Петля времени бесплатное чтение

Глава 1: Последняя Доставка

Я проснулся от жары, которая уже с утра накрывала Нью-Йорк, как тяжелое одеяло, пропитанное потом и выхлопными газами. Лето в этом городе всегда было испытанием – асфальт плавился под ногами, воздух дрожал от кондиционеров, а улицы кишели людьми, которые спешили куда-то, не замечая, как время ускользает сквозь пальцы. Мне было двадцать три, и я работал курьером в пиццерии "Мама Миа" на Бруклинской стороне, той, где еще сохранились старые кирпичные здания с облупившейся краской и граффити, рассказывающими истории, которые никто не хотел слышать. Зарплата была дерьмовой, но хватало на аренду крошечной квартиры в Квинсе и на пару пива по вечерам. Я не жаловался – по крайней мере, не вслух. Жизнь казалась предсказуемой: проснуться, надеть потрепанную красную форму с логотипом пиццы, сесть на велосипед и мчаться через мосты, уворачиваясь от такси и пешеходов, которые вечно смотрят в телефоны.

Тот день начался как обычно. Я схватил термосумку с заказами – две большие пепперони для офиса на Манхэттене и одну маргариту для квартиры в Гарлеме – и выехал из пиццерии под крики шефа: "Не опаздывай, Алекс! Клиенты голодные, как волки!". Меня звалли Алекс Ривера, парень с смешанной кровью – мама из Пуэрто-Рико, отец из Ирландии, – и это делало меня невидимкой в толпе: ни слишком белый, ни слишком темный, просто еще один курьер в потоке. Солнце жгло спину через тонкую ткань рубашки, пока я крутил педали по Бруклинскому мосту, чувствуя, как пот стекает по вискам. Город шумел: гудки машин, крики уличных торговцев, далекий рев сирен. Нью-Йорк летом – это хаос, где каждый борется за свое место под солнцем, и я был частью этого, не задумываясь о большем.

Первая доставка прошла гладко, но с тем особым трепетом, который возникает при погружении в мир строгих корпоративных правил и безупречной организации. Здание представляло собой современный бизнес-центр в деловом районе города – внушительный 25-этажный стеклянный гигант с фасадом из тонированного зеркального стекла, которое отражало окружающие небоскребы, проносящиеся машины и редкие клочки голубого неба, пробивающиеся сквозь городскую дымку. Построенное в стиле хай-тек, оно имело плавные линии, подсвеченные LED-лентами по контуру, и вход, украшенный минималистичными скульптурами из хромированного металла, символизирующими прогресс и инновации. Вокруг здания раскинулся небольшой ухоженный сквер с аккуратно подстриженными кустами и скамейками, где офисные работники иногда курили или ели сэндвичи на обед, но сейчас, в разгар рабочего дня, он был пуст. В воздухе витал запах мокрого асфальта после утреннего дождя, смешанный с выхлопными газами от проезжающих такси.

Я, с рюкзаком-термосом за спиной, от которого исходил соблазнительный аромат томатного соуса, расплавленного сыра и свежего базилика, – подъехал на велосипеде, пристегнул его к стойке у входа и, поправив кепку, направился к автоматическим дверям. Они бесшумно раздвинулись с легким шипением, выпуская наружу прохладный кондиционированный воздух, и я шагнул внутрь, чувствуя, как мои ботинки слегка скользят по гладкому мраморному полу вестибюля. Холл был просторным и светлым: высокие потолки с встроенными LED-светильниками, создающими равномерное, почти стерильное освещение; в центре – стойка рецепции из темного дерева с гранитной столешницей, за которой сидели администраторы; по бокам – ряды турникетов из нержавеющей стали, мигающих зелеными индикаторами. Фоновая музыка тихо играла – что-то нейтральное, вроде лаунж-джаз, чтобы сгладить напряжение спешащих сотрудников.

