Слава бесплатное чтение

Посвящается всем джидадцам, всюду

В память о товарище Пьере Паоло Фрассинелли[1]

Независимость

Когда Отец Народа наконец прибыл на торжества в честь Дня независимости, не раньше 15:28, гражданам, стоявшим на Джидадской площади с самого утра, уже осточертело ждать; они бы снесли Джидаду одной силой своей досады, будь это любое другое место. Но этот край животных – не любое другое место, это Джидада, именно так, толукути[2] Джидада с «–да» и еще одним «–да», и из-за одной этой простой истины большинство животных держали чувства в себе, как кишки. Палящее солнце – по словам знающих, состоящее по указу Его Превосходительства в его группе поддержки – жгло с середины утра могучими жестокими лучами, подобающими правителю, чей срок власти приближался уже не к одному, не к трем, но к целым четырем десятилетиям[3].

Одежда с символикой Джидадской партии[4], в которой по случаю праздника пришло большинством зверей: куртки, рубашки, юбки, шляпы, шарфы цветов флага, часто – с лицом Его Превосходительства, – вбирала ужасный жар солнца и делала ожидание еще более невыносимым. Но не все были готовы терпеть и мучиться – кое-кто собрался уходить, ворча о работе и других делах да местах, о лидерах других стран, которые всегда прибывают вовремя, как непогрешимый мачете Господа. Началось все с недовольной горстки – две свиньи, кот и гусь, – но малая доля очень быстро разрослась до внушительной массы, и, осмелев из-за численности и собственной громкости, Диссиденты двинулись прочь.

У ворот они столкнулись лицом к лицу с джидадскими Защитниками – толукути псами, подобающе вооруженными дубинками, веревками, палками, баллончиками со слезоточивым газом, щитами, пистолетами и прочими типичными средствами самообороны. По всей стране и за ее пределами знали, что джидадские Защитники по своей натуре твари жестокие и неумолимые, но именно завидев печально известного командира Джамбанджи, узнаваемого по фирменной белой бандане, возмутители спокойствия быстренько развернулись и поплелись обратно, понуро поджав хвосты.

Теперь через толпу со скоростью катафалка пробиралась машина Его Превосходительства, и животные чуть ли не спотыкались друг о друга, словно пьяные лягушки, надеясь хоть краем глаза увидеть легендарного Отца Народа. Солнце, узрев прибытие вождя, нареченного самим Богом править, править и еще раз править, вождя, который, в свою очередь, нарек само солнце главой своей группы поддержки, сделало глубокий-преглубокий вдох и старательно воспылало всем на загляденье. Его Превосходительство сопровождали на задних лапах избранные сановники: все – самцы, многие – старики. Сопровождающих сановников сопровождали заслуженные лидеры Защитников в военной форме: подпоясанные красочными расшитыми веревками, фуражки низко надвинуты, на могучей груди поблескивают сияющие созвездия медалей, на плечах подскакивают звездные погоны, на передних лапах белые перчатки; то были генералы, толукути столпы власти Его Превосходительства. Животные по всей площади выхватили телефоны и гаджеты, чтобы снимать фото и видео сановной процессии.

С прибытием Его Превосходительства Джидадская площадь оживает. Толукути Отец Народа излучал такую ауру, что одно его появление автоматически перетасовывало атомы в воздухе и меняло любое настроение – пусть даже враждебное, унылое или скверное – на позитивное и наэлектризованное. Знающие говорят, что это чувствовалось в десятки раз сильнее давным-давным-давно, еще в первые годы правления, когда от одного его появления незрелое тут же созревало до гниения, больные исцелялись от любых хворей, обращались в жижу камни, прекращались бури и жара, отвращались наводнения, пожары и полчища саранчи, смертельные вирусы пропадали еще раньше, чем даже подумают кого-нибудь заразить, сухие русла переполнялись водой, – да, толукути некогда от одного появления Отца Народа заводились двигатели, гнулись стальные балки и в отдельных задокументированных случаях беременели десятки и десятки девственниц, так что задолго до того, как Его Превосходительство женился на ослице и родил детей с ней, его потоки крови уже струились по всей Джидаде. А теперь Отец Народа воспламенил Джидадскую площадь лишь одним своим присутствием, лишь тем, что стоял на ней. Все вспыхнуло горячими аплодисментами, и даже те, кто только что порывался уйти, теперь влились в общий рев, вскочив на задние лапы и славя Его Превосходительство не просто голосами и телами, нет, но и сердцами, и разумом, и душами. Коровы мычали, кошки мяукали, овцы блеяли, быки ревели, утки крякали, ослы вопили, козы блеяли, лошади ржали, свиньи хрюкали, куры квохтали, павлины кричали, гуси гоготали – когда свита наконец остановилась перед подиумом, какофония уже стала оглушающей.

Под широким белым балдахином расселись члены Центра Власти – Внутренний круг Джидадской партии, конечно же правящей, также известной как Партия Власти, чьей главой и был Его Превосходительство. С ними находились родственники Его Превосходительства, друзья и почетные гости. Толукути элита являла собой, если признаться со всей честностью и завистью, великолепное зрелище: самые изысканные ткани, дорогие ювелирные изделия и драгоценные украшения на красивых, ухоженных и здоровых телах говорили о достатке и вольготной жизни. Эти животные были Избранными Джидады и служили живым подтверждением благожелательности Отца Народа, ведь многие из них озолотились именно благодаря Его Превосходительству – если не напрямую, так через какую-нибудь связь с ним. Они были получателями земли, предприятий, тендеров, государственных ссуд на безвозмездной основе, наследниками конфискованных ферм, обладателями шахт, заводов и всяческих богатств.

Не зная, чем занять себя до начала торжества, несчастные животные услаждали свои жадные взоры видом Избранных и временами даже забывали о жарящем тела солнце, о гложущем желудок голоде, об иссушающей глотки жажде, да, толукути очарованные чудной картиной знати, сидящей в тени, на удобных креслах, с освежающими напитками. Распаренные, истекающие слюной животные упивались зрелищем, словно холодным бокалом медового вина, и, облизывая сухие растресканные губы, с приятным удивлением действительно чувствовали слабый сладкий привкус.

Двери машины раскрылись на кроваво-красную ковровую дорожку – и вышел Отец Народа. Словно по сигналу, вся Джидадская площадь разом ахнула. Толукути Джидадская площадь разом ахнула, потому что увидела, как из машины выходит столь дряхлый конь, что его того гляди опрокинет малейшее дуновение ветра. А значит, хорошо, что стояла такая жара без ветра. Животные во все глаза смотрели, как отощалый Отец Народа – старше, чем в прошлый раз, когда его видели и когда он, собственно, уже был старше, чем в позапрошлый раз, – прошел к подиуму шажок за осторожным-преосторожным шажком, отягощенный большой зеленой рубашкой со множеством черно-белых фотографий его морды, хотя и куда моложе и красивее. Старый Конь все плелся и плелся на тех же самых копытах, на каких некогда гарцевал вдоль и поперек всей Джидады со скоростью света. Наконец добравшись до платформы – многим под солнцем показалось, что добрых два года с половиной спустя, – он оперся на кафедру, повесив вытянутую голову и помахивая хвостом, словно отсчитывал им минуты.

– Где это я? Кто все эти звери? И почему они смотрят на меня так, будто знают? – произнес Старый Конь в пустоту.

– Ох, ну что это за вопросы, Ваше Превосходительство?! Это ваши подданные ка[5], все до единого! Будто вы не знаете, что правите этим краем, всей этой Джидадой, и что подданные желают вас слышать? Сегодня День независимости, Баба[6]; мы все празднуем нашу свободу – свободу, ради которой вы жертвовали собой на долгой Освободительной войне, начатой вами же и доведенной до победного конца много лет назад, а значит, выходит, на самом деле мы собрались восхвалять вас![7] – с великой радостью проблеяла ослица. Она поправила рубашку коня и разгладила его угольно-черную, но уже редеющую гриву.

Толукути ослица была не какой-то там самкой, а супругой Его Превосходительства, что и показывала всем своим видом, движениями, речью и в целом безусловной уверенностью в своей власти. Старый Конь послушно проследовал за ней к своему месту. Ближайшие животные поспешили расступиться – кто-то придвинул кресло Его Превосходительства, кто-то поцеловал его, кто-то приласкал хвост, кто-то погладил круп, кто-то оправил одежду, а кто-то разогнал воображаемых мух.

– Я бы лучше поспал, – сказал Старый Конь, присаживаясь аккуратно, словно его зад – из дорогого фарфора.

Отец Народа не врал. Он уже был в том возрасте, когда важнее всего остаться одному, а кроме того, знающие поговаривали, что состояние его головы напоминало охваченную волнениями страну без единого лидера.

Так вышло, что по периметру подиума стояли флагштоки с флагом страны. Яркие черно-красно-зелено-желтые-белые цвета привлекли взгляд Старого Коня. Он сосредоточился на флагах, пока краски не вытянули его чудесным образом из окутавшего разум тумана. Толукути стала возвращаться память. Он узнал флаг; тот реял в его сердце, голове и снах. Он не объяснил бы, что означает каждый цвет, но они точно что-то означали – тут он нисколько не сомневался. Отец Народ сосредоточился на них и все думал, думал: быть может, белый символизирует клыки его свирепых псов, Защитников? А красный – кровь, что они легко могут пролить?

«Возможно», – сказал он сам себе и перевел взгляд.

Он узнал высокую прелестную ослицу подле себя – пахшую свежими цветами и разряженную в яркие ткани и броские украшения; это Чудо, первая самка Джидады, она же Добрая Мать, потому что она его жена и добрая, а теперь еще известная и как доктор Добрая Мать – после знаменитого получения диплома[8]. Увидел он и своих любимых друзей и родных, и их присутствие наполнило его радостью. Узнал и своих Товарищей и мотал головой то туда, то сюда, проверяя, те ли они, кто и должен здесь быть. Толукути все – те. Кое-кто кивал. Кое-кто махал. Кое-кто вскидывал лапы в салюте Партии Власти.

Затем Старый Конь оглядел бурлившую на площади толпу. Это не просто его подданные – это истинные последователи, что стояли с ним и за него много десятилетий: многие еще помнят борьбу за независимость Джидады. Они были верны, оставались верны, по-прежнему верны сейчас и будут верны отныне и впредь. Они умирали верными и уносили верность в могилу, чтобы верными были даже их духи. И они оставляли потомство, уже рождавшееся верным. Затем Отец Народа заметил в зеркальной панели самого себя – и не вздрогнул от недоумения, потому что теперь знал, кто он такой, и обошелся без напоминаний доктора Доброй Матери. Теперь, полностью овладев памятью, он сел, вытянул перед собой ноги и кивнул солнцу над головой. Поправил очки, устроился поудобнее – и толукути с закаленной безмятежностью очень старого младенца тут же уснул.

И снились ему славные времена, когда Джидада была раем на земле и животные снимались из родных убогих краев и стекались в нее в поисках лучшей доли, находили ее, да не просто находили, нет, но находили в достатке и слали весточку родне и друзьям, чтобы те приехали и увидели сами – эту землю обетованную, это поразительное Эльдорадо под названием Джидада, истинную жемчужину Африки, да, толукути землю не только неописуемо богатую, но и такую мирную, что нарочно не придумаешь. Увидел Его Превосходительство во сне и себя в то время: красавец, излучающий безусловное величие, конь, что ступал по земле, – и земля подчинялась, и небеса над головой подчинялись, и даже сам ад подчинялся, ибо как ему перечить? Толукути Старый Конь, затерявшись в былой славе Джидады, поерзал на троне и захрапел сонной мелодией, в которой товарищи вокруг узнали старый революционный гимн Джидады времен Освободительной войны.

Когда Его Превосходительство прибыл, загремел оркестр Джидадской армии. Духоподъемная музыка сопровождала процессию, когда та излилась на главную часть площади. Джидадская армия, как и все силы безопасности, состояла целиком из псов. И теперь псы, псы, псы и еще больше псов двинулись в марше к шатру, блестящие черные сапоги поднимались и опускались с потрясающим единством. Толукути здесь шли и чистые породы, и смешанные породы, и таинственные породы без известного названия. Толукути здесь шли псы в зеленой форме, псы в синей форме, псы в форме цвета хаки. Толукути здесь шли псы с музыкальными инструментами, псы с флагом Джидады, псы с военными флагами и псы с длинными поблескивающими ружьями.

Порой легко забыть о красоте и грации пса – создания, что может рвать плоть в клочья, проливать кровь из чистого инстинкта, крушить кость, как хрупкий фарфор; трахать все – от человеческой ноги до шины автомобиля, ствола дерева или дивана, причем без зазрения совести; гадить повсюду так, словно срет беспримесным золотом; хранить преданность хозяину, даже если этот хозяин – известный бандит, убийца, колдун, тиран или сам дьявол; свирепо нападать без видимого повода, пожирать человеческие экскременты даже на сытый желудок. Но тогда, на Джидадской площади, по случаю празднования Независимости страны, толукути псы были просто великолепны. И не подумаешь, что на самом деле с них градом льется пот под жаркой тяжелой формой, прикрывавшей лохмотья нижнего белья, едва державшие то, что должны держать. И не подумаешь, что их подметки протерты до дыр или что большинство из них оголодали, не получая зарплату по меньшей мере три месяца.

Много позже, когда псы завершат свой парад и строем уйдут с площади, после речей министра революции, министра коррупции, министра порядка, министра всего, министра ничего, министра пропаганды, министра гомофобных дел, министра дезинформации и министра грабежа, после выступлений разных звезд ослица растолкала Его Превосходительство. Отец Народа раскрыл глаза и очнулся от сна о былой славе Джидады, но не мог его вспомнить. Он вовсю напрягал память, когда его взгляд опустился на расфуфыренного хряка, забравшегося на подиум походкой страуса. Старый Конь не узнал его и задумался, кто бы это мог быть. И снова заснул, раздумывая о длинных ногах свиньи.

Длинный поджарый хряк был не кем иным, как единственным и неповторимым пророком – доктором О. Г. Моисеем, основателем и лидером достославной Пророческой церкви церквей Христова Воинства[10]. В Джидаде почти ничего не обходится без молитвы – вот почему сегодня выступал харизматичный пророк, а также духовник доктора Доброй Матери. Знающие говорили, что церковь хряка – главная евангелическая секта Джидады с самым большим числом последователей, да не просто в стране, а во всем регионе; да, толукути паства, вдохновленная, как говорили знающие, не только словом Божьим, но и отчаянием, разочарованием, кретинизмом, бессилием и поиском спасательного круга – чего угодно, что поможет справиться с тяготами жизни, которая с каждым днем становилась все невозможней из-за упадка джидадской экономики.

И пророк – доктор О. Г. Моисей – давал это самое что угодно – в проповедях о надежде и процветании, посредством знаменитой линейки чудесных продуктов: елея для помазания, и воды для помазания, и сумочек для помазания, и кошельков для помазания, и нижнего белья для помазания, и кирпичей для помазания, – толукути в молитве, в своей известной по слухам могучей способности изгонять демона нищеты, в благословенном исцеляющем прикосновении. Властью не иначе как Яхвы-Ире[11] пророк обещал преобразить убогую жизнь забытых правительством джидадцев, и отчаявшиеся массы слетались в Пророческую церковь церквей Христова Воинства, как мухи на навоз. Когда знающие говорили, что последователи души в хряке не чают, толукути имели в виду, что последователи души в хряке не чают. Если посмотреть, как он посещает торжества на личном самолете, купленном на подати его паствы, то простительна мысль, будто его церковь полна богачей и находится в стране улиц, мощенных золотом, и домов с туалетной бумагой, припорошенной алмазной пылью.

Пророк доктор О. Г. Моисей склонился к микрофону и прочистил горло. Ввиду его популярности на любом собрании на земле Джидады обязательно присутствовало немало его последователей, и потому немудрено, что при его виде толпа как с ума сошла. Они уже были не патриотами страны на патриотическом празднике, нет, но верующими в искупительном и целительном присутствии любимого Божьего Сына. Хряк давно привык к аплодисментам, но вне церкви никогда не слышал ничего подобного: толукути это превосходило аплодисменты Его Превосходительству. Они все гремели и гремели – и гремели бы дальше, не подними он белый платок.

– Прежде чем помолиться, позвольте воспользоваться этой золотой возможностью и поблагодарить самую богобоязненную самку, что я знал, нашу дорогую доктора Добрую Мать, за честь возглавить наш народ в молитве в этот исторический момент. Я говорил раньше и повторю теперь: хорошими лидерами не рождаются. Хорошими лидерами не становятся. Хорошие лидеры – как Отец Народа, как наша достопочтенная первая самка доктор Добрая Мать – приходят не иначе как от самого Бога. О чем Он сам говорит нам в Послании к Римлянам – глава тринадцатая, стих первый, и выслушайте внимательно, о драгоценные джидадцы. Господь, мой Отец, говорит: «Пусть все подчиняются властям, потому что всякая власть от Бога, и все существующие власти поставлены Богом. Каждый человек должен подчиняться властям, ибо нет власти не от Бога, и те, что существуют, Им поставлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести». А теперь, моя любимая Джидада, на этих золотых словах склоним же головы во имя Иисуса и поблагодарим Всемогущего за несравненный дар свободы, в честь которого мы собрались здесь сегодня, за Освободителей, избавивших нас от дьяволов-колонизаторов, и за наших богоданных лидеров, следящих, чтобы мы жили свободно сегодня и вовеки веков. Помолимся!

Толукути в тот самый момент, когда пророк закончил молитву на слове «аминь», Старый Конь вновь проснулся и по указанию доктора Доброй Матери встал и шатко подошел к кафедре. Он все еще пытался вспомнить свой сон, но тщетно.

– Ура Партии Власти! – сказал Его Превосходительство.

– Ура!!! – закричали животные.

– Ура победе на выборах!

– Ура!!!

– Ура доктору Доброй Матери!

– Ура!!!

– Долой Оппозицию!

– Долой!!!

– Долой Запад!

– Долой!!!

– Для начала – я знаю, среди вас многие потрясены моим появлением и гадают, как я сюда попал, ведь все вы слышали: на прошлой неделе я снова умер! – Его Превосходительство закинул голову к небу, хлестнул хвостом в сторону солнца и взревел от хохота.

Толукути солнце изогнулось самым пошлым образом и окатило всех такой волной жара, что не одно животное лишилось чувств, а курица, совершенно сомлев от жары, снесла яичницу. Толпа последовала примеру лидера и разразилась смехом; вскинули в воздух копыта, лапы и ноги, размахивали флагами, исполнили гимн Его Превосходительства под крики: «Да здравствует Отец Народа!!!»

Не далее предыдущей недели соцсети Джидады взорвались слухами, будто Старый Конь скончался от сердечного приступа в дубайской больнице. Это и в самом деле далеко не первый подобный слух: Его Превосходительство моложе не становился, Джидада жила с периодическими новостями о его кончине, которые, конечно же, оказывались, как выражались во Внутреннем круге, фейковыми. Однако последний слух действительно разожгли настолько, что он стал напоминать правду.

– Как вам известно, я умирал уже много раз. В этом я обошел Христа. Христос умер лишь раз и воскрес лишь раз. Но я и умирал, и воскресал, и не знаю, сколько еще раз умру и воскресну, но знаю, что буду воскресать, воскресать и воскресать – более того, дорогие и любимые джидадцы, обещаю вам, что побываю на похоронах каждого из вас, потому что вы все умрете, а я еще буду править этой чудесной землей Отцов! – сказал Старый Конь под новые аплодисменты. Он помолчал, чтобы насладиться ими.

