Праздник Дрейка бесплатное чтение

Праздник Дрейка

Праздник Дрейка

От автора:в этом рассказе речь идет о служащем «верхнего» отряда специального назначения, человеке, способном изменять собственную внешность, хамелеоне Ллене Эйдане, упоминавшемся ранее в книгах Эра и Кайд.

Глава 1

(Egzod, Alter – Believe I’m Leaving)

– Что, прям любую можешь склеить? Вот любую?

– Угу.

Недавний знакомый Ллена – владелец автомастерской у моста – смотрел недоверчиво. Он только что (имея вполне незаурядную внешность: симпатичный блондин, крепкий, накачанный) получил отпор от брюнетки у дальней стойки бара. Ни тебе приглашения на танец, ни телефона, ни «продолжения банкета». Теперь Дарек Вогич пил и болтал, пытаясь скрывать дискомфорт от ударенного самомнения.

– И эту?

Кивок на миниатюрную дамочку с розовой, как и ее помада, сумочкой на вертящемся стуле.

– И эту.

– И ту?

Взгляд на высокую, выше их обоих, молодую женщину на «метровых» шпильках.

– И ее.

– Да брешешь!..

Ллен ухмыльнулся.

Знал бы ты о моих способностях,думал он, глядя в стакан виски (четвертый по счету, кажется; день, черт подери, выдался сложный),но откуда тебе?Метаморф, хамелеон, человек, способный принимать любую внешность – об этом знали только коллеги, люди в Реакторе, и, конечно, босс. А посторонним ни к чему. И нет, на самом деле Эйдан не менялся физически, как врожденный метаморф, но мастерски подменял чужое восприятие самого себя. Хотите видеть друга? Увидите друга. Врага? Пожалуйста! Человека симпатичного, страшного, молодого, старого? Кого угодно. Мастер иллюзий, вот он кто.

– Спорим на штуку баксов?

Эйдан удивился. Деньги ему ни к чему, но Вогич все больше распалялся: не то желал подловить соседа на лжи, не то позубоскалить насчет отказа, не то научиться «клеить все, что движется». Истинную причину Ллен так и не понял. Но понял другое: он совсем не прочь провести эту ночь в жарких женских объятьях. Поцелуи, влажные дорожки на коже, проникновение в сладкую тесноту – да, точно, он соскучился. И секс не помешает.

– Спорим, – согласился легко, допивая виски.

«Заказать, что ли, пятый стакан?» – подумал. И не стал.

– Но выбираю я, – выставил условие блондин.

– Выбирай…

Как будто личность имеет значение, когда умеешь нравиться любому.

– Согласен только в том случае, если она понравится мне.

«Не хочу кувыркаться с уродиной».

Но Дарек и сам сообразил, что с уродиной все пройдет легче легкого, потому что таких не приглашают на свидание часто. Нет, он выберет красотку, да такую, чтобы точно к себе не подпустила. Долго крутил головой, высматривал «добычу».

Девятый час вечера, а в баре уже многолюдно. Еще не максимальная заполненность, то есть можно пройти не толкаясь, но разношерстной публики достаточно. Девушки красивы, жеманны и привлекательны, парни притворно бравурны – им, как Вогичу, важно заполучить или телефон, или, если повезет, жаркую ночь; неоновые огни переливаются по стенам за барменом и дорожкой.

«Лонги» хорошее заведение. Не слишком пафосное, но и не кабак, подходит для того, чтобы скоротать вечерок за бокалом в одиночку или найти компанию.

– Нет, не та… и не та…

Дарек с прищуром матерой кобры искал даму, которая поможет ему выиграть пари. Одни казались ему слишком доступными, другие слишком пьяными, третьи отметались по непонятным причинам.

– О! – послышалось наконец. – То, что нужно. Она!

И Ллен повернулся, чтобы уткнуться взглядом в один из столиков, за которым сидела одинокая брюнетка. Не слишком высокая, в симпатичном кофейном платье, с темными, как у лани, глазами. Почему-то печальная. Она только что (чему чрезвычайно обрадовался Дарек) отшила, покачав головой, какого-то бедолагу и уткнулась взглядом в стакан с коктейлем. Правая нога то и дело каблуком туфли постукивает по полу (нервничает), отчего скачет коленка и край платья. Руки напряжены, пальцы сплетены; брови нахмурены. М-да. Эта точно не пришла «веселиться», тут Вогич прав. Но Ллену она понравилась. Стройная, красивая не по-журнальному, но по-своему. Фигура точеная, губы пухлые, грудь имеется. А напряжение не помеха, его он легко снимет.

«Все, штука баксов моя!»

Сосед уже торжествовал, предвкушал, горел скорой победой.

– Нравится тебе?

– Вполне.

– Тогда… давай!

И смешок вслед, когда Эйдан поднялся с барного стула.

(Charlotte Lawrence – Joke’s On You Acoustic)

Шагая к столику, Ллен мысленно переключал невидимый тумблер. Проскочил положение «симпатичный знакомый», «старый друг», «тот, кто вызывает доверие». Нет, ему нужна тяжелая артиллерия. И остановился на отметке «тот, кому она больше всего обрадуется». Пусть сделает выбор сама. Сегодня во время работы Эйдан уже многократно менял внешность, это его неординарное умение постоянно пригождалось в работе. Был и уродом со шрамом через все лицо, и «рубахой-парнем», и неприметным банкиром, и даже бродягой. Пусть всего лишь на минуту, но все-таки. Теперь побудет «долгожданным человеком».

Нет, он не ощущал изменений в себе, переключая невидимый рычаг, но стопроцентно знал: его воспримут тем, кем он прикинулся. Детали не важны.

Так и произошло.

Сначала глаза «лани» широко раскрылись в неверии, после она подскочила навстречу с такой скоростью, будто сиденье выстрелило пружиной.

– Ма-а-а-акс? Макс?!

И кинулась ему на шею.

Ллен опешил. Девчонка кого-то ждала, кого-то конкретного, и для нее в эту самую минуту он выглядел тем неизвестным ему самому Максом.

Жаркие объятья, крепкие, даже слишком – «лань» не верила, что ее знакомый придет. У Дарека выпадали от удивления глаза, Эйдан ощущал это спиной.

– Ты простил, – шептала незнакомка с дрожью в голосе, – я знала, я знала, слышишь…

Эйдана тискали, как плюшевого медведя.

– …ты ведь не мог поверить, что я сама бы это сделала… Он сам. Ты зря так отреагировал, но неважно, слышишь, теперь все неважно, – гигантское облегчение в ее голосе. – Ты здесь… ты пришел…

Неожиданно Ллена поцеловали в губы – нежно и страстно одновременно. С той жадностью, с которой целуют человека, которого не ожидали увидеть.

«Влип», – подумалось на автомате.

Незнакомка, чьего имени он не знал, приятно пахла – фиалками и чем-то пряным, соблазнительным. Теперь он чувствовал под руками гладкий атлас ее платья, щекочущее дыхание, упирающуюся ему в рубаху грудь, начинающийся изгиб ягодиц, на которые случайно опустил руки.

– Пойдем отсюда, да? – шептала девчонка между поцелуями. – Нам здесь нечего делать… К тебе? Ко мне?

Если ответит «ко мне», то спалится с машиной, ее-то подделать не сможет.

– Я без колес… Выпил.

– Я тоже. Неважно, возьмем такси.

– Тогда к тебе.

Когда он проходил мимо барной стойки, обнимая брюнетку за талию, лицо Вогича выглядело застывшей маской. Дарек продолжал видеть в Эйдане не «Макса», но того же самого небритого мужика, с которым пять минут назад пил виски, и не мог понять, почему растерянная женщина, давшая отпор симпатичному парню до того, согласилась вдруг проследовать на выход с невзрачным плюгавым бородачом.

Ллен мысленно улыбался. Лишняя штука баксов – это неважно. Важно, что не соврал, когда сказал «могу соблазнить любую». А ночь будет жаркой, это он чувствовал.

* * *

(MVDNES – Pathogen)

Он сел задницей на чужой стул, и это скребло.

Но перестало, когда захлопнулась за спиной дверь чужой темной квартиры, когда заскользили по груди, расстегивая пуговицы рубахи, женские пальцы.

– Я думала… что потеряла тебя…

Девчонка была жадной до прикосновений. Эйдану казалось, что она обвилась вокруг него виноградной лозой.

– Твой телефон… не отвечал…

Ллен даже пожалел, что выбрал внешность того, кого она больше всего ждала. Нужно было остановиться на ком-то для нее незнакомом, но симпатичном, и спор был бы честным. Но когда ему расстегнули ширинку, опустились на колени и приняли в горячий рот то, что уже налилось и встало, Эйдан забыл о правилах. Какая разница честно или нечестно, Макс не Макс… Его облизывали и сосали так, как никогда; от перевозбуждения у него взвизгнули все эротические сенсоры. «Лань» была хороша, она была чудом. Поднялась с колен, прервав оральную ласку на половине; кружевной бюстгальтер отлетел в сторону, качнулись жаждущие его губ груди, и пьяноватый Ллен отбросил угрызения совести. Даже если сейчас настоящий Макс позвонит, он не даст ей поднять трубку.

Макс, однако, не звонил.

А Эйдана оседлали на кровати. Насадились на него сверху, как на желанный резиновый «банан», и сквозь смесь похоти и страсти он чувствовал отсвет настоящей любви. Той самой, которую ищут годами, которую не подделать и не пропить. В другой раз, находясь с женщиной, взял бы инициативу в свои руки, но тут с удовольствием принял чужой ритм и сценарий. И нет, спутница не замечала подмены – ее рецепторы со всей уверенностью заявляли ей, что она в постели с любимым. Не важна ни разница в росте, ни в телосложении, ни в тембре голоса: Эйдан «хамелеонил» человеку не глаза – мозг.

И сейчас сам плыл от удовольствия, играя пальцами с сосками, вдыхая аромат разгоряченной кожи, чувствуя себя в тугой влажности. К нему наклонялись, целовали, его обласкивали, как потеряшку, его любили во всех смыслах. Горячая, счастливая, страстная, как кошка. Куда только подевалась неуверенная девчонка из бара?

Шикарная у нее все-таки грива и похожая на изгиб амфоры талия.

Он кончал в незнакомку с рыком, с волной облегчения – ночь удалась.

Жаль только, думал он, обнимая вздрагивающее после оргазма тело, что имени не спросить.

Глава 2

(Marin Hoxha, Siren Jean – Don’t Lie)

Утро пахло жареными блинчиками.

Еще никогда Эйдан не просыпался так, будто его ударило разрядом в двести двадцать. Дурак! Дурак, когда дал знак официанту налить третий виски в баре, когда так нагло выдал себя за другого человека и отделал ничего не подозревающую девку. Дурак, что не убрался из чужой квартиры ночью. Но он выпил слишком много и слишком сильно расслабился после секса, сморило. Черт!..

Не успел он подняться, как новая знакомая, одетая в тонкий женственный халат, присела на край постели, ласково провела рукой по его щеке:

– С добрым утром, любимый. Завтрак уже на столе, все, как ты любишь.

В свете солнца она казалась еще красивее, еще нежнее, и, что хуже всего (от этого факта Ллен чувствовал себя настоящим мудаком, ворующим чужое счастье), в ее глазах светилась неподдельная любовь.

– С утром… – прохрипел он, чувствуя, какую глубокую яму прогрызла в его сознании совесть. Выбираться ему придется, нацепив на конечности профессиональные «кошки».

– Умывайся, я налью кофе.

Эйдан понимал одно – нужно убираться. Не продолжать этот фарс, способный надолго отравить кровь чувством вины, а заканчивать спектакль. И чем быстрее, тем лучше.

Ванную он нашел со второй попытки (сначала ткнулся в туалет), запер дверь, включил кран, плеснул в лицо водой. После уперся руками в прохладный мрамор и взглянул на себя мрачно.

«Как выглядит этот Макс?» – дал мысленный запрос, и поверх его настоящей внешности – приятного, но чуть жесткого лица, щетины и коротких каштановых волос – проявился кто-то больше похожий на блондина. Чуть уже в плечах, на пару сантиметров выше Эйдана, с вьющейся и зачесанной назад светлой шевелюрой. Холеный и уверенный в себе парень с ровным носом и большеватым ртом. В целом, гармоничный.

«Такие часто становятся риелторами или консультантами в автосалонах», – думал Ллен, рассматривая голограмму второй оболочки, видимой сейчас лишь ему и хозяйке квартиры.

– Как ты дошел до жизни такой? – спросил самого себя прежде, чем сунуть в рот горошину зубной пасты и прополоскать рот. Когда из крана перестала течь вода, двойник в зеркале уже растворился, как призрак.

Все. Прочь.

– Послушай, мне нужно на работу, – сообщил он, едва отпер дверь, – срочно.

– Как? – его новая подруга удивилась и тут же опечалилась. – Даже не поешь?

– Нет. Позвонили…

– Позвонили? У тебя же телефон до сих пор «недоступен». Я случайно утром нажала дозвон – «абонент вне зоны доступа».

Чем дольше он здесь, тем большей ложью обрастает, как затонувший корабль моллюсками.

– Да… Позвонили еще на прошлой неделе, я просто забыл. А телефон… глюкнул. Надо отремонтировать.

– Просто купи новый, – улыбка у девчонки вышла теплосаркастичной. Наверное, Макс мог позволить себе просто выкинуть старый сотовый в урну и заменить его последней моделью.

– Да, так и сделаю. Мне пора. Пора… мне…

– Ты набери меня вечером, да?

Это «да», которое Эйдан выдавил, показалось ему расцарапавшим горло камнем.

Он больше не вернется. Может, поэтому и обнял ее крепко, по-настоящему, потому что ценил в женщинах умение так любить – честно, ничего не требуя взамен.

– Завернуть тебе блинчиков с собой?

– Нет… не могу… буду ими пахнуть на встрече.

– Поняла.

По лестнице подъезда он спускался, заказывая такси.

* * *

(Andrew Weiss – Overcoming)

Не доезжая до бара, у которого оставил машину, Ллен вышел, толкнул дверь забегаловки, заказал кофе «с собой». И только после этого сел в собственный джип, уже успевший нагреться от утреннего солнца. Дешевый кофе горчил, совесть тоже.

Специальные часы показывали, что в Реакторе его раньше двух не ждут – время есть. Можно заскочить домой, принять душ, переодеться, нормально позавтракать. Вот только не давала покоя мысль о том, что если настоящий Макс позвонит «лани», то выяснится неприятная вещь – она с кем-то переспала.

«С кем?» – спросит тот, кто вчера не явился на встречу.

«С тобой».

«Со мной не могла, я был в другом месте…»

И в жизни двух людей начнется тарарам.

Можно, конечно, забыть. Или наплевать. А можно исправить ситуацию, пока не поздно. Хотя бы попытаться это сделать. Глотая призванный бодрить напиток, Ллен достал из кармана телефон. Ни минуты не колеблясь, набрал решетку, задержал на ней палец – дал вызов Информаторам. Пусть с него снимут за вопросы, он готов платить. Сам ошибся – сам рассчитается.

Ему ответили сразу:

– Чем мы можем вам помочь?

– Мне нужно знать имя девушки, с которой я сегодня переспал.

Прямо и точно. С невидимой расой всезнаек можно не жеманиться.

– Лиза Манковски.

Значит, Лиза. Отлично.

– А имя ее парня? Макс…

– Максимус Рихтер, – прозвучало без задержки.

– Мне нужен его адрес.

Ллен возьмет с собой сенсора, навестит «потеряшку», который, скорее всего, просто запил. Внушит тому, что эту ночь Рихтер провел со своей любимой, потому что помирился с ней, делов-то. Да, придется дать срочный вызов Санаре – тот умеет перекручивать память. Если занят Аид, Эйдан выдернет с Четырнадцатого Халка Конрада – хороший спец, достойный, зря еще не перешел на Пятнадцатый.

Информатор почему-то молчал. Уже вечность назад мог продиктовать адрес, но не делал этого. Ллен незаметно напрягся –у него на счету не хватает денег? Да быть такого не может!

– Адрес я вам дать могу, – через какое-то время послышался ответ, – но в этом нет смысла. Вы ведь хотите навестить владельца квартиры?

На памяти Ллена вопросы задавали Информаторам. Сами Информаторы задавали вопросы редко.

– Хочу.

– Проблема в том, – заминка, – что Максимус Рихтер погиб еще двое суток назад. Сел в машину пьяным, слетел в пропасть на девятнадцатом километре, до сих пор никем не обнаружен.

Конец фразы Эйдан слушал с внезапно пересохшим ртом.

Он даже не смог сказать спасибо, просто ткнул одеревеневшим пальцем «отбой», а после хлопнул себя по коленке так, что пролился через неплотную крышку кофе.

– Черт! Дерьмо!

И вроде бы не его дерьмо, вот только теперь его тоже. А в голове пусто, как в колоколе после удара. В голове пыльный чулан и кружат пылинки.

Почувствовав, что ему душно, Ллен открыл окно.

* * *

(7715 – 2 Much)

Оказалось, что на два часа дня назначены лабораторные тесты. Начальник время от времени включал их в расписание для каждого служащего-человека, и сегодня Ллену предстояло обойти всех «специалистов». Проверить зрение, кровь, пробежать кросс на выносливость, определить проводимость нервных окончаний, заполнить бумажки…

Всем занимались Комиссионеры в белых халатах – нейтральные лицом, как восковые куклы, – снимали показания, записывали, что-то помечали в блокнотах. Эйдан же напоминал себе лабораторную крысу, науськанную выполнять команды: «Сядь… Сожми руку в локте… Давай на дорожку… Выпей это… Достаточно, спасибо…»

Хуже всего, что во время сдачи анализов у него оставалось время думать. И чем дольше Ллен думал, тем отчетливее понимал – после того, что узнал утром, он не сможет так просто слиться. Он должен пойти к Лизе и рассказать ей правду. Будет один из тех разговоров, которые он ненавидел – плохие новости, уродливая правда, истерика. Сначала «лань» узнает, что изменила любимому хер знает с кем, после, что Рихтер разбился. Надо ж было во все это встрять…

– Пописайте в пробирку…

Ллену протянули чистую колбу, узкую, как шкура от сосиски.

– Пошире баночки нет?

– Вы попадете.

После этого ответа он уверился, что проверять будут не мочу, а его «ссульную» меткость. В туалет все-таки пошел.

И почему он не эгоист, которому все равно? Подумаешь, снял в баре девку, переспал. Дальше не его проблемы…

Вот только точила, как кислота камень, мысль о том, что Лизе о смерти Макса все равно раньше или позже сообщат, и она не сможет понять, как переспала с любимым через сутки после его смерти. Это знание может явиться для нее шоковым, может неприятно сдвинуть сознание, а «лань» подобного не заслуживала. Плохих новостей, собственно, тоже, но выбора нет…

«Не мое дело», – твердил себе Эйдан в который раз, и в который раз это не срабатывало.

В пробирку он попал с третьей попытки.

* * *

Он не хотел, но решился. Даже не уговорил себя – пнул прийти. И теперь объяснял:

– …поспорил… наткнулся на тебя… сменил внешность… Я метаморф, умею такое…

А в глазах Лизы водопад из смены чувств – недоумение, растерянность, понимание, ужас, наконец… Паника-паника-паника. Она, сама того не зная, изменила. В какой-то момент, глядя на изменившегося прямо при ней гостя, «лань» перестала дышать, у нее спазмировало горло.

В коридоре горит только ночник, за окном уже темно; Ллен не стал даже проходить.

– Послушай, я не хотел причинить вреда, искал женщину на ночь… Не знал, что ты занята, что все так… обернется…

На него смотрели, как на чудовище, как на вервольфа, хотя внешность самого Эйдана чудовищной не была – обычный мужчина, чуть выше среднего, не старый, не страшный.

– Я хотел все объяснить ему сегодня, чтобы у тебя без проблем… Но узнал…

На этом моменте Ллен тяжело вздохнул – сейчас ему придется ее «убить».

– …что твой Макс мертв. Уже двое суток. Разбился на своей машине, сел за руль пьяным.

Даже сообщил место, километр, название каньона. И увидел, как рушатся в глазах Лизы булыжники, некогда составлявшие фундамент ее внутренней планеты. Разломы, разломы, вселенная бесшумно и на части…

Он понимал, что надо остаться, утешить, стать той грудью, которую можно колотить, в которую можно рыдать. Но не смог. Страшился даже представить, как сможет следующий час смотреть ей в глаза, видеть в них гарь после ядерного взрыва, слышать, как рыдает, трещит по швам чужая душа.

