Гольфистка бесплатное чтение

Пролог

– Сука… я тебя прикончу, – прохрипел он, сползая по стене, зажимая рану в боку. Кровь тёмными каплями срывалась сквозь пальцы, оставляя след на паркете. – Твоя семья мне теперь по гроб жизни должна… иначе тебе хана.

Влада стояла, будто окаменев, нож с липкой, ещё тёплой кровью выскользнул из её пальцев и с глухим стуком упал на пол. Руки дрожали. Губа разбита. Волосы растрёпаны, словно по ним прошлись когти ветра. В её глазах не было сожаления – только ужас. Ужас от содеянного и от него. От того, кого она когда-то называла мужем.

Но в этот раз – она не замолчала. Не проглотила. Не спряталась.

Когда он снова поднял руку, в ней что-то щёлкнуло. Больше не было покорной, терпеливой жены. Был только гнев. Животный, острый, как осколок. И он сам. Тот, кто изменял. Кто кричал. Кто бил.

Она вспомнила, как сглатывала обиду – тугим, рвущим на горле комом. Как жила с постоянным страхом – каждое слово, каждый жест могли стать поводом для вспышки ярости. А потом – синяки, оправдания, тишина.

– Пр… прости… – выдавила она, судорожно глотнув воздух. Горло сдавило, как будто внутри был комок стекла. – Я сейчас вызову скорую.

Её ноги, будто вата, несли её в спальню. Телефон на зарядке казался раскаленным. Пальцы еле попали на экран. Она набрала номер. Голос на том конце был спокойным, почти бездушным. Инструкции. Команды. "Остановить кровь". "Не допустить потери сознания". "Ждать". Но потом – вопрос. Как это произошло?

Влада замерла. Горло пересохло. Она пробормотала что-то несвязное. Сказала, что не помнит. Но нож всё ещё лежал на полу, как крик, как улика.

Она вернулась, прижала полотенце к ране. Антон зашипел от боли. Даже в таком состоянии он продолжал отдавать приказы:

– Влада, приведи себя в порядок. И убери нож. Если приедет полиция – мне будет сложно тебя отмазать.

– Прости… Я не хотела… – снова, как мантра, шептала она. Шептала и сама не верила в эти слова.

– Эй, Влада, – голос его стал тихим, холодным, как змеиное шипение. Его окровавленная рука метнулась к её горлу. – Засунь свои извинения себе в глотку. Ты заплатишь за это. Обещаю.

Мир сжался. До узкого, тёмного коридора. До холодного прикосновения пальцев на коже. До тошнотворного страха, который парализовал.

Она хотела убежать.

Ей даже показалось на секунду, что в тюрьме – спокойнее. Безопаснее, чем рядом с ним.

Механически, будто во сне, Влада отмыла нож, засунула его в посудомоечную машину. Ополоснула лицо. Зачесала волосы. Опустила рукава водолазки, скрыв синяки. Губы больше не дрожали – только глаза всё ещё выдали, что внутри бушует шторм.

Стук. Один, другой.

Дверь.

Она подошла к ней, но не сразу открыла. Пальцы висели над замком. Её взгляд скользнул к Антону – бледный, всё ещё живой. "А что если бы…" – подумала она. Мелькнула мысль. Опасная, липкая, запретная. Но она отогнала её, как тень.

Чёрная железная дверь щёлкнула, открылась. В комнату ворвались врачи. Крики. Приказы. Возня. А Влада просто стояла. И смотрела. Как будто душа осталась где-то там, на полу, рядом с ножом.

Антона увезли. Сирены скорой быстро стихли, оставив после себя звенящую пустоту. Дом будто выдохся – стены, пропитанные страхом, замерли, наблюдая за Владой. Она стояла в коридоре, опустив руки. Всё её существо хотело только одного: исчезнуть. Тишина не спасала. Она давила.

Влада медленно закрыла дверь, будто отгородилась от мира. Щёлкнул замок. Щелчок, как выстрел. Всё внутри задрожало, но снаружи – ни мускул не дрогнул. Она вернулась в гостиную. На полу темнело пятно крови. Багровое, зловещее. Словно сама боль пропитала этот ламинат. Улики были повсюду – её отпечатки, полотенце, следы на плитке в ванной. Всё это кричало: она сделала это. Но хуже всего было зеркало. Влада подняла взгляд – и встретилась с отражением. Разбита. Уставшая. Глаза, полные страха и… облегчения? Или это безумие?

– Это не я… – прошептала она. – Это он. Он заставил. Он…

И вдруг – звонок. Не телефон. Звонок в дверь. Настойчивый. Слишком резкий. Сердце ухнуло вниз. Полиция. Она знала. Просто знала.

– Влада Рейган? – голос за дверью был спокойным, деловым.

Она открыла – чуть приоткрыла, словно могла этим отсрочить приговор. Два человека в форме. Мужчина и женщина. Синие куртки, папка в руках, серьёзные лица.

– Мы из участка. Хотим задать вам несколько вопросов по поводу происшествия с вашим мужем.

– Конечно, – выдавила она. Голос дрожал. – Проходите.

Они не осматривали дом сразу – сначала разговор. Улыбка. Давление. Вежливость с острыми краями.

– Вы сказали по телефону, что не знаете, как это произошло, – заметила женщина, поглядывая на блокнот. – Это довольно необычно. Учитывая, что вы были дома.

Влада сглотнула. Она не репетировала. Она не успела продумать легенду.

– Он… он был пьян. Мы поссорились. Я вышла на кухню, потом услышала крик… а потом – кровь.

– И вы не знаете, откуда у него ножевое ранение?

Молчание. Полсекунды. Слишком долго.

– Нет… не знаю…

И тут мужчина из группы произнёс:

– Можно нам осмотреть дом? Это обычная процедура.

Холод пронёсся по позвоночнику. Всё внутри сжалось. Она кивнула. Они разошлись по комнатам. Она слышала, как скрипят половицы под их шагами, как кто-то открывает посудомоечную машину. Она закрыла глаза.

– Влада?

Она обернулась. Женщина стояла в дверях, в руках у неё был нож. Тот самый. Упакован в прозрачный пластиковый пакет.

– Знаете, ножи обычно не моют, если они случайно ранят мужа, – тихо сказала она. – Их бросают. Или держат. А вы – отмыли. Это вызывает… вопросы.

Что-то внутри Влады сорвалось с якоря. Она сжала ладони в кулаки, ногти вонзились в кожу.

– Вы не понимаете… он убивал меня по кускам. Каждый день.

Тишина. Женщина не ответила. Только сделала шаг ближе.

– Это звучит как отчаяние. Но также – как мотив.

Влада опустила глаза. Руки дрожали. Она снова увидела ту сцену – как он тянется к ней, как сжимает горло, как всё краснеет перед глазами.

– Я не хотела. Просто… я выжила. Это всё.

Она не плакала. Слёзы были выбиты годами боли. Полицейские переглянулись. И только женщина, на секунду, смягчилась. В голосе её появилась тень сочувствия:

– Быть может, вам нужен адвокат. Или психолог. Или… новая жизнь.

Но для этого, Влада понимала, нужно пройти через ещё один ад. Суд. Вопросы. Подозрения. И, может быть, через это – она, наконец, выйдет на свет. Однако, ничего из придуманного ей кошмара не свершилось.

Антон, как и обещал отмазал её и больше ей ничего не угрожало. Но совесть убивала Владу изнутри, её казалось, что если она останется рядом с ним, то это может повториться, на следующий день она, пересилив себя пришла к нему в больницу и принесла фрукты. Будто этого достаточно, подумала она.

Больница пахла обеззараживающим раствором, стёртым временем и чем-то безнадёжным. Серые стены, облупленные подоконники, усталые лица в халатах. На фоне белых простыней – Антон казался ещё более чужим. Слишком живым. Слишком настоящим. Он дышал. Смеялся. И этого, казалось, уже было достаточно, чтобы сводить Владу с ума.

Она стояла у порога, сжимая в руках прозрачный пакет с фруктами, как школьница, принесшая подарок преподавателю, которого боится. Пальцы замёрзли, но ладони потели. Она ощущала, как липкая влага скапливается под ногтями. – А вот и ты… – услышала она его голос – хриплый, но бодрый. Даже с нотками нежности. Ненастоящей. Токсичной. Обволакивающей, как мёд, под которым прячется яд.

Он разговаривал по телефону. В голосе – лёгкий смех. И этот смех пронзил её. Как осколок.

Смеётся. Он, сука, смеётся. После всего, что было. После крика. После удара. После ножа. Он – лежит в кровати, жалуется на швы, и всё ещё смеётся. С ней он не смеялся. С ней он кричал. Сжимал запястья, пока под ногтями не выступала кровь. Заставлял оправдываться за каждое движение, за каждый взгляд, за каждый вдох. И вот он смеётся. Не с ней. Не ради неё.

Влада сделала шаг. Потом ещё один. Пакет с фруктами треснул – тонкая ручка порвалась от напряжённой хватки. Апельсин покатился по линолеуму, ударился об стену.

– Что ты стоишь, как призрак? – усмехнулся Антон, отключив звонок. Он выглядел… хорошо. Ужасающе хорошо. Лицо немного осунулось, но в глазах – огонь. Оживление. Торжество. Он знал. Он всегда знал, что останется на плаву. Что выкрутится. Он привык выходить сухим даже из крови.

– Я принесла тебе фрукты… – произнесла она почти шёпотом. Голос её звучал чуждо, как будто говорила не она. Как будто её тело действовало автоматически, пока разум был где-то в другом месте – в ванной, где она мыла нож.

Антон махнул рукой. – Поставь куда-нибудь. Иди сюда, присядь. Ты вся дрожишь. Он говорил мягко. Обволакивающе. Почти заботливо. Это и пугало больше всего. Она присела. Механически. Как в замедленной съёмке. Взгляд цеплялся за детали: капельница с медленно капающей жидкостью, бинт на его боку, пластиковый стакан с недопитым чаем. Он потянулся к ней – пальцы обожгли кожу.

– Как хорошо, что ты рядом, – прошептал он. – Только с тобой я в безопасности.

Безопасности? От кого? От неё самой?

Она вспомнила: как он впервые схватил её за волосы. Как после одной вечеринки он заломал ей руку за спину – просто, потому что она не ответила на звонок. Как он заставил её подписывать бумаги, даже не читая. Как однажды, пьяный, он прошептал: "Ты – просто временно. А потом будет по-настоящему."

Он не знал, что она тоже умеет быть по-настоящему. Что настоящая Влада не глотает больше грубые слова, как колючие куски мяса. Что настоящая Влада – опасна. Почти незаметно она выпрямилась. Подтянула водолазку. Заставила губы улыбнуться.

Сыграй. Ты можешь. Ради выхода. Ради компании. Ради жизни.

Антон взглянул на неё с привычным подозрением. – А ты ведь думала, что я умру? – Он усмехнулся. – Не бойся. Теперь ты навсегда моя.

Нет, подумала она. Я – больше ничья.

Их брак был основан лишь для выгоды для него и ее родителей, но никак не для самой Влады. Правда, бизнесом отца. последние полгода занималась она, но Антон об этом не знал. Как только компания полностью перейдет ей, Влада сможет уйти от мужа и “Eclipsa” сможет стойко стоять на своих ногах.

Компанию образовали родители отца Влады, всё началось с того, что дядя, младший брат отца, перестал узнавать свою мать.

Профессор Вера Ли, нейропсихиатр с мировым именем, десятки лет занималась изучением механизмов памяти. Её работы цитировали в Гарварде. А потом – в одну дождливую весну – её пятилетнему сыну поставили диагноз: острая диссоциативная амнезия на фоне травмы. Он выжил после пожара. Но мозг будто вычеркнул мать.

Он смотрел на неё, как на чужую. Плакал, когда она прикасалась. Отталкивал. Звал «другую женщину», которой не существовало. Веру разрушало это безмолвное отторжение сильнее, чем смерть могла бы.

Первые исследования она вела в одиночку – на оборудовании, установленном прямо в её подвале. Затем привлекла частного инвестора – Георга Дэйли, таинственного бизнесмена, чьи интересы лежали на стыке технологий и биоуправления. Он дал ей лабораторию, доступ к базе данных пациентов и абсолютную свободу.

Так родилась компания под названием "Eclipsa".

Название – не случайность. Затмение. Бабушка хотела затмить боль. Затмить травму. Стереть страдания из памяти – навсегда. Сначала – для сына. Потом – для мира.

Но чем глубже они заходили, тем тоньше становилась грань между лечением и манипуляцией. Они научились вживлять ложные воспоминания, стирать фобии, перезапускать личность. То, что начиналось как попытка исцеления – превратилось в инструмент контроля.

Вера долго пыталась оправдать себя. Она говорила: «Если человек не помнит боль – значит, он больше не страдает. Я спасаю их от себя самих.»

Но со временем и сама перестала помнить, кем была в начале пути.

Сегодня "Eclipsa" – гигант с миллионами долларов инвестиций, филиалами в разных странах и участием в закрытых военных проектах. Только вот мальчик… так и не вспомнил её.

