Ничуть не влюблены бесплатное чтение

Посвящается влюбленности в неожиданных местах. Или в неожиданного человека

Глава первая. Конор

Лед – это поверхность, которая ничего не прощает. Я познал эту истину, когда мне было пять, и знание это было подтверждено сотни – может быть, тысячи – раз за последние семнадцать лет.

Когда врезаешься в поверхность, мало отличимую от бетона, менее больно не становится. Но это может объяснить, почему я так люблю бывать на поверхности замерзшей воды. Меня тоже никто не может описать прилагательным «всепрощающий».

Я выпрямляюсь, позволяя клинкам своих коньков скользить в знакомом темпе. Отточенный металл непринужденно скользит вперед, а я стараюсь не дать Робби Сэмпсону понять, что его удар по мне крепко пришелся. Сегодня вечером придется ограбить морозилку на замороженный горошек.

– Если сможешь доковылять в «Гэффни», я угощаю первым, – предлагает Хантер Морган, останавливаясь возле меня и дугой отправляя ледяную крошку через центральную линию, осыпая меня от шлема до коньков.

Я стягиваю правую перчатку, чтобы жестом послать лучшего друга подальше.

– Все в порядке. Лучше не бывало. Лед железу не помеха.

Я сгибаю руку в локте – для усиления эффекта. «Если можешь – хвастайся», верно? На меня еще никто не жаловался.

Хантер фыркает в ответ на оскорбительный жест, он не впечатлен.

– Оставь эти фразочки для девушек, Харт. Это мне придется слушать, как ты ноешь из-за этого синяка следующие несколько дней.

– Я не ною, – ворчу я.

– Мне взять тебя на плечо, капитан, или сам доберешься до скамейки?

– Мудила, – бормочу я, откатываясь к борту.

Хантер смеется. Он меня слышал. Хорошо.

Я сажусь на скамью и заливаю себе в рот тоника. Морщусь от пульсации в боку, которая – я уверен – превратится в ужасный синяк. Третье звено выстраивается в позицию для непрерывной тренировки в нейтральной зоне, которую мы проводим. Вижу как один из второкурсников на фланге – Коул Смит – оказывается в офсайде.

Секундой позже надо льдом раскатывается: «Смит!»

Коул выслушивает нотацию, которая – как я полагаю – включает в себя крайне красочные выражения и как минимум одно упоминание навыков, полученных еще сопляками, а потом игра возобновляется.

Еще две смены – и мое звено снова на льду.

Я глубоко дышу, проезжая мимо партнеров по звену к синей линии. Боль в ребрах слабеет, когда я вдыхаю и выдыхаю, позволяя холодному воздуху наполнить чувства и легкие. Характерный запах пота и замерзшей воды, какой бывает только на катке, всегда так на меня действует.

Успокоение.

Облегчение.

На льду я неуязвим, неприкасаем. Метафорически говоря. Хоккей не считается бесконтактным спортом.

Дин, помощник тренера, вбрасывает шайбу между мной и Эйданом Филлипсом. Эйдан заслужил свое место в центре второго звена. Он всегда быстро реагирует на вбрасывании и сражается за владение шайбой.

Я быстрее.

Как только шайба касается льда, я вступаю в игру: смахиваю шайбу на сильную точку своей клюшки и срываюсь в сторону Уиллиса, который пытается прикрыть все ворота до сантиметра своей двухметровой тушей. Я мог бы отправить шайбу прямо к нему. Он следит за левой стороной, потому что я отклоняюсь в ту сторону. Вряд ли у него будет шанс отбить, если я ударю направо. У меня шанс в семьдесят пять процентов – черт, восемьдесят, если ударю под перекладину, – забить эту шайбу.

И я получу нотацию от тренера Келлера о командной работе. Не первую и уж точно не последнюю.

У мужской хоккейной команды Университета Холт много проблем.

Моя способность забивать голы в них не входит.

Это заставляет меня замедлиться, развернуться и отправить шайбу Хантеру, а не бить самому. Он быстро смотрит на меня и Луиса Джеймисона, пытаясь решить, кому передать дальше. Один из нас так и не смог отправить ни единой шайбы в створ за всю тренировку, и этот человек – не я.

Хантер проводит те же расчеты, что и я, и приходит к тому же самому выводу. Он пасует Луису, который умудряется сделать щелчок и чуть не пробивает Уиллиса. Наш вратарь перехватывает шайбу на полпути в последний момент и отбивает ее перчаткой к бортам безвредным отскоком.

Резкий свисток разрывает холодный воздух.

– На этом все, парни.

Это все, что он говорит. Если речь не идет о неправильной игре или опоздании на тренировку, тренер Келлер немногословен. В кампусе ходят слухи, что у него были амбиции выше, чем тренировать сезон за сезоном, достигая редких рекордов при навечно подмоченной репутации. В буквальном смысле. Солнечные дни – редкое явление в Сомервилле, штат Вашингтон, где находится Университет Холт.

– Как думаешь, тренер расщедрится на улыбку, если мы победим в пятницу? – спрашивает Хантер, когда мы выходим со льда и ступаем на резиновые маты, ведущие в раздевалку.

– Он выглядел вполне себе довольным, пока мы не проиграли в овертайме в плей-офф в прошлом году, – отзывается из-за наших спин Эйдан. – Когда это было, Сэмпсон?

– Десятого марта, – отвечает Робби, когда мы заходим в раздевалку и начинаем стаскивать пропотевшую форму. У Сэмпсона есть необъяснимая способность помнить даты, о которых никто другой и не задумался бы. Из него бы вышел хороший детектив.

Эйдан пожимает плечами, расшнуровывая коньки.

– У меня хреново с математикой. Семь месяцев назад? Короче, пусть отработает что получше хмурой рожи, если мы побьем Рокфорд в пятницу. Я не помню, когда в последний раз у меня ничего не болело, а ведь сезон еще и не начался.

