Мадригал бесплатное чтение

Абсолют

По городу Выжигину гулял пронизывающий январский ветер. Он лихо свистел на перекрёстках полупустых улиц и нёсся дальше, бросая колючую ледяную крупу в лица редких прохожих, заставляя их прижимать варежки к щекам в слабых попытках защититься от его злобных атак. Метель свирепствовала – она поднимала ввысь накаты снега и уносила их прочь, разбивая о стены многоэтажных домов.

Люди спешили поскорее добраться до своих квартир, войти, закрыть за собой входную дверь и облегчённо выдохнуть: «Всё! Наконец-то тепло и спокойно».

Просторный двор с трех сторон буквой «П» обрамляли многоэтажные дома. С четвертой стороны располагался сквер с высокими деревьями. Во дворе было относительно тихо. Но только относительно: метель успела покуролесить и здесь. Расчищенные дорожки и выходы из подъездов замело; песок, разбросанный для удобства пешеходов, засыпало снегом. Время от времени ветер возвращался и снова раскидывал снег, горестно завывал о чём-то своём, раскачивая деревья. Двор товарищества собственников жилья «Мадригал» выглядел неубранным и заброшенным.

В доме номер восемь по улице Дружбы окна горели светом: у одних работали светодиодные лампы для растений, у других светились или мерцали гирлянды. В подсобке для дворников на первом этаже за шторами единственного окна мягко светила настольная лампа.

На вешалке у двери висела спецодежда на разные сезоны, под ней стояла рабочая обувь. В одном углу, за китайской ширмой с красным драконом, был сложен инвентарь – лопаты, совки, вёдра, лом и даже санки. Там же скромно расположился маленький рукомойник и тумба, на которой стоял электрический чайник.

В другом углу за столом сидели двое пожилых, но ещё крепких мужчин, одетых в тёплые вещи: Пётр Яковлевич Дворников и Митрофан Андреевич Уличный.

Пётр Яковлевич с интересом читал «Литературную газету». Дочитав страницу, он старался аккуратно перевернуть её, чтобы не потревожить лишним шумом Митрофана Андреевича, перед которым стояла небольшая шахматная доска с выставленными фигурами и лежала открытая книга «The most beautiful chess games», в которую он иногда заглядывал.

Соблюдать полную тишину у Дворникова не получалось: его деревянный стул при малейшем движении скрипел. Да и сам Уличный время от времени отвлекался от своего занятия: он боролся с назойливой мухой, которая каким-то образом отогрелась и вела себя в высшей степени возмутительно, присаживаясь ему то на нос, то на ухо, не давая полностью сосредоточиться на партии Николич – Арсович, в которой Митрофан Андреевич тщетно пытался найти выход из легендарной ничьей.

Наконец нахальная муха полностью вывела Уличного из состояния интеллектуальной нирваны. Он в очередной раз махнул рукой, отгоняя её, и задел фигуры, которые с грохотом свалились с доски на стол. Митрофан Андреевич с досадой крякнул, закрыл книгу и молча уставился на стену.

Дворников аккуратно свернул и отложил газету, поправил очки в тяжёлой оправе, проследил за взглядом друга и тихо улыбнулся.

На стене, когда-то выкрашенной в сочно-зелёный цвет, который со временем превратился в меланхолично-мятный, висел выцветший за давностью лет портрет большого политического деятеля – не Кайзера, конечно, как в романе Ярослава Гашека, но тоже изгаженный мухами; жёлтые жирные точки давно впитались в матовую бумагу, расплываясь грязными пятнами. На этот портрет сейчас Уличный и смотрел. Видел он его или нет – другой вопрос.

Но не только Дворников отличался внимательностью: Митрофан Андреевич заметил улыбку Петра Яковлевича.

– Ч-что, Пётр Яковлевич, на-наверное, думаете о России? – завязал серьёзный разговор Уличный.

– Пытаюсь отыскать прекрасное в отвратительном! – парировал Дворников.

– Ка-как интересно… – согласился Митрофан Андреевич, отмахиваясь от возобновившей свои приставания мухи. – То есть, вы ищете по-полного понимания че-через другой мир восприятия. Вам важен не распад, а процесс распада з-загадки?

– Мне важна концентрация образа, это пища моих духовных целей. Другими словами, это кубический сантиметр шанса! – Дворников на одном дыхании произнёс эту абракадабру и, опасно заскрипев стулом, откинулся на его спинку, победно глядя на собеседника. При этом он по-мальчишески ухмыльнувшись прошёл взглядом по сложенной «Литературной газете». Пушкин с Горьким ответили ему понимающими усмешками.

– По-поясните, дорогой друг! – Уличный быстро сложил разлетевшиеся фигуры и отодвинул доску. Он с воодушевлением поднялся, зашёл за ширму, вытащил из тумбы два стакана, промыл их водой и поставил на стол.

