Вы не авторизовались

До встречи на Венере бесплатное чтение

Скачать книгу

Мия

Мой срок годности гораздо короче, чем у большинства людей. Я такой родилась. Очень неудобно. Думаю, именно поэтому мать и бросила меня, когда мне было два дня. Но вариант «умереть, не узнав правильный ответ» я не рассматриваю. Остается одно ― спросить ее саму, другого выбора нет. Даже если для этого придется сбежать из дома и пересечь Атлантический океан.

Я жду, когда каблуки Кейтлин (это моя приемная мать) простучат по коридору, и вот входная дверь открывается и закрывается. Бегу в свою спальню и заглядываю под кровать. Да, он все еще там, мой винтажный чемодан, тот самый, который я купила на гаражной распродаже год назад. В тех местах, где зеленая кожа потерлась особенно сильно, нашиты разноцветные флажки из потрясающих, наверное, уголков мира, названия которых я даже выговорить не могу и где уж точно никогда не побываю. Я ставлю чемодан на кровать и, порывшись в шкафу ― в той его части, где хранятся мои вещи, ― вытаскиваю все свои пожитки. Две пары джинсов, три футболки, мой счастливый кардиган и два свитера; нижнее белье, три дневника, ручки с пастой разных цветов и мое главное сокровище ― фотоаппарат. Вот что я возьму с собой. Розовый шерстяной шарф висит на двери, как новогодняя гирлянда; прихватываю с собой и его. Трусь щекой о мягкий мех ― я знаю, что весна уже наступила и я больше никогда не повяжу его на шею, но просто не могу заставить себя бросить его здесь совсем одного.

У меня за спиной мелькает какая-то тень. Оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с собственным ― крайне изумленным ― отражением в оконном стекле. Вскрикиваю от неожиданности, нервно смеюсь. Что ж, это моя первая попытка побега, что и бросается в глаза.

Мне приятнее думать, что мое сердце само выбрало быть единственным в своем роде, не похожим ни на какое другое, ― именно поэтому в нем три врожденных порока. Но это уже не имеет значения. У меня был план, идеальный план: ровно через год и два дня, в свой восемнадцатый день рождения, я отправлюсь в Испанию и найду свою мать. Ноа, мой друг из фотокружка, поедет со мной. Однако этому плану не суждено сбыться. В этот раз я пролежала в больнице две недели. Врачи говорят, что откладывать операцию больше нельзя, но я не согласилась на нее и никогда не соглашусь. Судя по всему, они просто не понимают, ну а я и объяснять ничего не буду.

Смерти я не боюсь. Я знаю, что моя жизнь будет короткой. А вот операций да ― я боюсь, что в тот миг, когда мое сердце будет раскрыто для всего мира, рядом со мной не окажется человека, которому важно, просто жизненно необходимо, чтобы оно продолжало биться. Извините, но на это я не подпишусь.

Ротвеллы никогда не позволяли мне путешествовать, а уж тем более одной и на другой континент. Это значит, что в воскресенье, когда самолет со мной на борту поднимется в воздух и возьмет курс на Испанию, я официально окажусь в бегах. В сетях запестрят объявления «пропал человек» с моей фотографией. Итого у меня есть всего два дня, чтобы найти кого-то, кто захочет и сможет поехать со мной. Мое сердце начинает колотиться о ребра. Хоть врачи говорили мне, что новые таблетки стоит принимать только в самом крайнем случае, я быстро выпиваю одну. Никаких новых приступов, только не сейчас.

Я закрываю чемодан и мысленно пробегаю по списку необходимых для путешествия документов. Поддельное согласие родителей на поездку ― взяла. Свидетельство о рождении ― на месте. Фальшивый паспорт ― тоже. Мой настоящий паспорт ― упс, чуть не забыла. Я забираюсь на стул, затем на хлипкий стол и молюсь, чтобы он подо мной не рухнул. Тянусь вверх, провожу рукой по крышке шкафа. Мой друг Ноа, который должен был ехать со мной, спрятал паспорт здесь, чтобы мои приемные родители не смогли отобрать его у меня. Встаю на цыпочки, тянусь изо всех сил, ощупываю все вокруг ― ничего, кроме огромных катышков пыли.

Я опускаюсь на колени и сооружаю стопку из учебников ― училась я по ним, конечно, дома, и они мне больше не понадобятся. Осторожно забираюсь на них и дотягиваюсь до самого дальнего угла крышки шкафа. Кончиками пальцев нащупываю шершавую корочку паспорта, и тут входная дверь со скрипом открывается и захлопывается. Ой-ой-ой. Я хватаю паспорт и проделываю путь в обратном порядке: книги, стол, стул, пол.

Кто-то громко топает по коридору, но я не могу разобрать по звуку шагов, кто именно. Спихиваю чемодан на пол. Дверь комнаты распахивается как раз в тот момент, когда я ногой заталкиваю его под кровать.

– Мия, Мия, ты не поверишь, что случилось в школе! ― кричит Бекка, врываясь в комнату как ураган. Бекка ― моя младшая приемная сестра, мы живем в одной комнате. А еще так получилось, что она ― мой самый любимый человек на свете.

Я облегченно вздыхаю.

– Бекка, ты напугала меня до полусмерти.

Бекка бросает рюкзак на пол, ногой закрывает дверь и подбегает ко мне.

– Я не пошла на пересдачу даже, потому что должна была тебе рассказать! Помнишь ту девочку, которая в третьем классе называла меня дебилкой? Так вот, сегодня она завалила тест по английскому. И… ― Бекка замолкает на полуслове, с ужасом смотрит на паспорт в моей руке, затем поднимает на меня умоляющий взгляд. ― Ты уезжаешь?

– Мы говорили об этом, ― отвечаю я самым мягким тоном, каким только могу. ― Помнишь?

Она качает маленькой головкой, ее отсутствующий взгляд подсказывает мне, что нет, она не помнит. Бекка родилась с когнитивными нарушениями, и некоторые вещи просто проходят мимо нее. Наверное, поэтому именно она делит со мной эту комнату в доме людей, которые не являются нашими родителями. Биологические родители Бекки решили избавиться от нее, когда ее расстройство стало слишком очевидным. Ей тогда было пять лет.

Я беру ее мягкое, усыпанное веснушками лицо в руки и улыбаюсь. Это всегда успокаивает ее.

– Я собиралась сфотографировать северное сияние, помнишь? ― шепчу я. ― И это наш секрет; не говори об этом никому. Никогда, ладно?

Я скрещиваю пальцы, подношу их к губам и киваю: наш тайный знак. Я выучила его в приюте святого Иеронима, где провела бо́льшую часть детства.

Бекка улыбается. Она выглядит такой взбудораженной, мне очень неприятно врать ей, но я давно поняла: рассказать кому-нибудь о некоторых вещах ― верный способ их разрушить. Кроме того, как сказать ей, что я никогда не вернусь? Это выше моих сил. Однако все это уже неважно ― внимание Бекки переключилось на улицу перед нашим домом.

– Ты только посмотри, ― произносит она, глядя в окно. ― Тот парень из футбольной команды. Который Ноа убил.

К горлу подступают слезы, но мне удается сдержаться.

– Бекка, не говори так, ― строго отвечаю я.

Меня печалит не столько смерть Ноа, сколько страдания тех, кто никогда его не забудет.

– Это был несчастный случай.

Я стою рядом с ней и вижу, как из дома на другой стороне улицы выходит парень.

– Я даже представить не могу, каково ему теперь.

Вообще-то могу, потому что после случившегося уже бесчисленное количество раз прокрутила эти мысли в голове. Как он будет жить с этим?

Его зовут Кайл, и, хотя он был лучшим другом Ноа, мы никогда не встречались. Мои опекуны позволяли мне выходить из дома только на прием к врачу, в церковь по воскресеньям и в фотокружок. Изредка ― прогуляться с утра. Джош, парень, который живет в этом доме, тоже был в машине в тот день. Говорят, он все еще не оправился.

Я смотрю на Кайла ― он неподвижно стоит там, на нашей узкой улице, уставившись в пустоту, как будто время для него остановилось, ― и пытаюсь сообразить, о чем они разговаривали с Джошем, что могло между ними произойти.

– Что он делает? ― дергает меня за рукав Бекка. ― Зачем он там стоит?

С такого расстояния трудно сказать наверняка, но мне кажется, что Кайл вот-вот расплачется. Он смотрит направо, в сторону города, потом налево, в сторону леса. Медленно, как во сне, он поворачивает налево и, прихрамывая, бредет туда. Смотрит прямо перед собой, рюкзак закинул за плечо.

– Куда он идет, Мия? Что он задумал?

Я не успеваю дать ей ответы, которые удовлетворили бы ее. Я даже не успеваю их придумать. На нашей улочке появляется автобус, проезжает мимо нашего дома и останавливается прямо перед Кайлом, на мгновенье закрывая его от нас. Когда автобус отъезжает, я вижу, что на тротуаре никого нет.

Бекка бросает на меня озадаченный взгляд.

– Он что, в автобус сел? Мия, а зачем ему этот автобус? Он едет только до водопада. В такое время там никогда никого нет.

Она права. Если только Кайл не собирается сделать то, что, я надеюсь, он не собирается делать. Я, конечно, не говорю об этом Бекке, но что-то внутри меня начинает дрожать. Перед тем как он сел в автобус, на лице его было написано отчаяние. Нет, даже больше, чем отчаяние. Я уже видела этот отсутствующий взгляд у тех, кого привозили на скорой помощи, ― обычно в комплекте с таким взглядом шли перевязанные запястья или экстренное промывание желудка. Я должна убедиться, что с Кайлом все в порядке. Я должна сделать это ради Ноа. Он бы не хотел, чтобы с его другом что-то случилось. Я подхожу ближе к окну и смотрю, как удаляется автобус.

– Мия, хочешь в «Эрудита» сыграть?

Бекку, очевидно, эта ситуация больше не волнует, но меня ― да. Я прикидываю, как бы мне выбраться из дома так, чтобы никто не заметил. Входная дверь не вариант, поэтому я открываю окно и залезаю на карниз.

– Куда ты идешь? ― Бекка подпрыгивает от возбуждения. ― Я тоже хочу пойти! Я хочу пойти с тобой!

Я снова беру ее лицо в руки и пристально смотрю ей в глаза.

– Бекка, послушай меня внимательно. Мне нужно, чтобы ты сделала вот что. Если я не вернусь к ужину, скажи мистеру Ротвеллу, что звонил мой врач и попросил меня сдать некоторые анализы. И что я не знаю точно, как долго меня не будет. Хорошо? Я должна поговорить с этим мальчиком.

Бекка торжественно кивает и слегка хмурится в знак того, что она все понимает. Если повезет, она будет помнить то, что я ей сказала, достаточно долго, чтобы прикрыть мое отсутствие. Я скрещиваю пальцы в нашем тайном знаке.

– Прикрой меня, ладно?

Бекка снова кивает, и ее лицо расплывается в довольной улыбке.

Едва мои ноги касаются газона, она закрывает окно изнутри и показывает мне поднятый большой палец.

Какие варианты у меня есть? У меня нет машины, и даже если я украду ее, далеко я не уеду, потому что не умею водить. Пешком до водопада идти больше двух часов, а автобус туда ходит всего три раза в день. Детский велосипед Бекки, что лежит на траве, ― моя лучшая и единственная возможность. Если кто-нибудь из моей семьи увидит, как я гонюсь за автобусом, идущим в лес, на велосипеде с розовой бахромой на руле и корзинкой для кукол на багажнике, они вызовут скорую помощь, а потом прикуют меня к больничной койке, поэтому я прошу небеса сделать меня невидимой.

Я запрыгиваю на велосипед и начинаю крутить педали. Назад не оглядываюсь.

Автобус укатил далеко вперед и исчез за поворотом. Я кручу педали слишком быстро, мышцы бедер начинает сводить, и я упрашиваю свое неисправное сердце продержаться еще немного, дать мне совершить что-то хорошее ― что-то такое, что сделает мою жизнь достойной появления на свет, ― прежде, чем оно своим последним толчком вышвырнет меня с этой планеты.

Возможно, из меня получится гораздо более умелая беглянка, чем я думала.

Кайл

Я ― тот ублюдок, который месяц назад убил одного своего лучшего друга, а другого сделал инвалидом. Вообще-то о Джоше я узнал буквально на днях. Его выписали неделю назад, а повидался я с ним только сегодня. Я знаю, что вел себя как скотина, но, честно говоря, я не мог взглянуть ему в глаза. Его мать сегодня сказала мне, что он, возможно, никогда больше не сможет ходить. Сам Джош еще не знает.

Думаю, это объясняет, почему я сел в автобус: я не могу вернуться домой.

Я ни за что не скажу маме. Она этого не перенесет. Я забрал одну жизнь и разрушил другую, и вести себя так, будто ничего не произошло, я не могу. Такое не прокатит.

Очередная кочка на дороге вышвыривает меня из адского варева моих мыслей обратно в реальность, на последнее место в хвосте этого потрепанного жизнью автобуса. Мое сердце вот-вот разорвется. Я в пятый раз проверяю ремень безопасности и пытаюсь убедить себя разжать пальцы, которыми судорожно вцепился в сиденье.

Я выглядываю в проход, чтобы посмотреть, где мы едем, и ловлю взгляд водителя, который смотрит на меня в зеркало заднего вида. Хмуро смотрит, переводя взгляд своих черных глаз с меня на дорогу и обратно. Я ― его единственный пассажир. Шрамы на моем лице и руках никогда не способствовали тому, чтобы я мог проскользнуть куда бы то ни было незамеченным, но все же слишком уж он на меня пялится.

Я возвращаюсь на свое сиденье, мечтая стать невидимкой, смотрю время на мобильнике. Пять тридцать. Если совсем точно ― тридцать один день, двенадцать часов и двадцать пять минут с того момента, как я стал виновником той ужасной аварии.

Прежний Кайл ненавидел математику, но теперь я просто не могу перестать считать. Каждая секунда, каждая минута и каждый час ― это еще одна секунда, еще одна минута и еще один час, которые я украл у Ноа, не говоря уже о Джоше, который больше никогда не сможет ходить. Это все должно было случиться со мной. Приступ тошноты подкатывает к горлу, и как раз в этот момент телефон начинает вибрировать у меня в руках.

Джудит. Я перевожу ее на голосовую почту. Не могу говорить с ней, не сейчас. Звучит нелепо, но, общаясь с ней, я словно предаю прежнего Кайла ― Джудит была его девушкой, не моей.

Чтобы разорвать замкнутый круг, по которому без остановки несутся мои мысли, я достаю скетчбук и рисую одинокого, отверженного всеми пассажира в автобусе. И на пять-шесть минут мне удается позабыть обо всем. Не лучший мой рисунок, но он позволяет мне почувствовать себя снова почти нормальным. И в тот момент, когда я начинаю о чем-то мечтать, молиться, мысленно уговаривать автобус, чтобы он ехал, ехал и никогда-никогда не останавливался, водитель сворачивает с дороги и замедляет ход. В последнее время, чего бы я ни захотел, все идет прахом. Заметка для себя: поискать в сети «проклятие, сглаз» и «лампа Аладдина, работающая на разрушение желаний».

