Те, кто ведает. Книга первая бесплатное чтение

Глава 1

Вековой сосновый лес шумно вздыхал на хлёстком сентябрьском ветру, осыпаясь на темную влажную землю редкими струйками порыжевшей хвои. К небу старательно тянулись тоненькие веточки молодого подлеска, прикрывая собой рубцы недавней гари. Чудом уцелел тогда сосновый бор, спасенный от низового пожара благословенными струями мощного майского ливня.

Некрас, мягко ступая удобными кожаными сапогами по едва приметной звериной тропе, крался между стройных смолистых стволов, стараясь быть как можно неприметнее для коренных жителей леса. По глупой случайности отбившись от остальных охотников, он уже не чувствовал былой уверенности. Сжатая в крепкой руке рогатина – это все, чем он мог защитить свое мускулистое, спрятанное под темной шерстяной свитой тело от острых когтей и зубов мохнатого зверя. Братья рассыпались по лесу – и не было их больше видно или слышно. В случае беды рассчитывать теперь не на кого. Оттого и шаги его звучали тихой и выверенной поступью – такой, какой опытные охотники стелются по лесному опаду, словно и вовсе не касаясь его человеческой ногой.

Настороженно оглядываясь вокруг, чувствовал он, что не узнает окрестности и забрел вглубь, в самую дикую, неприрученную человеком глушь. Слишком далеко от родных краев.

На толстой сосновой ветке сидела пестрая самочка глухаря, почти сливаясь с шершавой корой желтоватым цветом своего оперения. Некрас с сожалением проводил взглядом вспорхнувшую с насиженного места птицу и снова напряг уши, стараясь распознать звуки дикого леса. Далекая кукушка, забыв обо всем на свете, упорно считала чьи-то быстротечные годы. По толстому слою хвои, где-то совсем близко, крадучись, переступали с одной на другую могучие пушистые лапы.

Занервничав, Некрас свернул в сторону от угрожающих звуков и пошел через на глазах густеющую чащу, пока неожиданно не вышел на прогалину. Сосредоточенно оглядывая все вокруг, он бросил сторожкий взгляд на пятачки чернеющей из-под хвои земли. Будто и ступали уже в этих местах человеческие ноги, – обрадовался охотник, впиваясь острым взглядом в застарелые следы.

По обе стороны длинного узкого прогала высились угрюмые сосны, совсем не радуясь приходу человеческого существа. Куда же направить свои стопы? Вперед или назад? А ведь так давно он уже плутает, что и не разберёшь, где начало, а где конец.

Задержавшись на открытом месте минуту-другую, Некрас мучительно оглядывался по сторонам, пытаясь угадать направление, затем разочарованно махнул рукой и нацелил узкие носки своих сапог вперед.

Длинным прямым коридором вела за собой прогалина, даже и не думая сворачивать ни влево, ни вправо, пока не завершилась глухим сумрачным тупиком. Только заметно было уже, как начинал редеть на глазах лес, сменяясь белоствольными березами и пятнами низкорослых ольшаников.

Это показалось Некрасу добрым знаком, и он, не раздумывая, нырнул в призрачную глубину начинающего желтеть лиственного леса. Он шел уже третий час, когда густые древесные заросли расступились перед его уверенными шагами, оставаясь далеко позади и позволяя клонящемуся к зениту солнцу осветить рослую фигуру пробирающегося все дальше и глубже в глухие места охотника. Растерянно оглядываясь вокруг, Некрас смотрел на чахлые кривые березки, застывшие на краю мрачной неподвижности мертвого зеркала воды, и густую зелень болотной осоки, скрывающей под своими корневищами предательскую топь.

Он тер ладонью усталые глаза, словно не верил тому, что видел перед собой. Не верил, но примерно догадывался, в какие места его занесло. Это была цепь гиблых болот, что тянулись глухой непроходимой трясиной на многие версты справа и слева. Естественная граница между племенами древлян и дреговичей – Припятское Полесье.

Некрас обреченно вздохнул и присел на пригретый осенним солнцем бугорок. Натруженные ноги гудели и отказывались отправляться в обратный путь. Не сейчас и, наверное, уже не сегодня. Надо осмотреться и поискать что-нибудь съестное, прежде чем вся округа скроется в туманных сумерках. Одно хорошо – крупный зверь обычно сторожится болот и вряд ли побеспокоит его здесь.

Узкое неглубокое озеро по левую сторону сверкало чистой прозрачной водой, на поверхности которой примостились водяные лилии и кувшинки. Некрас шел вдоль берега, тщательно осматривая прибрежные заросли водной растительности, пока не нашел то, что искал. Пожелтевшие розетки водяного ореха колыхались на воде, до краев нагруженные спелыми плодами, словно идущие в порт торговые корабли.

Намотав стебель на суковатую палку, Некрас вытянул из воды несколько розеток и зашагал прочь, подыскивая себе местечко повыше и посуше.

Сочная сладковатая мякоть хрустела на голодных зубах, наполняя и успокаивая пустой желудок. Он продолжал чистить рогатые орешки один за другим, с наслаждением отправляя их в рот, пока у ног его не осталось ничего, кроме кучки листьев и кусочков твердой оболочки. Сунув кинжал в ножны, Некрас прилег на еще не остывшую почву и задремал, не в силах противиться нахлынувшей усталости.

Холодные мутные волны предрассветного тумана текли над топью, незаметно подкрадываясь к скорчившемуся на холодной земле телу, кутая его сырым одеялом и проникая под одежду капельками стылой влаги. С трудом разгибая закоченевшие ноги и руки, охотник принял сидячее положение и осмотрелся, пытаясь разглядеть хоть что-то в густом, как парное молоко, воздухе.

Серая пелена вокруг надежно прятала от глаз окружающую реальность, придавая ей таинственный и устрашающий вид. Туман то светлел и рвался на части сизыми клочьями, то снова густел, надвигаясь на человека угрожающими фигурами немыслимых форм и размеров.

Придется ждать, пока рассветет, – тоскливо думал Некрас, пряча застывшие пальцы в складках шерстяной свиты. Потом, опомнившись, стал шарить вокруг в поисках своей старой доброй рогатины. Мощное древко отцовского копья внушало ему спокойствие и уверенность.

Но и когда уже совсем рассвело, блеклый диск солнца не сразу смог пробиться к нему сквозь густое туманное облако, плотно прижавшееся к земле своим рыхлым, сырым телом. Вокруг что-то ухало, чмокало и чавкало. Некрас ежился и старался не придавать значения странным звукам, которых он раньше никогда не слышал на болотах. Наверное, потому, что большую часть жизни провел вдали от них, предпочитая бродить по сухому лесу и душистому лугу. Недаром эти места получили худую славу, считаясь гиблыми, и годились только для того, чтобы прятать пропащих, отбившихся от своего рода людишек.

Чмокающие и чавкающие звуки приближались со всех сторон, окружая собой крошечный холмик сухой земли, на котором сидел, прижавшись спиной к кривой березе, оробевший человек. Сквозь прорехи в тумане он увидел то, чего никак не мог ожидать от приличного, соблюдающего правила болота. Оно и впрямь, вспухая, лезло к нему, как ожившая опара, что, вздыхая, выползает из ставшей ей тесной миски. Бархатистая мшистая зелень, хлюпая, приподнималась и снова опадала, с каждой минутой придвигаясь все ближе к основанию его островка.

Не выдержав надвигающегося на него кошмара, Некрас ошалело взревел и сорвался с насиженного места, ломанулся прочь от наползающей из тумана нечистой силы. Ноги его то и дело проваливались в ямы, до краёв наполненные болотной жижей. Глаза метались, не в силах различить хоть что-то в колышущейся впереди стене сизого тумана. Столкнувшись несколько раз с растущими на пути зарослями ольхи, Некрас немного замедлился и вытянул вперёд свою верную рогатину, пытаясь нащупать путь.

Хлюпанье и чавканье звучало всё тише, оставаясь где-то далеко за спиной, постепенно сменяясь привычными звуками просыпающегося леса. Туман редел, превращаясь в лёгкую полупрозрачную дымку, через которую он уже ясно мог разглядеть гладкие белые стволы старой берёзовой рощи.

Выдохнув с облегчением, он рванулся к спасительному лесу, призывно белевшему в тридцати саженях от его измученного тела. Ещё несколько отчаянных прыжков – и он будет спасён! Унесёт отсюда свои ноги, чтобы больше никогда не возвращаться в это проклятое место.

Некрас не сразу понял, как его правая нога сначала ушла по лодыжку, а потом и вовсе провалилась по колено в вонючую густую жижу. Силясь вытянуть ногу и спасти сапог, он сел рядом с узкой, похожей на горлышко кувшина ямой. Сунув руки в жидкую грязь, Некрас уцепился пальцами за голенище кожаного сапога, силясь вытянуть его наружу вместе с застрявшей ногой. Топкая гуща обхватывала сапог цепкими щупальцами и пыталась стянуть с бешено сопротивляющейся ступни. Ногу он еще мог вытащить, а вот сапог болото отдавать уже не собиралось. С горечью выпустил он из рук голенище и застонал от обиды. Совсем почти новый сапог-то…

На пригорке у шелестящей на утреннем ветерке березовой рощи кто-то сидел, с любопытством наблюдая за попавшим в беду охотником.

– Человече, пропадаю! Помоги! – яростно замахал рукой Некрас, привлекая к себе внимание.

Фигура шевельнулась и немного сдвинулась вперед густеющем на глазах телом, слегка наклонившись и разглядывая, как бьется, словно прилипшая к медовой ложке муха, застрявший на болоте человек. Продолжая наблюдать, но не делая ни шага вперед, чтобы помочь увязающему все глубже Некрасу.

– Да помоги же ты! Али ты без сердца совсем? – горестно вскрикнул он.

– А ты сапог-то оставь. Так и выберешься, – невозмутимо посоветовал незнакомец, не сходя со своего места.

– Ага! – возмущенно замотал головой охотник. – А другой такой откель взять? Ты, что ли, мне справишь?

– Ну, тогда сам решай, что дороже тебе – сапог али нога, – усмехнулось бледное безусое лицо.

Обиженно засопев, Некрас, упершись одной рукой в твёрдую землю, другой снова нырнул в густую жижу, продолжая сражаться за дорогой его сердцу сапог.

Незнакомец, неподвижно сидящий на пригорке, внимательно наблюдал за телодвижениями охотника, которые становились все более отчаянными и хаотичными.

– Сейчас, – шепнул он себе под нос и наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то, что могло уловить только его насторожившееся, как у матерого волка, ухо. Рядом с пригорком хлюпнуло и вот еще один крошечный участок суши провалился и засиял на утреннем солнце зеркальцем прозрачной воды. Потом – еще и еще. По всей округе захлюпало и зачавкало, вскрываясь лужицами и топкими промоинами, настигающее беглеца болото.

Некрас с ужасом почувствовал, как поплыла под рукой еще минуту назад твердая, как камень, почва. Колено второй ноги уже не упиралось в землю, а начинало медленно погружаться в разрастающуюся яму трясины, втягивающую его внутрь, словно голодный рот.

В истерическом припадке он охнул, судорожно вихляясь во все стороны молодым, крепким телом. Он знал, что нужно успокоиться и не двигаться, но, не в силах взять себя в руки, сдавался охватившему все его существо жуткому, леденящему нутро страху.

Незнакомец неторопливо поднялся и, умело огибая участки зарастающего мхом и осокой болота, приблизился к задыхающемуся от ужаса человеку.

– А я ведь предлагал отдать болоту сапог, – пожурил он несчастного, удобно усаживаясь на кусочек уцелевшей земли.

Человек ничего не ответил, а лишь молча таращил на подошедшего полные ужаса и смертной тоски глаза. Безусое лицо морщилось и дергалось, искажаясь бегущей по нему мелкой рябью, словно было соткано не из плоти, а из какого-то текучего непонятного вещества. Это существо было как-то связано с болотом, – кивнул своим мыслям Некрас, на мгновение забыв о том, что надо сопротивляться, и замер.

– Так-то лучше, – кивнуло лицо, – а то дергаешься, как заяц в тенетах.

– Ты кто? – прохрипел увязший уже по пояс охотник.

– Неправильный вопрос, – помотала голова с пшеничными волосами. – Лишнее это. Лучше попроси меня.

– Помоги, – опустив глаза, всхлипнул Некрас.

– Помогу, а опосля и ты мне поможешь. Договор? – испытующе смотрели на него глаза, в которых плясали бесовские огоньки.

– Что делать-то надо? – судорожно сглотнуло пересохшее горло.

– Да, сущая безделица, – легкомысленно махнул рукой темный дух, – первую седмицу каждого травня юную деву мне приведешь и всего делов-то.

– Да ты что же это бес окаянный мне такое предлагаешь? – возмущенно задергался Некрас, не обращая внимания на то, что снова начал тонуть.

