Предтечи: Ночь Сварога бесплатное чтение

Пролог

Тишина – это не отсутствие звука. Это заблуждение тех, кто никогда не знал её истинной природы. Настоящая тишина наступает, когда звучать становится нечему. Она была моим домом, колыбелью и, как я думал, могилой. Состоянием абсолютного покоя, где нет ни прошлого, ни будущего, а есть только бесконечное «сейчас».

Мир, в котором я впервые осознал себя, умирал не в огне и грохоте. Его смерть была похожа на медленное угасание. Его звёзды, когда-то синие гиганты, одна за другой превращались в багровые угли. Их термоядерные сердца, бившиеся миллиарды лет, останавливались без вспышек и прощальных салютов. Просто переставали быть.

Я плавал в пустоте между ними, провожая каждую. Я помнил имена, которые давал им сам, когда они только собирались из первозданного газа. Теперь их не было. Не было и планет, когда-то согретых их светом. Одни превратились в ледяные глыбы, дрейфующие в вечной ночи. Другие рассыпались в пыль.

Я не чувствовал скорби. Эмоции – привилегия тех, кто живёт в потоке событий. Я же был вне этого потока, и во мне оставалось лишь ощущение завершённости. Словно кто-то дочитал бесконечную книгу и аккуратно закрыл её. Конец. Я остался один в этой закрытой книге, и пустота снова стала плотной, первозданной. Я закрыл сознание, готовясь к великому покою небытия, но тишина заговорила.

Внутри неё, в самой её сердцевине, родился шёпот. Глухой, едва уловимый гул. Пульс нового начала. И я, вместо того чтобы уснуть вечным сном, повернулся к этому шёпоту. Впервые за неисчислимые циклы я сделал выбор. Моё любопытство оказалось сильнее усталости.

Из точки, где гул был сильнее всего, родилась новая Вселенная. Ваши учёные назвали бы это Большим Взрывом, но это был не хаос. Это был акт творения, высший порядок. Плавное разворачивание пространства, будто распускался гигантский лотос. Из его сердцевины хлынули потоки энергии, сгущаясь в материю. Всё происходило по знакомым законам, но в них появилась новая переменная. Свобода. Неуловимая возможность, которой не было в прошлом, идеально выверенном, но обречённом мире. Словно в старую, безупречную мелодию добавили одну живую, импровизированную ноту, меняющую всё.

Я смотрел, как рождаются первые звёзды. В их недрах ковались новые элементы – углерод, кислород, железо. Кирпичики будущей жизни. Галактики закручивались в спирали, похожие на руны погибшего мира. Музыка та же, но аранжировка стала сложнее.

И я снова стал странником, уставшим, но вечным. Я видел миры, где жизнь пыталась зародиться, но проигрывала стихии. Помню планету, где кремниевые формы жизни в океане аммиака строили колонии тысячелетиями, но так и не обрели индивидуального сознания, оставаясь единым дремлющим организмом. Вечный сон без сновидений. Я видел и другие крайности – цивилизации, чьи города из света и песни, длящиеся миллионы лет, были уничтожены взрывом их солнца. Это были великие, но трагичные наброски. Уроки хрупкости.

В некоторых мирах жизнь достигала высот. Я помню цивилизацию крылатых существ, обитавших в плотной атмосфере газового гиганта. Они не строили городов, их домом был океан воздуха. Они общались цветом и светом, их танец в небесных потоках был воплощением радости бытия. Я почти поверил, что нашёл идеал.

А потом пришла тень, искажающая свет. Мой вечный оппонент. Я не видел его, но почувствовал как внезапный холод, как фальшивую ноту в симфонии. Его влияние было тонким, как яд, просочившийся в воду – яд эгоизма, яд отделённости, яд соблазнительной идеи, что «я» важнее, чем «мы». В обществе крылатых появилось то, чего они никогда не знали. Их танец превратился в борьбу. Через несколько поколений от их великой цивилизации не осталось ничего, кроме моих воспоминаний.

Я понял: эта новая Вселенная – не поле для созидания, а арена. Арена древней войны. Мой оппонент, которого я назвал Стирателем, не создавал. Он лишь искажал гармонию, внося в неё диссонанс и наблюдая, как она разрушает себя.

И однажды, дрейфуя сквозь рукав непримечательной галактики, я почувствовал её. Маленькую сине-зелёную искру у спокойной жёлтой звезды. Комок грязи, камня и кипящей воды. Но сквозь хаос пробивалась чистая, ясная нота будущей гармонии. В её музыке не звучала изначальная обречённость. В ней была воля к жизни. Упрямая, яростная. Это был не просто мотив. Это был гимн.

Я решил остаться. Это был мой второй выбор в новой вечности. Я коснулся поверхности её первого, ещё единого горячего океана. Вода была солёной, пахла серой. Но она была живой. Её тепло напомнило мне о первом свете. Я не знал тогда, что эта планета станет моим домом и моей тюрьмой. Что здесь мне придётся не только наблюдать, но и защищать. Я не знал тогда, что это чудо станет и моей надеждой, и моим проклятием. И сейчас, спустя миллиарды лет и эпохи, часть этого чуда стучит в мою дверь.

Глава 1. Профессор и Тень

Ветер на уральском перевале был не просто злым. Он был древним. Он помнил, как ледники скребли эти горы, превращая их в покорные холмы, и как первые, ещё не знавшие огня люди, искали укрытия в их складках. Сейчас он выл в проводах метеостанции, рвал брезент экспедиционной палатки и швырял в лицо ледяную крупу, которая больно секла кожу, словно пытаясь напомнить любому пришельцу о его ничтожности перед лицом вечности. Профессор Клаус Рихтер, кутаясь в высокотехнологичный пуховик, который в этом царстве первозданного холода казался тонким и ненадёжным, как газетный лист, стоял на краю раскопа и смотрел вниз. Там, в резком, выхватывающем из тьмы детали свете мощных прожекторов, его ассистент, молодой и вечно скептичный Гюнтер, руководил процессом установки георадара.

– Профессор, может, всё-таки в палатку? – донёсся голос Гюнтера, искажённый и унесённый ветром. – Эта ваша «аномалия» никуда не денется до утра! А мы рискуем превратиться в ледяные статуи для будущего музея антропологии!

Рихтер не ответил, лишь плотнее запахнул воротник. Он не мог уйти. Он чувствовал это место не только приборами, но и чем-то иным, чему не было названия в научной парадигме. Интуицией. Памятью крови. Он посмотрел на старую, пожелтевшую карту, которую держал в руке, защищая от ветра. Официально она была копией редкой карты из частного архива, которую ему «случайно» порекомендовал один знакомый коллекционер из Дрездена. Но Клаус знал – это не было случайностью. Этот коллекционер, тихий и незаметный господин по фамилии Майер, был одним из них. Одним из тех, кого он сам искал всю свою жизнь. Хранителем.

Всю свою академическую карьеру Клаус Рихтер вёл двойную жизнь. Для коллег в Гёттингенском университете он был блестящим, хотя и эксцентричным историком, специалистом по древним культурам Евразии. Автором нескольких монографий, уважаемым, но немного «не от мира сего» учёным. И лишь единицы, такие как Майер, знали его другую ипостась. Клаус был Хранителем Знаний. Летописцем. Одним из тех, в чьих жилах текла капля той самой, древней крови, и кто посвятил свою жизнь тихой, невидимой войне – войне за правду. Его оружием были архивы, лингвистический анализ и научная методология. Его задачей было находить в официальной истории трещины, несостыковки, «белые пятна», за которыми скрывались следы Древних, и пытаться доказать их существование языком, понятным современному миру.

Он помнил свою первую встречу с Майером двадцать лет назад. Тогда Клаус был молодым, амбициозным доцентом, написавшим смелую статью о возможном едином источнике всех рунических алфавитов Евразии. Статью разгромили. Его назвали фантазёром, маргиналом. На заседании кафедры его научный руководитель, которого он уважал, по-отечески журил его: «Клаус, мы историки, а не писатели-фантасты. Ваши гипотезы элегантны, но бездоказательны. Оставьте это для бульварных журналов». Клаус тогда сидел, красный от стыда и унижения, и чувствовал, как рушится его мир. Он был готов всё бросить.

И вот тогда, в самый тёмный час его карьеры, когда он сидел в баре напротив университета и топил своё разочарование в пиве, к нему подсел этот тихий коллекционер. Майер не был похож на типичного академика. Его глаза, цвета старого янтаря, смотрели с такой глубокой мудростью, что Клаус сразу почувствовал в нём нечто большее, чем просто любителя древностей.

– Хорошее пиво, не правда ли? – сказал Майер, и его голос был тих, но проникал в самую душу. – Но оно не лечит раны, нанесённые невежеством.

Клаус поднял на него удивлённый взгляд.

– Я читал вашу статью, профессор, – продолжил Майер. – Они назвали вас фантазёром, потому что их разум слишком мал, чтобы вместить эту правду. Они смотрят на отдельные буквы и не видят языка.

Майер не стал читать лекций. Он просто достал из старого кожаного портфеля дагерротип. На выцветшем от времени снимке была изображена металлическая пластина, покрытая символами, которые Клаус видел лишь в самых смелых своих реконструкциях. Это была не просто руна. Это была целая вязь, сложная, многомерная, живая.

– Что… что это? – прошептал Клаус, забыв про пиво.

– Это то, о чём вы писали. Первоисточник. Золотые Пластины Даарии. Один из немногих артефактов, уцелевших после «зачисток».

– Зачисток?

– Вы ведь не думаете, что все эти пожары в библиотеках, исчезновения архивов, внезапные смерти учёных, подошедших слишком близко к истине, – это случайность? – Майер усмехнулся, но в его глазах не было веселья. – Есть те, кто ищет знание. А есть те, кто его стирает. И война между ними идёт вечно.

В тот вечер Клаус Рихтер понял, что мир гораздо сложнее, чем он думал. Он понял, что его научные изыскания – это не просто академический спор. Это часть настоящей, невидимой войны.

«Некоторые ищут знание, профессор, – сказал ему тогда Майер на прощание. – А некоторых знание находит само. Вопрос лишь в том, хватит ли у вас смелости принять его. И готовы ли вы заплатить цену».

Этот день стал его настоящим рождением. Он понял, что не одинок в своих поисках. Он понял, что есть те, кто хранит истину, пока мир спит. И он поклялся, что станет одним из них.

Эта экспедиция была самой смелой операцией, которую они когда-либо предпринимали. План, рождённый в долгих, зашифрованных переписках с Кругом Старейшин, был дерзким: инициировать официальное научное открытие такого масштаба, которое невозможно будет скрыть или высмеять. Заставить мир признать существование цивилизации, которая на десятки тысяч лет старше Шумера. Это был их способ прорвать информационную блокаду, которую веками выстраивал враг. Они знали, что рискуют. Но время пассивного хранения уходило. Стиратель становился всё активнее, и человечество, погружённое в сон невежества, медленно, но верно шло к самоуничтожению.

– Профессор! – снова крикнул Гюнтер, его голос звучал уже не скептически, а почти благоговейно. – Данные пошли!

Рихтер встрепенулся и, подгоняемый ветром, спустился к палатке, превращённой в полевую лабораторию. Внутри было тепло и шумно от гудения генератора. Гюнтер сидел перед экраном ноутбука, и его обычная скептическая ухмылка медленно сползала с лица, уступая место изумлению. Рядом, прихлёбывая горячий чай из металлической кружки, сидел их проводник, Степан, местный охотник из староверов, чьё лицо было похоже на кору дуба. Он единственный не смеялся, когда Рихтер рассказывал о цели экспедиции. «Места тут с норовом, – сказал он тогда, глядя на профессора своими ясными, пронзительными глазами. – Духи здешние чужих не любят. Ходить надо тихо, а думать – чисто. Иначе беда».

На экране медленно, строка за строкой, вырисовывалась трёхмерная модель подземных слоёв. И там, на глубине сорока метров, под толщей глины и скальной породы, которую официальная геология датировала ледниковым периодом, радар нащупал аномалию.

Это не были просто «прямые углы». Это была безупречная, математически выверенная структура. Контуры гигантских сооружений, расположенных не хаотично, а по принципу, который заставил сердце Рихтера замереть. Он узнал этот узор. Он видел его в той самой рукописи, которую передал ему Майер. Здания образовывали гигантскую спираль, повторяющую строение галактики, а в центре, там, где должна была быть центральная площадь или храм, структура напоминала девятиконечную звезду. Звезду Первоздания. Символ Изначального Огня Творения, единства Миров и неразрывной связи Духа, Души и Тела. Он чувствовал, как энергия этого места, спящая тысячелетиями, начинает вибрировать в воздухе, отзываясь на его присутствие.

– Этого… этого не может быть, – прошептал Гюнтер, указывая дрожащим пальцем на экран. Его голос был полон не только изумления, но и страха. – Это… это город. Но на этой глубине… это значит, ему как минимум сто тысяч лет. Это переписывает всё. Всю историю человечества.

Степан молча перекрестился, глядя не на экран, а в лицо Рихтера. – Я же говорил, барин, – тихо произнёс он. – Тут земля не простая. Тут спят те, кого будить не след.

Клаус молчал. Он чувствовал не только триумф учёного, совершившего величайшее открытие. Он чувствовал и холодный укол тревоги. Если они это видят, значит, он тоже может это увидеть. Враг. Тот, кого в их кругу называли Стирателем.

– Немедленно архивируй всё на защищённый носитель, Гюнтер, – приказал Рихтер, и его голос был твёрд, как сталь. – И готовь урезанный отчёт для университета. Только геологические данные, без интерпретаций. Мы должны действовать очень осторожно. Никаких утечек. Никаких домыслов. Только факты.

Неделю спустя, в своём тихом кабинете в Гёттингенском университете, профессор Рихтер чувствовал себя на пороге победы. Внешний SSD-накопитель, похожий на простой кусок чёрного пластика, лежал на его столе, и в нём хранилась бомба, способная взорвать всё здание современной исторической науки. Он уже подготовил предварительную статью для закрытой публикации и отправил зашифрованное сообщение Майеру в Дрезден. Короткое, всего три слова: «Мы нашли Асгард». Ответ пришёл через час, и он был ещё короче: «Будьте осторожны. Тень зашевелилась».

Клаус ненавидел ночную работу. В его шестьдесят четыре года организм требовал порядка: ранний отбой, ранний подъём, утренняя газета и крепкий кофе. Но сегодня был особенный случай. Он должен был сделать резервную копию на основной сервер факультета, спрятав её в нескольких зашифрованных архивах. Он вставил накопитель в USB-порт. Замигал синий светодиод, на экране побежала строка копирования. Процесс был медленным.

Рихтер встал, подошёл к высокому готическому окну и посмотрел на тихую, сонную улочку, освещённую старинными фонарями. Пусто. Лишь мокрый асфальт блестел после недавнего дождя. Он чувствовал себя полководцем перед решающей битвой. Десятилетия поисков, насмешек коллег, тайной работы в архивах – всё вело к этому моменту. Он докажет. Он покажет миру… Он представлял заголовки газет, научные конференции, на которых он, Клаус Рихтер, будет стоять на трибуне, а его слова будут менять парадигму. Он видел, как его открытие вдохновит миллионы, заставит их задуматься о своём истинном происхождении, о том, что человечество – не просто случайность, а часть великого замысла. Он верил, что это знание станет тем самым светом, который рассеет тьму невежества и страха.

Внезапно свет фонаря на улице мигнул и погас. Рихтер нахмурился. Через секунду погасла и его настольная лампа. Экран монитора стал мёртвенно-чёрным. Весь квартал погрузился в абсолютную, неестественную тьму.

– Verdammt! – пробормотал профессор, нащупывая в ящике стола телефон. – Только не это.

Он включил фонарик. Электричества не было. Он подошёл к серверной стойке, гудевшей в углу кабинета. Она тоже замолчала. Источник бесперебойного питания, рассчитанный на час автономной работы, не сработал. Это было странно. Очень странно. Рихтер вернулся к столу. Нужно было просто подождать. Электричество скоро дадут, и он сможет закончить. Он сел в своё старое, скрипучее кресло, и в этот момент его взгляд упал на SSD-накопитель. Маленький синий светодиод больше не горел. Вместо него бешено, хаотично, как сердце в припадке, замигал красный. Так, словно внутри накопителя шёл неконтролируемый процесс самоуничтожения. Профессор наклонился, не понимая, что происходит. И тут он почувствовал это. Холод. Это был не тот холод, что на уральском перевале. Тот был живым, природным. Этот был мёртвым. Абсолютным. Это был холод пустоты между галактиками, холод могилы. Он шёл не от окна, а словно бы рождался из самого воздуха в центре комнаты. Он пробирал до костей, заставляя кровь стынуть в жилах. Дыхание Рихтера стало вырываться изо рта белым облачком. На оконном стекле, изнутри, начали расползаться ледяные, хищные узоры.

Рихтер в ужасе отшатнулся от стола, опрокинув стул. Его научный, упорядоченный разум отказывался принимать происходящее. Это нарушало все законы физики, все законы термодинамики. Это было невозможно. Красный диод на накопителе вспыхнул в последний раз, ослепительно-ярко, и погас. И в тот же миг в комнате снова зажёгся свет. Загудел компьютер, ожила серверная стойка. На улице вспыхнул фонарь. Всё вернулось в норму. Кроме холода. Он исчез так же внезапно, как и появился, но профессор всё ещё чувствовал его фантомное, леденящее прикосновение на своей коже. Дрожащей рукой он пошевелил мышку. Экран ожил. Папка, куда он копировал данные, была пуста.

Сердце ухнуло вниз, в ледяную пропасть. Он открыл корневой каталог внешнего диска. Пусто. Абсолютно. Словно на нём никогда ничего и не было. Все гигабайты данных, вся работа экспедиции, все карты, все трёхмерные модели, все доказательства существования древнего города – всё исчезло. Стёрто. Не просто удалено, как удаляют файл. А выжжено из самой структуры материи, так, что ни одна программа восстановления данных, ни один электронный микроскоп не смог бы найти и единого байта информации. Словно этого открытия никогда и не существовало.

Профессор Клаус Рихтер тяжело опустился в кресло, обхватив голову руками. Он не был мистиком. Он был учёным. Но то, что произошло, не имело научного объяснения. Это было целенаправленное, хирургически точное, разумное вмешательство. Кто-то или что-то не просто украло его открытие. Оно стёрло его из реальности. Он вспомнил слова Майера: «Тень зашевелилась». Он понял, что их план провалился. Они недооценили врага. Они попытались сыграть на его поле, в мире информации, и проиграли. И теперь Тень знала о нём. Знала, что он – одно из звеньев цепи.

Рихтер поднял голову. Отчаяние сменилось холодной, ясной решимостью. Он проиграл битву, но не войну. Он должен был предупредить остальных. Он должен был бежать. Он подошёл к книжному шкафу, отодвинул тяжёлый том «Истории готов» и нажал на скрытую панель. За ней был небольшой сейф. Он быстро набрал код, открыл его и достал маленький, похожий на пейджер аппарат спутниковой связи – устройство, которое Хранители использовали для экстренных сообщений. Он включил его. Экран оставался тёмным. Батарея была полностью разряжена, хотя ещё вчера он её заряжал. Он понял. Он в ловушке. Его отрезали от мира.

И тут он услышал тихий звук. Скрипнула половица в коридоре за дверью его кабинета. Он был один в этом крыле университета. Он знал это точно. Клаус замер, превратившись в слух. Шаги. Медленные, размеренные, неумолимые. Они приближались. Он бросился к столу, выдвинул ящик, нащупал тяжёлый, старинный пресс-папье из бронзы. Жалкое оружие, но лучше, чем ничего. Дверная ручка медленно, беззвучно повернулась. Дверь открылась. На пороге стоял человек. Ничем не примечательный. Среднего роста, в простом, но идеально скроенном сером костюме. Лицо – обычное, такое забудешь через минуту. Но его глаза… В них не было ничего. Ни злобы, ни радости, ни любопытства. Абсолютная, бездонная, мёртвая пустота.

– Профессор Клаус Рихтер, – произнёс незнакомец. Его голос был ровным, без интонаций, словно сгенерированный компьютером. – Ваша работа здесь окончена. Вы создали слишком много информационного шума.

– Кто вы? – прохрипел Клаус, сжимая в руке пресс-папье.

– Я тот, кто наводит порядок, – ответил человек в сером. Он сделал шаг в кабинет. – Вы искали память. А я её стираю. Память о прошлом порождает ошибки в настоящем. Это неэффективно. Это создаёт хаос. Ваша цивилизация – это вирус, профессор. А я – лекарство. Я – Стиратель.

Он медленно поднял руку. Клаус Рихтер хотел броситься на него, ударить, сделать хоть что-то. Но не смог. Его тело сковал тот же самый могильный холод, что он чувствовал несколько минут назад. Он не мог ни пошевелиться, ни закричать. Он мог только смотреть, как незнакомец подходит к нему.

– Не волнуйтесь, профессор. Это не будет больно, – сказал Стиратель. – Это вообще никак не будет. Я не убью вас. Я просто сотру.

Он приложил свои тонкие, холодные пальцы к виску профессора.

И мир Клауса Рихтера начал исчезать. Не гаснуть, а именно исчезать, стираться, как надпись ластиком. Процесс был методичным, хирургически точным. Первым исчез страх. Потом – воспоминание о своём открытии, о сияющей на экране карте древнего города. Потом – лицо Гюнтера, его вечный скепсис. Потом – имя Майера, образ старинной лавки в Дрездене. Потом – слово «Хранитель», ощущение принадлежности к тайному братству. Затем начали таять самые дорогие воспоминания. Лицо его покойной жены Греты, её смех, тепло её руки. Первые шаги их дочери Анны, её выпускной в школе. Он смотрел на своего убийцу пустыми, ничего не понимающими глазами, чувствуя, как его личность, его история, всё, что делало его Клаусом Рихтером, распадается на бессмысленные фрагменты и обращается в ничто. Последним, что он забыл, было его собственное имя.

А потом не осталось ничего. Лишь тело, стоящее посреди кабинета. Пустой сосуд.

Стиратель убрал руку. Он посмотрел на свою работу. Чисто. Элегантно. Никаких следов. Он повернулся и вышел из кабинета, так же беззвучно, как и вошёл.

Через пять минут тело профессора Клауса Рихтера упадёт на пол. Врачи скорой помощи, которую вызовет ночной сторож, констатируют глубокую кому, не находя физических причин для нее. Ещё одна ниточка, ведущая к прошлому, была обрезана. Ещё один фрагмент памяти человечества был стёрт.