Весело о разном. Короткие рассказы бесплатное чтение

Глава первая. В большом городе

Всероссийская ярмарка мёда

Сегодня воскресенье, и я решил изучить окрестности. Наконец-то, после непрерывных дождей и выглянуло солнце. Непогода мучила Москву все лето – казалось, что и осени не будет, а воду из серых нависших туч плавно сменят белые хлопья. А вот – нет же. Распогодилось.

Я взял фотоаппарат, сел на велик и поехал в усадьбу Коломенское. Дорога заняла пять минут. Я благополучно миновал магнитную арку, вопросительно посмотрел на охранников, и они тоже с легким удивлением посмотрели на меня. Наверное, они оценили мою готовность раздеться и переключили внимание на других.

Коломенское находится в юго-восточной части Москвы на высоком берегу реки. Основные сооружения относятся к XVI веку. Если не ошибаюсь, в те времена, времена Ивана Грозного, это был дальний форпост, защищавший столицу от кочевников.

"Ooh, it's so vertically built!" («О! Как она вытянута вверх!») – воскликнул мой друг Том Джентри, когда лет десять назад увидел устремленную ввысь церковь. Действительно, стремление космическое. Сердечко начинает сладко биться, когда пристраиваешь эту красоту в видоискатель.

И как хорошо стало здесь теперь! Дорожки, газоны, цветы вместо прошлых канав и грязи. Наверное, последовательность такая: сначала сад рождается в голове, потом воплощается в реальном мире, и из него снова проецируется в голову.

Совершенно счастливый, я колесил по парку, вокруг усадьбы, стараясь определить границы и отыскать наиболее живописные места. Постепенно дорога привела в огромный яблоневый сад, что наверху, на южной окраине. То, что я там увидел, заставило расхохотаться. Всего в трехстах метрах от сада разгуливали толпы горожан и иностранцев, живо обсуждая архитектурные прелести, а здесь кипела совсем другая деятельность. Народ собирал яблоки. И как! Мужики проворно залезали на деревья, трясли их, заставляя яблоки сыпаться дождём в траву, а бабы (именно бабы) живенько укладывали их в авоськи. Что за разговоры! Как будто вернулся в шестнадцатый век.

– Да ты эту тряхни – здесь яблоки слаще…

– Быстрей собирай, а то народ набежит…

– Куда гнилое кладешь?..

– Приедем домой – повидла наделаем…

– Дураки, тележку не взяли! Как попрём-то?..

Не думал, что когда-нибудь увижу подобную "пастораль" почти в центре Москвы.

Двое испанских студентов осторожно пробираются между работающими – хотят попробовать яблочка. Мальчик стесняется лезть на дерево. Он берет с пола гнилое яблоко и пытается сбить им здоровое. Что ни попытка – неудача. Девочка ходит кругами, надеясь найти хорошее яблоко на земле. На них иногда смотрят глазами, полными непонимания.

Пока я снимал деревья, невдалеке началась драка. Мужик натряс яблок, а какой-то молодец решил их подобрать. Может, и не все, а пару. Но, так или иначе, покусился на обозначенную собственность. Послышались смачные оплеухи, мат, женщины завопили. Драчунов растянули в стороны, и они еще какое-то время орали: "Иди сюда…".

Выезжаю из сада на самую высокую точку над Коломенской поймой. Братцы, какая красота, какая дикость, несмотря на виднеющиеся вдали микрорайоны, на дурацкие заводы и склады, разбросанные то тут, то там, на пристани и речные трамвайчики, уходящие по дуге к солнцу. Деревня Москва! Теплая, милая деревня.