Те, кто там был, позже рассказывали, что, стоило Отцу Народа поймать ритм речи, как на подиум откуда ни возьмись ворвался отряд из двенадцати голых самок. Толукути всюду были вымя, груди, титьки, ляжки, животы, крупы, подхвостья, бедра и бока, всюду – неприглядные лобковые волосы, всюду – непристойные женские части всех видов и размеров. Не успела Джидадская площадь ахнуть, гадая, правда ли видит то, что видит, застигнутая врасплох неслыханным нарушением табу на женскую наготу, как две ослицы воздели белый стяг с надписью цвета яркой крови: «Сестры Исчезнувших». Остальной отряд нес фотографии и имена, как говорили знающие, тех джидадцев, что исчезли за срок правления Отца Народа и Центра Власти.

Голые самки вышагивали по сцене с гордо поднятыми головами, толукути решительными и непокорными выражениями, толукути горящими глазами, толукути ревущими глотками, пылкими воинственными голосами: «Верните Исчезнувших Джидады! Верните Исчезнувших Джидады! Верните Исчезнувших Джидады!» Несмотря на очевидную неловкость из-за женской наготы, животные на площади слышали, как рев отдается в самом их нутре, где жили воспоминания об исчезнувших друзьях, родственниках и родственниках друзей, а также известных и неизвестных джидадцах, о ком они читали в газетах и соцсетях, да, толукути они слышали речевки в самом сердце, где жили и безответные молитвы, кровоточащие раны, кошмары, нескончаемый страх, вопросы о любимых, об известных и неизвестных джидадцах, посмевших перечить Центру Власти, только чтобы испариться как дым, только чтобы их никогда больше не видели. И кое-кто из животных на площади даже поймал себя на том, что кричит: «Верните Исчезнувших Джидады! Верните Исчезнувших Джидады! Верните Исчезнувших Джидады!» – но тихо, тихо, так тихо, что звук не шел дальше зубов, потому что страх был сильнее их голосов.

Толукути Сестры Исчезнувших не прекращали кричать, даже когда Защитники, оправившись после секундного замешательства из-за нарушения табу, вспомнили, что они все-таки достославные псы на защите Революции, соответственно налетели с дубинками, зубами и хлыстами и снова стали Защитниками. И Сестры Исчезнувших не прекращали кричать, даже когда ощутили безумный танец дубинок, хлыстов и зубов на своей шкуре. И Сестры Исчезнувших не прекращали кричать, даже когда их стащили со сцены. И Сестры Исчезнувших не прекращали кричать, даже когда их затолкали в поджидающие джипы и увезли в тюрьму.

– Дети мои, дорогие дети народа. Меня, как и каждого из вас, ужасно возмущает полный, полнейший срам, который мы только что видели на этой уважаемой сцене! Иначе это не назвать, даже солнцу хотелось отвернуться! – сказал Отец Народа, качнув головой в сторону солнца.

И солнце, радуясь, что его вновь отметили, улыбнулось во всю тысячу зубов.

– Это позор в любой день, но сегодня, на почитаемом празднике в честь нашей Независимости, – позор вдвойне. Это оскорбление меня и оскорбление Освободителей, а ведь многие из них, как нам всем известно, заплатили собственной драгоценной жизнью за свободу, которую только что попрали своей безобразной наготой эти бесстыжие самки, – сказал Старый Конь.

Животные под шатром согласно зааплодировали.

– И потому я хочу напомнить всем и каждой самке, имеющей уши, что истинная джидадская самка, которую мы любим, чтим и прославляем, – та, кто уважает себя и свое тело. Вот почему в Библии сказано, что наше тело – храм. Не знаю, как вы, но я только что видел на этой сцене вовсе не храмы, а общественные туалеты! – сказал Отец Народ под смех и свист.

– Но ни в коем случае не заблуждайтесь, дорогие мои дети, будто эти бесстыжие и безобразные самки пришли сюда сами по себе. Их используют, они – очередной грязный прием Запада, чья главная задача, о чем я вечно вам повторяю, – дестабилизировать нас, среди прочего нападая на наши ценности, убеждения, образ жизни, культуру. Но, конечно, и вы, и я знаем, что и это еще не все. Тот же самый Запад заодно с Оппозицией желает избавиться от меня, желает убрать меня при незаконной смене режима!

Толукути площадь взревела.

– Но я никуда не уйду! Потому что я был вождем Джидады сорок лет назад, и был вождем Джидады тридцать лет назад, и двадцать лет назад, и десять лет назад! Потому что я был вождем Джидады вчера, я вождь Джидады сегодня и буду вождем Джидады – когда? – спросил Отец Народа, навострив уши.

– Завтра и вечно!!! – загремела Джидадская площадь в честь бесконечного правления Старого Коня.

Животные били копытами и топали ногами, пока не скрылись друг от друга за пылью. Животные скакали на месте. Животные хлопали и обнимались. Животные стукались задами. Животные, что умели летать, взлетели. Животные вставали на дыбы. Животные голосили. Животные свистели. Животные рыдали, кричали и пели. И в сердце волнения Старый Конь почувствовал себя заново рожденным, да, толукути почувствовал себя, как в день инаугурации много, много, много, много, много лет назад.

– Да, таково наше положение, дорогие мои дети народа. И мало того: лишь назначивший меня Господь может меня низвергнуть, но не Запад, не имеющий никакого морального права даже открывать рот и говорить, будто Джидаде нужна смена режима! Потому что – потому что кто они в двухцентовой тени травинки? Где и кем бы они были сейчас, если бы не совершили грязный грех колонизации? Чем были бы США без ворованной земли, которую они теперь имеют наглость безжалостно закрывать для посещения? И в самом деле, чем была бы эта страна без украденных сыновей и дочерей Африки, которых там теперь держат в полной нищете, хотя они-то и принесли им богатство? И чем был бы Запад без ресурсов Африки? Золота Африки? Алмазов Африки? Платины Африки? Меди Африки? Олова Африки? Нефти Африки? Слоновой кости Африки? Каучука Африки? Древесины Африки? Какао Африки? Чая Африки? Кофе Африки? Сахара Африки? Табака Африки? Без украденных артефактов Африки в их музеях? А знаете ли вы, дорогие мои дети, что до сих пор, спустя десятилетия после эпических грабежей, разорений, изнасилований, похищений, убийств и угнетения, Британия так и не вернула нам голову Мбуйи Неханды? Да, приговорив заклинательницу духов наших предков, Мбуйю Неханду Някасикану, – как вам известно, мать борьбы за Освобождение Джидады, – так вот, приговорив ее к смерти через повешение, они, будто этого мало, отрубили ее священную голову и выслали в свою Британию как трофей для короны![13] Там она до сих пор и остается – вместе с двумя десятками голов других джидадских борцов за свободу! Может, королева ответит нам, что делает с нашими заключенными мертвецами, потому что сам я не могу – я не знаю. Но что я знаю, так это что прежде, чем поучать нас демократии и переменам, Запад должен вернуть все украденное до последнего. Я этого хочу! Я этого требую! Африка хочет и требует все вернуть! Все! До! Последнего! – взвизгнул Отец Народа с таким жаром, что стадион вспыхнул пламенным хором:

– Вернуть! Вернуть! Вернуть!

Да, толукути дети народа, вспомнив о грехах бывших угнетателей, скандировали и наполняли площадь всевозможными обидами, в том числе и унаследованными от предков, живших в тяжелые времена. А Отец Народа в своем духе заслуженно и решительно осуждал Запад за неоколониализм, за капитализм, за расизм, за экономические санкции, за несправедливую торговую практику, за привитую зависимость от гуманитарной помощи, за закрытие джидадских заводов и предприятий, за отсутствие работы, за плохую продуктивность ферм, за утечку мозгов, за гомосексуалов, за отключение электричества и воды, за убогое состояние джидадских школ, государственных больниц, мостов, общественных туалетов и общественных библиотек, за распущенность молодежи, за ямы на дорогах и неубранный мусор на улицах, за черный рынок, за галопирующий уровень преступности, за отвратительный процент успеваемости на национальных экзаменах, за поражение джидадской национальной сборной по футболу на недавнем финале континента, за засуху, за странное явление под названием «маленькие дома», когда у женатых мужчин обнаруживаются вторые семьи на стороне, за учащение случаев колдовства, за скудость интересных произведений местных поэтов и писателей.

– И все же сегодня, как вам всем известно, очень важный день – столь важный, что я не могу назвать дня важнее, кроме разве что моего дня рождения, а это, если кто-то не знает, день, когда появился я, и без него мы бы не праздновали сегодня, потому что я бы не возглавил борьбу за Освобождение, чтобы Джидада больше никогда не была колонией! – сказал Отец Народа, со всей силы ударив копытом в воздух на слове «никогда».

В этот самый миг забытый сон вернулся к нему ясный, как воздух, и от возбуждения он отпустил кафедру и сделал то, чего заграничные врачи рекомендовали больше не делать: встал на дыбы. Джидада времен славного прошлого вдруг явилась в его голове как живая, и он чувствовал ее запах, чувствовал на вкус ее густое молоко и насыщенный мед.

– Мои дорогие, мои самые преданные джидадцы, чего бы нам ни желали коварные враги – от Оппозиции и Запада до этих бесстыдных самок, которых вы только что видели своими глазами, – для меня большая радость и честь сказать, что мы живем в славные времена, времена, когда мы – хозяева своей судьбы. Ибо разве не нам принадлежит каждая пядь этой плодородной земли? Разве мы не наслаждаемся драгоценными плодами этого благословенного края, выросшими как на земле, так и под ней? Разве мы не процветаем? Разве нам не завидуют не столь благополучные страны? Кто-то среди вас голоден? Несвободен? Страдает? Недоволен? Беден? Угнетен? Разве мы не оставим будущим поколениям такое блистательное наследие, что они встанут во весь рост наравне с другими странами мира?

Услышав эти слова, четвероногие среди животных под солнцем опустились с задних лап обратно на четыре, задумавшись на умопомрачительной жаре.

– Мы любим Отца Народа, никто не любит его так, как мы, это в нашей крови! А есть ли наследие лучше, чем любовь? Нет уж, ничего нет! Но, пожалуй, моя любовь была бы еще сильнее, если бы он дал работу. Просто небольшую работку, необязательно что-то серьезное, ни о чем таком я не прошу. Только чтобы оплачивать съемную комнатку и, может, позволить себе приличную одежду вместо этих лохмотьев. Время от времени кормить детей досыта, чтобы они тоже имели капельку достоинства – хотя бы капельку, я же не прошу всего. Может, еще в школу их отдать. Такие обыденные мелочи.

– Ха! Нет, наследие замечательное на все сто процентов! Даже трудно передать словами, зная историю нашей страны, чистую радость от того, что нами правит, правит и правит черный президент с полностью черным правительством! В сравнении с чем? В сравнении с расистским колониальным правительством до Независимости. Единственное – хотелось бы, чтобы страна жила точно так же, как когда правили расисты! И тогда – ха, серьезно, если с этим разберутся, наследие у нас будет прекрасное, никаких вопросов, на все сто процентов!

– Если хотите знать, наследие – это преданность, и это чистая правда. Сегодня некоторые дураки даже смеются над тем, что носишь символику Отца Народа, дразнят, говорят: что ты можешь показать за столько лет Независимости, кроме этой самой символики, разве не пришло время для настоящих Перемен? Переманивают животных на другую сторону. А я только бью крыльями да отвечаю: ну-ну! Потому что – вы вот когда-нибудь просыпались, смотрели на своего родителя и говорили: ты старый, ты бесполезный, ты такой и сякой, найду себе другого родителя, пришло время Перемен? Нет, вы так не делали! Никогда! Отец Народа Навсегда! Партия Власти Навсегда!

– Ну я-то не против, что доктор Добрая Мать прогнала нас с земли, чтобы освободить место под свою ферму! Совсем не против, правда, ничуть, кана, нгитшо – как бы, ну стали мы бездомными, но где ей еще заводить ферму? В воздухе? На дереве? У себя в особняке? И фути[14], это совсем не то же самое, как когда тебя выгоняет с земли белый колонизатор! Вот тогда это совсем другое дело, точно, уже повод для войны, и мы воевали, чтобы освободить нашу страну. Но с чего мне даже думать о войне против доктора Доброй Матери?

– Даже навозный жук вам скажет, что во всей Африке не найдется Отца Народа, кроме нашего единственного и неповторимого собственной персоной, – ни единого, кому хватит духу сказать Западу скакать к черту, сказать Западу, чье настало время. Никто не может предъявить такое наследие. Вот почему он нужен нам у власти. А то кто еще им скажет?

– На самом деле Джидада – одна из самых грамотных стран в Африке! Вот это – настоящее наследие! Это знают все и везде. И конституция у нас одна из лучших в мире. Плевать, что критики говорят, будто мы не соблюдаем собственную конституцию, – мы хотя бы не соблюдаем свою собственную. А уж когда решим ее соблюдать, все поймут, почему ее называют одной из лучших в мире. Все это – наследие!

– Как можно забыть время, когда мы прогнали белых фермеров с нашей земли? Ха! Я воспаряю от одного воспоминания. Мы им показали, чья Африка на самом деле! Вы не привезли с собой на корабле землю, когда приплыли нас колонизировать, и еще имеете наглость звать себя фермерами кукуру[15] – кукуру! Ха! А теперь мы вернули всю землю. Ну, когда я говорю «мы», необязательно имею в виду себя, потому что лично у меня земли нет. В основном ее вернули себе только те, под шатром, но они все-таки тоже черные, как и я, хотя бы так. Конечно, враги режима наговорят в пропаганде, что Избранные на самом деле не умеют возделывать землю, а значит, экономика от передела только пострадала. Ну и что? Главное – что земля у черных! И это – наследие! Мы больше не будем колонией!

– Недаром нас зовут жемчужиной Африки, так-то. Чего нам в Джидаде не хватает? Все есть – земля, недра, вода, хороший климат. И почему китайцы и транснациональные компании слетелись на эту страну, как мухи? Потому что кое-что понимают в жемчужинах! Не заблуждайтесь из-за внешнего вида – это я об ужасных дорогах, где гибнут люди, об ухабах, о нерабочей канализации, обветшавших больницах, обветшавших школах, обветшавшей промышленности, обветшавших железных дорогах – ну или, пожалуй, в целом обветшавшей инфраструктуре. Потом еще, конечно, низкий уровень жизни, миллионы уходивших и уходящих за границу в поисках чего-нибудь получше, убогость и прочее, что на первый взгляд навевает уныние, – можно подумать, перед тобой развалины. Со странами и не такое бывает, такая вот странность стран, но не сомневайтесь, однажды мы были в лучшей форме. Плюс не надо судить книгу по обложке. Потому что главное – Джидада все еще жемчужина, жемчужина Африки. И вот это и есть богоданное наследие Отца Народа – правление настоящей жемчужиной. И более того, он освободил и защитил эту жемчужину, чтобы Джидада больше никогда не была колонией!

– И вот ответ на мои вопросы, дорогие мои дети: мы на пути к тому, чтобы оставить следующим поколениям невероятное наследие. Ведь если наследие будет менее, чем невероятное, знаете, что это значит?

Его Превосходительство замолчал и внимательно осмотрел собравшихся.

– Это значит, Революцию предали! Это значит, нужна новая война за независимость – да, новая Освободительная война, потому что так бы поступили ваши предки и так бы хотели вы, ведь кто сказал такие слова: «Каждое поколение должно найти свою миссию и либо ее выполнить, либо предать»?[16] – Старый Конь поискал глазами на площади ответ. А затем: – Ага! Я знаю, кто это сказал, кажется, я и сказал, поэтому и запомнил, а значит, сказав это когда-то, сегодня добавлю, что я, ваш лидер, не стану вам мешать выполнить свою миссию! Я вас благословляю! И говорю вам всем: если я и узнал что-то полезное, пока правил, правил и правил, так это что власть любого режима, даже самого деспотического, в первую очередь опирается на страх народа! Я гарантирую: как только подданные лишаются страха, для режима игра закончена! Если хотите проверить – вперед, и не завтра, а прямо сейчас, потом меня поблагодарите! Долой страх! – заявил Старый Конь, и в его глазах полыхал узнаваемый огонь сопротивления.

Центр Власти и Избранные обменялись озабоченными взглядами, спрашивая себя, правда ли они слышат то, что слышат. Толукути глубокая тишина, опустившаяся на площадь, была такой всеохватной, такой истинной, что ее можно было схватить, словно толстого клеща. А что до животных под солнцем – они ерзали и с недоверием переглядывались. Конечно, нынче оговорки стали для Старого Коня обычным делом. Но порой эти оговорки, как прямо сейчас, на самом деле были честными и проницательными мыслями, толукути мыслями, которые разделяло большинство джидадцев, хотя, конечно, и не решилось бы произнести их вслух или согласиться с ними на публике.

Тогда-то зааплодировал вице-президент Тувий Радость Шаша, больше известный всем джидадцам попросту как Туви[17], и скоро за ним подхватил весь подиум и остальные животные – не сразу, потому что не понимали, чему они аплодируют, учитывая суть противоречивого, даже крамольного послания Старого Коня.

– Какого черта случилось с его долбаной речью? Ее что, никто не писал? – проворчал с презрением вице-президент, повернув голову – не голову, а целый автобус, – к сидящей за ним корове.

– Мы писали, товарищ вице-президент, сэр. Но вы же знаете, Его Превосходительство любит говорить, что ему в голову взбредет, сэр, – ответила корова.

– Ну, очевидно, сегодня он с головой не дружит, правильно?! Это не должно повториться, товарищ. Уберите его с трибуны, пока он не наговорил того, о чем мы пожалеем!

Овца и индейка тут же вскочили и поспешили к кафедре. Но Старого Коня уже уводила ослица, привыкшая к словесной эквилибристике своего супруга.

Тувий Радость Шаша был старым конем, пусть и не таким старым, как Отец Народа; на самом деле некоторые бы сказали, что в сравнении с Его Превосходительством он еще жеребец[18]. Сильный и солидный, он поднялся за кафедру с громоздкой грацией бегемота. На нем, несмотря на жару, была красная куртка, украшенная, как и весь наряд, изображениями морды Его Превосходительства. На подиуме он распрямился, хлестнул хвостом и начал осторожно подбирать слова, чтобы продолжить речь начальника.

Подхватывать за таким прирожденным и талантливым ритором, как Старый Конь, пока еще не развеялся дым его поэтического красноречия, непросто. Но вице-президент справился. Он напомнил себе, что сражался и проливал настоящую кровь на Освободительной войне Джидады, на которой они в итоге победили, – какой-то подиум не поставит его теперь на колени.

– Ура Джидаде, товарищи! – начал вице-президент, подняв копыто. Он старался говорить в самоуничижительном тоне, о чем никогда не забывал, особенно в присутствии первой самки.

– Ура! – загудела площадь.

В соответствии с поводом – и поскольку Партия Власти сделала это в Джидаде важной и вечной темой, – вице-президент заговорил об Освободительной войне и поблагодарил ветеранов – именно так, отважных и самоотверженных животных, с оружием освободивших страну много лет назад, чего, разумеется, нельзя сказать обо всех подряд в Джидаде. Он говорил о мире и свободе для всех и поблагодарил псов нации за то, что они бдительно охраняют эти драгоценные мир и свободу. А поскольку речи он не готовил и в целом нервничал от выступлений на английском языке без бумажки, быстренько закруглился, считая – вполне справедливо, – что толпу его подача не воодушевляет, что его даже сейчас сравнивают с Отцом Народа.

– И напоследок: мы живем в Джидаде благодаря руководству, мудрости и верности нашего единственного и неповторимого Отца-Основателя, Его Превосходительства, ниспосланного, как сказал пророк, самим Богом, и он, как вы знаете и обязаны согласиться все до единого, уже близко к четырем десятилетиям – а это само по себе близко к половине века – правит Джидадой с железным копытом, любящим сердцем, мозгом тысячи гениев и дальновидностью самого Господа, наш Освободитель и Правитель, что ведет нас с уверенностью, состраданием, бесстрашием, мастерством, справедливостью и неколебимой оппозицией Оппозиции, а они – чего нам никогда, никогда, никогда нельзя забывать – позорные и преступные сторонники смены режима, как и их союзники, Запад. Наше будущее светлее самого светлого минометного огня, а еще безопасно благодаря образцовому и дальновидному руководству и несгибаемости нашего Отца-Основателя, и мы с нетерпением ждем этого будущего. Мы благодарим его за то, что он посвятил свою жизнь этой великой стране, и желаем ему еще больше лет, полных благословенных дней. Ура, Джидада с «–да» и еще одним «–да», товарищи! Спасибо!