– Прости, – выдавил хрипло. – За меня… за новости…

«За все это».

И ушел.

Закрыл за собой дверь, зная, что больше не вернется.

Глава 3

Следующие пять дней он тонул в работе, как в болоте. Нырял в рутину, напрашивался на боевые действия, прилипал по вечерам к друзьям – лишь бы не один. Заколебал, наверное, всех, хотя коллеги относились с пониманием, чувствовали, у Эйдана что-то случилось. Он не пил, разве что слишком много кофе, и рвано спал. Непривычно много курил, хотя уже два раза выкидывал в урну пачку, зарекался лезть за новой сигаретой, но ловил себя на мысли, что сейчас, в этот период, можно. Нужно, наверное, раз по-другому не выходит.

Один раз влез непрошенным в операцию Кайда и Санары, появился не в своем обличье и не вовремя, чуть не схватил пулю. Но схватил от Начальника по шее, едва не вылетел в неоплачиваемый отпуск.

Это все должно когда-то закончиться, говорил себе, ведь все заканчивается. Пройдет и этот период. Отпустит. Ничто не длится вечно. Но дерьмо к нутру прилипло прочно, засохло там, теперь не отдиралось.

Дождь даванул с утра. Поливал город и в обед, и к вечеру, согнал столько туч, что к шести наполовину стемнело. Ллен впервые решил, что сразу после Реактора домой. Попробует почитать, посидеть перед теликом, выспаться, наконец. К киоску свернул лишь для того, чтобы купить свежий выпуск «МотоРикса», и рядом с крыльцом парикмахерской заметил ее – фигуру с зонтом.

Лиза изменилась. Потухла, повзрослела, постарела изнутри, будто за неделю прожила жизнь. Под глазами круги; зонт черный, полы плаща мокрые, мокасины насквозь. Она не замечала ни луж, ни мороси, ни того, что ей давно следовало пойти туда, где сухо, сменить одежду, отогреться и выпить горячего чая. Чай и она – в разных мирах.

Ллен остановился не потому, что хотел, но потому, что должен был.

Какого черта она здесь делает? Искала его?

Встал перед ней, не поздоровался, просто вздохнул. Перемены были ей не к лицу, Эйдан помнил, что косвенно причастен к ним. Но ведь косвенно.

– Чего тебе?

Тот факт, что она искала его, не вызывал сомнений.

Темные глаза глухие, будто заложены каменной кладкой.

– Я… заплатила Информаторам все свои деньги. Просила твой адрес, но они не дали, сказали только, что ты пройдешь сегодня здесь.

«Сколько часов она стоит под дождем?»

– Зачем я тебе?

Лиза – тень себя прежней – молчала. Выдавала невпопад.

– Его хоронили два дня назад… Я… не пошла. Не смогла.

Он ее не винил. Но и к себе домой звать не хотел, обогревать тоже. Он сам хотел выпутаться из этой неприятной паутины; Лиза этому не способствовала.

Невнятная глухая тишина затягивалась.

– Зачем искала-то?

Купить бы уже журнал, вернуться к себе.

И она впервые посмотрела на него пронзительно и ясно. Собралась с мыслями, попросила:

– Стань им. Пожалуйста. Хотя бы на день…

Эйдан сразу понял, о чем речь. Понял и разозлился. Не дал ей продолжить о том, что она «все понимает, что ей хотя бы вечерок в объятьях Макса, чтобы вышла иллюзия прощания».

– Дура! – выругался гневно. – Я тебе кто, клоун? Чародей, фокусник? Может, заплатишь еще, чтобы я всю жизнь его теперь играл?

У Лизы дрожал подбородок.

– Не понимаешь, что себе хуже делаешь? Думаешь, легче станет? Нет, станет тяжелее, дерьмовее раз в сто!

Она продолжала гаснуть, а в нем клокотала настоящая ярость. Чего удумала!

– Мой ответ – нет! – выкрикнул, и девчонка вздрогнула. Ллен чувствовал себя так, будто только что ударил ее у всех на виду.

Ответила Лиза, впрочем, ровно.

– Я знала, что ты откажешь. Забудь.

Развернулась, зачем-то сложила зонтик, будто устала держать его над головой, и зашагала прочь – дождь ложился ей на волосы бисером.

«Я все деньги потратила на Информаторов…» – отражалась эхом у него в голове.

А ему какое дело?!

Вечер у телевизора? Почитать журнальчик? Да ему бы теперь накатить грамм сто-двести-триста.

Домой Ллен шел чертыхаясь.

* * *

Он нашел ее в девять вечера в недостроенном районе, на крыше щербатой девятиэтажки. Так и не сменившую мокрый плащ, потерявшую зонтик, превратившую светлые мокасины в комья грязи. Как она пробиралась через забор, как лезла на крышу, зачем сидела теперь на краю?

Наверное, он задницей чуял, что все не к добру, и потому отправил запрос в Реактор на предмет определения координат человека – ему, как служащему отряда специального назначения, ответили.

Подходить боялся. Мало ли, резкие действия, помутнение рассудка – черт знает, что у другого человека в голове. Понимал только, что оставить все как есть уже не может – совесть заест.

– Эй… Ты ведь не собралась прыгать? – спросил, остановившись в пяти шагах.

В здании сплошной недострой: дыры в стояках, отсутствующие ступени, а то и пролеты. Но тот, кто желает залезть наверх, отыщет дорогу. Отчаяние – оно такое, толкает на многое.

– Ты прав, – послышалось глухо, – мы чужие люди. Иди своей дорогой.

Внутри себя Лиза уже шагнула за край. Он зарубил ей последнюю надежду на свет, «ложный» свет, опустивший бы ее еще глубже во тьму, и тьма настала сейчас.

Дождь, наконец, перестал, но бетон мокрый. Пахнет пылью, сырым цементом; колышутся на ветру обрывки мешковины, которой крыли строительные материалы. А небо темное, погребальное.

Эйдан сел позади нее на выступ. Сам не знал, что собирался делать – ловить, если что?

– Давай без глупостей, а? – попросил, хотя знал, что звучит глупо и банально, он бы сам на эти слова не повелся.

Она просто сидела, просто молчала. Его пугали ее свешенные в пропасть ноги. Сказать: «Это пройдет?» У него и то не прошло до сих пор, у нее подавно.

Неизвестно сколько еще завывал ветер, гнавший и не умевший прогнать бесконечные тучи, прежде чем Лиза заговорила.

– Мы любили друг друга, знаешь… По-настоящему. Как дураки, неспособные поверить, что отыскали настоящее чувство. И счастливы были всего три месяца…

Снова сказать «пройдет»? «Отпустит»? Некоторых всю жизнь не отпускает.

– Только Макс ревновал… Дурачок. – Последнее прозвучало ласково и очень печально – мол, как можно было во мне сомневаться? – Вот и увидел, как меня не вовремя поцеловал Крис, однокурсник. Оукман всегда был наглым…

«…жаль, поздно дала ему пощечину…»

Перед глазами Ллена плыл кусок чужого прошлого: светлый коридор института, широкие окна, дерзкий и самонадеянный Крис, прижавший Лизу к стене. Макс с букетом цветов, смотрящий на эту сцену издалека…

– Он бы иначе не сел за руль пьяным. Никогда не садился.

«Из-за меня».

Чего Эйдан терпеть не мог, так это праздного самобичевания. И понял вдруг, что ему хватило собственного, вот прям позарез хватило. Пора или отпускать ситуацию к хренам, или исправлять ее; заработал на полную мощность мозг.

– Слазь, короче, – вдруг сказал Лизе, – придумаем что-нибудь.

От нее тишина. «Что тут придумаешь, если поздно?..»

Да не бывает поздно. Не на Уровнях, не когда ты служишь в Реакторе.

– Убирай ноги из пропасти, нервирует, – выплюнул грубо. Подумал, оценил риски, шансы, порядок действий. – Я верну тебя в прошлое. По крайней мере, постараюсь.

– В бар? – она даже улыбнулась, мол, какой парадокс. Зачем ей обратно в бар?

– Да не в бар! В тот день, когда тебя этот хрен с горы поцеловал. Сделаем так, что ты сохранишь об этом память, дашь ему по яйцам до того, как он полезет. Макс останется жив.

И вздохнул. Понял, что изворачиваться перед Дрейком придется крепко, потому что закон Эйдан переступит не единожды.

– В прошлое? – Лиза будто только очнулась. Повернулась впервые с того момента, как он влез за ней на крышу. – А это… можно?

Можно. Ллен был злее злющего.

– Ноги убери оттуда!

«Третий раз просить не буду».

Девчонка, сидящая не только на краю здания, но и на внутренней трещине между собой живой и собой мертвой, потихоньку затянула ноги на парапет, отодвинулась от края. На лице недоверие и первый проблеск надежды – она была готова цепляться за любую соломинку. Правда, все еще липла к ее сердцу тьма, но Лиза гнала ее, как умела.

– Это же… кем надо быть? – задала вопрос, и он понял.

– Я работаю на Комиссию. – Если уж честно, то честно. – Думаешь, человек со способностями метаморфа мог бы работать где-то еще?

«Если на Комиссию, тогда возможно, наверное. С порталами», – весь мыслительный процесс отражался крупными буквами на ее лице.

– Слазь. Пошли сушиться. Кофе пить. Ты будешь спать – я думать, поняла?

Ему стало легче уже оттого, что он больше не видел ядерный взрыв в ее глазах. Первым пошел к ведущей вниз лестнице; женские шаги зашуршали следом.

– А… а как тебя зовут? – вдруг послышалось сзади.

Значит, точно оживает; Эйдан потер висок.

– Йен, – ответил коротко.

«Ллен» все равно никто не понимает, переспрашивает, не верит. Такое уж странное имя.

Она прошла за ним, как привязанная, три этажа, прежде чем прошептала:

– Спасибо, Йен.

– Пока не за что.

Глава 4

(Secession – Be Bold And Be Brave)

– Не могу, – отвечал Кайд. – Дрейк наложил запрет на построение временных тоннелей, вынес мне последнее предупреждение. Ты понимаешь…

Ллен понимал. С последними предупреждениями Дрейка не играют, проще с фитилем от бомбы… а попросить больше некого: Санары нет в городе, Кардо отродясь не работал с Порталами, в нижнем отряде тоже умельцев нет. Дварт был последней надеждой.

Лиза спала на диване; давно стемнело. Она уснула сразу после чая и печенья – единственной еды, которую Эйдан нашел у себя дома. Завернулась в его старый сухой свитер, обняла подушку; во сне ее ладони и плечи иногда вздрагивали.

Кайд, человек с пронзительными синими глазами, смотрел на спящую гостью.

– Но я могу сделать так, чтобы она сохранила память при переходе. Это да.

– Делай, – попросил Ллен сразу.

Все, что можно использовать, нужно использовать.

И тот, кто умел перекраивать невидимые пласты, долго стоял у дивана. В голове Эйдана скользнула мысль – Кайд выглядит как маньяк, который собирается убить. Рассматривает, наклонившись почти к лицу, стоит замерев. Сторонний человек, не понимающий, насколько сложные процессы творил в эту минуту коллега по отделу, давно спросил бы: «Эй, чувак, ты чего?» Ллен не вмешивался, не прерывал, хоть и не умел сам работать с чужой памятью, понимал, что это непросто. Наконец, друг разогнулся. Выдохнул.

– Будет помнить, – сказал тихо. – Это все, что могу.

Уже собрался уходить, когда Ллен почти с безнадегой спросил:

– Но должен же быть выход? Всегда есть…

– Есть, – кивнули ему на прощание. – И ты его знаешь. Единый Ключ.

Единый Ключ, да, думал Ллен, сидя в кресле. Он уже вспоминал о нем. Ключ, превращающий любую дверь в Портал, в том числе временной. Легко программируется (их всех специально обучали), легко перемещается в пространстве. Беда только в том, что на его использование стоит жесточайший запрет, если ты не истекаешь кровью, не умираешь, не находишься в стопроцентно критической ситуации. Этот ключ – SOS для тех, кто на грани смерти; используй его Эйдан для другого человека, не будучи сам не то что раненым, а в добром здравии, и, скорее всего, лишится значка, работы и должности. Одномоментно. А это иногда хуже смерти, особенно если работа любимая, если жизни без нее не мыслишь. Куда он отправится из Реактора, сложив с себя полномочия? В цирк? Конечно, будучи Хамелеоном, он легко сможет себя обеспечить до конца дней, но дело не в деньгах – в занятии, полезности, друзьях, ощущении, что ты на своем месте…

«Дождаться Санару?»

Лиза, если ей сказать о том, что нужно подождать, поймет. Будет терпеливо смотреть в окно день-два-три, сколько нужно, беда лишь в том, что сам он ждать устал. Да и у Санары тоже может быть запрет, Начальник разрешений на создание временных разломов никому не дает.

А Эйдану уже хочется выпить со спокойной душой, оставив все позади, освободившись от вины и ответственности. Чтобы снова стало тихо в башке.

И, значит, Ключ так Ключ. Прыгать в омут, откуда можно не выплыть, тоже нужно уметь.

Когда он начал набирать на спецчасах код, Лиза на диване зашевелилась – в воздухе одна за другой высвечивались цифры. Ллен запрашивал то, чего не запрашивал раньше никогда, вбивал координаты для появления Ключа. После того как тот возникнет, у него будет только три минуты на то, чтобы им воспользоваться. Хорошо, что он прекрасно знает, что делать.

Лиза молчала, хоть уже проснулась – он чувствовал на себе ее взгляд.

Сначала код, который он завершил вводить на часах, переместился в пространство: цифры полыхнули между ковром и потолком, после сошлись в точку – сверкнул луч. А дальше, прямо перед носом Ллена, бескрыло паря в воздухе, возник мерцающий предмет – Единый Ключ. Металлический, осязаемый, твердый и прохладный. Разве что слишком большой, по сравнению с тем, которым Эйдан отпирал замок собственной квартиры.

– Вставай, – приказал он Лизе, – я сейчас запрограммирую Портал.

Дверь уже приметил – подойдет та, которая ведет в кладовку. Нахмурился, принялся точно определять день, место, время, человека, задавал Порталу точнейшие данные о переходе.

– С-сейчас?..

– Да. Мало времени.

Ллен зажал Ключ в руке – сложно сказать, что случится после того, как он его использует несанкционированно, но все это позже.

На то, во что превращается темная неприметная дверь в квартире – сероватое марево, – Лиза смотрела со священным ужасом. Она впервые окончательно поверила Йену про работу в составе Комиссии, когда увидела, как из воздуха в комнате воплотился предмет.

– Сейчас ты туда шагнешь, – инструктировал Эйдан устало. Он стал готов ко всему. Надеялся, что до прихода Дрейка успеет выпить. Хотя успеет и позже, если что. – Окажешься там, где хотела, память сохранишь.

Ей было страшно, ей хотелось пить и в туалет, но он ничего не позволил.

– И все изменишь, поняла?

Коротко дернулась голова.

– А я, – ее голос хрипел, – буду тебя помнить?

– Меня ни к чему. Все остальное – да.

– Это… больно? Неприятно?

– Шагай!

Комната от неестественного отсвета марева превратилась в кадр из фильма-триллера.

Он запомнил ее глаза – дикие, напуганные и благодарные. Собственный свитер, спускающийся ей до колен; босые ноги.

«Вот и покутил в баре разок, называется».

– Спасибо, Йен.

Во временной тоннель «лань» шагнула, зажмурившись и задержав, как водолаз, дыхание.

«Там не воняет, – думал Ллен отстраненно. – Наверное…»

(Tom Speight feat. Lydia Clowes – Save Tonight)

Наконец-то все завершилось. Он налил себе виски, сел в кресло, замер.

Дверь в кладовую вернула старое обличье, Лиза исчезла, в комнате теплый свет от торшера в углу – триллер закончился.

Ллену впервые стало почти легко. В пальцах прохладное стекло стакана, по горлу уже стекла алкогольная дорожка. Сегодня он будет спать спокойно, впервые за последние дни.

А через минуту прямо перед креслом появился Дрейк Дамиен-Ферно, босс и Начальник.

Все, как планировалось.

Ллен всегда ему удивлялся, такому простому на вид человеку, способному уничтожить полмира одним морганием. Они все были сложными и умелыми – Эйдан, Кардо, Дварт и Санара, – но рядом с этим тщедушным, на первый взгляд, мужчиной становились примитивными, обычными.

Человек в серебристой форме тем временем ходил по квартире. Долго смотрел на диван, где лежала Лиза, после перевел взгляд на дверь кладовой. И молчал. В этом молчании могло быть зашифровано что угодно – от создания в этот момент нового Уровня до разрушения старого. Но в одном Ллен был уверен наверняка – Дрейк все видит. Нет, не окна и стены квартиры на сорок второй, а то, как в баре Эйдан принял внешность Рихтера, как после трахал его подружку, как к вечеру того же дня сообщил ей неприятные известия.

Ллен пил.

И не нужно признаваться в том, что он взял Единый Ключ – Начальник только поэтому и прибыл. Скорее, нужно вспоминать отставочный код, код увольнения. Если произнести его до вынесения вердикта, значит, признаешь, что совершил ошибку и готов понести наказание. Наверное, это бы что-то исправило или смягчило, но Ллен не мог себя заставить, не хотел. Цеплялся за что-то непонятное.

Дрейк в конце концов повернулся, посмотрел неопределенно. К этому моменту он уже знал и историю, и предысторию, и предысторию предыстории.

«Удобно, – думал Эйдан, – хоть где-то рот лишний раз не открывать».

И заставил себя прочистить горло.

– Код увольнения… называть?

– А очень хочется? – спросил его человек в форме.

– Не очень.

– Тогда не называй.

И сам взял второй стакан, сам плеснул себе виски. Пригубил, поморщился от вкуса – мол, ничего дороже купить не мог?

Ллен в эту минуту ощущал себя провинившимся пацаном, всецело зависящим от воли учителя. И чувствовал, как одна часть желала валяться в ногах, скулить, вилять хвостом и просить прощения, а вторая просто ждала – глухая и немая. Не хотелось уходить с работы, из Реактора, от друзей. Совсем.

Начальник тем временем опустился в кресло напротив.

«Наверное, я его от чего-то отвлек. Не то важного, не то романтичного…» Одно ясно наверняка – Дрейк на восемьдесят процентов «не здесь». На лице ни злости, ни заинтересованности… Сплошное формальное равнодушие, мол,я должен был проверить, сам понимаешь.

– Она хоть того стоила? – спросил почти невпопад, и Эйдан впервые потупился, уткнулся взглядом в стакан.

– Она не была моей. Просто… девчонка.

«Я понял», – повисло в воздухе.

Наверное, ради «своей» сделать такое было бы логичнее, но Ллен до этапа нахождения второй половины пока не дожил. Что есть, то есть.

И впервые Дрейк жестко прицыкнул краем рта:

– От доступа к Единому Ключу я тебя отлучаю на год.

Эйдан продолжал смотреть в стакан.

«Справедливо».

– Так что, если вляпаешься в критическую ситуацию, выбираться из нее будешь сам.

«Без прохода».

Куда больше Ллена страшили любые дальнейшие слова.

Начальник думал о чем-то своем – рассеянный, настроенный на другую волну.

«Может, его ждут где-то там, далеко отсюда?»

– И да, – очнулся тот от собственных дум, – в неоплачиваемый отпуск ты все-таки идешь. На пару недель точно.

Сказал. Поставил стакан с недопитым виски на стол. И исчез прямо из кресла.

А руки у Ллена дрожат, как у старика – обошлось. Он даже выдохнуть пока не смел, сам еще не верил, что обошлось. Отпуск – это же отлично! Он отдохнет, отоспится. Год без Ключа? Жил без него раньше, проживет и дальше.

– А-а-а-а-а! – зарычал хозяин квартиры радостно и неопределенно. Влил в себя залпом содержимое стакана, откинулся на кресле и рассмеялся пустой квартире.