– Это осознанное ожидание как противопоставление себя миру. Это опыт моей личной силы, – заключил Дворников и переложил газету на край стола.

– О! – Уличный снова сел на своё место и с уважением посмотрел на друга. – По-получается, ваша концепция вытекает из поклонения собственному «Я» ка-как высшей форме трансформации реальности. По-получается, что вы ак-аккумулируете собственное «Я»?

От осознания серьёзности обсуждаемой темы он стал даже сильнее, чем обычно, заикаться, но друзьям это не мешало.

– Моё «Я» – это единственная форма реальности, как и ваша, Митрофан Андреевич, на всех ступенях бытия! Это, если хотите, определённый шаг духовной реализации! – заключил Пётр Яковлевич, доставая из кармана пиджака, висевшего на спинке его стула, бутылку зубровки.

– Но по-понятие «Я» как А-абсолюта предполагает распад «старого» мира в качестве угасающей и менее значительной ф-формы, вы это хотите сказать? – не унимался Митрофан Андреевич.

– Я хочу сказать, что силы, потраченные на возвышение и деградацию духа человека, тратятся одни и те же. Это один и тот же ресурс, но ресурс возобновляемый, вытекающий из средоточия «Я»!

– Да-а это же совсем другой угол со-солипсизма, радикально свежий взгляд! – Уличный разлил зубровку по стаканам.

Глаза Дворникова в этот момент уже высматривали что-то несуществующее, потустороннее и непонятное, словно он ждал какого-то страшного вдохновения…

– Но в чём же тогда заключается сон мира? Как шагнуть в запредельное? – спрашивал сам себя Дворников.

– Н-не говорите об этом! – закричал Уличный. – По-порядок скрытого мира очень опасен. Вы хотите ви-видеть «всё» в этой помойке! Ищите Христа в-вместо этого, слышите? Ищите Христа, Пётр Яковлевич!

В глазах Уличного двумя огоньками плясали блики настольной лампы.

На это высказывание друга Дворников только рассмеялся.

– Христос – это проводник в Абсолют! По легенде, Он уже давно ушёл во внешний мир, а сатана отправился за ним, как за последним достойным противником… Вы лучше выпейте, Митрофан Андреевич! – попросил Дворников, чувствуя, что это необходимая для осмысления мера.

Друзья чокнулись стаканами, выпили, и он продолжил:

– Что такое Абсолют? Это мировой разум, интерпретация всего над всем. Ваш Христос для меня лишь обличительная форма Абсолюта, проводник и смотритель. Он словно знакомый нам председатель, который взял ответственность за тот мир и за этот! Зачем мне Его искать, Он и сам нас найдёт… – улыбался глазами Дворников.

– Т-то есть, н-нужно ждать? – уточнил Митрофан Андреевич, в очередной раз отгоняя противную муху.

Смысл беседы был настолько глубок и так захватил друзей, что его обдумыванию не мешали даже невнятные крики, время от времени доносившиеся с улицы. Но жестокая реальность безжалостно вмешалась в процесс осмысления: как оказалось, эти крики издавал председатель товарищества Никита Максимович Чалый, безуспешно разыскивая своих работников.

Хлопнула дверь. Уставший и замёрзший, председатель ворвался в подсобное помещение, где сидели Дворников и Уличный, и с негодованием уставился на идиллический натюрморт с бутылкой зубровки.

– Ах, вот вы где! Я вас ищу на улице, на вашем рабочем месте, а вы тут бессовестно пьёте! – с возмущением кричал начальник жилищного товарищества, при этом зачем-то размахивая кожаной папкой. Эта странность через мгновение получила объяснение: не мешкая, Чалый ударил папкой по лбу Митрофана Андреевича, прихлопнув жирную муху, которая доставляла столько хлопот собеседникам. – Греетесь, значит… Ну-ну…

Он с горькой укоризной смотрел на своих подчинённых.

Дворников и Уличный опустили головы, пришибленная муха виновато дёргала лапками.

Председатель выдержал паузу, призванную усилить эффект порицания, затем подошёл ближе и скомандовал:

– Петруха, берись за лопату, Митроха – за лом! Сейчас вы у меня согреетесь! Смотрите, сколько снега навалило! Марш на улицу, бездельники!

Друзья встали, в четыре руки убрали со стола зубровку и стаканы, надели грязные бушлаты, натянули вязаные шапки и, взяв инвентарь, отправились чистить двор от снега.

Немолодые работники товарищества трудились до глубокой ночи, расчищая тротуары и посыпая дорожки песком.

Отдохнуть возможности не было: Никита Максимович сидел в своем автомобиле и следил за работой, согреваясь горячим напитком из термоса. Лицо председателя лучилось добротой, почти так же, как у большого политического деятеля на портрете, и иногда друзьям казалось, что это одно и то же лицо…

Митрофан Андреевич крошил ломом наледь. Пётр Яковлевич налегал на лопату. Капли пота падали с его лба, голова кружилась, казалось, что ещё чуть-чуть – и его существо войдёт в Абсолют.