Тувий довольный прогарцевал обратно на место, хлеща хвостом с помпезностью героя-спасителя. По пути он отдал честь Его Превосходительству, и тот быстро отвернулся – но недостаточно быстро, чтобы Тувий не заметил выражения его морды. От такого афронта у озадаченного вице-президента закружилась голова. Доктор Добрая Мать рядом с Его Превосходительством взглянула на него с мордой, как зад бабуина, а генерал Иуда Доброта Реза в паре мест от ослицы улыбнулся с сочувствием. Тувий – запутавшийся, уязвленный – опустился на свое место. Он переживал – и не впервые – из-за таинственного раскола между ним и Отцом Народа, раскола, словно ширившегося с каждой встречей.

Одно дело, если бы он имел дело с одним Старым Конем: справлялся же с ним столько лет, еще со времен войны. Но теперь все усложняла эта проклятая ослица – дикая скотина, настоящая зудохвостка без всякой нравственности – и, конечно, ее шайка прихлебателей, претенциозный и оторванный от жизни так называемый Круг Будущего, мнивший себя новыми лидерами Центра Власти, считавший, будто их никчемные бумажки из бесполезных университетов, завиральные бредни да невероятные затеи зачтутся за партийные заслуги, а это, конечно, не так и никогда в жизни не будет так. Потому что Джидадская партия – это вам не просто какая-то партия, это Партия Власти, революционная партия; и даже палки с камнями знают: единственное, что идет в счет в этой партии, – это оружие. Не дурацкая ручка, не бесполезная книжка, не жалкий диплом об образовании, не странные заумные теории – нет, лишь оружие, только оружие, просто оружие, всегда оружие и вечно оружие – так точно, оружие, оружие, оружие, оружие, оружие. Толукути оружие. А во-вторых, ослица и ее никчемные последователи не сражались в Освободительной войне, вообще ничем не помогли Джидаде в борьбе, даже воду Освободителям не подавали, а значит, они никто, нули без палочки, пустое место.

А теперь место на трибуне заняла доктор Добрая Мать и обвела взглядом толпу. Тувий смотрел, как ослица схватилась за микрофон, будто хотела сжевать его своими каменными зубами, и представил, как запихивает его ей в жирафью глотку, после чего отправляет ее пинком на другую сторону площади.

– В первую очередь совесть не позволяет мне – как самке, и вашей матери, и доктору Доброй Матери, и христианке – выйти сюда и не сказать о разврате так называемых Сестер Исчезнувших в такой уважаемый день. Встает, конечно, очевидный вопрос: кому хочется видеть при свете дня эти трясущиеся безобразные тела с обвисшими сиськами и седыми лобковыми волосами?! – начала ослица, прервавшись на оглушительный смех, спонтанно подхваченный остальной площадью, и толукути резкие вопли самцов слышались громче всего.

– И я должна извиниться перед Отцом Народа и всеми Освободителями, старшими самцами, достопочтенным пророком, нашими приглашенными чиновниками и иностранными гостями за то, что им, увы, пришлось увидеть, хотя, когда в стране так много демократии, как у нас в Джидаде, иногда она бьет людям в голову, что вы сейчас и наблюдали. А этих жалких так называемых Сестер Исчезнувших хотелось бы в первую очередь спросить: из каких таких порочных задов вы появились на свет со своей гиеньей моралью?! Или вы не знаете, что среди зрителей есть дети?! Чему вы их учите?! Если вы не уважаете свои тела, как сказал Отец Народа, тогда идите в бордель и станьте зудохвостками, а нас оставьте в покое! – сказала ослица, разжигая вновь насмешливый смех.

Толукути первая самка входила в раж; она знала свою публику – а публика знала ее.

– А теперь честно – вы все знаете, я всегда говорю как есть. Разве с таким поведением не напрашиваются на изнасилование? – спросила ослица.

Публика зашумела.

– Просто попомни мои слова, Джидада: однажды эти самые Сестры чего-то там обязательно придут плакаться, что их изнасиловали во время очередного голого парада. И от нас еще будут ждать сочувствия! И «Аль-Джазира», CNN, BBC, «Нью-Йорк таймс» и так называемые правозащитные организации будут кричать караул! Просто потому, что кучка заблудших самок забыла свое место! Позор, позор, позор! – визжала первая самка.

– Позор! Позор! Позор!!! – вторила ей площадь, словно это хорошо известная кричалка.

– Именно что позор! Но хватит об этих зудохвостках, я вышла не ради них. Сегодня у меня на уме вопросы поважнее, – сказала ослица, прочистив горло и встав на дыбы во весь рост – рост немалый, – уже без смеха на морде.

Те животные, которые хорошо знали доктора Добрую Мать – а это, конечно, бо́льшая часть Джидады, – поняли по звуку прочищенного горла, что на самом деле ей совсем не нужно прочищать горло, и прочитали по выражению ее лица, гранитной массе, и по ее позе – толукути ноги врозь, хвост пистолетом, грудь колесом и тяжело ходит, голова высоко поднята, – и по ее фирменной фразе: «Сегодня у меня на уме вопросы поважнее», – очевидное объявление войны. Толукути ослица не сражалась на знаменитой и переломной Освободительной войне, но даже камни и палки Джидады вам скажут, что она умела биться и сражать одним языком. Главным вопросом на площади стало: «Кого сразят сегодня?»

Животные под солнцем спокойно приготовились – с порядком и дисциплиной капустных кочанов. Они радовались, что сами слишком ничтожны, толукути намного ниже ослицы, чтобы представлять для нее угрозу, да, толукути слишком незначительны, чтобы навлечь ее гнев; их роль в этой части программы – просто быть свидетелями: от них требуется только побыть хором, аккомпанируя хохоту и насмешкам доктора Доброй Матери. Однако у животных под шатром, несмотря на их статус Избранных, была совсем другая забота: рот ослицы, не считая склонности блевать, а не говорить, в последнее время заодно стал смертоносным и непредсказуемым копьем, толукути его могли метнуть в любой момент – и никто не знал, куда оно прилетит и как. Уколет ли, пригвоздит ли, покалечит ли, изничтожит ли.

– Никогда не думала, что настанет тот день, когда я увижу и услышу, чтобы животному хватило наглости выйти перед всем честным народом с дерзостью сидящего на мошонке скорпиона и восхвалять Его Превосходительство, когда на самом деле оно таит лишь злобу. Фи! – фыркнула ослица с типичной высокомерностью.

Тут она резко вскинула голову, застыла как истукан, приковав взгляд к солнцу, и покрутила копытом. Толукути к крайнему, крайнему удивлению народа, солнце подскочило, потряслось, а потом встало по стойке смирно, после чего пушистые облака быстренько разбежались и пропали. И тут началось – лучи солнца стали глубокого золотого цвета, заметно расширились и рассыпались во все стороны в ослепительной красоте, из-за которой всем и каждому пришлось прищуриться. Если раньше было жарко, теперь Джидадская площадь напоминала глубины ада, но животные слишком поразились, слишком недоумевали, чтобы их беспокоила жара. Они переглянулись с мордами, на которых был написан один вопрос: «Как?» – и, не в силах дать друг другу удовлетворительный ответ, обернулись к доктору Доброй Матери так, будто никогда не видели ее прежде.

Ослица сама стояла потрясенная не меньше публики, но при этом и в глубоком восторге. Она попробовала этот жест наобум, безо всяких ожиданий, что она, Чудо, дочь Агнессы, дочери Чириги, дочери Тембевы, может повелевать солнцем, прямо как Отец Народа. И теперь наслаждалась мгновением; от волнения, нервозности, она не совсем по своей воле обошла трибуну раз, обошла другой, обошла три-четыре раза, прежде чем смогла взять себя в руки. А когда открыла рот снова, ее голос, теперь ободренный, хлестал как кнут.

– И мне из достоверных источников известно, что он – животное, о котором я вам говорю, – лицемерно воздает хвалу Его Превосходительству, а на самом деле рассказывает своим приспешникам, что Отец Народа уже стар, дряхл и не способен править, – это его слова, не мои, – и строит заговоры, планируя однажды отнять власть у нашего дорогого Вождя, выбранного самим Господом в Его бесконечной мудрости. Теперь я вышла, чтобы заявить об этом вздоре, Джидада и солнце мне свидетели, и я говорю: это вам не скотный двор, а Джидада с «–да» и еще одним «–да»! И мой тебе совет: прекрати, и прекрати немедленно. Сейчас же! Живо! И если у тебя есть уши, ты внемлешь моему совету, ведь сейчас ты, по сути, глотаешь большие камни и очень скоро поймешь, какая широкая нужна задница, чтобы эти камни вышли, – пыхтела ослица. И, договорив свое предупреждение, постояла, глядя сверху вниз на площадь, – переводя дух после речи без остановки, но торжествующая. Солнце над ней расстаралось и пылало как никогда.

Другой бы зверь встал на дыбы, фырчал, пыхтел, ревел и изрыгал оскорбления в ответ. А если нет, то, например, дрожал бы от ужаса или молил бы о прощении. Но не Тувий Радость Шаша, который не делал ничего. Он просто сидел в кресле, неподвижный, как крокодил под водой, и следил за ослицей уголком правого глаза. По его виду – словно его уже забальзамировали – никто не сказал бы, но внутри него бушевала страшная буря. Вице-президент не подавал ни единого признака раздражения. Толукути никакой тревоги. Никакого возмущения. Никакого смущения. Никакой досады. Никакого гнева. Ничего. Чтобы на чем-то сосредоточиться во время тирады ослицы, он считал свои вдохи, как монах в медитации, и все еще считал, когда она закончила изрыгать и продефилировала со сцены с нескрываемым торжеством, и все еще считал, когда закончилась официальная часть и когда поднялись Его Превосходительство, ослица и все остальные под белым шатром, и все еще считал, когда с Джидадской площади разошлись все животные до последнего. Тувий даже заснул той ночью, считая.

Вождь, который мнит, будто ведет за собой, но не имеет власти, лишь гуляет сам по себе

Целых три, четыре часа с того времени, когда она обычно ложилась спать, доктор Добрая Мать все смотрела и пересматривала на «Ютьюбе» видео, как несколько дней назад рубила правду, да, выступление, где толукути сказала все как есть перед народом на праздновании Независимости. Нынче она редко выступает, выходит в свет, делает что угодно без того, чтобы попасть в соцсети. И недаром, ведь она ни в коем случае не обычная первая самка: доктор Добрая Мать, Чудо, дочь Агнессы, дочери Чириги, дочери Тембевы, не боится ничего – она в любое время, в любой день, в любом месте, любым способом поставит любое животное на место, уничтожит, раздавит своим каблуком от «Гуччи». Всё на «Ютьюбе», ее видит весь мир, потому что она завирусилась: «Твиттер», «Фейсбук», «Инстаграм»[20], где угодно, толукути везде – она там, везде, в тренде, везде, правит.

Она смотрит на экран, как зачарованные животные, в шатре и под солнцем, завороженно следят за каждым ее движением. Ей все мало: неколебимое внимание, морды с благоговением, почтением, восхищением – все это преисполняет ослицу восторгом, при котором хладнокровие невозможно, сколько бы дней ни прошло, сколько бы раз она ни пересматривала. Вот доктор Добрая Мать снова на ногах, ходит туда-сюда и цитирует под видео знаменитые слова, которые она так часто повторяла в речах, что они сами по себе стали узнаваемыми девизами: «Это вам не скотный двор, а Джидада с „–да“ и еще одним „–да“!.. И если у тебя есть уши, ты внемлешь моему совету, ведь сейчас ты, по сути, глотаешь большие камни, и очень скоро увидишь, какая широкая нужна задница, чтобы эти камни вышли!» И тут ослица покатывается от мрачного смеха, трясется так, что приходится с одышкой присесть на постель, потому что это самая смешная шутка на свете.

Отчасти гениальность ее речей, знает доктор Добрая Мать, зависит от выбора языка: она выяснила, что находится в своей наисокрушительнейшей, действеннейшей, язвительнейшей форме, когда выражается на родном языке. В этом разница между ней и Его Превосходительством, который славится во всей Джидаде и за ее пределами, включая саму Великобританию, толукути среди самих английских животных, своим красноречием на английском языке. Он, конечно, говорит и на родном, и все же на языке его матерей Отец Народа – император в обвисшей одежде, жалкий таракан в безупречно белом буфете. Да, толукути ему неловко в языке, а языку неловко в нем, он отторгает язык, а язык отторгает его: когда он стоит – язык садится, когда он толкает – язык пихает в ответ, когда он бросается на язык – тот ускользает, проскакивает у него между ног и сбегает, и даже когда Отец Народа говорит во сне, что нынче случается довольно часто, то говорит он на английском более английском, чем у самих англичан.

А вот ослица на родном языке сияет, парит, летает, играет, вальсирует, дефилирует, ныряет, выделывает пируэты, па, тверк, сальто – что угодно, как угодно, только назови, – разве что мертвых не поднимает. Не раз она жалела, что в свое время не могла учиться на родном языке, – кто знает, может, усваивала бы лучше, да, толукути на родном языке могла бы куда яснее понять трудные предметы, которые в итоге так и не поняла, тем паче не полюбила и потому систематически и неизбежно проваливала. И, разумеется, в результате заработала в начальной и средней школе унизительную репутацию тупицы, заслужив всяческие постыдные прозвища и пережив опыт, который не только оставил ей комплексы и измочаленную самооценку, но и преследовал еще долго после школы.

Она снова нажимает красную кнопку «плей» и смотрит видео с начала до конца, не прерывая. Не в привычках доктора Доброй Матери расхваливать саму себя, но как тут не согласиться, что в этом клипе она просто-таки поражает, – несомненно, ее лучшее выступление с тех пор, как три-четыре года назад она начала произносить речи на митингах; она просто прыгнула выше головы, по-другому не скажешь. Снова в сердце звенят овации под конец ее речи, и она прибавляет громкость, чувствует, как звук проникает до самых костей, похлестывает и горячит кровь, потом возвышает кишки, поджелудочную железу, печень – толукути вообще всю начинку, – и, уже чуть ли не воспарив, она поднимает хвост, с силой вскидывает оба передних копыта и кричит вместе с обожающей публикой на экране:

– Виват, доктор Добрая Мать, виват!!!

Испуганная ослица оборачивается и видит оживленного Отца Народа, скандирующего в своей любимой синей пижаме с белыми полосками. Она не слышала, как он вошел, и на миг заливается краской из-за того, что ее застали за этим явно нелепым занятием.

– Баба! Все хорошо? Сколько ты там уже стоишь? Тебе нужно спать! – Ослица нахмуренно присматривается к морде Старого Коня. Часы на стене показывают 2:13.

– Все хорошо, доктор Добрая Мать. Я спал, как ты и говоришь. Но потом меня разбудили. Мои товарищи, – говорит он.

Он имеет в виду знаменитых Освободителей – Хамфри Шумбу, Элиота Нзиру, генерала Макалису Лангу и генерала Самсона Чигаро. Как говорят действительно знающие, последний из них, главнокомандующий джидадских Освободителей во время войны, и обеспечил восхождение Отца Народа к славе в последние годы борьбы. После обретения независимости он служил генералом Джидадской народной армии, а также состоял во Внутреннем круге Центра Власти[21]. Не считая генерала, других товарищей доктор Добрая Мать не застала. Все погибли к моменту провозглашения Независимости Джидады; все погибли молодыми.

Толукути первые десять лет брака ослица терпеливо собирала осколки из кошмаров и разговоров во сне Отца Народа – иногда целые диалоги, лекции, дебаты, споры, просьбы, признания, размышления, – обращая особое внимание на то, что касалось Внутреннего круга и Центра Власти, и поняла, что слухи, которые до нее доходили всю юность от действительно знающих, – правда: Отец Народа действительно жил с призраками, и у Отца Народа, а значит, и Центра Власти, Партии Власти и самой Джидады с «–да» и еще одним «–да», сложная и не всегда славная история.

Чтобы доктор Добрая Мать во всей полноте изучила бесславное прошлое Джидады, Время, правитель всех правителей, приступило к неизбежной осаде Отца Народа. Толукути когда он нежился на вершине власти, Время напустило своего преданного рядового бойца – Возраст, и тот послушно вел медленную, но верную атаку на тело и разум правителя. Его прижал к стенке враг, против которого не пошлешь легендарных Защитников, – да, толукути враг, кого нельзя пытать, нельзя насиловать, нельзя заставить исчезнуть, нельзя тайно убить. Так Отец Народа боролся с Возрастом, вооруженный одними лишь гневом и английским языком, сетуя, что не может изгнать заклятого врага из жизни, несмотря на всю свою власть и славу: взгляните на все его дурацкие болезни, кипел он, как они растрачивают его драгоценное время, ведь теперь вместо того, чтобы править, он в вечных перелетах, словно какая-то бездомная пропащая птаха, злился он, преодолевает невозможные расстояния для лечения в далеких краях, где даже его имя не могут произнести как следует, с твердой «Г», как в слове «Господь», даже не приветствуют как положено и не чествуют, потому что не знают, кто он и как много значит для своей личной страны, ярился он, да, всегда в воздухе, потому что в Джидаде, сокрушался он, больницы настолько убогие, что туда животные отправляются умирать, бесился, что Возраст отнял его силу, его внутренний огонь, его либидо, почти все его чертово тело, потому что взгляните, кем он был раньше, неуязвимым жеребцом, возмущался он, и взгляните, как непочтительно возраст превратил его в старую развалину, как упорно он ни сопротивлялся: ему вынули и заменили сердце, вынули и заменили печень, вынули и заменили легкие, вынули и заменили поджелудочную железу, вынули и заменили почки, вынули и заменили роговицы, вынули и заменили трахею, слили и заменили кровь, да, толукути практически все мыслимые заменяемые части заменили органами молодых здоровых жеребцов – и все равно Возраст не уступал. В то время в привычку доктора Доброй Матери вошло выслушивать достойные жалости эпичные истерики Отца Народа, когда он расстилался на земле, словно перекошенная карта, – самый могущественный зверь Джидады рыдал от гнева и бессилия из-за того, что нельзя победить, нельзя контролировать даже указом. Так, усмиренный, Отец Народа впал в легкую деменцию. Она-то и взломала замок на его огромном сундуке секретов и развязала язык, и для него стало в порядке вещей просыпаться от кошмаров, ночных разговоров и прогулок во сне с погибшими товарищами, чтобы немедленно и послушно вывалить все до последней подробности доктору Доброй Матери, не только называя своих призраков поименно, но и раскрывая их участь. Так ослица и узнала, что все до единого товарищи, мучившие Отца Народа, так или иначе угрожали его славе и умерли на самом деле не естественной смертью.

Услышала доктор Добрая Мать – тогда известная просто как Добрая Мать, потому что еще не получила степень, – и другие уроки. Толукути она узнала, что Отца Народа могут чествовать, славить за подвиги на Освободительной войне, за сопротивление империализму, за панафриканизм, за образованность, за проповеди о самоопределении, за преданность освободительной и прогрессивной политике, за божественное назначение править, править и еще раз править, за поразительную способность выходить победителем на любых выборах вне зависимости от того, как голосует электорат, за харизму, – да, толукути Добрая Мать быстро узнала, что Отца Народа действительно могут почитать за это и многое другое, но простая истина в том, что, собственно, практиковать все это Отец Народа никогда не практиковал.