Эпилог

(HAEVN – Where The Heart Is)

Лиза не знала, что день – насквозь знакомый день – можно видеть иначе. Что можно стоять у окна и впитывать в себя солнечный свет каждой порой, каждой клеткой кожи, слышать гомон однокурсников, шорох их подошв по мраморному полу… Что можно настолькожить. Свежий воздух из приоткрытого окна, как волшебный ветер счастливых перемен.

Она все помнила, все до мельчайших деталей. Человека из бара, выглядящего как Макс, помнила, какую беду пережила, когда узнала о собственной измене, а после чужой смерти, помнила дождь и крышу. Как сон. Только лицо того, кто отправил ее назад, расплывалось, не уловить. И голос его ускользал из памяти, будто затерся.

– Давай на обед в кафе через дорогу…

Эту фразу Кэтрин уже произносила раньше. Сейчас ей ответит Энтони.

«В бургерной картошка лучше…»

И спустя секунду.

– В бургерной картошка лучше.

Будто замедленная съемка… Это новая жизнь. Кристально ясная память, удивительно чистое восприятие происходящего; Лизе казалось, что она впервые по-настоящему проснулась.

Когда сзади к ней подошел Крис со словами:

– Дай-ка я тебя…

«Поцелую».

…То с прицельной точностью налетел на женский кулак. Удивительно сильный, недрогнувший, разбивший Оукману нос.

– Эй! Больная, что ли?! – заорал тот, кто в другой жизни успел чужую девушку поцеловать. Хохотала Кэтрин, округлив глаза смотрели подружки Жаклин и Тэрри, крутил пальцем у виска Энтони, друг Оукмана. Кровавые капли на модном белом поло, прижатый к лицу кулак. Крис брызгал негодованием и ругательствами. А в конце коридора с цветами стоял Макс…

– Пообещай мне одну вещь, – шептала Лиза, обнимая теплую «живую» шею. Она никогда не знала, что можно настолько сильно наслаждаться теплом кожи. – Обещай, чтобы мы дожили до «долго и счастливо».

– Что?

Светлые вьющиеся волосы, идеально сидящий в плечах пиджак.

– Никогда не садись за руль пьяным, понял? Никогда!

Насела, надавала, зацементировала без права на выход, если не согласится.

– Да я и не собирался…

– Неважно. Скажи: «Обещаю!»

Пауза.

– Обещаю.

Он всегда держал слово. Слишком высоко ценил собственную честь, серьезно относился к тому, что говорил, ее Макс. Ее любимый, живой, здоровый и невредимый Макс. Сон все дальше; Лиза уже шагнула в другую жизнь, как в реку. Обняла того, кто стоял напротив, так крепко, насколько хватило сил.

– Ты чего? – спрашивали ее тихо. – Слушай, я бы тоже по носу отхватил, если бы не вовремя тебя поцеловал? Как этот.

Ей было смешно, у нее в глазах стояли слезы. Теперь она будет живой всегда, он тоже. Они вместе будут чувствовать этот ветер, солнечный свет, будут обниматься до скончания века. Никогда и ни за что она больше не отнесется ни к чему, как к данности, как к «обычности», будет помнить про чужую щедрость, знать, что мир не без добрых людей, что каждый момент неповторим.

«Спасибо, Йен…» – неслышно неслось ко всем сразу дверям, которые, как она теперь знала, могли превращаться во временные Порталы.

«Спасибо».

Конец

Досрочный Переход

От автора:этот рассказ – мой эмоциональный ответ на роман Шеррилин Кеньон «Танец с Дьяволом». Одной из двух книг в моей жизни, заставивших меня плакать.

Она выглядела обычной, на первый взгляд «ничего особенного». Робкая девчонка, как и все, кто входил в это крыло, потерянная, что нормально для людей, попавших на закрытую территорию Комиссии.

До того, как она вошла, Стейн Реннер-Эст – начальник Отдела Переходов – скучал. Читал сводки новостей в плывущей по воздуху ленте, скроллил графики энергетических всполохов – его любопытство привычно искало, за что бы зацепиться. Отдел тихий, почти стерильный – Право на досрочный Переход люди запрашивали крайне редко, не тянули сложный процесс. Боялись его.

И правильно делали.

Шутка ли, проверить себя на соответствие фону следующего Уровня, когда недонабрал опыт? Проверка болезненная, для физических тел людей жесткая; нужна веская причина, чтобы сунуться сюда.

Эта сунулась.

И чем больше сокращалась от ее неуверенных шагов между ними дистанция, тем больше он о ней знал: имя, рост, вес, место проживания, регистрации, заработки, штрафы – последние два пункта, кстати, отсутствовали. И если со штрафами все было понятно, то почему за последние три месяца у Эбби Кэндис – обладательницы странного и несуразного имени – отсутствовали доходы? Любопытство Стейна лениво колыхнулось.

«Эбби». Ладно, с именем он был согласен – худая, волосы светлые, кожа белая, тонкая. Но «Кэндис»? «Конфетного» в ней не было ничего(*игра слов при переводе с англ. – здесь и далее прим. автора) – ни цвета, ни запаха, ни яркости, ни вкуса. Скорее, Эбби Кэндис напоминала ему мятый лист бумаги, очень тонкий, похожий на копирку.

Навстречу он вышел, привычно сложив руки на груди.

Его вид пугал. Любой Комиссионер пугал человека фоном, способностями, умением видеть насквозь и воздействовать на расстоянии. Эта тоже смотрела на него со страхом, но вперед двигаться продолжала. Он знал, что она видела – крепкого мужчину в серебристой одежде, не перекачанного, но жилистого (это чувствовалось и под одеждой), выше ее на голову, с внимательным взглядом-сверлом. Обманчиво-мягкого внешне, но жесткого, если копнуть внутрь на сантиметр. Они все были такими, Стейн не исключение. Русые волосы, приятное лицо, если приятным вообще могло быть лицо с глазами, которые светят потроха насквозь. Жестковатый рот, прямой нос, мужественная линия челюсти. И, если бы не вежливая улыбка, застывшая на его губах, она, возможно, вообще до него не дошла бы.

– Чем могу помочь? – спросил он, намеренно упустив приветствие. Быть может, девчонка заблудилась (маловероятно, но всякое бывает), быть может, свернула не туда – мало ли.

– Здравствуйте. – Ее голос тихий, как и вид. – Я хочу попросить… о праве… на Переход. Это здесь?

Значит, все-таки к нему.

– Здесь.

Он иногда любил гадать, зачем люди совались в этот отдел, что двигало ими, знающими, что будет больно? Безответная любовь? Навалившаяся после раннего Перехода близкого человека разлука? Скука на текущем Уровне?

На скучающую Эбби не походила. На влюбленную, как ни странно, тоже. Потеряла ценные бумаги, деньги, которые вор унес «наверх»? Бросила подруга, просто проснулось любопытство «а как оно там, дальше»?

Глаза темно-серые, большие, но Кэндис казалась ему выщербленной, странно-выскобленной изнутри. Выгоревшей, но без пепла, побелевшей после того, как этот пепел смело в сторону ветром – странная ассоциация. Эст – именно этим именем его чаще всего называли коллеги – считывал ауру напрямую. И она ему неуловимо не нравилась. Ненормальная, слишком ровная. Обычно люди более эмоциональны.

– Что вы знаете о процессе досрочного Перехода?

Молчание.

– Только то, что он возможен.

«Кто ей об этом сказал?»

– Возможен. Но он чреват смертью.

«Если вы не прошли ситуации, которые должны были пройти, если не набрали необходимый опыт, формирующийся на основе сделанных вами выводов и принятых решений, вы не претерпели энергетические трансформации в нужном объеме. И значит, не будете соответствовать вибрации следующего Уровня» – он мог бы все это ей объяснить, рассыпаться, как соловей, или же прочитать нудным голосом наизусть из устава.

Но она просто кивнула.

– Мне подойдет.

Сказала это так, будто на сдачу в супермаркете он предложил ей жвачку.

Подойдет…

«Знаешь ли ты, как будешь болеть и корчиться от каждой волны, которую я буду вливать в тебя? Мужики не выдерживают…» Соответствие вибраций – необходимое условие для перехода. Приглашение «наверх» не просто бумажка. Оно не приходит абы кому угодно, но люди едва ли догадывались, насколько математически точно все должно соответствовать.

– У тебя еще есть шанс уйти. Иначе будет больно.

Он был разговорчив. Ему было скучно.

– Я… буду пробовать.

Какое-то время они смотрели друг на друга; Эст удивился тому, что нутро у нее больше не дрожит – зачах вырабатывающий энергию мотор.

– Ты обедала?

В ее взгляде мелькнуло удивление, почему-то растерянность.

– Н-нет.

– Вода?

– Один стакан.

– Пей еще.

Он указал ей на кулер и снова удивился тому, что Эбби на него не смотрела – как будто на него, но как будто мимо. Как будто вообще мимо этого мира.

Что ж, если она хочет собой рискнуть, ему нет до этого дела. Выживет – выживет. Перегорит – перегорит.

Когда она двинулась туда, где на тумбе-подставке стоял бутыль с водой, приготовилась пить, он пояснил:

– Сядь на кушетку после. Я подготовлю оборудование. Позову.

Что ж, хоть какое-то развлечение на сегодня. Смотреть, как корчатся человеческие составляющие под прессом Комиссионерского фона, интереснее, чем читать статистические данные других отделов.

Стейн принялся бегать пальцами по клавишам широкого пульта; загорелся экран. Зажужжал, набирая обороты, встроенный в стены поглотитель D-лучей, ему тихо завторил излучатель-стабилизатор фонов.

«Мошка, насаженная на электрическую сетку» – именно эта ассоциация пришла ему на ум. Именно это он увидит в следующие пять минут.

* * *

Спустя несколько минут она сидела напротив, разделенная с ним узким столом и прозрачным экраном, который видел только Стейн.

– Готова?

К этому нельзя стать готовым – не к подобному объему боли, – но он должен был вопросом ознаменовать для нее «старт».

– Да.

Не ответ, шепот губ.

– Тогда начинаем.

И он собой – Эсту не требовалось оборудование – начал нагнетать для нее измененное вибрационное состояние, соответствующее фону следующего Уровня.

Девчонка вздрогнула. Сжалась. Ее нервные окончания моментально наэлектризовались – «первая волна дошла». Самая мягкая, пробная. Коснулась человеческой кожи, мышц, клеток, влилась в чужое тело и там расплылась.

Стейн же читал данные с экрана: пульс учащенный, но в пределах нормы, сердце функционирует нормально, легкие тоже. Не то, чтобы ему требовалось это знать – реанимационная помощь в случае отказа систем при Досрочном Переходе не предусматривалась, – но он любил понимать, чувствовать течение процесса. Сосуды головного мозга чуть расширены – скоро они начнут спазмировать, когда первая волна сменится третьей.

– Просто дыши, – посоветовал он сквозь невидимую перегородку.

Эбби втянула воздух, вытолкнула его назад.

Пошла вторая волна.

Он знал, как это ощущается – клетки начинают гореть. Внутри расплывается болезненная клякса, занимает собой все пространство, на пике, длящемся пару секунд, лишает способности двигаться, мыслить – остаются только рефлексы. Нервные окончания, не привыкшие проводить иной вибрационный фон, плавятся, как провода старой проводки.

«Зря ты пришла».

«Наполнение 10 %, – сигнализировал экран, – 11 %, 12 %…»

Ей все больнее – Стейн, содержащий излучения всех уровней сразу, наполнял ее собой. Старался мягко, без ударов. Все ждал, что сейчас начнутся стоны (у иных с первой секунды визги, ор, слезы, судороги), но белокурая Кэндис стойко молчала, только бледнела, плотнее сжимала губы.

«Она привыкла к боли», – подумал он невпопад и зачем-то запросил скан ее эмоционального состояния. Удивился, получив ответ: агрессия почти нулевая, неадекватность минимальная, риск психологического срыва низкий. Вроде бы все хорошо. Но что-то ему не нравилось.

Следующая волна – Эбби накрыло плотнее. Он проникал в нее, как и во всё в этой изолированной комнате, подобно радиации – от Эста ни спрятаться, ни скрыться. «Голый» фонящий Комиссионер – это галогенная лампа, льющая вовне поток измененных по структуре протонов. Это куда хуже радия, хуже полония. Если бы он сбросил сейчас с себя всю защиту, она бы спеклась очень быстро. И потому дозирование до микрона, чтобы не сбить чужую систему, чтобы максимально не нарушить ее.

Ни звука по ту сторону стола, лишь сбоит чужое дыхание, лишь сжаты в кулаки ладони и вид, как будто подушка кресла теперь покрыта гвоздями.

«Больно, я предупреждал», – сообщил он глазами. Эбби привычно смотрела не на него, насквозь, и Эсту опять подумалось, что глаза у нее выцветшие – не радужки, но взгляд. Ей все хуже, все больнее. А он никак не мог найти то, что скребло его по затылку невидимой лапкой.

«Кислородное насыщение в норме, электрическая проводимость соответствует текущему моменту» – куда он не посмотрел?

Когда она в первый раз зажмурилась от агонии – очередное «вливание» обожгло ее на пике лавой, – Стейн спросил:

– Ты его любишь?

«Это все стоит того?»

Открыть глаза стоило ей усилий. Понять его вопрос еще больше.

– Кого?

– Того, к кому идешь?

– Я…

Он специально придержал накат, чуть усмирил собственный фон – хотел услышать ее ответ.

Эбби выдохнула. Почувствовала, что ей позволили дышать, что ее отпустило.

– Нет, – отозвалась, когда поняла, что вопрос Комиссионера без внимания оставить не получится. – Я никого… не люблю. А хочу увидеть этого человека…

И она трясущейся рукой достала помятый посередине прямоугольник картонной визитки.

Ему не нужно было приближаться, чтобы считать данные.

«Арчер Делавер». Физический возраст около тридцати четырех земных лет, внешний вид, телосложение… – все крайне обычное, даже заурядное. И да, действительно, он находился сейчас там, куда она столь упорно стремилась попасть, на следующем Уровне.

– Зачем?

Ему необязательно было спрашивать, но вперед вела интуиция.

– Он… как-то помог мне. Сказал, что, если нужна будет помощь…

– Тебе нужна помощь?

– Нет… Я просто… хотела сказать ему «спасибо».

– За что?

– За то, что он… накормил меня однажды.

Ответ на несколько секунд погрузил Эста в вакуум. «Спасибо» за еду? И нужно переживать полный сбой системы, чтобы передать одно слово? И ведь «неадекватность» отсутствовала – система не ошибалась.

Он вдруг понял кое-что. Почему-то понял это только сейчас – Эбби дрожала в кресле мелко, так, словно ее подмораживало. И тут же сделал новый мысленный запрос: «Общее состояние сил».

И получил ответ-цифру, от которой выдохнул сам – крайне низкое. Энергетический запас слабый, истощение. О каком Переходе может идти речь?

– Когда ты в последний раз ела?

Придавил «волны» совсем, совершил откат процесса – невозможно его завершить благополучно, если человек истощен. Не нарушил инструкцию, но подошел к этому близко – ему следовало просканировать этот фактор сразу, кто же знал, что в крыло пожалует голодающий.

В ответ тишина.

– Я спросил…

– Можно мы просто будем продолжать? – перебили его тихо.

– Ты в игры играть задумала? С Комиссионером? – В его голосе звякнула сталь. Она звякнула в воздухе, во всем кабинете – Эбби внутренне сжалась. – Когда?

– Я… не помню.

Он бы выругался. Только не имело смысла.

– Выходи из-за стола, – приказал коротко, – садись на диван.

Указал взглядом на узкую кушетку вдоль стены, сам пошел к холодильнику. Вот о чем бы он сегодня никогда не подумал, так это о том, что человека, пришедшего совершать Переход, придется кормить.

– Я смогу… так.

Она не хотела его брать – упакованный в полиэтилен сэндвич, который он для нее нашел.

– Не сможешь. – Мог бы передать ей в голове статистику и цифры, как коллеге, просто передал бы. – Сдохнешь если не на пятой волне, то на пятнадцатой.

«Может, прогнать ее взашей?»

Право на это он имел тоже.

Сидящая на диване девчонка смотрела на еду странно, как на пустое место. Без неприязни, но и безо всякого желания. Нормальный, между прочим, сэндвич – брал для себя. Их отлично кормили в Реакторе и без дополнительных «докупок», но этим утром он зачем-то завернул в магазин, выбрал свежую булку с прослойкой из помидора, майонеза, огурца и ветчины. Захотелось.

– Я не буду повторять приказ дважды.

«Ешь».

Ее руки до самых запястий укрыты рукавами светлой блузы – несвежей и откровенно мятой.

– Я не смогу…

– Значит, мы закончили.

– Нет, подождите, вы не поняли… – У нее не было никаких внутренних сил с ним бороться, да и не вышло бы, даже если бы система выдала наполненность ее ядра в сто процентов. – Я не смогу, он большой…

«Она давно не ела».

И нет, сэндвич не был большим, скорее, меньше среднего. Для мужчины так и вовсе «скромным».

– Тогда процесс прерываем.

– Нет, пожалуйста, я… съем. Сколько смогу, ладно?

Он не ответил.

Эбби ела, как человек, который не видел еды очень давно. Который забыл ее вкус и запах, как тот, кто успел разлюбить ее, потерять в ней смысл. Равно как и во всем другом. Просто откусить, потому что так нужно, просто прожевать, просто проглотить. Калории не важны, силы не важны, важно только передать этому Арчеру «спасибо».

Стейну вспоминались солдаты, вернувшиеся с войны, из плена вражеских лагерей.

– Тебя мучили? – спросил он вдруг без всякого смысла и увидел – успел заметить, – как в серых глазах мелькнула паника. Та самая, побелевшая от ужаса, неконтролируемая, которая случается у долго страдающих людей. – Били?

Она жевала теперь быстрее, по крайней мере, старалась. Это позволяло ей не отвечать, это вселяло надежду, что вскоре они просто снова перейдут к процессу. В какой-то момент закашлялась – он налил ей воды.

И принялся сканировать другое – ее кожные покровы под одеждой. Не стал бы, если бы не закрались подозрения, но теперь стальное любопытство вело его вперед цепкими когтями. И да – Эст втянул воздух, когда увидел то, что увидел, – шрамы у Эбби имелись по всему телу. На руках, бедрах, спине, животе, даже в подмышечных впадинах. Некоторые относительно старые – месяца по три от роду, – некоторые недельной давности, «свежак». А еще следы от многочисленных побоев. И пусть от некоторых из них остались только энергетические синяки, давность никак не влияла на его способность видеть.

И теперь Стейн внутри заиндевел.

– Откуда шрамы?

Она отвернулась. Она молчала, конечно же. Она съела почти все, смогла. Понимала, что от ответа уйти не удастся, поэтому попросила тихо, бесцветно:

– Пожалуйста, не давите. Я не хочу… об этом говорить.

У Эста по позвоночнику ползли стальные нити.

– Я могу вывернуть твою память наизнанку.

«Можете». Она знала об этом, была заранее согласна с объемом его способностей. Но вместо этого спросила:

– Они ведь не мешают нам продолжать? Теперь… можем?

«Какого черта!» – усмехнулся Стейн мысленно. Не его жизнь, не его дело. Его – Переход.

– Теперь можем, – обронил он сухо.

И взглядом указал ей на стул.

Он стал чрезмерно любопытен. Десятки лет одних и тех же действий, выученных наизусть, одних и тех же «пейзажей» и активностей заставили его разум пожелать расширить границы опыта. Неважно как. И вот явилась она. Пусть всего лишь очередной гость крыла, номерок из списка людей, пожелавший досрочно покинуть Уровень – для Эста Эбби Кэндис явилась разнообразием, позволившим ему покинуть знакомые берега рутины. Всего лишь на один день. На час.

Запас ее сил прибавился незначительно, но нижнюю границу допустимого значения перешел, и теперь Стейн «жарил», как положено, нагнетал чужеродные помехи; Кэндис плавилась.

Она дышала, как на родах, если бы помнила, что это такое, находясь на «Уровнях» – Эст в своем многомерном восприятии помнил. И наблюдал за прерывистыми вдохами, задержками дыхания, «пиками», судорожными выдохами. Теперь он «пёк» не останавливаясь. Подлавливал моменты передышек, закидывал вопросами, и для Эбби, находясь на полном взводе всех систем, отвечать было крайне трудно.

– Кем ты работала последние три месяца?

– Никем.

Ей бы не удалось сейчас врать, даже если бы захотелось. К тому же ложь он бы распознал.

