Теорема Рыбалко. Уравнение со смертью бесплатное чтение

Глава 1

Каникулы. Слово-то какое… В теории – свобода, отдых, безмятежность. На практике, когда тебе тридцать два, ты учитель математики в лицее им. Лобачевского в славном (читай: сонном) городке Зареченске, а все планы на лето свелись к борьбе с пылью в хрущевке и перечитыванию детективов Агаты Кристи (потому что новых хороших не пишут, а плохие – как нерешаемая система уравнений), каникулы приобретают отчетливый привкус стагнации. Пыльной, вязкой, июльской. Производная ее жизни явно стремилась к нулю.

Олеся Федоровна Рыбалко тащила из «Магнита» два увесистых пакета. В одном – стратегический запас печенья «Юбилейное» и гречка (основа выживания). В другом – молоко, йогурты (иллюзия здорового образа жизни) и бутылка дешевого вина (суровая реальность вечера пятницы). Солнце пекло немилосердно, асфальт под ногами плавился, отдавая волнами тепла. Воздух колыхался, искажая очертания девятиэтажек. Где-то орали дети, гоняя мяч, где-то истошно лаяла собака. Запахи – коктейль из раскаленного асфальта, пыли, чьего-то пережарившегося шашлыка и сладковатого душка перезревшей черемухи из палисадника. Стандартное уравнение летнего Зареченска: Жара + Пыль + Бытовуха = Лето.

«Ой, всё! – мысленно выругалась Олеся Федоровна, перекладывая пакеты из руки в руку. – Еще и лифта нет». Мотивация двигаться дальше стремилась к абсолютному нулю быстрее, чем скорость свободного падения. Хотелось бросить все, сесть тут же на раскаленную лавочку и зарыдать от бессмысленности бытия. Или выпить этот йогурт. Сразу. Но образ учителя математики, пусть и на каникулах, обязывал. Хотя бы дойти до подъезда.

Она уже почти поравнялась со своим домом – типовой пятиэтажкой цвета выцветшей охры. Взгляд автоматически скользнул вверх, к окнам. На пятом этаже, в квартире прямо над ней, обитала Людмила Семеновна Голубева. Местная Шапокляк в миниатюре. Бухгалтерша (вечно ворчала про работу, значит, еще не на пенсии), вдова, профессиональная сплетница и архивариус всех соседских грехов. Ее балкон был личным барометром настроения дома: если там торчала фигура в халате и бигуди – жди скандала из-за мусора, парковки или пропавшего кота Барсика.

И сейчас на балконе что-то происходило. Шторы на двери в квартиру дергались, как в лихорадке. Слышались приглушенные, но явно взвинченные голоса. Писклявый, визгливый – это Людмила Семеновна. И низкий, мужской – гневный, отрывистый. «Опять кого-то донимает», – подумала Олеся без особого интереса, лишь бы не ее. Олеся и так была на ножах с ней после того случая с якобы неправильно выброшенными старыми конспектами (а они были черновиками новой олимпиадной задачи!).

Олеся сделала еще пару шагов к подъезду, уворачиваясь от вылетевшего из-за угла на велике пацана. Голоса сверху вдруг резко затихли. «Ну, слава богу», – облегченно вздохнула она про себя. Только рука потянулась к железной двери подъезда…

Раздался оглушительный ГРОХОТ! Что-то тяжелое ударилось о балконные перила сверху. Металл звякнул, жалобно прогнувшись. Олеся инстинктивно отпрянула от двери, запрокинула голову.

И увидела. Увидела на все сто процентов зрением, подкорректированным годами проверки контрольных на внимательность.

Людмила Семеновна Голубева. В своем ярком, цветочном, домашнем платье. Она не падала. Ее вытолкнули. Сильный, резкий толчок в спину. Ее фигура на миг зависла в воздухе над разрушенными перилами, руки беспомощно взметнулись вверх. Ее лицо, обращенное назад, к балкону, было искажено не страхом, а чистейшей яростью и шоком. Она успела что-то крикнуть. Одно слово. Короткое, отрывистое. Может, имя? Может, ругательство? Шум улицы заглушил его.

И я увидела Его. В проеме распахнутой балконной двери, на фоне темноты квартиры. Мужской силуэт. Высокий, широкоплечий. Он замер на секунду, будто ошеломленный содеянным. Или оценивающий результат? Его лицо было в тени. Но поза… Поза была четкой: одна рука все еще была выброшена вперед, в жест толчка.

Время замедлилось. Мозг, привыкший к формулам и доказательствам, отказался обрабатывать информацию. Ошибка вычисления? Галлюцинация от жары?

Потом был звук. Тот самый, который врежется в память навсегда. Не громкий удар. Не звон. Что-то тяжелое, глухое, влажное. Как огромный спелый арбуз, шлепнувшийся с высоты на асфальт. «Хлюп», – пронеслось в голове, абсурдно и леденяще.

Олеся Федоровна замерла. Мир сузился до точки на асфальте у подъезда. До того места, куда рухнуло яркое цветочное пятно. До нарастающего гула – сначала тишина, потом недоуменный гул голосов, потом чей-то пронзительный, истеричный вопль: «Человек упал!!!»

Пакеты выскользнули из онемевших рук. Молоко хлюпнуло, разливаясь белой лужей по серому асфальту. Йогурты покатились под машину.

– Нет… – выдохнула Олеся, не веря глазам. – Не может быть…

Но тело знало. Знало, что разум отказывался принять. Олеся стояла, вжавшись спиной в горячую стену подъезда, не в силах пошевелиться. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди и присоединится к той белой луже на асфальте.

Людмила Семеновна Голубева. Больше не смотрела в чужие окна. Она смотрела в небо. Невидящими глазами. А вокруг нее уже сбегались люди. Кто-то крестился, кто-то звонил в телефон, кто-то просто стоял с открытым ртом.

Жара вдруг стала ледяной. Каникулы закончились. Только что. Вместо скуки – чистый, неразбавленный ужас. И она видела Его. Того, кто стоял в дверях балкона. Того, кто толкнул. Силуэт. На пятом этаже. Над ее головой.

– Ой, всё… – прошептали пересохшие губы. – Олеся Федоровна, похоже, ваши летние каникулы только что приобрели очень специфический вектор… направленный прямиком в самое пекло.

Рука сама полезла в карман шорт за телефоном. 112. Система координат реальности треснула. И производная ее жизни резко рванула вверх. К хаосу. Теперь надо было вызывать полицию. И пытаться объяснить капитану Очевидности, что это был не несчастный случай и не самоубийство. Что она видела убийцу. Видела сам момент.

Вот только кто ей поверит? Учительнице математики, которая тащит пакеты из «Магнита» и от жары чуть не падает в обморок? В нашем сонном Зареченске, где самое страшное ЧП – это подожженная урна хулиганами?

«Ну, Рыбалко, – подумала Олеся, с трудом набирая дрожащими пальцами злосчастные цифры и глядя на разлитое молоко и тело соседки. – Похоже, твоя теорема о спокойном лете только что была не просто опровергнута. Ее доказали от противного. Со страшной, кровавой очевидностью». И этот аргумент лежал теперь прямо перед подъездом.

Глава 2

Сирена. Такая дурацкая, пронзительная, как скрежет мела по доске в тишине класса. Она впивалась в виски, сливаясь с гулом в ушах от собственного шока. Олеся стояла, прислонившись к раскаленной стене подъезда, и смотрела, как синяя «мигалка» полицейской машины окрашивает жуткую сцену передо мной в сюрреалистичные цвета. Людмилу Семеновну уже накрыли какой-то тканью – синей, казенной. Белое пятно мелькнуло – скорая. Но врачи лишь развели руками, поговорили с полицейскими и стали собирать свои сумки. Опоздали. Навсегда.

Пакеты лежали рядом, как жалкие памятники рухнувшей рутине. Молоко образовало белую, уже подсохшую по краям лужу. Один йогурт кто-то нечаянно раздавил сапогом – розовая клубничная жижа смешалась с пылью. «Символ дня», – мелькнула абсурдная мысль. Розовый хаос на сером фоне.

Из машины вылезли двое. Первый – капитан, судя по погонам. Мужчина лет сорока пяти, с лицом, на котором усталость боролась с привычным скепсисом. Выглядел он так, будто видел все виды человеческой глупости и подлости и давно перестал этому удивляться. Второй – помоложе, лейтенант. Плотный, с добродушным, слегка простоватым лицом. Участковый, наверное. Знакомый всей округе. Семеныч, кажется?

Они направились к телу, перекинулись парой слов с врачом, потом капитан окинул взглядом собравшихся зевак. Взгляд его скользнул по учительнице, задержался на разлитом молоке и раздавленном йогурте, и в его глазах мелькнуло что-то вроде: «Вот идиотка, надо же было так растеряться». Олеся почувствовала, как по щекам ползет жар. Не от жары. От унижения и злости. Она не растерялась! Она видела!

– Кто вызывал? – спросил капитан, голос глухой, без эмоций. Как будто спрашивал про последний автобус.

Олеся подняла дрожащую руку.

– Я. Олеся Федоровна Рыбалко. Соседка снизу. Я… я видела.

Капитан (на бирке «Петренко») подошел ко мне, лейтенант Семеныч – следом, добродушно-любопытный.

– Видела что, гражданка? Как она падала? – Петренко достал блокнот.

Олеся сделала глубокий вдох, пытаясь собрать мысли в кучу. Они рассыпались, как шарики от подшипника по наклонной плоскости.

– Нет. То есть да, падение я видела. Но… ее не упала. Ее вытолкнули. С балкона. Я видела человека. Который толкнул.

Петренко поднял бровь. Скепсис на его лице стал ощутимым, как запах пыли после дождя.

– Вытолкнули? Вы уверены? Может, вам показалось? Жара, стресс… – Он махнул рукой в сторону солнца, словно оно было главным свидетелем обвинения.

– Нет! – голос дрогнул, но Олеся вцепилась в его уверенность. – Я только подошла к подъезду. Услышала грохот – это он ее в перила балкона толкнул сначала, перила погнулись. Потом я подняла голову и… видела. Как он толкает ее в спину. Сильно. Она отлетела за перила. И я видела его! В дверях балкона! Мужчину! Высокого, широкоплечего!

Семеныч заинтересованно крякнул:

– Ого! Так прямо и толкнул? Нарочно?

– Нарочно! – почти выкрикнула Олеся Федоровна. – Это был явный толчок! Умышленный! Он стоял… вот так! – Она неловко изобразила выброшенную вперед руку.

Петренко записал что-то в блокнот. Медленно. Буква за буквой.

– Силуэт. В дверях. Лица не разглядели, естественно?

– Естественно! – огрызнулась Олеся. – Он был в квартире, в темноте! Но силуэт – ясный! Мужской! И толчок – ясный!

– Может, они просто спорили, он размахнулся, не рассчитал… – предположил Семеныч с видом человека, пытающегося примирить непримиримое. – Бабушка наша, Людка, она ведь ого-го! Заведется – сама любого могла толкнуть!

– Она не «сама упала» и не «толкнула в ответ»! – зашипела учительница, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы злости. – Ее вытолкнули за пределы балкона! С пятого этажа! Это не «не рассчитал»! Это убийство!

Петренко вздохнул, как учитель, выслушивающий бредовый ответ у доски.

– Гражданка Рыбалко… Олеся Федоровна, да? – Он глянул на мои документы, которые я машинально достала. – Учительница математики… Стрессовая ситуация. Солнце палит. Вы несете тяжелые пакеты. Глаза могли подвести. Мозг дорисовывает страшное. Банальная бытовая трагедия. Пожилая женщина, балкон старый, перила ржавые… Перевесилась за бельем, перила не выдержали. Или… – Он многозначительно посмотрел на окна пятого этажа. – Или решила свести счеты с жизнью. Одинокая, характер тяжелый… Такое бывает.

Олесю Федоровну затрясло. От возмущения. От беспомощности.

– Свести счеты?! Да Людмила Семеновна жизнь любила больше всего на свете! Чужую – особенно под микроскопом! И перила были целые! До этого толчка! Я слышала, как они погнулись, когда он ее в них втолкнул! И я видела человека! Силуэт! Толчок!

– Силуэт, – повторил Петренко, ставя в блокноте точку. – Ни роста, ни телосложения конкретного, ни одежды. Просто «мужской силуэт». И ваши слова против… ну, против законов физики и статистики бытовых несчастных случаев. – Он закрыл блокнот. – Мы, конечно, все проверим. Поговорим с соседями, осмотрим квартиру. Но вам, Олеся Федоровна, я бы советовал успокоиться. Выпейте валерьянки. Отдохните. Стресс – страшная штука. Может и не такое привидеться.

Он повернулся к Семенычу.

– Семен Игнатьич, организуйте оцепление, поговорите с очевидцами во дворе. Кто что видел, слышал до падения. Особенно про крики, ссору.

Семеныч послушно закивал:

– Будет сделано, капитан! Людей распугали уже, но кто-то да видел…

Петренко кивнул Олесе, уже отстраненно:

– Спасибо за звонок. Вам помощь медицинская не нужна? В шоке не находитесь?

Она только отрицательно мотнула головой. Слова застряли комом в горле. Помощь? Ей было нужно, чтобы они поверили! Чтобы начали искать!

Они двинулись к подъезду. Петренко, не глядя под ноги, наступил прямо в лужу разлитого молока. Белый след остался на его начищенном ботинке. Он даже не заметил. Семеныч поспешил за ним.

Олеся осталась стоять у стены. Солнце пекло затылок. Запах пыли, разлитого молока, йогурта и чего-то другого, тяжелого, медного… Запах крови. Он висел в воздухе. Тонкой, невидимой пленкой.

«Стресс. Жара. Показалось». Эти слова звенели в ушах, смешиваясь с сиреной другой подъезжающей машины. «Бытовая трагедия. Самоубийство». У них уже было готовое решение. Удобное. Не требующее лишних телодвижений. Как стандартная формула.

Она посмотрела на синюю ткань, накрывавшую Людмилу Семеновну. На раздавленный клубничный йогурт. На белесый след от молока на асфальте – след, который уже впитывался в раскаленную пыль.

И почувствовала не страх. Не жалость даже. А жгучую, математически точную несправедливость.

Они не поверили. Они не будут искать. Система уравнений, которую они составили, имела удобное, простое решение: «Ноль». Ноль подозреваемых. Ноль поиска. Ноль правды.

Но она-то знала. Она видела Х. Неизвестное в уравнении этой смерти. И это неизвестное сейчас, наверное, вытирает пот со лба где-то в темноте той квартиры. Или спокойно идет по улице. Считая, что сошло.

«Ой, всё, Рыбалко, – прошипела она себе под нос, вытирая ладонью предательски навернувшуюся слезу злости. – Ну и система у наших правоохранителей. Дискриминант явно отрицательный – решений нет. Ну что ж…»

Она нагнулась, подобрала свои пакеты. Гречка и печенье уцелели. Вино тоже. Молоко и йогурты – каюк. Как и спокойному лету.

