваш паспорт, сэр – сказала девушка в строгом черном костюме. – Сэр?

–Простите, вот, держите.

–У вас всё в порядке, сэр?

–Да, отлично.

–Замечательно. Куда направляетесь, сэр?

–Ам… на работу. Я моряк – пытался Даня размять свое деревянное выражение лица, но только зря старался.

–Покажите ваши документы, пожалуйста

–Конечно, одну секунду…

Документы в папке держались всё так же дружно, как и вчера утром. Даня долго перебирал бумаги, пытаясь понять, какое из этих бесконечных писем нужно именно сейчас. Разница была только в номере рейса. И в том, и в другом значилось одно и то же: что Даня – славный малый и точно очень хочет работать.

–Сэр! Ваш паспорт моряка, пожалуйста!

–Пожалуйста.

–Мореходную книжку.

–Пожалуйста.

Моряки всегда вызывали особое внимание на границе, но сейчас всё было иначе.

Точнее – всё как обычно, только… чуть больше.

Гораздо больше.

Молодой человек вдруг стал центром притяжения взглядов, и это было не тем вниманием, которое хочется получать.

Настало время нервничать и задавать вопросы.

–Простите! Всё в порядке? Просто… посадка уже там, я точно успею?

–Отойдите, пожалуйста, в сторону и просто подождите.

–Эм… долго ждать? Девушка? Девушка?..

Ну хорошо. Они попросили подождать – на границе, мол, часто бывают сложности. Даня устроился буквально напротив своей стойки регистрации, чтобы всё видеть самому. И главное – надеялся, что его тоже увидят. Что про него не забудут.

Наивный.

Посадка уже началась. Даня вспоминал те голоса и страхи, что ещё недавно гремели в его голове – а теперь там стояла гнетущая тишина.

«Почему? Почему – сейчас?» – спрашивал он сам, не понимая, к кому обращается.

Стойка регистрации мало-помалу опустела. Он подошёл снова. Кажется, его никто и не узнал. Точно он здесь впервые.

–Простите, меня просили подождать… Когда меня зарегистрируют?

–Простите, можно ваш паспорт?

–Но его уже взяли.

–Так, не задерживайте, отойдите.

–А может…

–В сторону, в сторону, молодой человек.

Как мальчишка на Курском вокзале, он провожал взглядом всех пробегающих мимо, а они его, казалось, даже не замечали, были слишком заняты собой. Даня обращался к сотрудникам, ко всем, кого только встречал, но его лишь просили подождать, ничего не объясняли. И по мере того, как кончалось его терпение, из мальчишки у Курского вокзала он превращался в пса, лающего на всех прохожих бродягу, лаял и кусал, требовал ответа.

Мимо протекала толпа людей, а время до окончания посадки стремительно сокращалось. Он должен был улететь. Но теперь – очень и очень сомневался. Почему-то вспоминался менеджер, устроивший ему этот рейс – «профессионал с большой буквы», выпускник Советского Союза.

Судя по всему, тот уже начинал распадаться на частички упрямства, профессиональной деградации и непрошеного самомнения.

Главный симптом: он один знал, как правильно.

Этот «высший разум» всерьез доказывал Дане, что русские моряки со своими удостоверениями личности, отдельными от мореходных книжек, его окончательно достали.

Может, он и прав. Только мне-то что с этим делать? Сидеть здесь, смотреть, и изображать понимание? – мрачно думал Даня.

–Ну… и что мне теперь делать с этой информацией? – вслух спросил он.

Старик, будто вырезанный из трухлявого дерева, изъеденного жуком-короедом, продолжал бубнить что-то себе под нос. Только на секунду он замолчал, поднял глаза и вдруг уставился прямо в Даню – не просто смотрел, а будто заглянул внутрь, в самое нутро.

–Ждите, молодой человек. Я всё устрою, – только и сказал он.

