Черная бездна. Том 1. Край неба бесплатное чтение

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчик: Нияз Абдуллин

Редактор: Анастасия Маркелова

Издатель: Лана Богомаз

Главный редактор: Анастасия Дьяченко

Заместитель главного редактора: Анастасия Маркелова

Арт-директор: Дарья Щемелинина

Руководитель проекта: Анастасия Маркелова

Дизайн обложки и макета: Дарья Щемелинина

Верстка: Анна Тарасова

Корректоры: Наталия Шевченко, Мария Москвина

Рецензия: Мария Москвина

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

First published in the United States under the h2 SKY'S END by Marc J Gregson. Text Copyright © 2024 by Marc J Gregson. Jacket illustration © 2024 by Amir Zand. Published by arrangement with Peachtree Publishing Company Inc. All rights reserved

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

Посвящается Эшли, которая мечтала и плакала со мной всё путешествие и ликовала, когда мой день наконец настал.

МДжГ

Глава 01

Не хочу быть как отец, и все же я наполовину – он.

Даже спустя шесть лет его смерть не дает мне покоя. Она – как гноящаяся рана, края которой расходятся, стоит мне взглянуть на поместье на гребне горы. Она саднит, напоминая обо всем, что я утратил, когда мне было всего десять лет.

Здесь, на чердаке над таверной, все тихо, только свистит в трещинах на окне вьюга. Мы с матерью сидим у тлеющего очага. Ее белые, как кость, волосы падают на бледное лицо; хрупкие пальцы впиваются в подлокотники кресла.

Я никчемен, не в силах раздобыть денег даже на лекарство или теплое одеяло. И если я без отца почти не страдаю, то мать без него превратилась в призрак прежней себя. Еще несколько лет назад она была могущественной дамой и владела дуэльной тростью. Этим гордым и почетным оружием она могла бы защитить нас, проложив путь обратно к Вершине.

Однако ее сразила болезнь – чахотка. С тех пор я материнской трости не видел.

– О чем думаешь, сын? – спрашивает мама, взглянув на меня.

Сквозь новую трещину в крыше, грозя погасить последние угольки в очаге, задувает ветер. Вздрогнув, я подтягиваю колени к груди. Когда-то мы жили по-королевски, но все изменилось: однажды я вошел в кабинет к отцу и застал его лежащим на полу в луже крови.

Это назвали самоубийством.

Я стискиваю зубы.

– Конрад, – сипло зовет мать, – ты думаешь о нем. Снова. – Она кашляет, прикрыв рот рукой, и хватает меня за плечо. – Месть ничего не вернет, сын.

– Кое-кого вернула бы.

У мамы начинают дрожать губы, и она отпускает меня. Я зажмуриваюсь. Зря напомнил ей о сестренке. Нельзя бередить рану в душе матери. Нельзя, ни за что.

– Конрад, – шепчет мама, – этот мир требует, чтобы ты брал свое. Брал силой. Поэтому твой отец не знал покоя. Хочешь стать как он?

– Мама… – Почему она никак не уступит?

– Хочешь?

– Нет.

– Тогда будь выше этого мира, – натужно произносит она. – Будь лучше.

Мы замолкаем. Хотелось бы мне стать лучше, но в беспощадном мире, где так легко утонуть в куче отбросов с Вершины, это вряд ли возможно.

Мать утверждает, будто бы добро окупается. Десять лет назад она дала денег Макгиллу на эту таверну, и вот он пустил нас к себе бесплатно. Однако, если не считать Макгилла, утверждение матери – полная чушь. Где друзья, которым я помогал? Почему не пришли, когда дядя сверг нас?

Я с горечью провожу языком по зубам.

Дрожащей рукой мать тянется за кружкой воды, но опрокидывает ее. И тут же сгибается в сильном приступе кашля.

– Мама! – Я вскакиваю на ноги.

Она не может вздохнуть, бьется в конвульсиях. Запрокидывает голову и валится из кресла, падает мне на руки, деревенеет. Глаза у нее закатились, а с губ течет густая черная слизь.

Неужели это последний приступ?

Я прижимаю мать к груди и держу крепко-крепко, словно в моих силах унять хворь, словно я могу все исправить. Словно я не терял контроль над жизнью с тех пор, как умер отец.

Конвульсии наконец-то проходят, и мать обмякает. Сам я цепенею от ужаса. Не хочу проверять ее пульс. А вдруг я держу ее последний раз? Набравшись смелости, прижимаю пальцы к ее шее и… не чувствую поначалу совсем ничего. Затем – легкое подрагивание вены.

На глаза наворачиваются слезы преждевременной радости. Судороги вернутся. Они всегда возвращаются, точно хищник, что держится неподалеку и подкрадывается в ночи. Из-за приступов матери я сплю на полу возле ее кровати.

Мать, беспомощная, точно младенец, чуть дышит, и я отношу ее на потертый матрас. Укутываю в тонкие одеяла. Потом убираю волосы у нее со лба и рукавом вытираю ее губы.

Матери я обязан той половиной себя, что требует быть сострадательным – даже к тем, кто этого не заслуживает. Вот только как мне возвыситься, если объедки из таверны для нас – настоящий пир?

Я, стиснув зубы, смотрю в окно. Склон горы, вплоть до самого пика и стоящего на нем крупнейшего на острове поместья, усыпан огнями. Поместье должно было стать моим, но, когда умер отец, я был слишком молод, чтобы принять наследство, а мать не принадлежит к нашему роду.

Поэтому теперь эрцгерцог – мой дядя.

Да только мне плевать, кто он. Придет день, и узурпатор падет к моим ногам, истекая кровью, вкусив те же страдания, на которые обрек нас.

Придет день, и он станет молить о пощаде.

Дыхание матери становится сиплым, лоб у нее горит. И, глядя на ее мучения, я будто слышу голос отца: «Она умирает». Эти два слова – точно ржавый нож по сердцу.

Я мотаю головой. Нет, просто ночь выдалась холодная. Я достану дров, поработаю в баре у Макгилла за миску теплого супа для матери. Она еще поправится.

«Ты знаешь ее последнее желание, – шепчет голос отца. – Приведи Эллу».

Дядя наверняка растит мою сестру коварной – под стать себе. И все же я не могу бросить мать. Не могу ее тут оставить. Однако стоит положить руку ей на грудь, ощутить затухающее биение сердца, и я зажмуриваюсь. Разум, подобно морозному узору на стекле, застит мысль: «Надо предпринять хоть что-нибудь. Прямо сейчас».

Над каминной полкой поблескивает отцовская дуэльная трость – метровая палка с серебряным набалдашником в виде орла. Каждая трещинка на ее черной поверхности – это история, сага о восхождении моих предков. После того как мы всего лишились, трость стала единственным способом заработать денег.

Иногда по ночам, прихватив оружие, я спускался в Низинную бойцовую яму и там, на ветхой арене, под крики азартной толпы бился с отчаявшимися бедняками за гроши. Отец обучил меня утонченному пути трости, однако низинники бьются грубо, и за победы я платил ссадинами и синяками – все, лишь бы прокормить маму.

Сейчас еда не поможет. Да и лекарство, наверное, тоже. Проклятье! Матери нужно вернуть надежду, то, ради чего она станет бороться.

Ей нужна Элла.

Я целую мать в лоб и, прихватив трость, выпрыгиваю через окно в метель.

Возвышаясь надо мной, стоит на склоне единственной горы острова Холмстэд белый город. Внизу чадят кривые трубы над крышами лачуг, выше по склону примостились кирпичные дома срединников, а ближе к вершине сверкают невероятные поместья высотников: участки земли, блестящие колонны, теплые комнаты.

Выдыхая облачка пара, я спускаюсь по шаткой крыше таверны. По водосточной трубе съезжаю в переулок. Приземлившись в лужу слякоти, чувствую боль, когда холод кусает за голые щиколотки. Однако мороз меня не остановит. Зима отняла мизинец на левой ноге, но большего ей не видать.

Перехожу на бег. В крутых и узких переулках воняет тухлятиной. Холодный ветер треплет мне кудри.

Ноги горят оттого, что бежать приходится в гору, но я упрямо двигаюсь дальше.

Меня окутывает тень, когда сияющая луна ныряет за соседний остров. Поросший деревьями и укрытый снегом, тот парит в облаках. Он тих, как и эти переулки.

Я резко останавливаюсь. Лицом в снегу, под свисающими с крыши сосульками лежит человек. Застыв, я осматриваюсь в поисках следов нападения: окровавленного оружия, спутанных отпечатков ног… Ничего такого.

Он умер, замерз в одиночестве.

Я бегу дальше, на всякий случай стиснув трость покрепче.