«…значит, придется решать задачу самостоятельно. Методом подбора. Или методом от противного. Летние каникулы, говорите? Отлично. Учитель математики к вашим услугам, господин Х. Начинаем вычислять».

Олеся посмотрела на зарешеченное окно балкона пятого этажа. Там, в темноте, остался ответ. И она его найдет. Пусть даже Петренко считает ее истеричкой на жаре.

Первым делом – убрать эту дрожь в коленках. И купить новое молоко. Расследование – оно тоже требует сил.

Глава 3

Похороны Людмилы Семеновны Голубевой были событием. Не скорбным, нет. Скорее, обязательным ритуалом в календаре микрорайона. Как субботник или собрание ТСЖ. Народу собралось прилично – весь подъезд, представители других домов двора, пара коллег из ее конторы (с каменными лицами, явно отбывающими повинность). Даже участковый Семеныч маячил у входа в зал траурных церемоний, степенный и официальный, как памятник бдительности.

Олеся Федоровна Рыбалко стояла чуть в стороне, чувствуя себя посторонней на чужом спектакле. На ней было единственное черное платье – строгое, учительское, купленное когда-то для похорон бабушки. Оно слегка жало под мышками, напоминая, что жизнь – это не только производные, но и неудобные константы. В руках она мяла платок, не столько от горя, сколько от нервного напряжения и все еще не остывшей злости на Петренко. Его не было видно. Видимо, «несчастный случай» не требовал его присутствия на гражданских поминках.

Воздух в зале был густым от запаха дешевых гвоздик, пыли и… сплетен. Они висели, как невидимый угарный газ, которым все дышали, делая вид, что скорбят.

– А я ей говорила, Людка, не лезь ты на этот балкон! Старое все, шаткое! – вздыхала Анна Петровна с первого этажа, поправляя капроновую шляпку с потускневшим цветком. Ее голос был громким, рассчитанным на аудиторию.

– Ну да, ну да, – поддакивал кто-то. – И характер был… огонь. Сама виновата, наверное, споткнулась.

– Одинокая совсем была, – вставила слово тощая женщина в синем костюме (соседка через два подъезда, Марина, вечно сующая нос не в свои дела). – Дети? Нет. Муж давно помер. Только кот. А где кот-то? Барсик? Пропал, наверное, бедолага…

– Наверное, самоубийство, – авторитетно заявил мужчина в мятом пиджаке (Валерий, сосед сверху, тот самый, с кем Людмила вечно ругалась из-за капающего балкона). – Нервы, депрессия. Всем же известно.

Олесю передернуло. «Сама виновата». «Самоубийство». Это было повсюду. Как заданная Петренко аксиома, которую все приняли без доказательств. Никто не говорил об убийстве. Никто не вспоминал о том мужском силуэте. Это было словно табу. Неудобная правда, которую предпочли замять под ковер из банальностей и фальшивых вздохов.

Она ловила взгляды. Быстрый, испуганный взгляд старушки Марьи Ивановны (она жила напротив Голубевой). Она что-то бормотала себе под нос, крепко сжимая потрепанный ридикюль. Когда наши глаза встретились, она резко отвела взгляд, будто обожглась. Интересно. Марья Ивановна всегда знает больше всех. Она окна целыми днями сторожит. Могла видеть что-то?

Семеныч, проходя мимо, кивнул с дежурным сочувствием:

– Держитесь, Олеся Федоровна. Тяжело терять соседей, пусть и таких… колючих.

– Вы что-нибудь узнали? – спросила она тихо, надеясь хоть на искру профессионализма. – Про мужчину? Про ссору?

Он смущенно потер переносицу:

– Да кто ж его видел-то, этого мужчину? Только вы. А соседи… ну, кто-то слышал крики, ругань. Но кто, с кем – не понятно. Квартиру осмотрели – все вроде нормально. Ни следов борьбы, ничего. Балкон… ну да, перила погнуты, старые. Петренко прав – могла и сама навалиться. Жалко, конечно… – Он развел руками, всем видом показывая, что тема закрыта.

Олесино раздражение начало закипать, как молоко на плите. «Ничего». «Сама». «Жалко». Формула лжи и равнодушия.

Потом была процессия на кладбище. Жара, пыль, тягучие речи у могилы. Олеся стояла, глядя на гроб, и вместо скорби чувствовала лишь леденящее недоумение. Людмила Семеновна, эта вечная заноза в заднице всего подъезда, эта коллекционерка чужих секретов, лежала здесь из-за того, что кому-то очень мешала. А все вокруг делали вид, что это просто печальная случайность. Как неправильно решенная задача.

На поминки в кафе «Рассвет» Олеся пошла скорее из чувства долга и… исследовательского интереса. Там было еще невыносимее. Столы ломились от салатов «Оливье» и «Мимоза», селедки под шубой и холодца. Запах майонеза смешивался с духами и потом. Говорили громко, ели с аппетитом. Трагедия уже перешла в разряд фонового шума.

Олеся уселась за столик в углу, рядом с Тетей Глашей – подъездной уборщицей. Тетя Глаша – ходячая энциклопедия дома. Маленькая, юркая, с глазами-бусинками, которые видели ВСЕ. И, что важно, умели молчать. Но сейчас, под воздействием пары стопок «траурной» водки и всеобщей развязанности, ее язык слегка разболтался.

– Олеся, милая, – вздохнула она, накладывая себе гору салата. – Шок-то прошел? Видела ведь, как она… – Она кивнула в сторону пустого места, которое символизировало отсутствующую хозяйку поминок.

– Видела, Тетя Глаша, – кивнула Олеся. – И не верю, что это случайность.

Тетя Глаша причмокнула, оглянулась по сторонам, наклонилась к Олесе.

– И я не верю, душечка. Людка хоть и стерва была первой степени, но смерти-то своей как огня боялась! Самоубийство? Фигушки! Она ж за квартиру свою держалась как за святыню! И за кота. Барсик-то где? Пропал бедный… – Она покачала головой. – А насчет случайности… перила-то старые, да. Но кто ж ее толкал-то, а? – Ее глаза метнули искорку любопытства.

– Мужчину видела, – прошептала Олеся Федоровна. – Силуэт.

– Мужчину! – Тетя Глаша аж привскочила. – Ну, понятное дело! У нее ж этих мужчин… – Она многозначительно пошевелила бровями. – То один зайдет, то другой… Не всегда приличные. Долги, говорила, собирает. Или компромат. Она ж бухгалтером работала, в «Эдельвейсе» этом… Знаешь, у Лениной площади контора? Там, грит, такое творится… Темное дело. Она ж всех боялась! И с подрядчиками нашими с ТСЖ грызлась – деньги, грит, распилили на капремонте крыши! Кричала на весь подъезд!

Олесины математические мозги зафиксировали переменные: Работа ("Эдельвейс"), Долги/Компромат, ТСЖ, Подрядчики, Подозрительные мужчины. Исходные данные начали появляться.

– Кто эти мужчины, Тетя Глаша? – спросила она, стараясь звучать просто любопытно, а не как следователь.

– Ой, милая, кто их разберет? – Она махнула рукой. – То один – видный такой, в дорогом пальто, на черной иномарке. То другой – попроще, угрюмый, как кирпич. Дядя Коля, наш алкаш, вот он ее терпеть не мог! Она ж его выселить грозилась! Долги за квартиру у него космические! Он тут вчера, как узнал, что она скончалась, так чуть ли не плясал! «Шапокляк проклятая, грит, доигралась!» – Тетя Глаша понизила голос до шепота. – А еще… эта блондинка. Красотка. На «Мерседесе» белом. Приезжала к ней. Разок видела – так Людка с ней на лестнице орала, как резаная! «Отдай, сука, что положено!» – что-то такое. Наследство, наверное. У Людки-то квартира хорошая, в центре почти…

Еще переменные: Дядя Коля (Алкоголик, Долги), Блондинка на "Мерседесе" (Наследство?), Черная иномарка (Кто?), Угрюмый мужчина (Кто?). Уравнение обрастало неизвестными.

В этот момент к нашему столику подвалил сам Дядя Коля. От него несло дешевым портвейном и немытой одеждой. Глаза мутные, но злые.

– Рыбалко! – бухнул он, тыча в меня грязным пальцем. – Ты там чего полиции набрехала? Про какого-то мужика? Не было никакого мужика! Сама свалилась, старая карга! На радость всем! Особенно мне! – Он громко икнул. – Теперь, грит, квартиру не отберут? Ха! Теперь точно не отберут!

Его агрессия была слишком прямой, слишком нарочитой. Как плохо сыгранная роль. Олеся встала.

– Дядя Коля, вам бы протрезветь, – холодно сказала она. – И поменьше радоваться чужой смерти. Это неприлично.

– А ты поменьше языком чеши! – он злобно буркнул и пошатнулся прочь, к столу с водкой.

Тетя Глаша покачала головой:

– Ну и нервы у человека… Совсем крышу снесло от безысходности.

– Или от чего-то еще, – тихо добавила Олеся, глядя ему вслед.

Поминки длились еще час. Олеся слушала, наблюдала, запоминала лица. Анна Петровна, которая боялась моего взгляда. Валерий с капающего балкона, слишком уж настаивавший на версии самоубийства. Дядя Коля с его злобной радостью. Коллеги из «Эдельвейса», сидевшие мрачнее тучи и быстро сбежавшие после первой рюмки. И все эти шепотки, многозначительные взгляды.

Фальшь висела в воздухе гуще, чем запах холодца. Никто не горевал. Каждый был занят собой, сплетнями и едой. Смерть соседки стала лишь поводом для собрания. Как родительское собрание в конце четверти – неприятно, но отбыть надо.

Когда Олеся наконец выбралась на улицу, вечерело. Воздух стал чуть прохладнее, но все еще пыльным. Она глубоко вдохнула, пытаясь выгнать из легких запах поминальных гвоздик и майонеза.

«Ну что ж, Олеся Федоровна, – подумала она, направляясь к своему дому. – Первые данные собраны. Хоть и не систематизированы. Плот вероятности распределился на несколько ключевых фигур: Дядя Коля (мотив – долги, угрозы выселения), загадочные мужчины из "Эдельвейса" (мотив – компромат?), блондинка на "Мерседесе" (мотив – наследство?), подрядчики ТСЖ (мотив – разоблачение махинаций?). И все это на фоне общего недовольства соседей и профессиональной вредности Людмилы Семеновны».

Дом стоял темный. Окно квартиры Голубевой на пятом этаже зияло черной дырой. Балкон с погнутыми перилами выглядел зловеще. Олеся остановилась, глядя на него.

«Самоубийство? Несчастный случай? – Мысленно повторила она слова Петренко. – Не верю. Функция правды здесь имеет явный разрыв. И я найду его. Методом исключения, перебором, аналитикой. Чем я, собственно, и занимаюсь на уроках».

Она зашла в подъезд. На лестнице пахло привычной сыростью и… свежей краской? На стене возле почтовых ящиков кто-то неуклюже закрасил какую-то надпись. Слишком поспешно. Она пригляделась. Под тонким слоем белил угадывались контуры букв: «С…ка…» Остальное было замазано.

«Любила тебя, Людмила Семеновна, не только я, – с горькой иронией подумала Олеся Федоровна. – Кто-то постарался стереть последнее "приветствие" в твой адрес».

Поднимаясь к себе на третий этаж, она услышала тихое мяуканье. У двери квартиры Голубевой сидел Барсик. Тот самый рыжий кот. Грязный, тощий, жалобно смотревший голодными глазами.

– Барсик? – позвала она тихо. – Где же ты пропадал?

Кот подозрительно посмотрел на Олесю, фыркнул и юркнул в щель под дверью в квартиру напротив – к Марье Ивановне. Та самая, которая отвела глаза.

«Интересно, – зафиксировал ее внутренний детектив. – Кот жив. И явно прятался у Марьи Ивановны. Почему она молчит? Что она боится сказать? Или… увидела?»

Олеся открыла свою дверь. В квартире было тихо, пусто и как-то очень одиноко. Но чувство бессильной злости сменилось другим – целеустремленностью. Как перед сложной олимпиадной задачей. Страшно? Да. Но и азартно.

Первым делом – чай. Крепкий, с лимоном. Потом – найти старую тетрадь для черновиков. И начать строить свою систему уравнений. С множеством неизвестных и одной главной целью – найти Х, убийцу.

«Ну, господин Силуэт, – мысленно обратилась Олеся к тому, кто стоял в темном проеме балкона. – Начинаем решать вашу задачку. И поверьте, я довожу решения до конца. Даже самые сложные. Особенно те, которые кто-то пытается списать как "несчастный случай"».

Она достала пачку «Юбилейного». Печенье – лучший катализатор мыслительного процесса. И первая запись в новой тетради: "Теорема Рыбалко. Доказательство убийства Людмилы Семеновны Голубевой. Начало: 25 июля 2025 г."

Глава 4

Утро после поминок. Солнце, как назло, светило с каким-то особенно наглым оптимизмом, заливая хрущевку светом, который только подчеркивал пыль на полках и хаос в мыслях. Олеся сидела за кухонным столом, потягивая третью чашку крепкого чая (лимон кончился, но принцип сохранения бодрости никто не отменял). Перед ней лежала та самая тетрадь для черновиков, теперь гордо именуемая: «Дело Голубевой Л.С. Теорема Рыбалко».

На первой странице красовался список:

Дядя Коля (Николай Петрович Сомов): Алкоголик. Долги за ЖКУ. Угрозы выселения. Агрессия + радость от смерти. Мотив: Устранить угрозу выселения? Алиби? Статус: Открытое пренебрежение + угрозы.

«Эдельвейс» (Контора на Ленина): Место работы. Темные дела (по словам Т. Глаши). Компромат? Долги? Загадочные мужчины в дорогих/простых авто. Мотив: Заткнуть рот? Алиби? Статус: Нулевой. Требуется разведка.

ТСЖ + Подрядчики: Люд. Сем. грозилась вскрыть махинации с капремонтом крыши. Мотив: Не допустить разоблачения? Алиби? Статус: Требует изучения протоколов ТСЖ (где взять?).

Блондинка на «Мерседесе» (Алина?): Конфликт из-за наследства? («Отдай, сука, что положено!»). Мотив: Получить квартиру/деньги? Алиби? Статус: Требуется идентификация и поиск.

Марья Ивановна (соседка напротив): Наблюдательная. Боится. Скрывает кота. Статус: Возможный свидетель? Требует осторожного подхода.

Прочие соседи (Анна Петр., Валерий и т.д.): Общее недовольство. Но мотив для убийства? Слабый. Статус: Фоновый шум. Пока.

Список внушал. Как сложная система уравнений с десятком переменных. С чего начать? Метод исключения? Перебора? Наблюдения?

