Зверогон бесплатное чтение

Глава 1

– Ну куда вы, куда? Не видите, лента натянута?

Старичок с кривоногой лохматой собачонкой остановился, прикидывая, как изменить привычный маршрут прогулки. Собака негромко тявкнула, и ППС-ник, молодой парень, который отгонял зевак от места преступления, произнес, глядя на нее:

– Нельзя сюда!

Собака заскулила, словно понимала.

Эту часть парка изолировали, натянув красно-желтые ленты с надписями “Место преступления! Не пересекать!”, но со всех сторон доносились шум каруселей, музыка и веселые возгласы гуляющих, которые и знать не знали о преступлении, и Филину это казалось в каком-то смысле кощунственным.

Смерть требует тишины и уважения. Он всегда это знал. Будь его воля, вообще закрыл бы парк на несколько дней – но хозяева никогда не пойдут на потерю прибыли. Август в этом году выдался прохладным, но люди шли в парк, ловя уходящее лето: кто же будет упускать посетителей, когда впереди осень?

Тело светловолосой девушки лежало в траве, метрах в пяти от асфальтированной велодорожки. Беспечная белка прыгала возле дорогих беговых кроссовок, не боясь людей в белых комбинезонах, которые возились возле тела, отрабатывая место преступления и аккуратно отмечая все, что могло быть важным.

Убитую уложили ровно, правая рука была вытянута вдоль тела, левая лежала на груди – девушка выглядела так, словно прилегла отдохнуть. Если бы не синеватые пятна на шее, можно было подумать, что она спит.

– Что по предварительным? – спросил Филин. Белла, эксперт-криминалист, давно признанная лучшей в своем деле, подняла голову, посмотрела на него наглыми зелеными глазами болотной лисы. Синяя куртка с надписью “Криминалистический отдел ОМВД России по Турьевскому району” смотрелась на ней, как что-то от кутюр.

Лисы всегда такие. Даже в форме выглядят так, будто собрались на закрытую вечеринку.

– Задушена примерно час назад. И ее Тень не рассеялась после смерти, а покинула тело до этого. Видишь?

Она осторожно раздвинула язычки воротника модной бело-розовой футболки и указала на левую ключицу. Филин присел на корточки рядом с Беллой, посмотрел: от ключицы вниз тянулась темная полоса, и он невольно ощутил холод. Белла сунулась в распахнутую пасть открытого криминалистического чемоданчика, вынула фонарик и щелкнула кнопкой, направляя луч на кожу.

Обычно Тени рассеивались после смерти хозяина, но иногда бывало и так, что они убегали от умирающего, словно пытались спастись. Тогда на коже груди или ключице оставалась такая вот темная полоса. Потом эти Тени блуждали в одиночестве, не находя приюта, и в итоге умирали – однажды Влад видел такую Тень-беглянку, мертвого белоголового орла в траве.

– Я знаешь, кого вспомнила? – Белла со вздохом закрыла чемоданчик. – Кирилла Окопченко, новгородского серийника. Убивал, потому что хотел создать личную сверх-Тень. Забирал Тени своих жертв, но начал именно с того, что взял Тень, которая покинула тело хозяина. Присвоил ее, потом уже все закрутилось, начал убивать, все такое…

Филин кивнул, вспоминая о том, что давным-давно отправил в дальние уголки памяти, на самые темные полки, чтобы никогда не вынимать на свет.

Тень Кирилла Окопченко, которого в прессе прозвали Птицеловом, была тигром, черным с белыми полосами. Он бросался на чужие Тени – орла, голубя, серую неясыть, коршуна, ворону – и пожирал их: хруст ломающихся крыльев иногда снился Филину по ночам.

Окопченко считал тигра владыкой зверей и земли и был уверен: если уничтожить всех птиц – станешь владыкой неба. А кто владеет небом – владеет всем миром.

Когда его задержали, тень уже не была просто тигром.

Из плеч чудовища торчали уродливые перепончатые крылья – мятые, пятнистые, будто слепленные наспех из обрывков и кусочков. Передняя правая лапа тоже изменилась – пальцы срослись, когти изогнулись в хищные крючья, кожа покрылась чешуей.

В какой-то мере его эксперимент удался.

Естественно, Окопченко приговорили к расстрелу, но подоспел мораторий на смертную казнь. После нескольких лет за решеткой “Черного дельфина” его тигр обрел обычные черты.

Филин знал, что в тигриных глазах по-прежнему появляется зеленоватый огонь.

– Смотри, – продолжала Белла, решив перейти от воспоминаний к делам насущным. – Дело было примерно так: он ударил, – пальцы эксперта пробежали по девичьей скуле, там, где кожа налилась черно-красным. – Девушка стала сопротивляться. Ударил еще раз, уже намного сильнее, начал душить. Тень начала отделяться, когда девушка еще была жива – он задушил жертву, забрал Тень и ушел. Следов животного нет, птичьих перьев или чешуек рептилии мы тоже не нашли. Значит, Тень не сбежала, а ее забрали.

Филин снова кивнул. После побега Тень очень слаба и почти бесформенна. Даже медведя можно взять и унести в пакете – потрясенный сменой состояния, он будет послушен и вял. Все позволит с собой сделать.

– И ведь не бросил ее просто так, – задумчиво произнес Филин, представив бурого медведя, скомканного до размеров теннисного мяча. – Отнесся к ней с уважением после того, как забрал нужное. Совершил ритуал.

И это было хреново. Очень хреново. Как правило такие не останавливались на одном убийстве – значит, готовимся ловить нового урода. Белла со вздохом выпрямилась.

– Какая, кстати, у нее была Тень?

– Скажу после анализов, – ответила Белла, и один из парней в белом комбинезоне вдруг подал голос:

– У нее ягуар был. Это Евгения Скворцова, спортсменка. Я ее узнал. Смешанные единоборства.

Филин и Белла переглянулись.

– Уникальное животное, – заметила Белла. – На весь округ таких два или три. Если это, например, коллекция? Собирает исключительные Тени?

Белка наконец-то отбежала от кроссовка – вприпрыжку рванула к деревьям. От дорожки пролетел сыч – сделал круг над телом, ударился оземь рядом с Филином, выпрямился уже в человеческом облике. Белла выразительно завела глаза к небу.

– Общественный транспорт отменили, Сычев? Такси там, маршрутку? – спросила она. Сычев ослепительно улыбнулся, и Филин в очередной раз подумал, что не встречал еще такого человека, который настолько не вязался бы со своей Тенью.

Сыч – маленькая грозная птица, шустрая и боевая. Капитан Сычев был высоченным широкоплечим красавцем с гривой золотых волос – все считали его львом, пока он не вылетал в окно, обращаясь часто и демонстративно.

Свою Тень он обожал.

– Спасибо матери с отцом, что уродился я сычом, – весело ответил он. Посмотрел на девушку под деревом, кивнул чему-то своему и произнес: – Что вы знаете о людях без Тени?

Белла покачала кулаком с оттопыренным большим пальцем в сторону задушенной Скворцовой и сказала:

– Что они мертвые лежат. Человек не может существовать без своей Тени. Умирает, если ее вырвать.

И вдруг осеклась. Ошарашенно посмотрела на Сычева, который стоял с таким видом, словно едва сдерживал детский возглас “И ничего-то вы не знаете!”

– Да ладно… – пробормотала Белла. – Снова?

– Официально: человек без Тени, живой и здоровый, сейчас сидит в Краснозаводском отделении, – произнес Сычев, и Белла с Филином переглянулись. – Летим смотреть?

– Опять они здесь, – произнес Филин и махнул рукой. – Давайте, по коням.

***

– Лучше бы это была ты.

Мать стояла у окна, курила невесть какую по счету сигарету. Черный платок делал ее похожей на странную птицу – сгорбленную, потерявшую любимого птенца, сожженную дотла этой потерей.

– Что? – переспросила Арина, убирая чашки на сушилку. Павлу сегодня было девять дней, и они собирались на кладбище – как и вчера, и позавчера, и еще три дня до этого.

Когда девять дней назад матери позвонили, то она рассмеялась: этого не может быть, Павел не мог умереть, смерть не смела прикоснуться к нему. Она смеялась, когда их везли на опознание, улыбалась, входя в морг, а потом ее лицо скомкалось даже не болью или скорбью, а ужасом, сминающим душу, как фантик.

– Что слышала. Лучше бы это была ты, – мать задавила окурок в блюдце и обернулась: глаза были сухими и злыми. Ужас и горе переплавились в ненависть, которую она никогда не хотела скрывать и щедро выплескивала в мир. – Лучше бы тебя убили вместо него.

Арина всегда знала, кто в их семье любимый ребенок. Павел, Павлуша, старший брат, свет в окошке. Мать обожала его странно и дико, словно он был не человеком из плоти и крови, а божеством.

Арине доставалось все остальное. Постоянная критика, ругань, крики, затрещины – мама не считала, что девочек нельзя бить. Разница в возрасте в двенадцать лет была слишком большой для дружбы с братом, а любви мешали постоянные напоминания матери о том, для чего вообще родили Арину.

Пытались склеить умирающий брак вторым ребенком. Не вышло.

Отец все равно ушел. Арина увидела его на похоронах впервые за четыре года – он потолстел, лицо сделалось розово-гладким, словно отец наконец-то избавился от долгой тяжелой болезни, которой была его семья. Он посмотрел в гроб, покачал головой и пробормотал:

– Пашка, Пашка… горе-то какое.

И все видели, что для него нет никакого горя, есть лишь слова, которые надо сказать в нужном месте, в нужное время. После третьей рюмки на поминках отец торопливо уехал, скомканно попрощавшись с Ариной, и кто-то из подруг матери произнес: “Бывшая жена, бывшие дети. Ничего нового”.

Мать стояла, скрестив тонкие руки на груди, смотрела на Арину со злым вызовом – наконец-то выплеснув то, что всегда было в ее душе, она будто ждала, что обмен совершится. Обожаемый сын вернется к ней из бесконечных глубин небытия, а ненужная помеха, как там ее, дочь, уйдет навсегда, чтобы не мешать их счастью.

Потому что мать могла быть счастлива только с ним, с Павлом, своим ненаглядным и драгоценным.

– Ну прости, я закладки по паркам не собирала, – бросила Арина в чужое безжалостное лицо. Бросила правду, которую мать не хотела видеть: Павел стал солевым торчком, Павел никогда не был тем сияющим божеством, которое в нем видела мать.

И прирезал его такой же торчок. Жестокость, с которой Арина думала об этом, позволяла ей дышать.

