Милаха, крысы и Тихий Пожиратель бесплатное чтение

Глава 1

ГЛАВА 1. МЫ – КРЫСЫ.

Мы наконец-то снижались. Место катастрофы виднелось в иллюминаторе, всё ближе и ближе. Столько неудачных попыток с предыдущими вызовами, но в этот раз нам точно повезет!

Поверхность планеты – безжизненная, раскалённая пустошь, изрезанная каньонами и застывшими лавовыми потоками, – медленно приближалась. Слишком медленно. Казалось, «Милаха» нехотя опускается в ад. Точно сам корабль знает, что нас ждёт внизу, и сопротивляется.

Я сжал кулаки, чувствуя, как под скафандром холодеет спина. Отец бы назвал это трусостью. «Мужчины не дрожат перед работой», – сказал бы он своим ровным, как траектория истребителя, голосом. Последний раз мы виделись три года назад – через решётку в зале суда. Его глаза были пусты, будто я уже умер. Лётчик, герой Третьей Лунной, полковник Космического флота не мог иметь сына-преступника. Иногда мне снится, как он сам ведёт «Милаху» – тогда корабль слушался бы чётко, без скрипов и осечек. Но это лишь сон. В реальности я здесь, среди обломков. С ногой, которая ноет при каждом шаге. И с желудком, готовым предать меня в любой момент.

Резкий толчок. Весь корпус сотрясло, заставив содрогнуться даже бронированные переборки. Где-то в глубине трюмов заскрежетали гидравлические стабилизаторы, выравнивая положение. Шипение шлюза. Давление выравнивалось – ещё несколько минут, и нам предстояло выйти. Придётся немного поработать. Совсем чуть-чуть.

Я стоял на мостике, втиснувшись между Бийко и одним из охранников, смотрел вниз. На то, что осталось от «Гелиоса-7». Всегда видел только результаты катастроф. Искорёженные корпуса, разорванные шлюзы. Обугленные останки в скафандрах, застывшие в неестественных позах. Но никогда сам момент гибели.

Остальные видели. Говорили, что видели. И – судя по их лицам – достаточно часто.

– Он прямо под нами.

Кэп уже отошёл от своей вечной дорожной меланхолии – той странной задумчивости, в которую он впадал между рейдами. Теперь он действовал чётко, почти механически, как будто его сознание переключилось на Кодекс Утилизатора и Инструктивные Стандарты 45-го Ревиза.

– Что, «Крысы», с почином?

«Крысы» – это мы.

Команда «Тихого Пожирателя» –  мусорщики, уборщики, падальщики земных кораблей, попавших в беду. В чужих, неуютных местах. Наш крейсер-рециклер, прозванный «Милахой», утыкан захватами-манипуляторами с гидравлическим приводом, а его брюхо скрываю т плазменные печи класса «Одержимый», способные за секунду испарить тонну металла.

Очень редко мы имеем дело с экипажами. Вернее, с тем, что от них оставалось.

Этим занимались «Чистильщики» из Сектора Q – мрачные типы в чёрных скафандрах, которые появлялись, только если на борту находились био- опасные объекты или не уничтоженные следы преступлений.

Наше дело – грузы. Контрабанда. Секретные объекты. Всё это не могло просто гнить, гореть и развеиваться в пустоте. Оно собиралось, архивировалось в квантовые кристаллы, просчитывалось нейросетью «Ариадна» или утилизировалос ь, согласно вечным Инструктивным Письмам.

Кроме малой части, что оседала в цепких руках. Да, у многих здесь свой бизнес. Чёрный рынок артефактов требовал жертв.

Но крыса крысу не сдаст. Тем более, в нашем положении. Не добровольном.

Теперь мёртвый корабль можно было рассмотреть во всей извращённой красе.

«Гелиос-7», грузовой транспорт класса «Атлант», когда-то белый и гладкий, теперь напоминал раскрытую консервную банку . Наверное, он коснулся дна пологой впадины и, вместо того чтобы замереть, продолжил движение. Словно хотел спрятаться внутрь камня.

Датчики показывали: корпус скользил по магматической плите, плавя базальт термобарьерами. Бесполезно – двигатели давно умерли, но инерция тащила его вперёд, оставляя за собой широкую борозду, точно след гигантского червя.

Движение замедлялось. От основного корпуса отрывались куски обшивки, вспыхивая в атмосфере синим – сплавы с примесью кобальта.

Металл рвался. Скрученная «консервная банка» разворачивалась, образуя жуткие узоры – странные лопасти гравитационных стабилизаторов и треснутые тормозные колонны щерились из месива, как крабьи клешни.

Теперь они застрянут здесь на века.

– Да упокоятся с миром, – тихо сказал кто-то.

– Достаточно.

Кэп не любит нытья перед работой. Суеверный засранец.

– Чтоб на этот раз без прецедентов. Слышал, Бийко?

Он нехорошо посмотрел на здоровяка. Да уж, были прецеденты. Еще какие. Тот замялся, поправив на поясе ионный резак – оружие, которое в его руках превращалось в инструмент точной, почти хирургической резки.

– Все по местам. Работать, вражьи дети.

Кэп щёлкнул переключателем на панели, «Тихий Пожиратель» завибрировал, выпуская дронов-скавенджеров.

Те, словно стая металлических ос, ринулись к «Гелиосу», сканируя трюмы через рентгеновские линзы. Дроны-скавенджеры – маневренные аппараты серии «Могильщик-9» – из пусковых шахт «Милахи», разворачивали веером сканирующие модули. Каждый размером с крупную собаку, но с десятком щупалец-манипуляторов. Еще они напоминали механических пауков. Хрупкие на вид корпуса выдерживали температуру до +800°C, благодаря керамо стальным пластинам, а встроенные спектрометры могли отличить обугленную плоть от платинового слитка даже под слоем шлака. Главное – они работали в «роевом» режиме: данные с одного сразу поступали в нейросеть «Ариадны», которая составляла 3D-карту разрушений и помеча ла красным всё, что попадало под категорию «Конфиденциально – Уничтожить». Каждый был запрограммирован на алгоритм «Костяная пила» – нейросеть рассчитывала оптимальные точки входа в повреждённый корабль, избегая зон с остаточной радиацией или нестабильными топливными ячейками.

– «Ариадна» уже грузит карту трюмов, – бормотал кто-то за моей спиной.

Я знал, что нейросеть не просто анализировала груз – она сортировала его по уровню угрозы. Всё, что помечалось «Красным кодом», немедленно отправлялось в печи Милахи, а ценные артефакты – в квантовые кристаллы с шифрованием «Black Locus».

Но были и слепые зоны.

Места, куда дроны не заглядывали. Намеренно.

– Потом отдохнете. И не дурите – жадность ещё никого до добра не доводила.

Потом его взгляд упал на меня.

– Ты, Ботан, если вздумаешь блевать, как в прошлый раз, то постарайся не на артефакты.

Ботан – это я. Кивнул, поправляя фильтр респиратора.

В прошлый раз меня стошнило прямо на ящик с нанодетонаторами – едва не взорвал пол- отсека. Я сглотнул комок в горле. Опять.

Когда я впервые увидел разорванный скафандр с почерневшей внутри кожей, меня вывернуло прямо в шлем. Крот тогда вы бил мне челюсть – сказал, что «сопливая мразь» не имеет права пачкать оборудование.

Кэп ещё раз осмотрел всех. Его взгляд скользнул по скафандрам с нашивками «МК-9», проверил индикаторы радиации на запястьях.

– Ну, поехали.

ГЛАВА 2. МИЛАХА. Записки Ботана, 21-й цикл на борту.

Когда я наконец осознал, что проведу на «Милахе» всю оставшуюся жизнь, мне стало… легче. И интереснее. Если такое слово вообще подходит к летающему склепу с печами для трупов. И не для трупов тоже. И ты жив только потому, что очередь еще не подошла. Живешь, работаешь, ждешь. Изо дня в день.

Я начал собирать информацию. По крупицам. Из обрывков разговоров, полустёртых файлов в судовом терминале, из тех самых «стихов», что «Ариадна» иногда выдаёт вместо отчётов. От заключенных.

И вот что я узнал:

1. Кожа «Милахи». Она живая. Нет, я не сошёл с ума – хотя споры в вентиляции уже сделали своё дело для половины экипажа. Просто керамид-Х – это не просто броня.

Он заживает. Видел своими глазами, как после столкновения с обломком в секторе G-7 трещина на корпусе сомкнулась, будто рана на чьей-то плоти. Но есть нюанс.

Для регенерации нужна температура выше 200°C – вот почему «Милаха» так любит заходить в атмосферы планет. Она купается в огне. Смелая девчонка!

2. Двигатели: «Геенна» и её демоны. Четыре реактора. Четыре проклятия.

Они жрут всё – от отработанного урана до органики (да, именно поэтому в тех отсеке, и не только там, такие…  ароматы). Кровавый след за кораблём – это не просто выхлоп. Это метка. Старшие говорят, что, если долго смотреть на этот след, можно увидеть лица. Тех, кого «Милаха» переработала. Утилизировала.

3. «Ариадна»: мать, судья и психоделический пророк. Она не просто нейросеть.

Иногда она предупреждает. Стихами. Вчера, например, выдала:

«Ветки трещат под грузом плодов,

Но яблоки черны изнутри.

Не трогай трюм D-12,

Там спит тот, кто не должен проснуться.»

Кэп проигнорировал. Сегодня две «Крысы» пропали как раз возле D-12. Не знаю, что это. Не понимаю. Может, в свое время шифровальщики все напутали. А может, так и было задумано. Но по мозгам бьет здорово. Такие «яблочки».

4. Тюремный модуль: игра в куклы. Наша камера (блок) –  2×3 метра. Но с каждым днём она становится больше. Нет, это не глюк –  эффект обратной перспективы встроен в систему. Ты уменьшаешься. Психологическое давление? Или подготовка к чему-то?

5. Мифы и легенды, которые могут оказаться правдой. Ну, а вдруг?!

А) Проклятие капитана Вальса. Он сгорел заживо в печи. Согласно судовому журналу, первый командир корабля Гектор Вальс приказал запереть себя в плазменной печи после того, как услышал «голос «Милахи» ». С тех пор каждый капитан на 5-й год службы:

– Начинает разговаривать с мёртвыми.

– Видит в зеркалах не своё отражение, а лицо Вальса.

А еще его лицо до сих пор появляется:

– В зеркалах.

– На экранах радаров.

– В твоём шлеме, когда ты один в шлюзе.

Б) Балластные призраки. Они леворукие. И всегда без мизинцев. Почему?

«Ариадна» однажды пробормотала: «Отрезанные пальцы не оставляют следов в системе.» При переходе через гравитационные аномалии в грузовых отсеках появляются: тени без источника, отпечатки рук на мониторах (всегда левой руки с отсутствующим мизинцем). Не страшно, только пока не столкнешься. Раз увидел – все. Будешь вздрагивать.

В) Кровь в отсеке D-12. Бывшая медсанчасть. Сейчас из-за наплыва осужденных расформирована. Теперь лаборатория и медсанчасть – одно помещение. Самое ужасное на «Милахе». Страшнее печей. Стены периодически покрываются тёплой жидкостью, похожей на кровь. Химический анализ показывает: это живые стволовые клетки неизвестного типа. Тёплая. Липкая. Пахнет железом и мёдом. Это не кровь. Что-то пытается ею стать.

      Ритуалы, без которых ты труп. Или тебя прибьет нечто, или местные. Если не будешь относиться с должным почтением. Чтобы не выделывался.

«Кормление «Милахи»

Перед выходом в опасную зону брось в вентиляцию:

– Пайку – будет тебе удача.

– Зуб – получишь правду. Иногда такую, что не унесешь.

Я бросил пуговицу. «Ариадна» ответила: «Голодный не выбирает подачки.» И она права. Голодный вообще ничего не выбирает.

«Разговор с «Трубой»

В отсеке E-7 есть трещина. Задай вопрос – получи ответ: статический разряд – «нет», а запах мёда – «да». Я спросил: «Мы все умрём здесь?»

Пахло мёдом и гарью.

Вывод, который меня не утешает. «Тихий Пожиратель» –  не просто корабль. Он хищник, лаборатория. Тюрьма для чего-то, что должно остаться спящим.

А мы –  его пища.

Дольше всех на «Милахе» Сиплый. Не знаю, сколько ему лет, но выглядит глубоким стариком. Или мне так кажется. Он считается местным летописцем с набором мифов и странных правил.