Поворачиваю голову и вижу храм Усекновения головы Иоанна Предтечи, построенный якобы в ознаменование коронации Ивана Васильевича. И храм заброшен, и кладбище вокруг него – тоже…

Еду дальше на юг по дорожке. Поначалу ничего необычного: слева обрыв над рекой, справа все тот же сад, переходящий в неразобранные заросли. Вдруг вижу избушку, прилепившуюся на площадке перед склоном. Дом старый, столетний, с небольшим садом и огородом. У калитки на скамейке сидит старушка. Перед ней на деревянном ящике выложены несколько морковок, свекл, луковиц и кабачков. Лицо у нее коричневого, крестьянского цвета, такой же плащ, платок, резиновые сапоги. Мне кажется, что я видел в России тысячи похожих женщин. Уже не пойму, то ли они живут в России, то ли Россия живет в них. Присел. Баба Аня в этом доме с "довойны". Когда-то была деревня, а теперь остался один дом, окруженный заповедником. Свет есть, удобства на улице. Живет потихоньку. Взял у нее морковок – и назад, в цивилизацию.

В центре цивилизации на меня выскочил мужик придурковатого вида. "Вот, слушай. И дым отечества нам сладок и приятен. Кто написал? Пушкин или Лермонтов? Ты должен знать – вон какая у тебя машина". Я хотел сказать – Бальмонт, но не успел. Мужик быстро повёл носом: "Зачем он это написал? Чувствуешь, как воняет!". (Пахло, кстати, древесным углем и шашлыками). "Для того и написал, чтоб сладко жрать!" Я согласился.

Я почувствовал, что сумасшедший нашел единомышленника и, махнув рукой, уехал.

Была у меня еще целишка. Если проехать на север через центральный сад (тоже яблоневый), то окажешься в низине, где находится… ага, еще один яблоневый сад. А в нем – мёд со всей России. Народу – не протолкнешься. Все хотят мёду. Лижут его, галдят, покупают, спрашивают какие-то редкостные сорта. Из динамиков уверяют, что вся продукция сертифицирована, и я начинаю думать, что мед – настоящий. Откуда? Отовсюду. С Алтая, Кавказа, Приморья, Урала, Поволжья, средней полосы. Мёд липовый, гречишный, майский, клеверный, цветочный. Мед в банках, мед в сотах. Мёд, мёд, мёд.

Не долго думая, направляюсь к ближайшей палатке. (К другим бы с великом и не протиснулся). Мёд с Северного Кавказа. Пробую один, другой. Выбираю майский по 200 рублей за 1 кг. Вкусный, с освежающим букетом. Беру банку и чувствую, что вот-вот лопну от счастья. Кладу мёд в рюкзак и еду на колокольный звон.

Перед главным храмом толпа народа слушает музыку. Играют трое мужчин на трёх инструментах. Каждый инструмент – это рамка с подвешенными медными пластинами. Пластины так подобраны, что одну рамку можно условно отнести к тенору, вторую – к баритону, третью – к басу. Ударяют по пластинам разными деревянными молотками, в зависимости от требуемого звука. Этакий подвесной металлофон. Однако, создается полная иллюзия колокольного перезвона. A bit more sophisticated I’d say. (Более утончённого, я бы сказал). Между тем, эти дяди в старинных костюмах играют весьма профессионально, и столь же неплохо зарабатывают: я с трудом засунул в корчажку свою десятку.

Еще один взгляд на реку, на людей и – домой. Обедать. Сначала котлетка собственного изготовления, потом – чай с майским мёдом.

What a day! (Отличный день!)

Ребёнок в большом городе

Ребёнок в большом городе – редкое событие. Он не появляется вдруг, его, как правило, "планируют". "За" ребёнка выступают инстинкты и стереотипы: до сих пор многие женщины испытывают дискомфорт, если у них долго нет детей; мужчины на определённом этапе тоже начинают чесать репу и думать, кому бы передать нажитое добро. "Против" ребёнка действует мощная сила – дефицит "времени-денег". Жизнь в городе устроена так, что ни того, ни другого хронически не хватает. Это всё равно, что укрываться детским одеялом: нос спрячешь – пятки голые, ноги закутаешь – грудь мёрзнет.