Меня сразу приветствовал охранник – высокий, широкоплечий мужчина средних лет в идеально выглаженной черной униформе с нашивками "Охрана" на рукавах, с рацией на поясе и наушником в ухе, подключенным к системе связи. Лицо его было суровым, но не враждебным: коротко стриженные седеющие волосы, аккуратная бородка, глаза, привыкшие сканировать посетителей на предмет угроз. Он стоял у турникетов, скрестив руки на груди, и его поза говорила о готовности к действию – мускулистые руки, видные под рубашкой, и ботинки на толстой подошве, подходящие для погони, если потребуется. Охрана в целом была внушительной: помимо этого стража, за стойкой сидел второй охранник, помоложе, с планшетом в руках, мониторящим камеры видеонаблюдения на нескольких экранах – их было не меньше шести, показывающих коридоры, лифты и парковку. Еще один патрулировал холл, прохаживаясь с важным видом, его бейджик поблескивал под светом, а на поясе болтался фонарик и ключи. Они все выглядели профессионально: форма без единой складки, наушники для координации, и аура спокойной бдительности, типичная для объектов с высокой степенью безопасности, где хранятся конфиденциальные данные компаний.

– Здравствуйте, доставка пиццы для 12-го этажа, – произнес я, протягивая заказ и удостоверение. Охранник кивнул, быстро просканировал его пропуск сканером на стойке – устройство пискнуло утвердительно – и с дежурной, но теплой улыбкой ответил:

– Проходите, лифт в конце холла. Не забудьте отметиться на выходе, чтобы не было проблем. – Его голос был низким и уверенным, с легким хрипотцой, возможно, от многолетнего курения или просто от привычки отдавать команды.

Я прошел через турникет, ощущая легкий запах одеколона охранника – свежий, цитрусовый, – и направился к лифтам, где уже толпились сотрудники с бейджиками на шеях.

В офисе офисные клерки в слегка помятых костюмах и рубашках, пропахших кофе из автоматов в комнате отдыха, стрессом от дедлайнов и легким потом от душного воздуха кондиционеров, дали щедрые чаевые – аж 300 рублей сверху, что было редкостью в будний день, – и даже улыбнулись устало, но искренне, один из них хлопнув меня по плечу и сказав:

– Брат, ты нас спас от голодной смерти за этими экранами, спасибо!

. Вторая – маргарита в Гарлем – заставила меня свернуть в один из тех районов, где улицы сужаются, а тени от высоток кажутся длиннее, чем нужно. Я знал эти места: здесь бродили парни в банданах, с татуировками на шеях, обозначающими лояльность к какой-то банде. Но я никогда не ввязывался – просто доставлял пиццу и уезжал. Заказ был для миссис Джонсон, пожилой дамы на третьем этаже старого многоквартирного дома. Я припарковал велосипед у обочины, схватил коробку и поднялся по лестнице, пропахшей сигаретами и вчерашним ужином.

– Пицца! – крикнул я, стуча в дверь.

Дверь открылась, и миссис Джонсон, в халате с цветами, улыбнулась, протягивая деньги.

– Спасибо, милый. Будь осторожен на улицах.

Я кивнул, сунул чаевые в карман и спустился вниз. Вот тогда все и пошло наперекосяк. Когда я вышел на улицу, воздух вдруг наполнился криками. Два парня – один в красной бандане, другой в синей – стояли посреди дороги, размахивая руками. Машины сигналили, но они не обращали внимания. Я замер у велосипеда, пытаясь понять, что происходит. Слова летели, как пули:

– Ты вторгся на нашу территорию!

– "Это наша улица, ублюдок!

Толпа начала собираться – любопытные зеваки, дети на велосипедах, старушки из окон. Я знал, что нужно убираться, но ноги приросли к асфальту.

Вдруг один из них – тот в красной – вытащил пистолет. Блеск металла на солнце ослепил меня. Выстрел эхом разнесся по улице, и все взорвалось: крики, беготня, еще выстрелы. Я рванул к велосипеду, но пуля ударила в плечо, как молот. Боль пронзила тело, мир закружился. Я упал на тротуар, чувствуя, как кровь растекается по рубашке. Люди кричали:

– Вызовите полицию!