Время остановилось, онтология физического мира стала предельно ясна и понятна, занавес бытия открывался медленным погружением, бесконечным вальсом новых ощущений и чувств, и тело обретало лёгкость. Дворников преодолел поток, сливаясь с бушующим ветром – это было откровение мира… которое посмел прервать Уличный, хлопнув Петра Яковлевича по плечу.

– Т-ты, друг, не фи-филонь, ещё успеешь подумать о России! Видал, работы сколько!? – в этот момент Митрофан Андреевич искоса посмотрел на председателя, уснувшего в своей машине.

Товарищи

Осень в этом году началась рано. Уже к середине сентября кроны деревьев пожелтели и листья начали опадать, а в октябре ветви и вовсе остались голыми: клёны, липы, берёзы готовились к холодной зиме, спешили избавиться от всего старого. Они покрывали дороги и машины листвой с тем же энтузиазмом, с каким жениха и невесту осыпают зерном на свадьбе.

Дети были в восторге: они собирали гербарии, пинали листву и, заливаясь смехом, щедро кидались ею друг в друга.

Не радовались взрослые: кучи осеннего золота копились под окнами жильцов многоквартирного дома, ветер и дождь прибивали опад к стёклам автомобилей.

Митрофан Андреевич Уличный в одиночестве собирал метлой непослушную кучу мусора. Одному на обширном участке ему было не справиться – это понимал сам Митрофан Андреевич, это понимали и жильцы во главе с их бессменным председателем.

Напарник и друг Уличного, Пётр Яковлевич Дворников, уже два дня не появлялся на работе. Мобильный телефон был недоступен, а домашний отключен.

Тем временем уютный дворик собственников жилья пришёл в упадок: повсюду валялись кучи листвы. Добавил проблем и мусоровоз, который уехал, не закрыв кузов до конца, и успел потерять очень много мусора. Теперь все эти нечистоты разносил ветер, словно шаля и действуя людям на нервы. В воздухе по всему периметру двора плавно скользили грязные полиэтиленовые пакеты, в землю впечатывались использованные салфетки, и, словно живые, расползались по дорожкам прочие отходы.

Жильцы роптали, но больше всех горячился депутат городского собрания – молодой и упитанный мужчина с ухоженной бородой в стиле Генриха IV, Василий Назарович Мосин. Он счищал прилипшую листву со своего дорогого немецкого внедорожника и вполголоса матерился. Возмущение депутата не знало предела, выражения звучали народные и крепкие: вспомнил он и погоду, и природу, но больше всего злился народный избранник на председателя, который, лёгок на помине, как раз вышел из подъезда на улицу.

– Вот ты где, Никитка! – прокричал Мосин, уже уставший ругаться вхолостую и не стеснявшийся присутствия жильцов, любопытно выглянувших на шум. – Ты во что превратил наш двор? Снимать тебя надо, мерзавца!

Последнюю фразу Мосин выкрикнул на публику в полный голос: к подъезду как раз подошли две мамочки c колясками.

Мосин решил, что этого мало, и он принял, как ему казалось, выразительную позу народного героя, защищающего интересы сирых и убогих: выпрямился, вскинул подбородок и принялся поедать глазами Чалого.

Председатель товарищества от неожиданности и обиды даже уронил свою кожаную папку: он давно не слышал в свой адрес подобного хамства. Однако отвечать оскорблением было бы глупо, ибо всесильный Василий Назарович мог легко разрушить карьеру любого, кто осмелится ему противостоять…

– Василь Назыч! – Чалый по-свойски произнёс имя и отчество депутата быстро, не проговаривая гласных и окончания. – Заболел работник у меня!

– Ты, Никитка, дурака не валяй! – оправдания Чалого оказались неубедительными для депутата. Мосин помахал указательным пальцем у носа председателя. – Заболел работник? Значит, сам бери метлу и убирай двор!

Василий Назарович выдохнул, значительно помолчал и продолжил.

– Я уезжаю по государственному делу, вернусь поздно вечером. И чтобы всё было убрано! Понял?! А иначе знаешь, что будет… – Мосин ещё раз помахал пальцем перед носом Чалого, сел в автомобиль, аккуратно закрыл дверь и завёл двигатель.

Председатель мысленно охнул: он знал, что конфликт с народным избранником мог обернуться для него катастрофой: проверками, штрафами… А, возможно, и уголовным делом за превышение полномочий и воровство, о котором депутат, разумеется, знал – потому и бил наверняка, а не просто сотрясал воздух пустыми угрозами.