– Ну, раз не хочешь, тогда и неволить не стану, – терпеливо улыбнулись бледные губы. – Еще немного подожду, покуда он твои ноги жрать не начнет. Может, и передумаешь еще.

– Кто это он? – испуганно уставился на него охотник.

– Тот, кто живет в болоте, – благостно улыбаясь, ответил дух.

В это самое мгновение Некрас почувствовал некое движение в топкой массе под увязшими ногами. Острая боль возвестила, что у него больше нет ни сапога, ни правой ступни. Словно огромная рыбина, попавшая в сети, он забился в своём вязком плену, бешено разевая рот в безмолвном крике, застрявшем в онемевшей глотке.

– Ну что? Тащить? – поинтересовался дух.

– Тащи! – обезумевший вопль наконец вырвался наружу.

Мощные лапы вцепились в плечи и поволокли наружу, сражаясь с жадным, почуявшим свежую кровь болотом.

– Скорее! – пискнул севшим головом Некрас, чувствуя, как болотная гадина вцепилась в левую ногу.

– Раньше надо было думать, – пропыхтел дух, налившись синевато-черной кровью.

Последний рывок – и человеческое тело рухнуло на островок из рыхлой желтоватой земли. Бурая жижа стекала с одежды грязными ручейками, наполняя воздух смрадом тины и протухших яиц. Некрас какое-то время лежал навзничь, не чувствуя боли ниже колен первые несколько секунд, а потом громко застонал. Он изо всех сил жмурил глаза, боясь посмотреть вниз, чтобы увидеть, что сталось с его ногами.

– Как же я ходить теперь буду? – не размыкая веки, горько прошептал он.

– За этим дело не станет! – усмехнулся темный дух. – Болото все вернет сторицей. Оно никогда ничего не берет даром.

Схватив под мышки истекающего кровью охотника, он поволок его к крошечному озерцу, наполненному прозрачной, зеленоватой водой. Обглоданные ноги по колено погрузились в прохладную глубину, и боль куда-то ушла, растворяясь в небытии. В глубине что-то хлопотливо забурлило и заклокотало. На поверхность поднимались ленивые пузыри и с громким чмоканьем лопались, источая приятный умиротворяющий аромат неведомых трав. По ногам одна за другой пошли волны ласкового жара, согревая продрогшего до костей страдальца.

Вскоре одуревший охотник уже весело бултыхал ногами в воде, совершенно забыв, кто он и где находится. А потом он свалился набок и захрапел.

Когда он открыл глаза, над головой опять шелестела березовая роща и желтела песчаная, прикрытая пучками сухой травы земля. Полуденное солнце касалось его лица теплыми приветливыми лучами. Утреннего гостя нигде не было видно. Некрас снова и снова ощупывал окрестности пытливым взглядом, но ничто не напоминало о том, что здесь недавно пыхтело и булькало болото. Значит, все это ему просто привиделось, – подумал охотник и, больше не сдерживая счастливый вздох облегчения, посмотрел на свои сапоги.

А потом громко и пронзительно закричал. Вместо сапог на ногах красовались две уродливые лягушачьи лапы.

Глава 2

На просеке весело постукивали топоры – расширяли жизненное пространство. Сволакивая бревна в кучу, молодые мужчины вновь уходили вглубь леса за очередной порцией строительного материала. Здесь, на берегу тихой, затерянной в лесах реки, будет теперь их новый дом. В отдалении и безопасности от ставших слишком беспокойными соседей.

Через несколько дней уже рыли ямы. Умелыми руками укладывали вылежавшиеся бревна в стены. Ладили крыши из ели и соломы, укрывая всё надёжным слоем земли.

Мальчонка, сидевший у входа в землянку, ковырялся крошечными пальчиками в стене, вытягивая из нее тоненькие ниточки мха, и тянул их в рот, желая попробовать на вкус все, что попадется ему под руку. Вслед за мхом в ход пошла древесная щепка, обрывок веревки, зернышко ячменя и пучок сосновой хвои. Последнее лакомство наполнило детские ноздри резким запахом, а во рту защипало чем-то острым и горьковатым. Обиженный малыш выплюнул недружелюбные иголочки и отчаянно заревел, призывая на помощь теплые материнские руки.

Мать, стоявшая на коленках у очага, возилась с сырыми, ещё не просохшими после вчерашнего дождя поленьями.

Эдак она и до ночи с обедом не управится, – сердилась женщина, поглядывая на горшок с замоченным ячменем. Резкий надрывный плач ворвался в землянку и заставил ее испуганно вскинуться, обжигая пальцы о прогорающую лучину.

– Идан, солнышко! – бросилась она на улицу, забыв про злополучный обед.

Мальчик ревел, размазывая по замурзанному лицу блестящие градины обиды.

– Что с тобой, любошко мое? – прижимая к груди маленькое тельце, шептала она в курчавые волосики.

– Что с ним станется, – проворчала выползшая на утреннее солнце, чтобы погреть свои больные кости, соседка. – Проревется и дальше проказить зачнет. Больно скачешь ты за ним, будто и дел у тебя других нет.

Бросив сердитый взгляд на соседку, женщина подхватила ребёнка на руки и заторопилась в дом, не желая ввязываться в ставшие уже привычными пререкания.

Старая она уже, что с неё взять. У самой-то, поди, девятеро детей народилось. Как ей понять несчастную мать, у которой он один-единственный, ненаглядный сыночек.

Сидя на мягких шкурах, Идан уже позабыл, о чём плакал, и весело грыз оленью кость, покрывая пальцы и щёки тонкой плёнкой подсыхающего мясного сока. Богдана наконец-то уговорила свой очаг, и поленья затрещали в огне, источая влажный, духовитый дым.

Скоро тихо забулькал горшок, и в землянке запахло горячей, сытной едой.

Опустившись на лежанку рядом с сыном, она рассеяно гладила его кудрявые светлые волосы и думала, как не спугнуть свою нечаянную удачу. Ведь и немолода более она. Шутка ли, двадцать шесть годков в это лето стукнуло. Уже не знали они, каким богам с Данко молиться, каждую ночь просили подарить радость материнскую. Сколько сама бегала за околицу, чтобы оставить щедрое подношение Мокоше, матери всей земли Божьей. И вот оно, случилось счастье ее. Сидит подле колен и знать не знает, сколько слез из-за него было пролито.

Отчего же у одних все легко выходит, и уже со счету они сбиваются, да рук на все потомство не хватает, а в ее семье все шиворот навыворот. Две сестры ее умерли бездетными, не дожив и до двадцати лет. Всё чахли, чадили бесполезным сизым дымком, а искра жизни так и не занялась в их тщедушных телах. Хоть и замуж выдали их пораньше, а все едино проку не было. Так ведь и у двоюродных сестер и братьев дела идут не лучше. Одно дитя, если случится, так они и тому рады. Словно проклятье какое наслали на их род.

А еще во времена Некраса, предка ее старинного, все иначе было. В его семье двенадцать ртов и все до единого выжили. В следующем поколении тоже все хорошо было. А потом словно стало увядать родовое дерево. С каждым разом все меньше деток, и здоровьем совсем слабые стали. Шесть поколений, почитай, прошло. Али сглазил их кто? Больно удачлив был Некрас, все у него ладилось. Не оттого ли люди недобрым глазом коситься стали?

А ее мальчик крепкий уродился. Повезло несказанно им с Данко. Никакая детская хворь его не берет, благодаря всем богам, разумеется. А они-то этой милости не забывали. Каждый раз после удачной охоты до кумиров деревянных бежали, дабы оставить им часть добычи заслуженной.

Духмяная каша уже парилась последним дымком, когда она наконец-то нашла в себе силы оторваться от сына и подошла к очагу, чтобы заправить варево щедрой ложкой светлого ноздреватого жира. Хороший у нее муж, работящий и охотник удачливый. Не бедствуют они на новом месте.

Что-то зашумело недалеко от входа. Звонкие голоса женщин приветливо здоровались с соседями. Наступало время обеда, и мужчины потянулись к своим жилищам, чтобы немного подкрепиться и снова уйти в работу. Дел еще предстояло немало. Едва ли успели поставить половину частокола, а в селении уже заканчиваются припасы.

Кудрявый светловолосый мужчина, слегка наклоняя голову, впускался вниз по земляным ступенькам. В русой бородке застряли кусочки коры. Ворот рубахи, обхватывающий загорелую шею, был влажен от пота, а рукав выпачкан в бурых пятнах.

Ее глаза обнимали его высокую статную фигуру, по своему обычаю радуясь и восхищаясь его красотой. Он с доброй улыбкой посмотрел на жену и прижавшегося к ее ноге сына, и втянул ноздрями ароматный запах.

– Поленья-то не шибко сырыми были? – спросил он, кивая на огонь.

– Да ничего, справилась, – заторопилась она к очагу, чтобы поставить горшок на стол, – Откушай-ка, голодный, поди, с самого утра.

– Благодарение богам, что есть еда в доме! – торжественно поднял он глаза к небу и уселся на грубо обтесанную лавку.

– Да, показали нам добрый путь на новое место, – закивала она, усаживаясь рядом. – Здесь все по-иному будет.

– Скоро на охоту пойдем, – кивнул он в сторону соседей. – Запасы на зиму пора готовить, да и нынешних припасов только на несколько ден хватит. А это беда.

– Сколько смогли, столько взяли с собой. А много ли на себе унесешь? – облокотив голову на ладонь, грустно сказала она.

– Ничего, леса вокруг богатые, непуганые, – успокаивающе сжал он ее руку в ладони, – успеем и дичи набить, и завялить. А там, глядишь, и рыбы наловим.

– Так, так, – кивала она в знак согласия.

Дитя, умаявшись, задремало на руках матери, укладываясь светлым лобиком в изгиб локтя. Уложив ребенка на лежанку, Богдана поднялась, чтобы проводить мужа до порога, и долго стояла у землянки, провожая взглядом его уверенный шаг.

Даже ближним родичам не успели послать весточку, что мужнин род снимается с насиженных мест, гонимый давней ссорой с соседским селением. Мстительные соседи не пропускали случая, чтобы не напакостить, и не оставили другого выбора, как уйти в глубь еще необжитых лесов, надеясь построить здесь новый дом.

Ничего, как обживутся тут, так и найдет она способ известить оставшуюся за спиной родню.

Горевать было некогда. Летний день только кажется длинным, а время пока, спит ребенок грех просто так тратить. Взяв в руки прочную корзину из ивовых прутьев, Богдана отправилась в овражек, на дне которого зеленел, зарастая зеленой ряской, пруд. Там можно было раздобыть съедобных кореньев и посмотреть, не настала ли пора для ежевики. Почва в глубине овражка была болотистая, но в ее роду отродясь не боялись болот. Нога всегда чувствовала, куда не следует наступать, а это было главное. Лечебные травы, до которых она была большая охотница, тоже уже на исходе. А ведь впереди мокрая осень и холодная зима.

Живописный пруд, заросший по берегам ракитой, светился в глубине оврага неподвижным поблескивающим зеркалом. Богдана замерла на спуске, любуясь чудесным видом. Хорошее все-таки место старейшина выбрал для нового селения. Есть река, лес и этот укромный овражек, где она сможет спрятаться от глаз недружелюбных соседок. Чего греха таить, в родовом селении мужа ее не особенно жаловали. Уж слишком сильно отличалась она от них и статью, и повадками. Никто не разбирался в лечебных травах, а она с закрытыми глазами могла найти душицу, чабрец, зверобой, мать-и-мачеху, копытень. Да разве все упомнишь. Одно было непостижимо для ее новых родственниц, что не только могла Богдана обнаружить самые редкие растения, но и всегда знала, как и в каких пропорциях применять. За это тайное знание не любили, боялись, но все равно искали с ней встречи завистницы, если случалось заболеть ребенку или захворать мужу. Жаль, что мало времени она может уделить своим отлучкам. Только пару часов, пока Идан спит сладким послеобеденным сном. Слишком уж он мал еще, чтобы брать его на болотистые места.

Покачиваясь на едва заметном ветерке, розовели по берегу соцветия плакун-травы, разросшиеся в обширные, еще нетронутые человеком островки. Богдана затаила дыхание, не веря своей удаче. Это же то, что им в первую очередь нужно. Обереги от недоброй силы и лесной нечисти. Без оберега и на охоту идти боязно, а на прежних местах плакун траву уже давно подчистую извели. Может, оттого мужчинам ее селения в последние годы так редко выпадало охотничье счастье и все глубже разрасталась давняя ссора с соседями?

Подкрадываясь к темно-розовым, почти малиновым зарослям, Богдана почти было забыла, куда ей ставить ногу, чтобы не угодить в топкую западню. Лишь когда почуяла, как начинает вязнуть левая ступня, опомнилась и успокоила дыхание, чтобы распознать безопасную тропку на вязком берегу. Утопнуть тут не утопнешь, однако новенькие, только три дня назад сплетенные лапти потерять можно. А мужчинам до лаптей ли сейчас? Скоро полдеревни босыми ходить будут, пока весь привычный быт не устроится.