А может, просто не хотел.

Их брак с самого начала был выстроен не на любви, а на расчёте. Сделка. Холодная, как зимний ветер на рассвете. Он был нужен её отцу – как якорь, как спасательный круг для тонущего корабля компании. Она была нужна Антону – как пропуск в чужую империю, как билет в элиту.

Но никто не спросил саму Владу.

Для неё не было в этом союзе ни мечты, ни надежды. Только обязанность. Тяжелая, как цемент, застывший на сердце.

Снаружи – они были идеальной парой: он – наследник крупного бизнеса, харизматичный, светловолосый, с той ледяной притягательностью, от которой у наивных кружится голова; она – утончённая, образованная, сдержанная, будто сошедшая со страниц журнала.

Внутри – трещины, сквозь которые сочилась боль.

Правда была в том, что последние полгода компанией занималась она. Тихо. За кулисами. Переплетая потоки инвестиций, проверяя отчёты, договариваясь с поставщиками, пока отец болел, а Антон наслаждался вечерними приёмами и разговорами о том, как «всё под контролем».

Он не знал, что контроль давно ушёл из его рук. И как только подписи будут поставлены, как только юридически «Eclipsa» перейдёт к ней – она уйдёт. Из брака. Из лжи. Из клетки.

Несколько лет назад компания начала трещать по швам. Новые игроки, утечки информации, крах партнёрств. Отец Влады искал спасение. И когда поступило предложение, которое обещало поддержку в обмен на руку дочери, он колебался. Но Влада – не колебалась. Она сама подошла и сказала: «Я справлюсь. Ради тебя. Ради компании.»

Она искренне верила, что это временно. Что потерпит. Что Антон – это цена за спасение. Она не знала, что платой станет её жизнь.

Антон Громов. На первый взгляд – идеальный муж: широкоплечий, светловолосый, ухоженный, с улыбкой, которой можно было продавать роскошь. Можно сказать в ее вкусе. Он умел быть очаровательным. Умел говорить. Умел… прятать настоящего себя.

Сначала он просто контролировал. Потом – ограничивал. Потом – проверял телефон, запрещал встречи, отзывал личного водителя, вымарывал её из деловых писем. Он считал, что Её компания – уже его. А когда понял, что юридически она ещё не его – стал ждать. И выжидать. Пока она сломается. Пока исчезнет. Пока умрёт. Ведь если Влада умрёт после того, как подпишет документы – он станет полноправным владельцем. Но пока – он только душил её. Медленно. Хитро. Точно. Каждый удар, каждый крик, каждый страх – был шагом к его мечте. Но он ошибся в главном. Влада – не та, кто умирает молча.

Но сейчас и тогда, когда он впервые поднял на нее руку, она молчала. Сквозь боль, страх, бессонные ночи и ссадины на душе – она не произнесла ни слова. Ни отцу. Ни матери. Ни единственной подруге, с которой когда-то делилась дневниками и мечтами. Молчание стало её бронёй. Гробницей. Тюрьмой.

Почему? Потому что страх у Влады был не простой. Он был умный. Холодный. Рациональный. Он шептал ей по ночам: «Если ты расскажешь – всё рухнет. Отец не выдержит – его сердце не справится. Подруга испугается – и исчезнет. А Антон… он узнает. И тогда ты точно не уйдёшь. Никогда.»

Она боялась не только за себя. Она боялась, что если признается – он всё перевернёт против неё. Скажет, что она нестабильна. Что у неё посттравматическое расстройство, вызванное работой. Что её поведение – симптомы. И мир поверит. Ведь у Антона – связи, адвокаты, лицо ангела и ледяное сердце. А у неё – усталость и тёмные круги под глазами.

Она боялась, что если заговорит, её слова превратятся в оружие против неё самой. Что всё, что она строила, за что боролась, будет стерто, как стираются воспоминания в программах "Eclipsa".

И ещё… она стыдилась.

Стыдилась того, что позволила себя сломать. Что терпела. Что долго верила. Что надеялась. Каждый день, когда она просыпалась и надевала красивое платье, скрывая синяки под пудрой и улыбкой – становился напоминанием о том, как глубоко она погрузилась в роль. В образ идеальной жены. Умной наследницы. Той, кто "справится". Признать насилие – значило разрушить этот образ. А она боялась – не пережить крушение. И всё же, в глубине души…

Она знала: Молчание – не защита. Молчание – цепи. И однажды, она их порвёт. Но не раньше, чем станет по-настоящему свободной. Не раньше, чем "Eclipsa" станет её. Не раньше, чем имя Громова перестанет звучать в её биографии. И в эту минуту – она училась ждать. И собирать доказательства. Тихо. Упрямо. Влада не была жертвой. Она была выжившей, ставшей охотницей.

1 глава

Она

Каждый четверг я приходила в гольф-клуб, как на исповедь. Не ради игры – ради спасения. Место, где я могла выпускать пар, продумывать шаги, перебирать в голове хрупкие планы побега. Там, среди вылизанных зелёных газонов и блеска лакированных клюшек, я становилась собой – без масок, без перчаток на побитых пальцах, без страха. Просто Влада. Просто женщина, которая не сдаётся.

Антон всё ещё лежал в больнице. С того самого вечера, когда он оступился. Когда в его глазах на миг вспыхнуло что-то похожее на панику. А может – на осознание, что я больше не та, над кем он имеет власть. После той встречи мы не виделись. И я надеялась, что так будет ещё долго.

Я как раз собиралась выезжать: собрала спортивную сумку – белое поло, перчатки, сменная обувь. Всё лежало аккуратно, как в ритуале. Но звонок заставил меня застыть. Экран мигнул. “Папа”.

Сердце сжалось, будто кто-то стянул его ледяной проволокой. Он узнал.

– Да, папа… – я постаралась сделать голос ровным, но дрожь предательски выдала тревогу. – Как ты? – Уже лучше, – ответил он. – Мне звонил Антон. Сказал, что в больнице. Почему я узнаю это только сейчас? Что случилось?

В его голосе была тревога. В моём – паника.

– Всё хорошо. Он… готовил ужин и поранился. Глупость, забавная история вышла. Ничего серьёзного. Не волнуйся. Тебе ведь нельзя, – соврала я, ощущая, как слова становятся занозами в горле.

Отец тяжело выдохнул, как человек, пытающийся не провалиться в пропасть:

– Пожалуйста… берегите друг друга. Я о вас беспокоюсь, доча. Приезжай в гости. Ты совсем перестала навещать нас. Я понимаю: компания, нагрузка, ты стараешься. Но, прошу… не повторяй моих ошибок. Живи своей жизнью. Семья – не работа. Не жертвуй всем ради бизнеса.

Слёзы тут же навернулись на глаза. Они сжигали изнутри, как яд. Я так хотела закричать, сорвать с себя всё это молчание:

“Папа! Он бил меня. Он ломал. Он медленно убивал меня. И если бы не тот вечер… может, я уже не говорила бы с тобой.”

Но я не могла. Не потому, что не доверяла – потому что любила. Потому что знала: эта правда убьёт его. Сердце отца и так было хрупким, как фарфоровая статуэтка, тронешь неосторожно – рассыплется. Мама… Она была бы как ураган: сильная, яркая, готовая уничтожить Антона до основания. А потом – сломалась бы. Им нужна была надежда. Иллюзия, что у их дочери всё хорошо. Что их жертвы не были напрасны.

– Мне очень нравится работа, – ответила я и сжала зубы, чтобы не застонать от лжи. – Только, пожалуйста, не говори Антону. Это сюрприз. Кстати, у меня скоро выходные, я приеду. Пусть мама приготовит мой любимый рулет я так по нему соскучилась.

Из трубки донеслось знакомое бурчание мамы:

– Конечно, конечно. Нет бы скучать по родителям, а она – по рулету, проказница, – а потом громче: – Сделаю такую порцию, что неделю есть будешь, а потом полгода худеть!

Они смеялись. Я тоже. Хотя слёзы уже заливали подбородок, грудь, руки. Мой смех всегда был похож на плач – и этим мне было проще.

– Я вас люблю, – выдохнула я, будто прощалась навсегда. – Скоро приеду.

Я отключилась. И села. Просто села посреди комнаты, сжав колени. Пять минут. Десять. Тишина. Только тиканье часов. Только стук сердца. Только боль – тёплая, с запахом страха. Потом – я поднялась. Медленно, как человек, вернувшийся с того света. Подошла к зеркалу. Лицо – белое, как мел. Губы – искусаны. Глаза… пустые. В них не было света. Только выжженная земля.

Я схватила сумку. Это была не просто спортивная форма – это был мой щит.

На улице пахло сыростью, осенью и чем-то тревожным, будто небо само знало – что-то грядёт. Гольф-клуб стал моим убежищем. Место, где я могла сбросить кожу жены Громова и быть просто собой. Без страха. Без памяти. Я ехала сквозь город, не глядя на дорогу. Всё плыло, как в воде. Как будто я под водой. Где-то между прошлым и будущим. Машина неслась, а я повторяла внутри:

“Ты справишься. Ты сильная. Ты ещё не упала.”

"Берегите друг друга…" – эхом отзывались слова отца. А я… берегу себя. Потихоньку. Через боль, через каждую тренировку, через каждый удар по мячу – я выбиваю из себя страх. Иногда – я почти верю, что всё получится. Но пока – я просто еду. Но правда была страшнее. Я не поднималась – я шла по лезвию. И каждый шаг – мог быть последним.

Гольф-клуб располагался на окраине города – за высокой кованой оградой, за которой начинался другой мир. Мир тишины, стриженной травы и безупречного порядка. Здесь не кричали, не суетились, не ломали мебель в гневе. Здесь всё было выверено до миллиметра: от ровных дорожек, ведущих к площадкам, до фонтанов с питьевой водой, бьющих из каменных чаш.

Воздух был другой – прохладный, свежий, с тонким привкусом дорогого табака, влажной земли и утренней росы. Пройдя через мраморное лобби с хрустальными люстрами и золотыми акцентами, ты оказывался будто в декорациях – идеально расставленные тележки для клюшек, безукоризненно чистая форма на посетителях, сдержанные улыбки персонала. Всё здесь словно дышало богатством и привычкой к тишине.

Поля – как из глянцевых журналов. Зелень – сочная, словно её раскрасили вручную. Лунки на равном расстоянии, белоснежные флажки, качающиеся от лёгкого ветра, словно тонкие, звонкие голоса в хоре тишины. Далеко впереди, под склоном, за небольшой рощицей клёнов, раскинулся пруд – гладкий, как зеркало. Иногда в нём отражались одинокие силуэты игроков – вытянутые, будто призрачные двойники.

На заднем плане, чуть дальше, – закрытый домик-клуб. Внутри – лаунж-зона с камином, тёмной кожаной мебелью и кофейными столиками, уставленными фарфоровыми чашками и глянцевыми журналами. Здесь не спрашивали "как дела", здесь говорили: "Как ваши показатели сегодня?"

Это место жило по своим законам. Здесь не было боли. Здесь – никто не поднимал на тебя руку. Здесь – ты могла быть тенью. Или солнцем. Тем, кем захочешь. Пока держишь клюшку и держишься сама.

Людей сегодня было немного. Пустота клубного пространства только подчёркивала гнетущую атмосферу – как будто само место затаило дыхание, ожидая чего-то. Обычно по утрам здесь собирались представители деловых кругов: обсуждали сделки, шептались о грядущих изменениях, играли в гольф, чтобы заключить договор, не подавая виду, что за улыбками и меткими ударами скрываются миллионные ставки и холодные расчёты.

Сегодня же площадка словно вымерла. Несколько мужчин в дорогих костюмах скучающе потягивали кофе под навесом у главного входа, лениво переглядываясь с теми, кто проходил мимо. Один из них бросил на меня взгляд – не слишком заинтересованный, скорее изучающий. Как на фигуру, что вроде бы принадлежит их миру, но словно сбилась с траектории.

Я чувствовала себя чужой в этом молчаливом пространстве. Звуки шагов по гравию казались слишком громкими. Трава – слишком зелёной. Воздух – слишком плотным. И всё же она пришла сюда не играть. Я пришла искать.

Словно среди этих идеальных лужаек, с подстриженной травой и аккуратно выверенной геометрией полей, можно было найти хоть крошку правды в мире, где правды не осталось вовсе.

Я всегда готовилась к игре в гольф почти ритуально – как будто облачалась в броню перед боем. Это был мой личный театр тишины, где каждая мелочь значила больше, чем казалась на первый взгляд.

В раздевалке, залитой мягким светом утреннего солнца, я достала форму и провела пальцами по гладкой ткани. Белоснежное поло – с вышитым логотипом клуба на груди – прохладой легло в ладони. На ощупь – почти как лед. Сдержанное, чистое, как образ, который я выстраивала вокруг себя: спокойствие, достоинство, контроль.

Юбка – строгая, темно-синяя, чуть выше колена. Прилегающая, но удобная – чтобы двигаться свободно, но не терять грациозности. Белые гольфы, перчатка на левую руку – плотная, кожаная, – и мягкие кеды, на которых не было ни пятнышка. Всё – как всегда, всё – идеально.

