Остров Карачун бесплатное чтение

Пролог

Колесо года медленно, но верно, подкатилось к зимнему солнцевороту. Морозы не наступили, иссушенная земля острова зияла трещинами – небо безмятежно голубело, не подергиваясь облаками. О бурях и грозах и речи не было, летний зной сменила осенняя прохлада, на том дело и кончилось. Люди устали молить богов о дожде и снеге: кто-то уезжал на большую землю, кто-то требовал от волхвов возмещение за пожертвования, кто-то носил подношения в горное капище оборотней, склоняясь к ереси.

Мощные деревья Священного Парка тянули влагу из глубины земли, сохраняя подобие жизни, давая тень утомленным путникам и сбрасывая скрючившиеся зеленые листья к зимнему солнцевороту. Сосновую рощу Велеса, в которой молодые волхвы превращались в медведей и учились владеть вторым телом, спасти не удалось. Поливали под стволы, копали между соснами канавки, ежедневно наполняющиеся водой, но не смогли вдоволь напоить вечнозеленые деревья. Роща сбросила рыжие иголки и мелкие шишки, сухие стволы стояли немым укором и ответом разъяренным жертвователям – волхвы свой клочок земли не смогли отстоять, что уж об острове говорить?

После гибели рощи пошли злые шепотки: Велес, мол, не так уж и силен, а его служители слишком сильно впустили в свою жизнь достижения прогресса, за что и поплатились. Один раз уже получили кару за гордыню, теперь – за нарушение устоявшегося уклада и тягу к комфортному быту.

Вдоволь прополоскав Велеса и волхвов, жители Карачуна начали искать других виноватых. Предъявлять претензии Перуну, Живе, Яриле и Мокоши никто не осмелился, молча навязывали пряники и ленты на деревья, опасались задеть старших богов дурным словом. Прицепились ко Второму Кругу. Сначала пытались возложить вину на Стрибога – он, мол, заслон холодным ветрам поставил, замкнул остров знойным кольцом – но после урагана, сорвавшего крыши с домов, и перевернувшего паром, примолкли.

Следующим виновником бед был выбран Авсень – бог смены сезонов, покровитель ранней весны и ранней осени, скачущий по небесам на золотисто-рыжем коне. Именно он отвечал за плодоношение деревьев и виноградников, опекал заросли лесной ежевики, ограждая скрытые в лесах места дурной силы. Злые языки позабыли, что Авсень в давнишние времена вступился за жителей острова и побережья. И что ведал он не только сменой сезонов. Авсень охранял мосты – как зримые, так и незримые, прокладывал пути между прошлым и будущим, мог вывести просителя на Кромку. Бог, чью статую изваял один из местных скульпторов, стерпел, когда нечестивцы оборвали плоды с кряжистой рябины и разбросали оранжевые ягоды по траве. Но когда мощный клен, главенствующий над Священным Парком, облили бензином и подожгли, показал свой норов. У пасечников вымерли пчелы, дрожь земли породила провалы на дорогах, обрушила или сделала опасными мосты. Мёд и консервы испортились, островные кони взбесились – особенно эффектно это выглядело на ипподроме – а домовая нечисть с визгом и хохотом кинулась портить городские коммуникации. Чтобы ни у кого не осталось ощущения осеннего уюта.

Клен подлечили – к делу подключились волхвы, наложили на поврежденный ствол повязки с заговоренным варом и душистыми травами. Виновников нашли – оборотни-милиционеры распутали следы, отвели людей-следователей к каждому дому, а те присовокупили к делам записи с немногочисленных городских камер наблюдения. Суд вынес приговоры, но общего чувства подавленности это не изменило. Вопрос: «Что делать?» незримыми буквами витал в воздухе.

Градоначальник поехал на поклон к престарелому колдуну-скальнику, частенько прогуливавшемуся в Священном Парке и коротающему ночи в беседах со статуями – голос Шероховика, отмыкающего уста камню, становился слышен, когда утихал городской шум. Разговор длился долго, но ничего конкретного от скальника добиться не удалось. Посоветовал провести в парке субботник, на котором все желающие уберут мусор и высадят на клумбах между деревьями свежие цветы.

– И скульптуры вымойте хорошенько, – велел он напоследок. – Голубиный помет камню уста замыкает и взор мутит. Грязь такую развели, что мимо Авсеня и Чура пройти стыдно – у богов глаза залеплены.

Градоначальник к совету отнесся чутко: горожан оповестили по радио и телевидению, и листовки на улицах и в магазинах раздавали, зазывая принять участие в уборке в честь Осеннего Солнечного Венка. Молодежь посмеивалась, старшее поколение отвечало уклончиво, прикрывалось насущными хлопотами, и казалось, что на субботник никто не придет.

В назначенный день, когда машины доставили в парк мусорные мешки, метлы, инструменты, перчатки и рассаду, близлежащие улицы и аллеи начали заполняться людьми и оборотнями. Закипела работа: никто не ругался, молодые и сильные таскали воду ведрами от ближайшего пожарного крана, женщины наводили мыльный раствор, оттирали статуи от грязи и фривольных надписей. Самые активные добрались до лодочного пруда в нижнем парке, бросили в воду подношение Броднице, обрезали ветви разросшихся кустов, скрывших статую Водяного, возлежавшего на крохотном островке и любующегося белоснежными лебедями.

Голоса заполняли парк, люди вспоминали свои встречи с богами, сожалели о том, что никто из них не заглядывает на остров.

– А помните, как сорок лет назад на Зимний Солнечный Венок открылась Кромка и снежные твари в город прорвались? Волхвы бились, защищали улицы, но сколько у нас тех волхвов? Спасибо, воины Чура призыв услышали, пришли на помощь. Загнали тварей обратно в ледяную преисподнюю, к Маре, чтоб ей провалиться!

Чем больше говорили, чем больше вспоминали, тем яснее понимали – не Авсень это разгневался. Он всегда южным землям покровительствовал, и Чуровых стражников позвал, когда давние войны на истребление были.

– Может, у него беда какая случилась? – предположил молодой оборотень, притащивший очередное ведро воды, чтобы полить вкопанную рассаду. – У богов-то тоже раздоры бывают. Помните, как у Велеса с Марой вышло?

– Все помнят, – согласился градоправитель. – Если кошмар приснится, сразу знаешь… кхм… кого благодарить.

Все были наслышаны о том, как скотий бог, покровитель мудрости, колдунов и оборотней, взял на себя слишком много и не справился. Как не сумел победить Мару в открытом бою, когда на него накинулись стаи волков, порождаемых стужей, и ненадолго восторжествовал, пустив в ход чары обольщения. Мара, не распознавшая Велеса, повелась на водопады льстивых слов и молодецкие ухаживания, упала к нему в объятия, и, через положенный срок родила двойню. Дочь Дрёму и сына Ведогоня, властвующих над человеческими снами. Узнав об обмане, Мара разозлилась пуще прежнего, воспитывала детей, вкладывая им в головы, что их предназначение – насылать на людей кошмары. Отцовская ли кровь смягчила нрав близнецов, или просто незлобливыми уродились, но плохие сны всегда перемешивались с хорошими, а Дрёма избранным еще и откровения дарила. Но не каждый мог отличить ложное видение от истинного.

– Нам бы как-то правду выяснить, – после общего молчания, подвел итог градоправитель. – Волхвы и скальники ответа не дают, говорят, что не могут прозреть причину засухи. Оборотней опросили, никто ничего не знает. Жрецов Авсеня у нас на острове отродясь не было, спросить некого. Жива…

– Мать наша Жива уходит от ответа на прямой вопрос, – отозвалась сестра милосердия, отдыхавшая на парковой скамейке. – Мы не знаем, в чем дело.

– Если бы…

Не раз говорили, что стоит о ведьме подумать, и она тут как тут. Вот и сейчас – не успел градоправитель озвучить желание спросить у них совета, как сгорбленная Агафья, опиравшаяся на узловатый посох, возникла у него за спиной.

– Ишь, – проскрипела она. – Хоровод ему подавай. За эту волшбу платить надо не деньгами, а жизнью, чтобы предсказание верным было.

– Таких резервных фондов у нас нет, – отчеканил градоправитель. – Если бы вы назначили разумную цену, мы бы открыли благотворительный сбор. А жертв во вверенном мне городском округе я не допущу. Волхвы и милиция удвоят бдительность.

Агафья расхохоталась. Голос обрел звучность, окутал насторожившуюся толпу отзвуком древней магии.

– Потому боги и молчат, что мы за каждую каплю крови трястись начали. Многим по нраву битвы, иным – жертвы. Парк убрали – хорошо. Может быть, кто-то с небес глянет и порадуется. Беда наша в том, что мы от мира отрезаны.

– Как это? – удивился градоправитель. – Ходит же паром!

– От миров, – наградила его снисходительным взглядом Агафья. – Кто-то запечатал все пути на Кромку. Да так, что ни одна щелочка не открывается уже который Солнечный Венок. Может и Авсень это сделал. Оградил от какой-то опасности. Может Мара разозлилась, а, может, воевода Карачун. Но все пути закрыть невозможно. Как говорится, вода дырочку найдет. Пора готовиться. Пора готовиться к тому, что эти двери распахнутся. Барана мне приведите. Упитанного черного барана. Время пришло. Я соберу сестер и поведу Хоровод.

Черного барана во двор к Агафье доставили на следующий день. А потом какие-то доброхоты подбросили черного петуха и черного кролика. Горожане опасались отката от коллективной волшбы, жертвовали то, что по их мнению может пригодиться.

Агафья хмыкнула, петуха определила на бульон, а кролика отправила в Берлогу Велеса, с запиской наставнику: «Пусть твои медвежата его по траве погоняют, а потом делай с ним, что хочешь».

Сестры откликнулись на призыв. Чувствовали, что остров закипает от запечатанной волшбы, понимали, что если не прозреть будущее в Хороводе, можно получить такие неприятности, что никакие чары для отвода глаз не спасут.

В намеченный день они зазвали во двор волка-оборотня, который загрыз барана, закрылись в доме и встали в круг. Они гадали на крови, жгли бараньи внутренности, пристально вглядываясь в жирный дым. Пели тягучие песни, настолько древние, что только боги могли узнать эти слова, никто из ныне живущих людей и волхвов их не помнил.