Мать захотела бы, чтобы я осмотрел замерзшего, а вот отец учил, как драться и быть безжалостным. Он посреди ночи выдергивал меня из постели и, сунув в руки тренировочную трость, выводил на площадь Урвинов. Отец был легендарным дуэлянтом, учился фехтованию, едва начав ходить. Он всегда обезоруживал меня. Без пощады сбивал с ног – как я ни сопротивлялся, как ни плакал, умываясь собственной кровью.

Это, говорил он, нужно для того, чтобы я мог исполнить свой долг и защитить семью, когда нам бросят вызов.

Я сплевываю на землю.

Встав у края переулка, осматриваю улицы Низины. Сердце так и колотится, дыхание перехватывает, в ногах покалывает. Тут полным-полно людей, ютящихся по углам, бродячих животных и квелых огоньков. У бочки с костром греют грязные руки трое низинников в заношенных куртках. Чуть дальше две женщины мутузят друг друга палками. Даже не дуэльными тростями. Они так увлеклись дракой из-за ковриги, что не заметили, как ее стянула какая-то псина.

Я хмурюсь.

Меритократия так устроена, чтобы низинники хотели большего, желали возвыситься. Но беда в том, что мы слишком слабые, вечно голодные и потому не представляем угрозы для тех, кто выше. Именно этого верхи и добиваются: держат нас внизу, чтобы мы никогда не набрались сил, не могли бросить вызов и победить в поединке за статус.

Быстро перебежав улицу, ныряю в следующий переулок и иду дальше мимо ветхих домишек. Наконец оказываюсь у стены, что отгораживает срединные кварталы. Ворот нет. Обливаясь по́том, пересекаю Срединную улицу, обрамленную причудливыми кирпичными домами. В окнах горит теплый свет. Жилища покрупнее обнесены заборами – для защиты от воришек-низинников. Над заснеженными тротуарами висят кристаллические фонари.

Кажется, что все мирно спят в своих постелях.

Обогнув угол, успеваю заметить цепочку летающих экипажей, взбирающихся по прекрасным улицам Вершины. Эти машины, движимые энергией кристаллов, летят точно серебряные пули, и все они направляются к могучим вратам из стали горгантавна.

К вратам поместья Урвинов.

Дядя снова закатил прием.

Облизнув губы, я несусь мимо домов срединников. Достигаю входа на улицы Вершины. Ворота заперты. Взяв трость в зубы, я хватаюсь за обледенелые прутья и лезу наверх.

Внезапно на Высокой улице, по ту сторону изгороди, показывается страж. Проклятье. Сердце уходит в пятки. Я перекидываю ногу через ворота и, не дожидаясь, пока страж обернется, соскальзываю по прутьям вниз. Ныряю за оставленный тут же экипаж. Ободрав колени, хромаю в сторону жилых районов, используя деревья и стоящие экипажи как укрытие.

Убравшись от стража подальше, жадно вглядываюсь в невероятные красоты Вершины. По подогретым улицам, попадая в стоки, бежит талая вода. Вдоль тротуаров тянутся ухоженные деревья – прямо под внушительными стенами, которые отделяют одно поместье от другого. В окнах величественных террас и балконов горят золотые огни.

Теплая вода унимает тупую боль в стопах. Я наспех омываю разбитые в кровь колени. Задерживаться нельзя. Здесь за каждым углом еще больше стражей – они хищно вглядываются в метель.

Когда мимо проплывают навороченные металлические экипажи, я, пригнувшись, бегу рядом с ними, стараюсь держаться ниже окон. Бесшумный транспорт везет богатеев на званый вечер; машина сделана из чистой стали горгантавна и парит, точно призрак. Вот только прикрытие из нее слабое, ведь ноги мои все равно видно, поэтому я проскальзываю между прутьями за решетку ливнестока. Всматриваюсь во тьму тоннеля. Из-за подогрева улиц тут как в бане.

Стражи время от времени проверяют канализацию, но есть надежда, что прием у дяди отвлечет их внимание. Прижимая к себе трость, я шлепаю по теплой воде. То и дело поглядываю наружу через решетку. Наконец примечаю легкую цель. Сообразив, что́ за семья оставила ворота открытыми, я от удивления вскидываю брови.

Хэддоки. Богатые сволочи.

Снаружи, у величественной двери поместья, стоит водитель – рядом с открытым экипажем, вытянулся в струнку.

От напряжения у меня сводит пальцы. Второго шанса не будет. Действовать надо быстро.

Выскользнув из тоннеля, пускаюсь бегом. От порывов ледяного ветра жжет влажную кожу. Стопы ноют, колени саднит, но я не обращаю на боль внимания, потому что моя мать умирает.

Пока водитель сосредоточенно смотрит на мощеную дорожку, ведущую к поместью Хэддоков, я жму кнопку с противоположной стороны экипажа. Бесшумно поднимается дверца, и опускается пара ступеней. Внутри салона две кожаные скамьи, привинченные к застеленному ковром полу, напитки в ведерках со льдом и небольшой пульсирующий теплошар.

Я осторожно забираюсь в салон и закрываю за собой дверцу. Как же тепло! Прячусь под задней скамьей, за двумя сложенными пледами.

Слышится приглушенный голос водителя:

– Добрый вечер. Экипаж ожидает.

– Да, да. – Это Нейтан Хэддок. – Холод просто собачий.

Услышав Нейтана, я невольно сжимаю дуэльную трость. Когда я был мальчишкой, этот человек любезничал с нами. Угощал нас с Эллой конфетами… Лишь потому, что нуждался в благосклонности моего отца.

Когда нас с матерью изгнали, Хэддоки и пальцем не пошевелили, никак не помогли. Однако сегодня их экипаж – мой билет на пышное празднество.

В щель между пледами вижу, как в салон, чуть раскачав экипаж, забирается Нейтан. Сняв цилиндр, он оправляет красивый сюртук. К поясу у него пристегнута дуэльная трость с набалдашником в форме золотой утки. Следом садится его жена, Кларисса. На ней платье и красная меховая шубка; она прижимает к груди свою серую трость.

С тихим шипением дверь опускается, и водитель, раскачивая экипаж, усаживается в свой отсек спереди. Пол подо мной начинает вибрировать, когда машина отрывается от земли. Даже через мягкий ковер я лицом чувствую, как дрожит оживший кристалл. Если бы сердце не колотилось от волнения, я бы, наверное, разомлел в теплоте салона и уснул. Немного двигаюсь в сторону, чтобы замок в полу не впивался в ногу.

Экипаж покидает поместье Хэддоков, а у меня в животе ощущается легкость. Я словно парю на облаке. Однако вскоре мой комфорт нарушает речь ненавистных Хэддоков: они поносят наглых соседей, посмевших не пригласить их на обед. Потом раздраженно вспоминают, как пришлось уволить повара из срединников за то, что пригорел тост на завтрак.

Эти двое – лотчеры, не истинные высотники. Носят при себе дуэльные трости, но их оружие – не показатель силы. На нем нет трещин. Они платят профессиональным дуэлянтам, чтобы те бились за них, а сами они могли разъезжать в теплых экипажах, жить в роскоши и не работать.

Наконец экипаж замедляется и останавливается. Слышно приглушенное приветствие, и водитель, видимо, показывает охране приглашение Хэддоков.

Машина летит дальше. Даже не видя ничего в окно, я знаю, где мы.

Поместье Урвинов.

Дом, в котором я родился. Земля, где я играл мальчишкой и где, на площади Урвинов, практиковался с отцом в фехтовании.

С тех пор как дядя захватил поместье, за ворота мне удавалось попасть всего пару раз. В первый я пробрался водостоком, но не успел сделать и двух шагов на территорию, как меня поймали. С тех пор дядя запер водостоки. Потом я угнал небольшую лодочку в Низине и полетел в небесную гавань Урвинов. Почти добрался до двери, но меня снова заметила проклятая стража.

Оба раза дядя меня пощадил – по той же причине, по которой не отправил головорезов добить меня и мать. Я ему нужен. Вот только и думать не стану над его предложением. Обойдется.

Тем не менее он обещал сбросить меня за край острова, если я попадусь снова. Что ж, попадаться я не намерен. Только не в этот раз.

– Нейтан, – внезапно произносит Кларисса. – Чувствуешь запах?

Нейтан принюхивается:

– И верно. Мне сразу показалось, что я уловил какой-то слабый душок. Как будто мокрой псиной воняет.

Кларисса тоже принюхивается:

– Кажется, тянет из-под моей скамьи.

У меня сводит внутренности. Вот дьявол.

Через миг она опускается на корточки, хватает пледы, готовая убрать их и заглянуть под скамью, но я дергаю за ручку люка и вываливаюсь прямо на дорожку.

Перекатываюсь в заснеженные кусты, торопясь убраться из-под экипажа. Ветки царапают мне руки и спину. Ошеломленные Кларисса и Нейтан стоят в салоне, таращатся в раскрытый грузовой люк.