Я смотрела на своё отражение с той холодной отрешённостью, с которой хирург осматривает пациента перед операцией. Волосы – собраны в низкий хвост, ни одной выбившейся пряди. Макияж – нейтральный, почти незаметный, но выверенный до последнего мазка. Чуть розоватые губы, чтобы не быть совсем бледной. Немного теней – чтобы не видно было бессонницы под глазами.

В зеркале я на миг задержала взгляд на своей верхней губе – опухшей, с тонкой трещиной сбоку. След от "неаккуратного движения", как объяснил бы это Антон, если бы кто-то спросил. Но никто не спрашивал. Потому что я не позволяла.

Лёгкое тональное средство, щепотка терпения, тонкая кисточка – и вот, губа вновь была «в порядке». Почти. Если не приглядываться. Если не знать. Но я знала – и это жгло сильнее, чем сама рана.

Под перчаткой – ссадина на пальцах, тоже "случайная". На бедре – свежий синяк. И всё это я прятала под одеждой, как разведчик прячет карту под кожей. Тело было хроникой молчаливой войны. Но на поле – оно становилось оружием.

На запястье – тонкие часы. Подарок матери. Стрелки тикали бесшумно, словно отсчитывали, сколько ещё я смогла бы продержаться.

В сумку, аккуратно и методично, я сложила всё, что было нужно: флягу с водой, клюшки – тщательно протёртые, проверенные. Защитные очки. Маленькое полотенце. Телефон – выключен. Меня не должно было быть нигде, кроме поля.

Каждое движение – как акт выживания. Как медленная сборка себя по кусочкам. Я кивнула самой себе, как бойцу перед схваткой, и вышла, зная: на поле я буду той, кем хочу быть. Ни женщиной Громова. Ни наследницей империи. А человеком, который может ударить по мячу и, хоть на миг, направить жизнь туда, куда нужно.

Я вышла на поле, зажав перчатку в руке. Белая футболка с коротким рукавом сидела строго, подчёркивая плечи, а под козырьком прятались глаза – серьёзные, отрешённые. Губа была всё ещё опухшей, но тонкий слой бежевого грима скрывал синеву. Лишь лёгкая стянутость кожи напоминала – рана не затянулась. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Около меня было тихо. Поле словно вымерло – идеальный покой, нарушаемый лишь отдалённым щелчком мячей и шелестом ветра в высоких деревьях за пределами поля. Но всё же кто-то был – чуть дальше, на соседней дорожке. Я услышала сначала приглушённый смех, потом раздражённый вздох. Повернула голову.

Новичок.

Он был совсем молод – лет двадцать, не больше. Светлые волосы, чуть взъерошенные, будто его только что сорвали с какой-то скучной лекции. Миловидный, почти детский профиль, большие карие глаза, в которых жила растерянность и упрямство. У него была та неловкая грация, которая бывает у щенков – вроде бы сильный, но движения ещё не обжиты, не собраны в цельную форму.

«Вафелька», – автоматически подумала я, чуть приподняв бровь.

Он стоял над мячом, слишком сильно сжав клюшку, будто пытался победить не мяч, а самого себя. Первый удар – мимо. Второй – и снова воздух. Третий… мяч едва сдвинулся с места. Он шумно выдохнул и провёл рукой по лицу, будто стирая смущение. Вокруг него сновали трое – мужчина средних лет с загорелым лицом, по всей видимости, инструктор, и двое других, возможно друзья или коллеги, которые чередовали советы с подбадриванием и насмешками.

– Не бей по воздуху, бей по мячу, – хмыкнул один, – он не улетит сам, магии тут нет.

– Да он как будто с ведром на голове, – усмехнулся второй.

Парень усмехнулся в ответ, но улыбка вышла натянутой, почти болезненной. Он смущался. Но продолжал. Снова становился, сосредоточенно прицеливался, снова промах… и снова делал шаг назад, словно давая себе пространство для ошибки.

Я невольно задержалась взглядом. В этом было что-то знакомое. Упрямство на грани отчаяния. Я знала это чувство – когда тебе не дают быть слабым, но внутри тебя всё дрожит от страха ошибиться. Когда ты не можешь позволить себе упасть, но на ногах держишься уже из последних сил.

И всё же он не сдавался. Ни после пятой, ни после шестой неудачи.

Я посмотрела на него чуть внимательнее.

«Ну что, Вафелька… может, ты тоже не так прост, как кажешься?»

В этот момент солнце пробилось сквозь серые облака, золотым лучом упав на поле. Тень клюшки вытянулась, и ветер слегка тронул мою щеку – обостряя каждое ощущение. Я отвела взгляд, вернулась к своей позиции. Но внутри уже что-то изменилось. Может, просто лёгкая дрожь интереса. Может, эхо сочувствия. А может… просто напоминание, что на этом поле – у каждого своя борьба. Не только у меня.

Я встала на первый ти, аккуратно установив мяч на деревянную подставку. Рядом лежали клюшки – упорядоченные, как оружие на дуэли. Я взяла драйвер – тяжёлый, с массивной головкой, для мощного удара. Примерилась. Вдохнула. Замахнулась.

Удар был чистым, звонким, будто стрела прорезала воздух. Мяч взвился в небо, как выдохнутый крик, и исчез вдали, где туман уже начал рассеиваться. Я смотрела вслед и медленно выдохнула, будто вместе с этим движением вытолкнула из груди остатки страха.

Каждое мое движение было выверено, но в нём ощущалась сдержанная ярость. Я не просто играла – я очищалась. Айрон – чёткий резкий удар, и мяч летит низко, но метко. Ведж – мяч взлетает ввысь, перелетая через песчаную ловушку. Паттер – короткий, почти шёпот по траве, и белый шарик катится, приближаясь к лунке, словно по команде.

На четвёртой лунке я замерла, выпрямив спину. Солнечный луч скользнул по щеке. Я закрыла глаза.

"Я – не жертва. Я – стрела."

Удар. Мяч ушёл точно, с лёгким поворотом. Попал в центр.

С каждым шагом по зелёной дорожке я становилась крепче. Каждый удар клюшки – как аргумент в споре со своей болью. Я не могла рассказать отцу, не могла покинуть Антона, пока. Но здесь, на этих аккуратно постриженных газонах, среди молчаливой тишины и строгой симметрии флажков – Я управляла собой. Управляла своей жизнью. Хоть на пару часов.

К концу партии ладони были вспотевшими, рубцы от перчатки врезались в кожу. Губа снова пульсировала болью – особенно от ветра. Но на лице было спокойствие. И даже – тень удовлетворения. Я сделала это. Сегодня я выиграла. Пусть и не у Антона, но у той себя, что хотела сдаться.

Я едва восстановила дыхание после серии ударов – сердце ещё бешено колотилось, грудная клетка поднималась и опадала в рваном ритме. Ветер холодил вспотевшие ладони, а на языке ощущался металлический привкус напряжения. И в этот момент – хищно мягкий, как шаг кошки, – за спиной раздался голос:

– Какие милые гольфистки в нашем клубе. Я вижу тебя тут впервые.

Я вздрогнула. Голос был низкий, с еле заметной усмешкой, с тем самым оттенком наглости, который сразу даёт понять: мужчина привык, что его замечают – и не игнорируют. Я обернулась – и он действительно стоял слишком близко.

Высокий, словно вырезанный из стали. Тёмные волосы чуть растрёпаны ветром, скулы резкие, как удар. Губы растянуты в небрежной полуулыбке, но глаза… глаза смотрели изучающе, словно он уже читал меня, страницу за страницей, не спросив позволения. Хищник в белом поло.

Я приподняла подбородок – на автомате. Не потому что хотела казаться выше, а потому что к подобным взглядам у меня выработалась рефлекторная броня.

– Возможно, потому что я появляюсь здесь только по четвергам, – спокойно ответила я, хоть внутри всё заныло от напряжения. – А вы, я так понимаю, частый гость?

Он усмехнулся, склонив голову на бок, будто я сказала нечто забавное. На нём была форма одного из самых дорогих спортивных брендов – безупречно сидящая, чистая, с легким запахом чего-то терпкого, дорогого. Парфюм или уверенность?

И тут я заметила – у того, светловолосого новичка, была точно такая же. Один стиль, один логотип, один цвет.

«Наверное, из одной компании. Может, корпоративный абонемент или элитный клуб по интересам,» – мелькнуло в голове.

Я сделала шаг в сторону, чтобы снова взглянуть на поле, но при этом не терять его из виду. Не потому что он пугал. Нет. Но… в его присутствии воздух вокруг становился плотнее, как перед грозой.

– Играешь неплохо, – бросил он, не отрывая от меня взгляда. – Даже слишком хорошо для тех, кто приходит "только по четвергам".

Я усмехнулась, хотя губы чуть дрогнули. Разбитая губа, скрытая под тонким слоем нюдовой помады, тут же отозвалась ноющей болью. Сдержать гримасу было почти невозможно, но я привыкла – боль была моей тенью.

– Привычка, – ответила я. – Чем бы ни был день, игра – единственное место, где я могу быть собой.

Он медленно кивнул, будто принял вызов, не произнеся ни слова. Его взгляд скользнул по полю, по мячу, по моей стойке – и задержался чуть дольше, чем позволительно, на моих пальцах, всё ещё сжимающих клюшку. Его губы дрогнули – едва, как от мысленной улыбки.

– Тогда, возможно, мне стоит сыграть с тобой как-нибудь. Проверить, что скрывается под этой стойкой профессионалки.

Что скрывается? Если бы он только знал.

Я ничего не ответила. Просто выпрямилась и сделала шаг обратно на траву. Пусть думает, что хочет. Пусть смотрит. Но если он попытается приблизиться ещё хоть на шаг – я ударю. Не мяч.

Я стояла, снова беря клюшку, когда он сделал пару шагов ко мне, но остановился на грани допустимого. Точно знал, где проходит невидимая черта – между интересом и навязчивостью.

– Ты точно знаешь, что делаешь, – снова сказал он, голос его стал мягче, ниже, как бархат, но с металлическим отзвуком. – Этот удар был не просто отточен… он был злой. Ты так часто сражаешься – даже на поле?

Я мельком взглянула на него, не вынимая клюшку из рук.

– Гольф – не бой, – ответила я, выравнивая стойку.

– Ошибаешься. Здесь, как и в жизни, побеждает тот, кто умеет ждать и бьёт первым, – сказал он негромко. – И ты, кажется, это знаешь.

Я снова посмотрела на него. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах – темных, как штормовое небо – вспыхнул огонёк интереса. Или предупреждения. Трудно было разобрать.

– А ты? – спросила я, оборачиваясь к нему полностью. – Ты сюда за игрой или за охотой?

Он усмехнулся, будто ему понравился вопрос.

– Это зависит от того, кто стоит передо мной. Иногда – просто наблюдаю. Иногда – делаю ставку. Иногда – предупреждаю.

– Предупреждаешь? – переспросила я, чувствуя, как в груди нарастает странное напряжение.

Он склонил голову, рассматривая меня внимательнее. Его голос стал почти шепотом:

– У тебя в глазах страх и решимость. Опасное сочетание. Такое редко проходит бесследно. – Он сделал паузу, потом добавил, будто мимоходом: – Береги себя, Влада.

Я резко замерла. Лёгкий холод прокатился по спине.

– Я… не говорила, как меня зовут, – прошептала я, медленно выпрямляясь.

Он слегка улыбнулся – одними уголками губ.

– Не говорила.

Мир вокруг как будто сгустился. Звуки стали приглушёнными, только ветка где-то за забором скрипнула, как дверь в неправильный момент.

– Кто ты такой? – спросила я, уже не скрывая напряжения.

Он шагнул назад, словно его роль в этой сцене завершилась, и бросил коротко:

– В следующий четверг, если ты ещё будешь ходить.

Повернулся и ушёл, не оборачиваясь. А я осталась стоять, как вкопанная. Клюшка в руке казалась ледяной, как будто из металла была выточена не для игры, а для защиты. Или нападения.

Я быстро оглядела поле – никого. Новичок и его команда уже ушли, весь клуб будто вымер. Только флаг лениво шелестел на ветру, и редкие листья, сорвавшись с деревьев, крутились в воздухе, будто не решаясь опуститься.

"Как он узнал моё имя?" – эта мысль въелась в мозг, как капля кислоты. Я не представилась. Не называла себя. Не носила бейдж, не бронировала поле на своё имя. Да и он был точно не из персонала.

Я медленно пошла к скамье у кортов, сжимая ремешок сумки. Сердце билось неровно. Пульс в висках отдавал тупой болью. Подошвы обуви царапали гравийную дорожку слишком громко, будто кто-то следил за каждым моим шагом. Села. Сделала вид, что привожу в порядок перчатку, но взгляд скользнул по краю парковой ограды.

Там – за елями – мелькнула тень. Или мне показалось?

Слишком быстро. Слишком точно. В голове зазвучал голос отца: «Берегите друг друга…» – но теперь он звучал не как забота, а как предостережение. Как будто он тоже чувствовал приближение чего-то. Необратимого.