Автобус останавливается прямо под одним из больших деревянных указателей входа в парк: «Водопад Ноккалула». Я уже много раз бывал здесь. Я беру рюкзак, бросаю в него скетчбук и иду по длинному проходу. Водитель автобуса открыл только переднюю дверь. Он продолжает пялиться на меня, пока я приближаюсь. От этого взгляда у меня даже руки покрываются холодным потом. Я прохожу мимо, смотрю исключительно на ступеньки, ведущие наружу, но он, похоже, не собирается позволить мне уйти просто так.

– Эй, парень. Куда ты пойдешь в такое время? Тебя кто-то должен подобрать?

Я бросаю на него взгляд, как бы говоря: «Твое-то какое дело?»

– Этот автобус ― последний на сегодня. ― Он и до этого хмурился, а сейчас его брови просто сходятся вместе на переносице. ― Ты не знал?

Чувствуя себя чужаком в собственном теле, отвечаю, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало как можно естественнее:

– А, вот в чем дело… Нет, не волнуйтесь за меня. Я встречаюсь здесь с парнями из нашей футбольной команды.

Я чуть улыбаюсь, показываю на свой рюкзак:

– Решили провести ночь в лесу.

Касаюсь шрама на брови и, заставив себя усмехнуться как прежний Кайл, добавляю:

– Но мы выучили тот урок, вот что я вам скажу. С медведями больше бороться не будем, можете всем так и передать.

Лицо водителя остается смертельно серьезным ― меня аж в дрожь бросает. Ладно, ладно, я понял, что ты не оценил юмора. Ноа и Джош оценили бы. Мы бы животики над этой шуткой надорвали от хохота. Так мы всегда и делали в таких случаях. Но это все в прошлом. Ноа больше никогда не засмеется. Новый позыв тошноты скручивает мои кишки.

Я спускаюсь по ступенькам так быстро, как только позволяет забинтованное колено. В тот момент, когда я ступаю на землю и слышу далекий рев водопада, меня озаряет. Четко, как никогда раньше, я вижу всю ситуацию со стороны и понимаю, что какая-то незримая сила привела меня сюда сегодня, чтобы я мог заплатить за то, что сделал. Впервые за долгое время я вдыхаю полной грудью. «Водопад ― 500 метров», сообщает маленькая деревянная табличка. Иду по стрелке, углубляясь в самую густую часть леса. Сзади доносится урчание двигателя автобуса ― он работает на холостом ходу. Проходит почти целая минута, прежде чем я слышу, как колеса шуршат по грунтовой дороге ― автобус наконец-то возвращается к шоссе.

Я застегиваю кожаную куртку. Для алабамской весны все еще слишком холодно ― или, может быть, это я так ощущаю. Смотрю вверх. Деревья надо мной, как мне кажется, отвечают пристальными взглядами, указывают на меня ветвями, словно наслаждаясь тем, что станут единственными свидетелями моей гибели. Безжалостный рев водопада притягивает меня к себе, как Магнето ― своим магнитным полем. Удивительно, но с каждым шагом я испытываю все большую решимость и одновременно все сильнее застываю внутри себя, как будто что-то во мне уже умерло. Все словно становится на свои места, как в пазле, где нужен был последний фрагмент, чтобы раскрыть самые постыдные секреты картинки. Сквозь прошлогоднюю палую листву пробивается свежая травка. Одна жизнь начинается, другая заканчивается.

Я думаю о тех, кого я оставляю. Я знаю Джоша, и он поступил бы точно так же. Джудит найдет кого-нибудь, кто заставит ее смеяться снова, парня получше, чем я. А мои родные… Ну, по крайней мере, им не придется каждый день смотреть на слово «ВИНА», что горит у меня на лбу и вообще испятнало всю мою кожу. Я знаю, что они не согласны с тем приговором, который я сам себе вынес. Но им больше не придется таскать меня по психиатрам, сотрясать воздух, убеждая меня, чтобы я перестал чувствовать себя тем куском дерьма, какой я и есть. С таким же успехом можно пытаться убедить блоху, что она ― супергерой. Ничего из этого не выйдет. Я ― кусок дерьма, и точка. Все остальное ― ложь.

В глубине души я знаю, что тем самым освобожу их всех. Кроме того, может быть, я снова увижу Ноа. Может быть, я смогу его попросить простить меня. И если мы встретимся там, возможно, он сделает это.

Мия

Не знаю, как долго я крутила педали. Но когда я наконец оказалась у входа в парк, лучи заходящего солнца все еще пробивались сквозь листву кленов. Я бывала здесь раньше ― прошлой осенью, на пикнике с Ротвеллами. Социальный работник решил, что общее «семейное мероприятие» пойдет нам всем на пользу.

На деле же все прошло ужасно. Близнецы подрались, Бекка потерялась в лесу, и, пока мы ее искали, дикие свиньи сожрали нашу еду. Мы потратили на поиски Бекки два часа, зато теперь я знаю лес как свои пять пальцев. Прислоняю велосипед к деревянному знаку, который указывает путь к водопаду, и бегу дальше так быстро, как только могу. Ноги дрожат ― от непривычной физической нагрузки, но прежде всего от страха. Я верчу головой во все стороны, но не нахожу и намека на то, что Кайл проходил где-то здесь. Я прошу свое сердце успокоиться, но оно бешено колотится о мои ребра.

– Кайл! ― изо всех сил кричу я, набрав как можно больше воздуха в грудь.

Мне отвечает только отдаленный шум водопада. А если Кайл пришел сюда просто прогуляться? Или он хочет побыть один? Или нарвать дикой спаржи? На днях вот мистер Ротвелл принес из леса целую охапку. А если он услышит, как я зову его, и завтра мое имя окажется на первой полосе местной газеты?

Я слишком много думаю, когда нервничаю. Иногда я даже устаю непрерывно слушать собственные мысли.

Я начинаю задыхаться и перехожу на шаг. Пронзительный крик ястреба заставляет меня взглянуть вверх. Он пролетает прямо над головой, как будто предупреждая меня о чем-то. Недобрый знак. Тревога ― слишком хорошо знакомое мне чувство ― пронзает меня. У меня появляется дурное предчувствие. Я срываюсь на бег ― просто не могу ничего с собой поделать, хотя мне это строго запрещено, особенно после моего последнего пребывания в больнице. Молюсь про себя, чтобы новые таблетки все еще продолжали свое волшебное действие, кричу на бегу снова и снова:

– Кайл! Кайл! Ка-а-айл!

Сомневаюсь, что он меня слышит. Грохот водопада все нарастает. Я выбрасываю из головы все мысли и просто бегу и бегу – и вот наконец вижу мощный поток. Вода каскадом низвергается между двумя огромными буковыми деревьями.

О боже, вот он, наклонился над краем и смотрит на стремительную воду, одной рукой держась за хлипкое ограждение. Нет, нет, нет, пожалуйста, не делай этого. Тяжело дыша, я останавливаюсь, набираю столько воздуха, сколько позволяют мои легкие, и кричу:

– Не-е-ет!

Но Кайл, кажется, не слышит меня.

Боже мой. Я снова бросаюсь бежать, но понимаю уже, что не успею, если вообще добегу. Я должна сделать что-то, что кардинально изменит ситуацию. Я останавливаюсь, делаю глубокий вдох и умоляю ветер, деревья и весь лес донести мой голос до него, а затем кричу ― кричу так, как в жизни не кричала, как не кричал ни один человек в мире.

Кайл

Говорят, время лечит. Но никто не рассказывает о том, что случается, когда время решает остановиться и каждая секунда словно час, а каждый час кажется длиною в жизнь.

Я смотрю вниз. В тридцати метрах под моими кроссовками вода обрушивается на скалы, словно желая размолоть их в мелкую крошку. Оглушительный рев потока сталкивается с неумолимым бегом моих мыслей. Меня трясет, но не от холода. Я даже не знаю, что страшит меня больше: что я разобьюсь вдребезги или что останусь в живых.

Мысли бешено крутятся в моей голове. Одни голоса кричат мне: «Сделай это, ну давай же!»; другие осыпают оскорблениями, называя меня трусом; третьи призывают меня заплатить за то, что я совершил. Рука моя, однако, остается глуха к ним всем ― как вцепилась в железную ограду у меня за спиной, так и не разжимается.

Я думаю о разрушениях, причиной которых стал: Ноа в могиле, Джош в инвалидном кресле, сломанные жизни их родителей и моих… Я думаю обо всех, кому я больше не могу смотреть в глаза, и моя рука медленно начинает ослаблять хватку.

Первым я разгибаю мизинец. Если Бог есть, я прошу у него прощения. Теперь ― безымянный. Подождите, что такое я говорю? Если Бог есть, я советую ему бросить эту работу. Созидание, похоже, не является его сильной стороной, по крайней мере создать нормальный мир у него не получилось.

Средний палец. Я слышу, как стучат мои зубы.

Все, что мне нужно теперь сделать, ― это разогнуть большой и указательный пальцы, и все будет кончено.

Я выставляю одну ногу вперед, готовый отдаться на милость гравитации.

– Помогите!

Страдальческий крик почти сливается с грохотом водопада. Это я кричу? Но я не отвожу взгляда от пропасти под ногами. И тут я снова слышу:

– Пожалуйста, помогите мне!

Эти слова возвращают меня в реальность. Я почти повис на двух пальцах на самом краю скалы над огромным водопадом. Что, черт возьми, я делаю? Моя рука крепко сжимает ограждение. Я начинаю пятиться, пока не упираюсь в него ногами, и оглядываюсь по сторонам в поисках того, кто кричал.

Вдалеке, на поляне между деревьями, девушка теряет сознание и падает на землю. Я перепрыгиваю через забор и несусь ― с такой скоростью, что у меня мышцы дрожат.

Я добегаю до поляны и вижу, что девушка лежит на боку, скрестив руки и поджав ноги. Она моя ровесница или чуть младше. Я опускаюсь на колени рядом с ней. Блестящие рыжие волосы скрывают часть ее лица. Она выглядит очень хрупкой.

– Эй! ― шепчу я, как будто громкий окрик может разбить ее.

Она не реагирует. Я отодвигаю прядь волос с ее лица и вижу, что она дышит. На шее у нее маленький кулончик с изображением Девы Марии, а кожа такая светлая, что она кажется видением из снов, а не настоящей девушкой из плоти и крови. Черты лица ― тонкие. Да и все в ней тонкое, нежное, хрупкое. Если бы у нее были острые ушки, она могла бы быть Арвен, эльфийской принцессой.

– Эй, эй, ― опять шепчу я. ― Ты меня слышишь?

Я не осмеливаюсь прикоснуться к ней ― просто убираю прядь волос с ее лба. Она резко вдыхает и напрягается, как от боли. Ее ресницы начинают подрагивать, глаза медленно открываются, но она все еще как будто не здесь. Она оглядывается, словно не понимая, где находится, а затем смотрит прямо сквозь меня невидящим взглядом.

– Эй, ― снова шепчу я. ― Ты в порядке?

Теперь ее глаза широко открыты, и наши взгляды встречаются. Она растеряна, даже немного испугана.

– Спокойно, спокойно. Все хорошо. Ты просто потеряла сознание. Тебе лучше?

Эльфийка кивает.

– Отлично. Встать можешь?

Она опирается на локоть и пытается ― безуспешно ― подняться на ноги.

– Тише, тише, давай я тебе помогу.

Я просовываю руку под ее шею и осторожно начинаю поднимать ее. Она избегает встречаться со мной взглядом. Кладет одну руку на землю, смотрит на нее ― и тут же рывком вскакивает. Пятится, бешено трясет рукой и кричит, как человек, столкнувшийся наяву с самым страшным кошмаром:

– Снимите это, пожалуйста! Снимите это с меня!

Одного взгляда мне хватает, чтобы понять, в чем дело. Ящерица, еще более испуганная, чем девушка, мечется по ее руке. В итоге бедная ящерка падает на землю и убегает.

Девушка на мгновение замолкает, вид у нее сконфуженный.

– Извини. Обычно я не веду себя как истеричка, ― говорит она. ― Просто, когда я была маленькой, ящерица забралась ко мне в кровать, и, ну, я думаю, это звучит не очень, но поверь мне, когда тебе пять лет, это может тебя сильно травмировать, и кроме того…

Как можно выпалить столько слов на одном дыхании? Она поднимает руку к сердцу, как будто ей больно.

– Я не очень хорошо себя чувствую, и, похоже, здесь не так много людей, которые могли бы мне помочь, поэтому у меня нет выбора, кроме как попросить тебя отвезти меня домой.

Да что с ней такое? Что-то явно не так.

– Но ты вроде быстро пришла в себя, тебе не кажется? ― замечаю я.

– Ты абсолютно прав; возможно, поэтому у меня сейчас так кружится голова.

– Люди обычно не кричат перед тем, как потерять сознание.

– Нет?

– Нет.

– Да, но, я… эпилептичка.

Невероятно. Она явно сочиняет на ходу, это сразу видно. Она продолжает:

– И я всегда чувствую, что вот-вот упаду в обморок, и поскольку это пугает меня и все такое, я просто начинаю кричать. Кроме того, если только представить, что ты бы меня сейчас не нашел, я пролежала бы здесь несколько часов. Я практически уверена, что мною успел бы полакомиться кто-нибудь из диких зверей, которые здесь водятся. На табличке у входа в парк написано, что здесь водятся койоты, рыси, волки и даже аллигаторы встречаются.

Моя бабушка всегда говорила: нечего сказать ― молчи, поэтому я просто смотрю на девушку спокойным, холодным взглядом.

– Пожалуйста. Я бы не обратилась за помощью к тебе, будь у меня хоть какие-то другие варианты. Я тебя впервые вижу, и ты вообще можешь быть, например, серийным убийцей, но я не смогу добраться домой на велике, на котором сюда приехала.

Если бы ее звали Пиноккио, ее нос уже не помещался бы между нами.

– Так позвони своим родителям, ― говорю я, стараясь выглядеть спокойнее, чем чувствую себя.

– Я не могу. Они очень бедные, и у них нет мобильников.

Я никогда не видел человека, который врал бы так неуклюже. Но ее куртка и брюки ― притом надетые наизнанку ― действительно выглядят так, как будто она получила их от волонтеров Армии Спасения, и я сомневаюсь, что светить носками в многочисленные дыры кроссовок ― это последний писк моды.

– Я вызову скорую, ― говорю я. ― Она отвезет тебя домой.

– Нет, пожалуйста, не надо, ― в ужасе отвечает она. ― Вызов скорой стоит кучу денег.

Я молчу.

– Пожалуйста, только доведи меня до города. Там я попрошу кого-нибудь другого помочь мне.

Да какого хрена ей от меня нужно? Я начинаю сомневаться, реальна ли она, эта девушка, или дух водопада Ноккалула вынырнул из глубин, чтобы преследовать меня.

Она хихикает:

– Я действительно похожа на призрак?

Черт, либо эта телочка читает мои мысли, либо я думаю вслух.

Я перехватываю ее взгляд, который она бросает в сторону водопада, и понимаю, что место, где она «упала в обморок», ― единственное, откуда его можно увидеть. А если совсем уж точно ― единственное, с которого можно было увидеть меня на этом чертовом мосту. Она понимает, что я сообразил, в чем дело, и прикусывает губу.

Мне надоело сдерживать свой гнев. Без сомнения, силе ее воображения можно только позавидовать, и, наверное, она делает все это из лучших побуждений, но компания ― последнее, что мне сейчас нужно.

– Сделай себе одолжение, ― говорю я. ― Иди домой.

– Нет.