Дубовое блюдо треснуло в тот миг, когда они кинули жребий: кому взывать к Доле и Недоле, чтобы получить ответ? От обломков потемневшего дерева повеяло ледяным холодом. Взвились, закрутились миниатюрные снежные смерчи. Мелькнул серп, кто-то извне почти дотянулся до засаленного кубика с точками на боках, рассек смерчи, уронил на дуб кисею снежинок.

– Черный Бадняк, черный Коляда!.. Воевода Карачун собирает войско, чтобы войти в город по листьям Зимнего Солнечного Венка.

Ропот иссушил снежинки. Витавшие под потолком клочья жирного дыма опустились на плечи старух, заставляя согнуться под тяжестью.

– Не беда.

Едкий голос Агафьи развеял дымное бремя. Сестры по Хороводу выдохнули, дружно и облегченно. Сгорбленная старуха подошла к треснувшему блюду, начертила древний знак, повторила:

– Не беда. Зато мы теперь знаем срок и у нас есть время приготовить врагам достойную встречу. Предупредим волхвов, оповестим оборотней и скальников. Молодые пойдут в бой, мы напитаем их силой. Поищем злыдней, попросим передать Удельнице и ее сестрам просьбу о помощи. Богини свяжут рваные нити судеб, спрячут узлы на изнанке ткани мира. Остров выстоит. Не в первый раз.

Глава 1. Андрей. Былые войны и сегодняшние дни

Андрей родился с искрой дара Велеса. Скотий бог, покровитель зверей и оборотней, отец всех колдунов, долгое время надзирал за черноморскими землями, убивая львов, нападавших на бараньи и коровьи стада. Устав от бесконечных охот, он послал своим служителям дар превращения – выбрал зверя, равного льву, свирепого пещерного медведя, способного распороть кошачье брюхо кинжальными когтями. Тех, кому превращение оказалось не под силу – некоторые не могли принять временное изменение тела, сходили с ума – Велес одарил властью над колдовским огнем. Раскаленный шар, умещавшийся в ладони волхва, летел быстрее птицы, и, соприкасаясь с преградой, сжигал дотла что угодно: камень, дерево, живую плоть.

Волхвы, получившие дар, быстро возгордились. Забыли о своем предназначении, кичились перед простыми людьми, к просьбам снисходили, только если получали богатое подношение. Мерились силой медведей, дальностью полета огненного шара, и не замечали, что все чаще сражаются между собой – львов на черноморском побережье и островах уже не осталось, нужду подменила спесь, бой ради боя.

Ведьмы предупреждали, что это не закончится добром. Слишком много зверей бродит по улицам поселений, пугая прохожих, слишком часто сгорают дома и амбары, беззащитные перед колдовским огнем. Предрекали большую беду. Так оно и вышло: увидев бои медведей на ярмарочной площади, Велес разгневался. Отнял дар у самых ретивых, прочих стравил со страшным противником – ненадолго открыл Врата на Кромку и впустил на побережье и остров несколько племен оборотней. А потом смеялся, слушая рык, крики и стоны, наслаждался видом сражений – не угадаешь, что разозлит или развеселит бога.

Как знать, выжил ли бы Андрей в те года и века – сейчас-то уже непонятно где быль, а где правда. В летописях говорится, что люди воззвали к богам, и, не получив ответа, отчаялись. Бежали в земли средней полосы, на ледовитое побережье, лишь бы оказаться подальше от звериной заварушки. Ни Перун, ни Стрибог, ни Жива, ни Мокошь не пожелали вмешиваться в наказание, отмеренное Велесом своим служителям. Только Авсень смилостивился, проложил дороги путникам, перекинул мосты через реки, подсушил грязь, подтолкнул скрипящие колеса телег, в которых люди увозили скарб.

Мара ликовала – ей любые людские беды дарили незамутненную радость. Она науськивала Дрёму и Ведогоня, побуждая насылать кошмары на волхвов, отправляла на острова и побережье снежные метели, порождавшие призрачных волков и медведей, вступающих в битвы с теми, кто попался на пути. Слуги Мары и Чернобога сражались, убивая и калеча противников, и рассеивались от ударов огненных шаров – загрызть или порвать когтями снежную тварь медведи-волхвы не могли.

Люди, сбежавшие на север, охотно рассказывали о своих бедах и злоключениях. Вера в богов пошатнулась, северяне начали сторониться сосен и елей Велеса, к ветвям которых прежде привязывали мелкие дары и ленты-прошения, позабыли дорогу к дубам Перуна и плевались при виде расцветающих темно-синих ирисов с красными пестиками – перуника, выросшая в саду, перестала считаться добрым знаком.

Южные земли получили дурную славу. Никто в здравом уме не желал совершать путешествие к теплому морю, и князья оставили мысли о завоевании плодородных пашен – с оборотней какая добыча? Только голову сложишь.

Наверное, война между людьми – с даром и без дара – и оборотнями закончилась бы тем, что на опустошенных и орошенных кровью землях остались немногочисленные хутора, щерившиеся заговоренными частоколами, да жилища ведьм, укрытые чарами отвода глаз. К счастью, до полного истребления не дошло. Не Велес откликнулся на мольбы опальных служителей. Добросердечный Авсень, не любивший праздного кровопролития, понял, что без вмешательства извне войну не остановить. Он вышел на Кромку в поисках Чура – бога-пограничника, стража троп между мирами. Самого Чура в большинстве миров уже не помнили, только огораживались от неприятностей, постукивая по дереву и проговаривая «чур меня». Волхвы знали истинный смысл слова «чураться». Это значило размежеваться, определить границы, а не сторониться кого-то или избегать.

Они признавали силу другого бога, некоторые в посмертии обретали вторую жизнь и несли службу в его страже. Туда брали тех, кто погиб в бою, не растратив волшбу, и получал второе предназначение. От службы можно было отказаться, уйти в Чертоги Мары, спуститься в ледяную бездну и обрести вечный покой, но мало кто говорил Чуру: «Нет».

Стражники Чура были сильны и могли противостоять любым опасностям – Авсень знал, к кому обратиться за помощью. Не сразу, но на южные земли снизошел покой. Самых озлобленных, не желавших внимать словам богов, отправили в Бездну Мертвых. Войны закончились, люди – с даром и без дара – и оборотни примирились. А ведьмы… Ведьмы всегда держались особняком, упрашивая Удельницу не обрывать нити их жизней в ежегодном полотне.

Андрей, который в пять лет превратился в умилительного бурого медвежонка, отучился в обычной школе и в Берлоге Велеса. Всех детей, имевших искру Дара, обучали в обязательном порядке. Для перевертышей, как их часто называли в народе, главным было приучиться жить в согласии с внутренним зверем. Уметь контролировать превращение, не впадать в безумную ярость при виде противника, не бояться огня и не причинять вреда людям. Огненных учили регулировать магический поток, менять размеры боевого шара, уменьшать накал и температуру природного оружия, уничтожать в собственных руках в случае крайней необходимости.

Островная Берлога Велеса считалась одной из лучших в стране. Карачун, населенный ведьмами, скальниками, оборотнями и волхвами, был поровну пропитан колдовством и современностью. Молодые медведи шли рядом с одноклассниками-колдунами, разговаривающими по сотовым телефонам, отражались в витринах темных магазинчиков с дремлющими черными котами и пучками трав, заходили в супермаркеты, дожидались возле кассы, пока огненный волх купит мороженое на всех..

В детстве Андрей заглядывал только в супермаркеты и кондитерские, а ведьмовские лавки обходил стороной. Колдовство старух, поклонявшихся Удельнице, Доле и Недоле, пугало его до дрожи и икоты. Иногда медвежонок так боялся, что Андрей неделями превратиться не мог – отзвуки древних наговоров, меняющих судьбу, становились непреодолимым барьером. Страхи усиливались перед сном, когда ему казалось, что под дверью детской стоит Удельница и щелкает огромными ножницами, решая, перерезать или не трогать нить его жизни. Со временем страх утих. Андрей принимал как должное, что мать ставит на кухне блюдечко молока домовому, вместе с отцом относил дубовое полено в костер Бадняка на городской площади, и торжественно доставлял в дом обгоревшую щепку, которую заворачивали в белую бумагу и прятали в кухонный шкаф. Ему казалось, что действия защищают его от щелканья ножниц – мама и папа сделают все правильно и Удельница не пришлет к ним злыдню, приносящую беды и ворующую годы.

Повзрослев, Андрей понял, что родители относятся к традициям равнодушно. Домового подкармливали по привычке, потому что так принято. Коляду и Живин день справляли, как не справлять? А вот за советом к ворожеям не ходили никогда.

«Пусть туристы на своей шкуре выясняют, правда ли у нас остров живых легенд. Пусть ищут входы в Бездну Мертвых и рассказывают, что видели в горах Карачуна, покупают травяные сборы и тарачки,– говаривал отец. – Мы и так перебьемся».

Страхи Андрей оставил за порогом детской спальни и средней школы. Он видел в лавках мешочки с травами: их надо было класть под подушку, чтобы провалиться в сон, в котором откроется путь на Кромку, пройти на изнанку мира и в ледяном зеркале Мары увидеть свое будущее. И сборы для настоев, умножающих силу – чтобы медведь ненадолго обретал яростную несокрушимость. Но родители у ведьм никогда ничего не покупали, и Андрею это и в голову не приходило. Еще и из-за запрета наставников, объяснявших, что неумеха к ледяному зеркалу не дойдет, затеряется в кошмарах, насланных Ведогонем, а слабый волхв после «эликсира бешенства» может больше никогда не превратиться, раз и навсегда истратив отпущенные Велесом силы.

У молодых волхвов и без колдовских настоев хватало забот и развлечений. Ровесников Андрея было не так уж много – два перевертыша и троица огненных волхвов. Были ученики постарше, они держались особняком, и была мелкота, путавшаяся под ногами и частенько вызывающая раздражение.