Сердце заходится сильнее, когда они выглядывают в окна. Наверняка догадались, что внутри кто-то был, но что предпримут? Доложат стражам? Тогда распишутся в собственном ротозействе: не заметили вонючего низинника-безбилетника.

Закрыв люк, они возвращаются на места. На их лицах омерзение, но экипаж летит дальше. За ним – другие машины.

Я мокну, сидя в кустах и разглядывая поместье. Сияющее строение с величественными балконами и огромной небесной гаванью; его территория, что занимает весь пик, – дом Эллы. Здесь она провела последние шесть лет своей жизни. Сейчас ей двенадцать.

Какой она стала? Узнает ли меня?

Выбравшись из кустов, взбегаю по каменным ступеням ко входу в небольшой внутренний дворик. Стража поблизости патрулирует обледенелые сады или прохаживается по тропинкам, ведущим к пруду за поместьем. Патрульные вооружены автомушкетами. Тем временем к поместью продолжают прибывать экипажи – туда, где за фонтаном, извергающим цветные струи воды, видна массивная дверь.

От снега рваное тряпье на мне быстро становится мокрым.

Я бегу к заиндевелой живой изгороди, что тянется рядами вдоль западной стороны поместья. Вблизи дома надо быть осторожным: на крыше, вдоль веранд и террас дежурят несколько стражей порядка; эти приглядывают за потоком напыщенных гостей.

Внезапно над головой проплывают несколько черных обтекаемых судов, и меня обдает ветром. Видимо, дядя пригласил не только знать Холмстэда, но и высотников с других островов. Небесные корабли опускаются в гавань, по трапам сходят на причал самые богатые и могущественные люди этого мира.

Многие из них – лжевысотники, лотчеры, которых отец презирал. Носят хрупкие маски помпезности: толстый слой косметики, накладные ресницы и вычурные дуэльные трости.

Из экипажа выбираются Амелия и Айла Бартисс. Они владеют банком Холмстэда и выдают займы под грабительские проценты, которые могут и до́ма лишить. У меня глаза лезут на лоб при виде человека, что следует за ними, – адмирал Гёрнер. По́лы его белой мантии полощутся на ветру, толстые дреды бьются об эполеты. В его властной походке почти не заметно хромоты: на дуэли чести его ранили в бедро. Гёрнер не лжевысотник. Свое положение он заработал по́том и кровью.

– Эй!

Схваченный за плечо, я едва не вскрикиваю. На меня, хмуря брови, смотрит страж порядка:

– Тебе здесь не место, мелкий низинник.

Он подносит ко рту запястье, чтобы в запонку-коммуникатор сообщить остальным стражам о моем присутствии.

У меня сердце бьется о ребра. Руки у этого человека вдвое больше моих, он подтянут и мускулист. Но его мать не умирает, и он не терял всё. Ему не приходилось бороться за каждый кусок еды.

Я нажимаю кнопку на трости, и она удлиняется вдвое.

Ударив стража в живот острым концом, стряхиваю с себя его руку. И, не давая закричать, с разворота бью его по зубам серебряным орлом.

Страж падает.

Я прыгаю сверху, готовый придушить его тростью, но, получив пинка, слетаю обратно. От удара спиной о землю из меня вышибает дух. Страж встает. Он в ярости.

Вот дерьмо. Надо отдышаться, но я не могу сделать и вдоха.

– Сейчас я с тобой разберусь, – говорит он, утирая кровь с губ.

Он за шкирку встряхивает меня, будто мокрую простынь. Кулаком бьет в живот, и я, хрипя, снова падаю на землю. Проклятье. Он слишком силен, а я слишком долго недоедал. И все же отец не зря показывал мне, как побеждать тех, кто превосходит меня размерами: использовать все доступные способы.

Получив между ног, страж охает и сгибается, но стоит мне подняться, как он хватает автомушкет. Я уклоняюсь и со всей силы бью противника орлом по лбу.

Больше он не встает.

Плюнув на стража, утираю губы. Обхватив себя поперек живота руками, насилу делаю вдох. Потом, ковыляя прочь, слегка улыбаюсь: сегодня мне дует попутный ветер. Я вернулся на земли поместья, победил стража. Я приведу Эллу назад, к матери, и судьбы наши изменятся. Может, Элла даже прихватит с собой деньги. На них мы купим билет на пассажирское судно и вместе улетим отсюда как семья. Переберемся на другой остров, туда, где у дяди нет влияния.

Добираюсь до западного крыла поместья и ныряю за живую изгородь. Террасы патрулируют шестеро стражей, и еще один стоит на крыше прямо надо мной – он зябко переминается с ноги на ногу, потирая ладони.

Надеюсь, он не станет вглядываться в кусты и не увидит собрата, что лежит там без сознания.

Стоит ему отойти в сторонку, и я подпрыгиваю, цепляюсь за карниз ближайшего окна. Чуть не срываюсь, елозя босыми ногами по грубой стене. Мне все же удается подтянуться на ноющих руках и заглянуть за стекло. Внутри, в кабинете, пусто.

Вот только замо́к на окне не поддается.

Проклятье.

Разумеется, дядя запер окна, пусть его дом и охраняет целый расчет. Может, попытать счастья и подняться выше?

Страж вернулся, и я замираю. На миг он подается вперед и смотрит в мою сторону. У меня мурашки по спине и по шее. Вот-вот раздастся крик…

Однако страж молча отходит назад.

Выдохнув, лезу выше. Кровоточащими пальцами ног ощупываю каменную кладку, нахожу уступы и наконец оказываюсь на балконе третьего уровня. За стеклянной дверью – комната.

Я замираю. Так увлекся, что забыл, чья она. В ней жили Хейлы, когда приезжали к нам. У меня все сжимается внутри, стоит вспомнить бабку и деда по линии матери.

Хейлы принадлежали к срединникам – из тех, кому нет дела до возвышения. Они были родом с другого острова, хотели приютить нас с матерью. Даже вылетели на Холмстэд и должны были забрать нас из Низкого порта. Однако их корабль рухнул с небес по пути туда.

Дядя.

Эта сволочь обещала мне страдания, если я отклоню его предложение.

Глядя в комнату, освещенную пульсирующим светом теплошара, чувствую пустоту в сердце. Потом хватаюсь за ручку двери и зажмуриваюсь.

«Хоть бы оказалось не заперто, пожалуйста».

Ручка проворачивается, и дверь балкона поддается. Невероятно. И все же, оказавшись в тепле комнаты, я улыбаюсь грустной улыбкой. Меня переполняют воспоминания о детстве: я сижу на диване с дедом, пока бабушка заплетает Элле косички у теплошара и рассказывает нам истории. Дед подмигивает мне, а Элла хохочет над его смешным голосом.

Я тону в этих грезах, одновременно стараясь не поддаваться ужасной пустоте в душе.

«Обуздай свои эмоции, – будто бы шепчет отец. – Двигайся».

Тереблю растрепанный подол рубашки. Отчасти я сомневался, что когда-либо вернусь сюда, но вот я снова здесь. Стою окровавленными стопами на пышном ковре.

Надо отыскать Эллу. Снаружи вдоль коридора тянутся двери шестидесяти с лишним комнат. В доме четыре кухни, десятки ванных… Сестра может быть где угодно. К счастью, я знаю поместье как свои пять пальцев.

Скрипнув петлями, открываю дверь. Коридор застелен ковром с узором в виде бархатцев. И хотя бальная зала – в центре поместья, гомон праздника слышен и здесь: столовое серебро, струны музыкальных инструментов, разговоры…

Я крадусь вдоль коридора, а снизу, от основания лестницы, доносятся два раздраженных голоса. Осторожно перегнувшись через перила, я вижу, как какая-то женщина обвинительно тычет пальцем в лицо адмиралу Гёрнеру.

– Я жду гарантий, адмирал, – требует она. На ней простое голубое платье под цвет холодных глаз. – Надо немедленно выслать флот Стражи порядка. Перехватить горгантавнов до начала миграции.

– Силы Стражи и без того растянуты, Беатрис, – с мягким акцентом отвечает Гёрнер. – К тому же горгантавны – не моя ответственность.

Беатрис? Я озадаченно хмурюсь. Ах, эта Беатрис! Герцогиня Фрозенвейла, острова к северу от нашего. Она суровая дама, истинная высотница. Безразличная к последним пискам моды, косметике и прочему, на что так охотно размениваются лотчеры моего острова. На ее трости, как и на моей, остались следы восхождения рода.

– Обязанность Стражи – обеспечивать безопасность Скайленда, – говорит она.

– Не надо мне говорить о моих обязанностях, Беатрис. Южные стаи угрожают линиям снабжения близ столицы. Торговля и экономика держатся на Центральных пределах. Если отрезать остров Айронсайд, экономика рухнет везде. Включая Фрозенвейл.

