Общее дело бесплатное чтение

Глава 1

Глава 1

Эта история могла бы закончиться очень печально для меня: не сдачей экзамена по латыни, потерей стипендии или даже работы! А могло быть и гораздо хуже… Если бы не сломанный карандаш. Но давайте обо всем по порядку. Начнем с вуза, в который я так стремилась поступить и поступила всем назло.

Государственный юридический институт имени графа Свечина – храм знаний и монумент чужого тщеславия. Здание, подаренное городу пару веков назад каким-то заскучавшим аристократом, напоминало слоеный пирог, испеченный без рецепта. Центральный корпус из потемневшего царского кирпича с выщербленными львами у входа был как старый барин, пытающийся сохранить достоинство, но не способный скрыть обшарпанность. Средняя часть – коробка из серого советского бетона с мозаикой, изображающей трудящихся. А стеклянная верхушка над ней, гордо именуемая «Центром Цифрового Будущего», казалась дорогой насмешкой и чужеродной заплаткой на этих двух памятниках разным эпохам. Но качество знаний, которое давалось в этих стенах, было одним из лучших в стране и котировалось в остальном мире, поэтому это всё не имело значения.

А сейчас посетим одно из моих любимых пристанищ в этих стенах, потому что общежитие – это филиал ада с диджеем наверху.

Библиотека. Находилась в самой старой части здания и была моим основным местом дислокации в последние дни перед сессией. Местом, где время замедляется, пропитываясь запахом тлена, пота и отчаяния, а ещё дешевого растворимого кофе из автомата в углу. Главный герой тут – не я, и даже не книги, от которых кругом голова. Главный герой – паркет. Дубовый, когда-то роскошный, а ныне протертый до дыр в некоторых местах. Он не просто скрипит. Он стонет, плачет и жалуется на каждого, кто осмелится по нему пройти. Особенно громко он орал под дорогими кроссовками этого типа, тогда он для меня был именно типом.

Да, давайте о нем. О Денисе Лаврове, сидящем в паре столов от меня и уже несколько раз купившем себе кофе. Он был частью пейзажа «золотой молодежи» института. У каждого из них была особая метка – аура беспечности, купленной папиной карточкой.

Его серый свитер мягко облегал фигуру и стоил, наверняка, больше, чем моя зимняя куртка. Часы на запястье были явно какого-то бренда, тонкий ноутбук работающий который час без зарядки, какой-то дорогой телефон. Даже карандаш в его руке, деревянный, не автоматический, казался странной уступкой старине в мире его гаджетов.

Я же сидела в своем углу, под зеленым абажуром одной из тех бронзовых ламп, что пережили, кажется, самого графа Свечина. Лампа светила тускло. В моем пенале лежал последний карандаш "Сибирский кедр" с сильно обгрызенным кончиком.

Реальность была проста: завтра латынь. "Dura lex, sed lex1" плыло перед глазами, смешиваясь с ненужными сейчас мыслями: надо скинуться на подарок подруге, после отпуска наверняка и зарплата будет меньше, премии KPI, то не будет и не мешало бы прикупить колготки. В голове стоял гул, как от соседского баса. Я впивалась взглядом в учебник, пытаясь пробить броню из усталости и ненужных мыслей.

И тут – щелчок. Резкий, как выстрел в тишине. Я вздрогнула. Подняла глаза. Карандаш, которым делал пометки в своём блокноте Лавров, был сломан. Основная часть, проскакав пару метров по полу, потеряла свой пишущий кончик.

Денис смотрел на сломанный грифель своего карандаша с таким выражением лица, как будто его предал личный помощник в самый ответственный момент.

Он порылся в карманах дорогих джинсов – пусто. Заглянул в кожаный рюкзак – ничего похожего на запасной карандаш. Я едва сдержала саркастическую ухмылку. Кризис управления у княжича.

Денис встал. Паркет под его дорогими кроссовками издал особенно громкий, страдальческий стон, он шёл к моему столу. Больше никого не было в зале, время было позднее, и желающих учить в этот час не наблюдалось.

Я едва раздражённо не вздохнула, думала, что сейчас будет просьба, обернутая в фольгу снисходительной вежливости.

– Извините за беспокойство, – начал он, и его голос, к моему огромному удивлению звучал без напыщенности и немного смущенно. Он показал обломок карандаша, как вещественное доказательство. – Полный форс-мажор. Мой инструмент решил, что отработал своё. Нет ли у вас запасного? Самого простого или точилки, чтобы поточить эти огрызки? Сойдёт даже нож. Отчаяние.

«Отчаяние», – мысленно повторила я. Интересное слово для человека, у которого «отчаяние» – это позвонить папе и решить проблему за пять минут. Молча, почти механически, я полезла в свой пластиковый пенал, сохранившийся ещё со школы.

– Ножа нет, точилки тоже, но есть последний солдат в строю по имени, – сделала вид, что читаю надпись на карандаше, – Сибирский кедр. Берегите его.

– Вы меня буквально спасли. Серьезно. Я – Денис.

Он улыбнулся. Улыбка была безупречной: правильные зубы, нужный изгиб губ. Но мне она показалась витриной дорогого бутика – красивой, холодной и абсолютно безличной, как искусственный свет в пустоте, именно поэтому я ответила резче, чем мне хотелось.