Ослица узнала, что Отец Народа прошел знаменитую Освободительную войну обагренный кровью, и не только врагов, но и собственных братьев и товарищей, что у него просто нет таланта к руководству целой страной, и то же касается его подлых товарищей в Центре Власти, которые, выяснила она, несмотря на так называемые заслуги, несмотря на их байки о себе, такие же «отцы», как могут быть отцами кучи засохшего навоза. Узнала она и то, что они мало того, что ходячие катастрофы безо всякой любви или уважения к народу, которому якобы служат, да, толукути, жабы без цели, без этики, без принципов, без чувства справедливости, без сострадания, без дисциплины, без честности, без понимания, на что похожа настоящая служба народу, – но и что они не лучше тех самых угнетателей, кого сменили.

И все же, узнав все это о Старом Коне и Центре Власти, переживала ли первая самка? Разочаровалась ли? Страдала ли? Толукути нет: Чудо родилась с посредственной пластмассовой ложкой во рту и мечтала в жизни лишь об одном – настоящей ложке, даже необязательно особенной, главное – металлической. Брак с Отцом Народа подарил не просто ложку – толукути целый золотой разукрашенный черпак, и она бы не стала его выплевывать, кем бы и чем бы ни оказались Отец Народа и его разнесчастный Центр Власти: в конце концов, Добрая Мать вышла за него не для того, чтобы поучать взрослое животное на несколько десятков лет старше ее, кем и чем ему быть в, очевидно, его собственной стране, где он повелевает солнцем.

В те дни серьезной учебы Добрая Мать пристально следила за Отцом Народа и Внутренним кругом с таким прилежанием и вниманием, каких не уделяла еще ничему в жизни. Внезапное судьбоносное попадание в сложный механизм Центра Власти чем-то напоминало поступление в престижный университет. Это действительно было уникальным образованием, и ослица оценила практичный подход образовательной программы – строгой, но в высшей степени актуальной – и, конечно, совершенно выдающийся препсостав из прославленных членов Внутреннего круга и Избранных, которые могли похвастаться великолепными рекомендациями и многолетним опытом. Еще не оправившись после не самой успешной академической карьеры юности, Добрая Мать твердо решила оставить позорную репутацию позади, как хвост, и начать, так сказать, новую главу; толукути она еще покажет бывшим заносчивым одноклассникам и учителям, которые ее дразнили, травили, презирали и высмеивали. Она просияет. Она впечатлит. Она будет лучшей. Она соберет все премии. Она станет перворазрядной. Она будет сур супре супер суперархиэкстраультрамегаграндиозной[22].

Толукути Добрая Мать впечатлила и просияла, как и задумывала. Она покоряла, окончила с отличием, стала исключительным авторитетом, блестяще подкованным в вопросах устройства Центра Власти и режима. Даже сам Отец Народа был в шоке: он ничего не ожидал от жены, и не потому, что имел что-то против самок; в конце концов, он на одной такой женился, и к тому же его покойная матушка, которую он вообще-то очень любил, – самка, и его сестра – самка, и бабушка – самка, и дочь – самка, и внучка – самка; просто он не думал, что его молодая жена, новенькая и посторонняя в политике, освоит довольно сложные махинации Центра Власти.

Но, кроме завершения обучения – с отличием, – было и еще кое-что, чего не ожидали даже действительно знающие: в ходе учебы ослица радикализировалась, да, толукути поверила, что если могут править такие звери-вырожденцы, которые занимают Центр Власти, то под всем джидадским небом не найдется абсолютно ни одной причины, почему не может править и она, Чудо, дочь Агнессы, дочери Чириги, дочери Тембевы. Это глубокое откровение посетило ее, когда однажды она лежала в тени яблони, освежая математические познания пересчетом яблок: тридцать два – уже зрелых, двенадцать – почти зрелых, двадцать одно – наполовину зрелые, двенадцать – совсем незрелых; всего тридцать два зрелых и сорок пять недозрелых яблок на дереве, считая те, которые можно назвать съедобными, – да, толукути ослица осознала, что на самом деле в браке с Его Превосходительством как таковом нет ничего особенного, с этим бы с закрытыми глазами справилась любая живая самка, для этого мозги не требуются, а у нее, напротив, есть мозги, и не только есть, так вдобавок они еще и внушительные, и с этими внушительными мозгами она может добиться большего, предложить больше, стать бо́льшим.

Толукути первым же делом после этого решения ослица взяла трубку, позвонила в самый престижный университет Джидады и сказала: «Алло, можно поговорить с директором? Ладно, если нет директора, позовите завуча. Ладно, если у вас там не бывает ни директора, ни завуча, позовите главного по университету. Здравствуйте, это вы главный? Да, мне тут знающие сказали, что у вас выдают дипломы, и я удивляюсь, почему еще ничего не дали мне, будто вы не знаете, кто я такая, хотя все остальные только и делают, что что-нибудь мне дают: землю, шахты, предприятия – все, что захочу. И я хочу самый большой. Ну под большим я имею в виду „президент дипломов“, самый важный, и когда я уже смогу повесить его на стенку?» Вот так Чудо стала доктором социологических наук Джидадского университета раньше, чем выговоришь слово «диссертация». Толукути не сложнее, чем заказать еду на автокассе KFC, а то и проще, потому что дешевле, чем KFC; вообще диплом ничего ей не стоил и к тому же шел в комплекте с бескалорийной диетической колой и фиолетовой соломинкой. И вот так, словно по мановению волшебника, Добрая Мать уже стала не просто Добрая Мать, а доктор Добрая Мать.

– Знаешь, с кем сегодня приходили товарищи, доктор Добрая Мать? Они приходили с ней. – Старый Конь показывает на портрет Мбуйи Неханды, по соседству с большим портретом матерей ослицы – Агнессой, Чиригой и Тембевой. – Но у нее не было головы, а было вместо головы отверстие в шее, и из этого отверстия вылетали бабочки, целая стая, доктор Добрая Мать, никогда в жизни не видел столько бабочек, жаль, тебя там не было, это правда нечто! – тараторит Старый Конь, помахивая хвостом.

Ослица сочувственно кивает.

«Очевидно, снова предстоит та еще ночь», – думает она.

– И бабочки были красные, даже алые-алые-алые, – говорит Старый Конь.

– Похоже, красиво! – Доктор Добрая Мать поправляет ему пижаму. В ее голосе слышно наигранное веселье, с каким обращаются к капризным малышам. Она ведет Старого Коня обратно в спальню.

– Да, они были очень красивые, доктор Добрая Мать, замечательные! А когда они вылетели из Мбуйи Неханды, разлетелись всюду, как флаги, малюсенькие флаги. Но красные, и было похоже – похоже на танцующую кровь. И я следовал за ними. Но их было так много, а я один! – Старый Конь смеется с нескрываемым удовольствием.

В коридоре они встречают его сиделку Зазу – очевидно, в поисках пропавшего подопечного. Увидев их, она замирает, заламывая передние лапы – возможно, потому, что у доктора Добрая Мать, как говорят знающие, характер хуже, чем у черной мамбы.

– Простите. Я отходила в туалет, – начинает извиняться Зазу.

– Ничего, кошка. Просто дай Отцу Народа что-нибудь для сна. Он что-то уже принимал?

– «Ксанакс», когда лег спать, – говорит кошка.

Ослица цыкнула.

– Похоже, у него развилось привыкание, дай что-нибудь посильнее, – говорит она и со слезами на глазах смотрит, как кошка уводит Отца Народа. Она провожает их взглядом, пока они не пропадают за дверью в конце коридора.

Вернувшись к себе в спальню, доктор Добрая Мать продолжает просмотр. Посещение Отца Народа погрузило ее в раздумья. Она выключает звук и откидывается на спинку кресла. К своему удивлению, она обнаруживает, что без звука может увидеть в клипе что-то новое. В глаза бросается Старый Конь в зеленой рубашке между ее пустым креслом и своим племянником Патсоном. На протяжении всего клипа доктор Добрая Мать удивляется, что теплый взгляд Отца Народа прикован к ней, не отрывается ни на секунду, – он даже не моргает, словно отчаянно хочет запечатлеть ее в этот миг в вечной памяти. На его морде такая преданность, что ее захлестывает нежная добрая любовь; она наклоняется и касается экрана носом. Действительно знающие говорят, что эта преданность поборола растущую опаску и мрачные предчувствия ослицы, когда за Отцом Народа пришел Возраст и она в своем послеполуденном расцвете вдруг оказалась привязана к старику. Еще действительно, действительно знающие говорят, что особенно невиданную преданность Старый Конь показал, решив открыть ворота судьбы в критический момент, когда доктор Добрая Мать осознала, что хочет большего, чем просто быть женой, что она тоже хочет собственной славы.

Ослица ожидала сопротивления, ведь никто рожденный править не готов запросто расстаться со своим местом, но вот он – Отец Народа, чистый образ хвостатой преданности, и ей вовсе не пришлось прибегать к тактикам, которые она уже готовила.

«Вперед, доктор Добрая Мать, а я пока вздремну. Пока передохну. Прихорошу хвост. Посчитаю муравьев. Переберу альбомы времен славы. Перемерю любимые костюмы, чтобы проверить, какие мне впору сейчас, – как их много! Пока писаю жалкими каплями из-за этого мерзкого волшебника – Возраста. Смотрю на ушедшие дни своей славы на „Ютьюбе“, чтобы подготовиться к грядущим. Пишу у себя в голове мемуары, чтобы однажды враги не извратили мое наследие. Пересматриваю формулу правления, правления и абсолютного правления. Подержи бразды, дорогая ученая доктор Добрая Мать, потому что кто еще по-настоящему годен удержать их в Джидаде алчных и негодных дикарей, не способных ни на что, требующее мысли?» – говорил Старый Конь, и доктор Добрая Мать не сдерживалась, как бабуин, который нашел свисток.

И все же войдя в лучи собственной славы, доктор Добрая Мать даже с поддержкой Отца Народа все равно что вошла в логово скорпионов: сопротивление и отторжение почувствовались сразу, но, конечно, не застали ослицу врасплох: она все-таки посвятила годы прилежной учебе и узнала все и вся о Центре Власти под управлением, как она это называла, патриархального организма Джидады. Она лучше всех знала, что в Центре Власти находятся звери – с помощником президента Тувием Радостью Шашей во главе, – которые буквально прождали всю жалкую жизнь, постились и молились Богу каждый день без передышки, советовались с колдунами и приносили жертвы разнообразным богам, посвятили все силы одной и только одной цели: однажды заменить Отца Народа.

Да, толукути доктор Добрая Мать знала и то, что, согласно этому патриархальному организму, истинным правителем, настоящим Отцом Народа, как и предполагает титул, может быть только животное, родившееся со славными увесистыми тестикулами, и не только родившееся со славными увесистыми тестикулами, но и намеренное этими тестикулами пользоваться, чтобы стать отцом буквально целому народу. Понимала она и то уложение патриархального организма, что животное достойно править Джидадой, только если сражалось в знаменитой Освободительной войне, словно президентство – какая-то награда за убийство; что никогда в жизни не-Освободитель вроде нее не сможет править страной, рожденной, как говорится, кровью Отцов. Знала ослица и то, что́ участие в Освободительной войне подразумевает: данное животное – старик, да, толукути древний дед, способный по памяти назвать дни рождения всех давних деревьев Джидады. Осознавала она и требование организма, что животное в Центре Власти должно быть конкретного племени, да не просто конкретного племени, а конкретного клана, потому что Джидада – это страна, где кровь важнее мозгов, важнее квалификации, знаний, опыта, таланта или любого другого критерия.

И потому ослице, которая все-таки не напрасно прилежно училась столько лет, не надо было объяснять, что она не только не отвечает всем критериям, но уже и посмев мечтать вне рамок того, о чем ей положено мечтать, стала врагом самого патриархального организма. И все же нутро советовало не отчаиваться: пусть все против нее, на ее стороне главное оружие – Отец Народа собственной персоной; другими словами, она вне всех и каждого узких диктатов. Да, толукути она не воевала, в жизни не держала оружия – но будет править. Не обладает ни одной тестикулой – но будет править. Молода – но будет править. Не из важного племени – но будет править, да, толукути усядется, устроится, скрестит обе пары копыт в Центре Власти, пока не будет там как на своем месте, пока не покажется, что она рождена для него. Действительно знающие говорили и то, что теперь чувства доктора Доброй Матери к Отцу Народа несравненно усилены нектаром власти и потому это самая сладкая пора их брака.

Знающие говорили, что стремление доктора Доброй Матери к власти не только повергло Центр Власти в хаос, но и раскололо саму Партию Власти на множество фракций. Одна – это, разумеется, Внутренний круг самой ослицы: молодые товарищи, которые не сражались, как и она, в Освободительной войне, но не могли дотерпеть, когда перемрут все Освободители и придет их очередь править. В другую фракцию входили те сторонники доктора Доброй Матери, которые поддерживали ее, потому что даже палки и камни знают, что здравый смысл и самосохранение предписывают при любых обстоятельствах объединяться с Властью, – да, толукути эта фракция поддерживала ослицу из чувства долга, из чувства страха, потому что были обязаны Центру Власти тем, кем стали и что имели. Были и обычные граждане – да, толукути те, кто потели на митингах под шпарящим солнцем, одетые в символику власти, и бурно ее поддерживали – вполне возможно, как говорли знающие, из-за многослойного чувства преданности, а то и тупости. Наконец, были немногие отважные Освободители, мнившие себя Настоящими, Истинными Патриотами Страны и посмевшие бросить вызов доктору Доброй Матери на свой страх и риск, толукути поскольку знали, тестикулами чуяли то, что положено чуять каждому уважающему себя патриоту, то есть что будущий законный лидер Джидады с «–да» и еще одним «–да», страны, рожденной кровью Отцов, должен отвечать всем критериям безо всяких исключений.

Знающие говорили, что доктор Добрая Мать не боялась последней группы, что она справлялась с так называемыми Истинными Патриотами Страны так же, как Центр Власти всегда справлялся со своими врагами, – объявив войну. Ослица впечатляюще атаковала врагов – как настоящих, так и выдуманных, любого, кто, по ее мнению, стоял на пути ее судьбы. Ее методы были странными и сбивали многих с толку: ей не пригодились обычные и предсказуемые жестокие, кровавые и убийственные тактики, давно привычные для Центра Власти, нет, – ей хватало лишь рта, да, только рта: тридцать шесть зубов, среднего размера язык и дар Божий, а Бог, говорят, однажды обратившись к силе одного только слова, сказал: «Да будет свет», – и стал свет; сказал: «Да будет граница, чтобы отделить свет от воды», – и нате, толукути стала граница, чтобы отделить свет от воды; сказал: «Да будет то да се», – и стало то да се.

Да, доктор Добрая Мать одной силой голоса атаковала врагов на публичных собраниях и ставила их на место. Толукути ее мастерство в основном проявлялось в унижениях острым, как копье, языком, когда она спускала на землю большеголовых тварей с самой вершины величия.

«Встаньте», – приказывала она влиятельным животным на митингах, и они в самом деле торопились вскочить на лапы, словно чуть ли не пораженные молнией, и Джидада с недоверием наблюдала, как она изрыгала на них всласть, – ибо этим и были ее речи, полной блевотой, – да, толукути опущенные на землю, униженные животные стояли, понурив головы, не говоря ни слова – даже ни пкле.

Таким же выглядит на этом последнем видео и Туви. Доктор Добрая Мать нажимает «плей», откидывается на спинку кресла. И в самом деле интересно, думает она, что отвратительное животное словно съеживается, стоит ей могуче выйти на сцену, словно кровь подсказала ему, какое пришло время. Она не помнит, чтобы когда-нибудь видела его таким маленьким, таким смиренным, таким жалким, и смакует его унижение. С каждым животным что-то случается в первый раз, и она готова спорить, что это первый раз так называемого вице-президента: да, толукути его никогда в жизни – жизни посредственной, не будь в ней покровительства Отца Народа, – так не позорили на глазах у всей страны, на глазах его глупой женушки-ханжи, которая ведет себя так, словно ей уже вручили пояс «Снохи Года», на глазах его никчемных и престарелых так называемых товарищей-Освободителей, так и не забывших убогую войну, которая кончилась почти сорок лет назад и в которой не удалось бы победить без превосходящей военной мощи первой Революционной партии Джидады, и при этом Центр Власти жестоко ее предал, стоило заполучить независимость, объявил диссидентами, арестовал лидеров, уничтожил партийную структуру, после чего объявил войну их сторонникам, чуть ли не стерев партию из так называемой истории освобождения Джидады. Теперь ослица наблюдает – с удовольствием, – что так называемые товарищи сами ежатся в креслах, титаны изо всех сил стараются уменьшиться, пока она и их не поставила на место. И поставит – в свое время. Всех. До. Единого!

Ее мобильный пищит. Это пророк доктор О. Г. Моисей скинул ежедневную персонализированную мотивационную речь. Она свайпает и читает: «Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей». Исайя, сорок один – десять. Она читает сопровождающий текст: «Вдохновляющие, бесстрашные слова на последнем митинге, доктор Добрая Мать. Ваш глас, несомненно, глас самого Господа и истинное благословение для нас!!!» Доктор Добрая Мать обнаруживает, что стоит у окна и смотрит на обширные подстриженные сады. Она понимает, что подошла сюда не по своей воле, что на копыта ее подняло то, чему она не знает названия, – быть может, сила. И та же сила привнесла в ее сердце, голову, кровь, нутро ясность, которой она ждала: толукути час ее славы близок.

Она поднимает глаза к утреннему небу – пустому, потому что еще рановато для рассвета, – сосредоточивается на открытом просторе, пока не чувствует себя единой с необъятностью. А потом пробует: поднимает копыто, очень-очень медленно поворачивает и наблюдает – с садовыми статуями, травами, жакарандами, камнями, цветами и кузнечиками в свидетелях, – как солнце выбирается из материнских объятий на целых три часа раньше положенного и скользит по небу, пока не встает прямо над ее окном. Доктор Добрая Мать, уже выпрямившись, оторопевшая, ошеломленная, с трудом удерживается на дрожащих задних ногах, стоящих на пышном ковре, упершись передними копытами в стекло, чтобы не дать себе подняться, – да, толукути взлететь навстречу солнцу.

Битва за джидаду

Когда рассказывают знающие, они говорят, что в обычное утро после всенощного митинга Партии Власти Джидада проснулась и услышала новости: Туви попал в аварию с летальным исходом. В новостях говорилось, что вице-президент ехал домой с митинга, на котором – что печально, но неудивительно – его не пощадили уже дежурные изрыгания доктора Доброй Матери. В новостях говорилось, что машина вице-президента почти проехала мост над великой рекой Дулой, сразу за начальной школой Святой Марии, как лоб в лоб столкнулась с неопознанным предметом, толукути от силы столкновения несколько раз проделав сальто и рухнув в Дулу, заполненную почти до краев после недели проливных дождей. В новостях говорилось, что машина пробыла под водой всю ночь, прежде чем хоть кто-то узнал об аварии. Наконец, в новостях говорилось, что все пассажиры уже наверняка погибли, если не случилось чуда, толукути крайне маловероятного, ведь Джидада не место для чудес, особенно если ты противник Центра Власти.

И в самом деле, когда спасатели подняли машину из Дулы, все пассажиры – бык, коза и кочет – были найдены мертвыми, все еще пристегнутыми ремнями безопасности. Но вице-президента не было и следа. Пока спасатели вели тщательные поиски, действительно знающие рискнули заявить, что это пустая трата времени: коня наверняка спасли талисманы – и он сбежал. Они были недалеки от правды. Когда машина опустилась на дно Дулы, копыта Тувия уже поедали дорогу, толукути унося вице-президента на безопасную ферму его колдуна.