Мир стал будто плотнее, вязкий, как воздух перед грозой. В голове – туман из догадок и страха. Что, если это был не случайный гость? Что, если Антон послал кого-то следить? Или… хуже?

Телефон в кармане, который я включила ранее, завибрировал – я вздрогнула, резко вытащила. Номер был скрыт. Я отключила. В ту же секунду – новый звонок. Опять «Неизвестный». Потом третий. Четвёртый. Экран мигал, как лампа на допросе. Наконец, пришло сообщение.

«Ты играешь хорошо, но не забывай – у мячей есть глаза.»

Пальцы задрожали. Я прижала телефон к груди, как будто это могло защитить. Спокойствие ушло. Вместо него – леденящее осознание: меня видели. Наблюдали. Слышали. Имя. Голос. Всё.

“Если ты ещё будешь ходить…”

Он не просто знал моё имя. Он знал, что я боюсь. Знал, где искать. Знал, когда я появлюсь. Гольф-клуб больше не казался мне тихим островком безопасности. Он стал ловушкой. И я уже в ней. Оставалось только понять – кто расставил сети.

2 глава

Она

Когда я вернулась домой, небо уже давно потемнело. Тусклые фонари во дворе отбрасывали длинные, кривые тени на асфальт, будто кто-то нарочно исказил всё знакомое. Дом, в котором я жила последние годы, вдруг показался чужим. Окна – тёмные, слепые. Подъезд – зиял тишиной, как пустой коридор в забытом санатории.

Я поднялась медленно. Каждый шаг по лестнице отдавался в грудной клетке, как эхом тревоги. Открыла дверь, не включая свет. Мне хотелось темноты – она казалась безопаснее.

Сумка с гольф-формой шлёпнулась на пол. Я сбросила обувь, не разуваясь – швырнула к стене куртку и прошла вглубь квартиры, почти на ощупь, как будто боялась, что свет приведёт за собой того мужчину с поля. Или что кто-то уже здесь.

На кухне я налила себе воды. Руки дрожали. Лёд в стакане звякнул громче, чем стоило бы. Я села. Закрыла глаза. Попыталась сделать вдох.

Телефон зазвонил. И тут же замерла. Сердце пропустило удар.

Антон.

Я смотрела на экран, словно он мог заглянуть в меня с той стороны стекла. Его имя – как насмешка. Я же не видела его уже больше недели. Но ощущение его присутствия – никуда не делось. Оно было, как плесень в стенах: невидимое, липкое, ядовитое.

Не бери. Не сейчас. Не сегодня.

Но палец сам скользнул по экрану.

– Ты где была? – его голос хрипел, как после сигарет или капельницы. – Я тебе звонил.

– Была занята, – выдохнула я. Голос получился спокойным, даже ровным. Я этому уже научилась. Ровности. Обману. Выживанию.

– Я в больнице, Влада. Один. Тебя нет. Ты гуляешь, пока я умираю?

Слова, как удары по стеклу. Не смертельно, но больно. Я слышала это не раз. И каждый раз – верила меньше.

– Ты не умираешь, Антон. Тебе просто наложили пару швов.

– А по чьей вине? – в голосе вспыхнула злоба. – Ты же не была тут с того раза, Влада. Не обняла. Не принесла цветов. Даже не солгала, что тебе страшно.

– Я принесла тебе свободу, – прошептала я и тут же пожалела.

Пауза. Глубокая, липкая.

– Что ты сказала?

– Ничего.

– Ты очень изменилась. Но знай, Влада… если ты решила начать игру – я умею играть лучше.

Он повесил.

А я сидела с трубкой в руке, ощущая, как по губе вновь пульсирует тонкая боль – от трещины, которую так тщательно скрывала в гольф-клубе. Всё возвращалось: воспоминания, страх, осторожность. Он жив. Он бдит. Он – рядом. А я – всё ещё в клетке. Только теперь стены стали тоньше. А ловушка – хитрее.

Тишина в квартире стала гулкой, давящей. Я отложила телефон, как будто это была граната, из которой кто-то уже выдернул чеку. За окном завывал ветер – срывался с крыш, царапал стекло, будто что-то или кто-то скребся снаружи, пытаясь пробраться внутрь. Я включила свет в коридоре. Лампочка мигнула… и погасла.

Перегорела? Или нет?..

Я осталась стоять, вглядываясь в темноту, стараясь услышать хоть малейший звук. Шаги. Вдох. Скрип паркета. Ничего.

Я прошла по коридору босиком – аккуратно, осторожно, будто по минному полю. Капли воды в ванной – кап. кап. кап – внезапно стали слишком громкими. Шторы чуть дрогнули, словно от чьего-то дыхания. Я задернула их резко, дергано, почти вырвав карниз.

Что это было? Просто ночь. Просто усталость. Просто звонок от Антона. Но… что-то изменилось. Ощущение. Вкус в воздухе. Словно за мной кто-то наблюдал. Не прямо – боковым зрением, из угла, откуда никогда не видно лица. Я заперла дверь на два замка.

Щёлк. Щёлк.

Проверила окна. Закрыты. В спальне – тихо. Никого.

Но на подушке лежал волос. Тёмный. Не мой. Меня пробрало холодом.

Я медленно отступила назад и пошла на кухню. Открыла шкаф под мойкой. Там, в глубине, стояла старая коробка. Маленький электрошокер. Я положила его в карман штанов.

Зеркало в прихожей показало моё отражение – усталое, как будто постаревшее. И что-то… позади. Я обернулась – никого. Но я чувствовала: он рядом. Или кто-то. Может, Антон нашёл способ попасть внутрь. Может… он больше не в больнице. Или… он кого-то прислал.

Уже полночь.

На экране телефона новое уведомление. Не звонок. Просто фото. Без подписи. Без текста.

Я. В гольф-клубе. Сегодня. Сидящая на скамье. С бутылкой воды. Смотрящая в сторону поля.

Снято сзади.

Я не заметила, как меня фотографировали. Никто не подходил. Никто не был рядом. Но кто-то был. Он ближе, чем я думала.

Сначала была остановка. Времени. Дыхания. Сердца. Всё замерло. Как в сне, когда ты стоишь на краю крыши и только один шаг – вниз. Потом – волна. Холодная, липкая, как болото. Паника накатила не сразу – она сочилась, вползала в грудную клетку медленно, обвивая лёгкие и душа её изнутри. Я смотрела на экран телефона, на это безмолвное, точное фото… и чувствовала, как меня начинает трясти.

Мои пальцы, сжатые в кулаки, побелели. Губа – та, разбитая, снова заныла. Даже боль казалась далёкой, как будто больше не принадлежала мне.

Внутри возникло ощущение, будто кто-то разрезал ткань реальности рядом со мной. Что-то… прошло сквозь меня, оставив после себя пустоту.

В голове всё путалось:

Это он? Он следит? Как давно? Кто фотографировал? Почему именно это фото? Почему молчит?

Но был ещё один, куда более мучительный вопрос, от которого сводило желудок:

Что дальше?

Я не чувствовала себя в безопасности. Ни в своей квартире. Ни в своём теле. Ни в своей коже. Каждая тень вдруг стала живой, каждый звук – подозрительным. Сердце било в ушах так громко, что я не слышала собственных шагов.

И – сквозь это всё – прорезалась злость. Не яркая. Не огненная. А такая, что хрустит зубами. Такая, что идёт из самых чёрных глубин души. Ты не сломал меня. Я дышу. Я стою. Я буду играть в свою игру. До конца.

Но… слёзы всё равно наворачивались. Потому что устала. Потому что страшно. Потому что даже дом теперь – не дом. Потому что быть сильной – не значит не бояться. Это значит бояться – и всё равно оставаться на ногах.

Я не помню, как добралась до кровати. Не помню, как закрыла глаза, как погрузилась в сон. Если это вообще был сон, а не временное бегство в пустоту. Тело двигалось как по инерции, разум – отключился, словно перегорела последняя лампочка в старом доме.

Я очнулась от резкого, неестественно громкого звука будильника.

Щёлк. Писк. Тишина.

Странное чувство: я точно не помнила, чтобы ставила его. Он сработал сам, как будто кто-то знал – мне нельзя проспать сегодняшний день.

Комната казалась чужой, будто я ночевала не у себя. Простыни были сбиты, одна подушка валялась на полу. Зеркало над комодом отражало не меня – отражало ту, другой. Ту, что устала бояться, но всё ещё дрожит внутри.

В горле стоял горький ком. Аппетита не было вовсе – даже стакан воды отдавал металлическим привкусом. Пальцы медленно прокручивали экран телефона. Антон.

– "Меня сегодня выписывают. Буду дома к вечеру."

Сообщение короткое. Сухое. Но его вес был таким, будто мне в грудь вбили ржавый гвоздь. Грудная клетка сжалась. Воздуха не хватало. Страх и отвращение переплетались с остатками злости и безысходности. Я хотела бежать. Куда угодно. Подальше от вечера. Подальше от него.

Но утро не оставляло мне выбора – впереди было совещание в "Eclipsa".

Я открыла гардероб, как щит – достала дорогое платье, чёрное, строгое, с посадкой, словно сшитой под броню. Надела туфли на высоких шпильках – в них было больно, но боль уравновешивала хаос. Она давала ощущение контроля.

Добавила золотые украшения, серьги, браслет, кольцо…

Я остановилась на секунду, глядя на обручальное кольцо, лежавшее в отдельной коробочке. Не на подставке. Не в шкатулке. Отдельно. Я больше не носила его. Оно жгло кожу. Металл казался мне не золотом, а тонкой лентой, натянутой вокруг горла. Символ не любви, а сделки. Капкан, в который я шагнула добровольно, чтобы спасти отца. И теперь… каждый раз, когда я его видела, хотелось вымыть руки. С мылом.

Я захлопнула коробку, будто пряча змею, и снова натянула на себя маску. Завершила образ любимым парфюмом – терпкий аромат кофе с древесной горечью. Он пах как напоминание:

Ты проснулась. Ты живая. ты сильная.

С каждой минутой макияжа и подготовки я надевала на себя не одежду – маску. Не броню – маску. Ту, что должна была сидеть за столом переговоров, улыбаться, принимать решения и уверенно подписывать документы. Ту, что Антон не сможет сломать.

Я вышла из дома.

Хлопок двери прозвучал как выстрел. И шагнула в утро, где всё пахло осенью, тревогой и затишьем перед бурей. Вечер надвигался. Но пока – я играла свою роль.

По дороге в офис я свернула к знакомой кофейне, почти не осознавая этого – разум сам вел туда, как по накатанному маршруту выживания. Сквозь утреннюю суету, гудение машин и бесконечный поток прохожих, я проскользнула внутрь, туда, где пахло тёплым хлебом, терпкими зёрнами и чуть уловимой мятой.

– Как обычно? – спросила бариста, уже наливая бодрящий эликсир.

Я кивнула.

Кофе на кокосовом молоке с мятным сиропом – странное сочетание, почти нелепое, но оно бодрило. Вкус был одновременно мягким и свежим, как будто кто-то положил на язык прохладу и завернул её в бархат. Я сделала первый глоток – и внутри будто щёлкнул выключатель: кровь побежала быстрее, дыхание стало глубже, мир – чуть терпимее.

Этот кофе заставлял меня чувствовать себя живой. Или, по крайней мере, искусно притворяться.

Офис встретил меня холодным стеклом и деланной вежливостью. Здесь всё было слишком ровным, слишком правильным – зеркальные перегородки, сверкающие панели, ровный, тихий гул кондиционеров и шёпот деловых каблуков по полированному полу. Это место жило по своим законам, где эмоции – излишек, а слабость – роскошь, которую не прощают.

Я шагала по коридору уверенной походкой, сдержанной, отточенной. Люди здоровались, склоняли головы, улыбались вежливо, как умеют улыбаться те, кто знает – ты выше. Я кивала, как актриса на сцене. Моё лицо, безупречное, собранное, не отражало ни боли, ни усталости. Только внутри пульсирующей жилкой стучала мысль:

"Он сегодня вернётся."

В конференц-зале уже ждали. Присутствовали ключевые отделы: финансовый, маркетинг, юристы. Все на месте. Лица сосредоточены, бумаги разложены, экраны включены. Я заняла своё место во главе стола, поставив перед собой планшет и блокнот, хотя записывать ничего не собиралась – я всё уже знала.

– Доброе утро, – сказала я, ровным, но твёрдым голосом. – Начнём.

Первым говорил Александр из отдела логистики. В его голосе проскальзывала нервозность – он плохо спал или боялся принести плохие новости. Он говорил о задержке поставок с южного направления, о проблемах на таможне, о том, что "всё под контролем", хотя в его глазах плясало беспокойство. Я слушала, чуть наклонив голову, не перебивая. Он ждал взрыва, критики, холодной отповеди, но я лишь кивнула:

– Подготовьте альтернативный маршрут. Сегодня до восьми вечера. Я хочу видеть варианты с цифрами.