– Уйди, – выплюнула мать. – Уйди. Умри.

Когда-то эти слова заставили бы Арину беззвучно разрыдаться, но теперь она лишь подумала: отлично, мне не придется ехать на кладбище и смотреть, как мать обнимает крест, заходясь воплями и мольбами.

– Пошла вон. Видеть тебя больше не хочу, знать не желаю. Будь ты проклята.

Арина очнулась, когда хлопок закрывшейся двери прокатился по подъезду. Обернулась – нелюбимая дочь, вечная помеха, вечный мусор, что наконец-то вынес сам себя – сжала ручку сумки, которую успела схватить с тумбочки. В сумке лежал паспорт, деньги – не так уж много, сколько там могла заработать первокурсница на свободной кассе в ресторане быстрого питания.

Но зато никто не вывернет содержимое сумки на пол в поисках карточки или наличных. И никто не скажет: “А зачем тебе вообще деньги? В семье все общее!” – особенно, если это общее нужно обожаемому Павлуше.

До учебного года еще месяц, но Ковалева, замдекана по воспитательной, наверняка уже вышла на работу. Она тоже была похожа на птицу, только хлопотливую и заботливую наседку, и Арина решила поговорить с ней по поводу общежития.

Ее охватила веселая злость. Хватит уже пытаться заслужить любовь женщины, для которой ты всегда будешь только помехой. Выйдя из подъезда, Арина двинулась было в сторону трамвайной остановки, но потом передумала. До универа двадцать минут пешком – прогулка всегда помогала Арине успокоиться, а копейка рубль бережет.

В первый раз мать выгнала Арину из дома, когда отец сказал, что уходит к другой. Что ему невыносимо так жить, и лучше он умрет под забором, чем проведет еще хоть день в одной квартире с законной женой. Мать выслушала его молча, со спокойствием античной статуи, а потом это спокойствие рассыпалось веером осколков брошенной в стену вазы и воплем: “И выдру свою забирай!” – который она швырнула в серое осунувшееся лицо своего пока еще мужа и вытолкнула Арину из квартиры вслед за ним. Была зима, в подъезде гулял ветер, и Арина побежала за отцом в стоптанных тапках на босу ногу, захлебываясь слезами и бесконечным своим одиночеством, но он, словно не видя дочери и не слыша ее криков, вышел на улицу, сел в машину и уехал. Рухнул в новую жизнь, не оглядываясь, будто вышел из царства мертвых.

Арина просидела два часа на ступеньках между вторым и третьим этажом – потом пришел Павел, веселый, молодой и дерзкий, пахнущий сигаретами, девичьими объятиями и счастьем, и она проскользнула в квартиру вместе с братом. Мать ничего не сказала, но Арина тогда окончательно осознала свою ненужность.

Августовский день был ветреным и прохладным, словно осень уже входила в город. Низко-низко висели облака, ветер выворачивал все листья изнанкой вверх; Арина ежилась и прибавляла шага. Хоть бы Ковалева уже была в деканате – может, получится заехать в общагу прямо сегодня. Разместиться на птичьих правах, но все-таки с крышей над головой. До начала учебного года еще есть время, она успеет подзаработать, да и потом не оставит свою свободную кассу. И…

Громада вывалилась на нее из проулка, когда Арина перешла по мосту крошечную убогую речонку. Сперва она не поняла, что произошло – просто попятилась от огромного, бурого, квохчущего, и под кроссовок подвернулся камень.

Грохнувшись на землю, Арина смотрела, не в силах оторвать глаз. Две искривленные ноги, покрытые чешуйчатой грубой кожей, тяжко топали по асфальту – когти на них были грязными, зазубренными, суставы – неестественно вывернутыми под тяжестью тела. Громада покачивалась, словно идти было тяжело: скрипела деревянная, криво сколоченная дверь, то открываясь, то захлопываясь, за грязными оконцами сверкало огненно-рыжее. Над растрепанной соломенной крышей курился дымок – из соломы выглядывало что-то сверкающее, изогнутое, металлическое.

“Антенна, – подумала Арина, медленно скользя в обморок. В ушах зашумело, желудок скрутило тошнотой. – Это избушка на курьих ножках, и на крыше у нее антенна”.

Слева была сетевая аптека “Месяц здоровья”, справа – модная бургерная с лазерным мечом на вывеске: все было, как обычно, все было правильно. И изба, эта доисторическая хищная птица, от которой пахло так густо и остро, просто не могла здесь возникнуть.

И все-таки она была. Склонилась над Ариной, словно всматривалась в ее лицо, топнула лапой по земле, глухо заквохтала.

Серый занавес сомкнулся перед глазами, и стало темно.

***

– Там до пляжа десять минут пешим. Мы думали, купнем старушку и обратно.

Подростки, которые угнали избу из музейного отдела архаичной архитектуры, сидели на скамейке насупленными воробушками: смотрели на Арину исподлобья, словно она одна была виновата во всех их бедах. Мальчик постарше старался говорить уверенно и дерзко, будто пытался убедить себя и всех, что это всего лишь проблема, а совсем не катастрофа. Второй подросток, помладше, сидел молча, сжав руки в кулаки, и изредка шмыгал носом.

Инспектор по делам несовершеннолетних, которая выглядела так, словно ела пачками таких ребят на завтрак, обед и ужин, бросила тяжелый взгляд в их сторону, и головы опустились еще ниже.

– Вы человека задавили! – пророкотала она. – Понимаете, нет? Вы у меня по статье сейчас оба пойдете, четырнадцать есть!

– Чего мы задавили, вон она живая сидит, – пробормотал один из мальчишек. – Она вообще сама виновата, не смотрела, куда идет! А вот мы спокойно шли, никого не трогали.

Арина сидела, привалившись к стене, и молчала, глядя на портрет президента на стене. Казалось, что если она скажет хоть слово, ее просто разорвет.

Кто ненастоящий? Она или все это?

Болела голова. В ушах шумело. Нога горела – то ли от ушиба, то ли от царапин, оставленных куриными когтями; Арине страшно было опустить голову и посмотреть.

Когтями сказочной избы. Господи Боже.

Мир качался и плыл, в мире были избы на курьих ножках, и никто этому не удивлялся. Что там еще в отделе архаичной архитектуры? Лучше не думать.

Она спала и никак не могла проснуться. Что еще это было, кроме сна? Безумие, которым заразила Арину мать, сокрушенная смертью Павла? Или это ее проклятие разорвало ткань мира и выбросило Арину… куда-то.

Арина сжала зубы так, что заныли челюсти. Не кричать. Ни в коем случае не кричать – она ведь не остановится, если начнет.

Человек, который вошел в кабинет без стука, показался Арине ровесником Павла. Высокий и тощий, он чем-то был похож на сову – большими глазами под голубоватыми веками, тонким крючковатым носом, сжатыми губами, хранившими суровое птичье выражение. Незнакомец был напряжен, словно готов был в любой миг взмахнуть невидимыми крыльями и взлететь.

– Я забираю потерпевшую, – произнес он, и инспектор кивнула. Она сразу же обрела довольный сытый вид, словно незнакомец снял с ее плеч неприятный груз.

Все правильно. Психами, которые орут от вида музейных экспонатов, пусть занимается кто-то другой. Психами, у которых паспорта не такие, как у всех, и нет какой-то Тени.

Они вышли на свежий воздух, и Арина глотнула его так жадно, будто могла вдохом смыть с себя весь этот бред. Ноги сами несли её за незнакомцем, словно она была его марионеткой, которую он приведет, куда захочет. Когда он опустился на скамейку, она тоже села рядом. Дернула носом, уловив его запах: под хорошим одеколоном пряталось что-то еще, необычное и пугающее, и от этого заныло в животе.

Она вроде бы знала этот запах. Встречала раньше, но теперь не могла опознать.

– Владислав Филин, Турьевский межрайонный следственный отдел, – представился незнакомец, и Арину снова обняла сладкая жуть, как в тот миг, когда она поднялась с асфальта и замерла перед избушкой, понимая, что это все наяву. – А вы Арина Осипова, верно?

Он говорил спокойно, без нажима, и Арина вздохнула – может, еще немного, и этот морок развеется. И окажется, что подростки угнали не избушку на курьих ножках, а мопед – а ей, выжатой досуха девятью днями со смерти брата, все просто привиделось.

Она кивнула. Сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Кто ваша Тень? – спросил Филин. – Покажитесь.

Арина нахмурилась. Про Тень у нее уже спрашивали, светили каким-то фонариком в лицо и под ноги, сокрушенно качали головой. Смотрели, как на бегемота, всплывшего в луже у подъезда, кому-то звонили.

– Нет у меня никакой Тени, – ответила Арина резче, чем собиралась. – Что вы все пристали-то ко мне с этой Тенью? Что это такое вообще?

Филин вытянул длинные ноги в дорогих джинсах и изящных туфлях, и по выщербленному асфальту от них пролегла непроглядно черная тень. Всмотревшись, Арина увидела очертания огромной растрепанной совы, и Тень шевельнулась, словно махнула крылом в приветствии.

– Моя Тень, – произнес Филин. – Облик, который я могу принимать.

Он говорил так, словно это была самая заурядная, бытовая вещь вроде цвета глаз или формы носа, и Арина пробормотала, отчаянно цепляясь за последние песчинки рассудочной реальности, убегавшие сквозь пальцы:

– У меня такой нет. Ни у кого такой нет.

Она вспомнила, где уже встречалась с таким запахом, сухим и горячим. Когда-то они всей семьей ездили на юг, и там на набережной маленького курортного городка Арина сфотографировалась с совой. Птица тогда пахла точно так же.

Филин нахмурился, пристально глядя на нее, и Арина спросила, чувствуя, что падает в истерику и не может удержаться:

– Что со мной? Что происходит, где я вообще, откуда эти Тени, избы, что это…

– Тихо, тихо, – проговорил Филин. – Давайте разбираться. Мы со всем разберемся, обещаю. Начнем с начала. Расскажите, как было дело.

Сказано это было так, что Арина все-таки сумела схватиться за самый краешек здравого рассудка и не рухнула в пропасть. Шмыгнула носом, провела ладонями по лицу.

В конце концов, она в полиции. Где еще искать помощи, как не здесь?

– Я шла в универ. Меня мать выгнала из дома, я хотела поговорить с замдекана насчет общаги. Перешла мост… а тут эта изба, блять! Вылетела на меня! Господи, я… я с ума сошла? Откуда… этого же не бывает!

Филин нахмурился. Некоторое время он сидел молча, и его Тень постепенно сжималась, превращаясь в тонкую, почти неразличимую полосу.

– Значит, вы перешли мост, – произнес он так, словно разговаривал с собой. Арина кивнула. – А до этого, говорите, поссорились с матерью?

– Да, – глухо откликнулась Арина. – Она сказала, что лучше бы я умерла вместо Павла. Прокляла меня.

– Павел это..?

– Мой брат. Ему девять дней сегодня. Ударили ножом в парке за дозу.

Филин понимающе кивнул. Лицо обрело тяжелое сосредоточенное выражение, словно следователь умножал в уме многозначные числа.

– Я читал о таких, как вы, но сам никогда не встречал, – наконец, произнес он. – Люди без Тени из мира, где ни у кого нет Теней. Вас изгнали и выбросили из вашего мира, Арина, материнское проклятие самое сильное. А путь по мосту завершил переход. Такое уже бывало раньше.

От того, что он говорил так спокойно и уверенно, Арина как-то вдруг приняла и поняла все, что Филин хотел ей сказать. Все в ней встало на место, сшилось растрепанной красной нитью. Не исцелилось – но исправилось, стало тем, с чем можно хоть и трудно, но все-таки жить.

Другой мир рядом с нашим. Такой же, только у людей здесь Тени птиц. И она никому не нужна ни в родном своем мире, ни в этом.

Интересно, есть ли здесь свободная касса, за которую Арина сможет встать? Какая разница, где начинать жизнь заново?

– Получается, я попаданка? – спросила она. – Как в фэнтези?

Мысли метались встревоженной птичьей стаей, и Арина не могла зацепиться ни за одну. Все в ней пришло в движение и не в силах было остановиться.

– В каком-то смысле да, – согласился Филин и признался с неожиданной неловкостью: – И я думаю, что вы к нам попали не случайно. У нас тут труп девушки с вытянутой Тенью, и вдруг появляетесь вы, вообще без Тени. Я не верю в такие совпадения.

Из-за кустов жасмина высунулась острая лисья мордочка – увидев ее, Арина замерла, вцепившись в руку Филина. Лиса, изящно-стройная, легкая, бесшумно выплыла из зеленого укрытия, и Филин весело спросил:

– Что с вами?

– Лиса, – откликнулась Арина, отползая по скамье от животного и почти влипнув в Филина. – Если они выходят вот так к людям, то они… они же бешеные!

Лиса очень выразительно завела глаза к небу, махнула огненно-рыжим хвостом и растаяла – вместо нее возникла молодая женщина, очень красивая, очень резкая и порывистая в движениях, и Филин укоризненно произнес:

– Зря ты так, Белла. Вот, девушку напугала.

– Это еще Сычев по делам улетел, не показался, – ответила Белла, усаживаясь на скамью. Вынула из кармана синей куртки фонарик, пощелкала кнопкой, направила луч в сторону Арины и сообщила: – Ну да. Тени нет. Но как она тогда жива?

Филин вздохнул.

– Как и те, что приходили из её мира раньше. Что с ней теперь делать, Белла, вот вопрос.

Белла нахмурилась. Вынул пачку тонких сигарет – мать покупала такие каждое утро, и Арина вновь почувствовала тошноту. Филин посмотрел на пачку с тоской курильщика, который бросил курить.

– Если наш убийца собирает уникальное, – задумчиво проговорила Белла, нервно крутя сигарету в тонких пальцах без маникюра, – то девочка под ударом. Я тут слышала хвостик вашего разговора. Тоже не верю в такие совпадения.

Наверно, это был повод испугаться – но Арина сидела, окаменев и чувствуя лишь жар, что шел от худого тела Филина, от которого она ещё не отлипла.

– Тогда поступим так, – произнес Филин и осторожно отстранил от себя Арину: прикосновение отдалось легким ударом тока. – Я оформляю кураторство. Через пару часов заедем к тебе за результатами экспертизы и обследованием.

Совиная тень под его ногами дрогнула и почти растаяла.

***

Надо было отдать Арине должное: она быстро справилась с волнением, успокоилась и больше не ударялась в истерику. Когда Влад открыл ноутбук и принялся набивать официальный запрос на кураторство по форме 2.1-I, Арина молча села в угол, замерла там и, кажется, перестала дышать.

Ее настоящие чувства выдавали лишь руки, сжатые в кулаки на коленях. Он знал этот жест – так делают те, кто пытается сохранить контроль над ситуацией.

Арина воспринимала их общение как очередной допрос.

– Вообще вами должен заняться Отдел К, – произнес Филин, косясь в сторону девчонки. Она была одета в черные джинсы и черную рубашку, и шея и ключицы в прорези выглядели настолько тепло и невинно, так мягко были подсвечены выглянувшим солнцем, что Филину вдруг захотелось прикоснуться к ним. Провести пальцами по коже – просто так, без продолжений.

– То есть, специальный оперативно-аналитический отдел по изучению аномальных пространственно-временных явлений, есть у нас такая организация. Вернее, была, – продолжал Филин официальным тоном, механически сверяясь с текстом инструкции, которую знал наизусть. – Учет и контроль лиц, предположительно связанных с феноменом межпространственной миграции. Ну и угрозы национальной безопасности, разумеется.

Он и сам до конца не понимал, почему вдруг решил самостоятельно курировать эту Арину Осипову. Можно было бы просто передать ее людям в одинаковых ботинках и забыть. Отдать на опыты – так ведь положено поступать со всеми, кто может быть хоть каплю опасен.

Но у Арины Осиповой были карие с прозеленью глаза и светлые волосы, как и у той девочки, которую однажды забрали у Влада.

Потом она все-таки вернулась к нему – в старом растрепанном альбоме для фотографий, который Филин увидел уже в институте. Там были не снимки, а птичьи перья, аккуратно приклеенные к толстым серым страницам. Было там и воронье перо – на полоске бумаги осталось имя и фамилия, подписанные каллиграфическим почерком Окопченко, и Влад уже никогда, никогда и ничего не мог исправить. Ему оставалось лишь тащить этот груз на своих плечах, и с каждым годом он становился все тяжелее.

Но он мог помочь этой растрепанной девчонке, которая попала под музейную избу на курьих ножках – и не собирался упускать шанс.

– И что со мной сделают в этом вашем Отделе К? – спросила Арина.

– Да не пугайтесь вы так, – Филин старался говорить ободряюще, но сомневался, что получается хорошо. Щелкнул мышью, отправляя письмо. – Вы, во-первых, туда не попадете. А во-вторых, там никого не ели и не пускали на опыты. Изучали – да. Мы сейчас как раз за этим поедем к Белле.

Девушка вздрогнула, и Филин дружески поинтересовался:

– Ну диспансеризацию вы же проходили в своем мире?

Арина кивнула.

– Вот видите. Ничего страшного. Если вы лояльны, не агрессивны, не угрожаете – вас выпустят в мир.

Арина посмотрела на него с нескрываемым сомнением. Не поверила ни единому слову.

Пришел ответ. Филин открыл письмо, кивнул, увидев подтверждение запроса, и поднялся из-за стола. Надо было съездить к Белле – узнать результаты вскрытия.

– В моргах бывали? Мертвых боитесь?

Девушка сдержанно кивнула.

– Бывала. Боюсь.

– Тогда посидите в коридоре, – Филин улыбнулся, понимая, что его улыбка выглядит скорее пугающе, чем мило, но Арина встала и кивнула.

– Хорошо.

Филин машинально отметил новые детали, которых не увидел прежде: царапины на руках – дома есть кошка; губы искусаны – хронический стресс; выглянувшая лямка бюстгальтера – неновая. Арина шмыгнула носом, вдруг сделавшись маленькой и слабой, и с искренней печалью, такой, что у Филина сжало сердце, сказала:

– Влад, я… Я правда никому не угрожаю. Ничего плохого не хочу. И… верю. Вам – я верю. Пожалуйста, не отдавайте меня никому.

Слова были как прикосновение ледяными пальцами к затылку. Однажды его просили о том же самом – и Влад пообещал, и не смог сдержать обещание.

Он кивнул. Надо быть уверенным и сильным – как всегда.

– Все будет хорошо, – твердо откликнулся Филин, хотя сам себе не верил. Хорошо бывает только в сказках. В жизни случается по-всякому. – Я не дам вас в обиду. И мы найдем способ вернуть вас домой. Он должен быть.

До стоянки они шли молча; когда Филин сел за руль своего внедорожника, то Арина призналась, пристегивая ремень безопасности:

– Честно говоря, мне некуда идти в моем мире. Мама меня прокляла. Выгнала из дому, в чем я была.

Она искренне старалась говорить ровно и уверенно, голос не дрожал, но Филин чувствовал трепет ее души. Горе, которое она до сих пор пыталась принять. Сжиться с ним.

– А учеба? – спросил Филин, выезжая со стоянки. – Вы же хотите потом как-то работать, жизнь строить?

Арина кивнула. Некоторое время она молча смотрела на дорогу, а потом вдруг содрогнулась всем телом и сказала:

– У нас такой же памятник Успенскому. В точности. Работа Церетели.

Когда Филин пытался представить, что сейчас творилось в голове и душе ее новой знакомой, то ему делалось жутко. Холодно и жутко.

– А памятник теще есть? – поинтересовался он.

Арина утвердительно качнула головой. Медленно-медленно, словно ее тянули за ниточку. Памятником теще называли огромного ти-рекса, стоящего у городского зоопарка, по праздникам его наряжали в разные костюмы, и в детстве Влад думал, что это чья-то Тень: убежала от хозяина, застыла на постаменте, весело скалит зубы.

Потом он узнал, что Теней-динозавров не бывает.

– У меня нет такого опыта, – произнес Влад. – Но я понимаю, что вам сейчас тяжело. Просто давайте так: поможем друг другу. Я вам, а вы мне.

Арина недоверчиво посмотрела на него, но за этой недоверчивостью сверкнула надежда.

– Я должен убедиться, что вы для нас не опасны, – продолжал Филин. – После этого вас легализуют в нашем мире, если вы не хотите искать способ вернуться в свой. Хотите – получайте высшее образование. Не хотите – есть много работ, где оно не нужно. Но я вас поддержу. Не оставлю. А взамен вы будете помогать мне в работе. Согласны?

Арина понимала, что это в каком-то смысле ловля на живца, с учетом того, что говорила Белла. Но лишь кивнула.

Конечно, она была согласна.

Рудковский из Отдела К позвонил, когда они почти подъехали к зданию судебно-медицинской экспертизы Турьевска, и заговорил так, что Филин сразу же вспомнил, какая у него Тень. Варан – жирный, ленивый, но готовый в любую минуту молниеносно броситься на жертву. Рудковский был такой же: высоченный, жирный и при этом подвижный, словно ртуть.