– На что ты жила?

Молчание. Сжатые от боли зубы, сжатые челюсти – воздух по ту сторону экрана мерцал.

– Ни на что.

– Чем питалась?

Он сознательно на нее давил, и момент для этого был выбран крайне неудачный для нее и удачный для него.

– Разным…

Она не собиралась ему открываться, она тщательно оберегала некую мрачную тайну, и Эст никак не мог понять, нравится ли ему играть в обычного детектива. Он мог бы поиграть и в обычного «бога» – нырнуть в ее голову, вычислить подробности быстро, но не торопился с этим. Его любопытство давно спало, теперь же проснулось и жадно утоляло голод.

Очередной накат волны; у Эбби в глазах начали лопаться капилляры.

Как в отсеке рядом с ядерным стержнем – вот как она сейчас выглядела.

– Откуда шрамы?

Молчание. Упорное. Собственно, теперь отвечать ей банально не хватало сил.

Пятьдесят два процента наполненности чужеродной энергией. Пятьдесят три.

Он вдруг сделал еще один запрос в систему: «Ее желание жить».

И получил ответ, после которого моментально поставил на паузу процесс слияния фонов. А через секунду отключил его вовсе.

«1.26 %».

Желание жить всего 1.26 % – эта цифра, стремящаяся к нулю.

– Все. Мы закончили.

Эбби, выглядящая так, будто находится на все еще жгущем задницу электрическом стуле, смотрела без понимания.

– Почему?

Ее голос хрипел – повредилась ткань связок. У нее повредились все ткани.

– Потому что ты не выживешь.

– Я…

«все равно хочу попробовать…» – он знал, что она скажет в следующую секунду.

– Ты пришла сюда умирать?

– Н…нет.

– А выжить ты не сможешь. Это статистика. Ты не перейдешь – это мой вердикт.

«Не готова».

Она действительно не была готовой. Какой бы опыт Кэндис ни приобрела на текущем этапе своей жизни, его не было достаточно для полноценного Перехода.

К тому же Стейну только что пришел сигнал о том, что его ждут на собрании в четвертом корпусе – общие вопросы, повестки, задания. Явка обязательна.

Эбби, помятая настолько, насколько можно было быть помятой после встречи с катком, который проехал по твоим внутренностям, продолжала сидеть на стуле.

– Свободна, – отрезал Эст. – Иди домой.

Она снова на него не смотрела. В ее глазах не упрек, но отчаяние – настоящее, глухое. Свое «спасибо» она не передаст. В ней надламывался некий последний смысл.

Может, он и разобрался бы в этом всем, если бы было время, но времени не было.

– Поднимайся, – приказал он. – Мне нужно уходить.

– Мы… попробуем… завтра?

Странное упорство. Пусть для начала попробует выжить сегодня.

– Через месяц, – соврал он, не моргнув глазом. Пусть многократно поест, выспится, а там, глядишь, проснется в ее голове и адекватность.

Ей было больно идти. Очень. У нее не слушались ноги, на нее накатывала тошнотворная слабость, но Кэндис – эта странная девчонка, до сих пор вызывавшая в нем смешанные чувства, – поднялась и пошла.

Дважды она чуть не упала, тормозила, держалась за стену. Помощи не просила и не ждала ее. Ей потребовалась почти минута, чтобы преодолеть коридор длиной в десять метров. Минута, во время которой Эст сверлил ей взглядом спину.

На улице было свежо; пятый час вечера.

Лето, даже в моменты похолодания, оставалось летом, и, толкнув дверь наружу, Стейн какое-то время просто дышал. Наверное, втягивать ноздрями мокрую влажность листьев можно бесконечно. Эту сырость асфальта, этот идущий на убыль городской день. До четвертого корпуса можно было добраться через Портал, но Эсту хотелось пройтись пешком до стоянки, завести автомобиль, вырулить на дорогу. Постоять на светофоре, посмотреть, как бороздят по лобовому стеклу дворники. Он слишком много времени проводил внутри, и ему нравилось снаружи.

Он бы дошел до автомобиля, да.

Но он ощутил след Эбби, уводящий не прочь от Реактора, как должен был, а в сторону.

Стейн двинулся по нему, как пес.

Она сидела, привалившись спиной к стене там, где у здания образовывался вогнутый внутрь прямой угол, «карман». Никем невидимая за кустами, еще более бледная при дневном свете, нежели в лучах софитов его кабинета. Сидела прямо на бетоне, ноги поджаты – «нашла себе убежище».

Он остановился напротив.

– Эбби…

Она посмотрела так, будто травля была привычным для нее делом. Да, ей снова нельзя, ей снова не место, она снова все делает не так. И более всего от нее разило желанием «оставьте меня в покое».

– Здесь нельзя сидеть.

Если ее увидит кто-то другой – не Эст, – разговор будет жестче. Комиссия не орган правосудия, нет. Но он становится органом справедливости или «не» справедливости, если кто-то нарушает заведенный порядок, пусть даже последний для людей не прописан.

– Я уйду, – ответила она тихо. – Пока… плохо.

– Иди домой. Поешь. Отоспись. Вернешься через неделю.

Снова вранье.

Ей тоже нравился запах травы, влажной земли. И этот мелкий дождь – Стейн чувствовал ее флюиды. Ей нравился, насколько мог, этот день и даже этот тихий угол.

– У меня нет следующей недели.

Ему было некогда. Но она достала из кармана сложенный вчетверо белый лист бумаги, и Эст с удивлением почувствовал на расстоянии голографическую печать Комиссии. Постановление? О чем?

Он протянул руку, и лист коснулся его пальцев.

Уведомление.

«Деструкто 1906…»

Ему хватило заголовка, чтобы временно забыть о собрании, до которого осталось двенадцать минут.

«Деструкто 1906» – код, говорящий о том, что человек подлежит аннигиляции. По-простому – стиранию с Уровней ввиду того, что закрылся для получения любого нового опыта и потому стал «бесполезен».

Завтра в десять вечера Эбби Кэндис сотрут. Да, верно, при ее желании жить в один процент система не могла принять иного решения.

Так вот почему она желала попробовать совершить еще один Переход с утра, вот почему «не через месяц». У нее даже двадцати четырех часов нет.

Стейн просто стоял на месте. До собрания одиннадцать минут, десять; Кэндис сидела с закрытыми глазами. Ей было чуть легче на свежем воздухе, но все равно плохо. Она не ждала слов от стоящего напротив, она желала тишины и напоминала ему собаку, получившую слишком много побоев. Стала «несовместимой с жизнью».

В нем колыхнулось желание во всем разобраться, копнуть глубже. Но если он сейчас не двинется с места, то опоздает в отдел.

– Тебе нужно отсюда уйти.

– Я уйду. Обещаю.

У Стейна не клеилось в голове – как можно сидеть на асфальте? Он может регулировать температуру своего тела. Она – нет.

Часы тик-так. Ему пора. Он собирался развернуться, когда она прошептала:

– Спасибо… за всё.

За что? За то, что усугубил последние сутки ее жизни, добавив в них тонну боли?

– Пожалуйста, – сухо обронил он и направился к автомобилю.

Она умрет. Он думал об этом, пока его руки лежали на руле, пока автомобиль стоял на светофоре. Что-то в ее прошлом слишком сильно покалечило внутренний стержень, и его остатки держались на желании сделать нечто напоследок – передать Арчеру Делаверу «спасибо».

Стейн даже вызвал его образ в воображении, осмотрел воочию – плотный мужик, рыхлый, с небольшим пузиком. Рост сто семьдесят; здесь работал рядовым клерком, на новом месте еще не устроился – тратил положенные за Переход бонусы. Не слишком сильный характером, но и не трус. С усами, но без бороды. А также пока без личных отношений, почти без болезней и друзей – в общем, пустое для Стейна место. Но не для нее.

О том, что Эбби отморозит себе зад (хотя при проценте в 1.26 ее это вряд ли волнует), он думал уже на собрании, пока вещал с помоста заведующий корпусом. Рассказывал про скорую смену обязанностей, перетасовке кадров в отделах – Эст его почти не слушал.

Если… «Когда» – поправил он себя. Когда Эбби сотрут здесь, когда она попадет в свой родной мир, она умрет в нем тоже. Сработает тот же процент – 1.26, – слишком низкий для выживания. Все вселенные, все миры устроены одинаково – игровые площадки отторгают игрока, который не желает продолжать игру. Она попадет под машину, окажется убитой шальной пулей, неудачно поскользнется на льду и расшибет себе голову – неважно как…

Она просто болтик в ладном ходе колеса его будней, маленькая помеха. Он перекрутит ее, как пыль, как несущественную помеху. Завтра уже забудет.

Но думалось о другом – в нем клубилось желание разобраться, что-то понять. Комиссия не структура возмездия, она наблюдает лишь за тем, чтобы каждый человек, попавший на Уровни, имел возможность получить здесь опыт. Любой опыт, в том числе и неприятный. Ни за кем не следят двадцать четыре часа в сутки, никому не запрещают криминал до тех пор, пока «око богов» не падет на «мошку, слишком сильно загрязняющую окно». По-иному: «Гадь, но до тех пор, пока тебя не заметили». А уж если заметили…

И она сидела возле здания не потому, что ей было плохо. Не только поэтому. Но потому что ей некуда было идти – Стейн втихаря и прямо на собрании, что запрещалось, дал системе еще один запрос по поводу адреса регистрации Эбби. И получил развернутый ответ:

«По улице Вацеко, строение двадцать четыре, квартира шесть проживает некая пара – Ванесса Льеж и Дуглас Кеннар». Когда-то подруга прописала Эбби к себе по просьбе последней – сложные, замороченные людские отношения Эст вытянул из облака данных, – но Кэндис никогда не проживала по указанному адресу. Тогда где?

Одно он знал наверняка – он должен получить ответы на свои вопросы. Их стало слишком много, и они разбудили в нем зуд, желание знать.

Отсидев на мягком стуле еще минуту, Стейн сделал то, чего не делал ранее никогда – дал системе оповещение «0249». Сообщил код «непредвиденных обстоятельств», после чего, прямо посреди речи оратора и под его же внимательным взглядом, поднялся со своего места и покинул зал.

Да, ему за это назначат проверку.

Будет еще одно разнообразие в скучных буднях.

Она сидела там же, и она замерзла. Впала практически в анабиоз, не укуталась даже в собственные руки, как должна была, просто «спала», привалившись к стене. «Замерзала изнутри».

– Вставай, – приказал он, когда приблизился к ней, приказал привычно жестко.

Глаза Эбби распахнулись, и в них мелькнула паника: «Ее предупреждали. Она не ушла».

– Простите, я уже… – Все еще слабая, как вывалившийся из гнезда птенец, она пыталась опереться на руки, но не могла – не держали ни локти, ни колени. – Я сейчас… Уйду…

– Дай мне руку.

Прежде чем протянуть ей ладонь, Стейн позаботился о том, чтобы его кожу укрыли тонкие, но плотные серебристые перчатки. Защита.

Сам помог ей подняться, сам повел к выходу, как она думала с территории Реактора. И вздрогнула, когда ее подвели к машине.

– Садись внутрь.

– Я… не…

– Садись, я сказал.

Он не знал, что именно она желала возразить. Быть может, она не желала его злить неподчинением, или же хотела напомнить, что у нее в запасе есть еще несколько часов до деактивации, и ей совсем не хочется садиться в автомобиль, раньше времени везущий ее на казнь.

Эст просто захлопнул пассажирскую дверцу, просто сел на водительское место и завел мотор.

* * *

– Расскажешь сама?

Она сидела там, куда он ее усадил – на кушетке в его гостиной. И ответа он, конечно же, не дождался.

Приложил руку в перчатке к ее груди, не спрашивая разрешения, и Эбби вздрогнула, хотя никакого сексуального подтекста в касании не было. Просто ладонь, лежащая вертикально на уровне сердца, пальцы касаются шеи – в нее потекла мягкая энергия.

– Что… вы…

– Просто посиди.

Он давал ей «успокоительное». Принудительно расслаблял, одновременно вливал спокойствие, силы, залечивал нервные окончания. Потому что сейчас ей снова придется несладко, потому что он долженпосмотреть.

Дождь за окном так и не разошелся, но продолжал моросить. Серо. Его дом большой, красивый – ей в нем было неуютно, она чувствовала здесь себя куском неприглядной штукатурки на фоне белоснежного мрамора. Стейну хотелось выяснить почему.

– Эбби.

Она посмотрела на него – все такая же усталая, как прежде.

– Сейчас я «вскрою» твою память. Увижу то, что хочу увидеть – не сопротивляйся. – Он минимизирует боль, насколько сможет. Всю нет, частично. – Будет неприятно.

– Я привыкла. – Он удивился тому, что она вообще ответила. И нет, привыкнуть к неприятному невозможно, возможно попробовать приучить себя к мысли об этом. – Зачем… вам это?

Ей было страшно, что, пошевелив болезненные пласты, он заставит ее еще раз прожить их, и Эст пояснил:

– Ты «там» снова не окажешься. Только я. – Момент «зачем» он сознательно упустил. Потому что он так хотел, потому что так надо. – Смотри на меня.

Комиссионерский вход в человеческую память ощущается людям вторжением плавленого скальпеля в черепную коробку. Белокурая и измятая Кэндис дернулась и всхлипнула, когда он это сделал, когда положил руки на ее щеки, сжал их.

– Терпи.

И он вошел, погрузился. Видел одновременно расширенный от страха зрачок ее глаза, живую серую радужку, а также чужое прошлое. Максимально быстро переместил себя по временной ветке вглубь на три месяца назад, принялся выхватывать лишь необходимое, чтобы не усугублять повреждения. Чем дольше он внутри ее головы, тем Эбби больнее, тем дольше после придется восстанавливаться.

Эст искал прицельно.

И нашел.

Эбигейл Кэндис, ассистент в обувном магазине в прошлом. Все как у всех – друзья, подруги, походы в кино, в гости, редкие вечеринки. Нормальное состояние души; всегда преимущественно хорошее настроение. Встречи с парнем по имени Гил, поцелуи после ресторанов, надежды на совместное будущее.

Цепь неприятностей началась тогда, когда Кэндис и Гил съехались. Это произошло четыре месяца назад.

А через месяц он «отжал» у Эбби жилье. Жилье, положенное ей после перехода Комиссией. Просто привел друзей, просто сказал подруге «выметайся». И Эбби не нашла того, к кому обратиться за помощью. Кантовалась по знакомым, чтобы не спать на улице, из-за нервного срыва была уволена с работы, плакала по ночам. А после посетила злополучный бар «Розмари».

Нет, сам бар оказался нормальным, и тот факт, что она в нем перебрала, не был обусловлен неприятными происшествиями или неадекватными новыми знакомыми. Просто нервы, просто горе нужно было «запить».

Позже взятое на последние деньги такси до подруги.

Такси…

Вот с него и начиналась «точка ноль» – фатальный разворот во тьму.

Эбби под ладонями Стейна вздрогнула еще раз – ей было больно, ей жгло глаза, в них рвались капилляры.

– Терпи.

Он залечит их после.

Таксист, относительно молодой парень по имени Бо Харкинс, оказался маньяком. Начинающим «талантливым» новичком. Он давно искал себе жертву, присматривался, принюхивался, и уснувшая на заднем сиденье Кэндис оказалась идеальной кандидатурой – пьяной и беспомощной.

Он увез ее в загородный дом. Держал взаперти. Не насиловал, но унижал морально, словесно, заставлял перед ним пресмыкаться, а когда Эбби сопротивлялась, подвешивал ее в подвале на цепи, на крюки, где она проводила по несколько суток кряду. Не ела, почти не пила, даже спала с руками, задранными вверх…

Эст шумно втянул воздух – девчонка под его ладонями дрожала. Наверное, он сжал ее щеки слишком сильно.

– Еще минута, – сухие слова, как в кабинете хирурга, оперирующего без наркоза.

Спать в подвешенном состоянии? Когда уже не в силах стоять, когда подкашиваются ноги? Ее крики и слезы провоцировали в Бо желание бить. Он получал от этого удовольствие. После начал резать ее ножом –вот откуда шрамы…

Три месяца надругательств – моральных и физических. За три месяца прожившая в доме у северного моста Эбби превратилась из солнечного человека в сломанную куклу. На свободе она оказалась по случайности – когда затопило подвал, когда Харкинсу пришлось снять ее с цепей и переодеть, чтобы ничего не заподозрили коммунальные службы.

Вот тогда она и сбежала, попросилась в туалет. Все на последних силах…

Эст торопился. Его взгляд внутри ее головы ощущался Эбби сверлом.

– Я почти закончил.

Дальше урывками.

Канавы, лесополоса, дикий холод – Бо ее искал, шел следом. Но Кэндис удалось ускользнуть лишь потому, что она свалилась вместе с грязевым потоком в обрыв. А Делавер – тот самый Делавер, которому ей хотелось сказать спасибо, – наткнулся во время утренней пробежки на Кэндис в лесу возле парка. Хоть и порядочно напугался «встрять в дурное», накормил незнакомку, отвез ее в центр помощи бездомным, оставил свою визитку.

А после Эбби – убитой изнутри и снаружи – пришла бумага о «деактивации». Потому что истощились моральные силы, потому что за три месяца – девяносто дней агонии – можно убить почти любого. Если знать как, если очень этого хотеть. И у Бо получилось.

– Все, – прошептал Стейн и стер подушечками больших пальцев, затянутых в перчатки, текущие по щекам слезы. – Все. Сейчас станет легче. Закрывай глаза.

Он вынул из чужой головы бур. Он выяснил все, что хотел.

Прежде чем покинуть дом, Эст потратил несколько минут на то, чтобы восстановить лопнувшие в ее глазах сосуды, максимально купировал боль.

После уложил Кэндис на кровать и сказал: «Спи».

Ей пришлось подчиниться.

Комиссионерам невозможно не подчиниться.

* * *

Обратно Стейн вернулся через час.

Хорошо, когда твоя машина работает Порталом, хорошо, когда километры для нее не существуют, а любые дальние расстояния – миллиметровые клеточки на виртуальной карте. Прежде чем разбудить Кэндис, налил себе воды. Какое-то время стоял у окна.

Темнело.

Она проснулась через двадцать минут, почти сразу сползла с дивана – привыкла к тому, что в последнее время спать на мягких поверхностях ей не позволяли. Что смешивали с грязью, приучали к мысли о том, что она «никто».

Стейн жестом указал ей обратно – Эбби подчинилась.

Она сидела тихо и молчала – Бо запрещал ей говорить, – на Эста не смотрела, но Эст смотрел на нее. Прямо, не моргая. В комнате сгущались сумерки, он включил торшер, после чего произнес:

– Я убил его.

В ее глазах та же паника, что и когда-то – любое упоминание о прошлом пока вызывало в ней шок. После осознание его слов, иное выражение – впервые не пустое, что-то осмысленное.

– Кого?

– Того, кто тебя мучил.

Стейн все ждал, что на него посмотрят с испугом, но глаза Кэндис расширились, а вопрос последовал неожиданный.

– Как?

Не праздный вопрос, со смыслом. Она хотела знать, как именно он это сделал.

– Страшно. – Эст пожал плечами. Он мог бы не страшно, но не захотел.

Впервые Эбби впилась в лицо Стейна взглядом, и в нем читались жадность и прошение.

– Вы можете… показать мне?

Наверное, она понимала, что он может многое. Или надеялась на это.

– Могу. Но это не то, что тебе стоит…

– Я хочу… это увидеть.

Он вдруг понял – ей надо. Это исцелит ее, это лучше любого бальзама затянет раны на ее душе, это оборотный эликсир.

Тишина. Впервые на ее щеках выступили розовые пятна.

– Держи меня за руку.

И он протянул ей ладонь.

Теперь она видела то же, что и он – Бо Харкинса в своем подвале. Да, пришлось снять его с «линии», бросить его желтую тачку в подворотне, увезти в дом у моста на своей. А дальше те же мрачные стены, которые Эбби созерцала сутками напролет, на которые смотрела глазами сквозь заплывшие от побоев веки.

Харкинс на коленях. Ладонь Стейна без перчатки на его голове и, похоже, будто Бо собираются благословить. Только все наоборот. Человек что-то бормочет, подвывает от боли, Комиссионер спокоен, лишь марево вокруг Бо все заметнее. Жаркое, как в пекле вулкана. А после бормотание все отчаяннее, все безнадежнее, просьбы отпустить, крики… А после просто крики – настоящие, те, которые случаются в агонии.