«Олеся Федоровна, – строго сказала она себе, – ты же учитель. Начни с опроса. Собирай данные». Но опрашивать соседей в лоб после вчерашних поминок – верный способ нарваться на стену молчания или откровенную ложь. Нужен другой подход. Менее прямой. Более… математичный.

Первой на очереди была работа – «Эдельвейс». Источник потенциальных врагов и компромата. Как туда попасть? Олеся не родственница, не следователь. Просто «сочувствующая коллега»? Звучало глупо.

И тут меня осенило. Гениально и просто, как теорема Пифагора. Родительница!

В лицее учатся дети пол-Зареченска. Кто-то из них ДОЛЖЕН иметь родителя, работающего в «Эдельвейсе»! Нужно лишь вспомнить… Олеся Федоровна схватила свой школьный планшет, открыла электронный журнал. Листала списки классов, проклиная конфиденциальность данных. ФИО родителей… Где-то оно должно быть!

И – о, удача! Иван Петров, 8 «Б». Мать: Петрова Екатерина Сергеевна. Место работы: ООО «Эдельвейс», бухгалтерия. Бинго!

Теперь нужна легенда. Олеся налила четвертую чашку чаю (кофеин начал действовать как адреналин). «Здравствуйте, Екатерина Сергеевна! Я, Олеся Федоровна, классный руководитель Ивана (хороший мальчик, но с алгеброй… знаете…). Хотела обсудить его успеваемость перед новым учебным годом. Вы не могли бы уделить минутку? Сейчас? Да, я как раз недалеко…»

Ложь? Да. Но ложь во благо правосудия! И потом, Иван Петров ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не блещет в алгебре. Почти правда.

Контора «Эдельвейс» оказалась на втором этаже старого здания на Ленина, 15. Вывеска потускневшая, лестница скрипучая. Внутри – стандартный унылый офис: серые перегородки, мерцающие мониторы, запах дешевого кофе и пыли. На ресепшене сидела девушка с нарощенными ресницами, уткнувшись в телефон. На мою робкую «Здравствуйте…» она лениво подняла глаза.

– Вам кого?

– Екатерину Сергеевну Петрову, пожалуйста. Из бухгалтерии. Я… по личному вопросу. Предупредила.

Девушка лениво ткнула пальцем вглубь зала:

– Третий ряд, четвертое место. Только тихо, у них там… – она многозначительно хмыкнула, – атмосфера.

Атмосфера и правда была похоронная. Люди за компьютерами выглядели напряженными, перешептывались, бросали тревожные взгляды на кабинет в углу с табличкой «Директор: Волков С.Д.». Дверь была приоткрыта, оттуда доносился сердитый мужской голос. Я прокралась к указанному месту.

Екатерина Сергеевна оказалась женщиной лет сорока, усталой, с добрыми, но нервными глазами. Увидев учительницу, она на мгновение растерялась.

– Олеся Федоровна? Здравствуйте… Вы… прямо сейчас? Я думала, по телефону…

– Простите за вторжение, – зашептала Олеся, оглядываясь, – я случайно оказалась рядом. Иван… алгебра… знаете, лето, расслабленность, но если поднажать в августе… – Я сыпала школьными терминами, стараясь звучать убедительно, но ее внимание явно было где-то еще. Она кивала, поглядывая на директорский кабинет.

– Да, да, Олеся Федоровна, конечно, поднажмем… – Она понизила голос. – Вы знаете, у нас тут… несчастье. Наша сотрудница, Людмила Семеновна Голубева… вчера погибла.

Олеся старательно сделала шокированное лицо (что было несложно – воспоминания еще свежи).

– Боже мой! Как?!

– Говорят, упала с балкона… – Екатерина Сергеевна перевела дух, ее глаза стали влажными. – Жутко. Она… она была непростая, но… Мы все в шоке. Особенно сейчас… – Она кивнула в сторону кабинета. – Шеф там уже второй час кого-то… допрашивает. Полиция была утром. И налоговая звонила…

– Полиция? – не удержалась Олеся. – Они что, подозревают…?

– Ой, не знаю! – Она испуганно махнула рукой. – Людмила Семеновна вела важные счета… Клиенты… Она всегда все контролировала, бумаги… А тут вдруг… И говорят, у нее дома какие-то документы пропали? Или не пропали? Шеф мечется. Все шишки на нас посыпятся…

– Какие документы? – спросила Олеся, стараясь звучать просто сочувственно.

– Да кто ж их знает! – Екатерина Сергеевна понизила голос до шепота. – Контракты, накладные… С некоторыми нашими… партнерами не все чисто, понимаете? Людмила Семеновна знала слишком много. И любила… копить знания. Про запас. Она многим была… неудобна.

Вот оно! Компромат! Переменная «Эдельвейс» обретала вес. В кабинете директора голос зазвучал громче:

– …не было никаких документов! Ничего! Вы что, не понимаете? Нас всех под микроскопом теперь! Ищите! Переверните все!

Екатерина Сергеевна вздрогнула.

– Олеся Федоровна, простите, мне надо… – Она виновато улыбнулась. – Про Ивана – да, обязательно займемся в августе. Спасибо, что предупредили…

Олесю мягко, но настойчиво выпроводили. У выхода она столкнулась с мужчиной, выходившим из директорского кабинета. Высокий, плотный, в дорогом, но мнущемся костюме. Лицо красное, потное, с выражением злобной беспомощности. Он что-то бормотал себе под нос: «…чертова стерва… даже мертвая пакостит…» Увидев меня, он резко замолчал, бросил колючий взгляд и грузно прошел мимо, воняя дорогим одеколоном и стрессом. Один из «загадочных мужчин»? Шеф? Клиент?

На улице Рыбалко прислонилась к прохладной стене здания, пытаясь переварить услышанное. «Знала слишком много». «Была неудобна». «Документы пропали (или нет?)». «Партнеры не все чисты». Полиция уже тут была. Искали что-то. Волков нервничал. Налоговая на горизонте.

«Не несчастный случай, капитан Петренко, – мысленно обратилась Олеся к скептичному образу следователя. – А очень даже мотивированное устранение неудобного свидетеля или шантажистки. Моя гипотеза "Эдельвейс" получает веские коэффициенты».

Но как доказать? Как найти эти документы? И где кот Барсик? Если Людмила Семеновна что-то прятала дома, кот мог быть свидетелем или… хранителем? Глупость? Возможно. Но в детективах такое бывает.

Олеся решила проверить Марью Ивановну. Осторожно. Она явно что-то знала или боялась. Купила по дороге пакет дешевого корма для кошек – универсальный ключ к сердцам старушек и их питомцев.

Дом. Знакомый подъезд. Лестничная клетка пахла свежей краской (надпись была закрашена тщательнее) и… жареной рыбой. Марья Ивановна явно готовила обед. Олеся поднялась на четвертый этаж, к ее двери. Послушала. За дверью – тишина. Ни телевизора, ни голосов. Постучала. Легко, вежливо.

Тишина. Потом – едва слышные шаги. Остановились у двери. Олеся почувствовала на себе пристальный взгляд через дверной глазок. Ждала. Шаги отошли.

«Не открывает, – констатировал внутренний детектив. – Боится. Или не хочет говорить. Или… ей велели молчать?»

Олеся нагнулась и просунула пакет с кормом под дверь.

– Марья Ивановна? Это Олеся, снизу. Принесла Барсику корма. Бедняжка, наверное, голодный… – сказала она громко и четко.

Ни ответа, ни привета. Только за дверью раздалось тихое мяуканье и шорох – кот явно учуял еду.

«Не хочет контакта. Значит, боится всерьез, – подумала Олеся, спускаясь к себе. – Переменная "Марья Ивановна" пока не решается. Остается "ТСЖ"».

Дома она открыла тетрадь и сделала новые записи:

«Эдельвейс»: Подтверждена версия компромата/шантажа. Документы – ключ? Пропали? Полиция/Налоговая интересуются. Волков С.Д. (директор) – нервный, злой. Клиенты? «Дорогой костюм» (виден) – подозрителен.

Марья Ивановна: Уклоняется от контакта. Боится. Барсик у нее. Статус: Требует терпения и хитрости.

ТСЖ: Где взять информацию? Председатель? Протоколы собраний? Подрядчики?

Мысль о ТСЖ навела на другую. Людмила Семеновна была председателем? Или просто активной врединой? Кто сейчас главный? Нужно идти в офис ТСЖ. Но под каким предлогом? «Здравствуйте, я хочу узнать, не убил ли ваш подрядчик мою соседку?» Не катит.

Олеся вздохнула. Расследование напоминало решение задачи без условия. Только одни вопросы. Но сдаваться было нельзя. Она открыла ноутбук, полезла в интернет, искать сайт нашего ТСЖ «Уютный Дом» (название звучало как злая насмешка). Может, там есть контакты, имена?

Пока грузилась страница (интернет в Зареченске – отдельная песня), услышала шум на лестнице. Голоса. Мужской и… знакомый? Дядя Коля? Он что-то бубнил злобно, а кто-то второй – более низкий, спокойный – его успокаивал. Шаги приближались к Олесиному этажу.

Инстинктивно она притихла, прильнув к глазку.

Дядя Коля, еще более помятый, чем вчера, и с ним… мужчина. Незнакомый. Средних лет. Одет скромно, но аккуратно. Лицо угрюмое, непроницаемое. Тот самый «угрюмый, как кирпич» из рассказов Тети Глаши? Он что-то говорил Дяде Коле тихо, но настойчиво, держа его за локоть. Дядя Коля мотал головой, что-то бормотал в ответ: «…да знаю я… не лезь… сама виновата…»

Они прошли мимо моей двери, не остановившись, и стали подниматься выше. Туда, где жил Дядя Коля.

«Новый игрок, – зафиксировал мозг, а сердце почему-то екнуло. – Или старый? "Угрюмый мужчина" из списка Людмилы Семеновны? Что ему нужно от Дяди Коли? Предупреждение? Запугивание? Или… согласование алиби?»

Олеся осторожно отодвинулась от двери. Уравнение усложнилось. Но появились и новые данные. Первый день самостоятельного расследования закончился. Пока без громких открытий, но с твердым убеждением: Людмилу Семеновну убили. И Олеся знала, в какую сторону копать.

«Завтра, – пообещала она себе, глядя на темнеющее окно, за которым маячил зловещий балкон пятого этажа, – завтра иду на войну с ТСЖ. И с подрядчиками. А пока… пора кормить внутреннего сыщика. Печеньем "Юбилейное". И остатками холодца с поминок. Эх, жизнь детектива-любителя… Не фонтан». Но искорка азарта в груди горела ярче страха. Игра началась.

Глава 5

Вечер. Хрущевка погрузилась в тишину, нарушаемую только мерным тиканьем старых часов на кухне и отдаленным гудением холодильника. На столе перед Олесей царил хаос: тетрадь «Дело Голубевой Л.С. Теорема Рыбалко» была раскрыта на свежей странице, испещренной записями, стрелками и вопросительными знаками. Рядом валялись огрызки карандашей (она грызет их, когда думает – дурная привычка со студенчества), пустая пачка от «Юбилейного» и четвертая чашка холодного чая. Пахло напряжением и пылью.

День принес данные. Много данных. Как сырые цифры в задаче по статистике. Беспорядочные, противоречивые, требующие обработки. Учительский мозг требовал систематизации. Пора было переходить от сбора информации к анализу. От гипотез – к построению модели.

– Итак, Олеся Федоровна, – проговорила Олеся вслух, потому что тишина начала давить, – имеем событие А: Смерть Людмилы Семеновны Голубевы путем падения с балкона 5 этажа. Дату и время знаем. Свидетельство Олеси Ф. Рыбалко: Наблюдала умышленный толчок мужским силуэтом в дверях балкона. Версия капитана Петренко: Несчастный случай (обрушение перил) или самоубийство. Наша задача: Доказать ложность версии Петренко и истинность наличия Х – Убийцы.

Олеся вывела на чистом листе тетради:

Переменные:

Время: ~19:30, 24 июля. Яркий день, закат. Хорошая видимость.

Место: Балкон кв. 52 (над моей). Перила старые, частично погнуты до падения (по моим наблюдениям – грохот).

Жертва (Г): Людмила Семеновна Голубева. Характер – конфликтный, склочный, склонна к шантажу/сбору компромата. Страх смерти – высокий (по Т. Глаше). Мотива к суициду – НЕТ (боялась потерять квартиру, кота, влияние).

Свидетель (Я): Олеся Ф. Рыбалко. Состояние – усталость от жары/тяжелых пакетов, но не помутнение сознания. Видела толчок и силуэт отчетливо. Заинтересованной стороной не являюсь.

Х (Убийца): Мужской силуэт. Высокий, широкоплечий. Мотив? Средства? Возможность? Алиби?

Обстоятельства: Ссора/крики незадолго до падения (слышали соседи, слышала я). Исчезновение кота Барсика (временно у М. Ивановны). Пропажа/поиск документов в «Эдельвейсе». Нервозность директора Волкова. Угрозы в адрес Г со стороны Дяди Коли. Конфликт с блондинкой (Алиной?) из-за наследства. Конфликт с подрядчиками ТСЖ.

Гипотезы Версии Петренко (НС/С):

НС1: Г перевесилась за перила (белье? цветы?), перила не выдержали.

НС2: Г поскользнулась/оступилась на балконе, упала через перила.

С1: Г совершила суицид из-за одиночества/проблем.

С2: Г совершила суицид импульсивно во время ссоры.

Контраргументы (Опираясь на данные и логику):

Против НС1/НС2: На балконе не было белья/цветочных ящиков у края перил (видела сразу после). Перила погнуты. Г была осторожна, боялась высоты (по Т. Глаше: «На балкон лишний раз не выйдет!»). Вероятность случайного падения при аккуратном поведении – низкая.

Против С1/С2: Отсутствие предпосылок к суициду (страх потери имущества, привязанность к коту, любовь к жизни как наблюдению за другими). Отсутствие предсмертной записки (если верить Петренко – не нашли). Импульсивный суицид во время ссоры маловероятен для человека ее склада (скорее накричала бы, пригрозила, но не прыгала). Главное: Наличие свидетеля (меня), видевшего толчок и силуэт. Это ключевое данное, которое Петренко игнорирует, списывая на стресс. Но мой «стресс» начался после падения, а наблюдение было до.

Вывод: Версии НС и С статистически маловероятны и противоречат ключевому свидетельству. Гипотеза УБИЙСТВО имеет значительно более высокую вероятность. Наличие множества врагов и конфликтов у Г подтверждает возможность умышленного деяния.

«Хорошо, – удовлетворенно кивнула Олеся себе. – Аксиома Петренко опровергнута. Теперь переходим к поиску Х».