– Вам с Хартом надо организовать группу поддержки, – с ухмылкой предлагает Хантер. – Я уже слышу, как он жалуется на свои ребра следующие несколько дней. Охренительно большое тебе спасибо, Сэмпсон.

Робби смеется:

– Нет боли – нет результата.

– Харт – наша единственная надежда на чемпионство. Будь с ним поосторожнее, – наставляет его Эйдан.

– Я ненавижу вас всех, кроме Филлипса, – заявляю я, прежде чем отправиться в душ.

Несмотря на вялый напор воды, теплый душ льется на мои мышцы, как жидкий рай. Дело не только в ударе от Робби. Те же семь месяцев тренер мрачно выжимал из меня все соки. Регулярные пробежки. Тренировки с дополнительным весом. Бесконечные круги по катку. Я еще никогда не был в такой хорошей форме. Если учесть, что я посвятил всю свою хоккейную карьеру тому, чтобы всегда быть самым быстрым на льду, это о чем-то говорит.

В отличие от тренера Келлера, я со своими большими надеждами еще не определился. Профессиональные хоккейные команды не берут игроков из учебных заведений вроде Холта с зыбкими шансами наткнуться на нового Уэйна Гретцки среди посредственности. Если мне нужен шанс, надо поднять шум. Шум, который скауты и менеджеры не смогут игнорировать. Шум уровня отвисших челюстей – невероятный сезон, гол формата национального чемпионата.

Я хорош. Проблема в том, что хоккей – это командный спорт, и, как бы я ни любил этих парней в раздевалке, ни один из них не смог бы играть в школе с хоккейной программой лучше, чем в Холте. Я мог бы, и тот факт, что не играю, – одна из многих вещей, от которых мне горько. Вместе с несвоевременным – мягко говоря – сотрясением в летнем тренировочном лагере, из-за которого я пропустил сборы и драфт два года назад. Контракт свободного агента – вот теперь моя единственная надежда на профессиональный спорт.

Я намыливаю волосы и смотрю, как белая пена исчезает в сливе, потом выключаю воду и беру потертое полотенце. Холт знатно экономит, когда дело не касается спортивного оборудования. Я возвращаюсь к своему шкафчику, вытаскиваю спортивный костюм «Хоккей Холта» – практически все, что я ношу, – и вытираю волосы ветхим полотенцем: жду, пока Хантер соберет свое барахло.

Моя машина в мастерской, так что приходится либо полагаться на него, либо ходить под дождем.

– В «Гэффни»? – спрашивает Хантер, вытаскивая свою толстовку «Хоккей Холта».

– Да, конечно.

Дома меня ждет только пакет с горошком и гора домашки.

– В «Гэффни», Сэмпсон?

– Черт, да, я туда, – отвечает Робби.

– Я тоже, – добавляет Эйдан.

– А ты, Уильямс? – спрашивает Хантер Джека Уильямса, когда тот выходит из душевой.

– Не могу. Мы учебной группой собираемся.

Мы с Хантером обмениваемся взглядами, и чудо, что никто из нас не прыскает от смеха. Джек из тех добродетельных студентов, которых мне проще представить играющими в гольф, чем в хоккей. Он достойный защитник, но чужак в команде. В отличие от всех остальных, в университете он хочет не только напиваться и страдать фигней. И играть в хоккей, конечно.

Слухи о наших планах после тренировки быстро расходятся среди остальных парней. Хантер заканчивает собираться, и мы выходим в легкую морось, падающую с неба. Спортивный комплекс Холта состоит из трех зданий: катка, баскетбольного и тренажерного залов и, наконец, бассейна со стандартными спортивными снарядами вроде беговых дорожек и эллиптических тренажеров.

В отличие от крупных вузов, которые больше ориентированы на спорт, в Холте нет никаких привилегий для студентов-спортсменов по сравнению с другими обитателями кампуса. Нам приходится составлять расписание на катке, расходясь с местной молодежной хоккейной командой «Сомервилль Шаркс» и открытыми уроками катания для горожан два вечера в неделю. За время в тренажерке ведутся напряженные переговоры между нами и баскетбольной командой.

Единственный плюс в том, что апатию университета к атлетике разделяют и большинство студентов. Мы боремся за время и место с другими спортивными командами и школьниками. Мало кто из студентов Холта совершает долгие, часто очень мокрые прогулки в спортивный комплекс на самом краю кампуса, чтобы регулярно тренироваться.

Или приезжают. Когда мы подходим к внедорожнику Хантера, парковка пуста, за исключением нескольких машин. Эйдан направляется к сияющей красной тачке – источнику бесконечных шуток со стороны всех остальных. Она слегка напоминает пожарную машину. И сильно выделяется на фоне бледно-серой вашингтонской осени, переходящей в зиму. Эйдан тоже не любит смешиваться с толпой, так что она ему подходит. И его машина работает, чего нельзя сказать о моей.

Ехать до «Гэффни» недолго. Мы уже на периферии кампуса, ближе к центру Сомервилля. Ехать нам прямо по улице с оригинальным названием Мэйн-стрит к маленькому скоплению зданий, составляющих, собственно, центр городка. То, что можно назвать торговым центром, включает в себя пару дешевых магазинов и сетевой супермаркет, а дальше стоят городская библиотека, почта и начальная школа. Сразу после этого – места, где студенты Холта проводят львиную долю времени. Пара кофеен, итальянский ресторан, книжный магазин, популярная пончиковая, а в дальнем конце улицы – «Гэффни».

Хантер паркуется напротив открытой террасы, которой мало кто пользуется. Я уже понял, что пить холодное пиво с горячими девчонками намного менее приятно под дождем.

Оскорбляющая взгляд тачка Эйдана тоже втискивается на свободное место через пару минут. Некоторое время мы слоняемся по парковке, поджидая остальных – бо́льшую часть команды. По вечерам тут откровенно негде развлечься, особенно по будням. А еще, несмотря на уйму времени, которое мы проводим вместе (а может, и благодаря ему), мы очень спаянная команда. Зависать где-то, помимо катка, для нас не редкость.