– Что вы с ним… сделали?

Эбби глаз от зловещей картины не отрывала.

– Я поднял температуру его тела. Тридцать восемь градусов, сорок, сорок шесть. Дальше – выше. Я поджарил его изнутри. – Он знал, что это страшно. – Я также лишил его права на воплощение в любом из миров.

«Если это важно».

Ей было важно.

Стейн аккуратно высвободил свою руку из хватки Эбби.

– Видишь, Комиссионеры – монстры.

Попытался пошутить, но она вдруг сделала неожиданное – подалась навстречу и прижалась к нему. Щекой к груди. Эст резко поднял подбородок, чтобы ненароком не коснуться ее макушки, просто чувствовал, как к нему льнет девчонка, как дрожит все сильнее, как сотрясается от рыданий.

«Наконец-то, – думал он, когда эмоции начали выходить из нее наружу. – Это правильно».

А через минуту она заорала. Надрывно, отчаянно, от ярости, от жалости к себе, от всей боли, которую пережила.

– Тсс, – он гладил Эбби по спине, – всё, уже всё.

Для нее всё. Для него не всё, остался Гил.

С ним он разберется ночью.

* * *

Ночевала она в гостиной, он в спальне.

И до утра не сомкнул глаз.

По пути на работу удивительно ярким виделся ему мир – удивительно красивым серое пасмурное небо и блестящие капли на перилах кафе. Стейн никогда не замечал, сколько оттенков стального цвета присутствует в стенах Реактора, в его коридорах, в коврах. Каким удивительным выглядит экран в отделе; Эст впервые прочитал надпись на кулере – «Arion».

Гостей не было.

Желание жить скакнуло в Эбби с одного процента до девяти – хорошо, но мало. Недостаточно.

Он пытался читать новости и статистику, просматривал то, что пропустил вчера на совещании; время от времени ему вспоминался последний крик Гила…

А к двум дня Стейн вдруг попросил себе замену, вновь выдал код «непредвиденных обстоятельств».

Собрался и пошел домой.

Он ехал и понимал – ему нравится, что она там. В его доме.

Да, всего лишь воля случая, но ведь он просил о переменах. Те, что случились, делали его иным – чувствующим глубже, воспринимающим мир в ином спектре цветов. Хотелось это продлить. Его идея странна, она почти сумасшедшая, и шанс на то, что она сработает, минимален. И все же…

* * *

Кэндис. Девчонка со светлыми волосами и удивительными серыми глазами. У нее очень тонкая талия и красивые запястья. Длинные изящные пальцы, очень женственные плечи. Все, что испорчено, можно вернуть обратно, особенно если это не физиология, а всего лишь психология. Да, потребуется время – возможно, не один день или месяц, возможно, год, но Стейн терпелив. Ему интересно, как она смеется, как блестят в свете солнца ее волосы – осталось вернуть им блеск…

Возможно, это простая помощь. Ничего более.

Она сидела на диване, когда он пришел, она ждала вечера – своего конца. Пыталась быть сильной, пыталась скрывать свою печаль – на него, когда вошел, взглянула с тревогой, быстро отвела глаза. Для нее Эст в первую очередь Комиссионер. В последнюю тоже.

Она не готовила на кухне, хотя в холодильнике были продукты, не читала, не смотрела телевизор. Люди, стоящие на краю, теряют интерес к бытовым вещам.

– Как ты?

Даже в его вопросе она пока видела приказ отвечать – тень Бо еще висела на задворках сознания. Эст вытравит ее оттуда, если она позволит. Ему нравилось думать об этом, о процессе «восстановления», о долгих днях, проведенных вместе, даже если прогресс будет скромным и постепенным. И он отпустит ее, как только она излечится.

– Нормально.

Что еще она могла ответить?

И нет, она не завтракала, даже к воде не притрагивалась – нервы.

– Ты ведь не хочешь уходить, так?

Он стоял, опершись спиной на раму высокого окна – от потолка до пола. Наверное, он кажется ей жестким, отдаленным, иным. Особенно с этим давящим взглядом.

– Н-н-не хочу… – Молчала долго, прежде чем спросить: – Разве у меня есть выбор?

– Есть, – ответил Эст и впервые почувствовал, что ему стало душно. – Я хочу предложить тебе кое-что.

– Что?

Теперь паузу до последнего держал он.

– Ты можешь остаться… со мной.

«Как… это?»

Она не вымолвила этого вслух, лишь распахнулись от удивления глаза.

– Остаться… с вами? – почему-то хриплым сделался ее голос. – Как… ваша… женщина?

«Женщина». Ему хотелось усмехнуться. Женщина – это громко сказано. Это в случае, если простая помощь случайно перерастет в чувства, если вдруг созреет в ней желание стать частью его семьи, если придет осознанность, что именно все это означает. Не факт, что у Дрейка Дамиен-Ферно осталась трансформирующая сыворотка, однако все они начали присматриваться к девушкам после того, как у Начальника, а после и у заместителя, появились вторые половины. Человеческие женщины.

Нет, Стейн не загадывал так далеко. Не потому, что не хотел, но потому, что рационально оценивал шансы, однако Эбби вдруг спросила:

– А… вы можете… меня защитить?

Эст усмехнулся. Спросил:

– Кто я?

Спросил тяжело даже для самого себя; Кэндис съежилась от невидимого пресса.

– Вы представитель Комиссии, – отозвалась тихо, как на уроке.

«Отличница. Садись».

– Смогу ли я защитить? Наверное, даже слишком.

Если она понимает, о чем речь. Но она, как ни странно, понимала. И нет, он не успел ей ничего пояснить в ответ на вопрос «Как ваша женщина?», а Эбби взглянула на него иначе, как прозрела. И ответила:

– Да. Я хочу.

Стейн на секунду опешил.

– Хочешь…

Она перебила:

– Да, хочу остаться с вами, как ваша женщина.

Он чувствовал странное. Нечто жаркое, непривычное, и еще то, что выходит из берегов. Начинает переставать вмещаться в себя самого – пробила вдруг брешь эмоциональность.

Конечно, у нее стресс, просто синдром благодарности спасителю. Хотя по глазам и не скажешь.

– Возможно, ты никогда не сможешь меня коснуться. Или переспать со мной, пусть тебе пока это неважно.

«Но когда-нибудь».

Для чего он это поясняет? Ведь, по сути, он для нее просто перевалочная база, пункт неотложной помощи, потому что решил стать им сам. И думал, что она откажется. Чего он не ожидал совсем, так это удивительной решимости в ее глазах.

– Неважно.

– А если сможешь, то навсегда этим закроешь себе путь к другим мужчинам.

– Я согласна.

Его вело. У него впервые куда-то исчезла логика – ее будто стерли. Осталось ровное пространство внутри, идеально гладкое, как море.

А Эбби подошла снова. Близко. Уткнулась лбом в его грудь, как доверчивый котенок. И еще… как женщина, ищущая поддержку в своем мужчине. Стейн расширялся, ему казалось, он стал шире этого дома, шире целого района.

«Процент ее желания жить?» – запросил он систему.

И с закрытыми глазами наблюдал то, чего быть не могло – цифры менялись на ходу.

«Двенадцать… Пятнадцать… Двадцать один…»

Граница выше двадцати – и «Деструкто» можно отменять.

– Дай мне свою бумагу…

Эбби отстранилась от него, и то место, куда только что упирался ее лоб, накрыло холодом.

– Эту? – На свет появился мятый лист с печатью.

– Да.

Он порвал его на части.

– Что… вы…

– «Ты».

– Что?

– «Ты». Кажется, мы обсуждаем такие вопросы, когда на «вы» уже не положено.

У нее красивые глаза – жизнь в них вливалась не только на цифрах.

– Ты… порвал ее. Бумагу.

– Да, потому что она больше не действует.

Они смотрели друг на друга долго. Человек и представитель Комиссии.

Если у Дрейка получилось, у Джона… Да, еще не любовь, перед ним появилась первая ступень лестницы возможностей, ведущая к чувствам. В будущем. Если получится.

– Стейн, – представился он девчонке в мятой блузке.

Вечером он затянет шрамы на ее коже – будет не больно.

– Эбби, – ему шепнули в ответ.

– Будем знакомы, Эбби.

Пока рано говорить «добро пожаловать домой», пока рано говорить, что угодно, поэтому он промолчал. Добавил спустя несколько секунд:

– Я должен съездить на работу. Будь здесь, когда я вернусь.

Она, не отрывая от него взгляда – взгляда, который смотрел ему в самую душу, – кивнула.

* * *

Ему требовался отдел Исполнения Наказаний. Требовалось удостовериться, что предписание не будет исполнено, что статус «объекта» изменился. И сделать это Эст желал лично. Он объяснит им, почему изменились условия, объяснит то, во что пока мало верит сам.

Пришлось заехать сначала к себе, поговорить с заместителем.

– Сегодня не приду, – он был краток.

– Хорошо. – Его кресло пока занимал Эвери Кантон-Дес. – Я прочитал, что вчера к нам заходила девушка?

Ну да, уведомления хранились на экране после посещения двое суток.

– Заходила.

– Перешла?

«Или умерла»? После визита к ним человек был либо «1», либо «0», где «1», соответственно, «жив».

– Передумала.

– Передумала Переходить?

– Да.

– Каким образом?

– Я переубедил.

– Ты?

Стейн не стал ничего пояснять. Пусть Эвери домысливает.

Очень яркие серые стены, глубинное объемное восприятие – Эст шагал по знакомому коридору и видел его впервые. Все видел иначе – оборудование, перегородки, мебель; из него впервые изливалось наружу вполне ощутимое тепло, почти жар.

Конец

Глава 1

Залитые солнечным светом стены кабинета очень контрастировали с тем, что я видела в воображении и испытывала в собственном теле – чужие чувства.

Она с детства ненавидела воду. Еще с тех пор, как упала со скользкого берега в пруд и едва не захлебнулась. Теперь ее голова находилась в емкости с холодной водой (в тазу?), держала за шею в попытке не то утопить, не то «научить» чья-то жесткая рука. Сознание меркло в панике – лишь бы не сделать вдох, не захлебнуться. Удары сердца гулко отдаются в ушах, уже не удары – похоронный марш гигантских барабанов. Последние секунды; кажется, из орбит под закрытыми веками лезут глаза, и уже почти стерлась грань между тем, где заканчивается жизнь и начинается смерть…

Теперь Дрейк это часто практиковал – прямую трансляцию. Вместо того чтобы многословно объяснять исходные данные, он попросту виртуально помещал мой разум в чужое тело и позволял взглянуть на сторонний опыт изнутри. В данном случае стрессовый.

– Она умерла?

– Нам это не важно.

Оставаясь Бернардой, я все еще ощущала себя той женщиной, которую топили. В каком мире это происходило, зачем? За что? Все еще чувствовала неумолимые пальцы на собственной шее и дрянную воду, которую «терпеть не могла». И временно не разберешь, где свои чувства, где чужие.

– Тебе нужно понять, – вещал тем временем от доски Дрейк – вел урок, – что в стрессовой ситуации нужно в первую очередь остаться сторонним наблюдателем. Не поддаваться чувствам, потому как они помещают тебя в «картину», «киноленту», откуда управлять ситуацией невозможно. Потому что ты становишься актером, участником фильма. Ты начинаешь верить в него. Управляет же всем режиссер. Так вот, на месте этой женщины, куда бы ты сразу предпочла сместиться, в какой вариант?

Я полагала, что женщина должна была действовать. Например, огреть державшего ее за шею мужчину вазой по голове или же воткнуть ему ножницы в бедро. Но Дрейк говорил не об этом, он уже какое-то время учил меня смещаться не физически, то есть не телепортировать собственное тело за пределы зоны опасности, но телепортировать саму опасность. То есть смещать кадры текущей реальности. Причем быстро.

Я же смотрела на Учителя в серебристой форме и понимала, что не хочу становиться этой женщиной – мне было слишком хорошо жить. На дворе поздняя весна, почти лето; передо мной красивый мужчина в форме, и чужие панические мурашки растворялись –мол, все верно, мы пойдем, ибо мы не из этой реальности.

Когда-то я полагала, что связь между двумя людьми, которые давно вместе, постепенно меркнет. Что ее нужно «подогревать», освежать, или как это называется? С Дрейком было иначе: с ним «связь» крепла сама, новизна чувств не угасала, сохранялись и желания, и острота восприятия ощущений. Не чудеса, норма. В его случае точно. И потому я, откинувшись на спинку стула, охотно теряла лоскуты воображаемой картины – чужое женское тело, таз, давление на шею, – как остатки сна поутру.

Куда интереснее мне был тот, кто стоял напротив.

– Я не дождался твоего ответа, Ди. А ведь это важно.

Важно. Но он сам говорил, что времени нет, что «я все всегда успею». И сейчас я хотела посвятить это самое время любованию его ладной фигурой, плечами, линией подбородка. Зачем мы отправились в Реактор так рано? Могли бы позавтракать дома, занятие провести на пару часов позже.

Начальник тем временем неспешно приблизился к моему столу, оперся на него рукой, наклонился. Подался вперед настолько, что я ощутила, как колышутся мои волосы от его дыхания.

– Бернарда… – Тихий голос рядом с ухом. Секунда застыла, превратилась в отдельный мир. – Знаешь, чем ты сейчас пахнешь?

Нет.

Это слово даже не слетело с моих губ – Дрейк уловил ответ-мысль. Запах его нового парфюма действовал на меня исключительно одинаково – отключал голову сразу же, как только долетал до ноздрей. Тепло, светло, солнечно.Зачем нам какая-то женщина и чужой стресс?

– Ты пахнешь желанием касаний. Вожделением.

Когда он произносил эти слова тихо, что-то складывалось и раскладывалось внутри меня. Моментально отключились все центры сопротивления, остались только рот, полный слюны, и чувственная готовность всех рецепторов.

– Ты пахнешь, – голос обволакивающий, такой же бархатный, как и аура Дрейка, – желанием принять. Добровольно. Отдать все.

Последние слова с ноткой жесткости. Едва уловимой. Так случайно отблескивает сталь ножа, которым режут для букета цветы. Очень красивые цветы.

– И знаешь, что во мне это пробуждает в ответ?

Нет. Очередная жадная, игривая мысль.

– Много всего…

Я забыла про урок. Про стены Реактора, про надобность слушать учебный материал – рядом с тем, кто стоял сейчас близко, создалось отдельное пространство.

– Например?

– Агрессию. – Шепот не потерял мягкости. – Ту древнюю, очень глубокую, которую я никогда не выпускаю наружу. Желание обладать. Это будит во мне собственника, который хочет клеймить. И еще огромную нежность – как каньон, как трещину. Она делает меня уязвимым. Эта любовь к тебе.

– Ты не бываешь уязвимым.

«Бываю, когда это касается тебя».

Моей шеи коснулись губы. Мягко-мягко. Под мочкой уха. Спустились ниже – проложили дорожку из трех поцелуев. А после настиг коварный вопрос:

– Но мы ведь тратим время не на то, правда? Я так и не дождался от тебя ответа.

По теме урока. Точно… Вот только не давалась сегодня мне эта тема, внимание смещалось не туда. Нет, бывало, я совершенно спокойно воспринимала Дрейка как учителя, но не сегодня.

– Мне просто нравится на тебя смотреть.

Начальник отстранился, и взгляд его сделался хитрым.

– Может, сменить тебе преподавателя? Чтобы ты на него не реагировала?

– Если хочешь, чтобы мы в первый раз поругались, смени.

Дрейк выпрямился. Теперь на его губах играла та самая улыбка, которую никто и никогда не мог разгадать.

– Кстати, – я легко пожала плечами, – мы ведь и правда никогда за всю нашу историю не ругались. Ни разу. Прямо совсем не как «обычная пара».

Он взял стул, поставил напротив, сел за мой стол с обратной стороны. Отзеркалил мой же взгляд ленивой расслабленной кошки, вот только в его глазах, в отличие от моих, плескались под двойным дном странные выражения.

– Думаешь, это хорошая идея – иметь со мной конфликты? Не забывай, я все-таки всемогущ. – Об этом сложно было забыть. – И, если спокойная жизнь тебе однажды наскучит, я с удовольствием внесу в нее эмоциональное разнообразие. Но только в качестве игры. Потому что настоящая ссора между нами чревата большими последствиями.

– Вздрогнут Уровни?

– Возможно, не только они. – Дрейк, увлеченный, как мальчишка, вдруг снова подался вперед. – Хочешь, я покажу тебе?

– Что именно?

– Нашу ссору.

Очередная «прямая трансляция»?

– Хочу.

Я сама не знала, зачем ответила так. Наверное, из любопытства, потому что настоящих ссор между нами я никогда не желала и даже не верила, что смогу хоть одну из них спокойно пережить. Мы и правда необычная пара, и такие, как мы, не сходятся для того, чтобы сотрясать землю пустыми склоками.

Он коснулся моей руки. Положил свою ладонь сверху, и мир тут же вздрогнул. Я увидела себя, сидящую в маминой квартире на кровати. На Земле, в своей старой комнате. И сердце мое было порвано в клочья. Оно, избитое и раненное неправильными словами, ощущалось отекшим, разбухшим от боли. Мир накренился, как битое пыльное стекло в ссохшейся раме. И, помимо своей собственной боли, ввинтился в меня жгут чужой боли – Дрейковой. Она была в разы сильнее моей, острее, ужаснее. Она была Вершащей, могучей, как черная дыра, и практически неуправляемой. Она была Антивселенной, убийцей.

Всего лишь секунда – и касание прервано. Вновь солнечный кабинет в Реакторе, стены, испещренные солнечными зайчиками.

– Вот чем чреваты наши с тобой конфликты.

В Дрейке не было напряжения. Ни капли. Он знал, что до этого никогда не дойдет, я, как ни странно, знала это тоже, но увидеть последствия размолвки воочию – наглядный пример сценария, в который я уже никогда не захочу попадать.

– Ух… – По моей спине прошли мурашки, на этот раз ледяные. – Очень… познавательно.

А он меня любил. Любил так, что не разбить, не разлить, даже не потревожить это чувство. Удивительный человек, глубины которого мне никогда не познать. И я любила его так же.

Дрейк посмотрел на часы.

– Десять минут до конца занятия, и мы потратили время не на то.

– Время невозможно потратить «не на то» – ты сам этому учил.

– Ладно, – он легко согласился, – перенесем на следующий раз. «А этим вечером я покажу тебе воочию, какой отклик во мне пробуждает твое вожделение» – это не прозвучало, но я уловила. Дождаться бы.

– Следующие два часа у меня будут заняты новобранцами.

Я оживилась.

– Какими новобранцами?

– У-у-у, – Дрейк улыбнулся шире, – самый быстрый шаг к нашей первой ссоре, если ты на одного из них засмотришься.

Он шутил. Он знал, что этого никогда не случится. И потому пояснил:

– Я собираю еще один отряд для работы на сложных, отдаленных уровнях.

Вон оно что… Некие не знакомые мне могучие ребята будут проходить собеседование и тесты. Занимательно.

Я привыкла к тому, что в кабинете пусто, что в нем никогда не бывает лишней мебели – меня давно перестало это тяготить. Я привыкла к Реактору и к этому миру, я вплелась в него гармонично и ласково. В эти ковры, в вид серебристой одежды на Комиссионерах, во все.

Дрейк принялся стирать тряпкой с доски меловую линию, которую нарисовал ранее для наглядного пояснения, – график роста гормонов в стрессовых ситуациях. Он до сих пор использовал обычную доску и мел из-за меня, знал, что я отвлекаюсь на висящие в воздухе световые чертежи.

– А сколько тебе лет? – вдруг спросила я неожиданно для себя самой. И плечи Начальника заходили ходуном. Повернулся он с широкой улыбкой на лице, сложил тряпку между ладонями:

– Решила наконец выяснить возраст собственного мужа? Не поздновато?

Мне тоже было смешно.

– Ну… – и даже ответ не нашелся.

Тряпка отправилась на деревянную полку-подставку. Изогнулась бровь на мужском лице.

