Мистер Буги, или Хэлло, дорогая бесплатное чтение

Привет!

Меня зовут Саша, но вы также можете знать меня под псевдонимом Hellmeister.

Я лингвист, сейчас изучаю два индейских языка и дружу со своим бессменным «музом» – духом по имени Щорох.

Очень рада, что эта книга оказалась на твоей полке.

Приятного чтения, мой друг!

А-хо!

«Сочетание самой яркой классики хоррора с психологией убийцы. Можно ли полюбить и спасти монстра? А понять? Готовтесь побывать в самых темных закоулках души психопата. Какой бы привлекательной ни была тьма в его глазах, когда он выходит на охоту, остается только бежать. Хэллоуин не время для любви. Твоя задача – выжить».

Эвелит, автор YouTube-канала Bookish Madness

00 Suicide Squad – SLEEPING FOREST (Instrumental prod. by Leon)

01 Woodkid – So Handsome Hello

02 GXNRC – Hard Drive

03 Train to Mars – Daddy Issues

04 Bad Omens – The Death of Peace of Mind

05 HIM – Join Me in Death

06 Venax – After Dark Slowed

07 Alt-J – Bloodflood Pt. II

08 Carlos Nebot – All the good girls go to hell

09 Eminem – When I’m Gone

10 NLXTN – I Wanna Feel You

11 Sundazer – Closer

12 The Ring Soundtrack – Main Theme

13 Dark Tranquility – Auctioned

14 Isabel Larosa – Haunted

15 Gym Class Heroes – Cupid’s Chokehold

16 Lacuna Coil – My Demons

17 Les Friction – String Theory

18 Les Friction – Here Comes the Reign

19 SVDIST – Feeling (Extended)

20 Les Friction – Your Voice

21 Within Tepmtation – Say My Name

Предупреждения

Хэлло, дорогие!

Рада обратиться к вам со страниц книги и хочу предупредить читателей, которые могли посчитать, что это легкое дарк-романтичное чтение. Книга написана в жанрах психологического триллера с элементами эротики, слэшера и психологических ужасов, а потому повествование содержит ряд тем и мотивов, которые могут показаться некоторым читателям чрезмерно жестокими, морально тяжелыми и кровавыми. Напоминаю, что абсолютно все криминальные моменты, сцены, эпизоды и поступки героев и злодеев в книге ни в коем разе не одобряются и не подвергаются романтизации, поощрению и одобрению.

Немного пройдемся по триггерам:

• сексуальное насилие над женщинами;

• не кровный инцест (сводные дядя и племянница);

• моральное издевательство над героями;

• плен и нежелательная беременность от насильника;

• жестокие убийства с пытками (вырывание ногтей, зубов, физические истязания с применением посторонних предметов, удушье);

• секс с использованием посторонних предметов, который привел к летальному исходу жертв;

• возбуждение от убийства (не забываем, что речь идет о серийном убийце);

• сексуальные пытки;

• употребление алкоголя;

• пренебрежительные и уничижающие высказывания из уст злодея в адрес групп людей, различающихся по половым, социальным, расовым признакам и не соответствующих его искаженному представлению об «идеале»;

• секс с принуждением;

• многочисленные и подробные описания смертей.

И не забывайте: каким обворожительным ни показался бы вам злодей этой книги, помните слова, сказанные им самим о себе, – он монстр, неспособный к исправлению и прощению, и таких людей, как он, необходимо избегать.

С уважением,

Саша Хеллмейстер

Пролог

Интересно, успею я все рассказать? Надеюсь, да. Потому что у меня немного времени.

Меня зовут Хэл Оуэн. Мне тридцать четыре года. Я живу в Нью-Джерси, округе Кэмден, в маленьком городе Мыс Мэй. Нью-Джерси всегда был в тени огромного Нью-Йорка: в Нью-Йорке я появляюсь только по работе. Я работаю междугородним курьером и иногда езжу в Нью-Йорк на электричке, потому что там мой головной офис. Я зарабатываю очень неплохо и мало трачу. Еще у меня осталось кое-какое наследство от матери. Это приличная сумма. Матушка всегда учила меня бережливости. Она говорила: «Заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами». Она говорила еще, что человеку страшно остаться без денег и что все беды – тоже от них. Я так не думаю.

Все беды от разнузданности. Оттого, что люди перестали быть достойными. Оттого, что нас трудно посчитать цивилизованными. Жак Фреско – жалко, он уже умер – однажды сказал, что человечество еще совсем не цивилизованное. Что мы только идем к этому. Согласен ли я? Да. Но мне кажется, что не к, а от. Вот как мы стагнируем.

Женщин больше не назовешь «леди». Побойтесь бога, они все сильные и независимые! Я однажды открыл перед девушкой дверь, а она ударила меня по пальцам – мне было не больно, но как-то мерзко. Но я их понимаю. Они не виноваты. Всему виной мужчины… Мужчины больше не ведут себя как джентльмены, в том все и дело. Оттого и они осучились.

Вся эта новая философия – сильные женщины, немужественные мужчины. Все это – и громкие слова, что ты можешь все, и все тебе дозволено, и всего добьешься, стоит только захотеть, – дерьмо собачье, которое показывают в рекламе прокладок по центральному телевидению. Тех, кто говорит такое, нужно казнить, как в Древнем Китае, бамбуком. Знаете, как это делали? Сначала затачивали ростки молодого бамбука, чтобы из них получились копья. Затем подвешивали казнимого над ними горизонтально, спиной или животом – ну это неважно. Бамбук быстро рос вверх и прорастал сквозь человека, в брюхе его, значит. Вот всех этих говнюков, которые делают из людей моральных уродов, тоже хочется туда. Говорят, так пытали пленных японцы во Вторую мировую. Что ж, не зря мы по ним шарахнули «Малышом».

Молодых людей этим смущают, им нагло лгут. Пудрят мозги. Мне тридцать четыре, и я знаю, что один хороший электрик стоит двадцати политиков и что любая женщина прекрасна, когда ждет ребенка. Это святая истина. Потому что вы все в курсе, что такое добро и зло, что такое хорошо и плохо, если, конечно, у вас были хорошие родители и учителя, в общем, те, кто это мог пояснить. А если нет, что ж. Не завидую, если однажды наши пути пересекутся.

Я знаю, что не терплю цветных, особенно черных, хоть и не всех. Среди них бывают исключения. И не потому, что я расист: просто большинство из них – наглецы и говнюки и у них отсутствуют какие-либо манеры и принципы. Они плодятся как кролики, трахают своих и наших женщин, а потом бросают их с детьми одних барахтаться в этой клоаке. Они сколачиваются в банды и устраивают разборки в любом месте и в любой час. Они насилуют, убивают, спиваются, обвиняют полицию в расовой ненависти и потом громят магазины других цветных. Если была бы в мире кнопка, уничтожающая всех таких ублюдков, – я б ее нажал не задумываясь. Да. Я голосовал за правых, кстати, на последних выборах, но победили все равно леваки.

Раньше я работал на Ю-Пи-Эс, но в конце концов ушел оттуда. Мне не понравились поправки в выплате соцпакета. Три года я работаю на «ФедЭкс» и ношу их форму с фиолетовым логотипом. Комбинезон в последнее время мне жмет в груди. Я стал уделять своей форме больше внимания. Много бегаю, занимаюсь спортом, прошлой весной был на соревнованиях штата по триатлону и занял второе место. В местной газете даже напечатали мою фотокарточку. Серебро – это хорошо, но хотелось бы, конечно, победить.

Я не ем все это фастфудовское дерьмо из «Бургер Кинг», «Чикерс», «Шейк Шэк» и «Вотэбургер». Мое тело – мой храм. Все дела.

Я стригусь только в парикмахерской у Клары Бург, сколько себя помню. Ей пятьдесят два. Она делает лучшую стрижку. Она точно знает, что мне нужно. Я просто сажусь к ней в кресло, она накрывает мне плечи специальным воротником, говорит: «Какой ты большой стал, Хэл, еще больше прежнего», – и начинает очень аккуратно мыть мою голову. Каждый раз после ее мягких рук с меня словно груз спадает. Так хорошо становится, как после исповедальни. Даже лучше. Потом она берет машинку и очень коротко меня стрижет. Это называется «бокс». Я стараюсь не запускать волосы и не отращивать их. Мне не идут длинные. Я всегда стригусь только так: бокс или полубокс. Зимой и осенью – второе, потому что все равно чаще ношу бейсболки.

У меня дом на Холлоу-драйв. В нем два этажа и подвал. Чердак технический. Есть небольшой дворик. Лужайка, клумба, почтовый ящик – все как у всех. Недавно я поменял окна на отличные, звукоизоляционные. Они блокируют любой шум изнутри и снаружи. В гостиной они пластиковые. Захочешь разбить… ну удачи тебе. Я и новые двери поставил, тоже с шумоизоляцией. В подвале дверь такая же, как входная. У нее широкий профиль и внушительный набор замков. Я всегда держу ее закрытой.

Езжу я на старом коричневом «Плимуте Барракуда». Ну и что? Подумаешь. Денег хватает, чтобы я просто так пришел в дилерский центр и выбрал любую тачку среднего класса. Неплохую какую-нибудь. Но я не хочу. Мой «Плимут» бегает очень бодро, я каждый сезон езжу в автомастерскую. Хотя я уже говорил, у меня есть накопления. С этим порядок.

Однажды какой-то урод черножопый битой снес у «Плимута» боковое зеркало. Ему просто так вздумалось. Он не знал, куда девать эту дурь у себя из башки. Выбежал от подружки и – бам! – просто выместил злость на «Плимуте». Он потом пожалел об этом. К слову, я хорошенько застраховал дом и машину, в наше время без этого никуда.

И тут меня перебили. Это значит, мое время кончилось.

– Пожалуйста, – сказала она очень сипло, – пожалуйста…

Я немного задумался и не выпустил ее горла из ладони, когда стоило бы. Она вся выгнулась мне навстречу, выпучила глаза. Ее красота куда-то мигом делась: из-за глаз она стала похожа на рыбу без воды; открытый рот, которым она хватала воздух, добавлял сходства. У нее из промежности тоже пахло рыбой. Она вся была скользко-красивой, блестящей, перламутровой. Манящей, но нечистоплотной.

– Ты меня удушишь… – снова сипнула она, схватившись за мое запястье всеми десятью пальцами.

И я ее отпустил.

Она сделала хриплый вдох и села, держась за шею так, словно защищала ее. От меня защищала. Я пристально посмотрел на нее.

– Сволочь, – сказала она с ненавистью, смаргивая слезы. Длинные накрашенные ресницы осыпались черными мушками на смуглое лицо, щеки были в туши, а губы – в красной помаде, как в крови. Я вытер ее с собственных губ запястьем и поморщился. От ее языка на моем остался вкус клубники, а еще – несвежего дыхания. Этот запах, он шел откуда-то изнутри. Из нее. И я подумал: ну надо же. Эта сука воняет, будто уже сгнила.

Я молча встал с дивана и прошел в угол комнаты. Я трахал Клэр – ну она сказала, что ее так зовут, не вижу смысла в этом сомневаться – в собственной гостиной. Она безо всяких проблем поехала ко мне домой. Она не проститутка, в общем понимании, конечно. Просто женщина в поисках свободных отношений. И приключений на свою задницу. Мы познакомились с ней в «Тиндере», она написала, что хочет развлечься. Она была не местная, а из Ламбертвилла. Я оставил свои фотографии, две: одна портретная, по плечи, другая – с заливом Делавэра, на мысе Кейп-Мей. На ней был красивый красный закат. В этом закате моя белая короткая стрижка казалась затканной в розовый. Странно и смешно: я подумал, это развеселит девушек, и не ошибся. Она написала мне: привет, клубничный красавчик. Я сразу понял, что она любит таких. Что она не леди, мать вашу. Что она, в общем, мой клиент. Я предложил ей встретиться. Она сразу согласилась. Она попросила мое фото – я сделал и отправил. На снимке я был в белой рубашке, на две пуговицы расстегнутой на груди. Я так часто ношу: не люблю воротники, они меня душат. У меня открытая улыбка, я в курсе этого, потому что так часто говорили все, кто меня знает (плохо знает): со школы еще. А вот на днях, кстати, сняли на рекламу штата для ФедЭкс. Там просили сделать пару фотографий сотрудников. Они сочли меня достаточно фотогеничным, чтобы поместить на листовки с акцией компании. Потом эти листовки они рассовали по коробкам, и когда мы доставляли их в офисы или дома, выходило, что всюду была теперь моя физиономия. Я там в форменном комбинезоне с фиолетовой нашивкой, в бейсболке, в рабочих перчатках. Улыбаюсь и показываю большой палец, типа, с вашей посылкой все в порядке.

Поэтому она легко согласилась со мной встретиться. Я заехал за ней на машине. Конечно, она немного скривилась, когда увидела мой «Плимут». Это был второй звоночек для меня, похоронный колокол – для нее. Пошлая, вульгарная, алчная сука. Я сидел за рулем и щурился, пока разглядывал ее. Она была в коротких джинсовых шортах и открытой блузе. Кажется, ничего особенного – все так ходят, осень выдалась слишком жаркой. Хотя в прогнозе погоды говорили, это последний день «индейского лета». С завтрашнего сразу сильно похолодает. Предпосылки есть: нынче к вечеру поднялся сильный ветер с залива. Там же Атлантический океан.

Мы съездили с ней в кафе в ее городишке. Потом, после, когда я заплатил за обед, долго целовались прямо в машине. Я был джентльмен, ну вы знаете: ухаживал за ней, слушал все, что она там молола. У нее были красивые темные волосы, но – увы – смуглые женщины мне не нравятся. Я и сам загорелый, даже очень. Не сразу люди соображают, что я белый парень.

Она уже в машине хотела сделать мне… ну вы понимаете. Приятное ртом. Но не уверен, что от нее это было бы таким уж приятным. Единственный раз, когда мне было хорошо, – с Хейли. Она была идеальна во всех отношениях. Почти абсолютно во всех.

Не то что это шлюха Клэр. Я мягко улыбнулся ей тогда, взял за плечи и сказал: «Милочка, давай лучше прокатимся до залива». Ехать час, а у меня там дом. В доме все удобнее, есть кровать и всякое такое. Она сказала мне, что хочет сейчас, и у нее в глазах мелькнуло что-то жадное. Я понял: она не знала, ехать со мной или нет. Стоит ли того потраченное время. Я поднял ее на руки, вжал спиной в руль, и она ощутила, что я возбужден. Клэр откинула голову. Обняла меня за шею и положила ладонь на затылок. Это было слишком: слишком лично, слишком интимно. Так было делать нельзя, но она не знала, конечно, и я взял ее за руку и просто убрал себе на плечо. Я знал: сейчас опасно начинать, опасно, потому что она может встать и уйти, получив свое. Я ссадил ее с рук и, нежно поцеловав, сказал, что хочу еще и хочу больше, но не так.

Она еще посмеялась: романтик, значит. Я скромно опустил глаза. Вообще-то да. Если дело касается женщины, которую я люблю, весь мир вокруг нее я буду подстраивать так, чтобы она жила в нем легко и счастливо. Ну да, я отдаю себе отчет, кто такой, кем работаю. Я не богач, не изобретатель, не филантроп, не крутой парень. Просто Хэл Оуэн из округа Кэмден.

Итак, мы с Клэр привели себя в порядок, сели на свои места и поехали на залив. Она вся разрумянилась. Я старался сохранять спокойствие. Это получалось хорошо. Я ее даже не хотел. Не было никаких причуд от незаконченного секса. Мы доехали за час, погуляли по пляжу. Я был с ней ласков и обходителен и снял рубашку, чтобы накрыть ее плечи от ветра. Она очень внимательно посмотрела на мое тело: на торс, обтянутый футболкой, на руки. Она не знала простой истины. Сильный мужчина хорош, только когда он на твоей стороне. Иначе – подумай, хватит ли у тебя сил завалить меня нахрен, чтобы в случае чего сбежать.

После залива мы поехали ко мне домой. Уже вечерело, но было такое прекрасное время, когда все только через час возвращались с работы, и улицы оставались пусты. Она хотела побродить по моему двору. Я не стал рисковать. Просто взял ее на руки у машины – она еще взвизгнула, – и отнес прямо в дом. Там, в коридоре, мы начали снова целоваться. И вот так мы оказались здесь.

Пока она всхлипывала и ощупывала свое горло, я подошел к углу, взял железную кочергу – камином я не пользовался вечность, но кочерга осталась – и пошел к Клэр обратно, опустив руку вдоль бедра. Она не сразу заметила, что я держу при себе. А потом мне стало все равно.

Она завизжала, закричала и упала на локоть, закрываясь руками. Я занес кочергу и с силой опустил ее на колени Клэр – несколько раз. От боли она рыдающе завопила, и впервые что-то во мне на самом деле поднялось. Я вскинул подбородок и схватил ее рукой за горло, как прежде. Клэр вцепилась ногтями мне в эту руку, но я отвел ее от себя и сломал запястье.

Хрусть, хрусть – как сладкий хворост.

Боже, как она орала. Меня мурашками пробрало, пока не начала сипеть. Я за горло нес ее до двери в подвал и держал на вытянутой руке, пока не открыл замки. Затем спустился с ней по лестнице. Она качалась в моей руке, как дохлая рыба, и была уже вся синяя. Прекрасно.

В подвале у меня все было по полочкам. Все – очень аккуратно. Но если кто чужой посмотрит, подумает: ну обычный подвал, чего в нем такого? Я специально устроил все неприглядно. Ни в жизнь не скажешь, что здесь я убивал людей.

На столярный стол, весь в стружках, я кинул Клэр. Она ударилась о доски спиной и застонала, хныча от боли. Баюкая, прижала свою сломанную руку к груди. Я с отвращением посмотрел на нее. На темные волосы, разметавшиеся по плечам, на такой же точно треугольник внизу живота. На дрожащие пальцы с длинными алыми ногтями.

– Боже мой, – сказал я вслух, – вот это безвкусица.

Я притянул ее к себе за лодыжки, не слушая, что она кричит, как плачет и отбивается. Пусть. Мне так даже лучше. Она что-то сказала про ребенка. Я спросил: у тебя есть ребенок? Она ответила: да. Девочка, четыре года. Я покачал головой. Я не поверил ей. Но даже если дочка есть, ей лучше не смотреть на такую мать. Спросил, почему она скрыла это в анкете. Тогда Клэр зло заорала, что с женщинами с детьми знакомятся куда реже.

Тогда я снял ремень из петель джинсов и накинул ей поперек шеи. Пряжка вонзилась в гортань; Клэр начала биться и синеть, дрыгала коленями, махала руками, как припадочная, и даже полоснула ногтями мне по плечу. Я в бешенстве убрал ремень и врезал ей в челюсть кулаком. Что-то хрупнуло. Она выплюнула густую слюну с кровью, и там было что-то белое. Два зуба. Она заплакала было, но это уже поздно – я просто схватил ее за руки, сломал второе запястье (оно тоже хрустнуло, как хворост из упаковки) и поискал на полках плоскогубцы.

Сказал ей, что она виновата сама, и ухватил ноготь на правой руке, на указательном пальце. Пришлось здорово попотеть. Сначала щипцы откололи кусок ногтя, потому что он был акриловый, плотный: со второго раза удалось поддеть его весь и сорвать с пальца. Она выла, как сука, и молила остановиться. Я сказал: как только, так сразу, и взялся за другой ноготь.

И так еще девять раз.

Когда у нее нечем было больше меня расцарапать, я в нее вошел. Член стоял колом; мне нужно было погрузить его куда-то, в любую узкую глубину. Я представлял, как Клэр хрипнет и задыхается, и от этого голова тяжелела. Тогда взял ремень и сунул его ей в зубы, чтобы она не стонала так громко. Входил и выходил, погружался и вынимал. Я имел ее, словно ножом резал. И вот это было прекрасно. Ее глаза стали багровыми. Ее лицо обрело кроткое выражение. Она не двигалась подо мной и не трогала: раскинулась на столе и смотрела в потолок, постанывая.

Как и всегда, я кончил единственным возможным образом. Положил руку ей на горло.

– Тебе есть что сказать? – спросил я напоследок.

– Ты сгоришь в аду, Гейб, – бросила она. На губах где-то была кровь, а где-то – ее эта пошлая клубничная помада.

Я равнодушно пожал плечами. Встал ей на ноги коленом. Чтоб не брыкалась.

– Забавно, – сказал напоследок, прежде чем сломать ей шею и со стоном долго кончить внутрь. – Но меня как раз зовут Хэл.

Глава первая

За неделю до Хэллоуина

– Бруно?

Несносная собака снова куда-то делась, но на этот раз, кажется, с концами. С тяжким вздохом Констанс разогнулась. До того она прижалась ладонями к гравию, где стояла машина: вдруг пес залез под джип? Он любил так делать раньше. А вообще, за ним нужен глаз да глаз: он ужасно неприспособленный и не вылезет, даже если джип по нему проедется. Бруно – настоящий глупыш. Он добряк, но у него напрочь отсутствует чувство самосохранения. Наестся и спит где попало, даже в небезопасных местах. Или спрячется нарочно, заигрывая с хозяевами. Чтоб его!

– Бруно! – Нет, его нигде не было. Констанс встала и отряхнула джинсы. Затем сложила ладони рупором. – Бруно-о!

Куда мог деться ласковый домашний кавалер-кинг-чарльз-спаниель? Маленький добрый компаньон, бело-коричневый друг, пожиратель конфет и кружочков свежего огурца, его любимого лакомства? Констанс запахнула на груди свитер: похолодало, даже очень, притом со вчерашнего дня. Вот только прошлым утром было так жарко, что она в летнем платье и кедах спасалась в тени с холодным кофе. А сегодня уже нет.

– Бруно! – позвала снова, пытаясь найти его взглядом во дворе.

Папа объявился на крыльце. Он держал в руке черный старомодный рабочий чемоданчик, прямо как кейс из девяностых, когда адвокаты носили в таких документы.

– Ты что-то потеряла? – спросил он.

– Свою совесть! – мрачно сказала Джорджия у него за спиной.

Она была ему женой, а Констанс – мачехой.

– Семь часов утра, а ты орешь так, что я встала без будильника. Хотя поставила два.

– Говорят, первый будильник нужен для человека, которым ты мечтаешь стать, – невинно прокомментировала Констанс, – а второй – для того, кто ты есть на самом деле.

– Очень остроумно.

– Что такое, милая? – отец спустился во двор и захрупал по гравию ботинками. – Что стряслось?

Констанс вздохнула и сложила на груди руки.

– Утром или ночью… не уверена, когда именно… но кто-то зашел ко мне в комнату и забыл закрыть дверь. И Бруно, наверное, оттуда сбежал.

– Ну ты искала в доме?

– Там его нет. Он мог просочиться в собачью дверцу и дать деру. Он еще очень глупый. – Констанс взглянула на наручные мамины часики на кожаном шнурке. – А Стейси приедет через полчаса. И я еще не собралась.

– Я уверен, Бруно найдется, – заверил отец. – Обязательно. Поезжай, милая. Мы с Джо за ним присмотрим.

– Он маленький, – небрежно сказала Джорджия, убирая черные волосы в хвост. – Запрятался куда-нибудь и спит. Или выбежал на дорогу. Ты там смотрела? А то, может, по твоему Бруно уже проехались раза…

– Джо, – перебил отец и сделал особый взгляд. Словно говорил: не нужно ей знать ни о чем таком, ты с ума сошла? Даже если пса раздавили, как пакет с йогуртом.

Констанс остолбенела, но не потому, что была шокирована словами мачехи. Она давно знала, что та точит на Бруно зуб. Сейчас Констанс подумала: а не Джорджия ли постаралась, чтобы веселый спаниель, этот вечно гавкающий звоночек, куда-то делся?

Она не показала виду, что эта мысль пришла в голову, и не показала, что отец тоже хорош, вообще-то. Кем он ее считает, ребенком? Думает, она не заметит эти переглядки?

– Пойду еще раз поищу его в доме, – сказала Констанс. – И оденусь.

– Ну вот и правильно, – пробормотал мистер Мун и проводил глазами дочь. – И, дорогая, не забудь снести вещи вниз, Джо одна не справится. Ты уже освободила комнату?

Конни напряженно кивнула.

– Славненько! – папа обрадовался. Пошел к машине. – На Хэллоуин уже не увидимся, так что – пока, дорогая!

Он не обнял напоследок, и Конни только помахала рукой, зная, что они не увидятся дольше, чем до Хэллоуина. Гораздо, гораздо дольше.

Констанс Мун было двадцать лет. Двадцать один должен был исполниться пятого ноября: она планировала отметить с подругами. Зная, что до Рождества домой не доведется больше приехать, она три дня провела здесь, в Ламбертвилле, потому что хотела еще немного побыть с отцом, прежде чем тот вычеркнет ее из своей жизни, как вычеркнул мертвую первую жену. К тому же Джо попросила ее освободить от вещей старую спальню. Там теперь будет детская.

Очень скоро, через три месяца, этот дом перестанет быть ее в полной мере, потому что комнату займет младшая сестра. Новость, что у отца с Джорджией будет общий ребенок, здорово выбила Констанс из колеи. Она поняла, что с тех пор мечтать о разлуке между этими двумя бесполезно. Что она останется почти совсем одна, и это навсегда. Что младенец потребует всех отцовских сил, его заботы, его любви и ласки. Она знала (наверное) – он не перестанет любить ее, но разделит эту любовь и будет совсем иначе относиться к Констанс. И к Джорджии тоже.

Она перестанет быть просто мачехой. Она станет матерью его ребенка.

К Рождеству малышка родится. У Джо под свитером уже был заметен округлившийся живот. Констанс иногда смотрела на ее узкое красивое лицо и ненавидела за то, что Джорджия по иронии жестокой судьбы была отчасти на нее похожа. Ей было только тридцать два, и многие считали их с Констанс сестрами. И хотя сама Констанс предпочла бы никаких дел с Джо не иметь, понимала – не ее ума теперь это дело. Отец выбрал эту женщину. И точка. У него новая семья, жизнь с чистого листа – они говорили об этом. Папа пояснил, что дома часто гостить теперь нежелательно и приезжать – тоже: это раздражает Джо, поскольку напоминает ей о первом браке, а она бы этого так не хотела. Задача же Конни – учиться как следует. И больше никогда не возвращаться домой.

Конни взбежала по ступенькам, толкнула дверь и вошла в дом. За спиной услышала, как переговариваются отец и Джо. Констанс на мгновение обернулась и в узкую щель закрывающейся двери увидела, что Джорджия подошла к Гарри Муну и обняла его за талию. Он обнял ее в ответ, прислонил ладонь к округлившемуся животу. Констанс скривилась.

«Иногда ненавижу их обоих за то, что поступают так», – подумала она, но тут же постаралась отбросить эти мысли. Глупые. Неправильные. Опасные, опасные мысли.

– Да кто я такая, чтобы вмешиваться, – пробормотала она и пошла к себе наверх.

Он счастлив. Остальное – не мое дело. И пусть это так, но – дьявол – они все равно злят ее!

Констанс раздраженно выдохнула и заперлась в спальне. Вчера она забыла закрыться на замок, и вот результат. Она готова была клясться – это Джо нарочно распахнула дверь настежь, чтобы Бруно убежал. Она терпеть не могла эту собаку. Отец относился к Бруно как к неизбежному бедствию: дочка получила его полтора года назад в подарок на выпускном балу от своего кавалера. Ну не выкидывать же на улицу щенка! Его оставили дома, в Ламбертвилле, потому что в общежитие с животными было нельзя, даже с такими милыми. Констанс училась в колледже Санта-Роза в Олбани и жила в корпусе Пайн-Хиллс. Там было много направлений, но она выбрала факультет искусств и гуманитарных наук, мечтая однажды стать профессиональным художником-аниматором. В ее планы щенок от бывшего парня, Харви Китона, который в первую же неделю студенческих вечеринок изменил с ее бывшей подругой, никак не входил.

Но у Бруно были смешные рыжие бровки запятыми на молочной шерстке и висячие карамельные ушки. Мокрый нос и теплый взгляд. Даже отец полюбил этого весельчака. Бруно с веселым повизгиванием бросался ему на грудь всякий раз после работы. Встречал у двери, лаял, и его коротенький хвостик нетерпеливо вилял из стороны в сторону.

Привет, дорогой хозяин! Я тебя так заждался!

Констанс сглотнула горечь и достала из-под кровати, на которой остался только пустой матрас и две подушки без наволочек, спортивную сумку. Туда она сложила все заранее приготовленные вещи: и кофр с предметами личной гигиены, и свитер, и худи, и пару футболок, и платье, и джинсы, и, конечно, костюм на Хэллоуин. Она осторожно разгладила черную ткань, затянула плотнее прозрачный пакет и аккуратно поместила поверх всех прочих вещей. Затем ушла в ванную комнату.

Очень скоро эта теперь уже пустая, чужая комната, этот дом, эти коридоры и чердак, где она так любила играть в прятки и где папа ставил ей вигвам, чтобы она устраивала там с подружками ночевки, – все это больше не будет принадлежать ей. Тихое счастливое детство прошло так быстро, что Констанс не успела даже попрощаться с ним. Последние годы были омрачены смертью матери, Мелиссы Мун.