Прилюдно униженный и оскорблённый Никита Максимович мысленно продолжал диалог с Мосиным, в котором он хлёстко ставил на место заносчивого нахала, разоблачая его фраза за фразой, заставляя краснеть и извиняться. Но в этот момент Чалого кто-то обрызгал с ног до головы холодной и грязной водой. Виновником оказался Василий Назарович, разогнавшийся на своём автомобиле и проехавший по глубокой луже.

Стоявший поблизости Митрофан Андреевич размахивал метлой из стороны в сторону на одном месте, наблюдая, как распекают непотопляемого председателя.

– Митроха! Ты-то мне и нужен, бездельник! Чего стоишь? Работы у тебя нет? – набросился на подчинённого Чалый. По его дорогой кожаной куртке и брюкам ещё стекали дорожки грязной воды. – Где дружбан твой Петруха?

– Д-д… Дво-ворников уже ка-а-ак д-два дня на работу не приходит, мо-ожет, заболел? – в волнении заикался Уличный. Он знал, почему Петра Яковлевича нет на работе, но сообщить настоящую причину не мог.

– А где он живёт? – впервые за годы совместной работы поинтересовался председатель.

– Д-да недалеко, через два двора, дом д-девять, в-второй подъезд, квартира тридцать семь.

– Так иди к нему и узнай, что с ним! Бегом! – закричал Никита Максимович и для пущего эффекта топнул ногой.

Митрофан Андреевич вручил метлу председателю и отправился к своему другу, закуривая по пути. Чалый после акта вручения-получения рабочего инвентаря хотел грубо выругаться, но сдержался – в конце концов, он сам отправил подчинённого к Дворникову, не с метлой же тому идти, в самом деле.

Прихрамывая – в сырую погоду у него разнылась старая травма – Уличный неспешно плёлся к дому друга. После очередной попытки дозвониться гудки домофона, наконец, прекратились, и раздался сигнал, приглашающий зайти внутрь.

Поднявшись на пятый этаж, Митрофан Андреевич обнаружил знакомую квартиру открытой. Из неё тянуло перегоревшим алкоголем и сигаретным дымом. Сумрак вокруг создавал ощущение полной безнадежности.

Войдя внутрь, Митрофан Андреевич прикрыл за собой дверь и прошёл по коридору, осторожно обойдя пакет с пустыми бутылками, перегородивший путь в единственную комнату, которая служила гостиной и спальней.

Дворников лежал на разложенном диване, с головой укрывшись прожжённым сигаретами одеялом. Рядом на тумбочке стоял графин с водой, полупустая бутылка портвейна, стакан, пепельница, полная окурков, и таблетки.

– Здравствуй, Пётр Яковлевич! – тихо поздоровался Уличный.

– А-а-а! Это ты, Митрофан Андреевич… Проходи. Я думал, приехала скорая… Вызвал пару часов назад… кажется…

– Т-ты чего за-захандрил, П-пётр Яковлевич? – сочувственно поинтересовался Уличный.

Друг промолчал.

Митрофан Андреевич не ждал ответа: он знал почему.

Несколько лет назад у Петра Яковлевича, учителя русского языка и литературы, прямо во время его урока скоропостижно скончалась дочь: поздний и долгожданный ребёнок, милая талантливая двенадцатилетняя девочка.

Дворников знал, что малышка родилась с сердечной патологией. В какой-то момент стало казаться: болезнь удалось победить. Но случилось то, что случилось. В момент, когда Дворников захватывающе рассказывал ученикам о романе Пушкина «Дубровский», девочка вскрикнула, потеряв сознание и жизнь. Ни подбежавший отец, ни быстро приехавшие медики помочь не смогли. Девочка умерла.

Разразился неслыханный скандал: ещё бы, во время занятий умер ребёнок! В школу налетели все, какие только возможно, проверяющие органы.

Отцу и матери досталось больше всех. Выясняли: не было ли насилия в семье по отношению к ребёнку? Вдруг на этой почве у неё развился стресс, который привёл к трагедии?

Описать словами, что пережил Дворников во время проверки, невозможно. Он был оглушён, раздавлен смертью дочери. Его жена слегла с гипертоническим кризом, и Пётр Яковлевич разрывался между больницей и попытками получить тело дочери для похорон. А тут какие-то посторонние люди задают вопрос: «Не вы ли довели девочку до смерти?»

Дворникова поддерживал весь коллектив во главе с директором школы и родительский комитет. Недавно учителю присвоили почётное звание заслуженного, его репутация была безупречна. Все знали, что родители любили свою дочь. Добравшись до истории болезни девочки, а также получив экспертные заключения, которые подтвердили скоропостижную смерть по причине сердечно-сосудистого заболевания, проверяльщики прекратили поиск виновных. Родители, наконец, похоронили дочь. Жизнь в учебном заведении вошла в привычную колею.

Но не жизнь Петра Яковлевича.