Адмирал сердито разворачивается, готовый идти, но герцогиня хватает его за плечо. Он яростно оборачивается.

– Мой остров бросают на погибель, – говорит Беатрис.

В повисшей напряженной тишине кажется, будто Гёрнер вот-вот ударит ее, однако он лишь выворачивается и оправляет белый мундир.

– Задание отогнать южные стаи горгантавнов получил цех Охоты. Если они преуспеют, я отправлю флот Айронсайда на помощь вашему островку.

– Охотники? – переспрашивает Беатрис. – За шесть лет они так и не очистили Северные пределы. Это неразумно…

– Больше вам надеяться не на что. – Адмирал снова собирается уходить. – На вашем месте я бы на Фрозенвейл не возвращался. Здесь куда безопаснее.

– Адмирал, – обращается к нему Беатрис, – безопасных мест не осталось.

Воздух словно бы становится холоднее, и у меня по телу пробегают мурашки. Горгантавны – ужас небес, они берут что хотят. Они бич Скайленда, его погибель и разорение. Когда эрцгерцогом был мой отец, он часто встречался с лидерами Охоты, делал все, что было в его силах, дабы защитить Холмстэд и прочие острова Севера от хищников.

После смерти отца угроза горгантавнов только усилилась.

Но сейчас у меня есть другие, более важные дела.

Огибаю угол. Сердце колотится так сильно и быстро, что чуть из глотки не выпрыгивает. Передо мной комната Эллы, и вот я, стоя у пурпурной двери, вновь чувствую себя маленьким мальчиком. Вспоминаю времена, когда мы с сестрой шалили, развозя по залам грязь или рисуя на старых портретах рожицы. А сколько окон мы перебили…

«Хоть бы ты была внутри. Ну пожалуйста».

Я закрываю глаза. Проворачиваю ручку и толкаю дверь.

Щурюсь в ожидании, пока глаза привыкнут к свету. Комната изменилась. Никаких игрушек, полы безупречно чисты, книги аккуратно сложены, а стул придвинут к столу. На стенах рядами висят тренировочные трости. Все – в трещинах. Тут я примечаю на деревянной крышке стола золотой кулон.

И, только сделав шаг вперед, вижу тень у кровати.

Страж. Целится из автомушкета прямо мне в голову.

Глава 02

Миг – и меня окружает целый рой охранников. Одному я успеваю рассечь подбородок тростью, но дальше бой складывается не в мою пользу. Гнев уступает слабости изможденных голодом мышц.

Меня тащат куда-то по коридору. В горле жжет, ребра ноют, а мир вращается перед глазами.

Мы спускаемся в недра западного крыла, ниже обогреваемых уровней, и меня швыряют в каземат, конфисковав трость. Сзади захлопывается дверь, и я, со стоном хватаясь за бок, остаюсь практически в полной темноте, нарушаемой светом кристалла.

Меня наверняка станут морить голодом несколько дней, а после сбросят с острова.

Мама. Я вижу ее как наяву, слышу, как она взывает ко мне слабым голосом. Ей холодно, голодно. И от этих мыслей огнем просыпается остаток сил. Я ковыляю к двери.

Заперто.

Не то чтобы я ожидал чего-то иного. В прошлый раз отшиб себе плечо об эти толстенные доски.

Я оседаю на пол, спрятав голову между коленей, и меня окутывает гулкая тишина.

Дрожащими пальцами достаю из кармана кулон. Эта находка – худшее, что случилось со мной за сегодня. Я ведь дарил его Элле на ее шестой день рождения с обещанием во что бы то ни стало всегда быть с ней. Теперь это символ нашей разлуки. Тонкая цепочка с эмблемой в виде орла Урвинов на медальоне. На обороте оттиснуты наши инициалы: «КиУ» и «ЭиУ». Мы с Эллой собирались вместе возвыситься в этом мире. Как брат и сестра.

Надеваю кулон на шею.

Внезапно дверь открывается. Я с воем прыгаю на того, кто вошел, но мгновением позже падаю, кашляя и хватаясь за горло. Перед моим лицом останавливается пара кожаных сапог. Я бы впился в них зубами, но все мои животные инстинкты замирают, когда голос произносит:

– Жалкое зрелище.

Дядя стоит надо мной – в богатом сером мундире, по-солдатски вытянувшись в струнку. Его образ разжигает во мне пламя гнева. Ульрик из Урвинов. Эрцгерцог.

– Ты все приходишь и приходишь, – говорит он. – А я-то ждал, что из тебя наконец что-то путное выйдет. – Он обходит меня кругом. – Взгляни на себя, Конрад. Ты так и не стал мужчиной. Скорее уж какой-то крысой.

Я скрежещу зубами. Не стану лежать здесь, выслушивая оскорбления от этого человека. Вскакиваю на ноги и бросаюсь на дядю, но он лишь делает шаг в сторону и смотрит, как я ударяюсь о стену.

– Ты доказал ошибочность моей теории, – произносит он.

Я сплевываю кровь:

– Чихал я на твои теории, дядя.

– Прискорбно. Будь моя теория верна, ты бы сейчас уже обрел силу. – Он делает паузу. – Ты получил мое предложение, Конрад? Насчет Отбора. – Окидывает взглядом мои рваные одежды, выпирающие ребра. – Видимо, от скудной пищи твой мозг уже не тот, что прежде. – Подносит запястье к губам и произносит в запонку-коммуникатор: – Несите.

Входит стражник, на подносе у него хрящики и какая-то каша. Пюре, похожее на выплюнутые младенцем овощи.

– Где Элла? – спрашиваю.

– Ешь. Потом и поговорим.

– Это и крыса бы не стала есть.

– Посиди здесь подольше, и не такое проглотишь.

Я отвечаю злобным взглядом, однако меня выдает урчание в желудке.

Дядя улыбается.

Неизвестно, когда он покормит меня в следующий раз, а есть приходилось и нечто похуже. Поэтому, глядя ему в глаза, я заталкиваю овощи в рот.

– Где моя сестра?

Дядя присаживается на табурет и проводит рукой по волосам с проседью.

– Истинный Урвин принял бы мое предложение. Я вот гадаю, правда ли ты сын моего брата. – Он слегка улыбается. – Возможно, твоя мать нашла утешение в объятиях другого…

Кровь в моих жилах моментально вскипает, и я снова прыгаю на дядю, готовый уничтожить того, кто огнем стер мое имя и отнял у меня все.

До сих пор дяде было весело, но вот мой костлявый кулак врезается ему в челюсть. Тут что-то проскальзывает во взгляде его синих глаз, и миг спустя я уже на полу, хватаюсь за живот.

Дядя опускается рядом на корточки.

– Возможно, – говорит он, приподняв мне подбородок и глядя в глаза, – в тебе еще осталось что-то от Урвинов. Просто оно нуждается… в толчке. – Заложив руки за спину, он обходит меня кругом. – Ты ведь помнишь, почему я пощадил тебя столько лет назад? И почему щадил после каждой твоей ничтожной попытки «спасти» сестру?

Я не отвечаю.

– Кровь Урвинов особенная, – говорит он. – Редкая. Возглавить наш род может только сильнейший Урвин. – В его глазах возбужденный блеск. – Я говорил, как тебе отвоевать имя, как снова заслужить место на Стене Урвинов.

«Доказать свою силу и примкнуть к этому человеку? – нахмурившись, прикидываю я. – К тому, кто предал собственного брата? Кто изгнал нас с матерью, бросив гнить в канавах этого острова?»

Дядя подается вперед:

– Пройди Отбор.

Я издаю смех вперемешку с кашлем.

– Если преуспеешь, Конрад, у тебя будут еда, ресурсы. Неоспоримый статус. Все, чего бы ты ни пожелал.

Верно. И еще я могу погибнуть.

Дядя окидывает меня взглядом, а после щелкает пальцем по запонке-коммуникатору. Камень в ней загорается белым.

– Вносите.

Дверь приоткрывается, и стражник швыряет внутрь отцовскую трость. Дядя ловит ее на лету. Зубами стягивает с руки перчатку и проводит пальцами по трещинам. На мгновение задерживает почти тоскливый взгляд на выщербленном орле Урвинов.

– Поразительно, как тебе удалось ее сохранить, – говорит он. – Уверен, низинники на нее покушались.

– Только через мой труп.

Большим пальцем он ласково оглаживает трещинку поновее.

– Ты дрался?

Молчу.

– За лекарство для матери? – Дядя вертит оружие в руках, исследуя отметины пальцами. – Этой тростью ты творил новую историю.

– Присоединился бы ко мне, – отвечаю. – В Низинной яме.

Он заглядывает мне в глаза:

– А, так ты однажды хочешь бросить вызов мне.

– Хочу.