“Простите, вы мне не поможете?” – Даня дошел до стадии отчаяния уже через несколько минут после того, как самолет взлетел, и обратился в информационное окно. Его снова попросили подождать… и он любезно согласился.

До чего же бывает гибкая психика у людей, когда им что-то нужно.

Надежда и неугасаемый энтузиазм – вот где кроется настоящая сила человека. Такого человека, который выдержит всё и рано или поздно получит то, чего заслуживает.

Он приехал в аэропорт в 5:30 утра. Сейчас было почти десять. Даня, или кто-то похожий на него, кто-то, на ком лица почти не осталось, всё не оставлял надежды уладить недоразумение, когда к нему подошла низкая, раздраженная, похожая на бородавку представительница авиакомпании.

Едва соображая, из последних сил, Даня попытался вычленить из потока слов хоть что-то осмысленное…

Лондон не дал «добро» на посещение их территории.

“Это потому, что я…?” – только открыл рот Даня, как его опередили.

Женщина ткнула пальцем в экран: электронное сообщение гласило чётко – «удостоверение личности моряка» признано нелегитимным.

А «вредная бородавка» перестала его замечать сразу после того, как выдала всё, что должна была – чётко, как по программе.

–Постойте… А как же? А-а, а как… – Словно выключили звук. Она просто отвернулась и молча ушла.

Аэропорт опустел.

Говоря с представителями судоходной компании, он случайно подслушал разговор на фоне, про его левый паспорт… “Мы не можем впредь с вами сотрудничать”, – А дальше – три длинных гудка.

—А может оно и к лучшему?

–Нет! – сам себя спросил и сам себе ответил Данила.

–Но как?… А главное, почему? За столько лет ни разу, всё чётко, а что сейчас…

–Мы должны уехать!

–Кто мы, и зачем? Мы же познакомились с…

–Так, ты забыл чем всё это заканчивается?

Спорить с собой – всё равно что плевать в потолок, лежа на спине в кровати. Даня это понимал, но… А кто, если не он? Кто ещё ввяжется с ним в подобные споры… Слово «друзья» для Дани – не больше чем сериал.

–Ой да и с кем я вообще спорю?…

–Заткнись!

У меня иногда так бывает – не клеится, не идет масть в руки. Тогда я поднимаю голову вверх с вопросом:

Ну… и зачем ты так со мной? Я что, хуже других? – И только спустя время, оглядываясь, понимаю, что хорошо наверное иногда быть неудачником… ой и натворил бы я дел тогда, если бы все получалось. ))

Возвращение моряка. Глава 6.

Задернутые шторы сдерживали полуденное солнце из последних сил. Но всё же, оно находило мелкие щели, как вода, и разбавляло колючую темноту, добавляя оттенки полумрака. Девушка нежилась в постели. Едва ли она открывала глаза и лениво потягивалась. В номере царила сонная атмосфера, даже воздух, казалось, был таким тяжелый и давил неподъемным грузом на раскинутые звездой руки и ноги красотки. Ей всё это казалось сном наяву, или явью во сне, и дрёма, как паутина, окутала номер, который так спешно оставил Данила. И это могло продолжаться бесконечно, если бы не настойчивый стук в дверь. Кто-то барабанил, входная дверь содрогалась. Липкая тишина рассеялась, как и не было. Сладость дремоты, как легкое послевкусие – таяла, нарастающая паника вытеснила все приятности. В голове девушки бегали две мысли: кто там нахрен такой, и как объяснить, что я тут делаю… – и еще этот настойчивый грохот, кторый никак не давай собраться с мыслями. Как она попала в гостиничный номер, конечно, она помнила. И то, что этот принц, “виновник сея веселия”, обещал исчезнуть и всё таки исчез, она понимала. “Вот в первый раз в жизни мужик сдержал слово, но, блин, почему именно такое? Что за трэш?” Девушка бегала, металась из стороны в сторону вокруг кровати, забежала в ванную, выбежала, снова забежала и нажала на смыв унитаза, решив, что так она оправдает свое появление в чужом номере. Но потом подумала, что нужны посерьезнее доказательства, и тут же появилась решительность, чтобы их предоставить, но снова передумала и, выбежав из туалета, сделала еще пару кругов вокруг кровати. Остановилась. Так, ты уже взрослая, соберись, скажешь просто: “была пьяная, не помню”, точно, так и скажешь. С этими словами она накинула халат на голое тело, прикрыла трясущиеся на бегу груди, которые то и дело раскачивались в разные стороны и, запустив руки во взлохмаченные, но все равно прекрасные волосы, распахнула дверь.