– Ну и ладно. ― Я направляюсь к водопаду. ― Поступай как хочешь, мне все равно. И вообще забудь о моем существовании, ясно?

Мне нужно побыть одному. Я все еще не знаю, что мне делать и куда идти, но возвращаться в город ― точно ― не вариант. Единственное, чего я сейчас хочу, ― разобраться в себе. Вместо этого я слышу у себя за спиной ее шаги.

– Подожди секунду, пожалуйста.

Она действительно начинает меня доставать.

– Не лезь не в свое дело.

– Ты и есть мое дело. Разве ты не понимаешь? Если я позволю тебе сделать то, что ты собирался, я никогда себе этого не прощу.

– Топай уже домой!

Я отталкиваю ее и иду дальше. Я намного выше ее, и удерживать ее на расстоянии мне совсем не сложно. И вот как только я думаю, что наконец избавился от нее, она пробегает мимо меня, поворачивается лицом ко мне и, пятясь, продолжает говорить:

– Я предупреждаю тебя. Если ты прыгнешь, я тоже прыгну. И вся боль, которую ты причинишь моим семи младшим братьям и сестрам и моим бедным родителям, ― ну, это будет на твоей совести.

Это удар ниже пояса.

– Отвали! ― рычу я. ― И прими свое лекарство.

Я снова отпихиваю ее с дороги и продолжаю идти. До водопада остается всего пара метров. И тут Эльфийская Принцесса, Обернувшаяся Моим Кошмаром, бросается к нему.

Я настолько ошеломлен, что могу лишь замереть на месте и смотреть ей вслед.

Мия

О боже, что я делаю? За этот день я пробежала больше, чем за всю свою жизнь. Когда я оказываюсь возле железной ограды, отделяющей лес от опасного обрыва у водопада, мне становится трудно дышать, как будто огромные руки стискивают мои легкие. Я оглядываюсь. Кайл все еще стоит на том же месте, где я его оставила. Но, судя по ярости в его глазах, он готов повеселиться напоследок. Если он все-таки решит прыгнуть, то ему понадобится всего пара секунд, чтобы настигнуть меня на краю обрыва. Ладно, я должна пройти через это, иначе он не поверит, что я не шучу, поэтому я соскальзываю вниз, на другую сторону ограждения, прислоняюсь к нему и изо всех сил вцепляюсь в металлическую сетку.

Что ж, вид отсюда настолько же захватывающий, насколько и леденящий душу. Вода низвергается с уступов разной высоты, собираясь в одну огромную каплю прямо передо мной. Уступ под моими ногами узкий, слишком узкий. Один шаг ― и меня закрутит этот холодный поток.

Я на секунду оглядываюсь на Кайла, но успеваю разобрать, что написано у него на лице. Он стоит, приоткрыв рот и вытаращив глаза, а в них ― жуткая пустота. Такой пустой взгляд встречается у тех, кто не видит выхода из ситуации, в которой оказался (я видела этот взгляд в больнице бесчисленное количество раз, когда родителям говорили, что их ребенок больше не проснется).

Я с вызовом смотрю на Кайла, стараясь скрыть дрожь в коленях.

– Не подходи! ― кричу я, но рев водопада заглушает мой голос.

Кайл качает головой, хмурится и идет в мою сторону.

– Стой! Если ты сделаешь еще шаг, клянусь, я прыгну! ― кричу я изо всех сил.

И в этот момент земля уходит у меня из-под ног. Огромный валун, на котором я стою, начинает оседать. Прежде чем я успеваю перепрыгнуть на другой, опора подо мной исчезает, увлекая меня в пустоту.

– А-а-а!

Я держусь за ограду, но в момент падения валуна я теряю равновесие, и моя правая рука срывается с нее. Я вишу на одной руке.

– Помогите! ― отчаянно кричу я, но за ревом бурлящего потока не слышу даже собственного голоса.

Где Кайл? Я не вижу ничего, кроме воды и камней под ногами. Легкие мои, судя по всему, вот-вот откажут, поэтому я закрываю глаза и молюсь.

Я думаю о матери, которую так никогда и не увижу, и о Бекке, и оглушительный вопль начинает подниматься из глубин моего естества, и я уже готова разрыдаться, как вдруг кто-то хватает меня за руку, и я чувствую, что меня поднимают вверх. Смотрю на Кайла. Его глаза полны ужаса и смятения, но в них столько жизни, что в них даже больно смотреть.

– Хватайся! ― кричит он.

Я цепляюсь свободной рукой за его руку. Кайл затаскивает меня на край обрыва и усаживает на твердую землю. Ухватившись за ограждение, поднимается на ноги сам.

– Так, ладно, давай выбираться отсюда.

Он помогает мне встать, подталкивает к дальней от водопада стороне утеса. Там я, задыхаясь, падаю на землю лицом вверх.

Кайл опускается рядом со мной. Я смеюсь и плачу одновременно. Кайл тяжело дышит.

Когда мое дыхание более-менее приходит в норму, а сердце перестает колотиться как бешеное (спасибо, волшебные таблетки), я поворачиваюсь к нему. Его взгляд устремлен в облака, подбородок трясется. Я хочу помочь ему, поговорить с ним о Ноа, о том, что произошло, сказать ему, что жизнь ― это не увеселительная прогулка, но в ней есть свои приятные моменты и что многие люди отдали бы все, чтобы оказаться на его месте, иметь родителей, иметь кого-то, кто действительно заботится о тебе. Но после того перформанса, что я устроила на обрыве, я сомневаюсь, что я именно тот человек, с кем ему хочется обменяться хоть парой слов, не говоря уже о том, чтобы излить душу.

Кайл садится и начинает растирать колено. Молчит, качает головой и смотрит вдаль.

Я опускаюсь на землю рядом с ним. В сложившихся обстоятельствах упоминание о Ноа может оказаться крайне неудачной идеей, поэтому я произношу самым успокаивающим голосом, на какой только способна:

– Хочешь поговорить об этом?

Его глаза, серо-голубые, как река Теннесси в пасмурный день, пронзают меня насквозь.

– Ладно, я поняла, ты не хочешь со мной разговаривать, но в таком случае ты не оставляешь мне выбора. С этого момента я буду присматривать за тобой.

Он стискивает челюсти так сильно, что это видно невооруженным глазом. Но лучше сердиться, чем дуться.

– С этого момента и до тех пор, пока ты не решишь поговорить со мной.

– Ты ― гребаный кошмар, ты это знаешь? ― шипит он.

Обидно, ничего не попишешь. Его слова на краткий миг напоминают мне, что, возможно, я была кошмаром и для моей матери.

Он поднимается на ноги и смотрит на меня сверху вниз, как великан на мошку, которая все кусается и кусается.

– Что ты от меня хочешь?

Некоторые из вариантов ответа, немедленно пришедшие мне на ум, заставляют меня краснеть, но их я не озвучиваю. Вместо этого я тоже встаю. Тяну время. Он в отчаянии, и я лихорадочно пытаюсь найти решение, нечто, что остановит его от причинения вреда самому себе. И вот так, ни с того ни с сего, мне приходит в голову самая дикая и гениальная идея.

– У тебя есть паспорт?

– В смысле?

Боже мой, я сама не могу поверить в то, что собираюсь сказать.

– Ну, ты спросил меня, чего я от тебя хочу, и до этого момента я не понимала, что же мне от тебя нужно, но теперь, когда ты спросил, поняла: я хочу, чтобы ты поехал со мной в Испанию. На десять дней.

– Что?!

– Со мной должен был поехать друг, но не срослось, и…

– Подожди. Ты меня даже не знаешь и хочешь, чтобы я махнул с тобой через Атлантику?

– Я не хочу, но что мне остается?

– Самой разобраться со своими делами!

– Ну, если уж мы говорим о делах, я не стану отрицать, что зову тебя с собой совсем не из-за доброты душевной, даже если тебе так кажется. Вообще-то я уже несколько недель ищу кого-нибудь, кто мог бы поехать со мной.

– Ты чокнутая, точно.

– Может быть, но как бы ты поступил на моем месте? Скажем, твой самолет улетает через два дня, и ты не хочешь говорить об этом родным, чтобы не причинять им еще больше страданий. А как бы ты поехал, зная, что я могу попытаться сделать это снова?

– Сделать снова что? ― Голос его дрожит, он абсолютно не умеет лгать. ― Я не знаю, что ты там себе напридумывала в своей маленькой голове, но…

– Я знаю об аварии, Кайл. ― Я перебиваю его на полуслове, чтобы он не зашел в своих рассуждениях слишком далеко. ― Я видела твою фотографию в газете.

Кайл весь съеживается, а в глазах его вспыхивает гнев.

– Да ни черта ты не знаешь!

– Я знаю, что, как бы я ни старалась, я не смогу даже представить, что у тебя сейчас на душе. Но я также знаю, что ты не имеешь права лишать себя жизни, это разобьет сердце твоей маме, твоему папе и всем, кто тебя любит. Ты просто не имеешь на это права! Это нечестно по отношению к ним.

Кайл не двигается. Его глаза сверкают, как два водопада, и, кажется, взывают о помощи. Я бы все отдала, чтобы узнать, как помочь этому парню.

– Подумай о моем предложении! Я все оплачу. Если ты захочешь наложить на себя руки после этой поездки, я не буду тебя останавливать. Договорились?

– Даже не рассчитывай!

– Я понимаю. Тебе не нужно принимать решение прямо сейчас. Утро вечера мудренее. И завтра, на свежую голову…

– Нет!

– Ага, ну и, как я уже говорила, пока ты не передумаешь, мне придется присматривать за тобой. Ты уж прости меня. И кстати, меня зовут Мия.

Я протягиваю ему руку, но вместо того, чтобы пожать ее, он круто разворачивается и уходит. По крайней мере на этот раз он движется прочь от водопада.

Мне хочется прыгать от радости, но вместо этого я молча шагаю за ним и тихо благодарю свое сердце за то, что оно все еще бьется.

Сегодня хороший день.

Кайл

Я иду уже больше часа, а Мия все это время следует за мной по другой стороне дороги. Что ж, ей хотя бы хватает ума держать рот на замке. Я несколько раз ущипнул себя, чтобы убедиться, что весь этот день ― не очередной кошмар, который снится мне после аварии. В какой-то момент я снова начал задаваться вопросом, не является ли эта девушка какой-то странной сущностью (несомненно, это последствия того, что я вырос в семье заядлого фаната «Секретных материалов»). У меня даже мелькнула мысль, что, возможно, я единственный, кто ее видит, но дальнобойщики, пролетающие мимо нас на своих фурах, сигналят ей и выкрикивают шуточки в ее адрес, и это развеивает мои сомнения. Я их не осуждаю. Не каждый день увидишь девушку в куртке, надетой наизнанку, которая едет по обочине на велосипеде с розовой бахромой на руле, а на багажнике торчит флаг «Супергерл».

Я не знаю, сколько времени, ― мобильник сдох, ― но, когда я добираюсь до центра города, солнце только начинает садиться, а это значит, что сейчас начало восьмого. Сильно болит колено, но, если я не потороплюсь, родители начнут волноваться, поэтому я ускоряю шаг. Мои родные. Чувство вины напоминает мне, что мои родители были очень близки к тому, чтобы узнать, что их единственный сын покончил со всем этим раз и навсегда. О чем я только думал? Живой я ― обуза, но мертвый?.. Даже не знаю, кем бы я стал тогда. Тиски, сжимающие мой желудок, снова принимаются за свою работу. Я не могу лишить себя жизни, но какое право я имею продолжать жить после того, что сделал с жизнями других людей?

Краем глаза смотрю в сторону. Мия все еще там, крадется по тротуару на противоположной стороне улицы. Теперь она ведет свой велосипед. При воспоминании о том, что она сказала у водопада, у меня сводит челюсти. И зачем им понадобилось публиковать мою фотографию в этой проклятой газете? Мне теперь негде скрыться. Об этой безумной поездке в Испанию ― неужели она всерьез? И насчет того, чтобы не говорить об этом родителям? Что все это значит? Одно я знаю наверняка ― я должен найти способ избавиться от нее. Может быть, если я на все весенние каникулы запрусь в своей комнате, она сдастся и поищет кого-нибудь другого, кто нуждается в спасении. Хотя, похоже, она не из тех, кто так легко сдается. Не поставила бы она палатку перед моим домом, или еще что похуже.

Ломая голову над тем, как бы сделать так, чтобы она от меня отцепилась наконец, я дохожу до крыльца, поворачиваюсь и со злостью смотрю на нее, хотя на самом деле злости не чувствую. Она тоже останавливается, взгляд у нее очень серьезный. Она выглядит измученной. На секунду мне становится почти жаль ее. Но я никак не могу позволить ей подойти ближе.

Я прохожу последние несколько метров до двери моего дома, не сводя с нее глаз. Она стоит там, на противоположной стороне улицы, молчаливая, неподвижная, и так же пристально смотрит на меня. Я достаю из рюкзака ключ и быстро вставляю его в замок, как будто она одним гигантским прыжком может оказаться рядом со мной. Очевидно, мой мозг страдает от эмоциональной перегрузки (и слишком большого количества сериалов).

Закрыв за собой дверь, я прислоняюсь к ней спиной. На мгновение задерживаюсь в темноте и окидываю усталым взглядом узкий коридор. Он ведет к лестнице, по которой можно подняться в мою комнату. Слева от меня ― кухня, справа, на стене напротив кухни, висит зеркало. По форме оно напоминает надувной детский круг и окружено золотыми лучами света. Мой папа считает его безвкусным и говорит, что оно похоже на яичницу, но мама убедила его, что именно такое зеркало нам нужно ― оно распространяет какую-то целительную энергию.

В доме тепло, пахнет пирогом и чем-то… с курицей. Фахитос, наверное. Но прежде всего пахнет домом, родным домом, который я разрушил, причем без посторонней помощи.

– Кайл, милый, ― окликает меня мама из кухни. Слышать надлом в ее голосе невыносимо. ― Это ты?

Она знает, что это я. Кто же еще? Это ее способ сказать: «Кайл, дорогой, то, что ты сделал, разбило мне сердце, но когда я вижу тебя таким, холодным и отстраненным, это заставляет меня страдать еще сильнее». Я слышу, как звенят сковородки и хлопает дверца холодильника. Так и хочется пойти на эти звуки, но я не уверен, что позволю себе это сделать. Я этого не достоин.

– Кайл? ― Отец распахивает дверь и широко улыбается.

Из кухни падает свет и разгоняет темноту, что скрывала меня.

– Привет, ― говорю я, стараясь хотя бы с виду казаться нормальным. Быстро обнимаю его и прохожу в кухню.

Моя мама, которая категорически не любит готовить, достает из духовки пирог. Надо же! Черничный, мой любимый. Я чмокаю ее в щеку, но в глаза не смотрю.

– Как прошел день? ― спрашивает она, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно, и ставит пирог на стол.

Я не могу открыть рта и поэтому просто пожимаю плечами.

Папа дразнящим жестом показывает мне фахитос, а потом с улыбкой отводит руку назад:

– Я бы поделился с тобой, но это слишком вкусно.