Дядя смеется:

– Ты тупое орудие, Конрад. Хотя, при некоторой закалке, твои края можно и заточить.

Он продолжает изучать истории, которые я добавил к этой трости. Какие-то трещины появились в ночь, когда я сражался с четырьмя низинниками сразу. Чуть ребро тогда не сломал, потерял краешек зуба. А потом два дня кашлял кровью.

Зато вырученного хватило на лекарство, и я смог подарить матери еще немного времени.

– Через дуэли тоже можно возвыситься, – говорит дядя, оглядывая меня. – Ты худой, но жилистый.

Можно, да только дяде восхождения через дуэли было бы мало. Ему в роду нужен кто-то со статусом прошедшего Отбор. Тогда весь мир узнал бы, что могущество Урвинов опирается не только на физическую силу.

На поясе у дяди тоже висит трость. С набалдашником в форме орла Урвинов. Однако, пусть она и покрыта следами дуэлей, ее история даже рядом не стояла с историей моей трости.

– Подумывал оставить эту старинную вещицу себе, – говорит о моем оружии дядя. – Впрочем, я поднимаю род к дальнейшим высотам. Творю новый путь. А то семья наша застоялась на месте. Урвинам уготовано нечто большее, наша сила должна расти.

Я прищуриваюсь, и тут он бросает трость мне.

Мощь моих предков снова со мной. Сила легендарных Урвинов, что оберегала род через это оружие, подняв нас к Вершине, сделав эрцгерцогами и эрцгерцогинями одного из самых могущественных островов Скайленда.

– Конрад, – дядя серьезно смотрит мне в глаза, – это твой шанс спасти мать.

Да я скорее ногу себе отгрызу, чем заключу сделку с ним.

– Где Элла? – спрашиваю.

– В безопасности.

Нас разделяют какие-то сантиметры. Он явно не собирается уточнять, где именно сейчас сестра.

– Ну так дай мне лекарство, – грозно требую я.

По коварному лицу дяди расползается улыбка.

– Значит, ты наконец проглотишь свою гордость и пройдешь испытание?

Гордость? Он что, думает, будто я его предложение из гордости отвергал?

– Дело было вообще не в принципах, – говорю, вставая, а палец мой опасно тянется к кнопке, которая раскладывает трость. – Думаешь, я вот так возьму и забуду, как ты продырявил череп моему отцу, а нас с матерью обрек на страдания? Как убил моих бабку с дедом? Нет, дядя, я не стану твоим подопытным. Не стану доказывать теорию, будто всем Урвинам уготовано возвышение. Лучше в Низине с голоду помру.

Он со вздохом качает головой:

– И обречешь родную мать на смерть?

– Это ты обрек ее на смерть, вышвырнув нас! Мы в Низине, дядя, где ветром в дома загоняет кислотные тучи. Мать харкает черной слизью, у нее гниют легкие! Своего наследника заделать не можешь, вот и забрал к себе Эллу. Теперь ждешь, что я докажу свое право находиться подле тебя? Я знаю, что за кровь течет в моих жилах, и ни черта не стану доказывать убийце и предателю.

Меня переполняет отцовский гнев. Все драки в Низине готовили меня к этому моменту. Дядя ощутит на себе мою ярость.

Выбросив трость вперед, я нападаю.

Дядя останавливает меня тычком в живот, а потом добавляет удар наотмашь по затылку.

Я мешком падаю на пол. Дядя вырывает у меня из руки оружие и дважды бьет по ребрам. Я задыхаюсь.

Глаза слезятся. Все болит.

Дядя смотрит на меня свысока и разочарованно покачивает головой, потом разворачивается на месте и уходит. Дверь с грохотом захлопывается, а меня посещает зловещее предчувствие, что говорили мы последний раз.

Странное чувство, когда тебя тащат на смерть под безмятежным ночным небом.

В глазах темнеет, легкие болят. Меня за ногу волокут вниз по крыльцу. Спина скребет по каменным ступеням, затылок бьется о них. С каждым шагом, с каждым ударом у меня трещат ребра. Не спасает даже слой мягкого снега.

Здоровенный охранник идет широким шагом, целеустремленно. Его потная лысина блестит в лунном свете. Воротник-стойка его мундира трепещет на ветру; на поясе болтается трость моего отца.

Наконец поверхность выравнивается. Мне в раны набивается льдистая грязь. Вдали остаются огни поместья, отражающиеся в подогретом пруду, который мы миновали. Ветер разносит звуки оркестра.

– Глупый крысеныш, – ворчит охранник. – Тебя предупреждали, что этим кончится, и все равно ты вернулся. В который раз.

Этот охранник мне незнаком, помню только, что он не отходит от дяди. У того всегда была своя охрана, а прежнюю разогнали.

– Отпусти, – говорю.

– Чтобы меня самого сбросили? – фыркает охранник. – Ну-ну.

И восходит на дощатый причал. Внутри все сжимается от ужаса. Вот сейчас меня поднимут и швырнут за край острова. Я полечу вниз, в кислотные облака, и они растворят мою плоть.

Я цепляюсь обеими руками за деревянный столб. Тогда охранник отпускает мою ногу.

– Глупый низинник, – бурчит он.

Я встаю, вдыхая морозный воздух. Можно бежать, но далеко ли получится уйти, прежде чем охранник оповестит остальных? Лучше уж остаться и биться. Вырубить его, пока он не вызвал подмогу.

– Ну так давай, – говорю, жестом подзывая его. – Давай, дерьмо ты крачье!

Охранник сердито надвигается. Я бью его в грудь и тянусь за тростью отца, но он перехватывает мою руку и так стискивает ее, что от боли глаза лезут на лоб. Падаю на колени.

Охранник бьет меня тростью по лицу. Я плюю ему в глаза, за что получаю еще удар.

– Ульрик просил передать вот это. – Он сует мне трость под рубашку, потом хватает за руки и тащит.

В живот впиваются занозы. У самого края пирса охранник замирает, встает поудобнее и берет меня за оба запястья одной рукой.

Я кричу. Пытаюсь вырваться. Но он все равно поднимает меня в воздух. Поверить не могу, что все так закончится. Какая же глупая смерть…

Однако сбросить он меня не успевает – раздается жуткий скрежет. От ужаса у меня по всему телу пробегают мурашки и сердце начинает бешено колотиться.

– Быть не может, – бормочет охранник. – Стаи ведь не…

Его взгляд наполняется ужасом. Он роняет меня. Я падаю на причал, и трость вываливается из-под одежды на доски.

– Горгантавны! – орет охранник в запонку-коммуникатор. – ГОРГАНТАВНЫ!

Мир вращается перед глазами. Все тело болит, но я подхватываю отцовскую трость и, уперев ее в доски, пытаюсь подняться.

Воздух снова наполняется пронзительным скрежетом. Я резко оборачиваюсь к облакам, и сердце мое уходит в пятки.

Нет.

Вопят тревожные сирены. По всему городу гаснут кристаллы-светильники, а на бледном фоне луны, как на холсте, возникает дюжина летающих змеев. Извиваясь, они плывут по воздуху в нашу сторону. Сверкают стальной чешуей и золотыми глазами, сулящими смерть.

Глава 03

Я бреду вниз по одной из улиц Средины, точно рыба, плывущая против течения.

Мимо проталкиваются охваченные паникой люди. Они высыпали из домов и спешат к Вершине. А над нами, ближе к поместьям богатеев, антигравитационные пушки палят в небо разрывными снарядами. Небо озаряется голубым пламенем, подсвечивающим силуэты змеев, что кружат в высоте.

Верещит горгантавн. Мы падаем на колени, зажав уши.

Ревут дети. Никто не остановится помочь им. Нет смерти ужасней, чем живым угодить в брюхо небесного монстра.

По ногам поднимаются волны боли. Адреналин и трость не дают мне упасть, но на большее сил просто нет.

На меня вдруг налетает какой-то срединник. Падаю. Тону в живом потоке людей. Мне наступают на пальцы. Оттаптывают руки и ноги. Я кричу. При помощи трости опрокидываю одного человека, пока он окончательно не переломал мне кости, и заползаю по слякоти в переулок.

Левый мизинец торчит в сторону. Рывком вправляю его, и боль пронизывает всю руку, но у меня нет времени на то, чтобы оправиться. Надо вернуться к матери. Хромая, тащусь переулками. Стоит обогнуть угол, как над головой проплывает серебристое подбрюшье горгантавна.

Вот же дьявол, какой он огромный! Возможно, четвертого класса[1], а это больше ста двадцати метров в длину. Тело чудовища все тянется и тянется, и я глазею на него, разинув рот в благоговейном ужасе. Это живая исполинская волна стальных чешуек.

Горгантавн разворачивается к острову и открывает пасть. Его челюсть будто ковшом проходится по району низинников, сгребает домишки и вопящих людей.