Далее выступал маркетинг. Стратегия продвижения нового направления. Говорили уверенно, держа в руках распечатки, графики, слайды. Я задала несколько уточняющих вопросов, заметив, как напрягся один из аналитиков – он боялся ошибиться в цифре, и ошибся.

Я молчала ровно семь секунд. Потом подняла взгляд:

– Пересчитайте. Это не мелочь. Это – недоверие инвесторов. Исправьте к обеду.

Молчание. Кто-то шумно вдохнул. Воздух в комнате стал плотным, как перед грозой. Обсуждение шло дальше – как по рельсам, но каждый чувствовал, что поезд может сойти с них в любой момент, если я захочу. Это было моё оружие – холодная сосредоточенность, в которой никто не узнавал ту, кто всего несколько часов назад сидела на краю кровати, вжавшись в одеяло, боясь ночного звонка.

Мой телефон загорелся.

Антон: "Скоро выезжаю. Соскучился."

Я даже не дрогнула. Экран погас, как ни в чём не бывало.

– Влада Андреевна, у нас ещё вопрос по контракту с азиатскими партнёрами, – подняла глаза юрист компании. – Вчера вечером пришло письмо, и там появился новый пункт…

– Присылайте мне полную сводку, – отрезала я. – Я лично займусь этим после обеда.

Они кивнули. Совещание завершилось, и я вышла первой, как всегда. За дверью зала, в гулком коридоре, я ненадолго остановилась, опёрлась рукой о холодную стену и глубоко вдохнула. Парфюм с оттенком кофе снова напомнил мне, кем я сейчас должна быть. До вечера оставалось меньше десяти часов.

До возвращения монстра – один рабочий день.

Работа поглотила меня с головой, как воронка – и время исчезло. Часы текли незаметно, растворяясь в череде звонков, цифр, отчётов и голосов. Я двигалась почти машинально, точно под наркозом: быстро, сосредоточенно, но без внутреннего отклика. Утро, тревожное, вязкое, будто и не существовало – его смыло потоком дел.

Я не чувствовала усталости. Ни физической, ни эмоциональной. Будто сердце, привычно подрагивающее в груди, решило взять отпуск и просто молчало, наблюдая за мной со стороны.

Но голод… Он заявлял о себе громко и нахально: урчанием, пустотой под рёбрами, нарастающим раздражением. В какой-то момент я поймала себя на том, что смотрю в монитор и думаю не о презентации, а о хрустящей корочке хлеба и паре глотков горячего супа.

И как будто по тайному сигналу – появилась Карин. Влетела в офис вихрем, как обычно, со стаканом свежевыжатого сока в одной руке и коробкой с чем-то вкусным – в другой.

– Спасение пришло, – театрально сказала она и подмигнула. – На обед сегодня у тебя не печаль, а пир. Спасибо мне позже скажешь.

Карин умела чувствовать людей. Особенно меня. Даже если я молчала, прятала синяки под тональным кремом, улыбалась, когда сердце в груди трескалось – она всё равно видела. Не задавала лишних вопросов. Просто была рядом. Просто приносила еду, когда я забывала, что живу в теле, которому нужно тепло.

И в этот момент я впервые за день почувствовала не одиночество, а вкус. Вкус заботы. Жизни. И – немного – себя.

Карин была контрастной, как иллюстрация к красивому и одновременно опасному сну. Худощавая, гибкая, как натянутая струна, она двигалась легко, почти бесшумно, словно кошка, привыкшая ступать по хрупкому стеклу, не разбивая его.

У неё была выразительная, словно нарисованная тушью внешность – аристократически тонкие черты лица, четкая линия скул, легкая родинка на шее, и большие, ярко-голубые глаза. Эти глаза будто светились изнутри, холодные и пронизывающие, как лёд, но с каким-то странным внутренним теплом, которое не сразу замечаешь – только если долго смотришь.

Чёрные, прямые волосы каскадом спадали ей на спину – чёткий, острый контур, будто вырезанный из ночи. Иногда она собирала их в высокий хвост, подчёркивая изящный изгиб шеи и упрямый прищур, который появлялся всякий раз, когда она брала ситуацию в свои руки.

Карин умела носить одежду как броню – лаконичные костюмы, прямые брюки, рубашки, шелковые блузы в глубоких оттенках. Всё сидело идеально. Всё говорило: «Я знаю, чего хочу». И при этом в ней было что-то немного дикое, неудержимое, как будто в любой момент она могла сорваться и исчезнуть в своей личной буре – без предупреждений, без объяснений.

Она казалась холодной – но только до тех пор, пока не смотрела на тебя по-настоящему. А если смотрела – ты знал: она видит. Сквозь. Без иллюзий. И всё равно остаётся рядом.

Она поставила всё на стол и села на край кресла, закинув ногу на ногу.

– Угадаю. Ты снова не ела?

Я устало улыбнулась и взяла стаканчик.

– Кофе на кокосовом и мята? – спросила я, уже зная ответ.

– Угу. Не меняю победную стратегию. – Она села на край стола, покачивая ногой. – Как ты? С виду – как всегда с иголочки, но я тебя знаю. Что-то сегодня особенно уставшая.

Я пожала плечами, стараясь не выдать, как дрожат пальцы от усталости и напряжения.

– Просто много работы. Сегодня ещё Антона выписывают, так что день будет… насыщенным.

Карин оживилась, улыбнулась.

– О! Так он уже дома будет? Круто. А то ты всё одна и одна, как перекати-поле. Как он вообще? Пишет, звонит?

Я отвела взгляд, пряча эмоции за глотком горячего напитка. Мята обжигала горло, но именно этого я и хотела – ожога, который перебивает боль внутри.

– Бывает… пишет. – Я натянула улыбку. – Говорит, соскучился. Знаешь его, вечно со своими мелодрамами.

Карин рассмеялась, легко, звонко.

– Да, у этого парня талант к громким словам. Не удивлюсь, если он вернётся с букетом из ста одиннадцати роз и устроит в вашей спальне свечной апокалипсис.

Я ответила ей смехом, хоть внутри всё сводило судорогой. Она не знала. Она не видела. Для неё Антон – это харизматичный, вежливый, слегка пафосный мужчина с отличным вкусом и безупречным умением держаться на публике. Она не знала, каким он бывал за закрытой дверью, когда слова превращались в холод, а руки – в удары.

И я не собиралась ей рассказывать. Не могла. В этой реальности, здесь, в офисе, я была другой. Свободной. Целой.

– Спасибо, что принесла кофе, – прошептала я. – Ты не представляешь, как вовремя.

– Да всё ты врёшь, – фыркнула она. – Просто любишь, когда о тебе заботятся. Ладно, хватит лирики. Ешь, а то ты превращаешься в очень красивого, но очень голодного зомби.

Я кивнула. И впервые за утро, сквозь тревогу, меня действительно немного отпустило. Пусть даже на пару минут. Пусть даже под маской.

Сумерки сгущались над городом, словно тянулись ко мне липкими пальцами – цепкими, вязкими. Я ехала молча, не включая музыку, не отвлекаясь на навигатор. Знала дорогу до боли, до тошноты. Серый поток машин сливался в единую реку, но я почти не замечала его. Мои мысли били тревогу – глухо, навязчиво, как сердце в ночи, когда ты просыпаешься от кошмара… и понимаешь, что кошмар – это реальность.

Пальцы судорожно сжимали руль. Колени дрожали, хоть я сидела. С каждой минутой дорога становилась будто длиннее, будто сам город пытался уберечь меня от того, что ждало впереди. Дом – не убежище, а клетка, в которую я снова возвращалась по команде судьбы.

Фасад подъезда показался за поворотом. Я притормозила, выдохнула. Сердце глухо стучало где-то в горле. Подъездная дверь с металлическим отливом уже была приоткрыта. Я знала – он ждал. Не просто ждал, готовился. И этот спектакль должен был начаться с его любимой сцены – "цветы и прощение".

Когда я вошла в квартиру, воздух был густым, как перед грозой. Он пах мёдом, розами и чем-то ещё – приторным, липким, фальшивым.

Антон стоял посреди гостиной, будто вырезанный из глянца: идеально выглаженная белая рубашка, чёрные брюки, лёгкая полуулыбка. В руках – огромный букет алых роз. Настолько алых, что они казались почти чёрными в тусклом освещении коридора. Как капли крови на белом полотне.

– Малышка… – произнёс он тихо, почти шепотом. – Я так скучал.

Я остановилась в дверях, как вкопанная. Сумка с ноутбуком медленно соскользнула с плеча и упала на пол с глухим стуком. Он подошёл ближе, протягивая мне цветы. Я не двинулась. В горле стоял ком, в груди – лязгало лезвие страха.

– Ты снова такая красивая… – продолжил он, поднимая руку к моему лицу. Его пальцы замерли у щеки, почти не касаясь. – Прости меня. За тот раз. Я больше не буду.

Я хотела сказать: «Ты всегда это говоришь». Я хотела крикнуть, сбежать, заколотить дверь изнутри. Но тело не слушалось. Внутри будто щёлкнул выключатель, и меня затопило холодом. Я взяла букет. Автоматически. Просто чтобы он не стоял с ним. Просто чтобы он не разозлился. Он шагнул ближе, коснулся губами моего виска. Я зажмурилась. Ничего не почувствовала – ни тепла, ни уюта. Только ледяную волну под кожей. Внутри была тишина. Гнетущая. Словно дом знал – снова начнётся. Снова будет боль. Только позже. Не сейчас. Сейчас – прелюдия.

– Я приготовил ужин, – шепнул он мне на ухо, с нежностью, за которой я слышала хищное дыхание зверя. – А потом, может, посмотрим наш любимый фильм? Как раньше…

Я кивнула. Бессильно. Он улыбнулся.

Спектакль начался. А я снова играла в нём главную роль – куклы, у которой не спрашивают, хочет ли она.

Я вновь натянула улыбку – тонкую, хрупкую, как плёнку на глазу у куклы. Не настоящую. Не мою.

– Хочу сначала принять душ, – голос дрогнул едва заметно, но я тут же подавила это, заставила звучать спокойно. – Моё тело устало… Ему нужен отдых.

Он подошёл вплотную, будто не услышал – или не захотел услышать. Его пальцы медленно, с нарочитой небрежностью, потянулись к застёжке моего платья. Металл молнии зазвучал в тишине, словно выстрел. Он откинул ткань на плечах и склонился к шее, вдыхая запах кожи, как будто хотел впитать её, растворить в себе.

– Я буду ждать тебя, – прошептал он, его голос был мягок, как бархат… с лезвиями под ворсом. – Можешь не краситься… ты и так красива. Пауза. – У нас так давно ничего не было. А я… я твой муж, Влада. Я соскучился по своей красивой жене.

Каждое его слово – как шаг по тонкому льду. Поверхность глянцевая, ровная, почти уютная, но под ней – мрак, холод и дно. Я кивнула, не глядя ему в глаза. Сердце внутри стучало в бешеном ритме, как птица, запертая в клетке, которой забыли открыть дверцу. Нет, не забыли. Просто не хотели.

– Я быстро, – тихо ответила я, словно из другого мира, и скользнула мимо него, в сторону ванной.

За дверью я облокотилась о раковину и зажмурилась. В горле стоял ком. Душ – моё единственное спасение. Теплая вода, как занавес между мной и этим домом. Как защита, пусть даже мнимая.

Я включила кран. Пар окутал комнату, как туман. Я вошла под струи и позволила воде течь по телу, будто она могла смыть всё – страх, отвращение, усталость. Но она не могла. Не смывала. И всё, что мне оставалось – это молчать. И ждать.

“А ведь тогда, все было иначе.”

Это было весной. Той весной, когда всё казалось легче, когда я ещё смеялась по-настоящему, когда верила – не наивно, а всем сердцем. Мы были на его даче. Помню, как закат резал горизонт, будто медленно сгорал, и как вино в бокалах искрилось, отражая багряные переливы неба. Он сидел напротив, расслабленный, с лёгкой полуулыбкой, и смотрел на меня так, будто видел в первый раз. Видел – и не мог наглядеться.

– Ты вся из света, – сказал он тогда и едва коснулся моей щеки. – Не знаю, как вообще возможно чувствовать себя спокойно рядом с тобой.

Я смеялась. Тихо, искренне, спрятав глаза, чтобы он не заметил, как они блестят. Мне казалось, что в тот миг всё складывается правильно. Что я в безопасности.

Он подошёл ближе, медленно, будто боялся спугнуть. Его прикосновения были такими мягкими, что кожа будто пела. В этой тишине, наполненной вином, звёздами и его голосом, я не чувствовала ничего, кроме желания быть рядом. Быть с ним.

Он поднял меня на руки, как в кино, легко, будто я ничего не весила – и унёс наверх, в спальню. Я помню каждый его поцелуй. Неторопливый. Тёплый. Уверенный. Не было грубости. Не было темноты. Только нежность. Его слова звучали шёпотом у моего уха:

– Я никогда никого не хотел так, как тебя.