– Вероника Кузнецова. Но спасаю я пока только себя. От латыни. Карандаш плохо тянет на роль спасительного круга.

Денис ничуть не смутился.

– «Per aspera ad astra», – парировал он с легкой усмешкой. – Через тернии к звездам. И к диплому. Ни пуха!

Он уже поворачивался, чтобы уйти, когда паркет под его ногой издал особенно громкий визгливый скрип, от которого я невольно поморщилась, как Денис остановился, огляделся и наклонился так близко, что я невольно отодвинулась, пытаясь сохранить дистанцию.

– У Малыхиной есть традиция: первого студента она всегда спрашивает студенческий гимн и десять фраз на латыни по выбору студента. Хорошо поёте, четвёрка гарантирована, даже если больше ничего не знаете, плохо, не ошибитесь с произношением фраз.

Развернулся и ушёл за свой стол. Я смотрела ему вслед. Уверенная походка. Человек из параллельного мира, который не знает, что такое подработки, переработки, общежитие и прочие «прелести» большей части бюджетников из глубинки.

Шансов сдать самостоятельно у меня было немного. Моё мышление было совершенно не приспособлено под языки, если запоминать даты и события мне было легко, не зря я на едином государственном экзамене получила сто баллов, да и победы в олимпиадах по истории и праву, что-то да говорили, то вот все эти склонения и множество слов, перевод которых я просто не могла запомнить, приводили меня в ужас.

А пела я не то чтобы ужасно, но и не хорошо, а если прорепетировать… Попробовать стоило, поэтому я открыла «Гаудеамус» и стала зубрить именно его, а потом достала наушники и стала запоминать звучание. Он был в одном из билетов, поэтому я ничего не теряла.

Отрепетировала несколько десятков раз в общаге, я с надеждой легла спать за три часа до экзамена.

Что привело к тому, что я едва не проспала, и в последний момент подбежала к аудитории, чтобы первой войти к этой с виду милой женщине, а по факту к тирану в юбке. Малыхиной было лет 40. Она была стройная как студентка, всегда безупречно одетая в строгий костюм, на самом деле она была для меня чуть ли не идеалом. Ухоженная, элегантная и всегда умеющая сделать так, чтобы её слушали не повышая голос.

Я с трудом отдышалась после бега и пробралась в аудиторию первой.

Преподаватель хищно улыбнулась, показывая на трибуну.

– О! Желающая спеть или тянем билеты и передаём эту честь следующему?

Я смогла только кивнуть и прошла к постаменту, за которым преподаватели читали лекции. Пять минут позора и я сохраню стипендию, пока первые пять студентов занимали свои места и разбирали билеты, я стала петь, то что совершенно не понимала, но запомнила звучание:

«Gaudeamus igitur,

Juvenes dum sumus!

…

Pereat tristitia,

Pereant osores!

Pereat Diabolus,

Quivis antiburschius

Atque irrisores!2»

Уже закончив последние строки, я поняла, что не помню ни одной фразы на латыни и про себя молилась, чтобы моё выступление понравилось.

Спустя секунд 30, показавших мне вечностью Малыхина заговорила.

– Хорошо. Четвёрка или поборемся за пятёрку?

Я без раздумий ответила:

– Четвёрка!

Понимая, что в голове полная звонкая пустота, и радуясь, что всё удалось и я не завалила этот предмет, радость разгоралась в груди.

В этот момент на меня поднялись небесно-голубые глаза и посмотрели в упор, у меня перехватило дыхание, что-то пошло не так. Малыхина спросила:

– Кузнецова, а ты уверена? Тебя Лисицкий хвалил, говорил, что ты можешь на повышенную стипендию претендовать. И кто тебе подсказал о подобном способе сдачи?

Лисицкий был добрым профессором истории, с которым я неплохо поладила. Даже не понимаю почему его так боялись остальные, хотя, если учесть, что кроме меня пятёрка, была только у ещё одного моего однокурсника, наверное основания у остальных были.

Я видела как она собиралась написать «хорошо», после моего кивка, написала первую «Х», как я ответила.

– Лавров. Ему же за это ничего не будет?

– Если пойдёт в аспирантуру к моему мужу, то не будет.

И «хорошо», превратилось в «отлично». Я понимала: произошло недопонимание, и попыталась исправить ситуацию.

– Эм, да мы просто в библиотеке…

– Отличное место. Согласна. Десять фраз долгом. Сдашь вначале семестра, вместе с теми кто будет пересдавать. Иначе на втором курсе припомню.

Мне вернули зачётку и я вышла из аудитории на ватных ногах с крайне угрюмым лицом, видимо меня по этому спросили:

– Ну что? Пересдача?

Даже не поняла кто именно спросил, меня сразу обступили. Ощущение ошибочности происходящего и неправильности, не давали мне радоваться.

– Нет, пятёрка… Но фразы нужно будет пересдать.

– Это ж заучка Кузнецова, вы другого ждали?!

И все сразу потеряли ко мне интерес. Не считала я себя заучкой, просто мне нравилось то, что я учила. Мне было интересно, почти всё, кроме иностранных языков и латыни. Они явно были лишними в учебном плане.

Сессия была официально закрыта, оставалось только дождаться пока все сдадут, отдать зачётку старосте и со спокойной совестью идти на каникулы.