Даже самые романтически настроенные особи понимают, что ребёнок – это не рыбка в аквариуме, а нечто более существенное. Хорошо, что он как бы принимает эстафету и как бы продлевает жизнь предшественника, но страшно, что он может (и очень даже в состоянии) загнуть траекторию предка туда, куда тому вовсе не хочется попасть.

Разумеется, так и выходит. С одной стороны поздравления, восторг, эйфория, а с другой – удар по амбициям и бюджету. Приступы любви и благодарности сменяются недоумением и недовольством. Даже у приличных родителей в голове часто наступает путаница.

При этом детки прекрасно чувствуют раздвоенность родительского сознания и замечательно этим пользуются. Мой знакомый малыш очень переживает, когда теряет контроль над окружающими. Он понимает, что обладает огромной властью, и если случайно выпускает из рук вожжи, начинает орать и требовать немедленной сатисфакции. В один из таких разов я понял преимущество свежего детского организма – он орал, выл и стонал двадцать минут подряд, да так, что стёкла звенели в ответ. Он топал ногами, плевался, и я уже стал побаиваться, что его кроватка не выдержит и развалится на части. Он последовательно отверг еду, игрушки, песни, танцы, ношение на руках, целование в лобик. В какой-то момент я подумал, а не упасть ли мне ниц перед его кроватью – может он этого добивается?.. Безусловно, в соревнованиях по крику он бы меня победил.

Всё-таки через двадцать минут малыш "увял", начал икать, и как-то задумчиво-покорно перенёс очередные двести грамм каши. Любопытно, что с тех пор у нас установились джентльменские отношения. Когда вдвоём, мы занимаемся каждый своим делом, иногда предлагая друг другу что-нибудь общее. Он как бы невзначай накатывает мне мяч, намекая на небольшую разминку. Или я беру в руки супер-мега-гиперблокбастер всех времён – книгу Корнея Чуковского, – в которой мне особенно нравятся строчки: "А коза-то, а коза, растопырила глаза. "Что такое? Почему? Ничего я не пойму!". Мне часто кажется, что я и есть та самая коза, которая ни черта не может понять… Так, тихо и мирно, течёт наш вечер – немного игры, немного созерцания, нужное количество стола и горшка. Но вот приходит мама, и малыш с воем на четвереньках устремляется к ней. "Скорей, скорей! На руки! Бери меня на руки! Я ещё покричу, потерпи. Дай мне выкричаться. Если б ты знала, как я устал быть джентльменом! Это так трудно. Только с тобой я могу распуститься, как хочу, могу накричаться всласть! А с ним, знаешь, мама, с ним очень трудно. А-а-а! А-а! А!". Всхлипы всё реже, и уже из-за тучки выглядывает солнышко, губы расползаются в улыбке, слышится первый, пробный раскат смеха.

      Жизнь в большом городе сложна. Кому, как не нам, жителям мегаполисов, знать, как трудно добиться успеха, как нелегко найти равновесие между амбициями и ресурсами. Рвёмся на части, можно сказать. А тут ещё дети! Маленькие большие люди, которые, вырастая и взрослея, становятся по-настоящему главнее и важнее нас. Между прочим, они – идеальный "объект", на котором можно научиться соизмерять свои желания и возможности, а заодно и их обучить тому же. Надо пробовать.

Объявление

Я очень надёжный жилец. Однако, рано или поздно, у хозяев меняются обстоятельства, и меня просят убраться. Делать нечего, начинаю искать.

В этот раз вдруг обнаружил, что крепко скакнули цены, да и самих предложений стало меньше. «Ладно», – думаю, – «пойду на хитрость. Не стану платить посредникам. Лучше побегаю по району, поклею объявления, – и дело в шляпе».

Сказано – сделано. Напечатал объявления, запасся клеем и пошёл. Иду и прикидываю, что клеить буду на дома (по штуке на каждый), ну, может ещё в каком-нибудь людном месте, например, у остановки или у магазина.