Она перевернула страницу и нарисовала подобие графа. В центре – «Л.С. Голубева». От нее лучи к блокам:

«Эдельвейс»: Волков (директор, нервный, ищет доки). Клиенты («Дорогой костюм», «Угрюмый»). Мотив: Заткнуть рот, скрыть махинации. Риск: Высокий (полиция/налоги). Средства/Возможность: Есть (доступ в квартиру? Угрозы?).

ТСЖ/Подрядчики: Председатель? (Кто он?). Подрядчик по крыше (Кто? Фирма?). Мотив: Не допустить разоблачения хищений. Риск: Средний (деньги, репутация). Средства/Возможность: Возможно (знали о привычках Г?).

Личные враги: Дядя Коля (мотив сильный – выселение, ненависть). Средства: Физическая сила есть (в пьяном виде?). Алиби? Связь с «Угрюмым»? Блондинка Алина (мотив: наследство? квартира?). Средства: Деньги (нанять?). Алиби? Марья Ивановна? (Свидетель/Пособник? Почему прячется?).

Ее взгляд зацепился за «Угрюмого». Он фигурировал и в «Эдельвейсе» (как возможный клиент), и рядом с Дядей Колей. Связующее звено? Или два разных человека?

«Требуется уточнение данных по «Угрюмому», – записала Олеся. – Описание: Средних лет. Угрюмый. Невзрачный, но не нищий. Спокоен. Физически крепок. Воздействует на Дядю Колю (запугивает? инструктирует?). Возможно, связан с «Эдельвейсом» или ТСЖ».

Следующий шаг – ТСЖ. Нужны имена, факты. Легенда… Легенда! Осенило, как вспышка. Ведь оплачены взносы! И в квитанции за последний месяц была строка: «Доп. взнос на капремонт крыши». Сумма приличная. Идеальный предлог для вопросов!

Олеся нашла квитанцию. Да, вот она: «Капремонт мягкой кровли. Доп. сбор – 3500 руб с кв.» Подпись неразборчивая. Печать ТСЖ «Уютный Дом». Отлично. Завтра нужно сходить выяснить, куда ушли деньги, и при чем тут Людмила Семеновна с ее угрозами «всех разоблачить».

Внезапно в тишине раздался скрежет. Тихий, металлический. Словно кто-то провел чем-то по металлической поверхности. Снаружи. У окна?

Сердце учительницы ёкнуло и замерло. Адреналин ударил в виски. Она замерла, вцепившись в карандаш. Тиканье часов стало громоподобным.

Скрежет повторился. Четче. Ближе. Казалось, прямо за тонкой стеной кухни, у вентиляционной решетки или… у балконной двери? Балкон-то крошечный, но все же…

«Паранойя, Рыбалко, – попыталась успокоить себя. – Кот соседский. Ветер. Мусорка». Но ноги сами понесли ее в темную комнату, к окну, выходящему во двор. Она прижалась к стене, стараясь не попасть в силуэт на фоне света из кухни, и осторожно раздвинула край шторы.

Двор погружался в сумерки. Фонари еще не зажглись. Тени были густыми, зловещими. Возле подъезда, почти под балконом погибшей Людмилы Семеновны, стояла фигура. Мужчина. Курил. Лицо не разглядеть. Но поза… Напряженная. Он не просто курил. Он смотрел. Вверх. На темные окна пятого этажа? Или… ниже? На ее окна?

Сердце забилось чаще. «Угрюмый»? Или «Дорогой костюм» из «Эдельвейса»? Или вовсе чужой? Но что ему нужно тут, в захолустном дворе, в такой час?

Он докурил, швырнул окурок, раздавил его каблуком и не спеша пошел прочь. Не оглядываясь. Но это «не оглядываясь» было слишком демонстративным. Как у ученика, который списал и старается не встречаться глазами с учителем.

Она отступила от окна, дрожа. Не от страха даже. От осознания. Осознания того, что не одна заинтересована в этом деле. Что кто-то еще ходит вокруг да около. Наблюдает. Ищет. Возможно, ищет то же, что и она – пропавшие документы? Или… следит за ней? После ее визитов в «Эдельвейс» и попыток поговорить с Марьей Ивановной?

– Ой, всё, – прошептала Олеся Рыбалко, возвращаясь к столу с тетрадью. – Уравнение только что усложнилось коэффициентом страха. И переменной «Наблюдатель».

Она дописала в тетрадь дрожащей рукой:

«Наблюдатель»: Мужчина. Курил под окнами ~21:30. Смотрел вверх (на кв.52? на мою кв.32?). Демонстративно не оглядывался. Связь с Х? С «Эдельвейсом»? С ТСЖ? Статус: Высокая опасность. Требуется осторожность.

Затем обвела жирным кружком пункт «ТСЖ». Это следующий шаг. Публичное место. Относительно безопасное. И шанс получить конкретику по подрядчикам и деньгам.

Олеся встала, подошла к балконной двери, заперла ее на все замки, хотя знала, что это психологическая защита. Потом задернула все шторы. Маленькая крепость Олеси Рыбалко.

«Ну что ж, господин Х, господин Наблюдатель, – подумала она, гася свет в кухне. – Вы добавили в мое уравнение новую переменную. Страх. Но я вас предупреждаю: я учитель математики. А мы, учителя, – народ упрямый. Мы не сдаемся, пока не доведем решение до конца. И неважно, сколько неизвестных вы подкидываете. Я их все вычислю. Методом исключения, перебором, а если надо – то и методом от противного. Спокойной ночи. Или как там у вас…».

Олеся легла, но сон не шел. Перед глазами стояли: злой Волков, пьяный Дядя Коля, испуганные глаза Екатерины Сергеевны, запертая дверь Марьи Ивановны, угрюмое лицо незнакомца на лестнице и тот силуэт в дверях балкона. И тень Наблюдателя во дворе.

Расследование перестало быть абстрактной «теоремой». Оно стало реальным. Опасным. И безумно увлекательным. Как самая сложная олимпиадная задача. От которой нельзя оторваться, даже когда страшно.

– Завтра ТСЖ, – пообещала она себе в темноте. – И никаких глупостей. Только факты. И осторожность. Очень большая осторожность.

Но внутри уже клокотал азарт сыщика, заглушающий шепот страха. Игра входила в решающую фазу.

Глава 6

Утро началось с тревожного звона в висках и осадка вчерашнего «Наблюдателя» на душе. Она выглянула в окно – двор был безмятежен, залит солнцем. Никаких подозрительных курильщиков. «Паранойя, Рыбалко, – упрекнула она себя, наливая кофе. – Или очень своевременная осторожность?» Вопрос остался открытым.

Первым делом – ТСЖ «Уютный Дом». Она надела свое самое официальное платье (строгое, серое, с меловыми пятнами на локтях, которые не отстирались) и вооружилась квитанцией с пресловутым «доп. взносы на крышу». Легенда была проста: возмущенная плательщица, требующая отчетности. Истинная цель: выведать, кто подрядчик, и чем так достала их Людмила Семеновна.

Офис ТСЖ ютился в полуподвале соседней пятиэтажки. Душно, пахло сыростью, старыми бумагами и… капустным пирогом? За столом, заваленным папками, сидела женщина лет шестидесяти с лицом, на котором навеки застыло выражение глубокой обиды на весь род человеческий. Табличка: «Секретарь: Клавдия Аркадьевна».

– Здравствуйте, – начала Олеся Федоровна бодро, стараясь звучать как Праведный Гражданин. – Мне бы поговорить с председателем ТСЖ. По вопросу дополнительных взносов.

Клавдия Аркадьевна подняла на нее усталые глаза, будто та принесла ей не квитанцию, а повестку в суд.

– Председатель занят. Записаться можно на следующую неделю. Вторник, с 10 до 11. – Она ткнула пальцем в висящий на стене график приема, больше напоминающий расписание апокалипсиса.

– Видите ли, дело срочное, – не сдавалась Олеся, кладя квитанцию перед ней. – Сумма немаленькая. А я, как законопослушный собственник, хочу понимать, куда ушли мои деньги. На какие работы? Кто подрядчик? Когда отчет?

Клавдия Аркадьевна вздохнула так, что задрожали папки на столе.

– Все документы есть. В установленном порядке. На общем собрании утверждали. Вам протоколы не раздавали? – Она посмотрела на Олесю так, будто я требовала секретные чертежи бункера Сталина.

– Нет, не раздавали, – честно призналась Олеся. – И на собрании я не была. Но квитанцию оплатила. Теперь хочу разобраться. Особенно после… после трагедии с Людмилой Семеновной. Она ведь тоже интересовалась расходованием средств, как я понимаю? – Она вбросила крючок.

Лицо Клавдии Аркадьевны исказилось гримасой не то отвращения, не то страха.

– Голубева? – Она фыркнула. – Та еще заноза была! Весь дом извела своими придирками! Про крышу орала, про подъезды, про всё! Документы требовала, сметы, акты! Как будто мы тут воровали! – Она понизила голос, хотя кроме нас в полуподвале никого не было. – Сами понимаете, человек ушел из жизни… Нехорошо говорить… Но нервы она всем потрепала. Особенно Николаю Степановичу.

– Николаю Степановичу? – уточнила Олеся, вспоминая, что председатель ТСЖ – мужчина. – Это председатель?

– Он самый. – Клавдия Аркадьевна кивнула. – Только он сейчас… не в контакте. После истории с Голубевой и этого вашего… падения… он на больничном. Давление. Нервы. Так что, милочка, приходите на следующей неделе. Или пишите заявление в письменном виде. Форма №7. – Она швырнула Олесе листок с образцом, напечатанным на матричном принтере времен перестройки.

«Тупик, – констатировал внутренний детектив. – Председатель "не в контакте", секретарша – бюрократический терминатор. Нужен план Б».

– А подрядчика кто? – спросила Олеся напоследок, делая вид, что записываю что-то в блокнот. – Фирма? Чтобы знать, куда претензии предъявлять, если крыша потечет.

– ООО «Гарант-Строй», – автоматически выдала Клавдия Аркадьевна, тут же спохватившись. – Но все акты подписаны! Все в порядке! И гарантия! Пять лет! Так что ваши претензии безосновательны!

«Гарант-Строй». Записала. Хоть что-то. Поблагодарив Клавдию Аркадьевну за «помощь» (она фыркнула в ответ), Рыбалко выбралась из подземелья на свет божий. Нужно было гуглить «Гарант-Строй Зареченск». Но сначала… Дядя Коля. Он был следующим в списке подозреваемых, и после вчерашней встречи с «Угрюмым» выглядел еще интереснее.

Дядя Коля, он же Николай Петрович Сомов, обитал на пятом этаже того же подъезда, в крошечной однушке, больше похожей на склад пустых бутылок. Олеся поднялась к его двери. Запах перегара, немытого тела и чего-то кислого витал в воздухе даже сквозь дверь. Постучала. Сначала тихо. Потом громче.

Внутри что-то грохнуло, послышалось бормотание и шарканье. Наконец щелкнул замок, и дверь приоткрылась на цепочку. В щели возникло обрюзгшее, небритое лицо с мутными, воспаленными глазами. Узнал он меня не сразу.

– Чё? – хрипло буркнул Дядя Коля. От него отчетливо пахнуло перегаром и затхлостью давно немытого тела. Олесю затошнило.

– Николай Петрович, здравствуйте, – начала Олеся, стараясь быть вежливой, несмотря на волну вони. – Можно вас на минуточку? По поводу… Людмилы Семеновны.

Его лицо сразу исказилось злобой.

– Опять?! Чего тебе от меня надо, училка?! Я уже полиции сказал – ничего не видел! Не слышал! И рад, что эта стерва сдохла! Чтоб ей пусто было! – Он попытался захлопнуть дверь, но цепочка не дала.

– Николай Петрович, подождите! – Олеся вставила ногу в проем, рискуя получить дверью по пальцам. – Я не от полиции! Я просто… соседка. И мне тоже кажется, что все не так просто. Что ее… убрали. И я знаю, что вы с ней конфликтовали из-за долгов… – Она сделала паузу, наблюдая за его реакцией.

Злоба в его глазах смешалась с животным страхом.

– Убрали? Кто?! Кто тебе наговорил?! – он зашипел, озираясь вглубь квартиры. – Я ни при чем! У меня алиби! Я в тот день… в магазине был! «Красное&Белое»! Спросите у Славки, продавца! Он меня видел! С пяти до восьми сидел! Пил! – Он выпалил это быстро, слишком быстро, как заученную фразу. Как будто кто-то его проинструктировал. «Угрюмый»?

– С пяти до восьми? – переспросила Олеся. – А падение было около семи тридцати. Вы же рядом с домом были? Могли слышать крики?

– Не слышал! Ничего не слышал! – Он замотал головой, брызгая слюной. – Музыка громко играла! В наушниках! – Это звучало еще более неправдоподобно. – И вообще, отвали! Не лезь не в свое дело! А то… – Он вдруг пригрозил мне грязным кулаком. – …неповадно будет! Школота твоя тебя не спасет!

Он дернул дверь, цепочка звякнула, ее нога чудом увернулась. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стены. За ней послышалась истошная, пьяная ругань и звон разбитой бутылки.

«Ну и контакт, – подумала она, спускаясь вниз с дрожью в коленях не столько от страха, сколько от возмущения. – Алиби "в магазине с пяти до восьми" – слишком широкое и ненадежное. И слишком старательно выданное. Кто его учил? "Угрюмый"? И угроза… Любопытно».

Олеся вышла во двор, чтобы перевести дух. Солнце припекало. На лавочке у подъезда, как вечный памятник, сидела Тетя Глаша. Она чистила картошку в ведро, а ее острые глазки наблюдали за всем двором, как камеры видеонаблюдения. Идеальный информационный хаб.

– Олеся! – окликнула она радостно. – Чего это ты к Коле-алкашу ходила? Долги выбивать? Бесполезно, милая! У него только бутылки в активе!

Олеся подсела на лавочку, взяв у нее нож и картофелину – плата за доверие.

– Нет, Тетя Глаша, не долги. По Людмиле Семеновне… Все не укладывается у меня.

Тетя Глаша причмокнула, оглянулась.

– И у меня не укладывается, душечка. Чего это Коля-то такой злой? И пьет теперь пуще прежнего. Как бешеный. И вчера к нему опять тот… ну, который угрюмый… приходил. Долго сидели. О чем-то спорили. Я мусор выносила – слышала, голоса повышали.

– Кто он, Тетя Глаша? Этот угрюмый? – спросила Олеся, стараясь чистить картошку так же ловко, как она.

– А кто его знает! – Она пожала плечами. – Не местный, вроде. Видела его раза три-четыре. То к Людмиле (когда она живая была), то к Коле. И к председателю нашему, Николаю Степановичу, он тоже заходил! Как раз перед тем, как тот давление схватил и на больничный свалился! – Она многозначительно подняла бровь. – Совпадение? Не думаю!