Не успевает монстр вернуться за добавкой, как ему в бок ударяет залп антигравитационных разрядов. Раздаются взрывы, и по воздуху расходятся волны жара.

Я срываюсь на бег, стиснув зубы от боли. Один, как дурак, бегу не в ту сторону. На острове дома срединников и высотников связаны аварийной системой. Стоит сработать тревоге, и в них моментально гаснет свет. Зато Низина с этой системой не связана. Наши дома согревает огонь, а свет дают свечи. Теперь жилища объяты пожарами. Слетается еще больше горгантавнов, привлеченных заревом.

За следующим поворотом я останавливаюсь на вершине склона и в ужасе взираю на то, что творится внизу. Низина превратилась в полыхающие развалины, а горгантавны заглатывают целые улицы. Взрывают землю стальными челюстями, жуткими зубищами крошат дома. Слышен треск дерева и крики, которые быстро смолкают.

Страх и инстинкты велят мне бежать обратно к Вершине, но, глядя на гибнущие районы, я вдруг замечаю таверну Макгилла. И желтый огонек в комнате, где спит моя мама.

Зря я оставил ее!

Зависший прямо над таверной горгантавн первого класса опускает голову. Устремляется вниз всем своим тридцатиметровым телом…

Я кричу. Хватаю крышки мусорных баков и колочу ими друг о друга. Прыгаю на месте, размахиваю руками. Но ничего не работает.

К глазам подступают слезы.

– Мама!

Зверь уже готов проглотить таверну целиком, но тут к Низине устремляется черная тень. Она пролетает так близко к земле, что воздушной волной опрокидывает несколько хижин, а меня сбивает с ног.

Это «Голиас»! Линейный крейсер адмирала Гёрнера мчится черной стрелой и палит на ходу из огромных пушек с двадцатиметровыми стволами. От выстрелов словно раскалывается само небо. Ударная волна такой силы, что меня швыряет на ящики.

По чешуе горгантавна будто течет жадное пламя, его бок раскаляется докрасна, и монстр мечется из стороны в сторону. Охваченные огнем чешуйки разлетаются по городу десятками рдеющих металлических дисков. На «Голиас» оборачиваются остальные горгантавны. Их золотые глаза горят ненавистью.

Это битва титанов.

Я пытаюсь встать, но рука соскальзывает с трости. Тело так слабо, что даже адреналин больше не помогает.

Еще один горгантавн, вереща, кидается вслед «Голиасу». По переулку прямо на меня скользит хвост зверя, острый, как сабля. Проходит мимо, вспарывая землю, а потом одним яростным движением рассекает надвое кирпичный домик у меня за спиной.

Строение со стоном разваливается.

Меня накрывает дождем из кирпичей. Один даже бьет в спину, и я, оглушенный, падаю. Обернувшись, вижу, как кренится целая стена. Еще миг – и расплющит.

Внезапно меня хватают за плечи и волокут прочь, вниз по обледенелому переулку. Стена же падает на то место, где секунду назад лежал я.

Голова идет кругом, я кашляю.

Из облака пыли выходит девушка примерно одних со мной лет. Ее светлые волосы стоят торчком, словно язычки белого пламени, а взгляд синих глаз дикий, точно воды реки Холмстэд. Облаченная в чистую серую форму, она явно не из низинников.

– Кто ты? – хрипло спрашиваю я.

Однако девушка убегает, скрывшись в клубах дыма.

– Эй! – кричу вслед.

Она не останавливается.

К тому времени, как я добираюсь до Низины, пожар уже раскинулся. Снег тает. Дым ест легкие, сколько ни прячу лицо в рукав.

«Голиас», такой крошечный на фоне окруживших его змеев, получает удар в бок. Раздается грохот. Флагман Стражи порядка крутится, паля во все стороны. Какие-то выстрелы приходятся по Низине. Однако добить крейсер стая не успевает – выровнявшись, «Голиас» уносится к горизонту. Уводит за собой всех змеев от острова.

Спасает нас.

А я даже не чувствую облегчения. Каждый шаг отдается острой болью в боку. Глаза слезятся и хочется кашлять.

Я быстро иду по улицам. Люди тушат свои дома, заливая огонь водой из ведер. Зовут любимых. Другие посреди этого хаоса сидят на земле, устремив в пустоту невидящий взгляд; их лица не выражают ничего.

Пропали целые районы. Их раздавило; из земли, подобно ребрам, торчат деревянные опоры.

Обогнув угол, я потрясенно застываю. Смотрю на обломки и беспорядок. Это была моя улица. Стуча тростью по земле, в ужасе ковыляю дальше. Мимо ветхой каменной стены, мимо маленького рынка, на котором порой выменивал трофеи на хлеб. Останавливаюсь у дымящихся останков таверны. Кожу покалывает от ужаса.

Ее нет.

Уронив трость, кидаюсь вперед, бегу по горячему пеплу и углям. Падаю на колени и роюсь среди обугленных досок, режусь о битое стекло. Наконец вижу сквозь слезы мамин матрас, прогоревший до ржавых пружин, и… больше ничего. Все пропало.

Пропало.

Спотыкаясь, отхожу назад; словно со стороны слышу собственные крик и плач. Осознав вдруг, что я не дышу, снова делаю вдох.

Мама.

Встаю, падаю и снова поднимаюсь. Кое-как дойдя до тротуара, сажусь. Чувство, что вот-вот вырвет от омерзения к самому себе – за то, что меня не было здесь, когда все случилось. Нарушил обещание: беречь мать.

Она не могла погибнуть… не могла!

Но постепенно приходит осознание. Мне становится холодно, будто по спине сползает кусок льда, и я проваливаюсь в бездну ужасной пустоты. Что успела сказать мне напоследок мама? Она хотела, чтобы я стал лучше. Не отнимал чужого. Таково было последнее желание Элис из рода Хейлов.

Я уже хочу подняться и бежать, больше никогда не останавливаться, но тут мне на плечо ложится чья-то ладонь. Надо мной возвышается сильнейшая женщина из всех, кого я когда-либо знал. Однако это уже не хрупкая больная, которой я подтыкал одеяло ночами. Это уже не та женщина, которую я кормил с ложки чуть теплым супом. Нет, она снова стала благородной леди Холмстэда. Той, что когда-то повелевала ветрами так же легко, как и сердцем моего отца.

Она улыбается. Вот только… мне это кажется.

На меня смотрит Макгилл.

– Я… не успел к ней, – говорит он, протягивая мне трость.

Опустив голову, я думаю, что же теперь со мной будет.

Останки таверны покрывает слой свежего снега вперемешку с пеплом, а восходящее солнце топит снежную шапку на моей голове. В онемевшее тело словно впиваются иглы. Зубы стучат. Мне бы двигаться, подыскать укрытие, но, куда бы я ни пошел, мне не уйти от ужасного чувства вины, что петлей затянулось на сердце.

Я должен был быть здесь.

На улицах города смерть и разрушение. Осиротевшие дети. Мужья, что в отчаянии ищут жен. Матери, в слезах склонившиеся над безжизненными телами близких. Таковы беды Низины. Мы принимаем удар, дабы высотники могли и дальше жить беззаботно. И, страдая, остаемся слабыми; у нас нет сил бросить вызов тем, кто засел наверху.

У меня по щеке сбегает слеза. Мама умерла напрасно! А вернуть Эллу надежды все равно не было. Даже если бы сестра и узнала меня, я бы не смог предложить ей ничего из того, что дает дядя.

Опускаю голову.

Вдали солнце выглядывает из-за кораблей в доках Низины. В порт зашло несколько судов старой конструкции: они из дерева, с мачтами, без двигателей на кристаллах. Матросы взирают на разрушения. Некоторые спрыгивают с кораблей и бегут на поиски близких.

Ко мне подходит Макгилл. Вчера он предлагал остаться с ним и его семьей в районе близ Средины. Они бы потеснились, уступив мне место на полу, но я не мог вновь оставить маму.

– Говорят, заставы прорвали, – сообщает Макгилл. – Горгантавны налетели внезапно. Никто и опомниться не успел. Вот мы и…

– Приняли на себя удар.

Он чешет морщинистый заросший подбородок:

– Знаю, время не самое подходящее, но… твоя мать дала мне вот это, когда еще только захворала. На случай, если… в общем…

Он откидывает полу грязной куртки, показывая мне старый, покрытый трещинами ларец прямоугольной формы. Опускает мне его на колени. Крышка украшена серебряным гербом Урвинов: орел, выпроставший когти.

Я пораженно смотрю на Макгилла. Только один этот ларец мог бы купить мне и матери еды на целый месяц, и он это знает. А ведь мог бы взять и украсть… Как никогда прежде исполнившись к нему уважения, я поднимаю взгляд.