Я верила. Тогда – верила. Как ребёнок, слепо, бесповоротно. И когда мы остались наедине, и его руки скользили по моему телу, я не сомневалась ни секунды. Мы были единым целым. Я растворялась в нём, чувствуя себя нужной, любимой. Мне казалось, что с ним я могу всё.

Он держал мою руку, пока мы лежали, а потом сказал:

– Обещаю, я всегда буду рядом.

Я закрыла глаза и спряталась у него на груди. Мне хотелось остановить это мгновение. Сохранить его. Не отпускать. Я не знала тогда, что это обещание со временем станет клеткой. Что те же руки, что держали нежно, однажды будут сжиматься слишком крепко. Что взгляд, от которого замирало сердце, будет внушать страх. И что весна, которую я когда-то считала началом любви, обернётся прологом к моей тишине. Но в памяти – он до сих пор другой. Тот, каким я его когда-то любила. Хоть наш брак и не был заключён по велению сердца, я… тогда всё равно в него влюбилась.

Это было глупо, безрассудно – но как же по-настоящему. Я старалась не показывать, но сердце не лгало. Оно замирало каждый раз, когда он приближался. Оно билось чаще, когда он смотрел на меня, чуть дольше обычного, как будто пытался разгадать. Мне казалось, что я смогу растопить лёд, что он просто не умеет любить, но со мной – научится.

Я влюбилась в жесты, в слова, в обрывки внимания. В его редкие улыбки. В то, каким он мог быть, когда позволял себе быть настоящим. И этого крошечного, случайного «настоящего» мне хватало, чтобы строить замки из надежд.

Я убеждала себя, что он просто не привык. Что всё изменится. Что если я буду терпеливой, нежной, заботливой – он откроется.

Я не заметила, как вместо ключа к его сердцу в руке у меня оказался нож. Как вместо любви я приняла за истину иллюзию. Но в самом начале… я была в него влюблена. До боли. До дрожи в пальцах. До слепоты.

Я вышла из душа, капли воды медленно стекали по коже, как будто пытались смыть не только усталость, но и воспоминания. Пар заволок зеркало, и мне даже на секунду захотелось не вытирать его – не видеть.

Но я всё же провела рукой по стеклу и встретилась взглядом с отражением. Тело… моё тело. Когда-то я любила его. Любила свою фигуру, линию ключиц, изгиб талии, гладкость кожи. Теперь – всё это казалось чужим. Синие и бурые пятна – они уже почти исчезли, лишь легкие тени на поверхности кожи, но я видела их. Я помнила каждую точку, каждый след. Даже если их не осталось – я ощущала их фантомы.

Будто кожа сама не забыла. Будто тело шептало: смотри, помни, не прощай. И эта память в плоти причиняла боль – тихую, вязкую. Не ту, от которой кричат. Ту, от которой медленно стирается ощущение себя.

Я провела пальцами по плечу, где когда-то был яркий синяк, теперь – только лёгкая бледность. Но под кожей, глубже, чем может добраться взгляд, он всё ещё был. Я больше не чувствовала себя красивой. Я чувствовала себя выжженной. Но при этом – живой. Пока я видела эти фантомы – я знала, что ещё чувствую. А значит, ещё могу выбрать.

Вода уже остыла, капли на коже стали ледяными, а полотенце, которым я обернулась, казалось слишком тонким, чтобы защитить от холода, что поселился не снаружи – внутри.

Я вышла из ванной в полумрак спальни. Комната тонула в сумерках и только приглушённый свет ночника отбрасывал тени по стенам. В этих тенях он сидел. Ждал.

Антон.

Он поднялся навстречу – в белой рубашке, распахнутой на груди, с букетом роз, всё ещё нераспакованным, будто время застыло в мимолётной иллюзии заботы. – Какая ты… – прошептал он, подходя ближе, убрав цветы в вазу. – Всегда такая… нежная после душа.

Я отступила на шаг, будто случайно. – Я устала. Очень. Хочу просто лечь, Антон.

Он усмехнулся. Губы растянулись, но глаза остались холодными, стеклянными. – Устала? – он наклонился, прикасаясь к моей шее губами. – У тебя ведь больше нет причин усталости, дорогая. Я дома. Я соскучился. Или ты забыла, что я твой муж?

Слова слипались в вязкий шёпот. Его руки уже скользнули под полотенце.

– Пожалуйста… – вырвалось у меня тише, чем хотелось. Почти беззвучно.

Он замер, но не отпустил.

– Пожалуйста? – переспросил он с усмешкой. – Ты же знаешь, что это часть брака. Или ты думаешь, я вернулся из больницы ради одиночества?

Я чувствовала, как земля уходит из-под ног. Ноги ослабели, плечи сжались. Тело застыло, будто снова стало куклой – послушной, выдрессированной. Лишь внутри – боль и пустота, обёрнутая в шелесты страха.

Он не бил. Не кричал. Он просто брал.

А я снова исчезала.

Смотрела в потолок, считала удары сердца, старалась не дышать слишком глубоко, чтобы не чувствовать. Чтобы не быть здесь. Не быть в теле, в этой комнате, в этом браке. И лишь когда тьма наконец поглотила комнату, я позволила себе дышать. Тихо. Разорванно. Снова целая – но разбитая внутри.

Шорох ткани. Его дыхание стало ближе, грубее, навязчивее. Я лежала, почти не дыша, будто мёртвая, будто если не пошевелюсь – исчезну. Простыня, которой я прикрывала тело, стала последней крепостью между мной и тем, что он хотел отнять.

Раздался резкий, короткий стук в дверь. Антон замер, как хищник, которому наступили на хвост. – Что за… – прошипел он, резко выпрямляясь.

Сердце у меня в груди рвануло, словно изнутри его обожгли. Я приподнялась, спрятавшись за спинку кровати, судорожно вцепившись в простыню.

Тук-тук.

Ещё раз. Увереннее.

Антон мрачно натянул рубашку. Его движения были резкими, как у того, кто вот-вот сорвётся.

– Если это курьер – он пожалеет, что родился, – прошептал он, больше себе, чем мне, и пошёл к двери.

Я не дышала. На секунду мне показалось – это кто-то, кто знает. Кто-то, кто видит. Кто-то пришёл спасти меня.

Щелчок замка. Тишина. Глухой, обыденный голос за дверью:

– Доставка. Для Влады.

Пауза. Потом – сухой ответ Антона:

– Я передам.

Антон вернулся с букетом алых роз, будто нес оружие. Он держал его слишком крепко, сжимая стебли, как горло. Цветы были свежие, пронзительно яркие, алые, как только что засохшая кровь. Лепестки – чуть влажные, будто плакали за меня. Я не верила своим глазам.

– У тебя появился кто-то? – хрипло бросил он, швыряя букет на постель. – Или это глупая шутка?

Я не ответила. Губы онемели. Пальцы дрожали, когда я нашла среди цветов тонкую карточку. Небольшой, плотный прямоугольник. Почерк чёткий, аккуратный, но с характером. Между строчек будто сквозил холод.

«Ты сильнее, чем думаешь. Но в шкафу, под левой полкой – ты знаешь, что я нашёл.»

Мир качнулся. Я прочла записку раз, два, три. И поняла.

Он знает. Не просто кто-то следит – этот человек был в доме. Был в моём шкафу, в моём мире, под слоем лжи, где я прятала то, что нельзя было видеть никому. Там, под левой полкой… лежал дневник. Маленькая тетрадь с моими мыслями, страхами, доказательствами. Записками, которые я вела как последнее убежище. Никто, никто не должен был её находить. Даже я порой забывала, что она существует.

А теперь кто-то прикоснулся к ней. Кто-то, кто оставил мне розы, как прощальный букет. Или как обещание? Лёд прошёлся по позвоночнику. Руки стали ватными. Сердце гулко билось, как сирена под черепом. Но… где-то в этом ужасе было и другое чувство. Затаённая, дрожащая надежда. Кто-то знает. Кто-то слышит.

Антон вырвал карточку из моих рук. Читал быстро, не вникая, ожидая имя любовника или признание. Но он не понял. Он не мог понять.

– Что за бред?! – зарычал он, скомкав бумажку. – Это ещё что такое?!

Он бросил её в пепельницу и поджёг, как раньше сжигал мои оправдания. Пламя лизнуло бумагу, но слова уже были врезаны в мой разум.

«В шкафу, под левой полкой».

Значит, кто-то пришёл. Кто-то знает. И кто-то даёт мне шанс. Но и следит. А значит – у меня очень мало времени. Я тихо отодвинулась от Антона. Слишком тихо. Он этого даже не заметил. А внутри… бурлило всё. Страх, злость, боль, слабая, едва живая искра воли.

Я посмотрела на алые розы. И подумала: Кто ты, друг или монстр? Но какой бы ни была истина – ты стал моим единственным выходом.

Антон стоял, глядя на догорающую в пепельнице бумагу, как будто она могла сама объяснить, кто её написал. Пламя отразилось в его зрачках – тускло, мрачно, точно в глазах палача.

– Кто это? – тихо, почти ласково спросил он. – Кто из твоих бывших так поэтично решил появиться?

Я сжала руки. Так сильно, что ногти врезались в ладони. Хотелось соврать. Хотелось сказать, что это ошибка. Но внутри всё колотилось, как пойманная в ловушку птица. Он читал между строк, но не то, что было на самом деле.

– Я не знаю, – прошептала я, не глядя на него.

– Не знаешь? – его голос стал холоднее. – Ты хочешь, чтобы я поверил, что кто-то был в нашем доме, рыскал по шкафам, оставил цветы и эту чушь… и ты «не знаешь», кто это?

– Я… – горло пересохло, слова застревали. – Это мог быть кто угодно. Я же не слежу за тем, кого ты сюда приводишь, пока меня нет…

Он застыл. Повисла тишина – напряжённая, липкая. Казалось, воздух в комнате сгустился в плотный дым, от которого начинало щипать глаза. Потом он сделал шаг. И ещё один. И оказался прямо передо мной. Слишком близко. Я слышала его дыхание. Медленное, но полное угрозы. Его лицо было бесстрастным, как мрамор, но в глазах плясал огонёк. Не ярость – хуже. Холодное, выверенное бешенство.

– Ты перешла черту, Влада, – произнёс он с ледяным спокойствием, проводя пальцами по моему подбородку. Жест был почти ласковым. Почти. – Или это ты проверяешь, на сколько я готов закрывать глаза?

Меня трясло. От холода. От страха. От себя самой.

– Я не… я не знаю, кто это был, – прошептала я, чувствуя, как земля под ногами уходит. Всё тело хотело сжаться в точку, исчезнуть.

Он навис надо мной. Близость обжигала. Мне казалось, я слышу, как бешено колотится моё сердце – но вдруг поняла, что это вовсе не сердце. Это – его ладонь, медленно сжимающаяся в кулак.

– Хочешь поиграть в игры? – голос стал тише. – Тогда учти… я умею выигрывать.

Он резко отстранился и ушёл вглубь квартиры. Я осталась сидеть, вжавшись в спинку кровати, с руками, вцепившимися в одеяло. Пальцы онемели.

Где-то на полу валялись лепестки роз – алые, как кровь. Букет – привет из другого мира. Из мира, где кто-то ещё помнит, что я жива.

3 глава

Она

Что-то внутри меня не умолкало. Глухой, отчаянный зов, словно чей-то голос, застрявший между сном и явью, шептал: тот мужчина из гольф-клуба… он неслучаен. Его взгляд, манера держать себя, холодная ухмылка – всё в нём оставляло послевкусие, как от недопитого бокала вина, в котором что-то растворено. Я не знала, что именно меня цепляло, но чувствовала кожей: он связан с тем, что происходит.

Поэтому я не могла позволить себе пропустить сегодняшний день. Что бы ни случилось – я должна была быть там. Хоть чуть-чуть приоткрыть завесу.

Антон с тех пор не устраивал сцен. Он будто стер из памяти тот вечер, перевернул и сжёг страницу. Снова стал безразличным, снова перестал меня замечать. Ходил по дому, как тень, не глядя в глаза, не задавая лишних вопросов. Мы говорили только по делу. По утрам – пара слов, вечером – тишина.

А потом он и вовсе начал исчезать. Исчезать из дома, из жизни, из моего пространства. Возвращался поздно, тихо, скользя в квартиру, как вор. Его шаги были неуверенными, движения – ленивыми, но от него ощутимо тянуло алкоголем и женским парфюмом. Слишком сладким, вызывающе дешёвым – чужим.

Я слышала, как он заходил в спальню, думал, что я сплю, и, не раздеваясь, ложился рядом. Но я не спала. Я лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок, где отражались красные огоньки от сигнализации. Казалось, они мигали мне в такт сердцу. Ты ещё здесь, ты ещё дышишь… пока.

Между нами была не просто пропасть – пустота, которую уже ничем не заполнить. Мы жили в одной коробке из бетона, но находились в разных мирах. И если раньше я всё ещё пыталась вернуть нас, то теперь… теперь я просто ждала.

Ждала ответа. Ждала знака. Ждала – его. Того, с кем встретилась на поле, где под ногами хрустела утренняя роса и звучали чужие советы, а в груди зреет предчувствие, как удар грома перед бурей.