Председатель ТСЖ Николай Степанович, Дядя Коля, Людмила Семеновна – все связаны с «Угрюмым»! И все после визитов этого типа либо мертвы, либо в запое, либо на больничном с давлением. Очень подозрительная корреляция!

– А как он выглядит? – спросила Олеся, мысленно сравнивая с вчерашним «Наблюдателем».

– Да обыкновенный… – задумалась Тетя Глаша. – Роста среднего. Крепкий. Лицо… ну, как кирпич. Ни улыбнется, ни нахмурится. Одевается просто, но чисто. Говорит мало. Глаза… холодные. Как у змеи. Бр-р-р! – Она поежилась. – И машина у него… не шикарная, но новая. Серая, кажись. Номера не запомнила.

Серая машина. Новенькая. Как у вчерашнего Наблюдателя? Или это просто типичная машина для Зареченска? Совпадение?

– А с Людмилой Семеновной он… ссорился?

– А кто с ней не ссорился? – фыркнула Тетя Глаша. – Но с ним… Особенно. Недели за две до ее… ухода. Он уходил от нее – лицо белое, злой страшно. А она в дверях орала ему вдогонку: «Не получишь! Сдохнешь раньше!» И еще что-то… «Все в надежном месте!» Вот так вот!

«Не получишь! Все в надежном месте!» Ключевые слова! «Угрюмый» что-то хотел от Людмилы Семеновны. Документы? Компромат? И не получил. А она спрятала это в «надежном месте». Которое теперь ищут все: и «Эдельвейс», и «Угрюмый», и, возможно, даже полиция Петренко (если они не совсем спят). И Олеся. А еще кот Барсик, который внезапно пропал и так же внезапно объявился у Марьи Ивановны…

– Спасибо, Тетя Глаша, – искренне сказала Олеся, отдавая очищенную картошку. – Вы – кладезь мудрости!

– Ой, да ладно тебе, – засмущалась она. – Стара я уже… только картошку чистить да сплетни собирать… Ты осторожнее, Олесь. Этот тип… «Угрюмый»… он нехороший. Чую я это. Не зря Коля после него как плетень.

Она пошла домой, обдумывая услышанное. «Угрюмый» вырисовывался в ключевую фигуру. Связующее звено между «Эдельвейсом», ТСЖ, Дядей Колей и Людмилой Семеновной. Возможно, он и есть Х? Или исполнитель? И он знает, что Олеся копает. Возможно, он и был тем «Наблюдателем».

Дома Олеся Федоровна открыла тетрадь «Теорема Рыбалко» и сделала новые записи:

ТСЖ: Председатель Николай Степанович – на больничном (нервы, давление). Подрядчик – ООО «Гарант-Строй» (проверить!). Секретарь Клавдия Аркадьевна – бюрократ-терминатор. Связь с «Угрюмым» (визит перед больничным).

Дядя Коля (Н.П. Сомов): Агрессивен, напуган. Алиби на время убийства (магазин «К&Б» с 17:00-20:00, требует проверки). Инструктирован «Угрюмым». Угрожал мне.

«Угрюмый»: Ключевая фигура! Связь: Голубева (конфликт: «Не получишь! Все в надежном месте!»), Дядя Коля (инструктаж/запугивание), Председатель ТСЖ (визит перед больничным). Описание: Ср. рост, крепкий, холодные глаза, лицо-«кирпич». Серая новая машина. Возможно = Наблюдатель. Статус: ОЧЕНЬ подозрительный. Опасный.

«Надежное место»: Где спрятаны документы/компромат Голубевой? Кот Барсик? Марья Ивановна? Квартира?

Следующий шаг был очевиден, но пугал: Марья Ивановна. Она держит кота, боится, прячется. Она – возможная свидетельница (живет напротив!). И она может знать про «надежное место». Нужно найти способ до нее достучаться. Буквально.

Олеся подошла к окну, глядя на безмятежный двор. Где-то здесь ходил «Угрюмый». Где-то в своей конторе нервничал Волков из «Эдельвейса». Где-то пил и боялся Дядя Коля. И где-то в темноте квартиры напротив сидела Марья Ивановна, прижимая к себе рыжего кота и молчала.

«Хорошо, – подумала Рыбалко. – Уравнение имеет нового ключевого игрока – "Угрюмый". И новую константу – страх. Но есть и переменная "надежное место". Найду его – найду ключ ко всему. А начинать надо с Марьи Ивановны. И с Барсика. Пора идти на штурм тишины. С кормом и хитростью». Она вздохнула. «И с большой осторожностью. Очень большой».

Глава 7

План был прост, как дважды два: штурм Марьи Ивановны. С кормом, с чаем, с невинной болтовней о погоде и внезапным коварным вопросом про «надежное место» или хотя бы про Барсика. Олеся купила не только кошачий корм (премиум-класса, на всякий случай), но и пирожное «Картошка» – универсальный ключ к сердцам пожилых дам Зареченска. Настроение было боевым, почти детективным.

Поднимаясь на четвертый этаж, она уже строила в голове диалоги. «Марья Ивановна, а Барсик-то как? Кушает? Ох, бедняжка, пережил же стресс… Кстати, а Людмила Семеновна, бывало, вам жаловалась? Говорила, куда важные бумажки прячет? Вдруг найдутся?» И так далее. План казался безупречным.

Постучала в дверь. Легко, вежливо. «Марья Ивановна? Это Олеся, снизу. Принесла Барсику гостинцев и вам пирожное…»

Тишина. Гробовая. Ни шагов, ни мяуканья. Только мерный гул холодильника за стеной. Постучала громче. «Марья Ивановна? Вы дома? Все в порядке?»

Молчание. Легкий холодок пробежал по спине. Неужели…? Она прижалась к двери, пытаясь услышать хоть что-то. Ничего. Абсолютная тишина. Слишком неестественная для квартиры, где живет пожилая женщина и кот.

«Ой, всё…» – прошептала Рыбалко. Варианты пронеслись в голове с пугающей скоростью: болезнь, отъезд… или что-то хуже? Связанное с «Угрюмым»? Слишком много совпадений: она – возможная свидетельница, держала кота, а теперь замолчала окончательно.

Спустилась вниз, к Тете Глаше, которая как раз подметала площадку первого этажа.

– Тетя Глаша! – зашептала Олеся. – Марья Ивановна не открывает! И тихо там… как в могиле! Вы ее сегодня видели?

Тетя Глаша оперлась на метлу, ее глаза-бусинки забегали.

– Марию-то? Видела, видела! Утром! Выбегала, как ошпаренная! Сумку схватила и – на такси! Я как раз мусор выносила. Спросила: «Мария, ты куда?» А она: «К дочери! В область! Срочно!» И даже не оглянулась! Барсика с собой посадила в переноске! Видела!

«К дочери. Срочно. С Барсиком». Звучало… как бегство. После моего визита с кормом? После появления «Угрюмого»? Или чего-то еще, что она увидела или услышала?

– Надолго уехала? – спросила Олеся, стараясь скрыть разочарование и тревогу.

– Кто ее знает! – Тетя Глаша развела руками. – Сказала: «Пока не разберусь». Какие такие дела у нее там – ума не приложу! Дочь-то ее в Шенталах, за сто верст! Старушка редко ездит… Вот так сюрприз!

«Пока не разберусь». Звучало зловеще. Как будто она ждала, когда все утихнет. Или когда «они» перестанут искать? Или когда она сама решит, что можно вернуться? И главное – она увезла Барсика! Кота – потенциального свидетеля или хранителя тайны «надежного места»! Тупик.

Олеся поблагодарила Тетю Глашу и побрела к себе, чувствуя себя обманутой. Все ниточки обрывались. «Эдельвейс» – бюрократическая стена и нервный директор. ТСЖ – председатель на больничном и секретарша-терминатор. Дядя Коля – пьяный и агрессивный, с подозрительным алиби. Марья Ивановна – сбежала с котом. Даже полиция Петренко не помощник. А «Угрюмый» где-то здесь, в тени, наблюдая. И его серая машина…

«Нужно искать документы самой, – пришло невеселое осознание. – Пока Марья Ивановна не вернулась с Барсиком. Пока квартиру Людмилы Семеновны не опечатали насовсем или не передали наследникам». Но как попасть в квартиру убитой? Взломать дверь? Она представила себя с ломом – абсурдная картина. Уговорить участкового Семеныча? Сомнительно. Петренко? Еще хуже.

Оставался один вариант – работа. «Эдельвейс». Волков нервничал из-за пропажи документов. Может, он что-то знает? Или его сотрудники? Нужен был предлог для более глубокого погружения. И тут ее осенило. Алина. Та самая блондинка на «Мерседесе», наследница? Она могла уже вступить в права? Или хотя бы иметь доступ к квартире?

Олеся полезла в интернет. Соцсети. Поиск: «Алина Голубева Зареченск». Ничего. «Алина + Эдельвейс». Ноль. «Алина + наследство + Голубева». Тишина. Как будто ее не существовало. «Мерседес» белый… Номера не знаю. Тупик.

Тогда Олеся решила действовать через «Эдельвейс» более прямолинейно. Под видом… кого? Коллеги Людмилы Семеновны? Слишком нагло. Журналиста? Опасно. А если… Родственница? Отдаленная? Требующая хоть каких-то личных вещей на память? Это могло сработать для проникновения в квартиру или хотя бы для разговора с коллегами.

Она набрала номер «Эдельвейса». Ответила та же девушка с нарощенными ресницами.

– ООО «Эдельвейс», слушаю.

– Здравствуйте, – сказала Рыбалко, стараясь звучать взволнованно и немного плаксиво. – Мне бы… поговорить с кем-нибудь из сотрудников Людмилы Семеновны Голубевой… Это… я ее племянница, дальняя… из области. Приехала… разобрать ее вещички… в квартире. А там полиция, печати… Не пускают! Может, на работе что-то личное осталось? Фото? Сувениры? Хоть что-то… на память… – Олеся даже всхлипнула для убедительности.

На том конце пауза. Потом:

– Племянница? Людмила Семеновна… вроде никого не упоминала… – Голос был скептичным.

– Мы не близко общались, – поспешно добавила Олеся. – Но родня есть родня… После похорон… душа болит. Хоть что-то… – Снова всхлипнула.

– Поня-я-яла… – протянула девушка. – Подождите минуточку.

Олеся слышала, как она откладывает трубку, куда-то идет. Голоса. Потом другой голос – женский, знакомый. Екатерина Сергеевна Петрова!

– Алло? Племянница Людмилы Семеновны? – Голос звучал устало, но без особого подозрения.

– Да, да! – затараторила Олеся. – Я Ольга… Ольга Николаевна. Я просто… не знаю, что делать… Квартиру не пускают… Может, на работе… хоть чашечка ее любимая осталась? Или фотография в рамке? Я слышала, она тут работала долго…

– Ольга Николаевна… – Екатерина Сергеевна вздохнула. – У нас тут… сейчас не до чашечек. Полиция, проверки… Весь ее стол опечатан. Пока не закончится… это всё… ничего не выдать. Да и личного у нее тут… особо не было. Она работу домой таскала. Документы… – Она вдруг понизила голос. – …вы, часом, не знаете, не говорила ли она вам? Где она… ну… бумаги свои хранила? Домашние архивы? Очень нужно… для дела…

Сердце екнуло. Они ищут! И через нее пытаются выведать!

– Бумаги? – сделала Олеся глупый голос. – Нет… не говорила… Она же была такая… скрытная. А что? Они важные?

– Очень! – в голосе Екатерины Сергеевны прозвучало отчаяние. – Без них… нам всем конец! И фирме, и нам! Если найдете что-то дома… в личных вещах… тетради, флешки… любые бумаги… Свяжитесь с нами немедленно! Скажите Волкову Степану Дмитриевичу! Он… вознаградит!

«Вознаградит». Звучало как угроза.

– Конечно, конечно! – пообещала Олеся. – Если что найду, обязательно! А… а про квартиру… вы не знаете, когда печати снимут? Или кто наследник? Может, Алина какая-то? Слышала, она к Людмиле Семеновне приезжала…

На том конце – мертвая тишина. Потом резкий вдох.

– Алина? – Голос Екатерины Сергеевны стал ледяным. – Не знаю никакой Алины. И вам не советую соваться в это дело, Ольга Николаевна. Квартиру… подождите. Наследники объявятся. Всего доброго. – Щелчок. Она бросила трубку.

«Вот тебе и племянница, – подумала Олеся, медленно опуская телефон. – Алина – табу. И предупреждение прозвучало четко: «Не советую соваться». Значит, Алина существует. И она – ключ. И документы – ключ. И квартира – ключ. Который закрыт наглухо».

Она сидела на кухне, глядя на пакет с кормом для Барсика и пирожное «Картошка». Символы провала. Все пути казались перекрытыми. «Эдельвейс» напряжен и опасен. Квартира опечатана. Марья Ивановна с котом сбежала. «Угрюмый» невидим. Даже Дядя Коля заперся в своей бутылочной крепости.

Отчаяние начало подкрадываться, как холодный туман. Что вообще может учительница математики? Одна против системы молчания и страха? Может, Петренко прав? Может, оставить это безнадежное дело?

Олеся открыла тетрадь «Теорема Рыбалко». На первой странице красовалось ее уверенное: «Доказательство убийства». Сейчас оно выглядело как детская самонадеянность. Она перелистнула страницу с контраргументами против Петренко. Они были логичны. Сильны. Но бесполезны без доказательств.

«Нужен прорыв, Олеся Федоровна, – сказала она себе строго. – Нужен нестандартный ход. Как в олимпиадной задаче, когда стандартные методы не работают». Уставилась на список подозреваемых. На «Угрюмого». На его серую машину. И вдруг… мысль.

Машина. Новая. Серая. Тетя Глаша видела. Видела «Наблюдателя», возможно, его. Машины не исчезают бесследно. Они ездят. Их видят. Особенно новые в нашем городе. И есть места… камеры. У подъезда? Нет, у нас старье. Но у «Эдельвейса»? У ТСЖ? У магазина «Красное&Белое», где якобы сидел Дядя Коля? Улицы Ленина, где офис «Эдельвейса»? Могли остаться записи!

Но как их получить? Петренко не даст. Взломать систему? Фантастика. Остается… старая добрая слежка и опрос. Нужно найти того, кто видел эту машину в ключевые моменты. Возле дома в день убийства. Возле «Эдельвейса». Возле квартиры Дяди Коли или председателя ТСЖ.

Это был долгий, нудный путь. Но другого не было. Она взяла новый лист в тетради и вывела заголовок: «Операция "Серая Лошадка"».

Магазин «Красное&Белое» (ул. Парковая): Проверить алиби Дяди Коли. Узнать, видели ли серую новую машину вечером 24 июля? Спросить продавца Славку.

Офис «Эдельвейс» (Ленина, 15): Порасспрашивать местных торговцев, сторожей, парковщиков. Видели ли серую машину в последние дни? Особенно 24 июля вечером?