Застал его там, где всегда –  у трещины в отсеке E-7, куда экипаж шепчет вопросы. Сиплый, костистый, с лицом, напоминающим смятый топографический план Марса, плевал в вентиляцию. Не ритуал – привычка.

– Ты же знаешь, что она отвечает, – сказал я, прислонившись к переборке. Металл тёплый, будто корабль лихорадило.

Сиплый повернул ко мне свой единственный нормальный глаз. Второй, бионический, с треснутым дисплеем.

– А тебе зачем? – Г олос, как скрип ржавых петель. – Чтоб перед сном блевать красивее?

Я достал спрятанную пайку. Настоящую, не синтетику. Сиплый понял.

О Капитане Вальсе и Зеркалах.

– Он не сгорел. – Сиплый разминал пайку в пальцах, как тесто. – Он вошёл в печь сам. Добровольно.

– Зачем?

– Потому что «Милаха» попросила. – Сиплый ткнул пальцем в потолок. – Она иногда… Ш епчет. Вальс был первым, кто услышал.

Я почувствовал, как волосы на затылке приподнялись.

– А нынешний Кэп…?

– Видел его лицо в зеркале? – Сиплый усмехнулся. – Вальс выбирает преемников. А «Милаха» – проверяет.

«Балластные Призраки» и Пропавший Мизинец.

Сиплый достал нож. Самодельный, из обломка манипулятора.

– Видишь царапины? – Н а лезвии были четыре борозды. – Каждая – от призрака. Они ненавидят сталь.

– Почему без мизинцев?

– Потому что «Ариадна» считает пальцы. – О н чиркнул лезвием по стенке. Искры осветили его лицо. – Мертвецы – это неучтенный груз. А мизинец – первое, что стирается в архиве.

Кровь в Отсеке D-12.

Тут он замолчал, прислушиваясь к гулу вентиляции.

– Там был карантинный блок, – шипел он. – До «Молоха». Старпом… он знает. Они с Кэпом замуровали его после «того» рейса.

– Что за рейс?

Сиплый плюнул в трещину. Раздался щелчок – ответ.

– Рейс, после которого «Милаха» начала расти. Как опухоль. Неблагополучная.

Ритуал «Чёрной Библиотеки».

– Хочешь правду? – Сиплый сунул пайку в трещину. Та исчезла без звука. – Найди кристалл с меткой «Феникс». Положи под голову.

– И?

– Проснешься со знанием. И с кровью из ушей. – О н повернулся уходить. – Спроси Старпома про «Звёздную лихорадку». Если осмелишься. Но на этом, твое любопытство скорее всего и закончится. Да и жизнь тоже.

Долго решался на разговор со Старпомом. Его все боятся. Именно он ведает экзекуциями заключенных. Присутствует. И сопровождает их в печь тоже он. Капитан – никогда. Только дает поручения. Но, видимо, мне не терпелось накормить «Милаху». Иногда чувство самосохранения притупляется. Начинаешь делать всякие глупости.

Я нашёл его в нижнем ярусе реакторного отсека, где даже аварийные лампы моргают реже, стыдясь освещать это место. Старпом чистил плазменный резак – слишком тщательно для обычного ТО.

– Сиплый болтает лишнее. И много пьет. Слишком часто торчит у Е-7, что мозги ему не прочищает, – ворчал он, не глядя. Голос ровный, как линия горизонта на мёртвой планете.

Я сделал шаг вперед, и пол скрипнул – странно, ведь везде на корабле покрытие антивибрационное. Старпом поморщился.

– Что случилось в «том» рейсе?

Резак взвыл на тестовом запуске, освещая его лицо синевой.

– Мы нашли не то, что искали. – О н провёл пальцем по лезвию, оставляя каплю крови. – «Милаха» проголодалась. И начала… М еняться. Хорошая девочка. Ничего не натворила. Почти.

Капля упала на пол – и исчезла, будто металл впитал её.

– Ну а «Звёздная лихорадка» – это не секрет. Есть во всех записях мед отчётов. Открытая информация. Общий доступ. Симптомы:

1-я стадия:

К ости становятся прозрачными. Рентген не требуется. Они просто светятся сквозь тело.

2-я стадия:

В о сне видишь «библиотеку» – бесконечные коридоры с кристаллами вместо подборок.

3-я стадия:

Ты слышишь «Милаху»… И она отвечает.

– Лечения нет. Последний случай произошел 3 года назад. Как раз до того, как ты нас тут всех осчастливил своим появлением. Механик Гурт. Его скелет светился в темноте, как старые часовые стрелки. Перед смертью он кричал, что она показывает ему «истинный курс». Был утилизирован, как и все с такими симптомами. Просто не повезло. А с механиками у нас просто беда. Тогда Гурт. Сейчас ты. Судя по всему, долго не протянешь. Ну а сейчас, раз уж тебе настолько нечего делать, зато много сил, чтобы бродить и приставать к тем, кто занят, пойдешь в ночную, как миленький, чистить техблок. Заодно, может, еще историй придумаешь. А утром, как обычно, на смену. Никто тебя не освобождает. Узнаю, что на этом не успокоился, а я узнаю, п ойдешь в карцер. На пару суток. Забудешь про ногу. Ясно?

Было предельно ясно.

В блок я приплелся под утро. Бийко открыл глаза и удивленно покачал головой. Я свалился на койку и сразу увидел сон. Снилась библиотека. Не та, что в кристаллах, – другая. С мясными стенами и полками из рёбер. На одной полке лежал мой череп. С прозрачными костями. Я крикнул … и проснулся.

Услышал скрежет в вентиляции. Будто что-то пережёвывало кость.

ГЛАВА 3. ХРОНИКИ БОТАНА.

04:30 Космического стандарта. Пробуждение.

Будильник взрывается пронзительным визгом, точно кто-то режет металл прямо в ухе. Я подскакиваю, ударяюсь головой о низкий потолок койки-капсулы – звёзды вспыхивают перед глазами, но это лишь реакция усталого мозга. Первые лучи искусственного света бьют в глаза, точно иглы. Бийко уже нет. Он вообще не спит – или делает вид, что не спит. Но всегда бодр. Хорошо ему.

Капсула – металлический гроб размером два на метр. Стены испещрены царапинами: одни – от предыдущих жильцов, другие – мои. В углу, у потолочного вентиляционного люка, кто-то выцарапал дату и кривое лицо. Возможно, это был последний день кого-то из прежних обитателей. Воздух густой, пахнет потом, металлом и чем-то мерзким – как будто в системе рециркуляции застрял кусок разлагающейся органики.

Протез на правой ноге ноет тупой, назойливой болью – дешёвый агрегат «ОСИП-3» плохо переносит ночной холод. В тюремной больничке ставят только такие, финансирование не очень. Верхний сенсор давно треснул, и теперь каждый шаг сопровождается резкими, неожиданными уколами тока. Врач-надзиратель называл это «стимуляцией мышечной активности». Я называю это «ещё одним способом сделать жизнь невыносимой».

Сдергиваю крепления, сжимаю зубы, когда металлические скобы впиваются в плоть. На внутренней стороне бедра – багровый след от вчерашнего удара током. Кожа воспалённая, горячая на ощупь. Ещё неделя – и начнётся заражение. Но кого это волнует? Здесь люди умирают от менее серьёзных вещей каждый день.

Трусливая мысль: «Один день. Только один день».

Глупо.

Не один. Не два.

Сегодня боль была особенно острой. Возможно, из-за вчерашнего выхода в зону с повышенной радиацией. Или потому что «Милаха» снова меняла давление в отсеках ночью. А может, просто потому что этот проклятый корабль знает, как сделать моё пробуждение ещё более мучительным.

Приподнялся на локте, сгрёб ладонью влажные от пота волосы со лба. Пот стекает по спине липкими ручейками. В ушах ещё стоит гул вчерашней перебранки с Кротом, а на языке – привкус технического спирта и чего-то горького. Вчерашний «подарок» от Сиплого – бутылка с мутной жидкостью, которая, по его словам, «убьёт всё, включая совесть». Совесть не умерла, зато теперь во рту ощущение, будто я жевал внутренности двигателя.

Тянусь к трости – обломку трубы с обмотанной изолентой ручкой. Изолента когда-то была красной, теперь грязно-коричневая, липкая на ощупь. Под ней – выцарапанные зарубки. Шестьдесят три. Шестьдесят три дня с момента последней «переквалификации» – так здесь называют наказание за порчу имущества. В тот день сломал все, до чего дотронулся. Вдребезги. Старпом орал так, что думал – конец.

Первый шаг всегда самый болезненный.

Металл скрипит, датчики жгут кожу разрядами, наказывают за саму попытку движения. Где-то в глубине протеза что-то щёлкает – возможно, это ломается ещё одна деталь. Старпом предупреждал: «Ремонт только за счёт личного пайка». Значит, ещё месяц придётся голодать.

В углу койки валяются:

Пустой тюбик обезболивающего (украденного неделю назад, выдавленный дочиста). На этикетке ещё можно разобрать «Только для персонала». Последняя капля высохла три дня назад, но я всё равно храню тюбик – вдруг найду способ выжать ещё хоть что-то.

Карандаш из обломка антенны. Им я рисую карты кошмаров. Стена рядом с койкой покрыта странными узорами – это мои попытки нарисовать те видения, которые посещают после каждого выхода в «зону молчания». Круги, спирали, лица со слишком большими глазами. Иногда по утрам я нахожу новые рисунки, которые не помню, как рисовал.

Фантик от конфеты. Просто повезло! Настоящий сахар, а не синтетика. Он розовый, с потрёпанными краями. Я нашёл его вчера в кармане после смены. Возможно, его обронил кто-то из охранников. Я слизал с него остатки сладкого ещё вчера, но не могу заставить себя выбросить. В мире, где даже вода имеет привкус металла, такой кусочек прошлой жизни – настоящая драгоценность.

04:45. Умывальник.

Вода на «Милахе» вытекает ржаво-коричневыми струйками, оставляя на раковине красноватые подтёки. Она пахнет окисленным металлом и чем-то химически сладким – как будто в систему попали антифризные добавки. Я наклоняюсь, стараясь не смотреть на собственное отражение в потрескавшемся зеркале, но периферийным зрением ловлю взгляды остальных. Опять притащился последним      .

«Эй, Хромой, не расплескай!», – кричит Крот, нарочито толкая меня локтем в бок. Его тюремные татуировки – синие пауки на шее и череп с треснутой глазницей на предплечье – шевелятся, когда он двигается. Настоящий садист, получивший пожизненный срок за то, что забил до смерти сокамерника. Голыми руками. Особенно он любит тыкать в мой протез, приговаривая: «Эй, Самокатчик, давай, попрыгай!»

Ну, да. Давай. Попрыгаем.

Молча отступаю, вытираю лицо грязным рукавом, уж чем пришлось. В зеркале – белая рожа с синяком под глазом. Волосы, когда-то очень светлые, теперь грязно-желтые. «Интересно, а как бы отец выглядел после пары лет ада», – мелькает мысль. Последний раз я видел свое отражение дня три назад – бледное лицо, белые ресницы (наследство матери), шрам на скуле – тонкая белая линия (подарок Крота), тянется от виска и до уголка рта.

Из соседнего душа доносилось хриплое хихиканье Мажора:

– Эй, Ботан! Тебе постирать комбинезон, или он уже прирос? Прийти, помочь?

Я молчу. Опыт показал – любые ответы только раззадоривают. Вместо этого сосредотачиваюсь на том, чтобы выдавить из тюбика последние капли зубной пасты. С надписью «Для заключённых» и вкусом металла. Ну хоть что-то.

05:00. Завтрак.

Пищевой блок напоминает тюремную столовую. Пахнет синтетической кашей и потом. Воздух густой, насыщенный влагой от дыхания многих людей. Невыносимо пахнет яичницей в стороне, где завтракает начальство. Увы. Не про нас корм. Получил свою пайку – серую массу с блестящими каплями жира и надписью на этикетке «Белково-витаминный концентрат №7».

– Хочешь добавки? – Мажор загораживает проход, играючи подбрасывая в руке самодельные кости из обломков дюраля. – Сыграем? Проиграешь – отдаёшь завтрашний паёк. Или… – его взгляд скользит по моему протезу, – …может, другие ставки?

Качаю головой. Вспоминаю, как в Москве-Терре завтракал свежими фруктами под ambient и , мать их, горячими вафлями. Отец никогда не завтракал со мной. Рано уезжал.