Все банально: пароксизм наджелудочковой тахикардии. Такой болезни Констанс до четырнадцатого июля две тысячи восемнадцатого года даже не знала. Это особый вид аритмии. Возникает внезапно. И так же внезапно заканчивается. Они с отцом не знали, что было с мамой: у нее случались малозаметные приступы, похожие на приливы давления, один за другим, но она говорила, что ей просто нужно полежать и отдохнуть. В первые сутки подумали, она переутомилась. На вторые она запретила вызывать скорую и задыхалась от страха и гнева, если брались за телефон. Она боялась больниц. Она бегала в туалет, ее тошнило, сердце сжимало, как рукой. Она двое суток жаловалась, что кружится голова. Гарри Мун ничего не сделал, Конни вызвала скорую, но отец сердито вырвал телефон и отменил вызов. Перед смертью Мелисса обильно помочилась, вся вспотела, устало сказала, что все же показалась бы врачу. На том дело кончилось.

Констанс взяла с полки фотографию матери и задумчиво провела по пыльному стеклу пальцами. Под ним мама улыбалась в окружении старших родственниц на собственной свадьбе. Там были бабушка Тереза, двоюродная тетя Регина, кузина Леа. Всех их уже не осталось в живых. Констанс равнодушно села в кресло против окна и закусила губу. А это кто такая, по левое плечо от мамы? Справа бабушка Тереза: поправляет фату на дочери. Мама смеется, в руке у нее – неожиданно – бутылка с шампанским. Слева стоит среднего роста женщина с золотистыми кудрями. Она чем-то похожа на бабушку, у нее такой же прямой нос и мягкий овал лица. И Констанс подумала, что это, наверное, ее двоюродная бабушка, сводная сестра бабушки Терезы. Она много раз слышала о ней от мамы и от ба: мать Терезы Кисс, в девичестве Тернер, сошлась со вдовцом, у которого была дочка по имени Гвенет, младше Терезы на два года. Любопытно поддев рамку ногтями, Констанс убрала стекло и вынула фото, посмотрев на подпись на обратной стороне, сделанную изящным почерком:

Мелисса Мун, Тереза, Леа, Регина и Дженни Кисс, Гвенет Оуэн

Кловерфилд, 1988 год

Как давно это было. Констанс даже вообразить трудно насколько. Одно дело – смотреть фильмы и документалки о восьмидесятых, читать книги и слушать музыку, другое – думать о том, что в эти годы поженились твои родители. Отцу ведь сейчас пятьдесят три, а маме – маме был бы пятьдесят один год. На снимке же ей вечные восемнадцать.

Она здесь даже младше собственной дочери.

С улицы кто-то вскрикнул. Констанс подняла глаза от снимка, встала и подошла к окну. На улице было свежо, оранжево и пасмурно: идеальный Хэллоуин, а в комнате – пыльно и темно. Она смотрела, как отец весело кружит Джорджию на лужайке возле машины, и на их лицах были улыбки.

Констанс хорошо помнила, как отец кружил когда-то маму – и ее тоже, и знала, что ревновать его к Джо очень глупо, но ничего не могла с собой поделать. Дурные мысли лезли в голову. Она хотела поскорее уехать отсюда и забыться, потому что мир казался небезопасным и до странного опустевшим. В восемнадцать с половиной она окончила школу, в девятнадцать узнала, что отец женится снова и ей больше нет места в его жизни. Что ждало за поворотом? Неизвестность. Если раньше она знала, что будет, то теперь – нет.

Что-то тихо хрустнуло в кулаке. Констанс вздрогнула и опустила глаза: это смялся ламинированный снимок.

– Черт.

Она быстро разгладила фотобумагу и сокрушенно вздохнула, помещая «свадьбу в Кловерфилде, 1988 год» обратно в рамку. С каким удовольствием сейчас она съездила бы в гости к бабушке Терезе!

Бабуля не появлялась у них в гостях последний год перед смертью, потому что невзлюбила зятя. Гарри Мун променял жену на вертихвостку моложе себя на пятнадцать лет. Она поджарая, как борзая, у нее наглая усмешка, у нее недобрый взгляд. Такие обычно уводят мужиков из семьи. Но Тереза ненавидела Гарри больше, потому что он позволил сделать это с собой, и его вины было куда больше. После бабушкиных похорон Конни узнала, что она была права. Отец изменял с Джорджией еще до того, как мать умерла.

Нестерпимо захотелось снова войти в знакомый дом. Ну и пусть больше там не будет витать запах овсяных печений, которые бабуля пекла к каждому приезду своей любимицы Конни. Но те комнаты и коридоры, фотографии вдоль лестницы и большой уютный сад Констанс не забудет никогда. В двадцать один этот дом будет принадлежать ей, и у нее будет свой уголок. Место родом из прошлого. Она знала из завещания бабушки, оглашенного через две недели после ее кончины. Этот дом был для Констанс светлой гаванью родом из детства; местом, которое она пока утратила, но куда очень хотела бы вернуться.

Особенно сейчас, в Хэллоуин.

Бабушка обожала Хэллоуин. С тех пор, как Констанс исполнилось пять и она захотела ходить по домам за сладостями с котелком в руке, ба всегда забирала ее к себе в этот день, а то и на всю последнюю неделю октября. Она звала ее Конни, моя Конни, с удовольствием украшала дом и двор гирляндами-фонариками, светильниками Джека из тыквы и репы, свечами, пластиковыми скелетами и привидениями. Больше всего бабушка любила наряжать внучку: заранее они продумывали и шили самые красивые на всю округу костюмы, и кем только Конни ни была – от салемской ведьмы Мэри Сибли до Бекки Тэтчер, от Уэнсдей Аддамс до морской сирены. Да, бабушка знала много страшилок, а в комоде под телевизором у нее было полно пыльных кассет, которые она включала, когда Конни собиралась с подружками на хэллоуинскую ночевку. Констанс улыбнулась, вспомнив, как они с девчонками стелили на ковре в гостиной спальные мешки, бабуля оставляла им сладости и попкорн и включала «Дракулу» Копполы, «Американского оборотня в Лондоне» восемьдесят первого года, «Носферату» или «Хэллоуин» семьдесят восьмого года. Подружки могли не спать хоть всю ночь. Визжали от ужаса, пищали, объедались сладостями, а потом засыпали прямо в своих костюмах. Счастливые были времена!