Дом Председателя ТСЖ (адрес?): Узнать адрес Николая Степановича (у Тети Глаши?). Опросить соседей: видела ли серая машина в дни его визитов «Угрюмого»?

Наш дом (ул. Мира, 15): Тетя Глаша, другие дворовые «наблюдатели». Видели серую машину в день убийства или после? Особенно вечером 24 июля?

Грандиозный план. На него уйдут дни. И нет гарантии. Но это был хоть какой-то вектор. Направление поиска.

Олеся встала, чтобы налить очередную чашку чая. И тут взгляд упал на подоконник. Туда, где стояли мои пакеты из «Магнита» в тот злополучный вечер. Где разбилось молоко и йогурты. И где… лежал осколок синего пластика. От йогурта? Она подошла ближе. Нет. Это было что-то другое. Маленькое, полупрозрачное, синее. Похожее на… кусочек пластика от ошейника для кота?

Олеся подняла его. Да, точно. Обычный пластиковый замочек от дешевого ошейника. Рядом валялось несколько рыжих кошачьих шерстинок. Барсик! Он был тут! В день убийства! Может, выскочил из подъезда, испугавшись шума? Или… выбросился вслед за хозяйкой? Нет, он жив, Марья Ивановна его увезла. Но он был здесь! На месте преступления! И потерял кусочек ошейника.

«Надежное место»… Кот… Ошейник… Мысль ударила, как молния. А если?.. А вдруг?.. Это же классика детективов! Микропленка? Флешка? Записка? В ошейнике!

Олеся сжала в руке крошечный синий обломок. Барсик был не просто свидетелем. Он был возможным носителем улики! И теперь он за сто верст, у дочки Марьи Ивановны, которая «пока не разберется». А эта женщина явно что-то знает и боится!

Адреналин снова забился в висках. Тупик обернулся новой, еще более сложной, но острой задачей. Нужно было найти Марью Ивановну. Узнать адрес дочки. Достать кота. Проверить ошейник. И все это – пока «Угрюмый» или Волков не сообразили того же.

Олеся посмотрела на список «Операция "Серая Лошадка"». Он подождет. Теперь у меня был приоритет. Операция "Рыжий След". Найти Барсика. Проверить ошейник. Раскрыть «надежное место».

«Ну, Барсик, дружок, – подумала она, пряча кусочек пластика в маленький пакетик. – Похоже, ты – главная переменная в моем уравнении. И твоя миссия еще не закончена. Олеся Федоровна Рыбалко начинает поиск. И найдет. Обязательно». Она достала пачку «Юбилейного». Сыщику нужны силы. Особенно когда цель – рыжий кот за сто километров, охраняемый испуганной старушкой.

Глава 8

Мысль о том, что ключ ко всему делу – а именно, возможная микропленка, флешка или записка – зашит в ошейнике рыжего кота Барсика, который сейчас трясется где-то в области в переноске испуганной Марьи Ивановны, не давала покоя. Это было одновременно гениально (Людмила Семеновна была старая школа, могла и на такой метод пойти!) и безумно сложно. Как учительнице математики из Зареченска добраться до некой деревни Шенталы и выведать у перепуганной старушки ее кота?

Первым делом – адрес. Тетя Глаша была нашим единственным источником.

– Шенталы? – переспросила она, откладывая веник. – Там у Марии дочка, Светка… Светлана Николаевна, по-моему. Муж у нее, Валера, тракторист. Адрес? Домик у них на Советской… ну, как въедешь в деревню, направо, потом второй поворот налево… или наоборот? – Она замялась. – Точный не знаю, милая. Мария писала на бумажке, когда давала ключ соседке на случай потопа… но где та бумажка…

Поиски бумажки заняли полчаса и напомнили археологические раскопки в ее крохотной каморке под лестницей. Мы перерыли коробки с пуговицами, старыми квитанциями и пожелтевшими фотографиями. Наконец, в конверте с марками "СССР" нашлась записка: "Ключ у Петровых, кв. 12. Если что – Шенталы, ул. Центральная, 17. Света".

Улица Центральная! Это уже что-то. Олеся чуть не расцеловала Тётю Глашу, одарив ее вторым пирожным «Картошка» и пакетом корма (теперь уже для её дворовых котов).

Подготовка к вылазке. Старенькая «Лада Калина» давно не видела приключений дальше «Магнита» и дачи. Пришлось:

Заправиться: Полный бак (бюджет поёт романсы, но дело важное).

Запастись навигатором: Старый смартфон с офлайн-картами (интернет в полях – миф).

Собрать "детективный набор": Фонарик (вдруг темно), новый пакет корма для Барсика (премиум, теперь это инвестиция!), шоколадка для Марьи Ивановны (и для моих нервов), блокнот-ручка, и главное – фото кусочка синего пластика на телефон (доказательство для Марьи Ивановны, что Барсик был там и его ошейник важен).

Придумать легенду: Я – соседка, волнуюсь о Барсике после трагедии, привезла корм, хочу удостовериться, что с ним всё в порядке. И заодно передать случайно найденную деталь от его ошейника (истинная цель!).

Дорога в Шенталы оказалась испытанием на прочность для «Калины» и моих позвонков. Асфальт сменялся разбитой грейдеркой, потом опять асфальтом с ямами размером с бассейн. Пейзажи – бескрайние поля, перелески, редкие деревеньки. Красиво, но тревожно. Каждый встречный «Газель» или тем более серая машина заставляла сердце ёкать. «Угрюмый» не мог знать о моей поездке? Или мог? Тетя Глаша – болтлива…

Шенталы. Деревня, как сотни других: пара улиц, покосившиеся заборы, запах навоза и свежескошенной травы, важные гуси на дороге. Улица Центральная нашлась легко. Дом №17 – аккуратный, недавно покрашенный домик с палисадником и стареньким «Жигуленком» у ворот. Никакого «Мерседеса». Пока.

Олеся припарковалась чуть поодаль, сделала глубокий вдох, поправила очки (деталь образа) и пошла к калитке. Сердце колотилось. Что, если Марья Ивановна в ужасе захлопнет дверь? Или там уже кто-то есть? Например, та самая Алина?

На мой стук вышла не Марья Ивановна, а женщина лет тридцати пяти – простая, усталая, в фартуке. Дочь, Светлана.

– Здравствуйте, – начала Олеся, стараясь излучать безобидность. – Я к Марье Ивановне. Из Зареченска, соседка снизу. Олеся Федоровна. Переживаю о Барсике… после всего… Привезла ему корм специальный. И вот, нашла детальку от его ошейника у подъезда, думала, пригодится… – Олеся показала пакет с кормом и фото на телефоне.

Лицо Светланы смягчилось.

– Ой, какая вы внимательная! Мама тут, да. Заходите. Только она… нервничает очень. Не на шутку.

В маленькой, но уютной кухне пахло пирогами и… кошачьим кормом. Марья Ивановна сидела за столом, гладила рыжего Барсика, который мурлыкал у нее на коленях. Увидев Олесю, она аж подпрыгнула, глаза округлились от страха. Барсик фыркнул.

– Вы?! Зачем?! Я ничего не знаю! Ничего не видела! – залепетала она, прижимая кота.

– Мама, успокойся! – Светлана положила руку ей на плечо. – Соседка приехала, Барсику гостинец привезла. И детальку от ошейника нашла, смотри.

Олеся показала фото пластика. Марья Ивановна уставилась на экран, потом на шею Барсика. На нем действительно был простой синий ошейник с пластиковым замочком, на котором не хватало как раз такого кусочка.

– Ой, и правда… – прошептала она. – Отвалилось, значит… А я и не заметила…

– Марья Ивановна, – осторожно начала Олеся, садясь напротив. – Я знаю, вы боитесь. И я понимаю почему. Тот мужчина… угрюмый… он приходил к вам? Угрожал?

Она кивнула, губы задрожали.

– После поминок… Постучал. Голос тихий, холодный. Говорит: «Где кот? Кот Голубевой. Он вам не нужен. Отдайте». Я говорю: «Какой кот? Не знаю!» А он: «Не врите. Я знаю, он у вас. И знаю, что вы могли видеть… в тот вечер. Молчите. И кота отдайте. Иначе… неприятности будут. Вам и дочке». Он так посмотрел… – Она содрогнулась. – Как ледянкой по спине. Вот я и сбежала к Светке. С Барсиком. Жалко же зверюшку! И себя жалко!

– Видели вы что-то? В тот вечер? – спросила Олеся, затаив дыхание.

Она замотала головой, потом колебалась.

– Вроде… нет. Я телек смотрела. Крик услышала, грохот… Выглянула в глазок… По лестнице кто-то быстро вниз бежал. Тяжело. Мужчина. В куртке, капюшон надет. Лица не видела. Высокий… – Она замолчала. – А потом… потом Барсик дико орать начал за дверью Людкиной. Я его впустила, испуганного, дрожащего… Он к нам иногда заходил, Людка не запрещала. А на утро… этот тип объявился…

«Высокий мужчина в капюшоне. Бежал вниз. После крика и грохота.» Это совпадало с наблюдениями Рыбалко! Она подтверждала наличие человека!

– А про ошейник? – не удержалась Олеся. – Людмила Семеновна не говорила? Может, что-то в него вшила? Бумажку какую? Флешечку?

Марья Ивановна и Светлана удивленно переглянулись.

– Что вы? – фыркнула Светлана. – Да она просто ошейник от блох купила! Самый дешевый! Никаких флешек!

Надежда рухнула. Олеся почувствовала, как краснеет. Глупость! Романтические иллюзии детективов!

– Ну… мало ли… – пробормотала она. – Вдруг она ему что доверила… как в кино…

– В кино, может, – вздохнула Марья Ивановна. – А Людка… она бы коту не доверила. Она ему и то не особо доверяла, что он не нагадит где не надо. Она другое место надежное говорила…

– Какое?! – вырвалось у Олеси.

Марья Ивановна испуганно сжала губы, погладила Барсика.

– Не знаю я! Не слышала! Знаю только, что не в квартире. Где-то на даче, кажись. У нее старый домик был, в Садовом. Заброшенный почти. Туда она иногда ездила. Говорила: «Там мой сейф». Но где именно… не знаю.

Дача! В Садовом! Новый вектор! Не кот, но дача! "Надежное место"!

Олеся уже хотела задать уточняющие вопросы про дачу, как снаружи раздался рев мощного двигателя. Все вздрогнули. Олеся подбежала к окну.

Подъехал белый "Мерседес". Новый, дорогой, пыльный от проселочных дорог. Из него вышла та самая блондинка – Алина. Высокая, стильная даже в джинсах и простой футболке, с лицом, которое не спутаешь – красивое, но жесткое. Она уверенно направилась к калитке.

– Ой, все! – вырвалось у Олеси. – Алина!

– Алина? – Марья Ивановна побледнела. – Людкина падчерица? Она зачем?!

– Мама, тихо! – прошипела Светлана.

Олеся отскочила от окна, метнувшись взглядом по кухне. Спастись можно было только через заднюю дверь – в огород. Она схватила пакет с кормом (деньги-то потрачены!) и блокнот.

– Светлана, через заднюю! Быстро! Не говорите, что я была! – прошептала Олеся Федоровна.

Светлана, растерянная, кивнула и показала на дверь в сени. Учительница юркнула туда, как раз когда на кухне раздался стук в дверь и уверенный голос блондинки:

– Здравствуйте! Марья Ивановна здесь? Мне нужно поговорить о коте моей мачехи. И о некоторых… вещах, которые могли ей принадлежать.

Олеся притаилась в сенях, прижавшись к прохладной стене. Сердце стучало как бешеное. Алина здесь! Ищет кота и "вещи"! Значит, она тоже в курсе про "надежное место"? Или просто наследство собирает?

Через тонкую дверь Олеся слышала разговор:

– …кот здесь? Он должен быть у меня. По закону.

– Да он тут, но… он наш теперь! Мама привезла! – защищалась Светлана.

– Ваша мама украла кота из квартиры умершей, – холодно парировала Алина. – Я могу вызвать полицию. Или мы решим миром? Вы отдаете кота, а я забываю про этот… инцидент. И про возможные проблемы с незаконным проникновением в чужую квартиру. – В голосе звучал явный шантаж.

– Мы ничего не воровали! – запротестовала Марья Ивановна, но голос ее дрожал. – Барсик сам пришел! Я пожалела!

– Очень мило. Но кот – собственность наследства. Отдавайте.

Олеся слышала недовольное мяуканье Барсика и шум переноски. Алина забрала его! Она увезла Барсика! Теперь улика (пусть и не в ошейнике) и возможный свидетель в ее руках!

Через пару минут «Мерседес» с ревом умчался. Олеся вышла на кухню. Марья Ивановна плакала. Светлана злилась.

– Стерва! Наглость какая! Кота забрала!

– Зато она не узнала про вас, Олеся Федоровна, – всхлипывала Марья Ивановна. – И про дачу… я ей не сказала! Ни слова!

Это было маленькое утешение. Алина увезла кота, но не узнала о соседском визите и не выведала про дачу в Садовом. У Олеси еще был шанс.

Олеся поблагодарила их, оставила корм (теперь для их кошки) и шоколад, и поспешила к своей «Калине». Нужно было уезжать, пока Алина не передумала и не вернулась.

По дороге обратно, трясясь на ухабах, она анализировала:

Барсик: В руках Алины. Ошейник – чист (увы). Но сам кот видел убийцу? Или что-то слышал? Теперь это знает только Алина.

Дача в Садовом: Ключевая зацепка! "Надежное место". Нужно найти этот домик и обыскать до того, как туда явятся Алина, "Угрюмый" или Волков.

Алина: Активно действует. Агрессивна. Шантажирует. Ищет что-то. Значит, тоже в теме. Наследница или что-то большее?

Марья Ивановна: Подтвердила присутствие мужчины (высокий, в капюшоне), бежавшего с места убийства. И подтвердила угрозы "Угрюмого".

Олеся достала блокнот и поверх списка "Серая Лошадка" написала жирными буквами: "ОПЕРАЦИЯ 'САДОВЫЙ СЕЙФ'. Цель: Дача Голубевой в пос. Садовый. Найти. Обследовать. Найти 'сейф'."

"Калина" кряхтела, натужно взбираясь на холм. Она глянула в зеркало заднего вида. Пустая дорога. Пока. Но гонка только начиналась. Теперь у нее был адрес… точнее, направление. Садовый. И надежда, что "надежное место" все еще надежно.

«Ну, Людмила Семеновна, – подумала Олеся, прибавляя газу, – держи свой сейф крепче. Олеся Федоровна едет его вскрывать. Надеюсь, твои бухгалтерские тайны стоят этой тряски на ухабах». Впереди виднелись огни Зареченска. Завтра – новая вылазка. В Садовый.