– Он ранен!

Но звуки отдалялись, как в тумане. Последнее, что я увидел, – небо над Нью-Йорком, ярко-синее, безоблачное, и подумал: "Это не может быть конец. Я же только начал жить."

А потом… ничего. Тьма. Но не навсегда.

Я проснулся от жары, которая уже с утра накрывала Нью-Йорк, как тяжелое одеяло, пропитанное потом и выхлопными газами. Подождите… Это же… то же самое? Я сел в постели, сердце колотилось. Квартира выглядела точно так же: разбросанная одежда, пустая банка из-под пива на столе, часы показывали 7:30 утра. Я потрогал плечо – никакой раны, никакой крови. "Сон? – подумал я. – Дерьмовый сон." Но он казался слишком реальным: боль, крики, небо. Я встряхнулся, надел форму и вышел на работу.

Шеф крикнул то же самое:

– Не опаздывай, Алекс!

Я взял те же заказы – две пепперони, одну маргариту – и поехал по тому же маршруту. Бруклинский мост, Манхэттен, Гарлем. Когда я подошел к дому миссис Джонсон, внутри все сжалось.

– Это дежавю, – сказал я себе.

Дверь открылась, она улыбнулась:

– Спасибо, милый. Будь осторожен.

На улице – те же парни. Красная бандана, синяя. Крики, пистолет, выстрелы. Пуля в плечо. Боль. Тьма.

И снова проснулся в 7:30. Теперь я знал: это не сон. Это петля. День повторялся, и я умирал снова и снова. В третий раз я попытался изменить: не поехал в Гарлем, свернул в другую сторону. Но заказы ждали, шеф звонил, угрожая уволить. Я все равно оказался там – как будто город толкал меня в ту же точку. Выстрелы, боль, конец.

К десятому разу я сломался. Сидел на крыше пиццерии, глядя на Манхэттенский горизонт, где солнце садилось за небоскребами, окрашивая их в оранжевый.

– Что за хрень? – бормотал я. – Почему я не могу выбраться?

Я пытался бежать от этой проклятой петли всеми возможными способами, отчаянно цепляясь за иллюзию свободы, но каждый раз реальность возвращала меня в исходную точку с жестокой неизбежностью. В одной из попыток я рванул в метро, сердце колотилось как барабан в груди, а пот стекал по спине под тонкой рубашкой, пропитанной утренним кофе и страхом. Я прыгнул через турникет на станции Таймс-Сквер, игнорируя крики охранника и толпу спешащих ньюйоркцев с их рюкзаками и наушниками, – платформа была переполнена, воздух тяжелый от запаха металла, пота и фастфуда из ближайших вагонов. Поезд на линию A подошел с грохотом, двери открылись с шипением, и я ввалился внутрь, прижимаясь к поручню среди пассажиров: усталые офисные работники с планшетами, туристы с картами и уличные музыканты с гитарами. Вагон качался на рельсах, проносясь через туннели, освещенные тусклыми лампами, где эхо отражало объявления станций – "Следующая остановка: 125-я улица". Я уехал в Бронкс, выскочив на конечной, где улицы были шире, но мрачнее: граффити на стенах заброшенных зданий, запах жареного мяса из фудтраков и гул далеких сирен. Я бродил по району, пытаясь затеряться среди многоэтажек из красного кирпича, парков с баскетбольными площадками и групп подростков на углах, но часы тикали неумолимо. Ровно в полночь, когда я сидел на скамейке в парке, уставившись на мерцающие огни Манхэттена вдалеке, петля сбросилась – мир закружился в вихре тьмы, и я проснулся в своей постели, с тем же будильником, звенящим в 7 утра, и тем же видом на кирпичную стену за окном.