Бийко здесь и уже поел, молча подвинулся, давая место. Его огромная ладонь шлепнула на стол дополнительный паек:

– Жри. А то сдует тебя в шлюзе.

Крот, сидящий напротив, фыркнул:

– Зачем ты его кормишь? Все равно толку ноль. Расходник. Вчера опять сканер сломал, как последний лузер. Старпом очень надрывался. До изжоги.

Я, не поднимая глаз, сглотнул комок в горле. Это правда – руки дрожали от холода и боли, когда чинил оборудование. Сломал. Но я же его и сделаю, починю. Сегодня.

Откуда-то с другой стороны стола хмыкнул Мажор:

– Мальчики, вы ничего от нас не скрываете? Такие милые!

Бийко просто начал поворачивать голову в его сторону, а Мажор уже выбежал из столовой.

05:30. Подготовка к выходу.

Шлюзовой отсек гудел. Капитан уже ждал у голографической карты сектора, его жёлтые глаза (последствия той самой «Звёздной лихорадки», о которой шепчутся в курилке) скользнули по мне с отвращением.

– «Гелиос-7». Стандартный протокол. – Е го голос скрежетал. – Ботан в грузовой отсек, сектор D. Все остальные назначения знают. Ботан!! – О н ударил кулаком по панели, отчего карта мигнула. – Не А, не G! D! Сканер не трогать, мать твою!

Мажор, проверяющий свой инструментарий, ехидно хихикал, игриво подмигнул:

– Там трупы прошлой команды. Не обосрись, художник. Они как прыгнут!

Я молча отвернулся, проверяя скафандр. Протез плохо стыковался с костюмом – пришлось обматывать соединение изолентой, которую украл у механиков. Она уже начинала отклеиваться, но выбора не было. Крот, проходя мимо, намеренно задел мою ногу:

– Не задерживай, Самокатчик. Хочешь, чтобы из-за тебя квоту не выполнили? Все зубы выбью.

Швы на скафандре грубые, неровные – следы «ремонта» после того, как Мажор «случайно» пробил его ионным резаком неделю назад. Каждый стежок напоминал шрам.

Бийко молча подошёл, огромные пальцы ловко затянули крепления на моей спине. Не мог достать сам.

– Спасибо, – бормотал я, чувствуя, как холодный пот стекает по позвоночнику.

– Не за что, – ворчит гигант, проверяя герметичность швов. – Если сдохнешь, мне придётся чинить этих железных тараканов самому.

В его голосе ни жалости, ни злости, только холодный расчёт. Но в этом аду и такое считается добротой.

Капитан щёлкнул переключателем.

– Десять минут до выхода. Последняя проверка.

Я взглянул на сканер у пояса – дешёвую модель «М-44», которую выдавали «новым». Его экран был покрыт царапинами, точно кто-то специально царапал ножом. Датчики врали так, что вчера показывали радиацию в чистой зоне. Но другого не будет. Тем более мне. Старпом, проходя мимо, зловеще постучал пальцем по своему виску: «За каждый новый сломанный сканер, паренёк, будем колоть звёзды. Как на фюзеляже за сбитый борт. Хочешь стать созвездием?».

В шлеме стоял тошнотворный запах – смесь тюремного мыла, этот дешёвый химический аромат «Свежесть-3», от которого слезятся глаза, и старого пластика, съеденного потом. Я пытался не дышать глубоко, но каждый вдох обжигал ноздри. Где-то внизу, в чреве корабля, «Милаха» урчала низкой вибрацией – звук проникал прямо в кости. Как огромная кошка, точит свои когти перед охотой.

Капитан щёлкнул переключателем на панели, и шлюз наполнился тревожным красным светом. «Пять минут», – мне показалось, что его жёлтые глаза светятся в полумраке. Мажор уже нервно постукивал каблуком по металлическому полу – этот звук, как метроном, отсчитывал последние секунды перед адом.

Бийко неожиданно ткнул мне в грудь толстым пальцем:

– Дыши ровно, щенок. Там, – он кивнул в сторону шлюза, – не любят запах страха.

Я кивнул, сердце колотилось так сильно, что его было слышно даже через скафандр. Осталось только ждать. И молиться, чтобы сегодня «Милаха» не решила поиграть с нами в свои игры.

06:00-13:00. Работа на "Гелиосе-7".

Шлюз «Гелиоса-7» зиял передо мной, как открытая рана. Корабль-труп, израненный, истекающий остатками атмосферы, напоминал гигантского зверя, застывшего в предсмертной агонии. Хромая, я едва поспевал за группой, сканер подрагивал в руках. Вдруг прибор резко запищал – на стене проступили странные царапины, почти как… Нет, не может быть. Они повторяли узор моего последнего граффити на Москве-Терре.

– Шевелись, Самокатчик! – Г олос Крота сквозь радиопомехи звучал как скрежет металла. – Не задерживай конвейер!

Я сделал снимок, пальцы скользили. Царапины светились в ультрафиолете. «Не может быть…», – мелькнула мысль, но я уже ковылял дальше, протез противно скрипел при каждом шаге.

Грузовой отсек встретил нас мертвой тишиной, нарушаемой лишь потрескиванием связи. Сканер в руках нервно мигал красным, выдавая бессмысленные цифры. Я украдкой наблюдал, как Крот и Мажор пробираются к центральному отсеку, их силуэты искажались в дымке конденсата. Бийко оставался у шлюза – живой якорь, привязывающий нас к «Милахе». Такой мелкий на фоне провала.

– Эй, Ботан! – Г олос капитана в шлемофоне заставил вздрогнуть. – Проверь грузовой отсек. Там должны быть контейнеры с биоматериалом. Ещё раз повторяю, отсек D. Дебил!

Я кивнул автоматически, хотя знал – никто не видит этого жеста сквозь забрало. Ненавижу грузовые отсеки. В последний раз, на «Кассиопее», нашёл там… Всех. Нет, лучше не вспоминать. Шаг. Ещё шаг. Протез заскрипел предупреждающе – перегрузка. Пришлось остановиться, опереться о стену. И тогда почувствовал – металл под перчаткой… пульсирует. Тонко, едва уловимо, но это был не ритм аварийных систем. Что-то живое.

– Ариадна, – прошептал, вызывая корабельный ИИ. Голос звучал хрипло даже в собственных ушах. – Что за показания?

Дисплей сканера взорвался цифрами, затем внезапно погас. На секунду всплыла надпись: «недопуск», потом и она растворилась в темноте. Сердце забилось так, что я услышал его стук в висках. Обернулся – остальные уже исчезли в лабиринте коридоров. Только силуэт Бийко у шлюза. Крошечный на фоне черноты разлома.

Контейнеры в отсеке D плавали в невесомости, как гробы после космических похорон. Я вздохнул, принялся за работу:

Первые три контейнера – биоматериалы по описи. Жидкий азот давно испарился, содержимое превратилось в мерзкую кашу.

Разбитый ящик с маркировкой «Neural Interface Prototype». Осколки стекла мерцали, подмигивая мне. Внутри – пусто.

Стены. Эти проклятые царапины. Они складывались в знакомый узор – точную копию моего тега «STASIS», который я оставил на орбитальном зеркале.

Шум. Сначала принял за течь, но трубы были целы. Звук шёл из-за панели – ровное, размеренное постукивание, будто кто-то стучал по металлу изнутри.

Когда сканер завис над четвёртым контейнером, показывая аномальные показания, я замер. В темноте что-то шевельнулось. Не тень, не игра света – настоящее движение. Резко отпрянул, протез со скрежетом ударился о балку.

– Всё в порядке? – Г олос Бийко в наушниках прозвучал неожиданно громко.

– Да… П росто… – Голос сломался, пришлось сделать глубокий вдох. Опять позорюсь. – Просто тень.

Но это не была тень. Когда я повернулся обратно, на внутренней стенке контейнера остался влажный след – кто-то только что провёл по ней пальцем. Сканер завыл, показывая скачок температуры. Внезапно в шлеме раздался треск – и на долю секунды я услышал чьё-то дыхание. Не своё. Не Бийко.

Кто-то дышал прямо у меня за спиной. А потом ушел. Я слышал. Шаги.

12.00 Обед.

Шлюзовой отсек гудел, как встревоженный улей. Я только начал расстёгивать шлем, когда Крот материализовался из ниоткуда. Толкнул меня плечом так, что едва удержался на ногах. Как ему постоянно удаётся выскакивать, с его-то квадратной тушей?

– Чего застыл, Самокатчик? – Е го дыхание пахло дешёвым самогоном и плохими зубами. – Опять глюки твои? Видел привидений?

Я качал головой, снимая шлем. Белые волосы прилипли ко лбу мокрыми прядями, как только что вынырнул из воды. В углу рта – привкус железа: видимо, снова прикусил щёку во время работы.

Столовая была полна. Мажор уже сидел в своём углу, размахивая моей пайкой с фруктовым концентратом, единственной приличной едой за неделю. Он демонстративно облизывал крышку, глядя мне в глаза. Бийко, заметив это, молча разломил свой паёк пополам и протянул мне. От стыда сжался внутри. Мне двадцать один, а я, как ребёнок, которого нужно подкармливать.

– Нянька нашлась! – Крот заржал, брызгая слюной. – Может, ему ещё попку вытереть? Или у тебя, здоровяк, свой интерес? Глубоко личный. Очень глубоко?

На этот раз Бийко даже поднял бровь – всего одно движение, но Крота как ветром сдуло. Гигант молча вернулся к своей еде, а я уставился на серую пасту, которая по консистенции напоминала строительный раствор.

Тени на стене качалась в такт вибрациям корабля. Вспомнил кафе в «Золотом куполе», где мы – студенты-бунтари – спорили о неоклассицизме под аккомпанемент живого рояля. Теперь всё искусство свелось к трём меткам на обломках: «опасно», «ценное», «на уничтожение». Ирония судьбы – я, который рисовал граффити на правительственных зданиях, теперь ставлю штампы на космическом мусоре.

Капитан сидит в своём углу, уткнувшись в отчёты. Его жёлтые глаза (всегда жёлтые, даже при искусственном свете) иногда поднимались и останавливались на мне. Взгляд был странный – не злость, не презрение, а что-то другое. Как будто он видел во мне то, чего не видели остальные. От этого становилось страшно. Очень.

Я проглотил последний кусок пасты – на вкус как картон, пропитанный растительным маслом – и поймал себя на мысли, что считаю трещины на стене. Двадцать семь. На одиннадцатой кто-то оставил кровавый отпечаток пальца. Интересно, он ещё жив? Или уже переработан в "Одержимом"?

13:00-15:00. Отсек D. Нарушенный порядок

Контейнер притаился в дальнем углу, будто стыдясь своего существования. Нестандартная овальная форма, матовая черная поверхность, поглощающая свет фонарей – такого я ещё не видел за все месяцы на «Милахе». Сканер пронзительно взвыл , когда я приблизился. Его экран заполонили мерцающие символы неизвестного шрифта.

Я автоматически зафиксировал аномалию, отправив данные «Ариадне». Ответа не последовало – только странное потрескивание в наушниках, напоминающее чьё-то сдавленное дыхание. На мониторе камеры в углу отсека красный огонёк напоминал, что капитан наблюдает за каждым моим движением.

– Ботан! – Е го голос прорвался сквозь радиопомехи. – Почему задержка?

– Несоответствие описи, – ответил я, листая архив на планшете. Цифры упрямо отказывались сходиться:

– По документам: 32 цистерны с биогеном;

– По факту: 28 стандартных и 5 модулей неизвестного типа;

– Плюс этот чёрный ящик, отсутствующий во всех реестрах.

– Здесь должно быть тридцать две цистерны, а… – начал я.

– Заткнись и маркируй! – К апитан ударил кулаком по чему-то на своём конце связи. – Ты здесь не инженер, а метка. Живая бирка. Работай, оболтус!

Я кивнул невидимой камере, чувствуя, как протез начинает предательски вибрировать. Взял маркировочный пистолет, направил на таинственный контейнер… И замер.

Его поверхность покрылась сетью тонких трещин, светящихся знакомым бледно-голубым. Именно таким светом вспыхивали мои граффити под ультрафиолетом на Москве-Терре. В том числе, и за этот светящийся состав меня судили. Запрещенка.

«Гелиос-7» вдруг вздрогнул всем корпусом, как от удара. В наушниках раздался пронзительный писк, и на экране сканера всплыло сообщение от «Ариадны»:

«Ошибка чтения. Код 777. Не прикасаться.»