Глава 9

Обратная дорога из Шенталы казалась бесконечной. "Калина" кряхтела на ухабах, тень белого "Мерседеса" мерещилась в каждом встречном автомобиле, а в голове крутились обрывки разговоров: "…мой сейф… в Садовом…", "Не говорите, что я была!", холодный голос Алины: "…кот должен быть у меня…". Барсик в руках этой ледяной блондинки… Что она с ним сделает? И главное – дача! Ключ ко всему. Надежда теплилась, как уголек в пепле после провала с ошейником.

Олеся въехала в Зареченск уже в густых сумерках. Улицы, залитые желтым светом фонарей, казались чужими и подозрительными. Каждый силуэт в подворотне, каждая припаркованная машина (особенно серая!) заставляла сжимать руль до побеления костяшек. Паранойя? Или оправданная осторожность? После встречи с "Угрюмым" и Алиной грань стиралась.

Припарковавшись у своего подъезда, она несколько секунд сидела в машине, сканируя двор. Тишина. Только лай соседской собаки и далекий гул города. Ничего подозрительного. "Собраться, Рыбалко, – приказала она себе. – Завтра – Садовый. Сегодня – чай, анализ данных и попытка не сойти с ума".

Олеся вышла, тяжело взвалив на себя сумку с пустым контейнером от корма (Барсик-то уплыл!) и блокнотом. Поднялась на третий этаж, ключ привычно щелкнул в замке…

И тут Олесю окатило волной холода. Не просто прохладой от проветривания – ледяным, сырым сквозняком. И запах… Запах улицы, пыли и чего-то… острого, минерального.

Олеся щелкнула выключателем.

Стекло. Море осколков. На полу, на диване, на ее любимом кресле у окна. Ветер гулял по комнате, шевеля занавески, которые теперь болтались на клочьях. А в центре этого хаоса, на куске разбитого стекла, лежало оно. Маленькое, серо-белое, с неестественно вывернутой шеей. Мертвый голубь.

"Ой…" – не звук, а стон вырвался из груди. Ноги подкосились. Олеся прислонилась к косяку, чтобы не упасть, глотая рвотные позывы. Глаза не отрывались от жуткого "подарка". Это был не просто акт вандализма. Это было послание. Четкое, недвусмысленное.

"Лезешь не в свое дело? Вот тебе, училка. Можешь стать следующей. Или хуже."

Страх. Чистый, животный, леденящий страх сковал все тело. Он бил током по вискам, сжимал горло, заставлял сердце бешено колотиться о ребра. Руки тряслись. В ушах звенело. Все детективные азарт, все математические построения – все испарилось, оставив лишь примитивный ужас и желание спрятаться.

Олеся зажмурилась, пытаясь дышать глубже. "Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Олеся Федоровна, соберись! Это просто… уравнение. Уравнение страха. Надо решить его. Как любую другую задачу."

Олеся заставила себя открыть глаза. Не смотреть на голубя. Смотреть на факты.

Время: Вечер, сумерки. Кто-то знал, что меня нет дома? Следил?

Способ: Камень? Кирпич? Обычный булыжник с улицы. Без отпечатков (наверняка). Важно: Камень лежал среди осколков – большой, бурый, с острыми краями. Уличный. Ничего уникального.

Место: Гостиная. Окно выходит во двор, но не на самое оживленное место. Риск быть замеченным? Средний. Видел ли кто? (Спросить Тетю Глашу, Анну Петровну с первого этажа).

"Подарок": Мертвый голубь. Символ? Запугивание. Расчет на истерику. Важно: Голубь был местный, дворовый. Не редкая порода. Убит недавно (тело еще не окоченело полностью).

Цель: Запугать. Предупредить. Остановить расследование. Вывод: Кто-то знает, что я копаю. Знает о моих визитах ("Эдельвейс", Дядя Коля, Шенталы?). И воспринимает как угрозу. Значит, я на правильном пути? Или слишком близко подобралась?

Страх начал отступать, уступая место холодной, яростной злости. Кто они такие, чтобы ломать мой дом? Пугать? Убивать невинных птиц?! Это перешло все границы! Уравнение страха имело решение: гнев. Гнев – отличный катализатор действий.

Первым делом – полиция. Как бы она ни презирала Петренко, игнорировать такое нельзя. Это уже не "несчастный случай", а реальное преступление. Против нее.

Олеся набрала 112, стараясь говорить четко, без дрожи:

– Происшествие по адресу Мира, 15, кв. 32. Вломились в мое отсутствие, разбили окно, бросили в комнату мертвое животное. Я – Олеся Федоровна Рыбалко. Я свидетель по делу Голубевой. Это… это похоже на угрозу.

Дежурный принял вызов, пообещав направить наряд. Ждать? В квартире со свистом ветра и мертвым голубем? Нет уж. Олеся схватила куртку, выбежала на лестничную площадку, заперла дверь и стала спускаться вниз. Лучше ждать участкового на улице.

Именно там ее и застал Семеныч, приехавший через двадцать минут на своей видавшей виды "Ладе-приоре". Он вышел, поправив ремень, его добродушное лицо было озабоченным.

– Олеся Федоровна? Что случилось? Вломились, говорите?

– Не вломились, а вбросили, – поправила Олеся, ведя его наверх. – Окно разбили. И… это.

Когда Семеныч увидел разгром и голубя, он присвистнул.

– Ну и дела… Пакости какие… – Он осторожно обошел осколки, посветил фонариком на камень, на мертвую птицу. – Камень обыкновенный… Голубь… Брр… Здорово, гады, постарались. Напугать хотели?

– Очевидно, – сухо ответила Олеся. – И, судя по всему, это связано со смертью Людмилы Семеновны. Я же говорила, что это не случайность!

Семеныч нахмурился, записывая что-то в блокнот.

– Говорили, говорили… Но это, Олеся Федоровна, уже другое дело. Угроза жизни и имуществу… – Он посмотрел на меня серьезнее обычного. – Вы кого-то подозреваете? Конфликты были? Кому вы могли перейти дорогу… с вашими расследованиями? – В его вопросе прозвучало не осуждение, а констатация факта. Он знал, что она копает.

Олеся перечислила:

Дядя Коля (угрожал вчера: "неповадно будет!").

"Угрюмый" (Марья Ивановна подтвердила его угрозы; он видел меня у Дяди Коли?).

Алина (я была в Шенталах, могла меня заметить?).

Возможно, Волков из "Эдельвейса" (если узнал о моем звонке "племянницей"?).

Семеныч внимательно записывал.

– Николай Сомов… да, он буянил вчера. "Угрюмый"… описание есть? Машина? Алина… фамилия? Волков… – Он вздохнул. – Дело темное, Олеся Федоровна. Очень темное. И вы в него полезли по уши. – Он посмотрел на разбитое окно. – Вот результат. Советую вам… завязывать. Оставить это полиции. Мы разберемся.

– Вы? – не удержалась Олеся от сарказма. – Как с делом Голубевой "разобрались"? Как с несчастным случаем?

Он покраснел.

– Дело Голубевой… не закрыто. Петренко копает. Медленно, но копает. Особенно после ваших намеков на "Эдельвейс" и документы. – Это было новостью! – А тут… это явный криминал. Угроза. Мы обязаны реагировать. Я занесу все в базу, поговорю с Сомовым, поспрашиваю во дворе. Камеры? – Он махнул рукой в сторону двора. – У нас тут только у "Континента" далеко. Бесполезно. Но если что… звоните сразу. И… – он замялся, – …действительно, будьте осторожнее. Двери на замок, окна… ну, это окно… придется заколотить пока.

После его отъезда Олеся стояла посреди хаоса. Холодный ветер гулял по квартире. Запах смерти от маленького тельца на полу смешивался с запахом пыли и Олесиной собственной беспомощности. Заколотить окно… Чем? Доски? Где их взять ночью?

"Ой, всё…" – прошептала Олеся, чувствуя, как слезы наконец подступают. От злости, от страха, от бессилия. Она опустилась на стул уцелевшего обеденного стола, положив голову на руки. Было ли это концом? Следует ли сдаться? Послушать Семеныча и Петренко?

Нет.

Словно щелчок произошел в мозгу. Страх никуда не делся. Он был огромной, холодной константой в уравнении. Но появилась другая переменная – ярость. Ярость за вторжение в ее дом. За испуг. За убитого голубя. За наглую безнаказанность тех, кто толкнул Людмилу Семеновну и теперь пытается запугать меня.

Олеся подняла голову. Глаза упали на тетрадь "Теорема Рыбалко", лежавшую на столе под слоем стеклянной пыли. Она достала ее, отряхнула. Открыла на свежей странице. Ручка дрожала в пальцах, но я вывела:

"Инцидент: 26 июля, ~21:00. Предупреждение/Угроза. Разбитое окно. Мертвый голубь.

Цель: Запугать, остановить расследование.

Подозреваемые: Сомов Н.П. ("Дядя Коля"), "Угрюмый", Алина (падчерица?), Волков С.Д. ("Эдельвейс").

Вывод: Расследование представляет реальную угрозу для Х. Значит, мы близки. ПРИОРИТЕТ: Дача в Садовом. Риск высок, но альтернативы нет. Действовать быстро и осторожно.

Меры безопасности: Повышенная бдительность. Не ходить одна в темноте. Информировать Тетю Глашу/Семеныча о вылазках. Сменить маршруты."

Потом она встала. Нашла в кладовке старую фанеру (остаток от прошлогоднего ремонта балкона), молоток, гвозди. Руки все еще дрожали, но она начала приколачивать фанеру к раме разбитого окна. Каждый удар молотка был как выстрел – громкий, катарсический. Отгоняющий страх. Утверждающий решимость.

"Хорошо, господин Х, господин Угрюмый, мисс Алина, – думала Олеся, вгоняя очередной гвоздь. – Вы прислали мне уравнение страха. Я его решила. Решение – не отступление. Решение – атака. Ваш "сейф" в Садовом? Я буду там завтра. Раньше вас. И я найду то, что вы так боитесь. А потом… потом мы посчитаем ваши шансы на свободу. С точностью до сотых".

Забив последний гвоздь, Олеся оглядела свою работу. Квартира была в полутьме, заколоченное окно выглядело уродливым шрамом. Воздух все еще пахло пылью и смертью. Но страх отступил. Его место заняла холодная, расчетливая решимость. Уравнение изменилось. Переменная страха осталась, но появилась новая, более мощная – воля.

Олеся достала пачку "Юбилейного" (последнюю!) и стакан холодного чая. Завтра будет тяжелый день. День вылазки на дачу. День истины. А пока… пока надо убрать осколки. И этого несчастного голубя. С достоинством. Как подобает учительнице математики, которая только что получила двойку по предмету "Личная безопасность", но не собирается пересдавать. Она собирается преподать урок. Тем, кто посмел ее запугать.

Глава 10

Утро после "голубиного инцидента" встретило Олесю не солнечным оптимизмом, а тусклым светом, пробивающимся сквозь щели в прибитой фанере. Воздух в квартире все еще пахнул пылью и холодом, напоминая о вчерашнем вторжении. Но страх, как ни странно, притупился. Его место заняла лихорадочная сосредоточенность, похожая на состояние перед сложной контрольной. Только ставки были неизмеримо выше.

"Уравнение страха решено, – напомнила Олеся себе, наливая крепчайший кофе. – Константа ярости превысила переменную страха. Действуем."

Подготовка к вылазке в Садовый:

Экипировка: Удобные джинсы, кроссовки (на случай бегства или лазания по руинам), темная кофта. В сумку: мощный фонарик (новый, купленный утром в "Магните"), перчатки (чтобы не оставить отпечатков), бутылка воды, шоколадка, блокнот-ручка, карта поселка Садовый (распечатка из интернета), и – на всякий случай – маленький баллончик перцовки (подарок подруги "для походов в темные переулки", теперь актуально).

Транспорт: Верная "Калина". Полный бак. Проверка давления в шинах (враг не дремлет!).

Информирование: Я позвонила Тете Глаше: "Тетя Глаша, я еду на пару часов по делам. В Садовый. Если меня не будет к вечеру – знайте, где искать". Ее испуганное: "Ой, Олесь, осторожнее ты!" – было слабым утешением, но хоть кто-то знал маршрут.

Псих. подготовка: Глубокий вдох. "Ты учитель математики, Рыбалко, а не герой боевика. Цель – найти, осмотреть, уйти. Без геройств. И без разбитых окон."

Дорога в Садовый была короче, чем в Шенталы, но не менее разбитой. Поселок оказался типичным садоводческим массивом – кривые улочки, заросшие участки, покосившиеся заборы, редкие ухоженные домики среди царства бурьяна и старых яблонь. Улица Вишневая, дом 8. Марья Ивановна говорила: "Последний дом, у леска, совсем развалюха".

Олеся нашла его. И "развалюха" было комплиментом. Домик, скорее, напоминал декорацию к фильму ужасов: покосившиеся стены, облупившаяся краска, заколоченные окна, крыша, поросшая мхом и молодыми березками. Забор давно упал, участок захватили крапива и лопухи в человеческий рост. За домом темнел сырой, невеселый перелесок. Идеальное место для "надежного сейфа" и весьма неподходящее для одинокой женщины.

"Ой, всё…" – выдохнула Олеся, глуша мотор. Тишина была гнетущей. Ни птиц, ни собак. Только ветер шелестел в высоких травах. Чувство, что за мной наблюдают, вернулось с удвоенной силой. Она огляделась. Улица пустынна. Ни машин, ни людей. Только ее пыльная "Лада" выглядела чужеродным пятном.

Проникновение. Передняя дверь была заколочена крест-накрест толстыми досками. Назад? Нет. Обход. С тыла, через покосившуюся калитку, пробралась во двор. Задняя дверь в кухню висела на одной петле. Замок был сломан давно – видимо, местные мальчишки или бомжи уже тут побывали. Сердце упало: а если уже все разграблено? Если "сейф" вскрыт?

Олеся надела перчатки, взяла фонарик (хотя был день, внутри царил мрак) и, отжав скрипучую дверь, шагнула в прошлое Людмилы Семеновны.

Запах ударил в нос: затхлость, плесень, пыль и что-то сладковато-гнилостное. Кухня. Разбитая раковина, пустые шкафчики с вывалившимися дверцами, стол, покрытый толстым слоем грязи и птичьего помета (видимо, окна на чердаке разбиты). Пол скрипел под ногами ненадежно.

Олеся двигалась медленно, светя фонариком в каждый угол. Гостиная. Пусто. Паутина, мышиный помет, обвалившаяся штукатурка. Спальня. Перевернутая кровать с прогнившим матрасом, пустой шкаф. Ничего. Ни следов недавнего присутствия, ни тайников в полу, ни за плинтусами (я проверяла!).

Отчаяние начало подкрадываться. "Сейф"? Где же он? Может, это просто метафора? Или Марья Ивановна ошиблась?