Одного из одноклассников Андрея привезли на остров из Москвы. Он постоянно повторял, что здесь царит провинциальная простота – Кара-Корунд главный город, а выглядит как деревня – и мечтал вернуться домой, в небоскреб, откуда с двадцать пятого этажа открывался захватывающий вид на столицу. Родителя Игоря были непреклонны и желали, чтобы он прошел обучение у лучших наставников страны. Не хотели, чтобы сын, плохо овладевший огненной магией, сделал какое-нибудь неосторожное движение, которое обернется преступлением, жертвами и ущербом. Андрей довольно часто болтал с Игорем и понял, что в столичной жизни, мелькавшей на экране телевизора, нет места ни богам, ни волхвам, ни скальникам. Здесь, на острове, из Берлоги можно было прямиком направиться в Академию милиции, отучиться еще пару лет и работать бок о бок с оборотнями, обладавшими выносливостью, повышенной регенерацией и острым нюхом. Или в заповедник пойти работать. А там что?

Андрей-медведь был подслеповат, хорошо различал звуки и мог пройти по следу. Но в запутанных следах довольно быстро терялся, усаживался и начинал бурчать, жалуясь на несправедливую жизнь. Зато его когти несли смерть любой распоясавшейся нечисти – мог даже оживший камень остановить и раскрошить, что никому из оборотней было не под силу.

Оборотней-одноклассников в городской школе у Андрея было трое, и все человеческие дети им страшно завидовали, потому что два волчонка и один пес не приходили на занятия каждое полнолуние. За день «до», в само полнолуние, и пропускали день «после». С оборотнями Андрей сдружился сильнее, чем с Игорем, часто ходил в гости и гордился тем, что превращается по собственной воле – никакого тебе влияния луны, приступов ярости и плохо контролируемого желания вцепиться кому-нибудь в горло.

Оборотни покупали сборы трав и колдовские зелья в магазинчиках. Приглушали жажду крови, облегчали превращение. Волки – больше, псы – меньше. Псов на остров вообще случайно через Кромку занесло, и они от волков разительно отличались. В детстве Андрей в тонкостях не разбирался, а когда вырос, многое понял.

И об одноклассниках, и о себе, и о родителях. Отгулял выпускной и сделал неожиданный выбор. Ему предлагали поступить в Академию милиции или пройти обучение в Эколого-просветительском центре «Государственный Карачунский заповедник». Огромной территории на побережье, раскинувшейся от моря до вершин гор, постоянно требовались сотрудники, и волхвы-перевертыши подходили на многие должности лучше прочих. Родители ожидали, что Андрей выберет работу в заповеднике, и удивились тому, что он сказал: «Нет». И уехал на большую землю, увозя в спортивной сумке минимум вещей, форму волхва, в которой он получал диплом о среднем магическом образовании и несколько потрепанных тетрадей с конспектами наговоров. У него не было каких-либо определенных планов – захотелось и уехал.

– Я не уверен, что иду по правильному пути, – объяснил он родителям. – Хочу посмотреть, как живут другие люди. Подумать. Выбрать свою дорогу.

Кроме вещей он увозил тяжелые раздумья. В подростковом возрасте, под влиянием гормонального бунта, ему начало казаться, что родители, равнодушные к любому колдовству, стыдятся того, что он родился с искрой дара. Медведь всегда свободно гулял во дворе, но мать, увидев, что он превратился, проходила по дорожке и запирала тяжелый засов на калитке – как будто это действительно могло помешать зверю выйти на улицу. Андрей помнил, что в его раннем детстве засова не было. Поставили, когда ему исполнилось десять лет. Он не решался задать вопрос: «Почему?». Стеснялись? Не верили, что он контролирует себя? Воспринимали его четвероногую ипостась как дрессированного медведя, отказываясь принять тот факт, что под шкурой кроется человеческий разум?

Отец не ходил на родительские собрания в Берлоге, хотя двери школы волхвов были открыты для всех. Мать вообще не интересовалась его учебой – даже дневник из общеобразовательной школы не проверяла. Он никогда не приглашал в дом одноклассников, даже в своем дворе с оборотнями не гулял. В детстве ему постоянно говорили: «Сегодня неудобно, в другой раз». Со временем он привык – зачем спрашивать, если проще самому пойти в гости?

У одноклассников они тоже не часто заходили в дома, гуляли во дворах. Неизменным атрибутом каждого частного дома в Кара-Корунде была беседка, оплетенная виноградом. Навес, дававший тень в знойные дни и защищавший стол от дождя. На этих столах обедали и ужинали, делали уроки, играли в настольные игры, раскладывали материалы для практических работ. Зачем было сидеть в комнатах, когда в беседке они делали все, что душе угодно? Это следование традициям не удивляло. А вот то, что родители никогда не пускали его одноклассников во двор, со временем стало напрягать. Беседка у них была. Крепкая, сваренная из толстой арматуры, накрытая несколькими кусками металлочерепицы и оплетенная жимолостью и виноградом, высаженными вперемешку с разных сторон.

Наверное, родители хотели, чтобы он был нормальным. Таким, как все. Не выказывали неприязни, воспитывали как умели. Может быть, искренне желали ему добра, подталкивая к работе в заповеднике, а, может быть, хотели чтобы он уехал и не маячил перед глазами медвежьей тушей.

Андрей, переполненный сомнениями, решил проверить, что это такое – жить как все. Печать Велеса у него на лбу не светилась, он мог превращаться, а мог и не превращаться. В аттестате о среднем образовании отсутствовали пометки о его магических способностях. Игорь говорил, что в Москве никому ни до кого нет дела. Андрей хотел в этом убедиться. Пожить подальше от острова, пропитанного колдовством, вычеркнуть из памяти праздники с песнопениями ведьм, славивших Долю и Недолю, и переговаривавшихся с царством мертвых. Перестать зажигать свечи в честь Авсеня и Велеса, празднуя очередной Солнечный Венок, и видеть мелкую нечисть, выглядывающую из-за углов и клянчащую подаяние.

До столицы он добрался не сразу. В первый год путешествовал из одного южного края в другой, где все было знакомо и привычно – чуть меньше волшбы, чем на Карачуне, но в каждом городке или станице растут священные деревья, рядом с которыми вкопаны столбы, пестрящие лентами и записками на шерстяных шнурках, а в магазинчиках продают плетеные тарачки от сглаза и зубной боли. Андрей ел пропитанные солнцем фрукты, чебуреки и острое жаркое в забегаловках, хватался за любую работу – собирал мандарины и хурму, вкалывал в каменоломнях и теплицах. А когда заскучал на юге, рванул в Москву. Морозы, снегопады и толчея в метро его разочаровали, зато у него случился короткий, но бурный роман с красавицей Алисой.

Они познакомились на работе. Андрей устроился грузчиком на большой склад сетевого магазина, а Алиса сидела в бухгалтерском кабинете – помощницей, потому что папа-менеджер приучал ее к ежедневному труду. Цифрами, электронными документами и кипами отчетов Алиса тяготилась, а зашедший в бухгалтерию Андрей вызвал у нее неожиданный интерес. И Алиса Андрею приглянулась: ослепительно красивая, утонченная, холеная, улыбающаяся так солнечно и беззаботно, что сердце начинает болеть от восторга.

Знакомство продолжилось посиделками в кофейне. Андрей рассказал о себе, не упоминая Берлогу Велеса – еле удержался. Сказал, что приехал в столицу из Карачуна и получил в ответ:

– А-а-а! Этот странный остров! Я хотела туда съездить, купить сувениров, но в турфирме сказали, что там нет пятизвездочных отелей. Они продают обычные и новогодние туры. Интересно было бы посмотреть, как жгут чучело Бадняка, но только ради этого терпеть отсутствие нормального сервиса… Фу! И все отели и пансионаты какие-то низкие, обшарпанные.

– У нас не строят небоскребы, – объяснил Андрей. – Зона повышенной сейсмической опасности. Даже четырехэтажные дома могут разрушиться при сильных толчках. Обычно строят двух и трехэтажные.

– Ну и хорошо, что я не поехала, – подвела итог Алиса. – Лучше куда-нибудь в теплые страны. На Мальдивы или хотя бы в Тайланд.

Андрей порадовался тому, что промолчал. То, что было неотъемлемой частью его жизни – священные деревья, парковые статуи, оживающие по приказу скальников, оборотни и ведьминские наговоры – вызывало у Алисы зевоту. Она, как и большинство столичных жителей, не помнила имена богов, не знала, что сны дарует Дрёма, а кошмары – Ведогонь, не видела мелкой нечисти, прячущейся в столичных переулках и ожидающей подходящую жертву.

Алиса выбрала его, простого грузчика, ничем не отличающегося от прочих работяг – да, симпатичного, крепкого, но не звезду экрана – а не экзотического волхва. Андрей надеялся, что это залог прочных отношений. А превращаться… он не превращался уже полтора года, последний раз в станице лихорадницу задрал, получил за это ворох снеди от бабок и уехал дальше на маршрутке, провожаемый словами благодарности. Никакого дискомфорта от житья только в человеческом теле он не испытывал. Оставалось понять, является ли «как все» пределом мечтаний. Он, конечно, выучился управлять погрузчиком, получил повышение и прибавку к зарплате. Но всю жизнь возить и таскать коробки на складе? Скверная какая-то перспектива. Даже если здоровья хватит, на склоне лет будет нечего вспомнить.

Отношения с Алисой вышли на новый уровень. Повстречались месяц на улицах, погуляли, побывали в музеях и кинотеатрах, выпили несколько литров кофе с модной выпечкой, сходили в ресторан и решили съехаться. Андрей перевез вещи в квартиру Алисы, пошел примаком – сам он делил квартиру в двумя такими же грузчиками, терпел шум и грязь, прилагавшиеся к одной трети оплаты. Пригласить ослепительную красавицу в съемное жилье было невозможно, а снимать отдельную квартиру Алиса ему запретила.

– Зачем? – сказала она. – У меня сделан ремонт, до работы недалеко. Будем жить у меня, а ты откладывай деньги на первый взнос по ипотеке. Если не разругаемся, нужно будет покупать квартиру побольше. Не знаю, помогут ли родители. Надо рассчитывать на себя.

Слова звучали разумно, и Андрей перевез свою спортивную сумку и кое-какие мелочи в уютную квартиру Алисы. Переводил деньги на квартплату и расходы, старался делить домашние обязанности пополам, часто готовил – к искреннему изумлению подруги.

– Чему ты удивляешься? – спросил Андрей, смущавшийся от ее комплиментов. – У нас на юге все нормальные мужики умеют готовить. И люди, и оборотни. Не мужик тот, кто борща сварить не может и яичницу с помидорами на завтрак пожарить. А уж мясо готовить мужикам сам Велес велел. Шашлык на Венок Купалы всегда или батя, или я мариновал. Маму не подпускали.

– Фу, – сморщила нос Алиса. – Оборотни. Хорошо, что их в столице мало, только в милиции и спецотрядах служат. И то боязно – вдруг взбесится, покусает, я потом тоже оборотнем стану.

– Ты что?! – у Андрея от удивление даже дыхание перехватило. – Что ты такое говоришь? Как это – станешь оборотнем? Что за глупости? Они к нам из других миров по Кромке пришли, это через укус не передается. Ты же не думаешь, что если тебя мартышка в зоопарке за палец цапнет, то ты обезьянкой станешь?

Казалось бы, доступное объяснение, но Алиса почему-то ужасно обиделась и не ела летний борщ, ссылаясь на изжогу от щавеля. А он варил с душой, еле-еле щавель на рынке нашел, все забито рукколой, пекинской капустой и кресс-салатом. Потому что щавель на земле растет, а все эти причудливые салаты на гидропонике. А пахотной земли вокруг столицы мало, никто ее на щавель не расходует.

Поговорили, борщ доели, и, вроде бы, забыли. Но ледок настороженности остался. Алиса цеплялась к каждому упоминанию богов, отпускала колкие шуточки насчет колдовства. Словно проверяла пределы его терпения. Андрей напоминал себе, что это и есть «как все». Напоминал и помалкивал.

Неожиданный кризис случился через полгода. Андрей вернулся с работы и еще в прихожей услышал вопрос:

– Отвечай, что это?

Он разулся, вошел в комнату и увидел, что на полу лежит его расстегнутая спортивная сумка, из которой наполовину вытащена форма волхва. Льняная сорочка, заговоренный замшевый жилет с карманами, по которым распиханы тарачки и записанные наговоры на удачу, кожаные ремни и чеканные фибулы – награды за отлично сданные экзамены, разрешение на превращение и оберег Велеса.

Всколыхнулась волна злости. Да сколько можно скрываться? Таиться, как будто он не защитник людей, а какой-то ярмарочный урод! Андрей велел себе успокоиться, сделал несколько вдохов и выдохов, спокойно ответил:

– Это форма. Я волхв.

– Я так и поняла, – прищурилась Алиса. – Сфотографировала вещи, кинула фотографии в поисковик. Вывалилась куча результатов. Почему ты ничего не говорил? Кто ты? Я почитала про волхвов. Ты превращаешься в медведя или швыряешься огненными шарами? Если честно, я не знаю, что хуже.

Высокомерие столичной жительницы, считавшей, что она выше глупых предрассудков, и при этом не видевшей общей картины мира, задело и разозлило еще сильнее. Вспомнился Игорь, повторявший, что Кара-Корунд – унылая собачье-медвежья столица и мечтавший о возвращении в Москву. Но тот хотя бы умел взглянуть на мир правильно, признавал силу богов, носил дары к священным деревьям и искренне чтил Велеса, хотя и тяготился его даром. А Алиса…

– Я перевертыш, – сухо ответил он. – Не бойся. Квартиру не подожгу.

Алиса неожиданно смягчилась. Проговорила:

– Ты ничего плохого не думай. Я толерантная. У нас иногда оборотни на склад устраиваются, я с ними всегда здоровалась, если сталкивалась. Просто… просто это было очень неожиданно. Почему ты от меня это скрывал? Почему ты работаешь грузчиком? Волхвам хорошо платят в спецслужбах, я об этом в интернете читала. И рекламный ролик есть, их в охранное агентство постоянно на работу приглашают. Телохранитель-медведь это круто, только очень богатые люди себе такое позволить могут. Ты бы зарабатывал гораздо больше. Почему склад?

– Хотел попробовать жить как все, – ответил он.

Проговаривал слова, присматривался к выражению лица, и не мог понять, когда Алиса была искренней. Сейчас, когда она уверяла его в своей толерантности, или в первый момент, когда при слове «волхв» в ее глазах отразились отвращение и капля брезгливой ненависти.

В ушах прозвучал глухой медвежий рык, сложившийся в приказ: «Пора уходить». Андрей был согласен – разбилось что-то важное, что уже не склеишь. Но хватать сумку и уходить в ночь, когда Алиса делала явные попытки к сближению, было как-то неприлично.

– Давай чаю попьем. Я пиццу заказала, разогреть надо.

– Давай, – кивнул он, обдумывая, что избрать причиной утреннего ухода с вещами.

Можно соврать, что ему позвонили из дома. Отец действительно ему звонил, попал в перерыв на работе. Спрашивал, приедет ли он домой на Зимний Солнечный Венок. Андрей не ответил ничего конкретного. Он не знакомился с родителями Алисы, и она не выражала желания знакомиться с его семьей. Подумывал вскользь предложить поехать на остров на Новый год, но теперь не хотел об этом заговаривать.

– А ты можешь сейчас превратиться? – спросила Алиса, когда они доели пиццу. – Или тебе надо какие-то заклинания читать?

– Могу в любой момент, – ответил он. – Только не на кухне. Надо в комнату пойти, потому что медведь большой.

Он разделся, чувствуя себя экзотической игрушкой – благо, не на потеху толпе, а только женщине, с которой он прожил полгода. Пришлось преодолеть барьер – как в детстве, с давними страхами. Тело изменилось, медведь встал на лапы и помотал головой, отгоняя легкую дурноту – следствие редких превращений.

Алиса вскрикнула, забилась в угол. Долго его рассматривала, что-то шептала, потом подошла поближе, но так и не решилась прикоснуться. Медведь вздохнул – от женщины веяло страхом. Человек прокатился по ламинату, встал на ноги и спросил:

– Когда мне лучше уйти? Сейчас или утром?

Теплилась слабая надежда, что Алиса скажет: «Не надо уходить, просто дай мне время, чтобы привыкнуть». Ответ разбил иллюзию.

– Лучше сейчас, – ответила она. – Мне страшно находиться с тобой в одной комнате.

Андрей пожал плечами – «а как же рекламные ролики и почетная высокооплачиваемая служба?» – собрал вещи, взял почти разряженный сотовый телефон и вышел за порог. Кнопку лифта заело. Он взвалил сумку на плечо, пошел вниз по лестнице и на третьей площадке наткнулся на компанию домовых. Столичные франты щеголяли в человеческих обносках. Подбирали из мусорных баков детские вещи, красовались друг перед другом яркими комбинезончиками и шапочками с помпонами.

– Выперла? – осклабился один из домовиков, сияющий красной звездой на шапке-буденновке. – Вали-вали. Без тебя спокойней будет. А то у всех нормальные дома, пакостить можно, как хочешь, а мы вынуждены изнывать. Волхв, понимаешь ли, заселился. Ни проводку лишний раз не замкни, ни тросы лифта не перепили, ни гололед перед дверью подъезда не отполируй, чтобы люди поскальзывались.

Андрей хотел прочесть маленькое проклятие, которое помнил наизусть, а потом махнул рукой и пошел вниз. Пусть пакостят. Пусть жильцы в домовом чате гадают, отчего поломки участились. Авось вспомнят, что надо выставить на подоконники подъездов свечи и помолиться Живе, Перуну и Мокоши.

Он провел ночь, гуляя по улицам никогда не спящего города. Утром дошел до работы, написал заявление на увольнение. Практически сразу получил расчет – Алиса поспособствовала – и поехал на вокзал, чтобы купить билет на поезд.

Медвежье ворчание стало довольным. Усилилось, когда он занял свое место в пустом купе. Желающих ехать на побережье нашлось мало – новогодние, как выражались столичные жители, праздники еще не наступили, любители скупать ведьминские сувениры не спешили посещать остров вечной осени, чтобы созерцать унылые облетевшие деревья и скрытые сухой дымкой горы.

Когда застучали колеса и за темным окном поплыли смазанные цепочки фонарей, Андрей купил чай. Долго смотрел на коричневую жидкость в разовом стакане, решился и прошептал наговор: «Дрёма-дрёма, приди в мои хоромы. Покажи вперед дорогу, скрытую во тьме. Расскажи, что надо будет завтра делать мне». Он понимал, что завтра ему придется выносить сумку из поезда, покупать билет на электричку и добираться до парома, но надеялся, что дочь Велеса поймет его правильно и покажет ближайшее будущее.

Засыпая, он подумал, что реакция Алины дала ему ответ на давно мучивший его вопрос. Нет, родители просто были такими, как были. Суховатыми, равнодушными – не всем же жить нараспашку. Они никогда его не боялись. Мама, запиравшая калитку, всегда гладила подошедшего к ней медведя, чесала за ушами, кормила выпечкой и приговаривала: «Ох, ты и вымахал, Андрюшенька! Скоро дверной проем придется расширять, чтобы ты бока не ободрал». Может быть, маме не нравились шепотки каких-то соседок, может быть, она считала, что до получения диплома недоученному волхву лучше не бродить по улице. Но не боялась и не стыдилась, нет.

Сердце успокоилось. Андрей застелил узкую койку, улегся, выключил свет и понял, что с радостью предвкушает возвращение домой. На остров, где чтут богов, где за осквернение священного дерева наглеца настигнет неотвратимая кара. Где медведь будет бродить по улицам в компании пса и волков, и в них никто не будет тыкать пальцами. Еще и зазовут во двор приструнить домового или овинного, потому что молоко в холодильнике скисает. А потом покормят простой, но сытной едой. И на десерт дадут краюшку хлеба, политого медом.

Он незаметно провалился в сон – убаюканный стуком колес и темнотой. Провалился и оказался за столом в какой-то обшарпанной средневековой забегаловке. То, что средневековой, было понятно по интерьеру и одежде посетителей – форма волхва казалась образцом современности. Невидимый Андрей сидел на табурете и слушал разговор двух мужчин.

– Нагулялся? – низкий голос рыжего переполнялся гневом. – Где тебя носило, бог-пограничник? Куда ты пропал на полсотни лет? Твоя куртка пропитана запахом затхлости, руки трясутся – стыдно посмотреть. Ты в своем уме? Помнишь о возложенных на тебя обязанностях? Почему твои стражи не спешат на помощь заплутавшим на Кромке людям?

– Не кричи, Авсень, – Чур потер неряшливую седую щетину. – Говоришь, полвека прошло? Хм… Мне казалось – не больше трех лет. Значит, время там текло иначе.

– Где? – чуть тише спросил рыжий Авсень, и пробежался пальцами по золоченым пуговица вышитого кафтана.

– Это мне неведомо.

– Ты, охранитель границ, не можешь ответить на этот вопрос?

– Не могу. Ты спрашивал, куда я пропал. Когда стражники известили меня о странной тропке, возникшей неподалеку от входа в Бездну Мертвых, я пошел на разведку. Взял с собой десяток воинов. Как видишь, недавно вернулся, – Чур потянулся за кружкой, в три глотка выпил воду, продолжил. – Тропа вывела нас в мир, в котором не было жизни – в обычном понимании. Я подумал, что это очередное гнездовье ледяных драконов. Решил зачистить подготовленную лежку – в Бездну уходят те, кто отжил свои века во всех возможных мирах, им дарован покой, и грех оставлять опасность на их последнем пути. Мара лелеет своих ледяных питомцев и никогда не озаботится расчисткой тропы для тех, кто ищет посмертное пристанище.

– Да, – согласился Авсень.

– Вернемся к моим злоключениям. Мы углубились в мир, оказавшийся воистину безразмерным. Куда ни глянь – снег. На горизонте что-то чернело, и наш отряд двинулся по сугробам, чтобы проверить, какая тварь свила там гнездовье: чем дальше, тем сильнее чувствовалась незнакомая магия. На третий день у нас значительно сократились запасы еды, и я приказал своим людям возвращаться. Мы не ответственны за миры, наше дело – пресекать нарушение границ и следить за порядком на Кромке. Я решил оставить сторожевой пост возле Бездны и проследить, не выползет ли на дорогу неведомая угроза. Было ясно как день, что в снегу угнездился не дракон, их магию спутать с какой-то другой невозможно, а остальное выяснится при наблюдении.

Андрей сосредоточил взгляд на Чуре. Рассмотрел наполовину оторванный воротник теплой пятнистой куртки, скрюченные пальцы правой руки – Чур взял кружку левой – и призадумался. Тот, кто задержал и почти одолел Чура – опасен. Очень опасен. Мало кто из обитателей миров рискнет вступить в схватку с богом, а если и осмелится – от самонадеянности или по недомыслию – обычно терпит сокрушительное поражение.

– Враг напал, когда мы повернули к выходу. Сотни ледяных ос вела чья-то злая воля. Яд оказался смертелен для всех, кроме меня. Но и мне пришлось несладко, честно тебе доложу. Они облепляют стаей, пробираются под одежду и жалят до временного паралича. А потом отступают, оставляя недвижимое тело, и усаживаются на снег до следующего нападения. Кинжалом от них не отобьешься, а к другому оружию я не привык. Меня гоняли по снежной пустыне, как охотничью добычу. Яд мутил разум, заставлял утратить наблюдательность. Я не сразу приметил, что ледяные осы сменяются. Половину суток меня преследовали светло-голубые, потом исчезали, давая роздых, наутро появлялись серые с сиреневым брюшком. И так по кругу. Я утратил чувство времени, потерял зрительные ориентиры. Мне позволили приблизиться к темной точке, когда-то маячившей на горизонте. Это оказались развалины древнего храма. Рядом возвышалась полуразрушенная башня-минарет с винтовой лестницей. Так я нашел пристанище на годы плена. Иногда мне молчаливо разрешали спускаться. Пару раз я добирался до места первой схватки, видел оружие и занесенные снегом тела моих воинов. Эту границу мне запрещали переступать: прилетали обе стаи, жалили до потери сознания, и вынуждали возвращаться к минарету. Обшаривать развалины мне не мешали, и это не удивляло – в руинах было меньше магии, чем в сторожах-осах. Устав от бесплодных попыток побега, я перестал спускаться с минарета. Сделал первый шаг к спасению, сам того не ведая. Наши тела крепче людских, способны обходится без воды и пищи, оправляться от смертельных ранений и яда. Я проДрёмал несколько месяцев. Днем просто мерз, ночью коченел от холода, укрывался курткой. По утрам слизывал снег с камней. Осы не залетали в башню, яд усвоился и перестал затуманивать разум и зрение. Я смог увидеть, где прячутся мои сторожа: в считанные минуты стремительного рассвета и при коротком закате. Днем солнце и снег слепили глаза, прятали лежку. А на рассвете и закате удалось заметить блики – за мной наблюдали через бинокль или оптический прицел. Стражники утратили бдительность, месяцы неподвижности уверили их в моей беспомощности. Фокус удался.

Авсень и Андрей слушали рассказ, затаив дыхание.

– Я вложил все сбереженные силы в марш-бросок. За ночь добежал до лагеря стражников. Они расположились за глыбами льда, с относительным комфортом: две просторные кемпинговые палатки с тамбурами, походные печки, оборудованная наблюдательная площадка. Их было двое. Двое колдунов со странными талисманами – сначала мне показалось, что это кровавый янтарь. Я убил их до того, как они призвали ледяных ос. Повезло.

Чур вытащил из кармана талисман. Андрей присмотрелся к осе, дремлющей в кровавом коконе. Авсень прикоснулся, отдернул палец, нахмурился.

– Это лёд, – проговорил он. – Никогда не видел такой магии. Мара?

– Возможно, – согласился Чур. – Мара или Чернобог. Карачуну такая волшба не под силу. Я забрал талисман и сразу вышел на Кромку – исчезло расстояние и препятствия. Первым делом я проверил своих стражей. Вышки повалены, казармы почти разрушены. Я объявил общий сбор… мой приказ пронесся над Кромкой, растаял в мирах. Не явился ни один стражник. Теперь, когда я знаю, что прошло около полувека, мне понятно: прежние освободились от клятвы, новые еще не пришли на службу.

– И что теперь делать?

Чур не ответил. Повернул голову, словно наконец-то заметил невидимого наблюдателя. Вперился взглядом в Андрея, и того выбросило из сна. В купе поезда, мчащегося по рельсам. В темноту и обыденность привычного мира, без намека на средневековую таверну.

Глава 2. Галина. Чужеземка

Она не знала, откуда пришла на Карачун. Первые пять лет жизни вытерлись из памяти, путешествие по Кромке помнилось урывками. Вероятно, на тропу между мирами ее вывел кто-то из родственников или соседей. А, может быть, добрый человек увидел осиротевшую кроху, и по мере магических сил попытался отвести ее в безопасное место.

Имя Галина ей дали здесь, на Карачуне. Долго расспрашивали: как ее зовут, откуда она пришла, что случилось с ее родителями. Ответов добиться не смогли. Иногда во снах мелькали обрывки трагедии: деревянный дом с резными ставнями охвачен огнем, злые псы окружают мужчину и женщину, люди в военной форме сжимают в руках автоматы. Запах гари становился невыносимым, звучали выстрелы, а ее кто-то уводил в переулок, закрывая глаза рукой, шепча: «Тихо, только не реви. Здесь выход рядом, я стражников позову, они тебя в безопасный мир определят. Ты скальница, такие способности редкость».

Надежды говорившего оправдались наполовину. Они нашли выход на Кромку, некоторое время шли по изнанке мира, разрывая тишину криками.

– Эй! – хрипло орал ее спутник. – Чуровы воины! Вы где? Есть кто живой? У нас резня, пожары, погромы! Девчонку спасти надо! Если почуют, что она магичка – убьют.

На призыв откликнулись далеко не сразу. Они успели поДрёмать, привалившись к валуну, найти родник, напиться ледяной воды, от которой заломило зубы. Возле источника их и окликнули.

– Кто таков? – задал вопрос шагнувший из лабиринта скал седовласый воин.

Ее спаситель вскочил, забормотал быстро и непонятно, указывая пальцем туда, откуда они только что пришли. Дед в кольчуге выслушал его, нахмурился. Заговорил с тогда еще безымянной Галиной, спросил:

– Можешь позвать своих родичей? Скальники уже когда-то уходили на остров. К людям и оборотням. Я не знаю дорогу в этот мир. Те, кто их провожали, давно одряхлели и ушли в Бездну Мертвых по винтовой лестнице. Некого спросить. Чур пропал. Я могу открыть дверь, но не знаю, куда.

Она ничего не поняла и расплакалась. И чем громче плакала, тем сильнее беспокоились камни. Скалы задрожали, ссыпали на дорогу пригоршни мелких обломков. Щебень зашуршал, выстелил дорогу, уводящую в туманную мглу.

– Слышит тебя Шероховик, – кивнул стражник. Спросил у ее спасителя: – Сам дойдешь? Найдешь дорогу, сможешь к себе зайти?

– Смогу, – ответил тот. – А если не смогу, то лучше сразу в Бездну. Надоело прятаться по углам, как крысе. Опасаться сделать неосторожное движение и получить пулю в лоб.

– Эх! – вздохнул дед и сгорбился, словно тяжесть кольчуги стала невыносимой. – Жаль, что к нам на службу пойти не получится. Клятву Чуру надо давать. А он ушел с отрядом и не вернулся.

Стражник и ее спаситель коротко обнялись, пожелали друг другу удачи. Человек исчез в темноте – сумерки сгустились, дорогу было не разобрать – а стражник взял ее за руку и повел, приговаривая:

– Камень камню рознь, но этот нас с тобой к дому скальника приведет. Слышно, как Шероховик камушки перекладывает, дорогу выстилает. О! Вот и свет. Дверь сама приоткрылась.

Галина не увидела никакой двери: скалы расступились, сумрак в арке поредел, пропуская солнечные лучи. Стражник провел ее сквозь туман, позвал:

– Эй! Есть кто-нибудь?

Женский голос ответил:

– Я тут! Кто к нам идет? С войной или с миром?

– Девочку забери, – велел стражник. – Осиротела. Опять в Булыжном дома жгут.

Женщина охнула, подошла ближе. Присела, обняла Галю, вытерла слезы, пообещала:

– Все будет хорошо, милая. Прошлое прошло. Камень привел, ты дома. Меня Улита зовут. Можешь звать меня баба Уля, у меня внученька чуть помладше, чем ты. Пойдем. Сейчас умоешься, искупаешься, переоденешься. Отдохнешь с дороги или покушаешь – как захочешь.

Дед в кольчуге коротко попрощался и ушел. Улита подхватила Галю на руки и понесла домой – сначала по переулкам с редкими прохожими, потом по широкой улице. Мимо проезжали автомобили, протарахтел, поскрипывая рессорами, старенький автобус. Притормозил возле остановки, высадил-подобрал людей и поплелся дальше.

Вид города девочку успокоил. Она заинтересовалась курами, бродившими по траве во дворе приземистого дома. А когда они вошли в огромный двор с качелями, песочницей и мелким кудлатым псом, залаявшим при их появлении, пискнула и попросилась на землю. Потрогать собачку.

Тогда Галина не понимала, что Уля не так уж стара, чтобы называть ее бабушкой. Сорок пять – баба-ягодка опять. Но в доме было так заведено: Улита звала мужа «мой дедушка», а он ее «моя бабушка». Муж Леонид был простым человеком, без капли магии. Уроженцем острова Карачун. Улита родилась в семье беглецов-скальников. Как она позже сказала Галине: «Не из нашего мира ты пришла. Из другого – магия схожа, да не та. Стражник сказал: "В Булыжном дома жгут", а я так разволновалась, что не спросила, где этот Булыжный. Хотя… что спрашивай, что не спрашивай. Назад не вернешься. Дороги закрыты».

Леонид и Улита стали для нее семьей – как и их дети, и внуки. Не было проблем в ежедневности, а уж сколько радости было на праздниках, когда все собирались за одним столом – не передать словами. В крепком кирпичном доме, затененном огромным абрикосом, часто звучал смех, витали запахи вкусной домашней еды. Маленькая Галя, позабывшая путешествие по Кромке, жила, не проявляя своих магических способностей. И не задумывалась, какими обладает Улита.

Она быстро перезнакомилась с соседями. Слева жили люди, справа – большое и шумное семейство псов-оборотней. Поначалу Галя побаивалась среднего сына Кузьму – тот был крепким щенком с угрожающе острыми зубами, а потом подружилась с его нареченной Анфисой, своей ровесницей. Знакомство завела именно Анфиса: проползла по лазу под забором – Кузьма бы в этой дырке застрял – обнюхалась с псом-звоночком, подошла к Галине, уселась на траву и посмотрела грустными шоколадными глазами. Галя залюбовалась расцветкой маленькой собачки – Анфиса белела брюшком, мордочкой и боками. На голове, спине и ушах расплывались сочные коричневые пятна. Как будто кто-то вылил на щенка щедрую порцию какао.

Галя пожала хрупкую белую лапу и спросила:

– Хочешь пирожок? Баба Уля с абрикосами напекла.

Крохотная псица важно кивнула и пошла на кухню, чтобы получить угощение. А Кузьма жалобно подвывал возле забора, пытаясь расширить лаз.

Галина и Анфиса сдружились раз и навсегда. Вместе пошли в общеобразовательную школу, в первый класс, часто сидели за одной партой – если только учительница к ним хулиганов не подсаживала, чтобы те успокоились. Анфиса никогда не дотягивала Гале до плеча – малышкой уродилась – зато прибавляла себе рост белыми и коричневыми бантами. Кузьма всегда возвышался над ними как каланча, шумел или лаял, требовал, чтобы им восхищались. Обычный драчливый пес, сам с детства определивший свою судьбу: он закончит школу, отучится в Академии милиции, а потом женится на Анфисе, они построят себе дом и у них будет много детей. Анфиса с Кузьмой соглашалась, командовала и частенько на него прикрикивала – если щенок, быстро вымахавший в большого пса, делал что-то, что ей не нравится.

Псы-оборотни, с детства пившие ведьминские травяные сборы, перекидывались без труда – в отличие от волков. Были сильны, дружелюбны и рвались служить и работать. Пес, долгое время сидящий без дела, переставал превращаться. Укрывался собачьей шкурой, дичал – не кидался на людей, но становился угрюмым и нелюдимым. Лет через пять дикие псы уходили в лес и больше не возвращались. Кузьму такая судьба пугала, поэтому он старался учиться хорошо, чтобы поступить в Академию милиции, служить и выполнять приказы. И никогда не дичать.

Магических способностей у двуногих псов не было, но они хорошо чуяли чужую силу. К Улите относились с почтением. Галя спрашивала: «Бабушка, почему?», та смеялась и отмахивалась.

Событие, пробудившее дремлющую силу Галины и утвердившее авторитет бабушки Ули, произошло теплым осенним днем, незадолго до Венка Авсеня. Две скальницы, большая и малая, отправились на рынок. За покупками продуктов к праздничному столу. Вышли со двора, помолившись Живе и Мокоши – скальники здешних богов чтили, не только силу Шероховика признавали – повернули налево, прошли мимо дома родителей Кузьмы и остановились перед пешеходным переходом. Знакомый желтый автобус затормозил возле остановки, с натужным шипением открыл двери. Молодая мать с коляской засуетилась, стала просить пассажиров и водителя ей помочь. Загорелся зеленый свет, баба Уля и Галя шагнули на «зебру». И тут из переулка, с горки, вылетел грузовик. Развил бешеную скорость, со скрипом шин подался вбок и нацелился прямо на автобус и остановку. Люди закричали. Галя взвизгнула, и, прежде чем зажмуриться, увидела как баба Уля ставит хозяйственную сумку на асфальт и поднимает руку.

Галя услышала голос камня – не мертвого асфальта, а глубинной породы, укрытой толстым слоем почвы. Бабушка Уля позвала, камень откликнулся, пришел в движение, чтобы спасти человеческие жизни. Асфальт вспучился, из быстро разрастающихся трещин высунулись каменные столбы – позже стало ясно, что это пальцы – удлинились, за доли секунды увеличились в размерах. Огромная ладонь, сформированная недрами, встала заслоном, не позволила тяжелому грузовику смять автобус и похоронить людей в месиве стекла и металла. Галя, почувствовавшая поток силы, попыталась повторить призыв, который ощущался не слухом, а трепещущей вибрацией в груди, и внесла свою лепту – бетонная стенка сдвинулась и огородила женщину с коляской дополнительным барьером.

Выскочивший водитель автобуса побежал к грузовику, с размаху впечатавшемуся в каменную длань, и остановился после окрика Улиты:

– Не спеши. Подождем милицию. Преставился он, оттого и не тормозил, и не управлял. Может быть, сердце отказало. Пусть смотрят те, кто лучше нас разбирается.

Водитель кивнул, отступил. Объявил пассажирам:

– Дальше не поеду. Надо протокол составлять. Кто может – оставайтесь свидетелями.

Баба Уля повернулась к Галине, погладила по голове, похвалила:

– Моя помощница! Чуяла я, что у тебя немного другая сила. У тебя власть над камнем, которого человеческие руки касались. У меня такой нет, только к дикому воззвать могу, чтобы помог и заступился. Этому тебя, скорее всего, научат. Ты сможешь больше меня. Если обработанный камень с тобой говорить будет, то глубинный и подавно. В бетоне щебенка в составе, раз уж она откликнулась, с остальным справишься.

Договорить ей не дали. Пассажиры из автобуса, оценившие размер каменной ладони и состояние грузовика, немного пришли в себя и бросились благодарить спасительницу.

– Матушка-Жива помогла, – ответила им Улита, перекрывая гомон. – Шероховик к людям равнодушен, а Жива крикнула Удельнице, та нити жизней придержала, позволила мне заклинание прочитать. К священным деревьям сходите, вознесите хвалу, что богини наш остров без присмотра не оставляют.

Подъехавшая милиция перегородила дорогу, баба Уля взяла Галю за руку, перевела на другую сторону. Барьер из бетона что-то прошептал, голос камня отдался дурнотой и тоской по дому – дому, которого она не помнила. Галя расплакалась и баба Уля, причитая, повела ее домой. На рынок они на той неделе не добрались – к ним приходили врачи, скальники, благодарные люди, приносившие Улите дары за спасение.

После проявления силы Галину начали обучать. Школы и святилищ у скальников не было, знания передавались от наставника к ученику, из-за малого количества владеющих даром.

– Нас меньше, чем волхвов, – объяснила ей бабушка Уля, прежде чем они пошли знакомиться с дедом Ерофеем. – Здешних богов все знают, даже если не чтут, и когда маленький волхв превращается или огненный шар в ладони катать начинает, все понимают, что надо делать. Выбирают Берлогу – кто-то поближе к дому, кто-то по отзывам – и ребенка отвозят на обучение. Мы, скальники, пришельцы из других миров. О себе и своем боге мало что знаем, растеряли память в странствиях. Если кто-то в столицу попадет по туманным тропкам – спасаясь бегством или толкаемый любопытством – то может жизнь прожить, так и не узнав, что на юге сородичи колдуют. Мы о себе громко не рассказываем, храмов не строим, магазинчики не держим, живем неприметно.

Галя слушала и кивала, не решаясь спросить, сколько же всего на острове волхвов. Кузьма дружил с Андреем, превращавшимся в медвежонка. Анфиса морщила носик и говорила, что Андрей слишком большой и неуклюжий, может наступить, а потом начинает извиняться и рычит так, что ушки закладывает. Галя иногда приходила к Кузьме во двор, чтобы посмотреть на медвежонка, но он на нее внимания не обращал и часто уходил вместе с серым псом еще к какому-то приятелю. Галя привыкла к медвежонку, как к части мира, а сейчас задумалась: «А сколько их? По улицам медведи не гуляют. Стесняются? Нельзя? Или их тоже мало?»

Вопросы мелькали и исчезали. Знакомство с дедом Ерофеем заставило ее забыть о волхвах и ведьмах – после первой же прогулки рядом со старым скальником мир изменился, очаровал шепотом обработанного камня. Самым болтливым был мрамор. Галя удивлялась говорливости полированных плит, которыми облицовывали вестибюли зданий – лежавшие на полу постоянно жаловались, а те, что покрывали стены, сплетничали, распираемые подслушанной информацией. Дед Ерофей посмеивался, обещал:

– Привыкнешь. От них особой пользы нет, мы же не шпионим ни за кем, но поболтать иногда интересно.

Следующими говорунами оказались скульптуры в Священном Парке. И их рассказы нужно было делить натрое, Ерофей объяснил, почему.

– Раньше статуи богов не ваяли. Не было такого у славян никогда, у них камень не в чести. Из дерева идолов резали, очень редко каменные глыбы подходящие чуть-чуть обтесывали. Но это было не изображение бога, скорее, знак, отметина места силы. Знак, который со временем сменили священные деревья – вот они шорохом ветвей волю свыше донести могут. Волхвы язык листвы почти позабыли, мало кто понимает, но кто понимает, тот и дуб, и яблоню, и клен всегда послушает, запомнит и другим перескажет. Поверят или нет – другое дело, но услышать можно.

– А статуи тогда зачем?

– Для красоты. Как дань уважения и в некотором роде похвальба. Вот мы, люди, какие! Изображаем богов искусно, по своему образу и подобию. Примите дар и радуйтесь тому, что мы вас не забываем и богато почитаем.

– Боги радуются?

– Богам все равно, – ответил дед Ерофей. – Чем бы люди ни тешились, лишь бы ничего не просили и не воевали.

Позже, уже в старших классах школы, изучив достаточное количество учебников истории, Галина поняла, что дед Ерофей объяснял все слишком прямолинейно – а, в общем-то, как еще объяснять семилетнему ребенку?

Парковое искусство вошло в моду на континенте около сотни лет назад. Вдоль аллей выстраивались горнисты и барабанщики, футболисты, легкоатлеты, стройные девочки с мячами и веслами – напоминая о том, что здоровый дух существует только в здоровом теле. Пропитанный колдовством Карачун сбрасывал с постаментов гипсовых хлеборобов со снопами, птичниц, кормивших цыплят, и детей, демонстрирующих прохожим початки кукурузы. Не терпел навязанного поветрия, а, может быть, стыдился перед богами. Это породило отдельное островное искусство, начавшееся с поставленной в парке статуи Велеса. Скульптор изваял скотьего бога сидящим на камне, прижимающим копытом к колену лист, испещренный загадочными письменами. Другой, нормальной человеческой рукой, Велес держал короткий узорчатый посох. Голову бога покрывал рогатый шлем, на плечи была наброшена шуба.

Скульптуру торжественно установили в начале короткой кипарисовой аллеи, и она быстро стала местом паломничества. Шли к ней не волхвы, которые к новшеству отнеслись настороженно и даже поговаривали о богохульстве. Шли простые люди, видевшие в мраморном олицетворении то, чего им не хватало в хвойных деревьях – суровое лицо, каменный взгляд, увесистость. Учитель Ерофея, враждовавший с волхвами, не удержался и пару раз заставил губы Велеса зашевелиться. Так, чтобы казалось, что статуя отвечает на просьбы. Это вызывало волну народного восхищения и головокружение у скульптора, уверовавшего, что он стал проводником божественной силы. В Священном Парке установили статуи Живы и Мокоши, мастерская скульптора разрослась до школы с тридцатью учениками, в путеводителе по острову появились новые отметки. Доля и Недоля за работой, склонившиеся над ткацкими станками, Удельница, поглаживающая злыдню, Авсень, взвешивающий на ладони гроздь винограда. Слава докатилась до столицы, и парк внесли в число особо охраняемых природно-ландшафтных и историко-археологических объектов.

У скальников, имевших власть над обработанным камнем, вошло в привычку оживлять скульптуры по праздникам, отдавая дань уважения чужим богам, позволившим им обосноваться на острове без лишения магии. С годами стало заметно, что скульптуры, стоявшие и сидевшие среди священных деревьев, изменились. Молитвы, просьбы, человеческое восхищение и заклинания подарили им душу. Мрамор еще нельзя было назвать живым, он не мог говорить и двигаться по своей воле, но редкие откровения дарили ясность в сложных вопросах, а пророчества часто сбывались.

Галина относилась к парковым скульптурам как к самым престарелым скальникам. Всегда внимательно выслушивала, не всему верила и не все выполняла. Каменный разум был похож на старческий – медлительностью, спутанностью воспоминаний и бесценными проблесками мудрости, накопленной веками. Она любила приходить в парк в будние дни, на закате, когда пелена сумерек неумолимо побеждала солнечный свет. Под кронами огромных деревьев темнело раньше, лица скульптур оживали, и Галина делилась с ними радостями и горестями, задавала вопросы и обдумывала ответы.

Ее уединение часто нарушали Анфиса с Кузьмой. Маленькая псица беспокоилась, утверждала, что долго рядом со статуями сидеть нельзя. Боялась, что Галина окаменеет. Это смешило – приходилось удерживаться от того, чтобы не пошалить, не уговорить Живу или Удельницу протянуть руку и погладить суетливую и озабоченную собачку. Галина понимала, что испугает Анфису и потеряет единственную подругу – ни с одной из девочек-одноклассниц не сложились теплые отношения. Только с бело-шоколадной псицей.

Повзрослев и вдоволь наговорившись с камнем, Галина решила, что отсутствие других приятельниц и друзей связано с человеческим недоверием к скальникам. Бабушку Улиту уважали, потому что она неоднократно призывала каменную Длань для благого дела. Спасала провалившихся в пропасть туристов, заключала в ловушку вооруженных бандитов, напавших на банк, подпирала стену дома, почти обрушившегося после взрыва бытового газа – творила видимые чудеса во благо. Она была исключением из правил – это Галина поняла не сразу. Подданных Шероховика, оживлявших обработанный камень, люди уважали, но недолюбливали. Боялись того, что мраморная плитка выдаст скальнику их секреты, опасались лживого совета или пророчества от статуи.

Еще через пару лет ей стало ясно: пусть недолюбливают. Лишь бы не преследовали. Лишь бы не повторилась страшная ситуация, случившаяся в ее родном мире. Галина узнала правду, и эта правда, рассказанная камнями, заставила ее задуматься – а может ли подобное повториться здесь?

Она любила уголок на окраине парка, вдали от выложенных тротуарной плиток дорожек, в стороне от священных деревьев – хаотично разросшиеся заросли, почти смыкающиеся с лесом и берегом речушки, берущей истоки в горах. Три необтесанные мраморные глыбы – черная, белая и серая – лежали на песчаном пятачке возле редких на Карачуне берез. Остров славился каштановыми аллеями, зажигавшими весенние свечки, в августе начинавшими швыряться колючими плодами, а к сентябрю одарявшими город вторым цветением. То тут, то там росли катальпы, подхватывающие эстафету у каштанов, высились черные орехи, опасно роняющие тяжелые плоды по осени, акации, липы, клены и платаны. А березы встречались очень редко – даже до исчезновения зимы им на Карачуне было слишком жарко.

Галина пробиралась по гравийной дорожке, приятно хрустевшей под ногами, усаживалась на выветренный бордюр из дикого камня, слушала шорох листьев, наслаждалась удивительным спокойствием, наполнявшим ее тайное убежище. Мрамор молчал долго: она здоровалась с глыбами, не задавала никаких вопросов, и они приветствовали ее еле слышным шепотом без разборчивых слов. Изменения случились после весеннего половодья. Жаркое солнце растопило ледники, речушки, пронизывающие Кара-Корунд, вышли из берегов и затопили парк, подвалы, а кое-где и первые этажи зданий. Галину и Анфису долго не выпускали гулять на улицы, они перебежками перемещались от дома к дому в сопровождении Кузьмы, его одноклассников и иногда медведя Андрея.

К мраморной троице она выбралась во второй половине лета, когда закончилась школьная практика на каникулах, и удивилась тому, как изменилось место. Схлынувшая вода оставила после себя ветки, пустые раковины речных ракушек, колючие плоды водяных орехов и смальту, мелкие стеклянные камушки – инородные вкрапления, принесенные из другого мира.

Галина присела, осторожно прикоснулась кончиками пальцев к разноцветным гостям, чужеродным, как тропический попугай в воробьиной стае. Спросила:

– Откуда вы?

И не получила ответа. Непрозрачное стекло не понимало ее вопроса – или не хотело отвечать. Или неоднократная обработка лишила природный кварц голоса, помутила разум, замкнув уста огнем.

Неожиданным было то, что с ней заговорил черный мрамор – самая низкая и приземистая глыба.

– Они ничего не скажут, – прошелестел он. – Они были частью мозаики, их сила в единстве. Поодиночке они мертвы.

Галина заинтересовалась, начала выпытывать – как смальта попала на лужайку, откуда мрамор знает о мозаиках? – и за несколько дней терпеливых расспросов получила ответы. В пору разлива рек в горах происходили разнообразные чудеса. Иногда открывались тропы на Кромку, иногда ущелья заполняли неизвестно откуда взявшиеся озера, пугающие темной водой – поговаривали, что это Чернобог заставляет воеводу Карачуна отмывать винтовую лестницу, ведущую в Бездну, а тот выплескивает грязную воду в миры после весенней уборки. На один и тот же склон неподалеку от парка – на отвесной скале была высечена метка Шероховика – выпадали нежданные подарки из других миров. В основном каменные, чуявшие знак своего бога, спасавшиеся бегством и искавшие приюта.

– Мы тоже чужаки, – разоткровенничался черный мрамор. – Я помню разрушения. Таких как ты – повелительниц и повелителей камня – начали преследовать и ненавидеть. Люди того мира верили в то, что на них по ночам охотятся скульптуры, что лепнина и барельефы, украшающие дома, оживают, портят людям жизнь, душат гипсовыми руками. Они начали переезжать в деревянные дома, проклиная камень и изгоняя вас, скальников. Меня и братьев принесло из затопленной каменоломни. Эту смальту носило по Кромке годами, пока не прибило сюда очередным разливом. Люди сбивали мозаики ковшами бульдозеров, были уверены, что это избавит их от проклятья. Зимой деревянные дома вспыхивали и сгорали, а в каменных они по-прежнему боялись жить – даже если это был обожженный кирпич без лепнины.

– Почему они боялись? – спросила Галина. – Скальники действительно причиняли им вред? Или это были лживые обвинения?

Мрамор ничего не ответил, но она увидела картину – ей позволили прикоснуться к части общей каменной памяти. Да, вредили. Кто-то мелочно, ради забавы: ей показали группу подростков, оживлявших горгулий собора, натравливавших их на храмовых служителей, прихожан и прохожих. Кто-то обходился без жертв, используя свою силу для наживы, разрушая стены денежных хранилищ и заставляя каменные длани уносить сейфы. На действия служителей закона скальники отвечали агрессией – Галя увидела подпрыгнувшее малахитовое пресс-папье, ударившее хозяина в висок, рушащийся мост, увлекающий за собой не только автомобиль стражей порядка, но и вереницу машин, в которых сидели случайные люди.

Противостояние нарастало. Что только ни происходило: рушились небоскребы и колокольни, смальта мозаик оживала, слеплялась в уродливые фигуры, бродившие по улицам в поисках жертв. За десять лет было уничтожено множество произведений искусства, строений, людей и скальников. И – да, Галина поняла, что это ее родной мир. Ее мать обвинили в каменном колдовстве – вероятно, она как-то выдала себя – и отряд мстителей отправился к их дому, чтобы уничтожить магическую угрозу.

Знание пришло и ушло, оставив горечь – она не узнала ни имен родителей, ни название мира, страны и города, в котором жила. Галина долго перебирала всех карачунских скальником, обдумывая, может ли кто-то из них совершить преступление. Нет, никто и никогда не использовал свои способности во зло. Это вселяло надежду, что здесь не повторится беда.

Прикосновение к каменной памяти оставило след, но быстро вытерлось ежедневными событиями. Кузьма получил среднее образование и с первой попытки сдал экзамены в Академию милиции. Анфиса им гордилась, старалась учиться как можно лучше, чтобы поступить в медицинское училище. Галина радовалась тому, что псовая парочка уверенно идет к своей цели: отучиться, получить востребованную профессию, устроиться на работу и создать семью. Сама она отвергала поклонников, не знала, кем хочет быть, и немного жалела, что темноволосый волхв-медведь Андрей уехал на материк и не подавал вестей.

Замечала ли она, что климат изменился? Конечно, замечала! В детстве зимние улицы заметало снегом, сугробы лежали выше ее роста. Потом становились все ниже, вопрос «а в этом году был снег?» звучал все чаще, и отвечали на него словом «нет». Елки по-прежнему наряжали, на городской площади жгли костер Бадняка, вот только днем фотографировались возле елок в летних платьях, ловя момент, пока солнышко припекало. И дразнили этими фотографиями москвичей и северян.

Первыми тревогу забили фермеры. Солнце три года подряд выжигало урожай, не помогали никакие поливы – да и не наберешь воды из обмелевших рек. А те, что поменьше, совсем пересохли. Большие реки можно было перейти по дну. Пруды превратились в вязкие лужи ила. Речная рыба исчезла с прилавков.

Пока горожане обвиняли в жаре и засухе Велеса, Галина к разговорам не прислушивалась. Велеса постоянно в чем-то обвиняли, это было привычно, в одно ухо влетало, в другое вылетало, а в голове не задерживалось. Когда заговорили о том, что остров проклял Авсень, Галина думала не о богах и засухе – она мучительно решала, куда будет поступать. Анфиса сразу после школы отнесла документы в медицинское училище, а она разрывалась между архитектурным техникумом и факультетом ландшафтного дизайна в Карачунском государственном университете. Измаявшись, она пошла за советом к деду Ерофею. Рассказала ему, что в архитектурном техникуме есть отделение реставрации и реконструкции зданий, и ей хочется возвращать к жизни и омолаживать старые купеческие особняки в историческом центре Кара-Корунда.

– Мне это нравится, – сказала она. – Я недавно уговорила кирпичи стряхнуть с фасада старую краску. Дом преобразился! Ужасные слои разноцветной извести портили и общий вид и барельефы.

Дед Ерофей долго молчал, потом изрек:

– У особняков характер скверный. Камень и ворожбу, и чужие преступления впитывает. Можно попасть в ловушку. Будешь потом своей жизнью красивый фасад питать.

– Я осторожно, – ответила Галина. – Мне это нравится.

Разговор затух – каждая сторона осталась при своем мнении. Уходя, Галина спросила, верит ли Ерофей в то, что виновник засухи – Авсень. И получила твердый ответ:

– Нет. Не он. Чья-то волшба рядом. То ли Мары, то ли Чернобога.

И это быстро забылось. Галина поступила в архитектурный техникум, с головой окунулась в водоворот новых знакомств и знаний. Времени не хватало, даже в парк выбиралась редко. И к глыбам мрамора не доходила – слишком далеко.

Слова ведьм заставили ее задуматься. Она загибала пальцы, пытаясь посчитать, когда в ее тайный уголок принесло смальту. Четыре или пять лет назад? Может быть, шесть? Стоял ли уже барьер, перекрывающий пути на Кромку? Она путалась, и жалела о том, что камни бесполезно расспрашивать о причинах засухи. Солнце им милее, чем дождь, они рады существующему положению дел и не хотят обсуждать эту тему.

Столица медленно закипала – от слухов, формирования магических отрядов и возвращения уехавших на материк колдунов. Первыми – быстрее всех – на призыв Берлоги откликнулись волхвы, оповещенные фибулами. Галина подумала об Андрее: «Интересно, приедет ли он? Или уже прижился-женился в столице?» и получила быстрый ответ.

Они с Анфисой пили чай во дворе бабы Ули, когда через заборчик, разделявший дворы, перевесился Кузьма и заорал:

– А знаете, кого я сегодня видел и чуть не арестовал? Пришлось отпустить, потому что оснований не было!

Кузьма вытянулся, заматерел – псы взрослели быстрее людей. Он не хватал звезд с неба, поэтому не стал мучиться с получением высшего образования. Отучился два года, получил сержантские погоны и отправился патрулировать улицы Кара-Корунда. Смену с автоматом и в бронежилете, смену на лапах.

– Кого? – спросила Анфиса и метко кинула в Кузьму шоколадной конфетой. Тот поймал добычу и радостно сообщил:

– Андрей приехал! Сказал, ехал домой из столице, и в поезде обнаружил, что фибула нагрелась – услышал призыв в защитный отряд. На паром очереди – ну это мы и без него знаем – говорит, еле купил билет, пришлось четыре часа в очереди стоять. Я ему: «Предъявите документы!». А он мне: «Отвечай, пес блохастый, как вы без меня за три года остров до чрезвычайного положения довели?»

Анфиса тоненько рассмеялась. Кузьма развернул конфету, съел и попросил:

– Кинь еще!

Галина, живо представившая себе перепалку пса и волхва, улыбнулась и отдала Кузьме свою конфету. Кирпичная стена, на которую она облокачивалась, прошептала: «Почти все в сборе. Скоро, скоро…»

«Что?» – мысленно спросила Галина.

Кирпич смолк, не удостоив ее ответом.

Глава 3. Андрей. Возвращение

Он обдумывал странный, возможно, вещий сон – перебирал детали, выискивал признаки наведенного морока и не находил. Спохватился, начал записывать в заметки на телефоне самое главное: опасность в мире рядом с Бездной Мертвых, ледяные осы, Чур, пропавший на полсотни лет, отсутствие стражей на Кромке. Загадочный талисман из вишневого льда, в котором Авсень признал магию Мары или Чернобога. Он прикрыл глаза, стараясь вспомнить мельчайшие подробности, соскользнул в Дрёму, и вскинулся от властного призыва: «Домой! Беда!»

Медвежий рев вторил человеческому голосу. Кто-то из наставников Берлоги созывал своих бывших учеников на остров. Кряжистый Велес, сопровождаемый двумя седыми медведями, прошел по Священному парку, мимоходом поклонившись зардевшимся скульптурам Живы и Мокоши, добрался до собственного изваяния, легким движением руки сшиб рога со шлема и раскрошил копыто и каменный лист с загадочными письменами. Человеческая рука скульптуры разжала пальцы и выронила на землю короткий узорчатый посох, подхваченный одним их медведей. Велес и его спутники ушли в туман, опустившийся на парк, а Андрей подскочил, ударившись головой о стену купе, поспешно залез в сумку и вытащил нагревшуюся бронзовую фибулу. На обратной стороне проступили вишневые буквы: «Тревога!»

Ему не померещилось. Велес собирал свое войско. Все волхвы, услышавшие призыв, должны были в трехдневный срок явиться в родную Берлогу.

Андрей порадовался тому, что поезд вот-вот достигнет конечной станции, понадеялся, что расписание электричек до парома не изменилось, и ему не придется терять время на вокзале.

«Думал – может задержаться, прогуляться по побережью, не сразу ехать на остров. А тут одно к одному. И сон, и Велес подгоняет. Первым делом пойду в Берлогу, наставнику об увиденном расскажу. Вдруг не только мне видение было, смогут сложить мозаику из кусочков?»

Еще ему было очень интересно, в самом деле Велес сшиб рога со своей статуи или это было художественное дополнение к Призыву? Не доедешь – не узнаешь, а любопытство гложет хуже голода.

Накрыла волна воодушевления: перестал быть как все, почувствовал себя частью Велесовой паствы, а медведь вспомнил, что может биться плечом к плечу с сородичами – мало кто устоит перед стаей разъяренных перевертышей. Понять бы еще, с кем придется сражаться. Андрей почти не следил за новостями из дома, но не сомневался в том, что если бы на Карачуне случилось землетрясение или экологическая катастрофа, об этом бы непременно рассказали на всех телевизионных каналах. Значит, что-то магическое – да и не собирали бы именно волхвов из-за обычных проблем, другими силами справились.