Капитан что-то кричал в радиоканал, но его голос тонул в нарастающем гуле. Чёрный контейнер начал медленно поворачиваться, что-то внутри него пробуждалось. На поверхности проступили символы – точная копия моего последнего, так и не законченного граффити у космопорта.

Все камеры в отсеке взорвались одновременно – крошечные вспышки, как новогодние хлопушки, осыпали дождём искр. Последнее, что я успел увидеть перед тем, как погрузиться во тьму – как Бийко с неожиданной для его габаритов ловкостью оттолкнулся от балки и ринулся ко мне. Его лицо, обычно непроницаемое, как бронеплита, исказилось чем-то невозможным – страхом? Яростью? Предчувствием?

– Ботан, что ты там натворил?! – Г олос капитана врывался в шлем, перекрывая вой аварийной сигнализации. – Что это было, мать твою?!

Я не успел ответить. Чёрный контейнер передо мной вдруг вспучился, как надувающийся пузырь, его поверхность покрылась пульсирующими жилками. Светящиеся трещины теперь складывались в чёткую надпись: «STASIS» – мой тег, проклятие, моя подпись под приговором.

Бийко схватил меня за плечо, его пальцы впились в скафандр с такой силой, что я услышал треск композитного слоя.

– Двигай! – О н шипел, толкая меня к выходу.

Но было поздно.

Из контейнера хлынул густой туман, моментально заполняя отсек. Он не рассеивался, а словно жил собственной жизнью – обтекал препятствия, вытягивался в щупальца, целенаправленно искал… меня. Первые струйки коснулись шлема, и сканеры взбесились, показывая невозможные значения: температура -200°C и +300°C одновременно, радиация то нулевая, то зашкаливающая.

– Ариадна! – закричал я. – Протокол «Феникс»!

Ответ пришёл не от ИИ. Контейнер лопнул с глухим хлопком, и темнота заговорила. Голосом моего отца.

«Сынок…», – прошептала тьма, и я почувствовал, как разум начинает трещать по швам.

Потом просто все пропало. Во мраке.

15:00-18:00. Работа в машинном отделении.

Пальцы сами находили повреждения в корпусе дрона-уборщика, пока сознание цеплялось за обрывки утраченной реальности. Проводок здесь, контакт там – механическая работа, не требующая мыслей. А мысли были там, в отсеке D, с этим… Ч ем-то, что говорило голосом моего отца.

– Опять залипаешь, художник? – Старпом появился внезапно, как всегда. – После твоего «ремонта» сканеры в секторе D горят, как новогодняя ёлка.

Я не успел ответить. Его ботинок врезался мне в протез с такой силой, что искры посыпались из стыковочного узла. Боль, острая и жгучая, пронзила ногу, заставив согнуться пополам.

– Это за «Феникс»! – О н наклонился, и я увидел в его глазах то, чего не было даже у Крота – равнодушие и расчет. – Ты думал, я не узнаю, что ты нашептал Ариадне? Официально зафиксированная ЧС?! Долбанулся?

Второй удар пришёлся по рёбрам. Третий – по рукам.

– Капитан велел тебя… Проинструктировать. – Старпом выдернул из дрона плату, которую я только что починил, медленно провёл острым краем по моей щеке. – Чтобы в следующий раз, когда увидишь что-то странное…

Плата вонзилась в ладонь, пригвоздил её к рабочему столу. Я крикнул, но звук потерялся в рёве машин.

– …ты бежал не к этому. – О н кивнул на чёрный контейнер, который теперь стоял в углу отделения, покрытый брезентом. Но почему-то… пульсирующий в такт моему сердцу. – А ко мне. Понял, бирка?

Он выдернул плату, оставив ладонь кровоточащей. Ушёл, бросив на прощание:

– Чини. И если дрон не заработает – следующая плата будет у тебя в глазу.

Я зажал ладонь, смотрел, как капли крови падают на корпус дрона. Они впитывались в металл, оставляя странные узоры – точь-в-точь как те граффити, за которые я здесь оказался. А контейнер в углу… О н дышал. Шептал. Звал. Но я никому не скажу. Просто не выдержу больше. Всего этого.

Мысли были далеко:

      Жил ведь в элитном секторе Москвы-Терры – «Золотом куполе». Отец – полковник Космического флота, вечно отсутствующий герой. Дом – стерильная квартира с портретами предков-офицеров. Всегда полный холодильник и золотая карта расходов.

Учился в Неоклассической академии искусств. Бросил на третьем курсе – надоело рисовать одобренные Содружеством пейзажи. Начал рисовать граффити там, где нельзя: на стенах полицейских участков, на корпусах военных дронов.

Последняя работа – карикатура губернатора на здании суда. Полиция выследила меня быстро. Еще и удирал на переделанном самокате (гордился собой – механик!), но врезался в патрульный ховеркар. Результат: раздробленная нога, покалеченный офицер, приговор суда – «утилизация» на «Тихом Пожирателе». Мысленно перекрестился, когда услышал. В предварительном заключении наслушался рассказов о приговорах “утилизация -0”. Очень боялся. Покалечил, по факту, полицейского на рабочем месте, во время выполнения служебной задачи. Пытаюсь забыть, как мне была оказана медицинская помощь при множественном открытом переломе бедра. Сразу арестовали. В больничке я был уже привязан синтетическими наручниками. Чтобы не сбежал. Хи-хи.

Знаю, отец сразу решил – поделом. Сказал только одно:

– Ты – позор семьи.

Во время суда сидел, низко опустив голову, и вздрагивал каждый раз при перечислении нарушенных глав Кодекса. На меня не смотрел. Совсем. Мне было 18 лет. Только что исполнилось.

Дрон внезапно ожил, царапнул по руке. Упала очередная капля крови. И нет ее. Главное, чтобы Кэп не узнал. На оборудовании не рекомендуется оставлять свои биологически активные жидкости. Никакие. Ну да, ну да.

18:00. Возвращение.

Ледяные струи хлещут по спине, пытаясь смыть с меня не только грязь «Гелиоса-7», но и сам факт моего существования. Я всегда последний – когда вода уже чуть теплее ледяной, а в душевой остаются лишь эхо насмешек и жирные пятна чужого мыла.

Протез предательски скрипит, когда я ставлю его на скользкий кафель. Этот звук – как дверь в старом доме, которая всегда выдаёт непрошенных гостей. Вода не смывает главного – того, как Бийко тащил меня из отсека D. Его железная хватка, впившаяся мне в плечо…

– Эй, Хромой, тебе там долго еще полироваться? – Мажор стоит в дверях, облокотившись о косяк. Он специально ждал. Всегда ждёт.

Я молчу, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Лёд течёт по спине, но щёки горят.

– Что, опять молчишь? – Он делает шаг вперёд, его тень. – Ждёшь, когда придёт Бийко? Спинку потереть? – Голос становится сладким, ядовитым. – Он тебя так тащил, так тащил… Любит, наверное. Прямо по-настоящему. Крепко. А?!

В его словах – намёк, от которого сжимается желудок. Я резко закрываю кран. Тишина становится оглушительной. Капли падают на пол, отсчитывая секунды до моего унижения.

– Иди к чёрту, – шепчу, но так, чтобы он точно услышал.

Мажор замирает, его глаза расширяются. Затем губы растягиваются в оскале:

– О, заговорил! – Он делает ещё шаг, теперь я слышу его дыхание, пахнет дешёвым самогоном и злобой. – Только твой рыцарь в сияющих доспехах сегодня на дежурстве у капитана. Кто же тебя спасёт?

Я резко хватаю трость. Металл протеза скрипит, когда я делаю шаг вперёд, заставляя его отступить.

– Сам спасусь, – хриплю, проходя мимо. – Начну с тебя.

Его смех провожает меня в коридор, но в нём уже нет прежней уверенности. Не на сто процентов. Я это чувствую.

Трость в моей руке – не просто опора. Внутри спрятан наточенный шип. Оружие последнего шанса. Если найдут – карцер на сутки, но мне уже всё равно. Я давно перестал бояться наказаний.

Протез скрипит при каждом шаге, но это неважно. Главное – сердце бьётся ровно, без привычного подавленного страха. Впервые за последние годы. Возможно, это и есть свобода – когда тебе нечего терять.

Коридор тянется, как туннель, но в конце уже виден свет. Я иду, сжимая трость. Все думают, что контролируют ситуацию. Но они ошибаются.

19:00. Ужин.

Мажор уже сидел, разваливши сь, когда я вошел в пищеблок. Его пальцы ловко перебрасывали бритву. Лезвие то исчезало между пальцами, то появлялось снова, сверкая в тусклом свете ламп. Он даже не смотрел на меня, только губы растянулись в ухмылке.

– Пайку отдай, – сказал он нараспев. – Без своей любимой тетушки. Ты мужик или нет, что все время прячешься, как поц? – Лезвие замерло острием ко мне. – Или у вас тайная страсть? А может, тогда к тебе можно записаться на прием? Дорогой?

Я молча подвинул контейнер. В прошлый раз, когда отказался, остался без двух зубов.

Бийко тяжело опустился рядом. Он даже не взглянул на Мажора, просто начал есть свою пайку. Медленно, будто размышляя о чем-то своем.

Мажор сразу съежился. Лезвие исчезло.

– Э-э, ну, мы тут просто… – залепетал он, приподнимаясь, но Бийко даже не поднял глаз.

– Сиди, – сказал он просто. Показал пальцем, где.

Мажор замер.

– Что там, про тетушку? – спросил Бийко, не торопясь пережевывая еду. Голос ровный, без эмоций.

– Да нет, ничего такого, бро! – Мажор заерзал, как щенок под взглядом волкодава. – Мы тут, типа, подружились! Все ок!

Бийко, наконец, поднял на него глаза.

– Я тебе не бро, – сказал он тихо. – Говнюк.

Мажор побледнел.

– Ты тут метешь хвостом, но помни, кто ты и где ты. В ваши волчьи старые игры я не играю. – Бийко отпил чай, поставил кружку. – Оторву башку. И все. Ты ведь из волков последний остался?

Тишина. Мажор не ответил. Просто сидел сжавшись.

Бийко взглянул на меня.

– Ешь.

Я открыл контейнер. Мажор не шевелился. Так и сидел.

20:00. Кают-компания.

Душно. Воздух густой от перегара, пота и чего-то еще – то ли пролитый самогон, то ли страх. Я прижался к стене, стараясь слиться с тенями. Сегодня здесь все. Даже те, кого обычно не видно: Химик-Док с его стеклянными глазами, странный Средний со шрамом через всё лицо (но я никогда не могу сказать, какой он – не могу вспомнить), Статик, который никогда не говорит. Новенькие – их человек пять – сидят кучкой, будто чувствуя, что здесь они пока ещё пустое место. А может, и не только пока.

Мажор разливает самогон по жестяным кружкам – выменял у Бийко за пачку сигарет. Жидкость жёлтая, мутная, пахнет антифризом. Крот бросает кости, рассказывая про мой «подвиг»:

– …а этот урод думает, что в технике шарит! – Его голос режет уши. – Вчера сканер спалил, сегодня дрона угробил! Ха!

Бийко бросает на него взгляд – тяжёлый. Смех обрывается. Крот поспешно наливает самогон. Мне – меньше всех. Неважно.

– О, наш художник опять в облаках! – Мажор выхватывает у меня из рук салфетку. На ней – «Милаха», пожирающая корабль. – Какая прелесть! – Е го пальцы сжимают моё колено. – Может, нарисуешь, как ссаный бежал от копов?

Пилочка для ногтей вонзается в стык протеза. Боль резкая.

– Ой, а что это у тебя тут… мокро? Ножка плачет? Или ты просто возбудился?

Горячая волна стыда накрывает с головой. Я молчу. Мажор хохочет, но смех обрывается – Бийко хватает его за шарф и вешает на крюк для скафандров.

– Повиси, падаль. Проветрись.

Все ржут. Мажор дёргается, как рыба на крючке, лицо синеет. Когда падает на пол, кашляя, первым делом показывает мне кулак. Но уже через полчаса дразнит новичка – жизнь идёт дальше.

Я подбираюсь к Химик-Доку. Его халат – грязный, в пятнах – надет на голое тело. Жду, пока он снизойдет. Бормочу про боль, про ногу, про «если можно».

Он смотрит сквозь меня, кивает:

– Иди к себе. Зайду.