Звонок был по громкой связи: услышав Рудковского, Арина вжалась в кресло. Все сияние в ее глазах, которое появилось, когда Филин говорил о будущем, растаяло без следа.

– Ну что? – спросил Рудковский без приветствий. – Кадин в отпуске, а его зам подписывает все не глядя, и ты этим воспользовался?

Филин устало вздохнул.

– Право имел. Право реализовал. Напомни, сколько раз вас уже закрывали за ненадобностью? А ваши обязанности перекладывали на нас?

Из динамика донеслось хищное шипение. Филин решил списать это на помехи, а не на истинный голос Рудковского.

– Я понимаю, что ты имеешь бонусы после определенных обстоятельств. Можешь творить, что хочешь. Но вседозволенность не означает неприкосновенность. Ты это понимаешь?

Филин улыбнулся.

– Понимаю. Я присмотрю за своим новым гражданским консультантом. А ты присмотришь за нами, так и победим. Договорились?

***

После осмотра и анализов Арина не пошла с Филиным в секционный зал, где работала Белла: осталась в коридоре, опустилась на скамью, вытянув ноги.

Этот мир был почти таким же, как ее родной – поэтому различия хлестали наотмашь, вышибая дух. Стоило Арине чуточку расслабиться, как в глаза бросалось новое различие, напоминая: ты не дома.

Турьевский магазинчик косметики на Советской назывался “Семь ступенек”, а здешний его двойник – “Семь ступеней”. Громада торгового центра возле главной площади была украшена вывеской “Н-Видео”, и разница заставила Арину крепче сжимать кулаки.

У Филина были светло-голубые глаза, легкая рыжеватая щетина на впалых щеках и ни единой причины жалеть Арину. Однако он жалел, от него веяло спокойствием и чем-то очень уверенным, почти непрошибаемым. Арина смотрела слишком много фильмов и читала слишком много книг, чтобы понимать: гостью из другого мира распустят на ленточки, но не разрешат просто так гулять по улицам.

Шипение из телефона это только подтвердило.

Филин все не выходил – Арина слышала его негромкий голос и такие же тихие, неразборчивые ответы Беллы. Она откинулась на спинку скамьи, прикрыла глаза; интересно, будет ли мать ее искать? Куда они потом пойдут с Филиным? Где она проведет ночь – с кем, понятно, вряд ли Влад будет возиться с ней по доброте душевной.

Павел бы точно не возился. Он всегда говорил, что делать что-то просто так, без оплаты и отдачи, значит быть лохом. Бесплатно только сыр в мышеловке, а люди не мыши, должны понимать цену вещам и делам. Даже для друзей не стоит быть бескорыстным – сегодня кент, а завтра мент – а уж тем более для баб.

Баба должна платить. Всегда, везде, что бы ни случилось. Они же не дуры, прекрасно понимают правила игры. Все рыцари вымерли еще в средние века, а если мужик тратит на баб время или деньги, то это инвестиция, которая требует окупаемости. Павел однажды со смехом рассказывал, как отбил девушку от каких-то парней из солнечных южных стран – и как она потом расплатилась с ним за его смелость.

“Не, ну а что? Я разве дебил, просто так за нее вписываться?” – со смехом спрашивал Павел, и друзья его заливались таким же смехом, одобрительно кивая.

Арина не хотела верить, что Влад из той же породы людей, что и Павел. Но ей все равно было не на кого опереться.

Филин вышел, развернул смартфон экраном к Арине и спросил:

– Знакомо? У вас такое есть?

На фотографии была девичья щиколотка, украшенная татуировкой: черно-белый бультерьер разинул пасть с зубами, что динозавру впору. Арина пожала плечами.

– Никогда такого не видела. Это логотип?

– Верно, – кивнул Филин, убирая смартфон. – Евгения Скворцова была постоянным бойцом частного клуба “Бультерьер”. Арена, на арене люди против Теней.

Арина удивленно посмотрела на него. Какой-то Колизей получается. Гладиаторы и львы.

– В сети пишут, что она была жесткой, – продолжал Филин. – Иногда выходила против Теней с голыми руками. Это и с собаками не просто, а уж с волками или медведями… Поедем, посмотрим, что там за клуб.

“Бультерьер” располагался на окраине города, в новом районе – Арина никогда здесь не была, разницу с таким же Правобережным в своем мире не видела и сумела почти полностью забыть о том, что с ней произошло. Когда администратор, невысокий, крепкий, бритый наголо, узнал, что Скворцову убили, то некоторое время стоял, прижав руку ко рту и не говоря ни слова. За его спиной висел огромный плакат: Скворцова в стойке, левая рука чуть выдвинута вперед, взгляд – холодный, хищный. За ней темнел силуэт ягуара с окровавленной пастью.

– У нее же завтра бой, – наконец пробормотал администратор. – Мейн-кард, ставки зашкаливают. В прошлый раз она задушила Костолома. Медведь с Урала, грэпплер, он ногу может оторвать, как нитку. А Эухена его в гильотину взяла и держала, пока не вырубился. – он провел рукой по лицу, словно стирая воспоминания. – Говорите, в парке нашли?

Филин кивнул. Арина стояла за его спиной, стараясь казаться маленькой и незаметной. Вся обстановка здесь подавляла.

Она не любила драться. Терпеть не могла смотреть на драки – а вот Павел обожал. Он называл ММА не мордобоем, а высшей формой человеческой агрессии, подчиненной дисциплине. Разбирался в стойках, в переходах, знал все приемы – дак-дайв, справа-апперкот, тэйкдаун с проходом в гвард. Не пропускал ни одной трансляции, выискивая в каждом движении бойцов что-то сакральное. Мать говорила, что это правильно, это у мужчины в крови, а Павел был для нее идеальным мужчиной, настоящим.

Наверно, она сейчас на кладбище. Сидит на холме, засыпанном гвоздиками, и обнимает крест сына, царапая темную древесину и завывая, словно ее голос мог помочь Павлу выбраться на поверхность, как по нити.

Так она сидела и вчера, и позавчера.

– Покажите нам записи ее последнего боя. Есть? – произнес Филин, и администратор кивнул.

– Да, разумеется. Идемте.

Их отвели в кабинет, усадили перед телевизором; когда включили запись, на мгновение Арине показалось, что она дома – Павел готовится смотреть бой, мать что-то стряпает на кухне, и еще не случилось ничего, что вывернет весь их мир наизнанку.

Тени от прожекторов заметались по стенам, когда октагон содрогнулся от тяжелых шагов. Не человек, медведь – настоящий, живой, с пастью, истекающей слюной и маленькими злыми глазками – вышел сражаться, вскинул лапы, заревел.

Зрители разразились воплями, приветствуя своего любимца. Эухена, которая уже ждала его в октагоне, казалась хрупкой и маленькой на фоне зверя – но не отступила в страхе, и в ее лице не было ничего, кроме ледяной сосредоточенности. Такой, словно она осознавала силу за своей спиной, и эта сила могла сокрушить не только медведя.

– Вам нравятся бои? – спросила Арина. Филин сидел с таким видом, словно был далек от спорта, но в его глазах она заметила мелькнувший хищный огонек.

– Нет. Я когда-то занимался карате, но потом бросил, – ответил Филин, и Арина услышала в его голосе просьбу не задавать больше вопросов.

Медведь снова взревел, поднимаясь на задние лапы – вот он над Эухеной, огромный, закрывающий собой весь свет. Первый удар когтистой лапы – девушка увернулась, падая на спину, и было ясно: это не страх и не паника, а расчет.

Гул толпы нарастал волнами, как прибой перед штормом. Зверь бросился вниз, чтобы придавить ее всей массой, но Эухена откатилась в сторону, и его когти лишь скользнули по полу, оставляя грубые царапины.

Девушка вскочила – теперь уже для того, чтобы идти вперед, а не убивать. Толпа взревела. Медведь замешкался на секунду, и этого хватило: руки Эухены обвили его шею, ноги впились в бока, и вот она уже сидела на спине зверя, как всадник на взбешенном коне.

– Женька, давай! – проорал кто-то. – Рви его нахер!

Медведь крутился, всем телом прикладываясь о сетку октагона в попытке сбросить Эухену, но она впилась в него мертвой хваткой, пережимая горло. Но ему все-таки удалось избавиться от девушки, проехав по сетке спиной, и Эухена отлетела в сторону.

– Вставай! Вставай! – принялись скандировать в зале. Среди зрителей Арина вдруг увидела человека в медицинской маске: он сидел, сжав руки на коленях, смотрел вперед, и было в нем что-то знакомое, словно они с Ариной точно встречались.

Но как? Или у людей бывают двойники в разных мирах?

Медведь рванул вперед, взметнулась лапа в ударе, способном оставить от человека груду парного мяса. Но бросок, кувырок – и Эухена снова была за спиной зверя. Толпа взревела – девушка взметнулась вверх и в сторону, совершая просто немыслимый захват, и Арина узнала этот прием.

Гильотина.

Медведь рухнул, погребая под собой Эухену – она выползла из него, в крови и клочьях медвежьей шерсти, но живая. Разгоряченная боем, переполненная своей победой, Эухена вскинула руки, и над поверженным противником проплыла тень ягуара. Зрители орали, сходя с ума; администратор, который все это время сидел в стороне молча, нажал на кнопку выключения.

– А вы заметили человека в маске? – спросила Арина. – Там, среди зрителей?

– Да, был такой чудила, я его помню, – администратор снова включил запись, промотал до нужного момента, нажал на паузу: незнакомец в маске застыл на экране. – Еще подумал: мало ли, может, болеет человек чем-то.

Арина пристально вглядывалась в замершее изображение. Маска, низко надвинутая красная кепка с бультерьером, красно-белый спортивный костюм, явно больше по размеру, чем нужно, и висящий мешком – если все это снять, человека просто не опознаешь. И это пугало больше всего, будто за нелепым обликом скрывалось нечто, не имеющее человеческих черт. Филин поднялся, подошел к экрану.

– Скворцова чего-то боялась? – спросил он. – Раз она выходила вот так против медведя, то с нападавшим и вовсе не церемонилась бы. А он ее задушил, а она почти не сопротивлялась.

Арина машинально прикоснулась к собственной шее.

– Ну… – администратор замялся. – Она боялась змей. Ее укусила в детстве гадюка, спасти успели, но страх остался буквально до паралича. Об этом не особо распространялась. Сами понимаете, зачем показывать людям свое слабое место?

Филин нахмурился, покачался с пяток на носки и обратно, а администратор провел ладонью по лысой голове и воскликнул:

– Подождите, это что же, этот глист мороженый Эухену убил?!

– Откуда такие выводы? – живо ответил Филин вопросом на вопрос.

Администратор стушевался, потом произнес тише, с почти виноватым упорством:

– Мутный же мужик. Вы сами на него обратили внимание.

– Если хочешь кого-то убить, то будешь выглядеть максимально незаметно, – откликнулся Филин. – Без маски, кепки и костюма навырост. Скорее всего, он и правда чем-то болен, вот и все.

Но в голове Арины прозвучал другой вопрос, глухой и страшный. Что, если убийца не человек?

Тогда кепка, медицинская маска и мешковатый костюм обретали новый смысл.

Жутковатый, честно говоря.

***

Новгород, 2003 год

Ржавые качели скрипели под Лизой, будто хотели что-то сказать, но их слова были неразличимы. Влад сидел на скамейке, исписанной ругательствами, крутил носком кроссовка пустую рыжую банку из-под "Фанты". Из-за гаражей доносился смех ребят постарше, бренчание расстроенной гитары, запах сигарет – старшаки не водились с Владом и Лизой, снисходительно называя их малявками. Ну и ладно. Владу и так было хорошо. Лизе тоже.

Они должны были уже час как вернуться домой, но Лиза упрямо раскачивалась все выше и выше, запрокидывая голову к небу, словно пыталась улететь вслед за солнцем, которое опускалось за пятиэтажки. Её Тень, длинная и тонкая, скользила по земле, то удлиняясь, то исчезая в серых сумерках. Иногда в ней проглядывал вороний силуэт.

– Влад, смотри! – она вдруг засмеялась, резко дернув цепями качелей, и на мгновение показалось, что она действительно взлетает – мелькнули белые кеды, один из бантов развязался, поплыл на ветру, словно флаг какого-то маленького, но гордого государства.

Мама Лизы любила завязывать ей банты, пусть это было сто лет как не модно.

Влад хотел сказать что-то колкое, про малявку, у которой все еще детство играет в одном месте, но в это время из-за гаражей к ним вышел человек.

Высокий, в неприметно-сером, с красно-зеленым пакетом “Спара”, недавно открытого на месте бывшего магазина спорттоваров. Влад потом пытался вспомнить его лицо, но так и не смог. Даже когда потом видел на фотографиях во всех газетах и в новостях по телевизору – черты расплывались, превращаясь в мутное пятно.

– Ребят, вы не поможете? – голос у незнакомца был приятный, как у актера или телеведущего, но что-то в нем заставило Влада сглотнуть комок внезапно подступившей тошноты. – Там котенок под колесо залез и застрял, боюсь, задавлю, когда поеду.

Лиза мгновенно спрыгнула с качелей, даже не дожидаясь, пока они остановятся.

– Где? Покажите!

Влад потянулся, чтобы схватить ее за рукав, но не успел – она уже бежала к незнакомцу, а тот улыбался так, будто только что выиграл в лотерею. Протягивал руку – по спине Влада пробежали мурашки, и он вдруг обнаружил, что тоже тянется к этой руке.

Это был зов, тяжелый и властный. И Влад не мог ему не подчиниться.

– Вон там, – кивнул незнакомец. Машина стояла в самом дальнем углу дворовой стоянки, и сумерки там уже сгустились.

Влад пошел.

Ноги двигались сами, тело Влада захватила чужая воля; он шел за Лизой, машинально отмечая, что у палатки возле соседнего дома какие-то парни покупают алкогольный коктейль в полторашках, что большой кот вылизывается, развалившись на газоне, что мужик в рубашке, которая трескается под напором внушительного пуза, вышел на балкон покурить – все это были пестрые картинки, которые никак не складывались в единое полотно.

В ушах шумело.

От ног мужчины легла Тень – Влад увидел тигриную голову, мощные лапы. Глаза были ярко-зелеными, словно апрельская трава.

– Здесь же нет котенка, – вдруг сказала Лиза, остановившись у машины, и в ее голосе впервые зазвучала тревога. Влад замер рядом с ней, взял за руку – пальцы Лизы были горячими и влажными. Развязавшийся бант безжизненно обмяк на плече.

“Бежать, – сказало что-то в глубине души. – Бежать, скорее”.

Но голос этот был отчаянно далек, и тело его не слушалось. Тело сделалось тяжелым, чужим.

Где-то вдалеке залаяла собака, зазвенел велосипедный звонок, женский голос крикнул с балкона: «Вовка, домой!» – это все еще был обычный вечер, обычный двор. Но здесь, на стоянке, мир вдруг сузился до размеров открытой двери, до запаха бензина и старой кожи сидений, до Лизы, которая вдруг крепко сжала руку Влада, будто прощалась с ним навсегда.

– Птич-ки, – произнес незнакомец так, словно говорил о чем-то непередаваемо влекущем. – Птички мои.

Глава 2

Через час у Филина был отчет, собранный Сычевым и Беллой, и он читал и чувствовал, как дело медленно, но верно превращается в висяк.

Евгения Скворцова, она же Эухена, родилась в Турьевске в 2002 году. С десяти лет занималась боксом, потом перешла в ММА – тренеры сразу отметили ее жесткую манеру боя, умение держать удар, стремительные атаки и звериную грацию. В шестнадцать она выиграла региональный чемпионат, в восемнадцать – попала в топ-10 молодых бойцов страны. Но легальный спорт не приносил таких денег, как подпольные бои, и Скворцова ушла в теневые лиги. Каждый день выходила на пробежку в парке, обожая стремительно нестись вперед, почти лететь, ездила на дорогом мотоцикле, вела блог в соцсетях – Филин пролистал его, увидел первые черные сердечки в комментариях.

“Женька, ты лучшая! Была, есть и будешь лучшая!”

“Беги, мой любимый ягуар!”

“Женька, сестренка, прощай!”

“Я всегда думал, что ты умрешь на скорости, а не вот так. Мразоту эту достать и за яйца подвесить!”

Эксперты не обнаружили возле тела никаких следов – ни отпечатков обуви, ни волокон одежды, словно Скворцову убивал призрак. В это время суток на аллее никого не оказалось, будто преступник заранее протянул ленту, запрещающую проход. Сняли записи с видеокамер парка: вот Эухена, живая и здоровая, бежит по дорожке, потом вдруг останавливается, сворачивает вправо и уходит из обзора камеры. Спустя десять минут по аллее бегут двое крепких ребят в спортивном – потом тоже останавливаются, смотрят куда-то в сторону. Вызывают полицию.

Потом, бледнея и запинаясь, крепыши говорили, что решили сперва, будто девушка, лежащая в траве, это чья-то шутка.

Врагов у Скворцовой не было. Даже те, с кем она выходила на ринг, отзывались о ней с нескрываемым уважением. “Она могла сломать вам челюсть, но никогда не нарушила бы ваших договоренностей”, сказал один из промоутеров подпольных боев. Спортивные каналы и сайты уже пестрели сообщениями о смерти Эухены. Филин представил, как убийца сейчас сидит за таким же ноутбуком, читает новости и ухмыляется. Или, наоборот, стирает историю браузера, сжигает одежду, вспоминает, где мог наследить.

Глядя, как Скворцова на записи внезапно сворачивает с аллеи, Филин испытывал тяжелое давящее чувство. Он узнавал этот властный зов, которому невозможно противостоять. Эухена, спортсменка, борец, сопротивлялась ему – даже попробовала отбиться от своего убийцы – но у нее ничего не вышло.

Потому что его сила была намного мощнее чужой воли.

Отодвинув ноутбук, Филин некоторое время молча сидел за столом, затем написал запрос по поводу медицинского обследования Окопченко после задержания и только потом понял, что Арина все это время сидела с ним в кабинете. Тихая, молчаливая, она замерла на стуле и никак не привлекала к себе внимания – возможно, эта стратегия помогала ей выживать в доме с братом-наркоманом и обожающей его мамашей.

– Может, вы есть хотите? – спросил Филин, чувствуя себя полным дураком.

Конечно, она хочет. Вы с ней болтались по городу хрен знает сколько времени.

Арина кивнула, и Филин протянул ей свою карточку с готической буквой М, символом банка. Девушка невольно поежилась: наверняка в ее мире был такой же банк, только буква другая. Какая-нибудь А или Т, например.

Он успел заметить, как Арину периодически передергивало, когда она видела какую-то вывеску или другую деталь – неприметную и неважную в мире Филина, но ударяющую наотмашь несовпадением с тем, откуда пришла Арина.

– На первом этаже столовая, – Филин покосился на часы. – Еще не закрыта, идите поужинайте.

– А вы? – Арина взяла карточку, принялась крутить так, будто та жгла ей пальцы.

– А я хочу понять кое-что. Почему Эухена практически не сопротивлялась, – ответил Филин. На экране появилось входящее сообщение, и он щелкнул мышью, открывая документы по Окопченко.

Арина вышла из кабинета так же бесшумно, как и сидела все это время. Филин устало провел ладонями по лицу; ощущение было таким, словно он падал в густую гнилую жижу. Окопченко всплыл перед ним привидением, встал в дальнем углу кабинета – ухмыляющийся монстр с уродливой тигриной Тенью.

Из отчета следовало, что Окопченко обладал странной особенностью – в стрессовых ситуациях он мог каким-то образом воздействовать на людей. После общения с ним два охранника испытывали панические атаки и на время теряли память.

Это не было похоже на гипноз. Особенно показательным стал случай во время допроса. Когда Окопченко внезапно начал в упор смотреть на молодого следователя, тот впал в оцепенение, словно его сознание просто отключили. Увидев эту запись в деле, Влад не смог сдержать усмешки.

Результаты электроэнцефалограммы показали необычную активность мозга Окопченко – его височные доли и гиппокамп работали так, как будто человек находится в глубоком трансе или эпилептическом припадке. Правда, этот эффект быстро проходил. Хотя больше подобных случаев у Окопченко не фиксировалось, это объясняло, каким образом преступнику удавалось беспрепятственно завлекать жертв в свой автомобиль.

Правда, механизм этого воздействия так и не удалось понять.

Едва слышно хлопнула дверь. Филин оторвался от ноутбука – Арина положила на стол рядом с ним большой мясной пирог, аккуратно завернутый в салфетку, и сказала:

– Там уже закрываются. Я подумала, вы ведь тоже не ели.

– Спасибо, Арин, – искренне поблагодарил Филин. Это было неожиданное, почти забытое ощущение – кто-то другой просто взял и позаботился о тебе. Оно было как прикосновение теплой ладони к спине, и Филин вдруг растерялся.

Он сердито напомнил себе, что тут нет ничего особенного. Арина во всем от него зависит и пытается подольститься и быть милой. Но совиное чутье подсказывало ему, что Арина не думает о выгодах. Просто она хороший человек и хочет быть такой во всем.

– Скоро поедем домой, – произнес Влад, и по лицу Арины скользнула едва уловимая тень, словно она быстро поняла, что именно скрывается за этим приглашением. – Если убийца охотится на уникальных существ, то вам лучше быть под присмотром.

Арина кивнула. Ее взгляд обрел какую-то очень взрослую тоску, которой просто не должно быть у девушки восемнадцати лет. Филин вздохнул.

– Можно, конечно, оставить вас здесь, но это, наверно, не очень удобно.

Она снова качнула головой, соглашаясь. Влад хотел было сказать, что незачем на него так смотреть, он, в конце концов, не убийца, не насильник и не маньяк, но потом решил промолчать. Промолчала и Арина: снова села на стул и сидела так, пока Филин не выключил ноутбук и не поднялся из-за стола.

Он жил на одной из улиц, которые пестрым веером разбегались от Красноармейского проспекта: вроде бы одна из главных нитей города, в которой всегда пульсирует яркая жизнь, но стоит свернуть в проулок, как проваливаешься в тишину и провинциальную дрему. Филин припарковался на привычном месте и произнес:

– Давайте все-таки договоримся. Вы меня не боитесь. У нас тут есть другой, кого надо бояться. Такой другой, который способен влиять на сознание жертв. Так, что они не сопротивляются.

Арина удивленно обернулась к нему, глаза энергично вспыхнули в полумраке.

– А я еще подумала: если Эухена медведя завалила, то почему с убийцей не справилась? – от замкнутости не осталось и следа, голос девчонки звучал ярко и живо. – Он ее загипнотизировал?

– Не совсем, – ответил Филин, выходя из машины в теплый летний вечер. Все-таки в августе лето уже не совсем летнее: отовсюду смотрят тени подступающей осени. – Это какое-то иное состояние, не похожее на гипноз.

– Такое уже было раньше?

Они неторопливо пошли к подъезду девятиэтажки, и Влад заметил, как шевельнулся тюль на окне кухни первого этажа. Пенсионерка-сплетница Антонина Петровна на посту – смотрит, кто к кому идет, завтра сядет на скамье у подъезда и будет рассказывать, как Филин очередную бабу притащил и в каких позициях с ней развлекался.

Что-то увидим, что-то придумаем. Вот они, прелести жизни в старом доме со старыми соседями.

– Было в Новгороде, в две тысячи третьем, – ответил Влад. – С тех пор больше не повторялось.

Квартира их встретила тишиной и стерильной чистотой – Филин платил соседке за уборку, и та отрабатывала каждую копейку из полученных денег так, что с пола можно было есть. Он разулся, прошел через гостиную, открыл дверь в гостевую комнату – Арина пошла за ним так, словно Филин тянул ее на ниточке.

Он снова подумал о треугольнике кожи в прорези черной девичьей рубашки, сжал и разжал кулак.

– Постельное белье и полотенца в шкафу, – произнес Влад. – Так что обустраивайтесь и отдыхайте. Тут магазин в соседнем доме, завтра купим вам что-нибудь на смену. В холодильнике вроде что-то было, посмотрите. Чай, сахар – это на столе.

Арина смотрела неотрывно. В ее взгляде плавало недоумение и радость, что ли. Филин не стал всматриваться.

– В общем, отдыхайте, – произнес он, вновь сжав и разжав кулак. – Доброй ночи.

Открыв дверь, Филин вышел на балкон и обратился. Взмахнул крыльями, напомнил себе, что надо бы летать почаще, сделал круг над двором, чувствуя взгляд Арины на растрепанном птичьем теле.

Она смотрела на человека, обратившегося в птицу, наконец-то понимая, что ее новый мир полон не только ужасов, но и чудес.

Внизу у мусорных баков мелькнула мышь – не Тень, обычный грызун. Филин вспомнил, что пирог с мясом так и остался у него на столе, и бесшумно спикировал вниз.

***

Птица была громадной. Громадной и холеной: перья сверкали, ни единого сломанного, ни единой трещинки в когтях – Арина и сама не знала, как смогла все это рассмотреть в августовских сумерках. Когда филин поймал мышь и улетел вместе с ней в соседний двор, Арина вздохнула и села на край кровати.

Утром мать выбросила ее из дома и из жизни. И вот сейчас она сидит в гостях у следователя, в трехкомнатной квартире девятиэтажки на улице Комарова, и в соседнем доме детская поликлиника – все знакомое, все прозрачно-ясное, вот только это другой мир.

Филин не появлялся. Улетел, не желая смущать Арину – в этом ей виделось какое-то средневековое благородство, неожиданное и непривычное среди небоскребов и сотовой связи. Или это просто она, живя с братом и матерью, привыкла ждать от людей плохого, потому что не видела хорошего?

Вздохнув, Арина поднялась с кровати, взяла в шкафу полотенце и побрела в ванную. Приведя себя в порядок, она укуталась в полотенце и прошла на кухню, чувствуя себя словно под прицелом, видимой со всех сторон.

Кухня была озарена светом, снаружи сгущалась тьма, и филин мог видеть ее откуда-то с крыши. Или с дерева. Поставив чайник, Арина подошла к окну и не увидела никаких птиц. Окна квартиры выходили на короткую, в четыре дома улочку, и в это время на ней наступала присыпанная пылью тишина.

Как-то там мать? Вернулась с кладбища, не нашла дома той, на которую вечно можно выливать раздражение и злобу, вспомнила, что сама прогнала ее? Чайник щелкнул, выключаясь; Арина налила кипятка на чайный пакетик в кружке с ежом и надписью “Натягивай проблемы на колючки”.

Влад все время будет вот так улетать, чтобы не смущать ее?

Сделав глоток, она оставила чашку на кухонном столе, прошла в гостиную – все здесь было аккуратным, модным и каким-то неживым, словно настоящий Владислав Филин никогда тут не появлялся. Ни безделушек, ни фотографий, ни забытой пластинки с лекарствами – ничего, что делает место обитаемым. Арина опустилась на диван, включила телевизор: интересно, как выглядит здешняя ведущая местных новостей?

– …пришла в спорт еще ребенком, научилась сражаться и никогда не отступала. Ее мечта об открытии своей спортивной школы так и осталась мечтой.

На экране появилась фотография Скворцовой – она сидела на велосипеде, смотрела прямо в камеру, улыбалась весело и лихо. Затемнение – фотография исчезла и появилась студия новостей в бело-голубых тонах, светловолосая ведущая с подчеркнуто серьезным выражением провинциально круглощекого лица.

– К другим новостям. Турьевские каратистки завоевали золото и серебро на первенстве России, соревнования по всестилевому карате среди юношей и девушек 12-13 лет прошли в Орле…

Арина щелкнула клавишей, меняя канал. Знакомый логотип “Карусели”, знакомый мультфильм про говорящие пожарные машины. Можно притвориться, что, например, уезжала из Турьевска на несколько лет, теперь вернулась – гуляй по знакомым улицам, отмечай, как все изменилось, привыкай, что все люди теперь могут превращаться в птиц и животных. Как, интересно, Филин охотится на мышей – не боится ли сожрать кого-то из соседей?

Повинуясь какому-то темному любопытству, Арина подошла к одному из шкафов белоснежного мебельного гарнитура. Открыла дверцу, увидела пластиковую коробку, в которую были свалены лекарства. Активированный уголь, жаропонижающее, порошки от простуды и гриппа, большая пачка презервативов – обычная аптечка молодого мужчины, который ничем особенным не болеет.

Другой шкаф. Одежда, немногочисленная, но хорошая, вся аккуратно размещенная на вешалках. Запах дорогой туалетной воды и чего-то сухого – должно быть, птичьих перьев. Арина никогда не нюхала птиц.

Она выдвинула одну из полок и увидела какие-то тетради, прозрачную папку с платежками за квартиру, старую фотографию – из тех, где люди сидят на фоне ковра, а глаза у них серые с ярко-красной точкой зрачка. Мальчик лет десяти и светловолосая девочка, его ровесница – голубые банты были больше ее головы. Девочка улыбалась, держа в руках пеструю коробку с подарком, мальчик сидел с важным видом, как взрослый, словно подарил подруге то, о чем она давно мечтала, и теперь радовался ее радостью.

Арина плохо разбиралась в детях и их возрасте и уж точно не смогла бы сопоставить детскую фотографию со взрослым человеком – и сама удивилась, узнав Филина.

Обычно старые фотографии лежали в альбомах, таких же старых и никому не нужных – почему же тогда Филин хранил эту фотографию вот так, отдельно?

Арина осторожно задвинула полку обратно и отошла от шкафа.

Что-то подсказывало, что Филин не обрадуется, если узнает даже не то, что она рассматривала его вещи – что нашла эту фотографию.

***

Новгород, 2003 год

Темнота в подвале была не просто отсутствием света – она была живой, вязкой, словно черная смола, заползающая в легкие с каждым вдохом. Влад щурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, но даже контуры собственных пальцев, которые он подносил к лицу, не выступали из беспросветной мглы. Рядом слышалось частое, поверхностное дыхание Лизы – она старалась не плакать, но предательские всхлипы все равно прорывались сквозь сжатые зубы.

Влад не помнил, сколько времени они провели в подвале. Может, год. Может, всего час.

– Давай в города, – прошептал он, упираясь спиной в холодную бетонную стену. Нужно было найти что-то, чтобы успокоиться хоть на минуту. Перестать захлебываться ужасом и тьмой.

– Я… я не помню ни одного города, – ответила Лиза, и ее плечо дрогнуло рядом с ним.

– Москва, – сказал Влад быстро, чтобы она не замолчала снова, не начала скулить, как раненое животное. – Тебе на “А”.

– А… Астрахань.

– Новгород.

– Донецк.

– Кирово-Чепецк.

Он знал, что это глупо – сидеть здесь, в подвале у незнакомца, который так широко улыбался, когда вел их к своему седану, и играть в детскую игру. Но если не играть, то придется думать о других вещах. О том, как пахло в машине – сладкими духами и чем-то кислым, вроде рвоты, как болтались на зеркале чьи-то перья, изломанные, перевязанные красными нитками. О том, как незнакомец сказал: "Вы такие хорошие, милые мои птички, такие послушные", и погладил Лизу по голове, а она замерла, как слеток воробья под лапой кошки.

О том, как он, черт его побери, смог увести их с детской площадки, когда и Влад, и Лиза знали: с чужими никуда нельзя ходить. Никуда, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ни смотреть котят, ни доносить сумки до дома.

– Казань, – едва слышно выдавила Лиза.

– Нью-Йорк, – ответил Влад, хотя знал, что так не играют: это не российский город. Но ему нужно было, чтобы она удивилась, отвлеклась хоть на секунду.

– Так Нью-Йорк же не… – начала было Лиза, но осеклась.

Где-то наверху, далеко-далеко скрипнула дверь.

Они оба замерли. Влад инстинктивно вытянул руку, нащупал Лизино запястье – тонкое, хрупкое, с выступающей косточкой. Он сжал его, не понимая, хочет ли этим успокоить девочку или самого себя.

– Я тебя защищу, – прошептал Влад. – Он тебя и пальцем не тронет, слышишь, Лиз? Слово пацана даю.

Это была ложь, и Влад это прекрасно понимал. Они оба ходили на карате два года, но там были мягкие маты, смешные белые кимоно и сенсей, который подбадривал ребят, даже если они лажали. Здесь, в подвале, все это казалось ненастоящим. Игрушечным и наивным, как плюшевый совенок, который выступает против дракона.

Никакие удары не помогут, если смерть везет тебя в машине, и ты не можешь сопротивляться.

Но Лизины пальцы шевельнулись и сжали его руку в ответ.

– Я знаю, – сказала она, и сверху послышались шаги.

Медленные.

Тяжелые.

– Птич-ки, – услышал Влад сладкий вкрадчивый голос. – Птички мои. Птич-ки.

***

Филин вернулся домой утром.

Ночью он долетел до набережной и обратился. Стоял на маленьком мосту, переброшенном через Турью, смотрел, как сбились стайкой лодочки, уснув под звездным небом – даже вспомнил стихи, которые когда-то написала одна из его бывших:

Задремали лодки у причала,

Смотрят сны о дальних берегах.

В сентябре я все начну сначала,

Спрятав август на черновиках.

Филин не любил стихов, но сейчас, в спокойствии августовской ночи, они вдруг показались ему очень подходящими к миру. К жизни, которая стремилась к осени и дальше.

От Турьи веяло прохладой, в воде кто-то плеснулся – Филин склонился над оградой, заглянул под мост и увидел прозрачную спину русалки. Весной здесь вынули из реки утопленницу, Влад видел репортаж в местных новостях.

Девчонка бросилась в воду от несчастной любви. Тело достали, но несчастная ее душа навсегда осталась в воде, а любовь изменилась, переросла в ненависть и злобу, залитые ядом соблазна.

Русалка почувствовала его взгляд – перевернулась на спину, подставив лунному свету и чужому взгляду тяжелую белую грудь с острыми розовыми сосками, изнывающими от жажды прикосновения горячих живых пальцев. Рассмеялась, приглашающе поманила к себе: зов, который тек от сияющего тела, от приоткрытых губ, от каштановых влажных волос был таким, что Филин стиснул челюсти и выпрямился. Начал считать от ста к одному – низ живота предательски свело, надо было успокоиться.

– Дурак! – русалка рассмеялась, ударила по воде, скользнула серебряной молнией прочь. Филин вздохнул: дурак, зато живой. И надо будет обязательно позвонить в службу очистки. Центр города, а они птицы гордые, пока не пнешь, не полетят.

– Дурак! – повторила русалка, плавно выйдя из воды на темное деревянное покрытие набережной. Села, призывно развела ноги, скользнула пальцами по упругой розоватой жемчужине. Прикусила губу, словно спрашивала: “Ну какая же я мертвячка?”

В ней все сейчас было наполнено призывной обжигающей жизнью, все было влажным, пульсировало желанием и жаром.

Она звала. Она хотела – но не страсти, а чужой смерти, и Влад слишком хорошо об этом знал. Видел несколько парней, зацелованных русалками до смерти – оно того не стоило.

– Не нравишься, – равнодушно ответил Филин. – Я живых баб люблю. Теплых.

Зов был тягучим, словно мед: шагни, влипни в эту обжигающую бездну, погибни и не пожалей об этом. У этих стерв настоящий дар забираться под кожу и влечь: ты смотришь на нее, видишь в ней свою смерть, но все равно идешь, потому что ни одна женщина в мире, ни одна, не даст тебе даже подобия того, что предлагает русалка.

– Да ладно тебе, – острые русалочьи пальцы скользнули в розовую щель, ритмично задвигались туда-сюда, на скулах проступили очертания радужных чешуек. – Иди ко мне.

– Ага. Чтоб у меня потом такая же спина была, как у тебя?

– Хам! – русалка соскользнула с набережной в воду. – Как ты с девушкой разговариваешь вообще?

Когда пришла злость, соблазн утек – в этой русалке было еще много живого, она еще не привыкла к тому, что охота важнее всего.

– В Центральном парке есть кто-то из ваших? – спросил Филин. Русалка демонстративно повернулась к нему прозрачной спиной – шевельнулись белые раковины лопаток, дрогнула жемчужная нить позвоночника.

– А хоть бы и есть. Тебе что?

Русалки не уходили далеко от воды, лишь в Зеленую неделю бегая по лесам и полям и пугая случайных прохожих. Но русалки любопытны. Они всегда хотят знать, что происходит вокруг их дома.

– Сегодня убили девушку недалеко от парковых прудов, – произнес Филин. – Договоримся так. Пообщайся со своими, если кто-то что-то видел и расскажет мне, то я так и быть, не вызову очистку.

Русалка обернулась. От медового зова не осталось и следа. Девичье лицо осунулось, потемнело; в глазах была злость.

Ну нет человеческих свидетелей, что поделать. Убийца бесследно исчез, никто его не заметил, никакие камеры не ухватили ничего подозрительного. Значит, придется привлекать к работе других.

– А угощеньице?

Филин усмехнулся. Вынул из кармана нож, раскрыл, полоснул по запястью. Русалка рванула к мосту, поднялась из воды, ловя каждую тяжелую солоноватую каплю. Провела по губам языком, насытившись.

– Договорились, птица, – улыбнулась она. – Приходи сюда завтра, в это же время.

***

Арина рухнула в сон, как в темную воду, и проснулась от того, что на кухне включили воду настоящую. Мать всегда вставала рано – готовила свежий завтрак обожаемому Павлуше, и Арина однажды сказала: бедная его будущая жена, от нее будут требовать ранних подъемов и пышно накрытых столов. Мать тогда ударила ее по лицу, на этом разговор и закончился.

Первые блаженные мгновения послесонья развеялись – реальность навалилась на Арину тяжелым брюхом. Павла убили, мать осталась в другом мире, все изменилось меньше, чем за сутки. И она теперь в квартире следователя, который ищет убийцу спортсменки – даже пытается как-то помогать ему.

Послышались шаги, скрипнула дверь – Филин заглянул в комнату, аккуратно поставил на пол пакет со знакомым логотипом магазина недорогой одежды.

– Доброе утро. Как спалось?

– Доброе, – Арина села на кровати, придерживая одеяло. – Хорошо, спасибо. Как вы?

Филин улыбнулся.

– Нормально. Купил вам тут кое-что, надеюсь, с размером не прогадал.

В пакете обнаружилась стопка одинаковых белых футболок с разноцветной надписью “Д.Р.У.З.Ь.Я”, две пары тонких спортивных брюк и несколько коробочек с бельем. Переодевшись, Арина вышла на кухню и спросила:

– Тут и русалки есть?

Филин, который задумчиво готовил омлет с овощами, обернулся к ней, и Арина подумала: неужели он всю ночь где-то летал?

– Конечно. Русалки это мифологическое понятие, а так – энергетический оттиск человека, погибшего в воде.

Оборотни есть. Избушка на курьих ножках убежала с пацанами на реку. Почему бы не быть и русалкам?

– А домовые тут бывают? – спросила Арина, усаживаясь за стол. Филин сгрузил на ее тарелку порцию омлета и ответил:

– Вы, наверно, о котах прайми. Да, бывают, живут намного дольше обычных котов. Способны проходить между энергетическими нитями мира, это делает их временно невидимыми.

Некоторое время Арина молча сидела, глядя на свою тарелку и не в силах взяться за вилку. Филин сгрузил сковороду в раковину, опустился за стол напротив, и она сказала:

– Вы порезались.

– Да, пришлось подкормить русалку, – небрежно ответил Влад, будто речь шла о чем-то простом и заурядном. – Если мужчина хочет добиться от нее правды, то должен дать ей свою кровь. Ну или семя.

Арина поежилась. Представилась набережная Турьи и серебристая стайка голодных русалок в воде – от картинки веяло чем-то первобытно-диким.

“Это теперь твой мир, – заметил внутренний голос. – Тебе тут жить до самого конца, привыкай”.

– Что будем делать сегодня? – спросила Арина.

– Опросим еще раз родителей Эухены. С ними вчера говорил мой коллега, но я хочу посмотреть на них сам.

Омлет получился очень вкусным. Доев, Арина встала к раковине, включила воду, и Филин тотчас же произнес:

– Да ладно вам, оставьте. Я помою.

– Это будет не по-честному, – улыбнулась Арина, взяв губку. Утро было солнечным и каким-то семейным, что ли, будто Влад был ее братом – но не тем, кого надо обслуживать, кто сам себе не отрежет куска хлеба.

Это было правильное ощущение, и Арине не хотелось лишаться этой правильности.

– Вы гостья, – сказал Филин и едва заметно нахмурился. – Я позвонил в общежитие полиции, там скоро освобождается комната. Сможете переехать туда, если вам тут как-то неловко.

Арина вымыла тарелку, поставила на сушилку – тарелок там стояло много, все были очень разными, словно у Филина была большая семья. Взялась за сковороду, подумав, что неловко сегодня как раз хозяину дома, а не гостье.

– Влад, у вас очень хорошо. Но мне неудобно вас стеснять.

– Я живу один, как видите, – Филин поднялся, прошел к кофе-машине. – Так что оставайтесь, если хотите. Я потом еще диссертацию напишу, – он взял чашку и произнес с очень серьезным выражением: – “Социальная адаптация лица с аномальным пространственно-временным происхождением в условиях современного российского общества: стратегии интеграции и риски маргинализации”.

“Вот кто я такая, – подумала Арина. – Аномалия”.

Все-таки, общаясь с ней, Филин преследовал корыстные цели. Павел был прав: ничего в жизни не делается просто так, по доброте душевной.

– Тот человек так на вас кричал вчера.

Филин усмехнулся. Наполнил кофе одну чашку, взял из коробочки новую капсулу.

– Рудковский-то? Ну вот он как раз из Отдела К. Вернее, из бывшего, отдел расформировали пару лет назад за ненадобностью. У нас очень давно не было никого из ваших.

Арина кивнула. Почему-то сама мысль о том, что ей мог заняться этот Рудковский, вызывала липкий брезгливый страх, какой бывает, когда видишь змею.

– Но он узнал о вас и разозлился. Ему, видите ли, тоже хочется в науку, – Филин поставил чашки на стол, и Арина поинтересовалась:

– А какая у него Тень?

– Варан, – сказал Влад и нахмурился. – Тоже, кстати, редкость. Но вообще у нас не принято спрашивать, у кого какая Тень. Это неприлично. Со временем вам покажут, если сочтут нужным.

– Хорошо, – кивнула Арина. – Запомню.

***

Сычев вчера побеседовал и с родителями Эухены, и с ее парнем, но Филину все равно казалось, что есть нечто, что коллега упустил. Нечто важное, то, что могло пусть не направить их к убийце, но хотя бы намекнуть.

Потому что в записях Сычева не было ничего выдающегося. Скорбящие родители, скорбящий парень. Ничего не подозревали, все было в порядке. Эухена тренировалась, каждое утро выходила в парк на пробежку, ни с кем не конфликтовала, все было, как всегда.

Скворцовы жили в недавно отстроенном элитном жилом комплексе напротив парка; поднимаясь в сверкающем лифте на двадцатый этаж, Филин думал о том, почему Эухена жила с родителями, а не с парнем. Все-таки в двадцать три хочется больше самостоятельности, особенно если ты боец и по роду занятий, и по природе своей.

Впрочем, даже ягуара можно посадить на цепь.

– У нас тоже есть такие дома, – сказала Арина. – Прямо на этом месте. Никогда не бывала внутри.

– Вот и выпал случай, – кивнул Филин, выходя из лифта.

Квартира Скворцовых оказалась такой, какой Влад и ожидал: очень просторной, очень светлой, с дорогой, модной, но в то же время броской до безвкусицы мебелью, где каждая вещь кричала не о достатке, а о желании этот достаток продемонстрировать. Напольные вазы, позолота, безделушки, финтифлюшки – все это выглядело как декорации к плохой театральной постановке, все так и вопило: “Наконец-то! Мы! Можем! Это! Позволить!”

Фотография Эухены, та самая, что вчера красовалась на плакате в “Бультерьере”, стояла в гостиной. Филин посмотрел на стопку водки, накрытую кусочком ржаного хлеба, и поинтересовался:

– А зеркала вы занавешивать не стали?

Он не соблюдал приметы, но по идее, если ты веришь в одно, то не упустишь и другого. Поставил покойнице рюмочку – не забудь занавесить зеркала. Мать Эухены театрально всхлипнула, поднесла платок к глазам.

– Ой, ну что вы, у нас все зеркала Роберто Кавалли, мало ли что зацепится…

Филин понимающе кивнул. Когда цена на зеркало стартует с пары тысяч евро, то все приметы побоку.

– Мы все вчера рассказали, – в голосе отца Скворцовой мелькнуло нескрываемое раздражение. Филин оценил вид его лица, одутловатого, с нездоровой краснотой: да ты, дядя, литрбольщик у нас.

– Я хотел бы уточнить еще пару вопросов. У Евгении в последнее время были какие-то новые друзья? Знакомые? Какие-то гости?

Отец Скворцовой посмотрел так, словно прикидывал, как бы поскорее избавиться от назойливой помехи. И было тут что-то больше и злее, чем скорбь родителя, которую кто-то ковыряет пальцем.

– Никого не было, – ответил он. – Все те же самые. Гостей она не приглашала, я запрещал.

– Она не собиралась съехать? – по ходу, Арину заинтересовал тот же вопрос, что и Филина. Он одобрительно кивнул.

– Какой “съехать”, что значит “съехать”? – всплеснула руками мать. В ее голосе звенело нескрываемое возмущение. – Куда, зачем? А как же мы с отцом? Нет, Женечка была не из таких, она нас бы никогда не оставила. Ну вы сами понимаете, сначала родители заботятся о ребенке, потом ребенок о родителях.

Филин прикинул их возраст – около пятидесяти. Не рановато ли притворяться немощными и слабыми? Впрочем, дело не в слабости, а в том, что Эухена была для родителей дойной коровой. Вряд ли вся эта роскошь куплена на их зарплату.

И они не скорбели – они подсчитывали убытки. Думали, кто же будет дальше платить за эту квартиру, обеспечивать им тот уровень, к которому они привыкли и с которого так больно падать.

– А вот кстати, я вспомнил, – вдруг сказал отец. – Три дня назад консьерж шуганул из подъезда какого-то якобы разносчика объявлений. Ну вы знаете, в хрущобах вечно почтовые ящики всяким спамом набиты. Но не у нас же!

Влад согласно кивнул. Трудно представить себе рекламку пиццерии или нового сетевого магазина в почтовых ящиках элитного ЖК.

– Как он выглядел? – поинтересовался Филин и заметил, как родители Эухены переглянулись.

В их глазах было знобящее внутреннее неудобство, похожее на страх.

– А вы знаете, стремно он выглядел, – откликнулся отец. – Я видел его краем глаза. В спортивном костюме, на пару размеров больше. Кепка надвинута, что глаз не видно. И медицинская маска. Я понимаю, мы все в них совсем недавно ходили, но сейчас-то их зачем носить? Я сказал консьержу, что надо полицию вызывать, а тот только рукой махнул. На всех странных полиция не наездится. А тут наверно болен человек, но все равно как-то возится, зарабатывает.

Больше Филин не узнал ничего нового. Когда они вышли из квартиры, то Арина с выражением прочитала старый стишок-садюшку:

– Провод по дереву вьется змеей.

Мальчик схватился за провод рукой.

Папа склонился над кучкой углей:

Где же тут джинсы за тыщу рублей?

– Да, я тоже это вспомнил, – кивнул Филин, входя с девушкой в лифт. – Дочь умерла, а у них на уме только утраченные выгоды.

– Получается, это тот же человек, которого мы вчера видели на записи, – сказала Арина. – Он выслеживал Эухену. Пытался пробраться к ней в дом.

Филин заметил, как девушка поежилась. Футболка, которую он купил утром, оказалась ей великовата.

– Стремный фанат? – спросил Филин. – Я отсмотрел записи с камер в парке, никого похожего и близко нет.

Арина пожала плечами – собралась что-то ответить, но в это время зазвонил телефон. Филин мазнул пальцем по экрану, принимая звонок, и Сычев произнес:

– Скорее лети на улицу Щорса, девяносто шесть. Мы нашли тень Скворцовой.

***

Улицы, которые лежали слева от проспекта Ленина между политехническим и автовокзалом, были очень старыми и очень неприятными. Даже в солнечные дни здесь царили густые тени, в сумрачной прохладе открытых подъездов всегда что-то шевелилось – то ли обитатели домов, то ли привидения, а трамваи, которые ходили по единственной линии, соединяющей район с остальным городом, старались не задерживаться на остановках – здесь чаще всего били стекла, просто так. Въезжая с Филиным в паутину улиц и улочек, Арина невольно ощутила то же самое напряжение, которое охватывало ее, когда она появлялась в таком же районе в своем мире.

Если ты украл миллион долларов, то тебя найдут даже у дьявола в заднице, но только если ты не спрячешься на Щорса или Плехановской, детка. В конце фразы полагалось подмигивать со значением. Улица, по которой они ехали с Филином, ничем – ни камушком, ни разросшимся кустом жасмина, ни облупленной вывеской “Продукты 24 часа” – не отличалась от такой же улицы родного мира, и в конце концов, Арина совершенно растерялась.

Где она? Еще в чужом мире, или уже в своем? Или есть места с вот такими старыми домами, построенными еще пленными немцами, что утопают в зарослях сирени или жасмина и стоят одновременно и там, и здесь? И только желтоглазые кошки, которые несут вахту возле подъездов, знают, где и какой мир лежит…

Дом на Щорса, девяносто шесть, был двухэтажным, приземистым, давно забывшим, что такое ремонт фасада. Когда-то его создали щеголем с изящными балкончиками и большими окнами, но времена его молодости и красоты миновали – балконы покосились, как пьяные, а часть окон была забита фанерой. Арина вышла за Филиным, прошла во двор, где у единственного подъезда толпился народ – участковые, эксперты, пара алкашей, привлеченных зрелищем – и увидела мертвого ягуара, брошенного на газон.

Белла осматривала зверя; то брала фотоаппарат и делала снимки, то вооружалась инструментами и изучала шерсть – грязную, окровавленную, с проплешинами. Высоченный светловолосый красавец обменялся с Филиным рукопожатием, посмотрел на Арину откровенно раздевающим взглядом и представился:

– Капитан Сычев. Андрей Сычев.

От него пахло дорогим одеколоном и табаком, словно Сычев только что затушил сигарету.

– Здравствуйте, – пробормотала Арина, не в силах отвести взгляд от ягуара. Грациозное животное, настоящая машина убийств, изящное даже в грязной смерти существо сейчас лежало на газоне рядом с бычками, смятой банкой пива и бесформенной пленкой от сигаретной пачки, и Арина могла назвать все это лишь одним словом.

Бесстыдство.

– Да, это Тень Скворцовой, – Белла прошла к задним лапам ягуара, наклонилась, указала на пятно. – Бультерьера узнаете?

Филин присел рядом на корточки – Белла протянула ему латексные перчатки, он надел их и принялся ворошить шерсть на лапе. Арину замутило, и Сычев, будто почувствовав это, заботливо обнял ее за плечи.

Она терпеть не могла таких. И успокою, и спать уложу.

– Почему он ее выбросил? – спросил Филин, выпрямляясь. – Помните, как лежало тело Скворцовой? Он аккуратно, уважительно уложил ее и вот так выбросил Тень на газон?

Женщина в цветастом халате, которая стояла на балконе второго этажа, погасила окурок в жестяной банке из-под кофе и сообщила:

– Вечером ее не было. Я утром пошла собаку выгуливать, и здрасьте, она лежит. Собака у меня, как Гитлер, в четыре утра будит. Вот мы в четыре и вышли, Герда со страху аж обоссалась.