Жена Дворникова, работавшая в этой же школе учителем химии, не смогла перенести смерть дочери, развелась с мужем и уехала в другой город. Пётр Яковлевич продал трёхкомнатную квартиру, большую часть денег передал бывшей супруге, а себе купил однушку в старом доме. Ушёл из школы, в которой проработал больше двадцати лет, и устроился работать дворником. Так они и познакомились с Уличным.

Митрофан Андреевич знал, что в годовщину смерти дочери Дворников приезжает к ней на могилу, иногда оставаясь там до поздней ночи. На следующий день Пётр Яковлевич обычно выходил на работу. Годовщина была вчера. В прошлые годы Уличному удавалось прикрывать отсутствие друга, но в этом – не получилось.

– У на-нас тут аврал, в-весь д-двор засыпало листвой, н-на председателя Мосин ругался, в-видел бы ты! – попытался растормошить друга Митрофан Андреевич.

– Зачем живёт человек? – невпопад спросил Пётр Яковлевич.

– Э-это… – не уследил за полётом мысли друга Уличный.

– Человек живёт с надеждой на что-то хорошее, – оборвал заикания друга Дворников. – Если существование не доставляет радости, если в нём нет ничего светлого, зачем тогда жить? Болезни, одиночество, страх и безденежье – для чего этот опыт отчаяния? Не лучше ли умереть молодым?

Друзья помолчали. Пётр Яковлевич хотел высказаться, а затем попросил налить стакан воды.

– З-знаешь что, друг, мы явились на свет н-не для наслаждений и радости! – Уличный подал ему воду и убеждённо заговорил: – Тво-ой духовный опыт бесценен, ибо ж-жизнь не будет настоящей и полной без него… Даже если этот опыт крайне тяжёл, трагичен… П-предел настоящего – это ф-фокус или, е-если хочешь, диалог с действительностью. Бытие го-говорит на языке боли… Иногда та-такой сильной, что не хо-очется дальше жить… Но… Т-ты сказал, мол, лучше у-умереть молодым, н-не зная горечи и скорби? – Уличный посмотрел на Дворникова, ожидая ответа, но Пётр Яковлевич опустил глаза и молчал, сжимая в руке стакан с водой. Митрофан Андреевич продолжил: – Может, и так… Но… П-подумай, что и молодость уготовила м-миллионам людей и-испытания похлеще твоих. Не с-стоит ждать легкого пути, н-не стоит верить в чудо, н-не стоит считать, что ч-человек имеет г-гарантированный объём счастья! П-перед твоими глазами страшное, но спасительное з-зрелище – перед тобой вся жизнь с её го-горизонтами добра и зла. И-и знаешь, я н-наивно верю: человек умирает только в лучший момент, к-когда он уже или всего достиг, и-или ещё не успел на-натворить страшных дел, или испытать страшную б-боль…

Дворников сделал несколько глотков воды и посмотрел на Митрофана Андреевича:

– Наверное, ты прав, старина… Всему своё время! – его лицо расслабилось, а в глазах мелькнула ещё слабая, но хорошо знакомая Уличному мальчишеская усмешка. – Но тогда ответь мне на один вопрос: как твоя теория работает на примере жизни Калигулы или Агриппины Младшей?

От острого замечания Уличный так заразительно засмеялся, что и Пётр Яковлевич захихикал…

…Драгоценное время шло, председатель товарищества устал дожидаться Уличного, без вести пропавшего вслед за Дворниковым. Теперь мобильный телефон был недоступен у обоих.

«Нужно срочно что-то предпринять и любым способом заставить этих бездельников убирать двор», – думал Чалый. Должность председателя, его авторитет висели на волоске: ещё никогда Никита Максимович не нуждался в своих сотрудниках так, как сейчас.

«Тут нужен особый манёвр – игра в доброту и заботу», – продолжал размышлять председатель. Не тратя времени, он бросил метлу и побежал в магазин. Акт единения с подчинёнными во имя сохранения своей должности его настолько воодушевил, что Никита Максимович забыл переодеться.

Купив по акции бутылку водки с многообещающим названием «Товарищ», председатель решил ко всему прочему взять кильку в томате и половинку чёрного хлеба. Этот продуктовый набор должен был тронуть ленивых работников.

В подъезд нужного дома Чалый проскользнул вслед за подозрительно посмотревшей на него старушкой, к счастью, отставшей уже на втором этаже. Поднявшись на пятый этаж и отдышавшись, он позвонил в дверь. На отрывистый сигнал дверного звонка никто не откликнулся. Чалый позвонил ещё раз – тишина.

«Да где ж их черти носят!?» – в сердцах подумал председатель.

Он ещё немного постоял, потом наклонился к двери ухом и прислушался: в квартире, кажется, кто-то был.

Возмущённый Чалый стукнул по двери кулаком: дверь в квартиру с лёгким скрипом открылась.

Уставший и раздраженный председатель вошёл в квартиру Дворникова, остановился у порога и хотел было позвать хозяина, как услышал:

– О-опять ты, Пётр Яковлевич, в-в дурь попёр! Смеёшься вон… как сатана! – и два хорошо ему знакомых мужских голоса расхохотались.

Чалый облегчённо выдохнул, и, ориентируясь на голоса, пошёл по сумрачному коридору, споткнулся о пакет с бутылками, жалобно зазвеневшими от пинка, чертыхнулся и достиг комнаты, где застал двух мужчин за бутылкой портвейна – явно из запасов хозяина квартиры. Друзья не обратили никакого внимания на вошедшего.

– Пьёте, значит! – громыхнул Чалый. То, как мужчины резко прекратили хохотать и синхронно уставились на него круглыми глазами, слезящимися от смеха и возлияний, доставило председателю несказанное удовольствие. – Ну-ну! А дружбан твой сказал, что болеешь! – обратился Чалый теперь непосредственно к Дворникову. – Ты глаза не закатывай! Смотри, какие я гостинцы принёс! Кстати, а где у тебя кухня?

– Там! – растерявшись от неожиданности, неопределённо махнул рукой Пётр Яковлевич.

– Хорошо. Ну, чего застыли? Пошли! – и Никита Максимович решительно вышел из комнаты.

На кухне, оказавшейся на удивление чистой, председатель достал из пакета и выставил на стол бутылку «Товарища», банку кильки в томате, чёрный и белый хлеб, сырную и колбасную нарезки и коробочку с эклерами. Доставая это великолепие, председатель про себя усмехнулся: он вспомнил, что в магазине, уже на подходе к кассе услышал, как ребёнок просит маму купить пироженку. У Чалого неожиданно сжалось сердце: он вдруг представил больного и бледного Петра Яковлевича, которому едва ли кто-то купит пирожное, сыр или колбасу… Чувство сострадания заставило председателя посетить ещё несколько продуктовых отделов. Теперь, увидев землистое лицо Дворникова, потерянного и чем-то удручённого, председатель был точно уверен, что сделал всё правильно.

Митрофана Андреевича, быстро прошедшего вслед за ним на кухню и слегка оторопевшего от происходящего, Чалый попросил достать необходимую посуду и сервировать стол.

Дворников прислушивался к звукам, доносившимся с кухни, и переживал душевный подъём. Его щёки зарумянились, взгляд прояснился, а в сердце загорелся огонёк жизни. Но не из радости выпить и закусить, нет! Дело было совсем в другом. К нему пришёл друг, который за него волновался, и он не выдал начальнику тайну, его сердечную боль: всё то, что Пётр Яковлевич скрывал от посторонних.

К тому же впервые за все эти годы его пришел навестить начальник – и не с упрёками, а с сочувствием и гостинцами.

Дворников встал, поправил свой старенький спортивный костюм, потянулся влево-вправо, прошёл в ванную, быстро умылся и почистил зубы, испытав радостное облегчение от этих нехитрых процедур, пригладил мокрыми ладонями волосы и вышел к гостям.

На кухне его встретил накрытый стол, разлитая по стопкам водка, красиво разложенные по тарелкам закуски, пирожные и закипавший на газовой плите чайник.

«Какой интересный день сегодня! – подумал Дворников. – Оригинальный… Нет, поистине уникальный жизненный опыт…»

– Ну, будем здоровы! – с подтекстом провозгласил тост Чалый, оказавшийся во главе стола несмотря на статус гостя.

– Будем! – искренне поддержали его работники.

Выпили они немного: Дворников и Уличный ещё до прихода председателя от души приложились к портвейну, а в отношении Чалого сильно-скидочный «Товарищ» повёл себя не по-товарищески, вызвав боли в желудке и изжогу, избавиться от которых не помогла даже килька в томате с горбушкой чёрного хлеба.

А вот горячий сладкий чай с бутербродами и пирожными был очень кстати. Он не только доставил удовольствие, но и помог завязаться тёплому и душевному разговору.

Пётр Яковлевич ощутил в теле приятное тепло. Почему-то на ум пришла скорая дата зарплаты, вспомнились зимние ботинки с натуральным мехом, которые он давно присмотрел на соседнем вещевом рынке…

Дворников смотрел на Митрофана Андреевича и Никиту Максимовича, сидящих за одним столом у него на кухне – кто бы мог такое представить? – беседующих о смысле чистоты, о культуре человеческих нравов, и боль постепенно его отпускала.

Он не один, он ещё нужен, о нём помнят – сейчас это казалось высшей ценностью жизни.

– Вот я и говорю, Митрофан Андреевич, ещё немного – и апокалипсис наступит конкретно в нашем дворе… – Чалый горестно вздохнул.

Эта фраза вернула Петра Яковлевича в реальность. Его зацепило даже не упоминание конца света, а то, что председатель назвал Уличного не привычным «Митроха», а по имени-отчеству.