– Что, если я скажу «сто»? Или «сто десять»? Представишь меня дряхлым стариканом с трясущимися коленями и шамкающим беззубым ртом? У людей неверные ассоциации срабатывают быстро. А если скажу «тысяча»? Превращусь в злобное чахлое существо, которое держит свою смерть в «яйце»? Или как там у вас на Земле в сказке?

Это он про «кощея».

– А если «пара тысяч»?

Он умел подбираться, забираться в те слои твоего сознания, куда ты и сам заглянуть не мог.

Пока я пыталась сформулировать ответ, Дрейк опять занял стул напротив.

– Разве ты не знаешь, что я родился не в этой Вселенной и время моего существования нелинейно? Но мы никогда не дойдем до этих понятий, если не освоим базовые, человеческие.

– Дойдем, – отозвалась я легко. – И мне все равно, даже если лет тебе на деле три миллиона.

Он и правда кряхтел, как дед, потому что давился смехом.

– Ну, три миллиона – это многовато даже для меня.

– Пусть будет сколько угодно. – Моя мысль наконец оформилась, и касалась она, как ни странно, не «лет», а скорее дня рождения Начальника, который мы еще ни разу не отмечали. – Я хочу с тобой поговорить вечером кое о чем…

– Боюсь-боюсь, – он все еще смеялся, маскируясь под мужчину-подкаблучника с моей планеты, которого собиралась пилить сварливая жена. – И притворюсь, что не знаю, о чем пойдет речь.

– Ты не знаешь! – возмутилась я. Невозможно же знать обо всем.

– Хорошо, я не знаю.

«И буду согласен поговорить об этом после того, как успокою твое вожделение. Будет тебе расплата за невнимательность».

Чудесный будет вечер.

Перед тем, как покинуть кабинет, я поцеловала его. И в который раз удивилась тому, как один поцелуй, одно касание губ способно затормозить время. Дрейк всегда учил: «Проживай те эмоции, которые тебе нравятся, погружайся в них, растягивай. И уходи от тех, которые тебе не нравятся».

Касаться его мне нравилось настолько, что иногда казалось, я готова быть потрескавшимся каменным Буддой, сидящим в тени раскидистой яблони столетиями. Только шмели вокруг, только вечность, прерываемая касаниями теплого ветра.

– Найдемся позже, – шепнул мой всемогущий возлюбленный, и мне вдруг вспомнилась Земля. Та Земля, где я сижу на кровати в маминой квартире, в старой спальне. Одна. Без него.

– Я так не хочу, – шепнула я, хмурясь, и он понял без слов.

– Так не будет. Но, чтобы уметь быстрее менять стрессовое окружение на желанное, стоит выслушать новый материал.

Мне вдруг стало ясно, что он все-таки гениальный учитель. Непревзойденный.

– В следующий раз выслушаю с полным вниманием.

«Люблю» – эта его мысль обволакивала меня, пока я шагала к двери.

«Люблю» – он слышал прямой ответ моего сердца.

Я помахала рукой и выскользнула в коридор.

Глава 2

Я успела сделать по серому ковру несколько шагов, а после… взлетела. Взвизгнула, успела ухватиться за мощную шею, а после рассмеялась. Это у Эльконто не так давно появилась новая привычка подкрадываться сзади, подсаживать меня, как мелкорослую сестренку, себе на сильную руку. Поднимать вверх, как на лифте, а после гордо шествовать со мной вместе мимо безэмоциональных Реакторных служащих. И нет, я не колотила его, не просила: «Отпусти!» – в конце концов, у меня никогда не было старшего брата, и такой вид дружбы меня веселил.

Правда, прокатиться на руке Дэйна долго не получилось – кто-то сзади весомо прочистил горло. И мы развернулись. Наткнулись на приподнятые брови Дрейка, стоящего в дверном проеме, – снайпер тут же чинно опустил меня на пол, и мы оба улыбнулись «Великому и Ужасному». Хорошо, что Дрейк умел видеть людей насквозь и прекрасно знал, что у Эльконто нет ни одной «нечистой» мысли в отношении меня. Просто шутки, просто баловство, а также настоящая теплая привязанность. Но отрапортовали Дрейку – мол, все в порядке, сэр, мы приняли подобающий вид! – мы синхронно. И широко улыбнулись.

Начальник качнул головой – «тоже мне, шутники», – и исчез в кабинете.

Дэйн хрюкнул от смеха.

– Ты с урока, мисс?

– Точно.

– Скоро станешь такой же Великой и Ужасной, как он?

Эльконто все еще смотрел на кабинет, дверь которого теперь была закрыта.

– Ну, до величия мне далеко. А Ужасной надеюсь никогда не стать. – Я была рада его видеть, Дэйна. Всегда, в любой момент времени. – А ты здесь зачем? Очередной тест сдавать?

– Скорее, получать результаты. Переаттестация.

Все как всегда.

Утро. Время бодрости и хорошего настроения, но Дэйн отчего-то ощущался усталым, хоть и выглядел привычно. Разве что белки глаз чуть покрасневшие – если не присматриваться, то и не заметишь.

– Все хорошо у тебя? – спросила я, понизив голос.

– Нормально.

Нет, он не пытался «отделаться» от меня и никуда не торопился. Однако и проблемами грузить не любил.

– Нормально?

– Да. В общем.

Помолчал. Стало ясно, что что-то не так. Не сильно, чуть-чуть, но все-таки.

– Рассказывай.

Дэйн знал, что я не отстану. Мы слиплись с ним особенно сильно, как настоящие брат с сестрой, и кто знает, почему.

– Да нечего особенно рассказывать, – отмахнулся он, – сплю что-то плохо в последнее время. Не высыпаюсь.

Мне хотелось пошутить, но застывшая на самом дне светлых глаз снайпера тревога не позволила это сделать.

– Заглянем в кафе? Есть у тебя время?

Шифр: «Пойдем в укромное место и поговорим. Все равно не отвяжусь».

– Давай, – он махнул зажатыми в руках бумагами, которые, видимо, уже забрал. – Есть время.

Это кафе Дрейк создал специально для меня прямо в Реакторе.

Я до сих пор не знала, на каком именно этаже оно находится: во всех лифтах просто появилась дополнительная кнопка «Cafe». Балкон, тент сверху, четыре столика (обычно пустующих) и барная стойка, за которой никогда никого не бывало. По поводу этажа я часто гадала – бывало, я выходила сюда посидеть, и город стелился почти у самых ног – можно было разглядеть и людей, и машины, сигналы светофоров, звуки. А иногда Нордейл казался застывшим на горизонте, а мы сами – сидящими на последнем ярусе небоскреба. Я даже пробовала «выбирать» тот факт, насколько близким в этот раз окажется под нами город, но почти всегда промахивалась. И казалось, что невидимый Дрейк молча улыбается от моих потуг. Другим удивительным фактором оставалось появление на стойке закусок, десертов и напитков для каждого посетителя. Кто угадывал наши желания, когда успевал все подготовить? Но каждый гость находил для себя то, что действительно желал съесть или выпить.

«Все возможно, – неслышно отзывался на мое удивление Дрейк. – Помни об этом».

Это место не позволяло об этом забыть. Уютное и совершенно удивительное.

Прежде чем занять плетеные стулья с подушками, стоящие у круглого столика, мы прошли к «бару» и забрали «заказы»: Дэйн – высокий прозрачный стакан с кубиками льда и чем-то похожим на колу, я – чай и блюдце с муссовым пирожным в виде сердца.

Подумалось: «Как его можно не любить?» Это я о Дрейке, конечно. «Его, это кафе, этот мир…»

Столик блестел глянцевой поверхностью. Идеально чистой, хотя, я была уверена, ее никогда никто не протирал.

– Так почему ты плохо спишь? – спросила я тогда, когда был отпит первый глоток чая, а от пирожного вилкой отломлен кусочек.

Звякнул в чужом стакане лед.

– Если бы я знал.

– Просто просыпаешься?

– Да почти вообще не засыпаю.

– Игрища с Ани?

На меня посмотрели укоризненно – мол, если бы. И стало ясно, что Ани, наверное, тоже волнуется за своего любимого, который нормально не спит. Вот дела.

– И давно это началось?

– Недели полторы назад.

Город на этот раз был далеко. Настолько далеко, будто мы смотрели на него с Эвереста и давно потонули бы в облаках, если бы не кристально ясная погода. Нас будто специально удалили от мира, чтобы мы могли уединенно поговорить. Пирожное оказалось клубничным, и мне вдруг подумалось, что это намек – намек на вечер, в котором мне обещали напомнить про «вожделение». Я после этого точно буду спать хорошо, а вот сидящий рядом друг…

Эльконто шумно всасывал через трубочку напиток, разбалтывал лед и хмурился.

– Ерунда, наверное, но снится фигня всякая.

– Кошмары?

«Может, к Стиву его? К Тайре?»

– Не кошмары напрямую. Другой мир, скорее. Неясный. Образы, пространства, силуэты – все неприятное, зловещее. И как бы настоящее – понимаешь? – плотное, не как сон. Я только глаза закрываю – и сразу там. Как в смоле залипаю – ни двинуться, ни слова сказать. Бред…

Звучало странно, я была согласна.

– Ты ходил с этим к Стиву?

Белый ежик Дэйна качнулся – ходил, да.

– Он не видит отклонений. Таблетки дал – не действуют.

– А Тайра?

– Ее не спрашивал.

– Может, к Дрейку?

– К нему со всякой ерундой?

Дэйн пожал плечами – фигня, мол.

Но «фигни» на Уровнях не случалось, я была в этом уверена. «Фигня» вполне могла воплощаться в моем мире, где каждый неосознанно водил лучом своего внимания хаотично. Но не здесь и уж точно не у «отрядных» ребят. Странное совпадение. Я как раз хотела сказать, что Дрейку об этом сообщить бы стоило, когда на барной стойке появился еще один стакан. Для кого?

И точно, через секунду входная дверь качнулась – на балкон вышел Джон. Окинул нас взглядом, кивнул (утром мы уже здоровались), взял свой кофе и отошел к перилам. Пока он курил, а курил Сиблинг не так часто, я почему-то смотрела на его спину. Вроде бы расслабленную, и в то же время напряженную. Мне были видны его профиль, рука, держащая сигарету, дым, плывущий вбок. Джон был задумчив, тих, и что-то царапало мое внимание, но я все никак не могла понять, что именно. Какая-то деталь, которую уже ухватил разум, но не успел сформулировать в логический вывод. И я бросила попытки ухватить то, что не ухватывалось, тем более что докурил заместитель Дрейка быстро, покинул нас тоже.

И мы вернулись к прерванному диалогу.

– Хочешь, я поговорю с ним? С Дрейком.

– Ой, брось ты… – Эльконто отмахнулся от меня, пожал плечами. – Наладится все, само рассосется. Подумаешь, сны.

И во второй раз за утро меня посетило странное чувство, что ничто не случается просто так – не с нами. Но развернуть свой философский трактат вслух я не успела, потому что зазвонил мой телефон. Зазвонил той мелодией, которая стояла на бабушку, и я быстро сунула руку в карман. Да, Величие Дрейка проявилось и в этом – он сумел наладить сотовую связь между мирами. Не для всех, конечно, но мама и бабушка могли отыскать меня в любой момент.

– Да? – я приложила трубку к уху. – Привет, баб…

А дальше сбивчивый монолог, полный сомнений, волнений и кучи повторяющихся слов.

– Хорошо, я скоро буду.

Телефон я положила обратно в карман, на Дэйна взглянула озабоченно.

– Что? – спросил он сразу.

– Бабушка звонила. – Это он понял и так. – Говорит, соседка ее исчезла, уже дня три не появляется. Беспокоится, не случилось ли чего, спрашивает, стоит ли идти в полицию. Ты извини, я обещала ей, что зайду.

«Про сны в другой раз».

Эльконто всегда был Эльконто. Человеком в темных очках, плаще, человеком, готовым действовать.

– Та самая?

– Ага.

– Я с тобой, – тут же отозвался он.

– Уверен?

Вместо ответа он протянул мне широкую ладонь – «телепортируй меня с собой».

Глава 3

Мы стояли на полутемной площадке типовой советской пятиэтажки – справа дверь в бабушкину квартиру, слева в квартиру Матвеевны. С ней, с этой соседкой, уже случилась история неделю назад, когда сама баба Вера – хозяйка квартиры – пребывала в санатории. Тогда, помнится, никем не жданный и не гаданный, явился её внук Дмитрий. Имея ключи, он схоронился в двушке у родственницы, а следом за ним пожаловали не то кредиторы, не то мошенники. Долго злобно колотили в дверь, изрыгали угрозы, требовали открыть.

Тогда-то моя бабушка и переполошилась впервые. С подскочившим давлением хотела было звонить в полицию, но почему-то позвонила сначала мне – мол, делать что?

И мы явились с Дэйном.

«Кредиторы» к тому моменту ушли; Дмитрия мы уговорили открыть, и Эльконто, чтобы свести шум на нет, когда гости явятся в очередной раз, почти два часа провел у Матвеевны, выслушивая байки про жизнь от внучка. Помнится, он потом долго скрипел зубами, вспоминая жалобы Дмитрия на безденежье, на бросившую его дуру Ленку, на всех баб в целом. Наш снайпер вообще не любитель жалобщиков, и хорошо, что Диму он не придушил собственными руками. Дождался-таки «гостей», довольно тихо и мирно (как мне показалось) побеседовал с ними на площадке, и «кредиторов» более никто не видел. Как, собственно, и уехавшего наутро в неизвестном направлении Дмитрия.

От бабушки я слышала после, что Матвеевна благополучно вернулась, что «нет, более никто в дверь не колотил, внука её не искал».

Ну и славно, подумала я тогда и обо всем произошедшем забыла.

Теперь вспомнила.

– Значит, Таисия Захаровна говорит, что Матвеевна исчезла? Не открывает?

Дэйн смотрел на знакомую ему дверь, обитую дерматином, на которой красовался овальный номер семнадцать.

Мы не стали сразу заходить к бабушке, решили сначала осмотреться.

– Говорит, что брала у нее соль три дня назад. А после каждый день стучит, чтобы отдать, и ей никто не открывает.

– Может, опять уехала?

– По ее же собственным словам, никуда не собиралась.

Эльконто хмыкнул. Мы с ним оба думали об одном и том же – вдруг Вера Матвеевна Георгиева лежит там, на полу? Бездыханная. Женщина старая все-таки, за семьдесят, всякое могло случиться. И негоже бабушке видеть труп, если вдруг худший сценарий воплотился в жизнь. Лучше сначала… мы.

– Ты помнишь интерьер?

Эльконто был собран, деловит. На этой тесной площадке, больше подходящей тщедушным старичкам, гопникам и невзрачным «дядям Генам», он смотрелся настоящим здоровяком. Сошедшим с монитора героем компьютерной игры.

– Что-то помню.

Хрусталь на полках, пыльные фото в старинных рамках, вазочку для мелочи. И ковер зеленого цвета на полу.

– Хочешь, я просто вскрою замок?

В бабушкиной квартире тихо. Если она услышит на площадке голоса, то посмотрит в глазок. Если посмотрит, увидит нас. И удивится. Поэтому переговаривались мы максимально тихо.

– Не надо вскрывать, я «прыгну».

Вот только морально собраться не удавалось. Мне, как и моей бабушке, не хотелось видеть труп на полу, я к ним не привыкла.

– Не ссы, – хмыкнул снайпер, читая мои мысли, – если что, я закатаю бабку в ковер, ты выбросишь нас в пустынный мир, там ее и прикопаем.

– С чего… мы…

«Мы ж ее не убивали, чтобы прятать и закапывать?» – не успела я возмутиться, как стало ясно: Эльконто шутит. Не может он не дразнить, привык.

– Давай я просто один войду?

– Нет, – выдохнула я, решилась. – Вместе.

Положила свою ладонь на чужой локоть под тканью черного плаща, закрыла глаза. Исчезли из поля зрения узкие подъездные окна хрущевки, возникла в воображении вазочка. И еще фото внука Димы, которому на снимке лет семь, не больше…

Невидимый импульс, намерение сменить местоположение.

Под ногами на долю секунды исчез пол, чтобы появиться вновь. Уже покрытый зеленым ковром.

А внутри никого.

Ни приторного сладковатого гнилого запаха разложения, который я, признаться, боялась почувствовать, ни лежащего на полу или кровати тела. Тишина; покрытый салфеткой старый телевизор, потертое кресло, сервант. Советские монохромные книги на полках, все тот же портрет семилетнего Димы за стеклом. Хозяйки нет.

Мы осмотрели все: кухню, ванную-туалет, спальню. У двери растоптанные ботинки; светлый плащ на вешалке, платок на полке. Постель примята, будто на ней недавно спали, недопитый чай в стакане на кухне. Никаких следов взлома, спешного сбора, побега. Вообще никаких следов. Будто хозяйка просто вышла в тапочках в булочную. И заблудилась.Может, так и было?

Я озвучила свои мысли Дэйну, и белый ежик тут же покачался.

– Она не уходила из квартиры.

– Откуда ты знаешь?

Эльконто, до того внимательно осматривавший замок, ответил:

– Квартира заперта изнутри.

– Уверен?

На меня взглянули с выражением: «Не учи кота еб%ться».

* * *

Он поедал бабушкины пончики с такой скоростью, что та не успевала их жарить. Стояла у плиты в стареньком цветастом платье и крутила вилкой в сковороде тесто с проворностью, которой я всегда удивлялась. Все ловко, все отточенными движениями. А Дэйн, кажется, приходил сюда исключительно за лакомствами – ну да, Ани печет вкусно, но у нее другие вкусняшки…

– Точно говорю, я ее спросила по приезде: «Собираешься ли куда-нибудь еще?» Матвеевна сказала: нет, отдохнула хорошо, «Кедровый бор» понравился, но теперь уже в следующем году, если дадут путевку. Завод-то давно в другие руки перешел, путевки нынче редкость…

– И никаких звуков подозрительных?

Эльконто, повесивший плащ в коридоре, остался в темной футболке, джинсах; на плечах кожаные ленты от кобуры. Бабушку они не пугали, она отчего-то свято верила, что мой друг «Денис» – а она именно под этим именем знала Дэйна – служит в органах. Никогда, впрочем, не спрашивала, в каких именно, но при виде его рослой фигуры мгновенно успокаивалась.

– Да никаких звуков, сплю я чутко. Не приходил никто, не уходил, дверьми не хлопал. Нет, я, конечно, выходила в аптеку, в магазин… И не стучал больше никто.

Наверное, у загадочного исчезновения Матвеевны было логичное объяснение, которое проявит себя позже, наверное, выяснится, что все «легко и просто», но пока фраза Дэйна «замок заперт изнутри» меня смущала. Царапала. И вдруг совершенно не к месту, сидя здесь, в своем мире у бабушки, я поняла, что именно зацепило меня сегодня в облике Джона Сиблинга – на его пальце отсутствовало кольцо. То самое, пара от которого всегда была у Яны…Почему?Размышления не вовремя и не к месту, но теперь я с трудом могла от них отмахнуться.

«Комиссионеры никогда не снимают кольца. Это их тайная гордость, их фетиш».

И да, когда Сиблинг курил, мне как раз была видна его правая рука. Та самая.

Все загадочнее и загадочнее.

Пока я думала о том, что нужно спросить о происходящем Дрейка, Дэйн все пытался выведать детали.

– Не болела?

– На вид здоровая была. Да ведь только с курорта… Процедуры были у ей. Лечебные. Даже загорелая…

– В подъезде в последнее время подозрительных людей не было?

Таисия Захаровна отвечала по существу, как следователю.

– Никого не видала. Разве… Да нет, то к Лильке на третьем парень с собачкой заходил, мне потом старшая по дому сказала.

«Совок» исчез не отовсюду. Но «старшие» по дому, Лильки и чужие собачки, от меня давно и далеко отдалились, чему я радовалась чрезвычайно.

– Так идти мне в полицию-то? Заявление, вроде как, положено…

– Пока не надо, баб Тась, – он так ее и звал – «баб Тась». – Сначала сами попробуем разобраться.

– Хорошо, что сами, – она выдохнула с облегчением. Не любила, как и многие, участки. За меня с таким другом, как «Денис», не волновалась, чувствовала: «ежик» в обиду не даст. – Еще пончиков?

– Ну нет… – Эльконто пошевелился, и мне стало смешно, потому что показалось, что ему хотелось расстегнуть ремень на пузе. Жалобно скрипнула под весом снайпера табуретка. – Наелся я, кажется, до самого вечера.