Он нашел Джолиджо шагающим взад-вперед перед своим домом в ожидании. Согласно своему призванию, колдун надел развевающийся плащ из шкуры гепарда с подбоем из черного бархата. Шею кота охватывала нитка красных и черных бус пополам с зубами львенка, почти скрывая цепочку от «Версаче». Стоило Тувию увидеть Джолиджо, как он словно с ума сошел – да, толукути топал, метался, взвивался на дыбы и брыкался. Скакал лучше кролика, крутился, крутился и крутился, вращая хвостом что пропеллером. Кот, в жизни не видевший истерик такого размаха, уже вскочил на персиковое дерево, а оттуда – на крышу своего дома, где теперь энергично крестился; может, он и колдун, но его бабушка родилась набожной католичкой – отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Джолиджо думал, что делать, как тут вице-президент вдруг без предупреждения прирос к месту, словно где-то на пульте нажали паузу. Конь встал смирно, опустив большую голову на грудь. А потом, к полному, полнейшему удивлению Джолиджо, захныкал – этот тихий, но страшный звук снова загнал озадаченного кота на персиковое дерево. Затем он соскользнул по стволу, изящно прокрался в поле зрения коня, но приближаться не посмел. Вместо этого колдун отправился в дом – возиться с уже приготовленными мути[23] и снаряжением для предстоящего сеанса. Он размешал воду цвета грязи в большой лохани, порылся в разложенных на полу мешочках с корешками, сухими листьями и порошками. Влил белое мути в огонь, тут же подняв такой дым, что всю комнату заволокло смрадное облако, и внутрь наконец ввалился вице-президент и сел на свое обычное место напротив двери.

– Что-то случилось, начальник? – Джолиджо говорил так, словно дотрагивался до спящей кобры.

– Эта зудохвостка никак не угомонится! Я думал, она не зайдет дальше изрыганий, но вот, пожалуйста, убить меня пыталась! Эта зудохвостка взбесилась! – Конь дрожал от возмущения.

– Но ты ведь выжил, начальник. Опять, – сказал Джолиджо.

– Я уже не хочу выживать, я устал! Я просто хочу дожить свою жизнь мирно, как и все! Оппозиция – и та ведет себя лучше этой зудохвостки!

Джолиджо, уже было испугавшийся настоящего кризиса – упаси господи, того, к чему он не готов или в чем не сведущ, – спокойно достал трубку и глубоко и с облегчением затянулся.

– Наши отцы и их отцы, как их отцы до них, верили в мудрость: слезы истинного самца текут внутри – как кровь. Настоящий самец может рыдать сколько угодно, но глаза и лицо остаются сухими, чтобы не нарушить их веры.

Кот откинул голову и выпустил плотную ленту дыма. На потолке и стенах висели выбеленные мышиные черепа. Кот, прищурившись, следил, как дым завивается к костям.

– Но что, если однажды эта безумная ослица добьется своего? И что, если она как-нибудь окажется в Центре Власти, раз теперь командует самим солнцем?! – воскликнул Туви.

– Настоящий мужчина не жалуется прилюдно, начальник, в какой бы ни был беде, какое бы чудовище ему ни досаждало, и уж тем более самец в вашем положении. Но, как я уже говорил, все это вполне ожидаемо, учитывая ставки и обстоятельства: даже палки и камни знают, что власть – это танец с дьяволом. А судя по тому, что мне говорят сны и зеркала, танец даже еще не стал жарким, начальник, более того, это только комариный укус в сравнении с тем, что будет дальше, – сказал кот, встал и поправил свой плащ.

Весь остаток утра вице-президент проходил обряды очищения и укрепления для того, кто уже обманул смерть, но должен повторить это еще не раз. Он погружался в очищающие ванны со священными цветами и мути из толченых костей неуловимых и грозных зверей. Он жевал их сухую печень и пил их мочу. Курил сушеное дерьмо русалок. Пил соки из вареной коры и листьев крайне редкого древа жизни. Измазывался волшебными зельями. Джолиджо вплетал талисманы в его гриву и хвост. Для его защиты приносилась жертва за жертвой.

Лишь к полудню колдун наконец удовлетворился: да, процесс не только снял мрачную тень недавнего покушения на вице-президента, но и приготовил его к любому оружию плоти, духа – или какого там белого дьявола ему готовила смерть, чтобы довершить то, с чем не справилась авария. Благодаря основательности этой работы Тувий не только восстановил уверенность, но и устыдился такой несоразмерной, как он теперь понимал, реакции, увидев, что ему в принципе нечего бояться просто потому, что на его стороне лучший колдун во всей Джидаде.

– Какой сегодня день, товарищ Джолиджо? – спросил вице-президент. Его тело словно переродилось свежим и неуязвимым – как и всегда после их сеансов.

– Сегодня день после понедельника. Который вы бы не увидели, если бы и вправду умерли, как должны были.

Кот ждал, когда Тувий засмеется. Но вице-президент промолчал – возможно, потому, что сказанное было правдой, – и кот пожал плечами, заглянул в чулан, где держал лошадиную одежду для таких чрезвычайных случаев, и достал черный костюм и свежевыглаженную белую рубашку. Тувий переоделся прямо перед котом и стал выглядеть так, как и положено вице-президенту.

Когда Джолиджо сказал, что призвание править – это танец с дьяволом, толукути он имел в виду, что призвание править – это танец с дьяволом. В течение одной недели Тувий переживет град, три новых аварии, четыре попытки похищения, четыре обстрела из проезжающей машины. Но каждый раз вице-президент, словно какой-то помазанный двоюродный брат Иисуса со стороны матери, а не самый опасный враг Центра Власти, выходил невредимым к изумлению всех джидадцев, к разочарованию тех, кто желал ему полной гибели, – а таких было много, ведь коня ни с какими оговорками нельзя было назвать всеобщим любимчиком, – и к замешательству комментаторов, пророчествовавших ему неизбежный конец, и к печали многих жертв самого коня, надеявшихся, что хотя бы карма осуществит то, в чем их подвело правосудие, и, наконец, к досаде сторонников доктора Доброй Матери.

Но коня не поздравляли и не хвалили за победы над смертью – все-таки даже палки и камни знали, что Тувий испокон веков был активным оружием в весьма неразборчивой руке власти, теперь взявшейся за него, и что слишком многим спастись не удалось. Все, на что хватало обычных джидадцев, раз не от них зависело, разгорится или погаснет это пламя, – просто устроиться поудобнее, и наблюдать, и верить, что выживание вице-президента – лишь дело случая, что его рассвет рано или поздно настанет, как настал для многих до него и настанет для многих после.

И в обычный понедельник, похожий на все понедельники, для Тувия Радости Шаши действительно настал рассвет, когда Отец Народа с неколебимой любовью и преданностью мужа столетия бесцеремонно отлучил вице-президента от Центра Власти, и, следовательно, от Джидадской партии, и, следовательно, от трона Освободителей. Да, предположительно, Тувий считался ближайшим наследником; да, он сражался в Освободительной войне и считал себя Истинным Патриотом до мозга костей; да, он без сомнений посвятил всю жизнь Джидаде и посвятил бы вновь и вновь; да, он прошел плечом к плечу с Отцом Народа весь долгий тернистый путь к свободе и славе; да, он пережил немало драматических стычек со смертью; да, на его стороне был самый могущественный колдун, – но и все это в итоге не защитило Тувия от сокрушительного события, для которого у него не хватало слов.

Действительно знающие говорят, что с тем же успехом Отец Народа мог поразить своего помощника копьем в самое сердце. Его младший соратник еще не ведал такой боли. Толукути впервые в жизни Тувию Радости Шаше было не просто плохо, а плохо-плохо. Он не знал, что делать. За что держаться, чего коснуться, что отпустить, – ибо он был ничто без Центра Власти и ничто вне его. Часы во сне и наяву переполнялись мыслями о пройденном пути и, конечно же, об отношениях с Отцом Народа – черт, да это почти что брак, ведь как еще назвать столь тесный союз? И что же с ними стало? Что такого под широким небом Джидады он натворил, чтобы заслужить эту участь? Разве был у Старого Коня в любое время правления солдат преданней? Спутник преданней, сторонник преданней, оружие преданней, что угодно преданней? Кто был с ним с самого начала? Кто решал с тех пор любые затруднения, не заботясь, малы ли они, как муравей, или больше горы Килиманджаро? Кто гасил пламя, угрожавшее Центру? И разжигал, когда требовалось разжигать? И как это возможно, что он – да, толукути любивший страну лучше самых лучших патриотов, лучше, чем Бог любит мир, потому что отдал не то что сына – если начистоту, что такое какой-то там сын в сравнении со своей жизнью? – да, он самоотверженно жертвовал своей одной-единственной жизнью в той ужасной долгой Освободительной войне, чтобы Джидада, в том числе и ослица-зудохвостка, была свободна, и, мало того что самоотверженно жертвовал своей одной-единственной жизнью в той ужасной долгой Освободительной войне, чтобы Джидада, в том числе и ослица-зудохвостка, была свободна, но и жертвовал бы снова, хоть каждый день, – что он оказался в столь печальном положении? Почему и когда так сталось, что с Освободителем и Защитником народа, законным будущим правителем его калибра можно обходиться с таким пренебрежением, таким неуважением, таким презрением, такой неблагодарностью? И все из-за козней коварной самки, притом зудохвостки? Почему никто не возмущается, почему животные не встают с ним, за него? Разве не видят, что происходит и произойдет? Куда пропали все уважаемые джидадцы? Благородные граждане, Настоящие, Истинные Патриоты страны, – когда творится такой произвол, такое безобразие? Неужели они не понимают, что, если не вмешаются сегодня, завтра придет их черед? Что никто не в безопасности, пока все не в безопасности?

Да, толукути несчастье обложенного со всех сторон бывшего вице-президента было слишком велико, чтобы даже мути Джолиджо могли его утешить. Он не ел, решив, что в каждую чашку воды, в каждую тарелку еды, кто бы их ни подавал, подмешан смертельный яд. Почти не спал, почти не говорил, почти не смеялся, почти не срал, почти ничего. Стал параноиком, с подозрением косился на каждое животное и на все подряд, даже на собственную тень, даже на собственное отражение в зеркале. И страхи бывшего вице-президента в самом деле оказались небезосновательными: по возвращении с долгой ночной прогулки во время припадка бессонницы ему показалось, что он видел движение на юге двора, у гаража. Он скрылся в тенях, гадая, действительно ли видит то, что видит: к его спальне целеустремленно шел-полз белый питон с огромной головой, какой он у питонов никогда не видел.

– Черт-черт-черт! – произнес оторопевший конь под журчание мочи, сбежавшей из него без разрешения. Он не стал дожидаться возвращения того существа: взял копыта в копыта и растворился в ночи.

Не раз во время побега он думал – зная о Центре Власти то, что знал, – что он наверняка не один в хмурой джидадской тьме, что в тенях рыскают другие чудовища. А если не чудовища, за ним наверняка следят звери вроде командира Джамбанджи – самого страшного убийцы, уже два десятилетия кряду отвечавшего за то, чтобы враги Центра Власти исчезали без следа. И все же конь продолжал путь, потому что ему оставалось только продолжать. Время от времени в ушах звенел безумный смех зудохвостки, слышались ее слова – оскорбительные, насмешливые, унизительные, угрожающие, – и свернувшийся в нутре гнев разворачивался, копыта сильнее впивались во тьму. Лишь одно имя осталось на уме: генерал Иуда Доброта Реза. Тувию не надо было объяснять, что друзей в этот час величайшей нужды у него немного, а защитников среди них – еще меньше, но питбулю он доверять мог.

Генерал Иуда Доброта Реза встретил его у входа своего дома, словно ждал. Внутри, в углу темной гостиной, Тувий с удивлением увидел тесный кружок генералов. Они переговаривались приглушенными голосами, словно скрытные старые самки – о внезапных похоронах ненавистной сверстницы; толукути было не продохнуть от характерной псиной вони. Конь с облегчением обнаружил, что знает всех собравшихся. Генерал Талант Ндиза – поразительно красивый риджбек[26] с доброй мордой, чья прославленная привлекательность противоречила дикой жестокости, – сидел рядом с генералом Мусой Мойей, низким бурбулем[27] с выпученными глазами, придававшими ему такой вид, будто он подавился костью: он славился своей деловой хваткой – владел шахтами по всей Джидаде и бегло говорил по-китайски. Генерал Святой Жоу – здоровенная самодовольная немецкая овчарка с угловатым носом, заслуженный ветеран Освободительной войны, как и генералы Иуда Доброта Реза и Муса Мойя; и, наконец, Генерал Любовь Шава – питбуль с безмятежной мордой, славящийся хладнокровием и умением переспорить кого угодно во сне и наяву, при этом не встопорщив ни единой шерстинки.

Все псы сидели в мундирах, и бывший вице-президент, одетый в обычные брюки цвета хаки и желтую футболку Партии Власти с лицом Отца Народа (несмотря на неприятный оборот, который приняли их отношения), ощутил укол застенчивости. Толукути это было связано не столько с внешним видом, сколько с неоспоримым авторитетом, присущим псу в униформе, и уже тем более – целой своре. Конь не мог не почувствовать себя слабым; если бы только знать, что день закончится в таком месте, в такой компании, в таких обстоятельствах, он бы и оделся соответствующе. Одну стену занимало длинное зеркало – в нем растрепанный Туви сам себе показался ненормальным.

Но вице-президенту не стоило волноваться – псы приветствовали его по-собачьи. Добродушно порычали. Покружили рядом, размахивая хвостами и вывалив языки. Обнюхали копыта, хвост, задницу. Генерал Святой Жоу даже воодушевленно трахнул ему ногу. А Туви в свете этой собачьей любви стоял робко, улыбаясь, как дурак, и не зная, куда себя девать.

– Прошу, прошу, товарищ, – сказал генерал Талант Ндиза после танца, прожигая Тувия взглядом.

Судя по горе мятых окурков, по густой дымке в воздухе, по пустым бутылкам, Туви, у кого от сердца чуть отлегло при виде такого обнадеживающего приема, решил, что собрание длится уже долго. От этой мысли ему снова стало неспокойно, и он тут же принялся жевать себе печень: по какому поводу эта встреча – да не просто встреча, а, судя по виду, прабабушка всех встреч? Задумался: что за собрание проходит в час колдунов и странных чудищ? Задумался: не занесли ли меня копыта не пойми куда? Задумался: почему на этой встрече одни только псы, будто это единственные животные в Центре Власти?

– Ты, старый друг, умеешь появляться в самый нужный момент, как великие цари: лучше момента не придумаешь. Прошу, садись, – пригласил жестом генерал Иуда Доброта Реза, освобождая место между собой и бурбулем.

– Господа, – сказал Тувий с напускной бодростью, не совпадавшей с его истинными угрюмыми чувствами, и отважно улыбнулся всем собравшимся.

А опустив зад на плюшевый диван, почувствовал, что с ним вместе села его болезненная беда. А как только он устроился, генералы отсалютовали и сели. И конь переводил взгляд с пса на пса, с пса на пса, толукути и тронутый, и ошеломленный этим жестом, – ведь даже самые низкие дворняги не отдавали ему честь с начала его опалы, мало кто удостаивал его и взглядом.

– Выпьешь, товарищ? – спросил генерал Любовь, уже наливая коню водку. И Тувий выпил, с трудом удерживая дрожащий стакан. Он ненавидел водку и не пил ее уже много лет, потому что его первая любовь, Нетсай, ушла к павлину, пившему только водку, и каждый раз, когда пил, Тувий чувствовал, что снова пробует свое унижение на вкус, но сегодня, толукути в таких обстоятельствах, водка казалась как никогда божественной.

– Товарищ! Ты как будто ад прошел, – сказал генерал Святой Жоу.

«А я и есть в аду, что за адская глупость?» – подумал, но не сказал вслух вице-президент. Взамен он покачал своей головой-автобусом и тяжело вздохнул. Пляшущие глаза пса, когда он ненадолго в них заглянул, были полны доброй заботы.

– Ха, в Джидаде у тебя хватает настоящих врагов, но здесь ты среди союзников, старый друг, – сказал генерал Иуда Доброта Реза, положив лапу на плечо Тувию и продемонстрировав улыбку, расплывшуюся по всей его угловатой морде.

Доброе прикосновение проняло коня до самого нутра, и он чуть не попросил пса не убирать лапу. Даже бог с ней с лапой – он чуть не попросил обнять его, сжать покрепче, сказать, что все будет хорошо, и не отпускать. Он велел слезам течь внутри, как и советовал Джолиджо, сжал челюсти и, избегая взглядов псов, лишь сказал:

– Да-а-а, товарищ.

– Я тебя понимаю. Но поверь, старый друг, все будет хорошо, – сказал Иуда Доброта Реза, подливая себе.

И почему-то в дымке темной комнаты, впервые с тех пор, когда все стало разваливаться, конь почувствовал, что, быть может, все и правда будет хорошо.

– Эх, товарищи. Уверен, все мы понимаем наше положение, незачем пересказывать козни, о которых мы все прекрасно знаем. В этот самый момент под землей ворочаются кости Освободителей, оглашая для нас время. Время защищать Революцию. Во имя Джидады, конечно же, и под ней я имею в виду ту Джидаду с «–да» и еще одним «–да», ради которой жертвовали собой и гибли товарищи Освободители, а не ту Джидаду ничтожных предателей из Центра Власти, которую не может узнать ни один зверь, – сказал генерал Иуда Доброта Реза, пронзив каждого товарища взглядом.

Тувий чуть не ответил «аминь» в конце его короткой речи – толукути он слушал ее, как молитву. Но правильно ли он расслышал? Или ему мерещится? Ему не надо было оглядываться, чтобы знать: псы пристально следят за ним.

– Да, я слышу тебя, товарищ. Но беда, говоря откровенно, в том, что я не уверен, возможно ли защитить Революцию от – как бы выразиться – Революции, – сказал Туви.

Не то чтобы он не пытался это себе представить – даже планировал, толукути буквально каждый божий день со времен отлучения. Но многолетний опыт в Центре Власти научил его осторожности в подобных деликатных вопросах. Очевидно, у генералов, собравшихся в глухую ночь, словно колдуны, имелся козырь под хвостом.

– Сегодня Президент не считает это возможным, товарищи, – сказал генерал Муса Мойя, поднявшись и пройдя к двери походкой закаленного пьяницы.

От внимания Тувия не ускользнуло, что пес назвал его президентом. Толукути Президентом с большой буквы!

– Революцию можно защитить так же, как и всегда, товарищ. С оружием и при оружии. И мы защитим ее, зная, что зудохвостка действует не одна, а со своей заблудшей кликой, которая даже пороху не нюхала. Пустому месту не узурпировать власть революционеров! Ура Оружию! – произнес генерал Любовь Шава.

– Ура!!! – грянули псы.

Тувий поднял и опустошил стакан.

– Сказал как Настоящий, Истинный Патриот, товарищ, как Настоящий, Истинный Патриот, – заявил генерал Муса Мойя.

Он поднялся и потянулся стаканом к генералу Любовь Шаве. Они чокнулись, как и все остальные.

Хотя Тувий знал, как знали даже палки и камни, не только о том, что генералы пребывают в разладе по вопросу, кто сменит Отца Народа, но и что во Внутреннем круге существует недовольство из-за растущего, опасного и неженственного влияния зудохвостки, – все же не рассчитывал на такую солидарность генералов. Впервые с тех пор, как вошел, конь почувствовал, как его печень расслабилась. И желудок успокоился. И успокоились кишки, легкие, пищевод и прочий ливер. И кровь – после начала неприятностей наверняка потекшая в противоположном направлении, – сменила курс и потекла так, как и положено.