«Видимо, совсем плохи у нашего начальника дела, – подумал Дворников. – А-а-а-а, точно… Митрофан же упоминал, как депутат на председателя ругался…»

– Что ж, борьба с хаосом должна начаться с нашего двора, – вступил в разговор Дворников. – Иначе как мы будем смотреть в глаза будущим поколениям?

Он решительно допил чай, встал и пошёл одеваться.

Гости молча проводили его взглядами и переглянулись. Быстро дожевали, допили, потом встали, убрали со стола продукты и вышли в коридор. Одевшись, все трое покинули квартиру.

У подъезда компания столкнулась с медиками, пытавшимися дозвониться по домофону в жилище Дворникова – это скорая помощь наконец-то приехала.

Пётр Яковлевич остановился, желая подойти к ним, объяснить ситуацию и извиниться, но Уличный и Чалый снова переглянулись, пугающе синхронно подхватили его с двух сторон под руки и аккуратно, но непреклонно потянули вперёд.

– Если ты на них дыхнёшь, им самим скорая помощь понадобится, – тихо говорил председатель Дворникову на ухо. – А так – позвонят и уедут! Пошли скорей, не позорься!

Митрофан Андреевич, молча шедший с другой стороны, авторитетно кивал.

Пётр Яковлевич признал доводы председателя справедливыми, и мужчины быстрым шагом направились в сторону товарищества – работы было много.

Двор чистили втроём до глубокой ночи. Чалый трудился вместе с работниками, собирая листву и мусор в мешки. Он увлёкся и даже не обратил внимания на то, что его новая кожаная куртка и дорогие брюки окончательно испорчены. Его сейчас занимали совсем другие тревоги. Никита Максимович боялся, что в любой момент может приехать депутат городского собрания: страх остаться без работы, позор и угроза уголовного преследования заставляли его особенно плотно набивать мусорные пакеты и придирчивым взглядом осматривать двор на предмет случайно оставшегося беспорядка.

– Ну что, друзья, мы славно поработали, – благодарно похвалил председатель Уличного и Дворникова. – Конец смены.

Только троица присела покурить на ближайшую лавочку, как к последнему подъезду подъехало такси. Из него вылез депутат Мосин, государственные дела которого большую часть времени требовали присутствия в сауне. По пути домой в такси народный избранник почувствовал тошноту от употребленных в бане жирного мяса, острой пищи и алкоголя – всего того, что ему строго запрещали врачи.

С трудом дождавшись завершения поездки, Василий Назарович с облегчением склонился над чистым, только что убранным палисадником товарищества, где его и вывернуло наизнанку.

Через пару минут на следующем такси прибыли соратники народного избранника: румяный молодой мужчина в вельветовом пиджаке цвета тёмного шоколада и три девушки, одетые, мягко говоря, не по сезону.

У них, как и у Мосина, тоже нашлись неотложные дела. Первая дама, пьяненько хихикая, сразу села справлять нужду в кустах около подъезда, лихо подвернув короткую юбку. Вторая – тощая девушка на подкашивающихся каблуках – облокотилась на стену и сползла по ней на землю, не имея больше возможности продолжать этот вечер. Третья, пошатываясь и икая, неизвестно зачем держала пакет чипсов.

Наблюдая всё это, их спутник пиджачник громко ругался, а потом, повинуясь знаку Мосина, грубо погнал всех троих к подъезду, где находилась квартира депутата.

Мосин пытался делать вид, что он не с ними: обогнал колоритную группу, открыл своим ключом дверь от подъезда, зашёл внутрь, но продолжал её придерживать ногой, дожидаясь гостей.

Митрофан Андреевич, глядя на эту сцену, перекрестился, Пётр Яковлевич поправил очки, словно не веря своим глазам, а председатель загадочно улыбнулся, убирая в карман мобильный телефон с хорошей камерой.

Танец

Последний месяц весны прекрасен буйным цветением: черёмуха, яблоня и вишня, согревшись лучами тёплого солнца, облачились в нарядные платья цветков и бутонов. Вот и кусты сирени вспенились лиловыми и белыми гроздьями, наполняя нежным ароматом двор. Всё это великолепие настраивало на романтический лад спешащих по своим делам жильцов, привлекая в роскошные палисадники многоквартирного товарищества диких пчёл и шмелей.

В мае у Петра Яковлевича Дворникова и Митрофана Андреевича Уличного работа кипела: покраска лавочек и ограждений, очистка газонов от мусора.

Настроение субботним вечером было приподнятое. Стояла тёплая погода, во дворе сладко пахло сиренью, до конца смены оставался какой-то час, а завтра воскресенье – единственный выходной. Особенно радовало и то, что сегодня – день долгожданной зарплаты. Её в товариществе выдавали в конвертах, уклоняясь от уплаты налогов.