В других циклах все заканчивалось еще раньше, трагично и бессмысленно, подчеркивая обречённость моих усилий. Однажды я попытался уехать дальше – схватил такси на Манхэттене, крикнув водителю:

– В Нью-Джерси, как можно быстрее! – и мы помчались по Бруклинскому мосту, ветер свистел в приоткрытом окне, а река Гудзон блестела под солнцем, усеянная баржами и яхтами. Но на шоссе меня настигла смерть: визг тормозов, удар от вылетевшей из ниоткуда машины – возможно, грузовика с логотипом какой-то доставки, – и все погрузилось в боль и тьму, только чтобы я очнулся снова в постели, с фантомной болью в ребрах. Или падение: в отчаянии я забрался на крышу одного из небоскребов в Мидтауне, ветер хлестал по лицу, город раскинулся внизу как сверкающий ковер огней и теней, с желтыми такси, ползущими как жуки, и гудками, доносящимися снизу. Я прыгнул, надеясь, что это разорвет цикл навсегда, но полет был коротким – секунды ужаса, свист воздуха в ушах, – и удар, после которого петля вернула меня обратно, целым и невредимым, но с воспоминаниями, жгущими душу.

Перемещение было строго ограничено рамками 24 часов, и за это время я мог объехать только Нью-Йорк и ближайшие окрестности – Бруклин, Квинс, даже кусочек Лонг-Айленда, если повезет с транспортом, – но дальше, в Коннектикут или Пенсильванию, просто не успевал: пробки на хайвеях, задержки поездов, усталость, накапливающаяся в мышцах от бесконечного бега. Город казался бесконечным лабиринтом, сплетенным из асфальта, бетона и судьбы, где каждая улица, будь то оживленный Бродвей с неоновыми вывесками театров и толпами туристов, или тихие аллеи Виллидж с кафе и уличными художниками, неизбежно вела обратно к смерти – случайной аварии, перестрелке в темном переулке или просто к полуночи, когда все обнулялось. Я пробовал велосипеды, автобусы, даже угонял машину однажды, мчась по дороге с ветром в волосах и адреналином в крови, но горизонт всегда ускользал, а петля замыкалась, напоминая, что побег – это всего лишь иллюзия в этом замкнутом круге времени.

В один из циклов – наверное, двадцатый – я решил снова не доставлять пиццу. Бросил велосипед и пошел гулять по Центральному парку. Лето цвело: дети бегали по лужайкам, парочки целовались под деревьями, уличные музыканты играли джаз. Я сел на скамейку, пытаясь осмыслить. "Может, это ад? – подумал я. – Или чистилище? Что я сделал не так?" Мои грехи были мелкими: пару раз украл мелочь из кассы, поссорился с бывшей, но ничего, за что полагалась вечная петля.

Тут я заметил ее. Девушка сидела на соседней скамейке, уставившись в пустоту. Волосы цвета меда, собранные в хвост, простая белая блузка и шорты. Она выглядела потерянной, как и я. Когда наши взгляды встретились, она вздрогнула.

– Ты тоже? – прошептала она, подходя ближе.

– Что "тоже"? – ответил я, но внутри все похолодело. Она знала.

– Петля. День повторяется. Ты умираешь и возвращаешься.

Я кивнул, чувствуя облегчение и страх одновременно.

– Меня зовут Алекс. Я… курьер. Попал в перестрелку в Гарлеме.

– Эмма. – Она села рядом, ее глаза были усталыми, но яркими. – Я была на вечеринке в Бруклине. Кто-то подмешал что-то в напиток. Передозировка. Просыпаюсь каждое утро в своей квартире в Челси.

Мы поговорили. Оказалось, она умерла в тот же день, что и я – 15 июля. Лето в разгаре, город кипел. Эмма думала, что если изменит что-то – не пойдет на вечеринку, – то выберется. Но петля держала крепко.

– Может, вместе? – предложил я. – Попробуем выбраться.

