Хроники Двенадцатого бата бесплатное чтение

Под редакцией Ольги Моревой

Иллюстрация на обложке: dazbastadraw

© ООО «Лира», 2025

© Огилько А. В., 2025

Предисловие

Я не знал, станут ли книгой мои разрозненные и хронологически разорванные записи, которые порой писались просто «на коленке», в потрёпанном блокноте, в короткие часы передышек. Или были «набиты» в ноутбук уже в госпиталях. Никогда всерьёз не думал о себе как о каком-то «писателе», работал, как говорят литераторы, «в стол».

Осознание, что надо писать и издаваться, пришло одномоментно, резко. После боя на счастьинском мосту, где мы потеряли тридцать пацанов, пришло понимание, что если о них никто не расскажет людям, то их имена и лица останутся только в памяти родных и на плитах надгробий. Потом были ещё бои, ещё потери. Уже к Соледарскому направлению вышло чуть больше трети от первоначального состава нашего батальона – Двенадцатого бата. И да, я считаю, что парни, прошедшие длинный и трудный боевой путь – от Луганского ополчения 2014 года до штурмового батальона Специальной военной операции, заслуживают того, чтобы их лица, имена и позывные знала вся страна.

Мои «Хроники» – это именно лица, события и факты. Без прикрас, без вымысла. Даже художественная обработка служит одной-единственной цели: донести до читателя образы моих сослуживцев такими, какими их видел я.

Теперь, собственно, о самой истории выхода книги. Ей суждено было бы так и остаться «в столе», если бы не правильное стечение обстоятельств и люди, появившиеся в моей жизни в нужный момент. Хочется найти тёплые слова для каждого причастного к появлению на свет первой части «Хроник Двенадцатого бата».

Фонд «Защитники Отечества» по Луганской Народной Республике. Это именно те люди, которые чуть не пинками заставили своего нового, очень импульсивного подопечного подать первую заявку на литературный конкурс.

Потрясающие Алексей Колобродов, Захар Прилепин и Олег Демидов. Именно в сборниках их проекта впервые были опубликованы первые главы будущих «Хроник».

Об издательстве «Лира» хочется долго и много. Во-первых, именно из него вышли в свет сборники проекта Захара Прилепина с произведениями участников СВО. Во-вторых, нашими наставниками в работе первой Патриотической творческой мастерской, организованной филиалом фонда «Защитники Отечества» в Нижнем Новгороде, были специалисты «Лиры» и поэты и писатели, участвующие в проектах этого издательства.

Пройдёмся адресно и поимённо. От всей души хочу поблагодарить замечательных людей, лично причастных к появлению на свет моих «Хроник».

Строгих Татьяну Родионову и Ольгу Морозову, разносивших на занятиях мастерской в пух и прах мои пока ещё сырые рассказы и очерки.

Невероятных Анну Ревякину, Инну Кучерову, Динару Керимову – поэтесс, учивших нас правильно и бережно обращаться со СЛОВОМ.

Владимира Безденежных, руководителя литературного направления или литературных проектов культурно-патриотического центра «Пешков» в Нижнем Новгороде, замечательного поэта и мудрого наставника.

Ольку Мореву, моего сурового, придирчивого, любимого личного критика и первого читателя.

Всех потрясающе талантливых парней-ветеранов, сидевших со мной за партами в Нижнем Новгороде.

Ольгу Погодину-Кузмину, талантливого писателя-прозаика, драматурга, сценариста, рассказавшего нам, ученикам творческой мастерской, что такое «путь героя».

Список мог быть на самом деле гораздо длиннее и спорить по объёму с самой книгой. Я постарался перечислить самых ярких людей, выводивших начинающего автора на творческий путь. Остальное же оставляю на суд читателя.

С глубочайшим уважением, автор,

Андрей Огилько, позывной Док

Счастье не за горами

• Лишь потом кто-то долго не сможет забыть,
• Как, шатаясь, бойцы об траву вытирали мечи.

В. Цой («Легенда»)

Нас встретили жёстко, грамотно и страшно. Классическая ситуация из учебников по военной тактике: «уничтожение колонны противника на мосту». Беспрепятственно, без единого выстрела пропустили бронегруппу – три БМП[1] и зушку[2], и через мгновение тишина взорвалась яростным грохотом пехотного боя.

В первую машину с пехотой влепили заряд из РПГ[3]. Почти в упор. Тут же рванул заранее подготовленный контейнер с песком, перекрывая колонне движение вперёд. По логике (и согласно тому же учебнику) одновременно с головной машиной поражают и замыкающую, чтобы перекрыть возможность отхода. Но, видимо, в спешке ошибся наводчик, да Сафон, водила наш, на сверхъестественной чуйке протянул машину вперёд, и рвануло уже позади моей зушки. Совсем рядом, но мимо. И тут же плотным автоматным огнём с обеих сторон моста из посадок по колонне ударила стрелкотня.

Да, так тоже бывает. Может, недоработала наша разведка, может, вэсэушники оказались хитрее и переиграли нас на этом участке. Это только в сказках былинные богатыри пачками крошат супостатов, выходя из боя без единой царапины. В реальности всё намного жёстче, и противника недооценивать нельзя ни в коем случае. Неплохо натаскали хохлов за восемь лет. Упёртые, злые, обученные, тактически грамотные. На хорошо укреплённых позициях, по уши залитые в бетон, яростно грызущиеся за каждый метр, блиндаж, окоп. В этом мы убедились прямо в первый день СВО, 24 февраля 2022 года, на мосту к городу Счастье.

– Док, на три часа! – орёт в ухо Саня с позывным Цыган, сбрасывая стопор с турели[4].

Стволы развернули за доли секунды. Пока Цыган ловит цели в коллиматор[5], выставляю дальность…

– Давай!

Очереди спаренных 23-миллиметровых пулемётов выкашивают посадку. Реально выкашивают, я подобное видел только в кино. При попадании в дерево просто исчезает кусок ствола, а остальное валится куда попало. В лентах через каждые два осколочно-фугасных – один бронебойно-зажигательный трассёр. При таком раскладе эффективности стрельбы не мешает даже густая посадка. Наоборот, помогает: оэфзэшки[6] разрываются при малейшем касании и дают плотную волну осколков. Уцелеть просто нереально.

Высаживаем на вспышки по коробу из каждого ствола. Поляк, Моряк и Туник поддерживают автоматами с борта. Попаданий не видим, далековато, но огонь из посадки вроде утихает.

– Заряжай!

Пустые короба летят в кузов, на их место с лязгом вщёлкиваются полные. Но отработать уже не успеваем. Правый ствол клинит намертво – пуля попала в спусковой механизм. А ещё через пару секунд – крик Пушкина:

– Водила – «двести»[7]! Всем – с машины!

Сафона, водителя, снайпер снял. Точно в голову. А это уже совсем плохо, по двум причинам. Первое – неподвижная машина становится лёгкой целью. Второе и самое главное – сейчас этот же снайпер начнёт выбивать расчёт. Так что с машины надо спрыгивать. И чем быстрее, тем лучше.

Успеваем. Прямо в последние мгновения. Моряк, Поляк, Цыган… Туник перелетает через борт, и я вижу, как прямо под его рукой в железе появляются три аккуратные дырочки – точно на том месте, где секунду назад был он сам. Уже не оглядываясь, лечу следом – не словить бы самому. Прыгать почти с двухметровой высоты в бронике 6-го класса защиты и с полным боекомплектом… Ощущения – так себе. Ноги себе не отбил лишь потому, что вовремя сообразил упасть и перекатиться. И ещё сообразил кое-что: пытаться встать – идея тоже не фонтан. Не сам сообразил, подсказали. Дёрнули за ногу так, что чуть носом в асфальт не воткнулся, и сопроводили сие действие очень убедительной фразой, где единственными приличными словами были «лежать» и «дебил».

Тут я по сторонам глянул наконец. Поляка увидел сначала – это он меня, оказывается, за ногу дёргал, и слова нехорошие в мой адрес – тоже он. Потом вокруг огляделся… И захотелось мне к словам Поляка ещё много чего прибавить. Тоже нецензурного. Потому что общая картинка мне очень не понравилась. Никому не понравилась, если честно.

Если коротко: колонну на мосту заблокировали. Впереди машина пехоты горит и завал из песка. Назад тоже никак: мост узкий. Это во-первых. А во-вторых, простреливается этот мост с обеих сторон – очень плотно. И снайперы работают. По этому мосту можно только ползком. И то не везде, а только слева и справа вдоль бетонных бортиков. Они сантиметров тридцать высотой, от силы тридцать пять, всё, что выше, простреливается на раз. Середину моста тоже достают. Пацаны уже вдоль бортиков рассредоточились, залегли. Стреляют, но не прицельно, а так: ствол через бортик выставил, не поднимая головы, дал пару коротких в направлении огня – и всё. Толку от такой стрельбы немного, но хоть хохлам расслабляться не даём. Что дальше делать – непонятно, в рациях пока только мат и никаких дельных предложений. Одно понятно: надолго такой пинг-понг затягивать нельзя – патронов не хватит. Но пока приказа нет – лежим вот так, постреливаем. Напротив, у бортика, смотрю, Борчана перевязывают – зацепило. Не его одного, сзади где-то тоже слышу: жгутуют кого-то. В горячке боя «трёхсотых»[8] и «двухсотых» считать некогда, но понятно, что не обошлось. Про пацанов с первой машины даже думать боюсь, про бронегруппу, которую пропустили хохлы, – тоже. Слышно только, что в городе тоже бой идёт, значит, надежда есть.

Тут по рациям приказ: «Отходить!» На нашу сторону, на ТПП[9]. Вопросов много, конечно, но это всё потом. «Отходить» – это сильно сказано, мы максимум отползать можем. Вдоль этих самых бортиков, плотненько к ним прижавшись и изредка постреливая через голову. Ползём, что ещё делать? Укры мешают, как могут. Стреляешь слишком часто – начинают твой участок прицельно поливать. Или из подствольников[10] навесом кидают, что уже совсем не есть хорошо. Если видишь, что на тебе огонь сосредоточили, лучше замереть на время, переждать. Сместилась стрельба в сторону – ползёшь потихоньку дальше. Я как раз пережидал, когда осторожно подёргали за ногу. Повернул кое-как голову – каска мешает, смотрю: Игорёк Корешков за мной.

– Живой? – спрашивает.

– Ага, – отвечаю, – живой пока.

Так и поползли дальше вместе. Если я останавливаюсь – он мне по берцу стучит, как в ответ пяткой качну – живой, мол, – дальше потихоньку ползём.

В какой-то момент поворачиваю голову в направлении противоположной стороны моста и втыкаюсь взглядом в лицо Яцыка. С этим, отпиленным на всю голову, уже почти семь лет бок о бок служим. Уникальный тип: дерзкий, косит под гопоту периодически, но иногда вдруг как выдаст фразочку на уровне профессора филологии… Сейчас, понятно, не тот случай.

– Здоро́во, Док! – орёт мне это родное чучело через всю ширину моста.

– Здоро́во, Яцык! – отвечаю. Ну да, ведь целых двадцать минут не виделись!

– Как жизнь?!

Весьма своевременный вопрос. Ну как она может быть, когда по мосту гвоздят из чего ни попадя – так, что головы не поднять? Рядом хлопает очередной ВОГ[11], и Яцык вовремя втыкается носом в бетон. Дождавшись, пока по каске отбарабанит асфальтная крошка, снова поднимает на меня шальные глаза. Ответа, блин, ждёт?

– Да заебись! – ору в ответ.

Хорошего, конечно, вообще ничего. Но вот этот короткий переброс совершенно глупыми фразами неожиданно воодушевляет. Да вот хрен вам, падлы! Яцык живой, я живой, Игорёк вон периодически в берцы тычется. Пацаны ползут впереди и сзади, огрызаются короткими очередями поверх голов. Половина – «трёхсотые», но тоже ползут, упираются до последнего. А вот выползем, всем чертям и смертям назло! Держимся, братики, нам бы до конца моста добраться, а там… Где арта́[12], мать её?! Ну хоть по ТПП жахните – нам уже легче будет. Молчит арта́. Ладно, потом разберёмся. В радейках[13] – мат подсердечный, злой: и про арту́, и про командование, и про саму ситуёвину. Но всё больше, так сказать, в прикладном варианте, просто пар выпустить. Все понимают: уже случилось и просто надо выбираться.

– Под мостом! – орёт Макик. – В дырки шмаляют.

«Дырки» – это стоки ливнёвки. Правда ли стреляют снизу или показалось парню – разбираться некогда. Кто-то первым отправляет через перила эфку[14]. Потом кинул второй, потом третий. На стадном инстинкте и я разгибаю усики, выдёргиваю чеку и навесом перекидываю гранату через ограждение. Внизу глухо бухнуло – в воду упала. Ну норм тогда, значит, подо мной точно никого.

Вот что я всегда и всем говорю (а до этого и мне говорили): паниковать нельзя. Никогда и нигде. В бою особенно. Губит паника, думать и действовать мешает. И вот Юрка-Морган, хороший мужичок, душевный, запаниковал. Нервы не выдержали. Больше половины моста проползли, а Юрок вдруг вскочил и бежать кинулся. Может, решил, что проскочит, что бегом быстрее, чем ползком. Не проскочил. На первых же шагах поймал две пули, в бок и спину. Помню, как он кричал, когда пацаны тянули. От боли, от страха. Потом замолчал. Насовсем. Первый его бой – и вот так…

А мы доползли. Оказавшись на нашей стороне моста, закатывались за брустверы, там уже собирались группами, «трёхсотых» затягивали. И группами же отходили дальше, к ТПП. А ещё Лёха Старко, по-хорошему безбашенный тип, умудрился у хохлов из-под носа выгнать с моста «Урал» вместе с кунгом. И на этом кунге потом в несколько ходок «трёхсотых» вывез, кого успел. Уникальный персонаж, я когда-нибудь о нём отдельно напишу, есть о чём.

Когда мы с Игорьком за бруствер выкатились, там уже Митяй и Липа сидели. У Митяя пуля в колене, Липа – «лёгкий»[15], по касательной в плечо поймал. Мне тоже на последних метрах «повезло» несказанно: ВОГ рядом ляпнулся, а от бортика – того самого, спасительного, осколок рикошетом в правую ягодицу влетел. Не столько больно, сколько обидно. Ползу и думаю: ну вот как людям сказать? «Шёл наступать, ранили в жопу»? Не ранение, а сплошное расстройство и позор. Забегая вперёд, скажу, что осколок этот, благо неглубоко вошёл, я тем же вечером самолично пинцетом вытянул, дырку йодом залил, пластырем заклеил. И всех, кто моим «ранением» в тот день интересовался, нехорошими словами обзывал и посылал… В общем, далеко посылал.

Кроме Липы и Митяя мы с Игорьком ещё Витамина за бруствер затянули. С осколком в спине, прямо около позвоночника. Точнее, это Витамин думал, что в позвоночник и попало. И что ноги у него теперь парализованы. На одних руках полз. Ладно… Мы задрали бушлат, глянули. Выдохнул с облегчением: на излёте досталось пацану. В мышце вдоль позвоночника застрял осколок и торчит острым краем. Потом я Витамина заставил ногами пошевелить – шевелятся. Затампонировали, перевязали. А после второго шприц-тюбика он уже этими ногами сам и пошёл. Сначала на меня опирался, а потом самостоятельно.

На ТПП уже вдевятером шли. Трое целых, остальные – «трёхсотые». Под конец пути ещё и «градина»[16] рядом прилетела. Только мы устали уже и пить очень хотелось, поэтому внимания на неё обращать не стали. Игорёк только голову повернул, когда рядом с ним осколок в бетон тюкнулся, махнул рукой и дальше пошёл. На самом ТПП уже подлетела красная «копейка» Ваньки Соколика, дежурного по ТПП:

– Парни, «трёхсотых» грузите!

Ну окей, троих в салон закинули, Сеньку Рыжего (и «Сенька», и «Рыжий» – позывные. По паспорту парень – Серёга, а по жизни – рыжий, как сволочь предпоследняя) – в багажник. Гриба, Липу и Витамина приютили в блиндаже резервисты Васи Дока. Ага, вот ещё один Док – тёзка мой, я ж тоже Док – на пути встретился. Минут через пятнадцать поймали гражданскую машину, вынырнувшую с поворота на Обозное, закинули туда оставшихся «трёхсотиков». А сами втроём побрели на своих двоих. Ушли недалеко, впрочем. Соколик выгрузил пацанов на Металлисте и примчал за нами. Приехали, блин! На площадке перед больницей скорые снуют туда-сюда и ждёт банда эскулапов, готовых кинуться на очередную жертву.

– Док, ты «трёхсотый»!

Кужель, мать его так! Тычет мне пальцем в… ну, в окровавленную штанину, в общем, и орёт дурниной.

– Толя, иди в жопу! В порядке я! – ору в ответ.

Блин, вот ни разу нет желания светить перед медициной порванной осколком задницей. Ходить не мешает, боли нет, какого вам от меня надо?!

– У тебя штанина в крови! – снова тычет пальцем.

Непонятливый, пад-дла! Ну сказали же тебе, какого ты прискрёбся?

– Толя, иди к козе в очко! Целый я, не моя кровь! – сгрёб его за грудки и ору прямо в рожу.

Вполне рабочая версия, кстати, – реально по крови своих пацанов ползли, у многих на штанах и бушлатах коричневые пятна и потёки. Ф-ф-фух, отстал невменоид, надо валить, пока ветер без камней.

Раненых, понятно, по госпиталям отправили, а целых – на базу отдыхать. А следующей ночью пацаны с «Мальты» Кольку-Моцарта привезли. И вот тут мы узнали самую радостную новость за два дня. Бронегруппа – та, которую утром укры в Счастье пропустили и блокировать пытались, – сумела с боем за город прорваться. Почти в полном составе. Правда, в том бою погибли комбат наш, Серёга-Дракон, и Женька-Орех – мой хороший приятель. Но группа успела до посадки прорваться и лесом уйти. А следующей ночью Моцарт через Донец переплыл и до базы добрался. Потом мы всю ночь пацанов лодками на наш берег перевозили. Замёрзших, покоцанных, но – живых.

А утром нас комбриг построил и не приказал, а попросил сделать шаг вперёд тех, кто снова на штурм Счастья пойдёт. Сказал, что поймёт, если кто откажется. По-моему, зря так сказал. У ребят сразу лица как-то окаменели и в глазах нехорошее появилось. Тридцать пацанов наш 12-й на том мосту потерял. В общем, мы шагнули. Все. И утром, 27 февраля, мы снова через Донец шли. На лодках шли, группами, потому что мост укры взорвали. И снова ехали мимо огромного билборда с надписью «Счастье не за горами».

Моцарт

В спортзал, где ночевал наш батальон, Моцарт не вошёл – он ворвался. Ночью. Огромный, шумный, в каком-то нелепом, на пару размеров меньше костюме, испуганно скрипящем швами при каждом движении втиснутого в него тела. А ещё Кольку-Моцарта трясло крупной дрожью, его зубы выбивали замысловатую дробь. Но главным было даже не это. Со вчерашнего утра, с боя на счастьинском мосту[17], Моцарта и всю ударную группу, прорвавшуюся в город, считали если не «двухсотыми», то пропавшими без вести однозначно.

Хохлы подловили нас грамотно и жёстко, как по учебнику. Беспрепятственно, не показываясь на глаза, пропустили через мост ударную группу, а потом отсекли и заблокировали на мосту остальную колонну. По всем чертежам, полная хана светила – и нам, и ударной группе. Против нашего батальона численностью меньше трёхсот человек вэсэушники скрытно стянули почти полторы тысячи. Да не абы кого, а отборных головорезов из «Айдара»[18]. Но тогда мы об этом не знали и не думали, отчаянно огрызаясь из полностью безнадёжной ситуации. Согласно её логике наш Двенадцатый бат в полном составе должен был лечь на том мосту. А ударная группа – в городе. Без вариантов. Однако…

– Короче… живых – семнадцать… «трёхсотых» – пятеро… Лабутен – сильно, остальные – лёгкие, – слова Моцарта с трудом протискивались сквозь барабанную дробь зубов. – В посадке напротив «Мальты»…

– Дракон живой? А Дядя? Захар? Кто ещё? – вопросы посыпались со всех сторон.

– Отвалили все! – сквозь окружавшую Моцарта толпу ледоколом пёр Ёлка – наш зампотыл[19], – дайте хоть согреться пацану!

Ёлка – он такой! Вижу цель – не вижу препятствий. Габаритами чуть меньше Моцарта, но пробивная способность повыше будет. Отнял Кольку у пацанов, усадил на мат, накинул на плечи одеяло, сунул в руки стакан с водкой.

– Вы охренели, бойцы?! Пацан из реки только вылез, непонятно, как вообще живой, а вы насели! Давай, Колёк, залпом, согреться надо.

Я смотрел, как Колька, стуча зубами о края стакана, глотает водку, как обычную воду, а в голове рефреном крутились строчки из «Василия Тёркина»:

Ситуация – реально один в один по Твардовскому. Только Колька, в отличие от Тёркина, не голый, а приблизительно даже одетый. Правда, сейчас одёжка от носителя очень сильно отставала по размеру. Моцарт – парняга здоровый. Здоровенный, я бы даже сказал. По срочке – морпех. Но вот так, в конце февраля, сунуться в ледяную воду и переплыть Северский Донец… Не уверен, что у меня хватило бы духу. И здоровья. А Колька смог. И благодаря ему у пацанов из ударной группы, сумевших выжить и с боем прорваться к реке, появился реальный шанс.

Если описывать события вкратце, картинка получилась откровенно неприличная. Отсечённая от колонны бронегруппа на двух бэхах[20]и зушке с ходу влетела под плотный огонь на хохляцком ТПП. Хуже всего пришлось ребятам, ехавшим на броне. Комбат, Серёга-Дракон, погиб в первые минуты боя: пулемётная очередь просто сбила его с брони. Не успев отстрелять второй магазин, словил пулю в голову Дядя. На небольшом пятачке, простреливаемом со всех сторон, айдаровцы[21] методично и хладнокровно выбивали пацанов.

Тридцатимиллиметровая пушка бэхи коротко откашлялась, разбирая в хлам пулемётное гнездо хохлов и кусок хлипкого забора за ним. Крутанув тяжёлую машину на месте, мехвод[22] рванул в образовавшийся пролом, задавая направление остальным. Между двухэтажками протиснулись почти впритык, царапая бортами стены. Сокол с Йосиком на зушке лихорадочно выкручивали турель, направляя стволы назад по ходу движения. Как оказалось, не только и не столько для того, чтобы без проблем втиснуть в проход машину. Скрыв кабину «Урала» и стрелков меж кирпичных стен, водила нажал на тормоз, а Сокол – на педаль огня. Спаренная скорострельная 23-миллиметровая зенитная пушка – штука, доложу я вам, убойная – и в прямом, и в переносном смысле. ЗУ-23-М выплёвывает две тысячи снарядов в минуту. В ленте чередуются два осколочно-фугасных с одним бронебойно-зажигательным. Два короба по полста патронов вылетели за пару секунд, устроив нацикам на прощание настоящую мясорубку. Всё, что попало в сектор обстрела, разлетелось в мелкую крошку с брызгами.

– Заряжа-а-ай! – здоровенный Моцарт подхватил новый короб одной рукой и защёлкнул с той же лёгкостью, как пристёгивают к автомату новый магазин. Сокол повторил тот же манёвр со вторым стволом. Нацики временно попритихли, не желая повторить судьбу перемолотых зушкой коллег, и Радик рванул «Урал» вдогонку за бээмпэшками.

С боем пробились к окраине Счастья. У гаражей перед лесопосадкой нацики снова навязали бой, пытаясь если не отсечь нас от спасительных деревьев, то хотя бы задержать, пока не подтянутся их основные силы. Хохлов отбили, но те успели слить координаты и через несколько минут группу начали нащупывать миномёты. Двигаться дальше на технике – совершенно не вариант: посадка густая, подходы к ней и от неё к реке стопроцентно минированы. И по самой реке в пределах досягаемости нет бродов, пригодных для техники. Самый доступный вариант – бросить технику и пешком прорываться к Донцу. На авось.

Перед самым отходом убило Женьку-Ореха. Мина ляпнулась рядом, и от осколков не спас даже броник. Смертельный осколок влетел в пройму бронежилета, под мышку, начисто перебив артерию. С висящей на сухожилиях рукой, торчащими через огромную дыру в боку рёбрами, Жека был ещё жив, когда пацаны втянули его в десантный отсек бэхи. Но он и сам понимал, что жить ему осталось считаные минуты.

– Колёк, не парься, без толку всё. Хана мне, – остановил Орех Моцарта, стянувшего с него расхлёстанный броник и вскрывающего ИПП[23].

К таким моментам привыкнуть невозможно, сколько бы лет ты не провёл на войне. Женька, Орех, Орешек… Совсем ещё мальчишка, едва справивший своё двадцатитрёхлетие. Отчаянный жизнелюб, фонтан позитива, шебутной и совершенно неугомонный, организатор всех розыгрышей и весёлых пакостей в батальоне, надёжный товарищ и настоящий воин. Сейчас он умирал на руках своих друзей с таким естественным достоинством, что у взрослых циничных дядек наворачивались слёзы.

– Может, хоть уколоть, братан? – Моцарт растерянно вертел в своей лапище шприц-тюбик с обезболом.

– Не… вам нужнее… мне кабзда по-любому. А у вас сколько ещё «трёхсотиков» будет, пока… – Орех затухал прямо на глазах. – Холодно, Колёк… вы идите, прорывайтесь…

Моцарт ушёл последним – когда понял, что Женька больше ничего не скажет. Накрыл тело броником и заклинил дверь в десантный отсек. Здоровый сорокалетний мужик, только что потерявший друга, годившегося по возрасту почти в сыновья.

Каким чудом прошли минные поля на подходе к посадке, никто никогда не узнает. Группа проскочила без потерь, а вот нацики сунуться следом побоялись. Через посадку уже к вечеру вышли на заброшки – бывший дачный посёлок, опустевший после 2014 года. Подступы к Донцу тогда минировались по обоим берегам, а ходить на дачу через взрывоопасные поля – удовольствие из разряда «так себе». Задерживаться в заброшках надолго не рискнули – мало ли что, но остановились на часок в одном из самых крепких с виду домов. Пересчитались, перевязались, разделили остатки БК[24]. На семнадцать человек, оставшихся от группы, насчиталось трое «трёхсотых». У Захара и Толика – некритичные сквозные, в плечо и ногу. Серёге-Лабутену повезло гораздо меньше. Пуля пробила щёку и вышла из второй, раздробив челюсть и выбив несколько зубов. Хорошо уже было то, что удалось быстро остановить кровотечение.

– На обезболе пойдёшь, короче. И не понтуйся, героя-партизана из себя не строй. Чувствуешь, что хреново становится, сразу вкалывай следующий. Сейчас главное что? Главное – от группы не отставать и не задерживать движение. Понял? – короткими фразами проинструктировал Белый. Невнятное мычание Лабутена было единогласно принято как подтверждение того, что он, Серёга, всё понял и с поставленной задачей согласен полностью.

Два офицера на группу, капитан и летёха. Белый как старший по званию принял командование, Моцарт – дублирующий. Через две уцелевшие рации попытались выйти на связь. Глухо. Эфир безнадёжно забит наведёнными помехами. Что было ожидаемо. Стопроцентно: глушат с обеих сторон. Хохлы – чтобы наши с этого берега не сливали их координаты. Наши, соответственно, страхуются на случай захвата всуками раций и пленения их владельцев. Тактика правильная, но пацанам от этого ничуть не легче.

– Короче, парни, будем к речке отходить, – подвёл итог Белый, – здесь оставаться – не вариант. «Немцы» [25], даже если через мины не сунутся, по-любому заброшки миномётами причешут. Сейчас уходим через протоку, там в посадке заночуем. Утром «будем посмотреть» – по ситуации. Если наши завтра в Счастье зайдут – норм. Если нет, бойцы, будем как-то на наш берег переправляться.

Как добрались до протоки – отдельная история. Все мало-мальски удобные подступы к Донцу хохлы заминировали ещё в 2015-м – 2020-м. Мы брели шаг в шаг, след в след, прощупывая каждый сантиметр мёрзлой земли. Потом – по грудь в серой, вымораживающей до костей февральской воде. На берег многие выбирались уже ползком – нас не держали ни руки, ни ноги, напрочь потерявшие чувствительность. Кто ещё мог стоять на ногах, волоком оттягивали товарищей от берега в заросли кустарника, поднимали чуть не пинками, заставляли двигаться. На прикрытой от ветра поляне Моцарт, сам трясущийся крупной дрожью, стаскивал с пацанов насквозь мокрые шмотки.

– В кучу сбились, ну! Плотнее, вашу Машу! К-короче, парни, шмотьё на себе сушить – не вариант. Замёрзнете насмерть раньше, чем высохнет. Вещи на кустах развесим, на ветру подсохнут. Трусы на себе оставили – и в кучу. Хоть друг на друга ложитесь, вертитесь, местами меняйтесь. Как овцы в м-мороз г-греют-тся, видел кто-нибудь? Во-о-т, по той же схеме: кто в центре с-согрелся, выталкивайте к краю, пот-том об-братная д-д-движуха, поняли? П-пока руки-ноги в норму не придут – не засыпать! Уснул – сдох от п-переохлаждения. Увижу – сам добью. «Двухсотых» на сегодня и так лишка́.

– На заброшках надо было ночевать, блин. П-позамерзаем тут к чертям псячьим, – пробубнил кто-то из трясущейся сине-пупырчатой, одетой в одни трусы, кучи.

– В-воин, ты кукухой п-потёк?! – Моцарт глыбой навис над дрожащей кучей. – Заброшки твои «немцы» или прочешут, или, чтоб не париться, миномётами отработают. А в воду не сунутся, не сезон нынче. Да и попробуй найди, на каком из островков мы стихарились. Короче, рты закрыли и греемся. На дежурство по очереди будить буду.

Железный он, Моцарт, не иначе. Пока парни тряслись, сбившись в кучу, он, такой же синий и пупырчатый, в одних мокрых трусах, негнущимися руками развешивал по кустам мокрые вещи бойцов. И первым заступил в охранение, накинув на плечи полупросохший бушлат.

Прав был Колька насчёт заброшек, ох как прав! Перед самыми сумерками хохлы жахнули по дачам миномётами. Больше получаса разбирали посёлок в хлам стодвадцатыми[26]. Под аккомпанемент недалёких прилётов почти согревшийся Колька беззлобно пихнул локтем «притихшую кучу»:

– Слышь, деятель! Ну что, на заброшках надо было остаться?! Там сейчас вообще ни разу не холодно!

«Куча» буркнула что-то неразборчиво-примирительное в ответ.

Утром поднялись со скрипом. Все живы – уже хорошо. Больше половины – жёстко простуженные, с температурой. После ночёвки на покрытой инеем земле остался исходящий паром круг абсолютно сухой, согретой теплом тел земли. Шмотки с кустов пацаны растащили потихоньку в течение ночи, досушивали уже на себе, и вид к утру имели почти пристойный. По крайней мере, выглядели сухими и не очень тряслись. До середины дня с места не трогались, ждали. Когда стало ясно, что штурма сегодня не будет, группа двинулась дальше, к Донцу. Планировали выйти к берегу до темноты. Хохлы, слава Кукулькану[27], про нашу группу не вспоминали. С раннего утра их позиции начала плотно кошмарить арта́, и «немцам» было явно не до того, чтобы отлавливать на собственных минных полях два десятка чудом выживших «орков». Чем «орки» и воспользовались. То ли все известные боги были в этот день на нашей стороне, то ли, наоборот, отвернулись, чтоб не сглазить, но по минным полям группа проскочила, аки Христос по воде – чисто и без потерь. «По ходу пьесы» порядком подпортили настроение четыре непредвиденные протоки. Но спешки, как вчера, уже не было, укры в спину не дышали. Поэтому, как говорится, поспешали не торопясь. Сначала брод провешивал почти двухметровый Захар, в одиночку, под прикрытием всей группы. Оружие и шмотки – над головой. Вчерашний квест повторять не хотелось никому. По Захаровой отмашке Белый переводил в том же контексте первую половину группы: прошли, оделись, закрепились, отмахнули Моцарту, прикрыли вторую половину на переходе. Только раз, на третьей по счёту протоке, оступился и нырнул Андрюха-Изюм, в группе самый мелкий ростом. Потому и ушёл по-взрослому, с головой, в месте, где Захару едва доходило до груди. Дальше и глубже уйти, к счастью, не дали. Одновременно с Изюмовым нырком, едва ли не опережая его, в воду метнулась лапища Ваньки-Йосика и сграбастала потенциального утопленника за не скрывшиеся под водой руки. Молодец Изюм, вещи и калаш не выпустил. И Йосик тоже молодец: не сбиваясь с шага, как котёнка, выдернул Изюма из воды и протащил до самого берега.

К Донцу выбрались, как и планировали, за час-полтора до сумерек. Берег хохлы заминировали давно и плотно, но нам и тут повезло: группа вышла точно напротив Раёвки – где наш опорник на противоположной стороне реки. На опорнике том каждый из группы успел отдежурить не по одному месяцу, и хохляцкий берег был изучен давно и тщательно, в том числе и проходы в минных полях, через которые вэсэушники по лету частенько выбирались к реке на рыбалку. Мы со своей стороны грешили тем же, и в периоды, когда на ротацию к хохлам заступали регуляры[28], а не нацбатовцы, поддерживали с ними негласный нейтралитет и с удовольствием дополняли армейский рацион свежей ухой и жареной рыбкой.

Соваться к берегу до темноты не рискнули. Движуху со стороны Раёвки заметят по-любому. А учитывая отсутствие связи, со стопроцентной вероятностью примут группу за хохлов, замышляющих какую-то пакость, и без долгих разговоров укроют чем-нибудь тяжёлым, осколочно-фугасным. А оно нам надо?

Впрочем, сложности только начинались. Пока шли, тешили себя надеждой обнаружить у берега или в ближайшей лесопосадке сныканную хохлами лодку. Ну была же у них, сами видели! Но то ли прятали укры грамотно, то ли вообще к зиме утащили куда… Короче, с лодкой вышел облом. И во всей своей красе перед группой встала проблема переправы. Переправить на тот берег хотя бы одного бойца. Добраться до той же Раёвки, выйти к своим, доложить. Оттуда лодку-две ребята быстро сообразят. Только как теперь до тех ребят добраться?

Донбасский февраль, конечно, с сибирским или уральским не сравнить. На том же Урале, на минуточку, форсирование водоёма зимой вообще проблемы не составило бы. Перешли пешком по метровому льду – и все дела! Тут же реки замерзают далеко не каждую зиму. Климатические особенности, мать их! Особенно сейчас и в данной конкретной ситуёвине. Температура держится между минус пятью и плюс столькими же, фирменный донбасский пронизывающий ветер. Снега нет, от слова «совсем». Про воду в таких условиях и говорить не хочется. Вчера успели оценить, так сказать, на ощупь. Серый стылый кисель, даже на вид жутко холодный и какой-то густой – не свойственная воде консистенция. Лезть в эту жидкую жуть после вчерашнего никому решительно не хотелось. Да и тут не протока, которую можно вброд перейти, а вполне себе полноформатная река. Больше ста метров в ширину, с неслабым течением. Совершенно не факт, что у кого-то попросту хватит сил и здоровья на такой зимний заплыв. Если не ошибаюсь, учёные оценивают продолжительность жизни человека в подобной водичке, температурой аж в четыре градуса по, мать его, товарищу Цельсию, приблизительно в четыре же минуты. А потом всё, хана: переохлаждение, несовместимое с жизнью, и, как следствие оного, – банальное утонутие. Надо сказать, проходит сей четырёхминутный спектакль до обидного незрелищно и абсолютно негероично. Поверьте человеку, пару раз чудом не дожившего до последнего акта в подобных постановках. Хотите ощущений? «Их есть у меня!»

В первое мгновение тело обжигает таким лютым холодом, что напрочь перехватывает дыхание. Абсолютно! Грудная клетка просто отказывается расширяться и впускать в себя воздух. Потом соглашается на компромисс, но полный вдох тебе таки сделать не даст на протяжении всей водной процедуры. С минуту ты ещё способен активно и целенаправленно двигаться, даже холод становится вроде бы не таким обжигающим и вполне переносимым. На второй минуте ты вдруг обнаруживаешь, что твои движения замедляются независимо от твоего желания, с каждым следующим гребком. Ты начинаешь дёргаться, пытаешься двигаться активнее. Поверьте, без толку! Ледяная вода высасывает тепло и силы из организма быстрее, чем ты тянешь коктейль через соломинку. К исходу четвёртой минуты ты перестаёшь вообще что-либо чувствовать: тебе уже не холодно, ушла паника, нет боли, нет тела, нет ничего. Мозг вяло пытается заставить тебя ещё раз поднять руку, уговаривает тело сделать очередной гребок, но всё это он уже делает как бы отдельно от тела. Организм уже словил анабиоз, как лягуха, схваченная морозом, и командам мозга не подчиняется. И этот очередной гребок ты уже не делаешь, а апатично идёшь под воду. Насовсем.

Перспективка, в общем, совсем не радужная. Учитывая течение и ширину реки, уложиться в отпущенные четыре минуты – ноль шансов. И лодки у нас нет. А плыть надо.

– Плот нужен. Хоть что-то, приблизительно похожее, – разродился идеей Изюм.

– Ты, что ли, бензопилу в разгруз[29] засунул? Или топор хотя бы прихватил? – хмыкнул Белый. – Из чего плот строить?

Моцарт с интересом прислушался. Кто хорошо знает Андрюху-Изюма, тот в курсе, что попусту он не говорит. Раз заикнулся про плот, значит, что-то и где-то под свою идею увидел.

– Смотри, Вань, – Изюм ткнул пальцем назад и вправо. – Там штук пять-шесть пяти́шек валяется. С крышками…

Пятишками в просторечии называют пластиковые пяти- и шестилитровые бутыли из-под питьевой воды. Начало идеи – вполне себе. Будь вода чуть теплее, достаточно было бы просто обвязать пловца четырьмя-пятью такими баллонами с воздухом. Сейчас же на одних бутылях далеко не уедешь – утонуть они, может, и не дадут, но жизнь не спасут, ещё и скорость замедлят.

– Ладно, убедил. Дальше что?

– Мимо сухостоя проходили недалеко – стволов с руку толщиной наломаем побольше. У меня в разгрузе моток верёвки есть, может, ещё у кого найдётся. Не хватит – ремни снимем. Короче, связываем типа матраса, чтобы человек лечь мог. Пятишки – снизу или по краям. Лучше снизу, чтобы грести не мешали, но плот над водой повыше держали. Если нормально свяжем, один-то точно переплывёт. Могу я…

– Ага, ты! – коротко хохотнул Йосик. – Из тебя пловец, как из дерьма пуля. Не дай бог! Рассыплется твой лайфхак на середине. Ты даже квакнуть не успеешь.

– Ты, что ли, поплывёшь? – огрызнулся Изюм на крупногабаритного Ваньку. – Так под твою тушу нам всю посадку в плот увязать надо. А под низ ещё один – из пятишек.

– Хорош собачиться! – рявкнул Белый. – Изюм, давай за своими пятишками. Йосик, берёшь Радика и ещё пару бойцов, идёте за сухостоем. Бойцы, у кого верёвки есть, доставайте. У кого ножи, будете ветки обрубать.

Плавсредство вышло гротескное, да и по надёжности немного сомнительное. Пластиковых бутылок нашлось даже не пять, а целых восемь штук. Хорошую охапку сухих стволиков увязали, как смогли, в виде лежака, пятишки примотали снизу. Недоверчиво оглядев сооружение, Моцарт попросил бутылки не только к плоту привязать, но и скрепить между собой:

– Конструкция, блин, подозрительная, Изюм. Не факт, что посреди реки не развалится. А так хоть какой-то шанс на поплавках догрести… небольшой, правда. Короче, даже если замёрзнешь насмерть, так хоть не утонешь.

– Вот умеешь ты, Колёк, вовремя ободрить и утешить, – хохотнул Радик, не прекращая увязывать бутылки в «гирлянду».

– Угу, – хмыкнуло из-за плота. – Взглядом ласковым да словом матерным.

Поплыл всё-таки Моцарт. Конечно, логичнее было отправить почти невесомого Изюма или тощего Радика, а не здоровенного дядьку ростом под сто девяносто и весом больше центнера. Только вот Изюма уже второй день бил жёсткий озноб после купания в протоке, а из Радика пловец был, мягко говоря, не очень. Моцарт же с водой был на «ты» с раннего детства. Плюс срочка в морской пехоте. Плюс ежегодные купания в крещенской проруби. В общем, если у кого и был хороший шанс доплыть, то только у железного Моцарта.

Плот под Колькиной тушкой сразу же просел почти до самой воды. Не потонул – уже хорошо. На себе Моцарт оставил только штаны и китель: замёрзнуть на ледяном ветру – тоже идея так себе. Берцы завернули в бушлат, бушлат – в полиэтиленовый пакет и примотали к Колькиной спине, калаш – туда же. Сунули в руки два обломка доски вместо вёсел и осторожно оттолкнули хлипкую конструкцию от берега в сгустившиеся сумерки.

Вода тут же обожгла холодом грудь и живот. Плотик едва возвышался над поверхностью реки – на каких-нибудь пару сантиметров, и даже небольшие волны легко перехлёстывали через край. Уже метрах в пяти от берега плот подхватило течением. Подгребая обломками досок, Колька пытался восстановить в памяти рельеф нужного берега. Главное – не проскочить излучину напротив Раёвки. Дальше река расширяется, и выгрести против течения будет намного труднее. А ещё мины. До Раёвки-то все тропки-проходы знакомы и истоптаны собственноножно, а вот дальше начинается зона ответственности «Тринашки» – совершенно незнакомая территория. Вляпаться после заплыва, подорвавшись на своих же минах, было бы очень обидно.

Плот рассы́пался прямо на середине реки, как бывает только в плохом кино. Лопнула ли где-то верёвка, или по какой другой причине, – выяснять было поздно, да и некогда. Моцарт просто ухнул с головой в ледяную реку, успев только поймать и зажать в руке какие-то верёвки. Оказалось, не просто «какие-то», а «какие надо». Когда вынырнул, с трудом проталкивая воздух в грудную клетку, в кулаке обнаружился конец от связки с «поплавками». Уже бонус! Не выпуская верёвок из рук, Моцарт активно погрёб вдоль течения наискосок, волоча за собой пятишки. В том, что остатки плавсредства ещё пригодятся, Колька ни разу не сомневался: позади осталась в лучшем случае половина реки, хватит ли собственных сил добраться до берега – далеко не факт. Может, как раз помогут «поплавки».

Каждый гребок был медленнее предыдущего и давался труднее. Холод больше не беспокоил. Тело просто потеряло чувствительность и напрочь отказывалось подчиняться командам мозга. Делая очередной взмах, Моцарт только по всплеску понимал, что онемевшая рука всё-таки поднимается над водой. Ещё немного, и застывшее тело полностью выйдет из подчинения. Кое-как поймав действующей рукой верёвку, Колька пропустил её под грудью. Теперь тратить силы на то, чтобы удержаться на воде, уже не приходилось. Сознание издалека хохотнуло, рисуя картинку медведя, обвисшего на связке воздушных шариков. Моцарт пытался хотя бы немного шевелить руками и ногами, направляя свой дрейф в нужную сторону, и даже не сразу понял, что к чему, когда течение поволокло его по чему-то твёрдому, неприятно неоднородному и угловатому. Опершись на руки, неожиданно увидел (не почувствовал, а именно увидел), как тело приподнимается над водой. Встать на четвереньки попросту не хватало сил. Какими-то ящеричьими движениями Моцарт тянул и толкал непослушное тело, не очень понимая куда. До тех пор, пока плеск от движений рук и ног не сменился сухим шуршанием прибрежной гальки.

В отличие от онемевшего тела, голова работала адекватно, хоть и слегка замедленно. Последовательность действий отщёлкивалась скупыми командами. «Двигаться, двигаться, двигаться… теперь встаём… ещё раз…» На четвереньки Колька сумел подняться раза с четвёртого. Встать на ноги получилось с пятого или шестого. Негнущиеся пальцы не справлялись с застёгиванием кителя, и Моцарт оторвал пуговицы. Сухой бушлат надел прямо на голое тело, берцы натянул, не пытаясь завязать шнурки. Сначала просто переставлял бесчувственные ноги. В какой-то момент к согревающемуся в движении телу начала возвращаться чувствительность, и с ней пришла боль. Жгло каждую клетку, будто Кольку с головой окунули в кипяток. Как ни странно, боль вернула ясность мысли. Шипя сквозь стиснутые зубы, Моцарт огляделся по сторонам, пытаясь понять, где именно его вынесло на берег.

Унесло, как оказалось, до самой излучины. Если бы не отмель, глубоко врезавшаяся в русло, плыть бы Кольке безжизненным туловищем вниз по течению до сих пор. От пацанов, что остались на том берегу, его отнесло, получается, почти на полкилометра вниз, и это «не есть гут». Зато отсюда ближе до Раёвки: пройти берегом до посадки и подняться вверх, на холм. Плохо то, что в темноте не видны вешки, обозначающие проходы в минных полях. Выломанный сук вместо щупа – идея так себе, но других вариантов, собственно, и не было. Два-три тычка в землю перед собой – шаг, снова потыкать – шаг, потом ещё и ещё, в той же последовательности.

Импровизированный щуп втыкаться в мёрзлую землю отказывался напрочь, и Колька продолжал зондировать тропу не столько для пользы дела, сколько ради самоуспокоения. Первые деревья посадки появились перед глазами совершенно неожиданно. И в то же мгновение по глазам ударил слепящий луч фонаря, а по ушам стеганул резкий окрик:

– Стоять! Упал, рылом в землю воткнулся! Оружие в сторону откинул, живо! Дёрнешься – шмаляю!

Моцарт послушно обмяк, обвалившись на землю расслабленной мокрой тряпкой. Через секунды в спину между лопаток упёрся ствол калаша[30].

– Куда путь держим, хлопчик? – участливо поинтересовались сверху.

– На Р-раёв-вку, – буркнул Колька в мёрзлую траву.

– Ну, считай добрался. А сам-то чьих будешь?

– Д-двенадцатый. Парни, т-тащите к к-командиру. У меня б-бойцы на том берегу ждут.

– «Двенашка»? На хохляцком берегу? А ты не чешешь, хлопчик? А ну, повернулся на спину, портрет покажи.

Моцарт послушно перекатился на спину.

– Караван, иди глянь, знакомый портрет или брешет? – луч фонаря снова резанул по глазам.

– Моцарт? Колёк?! Парни, тормозите, реально наш. Взводник ЗАВ[31] из Двенадцатого. – Юрка-Караван, невысокий и шустрый, протянул руку, помогая подняться. – Рассказывай по дороге, братан. Слушай, уже с вашей банды живыми никого увидеть не ожидали!.. Сколько?.. Где?.. Как до речки добрались?.. А ты здесь как?.. Что, реально переплыл?! Блин, Колёк, ты наглухо отмороженный, я бы в такой холодрыге сразу ласты склеил!

Вопросы из Каравана били фонтаном, и Моцарт едва успевал на них отвечать.

– Лодку найдёте? Лучше – две или три, – уточнил Колька, когда Караван набирал воздуха перед следующей серией вопросов.

– Всё организуем, братан. Сивый, Кот! Берите уазик. Ща Моцарта в сухое переоденем, увезёте в «Двенашку». Потом на Глинку, там у местных лодку видел. И у парней из «Двенашки» спросите, может, тоже знают, где есть.

С сухими вещами возникли проблемы. Контингент на Раёвке, как назло, подобрался на удивление тощий и низкорослый.

– Б-блин. Да что ж вы уценённых од-дних понабрали? – стуча зубами, обиженно бубнил Моцарт, откидывая в сторону очередной сорок восьмой размер четвёртого роста, – нормальное что-нибудь есть, не из д-детского магазина?

Самым «нормальным» оказался неизвестно чей синий спортивный костюм, почти подошедший по росту, хотя всё равно был как минимум на размер-полтора меньше нужного. Растянув несчастную синтетику до испуганного треска по всем швам, Моцарт чудом втиснулся в протестующую одёжку, что навеяло ехидные мысли о слегка раздобревшем Супермене. В таком вот виде и привезли Кольку в Дом культуры посёлка Металлист, где в спортзале на матах, одеялах и просто в брошенных на пол спальниках отсыпалась потрёпанная во вчерашнем бою «Двенашка».

Стакан водки Моцарт выпил, словно это была вода, он даже не почувствовал вкуса. Зато буквально через пару минут зубы перестали отбивать дробь и на белое как мел лицо начали возвращаться краски. Я протиснулся к Кольке поближе: хотелось хоть пару слов сказать человеку, которого я знал уже больше двух лет, но который сегодня предстал с совершенно неожиданной стороны. Только вот с красивыми и нужными словами у меня не очень получается, а видок Моцарта подсказывал начало диалога. Наплевав на позывы к пафосу, я оглядел критически Колькин трещащий по всем фронтам прикид и с ехидной усмешкой ткнул друга в плечо:

– А труселя красные где, братан? Забыл второпях? И плащик?

– А шёл бы ты лесом, Док! – беззлобно огрызнулся Колька. – Заняться нечем? Тогда найди мне что-нибудь пристойное. Штаны ж того и гляди лопнут.

Лодок нашлось всего две. А это означало, что надо спешить. До рассвета пацанов с хохляцкого берега надо было кровь из носу перевезти на наш. Одну лодку закрепили на крыше «буханки»[32], вторую впихнули в грузовой отсек. Ну как «впихнули»? Нос всё равно торчал из дверей, но кого это сейчас волновало? Уже перед самым отъездом я по какому-то наитию влетел к зампотылу, сгрёб со стола кольцо колбасы и, провожаемый возмущённым рёвом Ёлки, рванул к уазику.

– Держи, братан. Слушай, а что вы там жрали двое суток?

– А фам как думаеф? – с набитым ртом откликнулся Моцарт и, протолкнув мощным глотком здоровенный шмат по пищеводу, продолжил: – Святым духом, братан, реально. Где первую ночь ночевали, пару кустов шиповника нашли и боярышник. Ягоды, сам понимаешь, не свежак, коричневые уже, мёрзлые. Так обклевали эти кусты за две минуты – снегири не конкуренты. Ну и пока до речки шли, тоже ягоды попадались. Короче, за колбасу спасибо, я чо-т сам не подумал.

С переправой еле управились до рассвета. В лодку, помимо гребца, можно было взять троих. Ещё двое плыли, держась за лодку. Пятеро за один заход, на две лодки – десяток. Причаливая, первым делом выдёргивали из воды пловцов. Растирали, укутывали в сухое, тут же тащили в машину.

В трёх метрах от берега чуть не потеряли Йосика. Ванька держался за лодку до последнего молча. А у самого берега замёрзшие руки разжались, и Йосик тихо ушёл под воду. Точнее, ушёл бы, если бы не Изюм. Перевесившись с борта, Андрюха успел ухватить Йосикову руку и, пыхтя от натуги, тянул центнер Ванькиного веса из воды.

– Держите, блин!

Кто-то из пацанов ухватил за бушлат самого Изюма, под Ванькиным весом начинающего сползать за ним следом. А на мелководье Йосика уже перехватили другие руки и вытащили на берег. Всё, последний рейс.

«Трёхсотых» сразу забрал госпиталь. И ещё четверых, словивших сильное переохлаждение. Остальных утащили кормить и отогреваться. Хотели забрать и Моцарта, термометр показал тридцать восемь и семь. Моцарт отнял у эскулапов горсть таблеток и не поехал. На таблетках этих он пойдёт дальше, до самой Кременной. Знаю, ибо я был той «сволочью», что ежедневно заставляла Моцарта мерить температуру и впихивать в себя лекарства. Изюм с Захаром вернутся в строй только в апреле, Лабутена будут штопать до осени.

Но это всё нам ещё только предстояло. Сегодня же утром мы с Моцартом и бойцами ударной группы наворачивали добытую Ёлкой колбасу и пили обжигающий, чёрный как смола чай. И разговаривали.

А завтра был штурм…

Тоха

Бэха уходила из-под плотного огня. Бэхой на армейском сленге кличут БМП – боевую машину пехоты. Хохлы грамотно подловили ударную группу прямо на въезде в Счастье и ударили изо всех стволов. Каким-то невероятным способом мехвод сумел выдернуть машину из-под града пуль и вломиться в жилой сектор.

Хуже всего пришлось пацанам, ехавшим «на броне». Внутри хоть какая-то защита, а сверху – только броник и каска. Буквально в первые секунды боя мы потеряли комбата Серёгу-Дракона. Поймал пулю в голову Медведь, прошило грудь Дяде. Тоха как раз менял магазин, когда сильно ударило в грудь и руку, сбросив с брони. То ли в горячке боя пацаны не заметили, что упал, то ли ещё почему-то, но бэха сходу влетела в проулок, а Тоха остался.

Падая, он сильно приложился головой. В ушах звон, перед глазами плывёт всё. На остатках сознания дотащился до какого-то подъезда, забился в тамбур. Просидел там около минуты с направленным на дверь стволом, ожидая, что вот-вот хохлы вломятся следом. Пронесло. Не заметили, видимо. Только потом Тоха решил осмотреться. Броник выдержал, пробитий нет. Рёбра, правда, болят, но это уже пустяки на общем фоне. С рукой хуже. Выше и ниже локтя – два пулевых, переломы есть однозначно, и кровь хлыщет. Перетянулся жгутом, выдавил в плечо шприц-тюбик обезбола. Как сумел, одной рукой затампонировал и перевязал. Поднялся на ноги – уходить надо. И тут сознание начало уплывать. Успел подняться по лестнице на пару пролётов и мешком сполз на ступени.

Тихие голоса, как сквозь вату… чьи-то руки… тащат… снова темнота.

Очнувшись, Тоха не сразу сообразил, где находится. Квартира, кровать. Страшно хочется пить. Попытался что-то сказать, но выдавил лишь хрип. Услышали. Чьи-то руки поднесли к губам кружку, приподняли голову.

– Пей, сынок.

Двое стариков – дед с бабушкой. Насмерть перепуганные. Но ведь затащили же.

– Ты только тихо лежи, сынок. Нацики по улицам ваших ищут. Я кровь в подъезде замыла.

– Сколько лежу? – прохрипел.

– Вечер уже.

– Жгут…

Жгут передержал сильно. Рука полностью онемела. Старики осторожно помогли снять. Хорошо, что хоть кровь остановилась. Ладно, это пока не главное.

– В городе что?

– Стреляют, сынок. Ваши, вроде, к Донцу отошли. А нацики сейчас улицы прочёсывают, ищут.

Тоха снова провалился в вязкое забытьё. Просыпался, пил, снова засыпал. На второй день стало немного лучше. Рука сменила цвет на нормальный розовый вместо синюшного. Пальцы, правда, шевелились с трудом. Спасибо деду, помог из двух дощечек соорудить шину. А вот к окну подходить старики не давали категорически. И при звуках недалёкой стрельбы или голосов на улице разом бледнели оба.

Ещё один день. Лучше. Смог даже немного поесть.

На следующие сутки решил уходить. То, что не нашли до сих пор, – просто чудо, в любой момент могут вломиться в дом. И стариков тогда вряд ли пощадят. Куда и как он пойдёт, Тоха пока не думал, главным сейчас было не подставить людей, спасших ему жизнь.

– Зовут тебя как, сынок?

– Антон.

Не пустили. Сказали, что слабый ещё и денька два хотя бы полежать надо. А потом…

А потом наступило двадцать седьмое февраля, когда в Счастье вошли с двух сторон 12-й и 13-й батальоны 2-й бригады. Уже насовсем.

Дед долго не решался подойти. Разглядывал российскую символику на шевронах, усталые лица. Смотрел, как бойцы грамотно и без суеты рассредоточиваются по городу. Наконец отважился спросить.

– Ребят, а вы кто?

– Россия, отец, – блеснул зубами высокий сержант.

– Тут паренёк ваш у нас лежит.

– «Двухсотый»? – сержант явно был огорчён.

– Да живой, живой! – замахал руками дед. – Раненый только.

– Веди, отец.

При звуке открывающейся двери Тоха машинально подобрался и здоровой рукой подтянул ближе калаш.

– Спокойно, воин, свои! – весело крикнул из прихожей такой знакомый голос. – Чьих будешь?

– Санёк?

– Тоха?! Корешков?!

Затем случились госпиталь и длительная полугодовая реабилитация. За это время врачи сумели собрать и восстановить руку. Ну а потом – снова в строй. Всё бы ничего, только вот не нашлось до сих пор времени, чтобы заехать в Счастье и найти тот дом. И это обязательно произойдёт. Сразу после войны.

Лёха местный

– М-да… воины света, блин, – Ваня яростно скрёб лысину, оглядывая наше, порядком потрёпанное под Счастьем, воинство.

Минус сотня. Тридцать шесть безвозвратных, ещё семь десятков пацанов – по госпиталям с различной степенью тяжести ранений. Штурм дался дорогой ценой, да ещё и не с первой попытки. До боя на мосту Ваня-Белый командовал стрелковой ротой, а после гибели комбата и зампобоя[33] на него взгрузили всё, что осталось от батальона.

Сто семьдесят потрёпанных пацанов и побитую технику, всё ещё стоящую на том клятом, со взорванным пролётом мосту. Пока Белый с Моцартом выводили группу из окружения, Ванька словил пулевое в руку. Неприятное – кость задело. Но в госпиталь сразу не поехал, принял бат и теперь лихорадочно шарил во лбу, придумывая, куда приспособить нашу «могучую кучку», ставшую на время простыми пехотинцами.

– Так, парни, технику сейчас с моста в ремроту утягивают. Как быстро починят – не знаю. Сейчас выдвигаемся к развязке на Нижнетёплое, встаём блокпостом. Делимся на смены, дежурим круглыми сутками, каждую машину проверяем. Алтай с Моцартом за старших.

– Да ну бли-и-ин, Владимирыч, – заныл неугомонный Чирик, – ремки[34] пока починят, наши уже Куев возьмут! На блокпост пусть комендачи заезжают, а мы – айда вперёд.

– На чём ты «вперёд» собрался, лишенец?! – с пол-оборота взвился Белый. – Пешком?! Дава-ай, добро даю. Дорогу на Новоайдар знаешь? Вот, бери единомышленников и – вперёд, кривые ноги! На мосту не навоевался?!

– А мы там воевали? – не успокаивался Чирик. – Нас хохлы по этому мосту просто размазали, как котят. Вместе с техникой.

– Чирик, угомони таланты. Успеешь ещё. Зушки с бэхами пригонят – и двинем. Всё, хорош базарить. Делимся на смены, заступаем. Свободные ищут, где кости кинуть.

Кости кинули в комплексе будочек укровской автоинспекции. Электричество есть – уже хорошо. С краю посадки у дороги был недавно покинутый нациками хороший опорник. Но туда мы соваться не стали – «сюрпризы» при отходе незалежные по-любому оставили. В-общем, устроились, как мы любим: броники покидали на пол, на них же и улеглись. Только тут, кстати, и посетила мысль про «покушать бы». А… нету: обоз с кухней, понятно, подтянется не раньше, чем наладят переправу через взорванный пролёт моста, а это дня два-три, к бабке не ходи. Самыми ушлыми оказались те, кто переправлялся на сторону Счастья первыми лодками. Пока ждали остальных, мы облазили ТПП укров, нашли разгромленный магазинчик и втарились, чем бог послал. Всевышний, от щедрот своих, оделил бойцов доблестной «Двенашки» некоторым количеством колы, чипсов и шоколадных батончиков. Самые недальновидные похватали всякие «лэйсы» и «читосы», а мы, старые и мудрые, насовали в «мародёрки»[35] баночки с энергетиками и компактные, но калорийные «марсы» и «сникерсы»…

– Док, есть шоколадка? Жрать охота, – толкнулся в мой бок Камыш.

Ну, этому всегда охота. Длиннющий и тощий, как палка, Камыш являлся обладателем бешеного метаболизма, способного, по-моему, без труда переварить за полчаса ведро гвоздей и ничего при этом не пустить на строительство организма. Мы даже в шутку утверждали, что живут внутри Камыша два глиста. Такие же длинные, как он сам, и кушают вместо него. Даже имена им придумали – Сёма и Балёдя. Камыш на подколы не обижался, но жрал, реально, за троих.

– Чё, чипсоед, не послушался дяденьку Дока? А дядя Док тебе что говорил, а? Брось, говорил, эти пачки с воздухом и половиной картофелины, возьми лучше «сникерсов». На трёх батончиках я сутки протяну. А чипсы твои – пачку сожрал, два раза пукнул, и снова голодный. А тебе, – прищурившись, я окинул ехидным взглядом двухметровую тощую тушку, – и пукать нечем. Подселенцы всё за тебя сожрали. На хрена чипсы брал, обмылок?

– Да Док, блин! Ну люблю я чипсы!

– А шоколад, значит, не любишь, но просишь. Не будет тебе «сникерсов», – мстительно заявил я, копаясь в карманах разгруза. – Жуй вот «райское наслаждение», раз такой непродуманный.

Я сунул в подставленную ладонь три больших «Баунти». Смех смехом, а жрать пацанам надо.

– Чего дают? – с порога поймал тему Замо́к.

Замок – это сразу и позывной, должность. Так получилось, что позывным пацан обзавестись ещё не успел, а на должность замкомвзвода уже назначили. А «замкомвзвода» – это, если коротко, «замок». Ну, его сразу Замком и окрестили, чтоб два раза, как говориться, не ходить. У нас теперь есть замок Юриста, замок Рыжего, замок Комсомольца, а есть просто Замок.

– Любопытным по хлебалу дают, – встал на защиту свежевыпрошенных харчей Камыш.

– А! – хохотнул Замок. – Шоколдос? Да этого добра я тебе сам дать могу.

– Подтверждаю, может. Глянь, Камыш, у него в сбросе[36] для вогов. Я сам видел, как он тудой шоколад трамбовал, – беспардонно слил я Замка.

Стребовав ещё четыре батончика с запасливого товарища, Камыш прям повеселел. Ну да, есть шанс, что на ближайшие сутки ему и его подселенцам голодная смерть не грозит. Максимум – обморок.

– Я чего зашёл-то, Док…

– А я знаю? Я думал, ты специально шёл, голодающего бойца шоколадом подогреть, – на полуслове перебил я. – Ладно, чего хотел-то?

– Подмени, а? Блин, стою, а меня на лету рубит. Ей-богу, ещё минут двадцать, и просто упаду, где стою.

Ну ё-о-шкин кот, а я сам только поспать наладился. Но понимаю, в принципе, что пока не критично, часа два-три вывезу. Замок – в смене старшим, то есть или мне идти, или кого-то из сержантов будить. Огляделся по сторонам, надеясь увидеть горящие жаждой деятельности сержантские глаза. Ну хоть одни?.. Ну хоть один, ё-моё… Как назло, все либо дрыхнут без задних, либо талантливо притворяются. Э-эх… Придётся самому.