Короче говоря, начинаю работать, и через некоторое время замечаю, что у меня полно конкурентов. Да каких! Объявления у них яркие, в цвете, буквы крупные, и, главное, висят у каждого подъезда. Я даже присвистнул. Надо же было обклеить несколько сотен подъездов. На это только времени надо три дня. И клея полведра. И терпения вагон. И…

Пока я рефлексировал, мой взгляд упал на собственное творение, и я заплакал. Дистрофический размер его явно указывал на мою финансовую слабость. Лаконичность граничила со скудоумием. Но больше всего было стыдно за количество отрывных телефонов – я предусмотрел их десять (в тайной надежде, что на отрыв выстроится очередь).

Что ж! Придётся поучиться. Беру наиболее броский образец. Читаю.

      “Интеллигентная русская семья из Москвы (банковские служащие) без вредных привычек, без детей и без животных СРОЧНО СНИМЕТ КВАРТИРУ на Ваших условиях! Возможна предоплата за два месяца! Своевременную оплату, чистоту и порядок гарантируем. Телефон…”

      По идее, на такое предложение может быть лишь один ответ – ДА! Я, например, за возможность пообщаться с интеллигентными людьми на моих условиях, не раздумывая бы отдал свою жилплощадь. Между тем, обход района показал, что подобные призывы остаются, как правило, без внимания – редко где наблюдается отрыв телефона. “Не верят, потому что мало информации, мало аргументов, не убедительно. Или – другой вариант. Слишком хорошо, благостно. Нет перчика”, – думаю я.

      Что, если так попробовать.

      “Цыганская семья (22 человека – из них 15 детей), нигде толком не работающая (т.е. вообще не работающая, из принципа), снимет Вашу однокомнатную квартиру. На сколько – не знаем. Как карты лягут. Имеем медведя, мелких животных не считали. Для начала денег нам дадите, а там посмотрим. Петь будэм, плясать будэм, а смерть придёт – помирать будэм. Эх!.. Телефон здесь пишите”.

      Или всё-таки развить исходный вариант?

      “Русские от Рюрика, лауреаты Нобелевской премии мира, с московской пропиской, интеллигенты в пятом поколении с голубой кровью, никогда не видевшие помойки и не слышавшие мата, ОБОЖАЮТ ВАШУ КВАРТИРУ И СНИМУТ ЕЁ НА ЛЮБЫХ УСЛОВИЯХ! Готовы на крайние лишения (неделю без воды и месяц без пищи), чтобы только завоевать Ваше доверие и одним глазком полюбоваться на Ваши покои. Можем только мечтать отдать Вам все свои сбережения (несколько миллионов твёрдовалютных единиц) за счастье пожить в Вашем храме удобства, покоя и гармонии. Дом, этаж, подъезд – не имеет значения. И одной комнатки за глаза хватит. Детей мы решили не заводить, чтобы они своим видом не смогли подорвать Вашу возможную благосклонность. Животных любим, но ради Вас готовы отречься. Даже не представляете, как мы будем беречь и лелеять Вашу драгоценную собственность. И соринке не дадим просыпаться, и пылинке не дадим упасть. Звоните в любое время дня и ночи. Храни Вас Господь Бог, федеральное правительство и мэрия г. Москвы”.

А может, зайти с другого угла? Предложить что-нибудь из ряда вон, вроде…

       “Мы лю-у-у-ди не ме-е-естные, не зде-е-е-шние… Сироты казанские, калики перехожие, убогие и юродивые, профессионалы своего дела, операторы сборов по Москве и области, со стабильным заработком, – приглашаем в наш бизнес в обмен на возможность пожить в Вашей квартире. Звоните – и счастье Вам улыбнётся!”

      Или.

      “Семья иноплов (без кола, без двора) снимет Вашу квартиру. Рассмотрим любые предложения вплоть до неприличных. Замёрзли на фиг до костей”.

      Или.

      “Бомж с двадцатилетним стажем, не мывшийся с перестройки и не просыхающий всю дорогу, не побрезгует Вашей квартиркой, и совьёт в ней уютное гнёздышко. Взамен может предложить свою коробку и место на свалке”.

      С трудом унял я фантазию и заставил себя заняться рутинной работой: набирать, распечатывать, ходить по дворам. Хожу, клею, где что в голову приходит. Спрашиваю иногда: “Что, бабушки? Не сдаёт ли кто квартиру”. “Какие у нас квартиры, милай! Клетушки одне! И то – просются и просются…”. Один раз из-за спины вылез хряк с красной рожей. “Ты чё, падла, на моём доме клеишь?” – дохнул. Я чуть в обморок не упал. “Чё-чё! Возьми да почитай, если умеешь”, – неожиданно схамил в ответ. Даже забыл от испуга, что неприлично к незнакомому обращаться на “ты”.

      …Сижу уже неделю на кухне, пью чай с лимоном, – вдруг звонок. “Простите, это Вы объявление давали?”. “Очень рад, что позвонили”, – спокойно. А сам в сторону – “Йес! Йес! Йес!” Как – не квартира? А что? Работа? Ах, работа… Да, работа есть. Впрочем, с удовольствием послушаю… Заниматься рекламой? В агенстве недвижимости? А почему Вы решили, что у меня получится? Ах, прочитали объявления… Неужели талантливо?.. Постойте! Вы же квартирами занимаетесь! Так это мне и нужно!”

      Как всегда. Я ей (жизни) про Фому, а она мне – про Ерёму.

По утрам чешу карандашом в затылке и тыкаю пальцем в клавиатуру:

“Если плохо стало Вам,

Заходите в наш ВИГВАМ,

Мы квартиру Вам найдём.

Вариантов – миллион”.

Рубль

Из нашего городка в Москву идут несколько маршруток. В одних берут 15 рублей, а в других -14. Разница мизерная, поэтому я никогда не пытался связать номер маршрута с ценой билета.

Вот и тогда я пробрался на последнее сиденье и передал через соседнюю бабульку 15 рублей: десять – бумажкой и пять – монеткой. От других пассажиров тоже пошли деньги, но большие. По 100 и 500.

Водитель, как всегда, вел машину, принимал деньги и отсчитывал сдачу. Пока эта сдача растекалась по людям, обнаружилось, что проезд стоит 14 рублей (а не 15, как все подумали), и у бабульки образовался банк неучтенных денег. "Кому два рубля?", – спросила она. Публика молчала. "Два рубля кому?". В ответ кто-то кашлянул, но не сознался. "Не мои", – прикинул я, – "мне один положен". Наконец, какая-то дама через силу пробормотала: "Вообще-то, мне", и взяла монетку.

Едем-едем, и думается мне, что бы вышло, если бы я захотел получить свой законный рублик. Водитель-то наверняка рассчитал все точно, значит, кто-то из пассажиров опустил его в карман. А кто? Давали помногу. Бумажки, мелочь. И получали назад вороха денег и горсти монет. Рассовали по карманам, да и забыли. Спроси я сейчас про рубль, и ничего кроме неловкой ситуации не получится. И, главное, к чему мне этот рубль? Был бы миллион, я бы худо-бедно порешал свои проблемы, а так…

Сижу и думаю, какого чёрта этот рубль мне покоя не дает. Устал я, наверное, и тихо сбрендил от бесконечных разъездов. Отвернулся к окну и стал смотреть на встречную пробку.

Вдруг, уже перед Москвой, оборачивается ко мне бабулька и говорит: "Молодой человек, а Вы рубль брали? Вы, кажется, 15 давали?" Я замычал, не в силах что-либо сказать. "Ну, конечно, я помню, Вы дали 15, значит, я Вам рубль должна!". Я еще раз мотнул головой и покраснел. Бабулька раскрыла сумку, достала кошелек и вытащила из него рубль. "Вот, держите!".

Забрал я несчастный рубль, приехал домой и положил его в шкатулку. Может, он особенный какой…

Новости дня

Сегодня в 9.30 утра на эскалаторе станции "Павелецкая" Горьковско-Замоскворецкой линии упал мужчина. Он, как и положено, спускался слева, однако зацепился ногой за сумку стоящей справа женщины, потерял равновесие и полетел головой вниз. Падая, он так извернулся, что оказался на спине, поэтому в дальнейшем двигался, стуча затылком по ступеням. Проехав метров пять, он остановился у моих ног. Поза была настолько неудобной, что он не мог подняться самостоятельно, поэтому я подхватил его за плечи и помог встать. "Сволочь!" – сказал мужчина, обращаясь куда-то наверх. Голова его слегка моталась, руки судорожно цеплялись за перила. Придя в себя и поправив одежду, он – уже с настроением – крикнул женщине с сумкой: "Сволочь ты!" После этого продолжил свой путь вниз. "А чего я сделала?" – донеслось сверху. "Не надо было сумку выставлять", – заявили хором два парня, стоявшие рядом с ней. Женщина обиделась и тоже пошла вниз. Проходя мимо меня, она сказала. "Вот сволочь! И как таких сволочей в метро пускают".

Десятью минутами позже в переходе между "Театральной" и "Площадью Революции" упала женщина. Она спускалась по короткой, из четырёх ступеней лестнице и поскользнулась. К счастью, женщина была пухленькой, к тому же в объёмной шубе. Упав на живот, она вскрикнула, но не пострадала. Я снова оказался рядом и взялся поднимать её справа. Другой мужчина поднимал её слева. Мы быстро справились, и женщина сказала: "Спасибо большое!".

Как ни странно, эти два происшествия благотворно сказались на моём настроении. Более того, стыдно признаться, но мне захотелось, чтобы ещё кто-нибудь свалился, и чтобы его можно было бы также непринуждённо поставить на ноги. Думаю, что случай не заставит себя долго ждать, потому что Москва, как всегда, по колено в грязи и переполнена народом. Что в Москве хорошо, так это то, что люди в ней разные, и если пять человек скажут вам – "сволочь", то шестой наверняка поблагодарит или извинится.

Как чукча

Иногда, так, сядешь за стол, закусишь ручку и спросишь себя: "не написать ли тебе, брат Пушкин, повесть?". А он и отвечает: "хорошо бы написать, да не о чем. Давно уже всё описано". И действительно, куда ни кинь, всё изрядным образом изложено.

Самое удивительное, когда кто-нибудь сгоряча берётся писать про любовь. Это просто смешно бывает. Нет, про любовь я точно не возьмусь. Что про неё скажешь? Полюбились, поженились… Или: любовь зла… Или: был сенокос – любили до слёз…

Чукчи, они умнее. Например, едет чукча на нартах и поёт. Что видит, о том и поёт. "Во-о-о-т бегут олени и трясут толстыми задами, потому что ягеля было много. Холосё-о-о. А дальше, за задами видны могучие рога, потому что ягеля было много, и ягель был сочный. Холосё-о-о. И.т.д.". Песнь чукчи – жизненная импровизация, лишённая фальши. От неё пахнет тундрой и оленями, и поэтому её всегда интересно слушать.

Иду сегодня на работу и вижу гаишника. Не замузганного периферийного, а центрально-столичного, красноплощадного, берегущего колыбель, так сказать, российской власти. Есть, господа, ещё люди! Рожа у него красная, большая. Глазки маленькие, нижняя челюсть торчит впёрёд. Живот и задница – огромные. Рост хороший. Держит этот гаишник в правой руке полосатую палку, в левой – свисток. Как взглянет на дорогу – машины притормаживают. Потому что – страшный. Вот он вздрагивает палкой, и ближайший "жигуль" сворачивает к обочине. Менточеловек отдаёт честь… Водитель от страха приклеивается к сиденью, пытается встать, но, видимо, ноги отказывают. Мне хочется сфоткать эту сцену, но боязно, ибо убьёт меня чудище своей полосатой дубиной и не поморщится. Вот, думаю, нам бы такого президента, глядишь, во дворе бы помойку убрали. А то выбрали интеллигента. Мочить-то в сортире всякий горазд, а ты попробуй публично, на дороге в Кремль! Шалишь, брат.

Вчера, кстати, Большой Брат принимал в Кремле эвенкийского вождя, не то – Соболева, не то – Песцова. Не надо ли, спрашивает, вам поддать независимости. А тот, Соболев (или Песцов?) отвечает, что, дескать, независимости не надо, её хоть лопатой греби, а от деньжат не откажемся. Ну, будем думать, ответил Большой сверху.

До этого он думал, где взять деньги для бывших узников концлагерей. Дума-то покуражилась, начислила каждому аж по тысяче рублей, да не подумала, что на всех (265000) двести шестьдесят пять миллионов выйдет, а это на круг почти десять миллионов американских долларов. Коробка из-под сапог. Где взять? Негде!..

Молодёжь, смотрю, на мостах целуется. Ничего не боятся! А ну как голова закружится, да – туда, вниз, в Москву-реку. На вид-то она широкая, полноводная, а на поверку – мелкая. Так столбом в дно и воткнёшься. Попробуй потом, выдерни. Ни себе, ни людям, и судоходству помеха. Вот чем любовь-то кончается.

Помнит ли ещё кто-нибудь Кола Бельды, который пел: "самолёт – хорошо, пароход – хорошо… а олени – лучше"? Прав был певец северных народов, олени – лучше. Они ласковые, как котята, сильные, как лошади, и по вкусу напоминают говядину. В детстве мне удалось попробовать оленьей тушенки. Деликатес! Она шла только на экспорт, но что-то с ней приключилось: то ли срок годности вышел, то ли коробки расклеились…

…Короче говоря, смотрю я на антаблемент с капителью, и чуется мне, что это коринфский ордер. А кто не верит, приходите и смотрите сами. Адрес простой – Москва, улица Ильинка, Гостиный Двор.

Глава вторая. Давайте разберёмся

Лента Рича

Миннеаполис, конечно, не тундра, но и не Шарм-эль-Шейх, – зимой не забалуешь. В сильные морозы чайки с гиканьем падали на причал, как бы говоря: "врёшь, не возьмёшь!". В такие дни Ричу было несладко. Чтобы не замёрзнуть, он с утра до ночи наяривал на банджо. Игра на музыкальном инструменте согревала его худое тело. Кто знает, если бы Рич на минуту перестал тренькать и прислушался, он, может, и услышал бы свежий шум из Нового Орлеана, где господа Манон и Холман беззаветно раздували джазовый костёр. Может, пошёл бы он на юг, как крыса на дудочку Нильса, и влился бы в коллектив и стал бы, в результате, великим банджористом. Но… Рич не останавливался, ибо опасался, что второй раз не заведётся.

      Конечно, долго так продолжаться не могло. Первым не выдержало банджо. "Это не музыка, а онанизм!", – взвыло оно в предсмертной судороге и развалилось на куски. По инерции тряся руками, Рич собрал обломки, сколотил маленький ящик и положил в него свежеупавшую чайку. Рядом с причалом он выкопал маленькую ямку, опустил туда гробик, засыпал его землёй и на холмике пристроил табличку: "Здесь похоронена синяя птица несостоявшегося игрока на банджо Рича Дрю".

      Сделав дело, Рич устроился на работу.

– Ну что, пацан, – спросил его мастер, похожий на бобра в тельнике, – сможешь кузов отодрать?

– И отдеру, и выдеру, – смело ответил Рич.

"Толковый малый", – подумал мастер, – "надо будет его продвинуть"…

      Через неделю Рич уже сидел за конторкой, поглядывая, как другие, менее толковые, оттирают наждаком ржавчину. Жизнь налаживалась. Тело благодарно добрело. Время от времени пальцы просили струн, но Рич строго придавливал их ящиком стола, чтоб не баловали.

Как-то один из рабочих заругался матом.

– Ты что ругаешься матом? – спросил Рич на правах старшего.

– Да как не ругаться, сынок (Ричу тогда было от двадцати до сорока), если краска, падла, растекается! ненавижу! буржуи! гады! всю кровь из пролетариата повыпили!..

– Ты батя, остынь, покури, а я что-нибудь придумаю. Утро вечера мудренее.

Рабочий лёг на топчан и захрапел. Рич подошел к Паккарду и пнул по скату ногой.

"Слушай сюда, сынок!" – отозвался Паккард, – "Низ махни синеньким, дай просохнуть, потом обклей по периметру ленточкой. Сделай так, чтобы краска немного выступала за ленту. Потом метни красненьким, а как высохнет, – ленточку оторви. Увидишь, что будет ровно и аккуратно. Понял, музыкант?"

– П-понял, – прошептал Рич, спиной ощущая зарю новой жизни.

– Дядь, а дядь, дай клея с бумагой, – попросил Рич мастера.

– "Бери, паря", – поддержал мастер, выгребая из шкафа какие-то обрезки – "не жалко", – "а насчет клея – извини, друг, не густо" – добавил бобёр, сморкаясь в угол конторки.

Рич тоже смокнулся в угол. В голове как будто что-то забрезжило.

– А помнишь ли ты, батя, Гарфилда? – разглагольствовал Рич, обклеивая Паккард полосками. – Начал с сироты, а кончил – президентом. Так и мы с тобой, батя, из грязи – в князи.

Рабочий похмельно наблюдал за работой…

– Ну, батя, – вытирая руки, подытожил Рич, – крась, не ленись.

Рабочий пошёл махать кистью. Рич смотрел. После намаза лента скукожилась и сползла.

– Ну, что, сынку, на соплях приклеил? – спросил рабочий.

– На соплях, – признался Рич.

– А чего пожалел соплей-то? – пристыдил рабочий. – Ты же американец, а не скот какой. Не срами, пацан, трудовой американский народ. Помни, брат: гроб по мерке тешут… Короче, я пока про твой скотч (scotch (англ.) – скупой) помолчу.

"Зато я скажу", – подумал недокрашенный Паккард.

… Прошло время. Всё так же исправно катит Миссисипи свои мутные воды. Рядом с портом, на месте чайкиной могилки, стоит обелиск: треснувшее, обмотанное скотчем банджо, и сидящая на нём чайка (тоже примотанная скотчем). Каждый год, в самые холодные дни, к памятнику приходит маленький жадный шотландец Скотти и от имени нации клянётся в верности липкой ленте. Жители Миннеаполиса стараются не пропустить это событие, потому что не каждый день встретишь а Америке мужика в юбке, с красными от мороза ногами.

P.S. Просьба не путать Рича Дрю, автора "шотландки", с другим Ричем Дрю, основателем кровяных складов.

P.P.S. Отвечаем на вопрос из зала: отчего женщины любят скотч. Да оттого, что гнётся и клеится. С его помощью женщины заматывают, притягивают и, если надо, изолируют. Я полагаю, что они ещё вспомнят Рича Дрю и всем миром поставят бюст на родине героя.

Национальные черты Деда Мороза

Наш Дедуля, формально сохраняя отечественное прозвище, всё больше смахивает на американо-европейского Санта-Клауса. Он, Дед Мороз, как и тысячи его клонов, бегает по России в западной униформе, услужливо предоставленной китайской промышленностью. Московского Деда Мороза можно, например, запросто выпустить на Бродвей, и если он не будет много болтать и ограничится восклицаниями типа "Ох-хо-хо-о!", "Ах-ха-ха-а!", то подмену никто не заметит. С другой стороны, российский Дед Мороз отличается от иностранного тем, что, как правило, донельзя формализован и из года в год жуёт монтаж, состряпанный ещё затейниками социалистической эпохи. Последнее я заключил, походив на "ёлки" и послушав Дед Морозовы речи. Короче, картина так себе. А ведь были времена…