По зеленым листья стекали капли, напоминающие прозрачные слезинки. Но то были добрые слезы, отгоняющие темные силы подальше от этих лесов. Хорошее место выбрал мудрый старейшина. Будет расти и множиться его род на этой благодатной земле.

Опустившись на колени и пачкая подол в ароматном, брызжущем во все стороны травяном соке, Богдана осторожно ползла по одной ей известной тропе. Добравшись до первого ряда растений, она уселась поудобнее, приминая сочные травы, и начала отгребать от основания стебля отмершие и отслужившие свое древесные останки. Вонзая пальцы в мягкую податливую землю, Богдана подкапывала под корень так глубоко, насколько могли добраться ее сильные, опытные пальцы. Обшаривая цепкими глазами окружающее пространство, она приметила подходящий обломок сучковатой палки и уже с большим успехом начала зарываться в землю, пытаясь обнажить как можно больше нужного ей корневища. Обкопав по кругу несколько мощных стеблей, Богдана сунула руку в разрытую почву и ухватилась за корень, медленно вытягивая его на свет божий.

Вскоре узловатые коренья рядком лежали у ее подола, а она, обтирая взмокший лоб длинным рукавом, в охотничьем азарте поглядывала на соседние ряды ценного растения.

А все же не за одной только плакун травой она сюда пришла. Надо бы осмотреться в округе и приметить, что еще полезного хранит этот припасенный для них древними богами овражек. Внимательный глаз уже уловил зеленеющие дальше по берегу узкие темные листья аира и вездесущие пучки рогоза, утопающие в воде. Все, что годилось в пищу, будет для двух десятков семей большим подспорьем в первые трудные дни.

Чаша пруда, истончаясь дальше к востоку, больше напоминала узкий лесной ручей. Но так было до тех пор, пока он снова не расширялся в огромную сверкающую на солнце каплю воды. И тогда, уже более всего походил пруд на гигантские песочные часы.

Женщина готова была любоваться богатой зеленью оврага часами, но внутренний голос уже настойчиво предупреждал, что пора бы и честь знать. Малому, оставшемуся без присмотра в темной землянке, уже подходило время открывать глаза.

Богдана уже подходила к первому ряду жилищ, когда услышала шумные возгласы, доносящиеся с другого края деревни. С того края, где поставили они с Данко свою землянку. Корзина, еще минуту назад тяжело оттягивающая руку и замедляющая шаг, показалась невесомой. Подобрав край рубахи, она побежала к своему углу так быстро, насколько позволяли стеснённые подолом ноги.

Около ее землянки столпились женщины, заглядывающие внутрь, где, надрываясь до хриплого крика, не переставая, ревел малыш. Покачивая головами, женщины негромко переговаривались:

– Ишь, как убивается малец.

– Неужто мать уснула и не слышит?

– Может, отошла по делу?

– Ничего, сейчас старая Ганна его успокоит.

– Так пора бы уже. Давно зашла, а проку все нет.

– Не любит малой старуху. Даром что ближняя родня.

– Так, так. Всегда на ее руках ревмя ревел.

Женщины вздыхали, качали головами и оглядывались в поисках матери. Завидев бегущую к дому мать, замахали руками, призывая поторопиться.

Корзина выпала из ослабевших пальцев и глухо стукнулась о землю. Тень черной тревоги заставило лицо неузнаваемо потемнеть, превращаясь в застывшую маску и до смерти пугая отшатнувшихся от нее соседок. Не глядя, она раздвигала руками засуетившиеся у входа тела, пробивая себе путь к земляной лестнице. Забывая дышать, Богдана влетела в комнату и чуть не сбила замершую у входа старуху.

Идан, забившись в угол, громко ревел и показывал пальчиком на огонь, ярко пылающий в очаге. Сквозь плач явственно пробивалось первое слово, которое услышала от него мать:

– Там!

– Что там? – отодвинув с дороги соседку, упала перед ним на колени мать.

– Там, мама, – сказал он и второе слово.

Вместо того, чтобы радоваться, что ее запоздавший сынок наконец-то заговорил, она села рядом, посадила на колени его пухлое детское тело и молча уставилась на очаг, гадая, что же такого страшного мог углядеть в огне ее малыш.

Старая Ганна, недовольно пожевав губами, стала подниматься наверх, бормоча себе что-то под нос про неблагодарную мамашу и как болят ее старые кости бегать и присматривать за чужими детьми.

Богдана старалась не слушать, но нарочито громкий разговор недалеко у входа было тяжело не услышать:

– Как зашла, так сразу к дитю кинулась, а мальчонка на меня руками замахал и еще громче заревел.

– Без мамки остался, вот и испугался, поди.

– Так-то оно так, да ведь не можно такое болезное дитя надолго одного оставлять.

– А что же хворь с ним какая приключилась?

– Здоровенький был бы, не углядел бы страшного ничего в очаге.

– Так что мать и огня не задула, как в овраг пошла?

– То-то и оно. А ведь это первое правило огонь в очаге тушить, если малого в доме одного оставляешь.

– Не поймешь этих блаженных.

– Да. Весь род у них такой, что тут еще скажешь.

Разговор удалялся и затихал, оставляя после себя укрепившееся ощущение того, что не хотят принимать ее жительницы селения. Чужая она для них была и навсегда останется.

Глава 3

Уже вечерело, а Богдана так и не поднялась с лежанки, где сидела вместе с уснувшим после нервного припадка сыном. К потному лобику липли пряди влажных волос, заставляя волноваться материнское сердце. Должно быть, и вправду приболел сынок, а она вовремя не приметила. Вскоре и сама женщина задремала, склонив уставшую от дум голову на грудь.

Данко вошел неслышно, привычной крадущейся походкой охотника, который не позволит себе создать лишнего шума. В руках он держал оставленную соседками у входа корзину с кореньями. Неспроста это, чтобы жена на дороге свои главные ценности бросила. На лице его читалось беспокойство и тревога за свое семейство. Может, сызнова поругалась с теткой Ганной? Или еще кто обидел? Тяжело его жене приходилось в мужнином родовом селении. Таили люди обиду на Богдану и ее сестру. Будто их вина была в том, что пришлось сниматься с насиженных десятилетиями мест и уходить куда глаза глядят. Тяжелее всего долгий двухнедельный переход дался пожилым. Вот старая Ганна и сердится, что пришлось свое имущество в схронах оставить. Думает, что ей все заново наживать придется. Все ж таки придется завтра пойти и поговорить с ней, чтоб не мытарила Богдану придирками своими. А за припрятанным добром он с братьями через пару седмиц соберется в путь. Как волы хорошо отдохнут, так и отправятся.

Богдана открыла глаза и увидела очертания растянувшегося на соседней лежанке мужа. Сквозь входной проем еще проникало немного вечернего света, чтобы различить темнеющий в углу очаг и корзину, полную покрытых землей кореньев.

– Не стряпалась сегодня, – шепнула она в сторону мужа. – Идан заболел будто.

– Может, со вчерашнего что осталось? – стараясь не показывать своего разочарования, спросил Данко.

– Лепешки ячменные и кувшин кислого молока есть, – предложила она. – В овраге сегодня была. Хорошо там и трав съедобных множество. Мне бы помощницу, девчонку шуструю, я бы и соседям набрала.

– Пусть соседи сами ходят, если им надобно, – сердито ответил он.

– А что так? Вроде как обозлился ты на них? – недоуменно спросила она, поднимаясь, чтобы развести огонь в очаге и зажечь лучину. За порогом быстро темнело.

– Болтают всякое, – неохотно признался он.

– Опять обо мне? – расстроенно вздохнула Богдана.

– Дурищи они языкатые, вот и все, – с нажимом сказал муж. – Их слова веса не имеют. Ты главное, это всегда помни.

– Я помню, – тихо ответила Богдана, – а на душе все едино – тяжко.

Отойдя ближе к очагу, она пошарила рукой, разыскивая мешочек с трутом и щепу. Лучины, связанные в толстый пучок шерстяной ниткой, тоже лежали под рукой. Чиркнув кресалом по кремню, она живо высекла искру, поджигая трут, и, не задерживаясь, стала аккуратно подкладывать щепки, поддерживая жизнь в слабом, еще не освоившемся в очаге огоньке. Короткие тонкие поленья к вечеру уже совсем подсохли и легко занялись всполохами желтого с синеватыми окраинами огня. На стене зачадили, потрескивая, тонкие лучины, вставленные в светец, и осветили замкнутое пространство неровным прыгающим светом.

Кувшин кислого молока и завернутые в холстину лепешки уже лежали на столе. Богдана плеснула в кружку густое пахучее молоко и жестом пригласила мужа к ужину.

– А сама-то чего не ешь? – ворчливо спросил он.

– Не хочется, – пожала плечами Богдана.

– Думаешь? – понял Данко настроение жены.

– Да как же не думать, – согласно кивнула она. – Предка моего по батюшке, старца Некраса, тоже всей деревней не любили, хоть он и помогал всем всегда. Блаженным называли. Вот он не выдержал и отделился. Построил себе дом на другом берегу, потом другой. Сыновья подросли к тому времени, помогали. Так и жили отдельным родом. Никто не попрекал ничем.

– А почему его блаженным называли? – поинтересовался Данко, макая кусок лепешки в густую жидкость.

– Некрас как с болот вернулся, так и поменялся совсем. Сначала прятался от людей. Только вечерами выходил из дома. Ноги у него сильно распухли на болотах. Вроде как болезнь нехорошую он там подхватил. Он их всегда кутал плотно в онучи. Лапти научился себе широкие плести. Сапог более не носил никогда. Потом на лугах стал пропадать. Травы искал лечебные для себя и для родных. Многих от смерти спас.

– Так это же хорошо, когда знахарь в селении есть, – промычал Данко с набитым ртом.

– Хорошо-то, хорошо. А только другим они его помнили, поэтому и решили, что он из ума выжил, пока на болотах пропадал. Целый месяц его не было. Потом явился обросший весь, как лешак.

– А ты зачем мне все это рассказываешь? – насторожился он. – Неужто предлагаешь из отцовской деревни уйти и тоже своим родом жить?

– Нет, что ты! – замахала она руками. – Просто за Идана боюсь. Как бы дразнить дети его не начали.

– До этого еще долгий срок, – улыбнулся Данко. – Он ведь еще и слова единого не сказал.

– Он сказал, – тихо ответила Богдана. – Сегодня. Как с оврага вернулась.

– Слава Богам! – обрадованно воскликнул Данко. – И что же он сказал?

– Он пальчиком в огонь показывал и говорил: «Там, мама». – медленно сказала она.

– В огонь? – не понял он. – Ты оставила его одного и не затушила огонь?

– Неправда это, – отрицательно помотала она головой. – Прогорело все до углей, когда уходила.

– Откуда же огонь тогда? – нахмурился Данко, оглядываясь по сторонам.

– Не знаю. Угли пылали, как свежие поленья, – со странным спокойствием ответила Богдана.

– Никак домовой шутки с нами играет, – поежился муж и быстро добавил. – Молока ему поставь, да и хлеба туда накроши. Если угощение примет, значит, простил нас. Не будет больше Идана мучить. А сейчас спать давай стелиться. Завтра с первыми лучами снова лес валить.

Прежде чем затушить огонь, мать долго смотрела на бледное личико и трогала лоб мальчика прохладными пальцами. Вроде, как и показалось, что нездоров. Безмятежное лицо ребенка чему-то улыбалось во сне. Грудь его мерно вздымалась и опускалась в тихом спокойном дыхании. Прикрыв маленькое тельце от ночного холода, Богдана поправила шкуры у входа, не оставляя ни малейшей щелки. Даже в летнее время ночи здесь нередко выдавались по-осеннему стылыми, укрывающими землю богатыми жемчужными росами. Потом затушила догорающие лучины и скользнула в постель к мужу.

Мощные мускулы его ломило от усталости. Шутка ли, в такой спешке частокол городить. А без защиты селение оставить, когда на охоту мужчины уйдут, никак нельзя. Куда ни глянь, везде время поджимает. Хоть и жилы рвешь, а все никак не поспеваешь вовремя. Тяжкие тревожные мысли не давали сомкнуть глаз и хоть немного отдохнуть до утренней зари.

– Богдана, – тихо позвал он в темноте.

– Что, милый? – также тихо ответила уткнувшаяся в мужнину подмышку жена.

– После того, как на охоту сходим, зверя набьем, отлучиться мне с братьями надобно будет, – предчувствуя ее сопротивление, сказал он.

– Куда же это? – забеспокоилась Богдана, приподнимаясь на локте. Не стал бы предупреждать, если не в дальний путь.