– Пойдем мы, баб, – я поставила на стол чашку с чаем. – Подумаем. Я дам тебе знать, когда будут новости.

– Вы только… это… осторожнее там.

Она обняла меня у двери, и я вдохнула знакомый с детства запах ее кожи, мыла, волос. Родной запах старости, запах любимого человека. Погладила ее по мягкой морщинистой руке.

– Все будет хорошо, не волнуйся.

– Да я как бы… Просто странно ведь, да?

– Разберемся, – уверенно сказал Дэйн и натянул плащ. – А пончики – супер.

Много ли нужно пожилому человеку, чтобы расцвести?

Через двор мы шли по заросшей одуванчиками тропке: не рискнули «исчезать» из подъезда, знали, бабушка из окна будет смотреть.

– Есть мысли? – спросил меня Дэйн.

Старые качели на площадке заменили на новые. Возможно, не удобнее прежних, но точно ярче. Кто-то посадил в старой шине, приспособленной под клумбу, петунии.

– Никаких.

– Хочешь оставить это дело? – мол, само рассосется. – Или попытаешься что-то выяснить?

– Попытаюсь.

Мы оба знали, что тут нужны другие силы. Дрейк? Кто-то, кто мог бы воспроизвести прошлое в настоящем как фильм? Но точно не только мы с Дэйном. Все решилось бы просто, если бы у меня вышло «прыгнуть» из квартиры к Матвеевне напрямую. Я даже попыталась, вызвав в памяти ее лицо. Но глухо. Она для меня не нашлась ни в этом мире, ни в каком-то другом. Ни живая и ни мертвая. И именно это дало нам с Эльконто понять, что дело действительно странное.

За угол соседней пятиэтажки мы завернули, повстречав на пути немолодую женщину с пакетом из «Пятерочки». Остановились в арке, убедились, что нас не видно, и, не сговариваясь, взялись за руки.

Глава 4

Владелец «Беррироуз» появился в Нордейле всего три месяца назад: не то переехал откуда-то, не то успешно вложился в новый проект, и его ресторан получил молниеносную популярность благодаря ягодным десертам. Клубнику шеф-повар «Берри» Мэтью Вансенко выращивал в своих садах, шоколад, сливки и другие приправы заказывал только у лучших производителей, благодаря чему армия поклонников ресторана на улице Гринко быстро увеличивалась.

И мы с Дрейком были в их числе.

В «Беррироуз» мы приехали к восьми вечера (как только освободился Начальник) и теперь, закончив ужин, наслаждались свежими сочными ягодами, к которым был подан белый, розовый и темный шоколад. Отдельно посыпка из орешков и золотая глазурь. Вкус неописуемый. Кусаешь, жмуришься, чувствуешь кислинку, смешанную со сладостью на языке, и счастливо покидаешь Вселенную, пока не прожуешь очередную порцию.

Рассказать историю Матвеевны мне еда, однако, не помешала: уж очень странной сложившаяся ситуация мне казалась. Но Дрейк, выслушав меня, остался спокойным. Не удивился, не проникся любопытством, даже бровь не приподнял. Лишь отозвался коротко:

– Ты разберешься.

– Сама?

– Сама.

Теперь удивилась я. Подобному ответу и теплой хитринке во взгляде.

– Но как?

– Подумай, – мой спутник откусил бок пузатой алой ягоды, – привлеки тех, кто, по твоему мнению, может помочь. Умелых и интересных парней у нас в отрядах много. В конце концов, ты сама хочешь этого.

Этого – чего? Разбираться в запутанных историях без помощи Творца Уровней?

– Хочу чего?

Меня, кажется, снова чему-то завуалированно учили.

– Приключений.

Приключений? А вот это вполне возможно. И да, на самом деле талантливых парней много, кто-то из них точно разберется. А у Дрейка, возможно, существует множество других важных дел, ему не до пустяков.

– А как насчет снов Дэйна? Что ты об этом скажешь?

Теперь Дрейк смотрел на меня, куда-то внутрь меня. Кажется, он в режиме реального времени видел наш диалог на балконе и самого Эльконто насквозь. Я вообще боялась предположить, как много всего видит Дрейк, когда смотрит таким взглядом – сколько параллелей, пересечений, вероятностей?

Ответить он не успел: кто-то отвлек по внутренней связи; брови Начальника едва заметно нахмурились, и над столом быстро развернулась карта. На ней графики, символика, не понятная мне синусоида. И я в который раз удивилась способности своего спутника видеть все разом. Всё – это ВСЁ. Читать текст, понимать суть послания, заранее знать ответ. Некий невидимый приказ Дрейк отдал ментально, я его не услышала – лишь прорисовались на мгновенье хищные черты, и мелькнула в ауре жесткость.

Жесткий Дрейк – это сексуально. Черт, любой красивый мужчина в жесткости, направленной туда, куда нужно, сексуален. И для женщины, ощущающей это, естественно реагировать мгновенной расплавленностью. На лицо любимого мужчины я сейчас смотрела, как на самую красивую картину ночного города – всех городов Уровней. Оно олицетворяло все, что здесь когда-либо творилось, и я никак не могла это объяснить. Тот, кто сидел напротив, не просто создал Уровни, он БЫЛ Уровнями. Был тем, кто всегда, в каждый момент времени наблюдает за ними, позволяет событиям случаться, допускает каждого, кто здесь присутствует. У меня в голове мутилось от многочисленных пониманий – нет, скорее, чувств без слов. Неких знаний, не все из которых я была способна сформулировать.

Мой возлюбленный тем временем вернул внимание ко мне, встретил мой взгляд, полный восхищения, удивления и совсем чуть-чуть подавленности от осознания того, «как много всего я еще не знаю», и мгновенно смягчился. Накрыл мою ладонь своей, и вспомнилась вдруг фраза, сказанная им утром: «Твоя любовь делает меня слабым».

Я не верила в это. Не слабым – скорее, чуть-чуть зависимым. В хорошем смысле. Как и меня. Любящие люди зависят друг от друга, но делают это с глубинным пониманием собственного выбора, потому что им так нравится. Доверять.

– … ты говорила про Эльконто… – Он помнил тему, которую мы оставили незавершенной. Медленно исчезла над столом голографическая карта. – Я как раз тестировал сегодня одного нового парня, он, вроде как, специалист по снам…

Откуда-то из кармана брюк, будто заранее была туда положена, появилась бумажка с номером телефона.

– Позвони ему, объясни происходящее. Я заодно посмотрю, какие выводы он сделает.

«Буду наблюдать незримо» – мне такой вариант подходил.

– Ладно. – Чужой номер я забрала, положила в сумку. Свяжусь. – А как зовут этого человека?

– Лолли Беннет.

– Лолли?!

Я не удержалась, прыснула. Такое имя хорошо подходило для содержанки, стриптизерши, победительницы конкурса рисунков среди девятилетних девочек где-нибудь в Штатах. Но точно не для парня.

– Да, Лолли, – Дрейк забавлялся не именем, а моей реакцией на него. – Смешит?

Конечно, смешит.

– Не смогла бы со мной жить, если бы меня звали Лолли?

Он смотрел со смешинками в серо-голубых глазах, смотрел насмешливо и чуть-чуть серьезно. И знал ответ наперед – с ним я бы могла жить, будь он хоть Лупофаном, хоть Гнудом, хоть Абрыгамом. Пришлось бы просто взять ласковый домашний «псевдоним». Правда, к «Абрыгаму» мне бы пришлось привыкать куда дольше, нежели к «Дрейку». Но теперь, глядя на мое лицо, смеялся и он.

– Каким именем ты меня окрестила?

Я боялась подавиться от смеха и даже произнести это не могла.

– Не важно. Ты знаешь, я любила бы тебя с любым.

– Как и я тебя.

– Но ведь хорошо, что я Бернарда?

– А я не «Абрыгам»? – ох уж эта его способность читать мысли! Мне пришлось почти сползти под стол, прикрыть лицо сумочкой и хохотать, пока не отпустит. И даже после этого я была красная еще добрых пару минут. Дрейк теперь улыбался широко; в его глазах веселые искры. Сейчас он казался мне очень молодым, не более двадцати пяти – двадцати восьми лет от роду, озорным, расслабленным, легким на подъем. Исчезла хищность и вечная стальная Комиссионерская тяжесть. А когда-то ее было много, очень много…

Мои мысли вдруг вернулись к тому, о чем я думала утром. О чем, собственно, и хотела с ним поговорить.

– Дрейк, а когда у тебя день рождения?

Он откинулся на спинку стула, потер край бумажной салфетки пальцами.

– Ты ведь знаешь, что летоисчисление там, где я родился, другое. Там нет привычного разделения на сутки, месяцы и даже годы.

– И все-таки… У человека должен быть праздник.

«Я не человек».

Пусть так. Я все равно воспринимала его человеком, просто чуть-чуть измененным. Продвинутым, может быть.

– Зачем тебе мой день рождения?

– Чтобы праздновать. Мы ведь ни разу этого не делали.

– Я не обижен.

– Я знаю. Но ведь это праздник… для нас. Возможность сказать тебе какие-то важные слова, что-то подарить.

Наверное, ему, Дрейку Дамиен-Ферно, который все наши слова читал напрямую в умах, было весело слушать про какой-то странный праздник раз в году, когда тебе говорят нечто «важное». Все «важное» он знал наперед, корректировал это и видоизменял при необходимости.

– Думаешь, ребята обрадуются, если ты сообщишь им о необходимости искать подарок для того, кто сам может все создать?

– Ты не можешь создать наше отношение к тебе. Нашу фантазию. И, значит, наши подарки тоже, пусть даже для тебя примитивные.

Но для него не было примитивных вещей – я знала это, видела по его глазам. Просто он хорошо понимал, что парни и девчонки «подгрузятся» мыслями о том, что же такого особенного можно подарить Начальнику. Ну и пусть, меня это не смущало. Зато будет еще один чудесный повод поскрипеть мозгами, изобрести что-нибудь интересное, собраться вместе. Праздники не бывают лишними. А жить без дня рождения нельзя – детская мысль, но очень упрямая.

– У тебя должен быть…

На меня взглянули мягко и перебили:

– Раз должен, значит, пусть будет, – «веревки из меня вьешь», – выбери сама любую дату.

Я? Выбери? Оказывается, я только что сама себя поставила в тупик.

– Ну… Положим… Пусть будет… через неделю?

И сама же прикусила себе язык: Дрейк – близнецы? Начало июня. Рак? Нет, Близнецы… Но он ведь не…

Теперь, подавшись вперед и положив подбородок на сцепленные руки, усмехался Начальник.

– В какую мысль ты уперлась теперь?

– В… знаки зодиака.

А какой из них вообще подходит Дрейку? Я не великий астролог и вообще никогда не запаривалась на эту тему, но ведь день рождения диктует принадлежность к одному из них. Если по земным обычаям.

– Знаки зодиака? – в устах Дрейка это прозвучало как: «Опять нашла каку в песочнице? Брось ее и вытри ручки». – Как ты… как вы, земные люди, можете в них верить, если ваша собственная система их вычисления крайне неточна?

Я, конечно, слышала о ее неточности, но привычка делить людей на «Овнов», «Рыб» и «Козерогов» въелась с детства. И, если уж выбирать Дрейку знак, то, может… Не успела я додумать, как мой собеседник продолжил:

– Куда вы дели «Змееносца»?

– Какого Змееносца?

– Созвездие. Тринадцатое. Которое существует, но которое вы никогда не учитываете. А ведь оно напрямую влияет на ваш временной годичный сдвиг.

Кажется, я где-то о нем читала. Черт, вот поднялась же тема в голове. Но, если у тебя раз в году есть особенный день, то он приходится на определенный месяц, а этот месяц – на зодиакальное созвездие. Пусть даже неточное.

– Ди, – выдернули меня из мыслей мягко, и я посмотрела на любимого мужчину, – осознанный человек не относится ни к одному знаку зодиака. Вы выбрали в них верить лишь для того, чтобы вам было легче идентифицировать черты характера друг друга, чтобы сразу «калибровать» взаимные настройки, хотя этот процесс не облегчает вам жизнь, а усложняет. У осознанной личности стираются «черты характера», потому что она мгновенно их перевыбирает. Любые. Играет в одни, другие, третьи. Когда ты осознан, ты всегда «здесь». Когда ты «здесь», ты понимаешь, что делаешь. Твои же «Зодиакальные Созвездия» подразумевают шаблон, некий автоматизм поведения под рамки. Как думаешь, подобное ко мне применимо?

Конечно, нет.

Дрейк, не дожидаясь моего ответа, продолжил:

– Я вмещаю в себя ВСЕ твои земные знаки зодиака, если уж ты об этом задумалась. Змееносца в том числе. А еще все знаки зодиака других солнечных и не солнечных систем. И одновременно нахожусь за их пределами.

Он – Творец. Действительно, какой из него «Овен»? Мне было чуть-чуть грустно и смешно. Просто привычка думать по-старому, привычка разбивать на «шаблоны» – он прав.

– Значит дата действительно будет любой?

– Конечно. Она не определит меня ни в один зодиак.

– Тогда, – я задумалась о том, хватит ли ребятам недели на подготовку, и самоуверенно решила, что хватит, – седьмое… июня?

Встретила нечто странное в глазах «Великого и Ужасного» и тут же поправилась:

– Шестое. Да, точно. Шестое.

Шестое июня будет Созвездием Дрейка. Его личной зодиакальной Вселенной.

Мой любимый лишь согласно кивнул – пусть будет так.

«Всё для тебя».

Ему были безразличны праздники: он понимал нечто большее, нежели линейное время. Он никогда бы не выбрал какой-то день, чтобы в нем чувствовать себя иначе. Но я радовалась: просто встретимся с ребятами, просто будет повод для чего-то интересного.

– Спасибо, – шепнула тихо. И в который раз поняла, что никогда не разлюблю того, кто сидит напротив, никогда, ни за что.

Он умел смотреть так, что я чувствовала себя иной – лучшей из возможных версий себя. Красивой, умелой, любимой, талантливой, яркой, в высшей степени замечательной. И при этом нежной, спокойной, защищенной и совершенно свободной.

– Послушай, – вспомнился вдруг Сиблинг, – а Джон почему… без кольца?

Тот, кто сидел напротив, не отвечал довольно долго. А после посоветовал:

– Лучше спроси его об этом сама.

Сама? Как это будет выглядеть?Привет, Джон, а куда девалось твое кольцо?Кто я ему? Подруга, знакомая, женщина его коллеги, его Начальника? Кто я ему лично? Вот только пусть субординация и вежливость подвинутся, я все равно спрошу Сиблинга, если Дрейк не отвечает. Я не смогу удержаться, я должна узнать.

И потому вместо ответа просто кивнула.

– Чего ты хочешь теперь?

Я обожала этот вопрос, заданный с нежностью и уверенностью в глазах –для тебя я создам всё, что угодно. Мир положу к твоим ногам – этот, другой…И ничего, кроме него самого, не нужно. Всё есть, всего хватает.

Шепнула с улыбкой.

– Скорости.

Какой-нибудь трассы. Пустой, чтобы горел впереди закат, чтобы розоватый бетон шоссе. И только мы. Только руки Дрейка на руле, только его вечно знающая наперед о том, что все будет хорошо, аура. Я ее обожала. И то, как он водит.

– Космической? Сверхзвуковой?

О, этот шутник мог бы обеспечить мне любую. Включая те, о которых я не подозревала.

– А на какой скорости находится любовь?

И вместо очень умной лекции о «скоростях» и о том, что «любовь принадлежит каждой частице, вмещает ее в себя», я получила простой и человеческий ответ:

– На нашей.

Глава 5

– День рождения Дрейка?

Чейзер смотрел на меня настороженно и удивленно, словно силился вспомнить, не сегодня ли День Дурака? Но до праздника Смеха еще месяц, а мое лицо добродушно и безмятежно, как у религиозной статуи святого. Такому хочешь не хочешь, а поверишь.

В дверях застыла и Лайза – кажется, она только вышла из ванной и все еще держала в руках полотенце.

– Да. А что такого?

Этим утром я собирала уникальные реакции лиц тех, кому сообщала новость. Изумленное Баала, чуть растерянное Халка, восхищенное Шерин, полное страха и радости Эллион. Только Ассасин спокойно кивнул, будто ему зачитали колонку из газеты с результатами матча двух футбольных команд. Вот где выдержка.

– И сколько ему «стукнет»?

Кажется, Мак понял, что его не разыгрывают.

– Плюс один год, – отозвалась я с готовностью.

Аллертоны переглянулись. Стоит мне покинуть их дом, и разгорится дискуссия насчет возможного подарка. Что ж, Дрейк предупреждал, что этим новым событием я поставлю ребят в «трудное» положение, но я с ним не соглашалась. Не в «трудное», но предоставлю возможность для проявления их изобретательности.

– Ладно, мы что-нибудь… придумаем. Место, время?

– Я сообщу дополнительно.

На этом моменте я отсалютовала и растворилась.

Стивен, между прочим, проявил добродушное спокойствие, Тайра, как мне показалось, тут же задумалась о супербукете или цветочной композиции. Райна так и вовсе вспыхнула вдохновением – не удивлюсь, если она соорудит ювелирную инсталляцию. Майклу и Марике я дам знать позже, остальных, включая Антонио, я оповестила. Последний, кстати, впал в совершеннейшую прострацию, даже пухлые руки затряслись. И стало понятно, что в его черноволосой голове проносится не одна сотня рецептов в секунду в безудержном желании найти самый восхитительный. Меня он, однако, уверил, что все будет «Кьяна телло!» – на высшем уровне. Уж в ком я не сомневалась, так это в нашем вирранце. Он и для обычных торжеств старался, как для свадебной церемонии королевской четы, а в этот раз однозначно прыгнет выше головы.

Даже Клэр, узнавшая о грядущем торжестве раньше всех и пытающаяся поначалу увильнуть – меня, мол, не пригласят, – в конце концов, загорелась идеей что-то вышить. Когда поняла, что присутствия на вечеринке ей не избежать.

Знать бы еще, что приготовит для нас сам Дрейк – вот где загадка.

Есть такие моменты, когда ты просто понимаешь, что тебе некуда спешить. Собственно, вообще некуда. В жизни. Что жизнь и есть момент, который стоит постоянно проживать, а не пропускать за суетными мыслями. Шумели в парке деревья. Я только недавно стала замечать различия между нашими земными аналогами и здешними вариациями дубов, кленов и берез. Местные были выше, раскидистее, мощнее. Им нравилась погода, и они царствовали там, где были посажены, с королевским величием и незыблемым спокойствием. Даже когда налетали ветреные порывы.

Мне же просто нравились теплые доски лавочки, на которой я сидела, нравилось ощущать кожей воздух, нравилось слизывать подтаявшее мороженое в стаканчике, нравилось ощущать этот день. Плыть в нем в бесконечность, глядя на облака, покачивая ногой в легком ботинке. И крутился в уме один и тот же вопрос: «А что подарю Дрейку я сама?»

«Сына» – могла бы сказать я ему. И он бы кивнул. Мы и так оба знали, что время желанного ребенка придет, и оба умели понимать, что для всего существует правильный момент. Не нужно торопить события, торопливость – это незнание того, что что-то хорошее придет. А когда знаешь, когда уверен на сто процентов в том, что это случится, какие могут быть беспокойства? В этот день рождения я подарю ему что-то другое. Песню? Я далеко не профессиональный певец, но что-нибудь промурлыкать могу. Особенно, если с душой, особенно, если написать свои слова. Ведь это именно то, чего Дрейк не может создать сам – мою фантазию, мой вдохновенный порыв, мое желание выразить какое-либо чувство.

И да, я уже думала о том, чтобы купить кулон-сферу и попросить Смешариков «заточить» в нее лучик моей души. Восхитительная ведь идея? Но Смешарики впервые на моей памяти уперлись, как мулы… И не потому, что запрошенное сделать они не могли, но потому, что посчитали подобный подарок «негодным». Даже объяснили, что подаренная кому-либо часть человека – это как подаренная ДНК. Волос, ноготь, зуб, клетка. Такое дарят на память или для воскрешения, а вовсе не для радости. Их скудного запаса слов не хватило, чтобы объяснить стоящую за отказом логику, и потому они, подобно Дрейку на последнем уроке, окатили меня прямым ощущением – ощущением глядящего с укоризной Дрейка.Мол, как можно было отделять части души и передавать ему кому угодно, пусть даже мне?