Мне удается выдавить из себя улыбку. Господи, как же меня напрягает, когда они вот так стараются поднять мне настроение, притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле это не так. Я знаю, что они делают это ради меня, чтобы я чувствовал себя менее виноватым, но все это приводит только к тому, что я чувствую себя еще бо́льшим дерьмом. Я сейчас ― тяжкий груз для них, и я это знаю. Как бы сильно они ни прикидывались, я знаю, что они несчастны. Толстовка на папе надета шиворот-навыворот, и мешки у него под глазами размером с яйцо. За тридцать один день, что уже минул после аварии, мама так похудела, что джинсы болтаются на ней, едва не сваливаются. Сегодня утром я видел, как она глотала одну из тех разноцветных пилюль, которые принимала, когда умерла бабушка. Мама тогда из-за депрессии два месяца даже на работу не ходила.

– Как с Джошем пообщались? ― спрашивает мама.

Папа переносит блюдо с фахитос на обеденный стол.

– Как он себя чувствует?

Я замираю. Я идиот. Следовало ожидать, что они об этом спросят. Они смотрят на меня, приподняв брови, ожидая ответа, который мог бы облегчить их боль. И вот как сказать им, что Джош, по-видимому, навсегда окажется прикован к инвалидному креслу?

– Он в порядке, ― лгу я. ― Выглядит уже лучше.

Они не верят, потому что мой отец пододвигает пару стульев и садится на один из них:

– Кайл, хочешь поговорить об этом?

Я бы все отдал, чтобы поговорить втроем, как раньше, но вместо этого отрицательно качаю головой.

– Я поел у Джоша, ― вру я. Не стоит расстраивать их еще сильнее. ― И, э-э-э…

– Ты не голоден, ― разочарованно заканчивает за меня мама. ― Да-да, мы так и поняли.

Отец берет ее за руку. Она делает глубокий вдох, успокаиваясь, и они оба смотрят на меня. Они пытаются улыбнуться, но их глаза говорят совсем другое: «Мы сочувствуем тебе, Кайл, и нам больно видеть тебя таким. Мы уже не знаем, что делать. Позволь нам помочь тебе». Но они не понимают, что уже слишком поздно. Никто не может мне помочь: я, подонок, убил своего друга, и этого никто не сможет изменить. Я быстро отворачиваюсь. Последнее, чего я хочу, ― разрыдаться перед ними, как маленький ребенок, поэтому я направляюсь к двери.

– Почему бы тебе не посидеть с нами немного? ― предлагает отец.

– Мне нужно принять душ. ― На этих словах у меня срывается голос, и я откашливаюсь, чтобы родители ни о чем не догадались. ― Прошлой ночью я плохо спал, и…

– Но, милый… ― начинает возражать мама, однако отец перебивает ее:

– Ладно, сынок, не переживай. Мы оставим тебе фахитос, завтра поешь, ладно?

Киваю, не оборачиваясь. Выхожу в коридор, мое отражение смотрит на меня из круглого зеркала, и меня разрывает на куски. Дверь в кухню уже закрывается за мной, но я успеваю увидеть в зеркале, как мама опускается отцу на колени и утыкается лицом в его плечо. Он обнимает ее и целует ее волосы. Дверь захлопывается, и я остаюсь во мраке. Из зеркала на меня смотрит мерзкая морда ― а ведь я был так близок к тому, чтобы убить этого чувака. Из кухни доносятся слабые всхлипы матери. Взбегаю по лестнице, врываюсь в свою комнату, бросаю рюкзак на кровать. Я хочу сломать что-нибудь, разнести на части. Не что-нибудь, а все-все-все. Невыносимо хочется орать во все горло, но вместо этого я кусаю подушку, чтобы заглушить собственный крик.

Мне нужно сделать что-то, заняться хоть чем-нибудь, кроме самобичевания. Беру скетчбук, плюхаюсь на кровать и пытаюсь сосредоточиться на чем-то, что я могу нарисовать, но одни и те же образы продолжают преследовать меня: невидящие, пустые глаза Ноа, окровавленное лицо Джоша, машины, столкнувшиеся на повороте, искореженный металл, разбитое стекло… Хватит. Усилием воли я выбрасываю эту сцену из головы, и тут внезапно перед глазами встает образ Эльфийской Принцессы, точнее, Эльфийки ― Ночного Кошмара.

Нет, я не позволю ей преследовать меня и в моей собственной голове. Но водопад… Его я могу нарисовать. Я делаю быстрый набросок всего леса, чтобы не задремать, хотя шансы уснуть невелики ― после аварии я толком ни разу не сомкнул глаз. Я перепробовал все: считал овец, считал задом наперед, слушал колыбельные ― ничего не помогает. Видимо, для таких, как я, отдых уже не право, а привилегия. Даже закрывать глаза теперь стало опасно. Каждый раз, когда я начинаю дремать и чувствую, как глаза у меня слипаются, под веки проскальзывает очередной кошмар, чтобы вновь широко распахнуть их. Так что я готовлюсь к очередной ночи без сна.

Мия

Когда я возвращаюсь в дом Ротвеллов, они как раз заканчивают ужинать. Я вхожу в гостиную и здороваюсь с ними, но они уже включили телик и с головой погрузились в него. Это теперь на весь вечер. Судя по всему, мой план сработал ― они вроде ничего не подозревают. Боль пульсирует в груди, все тело требует отдыха, но если я не съем что-нибудь, то потеряю сознание на месте. И поскольку есть на кухне нам не разрешают (а я пыталась), я сажусь за обеденный стол вместе с ними. Бекка наверху, ее тарелка пуста, а близнецы на еженедельной терапии по управлению гневом. Поглощаю макароны с сыром (с низким содержанием жира и соли), фоном бормочет Шон Хэннити[1], а я не могу перестать думать о Кайле. Интересно, что он сейчас делает? Поужинал ли он? Разговаривает со своими родными? Смотрит телевизор или в свою комнату ушел? Надеюсь, он не наделает глупостей, прежде чем я смогу убедить его поехать со мной в Испанию.

Я настолько погружена в свои мысли (и в макароны), что, когда новости прерываются на рекламу, раздавшаяся музыка едва не заставляет меня подскочить на месте.

Кейтлин, моя приемная мать, смотрит на меня так, словно я вынырнула из ниоткуда.

– Ради бога, Мия! Ты меня напугала. ― Но тут она успокаивается и спрашивает: ― Так что тебе сказали в больнице?

Странно. «Передай соль» или «Кто хочет сказать “спасибо”?» ― единственные фразы, что произносятся за нашим столом. Я думаю, причиной внезапно пробудившегося интереса ко мне является операция, которую мне предстоит сделать через три дня, ― потому что шансы, что мое сердце ее выдержит, пятьдесят на пятьдесят.

– Они сказали, что все в порядке, ― отвечаю я. ― Спасибо.

Мистер Ротвелл ― наш приемный отец предпочитает, чтобы к нему обращались именно так, ― хмурясь, смотрит на меня поверх очков.

– Ну, я думаю, это показывает полное отсутствие профессионализма и ничего больше, ― бурчит он и выключает звук телевизора. Плохой знак! ― Они говорили, что уже взяли все необходимые анализы. Господи боже мой, операция назначена на понедельник. Они соображают вообще, что делают?

– Да все нормально, ― бормочу я, делая самую убедительную из своих «все в норме» гримас. ― Взяли анализ крови, чтобы убедиться, что все идет по плану.

– Кейтлин, дай мне телефон, ― говорит мистер Ротвелл. ― Я сейчас же позвоню доктору Ривере. Я хочу объяснений.

Моя приемная мать кивает и встает, запахивая кардиган.

– Нет-нет. Пожалуйста, не делайте этого, ― вырывается у меня. На их лицах появляется выражение «что-то тут нечисто», и я понимаю свою оплошность. Слишком громко!

Если они узнают, что я провела весь день на улице, они расскажут моему врачу, а уж он позаботится о том, чтобы меня сразу отвезли в больницу, и это разрушит план моего побега. На последнем осмотре врач запретил мне любые физические нагрузки. По-видимому, уровень кислорода у меня в крови резко падает, и я совершаю такие глупости, как потеря сознания в лесу в самый неподходящий момент. Ротвеллы уже несколько недель ждут, когда я сделаю эту операцию. Я слышала даже, как они спрашивали моего врача, нельзя ли положить меня в больницу заранее, до операции. Я их не виню. Я понимаю их опасения ― я могу умереть в любой момент. Столько бумаг придется заполнять! Вот что их беспокоит.

Теперь они оба смотрят на меня, не моргая. Я должна что-то придумать, причем быстро.

– А я сама позвонила в больницу, ― торжественно заявляю я. ― Сегодня днем мне вдруг стало плохо.

Я глубоко вдыхаю, как будто мне не хватает воздуха, и, если честно, так оно и есть.

– И правильно сделала, ― произносит моя приемная мать уже гораздо менее подозрительным тоном. ―Да-да, выглядишь ты не очень хорошо.

– Вот, я не хотела вас волновать, ― продолжаю я. ― Потому и не стала ничего говорить. Простите, что расстроила вас.

– О, пожалуйста, избавь меня от этого всего, ― говорит мистер Ротвелл, все так же хмурясь. ― Я хочу знать, что именно они тебе сказали. И почему они не оставили тебя в больнице? Они должны были сделать это еще позавчера! ― Чтобы придать вес своим словам, он ударяет кулаком по столу.

– Нет, нет, они сказали, что сегодняшний приступ ― вроде как и не приступ, все в порядке, ― лгу я. ― Это, наверное, нервы, из-за операции и все такое.

Кейтлин отправляет кусок хлеба в рот, не сводя с меня глаз, как будто смотрит один из своих ситкомов.

– Доктор сказал, что я должна совершать легкие прогулки по утрам. ― Я продолжаю врать. ― Говорит, у меня мало кислорода в крови, надо его повышать.

Они обмениваются озадаченными взглядами. Мой приемный отец качает головой, берет пульт и увеличивает громкость телевизора, а приемная мать пристально смотрит на меня, ожидая конца моего выступления.

– Если вы не против, я завтра прогуляюсь в город? ― и с самым непринужденным видом я кладу в тарелку немного салата. ― Далеко не пойду, так, с утра схожу часика на два.

Кейтлин смотрит на мужа. Тот, не отрывая взгляда от телевизора, пожимает плечами.

– Ну, если тебе это доктор рекомендовал, ― говорит она, ― не вижу причин для отказа.

За сегодняшний вечер мы обменялись бо́льшим количеством слов, чем за последние три года. Я не говорю, что они плохие люди. Думаю, у них добрые сердца, и они действительно хотят мне помочь, но я не уверена, что помощь нужна именно мне. Если я что-то и успела понять за свою жизнь, так это то, что взрослые ― те же дети, только очень большие.

Шон Хэннити снова полностью завладевает их вниманием, а я сосредотачиваюсь на остатках еды в тарелке. Жгучая боль в груди становится все сильнее.

Когда я возвращаюсь в нашу комнату, Бекка обрушивает на меня миллион вопросов. Мы ложимся на ее кровать, и, уютно устроившись в моих объятиях, она просит меня снова и снова пересказывать историю моих приключений в лесу. Я представляю ее вниманию очень смягченную версию: о том, что Кайл пытался покончить с собой, разумеется, не упоминаю ― не хватало еще, чтобы ей по ночам снились кошмары.

Когда она наконец засыпает у меня на руках, я перекладываю ее на кровать и чмокаю в нос. Это всегда заставляет ее смеяться. Если бы я только могла всегда быть здесь, чтобы веселить ее.

Я перебираюсь на свою постель, и, хотя мои веки тяжелеют, мысли мои бурлят. Хорошо, допустим, мне удастся уговорить Кайла поехать со мной. Какие родители в здравом уме позволят своему сыну в том состоянии, в котором он сейчас находится, отправиться в Европу одному с девушкой, которую он первый раз в жизни увидел на днях, тем более сиротой в бегах? Кроме того, если они узнают, кто я, и расскажут Ротвеллам, то все закончится, даже не начавшись. Похоже, мне остается только обратиться за помощью к Бейли, моей бывшей приемной сестре.

Я беру со стола планшет и сажусь на кровать. Он грузится долго, минуты две; я пока что роюсь в ящике тумбочки в поисках таблеток. Покрываюсь холодным потом и впервые за долгое время почти ударяюсь в панику. Я не боюсь умереть, но умереть сейчас, в двух шагах от цели всей моей жизни ― найти мою настоящую мать? Об этом не может быть и речи.

Мой планшет наконец загружается, и я набираю Бейли, пытаясь абстрагироваться от боли в сердце. Бейли берет трубку на четвертом гудке и появляется на экране. На ней розовая униформа официантки. На заднем плане играет музыкальный автомат.

– Сестренка! ― Она лучезарно улыбается мне, но тут же серьезно спрашивает: ― Что-то случилось? Ты в порядке? Они тебе что-нибудь сделали? Хочешь, я приеду и заберу тебя?

– Нет, нет, все хорошо, ― смущенно бормочу я в ответ. ― Просто…

– Подожди, ― говорит она. ― Вот только стол обслужу и буду вся твоя, ладно?

Я киваю. Бейли ставит телефон ― судя по всему, на столешницу, ― и я наблюдаю, как она подает блинчики со взбитыми сливками семье из шести человек. Ее улыбка озаряет всю закусочную. Бейли ― одна из тех людей, которые могут полностью изменить ваш взгляд на мир; по крайней мере, так было со мной. Благодаря ей я перестала сокрушаться о том, что мне так не везет, и научилась видеть стакан наполовину полным. Да, моя мать бросила меня, но у родных Бейли даже на это не хватило порядочности. Ее мать гасила бычки о ее спину, а отец пил так много, что и сам иногда не понимал, кого он тащит к себе в постель. Бейли ― прирожденный боец и, в отличие от меня, никому себя в обиду не даст (кроме своих парней-мудаков, но это уже другая история). Она ― мой образец для подражания, моя Чудо-Женщина.

– Так, сестренка, я здесь. ― Она берет трубку и идет к барной стойке. ― Ну как ты? Что у вас там происходит? У тебя ведь не было очередного приступа?

Она придвигается вплотную к камере, чтобы получше меня разглядеть. Тени под ее великолепными изумрудно-зелеными глазами залегли еще глубже, чем в последний раз, когда я ее видела.

– Бейли, а сама-то ты как? Ты в порядке? ― осведомляюсь я. ― Ты все еще с… этим, как его?

– Слушай, обо мне мы поговорим в другой раз. А сейчас рассказывай, как у тебя дела. Зачем ты позвонила?

– Окей, мне нужна твоя помощь. Вопрос жизни и смерти.

Бейли усмехается:

– Да у тебя всегда так.

– Нет, на этот раз я серьезно.

– Выкладывай.

– Хорошо, ― говорю я и откидываюсь спиной на подушку. ― Ты все еще можешь имитировать голоса?

– Некоторые навыки, ― голосом Барта Симпсона отвечает она, ― они с тобой навсегда, юная леди.

И страшно смешит меня этим. Бейли всегда смешит меня.

– Супер. Как думаешь, сможешь завтра изобразить мою маму?

– Конечно, дорогая. Ради дочери чего только не сделаешь? ― отвечает она голосом, преисполненным мудрости и истинной материнской заботы.

Почти против воли я думаю о своей настоящей матери ― какой, интересно, голос у нее.

– Но мне нужна вводная.

Я рассказываю ей все: о Кайле, о моей поездке, о планах побега, о моей операции, и Бейли во всем меня поддерживает. Хотя мы прожили вместе всего два года, Бейли для меня почти как мать. Мы познакомились в моей последней приемной семье, и это было лучшее время в моей жизни. Но когда ей стукнуло девятнадцать, они заставили ее съехать, чтобы наконец положить младшую девочку на отдельную кровать. И Бейли оказалась на улице с двумя сотнями долларов в кармане. Она перебралась в Атланту, и с тех пор мы виделись от силы пару раз.