– Ты? А… – обомлела на секунду девушка – почему ты? И зачем стучишь?

– Да я-а тут это… ну-у – зачесалось вдруг на затылке у Дани, и он, не стесняясь, скоблил, пока придумывал оправдания.

– А почему я вообще оправдываюсь?! – словно сам себе удивился парень и вошел в номер, отодвинув девушку, как вазу с цветком… Кто тут это оставил?

И не сказать, что милое создание было расстроено такому развитию событий. “Оправдываться не нужно, и на том спасибо”, – подумала она. Высунувшись в коридор, быстро глянула в обе стороны, будто проверила, нет ли за ним хвоста и захлопнула дверь. Гостиница снова погрузилась в свое безмятежное существование.

– Я слышал, ты смыла, как я постучал. Это единственная причина, почему ты бычишь с порога?

– Что-о? – обвиняемая встала в позу “а ты не оборзел?”.

– Простите, а можно… можно, чтобы на секунду вернулся тот милый пай-мальчик с которым я вчера познакомилась? А то… у меня есть привычка, мудакам по яйцам бить, если они ими звенят дофига… Ага?

– Ам… Я его позову… Лучше пусть он разговаривает с-с… психичкой. – Данила сказал это а сам смотрел куда то сквозь, будто не замечал девушку.

– Ты норм? Ты вчера так себя не вел…

– А ты трезвой вчера не была!

– Это претензия?

– Ну-у… наврядли предложение. Просто, имей ввиду, Я сейчас в непривычной для себя обстановке.

– Ам… Пфф. Ну ок. – закатила глаза девушка. “Господи, ну и мудак” читалось по выражению ее лица. Она закрылась в душе. Но благо Даня ничего не видел – пропал аппетит, можно сказать и так. Он просто плюхнулся в кровать и закрыл глаза. Он сейчас хотел только одного, заснуть и не проснуться. Больше никогда не проснуться. Ни-ког-да…

Под звуки купания милой, приятной знакомки в его гостиничном номере, вдыхая запах ее еще недавно потеющего на этой постеле тела, он медленно проваливался в небытие. Он проваливался в сон, как в бездну, и падал. Падал до тех пор, пока не вздрагивал, все же боясь разбиться, и тотчас же с досадой, что снова тут, в этом нашем, в кавычках “мире”, бросался, зажмурив глаза в небыть.

Даня сам себя ловил на мысли, что не в силах сдержать улыбку. Улыбка эта – как аллергия на приятное общение, на доносившийся голос из душа, на атмосфатмосферу, что сосдает присутсвие женского пола в жизни мужчины. Она ему что-то снова кричала, но он уже ничего не слышал… засыпал, проваливался, тонул – вдыхая чарующий аромат ее тела и едва уловимые нотки духов. И так крепко дал храпака, что хоть станцуй у него на голове – не проснётся и ничего не заметит. Ни того, как уже вечер наступил и ни того, как девушка присела рядом, на край кровати, и с интересом наблюдала за Даней. Она роняла гроздьями капли холодной воды. Вода скользила по её коже, по каждой складке ее тела, скатывалась с её твердых сосков…

Глупая, если не дурацкая улыбка на осунувшимся лице Дани выглядела, как лучик света едва пробившийся на хмуром небосводе.. Данила спал.