За спиной – шёпот. Кто-то хихикает. Кто-то говорит: «Ну всё, Хромому крышка».

Я ухожу, стараясь не хромать. В коридоре «Милаха» стонет, как живая. Или это стонет во мне. Душа.

21.30. Новые лица.

Сижу на краю койки, сжимаю трость до хруста в суставах. Протез снят. Обрубок ноги пульсирует. В руках – пустой тюбик обезболивающего, последнюю дозу выдавил ещё на днях. Терпеть больше нечем.

– Мой маленький психоделический мухоморчик! – раздался высокий, почти певучий голос.

Вздрогнул, боль тут же ударила в виски.

Передо мной стоит скелетообразный Химик-Док. Его черные кудри, спутанные, обрамляют лицо с желтоватой кожей, похожей на старый пергамент. Зрачки – чёрные, широкие – поглощают свет. Ожерелье из пустых ампул позвякивает при каждом движении, предупреждае т: «Беги». Но бежать некуда.

– Ой-ой-ой… – Док наклонился, и тень от его крючковатого носа легла на мое лицо. – Ножка болит? Или… – О н ткнул ледяным пальцем в грудь. – З десь?

Отстранился, но спиной упёрся в стену.

– Мне… Нужно обезболивающее, – шепчу. Не буду на него смотреть.

Тишина. Потом – резкое хихиканье.

– А что ты мне предложишь, мухоморчик?

– Я… могу починить твою аппаратуру. Всё, что сломалось или сломается. – Пытаюсь не смотреть в эти глаза. Притягивают.

Химик-Док замер. Потом медленно, как падающее дерево, присел на корточки. Его халат распахнулся, обнажая шрамы, точно кто-то когда-то пробовал его распарывать. Препарировать.

– Аппаратура… – это хорошо, – он тянет, словно пробуя слово на вкус. – Только скучно.

Из кармана появился шприц с мутной жидкостью. Чувствую, как пот стекает по спине.

– Всегда за плату. Всегда. Но для тебя… – Химик- Док внезапно впился пальцами в запястье. – Я сделаю исключение.

Я даже попытался вырваться, но длинные щупальца- пальцы держали крепко.

– Я… я только за лекарством!

Химик- Док улыбнулся. Слишком широко. Слишком много зубов.

– Конечно! Никто и не сомневается. – Он швырнул на пол тюбик. Я потянулся, но ботинок резко придавил пальцы.

– Сначала… вопрос. – Химик-Док наклонился так близко, что я почувствовал запах эфира и чего-то гниющего. – Так что ты видел на «Гелиосе» на самом деле?

Сердце замерло.

– Ничего…

– Как скучно! – Вздохнул Химик-Док и поднёс шприц к шее.

– Капитан ждёт, – прорычал Бийко, заполняя проём своей массивной тенью.

Химик-Док медленно разжал пальцы.

– До скорого, моя прелесть… – Он подхватил тюбик с пола, сунул в карман. – Завтра. Моя лаборатория. Не заставляй меня… Искать тебя. Иногда, даже секс – скучно. Я тебе дам больше – возможности, мечты. Преобразование. И всего-то взамен немного физических неудобств? Я смогу тебе помочь намного больше, чем твой громила. Есть люди, которые понимают, что знача т настоящие чувства и эстетика. А не это вот все.

Его шаги затихли, но запах химикатов остался.

Бийко молча смотрит, как я дрожащими руками упаковываю множественно порезанную ногу.

– Не ходи к нему, – наконец говорит он. – Это не лекарство.

– Знаю. Мне… нужно, – скулю я.

Бийко качает головой и выходит, оставив меня наедине с мыслями.

Сидел, глядя в пустоту, и понимал самое страшное: часть меня ждала завтрашней встречи. Очень стыдно. Очень. Но если можно убрать боль совсем, тогда согласен. На все.

Где-то в глубине корабля скрипнули балки – смеялись.

А в ушах ещё долго звучал высокий, стеклянный голос:

– До скорого, моя прелесть…

22:00. Отбой.

Отбой. В капсуле тесно и душно. Достаю из-под матраса клочок бумаги – последний рисунок, сделанный в Москве. На нем – отец. Но не в парадном мундире, а такой , каким его запомнил в детстве – улыбающий ся.

– Завтра устроим Хромому «проверку на прочность»! – где-то кричит Мажор.

Закрыл глаза. Вспомнил, как в детстве прятался в шкафу от отцовского гнева. Теперь мой «шкаф» был размером с гроб, но суть не изменилась.

23:00. Проснулся в холодном поту. Кошмар. Опять. Снова авария. Крики полицейского, в которого врезался. В темноте нащупываю трость – на всякий случай.

23:45. Скрип шагов у капсулы. Замираю. Но это всего лишь Бийко. В горле пересохло, а в груди – знакомое щемящее чувство, будто кто-то сжал лёгкие. Горько во рту. Нога пульсирует. Бросает тюбик мази на кровать и пачку каких-то пилюль. Не верю своим глазам.

– Спи, Хромой. Завтра снова в ад.

Слышу, как гигант устраивается у входа. Спит сидя, как на посту.

00:00. За стеной «Милаха» жалуется, стонет, как живая. Засыпаю под этот звук. Весь в мечтах о доме, которого больше нет.

Глава 2

ГЛАВА 4. КОНФЛИКТ.

– Эй, Хромой! – Раздался в шлемофоне визгливый голос. Мажор грациозно проплыл мимо, специально задев плечом. – Смотри, как надо! – Он подпрыгнул, уцепился за трубу, почти сальто в скафандре. – Красота требует жертв. Ты, конечно, жертва, но до красоты тебе как…

– Заткнись, идиот! – рявкнул Крот, перебирая свой пояс с инструментами. Его обожжённые пальцы нервно постукивали по плазменному детонатору. – Опять свои цирковые трюки показываешь. Может, сначала работу сделаем?

Кэп, молча наблюдавший эту сцену из «Милахи», тяжело вздохнул. Его жёлтые глаза сузились.

– Работаем строго по стандартам, крысы. Все в грузовой. Крот – проверяешь герметичность. Бийко с Ботаном – туда же. Мажор…

– О, я знаю! – перебил Мажор, доставая своё драгоценное зеркальце. – Иди и умри где-нибудь в темном углу, да?

– Ты давно не получал, что ли? Пойдёшь в карцер, как миленький. И Старпом ещё люлей добавит. Иди в пару к Кроту, – сквозь зубы процедил капитан. – И если я ещё раз увижу это зеркало вместо сканера…

Отсек D

Я осторожно двигался вперёд, цепляясь за выступы.

– Бийко, ты… Ты веришь в привидения? – спросил неожиданно для себя.

Бийко, шедший позади, хмыкнул.

– Верю. Одно из них идёт передо мной.

Вдруг острый край панели распорол перчатку. Капля крови, тёмно-алая в свете фонарей, упала на пол. Опять. Как специально – одно за другим.

Непонятный гул сотряс стены.

– Ты… Ты слышал? – прошептал я.

Бийко молча толкнул в спину.

– Иди. Быстро.

Тьма сгущалась с каждым шагом. Фонарь выхватывал из мрака: разбитые контейнеры с маркировкой «Гелиос-Био. Образцы 447-9К»; странную слизь на стенах, которая пульсировала в такт шагам; и главное – рисунки.

– Это… Мои работы, – прошептал я, касаясь стены. Те же самые символы, что я когда-то оставлял на станции «Москва-Терра».

Бийко нахмурился:

– Ты уверен?

– Да. Вот здесь, – указал на завиток, – я всегда ставил подпись.

И тогда мы увидели её – едва заметную букву «М» (Марк – моё настоящее имя) в углу рисунка. С закорючкой.

Внезапно мой скафандр завизжал тревогой.

– Радиационный скачок! – Бийко резко дёрнул меня назад.

Но было поздно. Из темноты выскользнуло… нечто. Человек? Нет. Это была фигура в обрывках скафандра, но кожа просвечивала, обнажая мышцы, переплетённые с металлическими нитями. Пальцы удлинились, превратившись в щупальцеобразные отростки. Лицо… Я узнал это лицо.

– Мама? – вырвалось у меня.

Существо замерло. Его губы (если это были губы) шевельнулись:

– Марк… вернулся. – Голос. Тот самый. Из детства.

Бийко выстрелил. Плазменный заряд прошил существо насквозь, но оно лишь покачнулось.

– Беги! – Бийко толкнул меня к выходу. Выпустил ещё несколько зарядов и побежал сам.

Коридор C

Крот ковырялся в панели управления, бурча себе под нос:

– Ну и дерьмо… Все системы перепрошиты. Как будто кто-то взял и переварил схемы.

– Может, они сами перепрошились? – Мажор вертел в пальцах свою алмазную пилочку, поглядывая в зеркальце.

– Ты вообще слышишь, что несешь? Системы не могут…

Крот замолк. Его взгляд упал на стену – странные узоры, похожие на граффити, медленно расползались по металлу.

– Охренеть… – прошептал Мажор, впервые за день потеряв дар речи.

Крот медленно достал детонатор.

– Это не системы. Это что-то другое.

Раздался грохот. Мажор ковырял алмазной пилочкой в консоли, когда экраны вспыхнули красным.

– Ой, Крот, а это нормально, что этот корабль… Эээ… Дышит?

Крот резко развернулся. Датчики показывали:

• Пульсацию корпуса (ритм 23 удара в минуту);

• Температуру – 36.6° в отдельных отсеках;

• И главное – надпись на всех экранах: «МАРК ВЕРНУЛСЯ».

– Что за херня? – Мажор потрогал экран.

В этот момент из динамиков хлынул поток шёпота – сотни голосов, повторяющих: «Кровь… память… домой…»

Мажор в ужасе попятился. Крот сплюнул «чёрную жвачку» прямо на пульсирующий пол.

– Вот и ловушка.

Перед ними стояло… Нечто в лохмотьях скафандра: лицо – как пластилиновое, без черт. Пальцы – длинные, заканчивающиеся иглами вместо ногтей. На груди – точно такой же символ, как на картинках в комнате Ботана. «М», с закорючкой.

– А, ну понятно. – Крот достал детонатор. – Ты – дерьмо. Я – взрывник.

Существо наклонило голову и… Зарисовало стену за секунду – точную копию граффити Ботана.

На «Тихом Пожирателе» капитан Воронцов сжимал пряжку с якорем так, что пальцы побелели.

– Всё, уходите. Сейчас. Все. Быстро.

– Я сказал, уходите! – капитан рявкнул так, что даже Бийко вздрогнул. – Это не наш контракт. Это… Что-то другое.

Крот, последним заходя в шлюз, обернулся. Его «счастливый камень» теплился в кармане.

– Оно живое, капитан. И оно его помнит.

Он кивнул на меня.

– Что? Кто меня… – Я растерянно оглянулся.

В этот момент по всему корпусу «Гелиоса» пробежала дрожь. Стены вздохнули.

– Всем на корабль! Сейчас же! – орал капитан.

Мажор, обычно такой болтливый, молча и быстро шёл первым. Его драгоценное зеркальце осталось на «Гелиосе». Первый раз за пять лет он забыл про него.

ГЛАВА 5. КАПИТАН И СТАРПОМ.

Капитанский блок «Тихого Пожирателя» тесен и душен, пропитан запахом перегоревшего кофе и металла. Кэп сидит, откинувшись в кресле. Его пальцы в очередной раз скользят по пряжке с якорем – потёртой, с выщербленными краями, но всё такой же массивной. Якорь на пряжке – символ верности кораблю. Прикоснешься к якорю – корабль будет спасён. Всегда.

Старпом, развалившись на единственном диване, крутит в руках потрёпанную трубку не зажигая. Незажжённая трубка – память о погибших товарищах. Старик не курит с гибели своего корабля. В каюте, заваленной картами и отчётами, висит тяжёлый запах никотина и спирта.

«Топливо для дронов», – шутят причастные.

Старик нервно постукивает ногтями по столу, покрытому царапинами и пятнами от кружек.

– Так что там происходит у Химик-Дока? – Не выдержал он наконец. – Эти слухи… Команда шепчется, что в его лаборатории по ночам слышны крики. Он…

Кэп медленно поднял голову. Его лицо, изрезанное глубокими морщинами, выглядит усталым до предела.

– Ты прекрасно знаешь, что нам его навязали, – глухо ответил он. – И прекрасно знаешь, что «Гелиос-Био» выплачивает нам дотации. Тридцать процентов от оборота. Я сам подписывал документы.

Он тяжело поднялся с кресла, суставы похрустывали. Подошел к запотевшему иллюминатору, за которым клубился космический мрак.

– Не трогай его. Не лезь. Нам сказано делать вид, что всё в порядке. Поддерживать. Может, даже оберегать. – Повернулся, в глазах – ледяная усталость. – Вот и оберегай.

Старпом сжал кулаки.

– Но он же так всю команду изведет! Уже трое за неделю. Как-то еще дурачок Ботан не влез. Чудо просто.

Горькая усмешка искривила губы капитана.

– Всю – не изведет. – Он сделал паузу, доставая из ящика еще одну потертую флягу. – А ты, что, действительно думаешь, что кто-то из них сможет освободиться? Вернуться с «Милахи»? Сроки – пятьдесят лет. Сотня. Они и так все мертвы. Просто ещё не знают об этом.

За иллюминатором проплыла тень очередного астероида, на мгновение осветив каюту мертвенным светом. Капитан поймал взгляд Старпома.

– Нам платят не за вопросы. Платят за молчание. Так что заткнись и выполняй приказ. У тебя скоро пенсия. Избавишься от этого всего. А влезешь – ничего не получишь.

Тихий гул реакторов «Тихого Пожирателя» сливался с мерным потрескиванием ламп дневного света. Каюта капитана тесная, но хоть немного напоминает о его прошлом: потёртый металлический стол, закреплённые магнитами карты, старое пресс-папье в форме льва.

Старпом, склонившись над столом, наливает себе в алюминиевую кружку что-то мутное из большой бутылки.

– Помнишь, какой ты в академии был?

Голос старика звучит неожиданно резко.

– Лучший выпускник. Гордость. Отпечаток ладони на золотой пластине Почётной стены. Красавец. Орёл. Все дороги звёздного мира перед тобой открыты.

Кэп закрыл глаза.

– Не надо.

Но Старик не остановился:

– Самый молодой капитан в истории тридцатилетия. «Молох», «Аврора», «Вартада-5»… Весь в орденах, как новогодняя ёлка.

Он хмыкнул, и трубка в его зубах качнулась.

– Помнишь, как ты на «Европе» ЧС ликвидировал? Единственный выживший и остановивший «чуму-зеро». Весь флот тогда тобой восхищался.

Кэп молчал. Тер виски. На скулах пятна.

– А потом – война на Титане. Ты вывел свой корабль из окружения. Тяжело раненый. Не оставил корабль. Получил «Золотые Крылья».

Старик замолчал, сделал глоток.

– А дальше…

Ухмыляется.

– Она. Жена Главы дипломатической миссии. Не меньше. Красавица. Умница. Царица!

Кэп резко встал, подошёл к иллюминатору. Его отражение в стекле – измождённое лицо, седые виски, глубокие морщины у рта.

– Это было давно. Никто не помнит. Даже я.

Старик усмехнулся, но без злости.

– Бац! И всё к чертям! Из-за кого? Из-за бабы.

Кэп резко развернулся.

– Не из-за бабы.

Старик развёл руками.

– А из-за чего тогда? Из-за принципов? Да брось. Ты просто влюбился как мальчишка. И надавал по лицу её муженьку прямо на Высочайшем приёме. Орёл.

Кэп не ответил. Его взгляд скользнул по стене, где могли бы висеть награды. Теперь там была только последняя фотография «Молоха» – чёрно-белая, с трещиной по центру.

Опустил голову, налил себе почти полный стакан.

Старик огорчённо вздохнул.

– Ну и дурак. Карьера или гордость… А она ведь с тобой не ушла. И до сих пор с ним. Царствует. А ты здесь.

Вопрос повис в воздухе. Тяжёлый, как дым.

Кэп поморщился.

– Стоило ли оно того? Теперь уже не знаю. Не уверен.

Он поднял стакан, посмотрел на мутную жидкость.

– Но якорь всё ещё на месте.

Старик хмыкнул, достал из кармана старые спички.

– Да. Только корабль-то уже не тот.

Зажег спичку. Пламя осветило его морщинистое лицо.

– И ты – тоже.

Кэп не стал спорить. Просто выпил.

Где-то в глубине «Тихого Пожирателя» заскрипели переборки – будто старый корабль усмехнулся в ответ.

Каюта наполнилась густым молчанием, прерываемым только потрескиванием лампы да бульканьем жидкости в стакане Старпома. Кэп не шевелился.

– Чёрт знает. Но ты хотя бы жив остался. – Хмыкнул старпом и отхлебнул, морщась от крепости самодельной бурды. – А мог бы…

Кэп резко развернулся, и пряжка с якорем звякнула о край стола.

– А мог бы, – зло пророкотал он, – сейчас там, среди крыс, драться за пайку, тырить цацки и жрать самогон, пока не тресну.

Старик молчал. Потом махнул рукой, будто отгоняя мошкару, и вернулся к дню насущному.

– Ну и что, Артёмка, будешь его дальше терпеть? Плохо это, для дисциплины.

Кэп не сразу ответил. Вынул из держателя потрёпанную трубку, закурил, выпустил струйку дыма. Густого, как туман над болотом.

– Кого?

Старпом усмехнулся, обнажив жёлтые зубы.

– Да этого щенка – Ботана. Очередной раз систему жизнеобеспечения чуть не угробил. По стандартам, его давно в печь пора отправить.

Кэп молча протянул губы в жесткую нитку. В каюте пахло гарью и пылью.

– Кто тогда чинить будет всё это старьё? Ты? Крот? Бийко? Или, не к ночи будь помянут, Мажор?

Он ударил кулаком по столу, и бутылка звякнула.

– Или думаешь, нас укомплектуют самым лучшим и современным? Нас, крыс?

Старпом хотел что-то сказать, но Кэп перебил:

– А дурачок на потеху команде нужен. Не мне же перед ними плясать. Он чинит.

Старик закашлялся, подавился. Смехом.

– Чинит? Да он половину систем еще сильнее ломает. Это же не человек – 33 несчастья! Тысячи людей пройдут, а этот обязательно наступит. В самое оно.

Он швырнул на стол обгоревшую плату.

– Вчера снова датчики давления перепутал – чуть не взорвал нас всех.

Кэп равнодушно пожал плечами.

– Зато не ворует. Почти.

Старпом закатил глаза так, что стали видны желтоватые белки.

– Да ты сам не веришь в эту чушь. Если бы дело было в этом, мы бы давно уже летали с нормальным механиком. Ты, что, действительно думаешь – засунул его к Бийко, как в сейф положил, что ли? Тот, со своим немереным чувством вины, прикроет? Так? Ну и к чему мы так придем? А если его сорвет?

Кэп молчал. Его взгляд упёрся в потолок, точно сквозь ржавый металл он видел что-то далёкое – то ли прошлое, то ли будущее.

Где-то в коридоре раздался грохот, чья-то ругань, потом – визгливый смех. Мажор.

– Выживет, – наконец сказал Кэп.

– А мы? – Старпом налил себе ещё, но не пил, просто крутил стакан в руках.

Кэп встал, подошёл к иллюминатору. За стеклом – вечная тьма, редкие звёзды, как крошки на чёрном бархате.

– Мы уже давно не живы, – пробормотал он. – Мы – призраки. А призракам плевать, кто их чинит.

Старпом хмыкнул, поднял стакан.

– За крыс.

Кэп не стал чокаться. Просто кивнул.

Где-то внизу снова раздался смех.

Старик понизил голос:

– Он тебе напоминает его, да? Такой же беленький, щупленький, щебечет что-то неразборчиво – не поймешь. Картинки всякие.

Кэп резко обернулся, глаза стали холоднее.

– Не лезь не в своё дело. – Помолчал и неохотно добавил: – Просто за все это время ни на один сеанс общественной связи к нему никто не пришел. Все время думаю, как бы я поступил в таком случае?

– Ну, сравнил! – Старик фыркнул. – У тебя была совсем другая ситуация.

– Да, другая. Но эта ситуация – лучше. Именно поэтому Хромой возится с железяками и рисует граффити. Получает тумаков, но не смертельно. А Алешка… И прах рассыпан, где-то там… Между всех этих… Звезд, мать их. Как там: «Капитаны, погибая, становятся звездами»? Серьезно?

– Как и положено героям, – почти шепчет Старик. И совершает жест почтения памяти капитанам. Три пальца к виску – поминальный жест погибшим экипажам.

– И я вот думаю. – Нервно завелся Кэп. – Может, лучше бы он был здесь, среди крыс? Зачем эти все бантики, медальки? Кому это надо? А герои… Вон, полно тут у нас героев. Не сосчитать.

Кэп резко вздохнул, будто в легкие вонзились осколки.

Старик с сожалением качает головой.

– Просто ты и сам узнал, как это: за один день стать из героя войн – позором семьи.

Кэп невесело засмеялся.

– Да уж, в семьях флота такое часто и очень быстро происходит!

– Ты слишком рано себя похоронил, Артемка. Молодой такой. И все могло быть… – Старик замолчал.

Кэп тянется к трубке.

– Нет. Не могло бы. Здесь нет живых. И я, как все.

Старик:

– Ладно. Как скажешь, капитан.

Пауза.

Кэп устало трет переносицу:

– И выбрось эту трубку. Все равно не куришь.

Старик хрипло смеется. Смех – как треск высохшего дерева.

– Не твое дело, Артёмка.

А за тонкой перегородкой, в узком техническом тоннеле, притаился, прижался к холодной трубе я. Ботан. Так получилось. Не дышать, не дышать. Пальцы впились в колени. Стараюсь не дышать. Только бы не заметили. Только бы.

Сквозь решётку вентиляции видно, как Кэп берётся за отчёты. Лицо его – бледная маска, только на скулах красные пятна.

А за иллюминатором… Тьма. Бесконечная. И где-то там – Алёшкин прах.

И звёзды, которые не светят. Или светят не всем.

Глава 3

ГЛАВА 6. ВОЛКИ.

Прекрасно помню, как все для меня началось. На Милахе.

Тюремный блок «Милахи» встретил воем. Не метафорой – настоящим волчьим подвыванием, разносящимся по вентиляции. «Стая» уже учуяла новую кровь. Толкнули в спину, и я шагнул, споткнувшись о стык плит в шлюзовой камере «Тихого Пожирателя».

Мне едва удавалось стоять на ногах. В глазах плыло от наркоза, которым накачали перед этапом, а в ушах гудело, словно в них взвинтили пару дронов. Моргнул, пытаясь сфокусироваться на серых стенах ангара «Тихого Пожирателя», но вместо этого увидел лишь размытые силуэты и ослепительные блики ламп.

Голова кружилась от перегрузок, живот сводило от голода, а в глазах плавали тёмные пятна. Этап – это ад. Особенно когда твой сосед по камере настойчиво рассказывает, что ждёт новичков на «Тихом Пожирателе».

– «Милашка» тебя сожрёт, – хрипел тот, обнажая темные зубы. – Особенно если попадёшь к Бийко. Он таких, как ты, на завтрак ест.

Я не верил. Ну, почти. А теперь вот, трясущийся, в потрёпанной робе, стою перед Старпомом, который смотрит на меня, как на дохлую дрянь, доставленную на борт вопреки всем санитарным нормам.

– Вы чего это сюда притащили? – Старпом скривился, тыча пальцем мне в плечо. – С какой такой целью? Я его куда? В общий блок?! Да еще с протезом? Да такого синего, тощего?

Надсмотрщики в чёрных бронежилетах, сопровождавшие партию новичков, усталые и равнодушные, лишь пожимали плечами, переглядываясь. Один лениво сплюнул под ноги.

– Постановление суда. И точка. Забирай. Теперь это не наши проблемы. Он сказал, что механик. Забирай – воспитывай. Придумаешь что-нибудь. Откормишь. Или Милаху угостишь.

Я почувствовал, как подкашиваются ноги.

И тут появился капитан.

– Давай его пока к Бийко, потом разберёмся. – Кэп бросил взгляд на меня, оценивающий, без жалости. – Не задерживай, работа встанет.

Потом добавил, будто вспомнив:

– Кстати, вот и он.

Услышал, как кто-то приближается – тяжёлые, мерные шаги. Обернулся и увидел. Массивная фигура. Выше двух метров. Плечи, как дубовая плаха. Лицо в шрамах, а глаза… Светло-серые. Почти бесцветные. Глаза снайпера. Киберированная рука, сжатая в кулак размером с мою голову.

– Бийко, принимай напарника. – Старпом хмыкнул. – Хоть разговаривать научишь.

В голове у меня мгновенно всё сложилось в одну ужасную картину.

«Ломать».

«Ест на завтрак».

«Особенно таких, как ты».

Истории, которыми пугали в тюремном госпитале, всплыли перед глазами: сломанные кости; киберпротез, сжимающий горло; шепот «45-й не прощает» перед тем, как жертву выбрасывают в шлюз. Обрывки тюремных баек: «На «Милахе» таких, как ты, ломают за неделю», «Бийко? Да он сам чудовище, даже банды его боятся», «Он людей руками рвал, слышал?». Именно так я и представлял тех, кто будет меня ломать.

Сердце застучало – казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку. В ушах – звон. В глазах – тьма. И тогда я сделал это. Вцепился в рукав Старпома. Мёртвой хваткой. Я клянусь, что не помню! И да, вся тюрьма ржала полгода.

– Пожалуйста! – Зарыдал, голос сорвался в визг. – Отправьте меня в лабораторию! В печь! Куда угодно! Только не к нему!

Тишина. Потом Старик захохотал.

– О-о-о, ш-ш-ш… – Он схватился за бока. – В печь, говорит!

Старпом, трясясь от смеха, выкручивал свою руку из моих цепких пальцев.

– Слышь, Бийко! Я тебя теперь всегда буду отправлять встречать пополнение. Если новички, как тебя увидят, будут стройными рядами тащиться в печку, это сколько же мы жрачки и нервов сэкономим? Шиканем!

Даже капитан, появившийся из тени, замер с выражением легкого недоумения на лице. Его брови поползли вверх.

Бийко стоял близко. Каменное лицо. Но уголок рта дёрнулся.

А потом рванул общий блок.

«Волки» визжали, улюлюкали, били кулаками по капсулам, катались по покрытию тыча пальцами. Только один, постарше, стоял в стороне. Наблюдал.

– Ну всё, парень, тебе крышка! – Завывал один. – Бийко тебя сейчас в печь сам отнесёт! На руках!

– Да он уже молитву читает! – подхватил другой.

– Да он тебя съест, сопляк! С кожей и костями!

– Он уже обосрался! Видал? Видал?!

– Эй, новенький, а ну-ка, повтори!

Я уже не соображал, где нахожусь. Перед глазами плыло.

– Ну что, «напарник»? – прохрипел Бийко. – Идём. Покажу, где я живу.

Я стоял, красный до ушей, готовый провалиться сквозь пол.

Бийко наконец шагнул вперёд.

– Ладно, хватит. – Голос низкий, спокойный. – Идём, придурок.

И добавил, уже тише, так, чтобы слышал только я. В его голосе почти-почти звучала усмешка.

– А будешь орать как резаный – прибью.

Он повернулся и пошёл, даже не проверив, иду ли я за ним.

Волки вскочили на ноги, выстроились и начали слаженно клацать зубами в мою сторону. Потом один завыл. Старший из них, что стоял в стороне, выступил из тени и тихо, но внятно произнес:

– Дичь. Охота.

– Хм, хм, хм. – Опять раздалось щелканье зубов.

– То есть, я так понимаю, работать никто не хочет? – хмуро рявкнул Старпом и грозно глянул на всех из-под кустистых бровей. – А ну, по местам, говнюки!

Все начали расходиться, а я поплелся за Бийко. Вариантов не было. Скажу честно, жить тогда мне совсем не хотелось. Даже больше не хотелось, чем после суда.

Прошла неделя, мне стало казаться, что на самом деле, все не так уж и ужасно. Да, уже и перегрузки, и куски обгорелых скафандров, и тумаки Старпома – все было мной получено сполна. И уже про Бийко я узнал достаточно. Заключенные любят делиться информацией. Особенно, если она их лично не касалась.

Я уже знал, что он намеренно сутулится, чтобы не биться головой о переборки. Что в шрамах он действительно весь. Прямо как карта боевых действий. Но самый заметный, через лоб, крестообразный, от ожога плазмой.

Что глаза у него, как у глубоководных рыб, без бликов. А зрачки не расширяются даже в темноте. В отличие от моего, ему достался самый современный и надежный протез, от почитателей. Об этом позже. Даже и с дополнительной функцией. В запястье – лезвие, выдвигается при щелчке зубами. Охренеть. В тюрьме.

Что ему всего 38 лет, а я думал – намного больше. Бывший офицер спецназа Земного Содружества, осуждённый за военные преступления. На 120 лет. Очень удобная формулировка. Татуировка на шее: «45-й не прощает» (номер его бывшего подразделения). Его роль на «Тихом Пожирателе» – старший утилизатор. Отвечает за опасные работы. Разбор завалов, обезвреживание боеприпасов и так, по мелочи. Например, держит на коротком поводке местные банды. Пока это возможно.

Малоразговорчив, но может и пошутить мрачно, часто саркастичен. Пример: «Раньше я людей спасал. Теперь грузы. Прогресс налицо». Считает, что даже преступники заслуживают справедливости. После истории на Титане не доверяет командованию.

Участвовал в подавлении восстания на Титане. Там все совершил и был осужден.

Среди крыс пользуется авторитетом. Его уважают и боятся. Единственный, кто может дать отпор зарвавшейся банде внутри команды. Из навыков достаточно разносторонне развит. Мастер ближнего боя, предпочитает монтировку и плазменный резак. При этом имеет базовые навыки взлома систем, не как я, конечно, но может отключить сигнализацию. Как оказалось, знает полевую медицину. Почти на уровне фельдшера. Видимо, пришлось.

И смех-смехом, а ведь Бийко – не его фамилия. Он Бойко. Виктор Бойко. Прозвище «Бийко» – от слова «бий», старое название палача. Дано за зачистки на Титане. И за его знаменитый «Бреющий удар». Но об этом тоже позже.

История с «Волками» произошла на вторую неделю моего пребывания на «Милахе». «Волки» в то время были самой жестокой и слаженной бандой на «Тихом Пожирателе». Старожилы: Сиплый, Крот и еще пара-тройка тех, кто настаивал на правилах жизни в тюрьме, с ними не связывались. И «Волкам» они были не интересны. К чему? Когда «Милаха» постоянно получала дополнительные поступления новичков. Вот тут они и веселились.

«Волки» и на «Тихий Пожиратель» прибыли своей компанией, и на свободе держались в этом же составе. Удивительно похожие друг на друга: мелкие, ушлые, быстрые и ловкие как ласки. Небольшой отряд убийц. Наемники. Эстеты. Индивидуалы. Только бритва. Только от уха до уха. Руководил этой не командой, а семьей Кривой Сэм. Его лицо, прямо через глаз, перечеркивал шрам. От бритвы, разумеется. Но он и с одним глазом прекрасно справлялся. Они всегда действовали сообща. Тогда мне казалось, что остановить их невозможно. Как нельзя поймать ртуть. Только один из них выделялся. Почти моего возраста. Рыжий. Мажор.

Я работал в ночную, днем у меня оказалась пара часов для сна. Настоящая драгоценность. Но не в этот день. Очнулся от того, что кто-то острым металлическим предметом касался моего лица. Хотел вскочить. Но не дали. Они все были здесь. Кривой Сэм стоял у двери, а остальные нетерпеливо скакали рядом.

– У-у-у, – тихо подвыл рыжий. – А что это наша детка спит? А что это она забыла своих лучших друзей?

Я дернулся. Но три бритвы, одна – у глаза, вторая – у горла, третья – у рта, остановили.

– Не-не-не, – опять зашептал рыжий. – Мы не Бийко, мы по-тихоньку. Пока только это.

Я даже не увидел, как он двинул рукой. На плече остались три тонких пореза, моросивших алыми каплями.

– Видишь? Все. Ты помечен. Нами. Поохотимся? А то столько шума, а нам – ничего. Так же неправильно? Да? Кивни.

Глава 4

Одна из бритв переместилась на затылок. И я кивнул.

– Во-от. Молодец. Потом скажем тебе, куда приходить. Придешь. И все. Поиграем и иди себе. Развлекайся со здоровяком сколько влезет. Но мы – всегда! – всегда первые. Усек?

– Уходим, – рявкнул Кривой Сэм. Выскользнул из блока. За ним серыми тенями шмыгнули остальные «волки». Почему-то от двери невыносимо несло дерьмом.

Бийко подошёл к двери. Но входить не торопился.

Стоял, низко наклонив голову, и что-то разглядывал там, на входе. Его массивная фигура заслоняла свет из коридора, отбрасывая длинную тень прямо ко мне. Я сидел, прижавшись к стене, и чувствовал, как сердце колотится где-то в горле.

Потом он медленно зашёл. Тяжело. Нарочито медленно.

Остановился посередине блока, огляделся. Взгляд скользнул по разбросанным вещам, по скомканному одеялу, по следам грязи на полу. И наконец упёрся в меня.

Я не шевелился. Не поднимал глаз. Боялся даже дышать. Бийко сделал несколько шагов.

Раз. Два. Три. Остановился прямо передо мной.

Потом сел. Не церемонясь, схватил меня за шиворот, стащил с койки. Встряхнул так, что зубы клацнули, и приблизил своё страшное лицо.

– Сейчас.

Его голос был тихим. Но в нём не было ни капли мягкости.

– Чётко и внятно. Что. Они. Сделали?

Я сглотнул.

– Правду. Гово́ри.

Дрожь пробежала по спине. Я больше не мог её сдерживать. Молча показал на плечо.

Бийко нахмурился, разглядывая три тонких пореза. Его лицо оставалось каменным, но в глазах что-то вспыхнуло.

– Всё? Точно? – переспросил он, и в голосе появилась какая-то новая нота. Не злость. Не угроза. Что-то хуже.

– Говори правду. Это теперь важно.

Я зажмурился.

– Не ссы.

И тут я сломался.

– Они… Они сказали, что я теперь их… – Голос предательски дрогнул. – Что я должен прийти, когда они скажут… Иначе…

– Иначе что?

– Иначе будет хуже.

Бийко замер. Потом медленно разжал пальцы. Я рухнул на пол, едва удерживаясь от того, чтобы не обхватить голову руками.

Он поднялся.

– Хорошо.

Это прозвучало как решение.

– Теперь слушай внимательно.

Я поднял голову.

– Ты никуда не идёшь. Ни к каким «волкам». Ни к кому. Понял?

Я кивнул.

– Если они снова придут – ты орешь. Как последняя тормознутая телка. Прямо в уши всему блоку.

– Но…

– Без «но». – Он перебил меня. В его голосе впервые зазвучало что-то похожее на злость. – Они не банда. Они – стая. И если один из них захочет тебя рвать – остальные прибегут. Поэтому ты не ждёшь. Не думаешь. Орёшь.

Я снова кивнул. Бийко повернулся к выходу.

– И ещё одно.

Я замер.

– Больше они к тебе не полезут. Не ссы.

Он сказал это так, что я поверил. Потом вышел, оставив меня сидеть на полу в полной тишине.

Только запах дерьма у двери напоминал о том, что «волки» были здесь. И что они вернутся.

У Бийко, как и у всех остальных, были плохие и хорошие дни. Самым плохим днем у всех был день связи с родственниками. Заключенные готовились заранее, даже прихорашивались и стирали белье. Но лишь единицы после завершения сеанса связи не напивались в стельку или не устраивали истерик. В том числе и всем вокруг.

Случались и счастливые исключения. Неожиданно у Крота была большая семья, которая хоть и общалась с ним удаленно, но очень чувственно. Ко мне и к Мажору (вот это поворот!) никто на сеансы не приходил. Жили себе спокойно. К Бийко на сеансы связи приходили. Мать.

Маленького роста квадратная женщина с развевающейся седой кудрявой гривой и вечным геологичесским молотком в руках. Слышно было по всей Милахе. Как она, яростная, седая, орёт на Бийко через экран: «Ты, говнюк, моего сына даже ложкой покормить не можешь?!». Её голос в сеансах связи пугает даже капитана. А она орет на всех через сеансы: «Я вас, мрази, по спутникам найду!» И это не пустые угрозы – она действительно прилетала на одну колонию с проверкой. Начальство получило по шапке. Неожиданно сильно. Оказывается, она, несмотря на то, что совершенно сумасшедшая, очень ценный кадр. Ее берегут в «Содружестве», и ее слова имеют вес! Вот только она напрочь забыла, что при инциденте на «Титане» ее второй сын, Кирилл Бойко, погиб. Брат-близнец Бийко. На его глазах. И теперь она путается. Ей кажется, что на каждом удаленном свидании – один из сыновей. И оба они – в тюрьме. Когда она узнает Виктора – это хороший день. Когда думает, что Виктор – это Кирилл, очень-очень плохой день. Бийко молчит. И кивает, слушает проклятья, что два преступника в одной семье даже для нее – это слишком. Он кивает. И молчит. Потом он просто выходит из студии связи. Сюда. На Милаху. И его уже никто не может остановить.

Бийко всегда молчит, но этот день был очень плохой.

«Волки» так торопились доказать себе ли, мне ли, что они крутые и главные, что не удосужились подумать. А какой сегодня день? Плохой? Хороший? Они просто «Волки», их много, все доставалось легко. До этого случая.

Я сидел в блоке, как и было сказано. Несколько раз мимо пробежал Мажор. Раз прошел Кривой Сэм. Посвистели. Пощелкали пальцами. Разозлились.

Кривой Сэм заскочил в блок. Огляделся. Сразу ко мне.

– Мне, что, за хвост тебя вытаскивать, поц? Тебе сказано: выходи, что еще? Осмелел? Отъелся?

И схватил за шиворот, дернул. Скажу честно. Я заорал. Вот не знаю, как орут тормознутые телки, но я орал. Сильно.

Признаю, Кривой Сэм был в шоке. И на то, чтобы он рот мне заткнул кулаком, понадобилось время. Стало тихо. Почти.

Потому что зашел Бийко. Как всегда, сутулясь в дверном проеме и наклоняя голову. Сэм сразу отпустил меня. Бийко был совершенно спокоен.

Как фюзеляж корабля перед входом в атмосферу.

– Что, Сэм… – Голос его был тихим, ровным. – Ты в последнее время имеешь виды на мой блок?

И даже улыбался. Единственный глаз Сэма заметался по стенам.

– Я… мы просто…

– Сегодня. Через час. Машинный отсек.

Бийко сделал шаг вперёд. Еще один.

– Можешь набрать с собой столько шакалов, сколько раздобудешь.

Сэм попытался ухмыльнуться.

– А если я откажусь?

Бийко наклонился к нему.

– Тогда я начну прямо сейчас. Оторву башку тебе здесь. На глазах у всех. А потом найду твоих «Волков». Им будет хуже.

Тишина. Сэм понял. Сегодня – плохой день.

Он кивнул.

– Ладно.

И выскользнул из блока.

Бийко повернулся ко мне. Посмотрел недобро.

Видимо, через час «Волки» узнают, почему Бийко – последний, кого стоило злить.

Через сорок минут пришел Крот.

Он вошёл неспешно, точно решил заглянуть на огонёк к старому приятелю. Но пальцы его – кривые, с жёлтыми ногтями – слегка подрагивали.

– Ну что, герой, – хрипло кашлянул он, усаживаясь, – затеял ты…

Бийко не ответил. Он стоял спиной, методично протирая кибер-руку тряпкой, смоченной в машинном масле. По спине его, через рваную робу, тянулся шрам – старый, белесый, как след от удара плетью.

– Сэм – парень не простой, – продолжал Крот, выуживая из кармана смятую папиросу. – Молодой. Ну, погорячились они с пацанами…

Тряпка в руке Бийко замерла.

– Мой блок, – прозвучало тихо. Голос ровный, но в нём что-то дернулось, как натянутая струна перед разрывом.

– Да ладно, кусок металла…

– Изгадили дверь моего блока.

Крот замер с папиросой на полпути ко рту. Глаза Бийко, обычно бледные, как лёд, теперь стали красными. Не от ярости. От другого, куда более страшного – от того самого, что заставляло даже надзирателей отводить взгляд.

– Они… Исправят. – Крот неожиданно сглотнул. – Залижут, если надо. Всё будет чисто.

Тишина.

Где-то в глубине машинного отсека со скрежетом заработала турбина. Свет ламп трепыхался, превращая тени в нечто живое, подвижное.

– Да, – наконец сказал Бийко.

Он развернулся. В руке у него был гаечный ключ – старый, заляпанный маслом, с рукоятью, обмотанной проволокой.

– Вылижут.

Крот резко поднялся.

– Те, – добавил Бийко, проводя пальцем по металлу, – кто останется.

Бийко велел сидеть в блоке и чтоб носа не высовывал. Плюс ко всему, я внезапно свалился с температурой. Возможно, от стресса.

Тело ломило, в висках стучало, а в ушах стоял глухой звон – будто кто-то бил в таз. Но даже сквозь жар и слабость слышал.

Машинный отсек. Там, в глубине корабля, где грохотали насосы и скрежетали шестерни, что-то происходило. Сначала – один удар. Глухой, тяжелый, как падение тела.

Потом – тишина. Следом – крики. Ужаса. Абсолютно животные.

Я прижался к стене, пытаясь провалиться сквозь нее.

Кто-то бежал по коридору. Заскочил в блок. Мажор.

Совершенно белое лицо, залитая кровью роба. Заметался. Еще чуть-чуть и полез бы на стены.

– Сделай же что-нибудь!! В общий нельзя, там сразу найдет! Да отомри ты, Хромой! Быстро давай! Он же… Их… Руками! Жить хочу. Ботан, скорей! Ботан!

Я ничего не мог придумать. Стащил с кровати матрас. Мажор юркнул и распластался, как лист на земле. Свалил матрас на него. Сел сверху.

– Ты там не задохнешься?

– Заткнись, – задушено сипел Мажор. – Забудь, что я здесь. А то он найдет. Молчи.

Раздался странный звук у входа. Я обернулся и застыл. В проеме двери, залитом красным аварийным светом, стояла фигура.

Высокая. Широкая. Страшная. Кибернетическая рука свисала, капая чем-то густым на пол. Лицо в тени. Только зубы поблескивают. Но я знал – это не Бийко. Потому что Бийко никогда не улыбался так. Я не видел глаз. Только темноту под тяжелым лбом. Через несколько мучительных минут фигура развернулась и ушла. Тяжело. Медленно. Не оглядываясь. Я сидел, прижавшись к стене. Мажор не издавал ни звука. Даже не дышал.

В блоке пахло кровью. А в коридоре все еще звучали шаги.

Когда Бийко вернулся в блок, он вошел не как обычно – глухой тяжелой поступью, от которой дрожали капсулы. Сейчас шел тихо, стараясь не разбудить спящих. Весь в крови.

      Такой, что впитывается в кожу, въедается под ногти, остается в складках ладоней. Темная кровь. Он не смотрел на меня. Прошел мимо, не замечая. Помотался по блоку – взял мыло, тряпку, снял робу. И ушел.

Я прислушался. Шаги удалялись в сторону душевой. Его очень долго не было. Мажор, сверкая пятками, ускакал в общий блок. Он тоже не смотрел на меня.

Я не выдержал. Стремно. Жуть как. Упорно лезло в голову вообще всякое. Ну и мне-то что…Если все плохо, найдут утром. Черт, черт.. Вот ведь влипну! Позорище. Опять все не так. Зачем мне еще и это. С душевой, тем более по ночам, вообще не знаешь на что нарвешься. Или на кого. Или что там происходит. Так – дебил, и не так – дебил. Эх, что мне терять! Кроме своих цепей. Встал и пошел за Бийко. Казалось, душевая была пустой. Только двое новичков жались у входа, боясь зайти. Но…

Бийко сидел на полу, прислонившись к холодной кафельной стене. Ледяные струи душа хлестали сверху, смывая кровь – и его, и чужую. Вода заливала лицо, стекала по впалым щекам, смешиваясь с потом и грязью в мутные розовые ручейки.

Его массивное тело было изрезано – десятки тонких, длинных, аккуратных порезов, будто кто-то старательно выводил на коже кровавые иероглифы. На груди, на животе, на руках – везде, куда могли дотянуться бритвы. Особенно много их было на правом боку – там, где не доставала кибернетическая рука. Глубокий порез под левым глазом медленно сочился, размываясь водой.

Кибер-рука дергалась, пальцы непроизвольно сжимались и разжимались – где-то в суставах застряли осколки бритв, мешая работе механизмов. По металлическим пластинам стекала ржавая вода, смешанная с маслом и кровью.

Глаза полуприкрыты, дыхание ровное, слишком ровное для только что закончившейся схватки. Как будто он… Как будто он даже не чувствовал боли.

Только когда вода попадала в особенно глубокие порезы, его веки чуть вздрагивали. Но даже тогда он не стонал, не кряхтел – просто сидел, принимая ледяной душ, пытаясь смыть с себя не только кровь, но и что-то еще. Что нельзя было увидеть, но оно явно оставалось на нем, несмотря на всю эту воду.

Я подошел ближе.

– Бийко…

Тот не ответил. Наклонился, попытался его поднять. И тогда…

Он меня схватил. Потащил. Я заорал, как та самая телка. Протез грохнулся о стену, робу порвало в клочья. Бийко прокусил мне плечо – точно в те три пореза, что оставил Мажор.

Барахтались в воде и крови. Чужой. Своей. Уже не понять.

Он оттолкнул меня и поднялся. Я отполз, прижимая руку к плечу. Там, где раньше моросили три тонких пореза, теперь горел укус.

Он развернулся, пошел к выходу. Остановился у двери.

– Выйдешь… после меня. Минут через семь.

И ушел.

Я сидел на мокром полу. Вода хлестала в лицо. А в голове крутилась только одна мысль: «Что это было?».

Утро на «Милахе» началось с того, что Старпом влетел в блок с таким выражением лица, будто его лично обмазали космической смазкой и выставили на всеобщее обозрение.

– Что у вас тут, зверята, ночью произошло?! – рявкнул он, озираясь по сторонам. – Что за фестиваль? Почему новички до подъема ломятся ко мне в каюту, с соплями и слезами, что хотят жить хоть в лаборатории, хоть в реакторе, только не там, где Бийко?!

Я сидел на своей койке, сжимая руками разорванную робу. Плечо ныло от свежей метки. Старпом уперся взглядом.

– Ботан! У тебя есть претензии к руководству?

– Н-нет… – прошептал я, не поднимая головы.

– Ты уверен?! У тебя все в порядке? А то у нас тут целая эпическая сага разворачивается! Куча свидетелей. И на этот раз все всё знают и видели своими глазами!! С чего бы это?!

Старпом глянул на Бийко, который стоял у стены, абсолютно безучастный, точно вся эта суета его не касалась.

– А ты, Бийко, с каких пор начал метки ставить?! – Старпом закатил глаза. – Ты, что, ориентацию сменил? Или просто в конец оборзел?

Бийко не ответил. Просто пожал плечами.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! – взревел Старпом. – Почему из «Волков» осталось двое, да и те в полудохлом состоянии?!

Бийко наконец поднял глаза.

– Не умели себя вести.

– А-А-А!!! – Старпом схватился за голову. – Да вы все тут рехнулись!

Он ткнул пальцем в сторону двери, где два оставшихся «Волка» – бледные, дрожащие – усердно вылизывали пятно у входа.

– Это что за цирк?!

– Убирают за собой. Обещали исправить, – равнодушно бросил Бийко.

Старпом замер.

– Охренеть.

Он провел рукой по лицу, будто пытаясь стереть с себя эту реальность.

– Ладно. Быстро собрались и пошли на работу! И если в ближайшее время хоть кто-нибудь пропадет, или кто-то начнет лизать чью-то дверь, или вдруг ни с того ни с сего найдет новую любовь и начнет метки ставить – отправитесь в карцер все, жабьи дети! На неделю! А там и до печи недалеко!

Огрызнулся на Бийко:

– А ты… Ты, дружок, совсем уже. Тебе лечиться надо. Хоть у Химик-Дока, хоть у звёзд в апреле.

Бийко усмехнулся.

– Как скажешь.

Старпом хмыкнул и понесся, но у самого выхода притормозил.

– А может, ты и прав. Сейчас тише будет. Мы тут все – крысы. Волкам здесь не место. А ты!! – И его палец обратился ко мне. – Я всегда знал, что такие – не к добру. Смотри у меня!

Вышел, хлопнув дверью так, что задрожали стены.

Я сидел, не двигаясь. «Волки» продолжали лизать дверь. А Бийко…

Покопался в своей бездонной койке, выудил оттуда чистую робу. Кинул мне.

– Не сиди. Давай быстро. Работаем.

И вышел. Как ни в чем не бывало.