Половине парней нет двадцати одного, но это неважно. Игрокам в хоккей наглости не занимать. Лишь немногие выглядят несовершеннолетними. А еще мы в шаговой доступности от кампуса Холта и районов, где живет большинство студентов. Самым опасным пьяным решением может быть только прогулка не на север, а на юг, к ледяным, темным глубинам залива.

Мы заваливаемся внутрь шумной массой свежевымытого тестостерона.

В «Гэффни» небрежная атмосфера, естественная, а не организованная нарочно. Потертые полы, старые песни в стиле кантри и вечера с викторинами. Когда мы входим, ресторан уже забит, в основном другими студентами Холта. По вторникам крылышки и пиво идут за полцены – их легко продать студентам, удрученным тем, что неделя едва ли добралась до середины. Обычно я чувствовал бы то же самое, но матч в пятницу заставляет меня сомневаться в желании, чтобы это время пролетело побыстрее.

Семь месяцев подготовки ради одного часа на льду.

Это первый матч моего выпускного сезона. Их будет больше. Тридцать четыре, если быть точным. Но пятница – мой шанс начать реализовывать свои планы. Не бывает второго первого впечатления. Взрывной старт, прежде чем остальные сюжеты сожрут и без того ограниченное время студенческого хоккея, – мой лучший шанс привлечь внимание, в котором я так отчаянно нуждаюсь. Других рабочих вариантов у меня нет.

– Привет, Харлоу.

Я отвлекаюсь от тревожных мыслей на невинное приветствие Эйдана, когда мы проходим мимо одного из занятых понтовых столиков. Несколько других парней из нашей компании повторяют его, с улыбкой приветствуя рыжую девушку, мимо которой я прохожу без слов. Не будь я так угнетен и отвлечен, я бы быстрее ее заметил.

Я могу вести себя так, будто ее не существует, но я всегда ее замечаю.

У нас с Харлоу Хейз общая история.

И не из тех, что мы пишем сами. Поэтому все сложно. Беспорядочно. Противоречиво.

Одно дело было на первом курсе, когда я мог заметить разве что проблеск ее огненных волос в столовой или на площадке во дворе. Наши пути не пересекались. Холт не самый большой вуз, но достаточно большой, чтобы избегать человека при достаточной мотивации. У нас обоих мотивация была. И есть.

На втором курсе она встречалась с Джеком Уильямсом, благопристойным членом моей команды. Они разошлись через пару месяцев, но их короткий флирт каким-то образом перешел в товарищество с парой других парней из моей команды, достаточно сильный, чтобы они отказались подражать мне и притворяться, что ее не существует.

В большинстве случаев они бы прыгнули за мной со скалы. Девчонка, которая испекла команде печенье один раз? Посмеялась над парой их забавных шуток? Им было полностью плевать на то, что я думаю.

Хантер смущенно смотрит на меня, плюхаясь рядом за выбранный мной столик. Остальные тоже рассаживаются. Хантер ничего не говорит, но я знаю, его обескураживает – как и всю команду, – почему я отказываюсь говорить с Харлоу. На льду я вспыльчивый. Если кто начинает задираться, я первый стаскиваю перчатки. Но вне его я, как правило, добродушный парень. Случайная девушка, вызвавшая мою ярость, не укладывается в картинку.

Не меньшее недоумение вызывает то, как она ведет себя под стать моему вечному хамству. В те несколько раз, когда мы находились в непосредственной близости, Харлоу точно так же упорно меня игнорировала.

У нас не холодная война, а ледяная, на обоих фронтах, и парни это замечают, даже если не понимают причины.

Объяснение потребует делиться теми фактами из моего прошлого, которые я не обсуждаю. Я устал оттого, что эта болезненная правда делает меня тем, кто я есть, и твердо решил отказаться от этого, как только покинул городок, в котором вырос. И ни одной девчонке этого не изменить.

– Рад видеть, что ты такой общительный, Харт, – острит Эйдан, опускаясь на стул. Я полагаю, он питает к ней слабость из-за буйства гормонов.

Я фыркаю:

– Да общительный я. С тем, кто мне нравится.

– А чем Харлоу может не понравиться? – спрашивает Робби, поднимая брови. – Не доберись Уильямс до нее первым…

За столом звучит согласное бормотание.

Я не знаю деталей, потому что избегаю этой темы разговора любой ценой, – но знаю, что Джек плохо воспринял расставание с Харлоу. Плохо в стиле «два года спустя у меня еще есть к ней чувства». Он с кем-то встречался после нее, но ничего серьезного. Ни один парень в команде не хочет создавать ненужные проблемы, связываясь с Харлоу, и, кажется, мне пора переставать стебаться над стилем одежды Джека, потому что это для меня очень выгодно.

Официантка подходит принять наши заказы. Эта симпатичная блондинка уже нас обслуживала. Стейси, вспоминаю я благодаря бейджику с именем, небрежно прицепленному на футболку.

– Привет, мальчики, – приветствует нас она, обозревая стол. Ее карие глаза вспыхивают, задерживаясь на мне. Я подмигиваю ей, и она краснеет.

Я беру и просматриваю ламинированное меню, пока парни начинают делать заказы. Я каждый раз беру бургер и пиво, но тут уж либо изучать варианты, либо ближайшие пять минут слушать, как Робби колеблется – брать крылышки или пиццу. Я таращусь на фразу про специальное ограниченное предложение от «Гэффни», пока буквы не начинают расплываться.

Наконец я поднимаю глаза. Поворачиваю голову влево. Задерживаю взгляд на столике, у которого парни останавливались пару минут назад, а я прошел мимо.

Она не смотрит в эту сторону. Внимание Харлоу сосредоточено на темноволосой девушке, сидящей рядом с ней и активно жестикулирующей обеими руками во время рассказа, что вызывает у Харлоу смех.