Сегодня я должна узнать. Что-то. Хоть что-то. Иначе – я сойду с ума.

Я вновь приехала на площадку, всё так же притворяясь, будто гольф – просто хобби. Будто я здесь ради расслабления, ради ударов по мячам, ради свежего воздуха и пустоты в голове. На деле – я искала его.

Каждое утро здесь начиналось одинаково: лёгкий ветер треплет флаги, солнце слепит глаза, коротко стриженая трава будто шелестит под ногами. Но сегодня утро было другим. В воздухе стояла особенная, электрическая тишина. Такая, которая бывает перед грозой. Или перед откровением.

Я стояла у клюбхауса, сжимая перчатки и нервно оглядывая поле. Сердце стучало в груди не от волнения перед игрой – от ожидания. Он появится? Или всё это – игра моего воображения? Может, я приписала ему слишком многое? Может, просто отчаянно нуждалась в том, кто напомнит, что я ещё жива?

Я медленно пошла по знакомой дорожке к дальнему участку поля. Те же кусты, та же тень от навеса. И… та же фигура.

Новичок.

Он снова был там. Тот же светловолосый парень с открытым лицом и мягкими глазами. Но на этот раз – он уже не казался таким беспомощным. Его движения стали увереннее, замах точнее, даже осанка – прямее. Клюшка ложилась в его руки, как продолжение тела. Он больше не напоминал "вафельку", как я мысленно окрестила его в первый день. Он – учился. И кто-то явно учил его хорошо.

Я остановилась, наблюдая издали. Его снова окружали те же трое – двое мужчин и женщина, возможно, тренеры, а может, охрана, или… кто-то ещё. Но главное – среди них его не было. Того самого. Таинственного.

Я чувствовала разочарование. Как будто пришла на свидание, на которое забыли прийти. Или не собирались вовсе. Но внутренний голос не умолкал. Это не просто так. Что-то в этой картине было слишком упорядоченным, слишком выстроенным. Новичок был ключом. Или пешкой?

Я стиснула зубы, надевая перчатку и направилась к свободному участку поля. Я не отступлю. Не сейчас. Пока я не узнаю правду – я не остановлюсь. Пока не пойму, зачем он появился – буду возвращаться. Пока не услышу его голос – буду искать глазами каждого, кто смотрит чуть дольше, чем положено.

И вдруг я почувствовала взгляд. Не новичка. Не тренера. Другой. Из-за спины. Из тени. Из глубины деревьев, отделяющих гольф-поле от служебной части. Мурашки пробежали по позвоночнику, и рука дрогнула на рукоятке клюшки. Он здесь. Я чувствую. Я выпрямилась, медленно обернулась.

Он стоял в тени, чуть поодаль от поля, возле декоративных елей, где посетителей обычно не бывает. Чёрная водолазка, тёмные брюки, перчатки – он выглядел будто тень, материализовавшаяся на фоне золотого солнца. Его черты были чёткими, взгляд – пронзительным. Глаза… голубые, глубокие, будто могли видеть сквозь кожу. Он не улыбался, но во всём его облике было что-то завораживающее. Магнитное. Опасное.

Я медленно пошла к нему. Ни одного слова. Только шаги по идеально подстриженному газону, звук клюшки в моих руках, будто оружия.

– Ты следишь за мной? – Голос мой был твёрдым, хотя внутри всё сжималось.

Он посмотрел на меня так, будто уже знал, что я спрошу.

– А если да? – тихо ответил он. Его голос был низким, обволакивающим, как густой дым.

Я замерла. Где-то рядом, совсем не к месту, ударил мяч новичка – звонко, резко, будто выстрел. Я вздрогнула. Мужчина улыбнулся уголками губ.

– Ты получаешь цветы… записки… А теперь – приходишь сюда, снова и снова. Значит, ты тоже ищешь, – его голос был ровным, почти спокойным, но в нем таился странный ток, напряжение, будто он вот-вот двинется навстречу или исчезнет.

– Кто ты? – прошептала я.

Он молчал.

Потом медленно подошёл ближе, не касаясь, но оставляя ощущение, что расстояния, между нами, больше нет.

– Не бойся меня, Влада.

Он знал моё имя. Это было не удивление – это был удар.

– Кто тебе рассказал обо мне?

– Ты сама. Точнее – всё, что ты не говоришь. Твой взгляд. Твои шаги. Твои шрамы.

Он чуть склонил голову, и взгляд скользнул по моему запястью – именно там был старый, почти исчезнувший след от той ночи.

– Я видел таких, как ты. Слишком сильных, чтобы просить помощи. Слишком одиноких, чтобы позволить себе быть слабой.

Моя грудь сжалась. Он говорил так, будто… будто знал, каково это – жить в страхе, но улыбаться. Держаться на плаву, когда всё внутри тонет.

– Ты не ответил. Кто ты?

Он сделал ещё шаг. И теперь между нами была лишь тень. – Тот, кто пришёл, когда всё остальное отвернулось. Ты ещё не знаешь, что это значит. Но узнаешь.

С этими словами он развернулся и исчез за елями, как будто растворился в воздухе. А я… я стояла, стиснув клюшку, с бешено бьющимся сердцем, и не могла понять, что страшнее – его появление… или его исчезновение.

– Подожди! – выкрикнула я, когда его силуэт начал растворяться между елями.

Голос сорвался с губ сам, без обдумывания, почти с отчаянием. Я шагнула вперёд, затем быстрее – побежала. Под ногами мягко хрустела трава, листья цеплялись за обувь, волосы выбились из укладки, но я не останавливалась.

– Эй! Кто ты, чёрт возьми?! – закричала я, голос эхом отозвался в тишине парка.

Я свернула за деревья – он должен был быть здесь. Прямо здесь. Но… пусто. Как будто его и не было вовсе. Ни шагов, ни звука, ни движения – только тень, оседавшая на землю.

– Где ты?! – прошептала я, крутясь на месте, стараясь пробиться взглядом сквозь густую зелень. Всё замерло.

И тогда я услышала – шорох.

Легкий, почти невесомый, но чужой. За спиной. Я резко обернулась, сердце вбилось под горло, и в тот же миг кто-то схватил меня за руку. Сильно. Грубо. Рывок – и я едва удержалась на ногах, выронив клюшку.

– Ах! – вырвалось из груди, но крик захлебнулся.

Передо мной не было лица. Только капюшон, маска, только черное и пугающе бесшумное присутствие. Меня потянули назад, резко, как куклу. Пальцы сдавили запястье, как тиски.

– Отпусти! – я ударила свободной рукой в грудь нападавшего, но тот не отреагировал.

Я дернулась, еще раз, сильнее – ногой в пах. Он отшатнулся, на миг отпустил. Этого было достаточно. Я вырвалась, в панике схватила клюшку и отпрыгнула назад.

– Кто ты?! – закричала я, грудь сотрясалась от паники.

Человек в маске стоял в тени деревьев, молча. Как призрак. Потом, не произнеся ни слова, он исчез в густой тени, как будто стал её частью.

Я осталась одна. Листва чуть колыхалась. Воздух стал холодным, липким. Грудь сдавило, дыхание сбилось. Мои пальцы дрожали на клюшке, и я чувствовала – где-то между страхом и адреналином родилось новое чувство. Инстинкт. Что-то внутри подсказывало: это не случайность. Это – предупреждение.

И в ту же секунду я заметила: у моих ног, аккуратно под веткой ели, лежал новый алый бутон розы. Один. Как метка. Как след. Как вызов.

Когда я добралась до машины, вся трясущаяся, на экране телефона мигало уведомление. От него.

Антон:

"Надеюсь, подарок понравился. И… ты правда думаешь, что я не замечаю, когда ты начинаешь искать чего-то на стороне? Не делай глупостей, Влада. Второго предупреждения не будет."

И тогда всё встало на свои места. Нападение. Не просто совпадение. Это был он. Он знал, куда я поехала. Он следил. Он подослал кого-то… Или это был он сам?

Меня сотряс озноб. Мир медленно трескался, как тонкое стекло под сапогом. Он больше не просто опасен. Он контролирует даже мои страхи.

Внутри бушевал хаос. Сердце колотилось так яростно, будто хотело вырваться из груди. Пальцы дрожали, как листья на ветру, а дыхание было рваным, прерывистым – словно я пробежала марафон, хотя просто стояла, сжимая в ладони телефон, на экране которого горели строки от Антона.

Страх. Острый, леденящий, глубинный – не просто за себя. За разум. За остатки контроля, который ускользал, как песок сквозь пальцы. Моя кожа покрылась мурашками, не от холода – от осознания. Он знал. Он следил. Он предупреждал. И я больше не могла убеждать себя, что это случайность, паранойя, выдумка.

Боль. Не физическая – нет, мое тело привыкло к боли. А внутренняя. Сильная, как волна, которая сбивает с ног и тянет на дно. Всё, что я считала своей опорой, – рушилось. Он манипулировал, играл, вытягивал её душу по капле.

Обида. За себя – ту наивную, что когда-то верила, что его можно полюбить. За ту девушку, что когда-то восхищалась его вниманием, гордилась его улыбкой. И сейчас… презирала себя за это.

Гнев. Не сразу, не резко, но он начинал тлеть где-то глубоко, как искра в сухой траве. Ещё не пламя, но уже не безмолвие. Я стиснула зубы, почувствовав, как лицо заливает жар. В его сообщении не было любви. Там была угроза. А я так устала бояться. И где-то, под всем этим, затаилась решимость. Не яркая. Не героическая. Уставшая. Но настоящая.

Он хочет, чтобы я сломалась? Он не знает, как долго я училась терпеть. Но и не знает, на что способна та, что больше не хочет терпеть.

Я подняла глаза. Отражение в зеркале машины смотрело на неё с новой холодной тенью в зрачках. Во мне ещё жила боль – но рядом со мной вставала тишина. Такая, из которой рождается действие.

Дорога домой в этот вечер казалась особенно долгой. За окнами автомобиля сгущались сумерки, небо затягивалось тяжелыми тучами, словно что-то надвигалось – не просто дождь. Что-то другое. Неспокойное.

Я держала руль крепко, даже слишком – пальцы побелели от напряжения. Радио молчало. Музыка в такие моменты казалась издевкой над внутренним напряжением, которое вибрировало в каждом нерве. Я старалась дышать ровно, переключая внимание на дорогу.

Но что-то не давало покоя. Необъяснимое ощущение, будто кто-то рядом. Где-то позади. Как холодный взгляд в затылок. Я мельком глянула в зеркало заднего вида. Чёрная машина. Та же, что была за мной ещё у выезда с гольф-клуба. Совпадение? Возможно. Но я свернула, и машина – за мной. Не ускорилась, не приблизилась – просто ехала. Слишком ровно. Слишком тихо.

Сердце стало стучать чаще. Я ускорилась – и он ускорился. Я сбавила ход – и он сбавил.

– Нет, – выдохнула я, чувствуя, как по позвоночнику пробегает дрожь. – Нет, нет, нет…

На перекрёстке я резко повернула – не по привычному пути, а в сторону старого микрорайона. Сердце гулко бухало в груди. За мной. Он всё ещё был за мной.

Это не Антон. Или… это он? Он знает, где я была. Может, следит. Может, хочет…

Паника начала душить, как руки на горле. Я попыталась не думать, не терять контроль. Ещё один поворот – машина осталась на месте. Исчезла.

Я остановилась, резко выдохнула и сжала руль. – Прекрати… Это просто совпадение. Просто… игра разума…

Но тело не верило. Ни капли. Грудь сдавило. Плечи поднялись от напряжения. Я почувствовала, что всё внутри натянуто как струна. В этот момент мой телефон завибрировал на пассажирском сиденье. На экране мигало имя: Антон.

Я замерла. Потом, медленно, дрожащей рукой, взяла трубку.

– Да? – мой голос звучал, как будто говорила не я.

– Где ты? – голос Антона был холодным, будто сталь. – Я жду тебя. Ужин остынет. Надеюсь, ты не заблудилась?

Я сглотнула. Не ответила. Просто сбросила вызов.

Потому что снова посмотрела в зеркало – и там, на углу квартала, в тени уличного фонаря… стояла та же машина. Молча. Тихо. Как наблюдатель.

Игра началась.

Я вдавила педаль газа, как будто это могло стереть страх, который уже прочно поселился в груди. Шины взвизгнули, автомобиль рванул вперёд, как испуганный зверь, но разум отказывался подчиняться – мысли прыгали, спотыкались, мешались одна с другой. Меня трясло. Я не помнила, как именно повернула к дому – ехала на инстинктах, как загнанная лань, у которой на хвосте охотник.

За спиной темнота становилась плотнее, будто сама ночь знала, что я в опасности. Всё вокруг выглядело чужим. Даже знакомые улицы, тусклый свет фонарей, серые фасады домов – всё казалось ненастоящим. Искривлённым. В этом мире что-то сломалось. И я была в самом эпицентре.

На повороте к дому я снова глянула в зеркало. Машины не было. Пусто. Но от этого стало только хуже. Он мог выйти. Он мог быть уже рядом.