Мы проболтали с Бейли почти полчаса, и, когда я кладу трубку, сердце мое полно любви и тепла. Да и таблетки, судя по всему, подействовали. Невидимые руки, сжимающие мои легкие, вроде как разжались чуть-чуть. Я смотрю в окно и вижу, что сегодня звезды светят ярче, чем обычно. Венера наблюдает за мной с небес. Я мысленно улыбаюсь. Сегодня я сделала доброе дело. Может, если мне удалось спасти хотя бы одну жизнь, уже не так важно, что я забила на попытки спасти свою собственную. Я тянусь к дневнику, но глаза у меня сами собой закрываются.

Кайл

Я ― в глухом лесу, ищу что-то, сам не знаю что. Пахнет серой и гарью, я в панике, пытаюсь бежать, но ноги не слушаются. Я хочу закричать, спрятаться, но я потерял дар речи и не могу сдвинуться с места. Поворачиваюсь и вижу прямо перед собой Ноа в черных брюках, черной толстовке и красной куртке. Он смотрит на меня тяжелым взглядом, неподвижным, немигающим. Он улыбается, но его красные глаза горят яростью. Он качает головой, шагает ко мне и оказывается буквально в паре сантиметров от моего лица. Не открывая рта, он говорит: «Почему, Кайл? Почему ты это сделал?»

Лицо Ноа искажается, как не успевшая высохнуть акварель, на которую плеснули водой, и сквозь него проступают черты Джоша. Его правая бровь подергивается ― верный знак того, что он в бешенстве. «Ты испортил мне жизнь, ублюдок». Он открывает рот, и из него вырывается серая кипящая пена.

Все вокруг меня объято пламенем. Земля, воздух, деревья ― все пылает. И снова передо мной Ноа, и он говорит: «Ты заплатишь за то, что сделал с нами. Пойдем, я жду тебя». Я смотрю вниз на свои руки. Они тоже горят, и, как бы я ни пытался сбить пламя, оно не гаснет. Боль невыносима.

Чей-то крик вырывает меня из сна, и только пару секунд спустя я понимаю ― это был мой собственный вопль. Открываю глаза. Кругом темно. Я весь в поту и задыхаюсь.

– Милый, у тебя все в порядке? ― спрашивает меня мама из другой комнаты.

– Да-да, все хорошо, ― отвечаю я. Последнее время я так отвечаю практически на все вопросы.

Черт, не надо было мне засыпать. Я включаю прикроватную лампу, смотрю на часы. 5:06. Мой набросок водопада, весь измятый, лежит под подушкой. Я расправляю его и внимательно изучаю каждую деталь: каскады воды, пену, скрывающую камни, песчаник, железную ограду… все до мельчайшей детали. И все становится окончательно ясно ― я должен покончить с этим кошмаром. Завтра я доведу дело до конца, даже если эта девчонка опять встанет у меня на пути, даже если для этого придется привязать ее к дереву.

Кайл

Я ворочался в постели до половины седьмого, гоняя по кругу все те же невеселые мысли. Затем примерно час копался в телефоне, смотрел, что пишут по ключевым словам «смерть» и «загробная жизнь». После чего мое тело просто прилипло к кровати ― такое чувство, что оно весит тонну, не меньше. На секунду я задумался, как Халк ощущает себя, когда суперсилы оставляют его. Даже чтобы просто открыть глаза, нужно приложить чудовищное усилие.

При мысли о том, что срок мой подходит, холодок пробегает у меня по спине. Но почему-то я чувствую только оцепенение и пустоту. Родители скоро уедут. По субботам они ездят в Бирмингем, закупаются продуктами на неделю. Мама говорит, что посещение «Трейдера Джо» и «Спрутс» компенсирует те пятьдесят километров, которые отделяют нас от Волшебного города[2]. Вот почему я должен тянуть время. Ни за что не испорчу им выходной.

Жду, пока они уедут, и мысленно составляю несколько прощальных записок. (Когда мне удастся сдвинуться с места, я первым делом черкану пару строк.) Ну, потому что мне кажется, именно так и поступают в подобных случаях, ведь правда же? Конечно, у меня выйдет не так заковыристо, как в «Тринадцати причинах почему», а что-то вроде: «Простите, я знаю, что всех подвел, но я горю заживо, и все, о чем я могу думать, ― как можно быстрее потушить огонь. Это не ваша вина. Пожалуйста, не грустите. Я люблю вас».

Я напишу три письма: одно, самое трудное, родителям; другое Джошу; а последнее ― Джудит, потому что иначе (это уж я знаю наверняка) она проведет несколько месяцев, мучаясь вопросом, могла ли она что-нибудь сделать, чтобы остановить меня. Я также набрасываю в уме письмо родителям Ноа. Они заслуживают объяснений, извинений, хоть чего-нибудь. Я так и не собрался с духом пойти и увидеться с ними. Они захотят узнать, что именно произошло, как могло все так ужасно обернуться, как я мог так облажаться, что врезался прямиком в машину Ноа. Но я не в силах им помочь. Мой разум отключился в ту секунду, когда я совершил тот роковой поворот, и вычеркнул все случившееся из памяти. И Джош был так пьян той ночью, что тоже ни черта ни помнит.

Тук-тук-тук. Очень деликатный стук ― это мама.

– Кайл? ― говорит она.

Подождав секунду, она открывает дверь. Я притворяюсь спящим. Если я ее увижу, то лишусь силы воли и опять не доведу дело конца, это точно. Но это нужно сделать. Мне безумно больно заставлять их страдать, но быть тяжким грузом для них до конца жизни… нет уж. Мама осторожно прикрывает дверь и спускается на первый этаж.

Прохладный ветерок проникает через окно. Наконец я слышу скрип открывающейся входной двери. Мама каждый раз говорит, что ее нужно смазать, а папа всегда отвечает, что займется этим завтра ― первым делом! И тут я слышу, как мама шепчет:

– Ему нужно время, Коннор, вот и все. Время и немного тепла и ласки.

– Господи, Лиза, уже месяц прошел, ― отвечает отец. ― А ему с каждым днем только хуже и хуже. Он не ест, не разговаривает. Он уже даже на нас смотреть не может.

Меня охватывает непреодолимое желание побежать к водопаду, исчезнуть, никогда больше не слышать, как они говорят обо мне. Но я не могу сдвинуться с места.

– Может, стоит попробовать другого психолога.

«Бип» ― дверь маминой машины открылась.

– Нет, Лиза, говорю тебе, последние несколько недель были очень тяжелыми для него: допрос в полиции, тест на наркотики и алкоголь, страх, что другие родители могут выдвинуть обвинения… И теперь, когда его оправдали и этот кошмар закончился, ему нужно собрать свою жизнь заново. А это значит уехать отсюда, от всего, от нас.

Я закрываю уши, но все равно слышу каждое слово.

– И что ты предлагаешь? Сбыть его с рук, как испорченный товар?

– Знаешь, ему было бы полезно провести несколько дней с моей сестрой и его двоюродными братьями во Флориде. Ему нужно сменить обстановку.

– Ради бога, Коннор, мы нужны ему сейчас больше, чем когда-либо. Неужели ты не понимаешь? Я его не брошу.

– Кто сказал «бросить»? Это ты не понимаешь. Он задыхается здесь, Лиза. Мы его теряем.

Ну знаете ли, это уже чересчур! Я засовываю голову под подушку и накрываюсь ею. И как раз когда мои барабанные перепонки готовы лопнуть, я слышу голос ― голос, который я меньше всего на свете хотел бы сейчас услышать:

– Здравствуйте! Я Мия, подруга Кайла. Он дома?

Я вскакиваю с кровати так резко, что врезаюсь в шкаф. Это что, шутка такая?! Я бросаюсь к двери, но правая нога за мной не поспевает, и я падаю на пол. Мое колено взрывается болью. Я оглядываюсь и вижу, что нога запуталась в простыне. Я выдергиваю ее и босиком, прихрамывая, выхожу из комнаты, ковыляю по лестнице вниз.

Я выбегаю через парадную дверь и натыкаюсь на спины родителей. А перед ними, глядя на меня глазами девочки-скаута, стоит Мия Ночной Кошмар. Сейчас я выскажу ей все, что думаю, но ей удается опередить меня:

– Привет, Кайл! Я как раз собиралась ввести твоих родителей в курс дела.

Меня буквально пригвоздило к месту. Родители поворачиваются, вопросительно смотрят на меня. Мозги у меня никак не включаются, и я изо всех сил стараюсь казаться невозмутимым. Родители снова смотрят на Мию. Она с этой своей улыбочкой «да я и мухи в жизни не обидела» произносит:

– Вчера, когда мы уходили от Джоша, Кайл сказал мне, что ему хотелось бы уехать на несколько дней, поэтому моя мама пригласила его провести весенние каникулы в Испании вместе с нами. Если вы, конечно, не против. Мы вылетаем завтра утром.

Что?! Да она с ума сошла!

Слаженно, как будто они много раз репетировали это, все трое опять смотрят на меня. Я открываю рот, но ничего связного выдавить из себя не могу. И тогда Мия подходит ко мне, нервно похихикивая, кладет палец мне на губы и произносит:

– Только не говори мне, что собирался рассказать им, как мы с тобой познакомились. Это было неловко.

Если бы взглядом можно было убить, искалечить и задушить! Но сейчас мне ничего не остается, кроме как пойти на поводу у этой злой эльфийки, изображающей из себя хорошую девочку, поэтому я пожимаю плечами и, приложив огромное усилие, улыбаюсь. Мои родители настолько ошеломлены, что даже не моргают.

– Сынок, ты серьезно? Ты правда хочешь отправиться в путешествие, сейчас? ― с надеждой в голосе переспрашивает отец. Задумчиво изогнутая правая бровь мамы говорит, что по крайней мере она на это не повелась.

Я молчу.

– Ну же, Кайл. ― Голос эльфийки звучит, как волшебный колокольчик. ― Расскажи им, что ты говорил мне вчера… о том, что хочешь попасть в Испанию и все такое…

Я никак не реагирую на ее слова, и она продолжает:

– Хорошо, тогда я расскажу им…

Черт. Я мотаю головой, пытаясь сообразить, как мне отделаться от этой девчонки, но на ум ничего не приходит.

– Д-да… ― начинаю я. ― Это правда… Я уже давно хочу увидеть Испанию. Папа, ты все время рассказывал мне о тамошней архитектуре, и… ну… и…

Слова с трудом пробиваются сквозь внезапно вставший в горле комок.

– Ноа говорил, что там круто.

Мама ― бровь у нее все так же изогнута ― спрашивает:

– Мия, а мы знакомы с твоими родителями?

– Не уверена. Джон и Элли Фейт. Может быть, в церкви встречались?

Мама качает головой, и девушка продолжает:

– Моя мама ― профессор психологии в UAB, специализируется на ПТСР. И еще в больнице работает на полставки. А папа ― фотограф, снимает для журнала о природе. Я не сомневаюсь, что если бы вы познакомились, вы бы сразу поладили.

Да она врет как дышит, за километр слышно! Но мама опускает бровь и кивает.

– Просто… все произошло так внезапно. Я бы хотела, чтобы у нас было больше времени привыкнуть к этой мысли, ― говорит мама.

– О, пожалуйста, не волнуйтесь. Кайл будет в надежных руках. К тому же… ― Эльфийка Ночной Кошмар смотрит на меня с широкой улыбкой. ― Я вижу здесь знак судьбы. Мой двоюродный брат сказал мне вчера, что не сможет поехать, и я тут же встретила Кайла, и пазл собрался. Словно какая-то добрая магия сработала.

Больше похоже на злое колдовство, сказал бы я. Родители смотрят на меня вопросительно, и мне огромным усилием воли удается изобразить подобие улыбки на лице. Все, теперь пути назад нет: я проиграл, а она добилась своего.

– Тогда, я думаю, нам не стоит терять время, ― говорит отец. ― Нужно связаться с твоими родителями и все организовать.

– Конечно. Моя мама позвонит вам, чтобы обсудить все детали. Просто я хотела сначала познакомиться с вами лично. В жизни столько чудаков можно встретить…

«О да!» ― мысленно восклицаю я.

– Поэтому я хотела убедиться, что вы, м-м-м, знаете, нормальные ребята.

Лицо моего отца светлеет. Ну вот и все ― теперь он во власти ее эльфийских чар.

– Кайл, милый, ты уверен? ― спрашивает мама.

Я киваю. На самом деле единственное, чего я сейчас хочу, ― броситься наутек и бежать не оглядываясь. Отец шагает ко мне, раскрывает руки для объятий и неуклюже обнимает меня.

Я бросаю на Мию злобный взгляд и одними губами произношу: «Я убью тебя».

В ответ она чуть касается своего кулона, даже бледнеет вроде и морщится, как будто я ударил ее ногой в живот, но ей удается скрыть свою минутную слабость. Когда отец выпускает меня из объятий, она снова смотрит на меня с этой своей полуулыбочкой. И все же я могу поклясться, что глаза ее слегка затуманились.

Мама подходит к ней и милым материнским жестом осторожно тянет за футболку.

– Дорогая, кажется, ты надела ее шиворот-навыворот.

Мия косится на себя, изображая удивление.

– Упс, иногда со мной такое бывает. Спасибо.

Затем она смотрит на меня, на этот раз почти с трогательным выражением лица.

– Все, больше не буду вас задерживать.

Перед тем как уйти, она обращается ко мне, снова вся такая классная:

– Кайл, не забудь. Моей маме понадобятся твои данные и все прочее.

Я ее сейчас придушу прямо здесь! Однако вместо этого я выдавливаю из себя фальшивую улыбочку и смотрю, как она уходит, пятясь, уперев локоть в бок и с царственностью английской королевы помахивая рукой на прощанье. Боже, она меня, конечно, бесит, но что меня бесит по-настоящему ― так это то, что родители машут ей вслед, улыбаясь, как загипнотизированные. Безумие какое-то. Но тут мама поворачивается ко мне, и в ее глазах появляется другое выражение, которого я не видел уже очень давно, что-то отдаленно похожее на радость. А может, это надежда?

– Ты уверен, что с тобой все будет в порядке, Кайл? ― спрашивает она. ― Я как-то… не знаю… еще немного рано и… Я…

Отец обнимает ее.

– Все будет хорошо, Лиза.

Мама смотрит на меня, ожидая ответа.

– Со мной все будет хорошо, мам, правда. Я не хочу, чтобы вы волновались, но… Я думаю, мне действительно нужно сменить обстановку… Да. Уехать отсюда на некоторое время. Я… Я задыхаюсь тут…

Я практически повторяю слова папы, и это срабатывает ― они обмениваются понимающими улыбками. Мама протягивает руки, чтобы обнять меня и спрятать слезы.

– Поедешь с нами? Как раз и закупимся к твоему путешествию.

Папа смотрит на меня, его глаза тоже полны слез. Время словно застыло. Все застыло. Как я мог сказать им, что не поеду, что у меня есть другие, менее привлекательные планы? Я не смог. Вместо этого мы с родителями провели день в Бирмингеме. Как я уже упоминал, моя версия лампы Аладдина отлично работает, только шиворот-навыворот.

Мия

Уже очень поздно. В доме Ротвеллов один за другим гаснут огни, слышны последние на сегодня шаги по коридору и скрипы ― двери закрываются на ночь. Я смотрю на мирно спящую в своей кровати Бекку. Слабая улыбка, след наших последних минут вместе, все еще не сошла с ее губ. Я провела с ней весь день, не считая поездки к родителям Кайла и звонка Бейли. Это было чудесно. Может быть, немного утомительно, но чудесно.

Я сажусь за стол и пишу Бекке прощальное письмо, говорю, что люблю ее, что, куда бы она ни пошла, что бы ни делала, куда бы ни завела ее жизнь, всегда найдется кто-то, кто будет рад ее существованию, рад тому, что она появилась на свет. Бекка поймет, о чем я.

Я вытаскиваю из-под кровати чемодан и достаю из него розовый шарф. Он всегда ей очень нравился. Сворачиваю шарф сердечком и оставляю на ее тумбочке, а рядом кладу письмо. Затем целую ее маленький носик, открываю окно, поднимаю свой чемодан на карниз и осторожно спускаю его на лужайку перед домом. Перекидываю рюкзак через плечо, вылезаю наружу и закрываю за собой окно. Бросив последний взгляд на Бекку, прошу каждую звезду в ночном небе присмотреть за ней.

Добираюсь до парка по соседству с домом Кайла, осматриваюсь в поисках скамейки, подходящей, чтобы на ней переночевать, и нахожу такую рядом с могучим платаном. Убедившись, что компанию мне составляют только белки или пробегающие мимо олени, сворачиваюсь калачиком на скамейке и пытаюсь заснуть. Но я слишком взволнована происходящим, чтобы потратить на сон хотя бы один миг, поэтому достаю из рюкзака свой дневник и излагаю в нем события последних дней.

Еще в средней школе мы проходили «Дневник Анны Франк», и он произвел на меня такое впечатление, что я решила завести свой собственный. Я, конечно, не сравниваю себя с ней, но я подумала, что, если когда-нибудь найду свою настоящую мать, возможно, ей будет интересно узнать о моей жизни, прочитать обо всех тех моментах, которые она упустила. Поэтому я начала записывать их на бумаге, чтобы запечатлеть их, только для нее. И если я умру, не встретив ее, и она решит найти меня, мой дневник будет единственным, что останется от меня на этой планете. Дневник и мой блог. Я уже исписала три толстые тетради ― они лежат в моем чемодане.

Кайл

На рассвете, настолько нежном и чистом, что мог бы обмануть многих, заставив поверить, будто жизнь стоит того, чтобы жить, Мия уже топчется на нашем крыльце с вязаным рюкзаком через плечо и чемоданом, который, судя по всему, повидал гораздо больше мест, чем она сама.

Папа предложил отвезти нас в аэропорт. По ходу дела, они наконец поняли, что никакая сила в мире не заставит меня снова сесть за руль. Мама тоже хотела поехать с нами, но ее вызвали на работу ― лошади на ранчо Салливана потребовалась срочная операция, а другого ветеринара поблизости не оказалось.

Мама вчера весь день улыбалась. Когда мы вернулись из Бирмингема, они с папой больше часа проговорили по телефону с мамой Мии. Оказывается, папа Мии, фотограф, уже несколько недель находится в Испании, делает снимки для какого-то журнала о природе. Миссис Фейт также сказала моим родителям, что нас встретят в аэропорту Мадрида, а оттуда мы отправимся в наш отель (не помню, как называется), где-то в Андалусии. Мама Мии читает там лекции в каком-то университете. То есть получается, что «нищие» родители Мии на мобильники раскошелиться не могут, однако при этом имеют не только классную работу, которая предполагает командировки за океан время от времени, но и могут позволить себе отпуск за границей ― и даже готовы оплатить все расходы заложнику своей дочери. А если вспомнить, что вчера у водопада она утверждала, якобы собиралась поехать с другом, но там что-то не срослось, то становится понятно, что я имею дело с самой большой лгуньей в штате Алабама. У этой девушки есть проблема, которую одними таблетками не решишь. Тем не менее билеты на самолет настоящие, как и улыбка на лице моего папы, поэтому я не буду задавать ей никаких вопросов ― по крайней мере, пока.

Понятия не имею, что произойдет, когда мы встретимся с ее родителями: в основном колеблюсь между предположениями, что эта семья психопатов похитит меня и будет требовать выкуп, или же эти чокнутые последователи культа принесут меня в жертву в одном из своих кровавых ритуалов, или они окажутся с чертова Сириуса и увезут меня с этой планеты.

Что бы они ни сделали, все это детский лепет по сравнению с тем, чего я заслуживаю и что я хочу сделать с собой.

Мой папа, который тоже все утро ходит и улыбается, ставит в автомагнитолу один из своих дисков, и мы едем по шоссе 65, а он подпевает Брюсу Спрингстину (папа считает его самым крутым рок-певцом всех времен) ― с диска льются его «Счастливые деньки». Я наблюдаю за Мией в зеркало заднего вида. Она щелкает все подряд на свою старенькую камеру, упершись локтями в полуоткрытое окно, и ветер треплет ее волосы. Кажется, абсолютно всё приводит ее в восторг. Она похожа на маленького зверька, который впервые выполз на свет из своей норки. Одежда у нее вся измята, как будто она в ней спала. На спине ее джинсовки, надетой, разумеется, наизнанку, я замечаю даже немного мха. Руки так и тянутся стряхнуть его, но я, конечно, не поддаюсь искушению.

Не знаю, как долго я украдкой разглядывал Мию, прежде чем заметил, что мой отец тоже украдкой разглядывает меня. Лукавая улыбка играет на его губах. Отлично! Последнее, что мне нужно, ― чтобы он решил, что я могу запасть на такую девушку, как Мия. Я откашливаюсь, достаю мобильник и делаю вид, что серфлю сеть. Неожиданно обнаруживаю, что набрал в поисковике «Способы покончить с собой в самолете».

Минут через десять (и через пару песен Спрингстина) мы доезжаем до перекрестка. Я все еще в телефоне, и, когда мой отец входит в поворот чуть более резко, чем мне бы того хотелось, все дерьмо возвращается ко мне одним махом, без малейшего предупреждения. События того ужасного дня всплывают в памяти, вспыхивают перед моими глазами, ослепляя, оглушая, уничтожая меня. У меня темнеет в глазах. Когда мрак наконец рассеивается, я вижу машину, которая несется нам прямо в лоб. Это машина Ноа. Мы вот-вот столкнемся. Мое сердце стучит как бешеное. Я перестаю дышать. И в этот момент ощущаю, как из ниоткуда появляется чья-то рука и сжимает мою руку.

Я открываю глаза ― я даже не заметил, когда закрыл их. Делаю вдох. Мои руки судорожно цепляются за сиденье. Смотрю на папу. Он больше не улыбается. Его рука лежит на моей руке. Он смотрит на меня и кивает, как бы говоря, что все в порядке, что все закончилось, что в каком-то смысле он меня понимает.

Еще не полностью оправившись от пережитого шока, смотрю вперед, ожидая увидеть там Ноа, его разбитую всмятку машину, но вместо этого обнаруживаю башню аэропорта Бирмингема. Не может быть. Все было настолько реально… Я чувствую, что Мия смотрит на меня сзади, но мне не хватает воли обернуться, да и к тому же я не испытываю никакого желания делать это.

– Это он? ― радостно восклицает Мия. ― Это аэропорт, да?

Папа кивает, слабое подобие улыбки возвращается на его лицо. Когда я наконец более-менее прихожу в себя, мы уже приближаемся к полукруглому проезду, который идет вдоль терминалов вылета. Пока мы проезжаем мимо терминалов, Мия зачитывает названия авиакомпаний на указателях. Вслух. Все по очереди. Как было хорошо, когда она молчала! Но все хорошее, как известно, быстро заканчивается.

– «Юнайтед»! Это он! Наш терминал!

Мой папа, посмеиваясь над ее безграничным восторгом, останавливается перед входом. Мия выскакивает из машины, быстро щелкает фотоаппаратом на ходу и бросается к выстроенным в ряд багажным тележкам.

– Рад за тебя, сынок. По-моему, она очень милая девушка, ― говорит папа.

Я киваю. Что еще я могу сделать? Он молча смотрит на меня, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я отвечаю самым невозмутимым выражением лица. Папа переводит взгляд в пол и понимающе кивает, будто отвечает сам себе на какой-то вопрос. И, улыбнувшись мне, выходит из машины. Я смотрю в зеркало заднего вида и вижу свое отражение ― оно смотрит на меня с отвращением.

Выхожу из машины и вижу, как Мия пытается вытащить из багажника свой древний зеленый чемодан.

– Давай я тебе помогу, ― говорит ей папа.

– Не беспокойтесь, я справлюсь, спасибо.

Папа все равно помогает ей и ставит чемодан на тележку.

Мия благодарно улыбается ему, но в ее улыбке есть и что-то еще. Удивление? Недоверие?

– Большое спасибо за все, мистер Фриман. ― Мия протягивает руку.

Но отец не пожимает ее руку. Вместо этого он надвигается на нее, неуклюже раскинув руки, готовый стиснуть ее в своих крепких, как медвежья хватка, объятиях. Мия вся сжимается на миг, подается назад. Она смотрит на меня умоляюще ― даже более чем умоляюще. Рефлекторно я шагаю к ней, но тут папа обхватывает ее руками, и она вроде успокаивается. Закрывает глаза и позволяет себя обнять.

Продолжая наблюдать за ними, я достаю из багажника свою спортивную сумку. Наконец мой папа выпускает Мию из объятий ― у нее дрожит подбородок. Мия потрясенно улыбается ― она не в силах скрыть переполняющие ее эмоции. Поворачивается, бодро машет рукой на прощание и быстро направляется ко входу, толкая перед собой тележку с багажом.

Я смотрю на отца. Я хочу поговорить с ним, излить душу, объяснить, как мне жаль, что я заставил их пройти через все эти испытания, что навсегда опорочил имя нашей семьи, но слова застревают у меня в горле. Он кладет обе руки мне на плечи, чего раньше никогда не делал, и говорит проникновенно ― я и не подозревал, что он на такое способен:

– Сынок, я знаю: тебе сейчас нелегко. Мы сильно отдалились друг от друга; иногда мне даже кажется, что из-за того несчастного случая между нами выросла непробиваемая стена, и…

Он качает головой, пристально глядя на меня. Я дрожу всем телом.

– Все, о чем я прошу, ― постарайся в этой поездке найти то, что разрушит эту стену. Мы с мамой ужасно скучаем по тебе, сынок. Пожалуйста… вернись к нам.

Каждое его слово, каждый звук, который он произносит, пронзают меня до глубины души. Мне хочется обнять его и зарыдать, но я знаю, что не смогу остановиться, поэтому я просто прикусываю язык и киваю, как бессердечный ублюдок.

– Сэр, вам нужно проехать дальше, ― проходящий мимо полицейский указывает на знак «Парковка запрещена».

– Конечно-конечно, одну минуту, ― отвечает отец.

Быстро достает бумажник и протягивает мне одну из своих кредитных карт.

– Папа, не нужно… ― пытаюсь я отказаться.

– А я тебя и не спрашиваю.

Он засовывает карточку в карман моей куртки.

– Я хочу, чтобы ты получил максимум позитива от этой поездки, и если ты не хочешь сделать это для себя, то сделай это ради нас с мамой. Для нас это имеет огромное значение.

Я киваю. Полицейский строго смотрит на нас.

– Бегу-бегу, ― говорит ему папа.

Он гладит меня по щеке и направляется к машине.

Я хочу крикнуть ему, что люблю его, что буду скучать по нему, но просто стою и молча смотрю ему вслед. Оглядываюсь по сторонам в поисках Мии. И почему меня не удивляет, что она находится в центре всеобщего внимания? Мия стоит перед дверью, подняв руки над головой, закрыв глаза, и кружится на месте. На ее жизнерадостность больно, мучительно, невыносимо смотреть. И что-то мне подсказывает, что эти дни за границей могут даться мне еще тяжелее, чем я думал.

Мия

Мы летим над морем пухлых и игривых облаков. Это самое удивительное ощущение, которое я когда-либо испытывала. Мне хочется протянуть руку и сжать их или лечь на них и парить в воздухе. На секунду они напоминают мне медсестру из мемориальной больницы Джека Хьюстона ― у нее были разноцветные ватные шарики. Солнце следует за облаками, как страж, охраняющий небо. Так, значит, именно это произойдет со мной, когда я покину свое тело? Буду парить над облаками? Улыбаться солнцу? Играть со звездами?

Кайл сидит рядом и занимается своим любимым делом: игнорирует меня. За все утро мы и словом не перемолвились. Как только мы устроились на своих местах, он принялся листать журналы, которые выдали в самолете. Когда мы взлетали, он смотрел какой-то скучный документальный фильм о пингвинах в Антарктиде. А теперь он читает комиксы, которые достал из рюкзака. Я его не виню. Будь я на его месте, я тоже вряд ли бы изнемогала от желания завязать разговор.

В тысячный раз он смотрит на часы на правой руке. Такие часы ― с темно-синим ободком и тремя маленькими круглыми хронометрами, на металлическом ремешке ― были в моде в прошлом веке. Красивые; они делают Кайла стильным, почти харизматичным. Я смотрю на стрелки часов. Полдень. В это время, чтобы ни случилось, Ротвеллы отправляются на воскресную мессу. Они, наверное, уже беспокоятся, куда это я запропастилась, и если до сих пор этого не сделали, то примерно сейчас они заявляют в полицию о моем исчезновении. Но ни полиция, ни кто-либо другой меня теперь не найдет. Никто и ничто не заставит меня сделать операцию на сердце.

Впервые за всю свою жизнь я свободна. Все благодаря Бейли. Без нее меня бы даже не было в этом самолете. Работа ее последнего парня, помимо всего прочего, заключалась в том, что он помогал невинным людям обрести новую личность, чтобы обойти барьеры, которые ловко ставит перед ними коррумпированная и несправедливая бюрократия. По крайней мере, так он говорил. До встречи с ним я не знала, что получить фальшивый паспорт так легко. Я вообще не знала, что паспорт можно подделать. В паспорте, который он сделал для меня, рядом с фотографией стоит имя Мириам Абельман. Мне нравится имя Мириам. Оно внушает мне некоторую иллюзию, как будто я из Европы.

По проходу движутся две стюардессы. Они толкают перед собой металлическую тележку, в которой, судя по запаху, находится что-то съедобное. Я умираю от голода ― не ела со вчерашнего вечера. Я оглядываюсь по сторонам и вижу, что перед другими пассажирами находится что-то вроде столика. Не помню, чтобы мне выдавали такой, поэтому заглядываю под сиденье ― там ничего нет. Я проверяю по бокам, но и там пусто. Может быть, на спинке? Отличная идея! Я смотрю на экран телевизора на кресле передо мной ― вдруг там есть какие-нибудь инструкции, которые я не заметила, но их нет. Я просто не могу найти эту благословенную штуку, а стюардессы с каждой секундой все ближе. И тут оп! ― рука Кайла протягивается над моими коленками и щелкает маленьким рычажком на сиденье впереди. Неуловимый столик раскрывается передо мной.

– Спасибо, ― говорю я.