Этот Хэллоуин совсем не похож на те, которые с такой любовью вспоминала Конни. Год назад она отмечала в кампусе с другими студентами, но быстро поняла, что большая тусовка и пьяные вечеринки с кучей незнакомцев – не ее тема. В этот раз все должно быть иначе. Стейси и Оливия приедут с минуты на минуту, они уже забронировали небольшой коттедж в Кромберри – пять миль от колледжа. Девчонки приедут со своими парнями, а кроме них и не ждали никого.

– Будет хороший теплый междусобойчик, – обещала Оливия. – Тебе точно понравится.

Больше всего на свете Конни хотела бы попасть в совсем другое место. Ее тянуло туда, ее манило. Звало. Он ждал ее – дом с черепичной старой крышей, с садом, с большими каштанами вдоль дороги. Дом, который стоял поодаль от прочих, потому газетчик всегда ехал до него дольше остальных. Констанс поставила рамку с фотографией на полку и решительно вышла в коридор.

Она спустилась в гостиную и залезла в ящик комода, где отец хранил в беспорядке все старые документы. Бесконечные бумажки, рассованные по папкам в полном хаосе, соседствовали со старыми буклетами и рекламными брошюрами, газетами с давно истекшим сроком у купонов – мама их обожала вырезать и таскала в магазины пачками – и пухлыми телефонными справочниками. Им было уже лет двадцать точно, и вряд ли по многим адресам совпадали фамилии и телефоны, но Констанс надеялась, что номер ее двоюродной бабушки Гвенет не поменялся или та не сменила место жительства. Честно признаться, о ней Констанс не так много знала.

Но знала, к примеру, что она была старше своей сестры Терезы на четыре года, что они были сестрами не родными, однако в детстве – не разлей вода, судя по бабулиным извечным рассказам о прошлом за чашкой чая, и что у нее было, кажется, два сына. Или сын и дочь. Но Констанс точно знала, с одним ребенком что-то случилось – что-то недоброе, – и бабуля – ее бабуля, обычно посыпая корицей пирог, или готовя какао, или высаживая маргаритки в клумбу, – в общем, при удобном случае говорила, вспоминая сестру: «Пора бы уже ей перестать носить этот траур и всерьез заняться своей жизнью. Она кончит безумной кошатницей или одиночкой в доме престарелых. Не нашей она крови, не нашей, потому так все и вышло…»

Констанс потерла лоб и открыла справочник телефонов и адресов Нью-Джерси на букве О. Она искала очень конкретную фамилию.

Оуэн.

Наконец, между Оуэн, Кэсседи, и Оуэн, Артур, она нашла Гвенет Оуэн. Там был номер телефона, но домашний адрес – густо зачеркнут чернилами, так, что не разглядеть. Она прошептала губами цифры и вырвала страницу из справочника, тут же захлопнув его и затолкав все бумаги обратно в шкаф. Как только она закончила с этим, в дом, переговариваясь, вошли Джорджия и Гарри.

Как ни в чем не бывало Констанс невозмутимо скомкала лист в кулаке. Она не знала, почему отец мог быть против этой затеи, – хотя догадывалась, что они с Джорджией этого не одобрят. Джо вообще ревностно относилась к любому имуществу Мунов: дома в число ее забот входили.

– Не нашли Бруно? – разочарованно спросила она и посмотрела на супругов.

Собаки при них не было. Джо покачала головой и молча прошла на кухню. Отец со вздохом обнял Констанс.

– Прости, детка, – сказал он. – Но мы его непременно найдем. Джо поспрашивает соседей, я что-то тоже придумаю после работы. А ты поезжай, тебе еще устроиться нужно…

– Не думаю, что смогу перевезти так много вещей. Комнатка в общежитии маленькая, мне некуда их складывать.

– Можешь снять гараж или складскую ячейку, – добродушно сказал отец, и по спине Конни пробежал холодок. – Что-то, конечно, придется продать. Но это и к лучшему, деньги тебе понадобятся, так ведь?

Конни подрабатывала параллельно с учебой и получала стипендию; отец перестал присылать ей деньги еще год назад, да и не в них было дело. Она осторожно произнесла:

– Я подумала, может, оставить пару коробок у вас на случай, если приеду на Рождество или каникулы налегке…

Отец вздохнул, потер затылок, заюлил:

– Милая, у нас дом и так вверх дном. Места очень немного: а скоро еще родится ребенок. Представляешь, все эти кроватки, велосипеды, коляски – все заново, и куда-то их будет нужно деть.

– Но на Рождество, – с надеждой начала Конни. Отец замялся и опустил глаза. – Ты будешь меня ждать?

– Пойми, детка, – пробормотал он, – что на Рождество выпадут роды. А если малыш появится раньше? Нам будет совсем не до гостей.

– Я бы могла приехать и помочь, – сказала она, но отец поморщился.

– Детка, не думаю, что Джо будет… этому рада. Она немного не в настроении обсуждать твой приезд сейчас, вряд ли будет делать это, когда родит.

– Что ж, когда было иначе? – резонно спросила Конни и чмокнула отца в шершавую щетинистую щеку. Она пахла гелем для бритья и сигаретами «Пэл-Мэл». Запах этот не менялся годами, девушка к нему привыкла. – Ладно. Тогда я наверх – оденусь и за сумками.

– Ты ведь поедешь с Олимпией и Стейси, верно?

– Оливией, пап, – закатила глаза Констанс.

Он щелкнул пальцами:

– Точно.