Я резко свернула к своему подъезду, не глуша мотор. Взяла телефон, дрожащими пальцами активировала камеру и направила её на заднее стекло, будто глупая иллюзия экрана могла её защитить. Ничего.

Пусто.

Но сердце кричало: не доверяй глазам.

Я выскочила из машины, не запирая дверь, и почти бегом кинулась к подъезду. Дверь захлопнулась за спиной с гулким щелчком. Пальцы не слушались, когда я пыталась набрать код на домофоне. Раз. Два. Три попытки. Наконец, замок щёлкнул. Я ворвалась внутрь, прижавшись спиной к стене.

И тогда раздался щелчок.

Словно кто-то только что тоже захлопнул дверь за собой. В подъезде повисла зловещая тишина. Только мое тяжёлое дыхание и гул крови в ушах.

– Кто здесь? – мой голос был сорванным, чужим.

Тишина. Только капли воды где-то в трубах. Я сделала шаг к лестнице. Скрипнула ступень. Ещё шаг. И вдруг – тени зашевелились. На площадке второго этажа стоял силуэт. Мужчина. Высокий. Невозможно разглядеть лицо, но в руках – что-то длинное. Гольф-клюшка? Я отпрянула, сдавленно вскрикнула, и тут телефон снова зазвонил. Я выронила его – экран мигнул:

Антон.

И в этот миг силуэт исчез. Я подняла телефон, едва дыша, прижала к уху.

– Ты получила цветок? – голос мужа был вкрадчивым, ядовитым. – Ты ведь не думаешь, что я тебя не вижу?

– Ты… Ты что… – губы не слушались, язык цеплялся за сухое горло.

– Ты думала, я не знаю, где ты была? С кем? Ты слишком много себе позволяешь, милая.

– Ты… был в гольф-клубе? Ты… следишь за мной?

– Я охраняю, – голос перешёл в шёпот. – А теперь поднимайся. Ужин стынет.

Связь оборвалась.

Я стояла, едва держась на ногах. Я чувствовала, как стены подъезда давят на меня. Мое тело кричало бежать. Но ноги предали. А сердце знало – я не одна. Где-то здесь, в темноте… кто-то был рядом.

Глава 4

Он

Он пришёл тихо. Почти бесшумно, как хищник, крадущийся в сумраке. Дверь в квартиру скользнула за ним, будто сама боялась нарушить тишину. Снаружи был день, но в его жилище всегда царила ночь – плотные, тяжёлые шторы не пропускали ни одного луча. Свет раздражал его, будто оголял то, что должно было оставаться в тени.

Он прошёл внутрь, размеренно, почти церемониально. Его шаги были мягкими, как у человека, который слишком долго жил в напряжении – или слишком многое скрывал. На секунду он замер, прислушиваясь, будто ощущал что-то в воздухе: слабое дыхание, дрожь в пространстве, след чужого присутствия. Но, не найдя ничего, продолжил путь.

Комната, в которую он вошёл, находилась в самом конце коридора. Серая дверь, ничем не выделяющаяся, кроме одного – массивного замка, который он всегда запирал на ключ. Ключ хранился при нём – на цепочке, спрятанной под рубашкой, прямо у сердца.

Он вытащил его, словно выполняя ритуал. Щелчок. Запах пыли и чего-то железного, чуть сладковатого – как у запёкшейся крови. Комната не имела окон. Только стены, полки, и воздух, наполненный невыносимой тишиной. Здесь никогда не звучала музыка, не смеялись, не дышали свободно.

Он вошёл и закрыл за собой дверь. Щелчок – теперь он снова один, наедине с тем, что прятал от мира. На полке лежала фотография. Женщина. Каштановые волосы, взгляд – как у загнанного зверя. Пальцем он медленно провёл по стеклу.

Щелчок выключателя не дал света – лампа в комнате горела тускло, словно и она боялась освещать то, что пряталось внутри. Когда глаза привыкли к полумраку, стало видно: одна из стен… была вся в фотографиях.

Десятки. Сотни.

Каждая из них – Влада. Разные ракурсы, разное время. Где-то она идёт по улице, держа кофе с мятным сиропом. Где-то стоит в лифте, на телефонном звонке. Где-то выходит из душного офиса – уставшая, хрупкая, но с натянутой улыбкой. Были и более личные кадры – моменты, которые она считала своими, сокровенными. Снятые с расстояния, через окна, с камеры, спрятанной в тени.

Некоторые фото были чёрно-белыми, на них Влада казалась ещё более отстранённой, как призрак, застывший в своей реальности. У других – края были обожжены, словно кто-то не смог сдержать эмоций. На одной из центральных – она в гольф-клубе, замахивается для удара. Лицо сосредоточенное, сильное. Рядом приколота записка, вырезанная буквами из журналов:

«Ты слишком красива, чтобы быть с ним»

Ниже – кадры, где она смеётся с Карин, сидит в кафе, идёт по ночному городу. Кто-то следил. Долго. Методично. С одержимостью.

На краю стены висел старый полароид. Рядом – красной нитью была выведена линия, тянущаяся к центральной фотографии. На ней – Влада, спящая. Чужой объектив поймал её в самой беззащитной позе.

Он подошёл ближе, пальцем провёл по её лицу на снимке, точно по стеклу иконы. Его глаза горели в полумраке – не просто жаждой, не просто одержимостью. Там было нечто большее. Искажённая, болезненная любовь, переплетённая с ненавистью.

– Он не заслуживает тебя, – прошептал он. – А я… я уже рядом.

Он встал перед стеной, как перед алтарём. В комнате было так тихо, что слышно было, как трещит под пальцами его кожа – он сжимал кулаки, ногти впивались в ладони. От дыхания на фото осела испарина – он был слишком близко, почти касался её изображения губами.

– Ты не понимаешь, да? – прошептал он, голос дрожал, будто на грани. – Я был рядом. Всегда. Когда ты плакала в машине – я стоял в переулке напротив. Когда ты говорила с отцом по телефону – я слышал каждое слово. Ты даже не догадываешься, как часто я спасал тебя… от него. От других. От самой себя.

Он начал ходить по комнате – кругами, нервно. Как зверь в клетке.

– Антон… – он скривился, как от боли. – Он не видит тебя. Не слышит. Он не знает, как ты отворачиваешься ночью и тихо плачешь в подушку. Как ты смотришь в зеркало и ищешь ту, которой уже нет. Я вижу. Я всё вижу.

Он резко остановился, подойдя к письменному столу. На нём – блокнот. Листы исписаны до краёв: «Влада», «Влада», «Влада» – одержимая каллиграфия, строчка за строчкой. Рядом – аккуратно разложенные предметы: пустой флакон её парфюма, обрывок платка, фотография с её бейджем.

– Если бы ты знала, сколько ночей я не спал. Сколько раз я хотел подойти… Но ты бы испугалась. Тогда. Было рано.

Он сел в кресло, провёл рукой по лбу – пот стекал по вискам, но глаза оставались сосредоточенными, как у охотника. На столе замигал экран ноутбука – включён был режим видеонаблюдения. Несколько окон и в каждом – изображения с разных камер. Один из них – подъезд дома Влады.

Он наклонился ближе, и уголки губ приподнялись.

– Скоро всё изменится. Ты поймёшь, что я не враг… я – единственный, кто тебя действительно любит.

Он замер. А потом добавил – тихо, почти благоговейно:

– Я спасу тебя. Даже если ты этого не хочешь.

5 глава

Она

– Ты это куда собираешься с утра пораньше? У тебя же выходной, – голос Антона прозвучал с той хищной лаской, за которой всегда пряталась подозрительность. Он стоял в дверях спальни, скрестив руки на груди, наблюдая за мной в отражении зеркала.

Я не обернулась. Продолжила водить кистью по скуле, стараясь сохранить спокойствие, хотя сердце забилось быстрее.

– Я собираюсь к родителям, в гости. Я обещала, – ответила я ровным голосом, хотя пальцы чуть дрожали, когда брались за тушь.

Антон хмыкнул.

– Странно. Обещала – мне не сказала. Внезапно как-то. Или я чего-то не знаю?

Я почувствовала, как его взгляд буквально прожигает затылок. Внутри зародилось привычное, липкое чувство тревоги, как от тени, крадущейся за спиной.

– Мы давно договаривались. Мамина выпечка – я не могла отказаться, – попыталась я ответить с лёгкой улыбкой, добавив тепла в голос, но это звучало неестественно даже для самой себя.

– Хм… – он подошёл ближе, обхватил меня за плечи. – Ну, раз мамина выпечка… – его губы почти коснулись уха, но дыхание было холодным, как лёд. – Только вот не задерживайся. А то вдруг кто-то другой начнёт скучать.

Я кивнула. Глотнула. Не сказала ни слова. Внутри всё сжалось, как в тисках. Я знала – он не верит. Он почти всегда знал, когда я говорю не всю правду. Но хуже было не это. Хуже – что он никогда не спрашивал дальше. Он ждал. Достаточно долго, чтобы потом ударить там, где больнее всего.

– Конечно, не задержусь, – прошептала я, нанеся помаду и улыбнувшись себе в зеркало. Улыбка вышла аккуратной, почти идеальной. Но в глазах – треснула.

Он посмотрел на меня чуть дольше обычного. Будто что-то пытался уловить – интонацию, дрожь, скрытый смысл. Потом отступил, всё так же медленно, и вышел из ванной, не сказав больше ни слова.

Дверь за ним не хлопнула. Он всегда двигался бесшумно – как хищник. Это было даже страшнее.

Я выдохнула только спустя минуту, когда услышала, как с кухни потекла вода – он наливал себе кофе или делал вид, что делает это. Я торопливо закончила макияж, скрывая следы ночного страха и усталости – свои багрово-серые круги под глазами, тонкие синеватые прожилки у висков. Улыбка была готова. Маска – снова на лице.

Обручальное кольцо, я отчего-то решила его надеть. Оно холодило кожу, как металл в моросящий дождь. Казалось, его внутренняя сторона была из крошечных, невидимых шипов – не ранящих до крови, но делающих каждое движение ощутимым напоминанием. Напоминанием, кому я принадлежу. Напоминанием, что свобода – это лишь иллюзия, тонкая, как паутина в утреннем свете.

Снимать было страшно. Не потому что я не хотела – я мечтала об этом, а потому что знала: за этим жестом не последует облегчение. За ним начнётся не холодная тишина, а буря. Не молчаливое разочарование, а взрыв – гнев, подозрения, удары. Он не даст уйти спокойно. Он не даст сделать даже шаг в сторону.

Я уже не знала, что хуже: его пустой взгляд сквозь меня или взгляд, в котором разгорался огонь. Порой хотелось, чтобы он просто исчез. Растворился в ночи. Исчез навсегда. Но кольцо всё ещё было на пальце. И я всё ещё жила в клетке, позолоченной снаружи и ржавой изнутри.

Сумка уже стояла у двери. Лёгкий парфюм с нотками кофе и сандала – мой щит, мой запах. Я бросила последний взгляд в зеркало. Там была женщина, которая всё ещё пытается притвориться, что живёт обычной жизнью.

В коридоре пахло кофе. Антон стоял, облокотившись на косяк, с чашкой в руке. Он посмотрел на меня внимательно, слишком внимательно.

– Передай привет родителям. И… – он резко выпрямился. – Если будет невкусно, можешь не возвращаться.

Я усмехнулась. Шутка, вроде. Но не совсем.

– Тогда мне придётся остаться у них на месяц, ты же понимаешь.

– Главное – не к кому-нибудь другому, – он почти улыбнулся, но в глазах было пусто.

Я открыла дверь и вышла. За спиной – закрылась тишина. Впереди – тоже неизвестность. Но, по крайней мере, не он. Не пока.

Я села в свою элегантную, любимую машинку – тёмно-графитовый Bentley Continental GT с кожаным салоном цвета ночного какао и приглушённой подсветкой, будто в машине всегда царит мягкий полумрак дорогого отеля. Она была не просто машиной – она была моим маленьким дворцом на колёсах, убежищем от мира, где меня ждали приказы, удары и ледяные взгляды.

Кузов мерцал даже под пасмурным небом, отражая небо и город как чёрное зеркало. Руль, обтянутый замшей, идеально ложился в руки. Панель из тёмного дерева и полированного металла напоминала кокпит самолёта – в ней было что-то завораживающе надёжное. Каждое нажатие кнопки отзывалось шелестом дорогой техники. Каждое движение казалось продуманным ритуалом.

Салон пах кожей, кофе и мною. Здесь всё напоминало, кем я была – и кем, может быть, ещё могла бы стать. Только здесь я не чувствовала себя вещью. Только здесь я дышала.

Я провела рукой по рулю, как по плечу старого друга, и, впервые за долгое время, чуть улыбнулась. Здесь я могла выдохнуть. Сбросить маску. Не быть чьей-то женой, жертвой или наследницей. Просто собой. Просто Влада.

Мотор мягко зарычал, словно обещая:

"Я с тобой. Я увезу тебя подальше."

И на какое-то мгновение я почти поверила, что всё действительно может стать лучше.