С ними какие-то другие люди, но я не замечаю ни одной подробности хоть о ком-то из них. Я позволяю себе изучать Харлоу – девушку, с которой я никогда не говорил и никогда не буду. Она горяча. Красива. Ошеломительна. Ненависть не дает мне такого иммунитета к ее внешности, как мне хотелось бы. Харлоу Хейз – канадский импорт, куда симпатичнее, чем сырая нефть или кленовый сироп.

Рыжие волосы.

Высокие скулы.

Пухлые губы.

Но… «Чем Харлоу может не понравиться?»

Она виновна по соучастию.

Глава вторая. Харлоу

Плотный туман висит вдоль неровного побережья газовыми занавесями, не давая полюбоваться водой. Я выхожу из машины и ежусь, жалея о теплом салоне автомобиля; остается только подтягивать ближе полы желтого дождевика, чтобы сырость не просочилась под лакированный полиэстер.

В ноябре обычно бывает много более теплых и солнечных дней.

Сегодня – нет.

Соленый воздух ложится мне на волосы и голую кожу. Легкий ветерок, кружащийся вокруг, пахнет рыбой и горьким оттенком приближающейся зимы.

Никто не останавливает меня и не спрашивает, что я здесь делаю, пока я иду по скалистому берегу и спускаюсь по проходу. Местные слишком заняты своими делами, чтобы отвлекаться на меня. За три года все и вовсе прекратили обращать внимание на одинокую девушку, гуляющую у моря.

Ну, почти все.

– А, вот и она! – Широкая улыбка преображает обветренное лицо Сэмюэля Прескотта. Он щурит уголки глаз, и морщины от них опускаются к складкам возле рта. – Просто бальзам для усталых глаз.

– Я или кофе? – поддразниваю я.

Сэм усмехается:

– Пусть я и обожаю кофеин, но он не заменит компанию.

– Я не скажу парням. – Я улыбаюсь в ответ и передаю ему его порцию. – Но сегодня взяла тебе ореховый.

– Балуешь ты меня, – отзывается Сэм, принимая теплый стаканчик.

Я взбираюсь на старую рыбацкую лодку, крепко сжимая в руке свой кофе, когда твердое дерево подо мной сменяется на покачивающийся пластик.

– Да ладно. Я все равно захожу в кофейню по дороге. Хотя бы так отплатить за то, что ты позволяешь мне таскаться за вами хвостиком.

– Да без проблем. Только что звонил Брент. Они с парнями слегка опаздывают. Тимми чинит сеть. Сегодня утром может выйти попозже.

– Я готова когда угодно.

Сэм усмехается:

– Уж это я знаю. Как там твоя контрольная, за которую ты переживала на той неделе?

– Нормально, – отвечаю я. – По крайней мере, мне так кажется. Оценку не объявят еще несколько дней.

– Ты точно справилась, – ободряюще улыбается мне Сэм. – Ты столько учишься. Когда учился я, мы с товарищами не относились к контрольным так серьезно.

– Это правда для многих в Холте, – говорю я ему. На ум приходит один конкретный человек, но я молчу. Я вообще о нем не говорю. И потом, я знаю, что Сэм любит хоккей.

– Сеть готова. – Появляется Тимми. Бросает на корму комок веревочной сетки и забирается следом. – Доброе утро, Харлоу.

– Доброе утро, Тимми, – отвечаю я и перехожу на нос, где стоит мой ящик из-под молока.

Брент, его брат Джерри и два его сына подходят через несколько минут и приветствуют меня дружелюбными ухмылками. Они передвигаются по лодке в хорошо поставленном танце, выполняя задачи, глубоко укоренившиеся в них за годы постоянной работы. Все оборудование проверено. Канаты связаны узлом, прежде чем выйти из дока. Сети расправлены и подготовлены к сбросу в море.

Я зеваю и делаю глоток кофе, пока мы отходим дальше от берега, в надежде, что кофеин смоет напоминание о том, что я не сплю в такой час по собственному желанию.

Вскоре вокруг нас расстилается только пенящаяся вода, мы уходим дальше в Залив. Туманная дымка превращает береговую линию в подобие акварельной картины, смазанной и мутной. Приходится только гадать, что это за образы вдали – рассыпанные вдоль по побережью, от которого мы только что отошли.

Проходит пара часов.

Я смотрю, не отрывая взгляда, на серую гладь моря, стремясь проникнуть за завесу, которая никогда не поднимается целиком. Я отмечаю каждое место, где мы останавливаемся, черным крестиком в таблице в телефоне, фиксируя отсутствие китовых.

– Просим прощения у ученой дамы на борту, – ревет Сэм, когда мы заходим обратно в гавань. – Рыба клевала. А вот косаток нигде не видать.

– Всегда есть следующая неделя, – улыбаюсь я, пытаясь скрыть разочарование.

Наблюдать китов в живой природе – это привилегия, а не предрешенное дело. Я знаю, что мне повезло больше, чем большинству начинающих морских биологов, ведь я живу на Тихоокеанском Северо-Западе. Я уже потеряла счет тому, сколько раз своими глазами видела величественных созданий. Но менее ярким зрелище от этого не становится. А значит, когда такая возможность упущена, разочарование тоже не становится менее острым.

Мы пристаем к доку, и команда Сэма начинает разгружать улов.

– Спасибо, Сэм. Увидимся на следующей неделе! – прощаюсь я со всеми, сходя с борта.

Многие места в доке еще пусты. Сэм на пороге пенсионного возраста, и его выходы в море короче, чем у многих, пытающихся заработать на жизнь в рыболовецкой промышленности. Я люблю воду, но не до такой степени, чтобы проводить весь день на борту небольшого судна. Мне повезло, что именно Сэм пригласил меня в море после того, как я неделями тусовалась в порту на первом курсе.

Мужчины кричат мне вслед слова прощания, пока я возвращаюсь тем же путем, которым пришла. Сейчас уже не так зябко, но температура воздуха поднялась несильно. Я не трачу время зря: сразу забираюсь в машину и врубаю обогреватель. Скорей бы добраться до дома и залезть в душ.