Кайл снова уткнулся в свои комиксы, но я продолжаю:

– Нет, серьезно, кто бы мог подумать, что это так просто? В таком продвинутом, ну ты понимаешь, самолете ожидаешь обнаружить более сложную систему выдвижения столиков, так ведь?

Он качает головой. «Что за дурочка», – написано у него на лице. Конечно, я тут показала себя не с лучшей стороны, но я действительно ожидала чего-то более… Не знаю, просто чего-то большего. Стюардессы добираются до нас. Одна из них, в симпатичной темно-синей униформе с лиловым шевроном, грациозно наклоняется ко мне и спрашивает:

– Что вы будете, мисс, ― мясо или рыбу?

– Ни то ни другое, спасибо. Я вегетарианка.

– Мне очень жаль, мисс, но специальные блюда нужно заказывать не менее чем за двадцать четыре часа до рейса.

– О, в таком случае я буду рыбу. По крайней мере, я знаю, что рыба неплохо провела время, поплавала в свое удовольствие и все такое, прежде чем… ― я провожу указательным и средним пальцами по горлу. ― Ну, вы понимаете.

Стюардесса с недоумением смотрит на меня, но все равно улыбается. Она протягивает мне поднос с чем-то смутно напоминающим еду, затем поворачивается к Кайлу:

– А для вас, сэр?

Кайл качает головой и взмахом руки отпускает стюардессу. Я не удивлена. То, как выглядит эта рыба, заставляет меня тосковать по еде миссис Ротвелл, а это уже о чем-то говорит. Я наблюдаю за Кайлом краем глаза. Он закрывает свой комикс. Идеальный момент, чтобы еще раз попытаться установить контакт.

– Что ж, ― начинаю я, ― учитывая, что следующую неделю мы проведем вместе, думаю, нам стоит узнать друг друга получше. Спроси меня о чем угодно, и я тебе отвечу. Давай, нападай.

Он не нападает. Вместо этого он наклоняется, убирает комиксы в рюкзак и долго копается в нем. Когда он выпрямляется, я вижу, что он искал: наушники. Мило, действительно тонкий жест, но я не сдаюсь.

– Неужели ты даже не хочешь узнать, куда мы направляемся, что будем делать? Вообще ничего?

Я делаю паузу и жду, но, поскольку он в ответ и бровью не повел, продолжаю:

– Ты же не собираешься провести целую неделю, не сказав мне ни слова? Не думаю, что мое слабеющее здоровье выдержит подобное обращение.

На Кайла напала избирательная глухота. Вместо ответа он надевает наушники, закрывает глаза и скрещивает руки на груди. Отличную он дает мне возможность изучить его вблизи.

Меня не удивляет, что он сводит девушек с ума. Черные волосы волнами ниспадают на великолепные черты его лица, слегка присыпанного веснушками. У него такие чувственные губы, что, если бы не точеная челюсть и мускулистые руки, он выглядел бы слишком женственным. И тут я вижу чуть ниже рукава его футболки глубокий шрам, перехваченный несколькими стежками, ― неопровержимое свидетельство его страданий. Если бы только остальные его раны можно было так просто исцелить!

Я оставляю половину еды на тарелке. Любуюсь захватывающим видом из окна и представляю нашу первую встречу с мамой. Мысли мои становятся сумбурными. Думала ли она обо мне вообще хоть когда-нибудь? Или просто позабыла о моем существовании? Бум, бум, бум, бум ― мое сердце предупреждает меня, что я превысила дневную норму переживаний. Я прислушиваюсь к предупреждению и прислоняюсь к иллюминатору в надежде немного поспать. Завтра мой день рождения и второй день моей полной свободы, и я не собираюсь терять ни одной его бесценной секунды на сон.

Кайл

Автомобильная стоянка возле аэропорта раскинулась под беспощадным солнцем ― я непрерывно щурюсь даже в темных очках. Двадцать один час без сна тоже не способствует бодрости. Всю дорогу я притворялся спящим, слушая самую громкую музыку, какую только смог найти. Ни при каких условиях я не рискнул бы погрузиться в сон. Чтобы потом разбудить весь самолет криками от очередного кошмара? Знатно повеселил бы народ, да. К тому же после четырех чашек крепкого кофе подряд я не только вымотан, но и на взводе.

Мия идет впереди меня, толкая багажную тележку. Судя по всему, она высматривает что-то или кого-то. Заглядывает в распечатку, которую держит в руках, и продолжает движение. Я следую за ней на безопасном расстоянии. Понятия не имею, что мы здесь делаем, но вопросов не задаю. Я сейчас в таком состоянии, что пойду на все, лишь бы уклониться от бесед с этой эльфийкой. Ее родителей нигде не видно, но мне, честно говоря, по барабану. Все, чего я хочу, ― как можно быстрее добраться до отеля и лечь спать.

Она машет кому-то вдалеке, но единственное в том направлении, что отдаленно напоминает человека, ― парень с дредами, без рубашки, босой, весь в татуировках, с торчащей во все стороны бородой. Джинсы у него такие поношенные, что ткань просвечивает. Мы подходим к нему. Он стоит рядом с фургоном типа тех, на которых разъезжали хиппи в прошлом веке. Одна половина выкрашена в цвет фуксии, другая ― флуоресцентно-зеленая, а в довершение всего на борту нарисованы огромные маргаритки кричащих цветов. На боку фургона от руки написано изумительное по силе послание: «Жизнь ― это путь, а не цель». Не знаю, во что мы ввязываемся, но выглядит это все крайне подозрительно.

– Привет! ― говорит Мия, когда мы останавливаемся перед парнем. Протягивает руку, изображая из себя ответственную взрослую девушку.

– Привет! ― отвечает он с сильным испанским акцентом. ― Намасте.

Парень обнимает ее.

– Намасте, ― отвечает Мия, сверкая зубами в ответной улыбке.

– Слушай, а у тебя договора нет при себе случайно? ― спрашивает парень, почесывая голову. В этой спутанной копне волос картошку можно растить, по-моему. ― Не знаю, что я сделал со своей копией. По ходу, посеял где-то.

Мия кивает и показывает ему свою распечатку. Парень берет ее и внимательно читает.

– Окей, теперь я с вами. Вы ― Мириам Абельман, девушка, которая арендовала мой маленький Лунный охотник на два года вперед, но внезапно перенесла бронь на год. Вам повезло, что мы смогли перенести вашу бронь за столь короткий срок.

Ага-а-а, теперь она ― Мириам. Патологическая лгунья, иначе и не скажешь. Мия, или Мириам, или как там ее зовут, смущенно улыбается парню и говорит:

– Да, повезло мне.

Ха-ха, по-моему, она его клеит!

– Притом крупно повезло, я бы сказал, ― усмехается чувак с дредами. И тут, наконец спохватившись, обращается ко мне: ― Здорово, мужик.

Он протягивает мне руку. Не знаю даже почему, но я пожимаю ее, а он вдруг нахмуривается.

– Ого, да ты в плохой форме, приятель. Супертемное облако накрыло твою ауру.

Мия нервно покашливает. Я сжимаю кулаки и готов уже съездить ему по физиономии.

– Говорю тебе, я чувствую такие штуки, ― продолжает он. ― И есть что-то, я не знаю, кармическое в том, как ты…

– Хорошо, хорошо, ― перебивает его Мия. ― Мы немного торопимся, так что если ты не возражаешь…

– Эй, чуваки, скорость убивает, ― хмурясь, заявляет этот растаман.

– Нет, братан, ― говорю я уже на грани срыва, ― единственное, что убивает, ― это трата нашего гребаного времени на выслушивание твоего кармического дерьма.

Парень разражается хохотом:

– Ладно, сейчас отдам ключи и свалю.

Пока он идет к водительской двери, я поворачиваюсь к Мие. Она что-то ищет в своем телефоне. Я буравлю ее взглядом.

– Что тут происходит, черт возьми?

Мия смотрит в телефон, притворяясь, что не слышит.

– Эй, я с тобой разговариваю.

Она поднимает голову. Глаза ее широко раскрыты.

– Извини. Ты что-то сказал?

Я разочарованно качаю головой.

– Я думала, ты не со мной разговариваешь, ― произносит она.

– С тобой, с тобой. Скажи-ка мне, ради всего святого, что мы здесь делаем и что это за чудовище, ― показываю я на фургон.

Чудак с дредами возвращается, бросает несколько листов бумаги на багажную тележку и говорит:

– Просто подпиши здесь, детка.

Мия царапает какую-то закорючку.

– Отлично. Теперь машинка ваша.

Наша?! Он передает Мии ключи. Этого просто не может быть. А подождите-ка, я, кажется, врубаюсь ― я все еще сплю в самолете и вот-вот, в любую секунду, проснусь от собственного крика. Но тут подходит этот странный парень, похлопывает меня по плечу, и я понимаю: это все наяву. Это не кошмар, это гораздо хуже.

– Встречаемся здесь же через десять дней, заметано? ― говорит он, поднимает два пальца вверх в знак прощания и уходит босиком по раскаленному асфальту.

Мия открывает заднюю дверь и начинает запихивать туда свой чемодан.

– Ты, наверное, свихнулась, если надеешься, что я сяду в эту штуку, а если ты думаешь, что я сяду в любую машину с тобой за рулем, то ты просто дура.

Она медленно поворачивается ко мне и таким спокойным тоном, что мне хочется ее задушить, произносит:

– Ты совершенно напрасно волнуешься. У меня нет прав.

– Что, черт побери, ты сказала?

Чего-о-о?

Мия пожимает плечами ― просто воплощенная невинность.

И тут до меня доходит.

– Ни за что, слышишь?! Забудь об этом! Я не сяду за руль этой развалюхи.

Кайл

И вот я сижу за рулем этой колымаги, еду по шоссе, следуя указаниям, которые моя похитительница любезно заложила в навигатор моего мобильника. Если я откажусь поддерживать ее игру, она вполне может рассказать моим родителям о том, что произошло у водопада. Машины, которые нас обгоняют, ― то есть все машины на трассе ― сигналят мне, мигают фарами или и то и другое сразу. Что ж, ничего удивительного: мы тащимся на скорости сорок километров час. Однако никто из этих водителей даже не догадывается, что каждая дополнительная цифра на спидометре заставляет мое сердце колотиться чаще, а оно и так уже, по-моему, делает две тысячи ударов в минуту. Я не шучу.

Я так вцепился в руль, что у меня даже пальцы онемели. Я едва дышу. Мой взгляд мечется от бокового зеркала к зеркалу заднего вида, к другому боковому зеркалу, к шоссе и обратно. Но двигаются только мои глаза ― мне кажется, что, если я шевельну головой, фургон опрокинется. Чувствую себя хуже, чем в первый день на пробах в хоккейную команду.

Меня то и дело бросает в холодный пот, спина затекла и прилипла к старому кожаному сиденью. Последние несколько минут Мия на удивление спокойна, но это совсем не значит, что она смирно сидит на своем месте. Не знаю, что она опять затевает, но, насколько я вижу краем глаза, она возится со своим телефоном.

– Заработало! ― вопит она так восторженно, словно покорила Эверест. ― Я купила местную сим-карту в аэропорту. Говорят, роуминг здесь слишком дорогой. Может, тебе тоже купить?

Моя голова забита другими мыслями, поэтому я пропускаю ее слова мимо ушей. Я не могу избавиться от ощущения, что мы вот-вот разобьемся, что в любую секунду какая-нибудь машина выпрыгнет из ниоткуда прямо перед нами и на этом все закончится. Боже, это напряжение невыносимо.

– Ладно, как хочешь. Это ж твои деньги, ― говорит она. ― Но не приходи ко мне, рыдая, когда получишь счет за телефон.

Мимо проезжает гламурный спорткар, сигналит как сумасшедший. И хотя мое внимание разделено на четыре зоны: боковое зеркало, задний вид, боковое зеркало, шоссе, ― я могу поклясться, что водитель показывает мне палец. Один, вполне конкретный.

– Эй, Кайл, зацени! ― восклицает Мия так энергично, что я выпускаю из поля зрения одно из зеркал и смотрю на нее.

Она указывает на обочину шоссе:

– Эта черепаха обгоняет нас.

Я убью эту девчонку. Но держу язык за зубами, приберегаю колючки под языком до того момента, когда мы доберемся туда, куда едем.

– Если хорошенько пошевелить мозгами, ― произносит она, ― думаю, нам стоит пересмотреть условия нашего соглашения. С такими темпами продвижения мне понадобится месяц, чтобы побывать во всех местах, которые я запланировала посетить.

– Забудь об этом! ― рявкаю я голосом разъяренного Таноса.

– Ничего себе! Оказывается, он умеет говорить! Это просто чудо! Но я не совсем расслышала, что вы сказали, сэр. Не могли бы вы повторить?

Если я отвечу ей то, что действительно думаю, она пожалеет, что спросила. К счастью для нее, она не настаивает и после нескольких минут тишины снова принимается ерзать на сиденье. Отлично, она не только не в себе, но и страдает СДВГ. Она устроилась по-другому ― привалилась спиной к пассажирской двери, и я буквально кожей чувствую, что она не сводит с меня глаз. Именно это мне и нужно было ― зритель, наблюдающий за моими жалкими потугами вести эту колымагу. Я хмыкаю.

– Я тебя достаю? Могу прекратить. Но меня кое-чему научили в приюте святого Иеронима. Взрослые говорили, что если полностью сосредоточиться на чем-то, чего хочешь, то в конце концов ты это получишь. И есть две вещи, которые мне нужны прямо сейчас: чтобы ты поговорил со мной и вернулся в мир живых.

Приют святого Иеронима? То есть теперь она у нас сирота? Хороший психиатр ― вот что нужно этой девчонке.

– Неужели ты так ничего и не спросишь ни обо мне, ни об этом путешествии? ― Она продолжает докапываться до меня. ― Ни о чем? Спроси хотя бы, куда мы едем.

Господи, да она не втыкает: я на грани нервного срыва, а она предлагает мне поболтать, как будто мы старые друзья. О, опять засуетилась. Не понимаю, что она задумала на этот раз, но она кладет свой телефон на приборную панель. Мы подъезжаем к пункту оплаты на трассе. Ее мобильник начинает играть «Adore You» Гарри Стайлза. Это одна из любимых песен Джудит, и это последнее, что я сейчас хотел бы услышать. Мы останавливаемся перед шлагбаумом, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Мию. Ее глаза закрыты, и она приплясывает сидя, обнимая воображаемого партнера. Боже.

Мне приходится несколько раз сжать и разжать распухшие от напряжения пальцы, чтобы попасть кредиткой в щель автомата оплаты. Мы ждем, когда поднимется шлагбаум, и я протягиваю руку и выключаю эту чертову песню. Мия открывает глаза и с возмущенным видом снова включает ее.

Я забираю кредитку и, прежде чем проехать пункт оплаты, снова пытаюсь достать ее телефон, но она шлепает меня по запястью еще в воздухе и, крепко схватив мою руку, кладет ее обратно на руль. Странно, но от прикосновения ее пальцев у меня мурашки бегут по руке до самой груди. Будем считать это последствием недосыпания и недоедания.

– Никто никогда не выключит песню моего любимого певца, ― говорит она, наставив палец мне в лицо.

Надеюсь, это предел проявления ее темной стороны. Если она вдобавок ко всему окажется еще и агрессивной, этого я уже не выдержу. Машина позади меня сигналит, и я выезжаю из пункта оплаты. Мия сверлит меня взглядом, и я смиряюсь с тем, что в тот неизбежный момент, когда мы разобьемся, это слащавое дерьмо будет играть фоном. Могут ли дела пойти еще хуже? Сомневаюсь.