Чердак. Лестница в углу коридора, почти сгнившая. Олеся осторожно ступила на первую ступеньку – скрип, треск. "Не сейчас, Рыбалко, не сейчас!" – мысленно взмолилась она, поднимаясь. Люк на чердак был прикрыт, но не заперт. Отодвинула его, поднимая тучу пыли. Фонарик выхватил из мрака низкий потолок, стропила, груды хлама – старые чемоданы, коробки, сломанная мебель. И запах здесь был еще гуще.

Олеся стала методично, как археолог на раскопках, перебирать хлам. Старые журналы "Работница", пустые банки, рваные одеяла… Ничего ценного. Ничего похожего на документы. Усталость и разочарование сковывали тело. Может, "сейф" – это банковская ячейка? И зря рисковала?

И тут луч фонарика скользнул по старому, пыльному сундуку. Небольшому, оббитому жестью, с массивным, но ржавым замком. Он стоял в углу, подальше от протекающей крыши. Замок висел на петле, но не был защелкнут! Как будто кто-то его недавно открывал и не запер? Или просто сломался от времени?

Сердце забилось чаще. Олеся подошла, откинула тяжелую крышку. Внутри… не золото, не пачки денег. А аккуратные папки, старые тетради в клеенчатых обложках и несколько флешек в полиэтиленовом пакетике. Бинго! "Сейф"!

Олеся схватила первую попавшуюся тетрадь. На обложке корявыми буквами: "Л. Голубева. Личное. Компромат." Внутри – столбики цифр, даты, инициалы, суммы. Пометы: "Волкову – откат", "Подрядчик ТСЖ – двойная оплата", "Клиент N – левая схема", "Алина – долг за квартиру отца". Имена, суммы, схемы! Это был клад! Настоящий клад компромата! То, что искали Волков, "Угрюмый", Алина! То, за что убили Людмилу Семеновну!

Эйфория захлестнула. Нашла! Теорема Рыбалко получала неопровержимое доказательство! Она лихорадочно стала совать папки и флешки в сумку. Нужно убираться отсюда немедленно!

Шум. Резкий, неожиданный. Скрип тормозов под окнами. Олеся замерла, выронив тетрадь. Сердце прыгнуло в горло. Подбежала к крошечному слуховому окошку, густо заросшему паутиной. Прильнула.

Во двор, разбрызгивая грязь, въехал белый "Мерседес". Алина. Она вышла из машины, хлопнула дверью. Лицо было напряженным, сосредоточенным. Она огляделась, ее взгляд скользнул по "Калине", припаркованной в кустах у дороги. Олеся увидела, как ее глаза сузились, губы плотно сжались. Она знала, что Олеся здесь.

Алина не стала звать или стучать. Она уверенно направилась к задней двери – прямо туда, где вошла Рыбалко. Она знала слабое место!

Паника ударила как кувалда. Мозг лихорадочно искал выход. Спуск по лестнице? Она же перехватит! Чердак – ловушка! Окно? Крошечное, заросшее, высоко от земли.

Олеся услышала, как скрипит дверь внизу. Шаги. Твердые, быстрые. Она уже в доме!

"Ой, всё…" – прошипела Олеся в пыльный воздух чердака. Оставался один путь – вперед, через чердак. В дальнем конце, над пристройкой, крыша была частично обрушена, открывая проем в стене соседнего сарая. Сарай выглядел еще более ветхим, но это был шанс.

Олеся схватила сумку с драгоценной добычей, плюнула на осторожность и побежала по шатким доскам чердака, чуть не проваливаясь. За спиной услышала стук сапог по лестнице на чердак! Она поднималась!

Олеся нырнула в темный проем обрушенной стены, царапая руки о торчащую арматуру. Оказалась в сарае, заваленном хламом. Прямо – дверь на улицу! Олеся рванула к ней. Замок заржавел, но поддался после нескольких ударов плечом. Вывалилась наружу, в густые заросли малины с другой стороны участка.

Не оглядываясь, побежала вдоль забора, пригнувшись, к своей "Калине". Слышала за спиной крик Алины, полный ярости: "Стой! Я тебя видела! Верни то, что взяла!"

Олеся влетела в машину, роняя сумку на пассажирское сиденье, завела двигатель. "Калина" взревела. Она дала по газам, выезжая из кустов на ухабистую дорогу. В зеркале заднего вида увидела, как Алина выбегает на дорогу, смотрит вслед. Ее лицо было искажено злобой. Она что-то кричала, но слов не было слышно. Потом она резко развернулась и побежала к своему "Мерседесу".

"Гонка!" – мелькнуло в голове. Моя старенькая "Калина" против мощного "Мерседеса" на разбитой дороге. Шансов ноль. Нужно теряться!

Олеся свернула не на главную дорогу в Зареченск, а на узкую проселочную, уходящую в поля. Знаний местности у Алины не должно быть. Она ехала, трясясь на кочках, постоянно глядя в зеркало. Пока – никого. Через несколько километров выбралась на другую дорогу, ведущую в Зареченск с севера. Никакого белого "Мерседеса" позади не было. Видимо, Алина проскочила дальше, думая, что Олеся поехала прямо.

Только когда въехала в город, Олеся позволила себе выдохнуть. Руки дрожали на руле, спина была мокрой от холодного пота. Но сумка с тетрадями и флешками лежала рядом. Доказательства были у меня!

Олеся припарковалась в людном месте у ТЦ "Олимп", заглушила двигатель и прислонилась лбом к рулю. Адреналин еще бушевал в крови. Олеся только что сбежала от потенциальной убийцы! Нашла компромат! И теперь… что теперь?

Доказательства: У меня есть тетради и флешки Людмилы Семеновны. В них – истина. Но это и мишень на моей спине. Алина знает, что я их взяла. "Угрюмый" и Волков, возможно, скоро узнают.

Безопасность: Дом с заколоченным окном – не крепость. Нужно надежное место для улик и для себя.

Полиция: Идти к Петренко? Сейчас? С этими уликами? Он наконец поверит? Или его "система уравнений" снова даст сбой? А если среди его людей есть "свои" у Волкова?

Алина: Она меня видела. Она знает мою машину. Она не отстанет.

Олеся открыла сумку, достала одну из тетрадей. "Компромат". Листок с пометкой: "Волков С.Д. Откаты по контракту N 7-04/Г. Сумма: 1.2 млн. Доля Люд.С. – 10%". Цифры. Факты. Имена. Это был не просто компромат. Это был приговор.

Холодок пробежал по спине. Не от страха. От осознания власти. Власти над теми, кто убил Людмилу Семеновну. Кто пытался ее запугать.

Она убрала тетрадь, завела машину. Первым делом – копии. Нужно отсканировать или сфотографировать самые важные страницы. В библиотеке? У знакомого с принтером? Потом – спрятать оригиналы. Надежнее дома? Нет. В банковскую ячейку? Дорого, но вариант.

А потом… потом к Петренко. С копиями. Пусть видит доказательства. Пусть его "несчастный случай" рассыпается в прах.

"Ну, господа преступники, – подумала Олеся Федоровна, выезжая на оживленную улицу. – Ваше уравнение только что усложнилось новой переменной. Переменной по имени Правда. И она – в моих руках. Дальше считайте сами. Итог, я думаю, вас не обрадует". Она позволила себе горькую усмешку. Математика, как всегда, торжествовала. Но цена победы росла с каждой минутой. И белый "Мерседес" мог появиться в зеркале в любой момент.

Глава 11

Дверь захлопнулась. Замок щелкнул с такой громкостью, что Олеся вздрогнула, привалившись спиной к холодному дереву. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим гулом в ушах. Сумка с бесценным (или смертельно опасным?) грузом выпала из ослабевших пальцев и мягко плюхнулась на пол в прихожей. Запах пыли, старого дерева и чего-то металлического – запах чердака дачи Людмилы – все еще витал вокруг, смешиваясь с привычным ароматом ее собственного жилища: чая, книг и легкого запаха мела. Контраст был оглушающим. Там – страх, погоня, адреналин, едва не закончившийся встречей с разъяренной Алиной лицом к лицу. Здесь – тишина, порядок, ее крепость. Крепость, в окне которой уже было разбито стекло.

Алина видела меня. Видела машину.

Мысль пронзила сознание, как ледяная игла. Олеся резко выпрямилась, подошла к окну, осторожно раздвинула штору. Улица пустынна. Ни белого «Мерседеса», ни серой тени «Угрюмого». Пока. Но ощущение, что за ней наблюдают, было таким же плотным, как июльская жара за стеклом.

Сначала – безопасность. Потом – анализ.

Она методично проверила все замки, закрыла на щеколду балконную дверь (мысленно представив Людмилу… и отогнала картинку), задернула все шторы. Включила свет. Мир сузился до стен ее квартиры. И до той сумки у порога.

Олеся подняла ее, почувствовав неожиданную тяжесть. Не физическую – ту, что давила на плечи Людмиле. Тяжесть чужих тайн, чужих грехов. Она отнесла сумку на кухню, к столу – своему командному пункту. Рядом с чашкой недопитого холодного чая и стопкой тетрадей с летними заданиями восьмого «Б» теперь лежал сундук с чердака. Вернее, его содержимое.

Сначала пошли тетради. Не ученические, а толстые, в плотных картонных обложках, заляпанные пятнами кофе и чем-то еще. Олеся открыла первую. Внутри царил фирменный почерк Людмилы Семеновны – угловатый, нажимистый, как будто буквы выцарапаны на камне. И цифры. Огромные столбцы цифр. Даты, суммы, номера счетов, сокращенные названия фирм. Рядом – пометки: «10% Волкову», «15% Гаранту за крышу», «Долг Климова – просрочен», «Алина – претензии на кв. 27».

"Эдельвейс". Бухгалтерия подпольного царства, – подумала Олеся, листая страницу за страницей. Это был не просто учет. Это была карта финансовых потоков, щедро сдобренная откатами директору Волкову. Суммы заставляли присвистнуть. Олеся мысленно прикинула свою учительскую зарплату. На один «процент Волкову» она могла бы жить полгода. Уравнение «Доход Волкова = f(воровство, вымогательство)» обретало конкретные коэффициенты.

Вторая тетрадь была посвящена ТСЖ. Здесь фигурировал подрядчик «Гарант-Строй». Ремонт крыши, замена труб, благоустройство двора – каждая строка сметы была раздута, как жаба, а рядом – акты приемки с подписями председателя ТСЖ Николая Степановича и восклицания Людмилы: «Фальсификация!», «Материалы – вторсырье!», «Откат 30%!!!». Людмила явно копала под председателя и его дружков-подрядчиков, собирая неопровержимые, как ей казалось, доказательства. Олеся представила разъяренного Волкова, ищущего пропавшие документы. Вот почему он нервничал. Людмила держала его на крючке. И не только его.

Третья тетрадь была самой интересной и самой опасной. Личные дела. Вернее, компромат на соседей и клиентов «Эдельвейса». Долги, сплетни, реальные и мнимые грешки. Вот запись про Дядю Колю: «Сомов Н.П. – кв. 25. Долг за ком.услуги – 124 567 р. Угрозы выселением. Реакция – агрессия. Связан с «темным» (Угрюмый?)». Рядом карандашная пометка: «Видел?». Вот про Марью Ивановну: «Коршунова М.И. – кв. 18. Подслушивает. Могла видеть? Боится. Кот?». И много, много других имен. Людмила была пауком в центре паутины, тщательно записывающим каждую вибрацию нити. Но пауков тоже едят.

Олеся отложила тетради и взяла флешки. Их было три. Черные, без опознавательных знаков. Как снаряды. Она вставила первую в свой ноутбук. Файлы были зашифрованы. Простые пароли Людмила не любила. Олеся попробовала даты рождения, номера квартир – безрезультатно. Вторая флешка оказалась пустой. Запасная? Или стертая? Третья… открылась сразу. Папка «Наследство». Внутри – сканы завещания покойного мужа Людмилы, где квартира целиком отходила ей. И документы о том, что Алина, падчерица, задолжала отцу крупную сумму перед его смертью. Людмила использовала это как рычаг давления, не давая Алине претендовать на долю. Письма от адвоката Алины с угрозами суда. И последний файл – фото. Алина в дорогом ресторане с мужчиной. Лица неразборчивы, но силуэт мужчины… широкие плечи, короткая стрижка. Угрюмый? Олеся прищурилась. Слишком расплывчато. Но мотив у Алины был не просто наследственный – он был личный, озлобленный. И очень, очень сильный.

И наконец, дно сумки. Конверт. В нем – пожелтевшая вырезка из газеты десятилетней давности о пожаре на одном из складов «Эдельвейса», где погиб человек. И распечатка электронного письма без подписи: «Л.С., прекратите копать. Прошлое должно остаться в прошлом. Для вашего же блага. И помните о пожаре». Угроза. Туманная, но зловещая. Какое прошлое? Кто погиб? При чем здесь Людмила? И Волков?

Олеся откинулась на спинку стула. Перед ней на столе лежал не компромат. Лежала бомба. Слитая в одну кучу взрывчатка – финансовые махинации Волкова, коррупция в ТСЖ, долги и тайны соседей, яростный конфликт с Алиной, угрозы «Угрюмого» и какое-то темное прошлое, связанное с пожаром. Уравнение убийства обрастало переменными с пугающей скоростью: X (Волков), Y (Алина), Z (Угрюмый), а также множество других коэффициентов – от Дяди Коли до председателя ТСЖ. И все они были взаимосвязаны, как члены одной сложной, нелинейной функции, где Людмила была точкой разрыва.

Олеся закрыла глаза. В ушах снова зазвучал грохот падения, визг тормозов Алинойной машины, тихий голос «Угрюмого» в трубке (ей почудилось). Она открыла глаза и посмотрела на разбитое окно, заклеенное картоном. Бомба была не только на столе. Она была здесь, в ее квартире. И детонатор – эти самые тетради и флешки – был в ее руках.

Ну что ж, Людмила Семеновна, – мысленно обратилась она к погибшей соседке. – Вы собрали свой "сейф". Теперь мне предстоит решить ваше последнее уравнение. С тремя неизвестными… и с киллер-приложением в виде Алины и Угрюмого. Отличная задачка на летних каникулах.

Она глубоко вздохнула и потянулась за блокнотом. Первым делом – составить список. Систематизировать угрозы. Потому что хаос на столе был лишь отражением хаоса, который теперь царил в ее жизни. И чтобы его победить, нужен был порядок. Математический порядок. Даже если за окном поджидали вовсе не абстрактные переменные.

Глава 12

Тиканье кухонных часов, обычно едва различимый фоновый шум, теперь грохотало в ушах Олеси, как метроном, отсчитывающий последние секунды перед взрывом. Перед ней на столе лежал не блокнот с уравнениями, а поле боя. Листы были испещрены колонками, стрелками, вопросительными знаками и подчеркнутыми угрозами: