Крест ассасина бесплатное чтение

ПРОЛОГ

Год 1192 от Рождества Христова. В январе английский король Ричард занял город Аскалон и приказал восстановить его укрепления, которые были разрушены Салах ад-Дином. Весной этого же года переговоры продолжились, как и короткие стычки между противоборствующими сторонами. В то же время королю пришло тайное послание от бывшего рыцаря ордена тамплиеров (храмовников), в котором говорилось, что накануне гибельной битвы при Хаттине (1187), когда судьба Святой Земли была поставлена на карту и проиграна, он зарыл реликвию в песок, чтобы спасти ее от мусульман. Теперь он готов отдать реликвию королю Ричарду. Король отправил на встречу с тамплиером одного из своих лучших рыцарей и помощников, сэра Джона Ллойда, во главе небольшого отряда. Судьба этого отряда и самого сэра Джона осталась неизвестной, а встречи с тамплиером так и не состоялось.

Узнав о нападении Салах ад-Дина на Яффу, король Ричард сломя голову поспешил на битву. Одержав победу, однако, он вынужден был прекратить дальнейший поход: из Англии приходили дурные вести о самовластных поступках младшего брата короля Джона (Иоанна Безземельного). Ричард с беспокойной поспешностью стремился домой, и это побуждало его к уступкам. По договору, заключенному в сентябре, Иерусалим остался во власти мусульман, Святой крест не был выдан; пленные христиане ожидали своей горькой участи в руках Салах ад-Дина, укрепления Аскелона крестоносцы обязались срыть с обеих сторон. Такой исход сводил на нет все успехи Ричарда, но делать было нечего.

Много времени спустя тот же тамплиер, оставшийся в живых, объявился у короля Иерусалимского Генриха Шампанского и сказал ему, что если ему дадут проводника до поля битвы, он всё же отыщет Святой Крест, который ранее закопал собственными руками. Король предоставил рыцарю проводника-сержанта, уроженца этой страны, и вместе они отправились на поиски. Но как ни искали они в течение трех ночей (чтобы избежать встречи с сарацинами), ничего не нашли. И хотя впоследствии турки хвастались, что обладают реликвией, все-таки, похоже, что Святой Крест остался навсегда погребенным в песках, где его спрятал тамплиер.

***

ЧАСТЬ 1. Кай. Ищущий

Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!». Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона. «За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое». (Псалом 90).

***

Жара сводила с ума. По примеру своих рыцарей мужчина во главе отряда снял шлем, но даже это не облегчило мучений. Капли пота текли по высокому, бледному лбу, обрамлённому чёрными, как вороново крыло, волосами, собранными в хвост. Путник смотрел вперёд с глухой решимостью и отрешённостью человека, который не замечает препятствий перед целью. Жестокий был этот взгляд; твёрдый, как сталь, и безразличный, как орудие палача.

– Скоро вечер, – раздался тоскливый шёпот за спиной. – Похолодает…

– Хорошо, что командир разрешил снять кирасы, – так же негромко заметил второй голос. – В них мы бы попросту спеклись под вражеским солнцем…

– Зато в одних кольчугах нас нашпигуют стрелами, как перепёлок, если попадёмся…

Мужчина крепче стиснул зубы. Лицо его, открытое и волевое, казалось бы красивым, если б не колючий взгляд и жёсткие складки, осевшие у плотно сжатых губ. Сэр Джон не был молод. Тридцать восемь лет – именно столько исполнилось первому советнику Ричарда, его верному помощнику и одному из лучших рыцарей Англии. Свою жизнь он посвятил королю, не отходя ни на шаг и удерживая Львиное Сердце, насколько хватало возможности и влияния, от неразумных, недальновидных, порой сумасбродных поступков. Во многом благодаря сэру Джону удалось королю унять резню на Сицилии и восстановить порядок среди собственных войск, пустившихся в грабежи и насилие. И всё же повлиять на жестокого, властного Ричарда лорду оказалось не под силу – оставалось лишь разгребать последствия.

После всего пережитого вместе с королём лорд Ллойд оказался единственным, кому Львиное Сердце мог поручить это задание. Сэр Джон разрывался на части. Он знал, что нельзя оставлять короля в грозящей ему опасности. Вспомнить хотя бы того ассасина из Акры!.. И в то же время опытный рыцарь понимал, что никто не выполнит миссию лучше, чем он сам. Иерусалимская часть Креста Господня вернётся христианам, и это, пожалуй, станет единственной их победой на Востоке.

Сэр Джон дёрнул щекой, придерживая коня и пропуская отряд вперёд. Весь поход обернулся сплошным грехопадением, кровавой бойней, которую никак нельзя было назвать священной. Он знал это, отправляясь на войну с Ричардом, и видел это теперь своими глазами. И в то же время в своей любви к Богу и преданности королю он не мог оставить его, как это сделали многие.

– Отец? – к нему подъехал Кай, натягивая поводья, чтобы не обогнать командира отряда. Тихий голос сына, всегда ненавязчивый, очень спокойный, вынудил его прислушаться: Кай редко осмеливался обращаться к нему на людях. – Дальше нужно ехать осторожнее. В прошлый раз мы встречались здесь с сарацинами. Нельзя рисковать…

– Мы можем уповать только на Бога, – глухо ответил командир, не глядя на сына. – Скрыться тут мы не сумеем. Если нас найдут сарацины – вы все знаете, что делать.

Кай кивнул, пряча глаза. Он знал. Лорд Ллойд ещё в лагере запретил всем четверым вступать в бой, а при встрече с неприятелем следовало пришпорить коней и постараться уйти от погони. Но в гористой местности, куда их занесло, отступать некуда. Случись погоня… кони взмылены и устали, рыцари изнывают от жажды – они станут лёгкой добычей. Но отец прав. У них не оставалось выбора, кроме как, перекрестившись, проехать эту гряду.

Рыцарь с медными волосами обернулся, посмотрел на юного лорда. Сэр Джерольд, единственный товарищ молодого крестоносца, был на время похода почти единственным для Кая собеседником, не считая отца.

Дальше ехали молча. Скалистая тропинка, по которой стучали копытами их кони, резко обрывалась с одной стороны, являя отвесный, покрытый пустырной травой и валунами склон, ведущий, казалось, в самую бездну. С другой стороны их стеной прижимали горы, надменно и безразлично взирая на пришельцев. Отсюда и полетели стрелы – внезапно, вдруг, оставив после себя лишь злой, беспощадный свист в воздухе.

– Засада!!! – дико закричал сэр Джерольд, и тотчас сверху раздались боевые кличи сарацинов.

– Вперёд! – гаркнул командир. – Вперёд, вперёд!!!

Ехавшие первыми рыцари пришпорили лошадей, рванув в галоп, и хрип измученных животных прощальным эхом раздался в ушах Кая, когда в воздухе свистнуло – и плечо обожгла острая, злая боль, опрокинув его назад. Конь под ним испуганно заржал, поднимаясь на дыбы – и Кай рухнул вниз, на тропу, не удержавшись в седле и выпустив из рук щит, подаренный когда-то отцом. Отчаянный крик сэра Джерольда и яростный возглас лорда Ллойда были последним, что он услышал. Кай упал с обрыва, покатившись по каменистому склону, и от удара затылком о подвернувшийся булыжник мир завертелся ещё быстрее, ещё страшнее – и утянул его с собой в самое сердце воронки…

Кажется, прошла целая вечность, пока он падал вниз. Он запомнил только короткий всплеск ужаса при соприкосновении с воздухом, а затем – адскую машину, которая крутила его, ломала кости, царапала, рвала на части и с каждым ударом всё глубже вбивала раскаленные шипы ему в грудь. Самый страшный удар – последний. Будто со стороны наблюдал он, как собственное бессильное тело тяжело упало на дно ущелья и больше не шевелилось, – и лишь жгучая боль доказывала с каждым вдохом, что он ещё жив.

Кай всё ещё смотрел на неестественно изломанное тело сверху, когда почувствовал, как горит кожа. Медленно испаряется, будто вода в жаркий летний день, позволяя жадным лучам чужого солнца пробраться к костям и поглотить их своей неумолимой яростью. В его теле словно совсем не осталось ни воды, ни крови; он попытался сглотнуть и не почувствовал своих губ. Верно, под палящими лучами он давно превратился в песок, в прах, и лишь потому, что в этой жуткой пустыне нет ветра, он не разлетелся по её бескрайним и равнодушным просторам. Какой позор – умирать вот так… Так и не выполнив миссию, так и не защитив своего короля, так и не увидев в глазах отца тепла…

…Кай пришёл в себя, как только солнце добралось до зенита, и даже слабо удивился: когда они ехали по дороге, оно клонилось к западу. Сколько же времени он лежал здесь?

Крестоносец попытался повернуть голову, и ему это удалось с большим трудом, чем он ожидал. Кай осмотрелся – одними глазами, до боли напрягая ослабевшее зрение – и застонал. Он лежал на дне ущелья, в поросшей колючей травой канаве, а над ним возвышались горы – надменные, бесконечно высокие. Он никак не мог поверить, будто сам недавно упал с одной из этих тонких, словно человеческий волос, каменистых троп.

Что-то неприятно давило в левый бок; должно быть, рукоять меча, единственного, что осталось у него из амуниции. Шлем и щит он потерял там, наверху; кираса лежала в дорожных сумках на верном коне, который наверняка достался сарацинам, если его не зацепила неосторожная стрела.

Кай поднял руку – по сравнению с чугунной головой та оказалась лёгкой, словно пушинка, и такой же неуправляемой – и коснулся груди, там, где что-то мешало дышать. И застонал ещё раз – хрипло, тяжело, от пронзившей вдруг всё тело острой боли, накрывшей сознание кровавой пеленой.

Когда он вновь открыл глаза, то уже ясно осознавал себя. Тело, ранее бывшее таким невесомым, таким эфемерным, вдруг налилось расплавленным свинцом и взрывалось резкими толчками боли, которая расходилась волнами, заставляя вновь и вновь переживать мучительный полёт вниз. Только в двух местах он не чувствовал боли: в левом плече и бедре, но, попытавшись до них дотянуться, Кай ощутил под пальцами осколок стрелы, и сразу под ней – порванную кольчугу, так и не защитившую хозяина. От прикосновения плечо пронзила дикая боль – похоже, стрела застряла в кости, чудом не угодив в сердце – но Кай, стиснув зубы, попытался вытащить её. Раз за разом он цеплялся за обломок стрелы, торчащий из груди, но пальцы, затянутые в кожаную перчатку от тяжёлой кирасы, никак не могли сомкнуться вокруг него, и каждое движение всё больше тревожило рану. Левая рука совсем не слушалась – Кай не стал и пытаться воспользоваться ею, ведь это означало потревожить засевший глубоко внутри наконечник. Вторая стрела попала в незащищённое поножами левое бедро; а ужасная слабость не позволяла рыцарю даже сдвинуться с места. Кай с трудом повернул голову в сторону дороги. Ему разбило голову – трава у глаз оказалась тёмно-рыжей, и кое-где сверкала на солнце красным – рана не зарубцевалась. Он не мог себя осмотреть, даже поднять голову не пытался. Слабость… проклятая слабость. Кай шевельнул пересохшими губами, провёл по ним сухим языком – и хрипло застонал.

Умирать своей смертью оказалось мучительно… медленно. Медленно, медленно солнце чужой земли выжигало его ещё живое тело дотла, медленно уходили последние капли крови, и медленно, очень медленно он умирал.

…Это длилось, казалось, целую вечность, когда чья-то тень закрыла его от жестокого светила, и Кай невольно расслабился, поворачивая голову к благословенной тени.

***

…Сэру Каю Ллойду исполнилось восемнадцать лет. Долгожданная, достойная дата, отделяющая отрока от взрослого мужчины. Даже отец, лорд Ллойд, улыбнулся ему в тот день. Вспомнил, хотя многие потеряли счёт дням и месяцам на чужой земле.

– Сын мой, – жёсткие губы коснулись лба, и Кай замер, впитывая в себя тёплый отеческий поцелуй, – ты теперь мужчина. Служи честно тем, кому ты присягнул на верность, и храни в своём сердце христианскую веру. Слушай свою совесть, Кай, и никогда, никогда не спорь с ней.

Кай хорошо запомнил чёрные глаза отца, их взгляд, уверенный, властный, и в этот единственный миг – полный отеческого тепла. Лорд Ллойд сжал плечи сына, улыбнулся ему, не разжимая губ, и направился прочь, к шатру, где его распоряжений уже ждали лучшие рыцари королевского войска. Чёрные, смоляные, как вороново крыло, волосы блестели на солнце, и в который раз Кай пожалел, что совсем не похож на отца – красивого, высокого мужчину, опытного воина, талантливого командира, воплощение рыцарского долга и чести. Не досталось ему и сурового нрава сэра Джона Ллойда, неподкупной твёрдости, проницательности, непримиримости. Противников у лорда не имелось, а те, которые появлялись, надолго не задерживались.

Кай уважал и был безгранично предан отцу. Он бы многое отдал, чтобы лорд признал его равным себе. Сэр Кай старался, очень старался. Ему было, что доказывать. Его любви и послушания отец не замечал первые десять лет его жизни. Старый рыцарь-монах, воспитывавший маленького Кая, объяснял, что у отца есть более важная задача – воспитать своего старшего сына, Роланда, достойным человеком. И что до Кая очередь обязательно дойдёт. Но первыми дошли грязные, злые слухи…

Мать, леди Элис Ллойд, Кай помнил плохо. Ему едва исполнилось три года, когда её забрали из родового замка. Он помнил странное смятение, шёпот слуг, косые взгляды и вязкую густую тень, упавшую на поместье. И в тот же день в его память ворвался отец – высокая фигура в латах, окровавленный меч, взгляд, полный ледяной ненависти, направленный на него, на Кая… Годы шли, и страшные образы притуплялись. А потом начались первые ссоры старшего брата Роланда и лорда Ллойда…

В день его восемнадцатилетия они вернулись в Акру. Сэр Кай в отчаянии смотрел на разорённый, разрушенный город, как и на все прочие поселения, по которым они шли огнём и мечом. Его ужасало происходящее на святой земле. Кай уже участвовал в боях, и за три года военных походов его сердце загрубело, казалось, достаточно, чтобы привыкнуть к истинному лицу войны, её низости и лжи. Но равнодушию Кай так и не научился.

Отец никогда не обсуждал с ним короля и его жуткие приступы безумия, ничего не говорил и о самом походе, но Кай чувствовал, что лорд недоволен. За годы молчаливого наблюдения за сэром Джоном юный крестоносец изучил его бесстрастное лицо, привычки и характер, и потому понимал отца с полувзгляда. Он знал, о чём тот подумает, как посмотрит, о чём заговорит, едва ли не до того, как отец сам понимал это.

Не раз Кай ловил на себе его странные взгляды – не то грустные, не то виноватые. Встретившись глазами с сыном, лорд Ллойд тут же отворачивался, и красивое лицо превращалось в неподвижную маску.

И всё же отец научился если не любить, то по-своему уважать младшего сына. У Кая оказалось врождённое чутьё на опасность, а цепкость ума и проницательность заменяло тихое, ненавязчивое внимание, которое он оказывал собеседнику. Мягкость, с какой он относился к людям, и неподдельное участие, расслаблявшее человека настолько, что юного лорда переставали воспринимать как угрозу, позволяли молодому рыцарю увидеть гораздо больше, чем он считал нужным говорить вслух. Отец ценил это; а ещё – дар исцеления, которым Бог наградил младшего сына. За редкие моменты внимания Кай был благодарен до безумия. Лорд Ллойд знал это, и оттого чувство вины в нём разгоралось ещё больше.

– …Кай, – молодой рыцарь вздрогнул, открывая глаза, и резко обернулся.

В приоткрывшуюся дверь сунулась знакомая голова. Увидев стоявшего на коленях перед распятием друга, сэр Джерольд слегка смутился.

– Молишься? Я позже зайду.

– Нет, Джерольд, я просто… я закончил, – Кай поднялся с колен, шагнул к грубой постели, присел на край, растирая уставшие глаза. – Заходи.

Друг скользнул внутрь, опасливо косясь на коридор. Сэр Кай ночевал в одной с лордом Ллойдом келье, и присутствию сэра Джерольда командир бы не обрадовался. Сэр Джон вообще не одобрял их дружбы.

– Завтра казнят шпиона, которого мы поймали в лагере, помнишь? – в тусклом свете лучины медные пряди Джерольда отливали почти кровавым блеском. Молодой рыцарь перешёл на шёпот: не хватало ещё, чтобы их слышали. – На площади…

Кай кивнул.

– Ты придёшь?

– Как велит отец, – тихо и невыразительно ответил рыцарь.

Джерольд задержал взгляд на друге. Лорд Ллойд и сэр Кай были непохожи так разительно, что об этом не уставали судачить в войске. Статный, черноволосый лорд – и невысокий, светлый Кай. О супруге лорда, леди Элис, знали мало. Как и о старшем брате Кая, Роланде, который исчез три года назад и больше никогда не появлялся в Англии. Весь их род, тайна фамилии, вызывали не одну волну сплетен и пересудов. Задавать вопросы хладнокровному, опасному лорду никто не решался, но и на первый взгляд мягкий, уступчивый Кай оказался для шпионов не лучшим информатором. Ни один охотник до слухов не мог вытянуть и слова из юного Ллойда, и спустя какое-то время обсуждать то, разгадку чему добыть всё равно не получилось, перестали.

– Твой отец уйдёт с его величеством, – снова зашептал Джерольд. – Я точно знаю, я слышал. Они собираются в обход ещё до рассвета, и будут наблюдать казнь с балкона, вместе с капитанами.

Кай не ответил, и Джерольд подавил вздох. Он ни разу не видел, чтобы друг улыбался, и никогда не слышал его смеха. Кай не завязывал разговора первым, уклонялся от рыцарских забав, безумств, бесчинств. Молодого рыцаря не очень любили, но и открытой неприязни к нему никто не испытывал. Джерольд привязался к нему по-настоящему после одной битвы, когда его лошадь завалилась набок, намертво пригвождая рыцаря к земле. В момент отступления крестоносцев он оказался почти в тылу противника. Сэр Кай заметил, повернул коня, спрыгнул наземь, упёрся плечом в тяжёлую тушу…

И Джерольд понял, что те, с кем он делил брагу на привале, боевые товарищи, с которыми он грабил небольшие посёлки втайне от командиров, давние друзья, – все бросили его погибать, и только странный, отрешённый сын лорда вернулся за ним.

Но дружить с молчаливым Каем оказалось не так интересно, как с теми, кто не отказывал себе в развлечениях. Окончательно сэр Джерольд изменил своё мнение, когда после очередного набега лежал в шатре с разбитой головой, а лекарь всё не шёл, потому что раненых оказалось очень много. Кай появился, когда он уже совсем отчаялся. Промыл рану, наложил мазь, перевязал, не уставая шептать неслышные молитвы. Джерольд смотрел на друга, на его светящееся внутренним светом лицо с внимательными зелёными глазами, и со страхом понимал, что боль исчезла напрочь, словно Кай её рукой снял. С тех пор Джерольд привязался к нелюдимому молодому рыцарю, и – чего греха таить – не без тайного умысла. Порой Каю стоило лишь положить ладонь поверх раны – и боль утихала, забиваясь вглубь, оставляя хотя бы на время ослабевшее тело. Джерольд стыдился корыстных своих побуждений, но отказать себе в общении с юным рыцарем не мог.

– Кай, – вкрадчиво начал Джерольд, – а я на площади книжную лавку видел.

– Правда? – Кай поднял глаза, и Джерольд с удовольствием закивал: нащупал наконец ахиллесову пяту непробиваемого рыцаря.

– А то! Выберешь, что душе угодно. Наверняка всё на арабском, но ты у нас учёный…

Кай задумчиво глянул на друга. Учёным он не был, но арабскую речь за годы блужданий по чужой земле уже понимал. Читал Кай на арабском ещё плохо, сказывалось отсутствие книг и учителей, но он не сдавался. Отец оказался снисходителен к его слабости, если только Кай не занимался чтением в ущерб тренировкам и службе.

– Хорошо, – сказал он, – если я не понадоблюсь отцу, отправимся с тобой на площадь.

…На площади было грязно и людно, и они с Джерольдом держались вместе, поближе к помосту. Кирасы и шлема не одели, ограничившись кольчугами и мечами. Вдоль стен выстроились крестоносцы, перед виселицей уже шумела толпа.

– Кай, – шепнул Джерольд, рассматривая смуглые, чужие лица, – дождёмся конца, и ускользнём потихоньку, пока нас не хватились. Забежим в книжную лавку…

– Ведут.

К виселице уже подводили шпиона. Король Ричард и лорд Джон Ллойд наблюдали казнь с невысокого балкона над площадью, под ними высилась плаха. Кай глянул на отрешённого отца, но тот не ответил на взгляд сына, и рыцарь отвернулся.

Казнь началась. Шпион не вырывался, не упирался, только дрожал мелко-мелко и прятал ненавидящий, горящий взгляд.

– Жители Акры! Христиане!..

Кай опустил слезящиеся от ветра глаза, не глядя на взявшего слово проповедника. Сэр Джерольд покосился на друга: Кай опустил веки, и лишь безмолвно шевелящиеся губы доказывали, что тот всё слышит.

Засмотревшись, сэр Джерольд пропустил момент, когда от толпы метнулась быстрая тень, и дикий крик прорезал тишину:

– Ассасин! Убийца!..

Тяжеловооруженные крестоносцы не успели оказаться на плахе, и потому первым, кого встретил убийца, прыгнувший на помост, был сэр Кай. Низкий капюшон всколыхнулся, человек на миг замер, и рыцарь сумел рассмотреть смуглое лицо с холодными синими глазами. Ассасин оттолкнул его, прыгнул вверх, подтянулся, забираясь на дыбу, и, почти не задерживаясь, метнулся вперёд и вверх, на балкон.

Кай резко обернулся, увидев, как узкое лезвие скользнуло по щеке Ричарда. Короля тотчас закрыл собой отец, и закованный в сталь кулак сэра Джона ударил по незащищённому лицу убийцы. Не удержавшись, тот взмахнул руками, падая вниз. Кай отступил на шаг, но ассасин перекатился, тут же поднимаясь на ноги, и метнулся в толпу. Крики и вопли горожан только усилились, когда вслед за ним устремился отряд крестоносцев. Сэр Кай отпустил судорожно сжатую рукоять меча и обернулся.

Отец заслонял собой короля Ричарда, глядя на сумасшествие, развернувшееся на месте казни. Король морщился, прижимая руку к рассечённой щеке.

– Заканчивайте, – бросил он палачу и покинул балкон.

Лорд Ллойд обернулся, встречая взгляд сына, и коротко кивнул. Сэр Кай тотчас заторопился, покидая помост. Он нужен там. Отец был прекрасно осведомлён о его умении снимать боль, и, конечно, королю Ричарду это сейчас очень бы пригодилось…

***

Он умирал, казалось, уже целую вечность, когда чья-то тень закрыла его от жестокого светила, и Кай невольно расслабился, поворачивая голову к благословенной тени.

Вода коснулась его губ, и Кай жадно распахнул их, принимая божественную влагу. Собственное горло отказалось служить – он не мог глотнуть, захлёбываясь, давясь, дрожа от жажды и невозможности её утолить.

– Ссох, ссох*, – сказал чей-то голос.

(*араб. – Тише, тише).

Кай безумно хотел увидеть говорящего, но не мог раскрыть глаз. Кто-то поддержал его голову, помогая воде просочиться в непослушное горло. Кажется, он сделал всего несколько глотков – а затем безжалостная рука отняла флягу от его губ.

– Будет больно, – предупредил тот же голос.

Кай едва расслышал его из-за адского звона в ушах. Плечо обожгла боль, но юный лорд даже вскрикнуть не сумел; лишь зажмурился, чувствуя, как по щеке скатилась одинокая слеза.

– Ещё.

Боль вспыхнула вновь, в левом бедре, и на этот раз от неожиданности Кай открыл глаза.

Солнце ударило слепящими лучами; серо-голубое небо и высокие горные хребты казались далёкими, невозможно чужими – и на их фоне смутно знакомое лицо человека, склонившегося над ним. На миг их взгляды встретились – блуждающий, ищущий Кая и острый, пронзительный незнакомца – а затем молодой рыцарь закрыл глаза, позволяя сознанию рухнуть в небытие.

***

…Во внутреннем дворике царили тишина и прохлада. Кай ожидал возвращения отца, отправившегося на встречу с информатором. Недавние беспорядки в городе требовали расследования; свидетельства соглядатаев пришлись бы кстати. Кто-то собирался отравить все источники воды в городе, а нынешней шаткой власти Ричарда это не могло не навредить. Кто бы мог подумать, что им не будут рады даже христиане, мирно сосуществовавшие с арабами в Акре до прихода крестоносцев. Отец ничего не говорил, но Кай видел сам – Ричард отменил все льготы, заставил мирное христианское население снабжать его армию провиантом и припасами, поставил их в состояние войны с соседями-арабами, и это, конечно, никому не нравилось. Отравление источников могло стать той последней каплей, которая переполняет чашу народного терпения.

Лорд Ллойд делился тайнами с младшим сыном неохотно, но достаточно спокойно, зная, что Кай, несмотря на юный возраст, не страдал пустословием. Сын не настаивал, не выпытывал, но лорд всё чаще делился с ним своими мыслями, планами и рассуждениями, которые скрывал от всех прочих. Младший сын оказался той бессловесной, но беззаветно преданной поддержкой, какую сэр Джон искал и не находил в других, порой гораздо более зрелых людях.

Блаженный покой – редкие минуты без муштры, тренировок, палящего чужого солнца и бесконечной агрессии. Сэр Кай прислонился спиной к колонне, откидываясь на каменной скамейке. Отец не позволял ему ходить безоружным и без доспехов, и Кай подчинялся беспрекословно. Бывали в Акре случаи, не раз и не два, когда расслабившихся крестоносцев резали, как собак, в подворотнях и на узких улицах, и молодой рыцарь считал требование отца справедливым.

– Держи, держи его!!!

Кай оторвал голову от колонны, вслушиваясь в крики на улице. Шум погони прокатился мимо двора, дальше по кварталу, и рыцарь вновь расслабился, складывая руки на коленях. Не осталось сил даже молиться, поэтому подниматься юный лорд не спешил.

Молитва – то единственное, что не мог ему запретить даже отец. Порой сэр Кай ловил себя на мысли, что скучает по жизни в монастыре, куда его отправил сэр Джон в неполные семь лет, и он где провёл почти столько же – семь лет, наполненные молитвой, постом и долгими тренировками под руководством сэра Кеннета, монашествующего рыцаря, заменившего ему в те годы семью. Кай скучал по любимому брату Роланду, скучал даже по лорду Ллойду, но там, в монастыре, в каждой молитве, на каждой службе он чувствовал такую бесконечную Божественную любовь, такую близость к Господу, какую ни разу не ощутил здесь, на Святой земле. Быть может, это оттого, что он стал недостаточно усерден в молитве, делал себе попущения в постные дни, и лишь один раз сумел попасть на службу – уже здесь, в Акре, приняв Святое Причастие…

– Куда он делся?!

– Проверь соседнюю улицу! Живее, живее!

Кай, не отрываясь от колонны, повернул голову в сторону улицы. По проулку сновали стражники и горожане, спешившие по своим делам и опасливо обходившие крестоносцев стороной.

Отделившийся от людского потока человек, припадая на одну ногу, проковылял через арку, проходя во внутренний двор. Сэр Кай тотчас насторожился. Человек был одет в простую одежду – такую здесь носили ремесленники и мастера – а на голове торчал грязный тюрбан, ткань с которого свисала на лоб, закрывая пол-лица, но тружеником он всё равно не казался.

– Стой, – потребовал сэр Кай, поднимаясь. – Кто такой? Здесь проход запрещён.

– Я гончар, мессир, – пробормотал мужчина, пытаясь обойти крестоносца. – Работаю тут недалеко… простите, мессир! Думал сократить путь… я уйду, мессир, простите! Да благословит вас Бог…

– Постой, – напряжённо велел Кай, делая шаг навстречу. – Твоё лицо… кажется знакомым. Я тебя знаю?

– Что вы, мессир, что вы! – всплеснул руками человек, продолжая делать осторожные шаги. – Откуда? Никто из благородных не удостаивал меня августейшим вниманием! Я делаю простую глиняную посуду, мессир… всего лишь скромный ремесленник…

– Ремесленник, – медленно повторил Кай, опуская глаза на смуглые руки гончара. – Ремесленник…

Мысль сформировалась быстро.

У гончаров не бывает такой гладкой, чистой кожи. И свежую кровь на сбитых костяшках у них не часто встретишь.

Кай вскинул глаза, встречаясь взглядом с мужчиной, и мгновенно выхватил из ножен меч. Потому что уже видел однажды эти синие, как море, глаза на умном – слишком умном для простолюдина – лице.

– Я видел тебя! На площади, во время казни! Ассасин! Убийца…

Синие глаза блеснули, и мужчина сразу стал другим. Да, теперь Кай бы не ошибся. У ряженого гончара даже осанка изменилась, и рыцарь безошибочно определил, что уже через секунду они сцепятся в смертельной схватке. Но в следующий миг со стороны улицы раздались злые голоса, бряцание кольчуг и доспехов, и на лице загнанного в каменную ловушку убийцы отразилась дикая, холодная ярость. Ассасин подался вперёд, и Кай понял, что теперь, прижатый к стенке, он не уйдёт, не забрав с собой хотя бы одну жизнь. Даже если его самого защитит стража – здесь и сейчас разразится бойня, и погибнут люди…

– Готовься к смерти, крестоносец, – раздался незнакомый, так непохожий на блеяние гончара, злой и насмешливый голос.

…А ещё он почувствовал отражение чужой боли, так явственно, так остро… Взгляд выхватил окровавленную штанину, полускрытую длинной рабочей рубахой, и Кай одним движением убрал меч в ножны.

– Сюда, – он не позволял себе думать, иначе вся решимость могла испариться. – Уходи через эту дверь. Она ведёт на ту сторону квартала, тебя не догонят. Я захлопну створку сразу за тобой.

Ассасин замер, и на смуглом лице мелькнуло удивление. Рыцарь не трусил – в любой миг во двор могли ворваться стражники, и всё, что ему нужно сделать – просто позвать на помощь…

– Быстрее, – позвал Кай, – уходи!

Ассасин не заставил упрашивать себя трижды. Метнувшись к указанной двери, он дёрнул створку за себя и оглянулся.

– Ступай с миром, – сказал Кай. – И не возвращайся.

– Я запомню твою доброту, – отозвался ассасин, и глубокий голос эхом отразился от каменных стен подземного коридора. – И отблагодарю. Мы ещё встретимся, крестоносец!

Кай захлопнул дверь, уронил тяжёлый засов, бегом возвращаясь к своей скамейке. Никогда он не сможет оправдать себя, никогда! Правильно ли он поступил, подарив жизнь тому, кто забирал её безжалостно и безразлично, за назначенную меру золота? Кай не знал.

Как и не знал он, что сказать отцу, когда тот, вернувшись в окружении рыцарей, зло мерил внутренний двор быстрыми, порывистыми шагами. Лорд Ллойд нашёл своего информатора мёртвым. В нескольких кварталах от внутреннего дворика, где отдыхал его сын, и где скрылся спасённый им от погони ассасин.

***

Каю снился сон. Они снова были вместе – отец, Роланд и он. Сэр Джон улыбался Каю ласково и тепло – как никогда в жизни – а старший брат держал его за руку и просил за что-то прощения. Кай попытался вслушаться, понять, но отец вдруг рассердился, и они с Роландом развязали ссору – одну из многих, виденных им с детства. Кай обращался то к одному, то к другому, но они не слушали, а голоса становились всё громче, громче…

И Кай вдруг понял, что уже не спит, а голоса – мужские, незнакомые – оттого непонятны, что говорят на чужом языке. Он уже неплохо понимал и говорил на арабском, но этот диалект слышал впервые. Приоткрыв глаза, рыцарь увидел недавнего спасителя и пожилого араба-бедуина, которые спорили о нём, о Кае. Он понял это инстинктивно и с болезненным вздохом приподнялся, чтобы прекратить препирательства. Сознание всё ещё помнило отца с Роландом, а их ссор Кай просто не выносил.

– Ты ещё слаб. Лежи, – спаситель опустился на корточки, и рыцарь с запозданием понял, что покоится на шкурах в шатре, а неприветливый бедуин сидит у выхода, буравя их мрачным взглядом. – Что?

– Спасибо… я хотел сказать… спасибо, – с большим трудом, коверкая арабские слова, произнёс Кай.

Человек не отозвался, разглядывая его, и Кай не мог отделаться от ощущения, что они уже встречались раньше. Он носил светлый арабский балахон с монашеским капюшоном, на ногах красовались мягкие кожаные сапоги, за голенищами которых Кай разглядел рукояти небольших кинжалов. У пояса висел длинный меч, полускрытый широким красным поясом, грудь охватывали кожаные ремни, удерживающие ряд метательных ножей. На вид ему было около тридцати, хотя он мог оказаться как старше, так и младше. Мужчины, достигшие такого возраста здесь, на Востоке, почти поголовно носили бороды, но лицо незнакомца было гладко выбрито, хотя на щеках и подбородке кожа казалась намного темнее – растительность, хоть и уступала бритвенному ножу снаружи, изнутри портила цвет и без того смуглого лица. Лишь глаза, синие, как море, выдавали в мужчине далёкую примесь европейской белой крови.

Кай всё-таки сел, покачиваясь и опираясь правой рукой о каменистый пол. Повязка на левом плече была грубой и неудобной, а ногой Кай и вовсе не мог пошевелить.

– Я же сказал – мы ещё встретимся, – усмехнулся спаситель.

И тут Кай понял, где видел этого человека. Как он мог забыть!

– Ассасин! Ты – ассасин…

Помедлив, тот кивнул.

– Мы уйдём отсюда до заката, – проговорил он. – Здесь оставаться небезопасно. Тебе нужно набраться сил перед переходом. Вот, поешь.

Он поставил перед Каем глиняный кувшин с водой и плоскую тарелку, на которой лежал кусок подсохшего хлеба и горсть фиников. Кай не отозвался, в растерянности глядя на своего спасителя, – да и спасителя ли? Судя по всему, они находятся глубоко в тылу у сарацинов; вот и араб-бедуин глядит от входа искоса и недобро – но молчит пока…

– Ешь, – повторил ассасин. – Ты очень слаб, а мы должны проделать большой путь до утра.

– Куда? – ещё больше растерялся сэр Кай, подтягивая к себе кувшин.

– Подальше отсюда, – усмехнулся ассасин, глядя, как крестоносец неловко поднимает кувшин одной рукой и делает первый судорожный глоток. – Такие, как ты, тут не ходят. После появления вашего отряда сарацины переполошились; шагу не ступить. Ты не выберешься отсюда в одиночку.

Рыцарь вновь бросил тревожный взгляд на притихшего бедуина, тряхнул головой, отгоняя остатки тошнотворной слабости.

– Не беспокойся о нём, – мотнул головой Сабир. – Тебя не тронут, пока ты – гость, таков их закон. Но как только ты шагнёшь за пределы шатра, могут запросто перерезать горло.

– Как я здесь оказался? Ты меня сюда принёс? Почему? Почему ты помогаешь мне?

– Ты жив, тебе этого не достаточно?

Сэр Кай молча покачал головой, продолжая глядеть на нежданного спасителя. Ассасин вздохнул, не размыкая губ, провёл рукой по лицу.

– Ты помог мне, – сказал он наконец. – Теперь я помогу тебе. Моя благодарность – это мой долг, крестоносец.

Рыцарь помолчал, не веря услышанному. Долг? Благодарность… убийцы?

– Кай, – решившись, проронил он наконец. – Меня зовут сэр Кай.

– Позже, – опередив вопрос, нетерпеливо оборвал его ассасин. – Поговорим позже, если выживем, крестоносец.

Сэр Кай не стал спорить. Воду он выпил едва ли не залпом, осушив глиняный кувшин до дна, и отломил кусок пресного хлеба, привычно осеняя себя крестным знамением перед едой. И только проглотив пищу, поднял глаза на арабов. Ассасин сидел, скрестив ноги, и наблюдал за ним с усмешкой, в открытую; а бедуин так и вовсе побелел от ярости, глухо выкрикнул что-то себе в бороду, взмахнул руками и выбежал из шатра.

– Я чем-то обидел его? – запоздало спросил Кай. – Мне… не следовало…

– Тебе не следовало, – подтвердил ассасин, – осквернять его жилище нечестивыми знаками неверных.

– Я не подумал, – виновато признался молодой рыцарь.

– И не думай, – пожал плечами спаситель, поднимаясь на ноги. – У каждого из вас своя правда. Хотя на самом деле вы оба заблуждаетесь.

– Такого не может быть. Кто-то обязательно прав, – вяло возразил Кай, откидываясь назад: ослабевшее тело всё ещё плохо ему подчинялось.

– Так вас учат думать, – хмуро кивнул ассасин. – На самом деле ничто не истинно, и всё дозволено. Возможно, и ты когда-нибудь убедишься в этом.

Слова убийцы показались Каю бессвязными, но переспрашивать он не стал.

– Отдохни, рыцарь, – велел ассасин. – Скоро выступаем.

Откинув край полога, он вышел прочь, оставив Кая в полном одиночестве.

***

Они покинули шатёр, когда вечерние сумерки спустились на землю. Ассасин разбудил его, помог подняться и накинуть поверх рубахи и штанов длинный серый балахон, похожий на тот, который носил нерадушный бедуин. Хозяин шатра так и не появился, чтобы проститься с ними, но у входа их ждал вороной скакун, привязанный около жилища. Соседствующий с ним верблюд равнодушно причмокивал губами, не обращая внимания ни на незнакомцев, ни на пригарцовывающего товарища.

– Где мы?

Ассасин проследил за растерянным взглядом рыцаря. Пустыня и каменистые холмы ничего не говорили чужеземцу. Один, без соратников, на вражеской земле, он бы ни за что не выжил тогда, на горячих песках, истекающий кровью, умирающий от жажды. Вряд ли бы добрался до своих и теперь, не слыша шёпота пустыни, помогающего найти дорогу.

– К востоку от Сайды, – отозвался он, поддержав пошатнувшегося крестоносца. – Я направлялся в Тир, когда встретил тебя.

Кай неловко переставил забинтованную ногу, тревожно глянул сперва на темнеющее небо, затем на странного спасителя. О судьбе собственного вооружения юный лорд спрашивать не стал: кольчуга наверняка пришла в негодное состояние, как и кожаные поножи. Зато меч, тот самый, пожалованный Ричардом отцу, с королевским гербом на рукояти, и который лорд подарил сыну на день рождения, висел в ножнах вместе с походными мешками, переброшенными через седло скакуна. Ещё у пояса ассасина молодой рыцарь заметил свой кожаный кошель – сумма золотых, находившихся при нём, была довольно внушительной: отец доверял ему хранение личных средств, зная, что Кай не возьмёт ни единой монеты без разрешения. Но этот человек спас ему жизнь. Он имел право взять свою мзду в качестве вознаграждения. Просить убийцу вернуть имущество Кай не стал – если отец погиб, это золото вряд ли пригодится, а если нет, то у лорда Ллойда найдутся деньги для продолжения ставшего таким опасным похода.

– Мне очень повезло, что ты оказался рядом, – сказал Кай. – Правда, спасибо тебе.

Ассасин качнул головой, отводя глаза, кивнул на коня.

– Придётся ехать вдвоём. У бедуина только верблюд, а ты вряд ли хороший наездник.

На верблюдах Каю и впрямь ездить не приходилось. С трудом взобравшись на коня и перекинув больную ногу, рыцарь стиснул зубы, вцепившись в раненое плечо. От усилия перед глазами вспыхнули звёзды, к горлу подступила тошнота. Ассасин легко вскочил в седло, не дал ему упасть, обхватив за пояс.

– Прости… прости, – собственный голос казался не громче пустынного ветра. Кай сделал усилие, сел ровно, тут же вздрогнув от боли. – Я… кажется, не могу…

Голова закружилась, и рыцарь вцепился в вороную гриву, пытаясь удержать равновесие.

– Можешь, – отозвались за спиной. – Можешь и должен. Или ты умрёшь.

Ехать ночью оказалось ещё сложнее, чем предполагал Кай. Как его спутнику удавалось выбирать дорогу среди каменистых холмов и узких тропинок вдоль бесконечных оврагов и расщелин, крестоносец даже не представлял. Время от времени от неизбежной тряски Кай терял сознание, не сваливаясь с коня только потому, что сидевший за ним ассасин крепко держал его за пояс. Растревоженные раны безжалостно терзали измученное тело, а поднявшийся вскоре жар лишил его последних сил.

Несколько раз ассасин сворачивал с тропы, оставлял ложные следы, пережидал, пока не смолкнут далёкие и непонятные крестоносцу звуки, пускал коня то шагом, то рысцой, и почти не обращал внимания на то и дело впадавшего в забытьё рыцаря, не перекинувшись с ним ни словом до самого утра. Прижимал к себе, впрочем, крепко, за что едва державшийся в седле Кай был ему очень благодарен.

Рассвет в горах падает неожиданно.

Когда Кай в очередной раз пришёл в себя и оторвал голову от плеча сидевшего за ним ассасина, они подъезжали по узкой тропе к одной из горных пещер, и солнце уже стояло высоко в небе.

– Приехали, крестоносец, – раздался голос его спутника, впервые за эту ночь.

Он спрыгнул на землю, придержал пошатнувшегося Кая, с трудом перебросившего больную ногу через седло.

– Сюда.

Многословным назвать его спутника точно было нельзя: убийца говорил только в случае крайней необходимости, не тратя ни сил, ни слов попусту. Сэр Кай вошёл в пещеру, ощущая прохладу каменистого грота, прислонился к стене, изо всех сил стараясь удержаться на ногах. Ассасин оставил его – ненадолго, только чтобы завести внутрь коня и привязать его к сталагмиту. Затем его спутник занялся походными мешками, освобождая верного скакуна от тяжести поклажи, но Кай не стал следить за быстрыми приготовлениями ассасина и устало прикрыл глаза. Должно быть, рана на ноге воспалилась – под грубой повязкой жгло огнём, кровь пульсировала часто и толчками – и поднявшийся ещё в дороге жар давил на виски, затруднял дыхание, лишал остатков сил.

– Крестоносец! – голос, окликнувший его, звучал резко и неприязненно. – Не спи! Открой глаза! Нельзя…

Кай вздрогнул от оклика, но нарастающий гул в ушах заглушил звуки чужой речи, и пошедшие перед глазами белые пятна окончательно лишили его всякой связи с внешним миром: тело налилось свинцом, погребая под своей тяжестью стремительно угасавшее сознание.

Ему показалось, что он тут же пришёл в себя, но царивший в пещере полумрак убедил его в обратном: стояла глубокая ночь, освещаемая лишь здесь, в пещере, тлеющими углями от кострища, разведённого, должно быть, его спутником. В бликах почти погасшего костра Кай сумел разглядеть дремавшего в противоположном углу ассасина – он лежал с закрытыми глазами, подложив под голову один из походных мешков и скрестив руки на груди.

Кай попытался приподняться, и ему это с трудом, но удалось. Он оказался укрыт одеялом, почти раздет, со свежими повязками на груди и ноге; и хотя жар всё ещё ощущался, чувствовал молодой рыцарь себя намного лучше. Настолько, что сумел даже прочесть несколько благодарственных молитв, прислонившись спиной к каменной стене. Странным образом его молитвы помогали другим людям, нуждавшимся в исцелении, но для облегчения собственных ран он едва ли мог что-то сделать. Вот если бы рядом был кто-то, кто сумел бы помолиться о нём…

– Долго же ты спал, – раздался хрипловатый голос ассасина. Кай присмотрелся: тот не открывал глаз, даже позы не переменил, чтобы посмотреть на очнувшегося крестоносца. – Если бы ты не пришёл в себя до утра, то не выжил. Пришлось бы оставить тебя здесь.

– Ты помог мне. Спасибо, – в который уже раз поблагодарил Кай. – Мне гораздо лучше. Сможем выйти на рассвете…

– Нет, – отрезал почти невидимый в темноте пещеры собеседник. – Мы никуда не выйдем на рассвете. Придётся дождаться темноты, чтобы пройти к окрестностям Тира без неприятных встреч. Ты ведь не хочешь отправиться вслед за своими друзьями?

Кай помолчал, положив руку на перевязанное плечо. Если бы только знать, что отец жив! Что ему удалось прорваться сквозь засаду, уйти от погони… или хотя бы попасться в плен, но живым! За эти годы Кай ни разу не думал о себе самостоятельно – всё решал отец. Да что там – он никогда даже не оставался один. И вот теперь…

– Я видел тебя в свите короля Ричарда, вместе с его телохранителем, – неожиданно вновь заговорил ассасин. – В Акре его называли лордом Джоном Ллойдом.

Кай удивлённо глянул на спутника, ожидая продолжения.

– Ты хорошо знаком с ним?

– С кем? – рыцарь рассеянно потёр больное плечо. – С лордом Ллойдом?

– Да.

Кай беспомощно огляделся, хотя никакой поддержки от каменистых стен, практически невидимых в полумраке, дождаться не мог. Врать молодой рыцарь не умел. Не научился в детстве, предоставляя право выпутываться из щекотливых ситуаций старшему брату Роланду, не изменил себе в отрочестве, находясь под бдительным наблюдением настоятеля монастыря и пастырством монашествующего рыцаря, сэра Кеннета, отличавшегося крайней порядочностью и неподкупной честностью.

Выкладывать правду незнакомому человеку, убийце, арабу было в высшей степени неразумно, но, с другой стороны, что он терял? Он и так находился сейчас в полной власти своего странного спасителя.

– Он мой отец.

Ассасин удовлетворённо кивнул, открывая глаза, и Кай понял, что поступил правильно, честно ответив на вопрос: его проверяли.

– Чем ты так полезен королю, что вместе с отцом не покидаешь его окружения?

– Я… я не знаю… Послушай, – Кай тряхнул головой, отгоняя остатки тошнотворной слабости, – как тебя зовут? Ты знаешь обо мне так много…

– Можешь звать меня Сабир.

Ассасин едва заметно усмехнулся, глядя на растерянность молодого рыцаря. Жёсткие черты лица смягчились всего на миг, но Каю этого было достаточно. Его собеседник, возможно, был злейший враг из возможных, но здесь, на Востоке, Кай ценил каждое слово, обращённое к нему без ненависти.

– Сабир, – повторил Кай. – Ты сказал, что направлялся в Тир до того, как встретил меня.

– Я по-прежнему туда направляюсь, – подтвердил ассасин, усаживаясь и скрещивая ноги. – Только вместе с тобой. Можешь считать, что дорогу ты уже оплатил, – Сабир усмехнулся, похлопав себя по кожаному кошелю, изъятому у бесчувственного рыцаря. – Деньги я не возвращаю. Хочешь, идёшь со мной. Не хочешь, остаёшься здесь. Я и так задержался из-за тебя.

– Я иду с тобой, – поспешно согласился Кай.

Какой у него был выбор? Он совсем не знал местности, а даже если бы знал – далеко бы ушёл, раненый, пеший, без припасов, к тому же, ежеминутно рискуя нарваться на сарацинов? Если кто-то и выжил из их отряда, он либо вернётся к войскам, либо осядет в христианских городах, и Тир был первым на пути. Что до отца… Кай знал лорда Ллойда достаточно, чтобы утверждать – если он жив, то доведёт дело до конца, чего бы это ему ни стоило. Он наверняка направился туда, куда планировал – на место встречи с тамплиером, обещавшим сопроводить их к месту захоронения Святого Креста. Возможно, самому Каю следовало поступить так же, если он хотел оправдать отцовское доверие и стать хоть немного похожим на лорда Ллойда. Тамплиер устроил тайное убежище вблизи Иерусалима, прячась от своих же бывших соратников, и Кай знал дорогу. Оставалось только надеяться, что тамплиер дождётся этой встречи.

Ассасин уже разводил костёр, чтобы подогреть воду, и лишь сейчас крестоносец запоздало понял, что спутник тоже ранен. Кай не ощущал его боли накануне: должно быть, рана была свежей.

– Вот, – Сабир протянул ему флягу, – выпей.

Кай сделал глоток, вглядываясь в смуглое лицо присевшего рядом ассасина. Нет, ему не показалось: Сабир действительно был ранен, хотя и держался невозмутимо, не выказывая своей боли. Но рыцарь ощущал её, почти так же, как чувствовал, должно быть, сам ассасин – остро, неприятно, горячо…

– У тебя болит, – Кай протянул здоровую руку, почти касаясь груди ассасина, – вот здесь.

Сабир неприязненно покосился на крестоносца, дёрнул щекой.

– Что с того?

– Просто… я мог бы… если ты позволишь… – Кай говорил негромко, ненавязчиво, и Сабир невольно прислушался. – Мог бы…

– Что?

– Помолиться… о тебе.

Ассасин не сдержал широкой усмешки, фыркнул, блеснув белыми зубами.

– Это всё, чем ты можешь помочь? Я не верю в молитвы, крестоносец.

– Нет, – послушно согласился Кай. – Зато верю я. Ты позволишь?

– Ты самому себе помочь не в силах, – презрительно заговорил ассасин, разглядывая молодого рыцаря. – Позаботься прежде о своих ранах.

– О своих – не могу, – вздохнул Кай. – Но если ты позволишь… я мог бы попробовать…

– Пустая трата времени, – отрезал Сабир, выпрямляясь настолько, насколько позволяла ему рана на груди. – Пустые слова! Я не верю басням христиан, той лжи, которую вы называете проповедью. Чтобы молитву услышали, нужно, что было, кому её слышать. За много лет я видел только зверства, творимые с именем Бога на устах. Самого Бога я не видел. И ты хочешь, чтобы я сейчас поверил, что твои молитвы чем-то мне помогут?

Вместо ответа Кай протянул руку, медленно и осторожно, чтобы ассасин не дёрнулся, не уклонился; коснулся напрягшейся груди вначале кончиками пальцев, затем накрыл всей ладонью, принимаясь читать молитву – тихо, чтобы не раздражать своим голосом спутника, быстро, чтобы тот не очнулся и не вывернулся из-под его руки, и с усилием, преодолевая волны отвращения и неверия, исходившие от убийцы.

Сабир слушал – недоверчиво, полупрезрительно, выжидающе. Голос молодого крестоносца оказался мягким, ладонь – неожиданно горячей, и отстраняться совершенно не хотелось: одно только его прикосновение успокаивало разбушевавшуюся кровь. Более того, ассасин мог бы поклясться, что с каждым словом терзавшая его уже несколько часов боль становилась всё тише, всё слабее. Он усмехнулся своим мыслям и принялся с интересом разглядывать одухотворённое лицо молодого рыцаря. Кай прикрыл глаза, заканчивая молитву, и внимательно наблюдавший за ним Сабир отметил, что залегшие на его лице тени побледнели, возвращая измождённому лицу часть живых красок. Определённо, сейчас сам рыцарь выглядел намного лучше, чем накануне утром.

Кай открыл глаза, опуская руку. Внимательно вгляделся в лицо спутника, точно пытаясь уловить оттенки ощущений в чужом теле.

– Легче?

Сабир не ответил. Боль и в самом деле утихла, будто юный лорд её рукой снял, однако это могло оказаться и мороком, внушением, с мастерством которого ему не раз приходилось встречаться. Он дёрнул плечом, тревожа рану, чтобы боль помогла ему прийти в себя: обычно только так и спасались от дурмана попавшие под власть одержимого люди.

– Не надо, – попросил Кай. – Потом сильнее болеть будет. Позволишь мне осмотреть тебя? Боль я снял, но рану нужно промыть и обработать…

– Так ты лекарь, – задумчиво протянул Сабир, снимая с плеча перевязь метательных ножей и складывая её у едва тлеющего костра. – Вот оно в чём дело… А я всё гадал, что такой юный, неопытный рыцарь делает в ближайшем окружении Ричарда. Будь ты трижды сын лорда, но без своего дара ты – никто! А вашему Ричарду дьявольски повезло – держать такой реликт под рукой…

Кай вспыхнул, отводя взгляд. Сабир скинул с себя вторую перевязь, стянул через голову монашеский балахон, под которым оказалась плотная кольчуга; с трудом, кривясь, стряхнул с себя металлическую сетку, и скинул следом тонкую нательную рубашку, пропитавшуюся кровью. Без одежды он оказался намного стройнее, чем Кай предполагал: смуглый, жилистый, подвижный и, как оказалось, практически лысый – здесь, на Востоке, это было редкостью и, возможно, даже бесчестием: мужчина, не носящий бороды, бритый наголо…

Впрочем, бесчестием как для арабов, так и для христиан считалось брать плату за чью-то смерть. Но для сторонников Горного Старца, или Шейха, чужое мнение имело слишком малый вес, чтобы обращать внимание на подобные предрассудки.

Палестинский убийца отличался от всех, виденных им раньше, и Кай просто терялся в догадках. Кто же он на самом деле, и чего ждать от такого, как этот Сабир?

– Рана свежая, – проговорил Кай, рассматривая глубокий порез – ассасина наградили тычковым ударом. Если бы не кираса, убийцу проткнули бы насквозь, насадив на клинок, как дичь на вертел. – Когда ты успел её получить?

– Пока ты крепко спал, – с усмешкой отозвался спутник, наблюдая за лёгкими, уверенными движениями рыцаря. Кай быстро разобрался в чужих вещах: чистой, смоченной в воде тряпицей протёр рану, наложил свежую повязку, бинтуя раненого через плечо.

– Кто-то нашёл нас?

– Попытался, – помедлив, ответил ассасин. – Возможно, родственники нашего радушного бедуина, столь любезно снабдившего нас припасами в дорогу.

– Родственники? – непонимающе уточнил Кай, разглаживая ладонью наложенную повязку. Сабир напрягся и тут же расслабился: горячая волна от прикосновения ладони рыцаря разошлась по всему телу, забирая остатки боли с собой. – Что им нужно?

– Месть, – спокойно ответил ассасин, накидывая рубашку на себя. – И то, чем можно с нас поживиться.

– Месть? – переспросил Кай, и тут же осёкся. Вспомнился вечер их отъезда: бедуин ведь так и не вышел к ним, так и не показался! И этот балахон… тот, который Сабир велел надеть Каю, чтобы быть менее заметным в пустыне среди населявших её арабов, тот, который оказался так похож на носимый хозяином шатра…

– Что ты с ним сделал? – севшим голосом спросил Кай. – Ты… убил его?!

– Тише, – поморщился Сабир. – Нам были нужны припасы: я не рассчитывал на двоих, когда отправлялся в путь. Пришлось заглянуть на огонёк. Он не дал бы нам уйти, созвал бы всех родственников для погони, и на этом наше путешествие окончилось. А так мы забрались достаточно далеко, чтобы они не сразу вышли на след. Тех, кто всё же попытался, я устранил. Не переживай, крестоносец. Я сказал, что мы доберёмся до Тира, и мы туда доберёмся. И если наш путь и прервётся, то уж точно не из-за беснования одичавшего кочевника.

Кай беспомощно смотрел на убийцу, не зная, что сказать. Сабир казался очень спокойным, и, должно быть, для него и в самом деле не произошло ничего необычного: люди для таких, как он, лишь инструменты, средства, которые можно использовать на благо или во вред себе.

– Ты странный человек, – проронил ассасин, отвечая на его растерянный взгляд. – Я до сих пор ломаю голову: что побудило тебя помочь мне тогда, в Акре? Ты знал, кто я, и тебе требовалось лишь задержать меня на минуту или две, пока ваши воины не прибежали бы на шум. И вот теперь – чёртов старик! Кто он такой, чтобы ты вспоминал о нём? Скажи, ты и вправду сожалеешь о смерти незнакомого тебе человека, который, не задумываясь, перерезал бы тебе глотку, как только ты бы ступил за пределы его шатра? Да что ты за человек такой, крестоносец? Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что ты очень долго умирал, чтобы дождаться меня.

– Я… всё это так, Сабир, но…

– И умереть, несмотря на свою звериную волю к жизни, из-за какого-то дикаря, попросту глупо. Я плохо знаю тебя, но лично я привык действовать разумно. И раз я оказался рядом, ты должен радоваться тому, что и тебе хотя бы какое-то время придётся поступать так же.

Кай замолчал, кутаясь в одеяло. Первые лучи восходящего солнца уже пробивались в пещеру, и ассасин, одевшись, вышел наружу. Рыцарь устало откинулся на походные мешки, прикрыл глаза: утихший во время молитвы жар поднялся вновь, разрывая отяжелевшую голову пульсирующей болью.

Разговор с ассасином не давал покоя, но, несмотря на это, сон сморил его почти мгновенно, и Кай так и не услышал, когда Сабир вернулся в пещеру.

***

День прошёл трудно. Кай то проваливался в тяжёлый сон, то просыпался; даже, кажется, что-то ел; пил, когда чувствовал поднесённую к губам флягу, но даже приблизительно не мог сказать, сколько времени прошло, прежде чем в голове окончательно прояснилось, и он пришёл в себя. Терзавший его жар отступил, воспаление в раненом бедре постепенно проходило, и он мог только радоваться тому, как быстро его тело справилось с заразой. Каю доводилось видеть, как умирали воины от вполне безобидных на первый взгляд ранений, от легчайших царапин, куда сумела проникнуть заразная хворь. Похоже, ему повезло чуть больше: к тому времени, как в пещере похолодало, и начали сгущаться первые сумерки, он уже смог встать и даже собрать вещи вместе с Сабиром.

Чувствовал он себя по-прежнему слабо, а потому старался говорить поменьше, чтобы не тратить силы перед дорогой. Сабир точно не отличался словоохотливостью, молча указывая рыцарю, что класть и куда – но за раненым спутником наблюдал внимательно: дал выпить воды перед выездом, ещё раз проверил повязки, поддержал под локоть, когда Кай, пошатнувшись, попытался взобраться в седло. Если бы рыцарь чувствовал себя хоть немного лучше, такая забота его бы наверняка насторожила, но сейчас крестоносец хотел только одного: добраться до любого христианского города, и как можно скорее.

Ехали всю ночь, и этот раз показался рыцарю даже хуже, чем предыдущий: Кай пребывал по большей части в сознании и смог оценить всю прелесть подобной поездки. Темнота, непрерывная тряска, живая тишина, наполненная звуками, которые ему ни о чём не говорили, но которые заставляли его спутника сворачивать с тропы, и ни с чем не сравнимое ощущение опасности, заставлявшее напрягать зрение, слух и усталые мышцы, быстро истощили скудный запас его сил.

– Скоро, – проронил Сабир, когда они взобрались на очередную вершину. Ассасин протянул руку, указывая вперёд. – Вон там.

После долгих часов тишины голос ассасина показался оглушающим, хотя говорил Сабир негромко, практически ему на ухо. Зато глаза, привыкшие к темноте, сумели различить то, на что указывал убийца – далёкие всполохи огня, необычный отблеск, отражавший тысячи гаснущих звёзд.

– Море, – догадался Кай. И обрадовался. – Мы почти рядом…

Ассасин тронул поводья, понуждая коня спускаться с горной тропы. Если они уже так близко от города, выходит, давно миновали вражеские территории. Теперь опасность представляли, скорее, организованные отряды крестоносцев, совершавшие обязательные обходы окрестностей города. Сабир уж точно не жаждал встречи с ними.

– Как ты собираешься попасть в город? – высказал свою мысль Кай, как только они спустились с холма.

Рассвет входил в силу; теперь они ехали по довольно широкой тропе, выводящей на главную дорогу в Тир, и уже не опасались, что в кромешной тьме их примут за сарацинов.

– Ты проведёшь меня.

– Я? – изумился Кай.

Ассасин промолчал, и рыцарю пришлось довольствоваться собственными предположениями. Когда они подобрались ближе к городу, и Кай различил голоса, доносящиеся с главной дороги, ассасин остановил коня и спешился. Отстегнул от седла рыцарский клинок, подал крестоносцу вместе с перевязью.

– Надевай.

Кай послушался с радостью: единственная вещь, которой он дорожил – меч с королевским гербом, подаренный ему отцом – вновь оказался в его руках. Застегнув кожаный ремень так, чтобы меч оказался на левом бедре, Кай вопросительно посмотрел на ассасина.

– Крест носишь? – спросил тот, придирчиво оглядев его снизу вверх.

– Да.

– Покажи.

Кай удивился, но просьбу выполнил, вытащив из-под рубашки деревянное распятие на засаленной, почерневшей от пота бечёвке.

– Оставь поверх одежды.

– Но…

– Делай, как говорю!

Кай помедлил, но синие, холодные глаза ассасина не отпускали, глядя в упор. Рыцарь подчинился. Стоило ли спорить, объяснять, что нательный крест нельзя выставлять напоказ, что его принято носить именно так – под одеждой? По правде, их носили далеко не все: традиция, принесённая крестоносцами со Святой земли, ещё не получила широкого распространения среди христиан. Кай подчинился.

– Теперь сними капюшон.

Кай молча сделал, что велено, тотчас почувствовав утреннюю прохладу, которая едва ли продлится дольше, чем час: солнце стремительно поднималось в небо, скоро жара вновь начнёт терзать уставшее тело.

Сабир удовлетворённо кивнул, оглядывая крестоносца. Светлые волосы приходилось скрывать, пока они путешествовали по тёмной пустыне среди сарацинов, но здесь, по дороге в Тир, ярко выраженная европейская внешность крестоносца сыграет им на руку.

– Что ты делаешь?

Ассасин скинул с плеча первую перевязь метательных ножей, потянулся за второй. Кай слез с коня, морщась и стараясь ступать на здоровую ногу. Сабир расстегнул кожаный пояс, снимая его вместе с мечом, молча передал всё вооружение рыцарю. Подумал, полез за голенища сапог, достал кинжалы и подал их рукоятями вперёд.

– Спрячь в этот мешок. Меч повесь под седлом, – Сабир кивнул на навьюченного коня, принимаясь медленно развязывать широкий красный пояс, обхватывающий его талию и часть груди.

Кай выполнил требуемое; вопросительно глянул на ассасина в распрямлённом монашеском балахоне.

– На подходе к городу поменяемся местами, – бросил Сабир Каю, беря коня под уздцы. – Садись.

Главная дорога оказалась широкой, пыльной и шумной. К городу подходили торговые караваны, паломники и местные жители, стремившиеся как можно раньше пройти городские ворота. Когда им повстречался первый отряд крестоносцев, Сабир жестом велел Каю слезть с коня. Бросил ему уздцы, забрался в седло.

– Тебе не станут задавать лишних вопросов, – уже сверху пояснил ассасин. – Ты белый, ты не вызовешь подозрений. Про меня скажешь, что паломник, монах. Заплутал в пути, и ты вывел меня к городу.

Кай с сомнением посмотрел на ассасина, но признаваться ему про собственное неумение лгать не стал.

– Я попробую, – пообещал крестоносец, делая первый шаг.

Бедро отозвалось острой болью, но молодой рыцарь лишь плотнее сжал зубы, стараясь, чтобы физические муки слишком не искажали лицо: он, как никто другой, знал о подозрительности городской стражи.

– Что ты собираешься делать в Тире? – неожиданно поинтересовался Сабир, когда шествующая к распахнутым воротам толпа приостановилась: возникло утреннее столпотворение, когда каждый считал своим долгом первым попасть в город. – У тебя есть план? Как ты собираешься искать отца и своих друзей?

– Сомневаюсь, что отец направился бы в Тир, – вздохнув, признался молодой рыцарь. – Если он выжил…

Синие глаза Сабира заинтересованно вспыхнули; всего на миг, но этого хватило Каю, чтобы оставить свои соображения при себе. Он не мог бы объяснить, что именно насторожило его в поведении спутника, но что-то невысказанное не давало покоя. Что он знал о Сабире? Ничего, кроме того, что тот сам предпочёл открыть о себе.

– Куда бы твой отец ни направился, ты вряд ли сейчас в состоянии искать его самостоятельно, – рассудительно заметил араб, вглядываясь в толпу. Люди толкались, шумели, и очередь продвигалась не слишком быстро. – Тебе понадобится помощь.

– И ты… готов её предложить? – не поверил Кай.

Сабир пожал плечами и улыбнулся.

– Зависит от весомости твоих аргументов, – похлопал он по кожаному кошелю, изъятому у крестоносца.

Улыбка у него оказалась очень хорошей. Блеснули белые зубы, оттеняя смуглую кожу, в синих глазах вспыхнули и погасли весёлые огоньки.

– Но у меня больше нет денег, – развёл руками Кай, снизу вверх глядя на своего проводника.

– Зато наверняка есть у твоего отца, – задумчиво проговорил Сабир, поглаживая коня по крутой шее. – Я слышал в Акре, что лорд Ллойд – богатый человек…

– Это верно, – вынужденно согласился Кай. – Деньги у отца есть.

– Значит, если я доставлю тебя к нему, он не поскупится?

Кай вспыхнул, усмехнулся и отвёл глаза.

– Вероятно, что так… хотя… я не уверен…

– Как он отреагирует на проводника-убийцу? – Сабир опёрся локтём о седло, свесился вниз, ухмыльнулся, разглядывая смущённое лицо молодого рыцаря. – Не обязательно признаваться, кто я, крестоносец. Ты ведь помнишь, что я говорил в нашу вторую встречу? Я – простой гончар, мессир! – пролепетал араб, меняясь в лице. Теперь на Кая смотрел запуганный, простоватый ремесленник. – Всего несколько сотен монет за возвращение вашего блудного сына, мессир! О, будьте столь добры, оцените мой труд по достоинству! – униженно лопотал он, непрерывно кланяясь в седле. – Будьте милосердны, мессир! Прошу вас! Сотня монет, всего сотня, а лучше две… а три так и вовсе даруют вам прямой путь в Царство небесное! Бог да внемлет вашей несказанной щедрости и милосердию…

Кай не выдержал и рассмеялся. Сабир усмехнулся, выпрямляясь в седле, вновь становясь самим собой – тем, к которому молодой рыцарь уже успел привыкнуть.

– По рукам, крестоносец?

– Меня зовут Кай, – напомнил юный лорд. – И я был бы очень благодарен за твою помощь, Сабир.

– О, надеюсь, лорд Ллойд будет благодарен не меньше, а ещё лучше – если вместо долгих и бесполезных слов я услышу звон монет в увесистом мешке, – Сабир вдруг склонил голову так, чтобы капюшон скрыл часть лица от пронизывающих взглядов городской стражи, и сгорбился, пряча кисти рук в рукавах.

– Стой! – выхватил Кая из общего потока стражник, дёргая его за руку. – Кто такой?

– Рыцарь его величества короля Ричарда, – без запинки выговорил Кай, каменея лицом: воин ухватил его за больное плечо. – Сопровождаю монаха Странноприимного ордена во время его паломничества по Святой земле.

– А-а-а, госпитальеры! – махнул рукой второй стражник, мигом теряя к ним интерес. – Ещё двое! Заполонили весь город, всё прут и прут! Тут и без вас дышать тяжело!

– Пропускай! – прикрикнул его сосед, осматривая подозрительного торговца с огромным обозом, устроившим давку в проходе. – Эти, должно быть, отстали от своих! Пропускай!..

Кай дёрнул поводья коня, как только стражник отпустил его руку, устремляясь с общим людским потоком через городские ворота, и Сабир тут же вырвал у него узду, уводя коня в сторону. Кай, припадая на больную ногу, поспешил за ним, уходя в первый же переулок от шумной толпы, и спешившийся ассасин помог ему забраться в седло.

– У нас есть несколько часов, – проговорил он, беря коня под уздцы. – Прежде, чем я помогу тебе, мне нужно закончить свои дела.

– Дела? – уточнил Кай.

Сабир быстро глянул на крестоносца, отвернулся, пряча глаза.

– Работа, – коротко ответил ассасин, выводя коня на соседнюю улицу.

***

Когда-то большой город Тир считался неприступным. Покойному королю Балдуину удалось покорить его лишь благодаря раздорам среди магометан и при значительной поддержке венецианского флота. Богатый промышленный Тир, безусловно, был лакомым куском как для христиан, так и для мусульман, но даже осада искусного полководца Салах ад-Дина оказалась безуспешной – не менее талантливый христианский лидер Конрад де Монферрат отстоял город в тысяча сто восемьдесят седьмом году – целых пять лет назад.

Прозванный сеньором Тирским, Конрад успешно правил городом все эти годы, и правил мудро, насколько мог судить Кай – а судил молодой крестоносец лишь по отзывам своего отца, лорда Джона. Отец говорил, что маркграф Монферратский собирается сыграть красивую партию, не обольщаясь бестактностью короля Ричарда, при которой христианам едва ли удастся победить Салах ад-Дина, и наверняка вёл переговоры с последним – уж больно удачно войска Конрада избегали потерь от полчищ сарацинов и слишком гладко проходило его правление. Мрачнея, лорд Ллойд добавлял, что уж если он это понимает, то и для Ричарда поведение сеньора Тирского не остаётся загадкой.

Кай рассматривал незнакомые улицы с интересом, хотя смотреть, по правде, было не на что: Сабир завёл его в глухие, отдалённые от центра переулки, узкие и малолюдные.

– Здесь, – Сабир остановил коня, огляделся, открывая ворота одного из малоприметных домиков, ничем не отличавшегося от череды подобных ему глинистых жилищ. – Проходи.

Кай спрыгнул с коня, морщась от боли, прошёл через узкую калитку в крохотный дворик и огляделся. Дом показался ему чистым, ухоженным, но, несмотря на это, совершенно необжитым. Навстречу Каю вышел невысокий молодой араб в точно таком же, как у Сабира, белом балахоне. Скрестил руки на груди, молча рассматривая застывшего крестоносца, затем глянул поверх его плеча, тотчас меняясь в лице.

– Ты в своём уме, Сабир? – резко спросил он у ассасина на арабском. – Клянусь бородой Шейха, ты окончательно лишился рассудка!

Ассасин не ответил, перетаскивая за собой походные мешки с привязанного у ворот коня. Под гневным, горящим взглядом незнакомого араба Кай отступил на шаг назад, прислоняясь к забору, оглянулся, ища поддержки у своего проводника.

– Что он здесь делает? – продолжал допытываться араб, и сжатые кулаки не предвещали ничего хорошего. – Сабир?

Ассасин дёрнул щекой, положил ладонь на плечо крестоносца, кивнул арабу:

– Дай пройти. Он ранен, ему нужно отдохнуть с дороги.

И, не дожидаясь реакции ошарашенного товарища, оттолкнул того от двери, заводя Кая внутрь. Как и ожидал молодой рыцарь, тут оказалось необжито, но на удивление чисто: будто кто-то следил за порядком время от времени, но не оставался в доме надолго.

Здесь оказалось две комнаты: в одной, насколько мог видеть с порога Кай, находился оружейный склад, во второй – опочивальня с разбросанными прямо на полу подушками самой различной формы, мягкими одеялами и коврами. В углу стоял низкий столик с расставленными на нём кувшинами, засушенными фруктами и завёрнутым в тряпицу хлебом. Крестоносец вопросительно посмотрел на ассасина, ожидая дальнейших указаний.

– Останешься здесь, – велел тот. – Я вернусь через пару часов. Отдыхай, набирайся сил, они тебе скоро понадобятся.

– Куда ты?

– На площадь. Разузнаю, что смогу, о судьбе лорда Джона, – усмехнулся ассасин.

Кай опустил голову.

– Ты так уверен, что мой отец жив? – тихо поинтересовался он.

– Тот радушный бедуин трепался, будто некоторым из вашего отряда удалось уйти, – неохотно признался Сабир. – И что они так и не догнали главаря. Если бы я не был уверен, что лорд Джон ушёл от погони, я бы не ввязывался в это сомнительное путешествие.

Безумная надежда вспыхнула с новой силой: выходит, отец жив! Кай неуверенно улыбнулся, глядя на ассасина. Стоявший за его спиной араб, слушая их, фыркнул и отвернулся.

– А пока я навожу справки, оставайся в доме, – Сабир затянул пояс, закрепил меч, доставая перевязь метательных ножей из сумки. – Я не собираюсь искать тебя по всему Тиру. Если я вернусь и не застану тебя на месте, уйду один.

Сабир накинул вторую перевязь на плечо, обернулся и кивнул умолкшему во время их разговора арабу. Тот вышел из дому, и ассасин вновь повернулся к Каю.

– Обещай, что не покинешь дом до моего прихода.

– Ты поверишь моему слову? – улыбнулся крестоносец.

– Нет, – ухмыльнулся в ответ ассасин. – Но зато ему поверишь ты сам.

– Сабир! – позвал с улицы араб.

– Не переживай из-за него, – проследив за его взглядом, добавил ассасин. – Али не доверяет чужакам.

– Наверняка у него есть на то причины, – мягко согласился Кай.

Синие глаза сощурились, меряя крестоносца долгим взглядом. Сабир чему-то усмехнулся, разворачиваясь, чтобы уйти, и вышедший вслед за ним Кай успел увидеть, как ассасин подтягивается, забираясь на забор, и прыгает вслед за своим товарищем на соседнюю крышу. Кай прислонился к дверному косяку, слушая воцарившуюся в переулке тишину, нарушаемую лишь всхрапами добравшегося до поилки привязанного снаружи коня.

Выждав некоторое время, крестоносец покинул двор, плотно закрыв за собой калитку, и отвязал коня, с трудом забираясь в седло. Возможно, Сабир был прав, и стоило поберечь силы, но оставаться на месте Кай просто не мог. Что-то не давало молодому рыцарю покоя, не позволяя полностью довериться странному проводнику, и юный лорд не стал спорить с собственной совестью, покидая тихий переулок.

Если в этом городе ничего не слышали о лорде Джоне Ллойде, следовало, не теряя времени, отправиться в Иерусалим на встречу с тамплиером – отец не простил бы ему промедления. Где-то там их ждала утерянная часть Животворящего Креста – и если только вернуть её христианам, то поход можно считать успешным. Конечно, так считали далеко не все, но Кай предпочитал не думать об этом. Политические дрязги и распри оказались не худшим злом, которое приняли на себя крестоносцы, придя с оружием на Святую землю.

Кай выехал на одну из основных улиц, направив коня к возвышавшейся над городом храмовой колокольне. Усталый, в грязном арабском балахоне, пропитанном потом и кровью, он сторонился людского потока, тщательно выбирая дорогу. К храму франкской епархии Кай подъехал к концу Литургии, когда многие пришедшие на службу христиане уже покидали здание. Спешившись едва ли не у самых ворот и привязав коня, крестоносец вошёл в храм, остановившись у входа: в таком виде, запятнанный своей и чужой кровью, Кай не решился бы пройти дальше. Прислонившись к стене и постаравшись стать по возможности незаметным, рыцарь принялся внимательно разглядывать прихожан: не мелькнёт ли знакомое лицо?

– Ева, – рыкнул чей-то грубый голос. – Сюда.

Кай поневоле задержал взгляд на огромном бородатом мужчине, выставившем свой локоть подобно щиту; второй рукой он удерживал предплечье шедшей рядом с ним девушки, явно покидавшей храм без всякого удовольствия.

– Гуго, – позвала она, – но как же благодарственные молитвы по Причащении? Мы не останемся?

– Дома прочтёшь, – прогрохотал мужчина, зыркая по сторонам.

Он был одет в просторную рясу-каппу из чёрной ткани с белым крестом на груди – отличительный знак Странноприимного ордена, или, как их называли в народе, ордена госпитальеров. Ряса оказалась подпоясана белым шнуром, и левая часть подола была подобрана за ножнами так, чтобы оружие, длинный франкский меч, можно было легко выхватить в случае опасности.

Спешившие по делам после утренней службы прихожане покидали храм, и быстро уйти у странной пары не получалось: в широких храмовых дверях образовалось такое столпотворение, что протиснуться, не потеряв пары-тройки лоскутов от собственных одеяний, у них бы не вышло – зато это дало Каю возможность рассмотреть их как следует.

Девушка оказалась небесной красоты – по крайней мере, именно такой женский идеал представлял себе Кай, когда в далёком детстве Роланд читал ему сказания о героизме рыцарей и красоте прекрасных дам, воодушевлявших тех на невероятные подвиги.

У неё оказались длинные, до пояса, волнистые светлые пряди, собранные у висков в незамысловатую причёску, и удивительные серые глаза – словно расплавленное серебро на нежном, одухотворённом молодом лице. Она казалась одновременно земной и неземной, женщиной и ангелом – воплощенная мечта, прекрасный сон, настоящее смятение для монашествующего рыцаря: никогда прежде он не встречал подобной красоты.

– Вполне могли бы остаться, Гуго, – вновь недовольно заметила она, оглядываясь. Голос её, несмотря на грубый франкский диалект, звучал нежно и женственно. – Пока мы здесь ждём очереди, там прочтут весь молебен.

– Сейчас, – рыкнул Гуго, напирая всем своим внушительным весом на толпу прихожан. – Сейчас прорвёмся…

Кай вздрогнул, переводя на него взгляд: как ни прекрасна была незнакомка, Гуго привлекал куда больше внимания. Мужчина возвышался над толпой на целую голову и, в отличие от девушки, оказался вызывающе, ужасно некрасив. Словно, сосредоточившись на высечении гранита его тела, природа начисто забыла о художественной ценности внешности.

Черты лица ваял не резец скульптора – здесь поработало зубило и топор. Крупный нос с подвижными ноздрями и грубые надбровные дуги, под которыми, словно два зверька в норе, блестели янтарные, настороженные глаза, давали почти полное впечатление о его внешности. Следующим немаловажным штрихом к портрету служило количество волос. Гуго носил бакенбарды – но с таким же успехом можно было сказать, что те боролись за последние участки свободной кожи на скулах и подбородке. Пышные и густые, они словно бы бросали вызов всему живому, привнося в облик незнакомца сходство с тигром, чему лишь способствовала грива жёстких, огненно-рыжих волос.

Толпа ухнула, поддаваясь зверскому напору сзади; Ева, понукаемая своим огромным спутником, болезненно поморщилась, следуя за ним в образовавшийся проход. Кай очнулся, вздрогнул, подался вперёд, но поздно: оба скрылись в открытых дверях, и их тотчас поглотили чужие спины.

– Сын мой, – подошедший священник тронул его за плечо, и крестоносец с сожалением повернулся, похоронив в себе последнюю надежду когда-либо увидеть прекрасную незнакомку вновь. – Ты весь в крови…

– Я знаю, – торопливо мотнул головой Кай, опуская глаза. – Я не проходил в храм, оставался на притворе. Простите, ваше преосвященство…

– Я не о том, – мягко перебил его священник. – Тебе нужна помощь?

Крестоносец поднял голову, вглядываясь в его лицо. Это оказался смуглый, морщинистый старик довольно преклонных лет, с цепким взглядом лучистых светлых глаз.

– Я ищу своего отца, – сказал Кай. – Мы разминулись по дороге, но я точно знаю, что если он заходил Тир, то обязательно посетил бы храм. Его зовут лорд Джон Ллойд, он рыцарь короля Ричарда… высокий черноволосый мужчина средних лет… Быть может, вы встречали его? Здесь, в храме?

Священник покачал головой.

– Человека, описываемого тобой, я не встречал ни здесь, ни на улицах города. В последнее время к нам приходит много паломников и охраняющих их госпитальеров, но в основном это франки, не англичане. Я знаю и слышу много, сын мой. Вряд ли ты найдёшь здесь своего отца.

Кай медленно кивнул. Силы разом покинули его; он даже на ногах едва удержался. Слова священника прозвучали как приговор. Значит, придётся идти в Иерусалим одному и возможно, даже без проводника – вряд ли Сабир согласится вести его, если не найдётся, кому заплатить за сопровождение.

– Не отчаивайся, – тёплая рука старого священника легла поверх его плеча. – Ты обязательно найдёшь, что ищешь. Быть может, тебе стоит отдохнуть с дороги? Наши братья-госпитальеры приветливо обходятся с каждым христианином, которого не пощадила судьба по прибытии на Святую землю. Их орден находится недалеко, на соседней улице. У них есть пища, вода, лекарства…

– Спасибо, – сдавленно вытолкнул Кай. – Я подумаю.

Он вышел из храма и опёрся о стену, на миг прикрывая глаза. Подобное предложение отец счёл бы большим позором для дворянина, и уж тем более для рыцаря его величества. Лорд Джон не признавал милостыню ни в каком виде, не принимал протянутых для помощи рук, не шёл на компромиссы, и редко слушал чужие советы. В очередной раз Кай убедился, как же сильно они с отцом были непохожи. Природа начисто лишила младшего сына лорда чувства гордыни, сэкономив даже на простой человеческой гордости. Кай не смутился от предложения старого священника. Если Сабир сочтёт сопровождение крестоносца невыгодным, молодой рыцарь допускал, что помощью госпитальеров ему придётся всё же воспользоваться.

Оторвавшись от стены, Кай подошёл к коню и с большим трудом взобрался в седло: повязка на бедре натирала, беспокоя заживавшую рану, левое плечо онемело от постоянных движений и сопутствующей боли, разбитая голова кружилась от слабости. Возможно, он и впрямь не в лучшей форме, чтобы рыскать по чужому городу без всякой надежды на помощь.

Единственное, о чём жалел молодой рыцарь – что не удалось пройти вглубь храма и приложиться к кресту. Вера – то единственное, что оставалось с ним даже тогда, когда всё остальное, включая уверенность, его покидало.

Кай решил сделать крюк и вернуться к убежищу, куда привёл его Сабир, через главную площадь: ещё одна жалкая попытка найти хоть что-нибудь, что могло бы ему помочь. На главной улице оказалась целая толпа народу, и крестоносец уже решил поворачивать обратно, когда прокатившийся среди народа протяжный гул возвестил о приближении важного лица. Люди столпились ещё больше, намертво блокируя ему путь, и дружно разделились на две колонны, образовывая широкий коридор для показавшегося на другом конце улицы всадника.

По возбуждённым выкрикам и шумным возгласам Кай понял, кого так радостно приветствовали тиряне: к ним приближался сеньор Тирский, король Иерусалима, маркиз Конрад Монферратский. Человек, о котором Кай много слышал из уст отца и приближенных к нему рыцарей, но которого никогда не видел своими глазами.

Приподнявшись в седле, Кай с интересом вгляделся в лицо приближавшегося правителя. Городская стража следовала за ним на расстоянии, и вооружённым до зубов воинам приходилось прокладывать себе путь через плотно смыкавшиеся за сеньором людские ряды: тиряне радостно приветствовали и не менее возбуждённо провожали своего господина, стремясь увидеть как можно больше, прежде чем защитник города скроется из виду. Из верхних окон домов, тесно прижатых друг к другу, выглядывали те из удачливых горожан, кто имел возможность рассмотреть сеньора Тирского сверху, не толкаясь среди нестройных людских рядов.

Всадник наконец приблизился, и Кай сумел его рассмотреть. Это оказался красивый мужчина старше средних лет, темноволосый и темнобородый, с решительным и волевым лицом. На губах его играла лёгкая улыбка – Конрад приветствовал горожан, и те отвечали ему восторженными криками.

Мелькнувшая над головой тень заставила Кая вскинуть голову в поисках опасности, и потому крестоносец пропустил момент, когда упавший сверху на всадника ассасин вонзил скрытый в рукаве стилет в шею правителя.

Заржал испуганный скакун; раздались крики, переполошившиеся люди бросились в разные стороны, усиливая давку – и отставшие от сеньора стражники не сразу сумели пробраться к господину. Зато сидевшему в седле Каю открылась ужасающая картина: присоединившийся к ассасину человек в монашеском облачении сдёрнул захлёбывающегося кровью Конрада с коня, повалив на землю. Защитнику Тира не требовалась помощь, чтобы умереть, но убийцы не останавливались: оба нанесли по нескольку ударов, прежде чем стражники прорвались сквозь толпу, и лишь затем бросились в разные стороны, уходя от погони. Кай замер: в метнувшемся к ближайшему дому убийце он узнал Сабира.

Ассасин подтянулся, вскарабкиваясь по стене дома на крышу, тотчас пригнулся, пропуская пущенные вслед стрелы, и скрылся из виду. Кай дёрнул поводья коня в отчаянной попытке нагнать его, но далеко из-за толпы не продвинулся: народ, насмотревшийся вдоволь на жуткое зрелище, спешил убраться подальше от мёртвого защитника – никому не хотелось отвечать на расспросы стражи. Кай обернулся в седле, бросая последний взгляд на лежавшего в луже крови правителя. Конрад был уже мёртв; неподвижный, как кусок скалы, и совсем непохожий на того цветущего, сильного, здорового мужчину, каким был всего несколько секунд назад.

Внезапно вспыхнувшая злость придала крестоносцу сил: Кай встряхнул поводья, заставляя коня идти вперёд, гаркнул на подвернувшегося под ноги горожанина, прикрикнул на разбегавшихся перед ним людей. Он хотел во что бы то ни стало догнать Сабира. Найти и…

Дальше мысль обрывалась, но крестоносец не позволял себе думать. Не сейчас. Если всё, что делал ассасин, было таким же грязным и жутким, как это убийство, то ему не нужно от него никакой помощи. Довольно того, что он – своими руками – отпустил убийцу в Акре, впервые солгав для этого отцу. Глупец, глупец! Сколько жизней удалось бы спасти, сколько убийств предотвратить!..

Конная стража последовала его примеру, разгоняя горожан громогласными криками – и Кай оказался в самом центре погони, направив коня за догонявшими убийцу воинами. Кто-то из стражников взобрался вслед за ассасином на крыши, и криками указывал направление тем, кто внизу. Погоня вывела всадников на базар, и внезапно спрыгнувший с оборвавшейся череды крыш ассасин метнулся в толпу, продираясь через торговые ряды к ближайшему переулку.

Мирно ехавшие по противоположной части базарной площади всадники не подозревали, что уже через несколько мгновений окажутся на пути погони. Кай узнал рыжеволосого рыцаря и его прекрасную спутницу, прежде чем пущенный из пращи вслед за ассасином камень попал в круп одной из лошадей.

Получившее болезненный удар животное взревело от боли, становясь на дыбы – и ехавшая позади госпитальера девушка наверняка не удержалась бы в седле, если бы не подоспевший Сабир. Кай видел, как тот поймал брошенные девушкой поводья, повис на морде животного, делая быстрые успокаивающие движения, и вскинул голову, вглядываясь в бледное лицо незнакомки.

– Ассасин! – взревел рыжий госпитальер, приподнимаясь в стременах. – Руки прочь от неё, проклятый убийца!!!

Подоспевший вместе со стражниками Кай видел, как Сабир бросил поводья в руки девушки, поднырнул под круп её лошади, выкатываясь с другой стороны, и метнулся в образовавшийся в толпе проход, скрываясь из виду. Конные не проехали бы по узкому переулку – и стражники, обнажив мечи, спрыгнули с коней, устремляясь вслед за убийцей.

– Гуго, – позвала девушка, с трудом удерживая едва успокоившегося коня. – Гуго…

– Ева? – обеспокоенно обернулся к ней рыжий рыцарь, разворачивая скакуна. – Тебе плохо?

Кай придержал коня, вглядываясь в побледневшее лицо девушки. Она приложила ладонь вначале к горлу, затем к груди, словно прислушиваясь к себе.

– Трудно дышать, – едва слышно выдавила она.

Кай тронул поводья, подъезжая ближе.

– Я лекарь, – поспешил представиться он. – Вам нужна помощь?

Рыжий рыцарь перевёл обеспокоенный взгляд с девушки на него, скользнул по грязной одежде коротким и презрительным взглядом.

– Помоги вначале себе, – буркнул он, отворачиваясь и забирая поводья у своей спутницы. Голос его разительно менялся, когда он разговаривал с девушкой, и когда обращался к посторонним: встревоженный, внимательный для неё, и неприветливый, злобный для всех остальных. – Сейчас доберёмся до дому, и я немедленно вызову доктора Луи…

– Не оставляй меня одну, – вцепившись в его пальцы, сдавленно проговорила девушка.

Не договорив, закашлялась, прижимая ко рту отворот плаща. Каю не понравился этот кашель: влажный, режущий, затяжной, с долгой одышкой после мучительного приступа. Он чувствовал её боль – глубоко внутри, под прижатой к груди хрупкой ладонью. Боль неприятную, внутреннюю, раздирающую…

– Позвольте, – попросил он, так мягко, как только мог. – Я помогу.

Он протянул руку навстречу девушке, увидев отблеск удивления и неуверенности в больших серых глазах – и едва успел увернуться от тяжелой руки её спутника.

– Руки прочь, грязный оборванец!..

– Гуго! – одёрнула рыцаря девушка: раздражительность мужчины сыграла против него. Ева приняла решение. – Вы доктор, это правда? – получив утвердительный кивок, девушка тряхнула белоснежными локонами, решительно забирая поводья у покрасневшего до корней волос спутника. – Прошу вас, следуйте за нами. Здесь недалеко.

***

Дом, куда привели его новые знакомые, оказался тихим, маленьким и уютным, окружённым скромным садиком с небольшой беседкой, увитой виноградной лозой. Осмотреться крестоносец не успел: как только они пересекли порог дома, Ева бессильно опустилась в плетёное кресло, прижимая платок к губам и едва сдерживая кашель. Кай опустился перед ней на колени, внимательно вглядываясь в побледневшее лицо.

– Мне нужна вода, – обратился он к застывшему на пороге Гуго. С появлением мужчины в доме мигом перестало хватать места: рыжему рыцарю, казалось, было неуютно в тесных стенах. – Пожалуйста.

Гуго глянул на прикрывшую глаза девушку, на присевшего у её ног лекаря, и, что-то недовольно и предупреждающе рыкнув на родном диалекте, вышел.

– Зачем вам вода? – прокашлявшись, спросила Ева.

– Чтобы чем-то занять вашего спутника, – честно ответил Кай.

От удивления она открыла глаза, и Кай в очередной раз поразился чистоте их цвета, этому расплавленному серебру, в котором подобно драгоценным россыпям отражался пробивавшийся в дом солнечный свет.

– Вам больно, – проговорил он. – Разрешите помочь.

Помедлив едва ли секунду, она кивнула; Кай положил свою ладонь поверх её, прижатой к груди. Чуть нажал, чувствуя нежную кожу под пальцами, и прикрыл глаза, принимаясь читать молитву. И с удивлением и радостью услышал тихий голос Евы, повторявшей слова за ним. Прошло, должно быть, несколько минут, прежде чем девушка встрепенулась, распахивая глаза и поражённо прислушиваясь к чему-то внутри себя. Боль утихла стремительно, как никогда прежде, и приступ закончился, не успев толком начаться.

– Это… это же чудо, – прошептала она. – Как?! Как вы это сделали? Лишь святые угодники Божии способны исцелять людей! Вы же не… как же легко дышится!..

Кай открыл глаза, закончив молитву, и прислушался: чужой боли он больше не чувствовал, даже малейшего её отражения. Ева буквально ожила на его глазах – переставшее разрывать её нутро мучительное чувство отступило, оставив измождённый болезнью организм. Ненадолго: девушка была серьёзно больна. Он видел мокроту и слышал тяжёлую одышку – что-то убивало её изнутри, медленно и мучительно, что-то, против чего он, маловер, был бессилен.

– Кашель вас сегодня не потревожит, – мягко сказал он. – Но…

– Я знаю, – очнувшись, Ева мотнула головой, по-прежнему прижимая ладонь к груди. – Он вернётся. Я болею уже много лет, и ни один врач не смог мне помочь. Гуго думал, что перемена климата пойдёт мне на пользу…

– Вы поэтому здесь?

– Не только, – признала она. – Деньги…

Кай кивнул. Деньги были основным стимулом для отправлявшихся в крестовые походы рыцарей.

– Гуго – ваш муж? – решившись, спросил он.

Ева фыркнула, махнула рукой.

– Нет, что вы! Он мой брат… и довольно ревнивый брат, как вы уже успели заметить. Ох, я и впрямь совсем одичала, господин доктор! Меня зовут Ева, Ева фон Штрауб. Мы с братом живём здесь уже так долго, что порой я просто забываю, как нужно себя вести.

– Понимаю, – Кай улыбнулся и тотчас спохватился сам. – Я – сэр Кай Ллойд, рыцарь его величества короля Ричарда. И я не… не совсем доктор. Просто… я долго жил при монастыре и кое-чему научился.

– О, – Ева понимающе кивнула, разглядывая юного рыцаря, – это неважно. Главное – не упоминайте имени его величества при брате. Гуго терпеть не может Ричарда и готов спорить до хрипоты, доказывая его несостоятельность как монарха. Впрочем, – девушка вздохнула, отнимая наконец руки от груди, – одними спорами дело не кончится, если вы будете упорствовать. У Гуго тяжёлая рука…

– Не беспокойтесь, – Кай мягко улыбнулся, осторожно перехватил тонкую кисть, считая пульс. – Я слабо разбираюсь в политике и совершенно не умею вести дебаты. У вас жар, – Кай нахмурился: обыкновенно такого не случалось, тем более, при молитвенной поддержке страждущего. – Как долго вы болеете?

– Уже три года, – подумав, ответила девушка. – Брат как раз собирался в поход, когда я заболела. Врачи говорили, это чахотка, и что тёплый сухой воздух пойдёт мне на пользу. Гуго решил рискнуть, и мы отправились в путь вместе с войском императора Фридриха. Его смерть сильно подкосила брата – Гуго был очень предан Барбароссе. Тогда мы покинули войско и примкнули к Странноприимному ордену. С тех пор мы здесь, в Тире. Гуго редко бывает дома, всё время в походах, в разъездах… Я работаю в госпитале при храме, помогаю раненым и больным по мере сил. Но моя болезнь ничуть не ослабевает, – грустно добавила девушка. – По правде… я не говорю Гуго, но мне кажется, всё становится только хуже…

– А аппетит? Вы хорошо питаетесь?

Ева пожала плечами.

– Хорошо, насколько я могу судить. У многих нет и десятой доли того, что имеем мы с братом. Но все платья за последний год пришлось ушить уже два раза, – пожаловалась она.

Кай молча смотрел на струящиеся по плечам белоснежные пряди, на необычную для этих мест, ослепительную красоту. Теперь он вполне разделял взгляд ревнивца Гуго и его тревогу за сестру – Ева считалась бы красавицей и при дворе любого западного монарха, что уж говорить про полудикий Восток. Вот только эта болезнь…

Нет, это была не чахотка, Кай почти уверился в этом. Но что-то мешало ей дышать, сковывало голос, вплеталось неприятными щупальцами в грудь – он чувствовал её боль так явственно, так остро, словно к оголённому нерву приложили калёное железо – боль в лёгких, боль в сердце, эхом отражавшуюся по всей груди…

– Я не знаю, что с вами, – честно признался крестоносец. – Но ваша болезнь мне кажется…

Кай запнулся. Секундного обмена взглядами хватило, чтобы девушка поняла.

– Смертельной? – мягко подсказала Ева. – Сэр Кай, я достаточно сильная женщина, чтобы пережить подобное известие, не впадая в истерику. Только Гуго об этом знать не нужно, хорошо?

Молодой рыцарь опустил взгляд.

– Если вы считаете, что так правильно, – сказал он.

– Считаю, – без улыбки подтвердила Ева.

Раздались тяжёлые шаги, и в дом, громыхая коваными сапогами, вошёл рыжий рыцарь с кувшином воды. Со стуком поставив глиняную посудину на низкий столик у входа, Гуго резко развернулся к Каю:

– Что с ней?! – рявкнул он.

– Гуго, господин доктор унял боль, – перехватила брата Ева, поднимаясь с кресла. – И кашель. До самого вечера меня ничто не побеспокоит…

– До вечера? – побагровев, гаркнул мужчина, и янтарные глаза вновь с подозрением уставились на молодого крестоносца. – А что потом?

– Я не знаю, как ещё можно помочь вашей сестре, – развёл руками Кай. – Её болезнь достаточно серьёзна… – он поймал предупреждающий взгляд Евы и поспешно добавил, – но, наверняка, излечима. Вам следует обратиться к более знающим докторам. Я всего лишь…

– Оборванец, – грубо оборвал его Гуго, почти нависая над невысоким рыцарем. – Кто ты вообще такой, господин доктор?

– Гуго, он помог! – вновь попыталась отвлечь его внимание Ева. – Неужели ты не слышишь, как легко мне дышится? Ни одышки, ни сипоты, ни хрипов! Боли нет и в помине – это куда больше, чем сумели сделать все эти знающие доктора из ордена!

– Я сэр Кай Ллойд, – спокойно ответил Кай, глядя прямо в глаза госпитальеру. – Рыцарь его величества…

– Англичанин! – поразился германец, облокачиваясь о косяк. – В моём доме! А ведь я сразу почувствовал неладное! Ну и каково это, служить бесноватому, а?!

– Гуго! – тщетно попыталась призвать брата к порядку Ева.

– Не понимаю, – удивился Кай. – Отчего бесноватому-то?

– Только бесноватый будет вести себя так, как ведёт себя ваш Ричард! – едва не брызжа слюной, гаркнул рыжий рыцарь. – Мелкие грабежи, трусость, не позволившая вашему королю бросить все силы на Иерусалим, когда была такая возможность! Нужно было брать святой город тотчас, как только Саладин пожертвовал Акрой! А теперь уж поздно! – с отвращением выдохнул госпитальер, стукнув кулаком по стене. С потолка посыпался белый песок, и Ева возмущённо пискнула, не рискуя, однако, попадать брату под руку. – Саладин давно уж укрепился, где только можно, кольцом оцепив побережье! Уже подбирается к Тиру! Ваш король – безумец, жадный до наживы и власти, и больше никто!

Кай неуютно поёжился, опустил взгляд, пережидая вспышку праведного гнева грозного госпитальера.

– Только бесноватый потерпит под боком эту змею, Гвидо Лузиньяна, который злословит на сеньора Тирского! – всё больше распалялся Гуго, тщетно дожидаясь реакции от молчаливого собеседника. – Завистник и ничтожество! А ваш Ричард развесил уши, поддался его влиянию, очистил береговую полосу – ради кого? Ради грязных торгашей, венецианцев, ради выгоды! А Иерусалим по-прежнему под властью мусульман – и теперь скажи мне, англичанин, разве он не бесноватый, этот ваш Ричард?!

Кай поднял наконец глаза, встречаясь с горящим взглядом рыжего рыцаря. Лицо Гуго потемнело от прилившей крови, госпитальер сжимал и разжимал кулаки; сам того не замечая, то и дело хватался за рукоять меча, скрипел зубами, когда никакие слова не могли выразить всю силу его ненависти к британскому монарху.

– Я не стану ничего отрицать, – тихо проговорил Кай, вновь опуская взгляд. – Мне нечем защитить Ричарда в этом споре. Но прошу тебя… пожалуйста… не надо так говорить о моём короле.

– А то что?.. – вновь завёлся Гуго.

– Мне неприятно, – просто ответил Кай, и рыжий рыцарь недовольно засопел, чувствуя, что ему не к чему придраться, чтобы продолжить жаркую речь.

– А уж то, что вытворил Ричард при занятии Акры… – пробурчал госпитальер, остывая столь же стремительно, сколь внезапно и разгневался.

– Гуго! – укоризненно воззвала Ева.

– Сорвать австрийское знамя и заменить его своим! – Гуго вновь сжал кулаки. – Всё немецкое войско помнит это оскорбление!

– И ты, конечно, помнишь лучше всех, – вновь перебила его Ева, тревожно поглядывая в сторону английского рыцаря: Кай, казалось, быстро терял силы во время разговора.

– Я, пожалуй, пойду, – устало проговорил крестоносец, делая первый шаг к двери.

– А ну стоять! – рука госпитальера вцепилась в его плечо, и Кай не удержался, вздрогнув всем телом от боли. Хищные глаза немецкого рыцаря сузились, как у тигра перед броском; Гуго внимательно глянул в побледневшее лицо крестоносца. – Ранен? – с грубоватой заботой в голосе поинтересовался он.

– Попали в засаду, – неожиданно для себя выдал Кай. – Меня ранили, я отстал от отряда. Даже не знаю, выжил ли кто-то ещё. Там был мой отец…

– Проклятые сарацины, – со знанием дела кивнул Штрауб, подавая крестоносцу кувшин с водой. – На-ка, глотни, англичанин… вдруг полегчает.

Кай послушно глотнул. Ева перевела встревоженный взгляд с брата на него, затем, решившись, произнесла:

– Оставайтесь на ночь, господин доктор. Вы, должно быть, очень устали с дороги.

Кай покачал головой, даже не глядя в сторону напрягшегося госпитальера.

– Мне нужно вернуть коня, – сказал он. – Я должен ехать.

– Но… мы же не отблагодарили вас, сэр Кай! – вновь воззвала к нему девушка, возмущённо посмотрев на брата. – Вы не можете уехать вот так… То, что вы сделали… О, Гуго, если бы ты только мог ощутить, как… он силой молитвы прогнал боль! Брат, этот человек воистину свят!

– Я не доктор и тем более не святой, – улыбнулся Кай, накрывая вцепившуюся в его локоть ладошку своей рукой. – Но вы можете отблагодарить, позволив мне ещё раз увидеть вас.

– Крестоносец! – предупреждающе громыхнул Штрауб.

– Просто увидеть! – поспешил объясниться Кай.

– Завтра мы придём на Литургию, – вовремя вклинилась Ева, предотвращая очередной всплеск братской ревности. – Я буду очень рада видеть вас, сэр Кай! Храни Господь вас и ваш чудесный дар! Это большая радость – обрести друга на чужой земле. Не правда ли, Гуго?

Рыжий рыцарь пробурчал что-то невнятное, и Кай наконец покинул уютный дом, выходя на притихшую улицу. Солнце давно перевалило зенит, Тир готовился к вечерним сумеркам и ночному сну. Кай с трудом взобрался на коня, едва удержавшись от болезненного вскрика.

– Может, останешься? – вышедший из дома Штрауб прислонился к калитке, скрестив руки на груди. Янтарные глаза вспыхнули и погасли, как у дикого зверя; сощурились, пряча в глубине зрачков отблески заходящего солнца. – Ты не подумай, сэр Кай, я ничего против тебя не имею. Ты, кажется, славный малый, – грубовато признал госпитальер, – даром, что монах и англичанин.

– С чего ты взял, что я монах? – поразился Кай.

– Сам говорил, что в монастыре жил! – парировал Гуго. – Я слышал! Кроме того, печать у тебя на лице… благообразная, что ли? Давал обет безбрачия, а ну, признавайся?!

Кай улыбнулся и кивнул госпитальеру:

– Увидимся на Литургии, сэр Гуго.

Штрауб недовольно засопел, но Кай уже дёрнул поводья, направляя коня подальше от сумасбродного германского рыцаря. Наверное, сложно быть братом такому сокровищу, как Ева, но Кай не хотел проверять на себе всю мощь его подозрительной ревности. Не сейчас, когда усталость и болезненная слабость липкими щупальцами оплели тело, уговаривая закрыть глаза и сдаться на произвол судьбы.

Кай выехал на одну из оживлённых торговых улиц: купцы собирали товар и закрывали лавки, люди торопились по своим жилищам, припозднившиеся покупатели спешили к ещё работавшим прилавкам; стражники ходили небольшими группками, внимательно и с подозрением вглядываясь в лица горожан.

– Теперь, когда Конрад пал, город беззащитен, – услышал Кай громкий шёпот у одной из лавок. – Ничто более не сдерживает мамелюков от нападения…

– Проклятые мусульмане, – обречённо выругался собеседник. – Надо уходить отсюда на юг, здесь становится всё опасней…

Кай повернулся, смерив взглядом двух переполошенных горожан; дёрнул поводья, пуская коня шагом через нестройные людские ряды. Взгляд его скользил по расступавшемуся перед ним народу, запнувшись лишь раз – о встречный взгляд, направленный на него. Человек нагнул голову, натягивая капюшон поглубже, и крестоносец отвернулся, сделав вид, будто не заметил ассасина. Сабир пропустил его мимо себя и неспешно пошёл вслед за конём, пользуясь образовывавшимся за крупом проходом: толпа не мешала ассасину, а туша коня скрывала от глаз стражников, ищущих убийцу на противоположной стороне улицы.

Они успели пройти несколько кварталов и оказались уже далеко от торговых рядов, прежде чем Сабир нагнал его, перехватывая поводья.

– Ты должен был оставаться на месте, – убийца решительно потянул коня в сторону, сворачивая в узкий проулок. – Думал удрать от меня, крестоносец? А я разузнал кое-что о твоём отце.

Приготовивший презрительную тираду Кай осёкся на вдохе, захлопнул рот и выжидающе посмотрел на ассасина. Сабир скосил на него синие глаза и усмехнулся.

– А ты думал, я был настолько занят своей работой, что забыл про тебя? Вот она, истинная христианская благодетель – порвать в клочья оглашенного грешника и сжечь его останки в священном огне праведного гнева! – ассасин блеснул белыми зубами, но Каю было не до смеха.

– Ты понимаешь, какого человека убил? – с болью выдохнул молодой рыцарь. – И что теперь будет с городом, без его защиты?

– Конрад – не самый влиятельный и не самый выдающийся человек из тех, кого мне довелось убить, – отрезал Сабир. Лицо ассасина превратилось в каменную маску, улыбка спала с лица. Теперь на Кая смотрел тот самый убийца, который собирался прикончить его во внутреннем дворике Акры: безжалостный, равнодушный, и неумолимый, как пущенная в упор стрела. – Но даже они – всего лишь люди. Не лучше и не хуже всех остальных.

– Неужели тебе действительно всё равно, Сабир? – тихо спросил Кай.

– Тебе интересно, что там с твоим отцом, или нет? – резко оборвал его ассасин.

Молодой рыцарь опустил голову. Сабир знал, на какие рычаги его человеческой души нажимать: Кай в порыве нахлынувшего на него отвращения мог отказаться от любой помощи, но мог и наступить на горло своей гордости – и только по одной причине.

– Интересно, – сник крестоносец.

Сабир усмехнулся, сворачивая на нужную улицу. Конь, ведомый его рукой, фыркал, отмахиваясь хвостом от вечерней мошкары, совершенно не заботясь враз ослабевшим всадником. Кай и в самом деле чувствовал себя выжатым и бесконечно уставшим, безвольно, словно скот за хозяином, следуя за направлявшим его ассасином.

– Я узнал, – не стал томить его Сабир, – что несколько раненых крестоносцев попались сарацинам вблизи Сайды. Их повезли в Иерусалим – на продажу или на казнь. Если твой отец жив – он должен быть с ними. Если ему удалось бежать – правду мы сможем узнать только от крестоносцев, которым посчастливилось – или не повезло – выжить.

– Как? Если их пленили?..

– Доберёмся до Иерусалима – узнаем, как, – отмахнулся Сабир. – У меня есть глаза и уши в городе. Не переживай, крестоносец! Со мной не пропадёшь…

– А если отец в плену? Или убит? – не мог успокоиться Кай. – Кто с тобой расплатится?

– Если лорд Ллойд не оплатит мои труды… – Сабир на секунду задумался, – тогда я продам сарацинам тебя! Эй, крестоносец, я пошутил! А-а, шайтан!..

Сабир отпустил поводья, поддерживая окончательно лишившегося сил Кая, медленно кренившегося набок, и вскочил на коня позади него, вновь нащупывая брошенную узду. Им повезло, что улица обезлюдела, и далеко ехать не пришлось: убежище находилось поблизости. Остановившись у нужных ворот, Сабир спрыгнул наземь, тут же подставив руки, чтобы удержать бледного, как смерть, крестоносца. Ему пришлось дёрнуть рыцаря на себя, вытаскивая из седла, и, перебросив его руку через плечо, протащить Кая к калитке.

– Сын шакала! – выругался Али, как только Сабир перешагнул порог вместе с бесчувственной ношей. – Твой рыцарь был на площади! Он видел! Он знает!

– Займись конём, – ровно попросил Сабир, укладывая Кая на подушках. – И принеси воды.

Али захлопнул рот, дико глянул на скинувшего капюшон убийцу и молча вышел из дома. Сабир не обманывался на его счёт: Али успеет высказаться позже, его горячность давно стала притчей во языцех среди ассасинов. Впрочем, безумцем Али тоже не был и прекрасно знал, когда следует остановиться. Портить отношения с Сабиром, который считался одним из лучших убийц Шейха, он не собирался.

– Вот, – Али вошёл в дом, поставил большой кувшин воды рядом с подушками. Присел на корточки, настороженно наблюдая, как Сабир стягивает монашеский балахон с рыцаря, принимаясь разбинтовывать левое плечо. – Шайтан! – снова выругался Али, но уже гораздо тише: болезненные прикосновения Сабира тревожили Кая, и молодой рыцарь метался на подушках, пытаясь увернуться от чужих рук. – Скажи мне, потому что я не понимаю, Сабир! Он ранен, избит, слаб и бесполезен. Зачем он тебе?

– Он знает то, что нужно мне, – коротко ответил ассасин, накладывая свежую повязку на больное плечо рыцаря.

– Так заставь его говорить! Узнай, что тебе нужно, и убей! Так будет гораздо проще, разве нет? – Али заглянул в смуглое лицо товарища почти умоляюще.

Сабир долго не отвечал, и Али уж решил, что ответа он так и не дождётся, когда ассасин наконец разомкнул губы:

– Он мне жизнь спас.

Али едва воздухом не поперхнулся, подозрительно уставившись на лысого убийцу. Пояснений не последовало, и он вновь осторожно подал голос:

– Ну и что? Ты отдал долг, вытащив его живым из пустыни. Ты ничего не должен ему, Сабир. И не был должен, даже если бы он тебя трижды спас. Разве не этому учит нас Горный Старец? Истины нет, и дозволено всё…

– Я помню, чему учил меня отец, – отрезал Сабир. – И хотя я был с ним не всегда согласен, я смотрю на мир другими глазами, чем вы. Шейх знал это, принимая меня. Тебе тем более придётся смириться. Крестоносец идёт со мной. Я так решил. Это всё.

Али рывком поднялся, сделал несколько порывистых шагов от стены к стене, затем резко остановился, запуская руку за пояс.

– Вот, – стараясь, чтобы его голос не дрожал от гнева, выговорил Али. – Когда ты ушёл, принесли письмо от Старика. Для тебя. Должно быть, новый заказ.

Сабир, не глядя, протянул руку, развернул тщательно сложенный листок, пробегая глазами текст. Шейх писал на франкском – немногие знали европейскую письменность, и Али не был исключением. Зато франкский прекрасно знал Сабир, так же, как арабский, семитский и все местные диалекты. Письмо мог прочесть только он, и именно на это рассчитывал Горный Старик.

– Я угадал? – нетерпеливо потребовал Али. – Новый заказ?

Сабир сложил листок, пряча его за поясом. Лицо его не переменилось, когда он выпрямился, укрывая Кая покрывалом, и поднялся на ноги. Внимательный взгляд скользнул по расслабленному лицу, задержался на пульсировавшей у виска жилке.

– Нет, – медленно выговорил ассасин, не отрывая взгляда от крестоносца. – Скорее, уточнение старого.

***

Кай проснулся от бесцеремонного пинка под рёбра. Когда крестоносец, охнув, открыл глаза, то первым, кого он увидел, оказался Сабир. Араб разглядывал его столь пристально, что Каю стало не по себе.

– Что? – хрипло спросил крестоносец.

– Ничего, – в тон ему откликнулся араб и внезапно улыбнулся. – Спишь больно тихо. Вот, подумал, не помер ли ты часом.

– Время! – вдруг вскинулся Кай, подрываясь на ноги. Боли в простреленном бедре даже не почувствовал, с тревогой оглядываясь на единственное в комнате оконце. – Литургия, я ведь обещал прийти на Литургию!

– Кому? – внезапно заинтересовался Сабир. – Уж не тому ли очаровательному рыжику с его невзрачной сестрицей? М-м?

– Ты откуда знаешь? – поразился Кай. – И Ева вовсе не невзрачная!

– Ева, значит, – улыбнулся ассасин. – Ну-ну.

– Мне нужно идти, – заторопился Кай. – Я должен там быть!

– Понимаю, – усмехнулся ассасин. – Постой, крестоносец! Я тут раздобыл кое-что… насколько мне известно, у вас не принято приходить на службу в заляпанной кровью одежде? Вот, возьми! И умыться не забудь – уж если твоя Ева и взглянет на тебя, то она, по крайней мере, не должна испугаться. Приведи себя в порядок, рыцарь, – и Сабир вновь усмехнулся, глядя, как Кай вспыхнул, принимая у него из рук чистую одежду.

– Спасибо, – поблагодарил крестоносец.

Сабир терпеливо дождался, пока Кай наденет свежую рубаху и штаны, и протянул белый балахон – наподобие того, который носил сам.

– Накинь, – посоветовал ассасин. – Ни к чему тебе лишнее внимание, поверь. Даже в христианском городе.

Кай не стал спорить, накинул балахон убийцы, повесив поверх него кожаную перевязь с мечом, и наскоро ополоснул лицо и руки в стоявшей у входа жестяной миске.

– Джигит! – поцокал языком Сабир, окинув его взглядом. – Только беленький слишком…

– Я пойду, – пропустил сомнительный комплимент мимо ушей Кай. – Не хочу опаздывать.

– Э, нет, – внезапно разрушил его планы ассасин. – Всю жизнь мечтал побывать на этой вашей службе! Когда ещё такой шанс представится! Я иду с тобой.

– К-как? – Кай проводил спокойного убийцу ошарашенным взглядом: Сабир остановился у двери, всем видом демонстрируя готовность идти с ним. – З-зачем? Ты ведь… не христианин! Да тебя проклянет весь мусульманский мир, если узнает об этом!

– Мне нет дела до мусульманского мира, – внезапно прервал его ассасин, меняясь в лице. – Как и до христианского лицемерия. Ничто не истинно, крестоносец! Все проповедники – лгуны, и все боги мертвы! Я не видел ни Аллаха, ни Христа во всех тех безумствах, которые творились с их именами на устах! А ты? Давай, соври мне, крестоносец! Ты видел своего Бога?

– Бога я действительно не видел, – сглотнув, ответил Кай. – Но всякий раз чувствовал – на Божественной Литургии, во время Святого Причастия, в каждой молитве, в каждом слове… Я долго жил при монастыре, Сабир. Мне не хватало семьи, я тосковал по брату, скучал по отцу… но когда он забрал меня с собой, Бога мне стало не хватать ещё больше. С того дня, как я покинул монастырь, каждый шаг уводил меня всё дальше от Его Божественной любви. Я жил с Богом и без Него, Сабир, мне есть, с чем сравнить. Без Его любви жизнь тяжела и безрадостна…

– И, конечно, Его любовь вдохновила жадных правителей с запада послать на наши земли толпы алчных и безбожных варваров с крестами на груди, – саркастически заметил Сабир. – Ох, оставь свои красивые слова, сэр Кай! Я всё это уже слышал, и ничему этому не находил подтверждения. А уж я искал, поверь мне! Всё думал, что Горный Старик ошибается, как заблуждался мой отец, как обманывались остальные… но пока что лишь его слова мне не удалось опровергнуть. Ничто не истинно, сэр Кай! И всё дозволено…

– Но…

– Но если ты не заткнёшь свою проповедь за пояс, мы рискуем опоздать к твоей прекрасной Еве… то есть, конечно же, опоздать на службу, – сощурив на него насмешливые синие глаза, поторопил его Сабир.

Спорить было, похоже, бесполезно: убийца уже всё решил. Кай вышел из дома с тяжёлым сердцем. Несмотря на оказываемую ему помощь, он по-прежнему не верил молодому арабу.

– Что, если Гуго тебя узнает? – использовал Кай последний аргумент, забираясь на коня. – Он же тебя видел!

Сабир вскочил в седло соседнего скакуна – не иначе, разжился у Али – и тронул поводья, задавая направление. Каю оставалось лишь поспевать за самоуверенным арабом.

– Нет, не видел, – почти весело откликнулся Сабир, выезжая на главную улицу. – Твоя Ева, может, и разглядела, а рыжик не присматривался.

– Прекрати называть её «моей», – слабо запротестовал Кай. – И как же тебя представить?

– Лучшим другом, – рассмеялся Сабир. – Дыши спокойнее, крестоносец! Я – твой проводник. Из местных. Так и говори – мол, попутчик, Сабир. Видишь, даже врать не придётся.

Кай промолчал. Врать, может, и не придётся, но и сказать всю правду тоже не получится. Впрочем, Сабир вряд ли задумывался о таких тонкостях; сам Кай тоже не стал, справедливо рассудив, что если ничего не изменить, то и отношения портить незачем.

У храма было людно. На чтение утренних Часов они всё же опоздали, так что, спешившись и подойдя ближе к распахнутым дверям, оба услышали едва различимый в переполненном храме глас епископа:

– Dignum et iustum est…*

(*Благословен Бог вовеки…)

Привстав на цыпочки, Кай вытянул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как распахнулись царские врата – Литургия началась.

Не было никакой возможности протолкнуться в битком набитый храм; казалось, весь город пришёл на службу. Каю удалось пробиться к входу, и недовольная толпа тотчас прижала его к косяку одной из распахнутых дверей. Рыцарь не жаловался: отсюда, по крайней мере, он мог хотя бы слышать то, что происходило у алтаря. Рассмотреть же ни духовенство, ни верующих внутри не представлялось возможным, и Кай загрустил: похоже, ему так и не удастся повидать брата и сестру Штрауб. Сабир затерялся где-то в толпе, и крестоносец оказался предоставлен сам себе, на что не жаловался: по крайней мере, можно было погрузиться в службу и священные тексты, не чувствуя на себе насмешливых взглядов ассасина.

Ему очень повезло оказаться на воскресном богослужении, и Кай лишь сожалел, что не сумел исповедоваться накануне, и оттого не мог теперь приступить к Причастию. И всё-таки он был в храме. Впервые за долгие, долгие месяцы он присутствовал на Литургии – пусть на пороге, пусть тесно прижатый к двери – и беззвучно повторял слова молитвы вслед за священником.

– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium…** – грянул храм, и Кай сложил руки, с улыбкой повторяя слова любимой молитвы вслед за всеми.

(**Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого…).

– Et in unum Dominum Iesum Christum, Filium Dei unigenitum, et ex Patre natum ante omnia saecula. Deum de Deo, lumen de lumine, Deum verum de Deo vero, genitum, non faktum, consubstantialem Patri: per quem omnia fakta sunt…***

(***И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, от Отца рожденного прежде всех веков, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через Которого всё сотворено…).

Толпа у ворот нестройно качнулась, и грузный горожанин пихнул Кая в левый бок, наваливаясь едва ли не всем весом. Крестоносец охнул, поперхнувшись на вдохе, схватился за раненое плечо. Мужчина не замечал распластанного по створке двери рыцаря – вытянув шею, старательно картавил всеобщую молитву.

– Et in Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem: qui ex Patre Filioque procedit…**** – сумел выдавить Кай, прежде чем давление толпы стало совсем невыносимым.

(****И в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца исходящего…).

– Посторонись.

Кай узнал голос Сабира, но повернуться не смог – слишком крепко был прижат к двери.

– Посторонись, говорю, – повторил убийца, и его голос, холодный, как сталь, странным образом был различим в общем гуле. По крайней мере, обращение совершенно точно услышал тот, кому оно предназначалось. Грузный мужчина удивлённо вздрогнул, переводя взгляд на мужчину в белом балахоне, и поспешил почему-то выполнить приказ, втягивая живот и отстраняясь настолько, насколько позволяли окружившие его прихожане. Кая дёрнули за локоть, оттаскивая от двери, и крестоносец лишь теперь смог увидеть прокладывавшего в толпе дорогу ассасина, уводившего его всё дальше от храма.

– Сабир, нет, – запротестовал Кай, но убийца не слушал – последний рывок, и оба оказались у местного стойла, где привязали своих лошадей. – Там же… служба… ещё не закончилась!

– Для тебя – закончилась, крестоносец! – отвязывая своего коня, отрезал араб. – В такой рубке даже здоровому дурно станет, что уж говорить про тебя. Твоей Еве тоже нехорошо; рыжик сейчас пытается вывести её из храма. Здесь и встретимся.

– Ты откуда знаешь? – поразился Кай.

Сабир хмыкнул.

– Я, в отличие от тебя, делом занимался. Да ты не сомневайся, рыцарь! Если я говорю, что сейчас их увидим, значит, так и будет. Вот, что я говорил!

Госпитальер вырвался из храма действительно словно по команде; собравшиеся у ворот храма прихожане посыпались в разные стороны, как домино. Рыжий рыцарь крепко прижимал к себе побледневшую сестру, и Кай услышал его рычащий, грохочущий голос.

– Домой! – громыхнул госпитальер, подталкивая Еву к стойлам. – На коня, живо! Если бы я знал… такая толпа! И ради чего? Ведь были же вчера на Литургии! Всё ради этого англичанина, а, Ева?! Который так и не пришёл! Вот ведь нечестивый, вероломный народ…

Гуго осёкся, увидев наконец перед собой представителя «нечестивого и вероломного народа», и крепче сжал сестринский локоть, вызывая у Евы негодующий вскрик.

– Гуго! – морщась, воззвала к брату она.

Штрауб отпустил её руку, размашисто шагнул к Каю.

– Ты знал?! – заорал вместо приветствия госпитальер.

– О чём? – поразился рыцарь, делая инстинктивный шаг назад.

– Знал, по гнусной роже вижу! Конрада вчера убили! Аккурат перед тем, как мы тебя повстречали! Траур в городе! Горожане в панике! Мамелюки вот-вот возьмут обезглавленный Тир!..

– Гуго! – снова позвала Ева, выразительно поглядывая на крайние ряды прихожан. Те с тревогой оборачивались на шумную компанию, и Штрауб поутих.

– Это кто? – рыкнул он в сторону безмятежного Сабира.

– Друг, – без раздумий ответил Кай. – И мой проводник.

– Ладно, – решил проблему госпитальер, подталкивая сестру к лошади и помогая ей взобраться на седло. – Езжай за нами, англичанин! Поговорить надо… вдали от людских глаз. Не отставай!

Они проехали знакомыми переулками на тихую улицу, где находился уютный домик Штраубов, и спешились, привязывая коней за воротами. Гуго распахнул дверь, пропуская внутрь сестру, смерил незнакомого араба долгим и подозрительным взглядом.

– Проводник, говоришь? – сощурил он янтарные глазищи. – Звать его как?

– Сабир, – ответил ассасин и усмехнулся. – Его звать Сабир.

– Ты гляди, по-нашему говорит, – удивился Штрауб, услышав родную франкскую речь. – Часто приходилось с нашим братом общаться?

– Приходилось, – с той же усмешкой отвечал Сабир.

– Говорить прямо тут будем? – вклинился Кай, опасаясь дальнейшего развития диалога: оба изучали друг друга чересчур пристально. Как бы Гуго не вспомнил!.. – Или всё-таки пройдём в дом?

– Заходите, конечно, – вновь появилась в дверях Ева. – Гуго, мы ведь рады гостям, не так ли? Сэр Кай мне очень помог в прошлый раз, и я надеюсь, ты об этом не забыл… а друг сэра Кая – наш друг. Верно?

Рыжий рыцарь засопел, свирепо глянул на Сабира, затем на Кая, и махнул рукой, первым проходя в дом.

– Спасибо, – тихо поблагодарил Еву рыцарь, задержавшись на миг рядом с ней.

– Я рада вам, – так же тихо ответила девушка, и взгляд её наконец остановился на Сабире.

Кай поразился тому, как резко поменялось лицо молодого араба. Жёсткие черты расслабились, презрительно искривлённая линия рта выровнялась, губы дрогнули, складываясь в лёгкую полуулыбку. Из синих глаз исчез брезгливый, насмешливый прищур; теперь они лучились самым неподдельным интересом и искренним вниманием. Ассасин слегка склонился, не отрывая глаз от лица девушки.

– Позвольте представить, – спохватился Кай, – Сабир, мой проводник…

– Сабир? – уточнила Ева. – Просто Сабир? Мне кажется, местный обычай предписывает упоминать отца в имени.

– Я лишён подобной привилегии, – ответил ассасин, и Кай в очередной раз поразился – на этот раз его бархатному тону. – Хотя и был у родителя любимым сыном. Он отрёкся от меня несколько лет назад.

– Какой ужас! – искренне поразилась Ева. – Что же вы сделали?

– Выбрал не ту дорогу, – улыбнулся Сабир. – Отец был зажиточным господином и дал мне, единственному из своих детей, вполне приличное образование. Готовил меня «к лучшей жизни»… Но я пошёл другим путём. Мало ли сыновей не радовали своих отцов? – снова улыбнулся ассасин.

– Немало, – признала девушка. – Это часто случается.

– В чём дело?! – разъярённо высунулся из двери рыжий рыцарь. – Англичанин?! Снова твои выходки? А друг этот по смуглой роже получить не хочет?! А?! Быстро в дом!

Все трое повиновались немедленно: Ева – чтобы не раздражать брата, Кай – чтобы прервать ставший вдруг таким личным разговор. Сабир тоже последовал за ними без единого слова, но крестоносец не назвал бы подобную безропотность подчинением. Араб двигался, говорил и даже молчал так, будто он был хозяином в доме, а вовсе не Штрауб или его сестра.

В маленьком жилище франков едва нашлась комната, чтобы разместить в ней такое количество гостей. Трое мужчин чувствовали себя неуютно в тесных стенах, и, должно быть, никогда раньше здесь не собиралось столь разношёрстной компании. Молчание длилось до тех пор, пока Ева не принесла графин вина и стаканы. Девушка поставила их на столик, где уже стояла тарелка с фруктами, и присела рядом с братом, бросив на него встревоженный взгляд.

– Даже не знаю, как начать, – громыхнул наконец Штрауб. – Ведь этот твой проводник понимает по-франкски…

– Гуго! – вспыхнула Ева.

– В городе становится небезопасно, – рыкнул госпитальер, будто решившись на что-то. – Лишь власть Конрада удерживала мамелюков от нападения. Теперь, когда он вероломно убит шакалами Горного Старца, мусульмане медлить не станут. Мы с Евой завтра же покидаем Тир.

Кай, не решавшийся взглянуть на одного из «шакалов», вместо этого удивлённо посмотрел на девушку.

– Это правда? – вздрогнув, быстро спросил он.

Та лишь развела руками и вздохнула.

– Но к чему такая спешка?

– Ты англичанин, а не идиот, – жёстко припечатал Штрауб, – должен понимать. Как только проклятые арабы возьмут город в кольцо, мы окажемся взаперти. Скажи, какие шансы вырваться из окружения? Да ещё со строптивой и болезненной девицей на руках?

Ева возмущённо подскочила. Гуго, не вставая, положил огромную лапу ей на плечо, опуская сестру обратно в кресло.

– Твои предложения, сэр Гуго? – быстро спросил Кай, пресекая неловкость семейной сцены.

– Мы направимся в Акру, – пробурчал госпитальер, и янтарные глаза уставились юному лорду в переносицу. – И лучше иметь под рукой запасные мечи. Ты, конечно, не Бог весть какой вояка… – Ева закрыла вспыхнувшее лицо руками, в то время как Гуго спокойно продолжал, – но недаром же у тебя в перевязи меч с королевским гербом. Думал, не замечу? Ваш Ричард случайных людей в свите не держит, стало быть, махать клинком уж как-нибудь да умеешь. А этот твой… проводник…

– Сабир, – напомнил Кай, но Штрауб не слушал.

– …несмотря на гнусную рожу, кажется крепким парнем. Как думаешь, надёжный он человек? За деньги свой долг выполнит или сбежит при первой же опасности? И во сколько он себя ценит? Только пусть учтёт, я цену наёмной силе знаю, и обдурить меня не удастся!

Кай покраснел, но, поскольку последовать примеру Евы не мог, ограничился лишь взглядом в пол. Зато заговорил Сабир.

– Он человек надёжный, – насмешливо проговорил ассасин. – Настолько, насколько ты считаешь достойным доверия араба, предлагающего наёмную силу за деньги.

Гуго воззрился на него так, будто вдруг заговорил стол, и какое-то время напряжённо молчал, шумно и яростно выдыхая через нос.

– Твой проводник, сэр Кай, не так прост, как кажется, – рыкнул он наконец.

– Спасибо. Ты тоже не так глуп, как хотелось бы, – спокойно парировал Сабир на франкском.

Рыжий рыцарь подскочил, едва не перевернув столик с фруктами. Ева вскрикнула, вжимаясь в стул и на всякий случай заслоняясь локтями от буйного брата – теснота комнаты могла сыграть незавидную для девушки роль: она находилась слишком близко к размахивавшему кулаками соседу.

– Ну-ка повтори!!! – взревел госпитальер, тщетно пытаясь дотянуться до отпрянувшего за спину Кая ассасина. – Нечестивая тварь! Мавр черномазый! Грязный уб…

– Сэр Гуго! – попытался урезонить Штрауба Кай, удерживавший огромного рыцаря от погрома собственного жилища лишь благодаря узости прохода, в который скользнул Сабир, и который сам Штрауб проходил всегда боком. Кай служил дополнительным препятствием, лишающим госпитальера возможности добраться до убийцы: в тесном коридоре все трое непременно застряли бы.

– Заплатишь мне столько, сколько посчитаешь нужным, – подал голос ассасин, вклиниваясь в поток ругательств. – Ты можешь не верить слову араба, но я уверен в честности франкского госпитальера. Пообещай, что оплатишь мой труд по прибытии в Акру, и я не спрошу сверх предложенного.

Гуго захлопнул рот, с подозрением уставившись на ассасина, смерил его долгим взглядом поверх плеча Кая, и вновь бухнулся на своё место.

– Договорились, – внезапно очень спокойно проговорил Штрауб. – Парень ты деловой, так что, похоже, мы поладим, даже несмотря на все эти выкрутасы. Я заплачу тебе, и в Акре мы расстанемся навсегда. Терпеть не могу скользкие рожи, а у тебя именно такая. Что скажешь, сэр Кай? – обратился к юному лорду Гуго. – Ты с нами?

– Мне в Тире задерживаться незачем, – честно ответил крестоносец. – Чем скорее в путь, тем лучше. Идти вдоль береговой полосы – хорошая идея. В Акре разделимся…

Кай поймал благодарный взгляд Евы и едва удержался, чтобы не улыбнуться в ответ: его пристально разглядывал Гуго Штрауб.

– Вот уж не думал, что когда-либо возьму в спутники таких прохиндеев, – фыркнул вдруг госпитальер. – Англичанин и араб! Надёжная компания, ничего не скажешь…

– Сам говорил, время поджимает, – подала голос Ева, осторожно выпрямляясь на стуле. – Да и твои товарищи из ордена, как оказалось, не горят желанием помочь… Может, вина, сэр Кай? Сабир?

– Нет, благодарю, – отказался Кай, поднимаясь со своего места. – Мы пойдём. Увидимся на рассвете…

– Проклятый народ, – вздохнул Штрауб, с сожалением отставляя в сторону подхваченный графин. – Вот ты, сэр Кай, может, лучший англичанин из тех, кого я встречал! А выпить даже с тобой не получается…

– Это, конечно, аргумент, – насмешливо проговорил Сабир. – До встречи, франк. Леди Ева…

Девушка вспыхнула, встретив пристальный взгляд ассасина, и, к счастью обоих, это осталось незамеченным: Гуго отвлёкся на Кая, ступившего на простреленную ногу и едва сдержавшего болезненный вскрик.

– Отличные спутники, – ворчал госпитальер, выпроваживая гостей за порог, – раненый, ослабший англичанин и мутный, хитрозадый араб… С такими попутчиками и мамелюков не надо!

– До завтра, сэр Кай, – успела попрощаться с крестоносцем Ева, прежде чем доброжелательные длани брата вытолкнули мужчин за пределы двора.

Хлопнула калитка, и грохочущий бас госпитальера приглушённым, как надвигающаяся гроза, шёпотом напомнил:

– У городских ворот на рассвете.

Сабир дождался, пока не хлопнет входная дверь, и лучезарно улыбнулся хмурому Каю:

– А что? Он мне нравится! – и первым вскочил в седло.

***

Ева фон Штрауб сидела в беседке одна. Брат заснул прямо во время совместных вечерних молитв, так что девушке пришлось заканчивать ежедневное правило в одиночку и шёпотом. Впрочем, предосторожности были излишни: когда Гуго засыпал, разбудить его могла лишь канонада или пушечная пальба, да и то разразившаяся прямо у него под ухом. Еве же не спалось: предстоящий переход в Акру, прощание с уютным домиком в Тире, к которому за несколько месяцев она уже привыкла; тревога, глодавшая её с той минуты, как она увидела спутника сэра Кая; сам юный крестоносец, не дававший покоя мыслям – всё это не позволяло сну овладеть ею настолько, чтобы вернуться в дом и отдохнуть.

Она нередко наблюдала спящий Тир из окна дома, выходящего на ту сторону улочки, или же в заборную щель, уютно устроившись в глубине крохотной беседки. Когда донимал и будил собственный кашель, Ева находила утешение в кружке тёплой воды или слабого вина, чтобы согреть грудь, но сон после болезненной побудки исчезал напрочь.

Слава Господу, этот удивительный юноша, крестоносец английского войска, снял и выворачивающий, мучительный кашель, и одышку, и боль так, что ничто не тревожило леди Штрауб вот уже сутки. Если бы не тревожные мысли, не позволявшие уснуть, Ева давно бы отправилась в постель, но сон не шёл, и, накинув тёплую шаль поверх спальной рубашки, девушка вышла во внутренний дворик. Насладиться тишиной и прохладой ночного Тира, однако, не удалось: она едва ли просидела в беседке несколько минут, прежде чем подозрительный шорох заставил её прислушаться.

Звуки доносились сверху, со стороны соседской крыши, прилегавшей к их забору почти вплотную, и Ева испуганно подскочила: ей почудились быстрые и осторожные шаги по шуршащей черепице. Вдруг воры? С грабителями в Тире ей встречаться не доводилось, но даже карманники на рынке вызывали у девушки страх и неприязнь – они будто пачкали своими ловкими и грязными пальцами тех, у кого воровали.

Ева не любила испытывать судьбу, поэтому бросилась к входной двери почти бегом, спасаясь от пугающих звуков, – но не успела всего на пару секунд. Спрыгнувший прямо перед ней человек в светлом балахоне заслонил собою проход, отрезая путь к спасительному дому, и Ева глухо вскрикнула, хватаясь за сердце: страх болезненной иглой пронзил грудь.

– Ева… леди Ева, прошу вас, не бойтесь, – заговорил знакомый и страшный голос, и она почувствовала, как её подхватывают, не позволяя опуститься на землю на ослабевших ногах. – Я не знал, что вы здесь… не хотел пугать…

Ева слабо трепыхнулась в стальных объятиях – но быстро сникла, обмякла, позволяя увлечь себя обратно на скамейку. Сабир придержал девушку за талию, помогая опуститься, перехватил дрожащую ладонь.

– Простите, – шепнул он, присаживаясь перед ней на корточки. Её руку он по-прежнему не выпускал, а Ева всё ещё не могла совладать с собственным дыханием, чтобы вырваться из цепких пальцев. – Простите меня…

Девушка молчала, расширившимися глазами глядя на безумного араба, проникшего в их сад ночью с неизвестной целью, и лихорадочно гадала, каким образом оповестить спящего в дальней комнате Гуго. Пришла в себя она гораздо раньше, чем заговорила, старательно изображая испуг, в то время как мысли с горячечной поспешностью сменялись в голове одна за другой.

Когда у дверей храма они повстречали сэра Кая с другом, то всю дорогу до дома Ева вспоминала, где же видела это лицо, с жёсткими, будто высеченными из мрамора чертами. Не сразу, но ей это удалось – в тот миг, когда Кай представил их, и Сабир взглянул на неё своими внимательными и чересчур умными для обычного проводника глазами. Их синий цвет, такой редкий среди местного арабского населения, она запомнила очень хорошо – в их первую встречу на базарной площади, когда убегавший от погони убийца осадил её разбушевавшегося коня. В тот же миг их взгляды пересеклись, и она готова была поклясться, что уже никогда не забудет этого человека.

И всё же Ева сомневалась в своей правоте, стараясь ничем не выдать своих эмоций во время их первого и единственного разговора. Ведь не стал бы такой благочестивый рыцарь, как сэр Кай, знаться с убийцей! Скорее, это она ошиблась…

– Я не рассчитывал на встречу, – продолжал тихие пояснения Сабир, и его обволакивающий, бархатный голос оказался неожиданно мягким и успокаивающим, – хотел оставить вам это…

В свободной руке появилась красная гвоздика, и араб медленно протянул её на раскрытой ладони. Ева ошарашено переводила взгляд с лица Сабира на крошечный цветок – столь редкое для здешних пустынь явление, что один бутон стоил целое состояние. Впрочем, задаваться мыслями о том, откуда у мужчины такое сокровище, Ева не стала.

– Вы могли это сделать завтра, – заговорила наконец она, и к её облегчению, голос звучал твёрдо и решительно, – до рассвета осталось всего несколько часов.

– Не хотел волновать вашего брата, – по губам Сабира скользнула кривая усмешка. – Если бы это случилось на его глазах, сэр Гуго попросту выбросил бы цветок на дорогу. Или стал бы выяснять отношения на месте. Я подумал, что незачем омрачать начало пути кровью.

Ева не сумела скрыть ни эмоций, ни мыслей – синие глаза смотрели, казалось, в самую душу, и слишком недвусмысленным получился этот взгляд. Они поняли друг друга.

– Вы убили маркиза Монферратского? – срывающимся голосом спросила девушка.

Сабир медленно положил гвоздику ей на колени и положил освободившуюся ладонь поверх их сцепленных рук.

– И не только его, – глухо ответил он.

Ева сдавленно вскрикнула, дёрнулась, пытаясь высвободить ладонь – но Сабир лишь крепче сжал её пальцы.

– Что вам от меня нужно? Или… от Гуго? Вы пришли убить Гуго?!

– Ни в коем случае, – скривился ассасин. – Он ваш брат. Его нельзя убивать.

– А… Кай? Сэр Кай? Он знает, что вы…

– Знает, – подтвердил Сабир. – И так же, как вы, не одобряет.

– Но… как же…

– Он нуждается в моей помощи, а я могу её оказать.

Ева смотрела на него во все глаза, не веря ушам. Она и вправду надеялась, что обозналась, – но нет, судьба оказалась и в этот раз беспощадна.

Леди Штрауб никогда не жаловалась на жизнь, как бы ни хотелось ей порой что-то в ней изменить. Матери она не знала, и судить о ней могла лишь со слов Гуго: тот застал мачеху живой и рассказал, как счастлив был с нею похоронивший первую жену отец. Барон фон Штрауб умер рано – Гуго едва исполнилось шестнадцать. Брату пришлось взять на себя заботы об имении и воспитании младшей сестры, семилетней Евы, – но уже спустя два года Гуго ушёл в свой первый поход. Куда направился и с кем воевал брат, Ева точно не знала – была слишком мала, чтобы расспрашивать. Позже поняла, что вопросов задавать вообще не следует, если не хочешь слышать ответов: к тому времени юная баронесса уже поняла, что брат воевал в качестве наёмника под чужим именем, а значит, доблестными его достижения быть не могли. Дела в имении в отсутствие барона шли плохо: пока Ева подросла достаточно, чтобы взять управление хозяйством в свои руки, оказалось, что поместье на грани разорения и приносит доход достаточный, чтобы покрывать лишь текущие затраты. То, что приносил Гуго из очередного похода, едва покрывало долги, но не давало скопить состояние, приличествующее титулу. Поэтому как только четыре года назад у Гуго появилась возможность отправиться в крестовый поход вместе с Барбароссой, брат тотчас согласился. Еве тогда исполнилось восемнадцать, и она впервые обрадовалась терзавшей её лёгочной болезни: доктора в один голос советовали сменить климат, и Гуго решил взять сестру с собой.

Она ни разу не пожалела о принятом братом решении: тяготы военного похода оказались куда легче, чем сражения на полях собственного имения с вороватыми слугами, распоясавшимися селянами и разбойничьими бандами, время от времени пробегавшими по землям барона. Ева никогда не мечтала о любви, хотя первое предложение руки и сердца поступило к ней в четырнадцать лет от престарелого виконта – выгодная партия, но, увы, немилая сердцу. А вот приключениям брата она всегда завидовала – всё лучше, чем медленно умирать в одиночестве, запертой в собственном поместье. Единственной возможностью выхода в свет была церковь, и Ева посещала мессы с удовольствием – вначале ради общения после них, затем ради самих служб, поскольку оказалось, что беседы с жёнами и дочерями местных фермеров и лавочников не приносят ожидаемой радости.

Гуго лелеял мечту накопить денег, вернуться в Германию, выгодно и удачно выдать сестру замуж – с достойным приданым, за уважаемого и высокородного человека – а затем осесть в собственном имении и жениться самому: барон частенько разглагольствовал о том, что поместью не хватает детского смеха и топота множества маленьких ножек.

Впрочем, болезнь Евы с переменой климата никуда не делась, а после смерти Барбароссы Гуго и вовсе замкнулся в себе и дальнейших планов не строил, примкнув к Странноприимному ордену и оттягивая тем самым неизбежный момент принятия окончательного решения.

– Теперь вы знаете. И что теперь вы думаете обо мне?

Ева встревожено вглядывалась в смуглое лицо, честно пытаясь понять ассасина. В том, что Сабир был убийцей, она теперь не сомневалась, – но с какой целью он заявился сюда, к ней, посреди ночи?

– Зачем вы принесли цветок? – спросила она наконец – совсем не то, что хотела.

– Мой отец говорил, что мужчина должен дарить цветы только любимой женщине. Так он покорил мою мать: она вышла за него замуж добровольно, в отличие от второй жены, а я, её единственный ребёнок, всегда был его любимым сыном, – Сабир коротко улыбнулся. – Я раньше никогда не встречал красоты, подобной вашей. И никогда не думал, что смогу кого-либо полюбить…

– А может, вы были правы? – протестующее вскинула подбородок Ева: любые ухаживания за годы одиночества в поместье и опасных во всех смыслах военных походов она научилась пресекать на корню. – Откуда в вас любовь, когда вы так презираете людей?

Сабир удивился. Даже хватку ослабил, чем не преминула воспользоваться Ева – вырвала ладонь из чужой руки, запахнула шаль поплотнее, вцепившись пальцами в тонкую ткань у самого горла.

– Почему вы так думаете? – тихо спросил он.

– Простите, – выдохнула девушка, внезапно ощутив волну стыда за невольную откровенность, – но… вы людей убиваете…

– Ваш брат тоже, – дёрнул плечом Сабир. – Даже этот святой рыцарь, сэр Кай – и он убивал. В чём разница?

Ева помолчала.

– Разница есть, – наконец медленно проговорила она. – Сэр Кай убивал на полях сражений. Гуго, конечно, воевал и в рядах наёмников, но… но я знаю, что он никогда и ни за какие деньги не убил бы безоружного, беззащитного… мирного человека… есть границы, Сабир! Они есть для каждого. Эти границы нельзя преступать, это грех… грех против самого себя! Один раз наступите на вопиющую совесть – она умолкнет навсегда, и никто не окликнет вас, когда вы сделаете очередной шаг вслепую, ведущий в пропасть!

Сабир смотрел на разгорячившуюся девушку, на скулах которой даже в полумраке стал заметен румянец, и молчал. Спорить почему-то не хотелось, хотя вот оно – то знание, которое всю жизнь ускользало от него. Казалось, протяни руку, сожми пальцы – оно твоё! Но нет, растекается по ладони, как вода, утекает, будто песок, испаряется, поднимаясь в небо облачком белого пара…

Когда-то, в юности, он искал правду жадно, неистово, бросаясь из крайности в крайность, слушая, споря, принимая и отвергая. И в конце концов пришёл к выводу, что невежество повсюду, где звучат претензии на абсолютную и непреложную истину…

Ничто не истинно, и всё дозволено, – пожалуй, лишь эти слова, принадлежавшие Горному Старцу, ему пока не удалось опровергнуть. Но та свобода, которую обещал ему Старик, с каждым годом всё туже затягивала удушливую петлю вокруг горла, а игры с жизнью и смертью не приносили никакого удовольствия.

Безграничная власть обернулась рабством.

– Но я не испытываю презрения.

– Может быть, – согласилась Ева. – Вы, наверное, уже ничего не чувствуете. Вам безразличны страдания и непонятна радость. Так как вы можете рассуждать о любви?

– Вы лишаете меня последней надежды, – покачал головой Сабир, и по губам его скользнула уже знакомая улыбка. – Может, вы – мой единственный шанс на спасение?

Ева почувствовала лёгкое прикосновение к своей руке и тотчас вскочила, судорожно кутаясь в шаль. Внезапная мысль о том, что она стоит перед ним совершенно в неподобающем виде – с распущенными волосами, в ночной рубашке – отрезвила и придала сил.

– Благодарю за цветок, – кивнула она на оставшуюся на лавке гвоздику. – Хотя это и крайне неприлично с вашей стороны. Я заберу её утром, чтобы у Гуго не возникло лишних вопросов. Вы правы: не стоит омрачать начало пути кровью. Я посоветуюсь с сэром Каем по поводу вашего… призвания…

– Работы, – пожал плечами Сабир, выпрямляясь вслед за ней.

– Работы, – нахмурилась Ева. – Сэр Кай наверняка имеет свои мысли по этому поводу. Это достойнейший молодой человек…

– Сэр Кай, значит, – хмыкнул Сабир. – Ну-ну.

Ассасин преграждал путь из беседки к спасительной двери, но Ева проскользнула под его рукой, сумев при этом не соприкоснуться с мужчиной, и взялась за ручку.

– А ведь вы соврали? – вдруг обернулась она. – Вы пришли не за тем, чтобы просто оставить цветок?

Сабир улыбнулся и шагнул вслед за ней, поставив ладонь на створку. Ева оказалась зажатой между ним и дверью, и в груди вновь шевельнулся страх. Нет, она уже не боялась за свою жизнь – теперь девушку беспокоила собственная честь.

– Не оставляйте окна открытыми, – шепнул Сабир, склоняясь к самому её уху. – Это очень опасно.

Мужчина отстранился так же внезапно, и Ева в тот же миг ощутила, как ладонь отрывают от двери, обхватывают обеими руками – и обжигают горячим поцелуем. Быстрая улыбка, неожиданная свобода, тёмный силуэт на фоне забора, исчезающий на соседней крыше, – и она осталась одна в саду.

Зябко передёрнув плечами, Ева фон Штрауб поспешила укрыться в доме, совершенно справедливо решив больше не испытывать сегодня судьбу.

***

Весна стремительно теряла силу, уступая засушливому лету. Зимние дожди давно миновали, и дороги покрылись частой сеткой треснувшей земли. Набухшие почки на смоковницах давно раскрылись, из тёмных коричневых лоз выползли виноградные листья, распускался апельсиновый цвет. Мелкие полевые цветы всегда первыми показывались на свет: все луга покрывались гвоздиками и маргаритками, каждый перелесок пестрел крокусами и прострелами; крупные огненно-алые анемоны покрывали скалистые склоны и на каждом уступе цвели фиалки и цикламены. Впрочем, ничего этого в окрестностях любого мало-мальски большого посёлка давно не было: охотники за цветами, перепродающие палестинские сокровища торговцам крупных городов, давно сорвали последние из бутонов.

Ева фон Штрауб тоже спрятала свою гвоздику, заложив её между страниц Псалтири. Последнюю девушка положила в походную сумку – подальше от глаз раздражённого неизбежными приготовлениями Гуго.

– Эй, крестоносец! – позвал Кая госпитальер, когда они миновали последние поселения, окружавшие Тир. – Рядом со мной поедешь! Довольно и того, что ты с неё глаз не сводишь! Я не допущу ещё более близкого знакомства!

– Сабиру ты доверяешь больше, чем мне? – удивился Кай, подъезжая к рыжему рыцарю.

– Ева рассудительна, – уверенно заявил Штрауб, – она не обратит на араба внимания! На нищего, оборванного, лысого, хитрозадого араба, – мрачно добавил Гуго, меряя едущих впереди Еву и Сабира тяжёлым взглядом. – А ты хоть и нищий, но на вид ладный, и морда у тебя… гладкая. Нечего тебе рядом с ней делать!

Крестоносец только головой покачал, поражаясь недальновидности германского рыцаря.

– В Акре тотчас разойдёмся, – продолжал бурчать госпитальер, – даже не надейся на продолжение знакомства, крестоносец!

– С чего ты взял, сэр Гуго, что мне это интересно? – внезапно оборвал Штрауба Кай. – Не стану скрывать – я восхищаюсь леди Евой, её красотой и умом, но не питаю никаких надежд на взаимность. Я должен продолжать путь, и потому не имею права навязывать твоей сестре своё общество. Но если… когда… я вернусь…

– Господь свидетель, ты не найдёшь ни меня, ни её! – громыхнул госпитальер. – Безродный выскочка и англичанин! Хуже только сарацин!..

– Я гляжу, ты сегодня в плохом настроении, сэр Гуго, – снова прервал спутника Кай, – но право же, ты ошибаешься.

– В чём? – даже удивился такой наглости Штрауб.

– Я не безродный и не нищий. Глаза обманывают тебя, сэр Гуго.

– Набиваешь себе цену, лекарь?!

Обрывок последней фразы долетел даже до Евы: девушка придержала поводья, обернулась в седле, встревоженно вглядываясь в лица отставших провожатых. Сабир ехал рядом с ней шаг в шаг, а потому остановился тоже, но совершенно с другим выражением расплывшегося в улыбке лица.

– Гуго! – воззвала к брату Ева. – Перестань! То, что ты говоришь, недостойно уст любого человека, а уж тем более не пристало франкскому барону! Сэр Кай, простите моего брата, – обратилась уже к молодому крестоносцу она. – Я приношу свои глубочайшие извинения за Гуго. Он порой забывает всякие приличия…

– Я не обижен, – с улыбкой покачал головой Кай. – Предпочитаю искренность, а не лицемерие. В последнем вашего брата уж точно никто не упрекнёт.

Ева улыбнулась в ответ, и юный лорд Ллойд невольно залюбовался её точёным профилем, волнистыми белыми волосами, заплетёнными в толстую косу, тонкой фигурой, облачённой в обыкновенный монашеский балахон, перепоясанный красным поясом. Чёрный плащ с белым крестом оттягивал хрупкие плечи, капюшон был накинут на голову: Ева поступала разумно, пряча свою красоту от посторонних глаз. Дорога на Акру пустынной не оказалась: время от времени им попадались гружёные повозки, скрипящие телеги, вздымавшие в воздух клубы мелкой пыли, одинокие всадники и хорошо вооружённые отряды, ради которых им приходилось отъезжать на обочину: те не церемонились, подгоняя зазевавшихся путников резкими окриками.

– С вашего позволения, сэр Кай, я поеду с вами, – решительно заявила франкская баронесса, направляя коня вслед за крестоносцем. – Гуго, ты же не против? Мне нужно обсудить с господином лекарем нечто, касающееся моего здоровья.

В такой просьбе отказать сестре Штрауб не смог. Пробурчав нечто невразумительное, Гуго поправил съезжавший походный мешок и придержал коня, пропуская Кая с Евой вперёд. Сабир спрятал усмешку: рыжий рыцарь нервничал тем больше, чем дальше они удалялись от Тира, хотя видимых причин тому не наблюдалось. Ехали медленно: гружёные мешками да сумками лошади двигались нехотя, с трудом. Гуго решительно отказался от идеи нанять повозку для вещей, велев Еве собрать только необходимое – и всё равно несчастных животных нагрузили сверх всякой меры. Доспехи и оружие, с которыми госпитальер не пожелал расстаться, в совокупности с внушительным весом самого Штрауба, едва не пригибали его коня к земле; и потому гружёные объёмными, но более лёгкими сумками лошади Кая и Евы унесли своих легковесных всадников быстрее и дальше, чем того хотел рыжий рыцарь. Впрочем, именно этого добивалась леди Штрауб: так Гуго не мог их слышать.

– Брат злится, – мельком обернувшись, тотчас подметила Ева, – думает, я оказываю вам чрезмерное внимание.

– Это не так? – уточнил Кай с лёгкой улыбкой.

– Нет, – подумав, ответила девушка без тени смущения. – За время походов я научилась обращаться к тем, кто мне интересен, без ложного стыда. Многие, увы, воспринимают это в неверном свете. Распускают злые слухи. Во франкском войске были и другие женщины; а они часто воспринимают представительниц своего пола как угрозу. Со всеми вытекающими. Уверена, что вы, сэр Кай, всё поймёте верно. До сих пор я не сказала того, чего мне следовало бы стыдиться, и надеюсь, добрая традиция сохранится. Однако я хотела поговорить о другом.

Молодой крестоносец удивлённо глянул на Еву, выразительно кивнувшую в сторону Сабира, и тут же понял.

– Я знаю про его… призвание. Как и вы, сэр Кай.

Юный лорд молча кивнул.

– И вы… принимаете его помощь?

– У меня нет другого выбора, – честно ответил крестоносец. – Мне нужно найти отца. Без Сабира я не справлюсь. Я ранен, не знаю здешних троп и остался без денег…

– И он согласился вести вас задаром? – недоверчиво сощурилась Ева.

– В долг, – коротко улыбнулся Кай. – Если… то есть, когда, – тотчас поправился юный лорд, – мы найдём отца, он сумеет отблагодарить моего проводника должным образом.

– А если нет?

– Сабир сказал, что в этом случае он продаст сарацинам меня, – невесело пошутил Кай.

Ева оставила сомнительную шутку без внимания.

– А до Тира он вёл вас тоже… в долг?

– Нет, – вынужденно признал крестоносец. – Он забрал все мои деньги в уплату за свою помощь.

Девушка возмущённо открыла рот, но Кай её опередил.

– У него было на то право. Он мне жизнь спас! Нашёл меня раненым, помог…

– И, конечно, не бесплатно! – всё же вспылила она. – Подобрать раненого человека и вместо того, чтобы, как добрый самаритянин, потратить на его лечение свои деньги, он вместо этого забрал чужие! Хорош спаситель!

– Он не самаритянин, – согласился Кай. – Но зато не лицемер.

– О, в самом деле?! – вспыхнула девушка. – Вы слепы к человеческим страстям, сэр Кай! Я не могу похвастать большим жизненным опытом, но мои глаза на месте! Равно как и моё сердце, – добавила она уже спокойнее: внезапная вспышка раздражения участила дыхание, вздымая разбушевавшуюся грудь. – И что же, этот убийца так уверен в том, что ваш отец оплатит его труды? Простите, сэр Кай, но… ваш отец богат?

– Очень.

– Правда? – удивилась Ева, оглядывая крестоносца так, будто видела впервые.

Кай рассмеялся.

– Что, миледи, глаза вас всё же подводят? – лукаво спросил он. – Или моя внешность настолько обманчива, что ввела в заблуждение даже такого проницательного человека, как вы?

Девушка на миг опешила, затем рассмеялась тоже.

– Ох, простите меня, сэр Кай! Я ничуть не лучше Гуго, а зачастую гораздо хуже, – повинилась леди Штрауб. – Я не менее вспыльчива, и лишь недуг спасает меня от излишней раздражительности: мне тотчас становится нехорошо, и я невольно успокаиваюсь. А уж говорить то, что приходит на ум, не задумываясь – в этом я, увы, королева!

– Зато вы тоже… не страдаете лицемерием, – с улыбкой подметил Кай.

Ева не ответила, и некоторое время оба ехали молча. Молодой крестоносец воспользовался случаем, чтобы оглянуться. Против ожиданий, оба их спутника были по-прежнему живы, и даже, кажется, вступили в некое подобие диалога.

– Отчего же вы и ваш отец отправились в поход, если не нуждаетесь в деньгах? – снова спросила Ева. – Простите, что я так навязчива, однако мне и в самом деле интересно. Большинство тех, кого я знаю, пришли сюда в поисках денег, славы или же по принуждению.

– Мой отец – лорд Джон Ллойд, личный помощник и телохранитель его величества, – раскрыл все карты Кай. – Он – благороднейший человек из всех, кого я знаю! И шёл он на Святую землю ради короля Ричарда, ради долга и чести. Я едва ли могу похвастать столь же высокими устремлениями, – со вздохом признался юный лорд. – Я здесь лишь потому, что отец так решил. Конечно, я мечтал о том, чтобы пойти вместе с ним, но вовсе не из благородных рыцарских побуждений. Просто… я хотел быть рядом с ним.

– Вы настолько близки с отцом? – с любопытством спросила леди Штрауб.

Кай грустно усмехнулся.

– Я люблю его, – негромко проронил крестоносец. – И, надеюсь, он тоже любит меня. Просто… у нас было не так много времени, чтобы узнать друг друга поближе. Детство моё прошло без него – лет до семи мы с братом росли лишь с наставниками и слугами. Мама умерла рано, а отца приблизил к себе король Ричард, и тем самым забрал его у нас. Потом он вернулся, но счёл необходимым отправить меня в монастырь. Я благодарен ему за это решение – там я многому обучился…

– Какой ужас! – не выдержала Ева. – Сколько же вам было лет?

– Почти семь.

– Семь! – поразилась леди Штрауб. – Так мало! А ваш брат?..

– Роланд на три года старше меня, миледи. Он остался в замке с отцом, но думаю, едва ли этому обрадовался: лорд Джон и Роланд часто ссорились. Мы с ним были очень близки, – улыбнулся Кай. – Друг в друге мы черпали и любовь, и вдохновение – неразлучные друзья и напарники по детским играм. В мире нет человека, который заботился бы о младшем брате с большим рвением, нежели Роланд! Ведь это именно он приехал шесть лет спустя за мной в монастырь, пойдя против воли отца. И ухаживал за мной целый год после того, поскольку я долго болел… И хотя я не видел его уже четыре года, уверен, он скучает по мне не меньше, чем я по нему.

– Где же ваш брат? – с трудом выговорила Ева: в ней вновь пробудилось обострённое чувство справедливости. Она не могла бы сказать, что именно ей не понравилось в рассказе молодого крестоносца, но что-то раздражало внимание, не давая баронессе покоя.

– Роланд примкнул к ордену тамплиеров, – грустно ответил Кай. – Против воли отца. И покинул родовое поместье в семнадцать лет. Брат звал и меня тоже, но я с ним не согласился: наш побег стал бы бесчестием для лорда Джона. Он тогда очень разозлился, но дал Роланду целых три года на то, чтобы одуматься и вернуться в лоно семьи. Однако брат не только не воспользовался его великодушием, но и вскоре оборвал с нами всякие связи. Через год король Ричард по благословлению папы Климента объявил о начале Третьего крестового похода, и мы с отцом отправились с ним. Три года воевали в его рядах…

– И больше ничего не слышали о вашем брате?

Кай покачал головой.

– Думаю, отец мог бы его разыскать, если бы захотел, – поколебавшись, проговорил рыцарь. – Он любил Роланда, но оба они слишком горды, чтобы признать свою неправоту. Брат не попросил прощения и не раскаялся в содеянном, и отцу пришлось сдержать данное им слово. Три года истекли; Роланд не одумался. Отец, как и обещал, от него отрёкся и составил новое завещание – на моё имя.

– Какой ужас, – вновь пробормотала леди Штрауб. – Такая трагедия! Слава Господу, мы с Гуго дружим по сей день, и в мире нет силы, способной разлучить нас!

– Вам повезло, – согласился Кай. – У вас замечательный брат.

– И что же, вы теперь единственный наследник титула? – никак не могла поверить Ева. – И всего состояния вашего отца?

Крестоносец невесело улыбнулся.

– Выходит, что так. По правде, я никому раньше, кроме вас, об этом не рассказывал. Могу я надеяться…

– О, безусловно! – тотчас взяла себя в руки баронесса Штрауб. – Никому ни слова… милорд.

Юный лорд покраснел.

– Кай, – негромко попросил он. – Просто Кай.

Ева вспыхнула тоже; затем рассмеялась, пряча смущение.

– Видите, я вам не лгала, – всё ещё улыбаясь, сказала она, – я действительно говорю прежде, чем успеваю обдумать свои слова.

– Тогда скажите, – медленно, словно в нерешительности, выговорил Кай, – есть ли у меня шанс? То есть, мы разойдёмся в Акре, но… встретимся ли вновь? Вы… хотите этого?

Ева закусила губу, на миг отвернулась, скрывая яркий румянец. Повернулась вновь, с усилием улыбнулась.

– Вы мне нравитесь, сэр Кай, – честно ответила она. – Я не стану ничего обещать, но и отрицать тоже: вы очень интересный человек. Постарайтесь выжить, и мы непременно вернёмся к этому разговору.

Крестоносец коротко кивнул, подавляя улыбку, и некоторое время оба ехали молча. Кай прислушивался к себе и не мог понять, что же на самом деле чувствует к прекрасной баронессе, знакомство с которой оказалось столь неожиданным. Ева фон Штрауб ему нравилась; она не могла не нравиться. Кай восхищался её утончённой, почти небесной красотой, любовался белокурыми локонами, с удовольствием слушал мелодичный голос и серебристый смех. Однако он ни разу не бывал влюблён; а потому сказать с уверенностью, что испытывает к этой девушке, не мог. Ухаживать за женщинами он и вовсе не умел, так что решение поговорить с Евой начистоту оказалось интуитивным: по крайней мере, теперь он знал, на что рассчитывать.

Ева терзалась чуть меньше: в свой двадцать один год девушка научилась отличать любовное влечение от обыкновенной симпатии. Молодой крестоносец ей нравился, и смотрела она на него с интересом – но, увы, не тем, с которым влюблённые девушки смотрят на своих будущих мужей.

Впрочем, оба имели достаточно лёгкий нрав, чтобы быстро возобновить оборвавшийся разговор: Ева заговорила о палестинских красотах – к которым, как оказалось, девушка причисляла и пустыни тоже – о погоде, о недостатке воды и растительности, и Кай с радостью подхватил благодатную тему.

Спустя несколько минут оба уже смеялись над возникшим каламбуром двух смешанных языков – английского и франкского – и им в спины уже нёсся разгневанный рёв Штрауба:

– О здоровье так весело разговорились, а, Ева?!

Кая тотчас оттеснили назад, и до самого конца путешествия Гуго не доверял честь сопровождать сестру никому, кроме себя. Это, впрочем, ничуть не смутило ни Еву, время от времени оборачивавшуюся, чтобы задать крестоносцу вопрос, ни Кая, отвечавшего с неменьшей готовностью.

Дорога выдалась спокойной. Встречавшиеся им на пути воинские патрули буравили взглядом всю компанию, порой задерживали и задавали вопросы, однако неизменно отпускали: с рыцарями английского войска общался Кай, с франками и госпитальерами – Гуго. Привалов не делали, да и всякие разговоры вскоре прекратили: главные собеседники выбились из сил. Ева – в силу девичьей слабости и болезни, Кай – из-за воспалившихся ран.

Ближе к вечеру крестоносец едва держался в седле, растревожив неизбежной тряской плечо и бедро, и мечтал поскорее увидеть стены уже близкого города. Беспокоила юного лорда и разбитая голова: в ней то и дело звенели адские колокола, а перед глазами вставала мутная пелена.

Сабир, всю дорогу молчавший, и обыкновенно не сводивший глаз с леди Штрауб, теперь занялся спутником: поддержал, когда тот бессознательно накренился в седле, влил несколько капель воды из фляги в побелевшие губы.

К Акре подъехали, когда вечерние сумерки упали на землю. И хотя до темноты оставалось время, они оказались последними, кого стража пустила в город. Проехав до ближайшей площади, Гуго фон Штрауб натянул поводья, оборачиваясь к спутникам.

– Всё, крестоносец, – обратился он к Каю, – здесь наши пути расходятся. Благодарен тебе за помощь и сопровождение, но дальше мы пойдём сами. Прощаемся быстро: Ева уже спит в седле.

– С вами всё будет в порядке? – внимательно глядя на уставшую девушку, спросил Кай. – Помощь не нужна?

– За собой смотри, – буркнул госпитальер, однако отнюдь не сердито. – Как сам-то?

Юный лорд слабо улыбнулся, дёрнул здоровым плечом.

– Выживу.

– Уж постарайся, – проворчал Штрауб. – Заходи к нам, когда будешь в городе в следующий раз. Спросишь в местном Странноприимном ордене – уверяю, брата и сестру Штрауб они запомнят. Да и Ева, скорей всего, в тамошнем госпитале занятие найдёт – ей только волю дай с обездоленными повозиться. Ну, Бог тебе в помощь, крестоносец! – ладонь Гуго хлопнула Кая по спине, потрепала по плечу. – Славный ты малый! Даром что англичанин… А ты, – обернулся Штрауб уже к Сабиру, – следи за ним, мавр нечестивый! Уж не знаю, отчего сэр Кай тебе так доверяет, но будь добр, оправдай доверие! А не то шею сверну, если только попадёшься…

Сабир ухмыльнулся, поймал брошенный ему кошель с монетами и кивнул Каю, задавая направление. Юный лорд едва успел попрощаться с Евой: её поводья перехватил брат, отводя лошадь в сторону, а сами они свернули в ближайший переулок.

– Ты не поверишь, что я узнал про нашего рыцаря! – вдруг выпалил Гуго, как только они остались одни. – Англичанин-то, оказывается, лорд и наследник огромного состояния!

Ева вздрогнула: сон как рукой сняло. Недоверчиво вгляделась в сияющего Гуго, глянула в сторону уже пустого переулка, в котором скрылись их спутники.

– Да-да-да! – подтвердил Штрауб. – Твой сэр Кай – младший сын лорда Ллойда, который из-за непослушания старшего брата получит всё до последней щепотки его земли! Знаешь, сестрёнка, теперь я куда благосклоннее смотрю на продолжение вашего знакомства! Как он тебе, понравился-то, а? Ну, чем не жених?! Морда гладкая, сам ладный! Правда, тощий немного, но это поправимо… молод да богат – чего тебе ещё надо? Кабы только выжил с таким-то спутником… уж в следующий раз я буду с ним поласковее, можешь не сомневаться! Ха-ха!

– Это тебе Сабир сказал? – дрогнувшим голосом уточнила девушка. – Он?

– Он, он, – закивал рыжий рыцарь. – По большому секрету! Сэр Кай ему как-то сам рассказал, тоже под честное слово… Честное слово араба! Ох, не дружит с головой этот твой англичанин, Ева! Хорошо хоть, у тебя с этим проблем нет – уж если наше поместье в кулаке держала, то с целым замком совладаешь как пить дать! Верно говорю?!

Ева промолчала, предоставляя брату право высказываться за двоих. Гуго не знал всей правды: сэр Кай никому до неё не признавался в своём положении. И то, что ассасин прекрасно разбирался в тонкостях семейного наследия Ллойдов, вызывало не просто глухую тревогу – самую настоящую панику. Была б её воля – развернула б коня, погналась бы вслед за молодым крестоносцем, предупредила бы о подлых замыслах палестинского проводника…

Впрочем, о замыслах его леди Штрауб не имела ни малейшего представления. И искать английского рыцаря среди тёмных переулков малознакомого города было уже поздно. Как и предупреждать его о чём-либо…

Оставалось лишь молиться и уповать на Божью милость – больше Ева, увы, ничем не могла помочь крестоносцу. За несколько лет походов она встречала разных людей, – и всё же ни одного, похожего на сэра Кая. Ей отчаянно хотелось повернуть время вспять, задержать юного лорда и не отпускать его до тех пор, пока её саму не перестанет глодать мучительная тревога. Видимых причин для беспокойства не было, и всё же успокоиться Ева не могла: ей казалось, будто только что она упустила последнюю возможность изменить чужую судьбу.

***

Следующий день выдался довольно спокойным. Сабир выбрал наиболее безопасную дорогу из возможных, и Каю понравилась его идея двигаться вдоль береговой полосы: так они оставались на подконтрольных крестоносцам территориях, не опасаясь нападений со стороны сарацинов. Они уже прошли Хефу, Цезарею и Арсуф, и сейчас подбирались к Яффе – последнему оплоту христиан на пути в Иерусалим. Там они планировали пополнить припасы и выдвинуться тотчас, без перерыва на отдых и сон – время было дорого.

– А расскажи, друг мой Кай, – с усмешкой допытывался ассасин, – ещё раз про эти ваши обычаи? Ну, про то, как вы дереву кланяетесь да на картинки креститесь…

– Не расскажу, – нахмурился крестоносец. – Снова поглумишься.

Сабир фыркнул, перехватывая поводья поудобнее, глянул лукаво на молодого рыцаря. Дорога сблизила их – достаточно, чтобы немногословный и застенчивый Кай поделился с ним своими мыслями, и чтобы сам Сабир начал их тут же высмеивать. Издеваться оказалось тем интереснее, чем необычнее реагировал юный лорд: он не раздражался, не гневался, не обижался, не сыпал упрёками, не выискивал новых доказательств, которые так удобно разбивать тем, кто равнодушен ко всякой религии. Нет; Кай ничего подобного не делал, и тем самым лишь подогревал любопытство ассасина. Когда последний уж сильно упорствовал в богохульстве, молодой рыцарь умолкал надолго, не подавая голоса по два часа кряду, но по-прежнему не злился, только всё больше грустнел, так что Сабиру в конце концов надоедало разговаривать самому с собой. Даже самые каверзные вопросы крестоносец оставлял без ответа, лишь раз обронив, что заговорит тогда, когда ассасин действительно захочет выслушать. Как юному лорду удавалось при всей настойчивости Сабира сохранять спокойствие, тот не знал. На прямой вопрос о том, ненавистны ли Каю такие разговоры, рыцарь ответил просто:

– Я люблю Бога, а ты хулишь Его в моём присутствии. Как я должен себя чувствовать, Сабир?

Ассасин кривил губы, усмехался, но на некоторое время всё же оставлял молодого крестоносца в покое. Началась же подобная забава тоже с подачи Сабира. Глядя на выбившийся из-под белого балахона нательный крест Кая, он спросил, не натирает ли ему бечёвка, и в чём вообще смысл носить кусок дерева на шее?

– Святой Иоанн Дамаскин говорил, – улыбнувшись, ответил тогда Кай, – что мы поклоняемся кресту, какого бы он ни был вещества, потому, что он есть знамение Христа распятого. Так же поклоняемся мы и изображению Сына Божьего, Который есть живой образ Бога невидимого. Поклоняемся не веществу, а Творцу вещества. Ведь честь образа восходит к первообразу, и кто кланяется образу, тот поклоняется и изображённому на нём…

Сабир перебил его тотчас, не давая закончить фразы, рассмеялся, забрасывая вопросами и нехитрыми шутками, после которых Кай замолк надолго, не решаясь больше высказывать мысли вслух. Сабир бы восторжествовал, если бы не понимал, что спутник слишком юн, чтобы быть искушённым спорщиком, и вёл слишком уединённую жизнь, чтобы побороть в себе скверную привычку держать язык за зубами.

Так мало-помалу они продвигались на юг. Дорога приближала их к Яффе, и ассасин уже ощущал смутное беспокойство: как только они выйдут за пределы христианских владений, дальнейшая их судьба станет непредсказуемой. Сэр Кай, несмотря на арабский балахон и бронзовый загар, имел ярко выраженную европейскую внешность: капюшон скрывал платиновые волосы, но никак не черты молодого лица, на котором сияли внимательные, ярко-зелёные глаза. Сам Сабир чувствовал себя превосходно как у береговой полосы, так и в глубине палестинских пустынь: знаток нескольких языков и успешный воплотитель различных образов, он считал своей родиной все здешние земли. Ассасин повсюду был одновременно своим и чужим; и потому платил людям их же монетой – безразличия и жестокости – до самой встречи с молодым крестоносцем. И хотя Сабир знал, чем закончится совместное путешествие, интерес к неожиданному попутчику погасить, к своему неудовольствию, не мог.

Возможно, этому способствовало невероятно быстрое заживление его собственной раны, над которой юный лорд поколдовал ещё в начале пути. Сабир не признавался, но от глубокого ранения не осталось и следа буквально на следующее же утро – чудо, которого ассасин объяснить не мог, а потому тщательно, но безрезультатно старался забыть.

– Подождёшь у ворот, – обратился к Каю ассасин, когда вдали показались высокие стены Яффы. – Наберёшь воды в колодце, напоишь коней. Я раздобуду всё остальное.

Кай молча кивнул: в их паре всё решал Сабир. Юный лорд не жаловался: он привык к подчинению. В детстве – Роланд, после – наставники в монастыре, затем отец, и вот теперь – стыдно признать – палестинский убийца Сабир.

Ассасин поглубже натянул капюшон, скрывая смуглое лицо от подозрительных взглядов вооружённых всадников, и сгорбился в седле, пропуская их мимо себя. С приближением к городу боевые отряды встречались им всё чаще; чувствовалось всеобщее напряжение. Кай то и дело вспоминал брата и сестру Штрауб: Гуго поступил верно, покинув Тир, но, по мнению крестоносца, продвинулся недостаточно далеко, чтобы уйти от опасности.

– Я быстро, – пообещал ассасин, остро глянув на молодого рыцаря.

Кай молча кивнул, с трудом перебрасывая ногу через круп коня и спрыгивая на землю. Его раны, в отличие от Сабира, заживали не в пример медленнее: по-прежнему болела голова, тревожило плечо и бедро, утомительная слабость не покидала уставшее тело.

Ассасин уже скрылся в толчее у городских ворот, когда Кай привязал лошадей у поилки и направился к колодцу. К тому времени, как он напоил взмыленных животных и пополнил запасы воды, солнце уже перевалило за полдень и медленно клонилось к закату. Сабир задерживался, и Кай прилёг в тени раскидистого тамариска, у которого обыкновенно останавливались менялы перед заходом в Яффу. Сейчас дорога к воротам постепенно пустела: кто разжился ценным товаром, спешил укрыться за городскими стенами до наступления темноты.

Бросив ещё один взгляд на рассёдланных лошадей, Кай опустил веки, устраиваясь поудобнее. Ехать собирались всю ночь, и ему бы не помешал отдых.

– Простите за дерзость, господин, но… вы – Кай? Сэр Кай Ллойд?

Молодой рыцарь вздрогнул, распахивая глаза, резко сел, не обращая внимания на острую боль в плече. Перед ним стояла незнакомка в хиджабе с открытым лицом; в руках она держала корзину, полную сена. Очевидно, женщина возвращалась с полевых работ; уставшая, изнемогшая после изнурительного труда, она оказалась в числе последних работников, возвращавшихся в город. У тамариска, под которым прилёг Кай, она остановилась не случайно: теперь, когда юный лорд открыл глаза, женщина рассматривала его с подозрением, перераставшим в непоколебимую уверенность. Она оказалась молода и, несмотря на коричневый загар и измождённый вид, по-своему привлекательна. Траурные одежды выдавали в ней вдову; кисти рук, державшие корзину, не огрубели от тяжёлого труда, но после долгого дня в поле исцарапались и перепачкались землёй.

– Я не могла ошибиться, – продолжила она. – Я каждый день ищу его лицо в толпе. И вы с ним так неуловимо похожи…

– С кем? – хрипло спросил Кай, поднимаясь на ноги.

– С вашим братом, – просто пояснила женщина, так спокойно, словно они были знакомы уже много лет, – с сэром Роландом Ллойдом. Он рассказывал о вас… о тебе, юный рыцарь. Показывал свои картины – он прекрасный художник. Рисовал по памяти твоё лицо. Меня тоже рисовал – я храню эти холсты. А ещё он носил в медальоне локон твоих белых волос. Говорил, вы были очень близки…

– Вы знаете моего брата? – едва не задохнулся Кай. – Правда?!

Женщина нехорошо усмехнулась.

– Лучше, чем хотела бы. Он посещал меня в Яффе. После смерти мужа я имею свой дом, но не имею средств, чтобы его содержать. Твой брат… помогал мне. Заходил время от времени, оставлял деньги.

Кай не сразу понял; но когда до него дошло – вспыхнул, не зная, куда девать глаза. Женщина казалась привлекательной – хиджаб не скрывал выразительных тёмных глаз, полных губ, гладкой смуглой кожи; а ткань верхней одежды, хотя и ниспадала до самой земли, но не сковывала движений по-девичьи гибкого стана.

– Ещё он обещал увезти меня отсюда, – красиво очерченные губы незнакомки дрогнули, взгляд плеснул яростью и болью. – И я поверила. Не ему, о юный рыцарь! Но слову лорда, которое он дал. Я знаю, что это много значит для таких, как вы. Но тем не менее Роланд – мой Роланд – уехал несколько дней назад, предупредив, что это был наш последний раз. Даже не сказал, куда едет. Я не питала особых надежд, ведь я жила на его деньги после смерти мужа. Целомудренные женщины так не поступают. Люди уже прозвали меня шармутой*… Я своей вины не отрицаю: то, что я полюбила Роланда, мой грех. Твой брат не взял бы меня в жёны. Но увезти отсюда он мог. Куда угодно. Теперь, когда я тяжела от него…

(*араб. – шлюха).

Кай сглотнул, затряс головой, словно отгоняя наваждение.

– Вы… ты… беременна от него? – шёпотом спросил он. – Правда?

– Мне нет смысла лгать тебе, о юный рыцарь, – с горечью выговорила женщина. – Потому что я не собираюсь ничего просить у тебя. Ты не в ответе за грехи своего брата. Будь он мёртв, я бы пала тебе в ноги, умоляя взять себя в жёны. Но пока он жив… ему и отвечать перед Аллахом… или перед Христом, если бы только он верил в своего Бога! Когда моя тяжесть станет видна для людей… знаешь ли ты, сэр Кай, что последует за этим? О-о, вижу по глазам, догадываешься! У меня нет родственников, которые бы заступились за меня, нет друзей. Муж мой был стар и бесплоден, так что даже скрыв своё растущее чрево от чужих глаз, я не сумею солгать людям о том, что взяла на воспитание внебрачного ребёнка моего покойного Хасима! Я обречена на позорную смерть, и это нерождённое дитя – тоже. И поверь мне, юный рыцарь, это самый лёгкий путь из возможных! Моя мать в своё время поступала проще: когда рождались девочки, неугодные отцу – он желал лишь наследников – она душила их тотчас после родов, не давая им сделать и нескольких вдохов. Я была старшей, и потому выжила – мать всё надеялась, что следующие дети родятся мальчиками. Мне приходилось порой помогать ей… и это то зрелище, которое я никогда не забуду, сэр Кай! Поэтому где бы ты ни повстречал своего брата – если доживёшь до этого дня – передай ему, что я не стану умерщвлять своё дитя! И когда меня потащат за волосы на городскую площадь или придут в дом, чтобы сжечь вместе с плодом – скажи ему, что наша кровь на его руках! Свои я марать не стану – даже ради него!

Кай стоял ни жив ни мёртв; рассматривал незнакомку, которая то сжимала, то разжимала кулаки; кусала губы, морщила лоб, сдерживая злые слёзы. Получалось у неё плохо: несколько крупных капель сорвались из переполненных влагой глаз, сбежали по щекам. Теперь только Кай понял, что женщина действительно была молода, хотя и казалась старше из-за мешковатой одежды и платка, натянутого едва ли на не самые глаза. Очевидно, того же возраста, что и Ева, – просто пережить ей довелось чуть больше, чем баронессе Штрауб, а теперешние потрясения лишь довершали картину, тенями разукрашивая усталое лицо.

– Зачем ты всё это говоришь мне? – кусая губы, спросил Кай. Весть о том, что брат жив и здоров, не успела вызвать должной радости: рассказ незнакомки полностью поглотил его. – Чем я могу тебе помочь?

– Вижу, что ничем, – кивнула женщина, разглядывая бедно одетого крестоносца. – Боюсь, и за тобой уже начали охоту.

– Какую охоту? О чём ты? – поразился Кай.

– Твой брат Роланд говорил, что я большая христианка, чем все, кого он знал, – усмехнулась незнакомка. – Кроме тебя. И если это правда, то с тобой обойдутся ещё хуже, чем со мной! Теперь слушай внимательно, сэр Кай! Я говорю это не потому, что нуждаюсь в тебе или твоих деньгах – ты сейчас нищий, я вижу – и не потому, что жду благодарности. Что бы ни говорил Роланд, мои родители верили в Аллаха, а не в Христа, а потому не обманывайся – всё, что я тебе расскажу, я делаю из мести к твоему брату, а вовсе не из милосердия к тебе!..

Она заговорила, и Кай медленно осел обратно под тамариск, не обращая внимания на хлестнувшую его по лицу ветвь. За спиной незнакомки из полуоткрытых городских ворот выскользнула знакомая фигура, сгорбленная под весом двух наполненных походных мешков; согнулась в унизительном поклоне перед одним из стражников, решившим вдруг проверить припозднившегося горожанина. Кай рассеянно проследил, как ладонь Сабира накрыла руку воина, оставляя в ней мзду, и последний тотчас удовлетворённо отступил, усмехаясь в густую бороду.

– Как тебя зовут? – спросил Кай, когда женщина замолчала. – Где…

– Амина, – болезненно усмехнулась незнакомка. – Амина, вдова Хасима ибн Хусейна. Мой дом в западной части города, недалеко от вашего храма. Спросишь у лавочников, я им всем должна – укажут с радостью…

Хрустнул камень под сапогом Сабира. Амина вздрогнула, обернулась и, не говоря лишнего слова, стремительно направилась в сторону городских ворот. На ассасина даже не глянула, прошла мимо, опустив глаза в землю, как и положено любой женщине, стянула под подбородком края и без того плотно сидящего платка.

– Кто такая? – резко, неприязненно бросил Сабир, скидывая оба мешка на землю. Глянул на раскрасневшегося Кая, на странно блестевшие зелёные глаза, нехорошо сощурился. – Что тебе сказала?

Диким усилием крестоносец взял себя в руки. Вскинул на Сабира сияющие глаза, неуверенно улыбнулся, скрывая за румянцем бурю нахлынувших на него чувств. Соврал ровно, не моргнув глазом:

– Продажная женщина. Предлагала себя…

Ассасин хмыкнул, мгновенно расслабляясь, удовлетворённо и, как показалось Каю, облегчённо кивнул.

– По ней видно, – равнодушно проронил он. – Хороша собой и не скрывает этого.

Кай не нашёлся, что возразить: был слишком занят собственными мыслями. Ложь далась легко: сказывалось общение с Сабиром. Но то, что творилось у него внутри…

Он поверил Амине. Сразу и безоговорочно. Кай не считал себя искушённым сердцеведцем, но эта женщина, её сверкающие тёмные глаза, эта невыразимая боль и затаённый в глубине зрачков страх, это тщательно сдерживаемое, гордое волнение были искренними. И если он найдёт Роланда… Господи, только бы найти его!.. Он откроет ему глаза; если потребуется, за руку приведёт к обиженной им женщине, носящей под сердцем его дитя…

Что брату терять? Отец отрёкся от него, лишил наследства – но помимо унижения, это имело и свои достоинства: Роланд мог жениться по любви. Ведь… ведь любил же он Амину, раз… проводил с ней ночи? Разве не по любви происходит это? Разве не так старший брат объяснял ему? Разве не о даме сердца когда-то сам мечтал?..

– Хорошо, что у тебя не было денег, – спустил Кая с небес на землю голос Сабира. – Иначе бы вытрясла из доверчивого белого юноши всё до последней монеты. Хотя… вряд ли любовный опыт этого юноши позволил бы оценить её прелести.

Ассасин усмехнулся, глядя на стремительно бледнеющее лицо крестоносца. Кай резко поднялся, отряхнул одежду и направился к своему коню. Тот испуганно всхрапнул, когда хозяин рассерженно накинул на него седло, и Сабир, фыркнув, отпихнул рыцаря в сторону.

– Тише, – сказал, по-прежнему улыбаясь, – лошади нам ещё пригодятся. И они не виноваты, что у тебя с женщинами совсем плохо.

Кай не ответил, но Сабир остался доволен очередной порцией колкостей, а потому замолчал тоже, и оба не проронили ни слова до тех пор, пока кони не были осёдланы. Выезжали уже почти в темноте: ассасин выбрал узкую тропу, уводившую вдаль от главной дороги, и Кай, с трудом направляя своего коня по скалистым холмам в полнейшей темноте, из которой то и дело выныривали раскидистые корявые деревца, не выдержал:

– Почему этим путём? Могли бы пройти по широкой дороге…

– До первого боевого отряда, – отозвался из сумрака Сабир. – Христианские владения скоро кончатся, крестоносец, а судя по тому, что я слышал в городе, вам надо опасаться набегов сарацин из здешних пустынь. А там и Салах ад-Дин войска подтянет. Словом, народа здесь по ночам шастает немало, уж поверь! И чем быстрее мы затеряемся в пустыне, тем лучше. Там одна только опасность – кочевники. Но они не проблема…

Кай невольно согласился: тех, кого Сабир убил по пути в Тир, он, видимо, и в самом деле проблемой не считал.

Ехали долго, всё больше отдаляясь от главной дороги. Несколько раз их окрикивали из темноты – вначале на английском, затем на франкском и на арабском – но оба благоразумно не отзывались. Кто-то даже пустил стрелу на цокот копыт, но промахнулся: наконечник звякнул о камень в нескольких шагах от Кая.

Рассвет и полдень встретили в пути, хотя Кай уже едва держался в седле. У подножия очередного холма крестоносец взмолился: