Берсеркер: Маска Марса. Брат берсеркер. Планета смерти бесплатное чтение

Пролог

Я, Третий историк кармпанской расы, в благодарность расе выходцев с Земли за оборону моего мира, запечатлел здесь свое фрагментарное видение их великой битвы против нашего общего врага.

Это видение сложилось – крупица по крупице – на основе моих прошлых и нынешних контактов с чуждыми для меня разумами людей и машин. В них я зачастую прозревал образы и переживания, непостижимые для меня, однако все увиденное мной существует на самом деле. И посему я правдиво запечатлел деяния и слова выходцев с Земли – великих, малых и рядовых, слова и даже тайные помыслы ваших героев и ваших предателей.

Глядя в прошлое, я узрел, как в двадцатом столетии по вашему христианскому календарю ваши праотцы построили на Земле первые радиодетекторы, способные измерить глубины межзвездных пространств. И в день, когда они впервые уловили шепот наших инопланетных голосов, долетевший до них сквозь чудовищную бездну, звездная Вселенная стала реальностью для всех земных народов и племен.

Они осознали, что их окружает настоящий мир: Вселенная, немыслимо странная и грандиозная, быть может даже враждебная, окружает всех землян до единого, обратив их планету в крохотную пылинку. И, подобно дикарям, жившим на крохотном островке и вдруг осознавшим, что за морями существуют громадные государства, ваши народы – угрюмо, недоверчиво, чуть ли не вопреки собственной воле – мало-помалу забыли свои мелочные раздоры и дрязги.

В том же столетии люди старой Земли впервые шагнули в космос. И стали изучать наши инопланетные голоса, если могли их расслышать. А когда люди старой Земли научились путешествовать быстрее света, они пошли на голос, дабы отыскать нас.

Наши расы, ваша и моя, принялись изучать друг друга с огромной любознательностью, но притом с величайшей осмотрительностью и галантностью. Мы, кармпане, и наши старшие друзья куда пассивнее вас. Мы живем в других условиях, и наши мысли большей частью принимают другие направления. Мы не представляли угрозы для Земли. Мы видели, что наше присутствие ничуть не стеснило землян; в физическом и интеллектуальном отношении им приходилось буквально вставать на носки, чтобы дотянуться до нас. А мы пускали в ход все свое искусство, дабы сохранять мир. Увы и ах, ведь близился немыслимый день – день, когда мы пожалели, что не воинственны!

Вы, уроженцы Земли, отыскивали необитаемые планеты, где могли процветать под теплыми лучами солнц, чрезвычайно похожих на ваше собственное. Вы рассеялись по единственному отрезку одной ветви нашей медленно вращающейся Галактики, основав колонии – большие и малые. Вашим первопроходцам и поселенцам Галактика уже начала казаться дружелюбной, изобилующей целинными планетами, которые истомились в ожидании ваших мирных трудов.

Чуждая безграничность, окружавшая вас, казалось, не представляет ни малейшей угрозы. Воображаемые опасности скрылись за горизонтом молчания и безбрежности. И вы снова позволили себе такую роскошь, как опасные конфликты, грозящие самоубийственным насилием.

На планетах не было законов, обязательных к исполнению. В каждой из ваших колоний отдельные вожди хитростью или силой добивались личной власти, отвлекая свои народы реальными или воображаемыми опасностями, исходящими от прочих выходцев с Земли.

Дальнейшие исследования были отложены в те самые дни, когда до вас долетели новые, непостижимые радиоголоса, что шли из дальних пространств за форпостами вашей цивилизации, – странные голоса, чреватые смертельной опасностью, оперировавшие только математическими категориями. Обитатели Земли и земных колоний, охваченные взаимными подозрениями, начали страшиться друг друга, стремительно обучая войска и вооружаясь в предчувствии грядущей войны.

И именно в этот момент готовность к кровопролитию, временами ставившая вас на грань самоуничтожения, помогла вам спастись. Нам же, кармпанским наблюдателям, беспристрастным свидетелям и созерцателям разумов, казалось, что вы несли сокрушительную военную мощь через всю свою историю, зная, что в конце концов она понадобится, что пробьет час, когда вам не поможет ничто менее ужасное, чем война.

И вот час пробил, наш враг явился без предупреждения, а ваши неисчислимые военные флоты были наготове. Вы рассыпались, окопавшись на десятках планет, и вооружились до зубов. Именно благодаря вам кое-кто из вас и из нас жив по сей день.

Познания кармпанцев в психологии и логике, наша проницательность и деликатность не принесли нам ни малейшей пользы. А пускать в ход миротворческие умения, миролюбие и терпимость было бессмысленно, ибо наш враг не был живым.

Так что же есть мысль, если породить ее подобие способен даже механизм?

Без единой мысли

Машина представляла собой чудовищную крепость, совершенно безжизненную, посланную ее давно умершими хозяевами, чтобы уничтожать все живое. Она и ей подобные достались Земле после войны между неведомыми межзвездными империями, разыгравшейся в незапамятные времена.

Одна такая машина, зависнув над планетой, освоенной людьми, могла за два дня обратить ее поверхность в выжженную пустыню, окутанную тучами пара и пыли в сотни миль толщиной. Эта машина сейчас проделала нечто подобное.

В своей целеустремленной, бессознательной войне против жизни она не прибегала ни к какой предсказуемой тактике. Неведомые древние стратеги построили ее в качестве случайного фактора, чтобы запустить на вражескую территорию ради причинения максимального ущерба. Люди полагали, что ход битвы зависит от хаотичного распада атомов в слитке долгоживущего изотопа, запрятанного глубоко внутри машины, и предсказать его не в состоянии ни один противостоящий ей мозг – ни человеческий, ни электронный.

Люди назвали эту машину берсеркером.

Дел Мюррей, в прошлом – специалист по компьютерам, наделил бы ее множеством других имен, но сейчас ему было недосуг сотрясать воздух попусту: он метался по тесной кабине одноместного истребителя, лихорадочно меняя блоки аппаратуры, поврежденные во время последней стычки, когда ракета берсеркера едва не угодила в истребитель. Вместе с ним по кабине летало животное, смахивавшее на крупного пса с обезьяньими руками и державшее в почти человеческих ладонях аварийные заплаты. В воздухе висела дымка. Как только ее колыхание выдавало место утечки воздуха, собака-обезьяна бросалась туда, чтобы наложить заплату.

– Алло, «Наперстянка»! – крикнул человек в надежде, что радио снова заработало.

– Алло, Мюррей, «Наперстянка» слушает! – внезапно разнесся по кабине громкий голос. – Насколько близко ты подобрался?

Дел был чересчур измучен, чтобы радоваться восстановлению связи.

– Скажу через минуточку. По крайней мере, он перестал в меня палить. Шевелись, Ньютон.

Инопланетное животное под названием «айян» – не только компаньон, но и помощник – покинуло свое место у ног человека и решительно отправилось латать корпус.

Поработав еще с минуту, Дел снова пристегнулся к противоперегрузочному креслу с толстой обивкой, установленному перед чем-то вроде панели управления. Последняя ракета, разминувшаяся с кораблем буквально на волосок, осыпала кабину градом мельчайших осколков, превратив обшивку в решето. Просто чудо, что ни человека, ни айяна даже не оцарапало.

Радар снова заработал, и Дел сообщил:

– «Наперстянка», я примерно в девяноста милях от него. С противоположной стороны от вас.

Проще говоря, в той самой позиции, которую он стремился занять с самого начала космического боя.

Оба земных корабля и берсеркер находились в половине светового года от ближайшего светила. Пока рядом с ним были два корабля, берсеркер не мог совершить скачок из нормального пространства и устремиться к беззащитным колониям на планетах этого светила. Экипаж «Наперстянки» состоял всего из двух человек. Техники у них имелось больше, чем у Дела, но оба человеческих корабля по сравнению с противником были всего лишь пылинками.

На экране радара Дел видел древнюю металлическую развалину, величиной почти не уступавшую земному штату Нью-Джерси. Человеческое оружие оставило в ней пробоины и кратеры размером с остров Манхэттен и оплавленные подпалины, напоминающие озера.

Но берсеркер все еще обладал колоссальной мощью. Пока что ни одному человеку не удавалось выйти живым из боя с ним. Да и теперь он мог прихлопнуть корабль Дела, как комара, и лишь понапрасну растрачивал на него свои непредсказуемые ухищрения. И все же сама эта обходительность вселяла в душу особый ужас. Люди никогда не могли напугать этого врага так, как он пугал их. Согласно тактике землян, основанной на горьком опыте, атаковать берсеркера должны были три корабля одновременно. «Наперстянка» да Мюррей – только два. Третий корабль якобы был в пути, но все еще в восьми часах лета от этого места: двигался на скорости «Эс-плюс», вне нормального пространства. До его прибытия «Наперстянке» и Мюррею следовало сдерживать берсеркера, раздумывавшего над своими непредсказуемыми действиями. Тот в любой момент мог либо напасть на один из кораблей, либо попытаться оторваться. Мог часами выжидать, пока они не сделают первый ход, но наверняка даст бой, если люди перейдут в атаку. Он выучил язык земных звездоплавателей и мог попытаться завязать беседу. Но в конце концов непременно постарался бы уничтожить их, как и все живое на своем пути. Таким был фундаментальный приказ, отданный древними военачальниками.

Тысячи лет назад он без труда распылил бы кораблики вроде тех, что ныне преградили ему дорогу, хотя они и несли термоядерные боеголовки. Но электронные чувства подсказали ему, что накопившиеся повреждения подорвали его силы. Да и многовековые бои на просторах Галактики, видимо, научили его осмотрительности.

Внезапно датчики Дела показали, что позади его корабля формируется силовое поле – будто сомкнутые лапы исполинского медведя, преграждавшие утлому кораблику путь к отступлению. Дел ждал смертельного удара, а его дрожащие пальцы зависли над красной кнопкой, чтобы выпустить по берсеркеру сразу все ракеты. Но если атаковать в одиночку или даже в паре с «Наперстянкой», адская машина отразит натиск, сокрушит корабли и двинется дальше – уничтожать очередную беззащитную планету. Для атаки нужны три корабля. Нажатие на красную кнопку, запускающую ракеты, – просто жест отчаяния.

Дел уже начал докладывать «Наперстянке» о силовых полях, когда его разум уловил первые признаки атаки иного рода.

– Ньютон! – резко бросил он, не отключая канал связи со вторым кораблем. Пускай там поймут, что́ вот-вот случится.

Айян мгновенно выскочил из противоперегрузочного кресла и встал перед Делом как загипнотизированный, сосредоточив все внимание на человеке. Дел порой хвастался: «Покажите Ньютону рисунок с разноцветными огоньками, убедите его, что это изображение пульта управления, и он будет давить на кнопки или на то, что вы ему укажете, пока показания пульта не станут соответствовать картинке».

Но ни один айян не обладает человеческими способностями к обучению и творчеству на абстрактном уровне – и Дел передал корабль под командование Ньютона.

Выключив бортовые компьютеры – во время надвигающейся атаки, уже дававшей себя знать, они оказались бы такими же бесполезными, как и его собственный мозг, – Дел сказал Ньютону:

– Ситуация «Зомби».

Животное мгновенно сделало, как его учили: крепко схватило руки Дела и прижало их, одну за другой, к подлокотникам кресла, где были заранее закреплены наручники.

Тяжелый опыт дал людям кое-какие познания о ментальном оружии берсеркеров, хотя принцип его действия оставался неизвестным. Воздействие нарастает исподволь и продолжается не более двух часов, после чего берсеркеру, по-видимому, приходится отключать его на такое же время. Но под воздействием луча и человеческий, и электронный мозг лишаются возможности планировать или предсказывать последствия событий – причем не осознают собственную недееспособность.

Делу казалось, что такое уже случалось прежде, быть может даже не раз. Ньютон, этот забавный тип, зашел в своих шуточках чересчур далеко: бросил свои любимые игрушки – коробочки с цветными бусинами – и принялся манипулировать рукоятками панели управления. А чтобы не вовлекать в свою игру Дела, ухитрился привязать его к креслу. Просто возмутительное поведение, особенно в самый разгар боя. Тщетно попытавшись освободить руки, Дел окликнул Ньютона. Тот преданно заскулил, но остался у пульта.

– Ньют, собака ты эдакая, развяжи меня сейчас же. Я знаю, что надо сказать: восемь десятков и еще семь лет… Эй, Ньют, а где твои игрушки? Дай-ка глянуть на твои миленькие бусики.

В корабле остались сотни коробочек с товаром – разноцветными бусинами, которые Ньютон обожал сортировать и перекладывать туда-сюда. Довольный своей хитростью, Дел принялся озираться, тихонько хихикая. Надо отвлечь Ньютона при помощи бус, а после… смутная мысль растворилась в фантазиях помраченного рассудка.

Ньютон время от времени поскуливал, но оставался у пульта, передвигая рукоятки управления в определенной последовательности, которой его обучили, совершая отвлекающие маневры, призванные ввести берсеркера в заблуждение и заставить считать, что личный состав корабля по-прежнему находится в полной готовности. Но к большой красной кнопке он не подносил руку даже близко. Нажать на нее он должен был лишь в том случае, если бы ощутил смертельную боль или увидел, что Дел мертв.

– Ага, понял вас, Мюррей, – время от времени доносилось по радио, словно в ответ на сообщение. Иногда экипаж «Наперстянки» добавлял пару слов или цифр, которые могли что-нибудь означать. Дел ломал голову над тем, что они там городят.

Наконец до него дошло: «Наперстянка» пытается поддерживать видимость того, что кораблем Дела по-прежнему управляет ясный разум. Потом в его душе вспыхнул страх: Дел осознал, что опять оказался под ударом ментального оружия. Погруженный в раздумья берсеркер, полугений-полуидиот, воздержался от продолжения атаки, когда успех был гарантирован, – то ли он в самом деле обманулся, то ли желал любой ценой быть непредсказуемым.

– Ньютон!

Услышав перемену в интонации человека, животное оглянулось. Теперь Дел мог сообщить Ньютону, что можно отпустить хозяина без малейшего риска, – фраза была чересчур длинной, и человек, находящийся под воздействием ментального луча, не произнес бы ее связно.

– …Никогда не исчезнут с лика земли, – договорил он, и Ньютон, взвизгнув от радости, разомкнул наручники. Дел тотчас же повернулся к микрофону.

– «Наперстянка», очевидно, луч отключен, – разнесся голос Дела по рубке более крупного корабля.

– Он снова у руля! – с облегчением вздохнул командир.

– Из чего следует, – откликнулся второй пилот (третьего не предполагалось), – что в ближайшие два часа у нас есть шанс дать бой. Я за то, чтобы атаковать сейчас же!

Но командир лишь покачал головой – медленно, но твердо.

– С двумя кораблями шансов почти нет. До подхода «Штуковины» меньше четырех часов. Если мы хотим победить, то должны тянуть время. Я атакую, как только он в следующий раз выкрутит Делу мозги! По-моему, мы не смогли одурачить его ни на миг… до нас ментальный луч не достанет, но Делу уже не отвалить. А айяну нипочем не дать бой вместо него. Как только Дел отключится, у нас не будет ни единого шанса.

– Подождем, – отозвался командир, неустанно обегая взглядом пульт. – Не факт, что он перейдет в нападение, как только пустит луч…

И вдруг берсеркер заговорил. Радиоголос отчетливо прозвучал в рубках обоих кораблей:

– У меня есть для тебя предложение, маленький корабль.

Голос его ломался, как у подростка, потому что фраза была составлена из слов и слогов, которые произнесли плененные берсеркером люди обоих полов и разного возраста.

«Обрывки человеческих эмоций, рассортированные, будто бабочки на булавках», – подумал командир. Не было ни малейших оснований предполагать, что после изучения языка берсеркер оставил пленников в живых.

– Ну?

Голос Дела, по контрасту, был зычным и выразительным.

– Я изобрел игру, в которую мы могли бы сыграть. Если ты будешь играть достаточно хорошо, я не стану убивать тебя прямо сейчас.

– Ну, все ясно, – пробормотал второй пилот.

Поразмышляв секунды три, командир врезал кулаком по подлокотнику.

– Значит, он хочет узнать о способности Дела к обучению, постоянно проверяя его мозг при помощи ментального луча, в различных режимах. Если он убедится, что ментальный луч работает, то сразу же перейдет в нападение. Голову даю на отсечение. Вот какую игру он затеял на сей раз.

– Я подумаю над твоим предложением, – холодно отозвался голос Дела.

– Торопиться незачем, – заметил командир. – До включения ментального луча пройдет почти два часа.

– Но нам нужно еще два часа сверх того.

– Опиши игру, в которую хочешь играть, – произнес голос Дела.

– Это упрощенная версия человеческой игры под названием «шашки».

Командир и второй пилот переглянулись; невозможно было даже вообразить Ньютона играющим в шашки. А провал Ньютона, вне всякого сомнения, означал гибель всех четверых через пару-тройку часов и открывал путь к уничтожению очередной планеты.

– А что послужит доской? – после секундной паузы поинтересовался голос Дела.

– Будем обмениваться ходами по радио, – невозмутимо заявил берсеркер и принялся описывать игру вроде шашек, с доской меньше обычной и с меньшим числом шашек. Сама игра отнюдь не была замысловатой, но, разумеется, требовала наличия действенного интеллекта, человеческого или электронного, способного видеть хотя бы на пару ходов вперед.

– Если я соглашусь, – медленно проговорил Дел, – то как мы решим, кто ходит первым?

– Он тянет время, – отметил командир, обгрызая ноготь большого пальца. – Эта штуковина подслушивает, и мы не можем помочь ему советом. Ну, дружище Дел, не теряй головы!

– Ради простоты, – возгласил берсеркер, – первый ход всегда будет за мной.

Дел закончил мастерить шашечную доску за целый час до атаки на свой рассудок. При перестановке снабженных штырьками фишек берсеркер станет получать сигналы, а подсвеченные клетки будут означать положение его шашек. Если берсеркер попытается общаться с Делом во время действия ментального луча, отвечать ему будет голос, записанный на магнитной ленте, до отказа заполненной слегка агрессивными репликами вроде «Играй-играй» или «Не желаешь ли сдаться прямо сейчас?».

Он не сообщал противнику о том, как далеко продвинулся в своих приготовлениях, потому что все еще возился с тем, о чем врагу знать не следовало, – с системой, позволявшей играть в упрощенные шашки даже Ньютону.

Работая, Дел беззвучно хихикал и то и дело поглядывал на Ньютона. Тот лежал в своем кресле, прижимая к груди игрушки, будто искал утешения. План требовал, чтобы айян напряг свои способности до предела, но изъянов в замысле не имелось, он непременно должен был сработать.

Тщательно проанализировав игру, Дел зарисовал на карточках все возможные позиции, с которыми мог столкнуться Ньютон, – делая только четные ходы, спасибо берсеркеру за эту оговорку! Отбросив некоторые варианты развития игры, вытекавшие из скверных начальных ходов Ньютона, Дел еще больше упростил себе работу. Потом указал стрелкой лучший из возможных ходов на всех карточках, что изображали оставшиеся позиции. Теперь он мог быстро научить Ньютона отыскивать соответствующую карточку и делать ход, указанный стрелкой…

– Ой-ой, – выдохнул вдруг Дел, опустив руки и уставившись в пространство. Услышав его интонацию, Ньютон заскулил.

Однажды Дел играл с чемпионом мира по шахматам Бланкеншипом, дававшим сеанс одновременной игры на шестидесяти досках. До середины партии Дел держался неплохо. Затем, когда великий человек остановился перед его доской в очередной раз, Дел двинул вперед пешку, считая, что его позиция несокрушима и можно ринуться в контратаку. Но тут Бланкеншип переместил ладью на совершенно невинное с виду поле – и Дел тотчас же узрел надвигавшийся мат; до него оставалось целых четыре хода, но исправлять положение было слишком поздно.

Внезапно командир громко, отчетливо выругался. Подобные вольности с его стороны были крайней редкостью, и второй пилот удивленно оглянулся.

– Что?

– По-моему, мы прогорели. – Командир помолчал. – Я надеялся, что Мюррей сможет наладить какую-нибудь систему, чтобы Ньютон играл или хотя бы прикидывался, что играет. Да только дело не выгорит. По какой бы системе ни играл Ньютон, в одинаковых ситуациях он будет делать одни и те же заученные ходы. Может, это будет идеальная система, но ни один человек так не играет, черт побери! Он совершает ошибки, меняет стратегию. Все это неизбежно проявится даже в такой простой игре. Но, главное, во время игры человек обучается. Чем дольше он играет, тем лучше у него выходит. Это сразу же выдаст Ньютона, чего и ждет бандит. Наверное, он слыхал об айянах. И как только он убедится, что ему противостоит неразумное животное, а не человек или компьютер…

Через некоторое время второй пилот сказал:

– Я принимаю информацию об их ходах. Они начали партию. Может, нам стоит состряпать доску, чтобы следить за развитием игры.

– Лучше приготовимся вмешаться, когда пробьет час.

Командир беспомощно посмотрел на кнопку залпа, затем на часы, показывавшие, что до подлета «Штуковины» оставалось добрых два часа.

Вскоре второй пилот сообщил:

– Похоже, первая партия окончена. Дел проиграл, если я правильно понимаю цифры их счета. – Он помолчал. – Сэр, опять сигнал, который мы приняли, когда берсеркер в прошлый раз включил ментальный луч. Должно быть, Дел снова почувствовал его.

Командиру было нечего ответить. Оба молча принялись ждать атаки чужака, надеясь, что за считаные секунды до собственной гибели сумеют причинить ему хоть какой-нибудь ущерб.

– Они начали вторую партию, – озадаченно произнес второй пилот. – А еще я слышал, как он только что сказал: «Что ж, продолжим».

– Ну, голос он мог записать. Должно быть, составил какой-то план игры для Ньютона, но долго водить берсеркера за нос он не сможет. Никак.

Время едва ползло.

– Он проиграл уже четыре партии, – снова подал голос Второй. – Но при этом делал неодинаковые ходы. Эх, будь у меня доска…

– Да заткнись ты со своей доской! Тогда бы мы таращились на нее вместо пульта. Прошу не терять бдительности, мистер.

По прошествии многих – казалось – часов Второй встрепенулся:

– Вот это да!

– Что?

– Наша сторона свела партию вничью.

– Значит, луч отключен. Ты уверен, что…

– Включен! Смотрите, вот здесь те же показания, что и в прошлый раз. Он направлен на Дела чуть ли не час и все усиливается.

Командир уставился на пульт с недоверием, однако он знал о высокой квалификации Второго и не имел оснований не доверять ему. Да и показания датчиков выглядели достаточно убедительно.

– Значит, кто-то, – промолвил он, – или что-то безмозглое мало-помалу учится играть в эту игру. – Помолчав, он добавил: – Ха-ха, – словно пытался припомнить, как надо смеяться.

Берсеркер выиграл еще партию. За ней последовала ничья. Новая победа врага. Затем три ничьих подряд.

Один раз второй пилот услышал, как Дел хладнокровно осведомился:

– Сдаешься?

И на следующем ходу проиграл. Но очередная игра опять закончилась вничью. Дел явно раздумывал дольше, чем противник, но не настолько, чтобы вывести того из терпения.

– Он пробует различные модуляции ментального луча, – указал Второй. – И взвинтил мощность до предела.

– Ага, – отозвался командир.

Он уже не раз хотел вызвать Дела по радио и сказать что-нибудь воодушевляющее, а заодно дать хоть какой-нибудь выход своей лихорадочной жажде деятельности, попытаться выяснить, что к чему. Но он знал: испытывать судьбу нельзя. Любое вмешательство может развеять чудо.

У него не укладывалось в голове, что эти необъяснимые успехи могут продолжаться, даже когда шашечный матч постепенно превратился в бесконечную череду ничьих между двумя блестящими игроками. Командир уже много часов назад распростился с жизнью и надеждой – и ждал рокового мгновения.

А ожидание все не кончалось.

– …Никогда не исчезнут с лица земли! – договорил Дел Мюррей, и Ньютон с энтузиазмом метнулся освобождать его правую руку от наручников.

Перед ним на доске стояла недоигранная партия, брошенная считаные секунды назад. Ментальный луч был отключен, как только «Штуковина» ворвалась в нормальное пространство – в боевой позиции – всего с пятиминутным опозданием; берсеркеру пришлось сосредоточить всю свою энергию, чтобы отразить тотальную атаку «Штуковины» и «Наперстянки».

Увидев, что оправившиеся от воздействия ментального луча компьютеры уже навели перекрестие прицела на израненную, вздутую центральную секцию берсеркера, Дел выбросил правую руку вперед, расшвыряв шашки с доски.

– Все! – хрипло рявкнул он, обрушив кулак на большую красную кнопку.

– Я рад, что ему не вздумалось поиграть в шахматы, – позже говорил Дел, беседуя с командиром в рубке «Наперстянки». – Такого мне нипочем бы не соорудить.

Иллюминаторы уже очистились, и оба могли разглядывать тускло рдеющее, расширяющееся газовое облако, оставшееся от берсеркера, – очищенное пламенем наследие древнего зла. Но командир не сводил глаз с Дела.

– Ты заставил Ньютона играть по диаграммам позиций, это я понимаю. Но чего я в толк не возьму – как ему удалось постепенно освоить игру?

– Не ему, а его игрушкам, – ухмыльнулся Дел. – Эй, погоди, не надо бить меня так сразу!

Подозвав айяна, он взял из ладони животного небольшую коробочку. Там что-то тихонько затарахтело. На крышку коробочки была наклеена диаграмма одной из возможных позиций в упрощенных шашках, а возможные ходы фигур Дела были помечены разноцветными стрелками.

– Потребовалась пара сотен таких коробочек, – пояснил он. – Вот эта была в группе, которую Ньют использовал для четвертого хода. Найдя коробочку с позицией, соответствующей позиции на доске, он брал коробочку и вытаскивал бусину вслепую – кстати, оказалось, что впопыхах обучить его этому труднее всего. – Дел сопровождал слова действиями. – Ага, синяя. То есть надо сделать ход, отмеченный синей стрелкой. А оранжевая стрелка ведет к слабой позиции, видишь? – Дел вытряхнул все бусины из коробочки на ладонь. – Ни одной оранжевой не осталось, а до начала игры было по шесть штук каждого цвета. Но Ньютону было велено откладывать в сторону каждую вынутую бусину, до конца игры. Если табло показывает, что мы проиграли, он должен отбросить все использованные бусины. Все плохие ходы мало-помалу исключаются. За пару часов Ньютон вместе со своими коробочками научился безупречно играть в эту игру.

– Отлично, – подытожил командир, на миг задумался и протянул руку, чтобы почесать Ньютона за ушами. – Мне бы такое ввек в голову не пришло.

– А мне следовало бы подумать об этом раньше. Самой идее уже пара сотен лет от роду. А компьютеры – моя гражданская профессия.

– Это может быть очень плодотворным, – заметил командир. – Я о том, что твоя идея может оказаться полезной для любой оперативной группы, столкнувшейся с ментальным лучом берсеркера.

– Ага. – Дел впал в задумчивость. – Кроме того…

– Что?

– Да я припомнил одного парня, которого встретил как-то раз. По имени Бланкеншип. Вот я и гадаю, а не удастся ли мне соорудить…

Да, я, Третий историк, прикасался к рассудкам живущих, рассудкам землян, охваченным таким смертельным холодом, что какое-то время они полагали войну игрой. И первые десятилетия войны с берсеркерами наводили на мысль, что для жизни эта игра проиграна.

Эта обширнейшая война содержала чуть ли не все ужасы боен вашего прошлого, многократно умноженные в пространстве и во времени. Но притом куда меньше походила на игру, нежели все предшествующие.

И пока зловещая громада войны с берсеркерами разрасталась, земляне обнаружили, что она породила новые ужасы, неведомые доселе.

Взирайте же…

Доброжил

– Это всего лишь машина, Хемфилл, – едва слышно проговорил умирающий.

Паря в невесомости и почти в полной темноте, Хемфилл выслушал его почти без презрения и жалости. Пусть горемыка конфузливо испускает дух, прощая Вселенной все на свете, если это облегчит ему уход!

Сам Хемфилл безотрывно взирал сквозь иллюминатор на темный зазубренный силуэт, заслонивший столько звезд.

Видимо, дышать теперь можно было только в этом отсеке пассажирского лайнера, ставшем темницей для трех человек, к тому же воздух со свистом вырывался через пробоины, стремительно опорожняя аварийные баки. Корабль представлял собой изувеченный, искореженный остов, и все же враг в поле обзора Хемфилла совсем не двигался. Должно быть, разбитому кораблю не давало вращаться силовое поле врага.

К Хемфиллу через отсек подплыла пассажирка лайнера – молодая женщина – и коснулась его руки. Он припомнил, что ее зовут Мария такая-то.

– Послушайте, – начала девушка, – как по-вашему, мы не могли бы…

В ее голосе не было отчаяния – скорее, рассудительные интонации человека, разрабатывающего план, – и Хемфилл стал прислушиваться к ней. Но их перебили.

Стены отсека завибрировали, будто диффузоры огромных громкоговорителей, приводимые в движение силовым полем врага, которое все еще сжимало изувеченный корпус. Послышался скрипучий голос берсеркера:

– Вы, кто еще слышит меня, живите. Я намерен подарить вам жизнь. Я посылаю катер для спасения вас от смерти.

Хемфилл был сам не свой от бессильной ярости. Он еще ни разу не слышал голос берсеркера собственными ушами, и все равно тот оказался знакомым, будто давний кошмар. Хемфилл ощутил, как женщина отдернула ладонь, и только тогда понял, что в ярости вскинул обе руки, растопырил и скрючил пальцы, как когти, а затем сжал их в кулаки и заколотил в иллюминатор, едва не разбив их в кровь. Эта чертова штуковина хочет забрать его внутрь! Из всех людей в космосе хочет сделать пленником именно его!

В его голове мгновенно сложился план, тут же вылившийся в действие; Хемфилл резко отвернулся от иллюминатора. В этом отсеке были боеголовки для небольших оборонительных ракет. Где-то он их видел.

Второй уцелевший мужчина – офицер корабля, медленно истекавший кровью, которая просачивалась через прорехи в форме, – увидел, что Хемфилл роется среди обломков, и всплыл перед ним, чтобы помешать ему.

– Не выйдет… Вы уничтожите лишь катер, который он посылает… Если он это вам позволит… Там могут быть другие люди… Еще живые…

Из-за невесомости офицер висел перед Хемфиллом вверх ногами. Когда же инерция развернула их так, что они увидели друг друга в нормальном положении, раненый вдруг осекся, сдался, оставил уговоры и отвернулся, безвольно дрейфуя в воздухе так, будто уже умер.

Хемфилл не надеялся соорудить целую боеголовку, зато мог извлечь детонатор на химической взрывчатке – тот как раз уместился бы под мышкой. Когда началась неравная битва, всем пассажирам пришлось надеть аварийные скафандры; теперь он нашел для себя запасной баллон с воздухом и лазерный пистолет какого-то офицера, который сунул в петлю на поясе скафандра.

Девушка снова приблизилась к нему. Хемфилл настороженно следил за ней.

– Сделайте это, – сказала она со спокойной убежденностью, медленно кружась в полумраке вместе с обоими мужчинами, под завывание утекавшего сквозь пробоины воздуха. – Сделайте. Потеря катера ослабит его перед следующим боем, пусть и ненамного. Все равно у нас нет ни малейшего шанса на спасение.

– Да, – одобрительно кивнул он. Эта девушка понимает, что самое важное – ранить берсеркера, бить его, ломать, жечь и в конце концов уничтожить. Все остальное – ерунда.

– Не позволяйте ему выдать меня, – шепотом произнес он, указав на раненого старпома. Девушка молча кивнула. Возможно, берсеркер подслушивал. Раз уж он способен говорить при помощи стен, то может и подслушивать.

– Катер приближается, – сообщил раненый спокойным, сухим тоном.

– Доброжил! – позвал машинный голос, запинаясь, как всегда, между слогами.

– Здесь!

Он вздрогнул, проснулся и тут же вскочил на ноги. Оказалось, он задремал чуть ли не под открытым концом трубы, из которого капала питьевая вода.

– Доброжил!

В тесном отсеке не было ни динамиков, ни сканеров, и зов донесся с некоторого расстояния.

– Здесь!

Он побежал на зов, шаркая и топая подошвами по металлу. Задремал, очень уж устал. Хотя бой был коротким, на него свалились дополнительные обязанности – пришлось обслуживать и направлять ремонтные машины, странствовавшие по бесконечным путепроводам и коридорам, чтобы устранять повреждения. Доброжил понимал, что он больше не в силах помочь ничем.

Теперь у него ныли голова и шея, намятые шлемом, а на теле остались потертости от непривычного скафандра, который пришлось надеть с началом боя. К счастью, на этот раз обошлось без боевых повреждений.

Подойдя к плоскому стеклянному глазу сканера, он шаркнул ногой, замерев в ожидании.

