Строки из прошлого бесплатное чтение

Записки про Джима в полном объёме публикуются впервые.

Авторство этих записок весьма спорно. Что-то написал хозяин Джима. Что-то записано со слов его подружки Оли. А кое-где приложил лапу и сам Джим, пёс неизвестной породы, найденный в лесу в возрасте одного месяца и ставший полноправным членом семьи.

Рисунок автора

Рассказ собаки Джима о его впечатлениях о двуногих зверях, у которых он живёт. И немного о себе

Живу я сейчас в большой трёхкомнатной квартире. Охраняю её от посторонних и считаю своей территорией, хотя, как мне кажется, животные, которые ходят на двух лапах и называются людьми, считают, что это их квартира. Кроме меня, здесь живёт кот, ему только один год, и отзывается он на кличку Кисик, а также маленькая попугаиха, очень сварливая, по прозвищу Фрося.

С этими большими животными я живу больше трёх лет. За это время многому научился, отлично знаю все их хитрости, причуды, всё нелогичное в их поведении. Только сказать не могу.

По моим наблюдениям, люди глупее собак: за три года они не смогли выучить ни одного моего слова, хотя я много раз при них и рычал, и подвывал, и тявкал. Но что делать, если они такие неразумные от природы?

Я помню себя трёх-четырёх недель от рождения. Помню тёплый живот моей мамы, её язык, облизывающий меня. А потом я неожиданно очутился в тёмном лесу, в кустах. От голода и страха не мог даже скулить. И пропал бы так, если бы меня не подобрал мой первый человек – Катя.

Так я и попал в большую квартиру на улице Герцена[1], где вместе со мной, Кисиком и Фросей живут люди: хозяин Марк и его жена Эля. Эти люди – очень странные создания. Когда они садятся в кухне за стол завтракать, обедать (по субботам и воскресеньям) или ужинать, едят очень много вкуснятины: и колбасу варёную, и колбасу копчёную, и рыбу жареную, и курицу, и очень вкусный бульон с большой костью. Конечно же, мне всего этого очень хочется. От горя и желания я научился залезать на стул и сидеть как они. Но очень часто слышу: «Иди на место. Не попрошайничай!» Представляю их реакцию, если бы всё это ел я, а они бы смотрели в мою миску, исходя слюной.

Или другой пример. Утром, когда хозяева просыпаются, они прежде всего идут в туалет. Когда же я по утрам приношу ошейник и кладу его на кровать, показывая, что пора гулять, мне говорят: «Подожди, Джим, успеешь».

Где логика?

А ещё у меня есть подружка Оля. Мы с ней очень долго привыкали друг к другу, зато теперь, как говорят люди, нас не разлить водой. Оля очень смелая, она всегда соглашается пожить в нашем зверинце, пока Эля и Марк гостят где-то во Франции – точно не знаю, так как моя география ограничивается дворами вокруг дома на улице Герцена.

Это Оля – подружка Джима.

Рисунок автора

Правда, чего греха таить, иногда я позволяю себе совершать и более дальние вылазки, ведь у меня душа первооткрывателя.

И Оля это понимает (она сама путешественница), но очень переживает, когда мои отлучки затягиваются.

Марк ругает меня за побеги и даже может шлёпнуть. Я к подобным действиям отношусь с пониманием. Это же в воспитательных целях. А Эля любит беседовать со мной. Всем своим видом я показываю, что осознал и больше ни за что и ни-ког-да дальше «татарского» магазина не уйду. Как послушная домашняя собака, залезаю в кресло, и в доме воцаряется покой и согласие, мурлычет кот, щебечет Фрося. Эля готовит нам ужин…

Но вот я снова на улице. Прыгают воробьи. Копаются в помойке кошки. Куда-то бегут прохожие. Кричат дети. Я дрожу от аромата улицы. Свобода. Миллион чудесных запахов. Я не слышу команд хозяина. Не чувствую натяжение поводка. И я уже не глупый щенок-найдёныш.

Я взрослый пёс.

Что ждёт меня?

Останусь ли навсегда в семье Марка и Эли?

Или разделю судьбу моих бездомных братьев?

1994 год

В гостях у художника

Одиннадцать лет своей собачьей жизни Джим прожил в большой квартире на Никитской. Дом принадлежал кооперативу ВТО-2, и поначалу в нём поселились одни знаменитости. Достаточно вспомнить Тенина и Сухаревскую – и станет ясно, что дом был очень непростой. Но для Джима все соседи делились на тех, кто любил его, а таких было больше, и тех, кто, скажем мягко, не очень хорошо к нему относился, например Высоковские или страстная кошатница Талызина. Ну да Бог им судья.

Но вот настало время больших перемен, в театральном доме появились новые жильцы, всё больше банкиры да предприниматели. Актёрской братии стало не под силу содержать хоромы, они их сдали в аренду и разбрелись кто куда. Хозяева Джима тоже сдали квартиру какому-то Джерри, а сами переехали к дочери, да не куда-нибудь, а в далёкий-далёкий Париж.

Где он, этот Париж, Джим не знал, а поэтому и не волновался. Возможно, Париж недалеко от его любимого Абрамцева, а возможно, рядом с Олиной дачей. Дальше этой дачи ничего быть не могло.

Так как Джим уже далеко не молод, было решено на время оставить его у Оли, пока в этом неизвестном Париже для него не создадут нормальные условия обитания, тем более что в отсутствие хозяев Оля была ему и нянькой, и подружкой, и просто очень-очень любимым существом, которое само нуждалось в его, Джимовой, защите и опеке.

Джим не любил Олину малогабаритную квартиру, где непонятно каким образом разместились книжные шкафы, два рояля, три телевизора и безмерное количество всяких не поддающихся определению предметов, привезённых из многочисленных путешествий. А ездить в экзотические страны Оля начала ещё при старом режиме, то есть при советской власти, а не при царизме, разумеется. Работа у неё была такая: в те далёкие времена мало кто владел языками, вот её познания и служили на благо Родине. Первая серьёзная командировка была в Мавританию, есть в Африке такая страна, о которой Оля даже спустя много лет вспоминает с большой теплотой, стирая пыль с огромных чёрных масок, наводящих тоску на неподготовленного зрителя.

Из Кампучии приехали бронзовые апсары, из Алжира – «рука Фатимы» и сахарская роза (между прочим, точно такие же ладошки продаются и в Израиле, но это сюжет для другого рассказа). Из Египта, естественно, скарабеи, кресты жизни и сосуды непонятного назначения.

С Европой Оля познакомилась уже после развала Союза. И квартира наполнилась картами и путеводителями. Они всюду: в шкафах, на полках, на столах, под столами и даже на кухне!

Но больше всего Джима раздражала стройка за окном. Целый день что-то ухало, трещало и нервировало. Хотя, с другой стороны, было на что посмотреть. Каждое утро после прогулки Джим провожал Олю на работу, а сам устраивался на подоконнике и философствовал…

Конечно, его подруга – создание странное и не похожее на других известных ему женщин. Но женщина есть женщина. Она непредсказуема. С одной стороны, любовь к перемене мест и независимый характер не способствуют, как известно, созданию прочных семей. Но с другой…

В любой момент может появиться некто, кто нарушит их устоявшееся житьё-бытьё. Тем более что уж очень часто в последнее время Оле звонит художник. Джим видел его несколько раз ещё в квартире своих хозяев, на Никитской. К разговорам Джим не прислушивался, но тревога в сердце закралась. А вдруг художник отнимет у него Олю? Этого допустить нельзя. Джим станет её тенью. Будет постоянно с ней.

И вот, как пишут в романах, в один прекрасный день Оля и её верный Джим позвонили в дверь художника…

Квартира Джиму понравилась сразу. Просторно. Ничего лишнего. Только на стенах какие-то картинки в красивых рамках и крашеные деревяшки. Из кухни вкусно пахло варёной курицей.

Джим осмотрелся, потянулся и направился к мусорному ведру. То, что произошло дальше, никогда не случилось бы в его родной квартире на Никитской, где пса воспитали в лучших традициях квартирно-дворового собаководства. Но в чужой обстановке он чувствовал себя первооткрывателем. К тому же надо было выяснить, что за человек здесь живёт. Для начала Джим обследовал содержимое мусорного ведра. Там оказались кости от той самой курицы, которая источала столь чудный запах, но была недоступна.

Дверца холодильника открылась легко, там не было ничего интересного. Две банки сайры и бутыль с растворителем.

Санузел Джиму не понравился вовсе. Неужели в старых доходных домах экономили на удобствах?

Спальня в синих тонах навевала тоску. А вот соседняя комната, наоборот, ласкала глаз яркими красками. Джим никогда не был в музее, но предполагал, что музей должен выглядеть именно так. Все стены увешаны картинами и какими-то странными деревянными досками.

Картинами Джима не удивить, он их видел много и у себя дома, и у Оли и даже знал, что все вкусности, изображённые на полотнах, совершенно не съедобны. А вот раскрашенные доски… Чувствовалось, что они очень старые. Некоторые даже с изъянами.

Джим опять потянулся и перешёл в гостиную. Там за изящным столиком красного дерева сидели Оля и художник и вели светскую беседу. На собаку никто не обращал внимания. Пёс осмотрелся. Комната как комната. Стол, кресла на хлипких ножках. Ни в какое сравнение с огромным креслом в квартире на Никитской, где так славно развалиться и поспать под мерное гуденье человеческих голосов.

К этим же креслам и подойти страшно – такие они хрупкие и ненадёжные с виду. Вот диванчик – другое дело. Правда, на вид тоже не очень прочный, но хоть широкий.

Джим не спеша, не обращая никакого внимания на беседующих, направился к дивану. Зевнул. Задней лапой почесал правый бок. Опять зевнул. Положил лапу на диван. Задумался. Положил вторую лапу. Подтянулся. Неспешно втащил своё тело на шёлковое чудо прошлых веков. Перевернулся на спину.

Ему было очень хорошо и комфортно.

Милый мой читатель, не буду описывать реакцию художника, когда он увидел на своём любимом «рекамье» это лохматое беспардонное чудище.

Визитёрам тут же было предложено спуститься в мастерскую, в подвал, и беседу продолжить там.

Джима это устраивало вполне. Во-первых, дитя улицы, он начинал уже тяготиться этой музейной роскошью.

А во-вторых…

Это значило, что отныне они опять будут вдвоём: только он, Джим, и она, его любимая Оля.

Это тоже Оля. Рисунок автора с натуры

2005 год

Джим-парижанин

Приближался Новый год. Город как никогда был завален снегом. Было очень холодно. Джим выходил на прогулку в голубой вязаной попонке, которая очень ему мешала, и он постоянно старался сбросить её. Оля покрикивала, с поводка собаку не спускала. Она явно была чем-то озабочена. Несколько раз водила Джима в ветеринарную клинику, но там его никто не осматривал, просто выписывали какие-то бумажки и ставили на них печати. Пёс чувствовал приближение перемен и боялся их. По вечерам он стал отказываться от прогулок, хотя в течение дня, сидя на подоконнике, с тоскою глядел на улицу.

И вот однажды утром Оля не пошла на работу. Принесла две огромные сумки и стала в них укладывать Джимовы миски, поводки, игрушки, любимый плед.

«Джимочка, сейчас за нами приедет машина, и мы поедем к Эле и Марку, ты не волнуйся. Я буду рядом».

Ехали очень долго. Всюду были заносы. Такого снегопада Джим не видел никогда, будто Москва на прощанье решила окутать маленького путешественника белой нежностью пурги.

В аэропорту Джим весело бегал, помогая Оле оформлять кучу документов. И вдруг он очутился в клетке. Один.

Первое, что подумал пёс: «На живодёрню». Беспризорные псы ему рассказывали о людях с мерзким запахом и отвратительного вида, которые ловят собак на улицах, в скверах, подъездах, у помоек, даже у гаражей. Забирают и увозят на гибель.

«Ну не может со мной так поступить моя Оля. И хозяева, которые вдруг исчезли, – они тоже никак бы этого не позволили. Уж если это так, то на самом деле лучше на живодерню, потому что после такого предательства жить нельзя».

В ожидании неизбежного пёс задремал. Дремота принесла массу разных видений. Он вновь почувствовал себя маленьким, брошенным в дождь в лесу щенком. Увидел квартиру на Никитской. Хозяина, который многому его научил. Другие собаки брали блеском шерсти, окрасом, статью, ушами, хвостом, а он, как подобает собаке, которая хочет во что бы то ни стало выжить, удержаться в жизни, брал умом.

Джим быстро понял все примитивные, стандартные команды, научился считать до пяти, а если была колбаса, то и на разных иностранных языках.

Пёс вздрогнул, заскулил, задёргал лапами: во сне он за кем-то бежал, а рядом была его подруга – добрая, покладистая, весёлая и толстая ротвейлерша Ева. Джим проводил с ней массу гуляночного времени.

На какое-то мгновение привиделась дача. Как он любил туда ездить! Это было наслаждение полной свободой. А как он любил лежать рядом с хозяином и смотреть на огонь. Он видел сидевших у огня людей в шкурах, бросавших собакам кости мамонта. А он был вожаком и первым хватал свою кость.

Джим снова заскулил, попытался встать. Клетка была большая, но неудобная.

Но где же Оля? Она обещала быть рядом. Обмануть она не могла. Значит, что-то мешает ей подойти к Джиму, выпустить его из этой мерзкой клетки, почесать за ухом и сказать много-много ласковых слов. Джим чувствовал, что она где-то рядом, в этом ужасном пространстве с гулом, рёвом, холодом и отвратительными запахами.

Но вот всё стихло. Джим прилетел во Францию.

Нужна ли она ему?

…Прошло три месяца.

Пёс проснулся, спрыгнул с дивана, подошёл к хозяину.

Хозяин не спал. Начинался утренний ритуал: пёс толкал хозяина носом, пытался лизнуть, ворчал. Хозяин делал вид, что сердится, трепал пса и шептал ему на ухо что-то. Пёс понимал, что шепчет хозяин про старую жизнь.

Скоро гулять. Гулять здесь, во Франции, совсем особая стать. Всё покрыто травой, изумительные газоны, розы, деревья, деревца, кусты, вьюны и прочее. И нигде ни стекла битого, ни ржавых банок. Бегай, прыгай – лапы уж точно не порежешь.

«Вот такой он, наверно, рай собачий», – думал пёс, присев под кустом для своих надобностей. Он был стыдлив и деликатен, для туалета всегда выбирал кусты, разлапистые деревья, укромные уголки. А здесь этого добра хоть отбавляй.

Первое время пёс искал друзей и подруг. Встречал. Но встречи эти были грустные. Во-первых, все собаки были на поводках, во-вторых, по непонятным командам хозяев с псом никто не общался. Псу было грустно. Его удивляли перемены в хозяине. Только и слышишь от него: «Бон жур, мадам, пардон, мерси, экскюзэ муа». Пёс подозревал, что хозяин больше ничего по-французски сказать не мог. И подобная вежливость была где-то даже неприятна. То ли дело в Москве, в скарятинских двориках у Большой Никитской. На крик противный из окна – «Уберите собаку с газона!» – хозяин отвечал коротко и ёмко: «Пошла…!» После чего вражеское окно закрывалось и они продолжали прогулку.

Но что потрясло пса до шока – это совершенно необъяснимое поведение хозяина на третий день после приезда пса во Францию. Хозяин подошёл к кустам и убрал в пакет Джимовы какашки.

Неужели здесь русское собачье дерьмо в цене и хозяин таким образом хочет поправить своё материальное положение?

И ещё одна особенность местных двориков, газонов и розариев пса ставила в недоумение. Не было помоек. Ну совершенно.

Поэтому не было никакой возможности найти вонючие косточки, заплесневелый хлеб и кошек, которых можно гнать до полного самозабвения.

Пёс подошёл к окну, посмотрел во двор. Окно было во всю стену, и видно было далеко. Пёс снова вспомнил свою подружку Еву, её толстый зад с чудесными золотистыми подпалинами. Дачу. Бродячую жизнь местных собак и себя в их стае.

Постепенно Джим понял, что жизнь здесь физиологическая.

Он хорошо ел. Спал. Какал – и дерьмо убиралось. И всё.

Пёс спрыгнул с дивана. Подходило время обеда.

2001–2002 годы

Post scriptum. Дневник Джима

Мне уже больше пятнадцати лет. Редко какой собаке удаётся прожить такую долгую жизнь. Я бесконечно люблю свою семью. Мы все уже в таком возрасте, что взаимоотношения «собака – хозяин» просто немыслимы. Мы члены одной семьи.

Мы все – семья.

Большая часть моей собачьей судьбы сложилась в чудесной стране, где зимой идёт такой пушистый, такой чистый, такой голубой снег. Даже в самые сильные морозы там можно бегать по абрамцевским улицам с соседскими Жучками и Шариками и чувствовать себя вожаком большой стаи. Ведь как-никак я среди них самый умный, самый воспитанный, а может быть, и самый красивый. Не зря же меня снимали в этой смешной передаче «Дог-шоу». Конкурс был пустяковый, да и соперники так себе: белый королевский пудель, который вообще ничего не умел, зато имел потрясающий экстерьер, да маленькая собачка, ещё более беспородная, чем я. И если бы не ошибка Марка, быть мне победителем, задания ведь были просто ерундовые. Команды все я знал с детства, а в отрочестве и считать уже умел, а уж хозяина своего я бы узнал в любом обличье.

Мне кажется, что устроители шоу меньше всего думали о собаках. Представьте, в один день снималось сразу несколько выпусков. Все собаки приехали к одному часу и очень нервничали. Хорошо, что Марк нас с Олей оставил в машине, пока его гримировали и обряжали в фирменный свитер. На манеж нас позвали только через два с половиной часа. Олю Марк отправил на балкон, чтобы я не нервничал и не отвлекался. Я же был совершенно спокоен, хотя меня жутко раздражали эти «породистые» рыжие лабрадоры, которые всё время путались под ногами и мешали сосредоточиться. Пришлось немного поворчать, совсем немного.

Зато, когда началась наша съёмка, я выдал всё на едином дыхании, и если бы Марк приказал мне сделать невозможное, ничто бы меня не остановило.

Передача вышла в эфир только через два месяца. Все знакомые Эли и Марка нервничали: «Ну где же Джим?» И вот наконец – мой триумф! Весь дом на Никитской, всё Абрамцево – все увидели. Джим стал знаменитым.

Консьержки, обожавшие меня, просто задохнулись от восторга. Я гордо вышагивал по Большой Никитской и твёрдо знал, что жизнь прекрасна!

Ах, моя любимая большая Никитская, та, что когда-то была улицей Герцена, как ты сейчас без меня? Жив ли мой старый соперник Барон? Ведь ему уже тоже немало лет. Не хочу называть его врагом, хотя схватки между нами были нешуточные, это было давно, и время сгладило многое. Сражались из-за Евы. С Евой мне было интересно, почти как с Олей. Но вот ведь моё собачье счастье: ротвейлершу Еву отдали чемпиону породы, а Оля осталась в Москве.

Москву я вспоминаю часто, лежа на любимом диване, закрыв глаза, я представляю, как маленьким щенком попал в семью, где уже было много живности: и старый кот Масик, заменявший мне маму и воспитавший меня, и попугай Кеша, с которым я потом не очень хорошо поступил, и рыбки. Они, впрочем, меня совершенно не интересовали, и про них я ничего не могу сказать, тем более что при переезде на новую квартиру с ними что-то произошло.

А в новой квартире на улице Герцена мне пришлось вскоре стать главой клана, старый Масик простудился и умер, с Кешей тоже случилась неприятность… Но Эля с Марком не могут без животных. И в нашу семью вошли котёнок Кисик и попугай Фрося. Очень беспокойные создания. И я всегда их ставил на место, с Кисиком постоянно были проблемы. Кошка и есть кошка. Хоть и мужеского пола.

А ещё к нам иногда приезжала гостья из Парижа, вся в завитушках, персиковая, с модной стрижкой, очень кокетливая и хорошо воспитанная. Когда я увидел её в первый раз, даже не понял, что это тоже собака. Звали её Любочка, а по фамилии – Пудель. Её хозяйка Альбина всюду Любочку возила с собой, а в Париже, говорят, даже в ресторан с собой брала.

В те времена я ещё не знал, что такое Париж. На первом году моей жизни туда уехала Катя, спасшая меня от неминуемой смерти. Потом в этот Париж стали ездить Эля с Марком. Тогда-то я и подружился с Олей.

Когда Оля в первый раз осталась в нашем зверинце, я подумал, что не выдержит, и как мог стал помогать ей. Правда, и со мной случались всякие конфузы. Но с кем не бывает?

Нам с Олей есть что вспомнить. Как гуляли по арбатским переулкам. В мороз вытаскивали пьяных из сугроба. Как она искала меня по ночам в тех же переулках. А когда я прибегал в три часа ночи, плакала, ругалась и говорила, что ни за что со мной не останется. Но оставалась. Всегда. Даже когда Эля с Марком уехали навсегда в этот чужой город.

Чужой… Теперь это и мой город. Я долго к нему привыкал. Когда Оля рассказывала, как мы полетим к Эле и Марку, Кате, мальчикам, я не думал, что это так мучительно.

Переезд к Оле. Ожидание. Оформление каких-то документов, непонятно кому и зачем нужных. Ни один человек, выдававший справки о возможности моего отъезда, даже не взглянул на меня.

А в аэропорту, на последнем этапе, когда мы с Олей зашли в ветеринарную службу, очень красивая барышня закричала:

«Нет, нет. Пса оставьте снаружи. Здесь так душно. Справку я вам и так подпишу». Таможенники тоже не взглянули ни на меня, ни на мои документы. А может, я очень ценный производитель? Обидно!

А сколько мы ждали клетку! А как бегали, оформляя перевес.

А что я испытал в грузовом отсеке…

После тряски, гула, грохота, холода – тишина…

Клетку куда-то везут. Стоп… Дверца открывается…

Свет. Незнакомые запахи.

Бежать. Бежать. Бежать.

Кругом опасность…

Вдруг Олин голос: «Джим!»

Голос Марка: «Джимуня мой!»

Чудится. Бежать, бежать.

Кто-то крепко держит за ошейник. Знакомая рука. Марк. Это мой Марк. Я спасён.

Меня сажают в машину. Машина незнакомая, но запахи родные. Пахнет Любочкой и духами Альбины. Но ведь они в Париже!

Неужели и я – в Париже?!

Меня вводят в незнакомый подъезд. Открывается дверь. «Джимочка!» Это же Эля. Вбегаю в квартиру. Моя старая мебель. Как мне её не хватало в сером измайловском доме!

Я у себя.

Я в семье.

Когда рядом с тобой дорогие тебе люди, можно жить и во Франции. Нам, собакам, проще: ностальгия нас меньше мучает.

И хоть снятся мне иногда мои абрамцевские подружки, чёрный Боб, признававший моё лидерство и так же, как и я, любивший моего хозяина, мне уже не так тяжело, как в первые дни, когда каждый Олин приезд вызывал желание бежать. Всё равно куда.

Я знаю, что до Большой Никитской мне всё равно не добраться, но… Бежать. Бежать. Чтобы взорвать монотонность сытой жизни.

Однажды я ушёл…

Бродил три дня под дождём, понимая, что самостоятельно мне уже не вернуться. Силы не те. Глаза подводят. Слух пропал.

Свалился под каким-то деревом. Меня искали. Безрезультатно. И только номер телефона, выбитый Олей ещё в Москве на моём ошейнике, позволил случайно наткнувшемуся на меня кладбищенскому сторожу сообщить Марку, где я.

Говорят, беспородные собаки живучи. Не знаю.

Может быть, мою жизнь поддерживает любовь моей семьи, её забота обо мне с самых ранних моих щенячьих лет.

Теплота, которой они окружают всех, кто им дорог.

Я очень, очень, очень люблю свою семью.

2005 год