В небольшом подсобном помещении работники коротали время за карточной игрой в дурака. Пётр Яковлевич запоминал вышедшие из кона карты и в конце каждой партии с точностью перечислял все достоинства и масти соперника.

В очередной раз оставив в дураках Митрофана Андреевича, Дворников встал и направился за ширму, чтобы достать спрятанную в тумбочке бутылку вина.

– А давай, Митрофан Андреевич, выпьем? Отличный день, на славу потрудились! – предложил Пётр Яковлевич.

– Н-нет, не се-сегодня, – неожиданно для Дворникова отказался Уличный. – Мне отойти н-нужно домой ненадолго. Ты по-подождёшь меня? Я быстро. А по-потом пойдём за зарплатой. Хорошо? – и дождавшись заинтригованного кивка Дворникова, Митрофан Андреевич поспешно ушёл.

Пётр Яковлевич, испытывая растерянность и лёгкую обиду на ничего не объяснившего друга, решил философски отнестись к такому повороту судьбы, спрятал вино обратно и приготовился ждать.

Уличный вернулся быстро: жил он недалеко, в десяти минутах ходьбы от дома товарищества, в коммунальной квартире. Из окна его комнаты открывался вид на красивый трёхэтажный таунхаус с просторным двором, великолепными балконами, клумбами и большим гаражом на две машины – когда-то это всё принадлежало ему… Иногда Уличному казалось, что это было сто лет назад, а может, и вообще в прошлой жизни. Митрофан Андреевич много лет мечтал собрать под одной крышей близких родственников, жить большой и дружной семьёй…

Но после событий, разделивших его жизнь на до и после, позволить он себе мог только комнату в коммуналке.

Уличный был шахматистом. Способности его были весьма заурядные, но благодаря упорству он делал некоторые успехи в спорте. Регулярно участвовал в чемпионатах средней руки, иногда даже занимал призовые места. Все соперники Митрофана Андреевича признавали оригинальность и смелость его игры, но на джентльменском уровне…

Кто бы мог подумать, что этот заика станет выдающимся тренером? Никто! Но он стал. Сначала Уличный начал вести бесплатную шахматную секцию в местном Доме культуры. Родители приводили к нему своих детей хотя бы ради того, чтобы те не шатались по улицам. Вскоре секция разрослась до настоящей школы.

На шахматный клуб обратили внимание и очень уважаемые обеспеченные семьи города, которые начали отправлять своих отпрысков учиться к Митрофану Андреевичу. Шахматы – что может быть лучше для тренировки мозга? Эти люди стали спонсировать школу: они видели отдачу, спорт дисциплинировал детей, давал шанс проявить себя и добиться признания.

Прошло всего пять лет, и о Митрофане Андреевиче заговорили в столице, а через десять к нему выстроилась очередь из родителей, желающих устроить своих детей к «провинциальному Ботвиннику» – как Уличного с восхищением называли местные и с завистью – чужие.

Всё шло прекрасно: его воспитанники побеждали в шахматных турнирах, он вывозил их на мировые соревнования для получения опыта и расширения кругозора. Благосостояние росло – родители обеспеченных учеников не скупились оплачивать дорогостоящее обучение, жертвовать средства на развитие шахматной школы стало престижно и модно. Несмотря на это Уличный проводил конкурсы и отборы для талантливых ребят из малоимущих семей, которые получали шанс бесплатно обучаться вместе со всеми…

Всё рухнуло в одночасье.

На чемпионат мира по шахматам среди юниоров Митрофан Андреевич собирался везти мальчика, подающего большие надежды – и учившегося бесплатно. Воспитанники признавали справедливость этого выбора. И почти все родители тоже. Только один отец, вложивший, как и многие другие, значительную сумму в шахматную школу, не был согласен с его решением, о чём и сообщил непосредственно Уличному.

– Что же ты, Митрофан Андреевич, поступаешь некрасиво? Мы тебя кормим-поим, а ты? Везёшь на престижные соревнования нищего выскочку? Да его семья хоть копейку вложила? Нет! Получается, это я должен оплачивать перелёты и проживание какого-то голодранца? Почему едет он, а не кто-то из наших детей? Пусть не мой сын… да почему, собственно, не мой? Или он талантом обделён? В общем, если ты, Митрофан Андреевич, своё решение не изменишь, разговор у нас будет другим…

Для Уличного это было полной неожиданностью. Он попытался объяснить оскорблённому отцу, что дело не в деньгах, что его отпрыску ещё нужно учиться, и этот чемпионат не последний… Митрофан Андреевич сделал по-своему. Талантливый мальчик занял почётное третье место. Казалось, это очередной триумф в преподавательской карьере шахматиста. Но… город Выжигин холодно принял призёра и его знаменитого учителя. Встретить героев пришли только родители ребенка и несколько учеников, которые с горечью рассказали, что шахматную школу закрыли, формально – из-за окончания срока аренды.