Макгилл похлопывает меня по плечу:

– Ты знаешь, где меня искать, сынок.

Потом, с тяжелым вздохом взглянув на останки таверны и подняв воротник куртки, он прячет руки в карманы и уходит прочь.

Что бы ни лежало в ларце, оно из поместья – и было там до того, как нас с матерью сослали в Низину. С этой мыслью, зная, сколько кругом шпионов, я спешу к порту, по каменным ступеням поднимаюсь в сады Низины, нахожу там уединенную скамейку, пережившую нападение город, и под сенью раскидистых сосновых лап открываю крышку.

Раскрыв рот от изумления, быстро запускаю руку внутрь и хватаю мамину трость. Ее белый стержень увенчан черным оленем, гербом Хейлов. У этой трости тоже своя история, написанная трещинами. Многие остались с тех пор, когда мама упражнялась с отцом. Другие появились до их встречи.

Прячу трость под рубашку. Еще на дне ларца лежит дюжина монет. На каждой отчеканен символ одного из цехов: Сельское хозяйство, Стража порядка, Наука… У каждого своя эмблема: два кукурузных початка, сжатый кулак, раскрытая книга…

У меня дрожат руки. Если бы мать отдала мне ларец раньше, мы сняли бы апартаменты поближе к Средине, где безопаснее. И, может быть, завели теплошар, а то и лекарства купили бы.

Зачем было прятать его от меня?

В налетевшем порыве холодного света я словно бы слышу голос.

«Я не могла отдать тебе это раньше», – говорит он.

Почему?

«Ты бы все потратил».

На что?

«На меня».

От этой мысли разрывается сердце. Я до крови закусываю дрожащие губы. Мучимый болью, смотрю в серое небо и плачу.

Надо мной, сверкая в лучах рассвета, стоит дом моих предков, поместье Урвинов. Может, матери и не стало, однако я не один. Будучи живой и в сознании, она втайне, отчаянно ждала возвращения дочери. Во сне шепотом звала Эллу и говорила с ней, когда думала, что меня нет рядом: «Ох, опять у тебя в волосах веточки, Элла. Только посмотри на свои ноги, Элла! Ты совсем как твой брат. Носишься всюду босиком. Вот смотри, останешься как-нибудь без пальца».

Я прячу ларец под мышку. Порывом ветра мне взъерошивает волосы. Мама была права.

Первую монету я потрачу на ее похороны.

Вернувшись на пожарище, зарываюсь в теплый пепел в поисках тела. Раскопав его, заворачиваю в одеяло и беру напрокат лодчонку, а потом мы с мамой под тарахтение кристаллического мотора вылетаем в светлое небо. Отдалившись от острова, сидим с ней, наслаждаемся покоем. Здесь только мы, и ветер нежно осыпает нас поцелуями в эти последние мгновения, что мы с мамой вместе.

Я говорю с ней, прошу прощения за то, что не был рядом. Однако не даю обещаний, которых не смогу сдержать. Если я хочу вернуть Эллу, придется расстаться с доброй половиной души. Придется стать таким же гнилым и безжалостным, как высотники. Единственное обещание, которое я все же даю, самое трудное.

Но я не подведу.

Утерев нос и глаза, беру мамино тело на руки. Прижимаю к себе, как прижимал по ночам, когда нападал приступ. Дрожащим голосом пою «Песню падения». Ее горестные строки звучат на всех панихидах, повествуя о том, что жизнь каждого – это возвышение, стяжание статуса и богатств. Но в конце все мы равны. В конце все мы падаем.

И я отпускаю мать, вернув ее небу. Глядя, как она падает, мысленно возношу молитву в надежде, что, куда бы ни отнесли ее ветры, она упокоится с миром.

Глава 04

Я Конрад, сын Элис.

Не из рода Урвинов. Это имя было украдено узурпатором и братоубийцей. И я не Хейл – лучше уж буду носить имя Элис, в память о матери. И все же теперь, когда мать больше не сдерживает меня, мои темные амбиции разгораются неистовым пламенем.

Я не должен был ее оставлять, однако на смрадных улицах Низины мы оказались не по моей вине. И это не я проделал дыру в черепе отца. Не я убил Хейлов. Не я стер огнем имя маленького мальчика, лишив его будущего.

Сидя на жестяной крыше в лучах теплого полуденного солнца, я смотрю на окна поместья Урвинов, сверкающие на вершине горы.

Дядя пожалеет о том, как обошелся со мной.

На улицах все еще видны следы разрушений, причиненных горгантавнами. Со дня нападения прошел месяц. Хэддоки потеряли солярий и за пару дней восстановили его, но мало что было сделано в помощь Низине. Очередь за водой из колодца с каждым утром становится все длиннее. Водопроводчики так и не починили трубы. Нам только и остается, что таскаться на реку Холмстэд.

Спрыгнув с крыши, приземляюсь в талый снег. Лед трещит под подошвами новых ботинок, когда я иду затененным переулком. На поясе у меня болтается отцовская трость. Мамину я спрятал, чтобы не нашли домочадцы Макгилла.

– Славная куртка, – раздается из-за спины.

Я иду не задерживаясь.

– Чего это милашка срединник забыл в Низине? – спрашивает женщина. – Заплутал, сладенький?

Позади слышны шаги.

– Эй, парень! – Меня грубо хватают за плечо. – Я сказал: славная у тебя…

Отцовской тростью я наношу колющий удар грабителю в горло, и тот, кашляя, пятится. Его дружки, мужчина и женщина, скалят гнилые зубы. Достают собственные трости.

Я прищуриваюсь.

Спасибо наследству, я больше не слаб. За прошедший месяц отъелся, оброс мускулами. Прикупил одежды. Теперь даже эта шпана, втроем, не справится с моим внутренним зверем.

Оставив их на земле корчиться от боли, складываю трость, приподнимаю воротник новой куртки и иду себе дальше. Здесь, в Низине, мои новые ботинки и шмотки привлекают внимание, зато выше по склону я сольюсь с окружением.

Переступаю через стонущую троицу.

Мать велела проявлять сочувствие к низинникам. Не ложное и корыстное, свойственное лотчерам, а искреннее, неподдельное сострадание. Жаль, но это невозможно, ведь эти трое выдавили бы мне глаза – только чтобы завладеть моей теплой курткой. Немногие низинники находят способ возвыситься, преодолеть препятствия, возникшие перед ними. Остальные – как крабы в ведре, тянут на дно любого, кто попытается вылезти.

Выхожу из переулка, и теплый солнечный лучик чиркает по затылку.

С наследством я стал новым человеком. И все же кошелек мой недостаточно туг для того, чтобы предпринять следующий шаг. А ведь задуманное идет вразрез со всем, что я говорил себе, оказавшись в Низине.

Вскоре достигаю стены и, оставив позади вонь канав, иду мимо кирпичных домов и прилавков с едой. В средней части Холмстэда беззаботно носятся дети. Здесь люди выстраиваются в очереди к прилавкам кондитерских. Потом, сидя под сенью деревьев, они уплетают пирожные и пьют горячий шоколад с карамелью, привезенный с Истлока.

У срединников те же притязания на стиль, что и у высотников – цилиндры, пышные платья, вульгарный макияж, – но они всего лишь дешевые подражатели. На них пиджаки из тонкой ткани и поддельные туфли.

Я в своем новом наряде прекрасно сливаюсь с этой толпой. Мой костюм – белая жилетка, черная куртка и мощные ботинки на шнуровке – куплен в лавке поношенных вещей. Не каждый день срединник продает низиннику полный комплект одежды, но деньги есть деньги, и неважно, откуда они взялись.

На следующей улице царит суматоха: рядом порт Средины, и десятки кораблей, копьями пронзая голубую даль, идут к нашему острову. У причала матросы разгружают огромные металлические корабли со свежим уловом. Двое мужчин ведут парящий контейнер вдоль пирса. Ящик ломится, заполненный зверского вида шелтавнами. Эти полутораметровые твари, круглые, как крабы, щелкают металлическими клешнями в тщетных попытках перекусить толстые прутья.

Миную ворота, ведущие к Вершине, у которых несколько стражей приглядывают за толпой. Их цех охраняет меритократию, дабы статус привилегированных оставался при владельцах. Днем стражи ослабляют бдительность: им нет дела до низинников, которые проскальзывают мимо них. Видимо, еще и потому, что на Высокой арене сегодня дуэль, а вход туда открыт для каждого.

На Вершине лавки побольше, устроены с размахом, в несколько уровней, а в ресторанах подают дорогущие блюда вроде бока горгантавна, нежных медальонов из говядины и пишонов с лимонной корочкой. Каждое сто́ит больше, чем я унаследовал. Высотники сидят на украшенных цветами балконах, потягивают сладкий чаек, обсуждая, кто может сегодня победить или какому из высотных родов следующим бросит вызов какой-нибудь срединник. Между двух толстых колонн полощется на ветру сине-золотой плакат с именами двух семей, которым сегодня предстоит сойтись на арене:

АТВУД vs МЮРИЭЛЬ

Я морщусь от омерзения. Атвуд. Это имя оскорбляет мой слух. Грязные выродки не умещаются в собственном огромном поместье. Детей плодят с той же легкостью, с какой разбивают противникам лица. Атвуды – смертельные враги Урвинов вот уже сорок с лишним лет, с тех пор как мой прадед по отцовской линии размозжил на дуэли трахею Стефану Атвуду и отдал его титул герцога Фрозенвейла своему союзнику. Потом он должен был сослать Атвудов в Низину, но из уважения к их силе сбросил проигравших на Вершину Холмстэда. Думал, что, если дать им поместье здесь, родовая вражда сойдет на нет.

А она только усугубилась.

Отец рассказывал мне эту историю, желая показать, как своим милосердием мы открываем врагу слабое место.

– Думаешь, у Глинды из Мюриэлей есть шанс против Атвуда? – спрашивает рядом со мной одна высотница у другой. – Глинда быстра, как хлыст, и тупа, как трость.

– Нет. Глинда – всего лишь очередная срединница, которую сокрушит высотник.

– Кто из Атвудов примет вызов?

– Так ли это важно? Они все здоровые, как горгантавны.

Обе женщины смеются.

Атвуды славятся своими победами в дуэлях. Берут, правда, не техникой, а грубой силой. Кем бы ни была эта Глинда из Мюриэлей, ее просто раздавят.

Я скорее опилки в глаза вотру, чем стану смотреть на поединок с участием Атвуда. Правда, если пойти, есть шанс, что последняя деталь моего плана встанет на место. Дядя ненавидит Атвудов не меньше моего и не упустит шанса взглянуть, как их унизят на арене.

Свернув на следующую улицу и удаляясь от рынка, выхожу к огромному зданию с куполом. Это Высокая дуэльная арена. У входа висят плакаты со скрещенными тростями. По стальному тоннелю внутрь втекает толпа. Встаю в очередь и слышу спереди приглушенный гомон. Тоннель оканчивается входом в гигантский амфитеатр. Между рядами скамей вниз, к бетону арены, тянутся лестницы.

Мимо меня протискиваются возбужденные люди. Улыбается, сидя на плечах у отца, маленький мальчик. Кто-то принес с собой сахарную кукурузу и желейные бобы.

Арена вмещает тысячи зрителей. И хотя вход на галерку для всех остается бесплатным, тем, кто желает оказаться поближе к действию, следует оплатить проход в одной из кабинок.

Я направляюсь к ближайшей, но тут кое-кто привлекает мой взгляд: девушка сидит среди университетских студентов, закинув грязные боты на перила балкона. На ней совсем нет украшений, да и косметикой она, похоже, не пользуется. Она потрепана, но явно не из низинников.

Смеется за компанию с приятелями, парнем и девушкой.

Я уже собираюсь проследовать дальше, и в этот момент моя спасительница меня замечает. Под ее взглядом я словно тону в синем море. Помнит ли она, как вытащила меня из-под падающей стены? Той ночью стояла темень и кругом царил хаос. Но вот она с улыбкой встает и направляется в мою сторону.

Я же оборачиваюсь, ожидая увидеть того, к кому она на самом деле спешит.

– Ого, – обращается ко мне девушка, – а ты отмылся и набрал массу. На мясо налегал?

– Вроде того.

– Милый кулон, – говорит она, кивая на цепочку Эллы у меня на шее. – Что это?

Я поднимаю воротник повыше.

Девушка хмурится.

Мать сказала бы, что сейчас надо выразить благодарность, но меня всегда окружало слишком много тех, кто прятал свои истинные мотивы.

– Ну, так чего тебе? – спрашиваю.

– Думаешь, мне от тебя что-то нужно?

– Да.

Она качает головой.

– Любой на моем месте поступил бы так же. – Протягивает мне руку. – Брайс из Дэймонов.

Я медлю, но потом, так и не дождавшись, когда она раскроет намерения, медленно пожимаю ее крохотную ладошку. А рука у нее сильная, кожа грубая, зато теплая.

– Ишь, подозрительный, – говорит Брайс.

– Ни разу не слышал про Дэймонов.

Она кивает.

– Так мы не с Холмстэда. Я учусь в Университете, хотя не уверена, надолго ли еще здесь останусь. Хочу пройти Отбор, а у студента больше шансов на успех. – Она неловко тянет на себя руку. – Ты не мог бы, э-э, отпустить?

– Ах да…

Я прячу руки в карманы куртки, а Брайс тем временем смотрит, как заполняются трибуны. Дуэль начнется через пять минут.

– Как твое имя? – спрашивает она.

– Конрад.

Она опускает взгляд на орла на моей трости. Возможно, даже узнает его.

– Фамилия-то у тебя есть?

– Да.

– И какая?

Я молчу, и она хмурится.

– Что ж, видимо, твой запас словоохотливости исчерпан. Было здорово снова увидеться, Конрад. – Она делает шаг назад. – Приятного зрелища.

Однако стоит ей повернуться, и я окликаю ее:

– Почему ты меня спасла?

– Я же сказала. Чего еще ты ожидаешь услышать?

– Не бывает бескорыстных поступков.

– Просто некоторые хотят быть выше того, на что толкает нас этот мир, Конрад, – не оборачиваясь, возражает Брайс.

У меня краснеет шея. Она говорит прямо как моя мать.

Расплачиваясь на кассе одной из последних монет, я оборачиваюсь – Брайс смотрит на меня и тихо улыбается.

Да кем эта Брайс из Дэймонов себя возомнила?

Прогнав мысли о ней, я занимаю место на скамье поближе к арене. Вокруг возбужденные срединники хрустят ароматной гранолой с попкорном.

Вновь оказаться здесь – какое-то нереальное чувство. На всем острове это единственная арена высочайшего класса. Мы с отцом приходили сюда каждые выходные. Он использовал это как урок для меня. Как сейчас помню: он, красивый в своей серой форме, обожаемый и низинниками, и высотниками, такой благородный, восседает на возвышении, на месте эрцгерцога.

Его голос ясно звучит в моей памяти: «Придет день, Конрад, и ты встанешь во главе рода. Последуют вызовы. Кто-нибудь возжелает твоих титула, дома и состояния. Тебе предстоит с честью отстаивать их перед всем островом. Запомни, сынок, лучше погибнуть на дуэльной арене, чем жить с позором, сознавая, что твоя семья все утратила».

Сегодня место эрцгерцога возвышается над ареной незанятым. Я в нетерпении притопываю ногой. Лучше бы дяде прийти.

Вскоре толпа раздражается ревом – из темного тоннеля на арену выходит чудовищное семейство Атвудов. Низинники с воплями вскакивают с мест. Атвуды, ведомые своим патриархом, Аггресом, победно вскидывают руки. Я хмурюсь. Мужчины – в рубашках с закатанными рукавами, женщины – в отвратительных платьях.

Явилась вся стая. Даже малые дети.

По телу пробегают мурашки, когда из тоннеля тяжелой походкой появляется еще один Атвуд, омерзительнее прочих. Ботинки у него размером с лодки, а мускулы – с валуны. Себя он называет Громилой, и ему шестнадцать, как и мне. Его огромная башка обрита, а брови такие светлые, что сливаются с кожей.

Громила не просто наследник Атвудов, но еще и колоссальная куча крачьего дерьма высотой два с лишним метра. Когда мы с матерью оказались в ссылке, он стал преследовать меня. Однажды отнял лекарство, забрав его из моей сломанной окровавленной руки, и бросил в стоки. Я несколько часов дрался в Низинной яме, а выйдя, увидел, что он подстерегает меня у входа: пришел посмотреть на бой и дождался, пока я ослабну. Подонок.

Ни разу мне не удалось победить его в драке.

По другую сторону ямы из тоннеля появляется женщина с проницательным взглядом. Атвуды шипят на нее. Как и низинники на балконах.

Срединница, Глинда из Мюриэлей, стиснув красную трость, осматривает семейство Атвудов. Видимо, прикидывает, с кем из них придется сражаться.

Я бы проникся уважением, если бы не знал, кто подтолкнул ее к этому. Немногие решатся бросить вызов Атвудам. Они – чудовища с такими крепкими челюстями, что запросто льву лапу откусят, и, можно сказать, годами держали нож у спины Урвинов, угрожая бросить вызов кому-нибудь из союзников дяди, прочим герцогам и герцогиням Северных пределов. Если бы им удалось вернуть себе титул, они вызвали бы на поединок самого дядю. Зато, если бы кто-то низверг Атвудов в Низину, дяде больше не пришлось бы из-за них волноваться.