– За припасами и пожитками хотим дойти. Много чего нужного люди за спиной оставили. Одного зерна, поди, мешков сорок-пятьдесят. А чем сеяться-то будем? – с нарочитой внешней твердостью говорил он, внутренне сжимаясь от неуверенности.

Богдана молча лежала на спине, не позволяя дрогнувшим губам открыться, чтобы не сказать чего лишнего и обидного. Одну ее оставляет… На корм этим стервятникам!

– Я со старой Ганной поговорю, чтобы она не настраивала соседок против тебя. Поэтому тоже еду, чтобы добро их нажитое привезти. Может и помягчеют к нам, – терпеливо объяснял он, прижимая к себе ее напрягшееся от страха предстоящей разлуки тело.

Богдана продолжала тихо лежать рядом, переживая свое горе молча, без упрека и спора.

– Я вот что еще подумал, – желая хоть как-то расшевелить ее, добавил он. – Я попрошу жен братьев Злату и Чаяну тебе помочь со сбором трав. Чаяна за сынком посмотрит. К себе его возьмет в дом. А Злата любит тебя, тебе хорошо с ней будет. На три дома и соберете.

Богдана закивала в темноте, одобряя эту идею и благодарная за то, что он не предложил жену старшего брата Яромилу. Та невзлюбила ее за то, что она была сестрой его первой жены, не прощая нежной памяти к прошлому, которую муж хранил в своем сердце.

– Так что думаешь? – спросил он, не видя ее лица в темноте. – Хорошо, я придумал?

– Да, очень хорошо, – шепнула она и, немного успокоенная, снова прижалась к его плечу.

После откровенно разговора часть тяжкого груза упала с его души, и он, более не думая ни о чем, крепко уснул.

Пошел третий день, как все крепкие мужчины ушли на охоту, оставив селение на пожилых и подростков. Богдана, страдая от долгого отсутствия мужа, загружала себя работой сверх меры и благоразумия. К ночи, умаявшись, крепко прижав к себе сына, засыпала без тяжких дум и тревог.

Злата тоже скучая за своим, часто забегала навестить и поделиться последними новостями. Вот и сегодня забежала едва рассеялся утренний туман. По делу. Сговорились они этим утром вместе идти в овраг, чтобы накопать побольше кореньев и надергать камыша или, на крайний случай, рогоза. А после обеда уже чистить, резать и сушить.

Идан, ничего не подозревая, легко позволил увести себя в чужой дом и, заигравшись, не заметил, как ускользнула из поля его зрения мать.

Богдана шла скорым торопливым шагом, не желая оставаться вдали от сына ни одной лишней секунды. Они несли по две корзины каждая, надеясь вернуться с хорошей добычей. Ячменного зерна для лепешек оставалось совсем немного, а о пшенице и подавно уже с зимы не вспоминали. Оставалась одна надежда на то, чтобы насушить камышового корня и перемолоть его в муку, а там, глядишь, и водяной орех поспеет. Богдана еще в прошлый раз приметила целые заросли ярко-зеленых розеток ближе к другому берегу. Без лодки или плота не добраться, но топоры у мужчин остры, так что за этим дело не станет.

Глубокий овраг еще дышал последними разрозненными клочьями тумана, опустившегося на самое дно. Смело ступая вниз по уже проторенной тропе, она показывала путь молоденькой Злате, мелко перебирающей неуверенными ногами. Истомившиеся ступни коснулись влажного, укрытого густой зеленью дна оврага, и сразу на душе стало покойно и радостно. Будто прислонилась она исстрадавшимся на чужбине телом к стенам родного дома. От этой радости и сил сразу прибыло в уставших за последние дни руках. Легко ступая и пританцовывая, словно юная девочка, она отодвигала с пути поникшие ветви разросшегося у озера ивняка и, отложив одну корзину в сторону, вела за собой, взявши за руку, испуганную родственницу.

– Разве тебе ничуточки не страшно? – не выдержала Злата.

– Нет, – с серьезный лицом помотала головой Богдана. – Посмотри, какая вокруг красота!

– Мне кажется, в этом озере русалки водятся, – поежилась Злата. – Оно такое неподвижное, как Мертвое Озеро из сказаний.

– Нет никакого Мертвого Озера, – отмахнулась от нее Богдана. – Все это бабушкины сказки и досужий вымысел, чтобы малые дети на реку или озеро без спросу не бегали.

– А русалки? – пискнула Злата.

– А русалок уговорим нас на дно не утаскивать, – успокаивающе сжала задрожавшую руку женщина.

– Я вот им и угощение припасла, кивнула она на дно своей корзины, где лежал скромный завтрак, прикрытый рушником.

Роса мочила ноги и оседала на рукавах рубашки мельчайшим бисером, мгновенно впитываясь в тонкую льняную ткань. Было по-утреннему свежо, но Богдана не чувствовала холода. Все тело женщины дышало теплом и жар этот передавался ее спутнице, успокаивая охвативший юное тело то ли от страха, то ли от холода озноб.

Первым делом надо было найти подходы к озеру в тех местах, где раскинулись камышовые заросли. Богдана напряженно всматривалась в низкую, местами болотистую кромку, подбирая место, где можно протоптать надежную и безопасную для ее спутницы тропку. Сделав знак оставаться на месте, она шла осторожно, нащупывая широкими ступнями путь на топком, укрытом сочной зеленью берегу.

Казалось, ее ноги видели больше, чем глаза, когда Богдана, покачиваясь, почти наугад делала следующий шаг. В награду за смелость с каждым движением она поднималась все выше, туда, где прибрежная низина сменялась узкой полосой мелкого желтоватого песка, спускающего в воду отлогим пляжем.

Еще два раза ходила опытная женщина по тропе туда и обратно, чтобы сделать ее приметной для своей неопытной помощницы. А потом, собрав свои корзины, поманила за собой Злату.

– Вот тропинка тебе широкая, – обвела она рукой извилистую цепочку примятой осоки, – по ней ходи, но в сторону ступить не вздумай. Вязко там.

– Хорошо, – понятливо мотнула головой Злата.

– В воду я полезу, – стоя на песчаном берегу, сказала старшая, а ты в корзины корни поплотнее укладывай, да по одной к ивам относи.

Прежде чем лезть в воду, она развернула сверток с печеной репой и протянула одну головку наперснице. Достала из мешочка полную горсть вареного ячменя и щедрой россыпью окропила неподвижную воду, что-то приговаривая себе под нос. Вода заплескалась мелкой рыбешкой, взволнованной неожиданным подарком.

– Сейчас рыбьи посланцы наш дар соберут и русалкам отнесут, – довольно улыбнулась Богдана. – Мелко тут водным девам. Самим-то, поди, несподручно будет.

– Так, так, – кивала Злата, уже полностью успокоившись.

Усевшись на берегу, Богдана сняла уже порядком поистрепавшиеся лапти, размотала ленты онучей и аккуратно сложила все в стороне от воды. Босые, необычно широкие костистые ступни ее какое-то время стояли на берегу неподвижно, зарываясь большими пальцами в песок и наслаждаясь редким ощущением истинного единения с природой.

Злата удивленно рассматривала оголенные ступни и переводила взгляд на свои, кажущимися детскими по сравнению с лапищами ее спутницы. Заметив ее взгляд, Богдана смущенно опустила глаза и с легким всплеском вошла в прохладную воду, скрывая от людских глаз свои странные, сразу ставшие неуклюжими ноги.

Глава 4

На песке уже выросла внушительная куча камышовых стеблей, а она, как заведенная, продолжала снова и снова ходить в холодную воду. Согнув ноющую от тяжелой работы спину, Богдана тянулась в густые заросли камыша. С усилием вытягивая из илистого песка очередной пучок крахмалистых корней, женщина пошатнулась от усталости и шагнула назад на берег, чтобы хоть немного передохнуть.

Пряча ступни в воде и притворяясь, будто она ополаскивает их от налипшего ила, Богдана молча сидела на песке, наблюдая за бойкой работой напарницы. Ловкие пальцы обрывали камышовые стебли и укладывали корни с небольшим куском комля в корзину.

– Пойду отнесу, – сказала она, хватая сразу две корзины.

– По одной сподручнее будет. Узко там, – предостерегла ее Богдана.

– Не хочу лишний раз ходить, – заупрямилась Злата.

Богдана молча кивнула, слишком усталая, чтобы уговаривать или спорить. Она продолжала обессиленно сидеть на берегу, надеясь, что собранного камыша будет достаточно, чтобы наполнить две оставшиеся корзины.

За спиной послышался слабый вскрик, перерастающий в истерический вопль:

– Змея!

Забыв про усталость, Богдана резко вскочила на ноги, оборачиваясь на тревожный звук.

– Нога, – раздался другой крик.

Не теряя ни секунды, женщина понеслась по узкой тропе, царапая обнаженные ноги об острую узколистую осоку. Бросив наземь тяжелые корзины, Злата, закрыв лицо руками, еще удерживала одну ногу на краю тропы, в другая все глубже увязала в болотистой почве.

Тропа была слишком узкой, чтобы вместить обеих и дать точку опоры. Коли хочет она вытащить застрявшую ногу, придется рискнуть и тоже ступить в сторону. Зажмуривая глаза от страха, Богдана позволила босой ноге самой выбрать место для рискованного шага. Ступня, хлюпнув, начала погружаться в вязкую грязь, покрываясь неприятно пахнущей жижей по самую щиколотку. Казалось, теперь она тоже в плену зловещей топи, как внезапно нога перестала тонуть и встала на твердую ровную поверхность, словно под слоем жидкой грязи некто могущественный подставил ей свою исполинскую ладонь.

Болото ласково облегало ступню, забирая из нее усталость и боль. Прохладное нутро трясины наполняло тело Богданы неведомой силой и ощущением растущего где-то в глубине ее естества ощущения абсолютного, незамутненного ничем счастья.

Ее глаза засияли всполохами зеленого огня, но испуганная Злата ничего не видела, все крепче зажмуривая глаза и отказываясь сопротивляться затягивающему ее стопу болоту. Богдана смело подошла ближе и одним рывком выдернула завязшую в густой грязи ногу. Взвалив на себя обомлевшую девушку, она потащила ее на сухое место. Злата в беспамятстве осталась сидеть под кустом раскидистой ивы. А ее наперсница, не теряя понапрасну времени и не обращая внимания на мелкие порезы на пятках, быстрыми уверенными шагами сбегала за корзинами. Приступ невиданного прилива сил уже покидал ее, но крупицы энергии все же задержались и мерцали по всему телу, как таинственные крошечные звездочки. Спина больше не болела. Шепнув, что она скоро вернется, Богдана пошла на берег, чтобы собрать остатки камыша.

Омывая покрытые грязью ступни, она по-новому посмотрела на них, позволяя сердцу преисполниться признательности и гордости за чудесное спасение. Ласково обматывая чистые ноги онучами, Богдана попробовала надеть поверх свои лапти. Ей стоило больших усилий натянуть обувь, да и чуни теперь сидели на ступнях по-другому, словно снятые с чужой ноги.

– А ты отчего же так кричала? – вернувшись, спросила она еще не до конца успокоившуюся девушку.

– Я змею увидела, – всхлипнула Злата, изо всех сдерживаясь, чтобы не зареветь. – Перепугалась шибко и отпрыгнула в сторону. А там болото…

– Большая была змея? – насторожившись, продолжала расспрашивать Богдана.

– Не очень большая. Пятна у нее на шее яркие, как огни, – постукивая зубами, рассказывала Злата, но вдруг запнулась и стала молча отползать в сторону.

– Что с тобой? – удивилась старшая.

– Вот же она, – задохнувшимся шепотом ответила девушка, тыча пальцем за спину Богданы.

По примятой траве с шорохом ползла, не обращая никакого внимания на людей, змея неприметного серого цвета с двумя яркими пятнышками на голове. Прошуршав мимо замерших на земле травниц, рептилия втянула свое тугое длинное тело в заросли луговой травы и затихла.

– Тьфу ты, да это же обыкновенный уж! – рассмеялась Богдана, толкая побледневшую напарницу в бок. – Неужто ты ужей никогда не видала?

– Я не знаю, – пролепетали дрожащие губы. – Я боюсь. Я больше сюда не пойду.

Богдана с сожалением вздохнула, но стала тратить время на бесполезные уговоры. Дай бог, переспит глупая с этой думой ночку, да и отойдет сердечко от страха. Как же это в овраг не ходить? А припасы кто заготавливать будет? Пора бы уже понять, что ты мужняя жена. Весь дом на тебе держится. Не время сопли на кулак наматывать, да прятаться за мамкиным подолом. Мамка далеко осталась, не поможет более.

– Ладно. Некогда нам с тобой тут рассиживаться. Домой пора бечь, – заторопилась Богдана, вспомнив про сына. Одна лишь надежда, что не учуял он, как далеко она отошла. Может, успеет еще мать до того, как дитя скандалить начнет. Сердце ее начинало тревожно постукивать.

Преодолев скользкую крутизну обрывистого подъёма, травницы на минутку остановились, чтобы перевести дух. До селения оставалось не более пары верст. Громоздкие корзины больно оттягивали руки и заставляли путаться затяжелевшие от усталости ноги.

Узкая, едва заметная тропка плутала между стройных молодых дубов, выводя все ближе к патриарху – огромному, в несколько мужских обхватов дереву, глядя на которое с трудом верилось, что и оно когда-то начиналось крошечным зеленым ростком. Этот дуб будет покровителем деревни, также как до недавних времен был защитником и опорой столпившимся вокруг него молодым деревьям.

– Совсем я из сил выбилась, – прислонясь к потрескавшейся коре могучего дерева, пожаловалась Злата. Тонким, еще не окрепшим рукам семнадцатилетней девушки еще много корзин придется перетаскать в своей нелегкой трудовой жизни. Но это еще впереди, а сейчас не случится ничего дурного, если девочка присядет на минуту-другую и передохнет.

– До деревни с полверсты осталось, – сказала старшая, вглядываясь в густой лес впереди в поисках светлого дерева ограды. – Ты здесь тогда посиди. Передохни с корзинами. Я до дома налегке сбегаю, а опосля вернусь.

– За сынка переживаешь? – догадалась будущая мама, поглаживая едва заметную округлость живота.

– Да, рвется на части сердечко, – вздохнула Богдана.

– Ну, беги. Я тут посижу, посторожу корзины, – махнула слабой рукой девушка.

И Богдана побежала, перепрыгивая через сваленные бревна, измеряя крепкими ногами оставшуюся до частокола узкую ленточку лесной тропинки. А над деревней уже бился, улетая ввысь, тонкий детский крик. Его крик.

Не помня себя, бежала она в толпе людей, стекающихся отовсюду, туда, где страдало маленькое несмышлёное существо. Казалось, у дома Чаяны собралось уже больше половины селения. Выстраиваясь полукругом и сдерживая напирающих позади людей. Протискиваясь ближе, лезла она вперед, яростно пробивая сквозь плотно сомкнувшиеся ряды дорогу к своему сыну.

Ребенок стоял у порога и что-то громко, нечленораздельно кричал, хватая себя за лицо скрюченными пальцами. Потом рухнул оземь и забился в изгибающих все его маленькое тело судорогах. Посиневшее лицо заострилось, а на губах запузырились лохмотья белой пены. Прикусив язык, он выгнулся в причудливую дугу и наконец-то замер. Ни в безвольно опавшем теле его, ни в закатившихся белках глаз не читалось ни малейшего признака жизни.

Упав на колени, она ползла к нему, не имея больше силы в резко ослабших ногах, чтобы идти. Прижимая к себе вялое тельце, Богдана обвилась вокруг него теплой волчицей, прикрыв собой от взглядов потрясенных жителей.

– Порченный, – прошептал знакомый голос.

– Падучая, – подтвердил другой голос.

– Гнилой род, – мелко покачивая головой, продолжила старая Ганна. – Что еще могло родиться от больной матери?

– А ведь его предупреждали, чтобы не смотрел в сторону Некрасовой деревни! – волновались соседки.

– Беду на нас навлек, Данко, – шумно дышала Ганна, подходя все ближе к лежащей на земле женщине.

Богдана повернула к ней свое лицо и впилась в ненавистное лицо злыми глазами.

– Чего вытаращилась? – невольно отводя свой взгляд, сердито спросила старуха. – Или неправду я говорю? Порченое дерево не даст здоровых плодов.

Богдана молчала, продолжая сверлить ее тяжелым, проникающим под морщинистую кожу взглядом.

– Если знаешь, что ребенок больной, зачем оставляешь его одного? – не отступалась от нее назойливая женщина. – Опять на болото, небось, ходила? А ведь от него-то и все горести. Али не помнишь, как предок твой в топях свой разум оставил?

– Неправда это, – процедила Богдана, чувствуя, как сжимаются в кулаки ее длинные пальцы.

– Да об этом по всем деревням слух шел, – усмехнулась Ганна. – Сколь не старайся, а шила в мешке не утаишь.

– Богдана, – присела рядом с ней на корточки Чаяна, – а где Злата?

– Где, где, – ворчала противная старуха. – Бросила она ее в трясине, и дело с концом. Это же надо совсем головы лишиться, чтобы в Гнилой Овраг ходить. Сколько людей там сгинуло, а этой все нипочем.

– Это правда, Богдана? – ужаснулась сноха.

Сих хватило только на то, чтобы яростно помотать головой, отрицая чудовищное обвинение. Потом она снова положила голову на землю и еще крепче прижала к себе начинающего оживать сына.

К собравшейся толпе продолжали стекаться люди. В суете никто не заметил, как через ворота в деревню один за другим вошли охотники, нагруженные тяжелой добычей. Сложив все в кучу для предстоящей дележки, они поспешили к шумно волнующейся массе людей. Каждый из них нес в груди замирающее от тревоги сердце, страшась узнать о том, что беда случилась именно с его семьей.

Данко шел позади, стараясь удержать себя от того, чтобы не кинуться в эту толпу любопытных сородичей с топором и не раскидать их в разные стороны. Его чуткие, как у лесного зверя, уши уже улавливали въедливый голос своей старой тетушки. Было как божий день ясно, что она опять нападает на Богдану. Эта несносная женщина никогда не упустит своего шанса еще раз ковырнуть плохо заживающие раны.

Люди и сами расступались перед ним, спиной чувствуя его тяжелую грозную поступь. Гнев плескался в голубых глазах отблесками красного пламени. Он шел прямо к стоящей в центре сгорбленной женщине, словно намереваясь снести ей голову зажатым в руке топором. Его взгляд с жалостью опустился на скорчившуюся на земле жену, а челюсть гневно сжалась, превращая его лицо в неподвижную маску, истекающую яростью.

Тихий шепот в притихшей от страха толпе подсказал старой Ганне, что за ее спиной что-то происходит. Она медленно обернулась и уставилась на стоявшего позади племенника.

– Возвернулся, милый, – как ни в чем ни бывало приветливо улыбнулась она, – а сынишка твой, вон оно как. Опять приболел. Подошла вот, помочь Богдане подняться хотела.

– Врет она все! – вскинулась Богдана, бледнея от обиды. – Ни единого доброго слова для нас не нашла.

– Так ли это? – нависая над теткой своей массивной фигурой, процедил Данко.

– Да всего-то и сказала, что дите у вас слабенькое и без материнского присмотра хиреет, – развела руками старая Ганна, словно не понимая, в чем ее пытаются обвинить.

Его ноздри продолжали гневно раздуваться, а кулаки то сжимались, то разжимались, словно пытаясь подавить бушующую в душе ярость.

– Ну, про болото еще сказала, что все беды и хвори от него, – миролюбиво продолжила она, пытаясь умиротворить рассерженного родственника. – В этой округе, за пять верст от нашей деревня моего мужа была. Сказывал, как мальчонкой в Гнилой Овраг бегал. а еще говаривал, что не меньше дюжины охотниц за травами здесь сгинуло. Опасные места-то. А Богдана не бережется. День-деньской там пропадает. Все хлопочет, целебные сборы собирает.

– Разве плохо собирать лечебные травы? – разжал свои зубы Данко.

– Да кто же говорит, что плохо. О нас она радеет, милушка, а себя совсем не щадит, – закивала Ганна, умильно улыбаясь. – Да и сыночек ваш, чуть мать отойдет на полверсты, так уже в припадке бьется. Привык, поди, что мамка всегда рядом и других теперь принимать не желает.

Слова, пусть и насквозь лживые, а все-таки находили дорогу к его сердцу. Что с ней поделаешь? Хоть и известная она язва и сплетница, однако ближняя родня. Самая старшая сестра отца. Более и не осталось никого из того колена у старейшины. Отец ее всегда любил. Даже обратно в селение свое забрал, как овдовела, чтобы под присмотром была на старости лет. Данко оглянулся, ощупывая лица столпившихся полукругом людей, разыскивая мудрые, все понимающие глаза отца. Уже не раз было говорено между ними, что поедом ест Богдану старшая родственница, проходу ей не дает. Даже дом свой устроила в ближних соседях. Якобы для того, чтобы помочь его семейству в случае нужды какой.

Старейшины нигде не было видно. Должно быть, снова бродил он окружными лесами, искал место для капища. Тогда он повернулся к Богдане и нашел ее запавшие, потемневшие от страдания глаза. Больше не обращая внимания на бормотание старухи, он шагнул к сидящей на земле жене и подал руку, чтобы помочь встать с колен. Из складок подола появилось уже порозовевшее лицо Идана и заулыбалось, показывая неровные молочные зубки. Обрадованный мальчик, потеряв весь свой страх, радостно шагнул к отцу и обнял его за ногу. Следом поднялась, позванивая височными кольцами, Богдана и смело обвела собравшихся людей дерзким взглядом. С таким мужем ей нечего бояться, а болтать разное? Так людям языки на то и даны, чтобы молоть ими всякую чепуху. Уже без злобы смотрела она на пятившуюся назад старуху, прощая ей все, что та сказала и еще не раз скажет. Одна у нее отрада и осталась – поучать и портить жизнь молодым снохам. С долгожданным возвращением мужа на душе у Богданы стало так легко и хорошо, что больше не хотелось ей пускать в сердце тяжкие и темные думы.

Глава 5

Отец сидел на широком замшелом пне и внимательно смотрел на Данко, который мерял взволнованными шагами истоптанную сотнями ног полянку. Он понимал, отчего страдает сын, но отменить предстоящий поход было невозможно. Слишком много пришлось им оставить за спиной, спешно покидая ставшие небезопасными родные места.

– Болтают люди разное, – на секунду замедлив шаг, сказал он отцу. – Будто это вина жены моей, что нам пришлось уйти из старой деревни. А тетка Ганна – главная зачинщица.

– Она старая женщина, сынок, – вздохнул старейшина. – Страх гложет ее больные кости.

– Какой же может быть страх? – закипятился Данко. – Разве вред какой от моей жены видит наш род? Не она ли лечит и поднимает на ноги хворых ребятишек?

– Нет. Но ты же знаешь, какой славой пользуется Некрасово семейство? – мягко напомнил отец. – А потом, я ведь предупреждал вас с Малютой, что не дело заглядываться на девиц, у которых уже есть женихи. Разумно ли нам дивиться нынче, коли род Деяна Метелицы обиду на нас затаил вечную?

Данко слегка покраснел, но не посмел ничего ответить на справедливый упрек.

Отец, глядя на него добрыми глазами, рассудительно продолжил:

– Ты вот сам сейчас присядь подле меня на этот пень и подумай хорошо. Кто прав? Ты, Данко, сын Бажена Хромого, или Третьяк, сын Метелицы, у которого ты невесту увел?

– Да, оступился я, верно, все, – склонив могучую шею, согласился Данко. – Однако ведь они Богдану клюют, не меня. Почто такая несправедливость?

– Да что же ты, соколик, такое выдумываешь? – усмехнулся Бажен. – Где же это видано, чтобы вороны своего родного птенца клевали?

Данко снова замолчал, в глубине души понимая правоту отца. Однако обида за жену все едино грызла его исстрадавшееся сердце.

– Ты пойми, сын, – ласково продолжил отец, – слишком силен их род, чтобы нам с ними тягаться. Рад я, что ноги мы успели вовремя унести, до того, как они угрозу свою исполнили. Ведь не пожалели бы детей малых. А огненному петуху все сладко. Сожрет и дома бревенчатые, и плоть людскую.

– Может, и не стали бы поджигать деревню? – выразил давнее сомнение Данко.

– Род Деяна всегда славился своей мстительностью, – покусывая сухой стебелек, задумчиво сказал отец. – Первые годы мне еще удавалось договариваться и тушить обиду. Но когда у Богданы родился сын, Третьяк совсем обезумел. Он все тешил себя надеждой, что не будет у вас детей, и тем согревал свою темную душу.

– Хорошо. Я с братьями пойду к схрону, но сначала поговорю со старой Ганной. Строго поговорю, – каменея лицом, предупредил сын. – Даешь ли добро на суровый разговор?

– Ты уже не юнец, чтобы повсюду моего разрешения спрашивать, – вздохнул отец. – Коли чуешь надобность такую, тогда и поговори, усовести неразумную. Знаю я, что не дозволишь себе лишнего сказать. Спокоен я за тебя.

Долго плакала Богдана, собирая мужа в дальнюю дорогу. Всего-то и побыл седмицу дома, а уже снова в путь отправляется. По ночам просыпалась и с нежностью прижималась к его теплому боку. Так до утра, бывало, и не спала, стремясь надышаться исходящим от него родным запахом хвойного леса и луговых трав. Проснувшись, он прижимал ее к себе сильными руками и что-то шептал, зарывшись носом в тонкие шелковистые волосы.