Она улыбнулась впервые.

– Почему нет? Хуже не будет.

Мы провели остаток того бесконечного дня, блуждая по извилистым тропинкам Центрального парка, где осенние листья шуршали под ногами, как шепот забытых секретов, а воздух был пропитан ароматом жареных каштанов от уличных торговцев и свежестью приближающегося дождя. Парк казался оазисом в этом хаотичном городе: высокие деревья с кронами, окрашенными в золотисто-красные тона, создавали естественные арки над аллеями; велосипедисты проносились мимо с звонкими звонками; семьи с детьми кормили уток у прудов, а бегуны в ярких кроссовках обгоняли нас, не подозревая о петле, в которой мы были заперты. Мы шли рука об руку, иногда останавливаясь, чтобы посидеть на деревянной скамейке с облупившейся краской, или просто постоять у ограды, глядя на манхэттенские небоскребы, возвышающиеся вдалеке как стражи из стали и стекла. Время тянулось медленно, но в хорошем смысле – каждый шаг отдалял меня от утреннего ужаса, а ее присутствие делало этот повторяющийся день почти нормальным.

Она начала рассказывать о себе первой, когда мы присели на траву у парковой лужайки, где группы людей играли в фрисби и пикниковали под теплыми лучами заходящего солнца. Ее голос был мягким, с легким нью-йоркским акцентом, который делал каждое слово звучать как мелодия – не торопливый, как у местных таксистов, а задумчивый, с паузами, в которых сквозила мечтательность.

– Я учусь на искусствоведа в Нью-Йоркском Университете, – сказала она, обрывая лепестки с сорванного одуванчика и глядя на них с улыбкой, как будто они были частью ее холста. – Всегда любила рисовать, с детства – карандашами, красками, даже граффити на стенах гаража, пока мама не поймала. Мечтаю открыть свою галерею в Сохо, знаешь, в одном из тех лофтов с кирпичными стенами и огромными окнами, где можно выставлять уличных художников, которых никто еще не заметил. Чтобы там было место для всех – для абстракций, для стрит-арта, для чего-то, что трогает душу.

Она рассмеялась тихо, откинув прядь темных волос за ухо, и ее глаза – карие, с золотистыми искрами – загорелись энтузиазмом. Потом она заговорила о семье, голос стал теплее:

– У меня есть младший брат, ему всего десять, зовут Алекс. Он такой сорванец – вечно влезает в неприятности, рисует комиксы про супергероев и заставляет меня быть его моделью. Живем с родителями в Бруклине, в старом доме с скрипучим полом и видом на мост. Мама работает учителем, папа – механиком, они всегда поддерживают мои 'художественные бредни', как они говорят. А ты? Расскажи о себе, мистер Пицца-доставщик.

Я почувствовал, как щеки горят – не от стыда, а от того, что в этой петле я редко делился чем-то личным, ведь все обнулялось. Но с ней было легко, как будто слова сами вылетали. Мы шли дальше, мимо большого фонтана, где вода искрилась в лучах заката, а уличный скрипач играл меланхоличную мелодию, эхом разносящуюся по парку.

– Мои мечты кажутся глупыми по сравнению с твоими, – начал я, нервно почесывая затылок и глядя на свои потрепанные кеды, покрытые пылью от утренней доставки. – Я курьер, как ты видела, но всегда хотел открыть свою пиццерию – не какую-то сеть, а уютное местечко в Виллидж, с кирпичной печью, где тесто замешивают вручную, и пицца с необычными топпингами, типа ананасов с чили или моцареллой из буйволиного молока. Чтобы там играла итальянская музыка, и люди приходили не просто поесть, а посидеть, поговорить. А еще я всегда хотел путешествовать – сесть на мотоцикл и объехать всю страну: от Калифорнии с ее пляжами до Гранд-Каньона, где закаты как картины. Никогда не был дальше Нью-Джерси, но в мечтах я уже там, с ветром в лицо и дорогой впереди.