Телефон звонит, когда я выруливаю с портовой парковки. На экране на автомобильной панели вспыхивает имя Лэндона Гаррисона, и я, улыбаясь, отвечаю:

– Привет.

– Почему ты такая бодрая? Еще восьми нет, – ворчит мой лучший друг.

– Я ходила плавать, – вру я. – И сейчас еду домой.

Почему-то я никому не говорю о своих еженедельных выходах в залив на рыбацкой лодке Сэма. Почему – точно не знаю. Все мои хорошие знакомые в курсе, насколько я одержима океаном. Знают, сколько часов я трачу, запоминая названия видов водорослей и изучая морские течения. Моя мечта – сделать из этого карьеру.

На лодке я провожу время совсем не так. Делаю записи в телефоне о встреченных стаях. Об их численности, наличии меток. Но мои наблюдения не являются частью эксперимента или любого природоохранного мероприятия. Открытая вода освобождает. Там меня никогда не могут коснуться страхи и раздражение. И, не рассказывая о своих утренних прогулках, я каким-то образом защищаю это чувство.

И я действительно хожу плавать почти каждое утро, так что в целом это даже не ложь. Просто легкое отклонение от правды.

– Ого. Плавать до восьми утра в субботу. Видать, вечер пятницы был просто диким, а? – спрашивает Лэндон.

– Дичью дичайшей, – подстраиваюсь я под его сарказм. – Мы с Евой устроили марафон Джеймса Бонда.

– С каких пор ты смотришь хоть что-то, помимо документалок о природе и романтических комедий?

– Выбирала Ева. Она запала на Дэниела Крейга. А кто не запал?

– На ум сразу никто не приходит, – отвечает Лэндон.

Я закатываю глаза от сарказма в его голосе.

– А ты почему не спишь в такой час, рок-звезда?

– Я в студии. Это был шок, но немногие хотят забить местечко на восемь утра в субботу.

– И ты убедил прийти всех остальных?

– Кажется. Адам, наверное, опоздает, но обещал прийти.

– Вы записываете что-то новое?

– Нет. Для такой записи нужно что-то новое.

– А, понятно.

– Папа снова начал говорить про план Б, – вздыхает Лэндон. – Даже старших курсов не дождался.

– Просто напиши песню, которая принесет тебе «Грэмми», – советую я. – И сможешь отмахиваться от него сияющим граммофоном каждый раз, когда он скажет что-нибудь про запасной план. Пусть говорит с «Грэмми».

– О, прекрасно. Почему я об этом не подумал?

Я смеюсь:

– Он желает тебе успеха, Лэндон.

– Да, знаю. И не то чтобы я не понимал, что в музыкальную индустрию сложно пробиться. – Он шумно вдыхает, а потом умолкает. – Ты видела письмо?

Я бью по кнопке поворотника сильнее обычного, заворачивая на свою улицу. Не то чтобы я не предполагала, что об этом зайдет речь. Наверняка именно поэтому он мне и позвонил.

– Да, разумеется.

– Тебя спрашивали заранее?

– Нет.

– Мне жаль, Харли.

Лэндон называет меня детским прозвищем только в двух случаях: когда пытается выбесить или когда беспокоится, что я расстроена больше, чем показываю.

– Ничего. Идея отличная. Просто ее будет… трудно осуществить.

– Потому что это в память твоих родителей или потому что марафон?

Я смеюсь:

– И то и то.

– Ну если тебе станет лучше, мне придется хуже, чем тебе. Не говоря о моих родителях. Мне придется нанять личного тренера. Я отказываюсь финишировать после них. Папа до сих пор все время ходит на пробежку. Один раз качок – всегда качок.

Лэндон фыркает:

– Вам не надо бежать весь марафон. Можно половину. Или вообще можно не бежать.

– Конечно, мы все побежим. С каждым километром денег становится больше. И потом, так поступает семья.

У меня в горле застревает комок, и я чувствую волну признательности к тем, кто принял меня после смерти родителей. Такое чувство, что у меня до сих пор есть дом, а не просто место, где можно зависать на каникулах.

Через двадцать лет дружбы Лэндон чувствует, когда меня обуревают эмоции, даже по телефону.

– Мама с папой хотят приехать в Сомервилль, – говорит он. – Мама говорит, в прошлый раз ей показалось, что у тебя стресс.

– Старшие курсы – это и есть стресс, – говорю я ему. – На следующий год узнаешь.

Лэндон на девять месяцев младше меня, так что в школе нас всегда разделял год. Он только младшекурсник, а я уже несусь к концу своей вузовской карьеры.

– Скорей бы, – невозмутимо парирует он.

– Но им не нужно приезжать, – говорю я. – Я буду дома через пару недель на День благодарения.

– Им хочется, Харлоу.

– Я знаю, но…

– Они не должны отказывать себе в визитах только из-за него.

Я молчу. Наши отношения могли бы стать сюжетом наполовину успешной телевизионной драмы – это минное поле, которого я стараюсь избегать. Странно, что Лэндон заговорил о Коноре. Он редко это делает – только если есть возможность отвесить едкий комментарий. Лэндон – самый дружелюбный и спокойный человек, который только может быть.

Пока не поднимается тема его сводного брата.

– У тебя сегодня еще один киномарафон? – спрашивает Лэндон после нескольких секунд тишины, даже не пытаясь притворяться, что это не откровенная попытка сменить тему.

– Нет. Ева хочет пойти на баскетбольный матч.

– Серьезно?

Лэндон уже встречался с моей лучшей подругой и соседкой Евой. У нее много хобби, ей интересны и интерьер, и вышивка. Не спорт.

– Да. Она вчера, во время бондовского марафона, составила список, что хочет сделать до окончания университета. Пункт «сходить на спортивное мероприятие» прокатил.

Другими пунктами из этой двадцатки я делиться не собираюсь. Например, «прийти на занятия в пижаме» или «заняться сексом в учебном кабинете». Ева понтуется, но я думаю – надеюсь, – что большинство из этих пунктов утратит актуальность.

– И вы решили пойти на баскетбол?

– А другие зимние виды спорта есть? – невинно спрашиваю я.

– Харлоу…

– Я почти его не вижу, Лэндон.

Это вторая ложь, которую я говорю ему за время нашего разговора. Я видела Конора Харта в «Гэффни» четыре дня назад. Он меня не заметил, и я сделала вид, что не заметила, как он завладел вниманием каждого в ресторане.

– Хорошо.

Я останавливаюсь перед домом и выключаю мотор.

– Я пойду, Лэнд. Только приехала домой и воняю хлоркой.

И это третья ложь. Хотя от меня правда воняет.

– Лады. Скоро созвонимся. Можешь всегда приехать в Брайтон. Мама с папой могут навестить нас обоих.

– Да, было бы прикольно, – отвечаю я, несмотря на то что не зря решила поступить в Холт и жить в сонном Сомервилле. Помимо встреч с Лэндоном, Брайтон меня не интересует. – Удачи на записи.

Лэндон фыркает:

– Да, спасибо. Потом поговорим.

Звонок обрывается. Я остаюсь сидеть в припаркованной машине, смотря на облачное небо. И задвигаю на задворки разума электронное письмо, которое получила сегодня утром. Мой разговор с Лэндоном снова заставил меня о нем вспомнить.

Крохотный городок на западном побережье Канады, где я выросла, устраивает марафон во время ежегодных летних мероприятий. В этом году это марафон в память о моих родителях и сбор денег в надежде спасти других от такой же трагической участи. Видимо, решили, что четырех лет достаточно, чтобы это отметить. Это очень тактичный, любезный жест, и я должна быть за него благодарна – и действительно благодарна.

А еще это напоминание о том вечере, и я обычно люблю притворяться, что его не было. Я не отрицаю, что мои родители погибли. У меня никогда не было иллюзий, что они якобы поехали в долгий отпуск и вот-вот вернутся. Их смерть – это реальность, и я ее признаю.

Как решение одного незнакомца сесть за руль пьяным навеки изменило мою жизнь.

Как то, что ты считаешь само собой разумеющимся, например наличие родителей, может исчезнуть, пока ты моргаешь.

Я вылезаю из машины и иду к дорожке до двухквартирного дома, где живу вместе с Евой. Помимо Лэндона, который знает меня практически с рождения, она – моя самая близкая подруга. У меня так и не получилось сохранить общение с детьми, с которыми я росла. Как и грядущий марафон, они болезненное напоминание о моем прошлом. Я бы лучше вспоминала хорошую жизнь с родителями. А не сочувствующие взгляды в последнем классе школы. И группу по преодолению скорби, которую я посещала время от времени.

Это будет неловкое возвращение домой, если я решу, как и планировала, переехать в родной город после выпуска.

Я отпираю входную дверь и вхожу в маленькую прихожую. Нам с Евой повезло заехать сюда на старшем курсе. Дома рядом с кампусом и центром расхватывают быстро, там обычно селятся спортивные команды и сестринства, у которых есть большие группы поддержки. Двухместные дома вроде этого – редкая находка.

Зайдя, я обнаруживаю, что кухня пуста. Я не удивлена, что Ева еще спит. Кухонный стол усыпан попкорном, и я сметаю его в мусор, прежде чем направиться по коридору в спальню.

Мне очень хочется сорвать с себя одежду и встать под обжигающий душ. Сегодня я не ходила плавать – решила выяснить, какие у меня шансы в марафоне.

Насколько я помню, это неформальное событие. На финише не будет никаких призовых денег или медалей. Все пойдет на благотворительность.

И до сих пор сорок два километра.

Вздыхая, я переодеваюсь из дождевика в спортивный лифчик и толстовку. Просто добегу до центра и обратно. Начну где-нибудь. Я всегда предпочитала плавание. Не знаю никого, кто регулярно бегает по приколу или ради фитнеса. Мазохисты.

Лэндон шутил про наем личного тренера – наверное, – но мне понадобится тот, кто будет меня мотивировать.

На улице никого нет, когда я снова выхожу в зябкую сырость на пробежку. Ничего ужасного нет. Поначалу. Стук моих кроссовок по асфальту ритмичен. Воздух легко входит и выходит из легких. Не знаю, тот ли это кайф бегунов, о котором говорит народ, но мне чертовски хорошо.

Так хорошо, что я продлеваю изначальную дистанцию и добегаю всю дорогу по Мэйн-стрит до конца кампуса, а потом поворачиваю на Спринг.

И внезапно бег уже не становится таким непринужденным.

Как будто процент кислорода в воздухе упал. Твердое под ногами становится скорее неудобным, чем расслабляющим, а лодыжки – напряженными и жесткими.

«Уже почти. Уже почти. Уже почти», – твержу я, заставляя себя продолжать бежать, а не идти. Вряд ли я пробежала больше трех километров. Может, четырех.

Я не хочу даже думать о том, насколько мизерным является это спортивное достижение. И мне бы очень хотелось соврать себе о том, сколько еще мне нужно пробежать.

Шесть кварталов.

Один квартал спустя я пробегаю мимо мистера Гудмана с собакой на поводке. Машу ему и надеюсь, что выгляжу лучше, чем себя чувствую. Он не кидается вызывать скорую, так что, скорее всего, да.

Еще пять. Четыре. Три. Два. Я вижу свою машину. Дорожку. Входную дверь.

Я падаю на газон, наплевав на то, что трава мокрая. На самом деле мне от этого хорошо. Тяжело дыша, я тупо смотрю в небо.

В итоге я уговариваю тело еще подвигаться. Встаю на трясущихся ногах и иду к входной двери. Вваливаюсь с шумом. Сбрасываю кроссовки и опрокидываю стойку для зонтов, пока снимаю толстовку, а затем ковыляю в гостиную, переходящую в кухню.

У кухонного стола стоит Ева и ест банан.

– Что это с тобой случилось?

– Сходила на пробежку, – хриплю я.

– Зачем? – ужасается она.

Отличный вопрос.

– Этим летом я бегу марафон.

– Зачем? – повторяет Ева.

Я пожимаю плечами:

– Показалось, что это хорошая цель в жизни. Типа закалка характера.

Она поднимает брови и снова откусывает от банана. Вроде бы и не собирается меня убеждать, но я все равно поддаюсь.

– Это марафон у меня дома. В память о родителях. – Я иду к холодильнику, чтобы налить воды из кувшина. – Деньги пойдут организации, которая не выпускает на дорогу пьяных водителей.

Глотнув воды, я бросаю быстрый взгляд в ее сторону. Ева меня изучает.

– Все в порядке. Со мной все хорошо, – уверяю я ее.

Ева – единственный человек во всем Холте, которой я рассказала о своих родителях. Что они умерли, как они умерли. Все остальные мои друзья считают, что посылки от Гаррисонов принадлежат моим родителям, а не лучшей подруге моей матери и ее мужу.

– Тебе нужна компания для тренировок? Я-то точно согласна.

Я улыбаюсь ей в надежде, что улыбка отражает признательность и симпатию. В устах Евы это щедрое предложение. Она ходит на долгие прогулки, чтобы слушать любимые подкасты, но я знаю, что это как раз и есть ее предпочитаемая максимальная скорость – ходьба.

– Я с тобой так не поступлю. Сегодня я бегала одна, и ничего. – Упускаю, что не факт, что смогу сделать это завтра. – Я пойду в душ.

Двадцать минут под дымящимися потоками воды помогают смыть травматические воспоминания об утренней тренировке. Я надеваю самые удобные треники и делаю себе смузи, а потом уютно устраиваюсь на диване.

Ева сидит за кухонным столом и работает над своим последним произведением искусства. Типичная суббота. Я валяюсь на диване, переключаясь с учебы на старые серии «Задержки в развитии». И поднимаю задницу, только чтобы иногда подкрепиться. И всю дорогу на заднем плане скрипят карандаши Евы.

Скрипят беспрестанно, пока не нужно включать свет в гостиной. Я его не включаю. Это Ева. Мне зашибись лежать в темноте и смотреть телевизор. Только щурюсь на искусственное освещение.

– Нам пора! – объявляет Ева. – Баскетбольный матч начнется через двадцать минут.

– Я думала, ты забыла, – ворчу я.

Ева издает недоверчивый возглас, а потом указывает на доску объявлений справа от плиты. Список дел на старших курсах, который она настрочила вчера вечером, выделяется на фоне нашей маленькой коллекции меню навынос.

Я вздыхаю и скатываюсь с дивана.

– Десять минут! – кричит мне вслед Ева, пока я иду по коридору в свою комнату.

Мне очень хочется идти в трениках, но я давлю этот порыв. Как-то некрасиво, раз я в них весь день валялась, а ведь после матча мы куда-нибудь пойдем.

Я натягиваю любимые темные узкие джинсы и серую худи Университета Холт. Мои рыжие волосы уже растрепаны, так что я собираю их в нетугой узел. Надеюсь, он выглядит нарочито небрежным, а не ленивым. Немного туши на ресницы – и я готова.

Ева уже ждет меня. Она сменила домашнюю одежду на вельветовые брюки и розовый свитер. Почти весь ее гардероб состоит из такой одежды, которую я бы никогда не осмелилась носить, но у Евы получается.

– Готова? – Она лучезарно улыбается.

– Да, пошли.

– Я поведу. – Ева цапает ключи с кухонной столешницы.

– Кто бы знал, что тебя так восторгает спорт, – хмыкаю я, когда мы выходим.

– Мэри сказала, матчи ужасно прикольные.

– Мэри нравится баскетбол?

Ева лукаво смотрит на меня.

– Мэри нравится Клейтон Томас.

Я смеюсь:

– О! Понятно.

Я почти ничего не знаю о баскетболе. Я знаю, что светлые волосы и дружелюбная улыбка Клейтона сделали его популярной фигурой в кампусе. В отличие от другого известного спортсмена – мистера Харта-сердцееда, – он еще и приличный парень. В том году мы с ним вместе ходили на занятия по гуманитарным наукам.

– Видимо, она надеется, что ты ее представишь, – говорит мне Ева.

– И заговор сгущается, – заунывно произношу я, пока мы садимся в ее машину.

Она застенчиво смотрит на меня, заводя мотор.

– Я почти месяц слышу о нем на уроках рисования. И сказала ей, что попытаюсь завязать с ним разговор. Но я ведь не на «ты» со всеми спортивными командами, в отличие от тебя.

– Это огромное преувеличение.

– Вся хоккейная команда остановилась поговорить с тобой во вторник в «Гэффни».

Не вся. Конор прошествовал мимо, не сказав ни слова, и мне бы очень хотелось этого не заметить. Хотя моя маленькая мстительная сторона радовалась, что разговор его товарищей по команде со мной был ему явно неприятен. Он редко при этом присутствует.

– Это все из-за Джека. Ты знаешь.

Я не особенно жалею, что встречалась с Джеком Уильямсом на первом курсе, но если бы я могла вернуться в прошлое и все поменять – поменяла бы. В отличие от прочих ребят в хоккейной команде, он почти всегда носит рубашки с воротником на пуговицах и слаксы. Я и не представляла, что он играет в команде, до нашего второго свидания. А до тех пор мне как-то удавалось держаться подальше от хоккеистов Холта. Узнав, что Джек в команде, я решила не давать Конору влиять на мою жизнь. К сожалению, это упрямство растянуло мои отношения с Джеком больше, чем мне бы хотелось; и каждый раз при виде его я чувствую вину за это.

– Джека там даже не было, – замечает Ева. – Поздоровайся с Клейтоном, когда мы его увидим, а если мы с Мэри случайно будем с тобой, ты сможешь ее представить.

– Когда увидим? Ты же знаешь, что команда обычно не болтает со зрителями между таймами, так?

– Но потом спокойно общаются на вечеринке.

Я смеюсь:

– Ага. И когда ты собиралась расписать мне весь наш маршрут на сегодня, соседка?

– Если бы ты попробовала уйти из дома в трениках – расписала бы.

Я закатываю глаза, а Ева паркуется рядом со спортивным корпусом, где находится баскетбольный зал.

Мэри спешит к нам, как только мы заходим в холл. Ее учебный профиль – живопись, как и у Евы. Но, в отличие от Евы, она миниатюрная, светловолосая и молчаливая. Вот уж удивительно узнать, что Клейтон Томас – ее типаж. Пусть он и не козел, зато обладает множеством других наклонностей стереотипного качка. Кажется, я не видела его с одной и той же девушкой больше одного раза. А еще он проводил серьезную долю наших гуманитарных занятий, приударяя за мной.

– Привет, Мэри, – здороваюсь я.

– Привет, Харлоу, – отвечает она, лукаво улыбаясь.

– Харлоу согласна с планом, – заявляет Ева, подмигивая Мэри.

– Я не знаю Клейтона вот настолько хорошо, – говорю я Мэри. – Но буду рада тебя представить.

Она краснеет.

– Спасибо.

– Давайте сядем, – решает Ева.

Мы втроем идем в спортзал. Пахнет потом и лежалым попкорном. Болельщиков в спортзале мало, и это меня в целом не шокирует. Холт оставляет желать лучшего в плане учебного духа.

– Народу немного, да? – Ева читает мои мысли.

– Немного. Но вы бы видели вчерашний хоккейный матч! – говорит Мэри. – Полный дурдом. Как будто весь универ собрался.

– С каких пор ты ходишь на хоккей? – спрашивает Ева.

Мэри хихикает:

– Дарси и Тиган хотели посмотреть, как играет Конор Харт.

Я едва подавляю порыв закатить глаза. Ну конечно.

– Холт победил? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает Мэри. – Конор забил оба гола.

– Черт. Надо было вчера идти на матч, – жалуется мне Ева. – А тебе нужно было приударить за Конором Хартом, а не за Джеком Уильямсом. Конор куда горячее. – Ева переводит внимание на Мэри, не успеваю я ответить. Возможно, и к лучшему. – У них с Джеком был роман на втором курсе, помнишь? – спрашивает она Мэри.

– А, да. А разве…

Я отвлекаюсь, пока Ева и Мэри обсуждают историю моих свиданий.

Пусть я поведала Еве о своем прошлом, но никому не говорила о запутанной паутине, что связывает меня и Конора Харта.

Мы без труда находим места, а дальше остается только ждать начала матча. Мэри и Ева болтают о задании по живописи, а я ищу на скамьях знакомые лица. Из полусотни человек я знаю по имени четверть. Мне машет одна девушка, с которой мы прошлой весной ходили на углубленную биологию.

Матч начинается безо всякой помпы и вступлений. Вот игроков нет на корте, а вот они начинают бросать мяч в кольцо для разогрева. Кто-то попадает, но большинство промахивается.

Понимаю, что матч будет долгий.

И естественно, он затягивается.

За десять минут до финала Холт отстает на двадцать очков.

– Пойду в туалет, – говорю я Еве и Мэри. По краю корта я направляюсь к первой же двери, оглядываясь то налево, то направо, – в обе стороны ни то ни се. Бассейн находится в другом здании. Вроде бы я не бывала в этой части спорткомплекса Холта больше пары раз. И оба мероприятия проходили в спортзале, из которого я только что ушла.

Решаю пойти направо. Пол коридора устелен линолеумом, вокруг нет ни одной двери. Заворачиваю за угол и останавливаюсь как вкопанная.

Я стою рядом со входом в качалку, расположенную за баскетбольной ареной.

Свет горит.

Дверь открыта.

И Конор Харт – сейчас единственный в этом зале.

Он лежит на одной из узких черных скамеек, где люди поднимают веса. И занимается именно этим.

Я застываю на месте, видя, как он поднимает и опускает штангу. Какая ирония! Температура вокруг меня как будто внезапно подскочила градусов так на сто.

Я не считаю себя пустышкой. Я сужу людей по их обращению с другими людьми. По их словам. По их делам. Я никогда не пускаю слюни и не слепну от красоты или авторитета.

У Конора в достатке и того и другого. Его привлекательность – красивая иллюзия, поверхностная, и я об этом не забыла.

Вот только на поверхности сейчас много чего. Много голой кожи. Я впитываю в себя этот томительный образ, пью и пью, как будто заблудилась в пустыне и мне отчаянно нужна вода.

Конор без футболки, на нем только черные шорты в сеточку, спущенные ниже талии. Вот прямо ниже. Я вижу угол резных мышц между его бедер и пушок темных волос, пропадающих под резинкой шорт. Мой взгляд поднимается до самых мощных кубиков пресса, которые я только видела; не то чтобы у меня есть привычка пялиться на мужчин без футболок, да и пялиться особо не на кого в штате, где купальный сезон длится примерно три недели. Я изучаю капельки пота, собравшиеся у Конора на груди. Оцениваю, как бугрятся бицепсы, когда он поднимает штангу с кучей круглых и явно тяжелых дисков на каждом конце. Замечаю напряженное, сосредоточенное выражение у него на лице. Мой взгляд вновь спускается ниже по его скульптурному торсу до мускулистых бедер, широко расставленных по обе стороны скамьи, явно не слишком устойчивой, чтобы поддерживать в такой позе человека, который поднимает такой вес.

Я сглатываю пару раз. Впиваюсь ногтями в правую ладонь. Даже не представляю, сколько я уже стою тут и пялюсь на него.