– Сейчас, в свете угрожающих стране козней, все взоры до единого, живых и мертвых, обращены не иначе как к нам, и мы обязаны их повести, и мы их поведем. И речь о мерах, которые покажут: первое – что Революцию не узурпировать, и второе – что Освободителей Джидады не могут и не будут наобум выгонять из Партии по указке ненормальной зудохвостки, которая забыла свое место, которая решила, будто власть передается половым путем, которая мнит страну своей кухней, спальней, садом и салоном в одном флаконе и которая, самое главное, даже воздух на фронте не нюхала! Если мы это допустим, что станет с Джидадой? Что станет с Центром Власти? Что станет с Революцией?! – пролаял генерал Иуда Доброта Реза, уже вскочив на лапы, и все псы одобрительно загавкали и помахали хвостами.

Толукути Тувий изо всех сил старался не встать на дыбы и не заржать, как самка в течке.

– И потому, товарищ, для подготовки к предстоящей работе ваш умный генерал собрал досье для изучения в следующие недели. – Генерал Иуда Доброта Реза дал знак, и генерал Любовь Шава передал Тувию толстую папку. Тот торжественно ее принял и приступил к чтению.

– А, а, а, а! Генерал! Но тут же столько бумажек – йей! Там, где их набрали, хоть что-нибудь осталось? Я вам говорю, в жизни не видел стопки такого размера с давних-предавних школьных времен, – сказал Туви, весьма потрясенный внушительностью папки.

– Я и сам заметил. Словами не пересказать, как искренне я рад, что не мне приходится читать всякие бумажки. Вот почему я обращаюсь к молодежи, чтобы прочитать и написать эту «фисоло…», эту «филиси…» – твою мать; товарищ, как там называется гребаный диплом, который у меня в кабинете висит? Который с круглой печатью золотого цвета, мне его еще дали на том собрании, когда я пришел в длинном красном балахоне и смешной шапочке? – спросил генерал Иуда Доброта Реза, возясь с зажигалкой, пока сигарета свисала из уголка его рта.

– Философия. Ты у нас доктор философии по этическим наукам, начальник в знаменитом университете Квазулу-Натал. Изумительное достижение – факт, не каждый зверь в Джидаде и уж тем более во всем мире может похвастаться, что получил докторскую степень, не то что видел. Даже сам Твитящий Бабуин из Соединенных Штатов не знает, чем пахнет докторская степень, – сказал генерал Любовь Шава.

– Да, вот, это самое. У всех животных есть что-то свое. Чтение попросту не мое, не было и не будет. Но вот оружие – совсем другое дело; я от природы знаток оружия, это все знают, – сказал генерал Иуда Доброта Реза, вскинув с сияющими глазами воображаемый пистолет.

И вот так на следующий день, приблизительно в тот же час, когда однажды Никодим пришел к Иисусу, бывший вице-президент Тувий Радость Шаша сбежал из Джидады согласно плану, рожденному на роковой встрече с генералами, да, толукути чтобы залечь в изгнании, пока перед приходом нового рассвета успешно защищают Революцию. Изгнание не только гарантировало новому Помазаннику безопасность – вне досягаемости неустанных щупалец Центра Власти, – пока не придет время вернуться и спасти нацию, но и позволяло продемонстрировать всему миру, что вот, пожалуйста, его жизнь и правда в смертельной опасности, даже пришлось сбежать. Но сначала вице-президента ждал долгий серьезный сеанс с Джолиджо – толукути по понятным причинам трудоемкий процесс, занявший полдня. И когда наконец одаренный колдун объявил коня более чем готовым не просто к судьбоносной долгой дороге впереди, но и к скорой славе, Тувий отправился в изгнание с видом льва-покорителя.

Толукути беженец

Голос Африки @TAV

Впавший в немилость вице-президент #Джидады «сбегает» в Южную Африку из-за угроз расправы; обещает вернуться во власть.

Сестра Исчезнувших @Shami

В ответ @TAV

Он вернется. И так или иначе мы дождемся Справедливости: можешь бежать, но не можешь спрятаться.

Свобода Джидаде @freeJidada

В ответ @TAV

Эти новости вселяют в меня жизнь! Почувствуй себя Оппозицией 😇.

Бык Из Бикиты @truthful

В ответ @TAV

Трус, надеюсь, длинная рука #Джидады тебя достанет.

Симба @simba_simba

В ответ @truthful

Чтоб вы знали, Джидада ВЫИГРАЛА от его изгнания. Тувий вернется и будет править #ТувийвПрезиденты 💪

Кот Босс @bosscat

В ответ @TAV

Йеее 😮 #Джидада. Но где фотки/видосы??? Пруф!

Мои Два Цента @mac2cents

В ответ @TAV

Толукути йиш![28] #Тувий #Джидада. Мои мысли и молитвы у меня в голове.

Африканская Корова @the_Africancow

В ответ @TAV

Жаль думать, что власти Старого Коня может прийти конец 😭 В этом регионе не было политика лучше.

Красавчик Павлин @peacockbae

В ответ @the_Africancow

Угар. Попробуй пожить в Джидаде хотя бы 10 минут.

Американский Голос @TAV_NEWS

Изгнанный лидер #Джидады бежит из страны. Все внимание – на #Джидаду! Новые разговоры о преемнике!

БаранЗемли @ros

В ответ @TAV_NEWS

#Отстаньте #Невашаистория #Джидадаговоритзасебя

Голос Джидады @VOJ_NEWS

Отвергнутый, Опозоренный, Обесчещенный вице-президент #Джидады сбегает.

СделановДжидаде @MadeinJidada

В ответ @VOJ_NEWS

Теперь главный террорист #Джидады плачется, что его терроризируют 🤔

Годвин @Goddy

В ответ @VOJ_NEWS

Бро… 🤡

Чипо @Chipo

В ответ @Goddy

Когда за тобой приходит Франкенштейн, которого ты помог создать!

Мировые Новости @TWN

Уволенный ВП #Джидада спасается бегством.

Рональд Мойо @rmoyoz2020

В ответ @TWN

В #Джидаде стало жарко. Споры о преемнике кончаются Изгнанием Туви!

Дочь земли @Mamli

В ответ @TWN

Надо было закрыть границу; этот зверь не заслуживает политического убежища.

Зузе Зузе @zuzex2

В ответ @TWN

Здоровья тебе, дорогой лидер, и скорее возвращайся и спаси нас от ненормальной зудохвостки, которая изрыгается на всех нас! 🙏

JKD @thathot

В ответ @TWN

Вау, если не фейк, то этот конь не дурак #жизньтолькоодна

Уверенная Утка @ducksure

В ответ @thathot

Он не умный конь, а никчемный трус.

Легкая Сила @LightF

#Тувий скрывается 👀

Джидадский Шекспир @Jidshakespeare

В ответ @LightF

Ага, толукути мартовские иды наступили в ноябре!

Джидадская Красотка @homegrown

В ответ @LightF

Беги беги беги 🕺

Ганданга @Jidwatch

#Тувий лишился поста ВП, лишился членства в ДП, сбегает в ЮАР.

Изгнанный Джидадец

В ответ @Jidwatch

Отлично, теперь ты с нами в одной лодке, вдруг сможем говорить на одном языке.

Мвана ВаСт’эмбени @MwanawaSt’embeni

В ответ @Jidwatch

Что посеешь, то и пожнешь 😄

Джефунде @childofthestruggle

Правая рука Старого Коня сбегает в ЮАР; для ослицы открыт путь в президенты! #Джамбанджа

Министерство иммиграции ЮАР @bordercontrol

В ответ @childofthestruggle

Не, он нам не нужен лана, забирайте его обратно! У нас тут и так полно #джидадцев!

Майк Робинсон @MikeR

В ответ @childofthestruggle

Пусть страдает так же, как мы из-за него. Аминь 🙏 #Справедливость

С’бу @S’bu1

В ответ @childofthestruggle

Толукути бамфлашиле у Туви[29].

НастоящиеНеФейковыеНовости @trlnfn

СРОЧНО. Тувий сбегает из #Джидады, обещает вернуться и править страной.

Танака @Taks1

В ответ @trlnfn

Лол 😂

За Джидаду @proJ4lyf

Уволенный ВП #Джидады угрожает свергнуть Его Превосходительство!

Доктор Знает @drknowPhD

Опозоренный бывший ВП сбегает из страны, борьба за власть окончена. Уже можно сказать, что #ДрДобраяМать готова стать президентом #Джидады.

Джидадская Пантера @Jidadanpanther

В ответ @drknowPhD

Как пали сильные мира сего!

Просто Наблюдатель @timmot

В ответ @drknowPhD

Почему в ЮАР? Почему не в Китай? Или даже не в Афганистан?

Модная Овца Жоу @fszhou

В ответ @drknowPhD

Каддафи-стайл!

Узангензани @uza_ngenza

В ответ @drknowPhD

Ничего тупее не слышал. Самка никогда не будет править Джидадой, читайте #критерииправленияДжидадой!

НиккиДжидаж @nikki_jidaj

В ответ @drknowPhD

Хокойо[30], Чудо, рано радоваться! Его не просто так зовут Крокодилом, тебе должно быть очень-очень страшно 😈

Даже обезьяны падают с деревьев

Утро началось, как любое другое утро, и, конечно, было бы любым другим утром, если бы мы не проснулись под сейсмические слухи, что ночью Отца Народа взяли в заложники его же собственные Защитники[31]. Новость была как выстрел в живот, толукути мы были так потрясены, так ошарашены, что сперва и не знали, что делать, что говорить, что думать, за что держаться, что тронуть и где отпустить; да, мы всегда понимали – хотя кое-кто уже и не надеялся до этого дожить, – что однажды и для Старого Коня так и иначе настанет рассвет, но никто не думал, что случится это так, как случилось: толукути мы не ожидали, что он подкрадется у нас за спиной, как вор, нет, только не ночью, пока мы спим, нет, только не чужими руками, нет, только не без свидетелей, из-за чего мы не можем рассказывать как свидетельство из первых уст, как это произошло на самом деле, нет, даже было время, недолгий момент, когда мы решили, что раз все не происходит так, как мы всегда себе воображали, то, может, происходящее и вовсе не правда.

Мы всегда воображали это так: Старого Коня свергнем мы сами, джидадцы, да, толукути мы окружим Дом Власти среди бела дня, скажем в полдень – не слишком рано и не слишком поздно, чтобы никто не отпрашивался из-за неудобного времени. Мы всегда воображали себя неудержимым ураганом, так что вооруженному караулу Защитников останется только побросать оружие и бежать, а многие даже присоединятся к нам, взяв наконец в голову, что мы сражаемся не только за свою свободу, но и за их, ведь и они, в конце концов, такие же голодные, такие же нищие, так же страдают, так же угнетены.

И без Защитников на нашем пути или с Защитниками на нашей стороне мы ворвемся в великий Дом Власти и займем там все место, а те, кто не влезет, будут распевать снаружи революционные песни. Внутри мы застанем Старого Коня, например, за чаем или ранним обедом с дорогими блюдами, о которых уже сами и не мечтаем, потому что стали беднее навозных жуков. А если эта ослица-зудохвостка, Чудо, так называемый доктор, пустит в ход свой непочтительный бескультурный рот, как привыкла, рот такой грязный, что на него даже мухи садиться отказываются, толукути мы не постесняемся выбить из нее дурь так лихо, что она наконец поймет то, чему ее, видимо, не научили мама и бабушка, то есть где ее место в мире. А если придется – хотя нам бы не хотелось, ведь даже палки и камни скажут, что мы, джидадцы, по натуре звери мирные, – если не останется выбора, мы покажем Старому Коню, что к чему, и подпалим все, если надо, разнесем все, если надо, разобьем все, если надо, сожжем все, если надо.

Да, так мы все это воображали и проигрывали эти сцены в головах и сердцах снова и снова, пока даже в глубоком сне не могли повторить то, что скажем ему при последней встрече. Мы даже хранили то, что наденем, наши тела заучили движения, жесты и позы. И потому, когда все произошло не так, как мы воображали, не так, как мы планировали, нас застигло врасплох и разочаровало, что такие сейсмические события, определяющие наши жизни и жизнь Джидады, произошли не просто без нас, а пока мы спали, – толукути в глубине души мы почувствовали себя ограбленными, отсутствующими в собственной истории.

Но потом посреди разочарования мы вспомнили, как долго ждали рассвета для Старого Коня, как нас подводили все правильные и возможные способы освободиться от его тиранического правления, и, придя в себя, мы быстренько отбросили сожаления, потому что одно, и только одно было истинным и имело значение: толукути Старый Конь наконец пал. И семьи, и друзья сошлись вместе – и праздновали. Заклятые враги соприкасались головами – и праздновали. Полные незнакомцы вставали вместе – и праздновали. Сторонники и Оппозиции, и Партии Власти объединились – и праздновали. Больные поднялись с постелей – и праздновали. Стар и млад стояли плечом к плечу – и праздновали. Животные всех религий объединились – и праздновали. Бедные и богатые преломили хлеб – и праздновали.

Но радость все равно была непростая: толукути мы то ликовали, то вспоминали тернистый путь ужасно долгого правления Старого Коня, бросались на землю, катались в грязи – и рыдали. То плясали, а то вспоминали, до чего дошли за годы – и рыдали. То смеялись, а то вспоминали подстроенные выборы, когда мы мечтали о переменах, молились о переменах, взывали о переменах, голосовали за перемены, а кое-кто и умирал за перемены, – и рыдали. То радовались, а то вспоминали всех, кого забрал режим: замученных, арестованных, изгнанных, исчезнувших, мертвых, мертвых, мертвых, мертвых, – и рыдали.

Затем, словно пробудившись от страшного транса, тянулись друг к другу, искали друг друга на ощупь, находили друг друга, обнимали друг друга, утешали друг друга, утирали друг другу слезы растрепанным флагом Джидады. Не пойми как, но очень-очень быстро мы оставили все: толукути боль, страдания, тоску, несбывшиеся мечты, преданные надежды, растоптанные молитвы, все наши раны, всю нашу убогость – в прошлом, потому что наша долгая ночь кончалась и наступал новый рассвет; нельзя встречать рассвет с печальным, страшным осадком того отвратительного прошлого, нет; рассвет обязательно должен был найти нас на чистейшей странице, готовыми к новому началу, на низком старте, не меньше.

Но не все в Джидаде праздновали. Появились пессимисты, явно не понимавшие, чего хотят от жизни; толукути всю дорогу, все бесконечные ужасные годы мы стояли с ними вместе, да, бок о бок, как две ноздри, вместе горячо молились об освобождении Джидады от Старого Коня. А теперь, когда наши молитвы услышаны, – и услышаны, когда мы даже не на коленях, – запутавшиеся животные вдруг передумали и заявили, что больше не хотят прогонять Старого Коня! Он должен уйти, но не так, потому что так – неправильно, говорили они; все надо делать как следует, говорили они; а это переворот, и мы не можем с чистой совестью поддержать переворот; или вы забыли, что те самые псы и угнетали нас с первого же дня этого самого режима? А как же десятки тысяч убитых? А как же казненные активисты и Оппозиционеры? А Исчезнувшие, увезенные, замученные – ради того, чтобы Старый Конь и его безобразный режим оставались у власти? А как же экономика, которую они раздавили, неэффективное правление и весь прочий развал? Разве все это случилось не из-за них – и тех самых Защитников, кого вы сейчас славите? Да разве без них Старый Конь пришел бы к власти? И вы правда думаете, что после всего, что случилось, после всех этих лет они однажды проснутся и уберут Старого Коня только ради вас? – спрашивали запутавшиеся животные. Очнитесь, собратья-джидадцы, этим дворнягам на вас плевать; мало того, военная хунта, которую вы беспечно поддерживаете, будет хуже, намного хуже Старого Коня – однажды, и уже скоро, вы еще помянете его добрым словом и прольете по нему слезы, говорили они, эти запутавшиеся бедолаги.

У нас не было времени даже слушать этих мрачных пророков с их неудобными заботами, вопросами и предостережениями. Потому что все просто: разве все эти годы, все эти черные десятилетия мы не терпели поражение за поражением в попытках свергнуть Старого Коня? И разве сама Оппозиция не терпела поражения на подстроенных выборах за подстроенными выборами? А значит, если не Защитники, то кто? И если не в ходе переворота, то как? И если не сейчас, толукути когда?

Но еще одна компания зверей даже хуже прежних бросилась на землю и наполнила воздух дурацкими переживаниями, грозя заглушить нашу сладкую песнь радостного ликования. Его нет! Отца Народа свергли! – плакались они. Что теперь с нами будет без него?! Знает ли солнце, как вставать без него?! Будем ли мы прежними без него?! – рыдали они. Потому что, если честно, мы просто не были и не будем готовы к жизни без него. Единственное, к чему мы готовы, – чтобы он правил, пока мы не умрем, и дольше, чтобы наши дети и их дети старели, умирали, а он все правил; они плакались, дураки, рыдали, словно настал конец света, но мы так твердо настроились праздновать и торжествовать, что изо всех сил повысили голоса и затопили их своим шумом, и, сказать по правде, толукути и сами были готовы обойтись с этими жалкими тварями, как Защитники, да, как настоящие дикари, – а то как они смели не только портить нашу радость, но и скорбеть по нашему угнетателю прямо у нас на глазах, безо всякого стыда, и как они смели забыть, что все мы жили в Джидаде и не могли вздохнуть в Джидаде под его тираническим правлением?

На второе утро после рассвета мы проснулись в недоумении. Всем нам приснился, всем до одного – каждому джидадцу в одно и то же время, – коллективный сон, и в нем Старый Конь стоял на самой высокой каменной башне среди руин Джидады, нашем почитаемом национальном памятнике, построенном многие тысячи лет назад[33], толукути взирал на нас и на землю с видом совершенно величественным и несвергнутым, неуязвимым, как на пике славы, и медали Власти украшали его могучую грудь, и сам Господь держал над его головой яркий флаг Джидады, и угольно-черное копыто было воздето в его классическом жесте непокорности. И мы наблюдали, как он указует копытом на облачное небо и повелевает своим именем солнцу встать, – и солнце встало и разогнало тучи; и тогда он повелел ему передвинуться, чтобы не слепить ему глаза, – и солнце быстренько нашло другое место; и тогда он поднял пронзительные очи к флагу и завел старый революционный национальный гимн Джидады с «–да» и еще одним «–да» – и мы один другого скорее вытянулись по струнке, и подхватили песню без приказа, и во весь голос спели гимн, как еще не пелся ни один гимн на свете.

Наутро мы проснулись с облегчением оттого, что это лишь сон, но все еще расстроенные, что этот гнусный сон вообще приснился. Он оставил после себя беспокойство и сомнения: а что, если это фейковые новости? А что, если это всего лишь жестокая шутка? С самого начала слухов никто из нас не видел Старого Коня собственными глазами. Где доказательства, что он в заложниках? И где он конкретно? Что с ним происходит? И где ослица? Неужели правда возможно заткнуть ослицу с ее могучим ртом? И самая тревожная мысль: даже если слухи правдивы, что, если Старый Конь вернется? Эта мысль родилась, потому что уже бывали времена, когда по Джидаде проносились вести о его смерти, и мы рыдали – не от печали, а от тайной радости, не из-за злой натуры, а потому, что от него правда не было других способов избавиться, одна только смерть, и никак иначе, – а он нагло переигрывал саму смерть, материализовывался, как вечное проклятие, как волшебник, и говорил: «Я? Умер? Кто навешал вам эту лапшу на уши?» И, сомневаясь, не появится ли он и в этот раз, как уже часто было в прошлом, мы занервничали и потребовали видеть его собственными глазами, чтобы поверить.

И наконец увидев его в самый первый раз после его рассвета – Защитники опубликовали фотографию, – мы поверить не могли, что правда видим то, что видим. Вот он, уже не Его Превосходительство, в отчаянии и изумлении от своего падения, еще старше, чем когда мы видели его в прошлый раз, не так уж и давно, – толукути привидение, толукути жалкий дешевый мобильник на последних двух процентах зарядки, толукути живая версия древних руин Джидады, некогда величественных, но уже лишившихся былой славы. Вот он стоит, словно заключенный – наверняка и есть заключенный, – под охраной Защитников. Правду говорят, что власть как доспехи, и стоит их сорвать, даже самый могущественный зверь покажется лишь пустой жестянкой. Нам понравилось то, что с ним стало: оголенный, свергнутый и бессильный; беспомощный, безрадостный и безобидный.

Но в то же время, поскольку мы никогда не видели его таким, не мыслили таким, не воображали таким, мелькали мгновения, когда наши сердца смягчались по краям от этой страшной трагедии; да, и впрямь очень хорошо, что для него настал рассвет, это даже благословение – ведь как иначе мы бы от него избавились? Но еще это печально, и, не будь он диктатором, которым сам решил стать, ничего этого бы вовсе не случилось, и, не обходись он с нами, как обходился все эти тяжелые мучительные годы, десятилетия, толукути мы бы не позволили с ним этому случиться: он сам вырыл себе яму, ему теперь в нее и ложиться.

Запутавшиеся сторонники Отца Народа, разумеется, горюющие без меры при виде того, во что его превратили, огляделись, чтобы как-то объяснить это безумное время, и поняли, что далеко ходить не надо: вот же и ослица. Сперва мы все ее проглядели, потому что никогда еще не видели такой подавленной, с видом, словно на заклании, словно она тут ни при чем, с наконец-то заткнутым изрыгающим ртом. Во всем виновата она, и только она со своей пастью, говорили они. Это лишний раз подтверждает, что самке и копытом не стоит ступать из дома, особенно из кухни и спальни, говорили они, ведь сами поглядите, что она наделала, до чего довела Отца Народа, до чего довела нас, до чего довела Джидаду, говорили они. Вечное правление – это судьба Его Превосходительства, провозглашенная самим Господом и предписанная звездами, и что наделала эта помоечная ослица, эта зудохвостка, дочь зудохвостки и внучка зудохвосток? Все разбазарила и положила ему конец, а он только смотрел. Без нее его рассвет так бы и не настал, говорили они.

Разгневанные сторонники говорили, что, будь их воля, они бы заставили эту зудохвостую ослицу расплатиться за непростительные грехи. Они бы проволокли ее на спине по каменистым дорогам. Они бы ее колотили, как барабан. Они бы ломали ей суставы палками. Они бы тянули ее за хвост, пока не выдернули бы вместе с зудом. Но, конечно, они не могли, как и мы не могли, подойти к Старому Коню и спросить, что он теперь чувствует; ткнуть его мордой в наши страшные шрамы и напомнить, что он с нами вытворял, и спросить зачем, как не могли бросить к его ногам все ужасы, с которыми он заставил нас жить в эти долгие тяжелые годы, – тирания, разбитые мечты, унижения, боль, нищета, мертвые, много-премного ужасов. Не могли, потому что решать на самом деле было не нам.

Элитный отряд Защитников, захвативший Старого Коня, позже на условиях анонимности расскажет, что застал его на диване в окружении его великолепных портретов времен славы, и что сам он был великолепнее обычного, и что им потребовалась вся сила воли, чтобы не простереться ниц и не петь ему хвалу. Они расскажут, что он пил английский чай, ел сконы и слушал «Голос Джидады», как и каждый вечер в этот час без исключения, потому что жил по графику. Он пребывал в таком состоянии буддистского покоя, что Защитникам не хватило духу ему помешать, – и они со всем уважением подождали на пороге, пока он допьет чай.

Защитники созна́ются, что все время казалось, будто они совершают черный грех, нарушают какое-то табу, и, хоть они готовились загодя, толукути в сам момент сердца у них были не на месте. Лишь страх перед большими начальниками толкал их вперед. Псы без конца извинялись, сгоняя вместе Первую семью и выводя под охраной к генералам, и все это время не могли смотреть в пылающие глаза Отца Народа, грозившие раскромсать их и выпотрошить кишки, печень и сердца. Что даже в плену толукути он выглядел царственно, прирожденным правителем: слишком прекрасным, чтобы запугивать; слишком прекрасным, чтобы низложить; слишком прекрасным, чтобы убить.

Сперва Отец Народа не понял, что происходит, потому что это было слишком немыслимо, и, даже глядя на оружие Защитников, он сказал: «Сегодня опять мой день рождения? Вы пришли с сюрпризом?.. Они пришли с сюрпризом?» Но наконец доктор Добрая Мать, упавшая в обморок во время штурма Дома Власти вооруженными псами, пришедшая в себя и снова упавшая в обморок – отчасти от неподдельного страха за жизнь, отчасти от глубокого горя, ведь она в жизни бы не вообразила, что их с Отцом Народа славе придет конец, да еще и такой, – пришла в себя и растолковала все Старому Коню, который, понятно, находился уже в том возрасте, когда многого не мог понять без толмача.

Ничего тяжелее доктор Добрая Мать еще не делала, ибо даже при ее докторской степени, даже при прославленных риторских умениях у нее не хватало слов для такого невозможного положения. Когда Отец Народа наконец все понял, он выпрямился на диване, как пронзенный копьем. Схватился за бок, как хватаются за оружие, потому что в этот самый миг вдруг вспомнил, как его дорогой друг, брат и товарищ – правитель Уганды, правивший, как и он, со времен, когда старые деревья еще не были старыми[34], – упоминал, что всегда, куда бы ни шел и что бы ни делал, всегда носит на бедре револьвер, потому что, говорил этот товарищ, брат и пожизненный правитель, на сложной работе правления в окружении псов никогда не знаешь, как и когда настанет твой рассвет, но лично он всегда готов отправить этот рассвет обратно к его чертовой бабушке.

Конечно, Отец Народа никакого оружия не нашел, потому что пистолет не носил, – оберегать и сохранять себя он с самого начала правления целиком поручил Защитникам. И чувствовал себя под их опекой в такой безопасности, что не прислушался к требованиям доктора Доброй Матери и ее Будущего круга создать особую Тайную гвардию, собранную из Защитников родом лишь из его клана, да, толукути элитный отряд псов, чья верность в первую очередь замешана на крови, ведь в Джидаде с «–да» и еще одним «–да» кровь – это все. Или, советовали они, хотя бы гвардию из зомби-гепардов или зомби-львов, ничем не связанных с жизнью, кроме службы ему, чтобы устранить любую вероятность предательства. Отец Народа всякий раз смеялся да пренебрежительно отмахивался копытом от, по его мысли, надуманных и параноических предложений, отвечая: «Это Джидада, псы любят меня и никогда ничего мне не сделают; что там – они за меня умрут». Но представьте себе: толукути вот они, те самые Защитники, и вот они делают то, чего, божился Отец Народа, никогда бы не сделали.

– Невозможно, совершенно невозможно, это какое-то прискорбное недоразумение. Мои животные любят меня, нуждаются во мне. Вся Джидада любит меня и нуждается во мне. Меня любит вся Африка. И я знаю, в глубине души меня любит даже королева Англии. И весь мир меня любит. Нет, это не может быть правдой! – негодовал Старый Конь в таком изумлении, что стал заикаться, с такой горечью, что, пусти ему кровь, на вкус она была бы как деготь.

И тут вошли, блистая наградами, генералы в сопровождении небольшого отряда переговорщиков, которым поручалось убедить Старого Коня, что и в самом деле настал его рассвет. Все головы опущены, взоры потуплены, не в силах взглянуть в смертоубийственные очи Отца Народа, – ведь даже в плену его почитали по-прежнему. Один генерал, в низко натянутой фуражке, подтвердил подавленным голосом:

– Да, боюсь, это правда, Ваше Превосходительство, сэр, все действительно так.

Генерал Дар Биби был круглым пухлым псом с робкой мордашкой. Его выбрали говорить, потому что из всех присутствующих псов он обладал, помимо спокойствия, и лучшим знанием английского – разумеется, излюбленного языка гнева Старого Коня.

– Как – так? – гремел Отец Народа; он хотел услышать все из уст самих предателей.

– Так, как есть, Ваше Превосходительство, мой дорогой сэр, – мямлил генерал Дар Биби, пряча глаза.

– Как – так? Что это за хре́ново «так», которое есть, генерал Дар Биби? И с каких пор я тебе «дорогой», я тебе что, самка? И почему ты не посмотришь мне в глаза и не назовешь все своими именами – это сраный переворот вена нджа, мгодойи мсатаньеко![35] – проревел Старый Конь на родном языке генерала.

Все звери вокруг вздрогнули – не из-за гнева Старого Коня, а потому, что за все годы никто не слышал, чтобы он ругался, тем более на языке, на котором, как известно, говорил плоховато.

– Нет, Ваше Превосходительство, сэр! Я знаю, чем это кажется, дорогой сэр, но это совсем не то, чем кажется, ни к чему навешивать ярлыки, сэр, – сказал генерал Дар Биби.

Он все еще прятал глаза, но переглянулся со своим начальником – генералом Иудой Добротой Резой. Его не радовало, что всю грязную работу свалили на него, а генерал, который, учитывая его роль в этом бардаке, и должен бы говорить, отмалчивался в сторонке, как невеста. Более того, генерал Дар Биби, несмотря на свое легендарное спокойствие, все больше нервничал и волновался – и надеялся, что ситуация не выйдет из-под контроля. Планировалось уболтать Его Превосходительство. И что важнее – не сделать ни единого выстрела. А самое важное – выставить все не тем, чем кажется.

– Ну и что вы теперь с нами сделаете, кретины? Думаете, это сойдет вам с… – Доктор Добрая Мать, разгневанная, уязвленная, шокированная, не закончила фразу, потому что все псы до единого развернулись и пронзили ее взглядами. Ослица съежилась под лазерами их глаз – толукути это были единственные ее слова в ту ночь и в следующие три ночи.

– Но объясни, почему ты так со мной поступаешь, Реза? Втягиваешь армию в политику, иве?[36] Ты – из всех животных! Задумал – что? Кровавый переворот, серьезно? Генерал? После всего, что мы прошли, всего, что я для тебя сделал? – рычал Старый Конь, теперь сосредоточив все внимание на бульдоге. Но генерал Иуда Доброта Реза сидел глухой и немой.

– Прошу, сэр, со всем уважением, мы отказываемся называть это переворотом, тем более кровавым, поскольку во всем этом чудесном доме не пролито ни единой капли крови, – отчаянно обвел лапой комнату генерал Дар Биби.

– Какого черта ты несешь, генерал? Сам-то себя слышишь? – громыхал Старый Конь.

– Я только говорю, Ваше Превосходительство, сэр, простую истину: то, что происходит, категорически не является переворотом, – ответил пес.

– Если это не переворот, то что это тогда за херня? – проревел Старый Конь. Он грохнул копытом по столу, и недопитая чашка «Эрл Грея» перевернулась, упала и разбилась.

– Мне очень жаль насчет переворота – в смысле, вашей чашки, сэр. А что касается вашего вопроса, мне кажется, это неприятная ситуация, которую мы обязательно исправим, сэр, – сказал генерал Дар Биби. Было не жарко, но он обливался потом. – И если позволите добавить, Ваше Превосходительство, всего несколько часов назад Центр Власти проголосовал за то, чтобы, эм-м, позволить вам уйти на покой…

– Я и есть сраный Центр Власти, генерал, и не понимаю, что за хрень ты несешь! И ты хоть раз слышал, чтобы я сказал, что устал? Чтоб вы знали, уйти на покой мне велит только назначивший меня Господь Бог, а не вы, презренные вероломные гиеньи дети! И может, вы мните себя умными, но вот вам сюрприз: это Джидада, моя Джидада с «–да» и еще одним «–да»; только дайте срок; думаете, дети народа это потерпят? Думаете, Африка это потерпит? Думаете, мир это потерпит? Я знаю, и вы знаете, и Господь знает, и солнце знает, и земля знает, и воздух знает, и предки знают, что мои животные никогда не потерпят этого неконституционного преступления, этого фарса, этой мерзости. Вы, генерал, явно не понимаете, с чем имеете дело. Вы не знаете, насколько меня обожает Джидада. Вы не знаете моих животных, но сегодня узнаете, только дайте срок, – бушевал Старый Конь.

Но не знал нас и Отец Народа, не знал, что происходившее с ним – лучшее, что происходило с нами. Что вслед за последними выборами, которые он подстроил, и предыдущими, которые он тоже подстроил, и всеми остальными до того, которые он фальсифицировал, – да, после того как он и его режим перекрыли все правильные и возможные средства в нашем распоряжении, чтобы избавиться от него мирным и конституционным путем, – у нас не осталось выбора, кроме как приветствовать его гибель, как бы она ни произошла. Потому что из-за неэффективного руководства животное может измениться. Потому что из-за бездушного правления животное может измениться. Потому что из-за коррупции животное может измениться. Потому что из-за тирании животное может измениться. Потому что из-за подстроенных выборов животное может измениться. Потому что из-за обескровливания демократии животное может измениться. Потому что после резни невинных животное может измениться. Потому что из-за неравенства животное может измениться. Потому что из-за этницизма режима животное может измениться. Потому что, когда бедные беднеют, а богатые – богатеют, животное может измениться. Потому что из-за растоптанных надежд, преданных мечтаний, нарушенного обещания независимости – всего и сразу – терпеливые, преданные животные изменились, и, когда Отец Народа ждал, что мы покажем Защитникам, как любим его и нуждаемся в нем, что мы восстанем ради него, мы высыпали на улицы помогать им закончить начатое, да, толукути забить последний гвоздь в крышку гроба.

И в городском центре мы встали на дыбы под огромной вечноцветущей жакарандой: кто-то бушевал, кто-то молился, кто-то ревел, кто-то распевал революционные песни, кто-то распевал церковные гимны, кто-то говорил с иностранными журналистами. Действительно знающие рассказывали, что Парламент в Доме Джидады уже готовит импичмент, поскольку Отец Народа отказывался отречься от власти. Началось редкое единство Партии Власти и ее соперницы – Оппозиции, которая, так и не избавившись от Старого Коня с помощью выборов, желала, как и многие из нас, распрощаться с ним любой ценой.

Если бы он не увидел толпу животных собственными глазами, никогда бы не смирился с тем, что звал ложью: будто бы Джидада – да, та самая его любимая Джидада с «–да» и еще одним «–да», толукути та единственная страна, которую он любил больше всех, – вправду призывает его отстранить. Знающие говорили, он заявил собравшимся переговорщикам, что не только отказывается от унижения в виде отречения – причем по телевидению, на глазах у всех врагов, с оскорбительно идиотской речью, написанной кем-то с говном вместо мозгов, – но и, соответственно, отказывается от бесчестного предложения бросить детей народа в тяжелое время, когда он им, очевидно, нужен. А стоило генералу Дару Биби сказать: «Но дети народа сами хотят, чтобы вы ушли, Ваше Превосходительство, сэр, в этот самый миг они собрались перед Домом Джидады и требуют вашего ухода», – Отец Народа рассмеялся таким смехом, что затрепетали вялые флаги.

– Да вы, видать, из ума выжили, раз думаете, что дети выбросят собственного отца, как использованную туалетную бумагу! Если вы и я прямо сейчас отправимся в Дом Джидады и я увижу то, о чем вы говорите, тогда, пожалуйста, генерал, я отрекусь ко всем хренам; как я уже говорил, вы не знаете моих детей, вы не знаете моих животных!

Толукути они отправились на потрепанной телеге, чтобы не привлекать внимания. Забравшись в самое сердце толчеи, они выскользнули на улицы – Отца Народа переодели, чтобы его никто не узнал. Его чуть не раздавил один уже размер толпы: тела, тела, тела повсюду и тела везде. Если бы не знакомые виды, он вряд ли бы узнал город – ведь то, что здесь творилось, не могло твориться в его Джидаде с «–да» и еще одним «–да»; и он постоял, гадая, правда ли видит то, что видит. Животные с символикой Джидадской партии и животные с символикой Оппозиционной партии маршировали и танцевали вместе, и Отец Народа уставился на это зрелище в шоке, и его охватило головокружение, и его охватила слабость, и его охватило чувство предательства, потому что все эти годы его режим строил Джидаду, где животные противостоящих партий не могут сплотиться во имя единой Джидады. Так думал не он один: над празднующими животными кружила стая стервятников, недоумевая и гадая, где же, черт подери, кровь? И где же, черт подери, трупы? Ведь толукути в знакомой им Джидаде любые собрания против Центра Власти всегда и без исключения кончались падалью, падалью, падалью.

Старый Конь увидел, как свиньи запускают большой желтый шар с надписью: «Джидада больше никогда не будет твоей колонией!» Увидел, как кошка несет плакат: «Долой деспота!» Барана с плакатом: «Старый Конь должен уйти». Осла с плакатом: «Довольно!» Павлина с плакатом: «Пришло время». Овцу с плакатом: «Старый Конь должен сейчас же покинуть Джидаду!» Корову с плакатом: «Свободная Джидада». Еще одну с плакатом: «#ОтставкаКомандования». И еще одну с плакатом: «#НовоеНачало». Увидел утку с плакатом: «Вперед, вперед, наши генералы». Козу с плакатом: «За детей и за наше будущее». Лошадь с плакатом: «Старому Коню пора на покой». Курицу с плакатом: «Псы – голос Джидады». Гуся с плакатом: «Долой коррупцию!» Осла с плакатом: «Дом Джидады, закончи начатое». Козу с плакатом: «Власть не передается половым путем!» Кошку с плакатом: «Старый Конь – дололо-о-о!!!»[37]

Он видел множество плакатов – незаконных плакатов, невероятных плакатов, неблагодарных плакатов, неправильных плакатов, ошибочных плакатов, – и животные с ними плясали, носились, вопили и визжали, призывая к его незаконному свержению. «Долой тирана!» – ревели они. «Прощай, диктатор!» – гремели они. «Долой угнетение!» – визжали они. «Слава новому рассвету!» – завывала толпа, захлестывая улицы и становясь все больше и больше. Животные свистели. Животные играли на вувузелах. Животные пели песни. Животные смеялись. Животные произносили молитвы. Приезжали новые на еле ползущих машинах. На велосипедах. На автобусах. На тележках. Наблюдали с деревьев. И толпы все шли и шли, а он ничегошеньки не понимал.

Наконец он воздел голову к небесам – возможно, в поисках знака от Бога, что его помазал, постановил, чтобы он правил, правил и еще раз правил, – но увидел только тусклое солнце. Он мысленно приказал ему почернеть – да, толукути Отец Народа хотел, чтобы солнце погрузило Джидаду в кромешную тьму среди бела дня и разогнало вероломное собрание, а он бы успел разыскать истинных друзей и вместе с ними нашел, как исправить эту невообразимую ошибку, но толукути солнце не дрогнуло, не поддалось, не сделало ничего – впервые за все его богоданное правление солнце наотрез отказалось подчиняться.

И он стоял в еще большем изумлении, трясся, хотя пытался не трястись, чувствовал себя в полном одиночестве среди наэлектризованной толчеи и думал: но что случилось? Да, спрашивал себя: но что случилось, и когда случилось, и в какой именно момент случилось так, что все эти животные, которые когда-то его любили, вдруг перестали его любить, перестали в нем нуждаться? И он задумался, на что готов ради этой любви. Толукути его сердце так заныло, что разбилось, да не раз, а тысячи, тысячи и тысячи раз – из-за всех и каждого зверя на улицах и всюду, где были джидадцы, в этот самый миг его разлюбившие. Это и было его первое горе.

И когда генерал Дар Биби мягко спросил, не хочет ли он пройти дальше по улице к самому Дому Джидады, чтобы увидеть больше, толукути Его Превосходительство просто ошалело покачал седой головой, думая: «Но что же стало с животными, набивавшимися на мои митинги так, что было негде встать, где же они? И где Патриоты Страны, являвшиеся на мои мероприятия в костюмах с моим лицом, где же они? И где самки, которые ели и улюлюкали на всех до единого моих собраниях, которые провожали и встречали меня в аэропорту песнями и плясками, да, те самки, что качали бедрами и трясли задами, пока с них чуть не сыпалась одежда, украшенная моим лицом, где же они? И где молодежь, падавшая в моем присутствии ниц, как перед Богом, где же они, да, где же они – все те животные, что любили меня, нуждались во мне, где же они со своей любовью???»

Толукути он стоял и думал о той любви, когда тощая корова ткнула ему флаг в морду и сказала:

– Я и не думала, что доживу до гибели паршивого тирана, а ты, любовь моя? Теперь я могу умереть лучше – теперь все мы можем умереть лучше, подумать только!

Обезумевшая корова злорадствовала, не зная, к кому обращается, хихикала, обнажая кривые страшные зубы, и заговорщицки его подтолкнула, уходя к компании ревущих свиней. Он провожал ее взглядом с такой горечью, что почувствовал вкус инсектицида «Гаматокс» во рту, и думал: «Где тот Бог, поставивший меня править, править и еще раз править? И где мой Внутренний круг? Центр Власти? И где Избранные? И где мои соседи? И где мои друзья? И где весь мир, когда Джидада разваливается так, как разваливается?»

И отвернулся, и направился туда, откуда пришел, против течения толпы, которая не останавливалась и не расступалась, не пела ему хвалу, не видела его, когда он среди них и с ними. Он пробирался вслепую, с горечью, с тяжестью. Натолкнулся на одинокое животное – овцу – и уже хотел было излить свой гнев на нее, когда увидел себя, то есть свое лицо на ее желтой рубашке, и на ее черной юбке, и на ее красном шарфе, и на ее зеленой шляпе, и на ее белой сумочке. Овца рыдала – слезами не радости, как все остальные вероломные твари, нет, но целыми реками истинного горя, и ее невероятная печаль так поразила Отца Народа, что он прирос к месту.

– Его нет, они свергли Освободителя! Моего президента, и президента моей матери, и президента моей бабушки; кто теперь будет президентом моих детей? И президентом их детей?! И президентом детей их детей?! Что теперь станет со мной, с нами без него?! – блеяла овца, и Отца Народа так тронула ее скорбь, словно он умер настоящей смертью, толукути так тронула, что он потянулся было к сраженному горем животному, но остановился, тут же увидев, как банда мерзких молодых животных сжигает его красивый официальный портрет. Тот занялся и вспыхнул, и Отец Народа мог бы поклясться, что пламя будто пожирало его тело. Наконец, не в силах больше вынести вид этого кощунства, он отправился обратно в Дом Власти – он казался старше, чем когда выходил из него пару часов назад; и когда ему подали письмо об отречении якобы его авторства и попросили подписать, будто оно и есть его авторства, толукути он подписал.

И вот, когда мы стояли перед Домом Власти, прибыли долгожданные новости – и одновременно солнце проделало странный кульбит и чуть пригасло, накрыв небо тенью, – да, толукути новости, что Отец Народа наконец подписал отречение. И когда новости разбежались, как пожар, Джидада с «–да» и еще одним «–да» вспыхнула. И на новоосвобожденных улицах, посреди празднества, появились Защитники в танках, с оружием, и впервые за долгое время мы не бросились при виде тяжеловооруженных псов спасаться бегством – ведь Джидада наконец-таки свободна! И на освобожденных улицах мы забыли свои страхи, свою тяжелую историю борьбы с Защитниками и преломляли с ними хлеб, молились с ними – да, толукути на освобожденных улицах делали селфи с солдатами. Мы скакали до небес и опускались обратно на землю, мы плясали, колотили в грудь, топали вместе с солдатами, и в джунглях рядом с Джидадой нас слышали львы, и слоны, и буйволы, и носороги, и леопарды, и прочие свирепые дикие звери, дрожавшие от сейсмического звука нашего освобождения.

Бог джидады

В то воскресное утро, ровно в семь часов, дух Бога опустился в полную силу на широкий Старый Джидадский выставочный комплекс, куда всего год назад велел пророку доктору О. Г. Моисею перенести Пророческую церковь церквей Христова Воинства. Через несколько часов зал набился под завязку; даже палки и камни сказали бы, что да, в деле сборищ никто и никогда, толукути ни одна партия или политик, толукути ни один Центр Власти, толукути ни один музыкант, толукути ни один праздник, толукути ни одни похороны, толукути ни одни протесты, толукути даже ни один кризис не собирал массы так, как собирает массы сам Бог. Служба началась, как обычно, с пылом. Паства, известная как Воинство, объясняла любопытствующим прохожим, что этот пыложар – в отличие от церквей похуже, ничтожных, где программа начинается со смехотворной энергии дедушек-черепах, только чтобы, если повезет, постепенно всплеснуться в разные моменты, – Пророческая церковь церквей Христова Воинства проходит просто на одной передаче от начала до конца, толукути на верхней передаче, Воинством ласково называемой «огонь-огонь». И это, говорили они, благодаря ошеломительному присутствию Бога, которое чувствуется, стоит ступить копытом, лапой или ногой на священную землю.

– Чувствуешь, Герцогиня, чувствуешь? Особую энергию? Мы, Воинство, зовем ее огонь-огонь. Веришь ли, нет ли, а не почувствовать ее нельзя, сестра! Это сам Бог, он здесь! Кона ндже веле[38], если бы мы сидели впереди, говорю тебе, Герцогиня, ты бы ее ощутила хорошо-хорошо. Если бы мы сидели впереди, мы бы даже с тобой не беседовали, – говорила с нескрываемой радостью, агрессивно подталкивая кошку по соседству, привлекательная овца в большой красной шляпе, скрывавшей половину ее морды.

Эту овцу, которой приходилось кричать, чтобы ее услышали, прозвали Матерь Божья толукути в честь ее перворожденного сына – Богзнает. Она говорила с наглой помпезностью, присущей истинным Воинам, потому что среди прочего пророк доктор О. Г. Моисей никогда не забывал напомнить пастве, что если они не готовы гордиться славой своего Бога, громко и самодовольно похваляться своим мессией, то они явно недостойны опускать свои зады на священную землю.

– Толпа словно только прибывает, дадвету кабаба[39], – ответила Герцогиня Лозикейи, или просто Герцогиня для сокращения.

Кошка обходила вниманием, как ей казалось, полный вздор, чтобы ненароком не задеть чувства своей подруги, но уже достаточно его наслушалась и подозревала, что чаша ее великодушия иссякнет скорее рано, чем поздно. Как и овца, Герцогиня была стара и чрезвычайно элегантна, но то, как она, в отличие от овцы, то и дело вертела головой и глазела, качала той же головой, издавая гортанные звуки, которые легко можно было бы принять за презрительные или неодобрительные, и хлопала по бедрам, выдавало в ней постороннюю и неверующую.

– А я что говорила? Нас тьма! Просто тьма ндже, окок’ти конафа со веле[40], с нами не сравнится ни одна церковь во всей этой Джидаде, даже церковь высокомерного апостола Иезекииля, – кивала овца и лучилась улыбкой с горящими глазами. Они были соседками в тауншипе Лозикейи[41] и знали друг друга вот уже больше пяти десятков лет, став настоящими сестрами.

– Ты так говоришь, можно подумать, рассказываешь о горе настоящих денег на своем счету в банке, – сказала Герцогиня.

Но это только второе, что пришло кошке в голову. Толукути первое, что пришло кошке в голову, было: «Видимо, этот самый огонь-огонь в воздухе, о котором ты болтаешь, заодно делает животных дураками». Но, очевидно, она предпочла снова испить из своей чаши великодушия. Теперь пришла очередь Матери Божьей не обращать внимания. Герцогиня была не только посторонней и неверующей, но и той, кого пророк доктор О. Г. Моисей называл и клеймил в пылких проповедях «жалости достойной языческой безбожной колдуньей», ведь кошка – что выдавали яркие бусы, пылающие у нее на шее и запястьях, – придерживалась местной религии, начала которой могла найти еще у своей прапрабабушки Номкубулване Нкалы, целительницы и медиума. Матерь Божья надеялась – ради покоя, – что сегодня ее многословный пророк не вспомнит одну из своих самых излюбленных тем.

– И ты говоришь, Матерь Божья, что даже в такой толпе сумела разглядеть Симисо? – спросила кошка, толукути вспоминая свой истинный повод прийти в церковь, где в другое время ее бы ни за что не увидели.

– Именно так. Но только потому, что она обходила ряд за рядом в том самом красном платье, как в последний раз, когда мы видели ее в Лозикейи, когда она носила фотографию с собой и Судьбой и спрашивала: «Вы не видели мою дочь?» Нужно было толком с ней поговорить мани[42], Герцогиня. Но я настолько увлеклась проповедью приезжего нигерийского пророка, что вспомнила об этом, уже когда Симисо давно пропала из толпы, – ответила с искренним раскаянием овца.

– Что ж, молоко уже пролито, Матерь Божья, плакать по нему поздно. А этот нигерийский проповедник, о котором ты говоришь, – он приехал из самой Нигерии, только чтобы выступить здесь ндже?

– Пророк, Герцогиня, а не проповедник. Пророк. Тот знаменитый, который на одной свадьбе не только превратил воду в вино, но и хлеб – в торт, когда торты кончились; может, ты помнишь, о нем говорили во всех новостях. Его сопровождал, как бишь его, тот богатый апостол из Малави, который живет в Южной Африке.

– Хм-м-м-м, – произнесла Герцогиня, склонив голову и разглаживая усы.

– Если думаешь, что здесь сейчас толпа, видела бы ты, что творилось тогда. – Матерь Божья светилась от гордости, словно та толпа пришла ради нее одной.

– Лично мне хотелось бы видеть, как белые в Нью-Йорке, в Лондоне, в Париже, в Берлине, собираются толпами такого же размера ради нашей африканской религии и заодно говорят на африканском языке. Вот, Матерь Божья, что мне хотелось бы видеть, только это ндже, не больше.

Матерь Божья не обратила внимания на подругу, но у нее все же промелькнула мысль, от которой она склонилась, залезла под стул, порылась в сумке в поисках флакона с маслом для помазания и промокнула лоб. Толукути мысль, от которой Матерь Божья склонилась, залезла под стул, порылась в сумке в поисках флакона с маслом для помазания и промокнула лоб, была о том, что если верующие в традиционные религии и в самом деле дьяволопоклонники, как говорит пророк, то она ненароком пригласила на священную землю Сатану и слушает сейчас вовсе не свою подругу. А выпрямившись, овца даже как будто заметила темный нимб над головой кошки, которого не замечала раньше, от чего снова склонилась, залезла под стул, вытащила флакон и еще раз промокнула лоб маслом для помазания.

– Дадвету кабаба! Уязи[43], я не знала, что имигодойи[44] ходят в церковь. Уж этого я не знала, – сказала Герцогиня.

Казалось, она обращается к спутнице, но толстые колючки в ее голосе и то, как пара сидящих перед подругами псов развернули головы, толукути будто их укололи, выдавало, что они и были ее аудиторией. Если псов и удивило, что ту чушь, за которую глупцов ждали укусы, побои и даже поездки в тюрьму, говорит всего-то старая кошка, то их невыразительные жесткие взгляды и каменные морды ничего не выдали. Они просто смерили ее взорами, не двигая ни глазами, ни головами, а потом так же внезапно, как развернулись к ней, отвернулись обратно.

– Я имею в виду, они так старательно терроризируют, избивают и проливают кровь по улицам всей Джидады, что, можно подумать, поклоняются дьяволу. Ты слышала, Матерь Божья, что они сделали с Сестрами Исчезнувших на Джидадской площади, как чуть не выбили МаМлову глаз дубинками? А теперь – нампа ла[45], вот они, делают вид, будто имеют отношение к Богу, хотя даже имя его написать не умеют. – Герцогиня не скрывала своего возмущения, желания задеть побольнее.

Один пес развернулся со зловещим оскалом и сказал:

– Бог – Он для всех, тетушка. И вы говорите о нашей работе. Она не связана с тем, какие мы есть, и, чтоб вы знали, мы следуем приказам, как и любые работники, – прорычал пес и отвернулся.

А Герцогиня Лозикейи, хоть чуть и не упала в обморок от смрадного собачьего дыхания, открыла рот для ответа – думая начать, конечно же, с того, что она этой уродливой дворняге никакая не тетушка, – но вырвался у нее странный смешок, и Матерь Божья пожалела, что привела свою подругу, – ведь она отлично знала, что за этим необычным смехом следует, да, толукути не меньше чем поток такой многоэтажной ругани, что псам, ее возлюбленным братьям во Христе, придется пересесть. И кошка уже готовилась обрушить этот самый поток, когда – как показалось Матери Божьей, не иначе как благодаря божественному вмешательству, – на сцену на задних ногах поднялся пророк доктор О. Г. Моисей, совершенно изумительный в белом костюме. Толукути он вдруг появился на десятках и десятках огромных экранах, расставленных по большому залу, чтобы его видели и слышали все глаза и уши. Толукути заодно службу стримили в прямом эфире для тех Воинов, кто по той или иной причине не смог присутствовать лично, а также, разумеется, для всех и в Джидаде, и во всем белом свете, кто желал почувствовать на себе прославленный огонь-огонь.

И теперь, увидев пророка, Воинство аплодировало без остановки, пока хряк не взмахнул белым платком, обрывая овации.

– Прежде чем начать сегодняшнюю службу, я бы хотел воспользоваться этой благословенной возможностью и поблагодарить моего Бога-Творца, моего Бога-Искупителя, моего Бога-Пастыря за то, что смилостивился к Джидаде в час нужды. Аллилуйя! – пропел хряк страстным благозвучным голосом.

– Аминь!!! – загремело Воинство в оглушительном режиме «огонь-огонь».

– Ибо Господь видел наши долгие страдания, о драгоценное мое Воинство, ибо он понимал, что нам отчаянно нужны перемены, нужен новый путь, и усмотрел правильным дать именно то, что нужно, и именно тогда, когда это нужно и когда мы этого ожидали меньше всего, ибо он Отец, знающий потребности своих детей без постоянных просьб! Да-а-а-а-а, Господь, мой Отец, соответственно прислал Джидаде Спасителя, потому что понимал, что его народ отчаянно нуждается в спасении. Аллилу-у-у-у-у-у-у-у-у-уйя! – воскликнул хряк, да, толукути его «Аллилуйю» подхватили и запели Матерь Божья и вся масса собравшихся, пока не задрожала сама земля.

Тут пророк оглянулся туда, где под белым шатром сидели его жена, его помощники, важные гости, а среди них – Избранные Джидады и новый Центр Власти. И поскольку в Джидаде с «–да» и еще одним «–да» одобрение харизматичного и знаменитого лидера главной евангелической секты значило не меньше, чем одобрение самого Бога, Центр Власти встал на задние ноги, высоко воздев лапы в революционном партийном салюте. По жесту пророка они сели обратно.

– Для меня честь и радость, о драгоценное Воинство, представить вам ниспосланного Богом Спасителя Джидады, чтобы он обратился к вам собственными устами. Прошу, встречайте нашего особого тайного гостя, Его Превосходительство, будущего президента Республики Джидады, Вестника Перемен собственной персоной – товарищ президент Тувий Радость Шаша. Аллилуйя!

Вдруг нежданно-негаданно, увидев новенького президента вблизи, толукути Воинство как с ума сошло:

– Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви! Туви!

И Туви, обращавшегося к народу в своем новом качестве будущего президента Джидады только во второй раз, невероятно тронул размер толпы, намного превосходивший приветственные аудиенции Партии Власти, когда он только вернулся из изгнания. Он купался, толукути нежился в любви, благоволении, поддержке, громе аплодисментов, пока не испугался, что у него лопнет сердце. Когда он наконец вспомнил поднять копыто в революционном салюте Партии Власти, Воинство притихло.

Позже многие будут говорить, что не узнали обратившийся к ним голос. Что в тот день они услышали новый голос Власти, толукути голос истинного Спасителя Народа.

– Мои дорогие джидадцы. Не желая занимать время вашей службы, я пришел во плоти, чтобы пред очами Господа принести замечательные вести о Новом Устроении, Новой Джидаде[46]. Чтобы присягнуть вам, чтобы сказать, что долгая, долгая, долгая и ужасно темная ночь этой страны в самом деле завершилась и теперь мы восседаем на крыльях нового рассвета. И под сиянием этого нового рассвета наконец-таки начнется долгожданный путь в землю обетованную! Более того, если говорить откровенно, мы уже на него вступили, потому что Джидада Открыта для Бизнеса и происходят грандиозные события! Ура Новой Джидаде!

– Ура!!! – заревела восторженная толпа.

– Ура Партии Власти!

– Ура!!!

– Ура Единству!

– Ура!!!

– Ура Богу!

– Ура!!!

– Долой Дьявола!

– Долой!!!

– Долой Оппозицию!

– Долой!!!

– Мои собратья-джидадцы, в скором времени вы обязательно увидите перемены. Среди них – то, что я сам, Туви, всегда буду обращаться к вам напрямую, через свой рот. То есть вы не увидите, чтобы самка, известная как моя супруга, выходила выступать перед нацией якобы от моего имени, потому что, в отличие от некоторых, кого здесь называть ни к чему, не только я, животное, у кого дома полный порядок, но и моя супруга, моя самка знает свое – определенное Богом – место, и это место явно не на митингах, оскорбляя оскорблениями почетных гостей, а дома и в церкви. Аминь!

– Аминь!!!

– И наконец, я никак не могу уйти, не сказав, что меня спас Бог, чтобы я вернулся, чтобы как спасать нацию, так и служить ей. Аллилуйя!

– Аминь!!!

– Как вы все знаете и все видели, темные силы вовсю старались меня устранить, но им это не удавалось. Раз за разом. И не удавалось только по той одной причине, что меня защищали Защитники самого Бога! Даже когда мне пришлось спасаться бегством в изгнании, как вы все видели, я не боялся, ибо я знал, что нахожусь под Его защитой. Аминь!

– Алиллуйя!

– Итак, мои сограждане. Мне нечего больше прибавить, кроме как: «Хвала Богу!» Не передать словами, как в изгнании, в глуши, мне согрело сердце видеть по телевизору, что в тот великий день перемен вы, джидадцы всех мастей, мирно и с не знающей равных дисциплиной собрались на улицах в рекордном количестве, чтобы сказать «довольно», чтобы сказать, что требуется новый лидер, чтобы сказать, что пришло время Новой Джидады. И позвольте вам заявить: вы говорили вместе с Богом! Ведь глас народа, ваш глас, – глас Бога. Аллилуйя!

– Аминь!!!

– Мои сограждане джидадцы, вы моргнуть не успеете, как Джидада проснется, аки спящий лев, и зарычит, ибо Господь указал явиться Новой Джидаде, ибо мы уже живем в новом рассвете, новом времени, Новом Устроении! И все страны по всему миру услышат нас и затрепещут! И Джидада восстанет, как радуга, и вернет свое величие! И все живое, что ходит по земле – будь то на двух ногах, или на четырех ногах, или на дюжинах ног, или ползает на брюхе, – узрит красоту этой радуги! И эта самая наша Джидада распустится, как цветок, и заполнит мир божественным ароматом! И устремится к невиданным великим высотам! Вновь по этим самым улицам заструятся молоко и мед! Деньги, настоящие джидадские деньги, а не деньги из других стран, будут расти в вашем собственном саду! Никогда, никогда, никогда вы больше ни в чем не будете нуждаться! И из-за ее ценности, этой Джидады, вы и я поприветствуем ее Свободными, Честными и Достоверными Выборами; более того, уже в следующем году мы проведем исторические свободные и честные выборы, чтобы Новая Джидада поистине родилась с красивым родимым пятном справедливости и настоящей свободы! И потому я говорю вам своим ртом: готовьтесь, прошу, готовьтесь к Ханаану, земле обетованной! Благодарю, товарищи, благослови вас Боже и аминь!!! – Спаситель поклонился и покинул подиум, толукути выкатив грудь и размахивая хвостом, с новообретенным авторитетом.