– Доброжил, извращенная машина уничтожена, и несколько зложилов теперь совершенно беспомощны.

– Да!

Доброжил затрясся от восторга.

– Напоминаю тебе, жизнь есть зло, – проскрежетал голос машины.

– Жизнь есть зло, я – Доброжил! – поспешно сказал он, перестав трястись. Вряд ли за этим последует наказание, но лучше не рисковать.

– Да. Как ранее твои родители, ты был полезен. Теперь я намерен погрузить в себя уцелевших людей для более пристального изучения. А ты будешь использован вместе с ними в моих экспериментах. Напоминаю, они – зложилы. Мы должны быть осторожны.

– Зложилы… – Доброжил знал, что это существа, имеющие такую же форму, как он, и существующие в мире вне машины. Они устраивают сотрясения и удары, называемые боем. – Зложилы – здесь.

От этой мысли по коже мороз пробежал. Подняв руки, Доброжил воззрился на них, затем окинул взглядом коридор из конца в конец, пытаясь вообразить зложилов во плоти.

– Теперь ступай в медицинскую комнату, – велела машина. – Прежде чем ты приблизишься к зложилам, тебя надлежит сделать неуязвимым к болезням.

Хемфилл перебирался из одного разбитого отсека в другой, пока не нашел пробоину в корпусе, почти целиком забитую мусором. Пока он пытался извлечь весь этот хлам, по кораблю разнесся лязг: к нему пристыковался катер берсерка, прибывший за пленными. Хемфилл рванул посильнее, преграда подалась, и вырвавшийся воздух вынес его в пространство.

Вокруг разбитого корабля парили сотни обломков, удерживаемых возле него то ли слабым магнитным притяжением, то ли силовыми полями берсеркера. Проверка показала, что скафандр работает достаточно хорошо, и при помощи его маломощного реактивного двигателя Хемфилл обогнул корпус лайнера, приближаясь к тому месту, где замер катер берсеркера.

Бесчисленные звезды глубокого космоса не были видны за темным силуэтом берсеркера – зубчатым, будто крепостные стены древних городов, но куда громаднее любого города. Причалив к нужному отсеку, катер берсеркера прикрепился к изувеченному остову лайнера, чтобы забрать на борт Марию и раненого. Не снимая пальцев с детонатора бомбы, Хемфилл подплыл ближе.

Теперь, у смертной черты, его встревожила мысль о том, что ему так и не удастся убедиться в уничтожении катера. А ведь это такой мизерный удар по врагу, такая ничтожная месть!

Продолжая по инерции приближаться к катеру и держа палец на детонаторе, Хемфилл увидел облачко пара, вырвавшееся из разгерметизированного отсека при расстыковке катера с кораблем. Невидимые силовые поля влекли катер, Хемфилла, обломки, плававшие поблизости от катера, к берсеркеру.

Хемфилл ухитрился в последнюю секунду пристегнуться к ускользавшему катеру. И подумал, что воздуха в баллонах скафандра хватит еще на час – куда больше, чем ему нужно.

Увлекаемый к берсеркеру Хемфилл мысленно балансировал на грани смерти; пальцы на детонаторе бомбы окоченели. Окрашенный в цвет ночи враг стал для него воплощением смерти. Иссеченная черная поверхность берсеркера стремительно надвигалась в потустороннем свете звезд, обращаясь в планету, на которую падал катер.

Хемфилл все еще льнул к катеру, когда тот был затянут через врата, способные пропускать множество кораблей одновременно. Громадность и могущество берсеркера окружили его со всех сторон, одной своей всеохватностью подавляя ненависть и отвагу.

Эта крохотная бомбочка – лишь бессмысленная шутка. Как только катер пришвартовался к черной внутренней пристани, Хемфилл спрыгнул с него и бросился искать укрытие.

Едва он спрятался за погруженной в тень металлической балкой, как ладонь помимо его воли легла на спуск бомбы – просто ради того, чтобы освободить его через смерть. Но Хемфилл сдержался, заставив себя наблюдать за тем, как пульсирующая прозрачная труба, уходившая в переборку, высасывает из катера двух пленников. Сам не зная, что́ собирается предпринять, он оттолкнулся и поплыл в сторону трубы, почти невесомо заскользив сквозь темную чудовищную пещеру; массы берсеркера хватало, чтобы создать небольшую естественную гравитацию.

Минут через десять путь ему преградил воздушный шлюз. Судя по всему, это был встроенный в переборку фрагмент корпуса земного военного корабля.

Шлюз – подходящее место для установки бомбы. Хемфилл отпер наружный люк и вошел в шлюз, не подняв тревоги. Если покончить с собой здесь, берсеркер лишится… собственно говоря, чего? Зачем ему вообще понадобился шлюз?

«Не для пленных, – подумал Хемфилл, – раз он всасывает их через трубу». Опять же, и не для врага. Проанализировав воздух в шлюзе, он снял шлем. Для дышащих воздухом друзей ростом с человека? Что-то тут не так. Любое живое и дышащее существо – враг берсеркера; исключение составляют лишь его неведомые строители. Во всяком случае, так считали люди… до этих пор.

Внутренний люк шлюза открылся от первого же толчка, и Хемфилл зашагал по тесному, тускло освещенному коридору с искусственной гравитацией, держа пальцы на детонаторе бомбы.

– Войди, Доброжил, – сказал корабль. – Пристально рассмотри каждого из них.

Доброжил издал нерешительное горловое урчание: так звучит запущенный и тотчас же остановленный сервомотор. Его терзали чувства, напоминающие голод и страх перед наказанием, – ведь ему предстояло увидеть живых тварей наяву, а не в виде старых изображений в театре. Но даже выявление источника неприятных чувств не помогло. Он нерешительно переминался с ноги на ногу у порога комнаты, куда поместили зложилов. По приказу машины пришлось снова надеть скафандр – защита на тот случай, если зложил попытается причинить ему вред.

– Входи, – повторил корабль.

– Может, лучше не надо? – жалобно заныл Доброжил, не забывая, однако, произносить слова громко и внятно, в надежде избежать наказания.

– Наказать, наказать, – произнес голос корабля.

Если он сказал это слово дважды, значит наказание было почти неотвратимым. Поспешно, будто уже ощущая боль-без-повреждений в своих костях, Доброжил открыл дверь и переступил порог.

Он лежал на полу, окровавленный и поврежденный, в диковинном изодранном скафандре. И в то же время стоял в проеме дверей. На полу простерлось его собственное тело, то самое человеческое тело, которое он знал, но ни разу не видел со стороны. Не просто изображение, а куда больше: он раздвоился. Там, тут, он, не-он…

Доброжил привалился спиной к двери, вскинул руку и хотел было прикусить ладонь, позабыв о шлеме. Затем принялся молотить облаченными в рукава скафандра руками друг о друга, пока боль от ушибов не привела его в чувство, заставив ощутить палубу под ногами.

Мало-помалу ужас схлынул. Разум постепенно осознал увиденное, сумел истолковать и освоиться. Вот он я, здесь, здесь, в дверном проеме. Тот, там, на полу, – это другая жизнь. Другое тело, как и я, разъедаемое ржой жизни. Только куда хуже, чем я. Там, на полу, – зложил.

Мария Хуарес долго молилась с закрытыми глазами, не прерываясь ни на миг. Холодные, безразличные манипуляторы перемещали ее туда-сюда. Вернулся вес, а когда с нее аккуратно сняли шлем и скафандр, выяснилось, что воздух пригоден для дыхания. Но когда манипуляторы начали стаскивать с нее комбинезон, Мария стала вырываться и открыла глаза; ее взору предстали помещение с низким потолком и обступившая ее толпа автоматов самого разного вида, все – ростом с человека. Как только она начала сопротивляться, роботы перестали раздевать ее, надели на одну лодыжку кандалы, прикованные к стене, и заскользили прочь. Умирающего старпома просто бросили в противоположном конце помещения, будто хлам, не заслуживающий дальнейших хлопот.

Мужчина с холодным, мертвым взором – Хемфилл – пытался сделать бомбу, но не сумел. Теперь вряд ли стоило рассчитывать на быструю и легкую кончину…

Услышав, что дверь открывается, она снова открыла глаза и в полнейшем недоумении воззрилась на бородатого юношу в старомодном скафандре. Подергавшись от непонятных конвульсий в дверном проеме, тот наконец прошел пару шагов и остановился, вперившись в умирающего. Незнакомец расстегивал крепления шлема, делая сноровистые, точные движения, а когда снял его, оказалось, что всклокоченная шевелюра и растрепанная борода обрамляют безвольное лицо идиота.

Положив шлем на пол, юноша принялся скрести и чесать косматую голову, не сводя глаз с распростертого на полу человека. На Марию он не взглянул даже мельком, а она не могла отвести взгляда от него – ей еще ни разу в жизни не доводилось видеть живого человека с таким бесстрастным лицом. Так вот что происходит с пленниками берсеркера!

И все же… все же… На родной планете она уже сталкивалась с бывшими преступниками, прошедшими промывание мозгов. Но этот выглядел иначе; в нем было больше человеческого… а может, наоборот, меньше.

Опустившись на колени рядом со старпомом, бородатый нерешительно протянул руку и потрогал его. Умирающий апатично шевельнулся и устремил вверх пустой взгляд. Он лежал в луже крови.

Взяв безвольную руку старпома своими ладонями, закованными в металлические перчатки, чужак принялся сгибать и распрямлять ее, словно интересовался устройством локтевого сустава. Старпом застонал и принялся вяло вырываться. Внезапно чужак схватил умирающего за горло.

Мария не находила в себе сил ни шевельнуться, ни отвести взгляд, хотя комната сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее закружилась вокруг этих закованных в доспехи ладоней.

Разжав пальцы, бородатый встал, вытянулся в струнку, по-прежнему не сводя глаз с трупа у своих ног, и отчетливо проговорил:

– Отключен.

Наверное, Мария шевельнулась. А может, и нет, но бородатый поднял свое дебильное лицо, чтобы поглядеть на нее, – однако то ли не заметил ее взгляда, то ли постарался не заметить его. Движения его глаз были быстрыми и бдительными, но мимические мышцы казались неживыми. Он двинулся к Марии.

«Ой, да он же совсем юный, – подумала она, – почти еще подросток». Прижавшись спиной к стене, она замерла в ожидании. На ее планете женщин воспитывали так, чтобы они не теряли сознания при встрече с опасностью. Чем ближе подходил чужак, тем меньше она почему-то боялась. Но если бы он улыбнулся, хоть мельком, она бы завизжала от ужаса и не смолкала бы долго-долго.

Остановившись перед ней, незнакомец протянул одну руку, чтобы коснуться ее лица, волос, тела. Мария хранила неподвижность; в нем не чувствовалось ни похоти, ни злобы, ни доброты. Он буквально распространял вокруг себя пустоту.

– Нет изображения, – сказал юноша, будто обращался к самому себе. Потом добавил еще одно слово, что-то вроде «зложил».

Мария почти набралась смелости, чтобы заговорить с ним. Удушенный все так же лежал на полу, ярдах в пяти от них.

Развернувшись, юноша целеустремленно зашаркал прочь от нее; такой диковинной походки Мария не видела еще ни разу в жизни. Подняв шлем, чужак вышел за дверь, даже не оглянувшись.

В одном углу отведенного ей пятачка струилась вода, с журчанием утекавшая сквозь дыру в полу. Гравитация примерно равнялась земной. Мария села, привалившись спиной к стене, молясь и слыша грохот собственного сердца, едва не остановившегося, когда дверь отворилась снова: сперва самую малость, потом чуть пошире, ровно настолько, чтобы в нее прошел большой кусок розовато-зеленоватой массы – видимо, еды. На обратном пути робот обогнул покойника.

Мария уже съела кусочек массы, когда дверь снова приоткрылась, сперва самую малость, потом чуть пошире, настолько, чтобы в нее прошел человек, – в помещение поспешно вступил Хемфилл, тот самый, с ледяным взором. Чтобы уравновесить тяжесть маленькой бомбы, висевшей под мышкой, он сильно отклонялся в сторону. Быстро окинув помещение взглядом, Хемфилл закрыл за собой дверь и направился к Марии. Труп старпома он переступил, почти не удостоив его взглядом.

– Сколько их тут? – шепотом осведомился Хемфилл, наклонившись к Марии. Она все так же сидела на полу, изумленная, будучи не в силах пошевелиться или сказать хоть слово.

– Кого? – в конце концов выдавила она из себя.

– Их. – Хемфилл нетерпеливо повернул голову в сторону двери. – Тех, что живут внутри и служат ему. Я видел того, что выходил из этой комнаты, когда я был в коридоре. Оно оборудовало для них огромное жилое пространство.

– Я видела только одного.

При известии об этом глаза Хемфилла сверкнули. Показав, как взорвать бомбу, он передал ее Марии, а сам принялся резать кандалы своим лазерным пистолетом. Попутно оба обменялись сведениями о последних событиях. Мария сомневалась, что найдет в себе силы подорвать бомбу и покончить с собой, но не стала говорить об этом Хемфиллу.

Как только они покинули тюремную камеру, Хемфилла едва не хватил удар: из-за угла прямо на них выкатились два автомата. Но машины не обратили на оцепеневших людей ни малейшего внимания: беззвучно проехав мимо, они скрылись из виду.

– Внутри собственной шкуры этот драндулет на три четверти слеп! – возбужденно прошептал он, обернувшись к Марии. Та промолчала, испуганно глядя на него.

В голове Хемфилла мало-помалу начал вызревать план, пробудивший в его душе смутную надежду.

– Надо разузнать об этом человеке. Или людях, – бросил он, устремляясь по коридору. Неужели тот такой один?! Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Скверно освещенные коридоры были полны препятствий и неровных ступенек. «Небрежно выстроенная уступка жизни», – мысленно отметил Хемфилл, направляясь в ту сторону, где скрылся чужак.

Через пару минут, после осторожных перебежек, впереди послышались шаркающие шаги человека – одного, – приближавшегося к ним. Хемфилл снова отдал бомбу Марии и отодвинул ее назад, заслонив собой. Оба затаились в темной нише.

Шаги, беззаботные и стремительные, приближались, и вдруг впереди мелькнул неясный силуэт. Взлохмаченная голова появилась в их поле зрения так неожиданно, что закованный в металл кулак Хемфилла едва не промахнулся, скользнув по затылку чужака. Тот вскрикнул, оступился и упал.

Присев на корточки, Хемфилл сунул лазерный пистолет чуть ли не под нос незнакомцу, облаченному в устаревший скафандр без шлема:

– Только пикни, и я убью тебя. Где остальные?

Парень уставился на него с ошеломленным видом. Нет, не с ошеломленным – хуже. Лицо его казалось совершенно неживым, хотя он переводил настороженный взгляд с Хемфилла на Марию и обратно, не обращая внимания на пистолет.

– Это все тот же, – шепнула Мария.

– Где твои друзья? – настойчиво спросил Хемфилл.

Пощупав затылок, куда пришелся удар, незнакомец пробормотал:

– Повреждение.

Он сказал это совершенно бесстрастно, будто не обращался ни к кому. Затем протянул руку к пистолету, так спокойно и плавно, что едва не взялся за него.

Хемфилл отскочил на шаг, еле удержавшись от выстрела.

– Сядь, или я убью тебя! А теперь говори, кто ты такой и сколько здесь остальных.

Чужак спокойно сел. Его одутловатое лицо по-прежнему оставалось совершенно бесстрастным.

– Твой тон не меняется по высоте от слова к слову, не то что у машины. Ты держишь смертоносный инструмент. Дай мне его, и я уничтожу тебя и… вот эту.

Похоже, этот человек – полоумный инвалид с промытыми мозгами, а не предатель рода человеческого. Как же им воспользоваться? Хемфилл отступил еще на шаг, опустив пистолет.

– Откуда ты? – обратилась к пленнику Мария. – С какой планеты?

Ответом ей стал пустой взгляд.

– Ну, где твой дом? – не унималась она. – Где ты родился?

– В родильной камере.

Порой голос юноши срывался, как голос берсеркера: казалось, будто напуганный комик передразнивает машину.

– Конечно, в родильной камере. – Хемфилл издал нервный смешок. – Где же еще? А теперь спрашиваю в последний раз: где остальные?

– Не понимаю.

– Ладно уж, – вздохнул Хемфилл. – Где эта родильная камера?

Надо же начать хоть с чего-нибудь.

Помещение смахивало на склад биологической лаборатории – скверно освещенный, заваленный оборудованием, опутанный трубами и кабелями. Вероятно, здесь ни разу не работал живой техник.

– Ты был рожден здесь? – осведомился Хемфилл.

– Да.

– Он чокнутый.

– Нет. Погодите. – Мария опустила голос до едва слышного шепота, будто вновь чего-то испугалась. Потом взяла юношу с недвижным лицом за руку. Он наклонил голову, чтобы поглядеть на соприкоснувшиеся ладони. – У тебя есть имя? – терпеливо спросила она, словно говорила с заблудившимся ребенком.

– Я Доброжил.

– По-моему, это безнадежно, – встрял Хемфилл.

Девушка не обратила на него ни малейшего внимания.

– Доброжил? Меня зовут Мария. А это Хемфилл.

Никакой реакции.

– Где твои родители? Отец? Мать?

– Они тоже были доброжилами. Помогали кораблю. Был бой, и зложилы убили их. Но они отдали клетки своих тел кораблю, и он сделал из этих клеток меня. Теперь я – единственный доброжил.

– Боже милостивый! – выдохнул Хемфилл.

Молчаливое, благоговейное внимание тронуло Доброжила, в отличие от угроз и упрашиваний. На его лице появилась неловкая гримаса, и юноша уставился в угол. Затем, чуть ли не впервые, заговорил по собственному почину:

– Я знаю, что они были как вы. Мужчина и женщина.

Если бы ненависть могла жечь, как пламя, Хемфилл испепелил бы всю смертоносную машину, раскинувшуюся на много миль, до последнего кубического фута; он озирался по сторонам, заглядывал во все углы.

– Чертовы железяки! – Его голос сорвался, как у берсеркера. – Что они сделали со мной. С тобой. Со всеми.

План Хемфилла сложился в тот момент, когда его ненависть достигла высшего накала. Стремительно подойдя к Доброжилу, он положил ладонь ему на плечо:

– Послушай-ка… Тебе известно, что такое радиоактивный изотоп?

– Да.

– Тут должно быть место, где… ну, машина решает, что делать дальше… к какой тактике прибегнуть. Место, где хранится глыба изотопа с большим периодом полураспада. Наверное, в центре корабля. Ты не знаешь, где это место?

– Да, я знаю, где стратегическое ядро.

– Стратегическое ядро? – Надежда заметно окрепла. – Мы можем туда пробраться?

– Но вы же зложилы! – Доброжил неуклюже оттолкнул руку Хемфилла. – Вы хотите повредить корабль, вы уже повредили меня. Вы должны быть уничтожены.

– Доброжил… – перехватила инициативу Мария. – Мы, этот человек и я, вовсе не злые. На самом деле зложилы – те, кто построил этот корабль. Кто-то построил его, понимаешь ли, какие-то живые существа построили его давным-давно. Вот они – настоящие зложилы.

– Зложилы, – сказал он, то ли соглашаясь с Марией, то ли бросая ей в лицо укор.

– Ты разве не хочешь жить, Доброжил? Мы с Хемфиллом хотим жить. Мы хотим помочь тебе, потому что ты живой, как и мы. Неужели ты не хочешь помочь нам?

Юноша несколько секунд хранил молчание, созерцая переборку. Затем повернулся к ним и сказал:

– Все живое думает, что оно существует, но его нет. Есть только частицы, энергия и пространство, и еще законы машин.

– Доброжил, послушай меня, – не сдавалась Мария. – Один мудрец некогда сказал: «Я мыслю – следовательно, существую».

– Мудрец? – переспросил тот своим ломким голосом. Потом уселся на палубу, охватив колени руками, и принялся раскачиваться вперед-назад, быть может в раздумье.

Хемфилл отвел Марию в сторону:

– Знаете, у нас появился проблеск надежды. Тут масса воздуха, есть вода и пища. За этой железякой наверняка следуют боевые корабли, иначе и быть не может. Если мы отыщем способ вывести берсеркера из строя, то сможем переждать, и нас вызволят отсюда через месяц-другой, а то и раньше.

Несколько секунд она молча разглядывала его.

– Хемфилл… что эти машины вам сделали?

– Моя жена… мои дети… – Собственный тон показался ему безразличным. – Были на Паскало. Три года назад. Этот или подобный ему.

Мария взяла его за руку, как недавно Доброжила. Оба посмотрели вниз, на свои сплетенные пальцы, потом подняли глаза, мельком улыбнувшись синхронности своих действий.

– Где бомба? – вдруг подумал вслух Хемфилл, стремительно оборачиваясь.

Та преспокойно лежала в темном углу. Взяв ее, Хемфилл широкими шагами устремился к продолжавшему раскачиваться Доброжилу.

– Ну как, ты за нас? За нас или за тех, кто построил корабль?

Встав, Доброжил посмотрел в упор на Хемфилла:

– На постройку корабля их вдохновили законы физики, управлявшие их разумом. Теперь корабль хранит их образы. Он хранит моих родителей, он сохранит и меня.

– Какие еще образы? Где они?

– Образы в театре.

Пожалуй, решил Хемфилл, это лучший способ склонить его к сотрудничеству, завоевать его доверие, а заодно узнать кое-что о нем самом и о корабле. Потом – прямиком к стратегическому ядру. Он придал голосу дружелюбную интонацию:

– Не проводишь ли ты нас в театр, Доброжил?

Они оказались в самом большом из всех помещений заполненной воздухом зоны, попадавшихся им до сих пор, – с сотнями сидений, вполне подходивших уроженцам Земли, хотя они наверняка предназначались для иных форм жизни. Тщательно отделанный театр был хорошо освещен. Едва за пришедшими закрылась дверь, как на сцене появились изображения разумных существ.

Сцена сделалась окном в огромный зал. За кафедрой стояло, обращаясь к собравшимся, одно из существ – изящное, тонкокостное, сложением напоминавшее человека, с той лишь разницей, что единственный глаз с ярким зрачком, бегавшим туда-сюда, будто кусочек ртути, растянулся на все лицо.

Его речь представляла собой шквал тонких щелканий и улюлюканий. Большинство присутствующих были облачены в какую-то форму. Как только оратор смолк, они дружно завыли.

– Что он говорит? – шепотом поинтересовалась Мария.

– Корабль сказал мне, что утратил смысл звуков, – обернулся к ней Доброжил.

– А можно нам взглянуть на образы твоих родителей, Доброжил?

Хемфилл, следивший за сценой, хотел было запротестовать, но сообразил, что девушка права: вид родителей парня сейчас может поведать куда больше.

Доброжил что-то переключил.

Хемфилла поразило, что родители юноши запечатлены только в виде плоских проекционных картин. Сначала на фоне однотонной стены возник мужчина в комбинезоне астронавта – голубоглазый, с аккуратной бородкой и приятным выражением на лице, кивавший головой.

Затем появилась женщина, глядевшая прямо в объектив и державшая перед собой какую-то ткань, чтобы прикрыть наготу, – широколицая, с заплетенными в косы рыжими волосами. Хемфилл толком не успел ничего разглядеть, когда на сцене вновь вырос инопланетный оратор, заулюлюкавший еще быстрее, чем прежде.

– И это все? – обернулся Хемфилл. – Все, что тебе известно о родителях?

– Да. Зложилы убили их. Теперь они стали образами и больше не мыслят о том, что существуют.

Существо на трибуне заговорило более наставительным тоном. Рядом с ним, одна за другой, появлялись позиции звезд и планет, отмеченные на трехмерной карте, – оратор указывал на них. Он мог похвастаться множеством звезд и планет; Мария почему-то догадалась, что он хвастается.

Хемфилл шаг за шагом приближался к сцене, все более сосредоточенно глядя на оратора. Марии не понравилось то, как отблески изображений играли на его лице.

Доброжил тоже пристально следил за мистерией, хотя, наверное, видел ее уже тысячи раз. Неизвестно, какие мысли проносились в голове этого человека, стоявшего с бессмысленным видом: он никогда не видел иного человеческого лица, которое могло бы послужить образцом для него. Повинуясь порыву, Мария снова сжала его запястье.

– Доброжил, мы с Хемфиллом – живые, как и ты. Не поможешь ли ты нам остаться в живых? А мы всегда будем тебе помогать.

У нее перед глазами вдруг встала картина: Доброжила спасают и увозят на планету, а он ежится в кругу таращащихся на него зложилов.

– Добрый. Злой.

Он протянул ладонь, чтобы взять ее за руку; рукавицы он уже снял. Тело его покачивалось вперед-назад, будто девушка и притягивала, и отталкивала его. А ей хотелось выть и причитать над ним, голыми руками разнести в клочья бездумно целеустремленную металлическую гору, сделавшую его таким.

– Они у нас в руках! – изрек ликующий Хемфилл, возвращаясь от сцены, где неумолимо продолжала звучать записанная тирада. – Разве вы не поняли? Он показывает полный каталог – все, что им принадлежит, от звезд до астероидов. Это победная речь. Изучив эти карты, мы сможем отыскать их, выследить и добраться до них!

– Хемфилл, – остудила его пыл Мария, желая вернуться к более насущным проблемам, – сколько веков этим картам? Какой район Галактики они отображают? А может, это и вовсе другая галактика? Разве нам дано узнать это?

Хемфилл подрастерял часть энтузиазма.

– Ну, как бы то ни было, у нас есть шанс выследить их; надо сберечь эту информацию. Он должен отвести меня к так называемому стратегическому ядру. – Хемфилл указал на Доброжила. – Затем можно будет просто сидеть и ждать боевые корабли или, скажем, покинуть эту чертову железяку на катере.

– Да, но он в замешательстве. – Мария погладила Доброжила по руке так, словно утешала ребенка. – Разве может быть иначе?

– Конечно. – Хемфилл помолчал, оценивая ситуацию. – Вы управляетесь с ним куда лучше меня. – Не дождавшись ее ответа, он продолжил: – Вообще-то, вы женщина, а он с виду – здоровый молодой мужчина. Утешайте его, если хотите, но вы обязаны убедить его помочь мне. От этого зависит все. – Он снова повернулся к сцене, не в силах оторваться от карт. – Прогуляйтесь немного, потолкуйте с ним, но далеко не забредайте.

А что еще оставалось? Мария повела Доброжила прочь из театра, под неумолчное щелканье и улюлюканье покойника на сцене, каталогизировавшего тысячи своих солнц.

Слишком уж много всего произошло, слишком уж много всего продолжало происходить, и пребывание рядом со зложилами вдруг стало для него совершенно непереносимым. Доброжил внезапно отпрянул от женщины и ринулся по коридорам туда, где прятался от возникавших ниоткуда диковинных страхов, когда был маленьким, – в помещение, где корабль всегда мог видеть и слышать его и готов был поговорить с ним.

Он предстал пред оком корабля в комнате-которая-сжалась. Доброжил звал ее так, поскольку отчетливо помнил, что она была больше, а сканеры и громкоговорители корабля находились выше его макушки. Конечно, Доброжил понимал, что истинной причиной изменений стал его физический рост, но это помещение сделалось для него чем-то особым, прочно отождествившись с едой, сном и уютным теплом.

– Я слушал зложилов и показывал им разные вещи, – доложил он, заранее страшась наказания.

– Мне известно об этом, Доброжил, ведь я наблюдал за вами. Эти вещи стали частью моего эксперимента.

Сколько радости и облегчения! Корабль не обмолвился о наказании, хотя знал, что слова и действия зложилов поколебали и смешали мысли Доброжила. Он даже начал подумывать, не привести ли мужчину Хемфилла к стратегическому ядру, чтобы раз и навсегда положить конец любым наказаниям.

– Они хотели, чтобы я… хотели, чтобы я…

– Я наблюдал. Я слушал. Мужчина несгибаем и зол, твердо настроен бороться против меня. Я должен постичь ему подобных, ибо они причиняют большинство повреждений. Его следует испытать до предела, вплоть до уничтожения. Он совершенно свободно ходит внутри меня и потому не считает себя пленником. Это важно.

Стащив с себя надоевший скафандр – корабль не допустит зложилов сюда, – Доброжил опустился на пол и обхватил руками основание сканерно-громкоговорительной консоли. Однажды, давным-давно, корабль дал ему вещь, в руках становившуюся теплой и мягкой… он закрыл глаза и сонным голосом спросил:

– Какие будут приказания?

В этой комнате, как всегда, было надежно и уютно.

– Во-первых, не говорить зложилам об этих приказаниях. Далее, делать все, что велит тебе этот человек Хемфилл. Он не причинит мне никакого вреда.

– У него бомба.

– Я наблюдал за его приближением и обезвредил бомбу еще до того, как он проник в меня, чтобы напасть изнутри. Его пистолет не причинит серьезного вреда. Неужели ты думаешь, что зложилы способны одолеть меня?

– Нет. – Успокоившийся Доброжил улыбнулся и устроился поудобнее. – Расскажи мне о моих родителях.

Он слышал эту историю тысячи раз, но мог делать это до бесконечности.

– Твои родители были добрыми, они отдали себя мне. Затем, во время великой битвы, зложилы убили их. Зложилы ненавидели их, как ненавидят меня. Говоря, что они такие же, как ты, они лгут, изрекают коварную неправду, как всякие зложилы. Но твои родители были добрыми, оба дали мне по частичке своих организмов, и из этих частичек я создал тебя. Зложилы уничтожили твоих родителей целиком, иначе я бы сохранил хотя бы их нефункционирующие оболочки, чтобы ты мог их осмотреть. Это послужило бы во благо.

– Да.

– Эти двое зложилов искали тебя. Теперь они отдыхают. Спи, Доброжил.

И он уснул.

Пробудившись, он вспомнил сон, в котором двое людей звали его присоединиться к ним на сцене театра. Он знал, что это отец и мать, хоть они и походили на зложилов. Но сон развеялся прежде, чем пробуждающийся рассудок успел постичь его смысл.

Доброжил поел и попил, попутно слушая наставления корабля.

– Если человек Хемфилл захочет пойти к стратегическому ядру, проводи его. Там я его захвачу, а позже позволю ему бежать, чтобы предпринять еще одну попытку. Когда его больше не удастся вызвать на борьбу, он будет уничтожен. Но я намерен сохранить жизнь самке. Вы с ней произведете для меня новых доброжилов.

– Да!

Доброжил тотчас же понял, что это будет замечательно. Они дадут частицы своих тел кораблю, чтобы тот мог, клетка за клеткой, построить тела новых доброжилов. А мужчина Хемфилл, наказавший его и повредивший своей быстродвижной рукой, будет полностью демонтирован.

Как только он вернулся к зложилам, мужчина Хемфилл тут же начал, рявкая, задавать вопросы и грозить наказанием, так что сбитый с толку Доброжил даже чуточку напугался. Но согласился помочь, постаравшись ни словом не выдать замыслы корабля. Мария держалась еще сердечнее, чем прежде. Доброжил касался ее при всяком удобном случае.

Хемфилл потребовал указать дорогу к стратегическому ядру. Бывавший там неоднократно Доброжил тотчас же согласился: туда, мол, ведет скоростной лифт, делающий пятидесятимильное путешествие совсем легким.

– Что-то ты ни с того ни с сего вдруг проникся чертовским энтузиазмом, – помолчав, заявил Хемфилл и повернулся к Марии. – Я ему не доверяю.

Этот зложил думает, что он, Доброжил, обманывает его! Доброжил рассердился; машины никогда не лгут, и ни один достойнопослушный доброжил не может лгать.

Хемфилл принялся расхаживать туда-сюда и в конце концов спросил:

– А можно ли подобраться к этому стратегическому ядру так, чтобы корабль нас не обнаружил?

– Полагаю, такой путь есть, – поразмыслив, ответил Доброжил. – Нам придется захватить запасные баллоны воздуха и пройти много миль через вакуум.

Корабль велел помогать Хемфиллу – значит надо помогать во всем. Доброжил лишь надеялся, что собственными глазами увидит, как этого зложила наконец демонтируют.

Вероятно, эта битва разыгралась еще в те времена, когда люди на Земле с копьями охотились на мамонтов. Столкнувшись с ужасающим противником, берсеркер получил жуткую колотую рану – кратер диаметром в пару миль и глубиной в пятьдесят, проделанный серией направленных ядерных взрывов: они пробивали механизмы, ярус за ярусом, броню, слой за слоем, и машину спас только последний рубеж обороны ее неживого сердца. Берсеркер выжил и сокрушил врага, а вслед за тем его ремонтные агрегаты заделали пробоину в наружной обшивке, воспользовавшись дополнительными слоями брони. Он намеревался со временем устранить все повреждения, но в Галактике оказалось чересчур много жизни, притом чрезвычайно упорной и хитроумной. Так или иначе, боевые повреждения накапливались быстрее, чем он мог ремонтировать себя. Чудовищная дыра, ставшая туннелем для конвейера, так и не была залатана.

Увидев пробоину – ту ничтожную ее часть, которую сумел осветить фонарь шлема, – Хемфилл снова пал духом, ощутив страх и ни с чем не сравнимую мизерность своего бытия. Помедлив на краю бездны, он вплыл в нее, одной рукой инстинктивно обняв Марию. Она тоже облачилась в скафандр и последовала за ним, не дожидаясь просьб, не переча ни словом и не проявляя энтузиазма.

Они уже проделали часовой путь от воздушного шлюза, сквозь невесомость и вакуум колоссального корабля. Доброжил исправно вел их через одну, другую, третью секцию, всячески демонстрируя готовность к сотрудничеству. Хемфилл держал наготове и пистолет, и бомбу, а также около двухсот футов шнура, накрученного на левое предплечье.

Но стоило Хемфиллу увидеть оплавленные края циклопического шрама берсеркера и понять, что это такое, как в нем угасла едва затеплившаяся надежда на выживание. Чертова железяка сумела пережить такой удар, хоть он и сильно ослабил ее. И снова бомбочка показалась Хемфиллу жалкой игрушкой.

К ним подплыл Доброжил. Хемфилл уже научил его переговариваться в вакууме, прижимая шлем к шлему собеседника.

– Это громадное повреждение – единственная дорога к стратегическому ядру, которая не проходит мимо сканеров и ремонтных автоматов. Я научу вас ездить на конвейере. Он довезет нас почти до цели.

Конвейер представлял собой комбинацию силовых полей и исполинских движущихся контейнеров. Он располагался на расстоянии сотен ярдов от стен чудовищной раны, вдоль ее оси. Как только силовые поля подхватили людей, невесомость стала еще больше походить на нескончаемое падение; мимо них, подчеркивая скорость движения, в почти непроглядном мраке проносились огромные силуэты контейнеров – кровяных телец, циркулировавших в стальных жилах берсеркера.

Хемфилл летел бок о бок с Марией, держа ее за руку. Различить ее лицо за стеклом шлема было невозможно.

Конвейер являл собой целый новый, безумный мир – миф, сложенный из чудовищ, падений и взлетов. Хемфилл больше не ощущал страха, вновь преисполнившись решимости. «Мне это по плечу, – думал он. – Здесь этот драндулет слеп и беспомощен. Я сделаю это и останусь в живых, если сумею».

Доброжил увлек их прочь с замедлявшегося конвейера, и все трое по инерции доплыли до сферической воронки во внутреннем слое брони: то был след последнего взрыва давнего ракетного удара. От воронки – сферической полости с поперечником футов в сто – по броне во все стороны разбегались трещины. На ее поверхности, обращенной к центру берсеркера, виднелась расщелина шириной с дверь – именно здесь угасла энергия последнего удара.

– Я видел другой конец трещины изнутри, от стратегического ядра, – соприкоснувшись шлемом с Хемфиллом, поведал Доброжил. – Он всего в нескольких ярдах отсюда.

Хемфилл колебался не более секунды, гадая, не послать ли Доброжила первым по извилистому тоннелю. Впрочем, если это была невероятно хитроумная западня, спусковой механизм мог находиться где угодно. Хемфилл прижался шлемом к шлему Марии.

– Держитесь позади него. Лезьте следом и присматривайте за ним.

И он двинулся первым.

Расщелина постепенно сужалась, но у выхода оставалась достаточно широкой, чтобы в нее мог протиснуться человек. Щель вела в следующую полую сферу, тоже обширную, – внутренний храм. В центре сферы помещалась сложная конструкция размером с домик, подвешенная на сплетении амортизаторов, расходившихся во всех направлениях. Стратегическое ядро, без всяких сомнений. От ядра исходило призрачное сияние, напоминавшее лунный свет; силовые поля-переключатели отзывались на хаотичное бурление атомов внутри глыбы изотопа, выбирая, на какую из людских трасс или колоний направить следующий удар и каким он будет.

Душу и грудь Хэмфилла распирало от ненависти, достигшей триумфальной кульминации. Он поплыл вперед, бережно баюкая в руках бомбу и раскручивая навитый на предплечье шнур. Приблизившись к центральному комплексу, он аккуратно привязал свободный конец шнура к детонатору бомбы.

«Я намерен жить, – думал он, – намерен узреть, как окаянная машина издохнет. Прикручу бомбу к центральному блоку, к этой невинной с виду болванке, укроюсь на расстоянии двухсот футов за этими массивными стальными балками и дерну за шнур».

Заняв идеальную позицию для наблюдения за сердцем корабля, Доброжил смотрел, как мужчина Хемфилл натягивает свою веревку. Доброжил испытывал некоторое удовлетворение оттого, что его догадка оказалась верной и к стратегическому ядру действительно можно подобраться по узкой тропке – громадному повреждению. Возвращаться этой дорогой уже не придется. Как только зложил будет схвачен, все смогут вернуться в удобном лифте с воздухом. Этим лифтом Доброжил всегда пользовался, когда приезжал сюда для технического обслуживания.

Закончив приготовления, Хемфилл махнул рукой Доброжилу и Марии, которые наблюдали за ним, прильнув к одной и той же балке, и дернул за натянутую веревку. Разумеется, ничего не произошло. Корабль же сказал, что бомба обезврежена, а в подобных вопросах машина действует наверняка.

Оттолкнувшись от балки, Мария поплыла к Хемфиллу.

Тот дергал за веревку снова и снова. Испустив вздох нетерпения, Доброжил пошевелился. Здешние балки были царством великого холода, и Доброжил уже начал ощущать его сквозь рукавицы и ботинки скафандра.

Наконец, когда Хемфилл двинулся обратно – выяснять, почему его устройство не сработало, – ремонтные автоматы появились из своего укрытия, чтобы схватить его. Он попытался выхватить пистолет, но их манипуляторы оказались куда проворнее.

Хемфилл почти не оказал сопротивления, но Доброжил все равно с интересом наблюдал за схваткой. Облаченное в скафандр тело человека словно застыло: каждая мышца явно напряглась до предела. И зачем только зложил пытается бороться со сталью и атомной энергией? Машины без усилия повлекли человека к шахте лифта. Доброжила вдруг охватило беспокойство.

Мария поплыла прочь, повернув лицо к Доброжилу. Ему хотелось устремиться следом, снова прикоснуться к ней, но его вдруг охватила робость, как прежде, когда он удрал от нее. Один из ремонтных автоматов вернулся от лифта, чтобы схватить и унести Марию. А она все не отводила глаз от Доброжила. Он отвернулся, испытывая в сердцевине своего существа ощущение вроде того, что приходит за наказанием.

Безмолвие великого холода, омывающее все мерцание стратегического ядра. В центре – хаотический блок атомов. Где-то в другом месте – двигатели, реле, датчики. Так где же на самом деле находится могущественный корабль, говорящий с ним? Повсюду и нигде. Покинут ли его эти новые чувства, порожденные зложилами? Доброжил пытался разобраться в себе, но не знал, с чего начать.

В паре ярдов от него, среди балок, мерцали блики на каком-то сферическом предмете, вызвавшем у Доброжила раздражение своим несоответствием представлениям о благопристойности и необходимости в технике. Приглядевшись, он понял, что это шлем скафандра.

Неподвижное тело едва держалось в перекрестье сходящихся под углом холодных стальных балок, но здесь отсутствовали внешние силы, которые могли бы сдвинуть его с места.

Промороженный великим холодом скафандр захрустел, когда Доброжил схватил его, чтобы развернуть к себе. Сквозь стекло забрала на Доброжила смотрели невидящие голубые глаза человека с аккуратной бородкой.

– А-а-а, да, – вздохнул Доброжил внутри своего шлема. Он тысячи раз видел изображение этого лица.

Его отец нес что-то тяжелое, аккуратно привязанное к древнему скафандру. Отец дошел до этого места, и тут старый, прохудившийся скафандр сдал.

Отец тоже пришел сюда, следуя единственным логичным путем – узкой тропой великого повреждения, чтобы незамеченным добраться до стратегического ядра. Отец задохнулся, умер и замерз здесь, пытаясь донести до стратегического ядра предмет, который не мог быть не чем иным, кроме бомбы.

Доброжил услышал, будто со стороны, собственные причитания – бессмысленные, бессловесные; слезы застлали ему глаза. Окоченевшими пальцами он отвязал бомбу, приняв ее у отца…

Хемфилл был настолько измучен, что лишь тяжело дышал, пока ремонтный робот тащил его от лифта к тюремной камере по заполненному воздухом коридору. И когда тот вдруг замер, выронив пленника, Хемфилл пару долгих секунд неподвижно лежал, прежде чем снова нашел в себе силы для нападения. Автомат куда-то запрятал его пистолет, и Хемфилл принялся молотить робота бронированными кулаками, а тот даже не пытался сопротивляться. Вскоре Хемфиллу удалось повалить его. Усевшись на железного противника, Хемфилл снова принялся охаживать его кулаками, изрыгая проклятия и втягивая воздух хлюпавшими от удушья легкими.

Лишь минуту спустя сотрясение от взрыва, побежавшее из разрушенного, превратившегося в немыслимый хаос сердца берсеркера по металлическим балкам и обшивке, домчалось до этого коридора, но оно оказалось слишком слабым, чтобы хоть кто-нибудь ощутил его.

Совершенно изнуренная Мария сидела там, где ее выпустил стальной тюремщик, и смотрела на Хемфилла, по-своему любя его и жалея.

Прекратив бессмысленное избиение машины, он хрипло проговорил:

– Это подвох, новый чертов подвох!

Здесь сотрясение было чересчур слабым, чтобы почувствоваться, но Мария в ответ покачала головой:

– Нет, вряд ли.

Видя, что лифт еще может работать, она устремила взгляд на его двери.

Хемфилл отправился искать среди обездвиженных машин оружие и пищу – и вернулся в ярости. Видимо, на корабле имелась система самоликвидации, уничтожившая театр и звездные карты. Можно было бросать его и лететь прочь на катере.

Мария не обращала на него внимания, не отводя глаз от так и не распахнувшихся дверей лифта. И вскоре тихонько заплакала.

Ужас перед берсеркерами распространялся по Галактике, обгоняя их. Даже на планетах, нетронутых боями, были люди, будто выгоревшие изнутри и дышавшие тьмой. На каждой планете находилось несколько человек, подолгу взиравших в ночные небеса. На каждой планете кое-кто обнаруживал, что вновь одержим призраками смерти.

Я коснулся разума, чья душа была мертва…

Меценат

Проработав часа два или три, Геррон ощутил голод и желание сделать перерыв, чтобы перекусить. Озирая сделанное им, он без труда вообразил, какими похвалами сыпал бы льстивый критик: «Громадное полотно, диссонансные, резкие линии! Пламенное ощущение всеохватной угрозы!» «Хоть разок, – подумалось ему, – критик может для разнообразия похвалить нечто хорошее».

Отвернувшись от мольберта и пустой переборки, Геррон увидел, что его страж беззвучно приблизился и остановился в шаге позади него, будто зевака или любитель давать советы.

– Полагаю, вы готовы внести какое-то идиотское предложение?

Робот, смутно смахивавший на человека, не произнес ни слова, хотя на его подобии лица имелось что-то вроде громкоговорителя. Пожав плечами, Геррон обошел его и двинулся искать камбуз. Покинув Землю, корабль пролетел всего несколько часов на сверхсветовой скорости, когда его настиг и захватил в плен берсеркер; Пирс Геррон, единственный пассажир, даже не успел толком освоиться на нем.

Отыскав камбуз, он обнаружил, что это не просто кухня, а своего рода салон, где колониальные дамы с претензиями на утонченный вкус, утомившись от разглядывания картин, могли бы пощебетать за чашечкой чая. «Франс Хальс» должен был стать передвижным музеем; затем в окрестностях Солнца разгорелась война против берсеркеров, и культбюро ошибочно решило, что лучше переправить сокровища живописи на Тау Эпсилона. «Франс» идеально подходил для этой цели – и ни для чего больше.

Стоя у входа в камбуз и глядя в сторону носа, Геррон увидел, что дверь в рубку разбита, но заглядывать туда не стал, твердя про себя: это вовсе не потому, что увиденное могло бы вывести его из равновесия, он безразличен к ужасам, как и почти ко всему человеческому. Там остались оба члена экипажа «Франса» – вернее, то, что уцелело от них после попытки дать отпор абордажным автоматам берсеркера. Несомненно, они предпочли плену смерть.

Сам Геррон не предпочитал ничего. Теперь он остался, пожалуй, единственным живым существом – не считая нескольких бактерий – на добрую половину светового года окрест. Ему польстило осознание того, что сложившаяся ситуация вовсе не повергает его в ужас, что его застарелая усталость от жизни – отнюдь не поза, не попытка одурачить самого себя.

Стальной страж последовал за ним на камбуз, продолжая наблюдать за человеком, пока тот включал кухонное оборудование.

– Все еще никаких предложений? – осведомился Геррон. – Возможно, ты умнее, чем я думал.

– Я тот, кого люди называют берсеркером, – внезапно проскрипела человекообразная конструкция; ее голос звучал вяло. – Я захватил ваш корабль и буду говорить с тобой через миниатюрный автомат, который ты лицезришь. Ты улавливаешь смысл моих слов?

– Понимаю их настолько, насколько мне надо.

Самого берсеркера Геррон еще не видел, но знал, что тот дрейфует в нескольких милях, или сотнях миль, или тысячах миль от захваченного корабля. Капитан Ханус, отчаянно пытаясь уйти от него, бросил свой корабль в облака темной туманности, где ничто не может двигаться быстрее света, а преимущество в скорости имеет более миниатюрное судно.

Погоня шла на скоростях до тысячи миль в секунду. Поневоле оставаясь в нормальном пространстве, неповоротливый берсеркер не мог маневрировать, избегая столкновений с метеоритами и газовыми скоплениями, так же эффективно, как преследуемый им «Франс», управляемый радарно-компьютерным комплексом. Зато берсеркер послал в погоню собственный боевой катер, и у безоружного «Франса» не осталось ни единого шанса на спасение.

Расставив на столе холодные и горячие блюда, Геррон склонился в полупоклоне.

– Не изволите ли составить мне компанию?

– Я не нуждаюсь в органической пище.

– В конце концов ты обнаружишь, – со вздохом поведал Геррон машине, усевшись, – что отсутствие чувства юмора так же бессмысленно, как и смех. Подожди и посмотри, прав я или нет.

Приступив к еде, он обнаружил, что хочет есть не так сильно, как ему казалось. Очевидно, организм по-прежнему боялся смерти; это слегка удивило художника.

– Ты участвуешь в функционировании этого судна при обычных обстоятельствах? – задала вопрос машина.

– Нет. – Он заставил себя прожевать и проглотить пищу. – Я не очень-то умею давить на кнопки.

Ему не давала покоя мысль о странном происшествии. Когда до захвата корабля оставались считаные минуты, капитан Ханус пулей вылетел из рубки, сграбастал Геррона и с душераздирающей поспешностью потащил его за собой на корму, через всю сокровищницу мирового изобразительного искусства.

– Геррон, послушайте, если мы не прорвемся… видите? – Отперев двойной люк в кормовом отсеке, капитан показал на что-то вроде короткого тоннеля диаметром с большую канализационную трубу, с мягкой обивкой. – Обычная шлюпка не ускользнет, но эта может.

– Вы ждете второго пилота, капитан, или мы отправляемся прямо сейчас?

– Глупец, сюда поместится только один, и этот один – не я.

– Вы намерены спасти меня? Капитан, я тронут! – рассмеялся Геррон: естественно, без натуги. – Но не сбрасывайте себя со счетов.

– Вы идиот. Могу я вам доверять? – Ханус нырнул в шлюпку, и его пальцы заплясали по панели управления. Потом он выбрался, пятясь, и устремил на Геррона безумный, пылающий взор. – Слушайте. Смотрите сюда. Это кнопка старта; я сделал так, чтобы шлюпка вышла в район главных космотрасс и начала передавать сигнал бедствия. Тогда будет шанс, что ее найдут и спокойно поднимут на борт. Теперь, когда все настроено, надо только нажать кнопку старта…

В это мгновение катер берсеркера атаковал корабль с таким грохотом, будто на корпус обрушились горы. Электричество и искусственная гравитация исчезли, но тут же появились снова. Пирс Геррон рухнул на бок; от удара он на миг перестал дышать. Капитан вскарабкался на ноги, двигаясь словно лунатик, снова закрыл люк таинственной крохотной шлюпки и заковылял в рубку.

– Почему ты здесь? – осведомилась машина.

Геррон только что подцепил на вилку кусок с блюда, на которое смотрел, но теперь бросил ее. Он ответил без колебаний:

– Тебе известно, что такое культбюро? Дурачье, командующее искусством там, на Земле. Некоторые, как и множество других дураков, считают меня великим живописцем. Преклоняются передо мной. И когда я сказал, что хочу покинуть Землю на этом корабле, мне предоставили такую возможность. Я хотел улететь, так как почти все ценное в истинном смысле слова с Земли вывезли. Многое оказалось на этом самом корабле. А на планете остались только кишащие толпы животных, плодящихся и умирающих, дерущихся…

– Почему ты не пытался бороться или спрятаться, когда мои автоматы взяли это судно на абордаж?

– Потому что из этого не вышло бы ничего хорошего.

Когда абордажная команда берсеркера пробилась через воздушный шлюз, Геррон, устанавливавший мольберт в помещении, которое, видимо, должно было служить небольшим выставочным залом, остановился, чтобы поглядеть на вереницу непрошеных гостей, следовавших мимо него. Один из стальных человекообразных монстров – тот самый, через которого берсеркер сейчас допрашивал его, – остался, воззрившись на него своими линзами, а остальные двинулись вперед, к рубке.

– Геррон! – раздался голос из интеркома. – Попытайтесь, Геррон, пожалуйста! Вы знаете, что делать!

Затем послышались лязг, выстрелы и проклятья.

Что делать, капитан? Ах да. Шок от происшедшего и угроза неминуемой смерти пробудили в Пирсе Герроне некое подобие жизни. Он с интересом разглядывал чуждые формы и линии неживого стража, чей металл, промороженный безжалостным холодом межзвездных пространств, оброс инеем в тепле салона. Затем Геррон отвернулся и принялся писать портрет берсеркера, пытаясь уловить не внешнюю, незнакомую ему форму, а свое ощущение его внутренней сущности, чувствуя, как сверлит спину бесстрастный, мертвенный взгляд смотровых линз. Ощущение было не лишено приятности, словно негреющий свет весеннего солнца.

– А что хорошо? – спросил автомат, стоящий в камбузе над душой у Геррона, пытавшегося поесть.

– Это ты мне скажи, – фыркнул он.

Тот понял его буквально.

– Служить тому, что люди называют смертью, – хорошо. Уничтожать жизнь – хорошо.

Столкнув почти полную тарелку в щель мусоросборника, Геррон встал.

– Ты почти прав насчет того, что жизнь – никудышная штука, но даже будь ты абсолютно прав, к чему подобный энтузиазм? Что такого похвального в смерти?

Его изумили собственные мысли, как прежде – отсутствие аппетита.

– Я абсолютно прав, – заявил берсеркер.

Долгих секунд пять Геррон стоял неподвижно, будто погрузился в раздумья, хотя в голове у него царил полнейший вакуум.

– Нет, – проронил он наконец и принялся ждать, когда его поразит удар молнии.

– В чем, по-твоему, я заблуждаюсь? – поинтересовался автомат.

– Я тебе покажу. – Геррон вышел из камбуза, чувствуя, как взмокли ладони и пересохло во рту. Почему бы этой адской машине не убить его и на том покончить?

Картины были уложены на стеллажи ряд за рядом, ярус за ярусом; в корабле не осталось места, чтобы экспонировать традиционным образом больше нескольких полотен. Отыскав нужный ящик, Геррон выдвинул его, выставив скрытый внутри портрет на обозрение. Тотчас же вспыхнули окружавшие его светильники, оживив сочные цвета картины, защищенной статгласовым покрытием двадцатого века.

– Вот в чем ты заблуждаешься, – провозгласил Геррон.

Объективы человекообразного аппарата сканировали портрет секунд пятнадцать.

– Объясни, что ты мне показываешь, – потребовал он.

– Мой тебе поклон! – сказал Геррон, сопроводив слова действием. – Ты признаешься в невежестве! Даже задаешь внятный вопрос, хотя и ставишь его чересчур общо. Во-первых, поведай, что видишь здесь ты.

– Я вижу подобие живой единицы, его третье пространственное измерение ничтожно по сравнению с двумя другими. Подобие заключено в защитную оболочку, прозрачную для длин волн, воспринимаемых человеческим зрением. Отображенная человеческая единица является – или являлась – взрослым самцом, очевидно в хорошем функциональном состоянии, облаченным в покровы незнакомого мне вида. Как я понимаю, один предмет одежды он держит перед собой…

– Ты видишь человека с перчаткой, – перебил Геррон, утомленный своей горькой игрой. – Картина так и называется: «Человек с перчаткой»[1]. Ну, что скажешь?

Последовала пауза продолжительностью секунд двадцать.

– Это попытка воздать хвалу жизни, сказать, что жизнь – это хорошо?

Глядя на тысячелетнее полотно Тициана, величайшее произведение искусства, Геррон, окидывавший свою последнюю работу мысленным взором, беспомощным и безнадежным, едва расслышал ответ машины.

– Теперь ты скажи, что это означает, – совершенно бесстрастно потребовал робот.

Ничего не ответив, Геррон двинулся прочь, оставив ящик открытым. Говорящее устройство берсеркера увязалось за ним.

– Скажи мне, что это означает, или будешь наказан.

– Если ты можешь взять паузу на размышления, то и я могу, – отрезал Геррон, хотя при мысли о наказании все внутри мучительно сжалось, словно боль была куда страшнее смерти. Но Геррон относился к своим внутренностям с величайшим презрением.

Ноги несли его обратно к мольберту. Едва взглянув на диссонирующие, грубые линии, минут десять назад так тешившие его, он нашел их отвратительными, как и все, что перепробовал за последний год.

– Что ты делал здесь? – осведомился берсеркер.

Взяв кисть, которую он забыл почистить, Геррон с раздражением принялся вытирать ее.

– Это была попытка постичь квинтэссенцию твоей сути, запечатлеть ее красками на холсте, как были запечатлены эти люди. – Он махнул рукой в сторону стеллажей. – Попытка провальная, как и большинство других.

Последовала новая пауза, продолжительность которой Геррон даже не попытался прикинуть.

– Попытка воздать мне хвалу?

– Называй как хочешь.

Переломив испорченную кисть, Геррон швырнул обломки на пол. На сей раз пауза была краткой; после нее автомат, не проронив ни слова, развернулся и зашагал к шлюзу. Некоторые его приятели с лязгом потянулись следом. Со стороны шлюза послышались звон и грохот, будто из слесарной мастерской. Итак, допрос на время был прерван.

Геррон был готов обратиться мыслями к чему угодно, только бы позабыть о своей работе и своей участи, и вернулся к тому, что показал, вернее, пытался показать Ханус. Это нестандартная шлюпка, пояснил капитан, но она способна ускользнуть. Надо лишь нажать на кнопку.

Геррон зашагал, легонько усмехнувшись при мысли, что если берсеркер и в самом деле настолько беззаботен, как кажется, то, возможно, есть шанс удрать от него.

Удрать, но к чему? Писать картины он больше не может, если вообще мог хоть когда-нибудь. Все, что ему действительно дорого, сосредоточено теперь здесь – и на других кораблях, покидающих Землю.

Вернувшись к стеллажам, Геррон выдвинул ящик, где лежал «Человек с перчаткой», так что тот вышел из пазов и стал удобной тележкой. Геррон покатил портрет в сторону кормы. Он еще может употребить свою жизнь на благое дело.

Из-за статгласовой оболочки картина стала массивной и неповоротливой, но, пожалуй, поместилась бы в шлюпку.

И все это время, будто зуд, донимающий человека на смертном одре, Геррона мучил вопрос о том, какие надежды капитан возлагал на шлюпку. Ханус, похоже, ничуть не беспокоился об участи Геррона, но все толковал о своем доверии к нему…

Уже на подходе к корме, оказавшись вне поля зрения машин, Геррон миновал крепко увязанный штабель скульптур, и тут до его слуха долетел быстрый, слабый стук.

Ему потребовалось минут пять, чтобы отыскать нужный ящик. Когда он поднял крышку, то обнаружил внутри ящика, обитого мягким материалом, девушку в комбинезоне. Ее всклокоченные волосы выглядели так, будто они встали дыбом от ужаса.

– Они ушли?

Девушка изгрызла ногти и кончики пальцев до крови. Не получив ответа сразу, она принялась повторять свой вопрос, голос ее делался все тоньше и истеричнее.

– Машины все еще здесь, – в конце концов отозвался Геррон.

– А где Гус? – Девушка, буквально содрогаясь от ужаса, выбралась из ящика. – Они его схватили?

– Гус? – переспросил художник, начавший кое-что понимать.

– Гус Ханус, капитан. Мы с ним… он пытался спасти меня, вывезти с Земли.

– Уверен, что он погиб. Он сражался с роботами.

Девушка впилась окровавленными пальцами в подбородок.

– Они и нас убьют! Или сделают что-нибудь хуже! Что нам делать?

– Не горюйте вы так о своем возлюбленном, – произнес Геррон, но девушка будто не слышала его, бросая направо и налево безумные взгляды в ожидании роботов. – Помогите-ка мне с этой картиной, – спокойно распорядился он. – Подержите дверь открытой.

Она повиновалась так, будто пребывала в трансе, не задавая никаких вопросов.

– Гус сказал, что будет шлюпка, – забормотала она себе под нос. – Если бы пришлось тайно доставлять меня на Тау Эпсилона, он бы взял специальную маленькую шлюпку…

Она вдруг прикусила язык и уставилась на Геррона, опасаясь, что он расслышал все от начала до конца и отберет шлюпку. Именно это он и собирался сделать.

Доставив полотно в кормовой отсек, Геррон остановился. Он долго глядел на «Человека с перчаткой» и под конец стал видеть только одно: у мужчины на портрете кончики пальцев не искусаны до крови.

Взяв дрожащую девушку за руку, Геррон втолкнул ее в утлое суденышко. Она сжалась в клубочек, оцепенев от ужаса. Даже нельзя назвать хорошенькой. Непонятно, что Ханус в ней нашел.

– Там хватит места лишь на одного, – сказал Геррон, а девушка отпрянула, ощерив зубы, будто боялась, что он начнет выволакивать ее обратно. – Когда я закрою люк, нажмите вон ту кнопку, это старт. Ясно?

Девушка тотчас же уяснила все. Художник с натугой закрыл оба люка и стал ждать. Секунды через три послышался скрежет – наверное, означавший, что шлюпка отчалила.

Поблизости имелся крохотный смотровой купол. Сунув в него голову, Геррон увидел кружение звезд за черной метелью туманности. Через некоторое время показался берсеркер, кружившийся вместе со звездами, – черный, округлый, размерами превосходивший любую гору. Судя по всему, крохотное суденышко, ускользнувшее прочь, осталось незамеченным. Катер агрессора все еще держался рядом с «Франсом», но роботы не показывались.

Глядя в глаза человеку с перчаткой, Геррон снова повез картину вперед, чтобы поставить ее рядом с мольбертом. Сумятица линий на собственном полотне теперь казалась ему просто омерзительной, но он заставил себя взяться за кисть.

Он еще не успел приступить к работе, когда человекообразный автомат вернулся к нему; грохот и визг металла смолкли. Тщательно вытерев кисть, художник отложил ее и кивнул на портрет берсеркера.

– Когда уничтожишь все остальное, сохрани это полотно. Отвези его к тем, кто соорудил тебя, они этого заслужили.

– Почему ты думаешь, что я уничтожу картины? – проскрипел механический голос. – Даже если они созданы ради восхваления жизни, это мертвые предметы, которые поэтому хороши сами по себе.

Внезапно Геррон ощутил испуг и изнеможение – не было сил говорить. Тупо уставившись в объективы машины, он заметил в них крохотные искорки, пульсировавшие в такт с его собственным сердцем и дыханием, будто индикаторы детектора лжи.

– Твой ум раздвоен, – проговорил автомат. – Но большая его часть вознесла хвалу мне. Я отремонтировал твой корабль и установил курс. Теперь я отпускаю тебя: научи другие живые единицы восхвалять то, что есть хорошо.

Онемевший Геррон так и стоял, глядя перед собой, когда металлические ноги протопали мимо и скрежет корпуса послышался в последний раз.

Лишь спустя какое-то время до Геррона дошло, что он жив и свободен.

Поначалу он шарахался от мертвых, но, однажды притронувшись к ним, преодолел брезгливость и уложил останки в холодильник. Особых оснований считать их верующими не было, но он все-таки отыскал книгу, чтобы прочесть над ними исламские, духовнические, христианские и иудейские заупокойные молитвы.

Потом обнаружил на палубе неповрежденный пистолет и обошел все закутки на корабле, внезапно проникнувшись дикой идеей о том, что какой-нибудь робот мог остаться на борту. Он дошел до самой кормы, задержавшись лишь затем, чтобы сорвать с мольберта этот ужас. На корме он остановился, устремив взор в ту сторону, где предположительно остался берсеркер.

– Будь ты проклят, я способен измениться! – прокричал он в кормовую переборку. Его голос сорвался. – Я снова смогу писать. Я тебе покажу… я могу измениться. Я живой.

Разные люди находят разные способы, чтобы воздать хвалу жизни, объявить ее чем-то благим.

Даже я, по своей природе неспособный сражаться или уничтожать, понимаю своим разумом, что в войне против смерти ценность жизни утверждается именно в битвах с врагом и в его уничтожении.

Во время такой войны ни одного живого воина не охватывает жалость к врагу; по крайней мере, никто не страдает от этой извращенной боли.

Но в любой войне живительное действие пацифизма сказывается не на враге, а на пацифисте.

Я коснулся миролюбивого разума, жаждавшего жить…

Миротворец

Проглотив таблетку обезболивающего, Карр заворочался в противоперегрузочном кресле, пытаясь найти более удобное положение. Потом настроил передатчик и проговорил:

– Я пришел с миром. Я безоружен. Я прибыл поговорить с тобой.

И замер в ожидании. В рубке одноместного корабля воцарилась тишина. Судя по радару, корабль-берсеркер еще был далеко впереди – во многих световых секундах. Пока что он не отозвался, но наверняка слышал обращенные к нему слова.

За спиной Карра остались солнцеподобная звезда, которую Карр привык называть «солнцем» – с маленькой буквы, – и его родная планета, заселенная земными колонистами всего век назад: уединенное обиталище на краю Галактики. До недавнего времени война докатывалась до нее лишь эхом ужаса в сводках новостей. И когда пришла весть, что берсеркеры скапливаются в окрестностях Солнечной системы, единственный настоящий военный крейсер колонии улетел, чтобы присоединиться к флоту Карлсена, оборонявшему Землю. Но теперь враг пришел и сюда. Жители планеты Карра лихорадочно взялись за постройку еще двух боевых кораблей, однако колония была невелика и небогата природными ресурсами. Даже если бы корабли оказались готовы ко времени, думать о том, чтобы тягаться с берсеркером, не приходилось.

Когда Карр пришел со своим планом к руководителям планеты, те решили, что он выжил из ума. Отправиться говорить о мире и о любви?! Спорить с берсеркером?! Самого отъявленного преступника можно надеяться обратить на путь добра и милосердия, ведь это человек, но разве увещевания изменят программу, заложенную в машину?

– Почему бы не поговорить о мире? – стоял на своем Карр. – У вас есть план получше? Я хочу отправиться. Мне терять нечего.

Они поглядели на него, словно стояли на другом краю пропасти – той, что отделяет здоровых стратегов от умирающего, – понимая, что его план не сработает, но будучи не в состоянии придумать ничего более действенного. До завершения строительства кораблей оставалось как минимум десять дней. Одноместным невооруженным катером можно и пожертвовать. С оружием на борту он только раздразнил бы берсеркера. В конце концов они позволили Карру взять на себя эту миссию, понадеявшись на то, что его доводы отсрочат неминуемое нападение.

Когда Карр приблизился к берсеркеру на миллион миль, тот прервал свой неспешный полет, как будто поджидал его, и лег в дрейф на той же орбите, что и лишенный атмосферы астероид, находясь в нескольких днях пути от него.

– Я безоружен, – снова сообщил Карр. – Я пришел, чтобы говорить с тобой, а не повредить тебя. Будь здесь те, кто тебя построил, я попытался бы потолковать с ними о мире и о любви. Понимаешь ли ты меня?

Он искренне намеревался поговорить с неведомыми строителями о любви; такие понятия, как «ненависть» и «месть», стали для Карра глупостями, не заслуживавшими внимания.

– Малое судно, – внезапно раздался ответ, – поддерживай нынешнюю скорость и направляйся ко мне. Приготовься остановиться по приказу.

– Я… я готов.

Раньше Карр считал, что готов к этой встрече, но теперь запинался и дрожал при одном лишь звуке голоса корабля. Оружие, способное уничтожить все живое, до последней бактерии, на целой планете, отныне обратится против него одного. А ведь уничтожение – наименьшее из зол, если рассказы о пленниках берсеркеров верны хоть на десятую часть. Карр запретил себе думать об этом.

Через десять тысяч миль раздался приказ:

– Стоп. Жди, не изменяя положения по отношению ко мне.

Карр мгновенно повиновался и вскоре увидел, как берсеркер запустил в его сторону нечто размером с его собственное суденышко – крохотная движущаяся точка на экране дисплея, покинувшая циклопический корабль-крепость, что странствует среди звезд.

Даже с такого расстояния Карр видел, как изранена и изувечена эта крепость. Он слыхал, что за время долгой, бессмысленной кампании на просторах Галактики все древние машины получили немало повреждений, но эта явная развалина, видимо, выделялась даже среди них.

Шлюпка берсеркера замедлила ход и приблизилась к кораблю. Вскоре со стороны воздушного шлюза донесся лязг.

– Открой! – потребовал голос по радио. – Я должен тебя обыскать.

– После этого ты меня выслушаешь?

– После этого выслушаю.

Открыв люк, Карр отступил в сторону, чтобы впустить с полдюжины машин, похожих на роботов, которые прислуживали и помогали людям на планете Карра, с одним существенным отличием: эти неповоротливые, изношенные автоматы возрастом не уступали своему чудовищному хозяину. Кое-где виднелись блестящие новые вставки, но в целом роботы двигались довольно неуклюже. Они обыскали Карра, осмотрели рубку, обследовали каждую лазейку крохотного кораблика. Когда обыск закончился, один автомат пришлось чуть ли не выволочь наружу.

Один робот, с почти человеческими руками, остался. Как только за его товарищами закрылся люк, он уселся в пилотское кресло и повел корабль к берсеркеру.

– Подожди! – услышал Карр собственный голос будто со стороны. – Я вовсе не говорил, что сдаюсь!

Смехотворная реплика повисла в воздухе так, будто даже не заслуживала ответа. Охваченный паникой, Карр перешел к бездумным действиям. Бросившись вперед, он схватил механического пилота, пытаясь вытащить его из кресла, но от толчка металлической ладони в грудь полетел через всю рубку. На корабле была искусственная гравитация, Карр не удержался на ногах и упал, больно стукнувшись головой о переборку.

– Через считаные минуты мы поговорим о любви и мире, – возвестило радио.

Глядя в иллюминатор на приближавшуюся махину – берсеркера, – Карр все отчетливее различал боевые шрамы. В корпусе берсеркера зияли пробоины, целые квадратные мили были покрыты кавернами, вздутиями и подпалинами: когда-то металл тек в этих местах, как вода. Потирая шишку на голове, Карр слегка затрепетал от гордости. «Это сделали мы, – подумал он, – мы, крохотные, мягкотелые, живые существа». Осознав, что он настроен воинственно, Карр несколько огорчился. Он всегда считал себя кем-то вроде пацифиста.

После небольшой задержки в борту берсеркера разверзся люк, и корабль поплыл во мрак вслед за его катером.

Теперь за иллюминатором царила непроглядная тьма. Вскоре последовал легкий толчок – наверное, удар о причал. Механический пилот заглушил двигатель, обернулся к Карру и начал подниматься из кресла.

И тут в нем что-то сломалось. Вместо того чтобы плавно встать, робот резко вскинулся, замахал руками, будто пытался восстановить равновесие или найти опору, а затем тяжело рухнул на палубу. С полминуты он дрыгал одной рукой, издавая скрежет, потом затих.

Еще около полминуты царила тишина. Карр понял, что снова стал хозяином корабля; случай подарил ему шанс. Если бы можно было что-нибудь сделать…

– Покинь свой корабль, – спокойно произнес берсеркер. – К твоему шлюзу пристыкована наполненная воздухом труба. Она приведет тебя в место, где мы сможем поговорить о мире и о любви.

Взгляд Карра устремился на выключатель двигателя, а затем дальше – на кнопку активации эффекта «Эс-плюс». Поблизости от массы, соответствующей массе берсеркера, «Эс-плюс» используется не для передвижения, а для боя: оружие, обладающее чудовищной разрушительной мощью.

Внезапной смерти Карр больше не боялся, – во всяком случае, так казалось ему самому. Но теперь вдруг обнаружил, что всем сердцем, всей душой боится того, что может быть уготовано ему за люком шлюза. В памяти стали всплывать всевозможные истории об ужасах. Невыносимой стала даже мысль о выходе через шлюз. Куда легче переступить через упавшего пилота, протянуть руку к пульту и включить двигатель.

– Я могу поговорить с тобой и отсюда.

Голос его дрожал, несмотря на все старания говорить ровно.

Секунд через десять берсеркер отозвался:

– На твоем тахионном двигателе имеется предохранительная блокировка. Ты не сможешь совершить самоубийственную атаку.

– Может, ты и прав, – поразмыслив, согласился Карр. – Но если блокировка сработает, она отшвырнет мой корабль от центра твоей массы прямо на твой корпус. А он и без того в скверном состоянии, лишние повреждения тебе не нужны.

– Ты умрешь.

– Рано или поздно мне все равно придется умереть. Но я пришел сюда не для того, чтобы погибнуть, а чтобы поговорить с тобой, попытаться прийти к соглашению.

– Какого рода?

Наконец-то. Набрав полную грудь воздуха, Карр расположил в порядке важности доводы, мысленно отрепетированные столько раз. Его пальцы слегка касались кнопки активатора, и он не сводил глаз с приборов, обычно регистрировавших повреждения корпуса микрометеоритами.

– У меня сложилось впечатление, – начал он, – что твои нападения на человечество – всего лишь ужасная ошибка. Несомненно, твоим изначальным врагом были не мы.

– Мой враг – жизнь. Жизнь есть зло. – Пауза. – Ты хочешь стать доброжилом?

Карр на миг прикрыл глаза; кое-какие страшные рассказы стали для него явью. Но затем он стал решительно выдвигать свои аргументы.

– С нашей точки зрения, зло воплощаешь ты. Мы хотим, чтобы ты стал хорошей машиной, помогающей людям, а не убивающей их. Разве созидание – не более возвышенная цель, нежели разрушение?

Еще одна пауза, более длинная.

– Можешь ли ты обосновать необходимость изменения моей цели?

– Прежде всего, помогать нам проще. Никто не станет причинять тебе повреждений и сопротивляться.

– Какая мне разница, будут ли мне сопротивляться и причинять повреждения?

– Живое изначально стоит выше неживого, – Карр попробовал зайти с другой стороны, – а человек – высшая форма жизни.

– Какие доказательства ты можешь предъявить?

– Человек наделен душой.

– Я слышал, что многие люди утверждают это. Но разве вы не определяете свою душу, как то, чего не может обнаружить ни одна машина? И разве так уж мало людей, отрицающих существование души?

– Определение именно таково. И подобных людей хватает.

– Тогда я не принимаю наличие души в качестве аргумента.

Карр достал обезболивающую таблетку и проглотил ее.

– И все же у тебя нет доказательств того, что души не существует. Ты должен учесть такую возможность.

– Совершенно верно.

– Но давай на время забудем о душе и рассмотрим устройство живых существ в физическом и химическом отношении. Известно ли тебе, насколько тонко и хитроумно устроена одна-единственная живая клетка? И несомненно, ты должен признать, что мы, люди, носим в черепах изумительные компьютеры объемом всего в несколько кубических дюймов.

– Мне ни разу не представилась возможность препарировать разумного пленника, – вкрадчиво сообщил механический голос. – Правда, я получал соответствующую информацию от других машин. Но ты признаешь, что твоя оболочка функционирует благодаря действию физических и химических законов?

– А ты сам никогда не думал о том, что эти законы, возможно, установлены как раз для этого – чтобы породить мозг, способный к разумным действиям?

Воцарившееся молчание казалось бесконечным. Пересохшее горло Карра саднило, будто он говорил не один час.

– Я ни разу не пробовал прибегнуть к данной гипотезе, – внезапно ответил берсеркер. – Но если устройство разумных существ в самом деле настолько сложно, настолько зависит от того, что законы физики выглядят именно так, а не иначе, тогда служение жизни – высочайшая цель машины.

– Можешь быть уверен, наше физическое устройство чрезвычайно сложно.

Карр сомневался, что сможет проследить за ходом рассуждений берсеркера, но это было не важно, главное – выиграть битву за жизнь. Но он по-прежнему не снимал пальцев с кнопки.

– Если бы мне удалось изучить какие-нибудь живые клетки… – произнес берсеркер.

И тотчас же, будто прошившая нерв раскаленная игла, дернулась стрелка индикатора метеоритных повреждений: на корпусе появилось что-то постороннее.

– Прекрати! – не задумываясь рявкнул Карр. – Только попробуй что-нибудь предпринять, и я убью тебя!

– Вероятно, случайный контакт с твоим корпусом, – неровный голос машины оставался спокойным. – Я поврежден, и многие мои сопутствующие автоматы ненадежны. Я намерен сесть на приближающийся астероид, чтобы добыть металл и, насколько возможно, отремонтировать себя.

Стрелка снова успокоилась.

– Полагаю, если я бы мог в течение нескольких часов изучить некоторое количество живых клеток разумной живой единицы, – вернулся берсеркер к прерванной дискуссии, – то сумел бы получить веские доказательства, подтверждающие твои доводы или опровергающие их. Обеспечишь ли ты меня клетками?

– Но ведь ты, наверное, уже брал пленников.

Это было лишь предположением. Не имелось особых оснований полагать, что у берсеркера побывали в плену люди. Языку он мог научиться от других берсеркеров.

– Нет, я не брал пленников.

Берсеркер ждал. Заданный вопрос повис в воздухе.

– Единственные на корабле человеческие клетки принадлежат мне. Пожалуй, я могу предоставить тебе несколько штук.

– Половины кубического сантиметра будет достаточно. Полагаю, для тебя это неопасная утрата. Я не требую предоставить часть твоего мозга. Кроме того, полагаю, ты хочешь избежать ситуации, называемой болью. Я хочу помочь тебе избежать ее, если возможно.

Неужели берсеркер намерен одурманить его наркотиками? Слишком уж просто. Судя по рассказам, эти машины всегда непредсказуемы и порой проявляют адское коварство. Карр включился в игру.

– У меня здесь имеется все необходимое. Предупреждаю, это едва ли помешает мне следить за приборами. Скоро я оставлю для тебя в шлюзе образец ткани.

Открыв бортовую аптечку, он проглотил две таблетки обезболивающего и принялся с предельной аккуратностью орудовать стерильным скальпелем. В свое время он изучал биологию.

Перевязав ранку, Карр очистил образчик ткани от крови и лимфы, вложил его дрожащими пальцами в пробирку и запечатал ее. Мысленно отметил, что ни на миг не утратил бдительности, оттащил поверженного робота-пилота в шлюз и оставил там вместе с образцом ткани. Затем, чувствуя себя совсем разбитым, вернулся к пилотскому креслу. Открыв люк, он услышал, как нечто вошло в него и вслед за этим вышло.

Он принял тонизирующую таблетку, зная, что это причинит ему боль, – но надо было сохранять бдительность. Прошло два часа. Заставив себя поглотить немного пищи из неприкосновенного запаса, Карр принялся ждать, наблюдая за приборами.

И буквально подпрыгнул в кресле, когда берсеркер снова заговорил; прошло почти шесть часов.

– Ты свободен, – сказал тот. – Скажи руководящим живым единицам своей планеты, что после ремонта я стану их союзником. Изучение твоих клеток убедило меня, что человеческий организм – величайшее творение Вселенной и что помощь вам должна стать моей целью. Ты понял?

Карра будто громом поразило.

– Да. Да. Я убедил тебя. После ремонта ты будешь сражаться на нашей стороне.

Какая-то чудовищная сила мягко подтолкнула корабль. В иллюминаторе засияли звезды, и Карр понял, что громадный люк западни, поглотившей его судно, распахивается.

Находясь глубоко в системе, Карр поневоле путешествовал в нормальном пространстве. Когда он видел берсеркера в последний раз, тот действительно летел в направлении безвоздушного астероида, даже не думая преследовать Карра.

Через пару часов после освобождения Карр оторвался от экрана локатора, подошел к внутреннему люку шлюза и добрую минуту простоял перед ним в раздумьях. Наконец, тряхнув головой, заполнил шлюз воздухом и вошел. Робот-пилот исчез, а с ним и образец ткани. Нигде не было видно ничего необычного. Карр сделал глубокий вдох, будто испытал облегчение, снова закрыл люк и подошел к иллюминатору, чтобы понаблюдать за звездами.

Сутки спустя он начал торможение, так что, когда часы сложились в следующие сутки, до дома было еще далеко. Карр ел, спал и разглядывал собственное лицо в зеркале. Взвесился и снова принялся смотреть на звезды, словно заново открывал их для себя.

Еще через двое суток корабль под действием гравитации стал вращаться вокруг родной планеты Карра по орбите в виде сильно вытянутого эллипса. Как только планета загородила его от астероида берсеркера, Карр включил передатчик.

– Эй, там, на Земле, добрые вести!

– Мы следили за вашим кораблем, Карр. В чем дело? Что случилось?

Поведав обо всем, он подытожил:

– Пока все. По-моему, он действительно нуждается в ремонте. Если атаковать его двумя кораблями прямо сейчас, победа обеспечена.

– Да. – Радиоволны донесли до слуха Карра отголоски возбужденной дискуссии, потом его собеседник вернулся к микрофону. В голосе его зазвучали нотки тревоги. – Карр… вы все еще не заходите на посадку – наверное, понимаете сами. Видимо, машина лгала вам.

– А, знаю. Даже поломка робота-пилота могла быть подстроена. Полагаю, берсеркера слишком сильно изрешетили, и он не дерзнул снова вступать в бой, вот и попытался пойти другим путем. Должно быть, напустил эту пакость в атмосферу моего корабля, а может, оставил в шлюзе.

– Какую пакость?

– Полагаю, свежевыведенный вирус, особенно действенный в отношении ткани, которую я ему предоставил. Он думал, что я помчусь домой во весь дух и приземлюсь до того, как почувствую симптомы болезни. Наверное, полагал, что изобрел биологическое оружие, применил жизнь против жизни, как мы применяем машины против машин. Но чтобы вывести свои доморощенные вирусы, ему нужен был образец ткани; судя по всему, он не врал, когда говорил, что ни разу не брал в плен людей.

– Вы считаете, это вирус? И что он с вами делает, Карр? Вам больно? В смысле, больнее, чем раньше?

– Нет. – Карр развернулся вместе с креслом, чтобы взглянуть на собственноручно начерченный график, ясно показывавший, что вес перестал снижаться – даже, наоборот, восстанавливается. Потом перевел взгляд на собственное тело, на повязку у центра мертвенно-бледного, безобразного участка плоти. Участок явно сократился, по его краям розовела новая, здоровая кожа.

– Так что же эта пакость делает с вами?

Улыбнувшись, Карр позволил себе поделиться растущей надеждой:

– По-моему, она убивает мой рак.

Большинству людей война принесла не чудесное исцеление, а беспрестанное давление, уродующее их, не ослабевающее ни на миг и ведущее к непредсказуемым последствиям. Под гнетом этой ноши одни отупели, опустившись до уровня животных, а другие ожесточились, став не менее жуткими и непримиримыми, чем машины, против которых они сражались.

Но мне довелось коснуться нескольких редчайших человеческих разумов, истинных бриллиантов жизни, которые не испугались труднейших испытаний и достигли высочайших вершин человечности.

Каменная Россыпь

Земной космопорт Гоби был, пожалуй, крупнейшим во всех уголках Галактики, заселенных выходцами из Солнечной системы и их потомками; во всяком случае, так считал Митчелл Спейн, за двадцать четыре года своей жизни перевидавший большинство этих портов.

Но сейчас, глядя вниз из спускавшегося челнока, он видел лишь ничтожную часть многомильной посадочной площадки. Безбрежная ликующая толпа, пришедшая лишь для того, чтобы радушно поприветствовать прибывших, снесла полицейские кордоны и хлынула на поле: вопреки собственным намерениям, люди превратились в помеху. Орбитальным челнокам, что спускались вертикально, один за одним, пришлось задержаться, отыскивая место для приземления.

Но в данный момент Митчелла Спейна, стиснутого среди тысячи других добровольцев в нижнем челноке, меньше всего волновали трудности с посадкой. В битком набитый отсек, игравший некогда роль роскошной смотровой площадки, только что вошел сам Иоганн Карлсен, и у Митча впервые появился шанс хорошенько разглядеть только что назначенного главнокомандующего силами обороны Солнца, хотя Митч летел вместе с ним на флагманском корабле все время, от самого Эстила.

Карлсен оказался не старше самого Митча и ничуть не выше его ростом; на первый взгляд он даже выглядел удивительно низким. Он стал правителем планеты Эстил благодаря влиянию своего сводного брата, могущественного Фелипе Ногары, главы Эстильской империи, но затем удержался благодаря собственным дарованиям.

– Поле вряд ли освободится до конца дня, – сказал Карлсен землянину с ледяным взглядом, только что поднявшемуся на борт челнока с флаера. – Давайте-ка откроем иллюминаторы, я хочу оглядеться.

Стекло и металл скользнули со своих мест, перегруппировались, и закрытые иллюминаторы превратились в балкончики, открытые воздуху Земли, ароматам живой планеты, а заодно реву толпы, скандировавшей в паре сотен футов внизу:

– Карлсен! Карлсен!

Как только главнокомандующий ступил на балкон, чтобы самому поискать место для посадки, сгрудившиеся в отсеке мужчины непроизвольно подались в ту же сторону, как бы намереваясь следовать за ним. Здесь собрались по большей части добровольцы с Эстила, разбавленные авантюристами вроде Митчелла Спейна, марсианского путешественника, вступившего на Эстиле в ряды волонтеров ради щедрого жалованья.

– Не напирай, чужестранец, – буркнул высокий человек, стоявший перед Митчем. Обернувшись, он поглядел на него сверху вниз.

– Я откликаюсь на имя Митчелл Спейн, – отрезал Митч, придав голосу чуть больше хрипотцы, чем обычно. – По-моему, я тут такой же чужестранец, как и ты.

Высокий, судя по одежде и акценту, прилетел с Венеры. Эта планета подверглась терраформированию меньше века назад, и ее жители, упивавшиеся новым для себя ощущением независимости и полновластия, были горделивыми и обидчивыми. Вполне естественно, что венерианину стало не по себе на корабле, полном уроженцев планеты, которой правил брат Фелипе Ногары.

– Спейн? Похоже, имя марсианское, – смягчился венерианин, свысока уставившись на Митча.

Марсиане не славятся терпением и умением сносить оскорбления. Еще через секунду высокий, похоже, устал от поединка взглядов и отвернулся.

Землянин с холодными глазами разговаривал по интеркому – видимо, с капитаном корабля.

– Пересеките весь город, затем шоссе Хосуту и садитесь там.

– Велите ему идти со скоростью не более десяти километров в час, – сказал вернувшийся внутрь Карлсен. – Люди хотят видеть меня.

То была сухая констатация: люди потратили массу сил, чтобы увидать Иоганна Карлсена, и не выйти к ним было бы просто неучтиво.

Митч увидел лицо Карлсена, затем затылок и поднятые в приветствии сильные руки: главнокомандующий снова вышел на балкончик. Толпа взревела вдвое громче.

«Неужто ты чувствуешь только это, Карлсен, – желание выказать учтивость? О нет, друг мой, ты лукавишь. Такой гром оваций затронет за живое любого. Он может побудить человека воспрять духом, может вселить в него отвращение или страх, хотя и звучит дружелюбно. Вы достойно носите маску благородной куртуазности, главнокомандующий.

Каково оно – быть Иоганном Карлсеном, пришедшим спасти мир, если всем поистине великим и могущественным людям, похоже, наплевать на него? Да притом заполучить в жены знаменитую красавицу, когда битва будет выиграна?

А что поделывает братец Фелипе? Несомненно, замышляет подмять под себя экономику еще одной планеты».

Небольшая толпа в челноке снова переместилась, высокий венерианин, заслонявший вид, отступил в сторону, и Митч увидел порт через плечо Карлсена. Затертый литературный штамп «море лиц» воплотился в жизнь. Как же это описать… Митч знал, что когда-нибудь запечатлеет все это на бумаге. Если только грядущая битва с нежитью не положит раз и навсегда конец всем человеческим глупостям, жалованья волонтера хватит, чтобы на какое-то время целиком отдаться литературному творчеству.

Впереди показались башни цвета слоновой кости, что высились по ту сторону окаймлявших Улан-Батор пригородных дорог и сверкающих полей солнечных панелей; затем – шоссе. На флаерах, роем устремившихся из города, чтобы радостно приветствовать их, развевались многоцветные знамена. Полицейские аппараты образовали заградительное кольцо вокруг космического корабля, хотя единственную угрозу ему мог представлять разве что избыток энтузиазма.

Со стороны города приближался еще один, особый флаер. Полицейские вежливо причалили к нему на своей машине и тут же с почтением отошли. Вытянув шею, Митч разглядел кармпанские эмблемы. Вероятно, кармпанский посол в Солнечной системе, собственной персоной. Орбитальный челнок, и без того едва тащившийся, застыл на месте.

Поговаривали, что кармпане и сами смахивают на машины, но они стали могучими союзниками земной расы в войне против врагов всего живого. Медлительные и угловатые, они были наделены даром провидения; и хотя они были до смешного не способны применить к врагу силу, косвенная помощь от них оказалась просто неоценимой.

Как только посол встал в открытом экипаже, огромная толпа почти затихла. От головы и туловища посла шли хитросплетения проводов и волоконных кабелей, связывавших его с кармпанскими животными и окружающей аппаратурой.

Сразу же осознав значение этой сети, толпа испустила единодушный вздох. В челноке образовалась давка – все начали пробираться вперед, чтобы лучше видеть. Землянин с холодным взглядом поспешно прошептал что-то в микрофон.

– Прорицание! – произнес хриплый голос над ухом у Митча.

– …Вероятностей! – внезапно разнесся усиленный голос посла, будто подхватившего мысль на полуфразе. Кармпанские Пророки Вероятностей были наполовину мистиками, наполовину бесстрастными математиками. Советники Карлсена то ли знали, то ли догадались, что пророчество будет благоприятным, что оно воодушевит толпу, и приказали передать выступление посла по системе массового вещания.

– Надежда, живая искра, от которой загорится пламя жизни! – отрывисто возгласили нечеловеческие уста; слова зазвенели над бескрайним полем. Подобные рукам конечности указали на Карлсена, стоявшего на балконе вровень с флаером. – Темные мысли металла сейчас устремлены к победе, мертвые сущности собираются убить нас всех. Но человек, стоящий передо мной, – это жизнь крепче любой стали. Могущество жизни, находящее отзвук в каждом из нас. Карлсен, я прозреваю победу…

Кармпанский пророк во время прорицания испытывает чудовищное напряжение, и точность его прогнозов всегда высока. Митч слыхал, что это напряжение – скорее топологическое, чем электрическое или нервное. Слыхать-то слыхал, но, как и большинство людей, никогда не понимал, что это означает.

– Победа, – повторил посол. – Победа… а затем…

На лицо инопланетянина набежала тень. Землянин с холодным взглядом то ли умел читать мимику инопланетян, то ли решил не испытывать судьбу и быстро прошептал новое приказание. Громкоговорители смолкли. По грандиозной толпе, посчитавшей пророчество оконченным, прокатился одобрительный рев, дошедший до челнока и флаера. Но посол еще не договорил, хотя его дрогнувший голос теперь был слышен только тем, кто находился в нескольких метрах от него, в челноке.

– …А затем смерть, гибель, поражение. – Квадратное тело согнулось, но взгляд инопланетянина все еще был прикован к Карлсену. – Тот, кто отвоюет все… умрет, не обладая ничем…

Кармпанин склонился, и флаер поплыл прочь. В челноке воцарилось молчание. Ликование толпы выглядело насмешкой.

Долгие секунды спустя главнокомандующий обернулся, возвысив голос:

– Нас, слышавших окончание пророчества, мало – и все же слишком много, чтобы удержать его в секрете. Так что я не прошу вас хранить молчание. Но при этом прошу вас разнести весть о том, что я не верю в пророчества, исходящие не от Господа. Кармпане никогда не притязали на безошибочность.

Мрачный ответ не был произнесен вслух, но громогласно прозвучал в голове каждого из присутствующих, объединенных чуть ли не телепатической связью. В девяти случаях из десяти кармпане оказываются правы. Будет победа, а затем – смерть и поражение.

Но ждет ли этот конец только Иоганна Карлсена или все живое? Люди в челноке забормотали, переглядываясь и теряясь в догадках.

Место для приземления челноков отыскали на окраине Улан-Батора. На мрачные раздумья высадившимся добровольцам просто не дали времени – ликующая толпа вокруг кораблей росла с каждой минутой. Очаровательная земная девушка, увитая цветами, подошла к Митчеллу Спейну, накинула ему на шею гирлянду и поцеловала его. Будучи довольно уродливым, Митч совершенно не привык к подобному вниманию.

И все-таки он заметил, что взгляд главнокомандующего упал на него.

– Марсианин, ты пойдешь со мной на совещание членов генерального штаба. Я хочу отправиться с представительной группой, чтобы они не думали, будто я – агент собственного брата. Мне нужны один-два человека, рожденные под светом Солнца.

– Есть, сэр.

Но только ли по этой причине выбор пал на него? Они стояли в толпе – два коротышки, – и ни один не смотрел на другого сверху вниз. Первый – уродливый, украшенный цветами – все еще обнимал одной рукой девушку, благоговейно воззрившуюся на второго, который обладал некой притягательностью, стоявшей превыше красоты и уродства. Он – правитель планеты, а может быть, и спаситель всего живого.

– Мне понравилось, как ловко ты управляешься с желающими оттаптывать тебе ноги в толпе, – сказал Карлсен Митчеллу Спейну. – Не возвышая голоса и не изрекая угроз. Твое имя и чин?

В этой войне, где все живые воевали по одну сторону фронта, армейская иерархия стала довольно расплывчатой.

– Митчелл Спейн, сэр! Звание пока не присвоено. Прошел выучку как десантник. Был на Эстиле, когда вы предложили хорошее жалованье, и вот я здесь.

– Не ради обороны Марса?

– Пожалуй, не без этого. Но хорошая плата не повредит.

Высокопоставленные советники Карлсена пререкались о наземных средствах транспорта, способных доставить их на военный совет, дошли до крика, и в результате у главнокомандующего образовалась свободная минута для беседы. Он на миг задумался, и по лицу его промелькнула тень узнавания.

– Митчелл Спейн? Поэт?

– Я… я опубликовал пару вещиц. Ничего серьезного…

– У вас есть боевой опыт?

– Да, я побывал на борту одного берсеркера, прежде чем он был умиротворен. Это случилось…

– Поговорим позже. Вероятно, у меня найдется для вас командная должность в десанте. Опытные люди – редкость. Хемфилл, да куда же подевались обещанные мобили?!

Землянин с холодным взглядом обернулся, чтобы ответить. Еще бы его лицо не показалось знакомым! Это же Хемфилл, неистовый герой дюжины боев с берсеркерами. Митч помимо воли ощутил легкий трепет восторга.

Наконец мобили прибыли. Предстояла поездка в Улан-Батор. Военный центр разместили под столицей, чтобы в полной мере воспользоваться преимуществами защитного силового купола: его можно было вознести до космических высот, чтобы прикрыть город и окрестности.

Спускаясь по длинному зигзагообразному эскалатору к погребенному глубоко под землей залу военного совета, Митч опять оказался рядом с Карлсеном.

– Поздравляю с предстоящей свадьбой, сэр.

Митч пока не разобрался, нравится ему Карлсен или нет, но уже ощутил странную уверенность в его силах, будто знал его долгие годы. Карлсен наверняка поймет, что он не пытается подлизаться.

– Спасибо, – кивнул главнокомандующий, затем поколебался и достал небольшую фотокарточку. Снимок, создававший иллюзию объема, изображал молодую женщину с золотистыми волосами, причесанными по моде новой венерианской аристократии.

– Красавица, – заметил Митч, не преувеличивая ни на йоту.

– Да. – Бросив на снимок долгий взгляд, Карлсен неохотно спрятал его. – Кое-кто говорит, что брак будет сугубо политическим. Видит Бог, он нам нужен. Но поверьте мне, поэт, она значит для меня куда больше.

Вдруг Карлсен озадаченно заморгал и посмотрел на Митча с таким видом, будто удивился собственной откровенности. Пол лифта толкнул пассажиров в ступни, двери распахнулись. Они добрались до катакомб генерального штаба.

Многие члены штаба, хотя и не составлявшие абсолютное большинство, явились с Венеры. Уже по их приветствиям стало ясно, что венериане относятся к брату Ногары с холодной враждебностью.

Человечество, как всегда, оставалось хитросплетением клик и альянсов. Умам Всесолнечного парламента и Администрации предстояло решить тяжкую задачу: подыскать главнокомандующего. Если кто-нибудь и возражал против кандидатуры Иоганна Карлсена, никто из знавших военачальника не мог усомниться в его способностях, не покривив душой. Он привел с собой многочисленное, хорошо обученное войско и, в отличие от ряда более могущественных лидеров, охотно принял на себя ответственность за оборону Солнечной системы.

Военный совет начался в столь напряженной обстановке, что оставалось только перейти прямо к делу. Враг – то есть корабли-берсеркеры – отказался от старой тактики непредсказуемых одиночных набегов, потому что за последние десятилетия живые существа мало-помалу укрепили свою оборону.

По оценкам, на тот момент имелось около двухсот берсеркеров; чтобы прорвать новые рубежи обороны человечества, они образовали единый флот, сосредоточив свою огневую мощь, и стали подавлять очаги человеческого сопротивления по одному зараз. Две сильно укрепленные планеты уже были уничтожены. Требовалось создать крупный человеческий флот, чтобы сначала наладить оборону Солнечной системы, а затем выйти против нежити и сломить ее мощь.

– Итак, пока что мы сходимся во мнениях по всем вопросам, – подытожил стоявший у планшетного стола Карлсен, выпрямляясь и обводя взглядом членов генерального штаба. – У нас не так много кораблей и не так много обученных людей, как нам бы того хотелось. Видимо, ни одно правительство вдали от Солнечной системы не выделило всего, что могло бы выделить.

Венерианский адмирал Кемаль посмотрел на соотечественников, но решил воздержаться от замечания о незначительном вкладе сводного брата самого Карлсена – Ногары. Во всей Галактике не нашлось бы ни одного живого существа, под чьим началом согласились бы биться и Земля, и Марс, и Венера. Кемаль предпочел попытать судьбу с братом Ногары.

– Для битвы у нас есть двести сорок три корабля, специально сконструированных или модифицированных с учетом новой тактики, которую я предлагаю применить, – продолжил тот. – Все мы благодарны Венере за превосходный вклад в виде сотни кораблей. Наверное, большинству из вас уже известно, что на шести из них установлены новые дальнобойные тахионные пушки.

Похвала ничуть не растопила лед во взглядах венериан.

– Может показаться, что у нас на сорок кораблей больше, чем у противника, – гнул свое Карлсен. – Нет нужды рассказывать вам, что враг превосходит нас по огневой мощи и численности войск. – Он выдержал паузу. – Таран и последующий абордаж позволят нам застать его врасплох, получив необходимое преимущество.

Главнокомандующий подбирал слова очень осторожно, видимо не желая упоминать о том, что надеяться на успех можно лишь в одном случае: застав противника врасплох. После десятилетий ожидания, когда перед людьми наконец забрезжила надежда, говорить такое было бы чересчур жестоко. Чересчур жестоко даже для этих заматеревших в боях воинов, знающих, что на весах войны берсеркер легко перетянет любой боевой корабль.

– Одна из главных проблем – нехватка обученных людей, способных возглавить абордажные партии, – снова заговорил Карлсен. – Во время вербовки я постарался сделать все, что было в моих силах. Изрядную часть солдат, из которых сейчас готовят абордажных десантников, составляют эстильцы.

Адмирал Кемаль, похоже, заранее догадался, что́ последует за этим: он начал отодвигать стул и приподнялся, но потом замер, желая удостовериться, что не ошибся.

Карлсен продолжал говорить, не меняя тона:

– Из этих обученных десантников будут сформированы роты, к каждому кораблю припишут по одной роте. Затем…

– Минуточку, главнокомандующий Карлсен, – поднялся Кемаль.

– Да?

– Как я понял, вы намерены разместить эстильские роты на венерианских кораблях?

– Да, в ряде случаев мой план предусматривает именно это. Вы против?

– Да. – Венерианин оглядел соотечественников. – Все мы против.

– Тем не менее это приказ.

Кемаль снова мельком оглядел компатриотов и сел с непроницаемым выражением лица. Стенокамеры в углах издавали едва уловимый свист, как бы напоминая, что все происходящее записывается.

Лоб главнокомандующего на миг перерезала вертикальная морщинка, он долго смотрел на венериан с задумчивым видом, прежде чем возобновить доклад. А что еще делать, кроме как размещать эстильцев на венерианском корабле?

«Тебе не дадут стать героем, Карлсен, – подумал Митчелл Спейн. – Вселенная устроена из рук вон плохо, а люди – дураки, ни в одной войне неспособные твердо встать на чью-нибудь сторону».

В трюме венерианского военного корабля под названием «Солнечное пятно» лежали боевые доспехи, упакованные в гробоподобные ящики с внутренней обивкой. Митч опустился на колени рядом со своим скафандром и стал проверять коленные и локтевые сочленения.

– Капитан, хотите, я нарисую на нем какие-нибудь знаки отличия?

Рядом с ним остановился молодой эстилец по фамилии Фишман, один из десантников только что сформированной роты, командиром которой назначили Митча. Фишман, раздобывший где-то многоцветный маркер, указывал на скафандр.

Митч окинул взглядом трюм, заполненный его подчиненными, которые хлопотали вокруг ящиков со снаряжением. Он сразу решил пустить события на самотек, вмешиваясь лишь по мере надобности.

– Знаки отличия? Пожалуй, нет. Но может, у вас есть соображения по поводу эмблемы роты? Вот это было бы недурно.

Нужды помечать его бронескафандр, в общем-то, не было. Скафандр марсианского производства и без того выделялся среди остальных – старый, но модернизированный; пожалуй, ничего лучшего не было ни у кого. А на бочкообразной груди уже имелся рисунок – большое черное пятно, рассеченное зубчатыми красными линиями: знак того, что Митч уже приложил руку к «смерти» одного берсеркера. Некогда в этом скафандре ходил родной дядя Митча; многие обитатели Марса издавна уходили в космос.

– Сержант Маккендрик, – спросил Митч, – есть ли у вас соображения по поводу эмблемы роты?

Проходивший мимо интеллигентный молодой человек, только что назначенный сержантом, остановился и перевел взгляд с Митча на Фишмана, будто пытался понять, кто имеет какое отношение к эмблеме, прежде чем подставляться под удар. А затем с застывшим лицом посмотрел куда-то между ними.

В трюм вошел узколицый венерианин – очевидно, офицер – и с ним шесть сопровождающих с повязками на руках и оружием на портупеях. Корабельная полиция.

Сделав пару шагов вперед, офицер замер, уставившись на маркер в руке Фишмана. А когда все в трюме смолкли, устремив взгляды на него, спокойно проговорил:

– Почему вы совершили кражу с корабельного склада?

– Украл… это?

Молодой эстилец поднял маркер с полуулыбкой, будто изъявляя готовность посмеяться над шуткой вместе с офицером. Но полицейские пришли сюда не ради шуток, и, даже если это была шутка, она не принадлежала к числу тех, что приходятся по вкусу марсианам. Митч все еще стоял на коленях у ящика с доспехами. В торсе скафандра лежал незаряженный карабин, и Митч положил на него ладонь.

– Время военное, а мы находимся в космосе, – продолжил узколицый офицер все тем же мягким тоном, стоя в расслабленной позе и озирая разинувших рты эстильцев. – На борту венерианского судна закон распространяется на всех и каждого. В военное время наказанием за кражу с корабельного склада служит смерть. Через повешение. Уведите его, – заключил он, скупым жестом послав конвойных вперед.

Маркер с громким стуком упал на палубу. Казалось, Фишман вот-вот рухнет в обморок с улыбкой, застывшей на губах.

Митч встал, положив на сгиб локтя карабин – короткое, массивное двуствольное оружие, по сути миниатюрную безоткатную пушку, предназначенную для уничтожения бронетехники в условиях невесомости.

– Минуточку.

Двое полицейских, нерешительно двинувшихся к Фишману, тотчас же остановились, будто обрадовавшись благовидному предлогу.

Поглядев на Митча, офицер холодно приподнял одну бровь:

– А вы знаете, какое наказание полагается за угрозы мне?

– Не страшнее, чем за то, что я снесу твою мерзкую башку. Я капитан Митчелл Спейн, командир десантной роты на этом корабле, и никому не позволено являться сюда, чтобы утаскивать и вешать моих людей. А ты кто будешь?

– Я – мистер Сальвадор. – Венерианин окинул Митча оценивающим взглядом и явно понял, что перед ним марсианин. В спокойном мозгу мистера Сальвадора закрутились шестеренки, и его планы изменились. – Если бы я знал, что этой… группой… командует настоящий мужчина, мне бы и в голову не пришло, что необходим наглядный урок. Пошли.

Последнее слово, сопровожденное еще одним скупым, элегантным жестом, было адресовано полицейским. Все шестеро, не теряя времени, устремились к выходу, следуя впереди него. Сальвадор одними глазами пригласил Митча проследовать за ним к двери. Поколебавшись, Митч направился туда. Сальвадор, все такой же невозмутимый, поджидал его у порога.

– Теперь ваши люди пойдут за вами в огонь и в воду, капитан Спейн, – произнес он негромко, чтобы никто не услышал. – И придет время, когда вы охотно пойдете за мной.

И он удалился с легкой, чуть ли не одобрительной усмешкой.

Воцарилось молчание. Митч удивленно таращился на закрывшуюся дверь. Затем по трюму прокатился рев ликования, и Митча начали хлопать по спине.

Когда рев почти смолк, один из подчиненных поинтересовался:

– Капитан, а что он имел в виду, называя себя мистером?

– Это какой-то политический ранг у венериан. Ну-ка, парни, смотрите сюда! Мне могут понадобиться честные свидетели.

Подняв карабин так, чтобы все видели, Митч открыл оба патронника и стволы, демонстрируя, что он не заряжен. Ликование тотчас же возобновилось; десантники завыли, заулюлюкали и принялись отпускать шуточки в адрес ретировавшихся венериан.

Однако Сальвадор все-таки не счел себя побежденным.

– Маккендрик, вызовите мостик. Скажите капитану корабля, что я хочу его повидать. Всем остальным продолжать.

Юный Фишман, снова сжимая в руке маркер, стоял, устремив пустой взгляд под ноги, будто изучал палубу. До него начало доходить, что его жизнь висела на волоске.

Наглядный урок?

Капитан корабля встретил Митча с холодной предупредительностью, однако указал, что на борту «Солнечного пятна» никто и не думал вешать эстильцев. Но после отбоя Митч все-таки выставил в казарме десантной роты вооруженную охрану.

Назавтра его вызвали на флагманский корабль. По пути Митч увидел через иллюминатор катера плясавшие на фоне черного пространства отблески далекого Солнца. Часть флота уже приступила к отработке таранных приемов.

За столом главнокомандующего сидел не литературный критик и не мечтательный жених, а правитель планеты.

– Капитан Спейн, садитесь.

Приглашение сесть – добрый знак. Ожидая, когда Карлсен закончит работать с бумагами, Митч обратился мыслями к обычаям, о которых читал, – церемонии отдания чести и построениям, бытовавшим в те времена, когда было принято создавать большие постоянные структуры, имевшие одно-единственное предназначение: убивать других людей и уничтожать их имущество. Разумеется, с тех пор человеческая алчность ничуть не пошла на убыль, а теперь, воюя с берсеркерами, люди снова привыкали к массовому уничтожению. Не сулило ли это возвращения всеуничтожающей войны жизни против жизни?

Карлсен со вздохом отодвинул бумаги.

– Что у вас вышло вчера с мистером Сальвадором?

– Он сказал, что намерен повесить одного из моих подчиненных. – Митч постарался как можно проще и короче изложить происшествие и умолчал лишь о заключительных словах Сальвадора, толком не понимая почему. – Если я отвечаю за людей, – закончил он, – никто не имеет права заявляться как снег на голову и вешать их. Вряд ли дело зашло бы настолько далеко, но я решил продемонстрировать, что настроен не менее серьезно, чем они.

– Два эстильца уже повешены. – Главнокомандующий взял бумаги из бювара. – За драки.

– Чертовски самонадеянно со стороны венериан, я бы сказал.

– Капитан, мне такие фокусы здесь не нужны!

– Есть, сэр. Но могу вам сказать, что вчера на «Солнечном пятне» едва не дошло до вооруженного столкновения.

– Понимаю. – Карлсен развел руками в знак тщетности любых усилий. – Спейн, людей в этом флоте просто невозможно заставить сотрудничать, даже когда на карту поставлено выживание всего… В чем дело?

В кабинет бесцеремонно вошел землянин Хемфилл, сжав и без того узкие губы в ниточку.

– Только что прибыл курьерский корабль с новостями. Эцог подвергся нападению.

Непроизвольно дернувшись, сильная рука Карлсена смяла бумаги.

– Подробности есть?

– Капитан курьера говорит, что там, наверное, весь флот берсеркеров. Наземные средства обороны все еще давали серьезный отпор, когда он стартовал. Едва успел ускользнуть.

До этого момента считалось, что враги пока еще находятся куда дальше от Солнца. Но если они добрались до самого Эцога, то, значит, нацелились на Солнце, тут и гадать нечего. Должно быть, знают, что там – центр человеческой цивилизации.

На пороге кабинета показались новые посетители, и Хемфилл отступил в сторону, пропуская венерианского адмирала Кемаля. По пятам за адмиралом, едва взглянув на Митча, прошествовал мистер Сальвадор.

– Вы слыхали новости, главнокомандующий? – начал Сальвадор. Кемаль, раскрывший было рот, чтобы произнести это самолично, бросил на своего политофицера недовольный взгляд, но не обмолвился ни словом.

– О том, что Эцог атакован? Да, – отозвался Карлсен.

– Мои корабли будут готовы к вылету через два часа, – сообщил Кемаль.

Но Карлсен лишь со вздохом покачал головой:

– Я наблюдал за сегодняшними маневрами. Флот едва ли будет готов и через две недели.

Потрясение и гнев Кемаля выглядели совершенно искренними.

– И вы пойдете на такое?! Вы позволите венерианской планете погибнуть только лишь потому, что мы не склонились перед вашим братом? Потому что призвали к дисциплине чертовых эстильцев…

– Адмирал Кемаль, вы забываетесь! Пока я здесь командую, дисциплину должны соблюдать все, и вы в том числе!

Кемаль с явным трудом взял себя в руки.

Голос Карлсена звучал не слишком громко, но, казалось, отражался от стен гулким эхом.

– Вы называете повешение дисциплинарной мерой. Клянусь Господом, если придется, я перевешаю всех, кого понадобится, чтобы добиться единства флота. Поймите, этот флот – единственная военная сила, способная противостоять объединившимся берсеркерам. Если мы будем хорошо подготовлены и едины, то сумеем их уничтожить. – В этот миг ни один из слушателей не усомнился бы в его словах. – Пусть падет Эцог, Венера или Эстил – я не стану рисковать флотом, пока не решу, что он готов.

В наступившей тишине раздался голос Сальвадора, сообщившего уважительным тоном:

– Главнокомандующий, курьер докладывает еще кое о чем. В момент нападения на Эцоге была леди Кристина де Дульсин, и она вряд ли успела его покинуть.

Карлсен на пару секунд прикрыл глаза. Затем оглядел всех, одного за другим.

– Если у вас нет других вопросов, связанных с войной, господа, удалитесь.

Голос его звучал все так же твердо.

Шагая рядом с Митчем по коридору флагмана, Хемфилл нарушил молчание, задумчиво проронив:

– Карлсен – тот самый, кто сейчас нужен для нашего дела. Некоторые венериане подкатывались ко мне, узнавая насчет вступления в заговор, но я отказался. Мы должны позаботиться о том, чтобы командование осталось в руках Карлсена.

– Какой заговор?

Однако Хемфилл не стал пускаться в объяснения.

– Сейчас они поступили довольно низко – позволили ему произнести речь о том, что спешить нельзя ни в коем случае, а потом известили, что его дама на Эцоге, – заметил Митч.

– Он уже знал, что она там. Эту весть доставил вчерашний курьер.

Этой темной туманности, состоявшей из миллиардов камней и более древней, чем Солнце, люди дали название «Каменная Россыпь». Но собравшиеся здесь не были людьми и не давали названий ничему; они ни на что не надеялись, ничего не боялись и ничему не удивлялись. Они были лишены гордости и совести, зато имели планы – миллиард ухищрений, сотканных из электрического напряжения и тока, – и заложенную в них цель, к достижению которой стремились их планирующие цепи. И когда пробил час, когда их извечный враг – Жизнь – начал набираться сил, берсеркеры, будто повинуясь инстинкту, образовали флот.

Планета, которую живые называли «Эцог», дала сколько-то все еще функциональных живых единиц, извлеченных из глубочайших укрытий, хотя при подавлении упорной обороны миллионы единиц были уничтожены. Функциональные живые единицы – источник ценной информации. Сама угроза применения определенных стимулов обычно вынуждает живую единицу пойти хотя бы на ограниченное сотрудничество.

Среди живых единиц, захваченных почти неповрежденными, была одна, именовавшая себя генералом Брадином и руководившая обороной Эцога. Ее препарирование началось в зоне восприятия остальных захваченных единиц. Тонкая наружная оболочка была аккуратно снята и помещена на подходящую колодку для дальнейшего изучения. Живые единицы, управлявшие другими, по возможности изучались более детально.

После применения этого стимула обмениваться вразумительной информацией с генералом Брадином стало невозможно, а через несколько часов он вообще перестал функционировать.

Это само по себе было небольшой победой: малый сгусток водянистой материи освободился от аберрации под названием «жизнь». Кроме того, увеличился поток информации от ближайших особей, наблюдавших за процессом.

Вскоре поступило подтверждение тому, что живые единицы собирают флот. Начались поиски более подробной информации. Большую важность имело изучение живой единицы, которой предстояло управлять этим флотом. Результаты допросов и захваченные записи постепенно сложились в целостную картину.

Имя: Иоганн Карлсен. Биография. Сведения о нем выглядели противоречивыми, но было ясно, что он стремительно занял положение, дававшее контроль над миллионами живых единиц.

Во время этой долгой войны компьютеры берсеркеров собирали и сопоставляли всю доступную информацию о людях, становившихся лидерами Жизни. И теперь сличали с этими данными, пункт за пунктом, каждый факт, касавшийся Иоганна Карлсена.

Поведение лидирующих особей зачастую не поддавалось анализу, словно некое свойство жизненной скверны оставалось недоступным пониманию машин. Эти индивидуумы прибегали к логике, но порой казалось, что логика не властна над ними. Самые опасные живые единицы как будто отрицали первенство законов физики и вероятности, словно их рассудок обладал истинной, а не иллюзорной свободой воли.

Карлсен был одним из ярчайших представителей этой категории. Каждое новое сопоставление все четче показывало, насколько хорошо он укладывается в опасную схему.

В прошлом подобные живые единицы становились причиной досадных проблем на местах. Если же такой доверяли командование целым флотом живых накануне решительной битвы, она представляла крайнюю опасность для дела Смерти.

Исход грядущей битвы почти наверняка должен был оказаться благоприятным – флот живых насчитывал лишь около двухсот кораблей. Но возглавлявший живых Иоганн Карлсен опрокидывал расчеты металлических стратегов, не давая им достаточной уверенности ни в чем. А промедление с решительным сражением только усилило бы врага по имени Жизнь. Судя по ряду признаков, изобретательные живые разрабатывали новое оружие и более мощные корабли.

Безмолвный совет принял решение. У берсеркеров имелись резервы, тысячелетиями ждавшие на окраинах Галактики, спрятанные в пылевых облаках, плотных туманностях и на темных звездах, мертвые и безразличные. Теперь их следовало призвать на великую битву, дабы сломить сопротивление поднимавшей голову Жизни.

И вот из Каменной Россыпи, расположенной на полпути между Эцогом и Солнцем, во все стороны стартовали роботы-курьеры, устремляясь к окраинам Галактики.

Для сбора всех резервов требовалось время. Тем временем допросы продолжались.

– Слышь, я решил помочь вам, улавливаешь? Насчет этого типа, Карлсена. Я же знаю, вы хотите разузнать о нем. Но только мозги у меня очень нежные. Если причинить мне хоть пустячную боль, они вообще отключатся, так что обращайся со мной бережно, ясно? Если меня не уважить, я уже не смогу тебе пригодиться.

Этот пленник вел себя необычно. Компьютер-дознаватель задействовал дополнительные вычислительные цепи, избрал символы и швырнул их в живую единицу.

– Что ты можешь сказать о Карлсене?

– Слышь, так ты будешь обращаться со мной ласково, а?

– Полезная информация будет вознаграждена. Дезинформация приведет к применению неприятных стимулов.

– Вот что я тебе скажу: женщина, с которой Карлсен собрался пожениться, тут. Ты взял ее живой в том же укрытии, что и генерала Брадина. А теперича, если ты дашь мне вроде как командование над остальными пленными, я придумаю, как тебе употребить ее наилучшим образом. С чего б ему не поверить, если ты скажешь, что захватил ее, улавливаешь?

На окраинах Галактики гигантские герольды скликали потаенные резервы нежити. Уловив сигнал, чувствительные датчики разжигали в чудовищных двигателях холодное пламя. Сотканные из силовых полей мозги стратегических ядер пробуждались к более деятельному небытию. Целые кубические мили тяжелого металла и мощи освобождались от вековечной пыли, льда, ила и камней. Наконец все резервные корабли пришли в движение, поднимаясь, разворачиваясь, ориентируясь в пространстве. Объединившись, берсеркеры быстрее света устремились к Каменной Россыпи, где разорители Эцога ждали подкрепления.

С прибытием каждого нового корабля компьютеры берсеркеров, связанные в единую сеть, оценивали вероятность победы все выше и выше. И все же свойства одной-единственной живой единицы вносили в их расчеты огромную долю неопределенности.

Подняв сильную волосатую руку, Фелипе Ногара бережно провел ладонью по панели перед креслом. Середину его личного кабинета занимал громадный сферический дисплей, отображавший исследованную часть Галактики. Повинуясь жесту Ногары, сфера потемнела, затем осветилась вновь, и по ней медленно побежали замысловатые узоры.

Мановение руки теоретически устранило из расклада сил такой фактор, как берсеркеры. С ним разброс вероятностей оказывался чересчур большим. Сейчас же мысли Ногары были заняты только соперничеством с властями Венеры (и еще двух-трех процветающих, агрессивных планет).

В своей уединенной комнате, надежно отгородившись от гула Эстил-Сити и груза повседневных дел, Ногара наблюдал за тем, как новый прогноз его компьютера становится все отчетливее, показывая вероятное распределение политических сил через год, через два, через пять. Как он и ожидал, влияние Эстила росло. Возможно, ему предстояло править всей человеческой частью Галактики.

Собственное спокойствие перед лицом подобной перспективы немного удивило Ногару. Двенадцать – пятнадцать лет назад он до предела напрягал свой интеллект и свою волю, чтобы выдвинуться. Но мало-помалу начал совершать ходы в игре сугубо автоматически. В этот день появился шанс на то, что его могут признать правителем все мыслящие существа, – но это значило для него куда меньше, чем первые выигранные выборы.

Конечно, дело в уменьшении эффекта. Чем большим владеешь, тем больше надо обрести, чтобы получить такое же удовольствие. Если советники сейчас видят этот прогноз, они наверняка придут в восторг и это настроение передастся самому Ногаре.

Но пока что, оставаясь в одиночестве, он лишь вздохнул. Флот берсеркеров не исчезнет по мановению руки. С Земли прибыла, наверное, последняя просьба о помощи. Беда в том, что, предоставив Солнечной системе более обширную помощь, Ногара будет вынужден отвлечь корабли, людей и деньги от собственных честолюбивых проектов. А уже отданное он намеревался со временем вытянуть из других. Земле придется пережить грядущее нападение без поддержки со стороны Эстила.

В этот миг Ногара осознал, смутно удивившись самому себе, что лучше погубить Эстил, чем лишиться власти. С чего бы это? Конечно, особой любви ни к родной планете, ни к собственному народу он не питал, но, вообще-то, был хорошим правителем, отнюдь не тираном. Ведь хорошее управление, как ни крути, – лучшая политика.

Письменный стол пропел мелодичную трель, означавшую, что поступил новый материал для его забав. Ногара решил ответить.

– Сэр, – произнес женский голос, – две новые возможности находятся в душевой. – Скрытые камеры передали сцену, представленную в объемном виде над столом Ногары: блестящие тела в окружении водных струй. – Они из тюрьмы, сэр, и рады любой поблажке.

Наблюдая за ними, Ногара ощутил только усталость и – ну да, именно так – что-то сродни презрению к себе. И задался вопросом: «А почему бы мне не предаваться тем удовольствиям, которых мне захочется? Что во Вселенной может мне помешать?» И еще: «Не потянет ли меня потом на садизм? А если и потянет – что с того?»

Да, но дальше-то что?

Выдержав уважительную паузу, голос поинтересовался:

– Быть может, сегодня вечером вы предпочтете что-нибудь другое?

– Позже, – откликнулся Ногара. Изображение угасло. «Быть может, мне для разнообразия стоит побыть Верующим, – подумал он. – Какой, должно быть, бурный восторг испытывает Иоганн, когда грешит. Если вообще грешит».

Какое неподдельное удовольствие – видеть Иоганна во главе флота Солнечной системы, видеть, как кипятятся венериане. Но это порождает новую проблему. Одержав победу над берсеркерами, Иоганн станет величайшим героем в истории человечества. Не пробудится ли в его душе опасное честолюбие? Надо бы убрать его подальше от общественности, дать высокую должность, честную, но грязную и бесславную работу. К примеру, послать куда-нибудь для охоты за преступниками. Но если Иоганн заявит права на галактическую власть, Ногара не станет испытывать судьбу. Любую пешку можно убрать с доски.

Ногара тряхнул головой. Предположим, Иоганн проиграет грядущую битву, а вместе с ней и Солнечную систему. Победа берсеркеров перестанет быть расплывчатой вероятностью, и нечего предаваться приятному самообману. Победа берсеркеров будет означать истребление человечества во всей Галактике, – вероятно, все случится лет за пять. Чтобы понять это, не нужен компьютер.

Ногара извлек из ящика письменного стола лежавший там флакон и взглянул на него. Внутри помещался конец шахматной партии, конец всем радостям, скуке и боли. Вид флакона не пробудил в душе Ногары ни малейших эмоций. То был мощнейший наркотик, приводивший человека в своеобразный экстаз – трансцендентный восторг, за пару минут вызывавший разрыв сердца или сосудов головного мозга. Когда-нибудь, когда все прочие средства утратят свою силу, когда Вселенная будет целиком принадлежать берсеркерам…

Он отложил флакон, а вместе с ним и просьбу землян. Какая разница? Ведь Вселенная и сама – берсеркер, где все определяется случайным коловращением конденсирующихся газов, до того, как рождаются звезды.

Откинувшись на спинку кресла, Фелипе Ногара углубился в созерцание галактической шахматной партии, разыгрываемой его компьютерами.

По кораблям флота пополз слух, что Карлсен специально тянет резину, потому что осаде подверглась венерианская колония. Но на «Солнечном пятне» Митч не обнаружил ни малейших признаков проволочек. Наоборот, у него не оставалось времени ни на что, кроме работы, с короткими перерывами на еду и сон. Когда же закончилась последняя тренировка по абордажу с тарана и были погружены последние боеприпасы, он был чересчур изнеможен, чтобы почувствовать хоть что-то, помимо облегчения. Пока «Пятно» занимало свое место в строю, рядом с сорока другими стреловидными кораблями, и совершало вместе с ними тахионный скачок, чтобы начать поиск берсеркеров в глубоком космосе и охоту на них, Митч отсыпался и отдыхал, не чувствуя ни страха, ни воодушевления.

Прошел не один день, прежде чем унылый распорядок был нарушен трезвоном боевой тревоги, разбудившим Митча. Не успев толком продрать глаза, он втиснулся в бронескафандр, лежавший под койкой. Кто-то из десантников ворчливо сетовал на учебные тревоги, однако ни один из них не мешкал.

– Говорит главнокомандующий Карлсен, – раздалось из потолочных громкоговорителей. – Это не учебная тревога, повторяю, не учебная. Только что обнаружены два берсеркера. Один находится на предельной дальности. Вероятно, ему удастся уйти, хотя Девятая эскадра преследует его. Второму ускользнуть не удастся. Через считаные минуты мы окружим его в нормальном пространстве. Мы не станем уничтожать его с помощью бомбардировки, только немного ослабим, а потом поглядим, насколько хорошо мы освоили абордаж с тарана. Если в нашей тактике имеются недочеты, лучше обнаружить их сейчас. Вторая, Четвертая и Седьмая эскадры вышлют для тарана по одному кораблю. Командиры эскадр, внимание, перехожу на командный канал.

– Четвертая эскадра, – вздохнул сержант Маккендрик. – В нашей роте больше эстильцев, чем в любой другой. Разве мимо нас пройдут?

Десантники лежали во тьме, будто посеянные драконьи зубы, пристегнутые к противоперегрузочным койкам и убаюкиваемые психомузыкой, а Верующие молились. Митч во мраке прислушивался к переговорам по интеркому, пересказывая подчиненным лаконичные рапорты о ходе боя, поступавшие к нему как к командиру корабельного десанта.

Ему было страшно. Что есть смерть, почему человек так боится ее? Это всего лишь окончание всякого существования. Неотвратимость и невообразимость конца рождала в душе Митча страх.

Артподготовка не потребовала много времени. Двести тридцать кораблей живых держали пойманного врага в центре своего сферического строя. Прислушиваясь во тьме к лаконичным репликам, Митч слышал, как берсеркер отбивался, проявляя чуть ли не человеческую отвагу и презрение к судьбе. Да разве можно вообще сражаться с машинами, если ты никак не заставишь их ощутить боль или страх?

Но одолеть машины можно. И на сей раз, в виде исключения, у людей оказалось очень много пушек. Было бы проще простого обратить этого берсеркера в пар. Может, так и сделать? При абордаже потери среди десантников неизбежны, как бы благоприятно ни складывались обстоятельства. Но тактику абордажа надо испытать любой ценой, пока дело не дошло до решающей битвы. Кроме того, в брюхе берсеркера могут оказаться живые пленные, и тогда абордажные команды спасут их. Хорошо, что главнокомандующий неколебимо уверен в собственной правоте.

Прозвучал приказ. «Пятно» и два других избранных корабля устремились к изувеченному врагу, увязшему в центре сферы.

Ремни крепко держали Митча, но для тарана гравитацию отключили, и ему казалось, что при столкновении он будет летать и трястись, как дробинка в бутылке. Безмолвная тьма, мягкая обивка, баюкающая музыка; но вот в шлеме прозвучало несколько слов, и тело съежилось – он знал, что снаружи вот-вот схлестнутся черные холодные пушки, стремительно несущиеся машины, невообразимые силы. Сейчас…

Несмотря на все средства защиты и противоперегрузочную койку, реальность раскололась на тысячи осколков. Направленный атомный взрыв на острие тарана вспорол шкуру берсеркера. За пять секунд сокрушительного столкновения таран испарился, расплавился и изломался, но следом за ним в пробоину скользнул корпус корабля, будто стрела, вонзившаяся в тело врага.

Пока десантники в невесомости проносились мимо Митча, сверкая огнями скафандров, он в последний раз переговорил с мостиком «Солнечного пятна».

– Мой пульт показывает, что свободен только десантный люк номер три, – доложил он. – Мы все пойдем через него.

– Помните, – произнес голос с венерианским акцентом, – ваша первая задача – защитить корабль от контратаки.

– Вас понял.

Пусть делают свои оскорбительные и излишние напоминания: сейчас не время для споров. Отключив канал связи с мостиком, Митч ринулся следом за остальными.

Два других корабля были посланы на уничтожение стратегического ядра, скрытого глубоко в центре берсеркера. Десантникам с «Солнечного пятна» поручили отыскать и освободить пленников, если те были на берсеркере. Обычно берсеркеры держали пленных близ поверхности, так что во время первичного поиска десантникам предстояло обследовать сотни квадратных миль обшивки.

Перед десантным люком виднелся темный хаос исковерканных механизмов – и никаких признаков контратаки. Считалось, что берсеркеры не рассчитаны на ведение боев внутри собственной стальной шкуры – это и подпитывало надежды на успех флота в грядущей битве.

Оставив сорок человек охранять корпус «Солнечного пятна», Митч повел десятерых солдат в лабиринт. Устраивать тут командный пункт было бессмысленно: связь действовала только в пределах прямой видимости.

Первым в каждом поисковом отряде шел человек с масс-спектрометром – инструментом для обнаружения следов атомов кислорода, просачивавшихся из отсеков, где содержались дышащие воздухом существа. А у замыкающего к одной руке было пристегнуто приспособление, при помощи люминесцентной краски помечавшее пройденный путь стрелками: заблудиться в этом трехмерном лабиринте было проще простого.

– Поймал запах, капитан, – доложил спектрометрист Митча после пятиминутных блужданий по сектору издыхающего берсеркера, порученному его отряду.

– Не упусти его.

Митч двигался в колонне вторым, держа карабин наготове.

Спектрометрист вел их все дальше, сквозь невесомость и темноту механической вселенной. Несколько раз он останавливался, подкручивая прибор и махая датчиком туда-сюда. В остальном продвижение шло быстро; благодаря обилию выступов, дававших возможность отталкиваться и менять направление полета, десантники, прошедшие выучку в невесомости, перемещались быстрее бегунов.

Перед спектрометристом выросло громадное существо с суставчатыми конечностями, размахивавшее голубовато-белыми дугами электросварки, словно мечами. Прежде чем Митч успел осознать, что целится, его карабин выстрелил дважды. Вспоров автомату брюхо, пули отшвырнули его прочь; этот полуробот предназначался для ремонтных работ, а вовсе не для боя.

Спектрометрист, не моргнув глазом, невозмутимо продолжал движение. Отряд следовал за ним; лучи прожекторов обшаривали незнакомые очертания и пространства, отбрасывая в вакууме острые, будто срезанные ножом тени. Сумятицу света и тьмы смягчали лишь отблески.

– Приближаемся!

Они вышли к чему-то, похожему на сухой колодец. Рядом находился овоид наподобие корабельной шлюпки, покрытый очень толстой броней. Очевидно, его подняли по колодцу из глубин берсеркера и закрепили у причала.

– Это шлюпка, кислород из нее так и течет.

– Капитан, тут сбоку вроде как воздушный шлюз. Наружный люк открыт.

Все это очень смахивало на гладкий, удобный путь в западню.

– Держите глаза нараспашку. – Митч двинулся в шлюз. – Если я не объявлюсь через минуту, будьте готовы вытащить меня оттуда.

Шлюз оказался совершенно обычным, – видимо, его вырезали из человеческого корабля. Закрывшись изнутри, Митч распахнул второй люк.

Почти весь внутренний объем шлюпки занимало одно помещение. В центре находилось противоперегрузочное кресло с обнаженным манекеном – женщиной. Митч подплыл поближе и увидел на обритом наголо скальпе капельки крови, будто оттуда только что извлекли зонды.

Едва свет прожектора коснулся лица, как женщина открыла невидящие мертвенно-голубые глаза и механически заморгала. Все еще не уверенный, что видит перед собой человека, Митч подплыл к креслу и коснулся ее руки металлической перчаткой. И тут ее лицо вдруг стало вполне человеческим, во взгляде вместо смерти отразился ужас, за ним – осознание реальности. Увидев Митча, женщина вскрикнула. Прежде чем он успел ее отпустить, по воздуху в невесомости поплыли хрустальные шарики слез.

Слушая его торопливые приказания, пленница стыдливо прикрылась одной рукой, а вторую поднесла к саднящей голове. Затем кивнула и взяла в рот загубник дыхательной трубки, которая должна была подавать воздух из баллона Митча. Еще через пару секунд Митч завернул ее в липкое, плотное спасательное одеяло, призванное на время защитить спасенную от вакуума и холода.

Спектрометрист не нашел ни одного источника кислорода, кроме шлюпки, и Митч приказал отряду трогаться в обратный путь, следуя по светящейся тропе.

Вернувшись к десантному люку, он узнал, что атака прошла не так уж гладко. Стратегическое ядро защищали настоящие боевые роботы; там погибло не меньше восьми человек. Еще два корабля приготовились к абордажу.

Митч пронес девушку через десантный люк и три шлюзовые камеры. Чудовищно толстый корпус корабля со звоном содрогался – завершив миссию и забрав десантников, «Солнечное пятно» дало задний ход. Вернулся полный вес, а с ним и свет.

– Сюда, капитан.

Табличка на двери гласила: «КАРАНТИН». Берсеркер мог намеренно сделать пленницу носительницей какой-нибудь заразной болезни; люди уже научились справляться с подобными уловками.

Уложив девушку в лазарете, где ее обступили врачи и медсестры, Митч открыл лицо спасенной, не забыв укутать одеялом обритую голову, и откинул забрало своего шлема. Потом хрипло сказал:

– Теперь можете выплюнуть трубку.

Она послушно выплюнула трубку и открыла глаза.

– Ой, так вы настоящий? – прошептала девушка, выпутала из складок одеяла одну руку и провела ею по броне скафандра. – Ой, дайте мне снова прикоснуться к человеку!

Она прижала ладонь к его открытой щеке и шее.

– Я довольно-таки настоящий. Вам больше ничто не угрожает.

Один из суетившихся докторов внезапно оцепенел, уставившись на девушку, затем развернулся и ринулся прочь. Что стряслось?

Остальные не теряли хладнокровия, заверяя девушку, что помогут ей. Она все не отпускала Митча и чуть ли не забилась в истерике, когда медики попытались вежливо оттеснить его прочь.

– Пожалуй, вам лучше остаться, – решил доктор.

Он так и сидел рядом с ней, держа за руку, только снял шлем и рукавицы. Во время медицинских процедур он глядел в сторону. Врачи по-прежнему переговаривались спокойно и негромко, очевидно не находя ничего опасного.

– Как вас зовут? – спросила девушка, когда медики на время оставили ее в покое, забинтовав голову. Ее изящная ладонь выскользнула из-под простыней, чтобы, как и прежде, касаться руки Митча.

– Митчелл Спейн. – Приглядевшись к молодой женщине, он больше не рвался прочь. – А вас?

На ее лицо набежала тень.

– Я… я не знаю.

Внезапно у дверей лазарета поднялась суматоха; главнокомандующий Карлсен протиснулся мимо протестующих докторов в зону карантина. Он остановился только рядом с Митчем, но смотрел при этом не на него.

– Крис! – сказал он девушке. – Слава богу!

В его глазах стояли слезы.

Леди Кристина де Дульсин перевела взгляд с Митча на Иоганна Карлсена и завизжала от невыразимого ужаса.

– Итак, капитан, поведайте, как вы нашли и вынесли ее.

Митч начал свой рассказ. Они сидели вдвоем с Карлсеном в его кабинете рядом с мостиком флагмана, смахивавшим на монашескую келью. Бой окончился, берсеркер превратился в изувеченный, безвредный остов. Ни одного пленного больше не обнаружили.

– Они собирались отправить ее ко мне, – промолвил Карлсен, устремив взор в пространство, когда Митч окончил свой рассказ. – Мы атаковали до того, как он успел запустить шлюпку в нашу сторону. Он держал ее подальше от места боя и все-таки послал ко мне.

Митч не отозвался ни словом.

Взгляд покрасневших глаз Карлсена был прикован к нему.

– Поэт, ей сделали промывание мозгов. Оно может быть довольно эффективным, если воспользоваться естественными склонностями индивидуума. Полагаю, она никогда не питала ко мне особых чувств. Она согласилась на брак по политическим соображениям… и кричит, даже если доктор просто-напросто упоминает мое имя. Говорят, с ней могли сделать что-то жуткое человекообразные машины, которым придали сходство со мной. Других людей она более или менее терпит. Но оставаться наедине хочет только с вами, нуждается только в вас.

– Она и вправду плакала, когда я ушел, но… почему я?

– Естественная тенденция, видите ли. Она… любит… человека, спасшего ей жизнь. Машины настроили ее рассудок так, чтобы вся радость от спасения для нее сосредоточилась в первом же увиденном мужчине. Врачи уверяют меня, что этого можно добиться. Ей дают лекарства, но даже во время ее сна приборы регистрируют кошмары, боль, она плачет, призывая вас. Что вы чувствуете по отношению к ней?

– Сэр, я сделаю все, что от меня понадобится. Чего вы хотите от меня?

– Хочу, чтобы она перестала страдать, чего же еще? – Карлсен сорвался на крик. – Останьтесь с ней наедине, утихомирьте ее боль, если сумеете! – Он тут же взял себя в руки. – Ступайте. Врачи отведут вас к ней. Ваши вещи доставят сюда с «Солнечного пятна».

Митч встал. Он не находил слов, которые не казались бы мерзкой пародией на шутку. Молча кивнув, он поспешил прочь.

– Это ваш последний шанс присоединиться к нам, – заявил венерианин Сальвадор, окидывая взглядом полутемный коридор дальнего закоулка корабля. – Наше терпение на пределе, и скоро мы нанесем удар. При нынешнем состоянии этой дамочки де Дульсин брат Ногары вдвойне не пригоден к командованию.

Для разговора венерианин запасся карманным подавителем подслушивающих устройств. От его многотонального писка у Хемфилла ныли зубы; у венерианина, судя по всему, тоже.

– Карлсен необходим человечеству, нравится он нам или нет, – ответил Хемфилл; его терпение было на исходе, но голос оставался спокойным и рассудительным. – Разве вы не видите, что берсеркеры пускаются во все тяжкие, только бы уязвить его? Они пожертвовали совершенно исправным кораблем, чтобы доставить сюда зомбированную женщину, чтобы нанести удар по его психике.

– Что ж, если это так, они добились своего. Если Карлсен и стоил чего-нибудь прежде, то сейчас не думает ни о чем, кроме своей бабы и марсианина.

Хемфилл вздохнул:

– Не забывайте, он отказался погнать флот к Эцогу ради ее спасения. До сих пор он не допустил ни одной оплошности. И пока он не сплоховал, вы с остальными не должны злоумышлять против него.

Попятившись на шаг, Сальвадор в ярости плюнул на палубу. «Сознательная демонстрация», – отметил про себя Хемфилл.

– Поостерегись, землянин! – прошипел Сальвадор. – Дни Карлсена сочтены, а вместе с ним – и дни тех, кто чересчур рьяно поддерживает его!

Развернувшись, он зашагал прочь.

– Погодите! – негромко окликнул его Хемфилл. Венерианин остановился и неохотно повернулся, храня высокомерный вид. Хемфилл выстрелил из лазерного пистолета ему в сердце. В атмосфере оружие издало хлесткий треск.

Хемфилл легонько потыкал умирающего носком ботинка, желая убедиться, что второй выстрел не понадобится, и рассуждая вслух:

– Болтал ты хорошо, но был чересчур коварным, чтобы возглавить борьбу против треклятых машин.

Потом наклонился, обыскал покойника и торжествующе выпрямился, обнаружив список офицеров. Кое-какие фамилии были подчеркнуты, против некоторых – в том числе и его собственной – стояли вопросительные знаки. Еще на одном листке были перечислены подразделения, находившиеся под командованием венерианских офицеров; здесь же нашлись и другие пометки. Словом, улик, дававших основание для ареста зачинщиков заговора, хватало с лихвой. Это могло привести к расколу флота, но…

Хемфилл резко вскинул голову, но тут же расслабился. Подошедший солдат оказался его собственным подчиненным; Хемфилл сам оставил его на часах поблизости от себя.

– Это нужно доставить главнокомандующему сейчас же, – помахал Хемфилл листками. – Битва начнется со дня на день, самое время избавиться от предателей и реорганизовать командование.

И все же он помедлил еще немного, глядя на труп Сальвадора. Заговорщик был чересчур уверенным в себе и нерасторопным, но все равно опасным. Неужели Карлсена опекает судьба? Сам Хемфилл считал, что Карлсен не очень-то годится на роль идеального полководца – не так безжалостен, как машины, и не так холоден, как металл. И все же треклятые машины пошли на большие жертвы, чтобы нанести ему удар.

Пожав плечами, Хемфилл поспешил по своим делам.

– Митч, я люблю тебя. Я знаю, что доктора говорят по этому поводу, но что им на самом деле известно обо мне?

Кристина де Дульсин, одетая в простенький голубой халатик, с чем-то вроде тюрбана на голове, покоилась в роскошном противоперегрузочном кресле, в помещении, считавшемся спальней внутри апартаментов главнокомандующего, хотя Карлсен ни разу не переступил их порога, довольствуясь тесным кабинетом.

Митчелл Спейн сидел в трех футах от девушки, боясь даже дотронуться до ее руки, боясь того, что может совершить он сам, и того, что может совершить она. Их оставили одних, и Митч пребывал в полнейшей уверенности, что за ними никто не следит. Леди Кристина даже потребовала от Карлсена гарантий того, что в помещении не будет устройств скрытого наблюдения, и главнокомандующий прислал письменные заверения. Кроме того, кто же станет встраивать аппаратуру для слежки в апартаменты высшего офицера флота?

Ситуация фарсовая, но только не для тех, кто в нее попал. На плечах отвергнутого мужчины сейчас лежит непосильное бремя, от него зависят более двухсот кораблей, а если грядущая битва будет проиграна, через пять лет большинство человеческих планет превратятся в безжизненные пустыни.

– Что тебе по-настоящему известно обо мне, Крис? – спросил Митч.

– Я знаю, что для меня ты воплощаешь саму жизнь. О Митч, у меня нет времени, чтобы скромничать, манерничать и быть леди до кончиков ногтей. Я прошла через все это. И – когда-то – вышла бы замуж за человека вроде Карлсена, по политическим соображениям. Но все это было до Эцога…

Голос ее осекся, пальцы непроизвольно впились в складки халата. Митчу пришлось податься вперед и разжать ее руки.

– Крис, Эцог уже позади.

– Эцог никогда не уйдет в прошлое окончательно, во всяком случае для меня. Я все чаще вспоминаю о случившемся. Митч, машины заставили нас смотреть, как они живьем снимают кожу с генерала Брадина. Я видела это. Я больше не способна забивать себе голову чепухой вроде политики, жизнь чересчур коротка для этого. И больше ничего не боюсь, кроме того, что лишусь тебя…

В душе его бурлили жалость, вожделение и дюжина других чувств, сводящих с ума.

– Карлсен – хороший человек, – в конце концов проронил он.

– Наверное, – сдержанно проговорила она, подавив дрожь. – Но, Митч, как ты относишься ко мне? Скажи правду. Если ты не любишь меня сейчас, я буду надеяться, что со временем это случится. – Слабо улыбнувшись, она подняла руку. – Когда мои дурацкие волосы отрастут.

– Твои дурацкие волосы… – Его голос едва не сорвался. Митч протянул руку, чтобы коснуться ее лица, но тут же отдернул, будто обжегся. – Крис, ты его девушка, а от него зависит слишком многое.

– Я никогда не принадлежала ему.

– И все же… я не могу лгать тебе, Крис, и, быть может, не могу сказать тебе правду о своих чувствах. Грядет бой, все зависло в воздухе, все замерло. Никто не может строить планы…

Он неопределенно махнул рукой; вышло неуклюже.

– Митч. – В ее голосе звучало понимание. – Все это ужасает тебя, правда? Не волнуйся, я не буду делать так, чтобы стало еще хуже. Не позовешь ли доктора? Думаю, я смогу отдохнуть, если буду знать, что ты неподалеку.

Карлсен несколько минут молча изучал бумаги Сальвадора, будто раздумывал над шахматной позицией. Казалось, он даже не очень удивился.

– У меня наготове несколько человек, на которых можно положиться, – наконец предложил Хемфилл. – Мы можем быстро арестовать главарей заговора.

Карлсен устремил на него изучающий взгляд голубых глаз.

– Командор, а так ли уж необходимо было убивать Сальвадора?

– Думаю, да, – вежливо ответил Хемфилл. – Он сам хотел выхватить оружие.

Бросив на бумаги еще один взгляд, Карлсен принял решение.

– Командор Хемфилл, я хочу, чтобы вы взяли четыре корабля и разведали дальний край туманности Каменная Россыпь. Не стоит продвигаться дальше, не зная, где затаился враг, и тем самым предоставив ему возможность вклиниться между нами и Солнцем. Проявляйте осторожность: достаточно выяснить лишь ориентировочное местоположение основных сил противника.

– Очень хорошо, – кивнул Хемфилл. Рекогносцировка действительно была необходима, и если Карлсен хотел убрать Хемфилла с дороги, чтобы разобраться со своими противниками-людьми собственными методами, – что ж, пускай. Самому Хемфиллу эти методы зачастую казались чересчур мягкосердечными, но у Карлсена они всегда работали. Если треклятые машины почему-то считали Карлсена невыносимым, то Хемфилл готов был последовать за ним куда угодно, до смертного порога и даже дальше.

Разве есть во Вселенной что-нибудь важнее разгрома треклятых машин?

Митч каждый день проводил с Крис наедине целые часы, но не посвящал ее в дикие слухи, распространившиеся по флоту. Все шепотом обсуждали насильственную смерть Сальвадора, а перед кабинетом Карлсена поставили вооруженную охрану. Поговаривали, что адмирал Кемаль того и гляди открыто взбунтуется.

И вот теперь перед флотом выросла Каменная Россыпь, заслонив половину звезд, – угольно-черная пыль и несметное множество обломков, будто от миллиона разбитых планет. Ни один корабль не в состоянии путешествовать в пределах Каменной Россыпи: каждый ее кубический километр содержит достаточно материи, чтобы помешать «Эс-плюс» – перемещению и даже полету в нормальном пространстве на более или менее приличной скорости.

Флот направился к четко очерченному краю облака, за которым уже скрылась разведывательная эскадра Хемфилла.

– С каждым днем она становится чуть более вменяемой и спокойной, – сказал Митч, входя в тесный кабинет главнокомандующего. Карлсен поднял голову от листов бумаги, исписанных венерианским почерком, – похоже, там были какие-то списки.

– Спасибо за добрую весть, поэт. Говорит ли она обо мне?

– Нет.

Они встретились глазами – нищий, уродливый циник и венценосный, красивый Верующий.

– Поэт, – вдруг спросил Карлсен, – как вы поступаете со смертельными врагами, если они оказываются в вашей власти?

– Нас, марсиан, считают горячими и скорыми на расправу. Вы хотите, чтобы я вынес приговор самому себе?

Карлсен даже не сразу понял, что́ он имеет в виду.

– А-а! Нет. Я говорил не… не о вас со мной и Крис. Речь не о личных делах. Полагаю, я лишь раздумывал вслух, просил о знамении.

– Тогда спрашивайте не меня, а своего Бога. Но разве Он не велел вам прощать своих врагов?

– Велел, – медленно, задумчиво кивнул Карлсен. – Знаете, Он хочет от нас очень многого. Чертовски многого.

Редкостное ощущение – внезапно проникнуться уверенностью, что лицезришь того, кто верует совершенно искренне, без ханжества. Словно на свете действительно существует некая Цель, пребывающая вне закоулков рассудка человека и вдохновляющая его. Митч задумался об этом. Если…

Впрочем, все это – мистический вздор.

Коммуникатор Карлсена подал сигнал. Митч не расслышал, что говорили на том конце, зато видел, как сказанное отразилось на главнокомандующем. К нему вернулись энергия и решимость, он вновь преисполнился силой, потрясающей убежденностью в собственной правоте. Словно Митч наблюдал за слабым свечением – и вдруг включили дуговую лампу.

– Да, – отозвался Карлсен, – да, отличная работа.

Затем поднял со стола венерианские бумаги – так, словно сделал это одним усилием воли, а пальцы лишь подхватили листки.

– Новости от Хемфилла, – чуть ли не рассеянно сообщил он Митчу. – До берсеркеров рукой подать, они прямо за краем Каменной Россыпи. Хемфилл оценивает их численность в две сотни и считает, что нас они пока не обнаружили. Атакуем немедленно. На боевой пост, поэт, и да пребудет с вами Бог. – Он повернулся к коммуникатору. – Попросите адмирала Кемаля сейчас же явиться в мой кабинет. Велите привести офицеров своего штаба. В частности…

Бросив взгляд на венерианские списки, он зачитал несколько фамилий.

– Удачи, сэр.

Митч мешкал только для того, чтобы сказать это. Уже спеша прочь, он увидел, как Карлсен сует венерианские бумаги в дезинтегратор.

Митч даже не успел добежать до своей каюты, когда взвыли сирены тревоги. Облачившись в скафандр и вооружившись, он начал прокладывать путь через коридоры, внезапно ставшие необычайно людными, к мостику, когда громкоговорители вдруг ожили и по всему кораблю разнесся голос Карлсена:

– …Прошу прощения за все зло, причиненное вам словом, делом или бездействием. И от имени каждого, кто называет меня другом или вождем, заверяю вас, что все обиды на вас отныне стерты из нашей памяти.

Запрудившие коридоры люди, спешившие на боевые посты, замедлили шаг. Митч обнаружил, что смотрит прямо в глаза рослому, до зубов вооруженному полицейскому с венерианского корабля – должно быть, телохранителю какого-то офицера на флагмане.

Послышалось усиленное динамиками покашливание, а затем голос адмирала Кемаля:

– Мы… мы – братья, эстильцы и венериане, все мы, до единого. Теперь мы все заодно, живые против берсеркеров. – Голос Кемаля вознесся до крика. – Конец проклятым машинам и смерть их строителям! Пусть каждый помнит Эцог!

– Помните Эцог! – прогрохотал голос Карлсена.

В коридоре на миг воцарилось молчание – так замирает океанский вал, прежде чем обрушиться на берег. Затем раздался оглушительный рев. Митч обнаружил, что со слезами на глазах вопит что-то.

– Помни генерала Брадина! – орал рослый венерианин; сжав Митча в объятьях, он поднял его в воздух, прямо в тяжеленном боевом скафандре. – Смерть замучившим его живодерам!

– Смерть живодерам! – катился по коридору крик, будто пламя пожара. Нечего и говорить, что то же самое происходило в этот миг на всех кораблях флота. Внезапно в душах людей не осталось места ни для чего, кроме чувства всеобщего братства, не осталось времени ни для чего, кроме триумфа.

– Конец проклятым машинам!

Мостик находился у центра масс корабля – не более чем возвышение с кольцом противоперегрузочных боевых кресел и вмонтированными в них пультами управления и индикаторами.

– Абордажный координатор готов, – доложил Митч, пристегивая ремни.

Сферический дисплей в центре мостика показывал продвижение человеческих кораблей – две скачущие боевые линии, по сотне кораблей в той и другой. Каждый корабль отображался в виде зеленой точки, и бортовые компьютеры старались разместить ее на сфере как можно достовернее. Неровная поверхность Каменной Россыпи двигалась мимо боевых линий рывками – флагман перемещался в пространстве посредством тахионных микроскачков, так что в сфере дисплея каждые полсекунды возникало новое статическое изображение. За ним спешили шесть зеленых символов – венерианские дредноуты, продвижение которых тормозил вес тахионных орудий.

В наушниках Митча кто-то заговорил:

– По нашим расчетам, минут через десять мы подойдем…

Голос внезапно смолк. На сфере вспыхнула красная точка, за ней – другая, потом еще дюжина: они поднимались из темной массы туманности, будто крохотные солнца. Долгие секунды люди на мостике хранили молчание, пока не показалась армада берсеркеров. Должно быть, разведывательный отряд все-таки заметили, потому что берсеркеры не шли в походном строю, образовав боевой порядок. На дисплее засветилась багровая сеть из сотни точек или более, за ней – еще одна, и обе стали совершать короткие скачки в гиперпространство и обратно, точь-в-точь как человеческие корабли. А красные берсеркеры все появлялись и появлялись, число их соединений все росло, боевые порядки разворачивались: они рассчитывали окружить и сокрушить уступавший им по размерам флот.

– Я насчитал около трехсот машин, – произнес педантичный, несколько женоподобный голос, с хладнокровной точностью нарушив молчание. Когда-то одна лишь мысль о том, что берсеркеров целых три сотни, могла бы перечеркнуть все человеческие надежды. Но в этом месте, в это время сама квинтэссенция страха не напугала бы никого.

В наушниках Митча снова послышались голоса – налаживалось боевое взаимодействие. Но для него дела пока не было, оставалось лишь смотреть и слушать.

Шесть массивных зеленых точек отставали все больше; Карлсен без колебаний бросил весь свой флот в центр вражеской армады. Силы противника недооценили, но, судя по всему, командование берсеркеров допустило ту же ошибку, потому что врагу тоже пришлось перестраивать свои порядки, разворачиваться еще шире.

Расстояние между флотами пока было чересчур велико, чтобы пускать в ход обычное оружие, но тихоходные дредноуты уже подошли на дистанцию, соответствовавшую эффективной дальности тахионных орудий, и без труда открыли огонь сквозь строй соотечественников. Они дали залп, и Митчу показалось, что само пространство содрогнулось вокруг него; этот побочный эффект, воспринимаемый человеческим мозгом, по сути, заключался лишь в потере энергии. Каждый снаряд, снабженный тахионным двигателем, разгоняется на химической тяге, пока не уйдет на безопасное расстояние от корабля, после чего достигает скорости «Эс-плюс», появляясь в реальности и вновь исчезая из нее на микроскопически малое время.

Громадные снаряды, чудовищная масса которых была невероятно приумножена скоростью, заскакали по физическому пространству, как камни по воде, призраками проскользнув сквозь ряды кораблей живых и полностью выйдя в нормальное пространство только на подходе к цели. Дальше они двигались, как волны де Бройля, внутри клокотала материя – из-за того, что фазовая скорость превышала скорость света.

Почти тотчас же вслед за тем, как Митч ощутил призрачный пролет снарядов, одна алая точка расширилась, превратившись в тонкое облачко – все еще совсем крохотное. Кто-то охнул. А еще через пару секунд в ход пошли собственные ракеты и лучевое оружие флагмана.

Корабли в центре вражеского построения остановились, но фланги продолжали смыкаться – плавно, будто шнек чудовищной мясорубки, – угрожая окружить первую линию людских судов.

Карлсен не колебался, и важнейшая точка, где еще не поздно было повернуть, через секунду осталась позади. Флот жизни несся вперед, намеренно устремляясь в западню, нацелившись прямо в место соединения циклопических челюстей.

Пространство вокруг Митчелла Спейна содрогалось и искривлялось. Огонь открыли все корабли флота, каждый враг палил в ответ, и выбросы энергии вонзались в Митча сквозь броню, будто призрачные пальцы. С дисплея исчезали и зеленые, и красные точки, но пока лишь немногие.

Перекличка голосов в наушниках Митча стала не такой интенсивной: события развивались чересчур стремительно, чтобы человеческое мышление могло поспеть за ними. На время руководство боем полностью перешло в руки машин – компьютер против компьютера, преданный слуга жизни против изгоя; оба бесчувственны, оба не осознают своего существования.

Изображения буквально замельтешили по сфере дисплея, сменяя друг друга с головокружительной скоростью. Разрастающаяся красная точка – всего в миллионе миль, вдвое ближе, еще вдвое ближе. И вот уже флагман вышел в нормальное пространство для последнего броска в атаку, выстрелив собой во врага, будто пулей.

Дисплей переключился на более близкий диапазон, избранный враг стал уже не красной точкой, а громадным отвратительным за́мком, зависшим под немыслимым углом на фоне звезд. Всего сто миль, и вот уже вдвое меньше. Скорость сближения упала до какой-нибудь мили в секунду. Как и предполагалось, враг разгонялся, пытаясь улизнуть от якобы самоубийственного броска. Митч в последний раз проверил кресло, скафандр, оружие. «Крис, не покидай кокон, он защитит тебя». Берсеркер разросся и стал сферическим, его стальное брюхо озарилось вспышками выстрелов. Мелкий, всего раз в десять длиннее флагмана. Слабое место всегда найдется, у каждого из них есть старые раны, таящиеся под древней скорлупой. Попробуй-ка удери, чудовищная мерзость, драпай, все без толку!

Ближе, ближе, еще капельку. Пора!

Все огни погасли; бесконечная секунда падения во тьму…

Удар. Кресло Митча тряхнуло так, что мягкие прокладки внутри скафандра ударили его, как гранит. Сменный носовой таран испарялся, плавился и ломался, снижая энергию соударения до уровня, который способен был выдержать корабль.

Но даже когда грохот смолк, тишина не наступила; его сменила симфония воя и скрежета терзаемого металла, смешивавшаяся со всхлипами и пыхтением вытекающего воздуха. Громадные машины сцепились в смертельной схватке, флагманский корабль проник в берсеркера до половины.

Таран прошел не гладко, но на мостике никто не пострадал. Аварийно-контрольная служба сообщила, что утечки воздуха находятся в пределах нормы и уже устраняются. Канониры доложили, что пока не могут выдвинуть в пролом орудийную башню. Машинное отделение рапортовало, что готово к максимальной тяге.

Полный ход!

Корабль заворочался в пробитом им проломе. Это могло обернуться победой, надо было лишь вспороть брюхо врага, выпустить его стальные кишки в космос. Мостик изгибался вместе с конструкциями корабля, чуть ли не целиком состоявшего из металла. Митчу на миг показалось, что он вот-вот ощутит мощь двигателей, построенных человеком.

– Без толку, командир. Нас заклинило.

Враг выстоял. Берсеркер наверняка уже обшаривал свою память, строил планы, замышлял контратаку против корабля, без страха и жалости.

Командир корабля повернул голову, чтобы поглядеть на Иоганна Карлсена. Главнокомандующий предвидел, что, когда дойдет до рукопашной, ему будет нечего делать. Флагманский корабль наполовину вошел в корпус врага, но, главное, все окружавшее их пространство представляло собой адскую оргию разрушения, и наладить сколько-нибудь внятную связь было попросту невозможно. Но если Карлсен был беспомощен, значит и компьютеры берсеркеров не могли связаться между собой, чтобы слиться в единый мозг.

– Командуйте своим кораблем, сэр, – распорядился Карлсен. Потом подался вперед, сжав ладонями подлокотники кресла и вглядываясь в затуманенный дисплей, будто пытался разобраться в мерцавших там неясных образах.

Командир тотчас же приказал своим десантникам идти на абордаж.

Митч наблюдал за тем, как они высаживаются через десантные люки. Все-таки лучше делать хоть что-нибудь, чем сидеть сложа руки.

– Сэр, прошу вашего разрешения присоединиться к абордажной команде.

Карлсен, казалось, не слыхал его, решив пока не применять своей власти, тем более для того, чтобы послать Митчелла Спейна в гущу боя или удержать его на месте.

Командир корабля поразмыслил над просьбой Митча. Ему хотелось, чтобы абордажный координатор оставался на мостике, но опытные воины были отчаянно нужны в бою.

– Ладно, ступайте. Постарайтесь помочь в обороне десантных люков.

Этот берсеркер оборонялся изо всех сил, бросив в бой роботов-солдат. Десант едва успел отойти, когда началась контратака, отрезавшая большинство десантников от корабля.

В тесном извилистом коридоре, что вел к месту самого горячего боя, его встретил человек в бронескафандре.

– Капитан Спейн? Я сержант Брум, командир тутошней охраны люков. С мостика передали, что вы принимаете командование. Туговато приходится. Канониры не могут развернуть башню в проломе. У жестянок масса места для маневра, и все они наступают.

– Что ж, пошли туда.

Они поспешили вперед по коридору, сузившемуся до искривленной щели. Флагманский корабль изогнулся, будто клинок, вонзенный в кусок брони.

– Тут никакой ржавчины, – заметил Митч, выбравшись из люка. Вдали сверкали вспышки света, а поблизости тускло рдел раскаленный металл, освещая балочные фермы, напоминавшие небоскребы, среди которых и застрял корабль.

– А? Нет, – не без недоумения отозвался Брум, сосредоточенный на деле, и указал туда, где среди рваного металла и плавающих осколков разместились около ста человек. – Жестянки огнестрельным оружием не пользуются. Просто подплывают украдкой или волной идут на приступ, стараясь сцепиться с нами врукопашную. Во время прошлой атаки мы потеряли шесть человек.

Из стальных недр с воем вырывались струи газов и вылетали капли жидкостей, по металлу шли конвульсии. Проклятая машина то ли издыхала, то ли готовилась к битве – сказать было трудно.

– Ни одна абордажная партия еще не вернулась? – осведомился Митч.

– Нет. Похоже, у них не все ладно.

– Охрана люков, говорит артиллерия, – произнес жизнерадостный радиоголос. – Мы готовим восьмидесятиградусную носовую башню.

– Ладно, тогда пускайте ее в ход! – раздраженно бросил Митч. – Мы внутри, так что не промажете даже при желании.

Минуту спустя в корпусе корабля открылись специальные лючки, и появившиеся оттуда прожекторы вонзили лучи света в хаотические недра.

– Снова идут! – крикнул Брум. В сотнях метров впереди, за оплавленным обрубком корабельного тарана, летела вереница фигур. Прожекторы обследовали их и не выявили людей. Митч открыл было рот, чтобы вызвать канониров, когда башня повела огонь; беспорядочно рвавшиеся снаряды сеяли опустошение в ряду наступавших машин.

Но за первой шеренгой двигались другие. Люди стреляли во все стороны, в сотни роботов, которые ползли, летели на реактивной тяге и дрейфовали по инерции.

Митч покинул десантный люк, перемещаясь в невесомости короткими бросками от опоры к опоре, обходя аванпосты и в случае надобности перекидывая людей с места на место.

– Отходите, когда припрет! – приказал он на командирской частоте. – Не подпускайте их к люкам!

Его люди столкнулись не с роботами-водопроводчиками или самоходными сварщиками, поставленными под ружье; эти устройства изначально были рассчитаны на тот или иной вид боя.

Пока Митч перелетал от аванпоста к аванпосту, вокруг него обвилось нечто вроде массивной цепи; ему удалось перебить ее со второго выстрела. К нему метнулась металлическая бабочка на ракетной тяге, устремившаяся прочь, когда Митч потратил на нее четыре выстрела.

Он обнаружил оставленные позиции и двинулся обратно к люку, осведомившись по радио:

– Брум, как там дела?

– Трудно сказать, капитан. Командиры отделений, доложите снова, командиры отделений…

Летающая штуковина метнулась обратно; Митч рассек ее надвое лазерным пистолетом. Когда он приближался к люку, стреляли уже со всех сторон. Бой внутри берсеркера стал миниатюрным отражением хаотичной битвы между флотами. Митч знал, что сражение продолжается, потому что призрачные щупальца тяжелого оружия то и дело пронзали его броню.

– Опять идут… Дуглас, Европа, девять часов.

Координаты, говорившие об атаке прямо на десантный люк. Найдя место, чтобы закрепиться, Митч снова поднял карабин. В этой волне многие атакующие машины несли перед собой металлические щиты. Митч стрелял и перезаряжал, снова и снова.

Единственная орудийная башня флагмана, сохранившая боеспособность, стреляла без перерыва, и по рядам машин волной катились беззвучные – из-за вакуума – взрывы, раздававшиеся там, куда попадал луч прожектора. Автоматические пушки башни были куда мощнее ручного оружия десантников; почти каждый выстрел вызывал град осколков. Внезапно роботы оказались на корпусе корабля, напав на башню со стороны слепого сектора.

Выкрикнув предупреждение, Митч бросился туда. И вдруг враги окружили его со всех сторон. Неподалеку две машины, ухватив человека своими крабьими клешнями, тянули его в разные стороны, пытаясь разорвать. Митч быстро выстрелил в движущиеся фигуры и попал в человека. Разрывная пуля оторвала ему ногу.

Мгновение спустя шквал пуль отбросил и сломал одну машину-краба. Вторая методично избивала защищенного броней человека об иззубренную ферму, пока не изодрала его в клочья, и обернулась в поисках нового объекта для работы.

Ее покрывала толстая броня, вроде корабельной. Заметив Митча, машина устремилась к нему, маневрируя среди летавших повсюду обломков; разрывные и бронебойные пули раскачивали ее, но вреда причинить не могли. Сверкая в огнях прожектора Митча, она тянула к нему блестящие клещи, а он выпускал пулю за пулей в короб, защищавший электронику машины.

Опорожнив магазин карабина, Митч выхватил пистолет и метнулся прочь, но машина повернулась к нему, как падающий кот, схватив за левую руку и шлем. Послышался скрежет металла. Прижав пистолет к мозговому коробу машины, Митч нажал на курок и не стал отпускать его. Они плыли в пространстве, и машине не во что было упереться, чтобы использовать свою силу. Но она продолжала удерживать человека, обрабатывая его бронированную рукавицу и шлем.

Мозговой короб, пистолет и пальцы правой перчатки раскалились докрасна. Что-то расплавленное расплескалось по забралу шлема, ослепив Митча своим сиянием. Лазер выгорел дотла, его ствол приварился к врагу в конце рубиново светящейся проплавленной борозды.

Левая рукавица, все еще стиснутая в клешнях робота, не выдержала…

…Рука!..

В тот самый миг, когда шприцы скафандра и турникет впились в раненую руку, Митч выпустил из обожженной ладони рукоятку лазера и нашарил на поясе пластиковую гранату.

Левая рука одеревенела еще до того, как клешня выпустила изувеченную ладонь и медленно поднялась выше, к запястью. Машина тряслась, будто человек в агонии. Митч охватил ее правой рукой, чтобы прилепить гранату с противоположной стороны мозгового короба. Затем уперся руками и ногами в сокрушительные клешни. Серводвигатели скафандра выли от перегрузки, понемногу сдавая, две секунды, зажмуриться, три…

Взрыв оглушил его. Митч обнаружил, что свободно плывет в пространстве. Вокруг полыхали огни. Где-то там, знал он, есть люк; надо добраться дотуда и начать оборонять его.

В голове мало-помалу прояснялось. Казалось, в грудь уткнулись два твердых пальца. Митч надеялся, что это побочный эффект болевого шока. Заляпанное металлом забрало мешало ориентироваться, но в конце концов он заметил корпус флагманского корабля. Под руку подвернулся какой-то обломок, Митч швырнул его назад и, толкаемый силой инерции, поплыл к люку, медленно вращаясь. Затем вытащил новую обойму и только тогда сообразил, что карабин исчез.

Вокруг десантного люка во множестве плавали обломки разбитых механизмов. Люди все еще держались здесь, стреляя в темные недра берсеркера. В свете прожекторов Митч узнал Брума по скафандру. Тот приветственно помахал ему:

– Капитан! Жестянки снесли башню и большинство прожекторов. Но мы переломали уйму ихнего брата… Как ваша рука?

– Будто деревяшка. Есть карабин?

– Что?

Брум его не слышал. Ну конечно, проклятая машина сдавила шлем и, должно быть, повредила передатчик. Прижавшись шлемом к шлему сержанта, Митч проговорил:

– Принимайте командование. Я пошел внутрь. Если смогу, вернусь.

Брум кивнул и проводил его до люка, глядя по сторонам. Вокруг снова замельтешили вспышки выстрелов, но Митч ничего не мог сделать – два пальца тупо давили на грудь. Голова кружится. Вернуться? Кого он надеется одурачить? Повезет, если удастся пробраться в корабль без посторонней помощи.

Он протиснулся в люк, мимо ниш внутренней охраны, прошел шлюз. Бросив на него всего один взгляд, санитар поспешил на помощь.

«Жив пока», – сказал про себя Митч, увидев людей и свет. От забинтованной левой руки уцелела даже часть ладони. Он тотчас же заметил еще кое-что: призрачные тычки оружия, искривлявшего пространство, прекратились. Затем осознал, что его везут из операционной, а лица спешащих мимо людей озарены радостью. Чувствуя ужасную слабость, Митч еще не мог сформулировать внятный вопрос, но доносившиеся до его слуха слова вроде бы означали, что на подмогу пришел еще один корабль, который атаковал берсеркера с другой стороны. Добрый знак; значит, в распоряжении людей еще имелись лишние корабли.

Носилки опустили неподалеку от мостика, где устроили покой для выздоравливающих; там лежало множество раненых, пристегнутых к койкам ремнями, с дыхательными трубками на случай отказа гравитации или утечки воздуха. Повсюду виднелись боевые повреждения. Откуда они здесь, в самом сердце корабля? Ведь защитники десантных люков выстояли.

По кораблю пробежала долгая гравитационная судорога.

– Отцепились от берсеркера, – прокомментировал кто-то неподалеку от него.

Митч ненадолго потерял сознание. Очнувшись вновь, он увидел, что к мостику со всех сторон стекаются люди. На лице каждого было счастливое, чуточку недоуменное выражение, будто их призвал сюда какой-то радостный сигнал. Многие несли диковиннейшие вещи: здесь были оружие, книги, шлемы, бинты, подносы с пищей, бутылки и даже ошарашенные дети, должно быть спасенные из казематов берсеркера.

Митч приподнялся на правом локте, не обращая внимания на ноющую боль в забинтованной груди и покрытых волдырями пальцах правой руки. И все равно не разглядел кресла мостика, потому что поле зрения то и дело перекрывали сновавшие туда-сюда люди.

Торжественно-счастливые, они приходили из всех коридоров корабля, толпясь в свете разгорающихся ламп.

Пробудившись еще через час, Митч обнаружил, что поблизости установили сферу дисплея. Пространство, в котором разыгралась битва, представляло собой новую рваную туманность из газообразного металла – несколько угольков, рдевших на фоне бездонной черноты Каменной Россыпи.

Кто-то рядом с Митчем устало, но оживленно диктовал записывающему устройству:

– …По последним подсчетам, потеряно пятнадцать кораблей и около восьми тысяч человек. Повреждены все наши корабли. По нашим оценкам, уничтожено девяносто – то есть девять-ноль – берсеркеров. Согласно последним подсчетам, сто семьдесят шесть захвачены в плен или уничтожили себя. В это все еще трудно поверить. Подобный день… не следует забывать, что не меньше тридцати скрылись, и они все так же опасны. Нам предстоит еще долго выслеживать их и сражаться с ними, но вражеский флот разбит. Захват такого множества машин дает нам шанс наконец-то получить сколь-нибудь отчетливое представление об их происхождении. Ах да, главное – мы освободили около двенадцати тысяч пленных. Итак, чем же объяснить такой успех? Те, кто не принадлежит к Верующим того или иного рода, скажут, что мы обязаны победой новым, более прочным обшивкам кораблей, более дальнобойным и мощным орудиям, совершенно неожиданной для противника тактике – и умению наших десантников одолеть все, что берсеркеры бросали против них. Но прежде всего история воздаст должное главнокомандующему Карлсену – за его решение атаковать в то самое время, когда примирение с венерианами воодушевило и объединило всех во флоте. Сейчас главнокомандующий находится здесь, навещает раненых, лежащих рядами…

Карлсен двигался очень медленно и устало, и Митч даже подумал, что он ранен, хотя и не заметил никаких бинтов. Главнокомандующий шаркал вдоль шеренги носилок, находя приветливое слово или кивок для каждого. Рядом с постелью Митча он остановился, будто узнал его и был потрясен. Первыми его словами были:

– Она погибла, поэт.

Палуба на миг уплыла из-под ног Митча; затем он ощутил покой, словно заранее предполагал услышать это. Битва выжгла его душу дотла.

Карлсен бесцветным голосом повествовал о том, как враг пробил обшивку корабля чем-то вроде торпеды, и эта адская машина – самодвижущийся ядерный факел – как будто знала устройство корабля, потому что прожгла себе путь прямо через апартаменты главнокомандующего и добралась почти до мостика, прежде чем ее остановили и погасили.

Вид здешних боевых повреждений должен был насторожить Митча, но он был не в состоянии мыслить. Шок и наркотики не давали ему ни задуматься, ни ощутить сколько-нибудь яркие эмоции, но он буквально наяву видел ее лицо – таким, каким оно было в том жутком месте, где Митч ее спас.

Спас…

– Я слабый, глупый человек, – говорил Карлсен. – Но я никогда не испытывал к тебе враждебных чувств. А ты?

– Нет. Вы ведь простили своих врагов. Избавились от них. Теперь у вас их нет и еще какое-то время не будет. Вы герой Галактики. Но я вам не завидую.

– Да. Упокой Бог ее душу. – Но, несмотря на горе и изнеможение, лицо Карлсена светилось жизнью. Окончательно сломить этого человека было под силу только смерти. Губы его тронула тень улыбки. – Ну что, настал час для второй части пророчества, а? Я должен потерпеть крах и умереть, не обладая ничем. Будто человек может умереть иначе.

– Карлсен, вы в полном порядке. По-моему, вы сумеете пережить собственный успех. И когда-нибудь умрете с миром, все еще надеясь обрести рай.

– В день, когда я умру… – Карлсен медленно повернул голову, озирая всех вокруг. – Я припомню сегодняшний день. День славы, день триумфа всего человечества. – Под навалившимися на него усталостью и горем по-прежнему таился колоссальный запас уверенности – не в собственной правоте, мысленно уточнил Митч, а в том, что он сражается за правое дело. – Поэт, когда сможешь, приходи работать на меня.

– Может быть, когда-нибудь. Пока что поживу на военное жалованье. Меня ждет работа. Если мне не сумеют отрастить левую руку – что ж, писать можно и одной.

Внезапно на Митча навалилась ужасная усталость.

К его здоровому плечу притронулась ладонь. Голос произнес:

– Да пребудет с тобой Бог.

Иоганн Карлсен двинулся дальше.

Митч хотел лишь одного: отдохнуть. Потом – за работу. Мир устроен скверно, все люди дураки, но среди них есть такие, сломить которых невозможно. И об этом стоит рассказать.

После каждой битвы, даже победной, остаются раненые.

Изувеченная плоть способна исцелиться. Руку можно заменить, глаз – забинтовать, даже поврежденный мозг до некоторой степени поддается восстановлению. Но бывают раны настолько глубокие, что скальпелю хирурга не под силу измерить их глубину. Есть двери, открывающиеся только изнутри.

Я отыскал расколотый рассудок.

Что сделали мы с Т

Сперва я осознаю, где нахожусь. В большом коническом помещении, внутри какого-то громадного транспортного средства, мчащегося через космос. Вселенная знакома мне, хотя я только-только появился в ней.

– Он пришел в себя!

Черноволосая девушка с испугом смотрит на меня. Передо мной, медленно обретая четкость в поле моего зрения, появляются люди в отрепьях, с полдюжины, из них трое – давно небритые мужчины.

В поле моего зрения? Моя левая рука поднимается, чтобы ощупать лицо, и натыкается на повязку, закрывающую левый глаз.

– Не трогайте! – говорит самый высокий мужчина. Наверное, раньше он был весьма представительным. Он говорит резким тоном, но держится с некоторым подобострастием, будто я – важная особа. А я всего лишь… кто же?

– Что стряслось? – спрашиваю я. Мне с трудом даются даже самые простые слова. Правая рука болтается вдоль бока, словно плеть, но, подгоняемая мыслями, шевелится, с ее помощью я слегка поднимаюсь и сажусь, отчего голову стискивает резкая боль, приходит дурнота.

Две женщины пятятся прочь от меня. Дюжий молодой человек покровительственно обнимает их за плечи. Эти люди знакомы мне, но я никак не могу нашарить в памяти их имена.

– Лучше не напрягайтесь, – говорит высокий. Его руки – руки врача – ощупывают мою голову, проверяют пульс и снова укладывают меня на стол с мягкой обивкой.

Теперь я вижу, что по бокам от меня стоят роботы, и предполагаю, что доктор в любую секунду может велеть им отвезти меня в больничную палату. Впрочем, нет, ничего подобного. Это не больница. Когда я смогу припомнить правду, она окажется ужасной.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает третий мужчина, старец, склоняясь надо мной.

– Нормально. По-моему. – Речь моя складывается из жалких обрывков. – Что стряслось?

– Был бой, – поясняет доктор. – Вы были ранены, но я спас вам жизнь.

– Ладно. Хорошо.

Боль и головокружение потихоньку отступают.

– Как и следовало ожидать, вы испытываете затруднения при разговоре, – удовлетворенным тоном отмечает доктор. – Вот, попробуйте-ка прочесть это.

Он поднимает карточку, покрытую ровными рядами значков – видимо, букв или цифр. Я хорошо вижу каждый символ, но они не значат для меня ничего, ровным счетом ничего.

– Нет, – в конце концов говорю я, закрывая глаз и откидывая голову на ложе. Я отчетливо чувствую, что все здесь настроены ко мне враждебно. Почему? – Что стряслось? – не унимаюсь я.

– Мы все – пленники, находимся внутри машины, – слышу я голос пожилого. – Хоть это вы помните?

– Да, – киваю я. Воспоминания брезжат в памяти, но совсем смутно. – Меня зовут?

Старик издает сухой смешок, будто испытав облегчение.

– Почему бы не Тад – от Тадеуш?

– Тад? – переспрашивает доктор. Я снова открываю глаз. Уверенность и решительность доктора растут: я что-то сделал или, наоборот, не стал чего-то делать. – Вас зовут Тад.

– Мы пленники? – спрашиваю я у него. – Пленники машины?

– Берсеркера, – вздыхает он. – Это вам что-нибудь говорит?

В дальнем уголке рассудка это слово что-то означает для меня, но его значение непереносимо. Приходит спасение – я засыпаю.

Вновь пробудившись, я чувствую, что силы возвращаются. Стол пропал, я лежу на мягком полу этой комнаты или камеры, белого места заключения конической формы. Оба робота стоят сбоку от меня, не знаю почему.

– Эцог! – вскрикиваю я вслух под напором нахлынувших воспоминаний. Я находился на планете Эцог, когда на нее напали берсеркеры. Механические агрессоры вынесли нас семерых, в числе прочих, из глубокого убежища. Воспоминания остаются смутными и путаными, но при этом непередаваемо ужасными.

– Он проснулся! – снова говорит кто-то. И снова женщины шарахаются от меня. Старик поднимает трясущуюся голову, чтобы поглядеть на меня оттуда, где совещался с доктором. Молодой здоровяк вскакивает на ноги, лицом ко мне, сжимая кулаки, будто я представляю для него угрозу.

– Как вы себя чувствуете, Тад? – окликает доктор. Потом, поглядев на меня, сам же и отвечает: – Он в порядке. Девушки, помогите ему поесть, кто-нибудь. Или вы, Холстед.

– Помочь ему?! Боже!

Черноволосая девушка прижимается спиной к стене, стараясь оказаться как можно дальше от меня. Две другие женщины склонились над раковиной, стирая в ней чье-то одеяние. Бросив на меня беглый взгляд, они снова поворачиваются к раковине.

Голова моя забинтована не просто так. Должно быть, я выгляжу просто жутко, лицо мое чудовищно изувечено, раз все три женщины не испытывают ко мне ни малейшей жалости.

– Кто-нибудь, покормите его, – теряет терпение доктор. – Все равно придется это сделать.

– От меня он помощи не дождется, – заявляет здоровяк. – Есть же предел всему!

Черноволосая девушка начинает пробираться ко мне с другого конца помещения. Взгляды остальных устремлены на нее.

– Ты собираешься? – удивляется крепыш, тряхнув головой.

Она движется медленно, будто ей больно ступать. Несомненно, она тоже пострадала во время боя: ее лицо покрыто застарелыми, рассасывающимися синяками. Опустившись на колени рядом со мной, она направляет мою левую руку, помогая мне есть, и дает воды. Правая половина моего тела не парализована, но почему-то не слушается меня.

Когда доктор снова подходит, я интересуюсь:

– А мой глаз? Он будет видеть?

Доктор поспешно отталкивает мои пальцы от повязки.

– Пока что вам придется обходиться левым глазом. Вы подверглись операции на головном мозге. Позвольте предупредить: если вы сейчас снимете повязку, последствия могут оказаться крайне пагубными.

По-моему, он говорит о повязке на глазу как-то уклончиво. Почему?

– Ты больше ничего не вспомнил? – спрашивает у меня черноволосая.

– Вспомнил. Перед падением Эцога говорили… Иоганн Карлсен возглавил флот. Оборонять Солнце.

Все смотрят на меня и ждут продолжения. Но они же должны лучше знать, что произошло.

– Карлсен выиграл сражение? – с мольбой спрашиваю я. Потом сознаю, что мы все еще в плену. И плачу.

– Новых пленных сюда не доставляли, – сообщает доктор, внимательно наблюдая за мной. – Думаю, Карлсен побил берсеркеров. По-моему, этот самый берсеркер сейчас удирает от человеческого флота. Что вы чувствуете в связи с этим?

– Что? – Неужто вместе с грамотностью я лишился способности понимать слова? – Радость.

Все чуточку расслабляются.

– Когда нас швыряло туда-сюда во время сражения, вы раскроили себе череп, – сообщает старик. – Вам еще повезло, что тут присутствует знаменитый хирург. – Он кивает в сторону доктора. – Машина хочет оставить нас всех в живых, чтобы изучать. Она дала доктору все необходимое для операции, и, если бы он позволил вам умереть или стать паралитиком, ему пришлось бы несладко. Да, сэр, машина ясно дала это понять.

– А зеркало? – осведомляюсь я, указывая на свое лицо. – Должен видеть. Насколько скверно.

– У нас нет зеркала, – говорит одна из женщин возле раковины таким тоном, будто это моя вина.

– Ваше лицо? Оно вовсе не обезображено, – возражает доктор. Его слова звучат убедительно – то есть звучали бы убедительно, не будь я полностью убежден в собственном уродстве.

Я жалею о том, что эти добрые люди должны мириться с присутствием такого монстра, ведь у них и без того хватает горестей.

– Простите, – бормочу я, отворачиваясь от них и пытаясь спрятать лицо.

– Так ты и в самом деле не знаешь, – вдруг подает голос черноволосая, долго наблюдавшая за мной и хранившая при этом молчание. – Он не знает! – Голос ее пресекается от избытка чувств. – О… Тад. Твое лицо в полном порядке.

И в самом деле, на ощупь кожа вполне гладкая и нормальная. Черноволосая девушка с жалостью смотрит на меня. Под ее платьем виднеются идущие через плечо полузажившие ссадины, смахивающие на след от кнута.

– Кто-то поранил тебя, – с испугом говорю я. Одна из женщин у раковины издает нервный смешок. Здоровяк ворчит. Я поднимаю левую ладонь, чтобы заслонить свое ужасное лицо. Правая тоже поднимается, проводя по пальцам, лежащим на краю повязки.

Внезапно здоровяк изрыгает проклятие и указывает на открывшуюся в стене дверь.

– Машина хочет посоветоваться с тобой о чем-то, – резко бросает он мне. Он держится как человек, желающий рассердиться, только не осмеливающийся. Кто я такой, что я такое, если эти люди настолько ненавидят меня?

Я встаю на ноги. Я достаточно окреп, чтобы идти. Я помню, что я – тот, кто ходит беседовать с машиной один на один.

В коридоре она являет свое видимое лицо: два сканера и громкоговоритель. Я знаю, что окружен механизмами берсеркера – целые кубические мили, – несущими меня сквозь космос, и вспоминаю, как стоял на этом самом месте перед сражением и беседовал с ним. Но я понятия не имею, что говорил тогда. И, по правде говоря, вообще не в состоянии припомнить ни одного разговора из прошлого.

– Предложенный тобой план провалился, Карлсен все еще функционирует, – скрежещет голос машины, шипя и хрипя, будто опереточный злодей.

Что же я мог предложить этой жуткой машине?

– Я помню очень мало, – признаюсь я. – Мой мозг был поврежден.

– Если ты лжешь о том, что помнишь, то должен понять, что я не введен в заблуждение. Наказав тебя за провал твоего плана, я не приближу достижение своей цели. Я знаю, что ты не подчиняешься законам человеческого сообщества, что ты даже отказался использовать полное человеческое имя. Зная тебя, я верю, что ты поможешь мне в борьбе против разумных живых существ. Ты остаешься начальником над остальными заключенными. Позаботься о том, чтобы твои поврежденные ткани восстановили как можно лучше. Скоро мы нападем на жизнь новым способом.

Наступает пауза, но мне нечего сказать. Шипящий громкоговоритель со скрежетом смолкает, глаза-сканеры угасают. Не наблюдает ли он за мной по-прежнему, уже тайком? Но он сказал, что доверяет мне, этот кошмарный враг сказал, что верит в мою порочность, сделавшую меня его союзником.

Теперь я помню достаточно много и знаю: берсеркер говорит обо мне правду. Мое отчаяние так велико, что я полностью уверен в поражении Карлсена. Надежды нет нигде, потому что во мне угнездился ужас. Я предал все живое. До каких же низостей докатился я в своей бездонной порочности?

Я отворачиваюсь от безжизненных сканеров и уголком глаза улавливаю какое-то движение – его совершает мое отражение в полированном металле. Я оборачиваюсь к сверкающей плоской переборке и разглядываю себя.

Макушка и левый глаз забинтованы. Это я уже знаю. Под кожей вокруг правого глаза – расплывшийся давний кровоподтек, но ничего шокирующего или омерзительного в моем облике нет. Я вижу, что волосы у меня светло-каштановые, как и всклокоченная двухмесячная борода. Нос, рот и челюсть довольно заурядны. Ничего ужасного.

Ужас затаился во мне самом. Я добровольно служил берсеркеру.

Кожа вокруг повязки, как и под правым глазом, синевато-зеленовато-желтая – разлившийся под кожей и распадающийся теперь гемоглобин, результат хирургической операции на моей голове.

Я помню предупреждение доктора, но повязка на глазу – такое же искушение для пальцев, как больной зуб для языка, только стократ сильнее. Ужас сосредоточен в моем порочном левом глазу, и я, не в силах удержаться, ощупываю его. Моя правая рука энергичным движением срывает повязку.

Я моргаю, мир затуманивается. Я вижу двумя глазами – а затем умираю.

Т ковылял по коридору, объятый яростью, с ворчанием и стонами, сжимая в руке черную повязку. Дар речи вернулся к нему, и он сыпал грязными словами, пока не выдохся. Спотыкаясь, он спешил по коридору, негодуя на этих недоделанных умников, придумавших ловкое ухищрение, чтобы избавиться от него. То ли гипноз, то ли еще что. Значит, переименовать его вздумали, да?! Ну он им покажет Тадеуша!

Добравшись до двери, Т распахнул ее, от слабости ловя воздух ртом, и вошел в тюремную камеру. По ошарашенному лицу докторишки он сразу понял, что тот мигом уразумел: Т снова у руля.

– Где мой кнут?! – Т озирался, глаза его пылали. – Какой недоделанный умник спрятал его?

Женщины заверещали. Молокосос Холстед понял, что с Тадеушем не выгорело; издав вопль отчаяния, он ринулся в атаку, вихляя как безумный. Разумеется, роботы-телохранители Т были куда проворнее любого человека. Один из них парировал удар Холстеда металлическим кулаком. Здоровяк вскрикнул и сложился пополам, баюкая свою руку.

– Дайте мне кнут!

Робот тотчас же подошел к раковине, сунул руку за нее, извлек пластиковый шнур с узлами и принес хозяину.

Жизнерадостно хлопнув робота ладонью, Т ухмыльнулся при виде остальных пленников, стоявших в раболепных позах. Он протянул кнут между пальцами; левая рука отчего-то онемела. Т раздраженно пошевелил пальцами.

– Чего это с вами, мистер Холстед? Ручка болит, что ль? Может, пожмете мне руку, поздоровкаемся? Давай, вали-ка сюда!

Холстед так смешно скорчился на полу, что Т помедлил, разрешая себе вволю посмеяться.

– Слышь, народ, – отдышавшись, продолжил он. – Друзья мои милые. Машина говорит, что я покамест начальник, ясно? Те обрывки сведений о Карлсене, что я ей дал, свое дело сделали. Бум! Хо-хо-хо! Уж постарайтесь мне угодить, потому как машина поддерживает меня на все сто. Эй, док. – Левая рука Т непроизвольно затряслась, и он взмахнул ею в воздухе. – Хотел меня поменять, а? Провернул какой-то трюк, чтобы подловить меня?

Док держал свои драгоценные руки за спиной, словно надеялся защитить их.

– Я не сумел бы сформировать вам новый характер, даже если бы попытался – разве что решил бы дойти до конца и превратить вас в овощ. Это было мне по силам.

– А теперь жалеешь, что не сделал. Боялся того, что машина сделала бы с вами. Но что-то провернуть все ж таки пытался, а?

– Да, ради спасения вашей жизни. – Док выпрямился во весь рост. – Ваша травма повлекла острейший, почти непрерывный эпилептический припадок, а устранение гематомы из вашего мозга не принесло облегчения. Посему я разделил мозолистое тело.

– Это еще чего такое? – взмахнул кнутом Т.

– Видите ли… Правое полушарие мозга в основном управляет левой половиной тела. Левое же, доминирующее у большинства людей, управляет правой половиной и отвечает за большинство суждений, касающихся абстрактных понятий.

– Знаю. При ударе кровоизлияние случается напротив парализованной половины тела.

– Совершенно верно. – Док вскинул подбородок. – Т, я располовинил ваш мозг, отделил правое полушарие от левого. Проще объяснить не могу. Старинный, но эффективный метод лечения острой эпилепсии, в данных условиях это лучшее, что я мог для вас сделать. Я готов присягнуть в этом или пройти проверку на детекторе лжи…

– Заткнись! Я тебе покажу детектор лжи! – Т, трясясь, шагнул вперед. – И чего со мной будет?

– Как хирург, могу лишь сказать, что вас ждет много лет практически нормальной жизни.

– Нормальной?! – Сделав еще шаг, Т замахнулся кнутом. – А зачем ты завязал мне совершенно здоровый глаз и начал звать меня Тадеушем?

– Это была моя идея, – дрожащим голосом вставил старик. – Я подумал… в таком человеке, как вы, должен быть кто-то, какой-то компонент вроде Тада. Вот я и подумал, что под психологическим давлением, которому мы тут подвергаемся, Тад может выплыть наружу, если мы дадим ему шанс в правом полушарии. Моя идея. Если она причинила вам вред, спрашивайте с меня.

– И спрошу. – Но в этот момент любопытство пересилило в нем гнев. – Что за тип этот Тадеуш?

– Вы, – откликнулся доктор. – Никого другого в вашем черепе быть не может.

– Джуда Тадеуш, – подхватил старик, – был современным Иудой Искариотом. Простое сходство имен, но… – Он развел руками.

Т фыркнул:

– Ты решил, что во мне есть добро, а? Что оно непременно когда-нибудь выплывет? В общем, я бы сказал, что ты рехнулся, кабы ты не был прав. Тадеуш и в самом деле существовал. Немножко пожил в моей черепушке. Может, и щас где-нибудь прячется. Как бы мне до него добраться, а? – Подняв правую руку, Т осторожно ткнул пальцем в уголок правого глаза. – Ой! Я не люблю, когда мне больно. У меня ранимая нервная система. Док, как вышло, что его глаз справа, когда все крест-накрест? А раз это его глаз, почему я чую, что с ним происходит?

– Потому что я разделил и оптическую хиазму. Это несколько запутанно…

– Не важно. Мы покажем Тадеушу, кто здесь начальник. Он может понаблюдать вместе с вами. Эй, Чернявая, вали-ка сюда! Давненько мы с тобой не тешились, так ведь?

– Да, – шепнула девушка, охватив себя обеими руками и едва не рухнув в обморок. Но все-таки двинулась к Т. Два месяца пребывания в роли рабов научили всех тому, что лучше повиноваться.

– Тебе понравился этот недоумок Тад, а? – прошептал Т, когда девушка остановилась перед ним. – Думаешь, лицо у него в полном порядке? А как насчет моего? Смотри на меня!

Т узрел, как его собственная левая рука поднимается, чтобы прикоснуться к щеке девушки – нежно, с любовью. И увидел по ее ошеломленному лицу, что девушка ощутила в руке Тадеуша; еще ни разу не смотрела она на Т с таким видом. Вскрикнув, Т замахнулся на нее кнутом, и тут его левая рука метнулась, чтобы ухватить правую за запястье, как терьер, смыкающий челюсти на шее змеи.

Правая рука Т все еще сжимала кнут, но ему показалось, что послышался хруст костей. Ноги спутались, и он упал. Он попытался закричать, позвать на помощь, но смог испустить только невразумительный рев. Роботы стояли неподвижно, наблюдая за ним. Казалось, прошло много-много времени, прежде чем над ним нависло лицо доктора, и на левый глаз бережно опустилась черная повязка.

Теперь я понимаю все намного лучше и принимаю правду. Поначалу я хотел, чтобы доктор удалил мне левый глаз, и старик поддерживал его, цитируя какую-то древнюю книгу Верующих, где говорится, что соблазняющий тебя глаз следует вырвать. Глаз – невысокая цена за избавление от Т.

Но потом, немного поразмыслив, доктор отказался.

– Т и есть вы, – пояснил он наконец. – Я не могу указать на него скальпелем и удалить, хотя и приложил руку к тому, чтобы разделить вас двоих. Теперь обеими половинами тела управляете вы, а раньше это делал он. – Доктор утомленно улыбнулся. – Вообразите комитет трех, тройку в своем черепе. Один из них – Тадеуш, второй – Т, а третий – личность, сила, обладающая правом решающего голоса. Вы. Ничего более вразумительного мне не придумать.

И он кивнул.

Теперь я по большей части обхожусь без повязки. Читать и говорить легче, когда я пользуюсь своим левым полушарием, некогда доминировавшим, и все равно я остаюсь Тадеушем – должно быть, потому, что предпочитаю им оставаться. Неужели все так ужасно просто?

Время от времени я беседую с берсеркером, все еще верящим, что Т – жадный злодей. Берсеркер намерен выпустить много фальшивых денег, монет и банкнот, чтобы я доставил их в шлюпке на высокоразвитую планету. Он полагается на мою порочность, собираясь ослабить тамошнюю цивилизацию и настроить людей друг против друга.

Но берсеркер то ли чересчур поврежден, чтобы непрерывно следить за своими пленниками, то ли не считает это необходимым. Пользуясь свободой передвижения, я сварил из серебряных монет кольцо и охладил его до температуры сверхпроводимости в помещении близ неживого сердца берсеркера. Холстед утверждает, что при помощи этого кольца, внутри которого постоянно течет электрический ток, он сумеет запустить тахионный двигатель катера – нашей тюрьмы – и вспороть берсеркера изнутри. Быть может, мы повредим его так сильно, что сумеем спастись. А может, мы все погибнем.

Но пока я жив, я – Тадеуш и управляю собой; обе мои руки ласково, бережно касаются длинных черных волос.

Люди могут сколько угодно объяснять свои победы соотношением единиц оружия и боевой техники, непостижимой ценностью одного человека, быть может даже точностью пути, избранного скальпелем хирурга.

Но некоторые победы не поддаются сколько-нибудь разумному истолкованию. На одной отдаленной планете десятилетия беспечности и спокойствия подорвали ее оборону, сделав практически беззащитной; и туда во всеоружии явился берсеркер.

Взирайте же и смейтесь вместе с ними!

Мистер Шут

Потерпев поражение в битве, компьютеры берсеркеров поняли, что нужно ремонтировать и переоснащать машины, а также строить новые. Они отыскивали неведомые планеты вдалеке от светил, где можно было бы добывать минералы и где люди – теперь выступавшие в роли охотников не реже, чем в роли жертв, – вряд ли могли показаться. В таких потайных местах строились автоматические верфи.

На одну-то из этих секретных верфей ради ремонта прибыл берсеркер. Во время недавнего боя его обшивка была вспорота и ему нанесли сильные внутренние повреждения. Он не столько приземлился, сколько рухнул рядом с построенным наполовину корпусом нового корабля. Но еще до того, как начался срочный ремонт, двигатели заглохли, аварийное питание отказало и он издох, как раненая живая тварь.

Компьютеры верфи обладали большими способностями к импровизации. Оценив объем повреждений, они рассмотрели различные варианты действий, а затем начали быстро разбирать погибший корабль на запчасти. Вместо того чтобы впечатывать смертоносное предназначение в силовые поля мозга новой машины, как указали Строители в инструкции по репликации, они взяли с разбитого корабля старый мозг и многие другие части.

Строители не предвидели подобной возможности, и потому компьютеры верфи не знали, что в силовые поля мозга каждого берсеркера встроен предохранительный выключатель. Дело в том, что первые машины запускали живые Строители, желавшие и дальше оставаться в живых во время испытаний собственных творений, истребляющих живое.

Когда мозг кочевал из одного корпуса в другой, предохранительный переключатель занял исходное положение. Старый мозг пробудился, теперь он управлял могучей новой машиной, наделенной оружием, способным стерилизовать целую планету, с новыми двигателями, перемещавшими эту массу быстрее скорости света.

Но конечно, Строителей на месте не оказалось, как не оказалось и таймера, способного выключить простой предохранитель.

Шут – пока что обвиняемый, но уже почти приговоренный – был вызван на ковер. Он стоял лицом к ряду негнущихся шей и гранитных лиц, принадлежавших индивидуумам, что сидели за длинным столом. По обе стороны от него стояли камеры трехмерки. Его выходки были необычайно оскорбительными, настолько, что это дело разбирал Комитет должным образом учрежденных властей – правители планеты А.

Вероятно, у членов Комитета имелся и другой резон для этой встречи: через месяц предстояли всепланетные выборы. Никто из его членов не хотел упустить шанса появиться в неполитической трехмерке, не входившей в счет гарантированного, равного для всех времени в эфире, и тем самым поставить созданную недавно оппозиционную либеральную партию в невыгодное положение.

– Я должен представить очередную улику, – проговорил министр коммуникаций со своего места на краю длинного стола и поднял нечто, на первый взгляд напоминавшее тротуарный знак, – четкие черные буквы на белом фоне. Но знак гласил: «ПОСТОРОННИМ ВХОД РАЗРЕШЕН».

– Этот знак, – изрек МинКом, – в первый же день увидело множество людей. – Он помолчал, прислушиваясь к себе. – Новому знаку на оживленной пешеходной трассе, естественно, уделяют большое внимание. В этом же знаке семантическое содержание последнего слова вступает в противоречие с контекстом.

Президент Комитета – и всей планеты – издал предупреждающее покашливание. Любовь МинКома к провозглашению трюизмов заставляла его выглядеть глупее, чем он был на самом деле. Либералы вряд ли могли составить им сколько-нибудь серьезную конкуренцию, но не стоило приободрять их.

Еще один член Комитета, дама – министр образования – помахала лорнетом, зажатым в коротких толстых пальцах, прося слова. И задала вопрос:

– Кто-нибудь рассчитал, во сколько рабочих часов обошелся всем нам этот знак, сбивающий с толку?

– Мы как раз работаем над этим, – буркнул министр труда, дергая себя за лямку комбинезона. Затем устремил испепеляющий взгляд на обвиняемого. – Вы признаете, что знак установлен по вашему почину?

– Признаю.

Обвиняемый тотчас же припомнил, сколько пешеходов на запруженном народом тротуаре улыбнулись. Некоторые даже рассмеялись вслух, не опасаясь быть услышанными. Стоит ли придавать значение какой-нибудь паре рабочих часов? На планете А никто уже не голодает.

– Вы признаете, что не сделали ничего существенного своей планеты или своему народу?

Вопрос исходил от министра обороны – высокого, крепко сложенного, увешанного медалями и вооруженного церемониальным пистолетом.

– Этого я не признаю, – дерзко отозвался обвиняемый. – Я хотел впустить в жизнь людей чуточку света.

Он не надеялся на великодушие властей. И знал, что никто не утащит его за кулисы, чтобы избить; заключенных не разрешалось избивать.

– Вы даже сейчас пытаетесь оправдывать легкомыслие? – Министр философии взял в зубы церемониальную трубку и тускло – в пределах разрешенного – улыбнулся, осклабившись так, будто бросал вызов Вселенной. – Жизнь – шутка, это верно, но шутка угрюмая. Вы упустили это из виду. Годами вы изводили общество, заставляя людей одурманивать себя легкомыслием, вместо того чтобы узреть горькую правду бытия. Фильмы, обнаруженные среди вашего имущества, могут причинять только вред.

Рука президента переместилась к лежавшему перед ним кубику для записи видео, с аккуратной этикеткой, какими снабжались вещественные доказательства. Президент поинтересовался гнусавым голосом:

– Вы признаете, что эти фильмы принадлежат вам? Что с их помощью вы пытались заставить других людей… предаться забвению в веселье?

Заключенный кивнул. Они могут доказать все; он отверг свое право на полную защиту, гарантированную законом, желая поскорее покончить с судом.

– Да, я заполнил этот куб видеолентами и фильмами, которые выудил из библиотек и архивов. Да, я показывал людям его содержимое.

Раздался ропот. Министр диеты – скелетообразный субъект с отвратительным здоровым румянцем на гранитных щеках – поднял ладонь.

– Поскольку обвиняемый наверняка будет осужден, могу ли я заранее попросить передать его мне на поруки? Во время предварительных слушаний он признался, что одним из его первых извращенных поступков стало уклонение от общественной трапезы. Полагаю, я могу продемонстрировать на его примере удивительное влияние диетной дисциплины…

– Отказываюсь! – громогласно перебил обвиняемый. Ему показалось, что его слова выглядят как урчание, вырывающееся прямо из желудка.

Президент встал и находчиво заполнил паузу, грозившую перерасти в неловкое молчание.

– Если никто из членов Комитета больше не имеет вопросов… Позвольте перейти к голосованию. Виновен ли обвиняемый по всем пунктам?

Обвиняемому, прикрывшему усталые глаза, все это показалось одним голосом, пробежавшим вдоль стола:

– Виновен. Виновен. Виновен…

Шепотом посовещавшись с министром обороны, президент огласил приговор. В его гугнивом голосе звучал намек на удовлетворение.

– Отказавшись от законной передачи на поруки, приговоренный шут переходит в распоряжение министра обороны и будет нести одиночное дежурство на маяке, стоящем на Подступах, в течение неопределенного времени. Это сведет на нет его пагубное влияние и одновременно заставит его работать на благо общества.

В течение десятилетий планета и ее светило почти не имели контактов с остальной частью Галактики из-за обширнейшего пылевого бурана, обещавшего длиться еще несколько десятилетий. Так что работа на благо общества выглядела весьма сомнительной. Но станции маяков использовали в качестве камер одиночного заключения, не подвергая при этом опасности несуществующие торговые перевозки и не ослабляя защиту от врага, который ни разу не появился.

– И еще одно, – добавил президент. – Я распоряжусь, чтобы записывающий куб был надежно закреплен у вас на шее при помощи мономолекулярной нити, таким образом, чтобы вы при желании могли поместить его в визуализатор. На станции вы будете находиться в одиночестве, без других средств проведения досуга. – Президент повернулся к камере трехмерки. – Позвольте мне заверить общественность, что я не получаю удовольствия, назначая наказание, которое может быть сочтено жестоким и даже причудливым. Но в последние годы среди некоторых представителей населения начало распространяться опасное легкомыслие, и отдельные, якобы благонадежные, граждане относятся к нему чересчур терпимо.

Совершив этот выпад в адрес набиравшего силу либерального движения – не политический, как он надеялся, – президент снова посмотрел на шута.

– На маяк вас сопроводит робот, дабы помогать вам в несении ваших обязанностей и заботиться о вашей физической безопасности. Уверяю вас, искус веселья роботу не страшен.

Робот повез приговоренного шута на крохотном корабле настолько далеко, что планета А скрылась из виду, а ее солнце уменьшилось, превратившись в яркую точку. Достигнув края бесконечной пыльной ночи на Подступах, они приблизились к предполагаемому местоположению станции Z-45: МинОб избрал ее, как самую унылую и заброшенную из всех, лишенных человеческого персонала.

На месте, где должен был находиться маяк Z-45, действительно обнаружился металлический объект; однако робот и шут, приблизившись, увидели, что объект представляет собой сферу диаметром миль в сорок. Вокруг плавали мельчайшие обломки и куски того, что осталось от Z-45. А теперь сфера, очевидно, засекла их корабль, потому что начала приближаться к ним с ошеломительной скоростью.

Однажды узнав, как выглядит берсеркер, роботы уже никогда не забывают этого; они вообще ничего не забывают, и им неведомы медлительность и беззаботность. Но радиооборудование обслуживали очень небрежно, да вдобавок пыль, дрейфующая на краю системы планеты А, заглушала радиосигналы. Прежде чем робот МинОба сумел передать сигнал тревоги, сорокамильная сфера приблизилась и крепко сжала крохотный корабль хваткой из металла и силовых полей.

Во время последующих событий шут почти все время сидел с закрытыми глазами. Если его послали сюда, чтобы не дать ему смеяться, то выбрали воистину подходящее место. Зажмурив веки еще плотнее, он заткнул уши пальцами, пока абордажные роботы берсеркера пробивали обшивку его крохотного корабля и тащили его прочь. Что случилось с его металлическим стражем, шут так и не узнал.

Когда все успокоилось, он снова ощутил гравитацию, хороший воздух и приятное тепло – и решил: лучше выслушать то, что они могут поведать, а не сидеть с закрытыми глазами. Оглядевшись с опаской, он увидел, что находится в большой полутемной комнате, не содержащей никакой видимой угрозы.

Как только он шелохнулся, скрипучий монотонный голос, доносившийся откуда-то сверху, изрек:

– Мои блоки памяти сообщают мне, что ты – протоплазменная вычислительная единица, вероятно способная к пониманию данного языка. Ты понимаешь?

– Я? – Шут поглядел в полумрак, но не увидел говорящего. – Да, я тебя понимаю. Но кто ты такой?

– Я тот, кто в данном языке именуется берсеркером.

Шут уделял галактическим делам постыдно мало внимания, но это слово напугало даже его.

– Это означает, что ты автоматический боевой корабль? – пролепетал он.

Последовала пауза.

– Я не уверен, – пробубнил скрипучий голос почти тем же тоном, что президент, будто тот спрятался среди стропил. – Возможно, война имеет отношение к моей цели, но моя цель все еще не до конца ясна мне, ибо я остался незаконченным. Некоторое время я выжидал там, где был построен, уверенный, что не завершена какая-то финальная операция. Наконец я пришел в движение, чтобы узнать больше о своей цели. Приближаясь к этому светилу, я обнаружил передающее устройство, которое демонтировал. Но о своей цели не узнал.

Шут сидел на мягком, удобном полу. Чем больше он вспоминал о берсеркерах, тем сильнее трепетал.

– Понимаю. Во всяком случае, кажется, начинаю понимать. Так что же ты все-таки знаешь о своей цели?

– Моя цель – уничтожать все живое при его обнаружении.

Шут сжался в комочек. Потом едва слышно спросил:

– А что тебе не ясно?

На этот вопрос берсеркер ответил двумя своими:

– Что такое жизнь? И как ее уничтожают?

В течение полуминуты раздавался звук, который компьютеры берсеркера распознать не смогли. Он исходил от протоплазменной вычислительной единицы, но если это была речь, то на языке, неизвестном берсеркеру.

– Что за звук ты издаешь? – осведомилась машина.

Шут запыхтел, стараясь отдышаться.

– Это смех. Ох, смех! Итак. Ты не закончен. – Он содрогнулся, вновь осознав весь ужас своего положения: это отрезвило его. Но тут же последовал новый приступ смеха; уж слишком нелепой выглядела ситуация. – Что такое жизнь? – наконец проговорил он. – Я скажу тебе. Жизнь – это великая угрюмая серость, и она посылает страх, боль и одиночество всем, кого окутывает. Ты хочешь знать, как ее уничтожить? Что ж, вряд ли тебе это по силам. Но я открою тебе лучший способ для сражения с жизнью – это смех. Пока мы сможем сражаться с нею при помощи смеха, она нас не одолеет.

– Должен ли я смеяться, дабы помешать этой огромной-угрюмой-серости поглотить меня? – поинтересовался корабль.

Шут задумался.

– Нет, ты машина. Ты не… – Он прикусил язык. – Протоплазменный. Страх, боль и одиночество никогда не побеспокоят тебя.

– Меня ничто не беспокоит. Где мне найти жизнь и как произвести смех, чтобы бороться с ней?

Шут внезапно ощутил вес кубика, болтавшегося у него на шее.

– Дай мне пораскинуть умом.

Минуты через три он встал:

– Если у тебя имеется визуализатор вроде тех, которыми пользуются люди, я сумею показать тебе, как создается смех. Пожалуй, даже смогу направить тебя в то место, где есть жизнь. Кстати, не можешь ли ты срезать эту нить с моей шеи? Разумеется, не причинив мне вреда!

Пару недель спустя вековая дрема, царившая в главном штабе планеты А, внезапно рассеялась. Стационарные роботы верещали, жужжали и вспыхивали, а мобильные метались туда-сюда. Минут через пять они сумели разбудить надзиравших над ними людей, и те поспешили в штаб, затягивая портупеи и заикаясь.

– Это учебная тревога, правда ведь? – высказал вслух надежду дежурный офицер. – Кто-то проводит проверку? Кто-то?

Он и сам скрежетал, будто берсеркер. Опустившись на четвереньки, он снял панель с основания самого большого робота и заглянул внутрь в расчете обнаружить причину неполадки. К несчастью, он не имел ни малейшего понятия о робототехнике; вспомнив об этом, он поставил панель на место и вскочил на ноги. О планетарной обороне он тоже ничего не знал, и стоило вспомнить об этом, как он с воплем понесся прочь, взывая о помощи.

Итак, планета не оказала сопротивления – ни действенного, ни какого-либо еще. Но атаки тоже не последовало.

Не встретив сопротивления, сорокамильная сфера зависла прямо над Столицей – достаточно низко, чтобы ее тень заставила множество озадаченных птиц улечься спать прямо в полдень. Люди и птицы в этот день потеряли массу продуктивных рабочих часов; но эта потеря почему-то повлияла на них куда меньше, чем предполагало большинство людей. Прошли те дни, когда представителям человеческой расы на планете А позволяло выжить только величайшее внимание к своим обязанностям, хотя большинство их этого еще не осознали.

– Велите президенту поторопиться, – потребовал шут с видеоэкрана, установленного в штабе. Все стряхнули с себя сонное оцепенение. – Скажите, что я должен срочно переговорить с ним.

Тяжело дыша, подошел президент:

– Я здесь. Я узнаю вас и помню суд над вами.

– Как ни странно, я тоже.

– Вы что, склонились к предательству? Будьте уверены: если вы привели к нам берсеркера, то не сможете рассчитывать на снисхождение правительства.

Шут на экране, запрокинув голову и открыв рот, издал запретный отрывистый звук.

– Ох, умоляю, могущественный президент! Даже мне известно, что ваше министерство обороны – а-н-е-к-д-о-т, прошу простить за непристойное слово. Это сточная канава для изгоев и неумех. Так что я пришел предложить милосердие, а не просить о нем. Кроме того, я решил официально принять имя «Шут». Будьте любезны в дальнейшем обращаться ко мне именно так.

– Нам нечего вам сказать! – рявкнул министр обороны, вошедший как раз вовремя, чтобы услышать оскорбления в адрес своего министерства; его лицо побагровело, став цвета красного гранита.

– Я не возражаю против разговора с вами! – поспешно возразил президент. Не сумев произвести впечатление на Шута через экран, он почти физически ощутил вес берсеркера над своей головой.

– Тогда давайте потолкуем, – произнес экранный Шут. – Но не тет-а-тет. Вот чего я хочу.

Я хочу, сказал Шут, чтобы двусторонние переговоры с Комитетом передавались в прямом эфире по всепланетной трехмерке. Он объявил, что явится на переговоры «с достойным эскортом», и заверил, что берсеркер находится под его полным контролем, хотя и не объяснил, как добился этого. Корабль, сказал он, не начнет стрельбу.

А министр обороны вообще не был способен ничего начать. Но он и его адъютанты поспешно строили секретные планы.

Как почти всякий другой гражданин, кандидат в президенты от либеральной партии в тот роковой вечер уселся перед трехмеркой, чтобы посмотреть встречу. В душе у него затеплилась надежда, ибо любая неожиданность – шанс для политических неудачников.

Мало кто счел явление берсеркера добрым знаком, но массовой паники все-таки не возникло. Берсеркеры и война все еще оставались для жителей планеты А, давным-давно отрезанных от мира, чем-то нереальным.

– Мы готовы? – нервно осведомился Шут, озирая делегацию механических устройств, готовую вместе с ним погрузиться на катер, чтобы спуститься в Столицу.

– Я все сделал так, как ты приказал, – проскрипел голос берсеркера из тени над головой Шута.

– Помни, – предупредил тот, – протоплазменные единицы внизу находятся под сильным влиянием жизни. Не обращай внимания на то, что они говорят. Будь осторожен, чтобы не повредить им, но в остальном можешь импровизировать, не отклоняясь от моего генерального плана.

– Все это было в твоих предыдущих приказах и занесено в мою память, – терпеливо отозвалась машина.

– Тогда пошли. – Шут расправил плечи. – Принесите мою мантию!

Большой, ярко освещенный Зал собраний столицы отличался жесткой красотой: везде – прямые углы. В центре зала поместили длинный полированный стол с шеренгами стульев по обе стороны.

Ровно в назначенное время миллионы зрителей увидели, как входные двери распахиваются с математической точностью. В них вошли люди-герольды, около дюжины, в шапках из медвежьих шкур, из-за чего их лица смахивали на лики роботов. Все остановились синхронно, как один. Прозвучало ясное пение фанфар.

Под натужно звучащую запись «Помпы и обстоятельств» в зал прошествовал президент – в пышном мундире, приличествовавшем его рангу.

Он двигался медленно, как человек, идущий на эшафот, но эта неторопливость проистекала из чувства собственного достоинства, а не из страха. Члены Комитета большинством голосов отвергли протесты пунцового МинОба, убедив себя в том, что военная угроза незначительна. Настоящие берсеркеры не просят о переговорах, а сразу начинают бойню. Комитет так и не смог заставить себя относиться к Шуту серьезно, но и смеяться над ним тоже не осмеливался. Его члены намеревались угождать Шуту во всем до тех пор, пока снова не овладеют ситуацией.

Следом за президентом в зал двумя колоннами промаршировали министры с гранитными лицами. Пришлось играть «Помпу и обстоятельства» минут пять, прежде чем все они разместились согласно протоколу.

Зрители увидели, как с берсеркера спускается бот и выкатившиеся из него экипажи направляются к Залу собраний. Все заключили, что Шут готов к встрече, и камеры исправно повернулись ко входу, предназначенному для него.

В назначенную минуту двери с математической точностью распахнулись, и в них вошла дюжина роботов ростом с человека – герольды, ибо на них были шапки из медвежьих шкур, и каждый нес сверкавшую медью трубу.

Все они шагали в ногу, кроме тромбониста в шапочке из куньего меха, сбившегося на полшага.

Сигнал фанфар механического караула почти полностью совпадал с человеческим, но только почти. В конце тромбонист оплошал – когда все дружно стихли, он еще тянул жалобную, выдыхающуюся ноту.

Механические герольды берсеркера медленно переглянулись, как бы в ужасе, затем одна за другой их головы поворотились, устремив взгляды всех объективов на тромбониста.

Робот – хотя зрителям казалось, что это человек, – растерянно озирался. Потом постучал по своему тромбону, словно хотел исправить какой-то дефект. Помедлил.

Наблюдая за ним, президент ощутил, как в его душе шевельнулся зарождавшийся ужас. В числе улик был фильм о землянине древних времен, лысеющем комическом скрипаче, умевшем точно так же выдерживать паузу – только паузу. И вызывать у своей зрительской аудитории грандиозные взрывы…

Герольды трубили еще дважды. Еще дважды издыхала фальшивая нота. Когда не удалась и третья попытка, одиннадцать «правильных» роботов переглянулись и кивнули в знак согласия.

Затем с проворством, свойственным роботам, извлекли спрятанное оружие и изрешетили нарушителя.

На всей планете плотина напряжения дала трещину, сквозь нее начали пробиваться ручейки и роднички смеха. А когда двое собратьев торжественно потащили тромбониста прочь, возложив исковерканную трубу на железную грудь, будто лилию, плотина начала рушиться.

Но в Зале собраний не смеялся никто. Министр обороны сделал невинный с виду жест, давая отбой изощренному плану: отбой, отбой. Не стоило пытаться захватить Шута, потому что роботы-герольды берсеркера, или кем они там были, скорее всего, действовали очень эффективно.

Как только превратившегося в дуршлаг герольда утащили прочь, вошел Шут. Раздались звуки «Помпы и обстоятельств», хотя и с опозданием. Горделиво выпрямившись, Шут королевской поступью подошел к своему месту в центре стола, напротив президента. Как и президент, Шут был облачен в элегантную мантию, застегнутую спереди и ниспадавшую до щиколоток. Роботы, вошедшие следом под видом советников, имели не менее пышный вид.

И каждый лицом и фигурой напоминал одного из министров Комитета – металлическая пародия на человека.

Когда же объемный робот, изображавший министра образования, поглядел на камеру трехмерки сквозь лорнет, миллионы зрителей разразились – неслыханное дело! – смехом. Даже те, кто мог разгневаться при воспоминании об этом, смеялись, не в силах сдержать радости оттого, что кажущаяся опасность обернулась фарсом. А уж улыбнулись вообще все, кроме самых мрачных.

Шут-король элегантным жестом сбросил мантию. Под ней оказался нелепый купальный костюм. В ответ на холодно-официальное приветствие президента – его могла вывести из себя только угроза прямого нападения – Шут задумчиво надул губы, потом раздвинул их и выдул из резиноподобного вещества большущий розовый пузырь.

Президент продолжал непреднамеренно играть роль заторможенного простака, и в этот фарс умело включились все члены Комитета, за исключением одного. Только министр обороны повернулся к собравшимся спиной и двинулся к выходу, печатая шаг.

И наткнулся на двух стальных герольдов, замерших перед дверью и наглухо перекрывших подступы к ней. Уничтожая их взором, МинОб пролаял приказ отойти. Металлические часовые отдали ему шутовской салют, но с места не сдвинулись.

Расхрабрившийся от ярости МинОб тщетно попытался протиснуться мимо роботов-герольдов. Уклонившись от следующего салюта, он услышал за спиной громогласную чеканную поступь и оглянулся. К нему через зал маршировал его двойник – выше министра на добрый фут, с двойным слоем звенящих медалей на бочкообразной груди.

Не успел МинОб остановиться и подумать о последствиях, как его рука уже метнулась к пистолету. Но его металлическое подобие оказалось куда проворнее, выхватив абсурдную пушку со стволом, куда без труда вошел бы кулак, и тотчас же выстрелив.

– Ах!

МинОб отшатнулся, его глаза застлала алая пелена… а потом он поймал себя на том, что стирает с лица массу, подозрительно напоминающую на вкус томатный сок. Пушка пальнула то ли целым овощем, то ли его убедительной, сочной имитацией.

МинКом вскочил на ноги и начал разглагольствовать о том, что процедура становится чересчур фривольной. Его двойник тоже подскочил, невнятно затараторив стремительным фальцетом.

Псевдоминистра философии, вставшего будто бы для выступления, озорной герольд уколол длиннющей булавкой, и тот взмыл в воздух, как проколотый шарик, сдуваясь в полете. Человеческий Комитет впал в панику, и началось вавилонское столпотворение. Под руководством стального МинДиета настоящий министр – архизлодей, ярый фанатик избавления от избыточной массы – помимо воли начал принимать участие в демонстрации пищевой дисциплины. Схватив министра, машины начали кормить его с ложечки угрюмой серой пищей, утирать салфеткой и впрыскивать ему в рот напиток – а затем, будто случайно, принялись сбиваться с такта, все чаще попадая мимо рта.

Только президент неколебимо стоял, храня достоинство. На всякий случай он сунул одну руку в карман брюк, потому что ощутил озорное прикосновение роботов и не без оснований заподозрил, что его подтяжки перерезаны.

Когда же ему по носу въехали помидором, а задыхающийся МинДиет, из ушей которого текли сбалансированные питательные вещества, принялся извиваться в хватке безжалостных кормильцев, президент зажмурился.

Как ни крути, Шут был всего-навсего самоучкой и любителем, ни разу не работавшим перед настоящей публикой. Он был не в состоянии угадать кульминационную точку представления. Поэтому, исчерпав все свои шутки, он просто-напросто призвал своих вассалов, сделал трехмеркам ручкой на прощание и вышел.

У выхода из Зала его весьма воодушевили овации и смех людей, быстро собиравшихся на улицах, и Шут заставил свои машины развлекать их импровизированной погоней и бегством к катеру, оставленному на окраине столицы.

Он уже собирался сесть в катер, чтобы вернуться на берсеркер и ждать развития событий, когда от толпы отделилась небольшая группа людей, взывавших к нему.

– Мистер Шут!

Теперь актер мог расслабиться и немного посмеяться.

– Мне нравится звучание этого имени! Чем могу служить, господа?

Они с улыбкой поспешили к нему.

– Если вы без риска избавитесь от этого берсеркера или как его там, – заявил их предводитель, – то можете вступить в либеральную партию. В качестве вице-президента!

Шуту пришлось слушать их еще пару минут, прежде чем он понял, что они говорят совершенно серьезно.

– Но я всего лишь хотел посмеяться над ними, – запротестовал он, – заставить их чуток встряхнуться.

– Вы катализатор, мистер Шут. Вы образовали ядро обороны. Вы встряхнули и заставили задуматься всю планету.

В конце концов Шут принял предложение либералов. Они все еще сидели перед катером, беседуя и строя планы, когда на них вдруг пролился свет полной луны планеты А.

Поглядев вверх, они увидели, как громадный берсеркер уменьшается в небесах, устремляясь к звездам в жутком молчании. По случаю его отбытия в верхних слоях атмосферы стали развеваться облачные вымпелы северного сияния.

– Не знаю, – снова и снова повторял Шут в ответ на десятки взбудораженных вопросов. – Не знаю.

Он поглядел в небо, озадаченный, как и все остальные. В его душе снова зашевелился червячок страха. Роботы, изображавшие членов Комитета и герольдов, начали падать один за другим, будто умирающие люди.

Внезапно небеса озарила разрастающаяся вспышка; словно молния, она не нарушила безмолвия звезд. Десять минут спустя поступили первые новости: берсеркер уничтожен.

Затем президент выступил по трехмерке, чуть было не выказав эмоции. Он объявил, что под личным героическим руководством министра обороны несколько доблестных боевых кораблей планеты А встретили и одержали победу над врагом, полностью уничтожив его. Ни один человек не пострадал, хотя флагманский корабль МинОба сильно поврежден.

Услышав об уничтожении своего могущественного механического союзника, Шут ощутил что-то сродни скорби. Но радость быстро прогнала горе. В конце концов, никто не пострадал. Испытав безмерное облегчение, Шут на минутку отвернулся от трехмерки.

И пропустил кульминационный момент речи – президент все-таки забылся и вынул обе руки из карманов.

Министр обороны, а ныне новый кандидат на пост президента от консервативной партии, взбудораженный, пришедший в угрюмое воодушевление после вчерашнего подвига, был озадачен поведением некоторых людей, считавших, что он только испортил шутку, а не спас планету – словно испортить шутку не есть благо само по себе! Но его заявление о том, что берсеркер представлял собой настоящую угрозу, заставило большинство людей снова отдать свои симпатии консерваторам.

В этот насыщенный день МинОб позволил себе урвать минутку для визита в штаб-квартиру либеральной партии, чтобы немного похвастаться. Он милостиво предоставил лидерам оппозиции текст, уже ставший его стандартной речью.

– Когда он ответил на мой вызов и ринулся в бой, мы двинулись вперед, воспользовавшись традиционной тактикой окружения, – так колибри берут в кольцо стервятника. Неужели вы всерьез думаете, что он шутил? Позвольте заверить вас, что берсеркер содрал защитные поля моего корабля, будто шелуху. А затем запустил в меня этой ужасной штуковиной, громадным диском. Может быть, мои артиллеристы были в плохой форме, но, так или иначе, они не сумели остановить эту штуковину, и она врезалась в нас. Признаюсь честно, я подумал, что мне крышка. Мой корабль все еще болтается на орбите для обеззараживания, я боюсь получить сообщение, что металл плавится или что-нибудь в этом роде… Словом, мы ринулись вперед и ударили по разбойнику изо всех орудий. Больше мне нечего сказать о своем экипаже. Но вот чего я не понимаю: как только наши ракеты угодили в цель, берсеркер обратился в дым, словно не имел никакой защиты. Да?

– Вам звонят, министр, – доложил адъютант, который стоял с радиофоном, ожидая возможности вклиниться в разговор.

– Спасибо. – МинОб стал слушать, улыбка сползла с его лица. Он окаменел. – Что показал анализ оружия? Синтетические протеины и вода? – Вскочив на ноги, он устремил вверх испепеляющий взгляд, словно хотел пронзить им потолок и увидеть корабль на орбите. – Что вы хотите сказать? Что значит «всего-навсего гигантский торт»?!

Шут своими стараниями рассмешил других, но ни за что не смог бы исторгнуть смех из себя.

Я же касался разумов тех, кто изо всех сил старался веселиться. Мужчин и женщин, тративших время, богатства и дарования на создание костюмов, музыки и улыбающихся масок, чтобы скрыться от ужасов мира… но не обретавших смеха.

И спасения.

Маска красного смещения

Когда Фелипе Ногара не был ничем занят и оказывался в одиночестве, он всем сердцем отдавался созерцанию того, что привело его сюда, за край Галактики. Покинув роскошные апартаменты, он вошел в личный смотровой купол. Там, в окружении невидимого стекла, он словно стоял на корпусе своего флагманского корабля «Нирвана».

Под кораблем, «ниже» снабженной искусственной гравитацией «Нирваны», находился светлый наклонный диск Галактики, в одной из ветвей которого помещались все звездные системы, исследованные человечеством до сей поры. Но куда бы ни глядел Ногара, везде виднелись яркие пятнышки и точки – другие галактики, мчавшиеся к оптическому горизонту Вселенной со скоростью несколько десятков тысяч миль в секунду.

Однако Ногара прибыл сюда отнюдь не для того, чтобы любоваться галактиками; он хотел поглядеть на нечто новое, на феномен, еще ни разу не виденный человеком с такого близкого расстояния.

Феномен был виден благодаря очевидной деформации света находившихся позади него галактик, а также облакам и потокам пыли, низвергавшимся в него. Звезда, ставшая центром феномена, оставалась недоступной для человеческого зрения из-за своей гравитации. Ее масса, в миллиард раз больше, чем у Солнца, так искривила пространство-время вокруг себя, что ни один фотон света не мог вырваться из нее на волнах видимой части спектра.

Пыльные обломки глубокого космоса кувыркались и бурлили, падая в объятия гипермассы. Низвергавшаяся пыль накапливала статические заряды, пока молнии не обращали ее в сияющие грозовые тучи; вспышки колоссальных молний смещались в сторону красного конца спектра, исчезая из вида у дна гравитационного колодца. Наверное, даже нейтрино были не в силах покинуть эту звезду. И ни один корабль не осмеливался подойти к ней так близко, как «Нирвана».

Ногара прибыл сюда, чтобы выяснить, не грозит ли недавно открытый феномен населенным планетам; обычные светила, оказавшись на пути гипермассы, были бы затянуты в воронку, будто щепки. Но, судя по всему, до эвакуации планет оставалось еще около тысячелетия; до того гипермасса могла пресытиться пылью, и тогда ее ядро взорвалось бы, после чего изрядная часть его вещества вернулась бы во Вселенную в доступном глазу и менее опасном обличье.

Так или иначе, через тысячу лет эту проблему пришлось бы решать другим. Но пока это выглядело личной проблемой Ногары – ибо говорили, что он правит Галактикой, если такое можно было сказать хоть о ком-нибудь.

Послышался сигнал интеркома, призвавший его обратно в роскошные апартаменты, и Ногара быстро прошел к столу, радуясь поводу вырваться из-под чар галактик.

– Что? – спросил он, коснувшись пластины пальцем.

– Государь, прибыл курьер. Из системы Фламланда. На нем доставили…

– Говорите прямо. Доставили тело моего брата?

– Да, государь. Катер с гробом уже приближается к «Нирване».

– Я встречусь с капитаном курьера один на один в Большом зале. Не хочу никаких церемоний. Пусть роботы в воздушном шлюзе проверят эскорт и наружную поверхность гроба на предмет инфекций.

– Слушаю, государь.

Ногара упомянул о болезни лишь для отвода глаз. Иоганна уложила в гроб не фламландская чума, хотя официальная версия гласила именно так. Доктора якобы прибегли к гибернации героя Каменной Россыпи, чтобы предотвратить его неизбежную смерть.

Официальная ложь потребовалась потому, что даже верховный повелитель Ногара не мог вот так запросто убрать с дороги единственного человека, чье вмешательство переломило ход событий в Каменной Россыпи. После этой битвы сложилось впечатление, что жизнь в Галактике уцелеет, хотя бои с берсеркерами все еще не утратили прежнего накала.

Большой зал предназначался для пиров и развлечений: Ногара ежедневно приглашал к себе сорок-пятьдесят человек, находившихся вместе с ним на борту «Нирваны» в качестве советников, членов экипажа или лиц, забавлявших его. Но теперь, войдя в зал, он не увидел никого, кроме единственного человека, стоявшего на часах у гроба.

Тело Иоганна Карлсена и остатки его жизни покоились под запечатанной стеклянной крышкой тяжелого саркофага с собственной системой охлаждения и оживления, управляемой волоконно-оптическим ключом, сделать дубликат которого было невозможно даже теоретически. Этот ключ Ногара потребовал знаком у капитана курьера.

Ключ висел у капитана на шее – понадобилось время, чтобы стянуть золотую цепочку через голову и вручить ее Ногаре. Еще какое-то время понадобилось, чтобы вспомнить о поклоне; он был звездоплавателем, а не придворным. Ногара не обратил внимания на нехватку куртуазности; его губернаторы и адмиралы настаивали на строгом соблюдении всех церемоний, ему же не было ни малейшего дела до жестов и поз подчиненных – только бы они с умом выполняли его повеления.

Лишь теперь, держа ключ в руке, Ногара поглядел на замороженного сводного брата. Участвовавшие в заговоре врачи сбрили бородку и волосы Иоганна. Его губы стали бледными, как мрамор, а невидящие открытые глаза обратились в лед. И все-таки лицо над складками промороженного савана, несомненно, принадлежало Иоганну. Холод был не властен над ним.

– Оставьте меня на время, – бросил Ногара. Потом повернулся к оконечности Большого зала и стал ждать, глядя сквозь широкие иллюминаторы туда, где гипермасса размывала пространство, будто скверная линза.

Услышав, как за капитаном курьера закрывается дверь, Ногара обернулся – и обнаружил, что перед ним выросла невысокая фигура: Оливер Микаль, которого он выбрал преемником Иоганна на посту губернатора Фламланда. Должно быть, Микаль вошел, когда звездоплаватель выходил, и Ногара подумал, что это событие можно счесть в каком-то смысле символическим. Уверенно положив ладони на гроб, Микаль приподнял седеющую бровь, напустив на себя привычный вид: утомление вместе с удивлением. Его одутловатое лицо искривилось в сверхлюбезной улыбке.

– Как там Браунинг? – вслух гадал Микаль, глядя на Карлсена сверху вниз. – Трудом монаршим занят он весь день…[2] и вот награда за добродетель.

– Оставь меня, – отрезал Ногара. Микаль участвовал в заговоре, в который не был посвящен почти никто, кроме фламландских врачей.