Мия

Мы покинули Мадрид всего два часа назад, а я уже столько нафоткала, что забила всю карту памяти. Пейзаж здесь совсем другой. Прямо сейчас справа от меня бескрайняя оливковая роща с древними деревьями, между которыми течет прозрачный ручей. Слева ― каменный монастырь, ему, должно быть, несколько веков. А на колокольнях, на деревьях и даже на некоторых электрических вышках ― огромные гнезда аистов. Это похоже на сказку, только лучше ― здесь нет ни ведьм, ни принцев, ни кого-либо еще, кто может разрушить волшебство.

Кайл, похоже, не разделяет моих чувств. Для человека, который проспал весь перелет, он выглядит слишком вымотанным. И он так крепко сжимает руль, что у него даже костяшки пальцев побелели. На мгновение я вспоминаю, что эти руки когда-то сжимали другой руль и стали причиной смерти Ноа. Я бы все отдала, чтобы помочь ему, но не знаю как. Я пробовала шутить, пробовала быть серьезной, петь, танцевать, свистеть, читать вслух ― все, что только может прийти в голову. По крайней мере, я заставила его сесть за руль, а это уже кое-что. Я прочитала об этом в интернете в каком-то руководстве по самопомощи для людей, справляющихся с травмами после аварии. Я не говорила ему об этом, но вождение ― важный шаг на пути к его выздоровлению.

Повернувшись к нему, фотографирую его, но он только сильнее стискивает зубы. В профиль он еще более привлекателен. Его нос словно бы вылепил греческий скульптор. Крошечный шрам посередине округлого подбородка придает ему манящий, загадочный вид. Но самое потрясающее в нем ― его ресницы. Сколько девушек отдали бы все на свете за такие длинные и упругие ресницы? Если бы проводился конкурс на самый красивый профиль, Кайл точно занял бы первое место, причем с большим отрывом. Я делаю еще один снимок. Этот профиль слишком хорош, чтобы его не увековечить. Кайл недовольно сопит.

– Спорим, тебе интересно, почему я делаю так много снимков, ― говорю я.

Он не отвечает, поэтому я продолжаю:

– Ну так я тебе скажу. Они для моего блога «С истекающим сроком годности».

Хоть бы ухом повел. Серьезно, я его не понимаю. Я бы уже вся изнемогла от любопытства.

– Срок годности, знаешь, как метафора…

Ни малейшего интереса на его прекрасном лице. Что ж, сменю тему.

– Ладно, поговорим о другом. Я умираю от голода. А ты?

Желудок его урчит. Понятный ответ. С начала нашего путешествия он съел только пару батончиков мюсли и пачку арахиса. Я не знаю, как ему удалось проехать такое большое расстояние и не упасть в голодный обморок. Значит, я должна найти место, где мы сможем остановиться и поесть, но кафе на заправке меня не устроит ― мне нужно что-то особенное, с атмосферой, что-то типичное для этой местности.

С тех пор как я выяснила, что моя мать испанка, я старалась разузнать как можно больше об этой стране: о ее обычаях, кухне, людях. И теперь, когда я перевернула первую страницу последней главы книги «Моя жизнь» и не знаю, сколько дней, недель или, если повезет, месяцев мне осталось, ― я не планирую покидать эту страну. Удивительно, но сам факт нахождения на земле моих предков позволяет мне чувствовать себя ближе к матери ― и к самой себе.

Стрелка на придорожном знаке сообщает: «Алькасар-де-Сан-Хуан ― 1 км». Забиваю название в поисковик и обнаруживаю, что это живописный городок со старинными зданиями и узкими мощеными улочками, а еще в нем есть несколько ресторанов с отличной, судя по отзывам, кухней. Идеально. Выбираю один из них.

– Сверни на следующем съезде, ― говорю Кайлу. ― В паре километров отсюда есть ресторан, у него оценка четыре и семь десятых.

Но он, кажется, не слышит меня ― его взгляд прикован к шоссе.

– Кайл? ― говорю я чуть громче. Мы приближаемся к съезду. ― Сверни здесь. Здесь!

Он весь словно закостенел. Мы уже подъезжаем к повороту, а он все еще не реагирует.

– Кайл!

Я хватаюсь за руль и дергаю его в сторону. Фургон чуть не съезжает с дороги.

– Нет! ― кричит он, пытаясь выровнять машину. Когда ему удается справиться с рулем, он тяжело дышит от ярости. Затем Кайл обрушивает на меня весь свой гнев, каждое слово буквально пылает им:

– Никогда больше так не делай!!!

В его голосе столько яда, что я непроизвольно дрожу.

– Мне очень жаль, правда. Я думала…

– Замолчи! ― кричит он, вцепившись в руль и не сводя глаз с дороги. ― Пожалуйста, перестань думать, перестань говорить, перестань быть такой, какая ты есть.

Его слова задевают меня ― глубоко, очень глубоко. Я опускаюсь на сиденье и смотрю в окно ― мы едем по проселочной дороге, которая тянется вдоль реки. Проходит две или три минуты в тишине, а затем я вижу, как из гнезда вдалеке взлетает аист и поднимается в небо. Это знак, так и должно быть. Это жизнь напоминает мне, что теперь я свободна, что никто не может причинить мне вреда, я не должна ничего принимать близко к сердцу и уж точно не должна чувствовать себя так. Поэтому я думаю о своей матери и о том, с какой радостью я скоро встречусь с ней; о Бекке, потому что мысли о ней всегда вызывают у меня улыбку; и о Бейли, которая не позволила бы никому испортить ей день, а уж тем более день рождения. И я улыбаюсь через силу. Может быть, благодаря этому и сердце перестанет обливаться слезами.

Мия

Кайл едет по грунтовой дороге, ведущей к ресторану, и наконец паркуется в тени осины, а я продолжаю снимать все подряд: белую таверну с синими деревянными ставнями; два огромных глиняных кувшина по обе стороны резной входной двери; листья осины, мерцающие серебром в потоке солнечного света; старую ветряную мельницу с белым цилиндрическим основанием и черной конической крышей. Я словно перенеслась в другую эпоху, в другой мир ― в тот мир, из которого сделаны грезы.

Я бы с удовольствием провела остаток дня, фотографируя, ловя моменты, запечатлевая красоту. Так я познакомилась с Ноа. Пару лет назад мы посещали один и тот же местный клуб фотографии. Ноа был действительно хорошим человеком. Он знал, как увидеть что-то особенное в людях, в местах, даже в обычных вещах. Мы спланировали эту поездку до мельчайших деталей ― за исключением его смерти. Кайл глушит двигатель, но не выходит из машины. Он открывает окно, впуская ветерок, и смотрит прямо перед собой. Возможно, это его способ сказать мне, что ему нужно побыть одному.

– Я зайду и закажу что-нибудь, хорошо? ― как можно мягче говорю я. ― Что ты любишь? Предпочтения? Может, ты придерживаешься какой-то особенной диеты? Аллергия? Непереносимость чего-либо?

– Да. Аллергия на эту поездку.

Что ж, по крайней мере он начал шутить.

Внутри ресторан еще уютнее, чем снаружи. Ноа бы здесь понравилось. На темных деревянных балках висят целые вяленые окорока. С одной стороны, рядом со входом, выставлены сыры, очень аппетитные на вид. В обеденной зоне шумно: люди общаются и с удовольствием едят за простыми деревянными столами, покрытыми сине-белыми клетчатыми скатертями. Но больше всего меня поражает запах этого места. Я не знаю, что это такое, ― наверное, смесь запахов сыров различных сортов, ветчины и блюд, которые подают в этом ресторане. Что бы это ни было, рот у меня мгновенно заполняется слюной.

Я подхожу к барной стойке и беру заламинированное меню. На одной стороне написано Raciones, а на другой ― Bocadillos. Дверь ресторана открывается. Это Кайл. Мое сердце прыгает от радости. Я верю, что это место, с его людьми, теплом, вкусными запахами, не оставит его равнодушным, вызовет у него хоть какую-то реакцию и выманит его из скорлупы, пусть даже на время. Но он проходит мимо меня, как будто меня здесь нет, и направляется к туалетам в задней части зала, и я понимаю, что мне придется нелегко. Я готова отдать весь мир за то, чтобы узнать, о чем он думает, какие слова я должна ему сказать, как я могу ему помочь. Я смотрю ему вслед, пока он не исчезает за дверью мужского туалета.

За барной стойкой, в дальнем ее конце, стоят семь-восемь официантов, все в черных брюках и белых рубашках с короткими рукавами. Кто-то из них готовит кофе, кто-то подает пиво, кто-то с головокружительной скоростью вбегает и выбегает из кухни, неся тарелки к столикам и обратно.

Я ложусь грудью на барную стойку, поднимаю руку, пытаясь поймать чей-нибудь взгляд. Наверное, я делаю что-то не так, потому что никто не обращает на меня внимания.

– Извините, ― говорю я и машу рукой одному из официантов.

Ноль реакции.

– Будьте добры, ― теперь я обращаюсь к тому, кто повыше ростом.

Безрезультатно. Очевидно, такой подход не работает, поэтому я сажусь на один из табуретов и, подняв руки вверх, кричу:

– Простите, пожалуйста!

Самый молодой официант, с короткими волосами ежиком, поворачивается и улыбается мне.

– Americana, no?[3]

– Ну да, да… Неважно, можно мне два сэндвича с копченой ветчиной и сыром, пожалуйста?

Этот сэндвич стоит под номером пять в моем списке того, что нужно попробовать в Испании.

– Marchando[4], ― говорит он, усмехаясь. Поворачивается к двери в кухню и кричит: ― Dos bocatas, Tere; de jamón y queso[5].

Затем снова обращается ко мне:

– Что-нибудь попить?

– Да, воды, пожалуйста, и есть ли у вас торт Сантьяго?

Он приподнимает одну бровь.

– Нет, сеньорита, вы в Ла-Манче. Т arta de Santiago готовят на севере, в Галисии, по-моему. Но у нас есть лимонный пирог, который готовит моя мама.

Он наклоняется ко мне, словно собираясь поделиться важным секретом.

– По этому рецепту наша семья готовит лимонный пирог уже триста лет.

– Понятно, ― хихикаю я в ответ. ― Ну, если вы не боитесь, что я украду ваш рецепт и продам его американской сети ресторанов, я с удовольствием попробую этот пирог.

Официант смеется и идет к холодильнику в другом конце бара. Пользуясь случаем, быстро щелкаю бочки с вином, резную деревянную дверь с железным замком в форме сердца, фотографии тореадоров в рамках, людей вокруг меня и стоящую в углу классическую гитару. Затем навожу камеру на официантов. Один из них смотрит на меня, толкает локтем коллегу, говорит что-то по-испански, но я не могу разобрать, что именно. И вдруг они все принимают смешные позы. Мне становится весело, и я делаю как можно больше снимков, пока официантам не приходится вернуться к работе.

Коротко стриженный официант приносит мне лимонный пирог. Пирог выглядит так аппетитно, что я не могу удержаться ― и фоткаю и его тоже. Сверху он покрыт маленькими волнами безе, а желтый крем под ним издает такой притягательный цитрусовый запах, что у меня слюнки текут. Не уверена, что мне хватит силы воли остановиться на одном кусочке.

При взгляде на пирог меня снова охватывает желание заплакать, но я сдерживаюсь. Я злюсь, хотя и не показываю этого. Вот и еще один мой день рождения, и я задаюсь вопросом, есть ли на свете кто-нибудь, кому я действительно небезразлична. Нет, сейчас я по этой накатанной дороге в своей голове не пойду. Делаю зум, чтобы запечатлеть каждую деталь пирога, и чувствую, что кто-то подходит ко мне с левой стороны. Я быстро поворачиваюсь, все еще смотря на мир через камеру, и натыкаюсь на увеличенное лицо Кайла Неистового. Упс.

Кайл

Невероятно! Я оставил ее одну всего на минуту, а она успела перезнакомиться с половиной официантов. А теперь она снимает меня этой старой камерой, которую не выпускает из рук ни на секунду, даже чтобы сходить в туалет. Я прикрываю объектив рукой ― кто знает, что она планирует делать со всеми этими снимками?

Если я сейчас же не заброшу что-нибудь в желудок, то потеряю сознание, поэтому, когда официант подходит к нам с парой сэндвичей и бутылкой воды, мой живот бурно выражает свой восторг. Мия достает из своего кошелька купюру, а я прошу у коротко стриженного официанта что-нибудь посерьезнее, чтобы запить сэндвич.

– Стакан апельсинового сока, ― говорю я.

Официант улыбается и отвечает:

– Извините, соковыжималка сломалась, но у нас есть мосто, если хотите.

Я понятия не имею, что это такое, но киваю.

– И даже «пожалуйста» или «спасибо» ему не скажешь? ― укоряюще шепчет Мия.

Я слишком голоден, чтобы отвечать. Хватаю один из сэндвичей, как будто он последний в моей жизни, и откусываю огромный кусок. Мия неторопливо берет свой сэндвич.

– Я страшно хочу есть, ― говорит она и широко открывает рот.

Она поднимает сэндвич, два ломтика хрустящего хлеба слегка расходятся, и я вижу очередное доказательство ее патологической лживости ― пару кусочков вяленой ветчины.

– Ты же вегетарианка вроде? ― говорю я.

Она замирает с открытым ртом и смотрит на меня.

– Господи, ― бормочу я. ― Хоть что-нибудь из того, что ты говоришь, хоть когда-нибудь лежало рядом с правдой?

Она кладет сэндвич обратно на тарелку.

– Ну, это зависит от того, с кем я разговариваю. И нет, я не вегетарианка, но я ем только тех животных, чья жизнь не была сплошным страданием ради нашего минутного удовольствия. Ты когда-нибудь задумывался, сколько ты ешь мяса тех животных, которые каждый миг своей короткой жизни провели в тесных клетках, в неволе?

И, не дав мне даже рта раскрыть, чего я, впрочем, и не собирался делать, она продолжает:

– Но ты можешь себе это представить, а если не можешь, то я объясню: я не пытаюсь читать лекции тебе, да и никому не читаю их, ― но дело в том, что люди не хотят слышать правду. К твоему сведению, это настоящая иберийская ветчина, а иберийские свиньи проводят жизнь, свободно гуляя на пастбищах центральной Испании. Так написано в моем путеводителе.

Я уже сыт по горло ее странными и бесконечными разглагольствованиями, поэтому не отвечаю. Вместо этого я вгрызаюсь в сэндвич в ожидании своего напитка. У меня нет настроения вести светскую беседу, поэтому я сосредоточиваю внимание на коллекции винных бутылок, выставленной на полках у стены. Рядом с полками находится зеркало, в котором отражается Мия, кусающая свой сэндвич. Она закрывает глаза и жует очень медленно, как будто смакует что-то божественное. Она в самом деле ест так чувственно, словно она на вершине блаженства во всех смыслах этого выражения.

1 Популярный ведущий ток-шоу на телеканале Fox News. – Здесь и далее прим. перев., если не указано иное.

2 Так называют Майами. По легенде, его построили так быстро, что «он вырос словно по волшебству, всего за одну ночь».

3 Американка, да? (исп.)

4 Путешествуете (исп.).

5 Два сэндвича, Тере; с ветчиной и сыром (исп.).

Скачать книгу