В день перед отъездом Данко пришел с делянки рано. Еще только заканчивала Богдана стряпать скромный деревенский ужин. Уселся на лежанку рядом с напевающим себе что-то под нос сыном, задумчиво наблюдая за погруженным в игру ребенком. Идан, разложив на оленьей шкуре свои любимые глиняные игрушки в виде фигурок людей и животных, что-то вскрикивал и лепетал, поднимая с лежанки то одну потешку, то другую. По-видимому, вел со своими друзьями немудренную беседу. Иногда пытался засунуть голову глиняной фигурки себе в рот, но потом, словно что-то вспомнив, опасливо косился на мать. «Тебе уже почти четыре года, – не раз говорила ему мама: негоже такому большому мальчику в рот все подряд тянуть. Ты же не дитя годовалое, а будущий отцовский помощник».

Богдана после последнего припадка сына больше не решалась оставлять сына с чужими людьми. Вот подрастет, тогда и будут они вместе в овраг ходить, а покуда придется без кореньев и трав лечебных справляться. Страдало ее сердце, и мочи иногда не было терпеть, как хотелось скинуть лапти и босыми ногами пробежаться по влажной после утренней росы траве. Однако давила она в себе эти желания. Откладывала все на потом, запирая душевные сундуки на замок.

Злата теперь забегала нечасто и, пряча глаза, все больше пробегала мимо. Видимо, страшилась людской молвы, которая плотной вуалью кутала дом, в котором жила семья Данко. Люди стали еще сильнее сторониться Богданы и старались лишний раз не подходить к ее жилищу, если не было на то особой нужды. Порченное гнездо, одним словом.

– На заре выезжаем, – поднялся он с лежанки и подошел к жене. – Шесть пар волов с собой возьмем. За пару седмиц должны обернуться.

Богдана всхлипнула в ответ, закусывая губу, чтобы снова не заголосить. Весь день уговаривала она себя удержаться от слез, не портить последнего вечера перед отъездом.

Данко сжал зубы и поморщился. Тяжело и неловко ему было видеть слезы жены. Томилась душа.

– Ну, чего ты, – привлек он к себе сгорбившееся от горя тело. – Будто на год я ухожу. Иной раз и на охоте поболе пропадаем, и ничего.

– Я боюсь, – прошептала она.

– Чего же ты, голубка моя, боишься? – прижимая к себе жену, ласково спросил Данко.

– Там Третьяк, – всхлипнула она, утыкаясь ему в грудь. – Последний раз, когда видела его, обещался топором тебя зарубить, а голову на кол. Сколько лет прошло, а он все ярится, хоть и двух жен себе уже взял.

Мысль о давнем враге иглой вонзилась в сердце, заставляя вскипать горячую кровь. Попадись Третьяк ему один на один, он бы и сам, не задумываясь, снес тому злобную, не знающую покоя голову. Только благоразумие старейшины удержало молодых мужчин селения от того, чтобы не схлестнуться в ожесточенной кровавой драке с забияками из деревни Метелицы. Отец знал, что нет у них сил, чтобы справиться с многочисленным родом Деяна. Слишком уж крепкими и плодовитыми были его братья и сыновья. Он убедил Данко отступить и уйти поглубже в леса, чтобы попытать новой доли и найти нужный людям покой. С тех самых пор грызла Данко обида, будто испугался и убежал он, словно щенок от стаи волков.

Но этого не нужно было знать его пугливой жене. Он постарался найти в себе силы успокоиться и беззаботно усмехнулся:

– Разве дел нет у Третьяка, чтобы по лесам рыскать и встречи со мной искать? Пятеро малых народилось, а молодая жена уже шестым на сносях ходит.

Она все же почувствовала капельку напряжения в его голосе. И, не зная ничего иного, поняла по-своему, думая, что горюет он о том, как пустовато в его собственном гнезде, где живет один единственный птенец. Не стала Богдана делиться своими мыслями и догадками, а лишь тепло улыбнулась в ответ:

– Слава богам, что осели от него далече. Пусть они живут и здравствуют в своем краю, а мы в своем жизнь себе новую наладим.

– Больше не будешь плакать? – пытливо заглянул он в ее лицо.

– Не буду, – храбро мотнула она головой и приветливо звякнула медными кольцами.

Предоставленный самому себе Идан наконец-то понял, что проголодался и захныкал, напоминая матери про ужин. Спохватившись, Богдана кинулась к очагу и, подхватив ухватом дымящийся горшок, поставила ароматное мясное варево на столешницу.

– Еще одну миску поставь, – кивнул Данко на стол. – Гость у нас будет.

– Кто же это? – немного удивилась Богдана.

– Старую Ганну пойду, позову, – многозначительно посмотрел он на жену.

Она молча кивнула и, смахнув со стола пыль и несуществующие крошки, поставила четвертую миску. Развернула холстину с еще горячими лепешками и стала разливать по мискам исходящее парком жаркое.

Надеялся Данко по-доброму договориться с вредной старухой и задобрить ее для начала горячим вкусным ужином. Старая тетка жила одна и редко разводила огонь в своем очаге. Питалась тем, что приносили соседи, но рацион ее был скуден и однообразен. Все больше кусок сухой лепешки, раскрошенный в миску с кислым молоком, запеченные коренья или горсть вареного зерна. Поэтому особенно она радовалась, когда звал ее к себе на обед или ужин кто-нибудь из ближних родственников, хоть и случалось это не часто.

Дочерей она всех давно уже выдала замуж, а сына, который бы позаботился об одинокой матери на старости лет, не дали славные и добрые боги. Может, поэтому и была так остра на язык и несправедлива к другим. Должно быть, точили ее нутро одиночество и горькие думы.

Шаркая и прихрамывая, вошла Ганна в дом, любезно приветствуя хлопотавшую у стола Богдане. Дождавшись хозяина, она торопливо шмыгнула за стол, усаживая свое тщедушное тело поближе к миске. Воздав хвалу и благодарность богам, они, степенно погружая деревянные ложки в густое жаркое, неспешно ели, стараясь не уронить на пол ни единой крошки. Богдана, склонившись над сыном, помогала ему справиться со своей порцией.

После непривычно сытного ужина раскраснелась Ганна и разомлела. Была бы в своем доме, так сразу бы и прилегла на соломенный тюфяк, прикрытый старой, вытертой медвежьей шкурой. Осоловелые глаза рассеяно смотрели на Данко, который вежливо расспрашивал ее о дочерях и внуках.

– Дак, давно уже не видались мы, – всплакнула старая женщина, утирая скатившуюся слезу рукавом рубахи.

– Еду ведь я, тетка, в наше старое селение, а две дочери твои у ближних соседей живут. Может, весточку им какую передать? – предложил он, не обращая внимания на встревоженный взгляд жены.

– Передай, светик, передай, – сразу же проснулась Ганна. – Скажи им, что все у меня хорошо. Напоена, накормлена. Не обижают меня в родовом селении. Да и мне весточку от них принеси, будь ласков.

– Вот и славно, – кивал он добродушной гривастой головой. – Знаю, как тяжело тебе вдали от родных кровинушек. Только мы ведь тоже тебе не чужие.

– Не чужие, – поджимая губы, кивнула Ганна.

– Я вот с братьями в поход собрался, чтобы добро, позади оставленное привезти. Тяжело ведь без нажитого, – продолжил он разговор.

– Как хорошо ты придумал, – заулыбалась старая женщина. – Правильно говоришь. Очень тяжко нажитое за спиной оставлять. Каждый день страх меня поедом ест, кабы вороги наши не нашли схороненное.

– Не найдут, – уверил ее Данко. – Надежно все припрятано. Ни зверь, ни человек не доберется.

– Добрые слова говоришь, – жмурилась от удовольствия Ганна. – Словно медом липовым накормил, так на душе покойно и сладко стало.

– Знаешь, тетушка, что надолго уезжаю я, – медленно начал он главную часть разговора. – Богдана одна остается. Тяжко ей без меня будет. Помощь ей нужна будет, защита родственная. Ты нам не чужая, словно мать родная, можно сказать. Попросить вас хочу не ссориться между собой, не выставлять споры семейные на посмешище людское.

– Дак, разве я против? – притворно изумилась тетка. – Я рядом, за стенкой живу. Если с мальцом али еще помощь какая нужна, завсегда первая прибегу, хоть и кости больные. Ты жену свою уговори на меня волчицей не смотреть. Не гордиться и помощь принять, коли есть нужда.

Богдана хотела закрыть уши, как не по душе ей было слушать обманчиво добрые речи. Нет у нее веры ни единому слову, которые слишком легко слетали с тонких и сухих, словно пергаментные листки, губ. Но она терпеливо слушала и морщила рот в приветливой улыбке. Негоже начинать ссору при муже. Он у нее добрый и доверчивый, словно дитя с первым молочным зубом.

– Хорошо сказала, тетка Ганна, – одобрительно качнул он головой. – Раз нет у тебя сына родного, я готов быть вместо него. Ты женщина одинокая, присмотр и помощь нужна от нас, молодых. Пока не будет меня, накажу Богдане, тебе каждый день горячий обед готовить. Разве дело в твои лета сухие корки беззубыми деснами глодать.

– Славное дело, – улыбчиво кивнула Ганна. – Поезжай с миром и будь покоен, соколик. Не дам твою семью в обиду. Костьми старыми лягу, но вражды не допущу.

Данко смотрел на сморщенное, как печеное яблоко, лицо тетки и мучительно гадал: правильно ли сделал, что отступил от первоначального плана, пытаясь решить дело по-доброму. Может, все-таки лучше было пригрозить скользкой, как верткий уж, старушонке?

Ну, что сделано, то сделано. А там как боги управят, так и будет. Нечего более гадать, да вилами на воде круги разводить.

Утренняя заря едва занялась, покрывая позолотой алый край предрассветного неба, а Данко с братьями уже отвязывали волов, сонно переступающих копытами в своих загонах. Коровы, растревоженные утренней суетой, протяжно мычали, призывая хозяек на утреннюю дойку.

Холщовые сумы со свертками дорожных припасов поспешно грузили в старые, многое на своем веку повидавшие телеги. Дорогой предстояло быть тропам лесным, неисхоженным. Не знаешь, чего больше страшиться: заплутать или в овраге каком после дождя завязнуть. До сентября непременно надобно успеть обратно воротиться. Иначе настанут холодные, богатые на обильные туманы ночи, когда сырые низины напитываются влагой, превращая почву в вязкую грязь. Назад тяжелые пойдут. Шутка ли, столько скарба за один раз перевезти.

Богдана ласковой веревочкой вилась рядом, заглядывая в его опечаленные предстоящей разлукой глаза. Словно всем своим существом молила о том, чтобы взял ее с собой. Вздыхая, он прижал жену к себе, целуя в пробор светлой макушки. Не мог он ее взять. Не положено это. Что люди скажут?

Она знала, что не возьмет, оттого и не просила никогда, хотя он догадывался, конечно. Если могла, ушла бы с сыном в пустошь уединенную, лишь бы подальше от копивших вражду соплеменников.

Тяжко вздыхая, шли через деревню волы и тянули за собой поскрипывающие на неровной дороге телеги. Рослые, похожие друг на друга братья, кивая русыми кудрями, приветствовали и сразу же прощались с высыпавшими на улицу жителями селения. Богдана, не глядя ни на кого, строго выпрямив спину, шла рядом с мужем, решив провожать его, покуда идут ее ноги. Идан, вскочивший ни свет ни заря, сидел в телеге и глазел по сторонам любопытными глазенками.

Людское море волновалось и осуждающе перешептывалось.

– Неужто с собой возьмет? – буркнула себе под нос одна.

– Совсем стыда никакого нет, – вторила ей другая.

– Все у них не по-людски, – усмехнулась третья.

– Одним словом, чужая она, – подвела итог старая Ганна.

Глава 6

Раскрытая воротина протяжно скрипела на крепчающем ветру. Неповоротливо поворачивалась на петлях влево, увеличивая раствор и приглашая заглянуть в опустевшее селение. На полном скаку к заброшенной деревне летели конные, вооруженные длинными копьями люди. Гарцуя перед воротами, плотный мужчина с недовольным лицом бросил несколько коротких взглядов на царящее внутри запустение, сделал спутникам знак спешиться и ловко спрыгнул на землю. Приземлившись на сильные пружинистые ноги, он взял в руки поводья и еще раз осмотрел ворота. Из щелей торчали высохшие веточки терновника, висели забытые впопыхах, проржавевшие от дождя косы. Так жители селения пытались оградить себя от темных потусторонних сил. Осторожно заглядывая в раскрытый створ, Третьяк не спешил заходить внутрь, опасаясь засады. Род Бажена Хромого едва ли можно было назвать многочисленным, но военной хитрости его сыновьям не занимать.

Осмелившись, он снова подал знак своим людям и, ведя за собой коня, опасливо вошел внутрь, то и дело воровато оглядываясь.

На утоптанной десятилетиями земле валялись обрывки веревок, черепки разбитых горшков, оброненные глиняные потешки и много мелкого мусора, который обычно оставляет за собой человек, второпях собирающийся в путь.

– Сбежали! – гневно обернулся к своим людям Третьяк.

– Предупредил, верно, кто? – прозвучал риторический вопрос.

– Много вокруг жалельщиков разных, – злобно буркнул он и добавил. – Найду, кишки выпущу.

– Может, успеем еще догнать? – предположил Ратибор, младший сын Деяна Метелицы.

– Уже больше месяца как ушли, – мрачно сказал Третьяк, кивая на зеленеющую поросль ячменя, проросшего из разорванного мешка.

– Еще до того, как мы на охоту отправились, – присвистнул Ратибор, – знать бы, кто предупредил.

– Да, что и гадать, – ощерился крупными зубами Третьяк. – Это все они, девки из Некрасова селения. В гости к родственнице забегали, вот и прознали лишнее.

– Вот, значит, как, – нахмурился Ратибор.

– Все они лукавые. Истинные ведьмы, вроде сестры своей Богданы, – брызгая слюной, ярился Третьяк. – Не зря забыть про нее не могу. Приворожила, чертовка.

– Что делать-то будем, брат? – шмыгнул носом молоденький Ратибор.

Третьяк молчал, наливаясь лютой, требующей крови яростью. Мстительная натура его не знала покоя и искала выхода, чтобы спустить накопившуюся желчь. Внезапно лицо его просветлело, и он с усмешкой посмотрел на внимающую ему родню.

– А ведь знаю я, что делать будем, браты мои! – торжествующе поднял вверх он свое копье и стукнул древком о землю. – Пора извести под корень это дурное семя. От них по округе все беды и пошли. Еще старики рассказывали, которые Некраса помнили. Совсем чужой он с болот вернулся, словно там на ведьминой свадьбе гулял и сам опоганился. Не сожгли Богдану с выродком, будет гореть ее родня!

Не смея перечить, дружно кивали ему братья и племянники, выражая свое согласие.

– А как же моя Ожана? – осмелился спросить его племянник Дарен, недавно женившийся на девушке из рода Некраса.

– Твою жену может и быть, пощажу, – угрюмо проворчал Третьяк. – Хотя, по правде, нужно было бы схватить ее за косы, да отволочь на болота. Она проболталась, больше некому.

– Прости ее, Третьяк, по глупости она сболтнула, – умоляюще смотрели на него испуганные глаза с юного, еще безусого лица.

– Ладно, пусть живет, – милостиво махнул рукой Третьяк. – Я нынче добрый.

Обшаривая брошенные дома в поисках забытых ценностей, мужчины рассыпались по всей деревне, то и дело одобрительно вскрикивая и вытаскивая из брошенных хозяевами домов все, что могло приходиться в хозяйстве.

– Негусто, – хмуря брови, недовольно цокнул Третьяк, окидывая взглядом кувшины с отбитыми ручками, горку потрепанной пушной рухляди, мотки материи, да несколько истоптанных до дыр лаптей.

Люди смущенно прятали взгляды, стесняясь своих находок. Но таков был Третьяк, а сами они и этим не побрезгуют.

– Как же это они все свое добро смогли с собой уволочь, – задумчиво осматривал он ряды низких земляных крыш. – Род небогатый, даже пары коней в хозяйстве не было. Да и телег, верно, не больше десяти штук на все рты. Чует мое сердце, в схрон припрятали, а значит, воротятся соколики, никуда не денутся.

Молодежь с уважением посматривала на своего проницательного вожака, который славен был умением предугадывать действия противника.

– Несколько человек в окрестные леса на поиск схрона, – раздавал он указания, кивком подбородка распределяя людей. – Другие со мной. Будем готовить облаву на Некрасовских. Нужно будет всех загнать в деревню, подпереть ворота и подпустить огненного петуха.

На некоторых лицах читалось сомнение. А все же не нашлось никого, кто осмелился бы возразить родственнику, известному своим злобным и мстительным нравом. Дарен снова подумал о своей жене и ужаснулся, как представил, что Третьяк тащит ее за толстые русые косы на болота. У него не было никакого основания не верить тому, что угроза, озвученная дядькой, будет им же с удовольствием исполнена. Даже старшие уже опасались вступать в споры с жестоким и не останавливающимся ни перед чем, чтобы добиться своего, сыном старейшины.

– Как не станет Некрасовой деревни, тогда никто в округе нам более мешаться не будет, – с глубоким удовлетворением сказал Третьяк, одобрительно кивая своим мыслям. – Пахотные земли все себе приберем, да и леса окрестные богатые все наши будут. Род у нас большой, плодовитый. Будет где расселиться.

Парни смотрели на разгладившее довольное лицо его, наконец-то начиная догадываться о том, в чем заключались истинные намерения заматеревшего вожака. Месть была лишь предлогом, хоть и веским. Обид род Деяна Метелица и его предков издревле не прощал. Кровников принято было из-под земли достать, но чести рода не уронить.

Дарен, которого Третьяк назначил главным в отряде, медленно ехал под густыми кронами августовского леса, внимательно осматривая все вокруг в поисках слабого, неприметного с первого взгляда следа. Он специально свернул в сторону от избитых путей, догадываясь, что не стали бы селяне прятать свое добро у большака или торных дорог, что десятками разбегались в лесах: на север, юг, запад и восток. Теперь и не разобрать, по которой из них больше месяца назад двинулся в путь род Бажена Хромого. Он представил, как надсадно скрипели, подпрыгивая на ухабах, телеги, нагруженные добром, а следом шли старики и малые дети. Против воли сжалось от жалости еще не успевшее очерстветь доброе молодое сердце.

Конь, чувствуя настроение седока, едва переступал ногами, опустив голову вниз, надеясь перехватить пучок другой еще не успевшей до конца огрубеть травы. Спутники его тоже никуда не спешили, позволяя себе хоть немного расслабиться после безумной скачки, которую устроил им Третьяк, когда услышал, что его обидчики планируют улизнуть прямо из-под носа. Но весть дошла до них слишком поздно. Бажен Хромой уже уводил свой род дальше к северу, в Третьяк с братьями еще блуждал вдали от дома в поисках добычи.

Дарен вспоминал свою юную жену, с которой и парой слов не успел перемолвиться, когда проезжали мимо своей деревни. Всего-то и заехали, чтобы сгрузить с трудом добытого зверя, и поскакали прочь. Ее долгий обеспокоенный взгляд резал ему сердце. Догадывалась она, куда рвался взбешенный до кровавых чертиков в глазах Третьяк. Эх, не знала она еще того, что пришло ему в голову на этот раз. Навлечет он на родное селение ярость богов, если не уймется.

Как же ему быть? Ведь в деревне Некраса родители его жены и младшая сестра, которой этой весной минуло всего одиннадцать лет. Предупредить? Сказать, чтобы уходили в леса как есть, налегке? Черное сердце Третьяка требует крови и не успокоится, пока он не соберет свою кровавую жатву. Почитает он темных богов, иначе откуда в его душе родится столько злобы. А если предупредить, то как? Оторваться от отряда? Тайно? Скрытными тропами доскакать до брода на сторону Некрасовских владений?

Эта мысль придала ему сил и яркости угасшему было взору. В голове крутились мысли, быстро складываясь в незатейливый план.

– Вот что подумал я, браты мои, – обернувшись, сверкнул он глазами на мрачно плетущихся позади братьев и друзей. – Кучно будем ходить, много времени потеряем. Разделиться надобно, а подзывать друг друга свистом условным, если кто первым добро, схороненное, приметит. Светловолосые головы, не раздумывая долго, согласно закивали, одобряя предложенный план. Молодых мужчин уже давно тянуло домой, а Третьяк выдумывал одну затею за другой.

Спешившись, охотники исчезали под ажурным пологом леса, как бесшумные призрачные тени. Легкую поступь копыт глушила многослойная лесная подстилка, слегка сминаясь и пряча, как людские, так и лошадиные следы.

Дождавшись, когда вдали затихнут последние слабые звуки, он развернул коня и легкой рысью погнал его по направлению к переправе. Две версты минуло, а река все скрывала свои тихие воды за бесконечными рядами деревьев. По своим подсчетам Дарен давно уже должен был выехать на песчаный берег, однако лес становился только гуще, превращаясь в непролазную глушь. Лошадиная рысь постепенно снижала темп, превращаясь в осторожную боязливую поступь. А вскоре конь и вовсе встал как вкопанный перед завалом из трухлявого бурелома, наотрез отказываясь везти своего всадника дальше.

С неясной тревогой прислушивался Дарен к доносящимся из дали посторонним, не похожим на лесные звукам. Конь шумно дышал, всхрапывал и, переступая ногами, хрустел ломающимся под копытами валежником, всячески мешая своему хозяину. Однако чуткие уши охотника все-таки улавливали слабые, необычные звуки, похожие на скрип. Звук этот медленно нарастал, все явственнее пробиваясь через привычный шум леса. Где-то недалеко, устало поскрипывая, катились по лесной дороге груженые телеги.

Дрогнувшая рука взяла за повод усталого коня, слегка подергивая и понуждая следовать за собой. Надеясь, что ему удастся подкрасться незамеченным, он осторожно шел по направлению к звукам, гадая, кому пришло в голову забраться с телегами в такую глушь. Вытягивая голову, так внимательно прислушивался он к натужному скрипу, что забыл время от времени, поглядывать по сторонам.

Оттого неожиданный тихий голос справа и застал его врасплох.

– Стой – прозвучал короткий приказ.

Похолодев, Дарен медленно оглянулся в сторону знакомого голоса. Натягивая тетиву лука, на него холодно смотрели враждебные глаза Данко.

– Брось оружие! – прозвучал второй приказ.

Отпуская повод коня, Дарен вспотевшими руками опустил на землю свой лук и топор.

– Я один, – тихо сказал он, не дожидаясь вопроса.

– Что ты здесь делаешь? – не сводя с него колючих глаз, спросил Данко.

– Отпусти меня! Я должен предупредить людей из селения Некраса, – взмолился Дарен.

– Предупредить о чем? – напряженно спросил Данко.

– Третьяк хочет согнать всех в деревню, закрыть ворота и сжечь, – прошептал Дарен, словно боясь говорить вслух эти жуткие слова. – Он узнал, что вы ушли, и словно бес в него вселился. Он хочет крови.

– Почему я должен тебе верить? – дрогнувшими губами тихо спросил побледневший Данко.

– Потому что это я попросил Ожану передать весточку твоей жене, – твердо ответил Дарен. – Если хочешь, пойдем в деревню вместе. Нужно спешить.

Одну долгую мучительную минуту раздумывал Данко над словами стоящего перед ним и трепетавшего, словно осиновый лист, парня. Была доля правды в его речах. Это родственницы Богданы, которые гостили несколько дней у Ожаны, делая солидный крюк в два десятка верст, прибежали в их дом и, запыхавшись от быстрого шага, с порога упали в ноги, умоляя бежать. Только вот сама ли Ожана подслушала разговор али и впрямь передал через нее весточку Дарен? С сомнением смотрел Данко в юное безусое лицо своего противника. Тот был немного растерян, но взгляда своего в сторону не отводил.

Ведь поклялся Данко себе, что все мужчины из рода Метелицы будут его врагами до конца его дней. А теперь, что? Верить на слово первому из них, кто попался в его дрожащие от гнева руки? Выходит так, что придется поверить. Не может он рисковать жизнью людей.

Коротким кивком указал он на лежащее перед ногами оружие и опустил свой лук, убирая стрелу в колчан. Дарен сверкнул короткой благодарной улыбкой, подбирая топор и отправляя за спину свой лук. Взял за повод коня и пошел следом за доверившимся ему, показавшему свою незащищенную спину Данко.

Телеги катились по заброшенной лесной дороге дальше к северо-востоку, а Данко и его спутник торопились на юго-запад, к притаившемуся за редеющим осинником узкому телу извилистой лесной реки.

Дивился про себя Дарен. Как же мог он ошибиться в направлении и отъехать так далеко к северу? Может, леший шутки с ним шутил и уводил кругами от знакомых мест? А может, само Провидение привело его на лесную дорогу, по которой уходили забравшие остатки своего добра люди Бажена Хромого? Вздыхая в ответ своим невеселым мыслям, он украдкой косился на своего мрачного спутника, не решаясь задавать вопросы.

Чем ближе подходили они к переправе, тем яснее звенели в воздухе испуганные вопли и яростные крики. Наседая на обороняющихся селян, как стрелы, летали из стороны в сторону всадники на взмыленных лошадях. Некоторые из них падали, захлебываясь кровью, и волочились следом за своими обезумевшими скакунами, застряв ногой в стремени. Мужчины из рода Некраса бились мужественно, но пеший против всадника не боец, и остатки обороняющихся постепенно сдавали позиции, отступая за ворота. Чего и добивался Третьяк со своими людьми, продолжая теснить отступающих.

Горем и бессильным гневом взорвалась увиденная картина в сердцах наблюдающих за ними с другой стороны реки мужчин. Рука Данко потянулась к луку, намереваясь выпустить хотя бы несколько стрел до того, как их заметит противник.

– Охолони! – схватил его за руку Дарен. – Далече мы. Зря только стрелы изведешь. На том берегу, глянь-ка.

– Чего там? – повернул свою голову Данко в направлении, куда кивнул его спутник.

– Кусты шевелятся. Сидит там вроде кто-то, – напряженно вглядываясь в зеленые заросли, прошептал Дарен.

Из-за кустов показался узкий нос деревянной лодки, которая с тихим плеском скользнула в воду. Девочка лет одиннадцати и мальчик помладше, в белых льняных рубашках с трудом вскарабкались внутрь и отчалили от берега. Они испуганно оглядывались и, как умели, гребли большим, не по детским ручонкам деланым веслом. Мальчик громко хныкал и показывал пальцем назад, а девочка сердито шикнула, призывая его молчать. Тогда тот схватился руками за голову и повалился на дно лодки, с головой накрывшись лежащими на дне рыбацкими снастями. И затих, словно пытаясь спрятаться поглубже и подальше от окружающего его ужаса.

Глава 7

– Возьми коня, – сунул Дарен поводья в трясущиеся руки.

– Куда это ты? – смотрел на него опешивший Данко.

– Я в деревню, – махнул рукой убегающий прочь парень. – Уводи детей. Остальным уже не помочь.

На взгорке за рекой занимались первые языки пламени. Дети выбирались на берег и еще не видели, что сталось с их домом. Яр, густо поросший ивняком, надежно скрывал от невинных глаз жуткую картину разоренного гнезда.

– Сюда, – шепнул Данко, осторожно высовываясь из кустов. Нужно было торопиться. К обрыву уже направлялись всадники в поисках ускользнувших из лап селян. Решено было никого не оставлять в живых, чтобы не осталось ни единого свидетеля учиненного над мирной деревней злодейства.

Девочка испуганно глянула вверх, прижимая к себе дрожащего от страха мальчика, не сразу распознав знакомое лицо, спрятанное в тени орешника.

– Быстрее! – торопил он детей, молясь, чтобы всадники не приметили их раньше, чем они скроются в лесных зарослях. – Это же я, Данко. Дядька ваш. Неужто не помнишь меня?

В глазах девочки мелькнула искра узнавания, и, не сомневаясь более, она схватила мальчика за руку и потащила за собой. Подхватив малыша на руки, Данко знаком показал девочке следовать за собой и заторопился к месту, где оставил привязанного коня. Усадив детей в седло, он взял поводья в руки и повел животное за собой, надеясь, что ему достался смирный, привычный к чужим людям конь.

– Я хочу к маме, – захныкал мальчик, ерзая на неудобной сидушке. – Пусти меня домой, дядька.

– Молчи, – снова шикнула на него сердитая девочка.

Данко лишь прибавил шагу, молясь всем богам, чтобы мальчишка не обернулся назад. Деревня уже вовсю горела по периметру высокого частокола, и недолго оставалось до того, как займутся смолистые бревенчатые стены домов. И тогда те, кто не погибнет от огня, угорит в дыму пылающего вокруг пожарища.

Лесная дорога, вильнув напоследок, попрощалась с рекой и побежала вглубь леса, пряча беглецов в сени густого леса. Скоро уже не стало слышно криков задыхающихся в дыму людей и торжествующих воплей досыта упившихся кровью упырей. Две невинные души, чудом спасенные из ада, беззвучно плакали и, не оглядываясь назад, навсегда покидали родные земли.

Прошло много часов, прежде чем Дарен, измученный долгим пешим переходом, добрался до своего дома. На селение наползали клочья густого тумана, скрывая за своей плотной пеленой подбирающегося все ближе несчастного, выбившегося из сил человека. Его губы до сих пор дрожали, а картина вероломного нападения никак не хотела уходить из кругом идущей головы. Он еще не знал, что будет делать, но одно ему было ясно: нужно было спасать свою жену. Третьяк не оставит ее в живых. Таков был его план: отправить Дарена подальше в лес на бесплодные поиски схрона, а тем временем разобраться с оставшимися родственниками Богданы. Со всеми, до кого могла дотянуться его мстительная беспощадная лапа.

– Собирайся, – выдохнул он, ввалившись в свою землянку.

– Куда же это на ночь глядя? – испуганно посмотрела Ожана на покрытого царапинами мужа. – Что с тобой, любошко мое? Где ты поранился так?

– Я бежал. Упал в яму, – облизывая пересохшие губы, ответил Дарен, – Молока дай глотнуть. Пить хочу, мочи нет. И собирайся. Мы уходим.

– Куда же мы пойдем? – всплеснула руками круглолицая девушка.

– Сказал бы, кабы знал, – вздохнул Дарен, отхлебывая из чаши еще теплое парное молоко. – Самое нужное собирай, и как стемнеет, уходим. Пока Третьяк не вернулся.

Услышав ненавистное имя, Ожана замолчала, словно поняла что-то важное, и засуетилась по дому, готовясь к побегу.

– Как же унесем все это добро? – кивнула она на узел с пожитками и дорожную суму с припасами.

– Двух кобыл смирных с собой уведем, – хмуро ответил муж, – пока хватятся, нас уже и след простыл.

Загустелый кисель тумана втекал сквозь щели наспех задернутых шкур и стелился под ногами. Дарен выглянул на улицу, где и стены соседского дома уже было не разглядеть. Расценив это как добрый знак, он закинул узел себе за спину и схватил жену за руку, увлекая за собой в неизвестное будущее.

Угадывая ногами знакомую тропинку, бежали они к скотным загонам, которые стояли на некотором отдалении от селения. Собаки сначала было забрехали, а потом снова примолкли, распознав по запаху своих. Чем выше поднимались беглецы, тем светлее становилось вокруг. Туман рассеивался, открывая для них чистое, залитое розовым отсветом вечернего солнца пространство. Дарен оглянулся и с удивлением заметил, что серой хмарью заволокло только их селение, а по всей округе по-прежнему гулял легкий ветерок, трогая Ожану за растрепавшиеся косы. Может, оттого что деревня в низине? Эта мысль промелькнула и унеслась прочь за ненадобностью. Он уже отпирал засовы на бревенчатой двери загона, опытным взглядом выбирая самых спокойных кобыл.

– В амбаре старые седла и уздечки лежали, – шепнул он жене и помчался в сарай.

– Я боюсь одна, – только и пискнула она, растерянно оглядываясь на темные лошадиные морды вокруг.

– Я скоро! – раздался негромкий отклик.

Через десять минут он уже вовсю прилаживал старые, видавшие лучшие времена седла, что свалили в амбаре для починки. Истрепанные уздечки вызывали у Дарена сильные сомнения, но выбора не оставалось. Так быстро, как только могли работать его уставшие, дрожавшие от волнения руки, готовил он лошадей к дороге.

То и дело казалось ему, что слышит он громкие голоса возвращающихся всадников. Тогда на мгновение он замирал, оглядывался вокруг, прислушиваясь, а потом, осознав, что ошибся, снова возвращался к лошадям, и с еще большим усердием брался за дело.

Ожана неумело сидела в седле, неуверенно покачиваясь и пытаясь поудобнее устроиться на неудобном сидении. Дарен вздохнул. Ни о какой рыси не могло быть и речи. Вместо этого он погрузил на свою кобылу скромные пожитки, взял обеих лошадей за поводья и осторожным шагом их повел в лес. Дарен уже знал, куда они идут. Главное – успеть нагнать Данко и упросить его дать им приют. Ведь это младшая сестра Ожаны сейчас едет с обозниками куда-то в неизвестную северную даль. Может быть, и его семье найдется местечко в селении Бажена Хромого.

Где-то вдалеке слышались громкие боевые песни Третьяка и его людей. Опьяненная кровавой победой часть их неслась к деревне, наполняя воздух стойким запахом гари. Другая часть угрюмой рысцой плелась далеко позади, ведя за собой на поводу лошадей, к которым были привязаны тела убитых и раненных. Мало им было радости в этой бесславной победе, а крики горевших заживо людей до сих пор звенели в ушах беспокойным эхо. Не будет им удачи ни в этой, ни в загробной жизни. Призвал Третьяк на их головы проклятье.

Словно в подтверждение этих тяжких дум, увидели они собственное селение, укрытое густой пеленой бесовского тумана. И дрогнули тогда в груди сердца тех, кто еще не растерял остатки своей совести.

– Ожану! Найдите мне Ожану! – ревел ничего замечающий вокруг Третьяк.

Он кружился на своем коне вокруг ворот и что-то бессвязно вопил, напоминая демона, вырвавшегося из преисподней. Рукава его рубахи были пропитаны кровью, а пальцы черны от сажи. В темных пятнах было и лицо его, и ворот рубахи.

Когда селение Некраса уже догорало, он подошел так близко, как позволяли тлеющие под пеплом угли, чтобы убедиться, что не осталось в живых ни одного жителя несчастной деревни. Потом набрал полные пригоршни теплого пепла и умыл свое лица, пачкая его в цвет черного траура.

– Ожану! – снова закричал Третьяк и застучал в запертые на ночь ворота. – Приведите мне изменницу Ожану!

– Ты чего детей пугаешь, бесноватый? – высунулся из-за калитки старый горбоносый дед.

– Требую привести мне Ожану из рода Некраса! – стукнул Третьяк оземь окровавленным копьем. – Она предала нас! Не место ей в нашем селении! Не носить ей детей из рода Метелицы!

– Ночь ведь уже на дворе, – увещевал его дед. – Угомонись до завтрева, чертяка.

– Ты мне более не указ, старый, – отмахнулся от него Третьяк. – Вышло твое время.

Дед укоризненно качал головой, оглядывая черные руки родича, но от калитки не отходил, не желая пропускать неуверенно топтавшуюся перед входом молодежь.

– Отойди, дед, – повелительно махнул он кнутом. – Дай пройти моим людям.

– Злое дело ты затеял, – твердо сказали морщинистые губы. – А зло, как и добро, всегда возвращается.

Не слушал уже его Третьяк, как и не слушали молодые мужчины, отодвигая в сторону старое тщедушное тело и протискиваясь в укрытое туманным покрывалом подворье. Спотыкаясь и падая, они шарили в сумрачной полутьме, искали дом, в котором жила Ожана. Скоро в руках заполыхали факелы. Но все это было напрасно. Третьяк, не желая больше ждать, сам руководил поисками и первый ворвался в землянку, где жила молодая семья. Однако все, что удалось обнаружить – это непривычный беспорядок в жилище Дарена и холодные угли в его очаге.

– Ушла, – бешено вращая глазами, прошипел он.

Ответом ему было гнетущее, напряженное молчание.

– Привести мне того, кто ее предупредил! – взревел взбешенный Третьяк и, размахивая топором, принялся крушить все то малое, что оставили за спиной беглецы.

В ночь далеко не уйдешь. Лошади беспокойно ржали и едва шевелили ногами, отказываясь двигаться дальше. Сумеречный ночной лес страшен. Но дикие крики, слабое эхо которых доносилось из оставленной позади деревни, были еще страшнее.

Ожана, спешившись, жалась к мужу, путаясь под ногами и сбивая темп. Дарен сердился, но терпел, понимая ее страх. Изо всех сил напрягая глаза, он пытался присмотреть впереди подходящее место для ночлега. Скоро совсем стемнеет, и тогда ни будет им пути ни вперед, ни назад. Нужно принести подношение богам, чтобы уберегли от ночного зверя и обезумевшего родича. Если двинуться в путь с первыми лучами зари, то есть надежда, что успеют они оторваться от погони. Найти бы ту тайную лесную дорогу, ведущую на север, а там они сядут на лошадей, и дело пойдет шибче.

Он старался не думать о том, что Данко может отказать ему. Не тот это человек, чтобы повернуться спиной попавшему в беду человеку. Никогда люди из рода Бажена Хромого не отказывали тем, кто нуждался в помощи и защите.

– Я устала, – пожаловалась Ожана, напоминая о себе. – Куда мы идем?

– На север, – коротко ответил муж, не решаясь поделиться с ней своими робкими надеждами.

– А что мы там будем делать? – захныкала она. – Почему мы должны уходить из родных мест? Я боюсь.