Что ж, я не во всем разбиралась досконально, душа – то, что она собой представляет, и то, из чего состоит, – оставалась загадкой, и идею с кулоном я откинула. Поразмышляла и пришла к выводу, что, если бы Дрейк подарил мне «часть себя» подобным образом, я бы тоже по непонятной причине не испытала восторга. В общем, Фурии были правы.

Нарисовать ему картину? Что-то вышить? Я не умелец, как и Клэр не кулинар, как Антонио. Но что-нибудь обязательно придумаю.

Радовал Дэйн.

К моменту моего появления снайпера уже обзвонили все друзья, и мне с порога досталась фраза:

– Знаешь, мы были в разных ситуациях и видели всякое. Сложное, простое, ужасное, прекрасное, мы всегда готовы справиться со всем и всеми. Но только ты одной фразой сумела уложить на лопатки сразу весь отряд.

Он ухмылялся.

– Даже Ани взялась придумывать какие-то новые булки…

– С корицей?

– Да если бы я знал. Но, думаю, они мне понравятся, если их не все передадут на съедение «Великому и Ужасному».

Мда, кажется, Дрейку на празднике предстоит попробовать множество кулинарных изысков. Надеюсь, у него есть в запасе волшебный платочек, которым утираешь губы, и снова голоден. Тот самый, из сказки.

Мы сидели в плетеных креслах у бассейна. Блестящая на солнце поверхность воды дарила умиротворение; шуршал у дальних кустов Барт – выискивал в их корнях незримого грызуна. Газон, как всегда, идеально подстрижен и подметен от листьев – эти самые листья с высокого вяза, растущего у забора, летели круглогодично.

– Как новость восприняла Белинда?

– Нормально. Без эмоций. А вот Бойд…

– Что – Бойд?

Меня всегда удивляло, где Эльконто берет обувь. Здоровую, пятидесятого размера. Это же нужно извернуться отыскать весь модельный ряд в гигантских размерах, включая домашние тапки и сланцы, в которых снайпер сейчас прохлаждался, закинув ноги на стул. Сланцы Гулливера.

Я даже хрюкнула от последней мысли, но Дэйн приписал мой смешок «реакциям Бойда».

– Ну, у него было такое странное довольное и чуть мстительное выражение лица, будто он обрадовался, что сможет теперь отыграться за все годы, проведенные в Черном Лесу.

– В награду за Черный Лес он получил Белинду.

– Это да.

– И трепыхаться не будет. Разве что поглумится мысленно о том, каким мог бы быть его подарок в том случае, если бы он до сих пор не вышел.

Нет, Уоррен был нормальным. Наверняка принесет что-то не слишком уникальное, но спокойное и «адекватное», если подобные слова применимы к подарку.

Дэйн в темных очках, его глаз не видно.

– Как ты спал сегодня?

В доме тихо, на кухне никто не гремел посудой, хотя окна нараспашку – Ани ушла по делам.

– Да так…

И умолк на половине фразы. Скорчил выражение лица – мол, зачем деда спрашивать о подагре?

Так не пойдет. Человек, который плохо спит, плохо живет, нужно это исправлять.

– Лучше скажи мне, ты рассказала Дрейку о Матвеевне?

– Угу.

Если бы был второй стул, я бы тоже закинула на него ноги. И зависла бы у этого бассейна на часок – здесь, на этой лужайке вокруг особняка Эльконто, растекалась удивительно мирная атмосфера.

– Сказал, что я смогу разобраться с этим сама. Без его помощи.

– Вот же…

– Да, напомнил, что в Верхнем отряде много умельцев, которые могут помочь.

– Кто, например?

Я какое-то время смотрела на свои руки. Принялась размышлять вслух:

– Про Кардо я почти ничего не знаю. С чем он работает и как. Хамелеон Ллен тоже мимо. Аид, кажется, может видеть прошлое, но только через человеческие глаза. Может, я ошибаюсь. И единственный человек, которому глаза не нужны…

– Дварт, – произнесли мы с Дэйном синхронно.

– Да, он точно может. – «Хлыщ этот».

Эльконто то ли до сих пор Кайда за что-то недолюбливал, то ли просто глумился. За память о Дэлле, хотя та история давно была замята, и Дварт перед Одриардом извинился.

– Пойдешь к нему просить о помощи?

– А куда я денусь? Иначе не смогу понять, что в квартире Матвеевны произошло.

– Возьми меня с собой, когда отправитесь туда, – Эльконто наклонился в мою сторону и теперь смотрел серьезно. Я чувствовала его взгляд даже за темными очками.

– А если ты будешь на Войне?

– У меня что, заместителей нет?

– На учениях…

– Все перенесу.

– На тестировании Джоном?

«В зад Джона» – это не прозвучало. Но именно так Дэйн и подумал. Вслух сказал:

– Сиблинг обрыбится.

Смешное слово. Не «обрубится», не «обломается», но «обрыбится», как будто есть какая-то связь с рыбами.

Воспоминания о Джоне пробудили и потребность спросить о кольце.Когда же представится шанс? Не постучишь ведь так просто в его кабинет. Или постучишь?

– Ладно, сообщу тебе.

«Приду, заберу с собой».

Эльконто расслабился. Вернулся в прежнее положение, развалился в кресле – звякнули о спинку бусы на косичке. Почему-то вспомнилось о том, как побыть в этом мощном теле представился шанс Эре. Интересно, а мне было бы любопытно ощутить себя такой, как Дэйн, – с огромными банками-бицепсами, с прессом-кубической доской? Додумать я не успела.

– А про мои сны Дрейку сказала?

– Ага.

– Тоже сказал «сами»?

– Нет. Дал телефон какого-то парня, эксперта по снам. Лолли Беннета. Посоветовал с ним связаться.

– Лолли?!

И я прыснула со смеху. Потому что мне вспомнился «Абрыгам».

* * *

Земля

– Что подарить человеку, у которого все есть?

– Всего не может быть.

– Ну, … который может купить… всё.

Я намеренно не использовала слово «создать», хотя оно точнее отразило бы смысл.

– Есть вещи, которые купить нельзя, дочь.

– Любовь?

– Да. Чувства.

Здесь, на дачном участке за городом, было хорошо. Солнечно, мирно. Совсем иначе, чем на Уровнях. Здесь, как мне казалось, каждый цветок, каждая травинка, каждая доска пахнут Землей. Эмалированный таз, старая табуретка, стершийся палас на крыльце. Необъяснимая разница, разлитая в воздухе.

Мама полоскала морковь – оттирала с боков комки земли. Туда-сюда ходили ее руки, и мне почему-то подумалось, что нет зрелища более умиротворяющего душу, нежели руки мамы. Как будто стабильным и простым сразу становится мир, как будто лишается всех своих сложностей. Просто знание о том, что рядом мама, меняет вещи в режим «по умолчанию», в нечто базовое и очень понятное. Шевелилась от ветерка тканевая бахрома на садовой качели; застыло над стареньким СНТ, где мама приобрела в пользование землю еще пару десятков лет назад, безоблачное звенящее небо. С любопытством вились над пролитой на ступеньку крыльца молочной кляксой мухи.

– А если любовь у него тоже есть?

Мама была проницательнее, она, конечно же, знала, о ком речь, но проясняющих вопросов не задавала. Интересным фактом оставалось то, что про Уровни и Нордейл она отлично помнила, но эта информация не диссонировала с мироустройством в ее голове и не провоцировала раскол или тревогу. Наверное, тонкая и аккуратная «помощь» Дрейка – мастера памяти и восприятия людских умов. Мама просто знала, что у «дочери все хорошо». Все всегда хорошо, и этого было достаточно.

– Пусть любовь у него есть… Но ведь подарок делают не потому, что у кого-то праздник, а когда хотят из благодарности что-нибудь выразить. Некий порыв души. А подарок по принуждению к дате – это не подарок.

– Что ты имеешь в виду? Про порыв души.

Мне казалось, она задевает что-то важное в моей голове. Но пока копает осторожно. Так делают дети, пряча руки в песочнице, – мол, отыщи мои пальцы, но не задень. И убирать песок нужно постепенно, чтобы не затронуть кожу, иначе проиграл. Мне вспомнилось, как спадают, скатываются одна за другой тонкие песчаные полоски. И в этот раз, в отличие от игры в детстве, я была бы рада, если бы мама коснулась нужного, того самого кусочка, способного пробудить во мне понимание.

– Когда ты любишь, тебе хочется свое чувство как-то выразить. Если не словами, то…

– Действиями?

– Творчеством. Искусством.

Мытая морковь теперь лежала на клеенке; настала очередь лука – сейчас с него спадет шелуха, будут порезаны кольца. И поплывет вскоре по кухне чудесный аромат гречки с мясом.

– Вот только… как быть с тем, что я не умею рисовать картины? Писать стихи?

А также ставить театральные постановки, мастерить артхаус-объекты, вышивать, создавать трехъярусные торты.

– Ну, что-то ты все равно умеешь, – рассеянно отозвалась мама, думая о чем-то своем. Возможно, вспоминая случай из прошлого. – Что-то свое.

«Что-то ты все равно умеешь».

«Ты умеешь все» – напомнил бы Дрейк.

– Наверное.

Я смотрела на зеленую лужайку, на еще пока несмелые, но уже стройные ростки перцев, помидоров на грядках. Тянущийся к солнцу укроп.

– Что ты чувствуешь, когда думаешь о нем?

О Дрейке?

– … о своем чувстве?

И я погрузилась в ощущение. Его, наша любовь, – и сразу же заискрилась, словно высвеченная лучом, вселенная, отразила на лице и на душе улыбку. Улыбку…

– Вот и попробуй отыскать то, что отразит это чувство, – продолжила мама, не глядя на меня. Она все ближе подбиралась к моей «засыпанной песком руке», уже совсем близко к коже. Еще чуть-чуть и коснется… Затронула некую идею. А ведь Дрейк всегда говорит, что абсолютно все, от галактики до микрона, начинается и заканчивается именно ей – идеей.

– Спасибо.

Я ее сформулирую – эту мысль, вытащу на свет. Ограню.

Она просто посмотрела на меня. Мимолетно, но этого мимолетного любящего взгляда хватило, чтобы еще раз окунуться в ощущение «все хорошо». Просто хорошо. Быть может, если повезет, я дождусь гречку – сытный простой деревенский обед с райским вкусом. Щедрыми кусочками мяса, блестящей от масла разваренной крупой.

«Я освободился. Можем поговорить» – пришла в этот самый момент, когда я представила первую ложку, которую несу ко рту, смс. От Кайда Дварта.

После визита к Эльконто я попыталась дозвониться Эре, чтобы назначить встречу с Двартом, но мне ответила голосовая почта. Пришлось обратиться в Реактор за прямым номером. Есть такие люди, к которым я до сих пор не рискну перемещаться без приглашения. Одним из них был постоянно меняющий вокруг себя пространство Кайд.

«Скоро буду» – отправила я ответ. Да здравствует связь между мирами.

– Пойду я. – Нужно будет чаще приходить сюда – на старенький дачный участок. Достать из сторожки мангал, засыпать его дно углем, посидеть вечером у костра – забытое ощущение. – Люблю тебя, мам.

– И я тебя. – Она помолчала. Ее глаза смеялись. – Не очень я тебе помогла, да?

Я смахнула с руки наглую муху.

– Я думаю, очень.

Прежде чем прыгать на Уровни, придется дойти до поворота – туда, где стоит недостроенный дом, где высокая трава. Чтобы не видели соседи.

Глава 6

Уровень Пятнадцать. Лоррейн.

– Слушаю тебя.

Он был деловит, бодр, собран. Не иначе только что вернулся с какого-то задания – все еще пах сфокусированностью, готовностью действовать быстро и «наверняка». Мощный, синеглазый. Подумалось совершенно некстати, что под его обаяние было легко попасть не только Меган…

А еще в его квартире я почему-то чувствовала себя чужой.

– Мне нужна твоя помощь.

– Какого порядка?

«Первого? Второго? Третьего?» Я пребывала в замешательстве, граничащем с весельем. Какого порядка бывает помощь? Но решила на всякий случай остаться серьезной.

– В моем мире пропал человек. Соседка моей родственницы. Пропала, как мне кажется, при странных обстоятельствах, при очень необычных.

– Это утверждение? Есть подтверждающие это факты?

– Нет. Только моя интуиция.

При упоминании того, на чем строились мои хлипкие выводы, Кайд даже не улыбнулся, не выказал ни грамма насмешки. Понимал, что девушка, живущая с Творцом Уровней, наверняка обладает очень неплохой интуицией.

Дварт помолчал.

После задал резонный вопрос:

– При чем здесь я?

Пришлось признаться.

– Мне нужно, чтобы ты… посмотрел прошлое. Нашел момент ее исчезновения. Если это возможно.

От него «фонило». Очень неслабо. Казалось, рядом с Двартом чуть заметно колышется пространство – становится гибким, как кисель.

Он взглянул на часы, после кивнул – мол, да, у меня есть свободное время пока.

Отлично.

– Перенести тебя… на место?

Мне почему-то не хотелось без спроса касаться его запястья. Все-таки парни Верхнего отряда были другими.

– Просто покажи мне его. Вызови в своей памяти.

Точно, я и забыла,насколькоон другой.

И я мысленно, под чужим буравящим взглядом, представила интерьер квартиры Матвеевны. Представила дотошно, в деталях.

– Хорошо. Мне этого достаточно.

И марево с одной стороны от стоящего напротив человека сделалось явственнее – прямо на моих глазах формировался портал. Меняла свойства материя, приобретала иные функции под воздействием чужого разума. Мне вспомнилась мама с ее словами об «идее»: что-то общее было между ее фразой и тем, что я сейчас видела. Но подумать об этом мне предстоит позже.

– Ты идешь? – спросил меня, прежде чем шагнуть в марево, Кайд.

– Я … – Я вдруг засмущалась, как школьница, – мы… будем там же через пару минут.

– Мы?

– Мы с Дэйном. Так вышло, что мы оба причастны к этой истории.

Тот, кто стоял у мерцающего прохода, не стал ничего комментировать. Только кивнул: мол, жду вас на той стороне. И блестящий «кисель» поглотил его фигуру. А еще через десяток секунд комната приобрела свой спокойный, будничный, первоначальный вид.

– Дэйн! – звала я, шагая по пустым коридорам особняка Эльконто. – Дэйн?!

В кухне никого, у бассейна никого, в спальне тоже. Стоило мне взойти на второй этаж, как у ближайшего туалета захлопнулась открытая до того дверь.

Изнутри послышался скрип унитазного стульчака, шорох отрываемой бумаги и бубнеж о том, что «посрать спокойно не дадут».

– Нам пора, – сообщила я, стараясь не хихикать. Привалилась к стене неподалеку, зажала рот ладонью, когда кто-то внутри уборной пернул. – Дварт ждет. Он уже у Матвеевны.

Бубнеж усилился. Что-то про «ускоритель выведения говна из организма, который еще не придумали», про «стоит только зайти в сортир …». И еще что-то в том же духе.

Но уже через минуту Эльконто стоял снаружи бодрый и готовый к подвигам. Делающий вид, что окутывающего его амбре с запахом туалетного освежителя не существует.

– Готов!

Я все-таки хмыкнула.

– Я, как всегда, не вовремя?

А что поделать?

– Ты всегда вовремя, – добродушно отозвался «большой брат». – Идем.

* * *

– Как вы переносите «сдвиги»? – спросил нас Кайд, и мы с Дэйном, сидящие на старом диване Матвеевны, молчали. И чувствовали себя, наверное, одинаково – как в парке аттракционов. Сейчас что-то будет, сейчас на что-то покажут, но что именно? Не хотелось признаваться в том, что мы оба не имеем понятия о том, что такое эти самые «сдвиги». И как можно сообразить, хорошо ли мы их переносим, если опыта их созерцания не было?

– Ясно. – Дварт все понял по молчанию. – Я заторможу процесс, если кому-то станет… некомфортно.

«Плохо», – хотел он сказать, но пощадил наше самолюбие.

Мне хотелось взять Эльконто за руку, как в темном кинотеатре на просмотре ужасов. Придвинуться к нему поближе, чтобы спокойнее, а еще лучше – вжаться в него, как в слайм.

Дварт, стоящий в центре комнаты, по-дирижерски поднял руки. В пальцах нет палочки, а вокруг оркестра, но мир вздрогнул. А после поплыл. Вокруг нас изменилось время – неохотно затормозилось, а после тягуче двинулось в обратном направлении. И стало ясно, откуда вопрос про «как переносите»: переносился этот процесс неприятно. Ощущение, как будто кровь в венах потекла в обратном направлении; мысли врассыпную, тошнота, вязкость сознания.

А дирижер отматывал часы назад. Прямо здесь. И из одной комнаты сделалось две: одна стабильно стояла на месте, а вторая превратилась в кинозал, где сумасшедший механик крутит против часовой шестерни. Мы видели, как начал меняться свет. Всё та же пустота в квартире, но откатилась назад рассветная дымка, сменилась глухой ночью за окнами, после разгорелся закат.

Мне и впрямь на несколько секунд поплохело. Кайд задержал на мне вопросительный взгляд, но я кивнула – мол, все в порядке. И он продолжил.

Закат расцвел в день, быстро пробежали в обратном направлении облака, снова заря, после ночь… Он видел нас – наши фантомы, снующие по квартире; дальше опять пустая квартира. Тишина – непривычная, дрожащая, словно комната-призрак тоже желала обрести плоть, желала воплотиться в реальность, но ей не давали. И стало вдруг понятно, что прямо здесь пересекаются две временные спирали – настоящее и прошедшее. От этого кипел мозг. Судя по напряженным рукам, Дэйну созерцание «отката» тоже давалось не без дискомфорта.

Еще день назад, еще, еще – Дварт ускорил процесс. Он играл на невидимых струнах реальности тонко и точно. Ему просматривать подобные фильмы точно было не впервой. И в тот момент, когда я подумала, что извилины в моей голове слипнутся в бесформенный комок ваты, вдруг в кресле возникла Матвеевна. Ее фантом.

Да, точно, бабушкина соседка. В домашней одежде, в тапочках – в руках пуговица, на которую она пристально смотрит. Крутит в пальцах, изучает, а после хлоп – и нет Матвеевны.

Теперь Дварт хмурился, теперь напряжен был он сам. Несколько раз подряд он проиграл вперед-назад кадры, где старушка просто растворяется в кресле, после сосредоточился на «пуговице». Принялся сканировать ее, сопоставлять со всем, что знал и видел, анализировал с помощью своих ментальных систем, после выдал совершенно непонятный вердикт:

– Это Капсулар.

Кадр с Матвеевной встал на паузу; чуть-чуть размотался напряженный ком в пузе, но не от слов Дварта, а потому что в теле временно пропало ощущение обратного временного хода.

– Что? – Дэйн ожил первым.

Кайд подошел к креслу, в котором сидел мираж хозяйки квартиры, наклонился, еще раз внимательно изучил «пуговицу».

– Капсулар. И я таких раньше не видел. Он образует временной карман, частотный сдвиг. Прячет объект вне стабильной временной зоны.

Я бы соврала, если бы сказала, что много поняла из его объяснений. Кайд же хмурился все сильнее:

– Я должен буду сообщить о нем Дрейку. Ты понимаешь…

Он зачем-то посмотрел на меня, хотя мог бы этого не делать. Я же не создавала этот Капсулар самолично, не подкидывала его соседке и не «встревала по полной», чтобы опасаться последующей реакции Дрейка. И потому лишь пожала плечами.

– Хорошо.

– Откуда только он у нее взялся? – кажется, Дэйн хотел подняться с дивана, но в последний момент передумал: может, побоялся, что подведут с непривычки и под воздействием «сдвига» ноги.

– Насколько я могу отследить, – Дварт сканировал пуговицу пристально, – взялся он из нашего мира.

– С Уровней?

– Да.

«Какого… черта? – вертелось на языке. – Как?»

Иномирский объект, прилетевший на Землю с Уровней? Слишком сложная цепочка перемещения.

– Снова запускаю процесс, – предупредил Дварт, заняв прежнее место по центру комнаты. И мы с Эльконто вновь приросли пятыми точками к дивану.