Он знал, что рано или поздно это время придет для них обоих. Время взросления и неизбежного расставания. И что самостоятельность – не такая уж плохая вещь. Во всяком случае, он покинул отчий дом в семнадцать и ни о чем не пожалел. Но он знал, что Конни слеплена из другого теста и что она все еще жила прошлым, а должна уже оставить его насовсем, потому что у него есть теперь нечто иное, нечто новое.

Она не понимала простой, как пятицентовик, истины. Прошлое обладает удивительной способностью высасывать все возможности из настоящего и будущего. И прошлое лучше оставлять в прошлом. Она – уже его прошлое… Он уже думал, какой службой доставки лучше отправить ее багаж: лучше и дешевле. Там пять-шесть коробок, в которые вместилась вся жизнь его дочери. В конце концов, к чему вся эта сентиментальность?

– Эй, Конни! – окликнул он, задумчиво глядя ей в спину. Она обернулась у самой лестницы. – Обещаешь влипнуть в какое-нибудь приключение?

Она знала, что это значит. Знала, что отец имеет в виду. Это была их добрая присказка родом из детства. Теплое напоминание: я рядом, но не против, чтобы ты пробежалась вокруг дома. Ведь я все равно буду начеку.

Когда-то, когда он считал ее своей семьей, так действительно было. А теперь это были просто пустые слова. Но она не хотела расстраивать человека, которого по-прежнему любила, даже если он забыл о ней, и просияла, и с надеждой ответила:

– Крещу сердце, пап! – со всей детской искренностью, с какой отвечала в пять, десять и четырнадцать.

И, начертив пальцами крестик поверх футболки, она поднялась к себе в комнату, стараясь не думать о будущем и довольствуясь теми дарами, которыми ее скудно осыпало настоящее.

Оливия Стилински была мулаткой с темным андеркатом. Многие думали, она борется за женское равноправие и все такое, но это была полная чушь: Ливи была девушкой нежного и скромного характера, у нее был парень, Ричард, и, кажется, они серьезно увлекались друг другом вот уже второй год, с тех пор, как повстречались в колледже.

Стейси Локер – лучшая подружка Конни еще с доисторических времен. Они вместе учились в школе, вместе поступали в колледж, вместе живут теперь в корпусе. У Стейси волосы льняного цвета и светлые голубые глаза. Она похожа на норвежку или эстонку – по крайней мере, так казалось всем ее знакомым.

Они забрали Конни у дома, помахали ее отцу – он вышел проводить дочь на крыльцо и передал ей сумку с одеждой в руки – и увезли подругу навстречу Хэллоуину.

– Не нашла Бруно? – сочувственно спросила Оливия.

– Пока нет.

– Одно ясно: эта сука его доконала, – мрачно заметила Стейси. Она была за рулем и курила электронную сигарету «Джул». – Придушила где-нибудь, а труп выкинула на помойку… а что ты так на меня смотришь, Ливи?! Брунерий у нас был малышом, его не так сложно прикончить.

– Она сказала, Бруно мог выскочить на дорогу, – отозвалась Констанс и задумчиво уставилась в окно. – Мол, сам сбежал.

– Так я и поверила! – фыркнула Стейси.

– Помнишь, как она выкинула твой морковный пирог? Сказала, что уронила. А он был целехонький в мусорке, – тихо сказала Оливия с заднего сиденья.

– Не могу думать, что она могла так запросто поквитаться с Бруно, ведь это же всего лишь собака, – убитым голосом сообщила всем Констанс и замолчала.

В машине стало тихо. Тогда Стейси включила радио. Там пели «Самовлюбленного каннибала». Стейси хотела переключить, но Конни остановила.

– Хорошая же песня.

– Самое оно для Хэллоуина и похорон Бруно, – зловеще отозвалась Стейси и прекратила парить. – Давай отравим твою мачеху, Конни?

– Не говори глупостей. Отец помрет с горя. Они ждут ребенка. Он так даже роста долларовых бумаг на бирже не ждал.

– Мужик с горя не помрет. Найдет себе новую Джорджию. Заделает ей нового бэби.

Конни вынула из кармана теплой плюшевой куртки припрятанный лист. Разгладила его на джинсовой коленке. Да, джинсы эти стали ей теперь свободны в талии и бедрах, а ведь раньше внатяг были. Вот что значит жить не дома и перебиваться столовской едой.

– Что это? – спросила с интересом Оливия.

– Кусок туалетной бумаги, – живо отозвалась Стейси.

– Это номер телефона моей двоюродной бабки, – ответила всем Констанс. – Так что тихо.

В трубке послышались гудки. Конни прочистила горло. Очень долго совсем никто не отвечал. Она готова была с разочарованием услышать автоответчик – или ничего, и когда хотела отсоединиться, ответил какой-то мужчина:

– Слушаю.

Конни смутилась. Она ожидала, что услышит женский пожилой голос, никак не мужской молодой, – и на секунду запнулась.

Собеседник был нетерпелив и раздраженно повторил:

– Я слушаю.

– Простите, э-э-э… – Конни еще раз посмотрела на лист. – Это дом Оуэнов или я не туда попала?

Он смолк, будто оценивал, что сказать, и осторожно произнес:

– Представьтесь, кто звонит.

Голос был среднего тембра, хрипловатый и манерный. Такой мог бы принадлежать высокому красивому манекенщику или небрежному скучающему музыканту. Ни одна из этих ассоциаций не нравилась Конни, но голос был необычным, и она подумала: а кто это, черт возьми?

– Мне нужна Гвенет Оуэн, – сказала она и пояснила: – Я Констанс Мун, может, она что-то говорила обо мне, я ее внучка…

– Констанс? – растерянно спросил мужчина. – Да. Да, говорила как-то. Что ж, Констанс, мне жаль, но я не могу позвать ее к телефону. Она, видишь ли, сейчас в доме престарелых в Акуэрте.

«Она кончит безумной кошатницей или одиночкой в доме престарелых», – вспомнила Конни и содрогнулась.

– Простите…

– Ничего, – холодно сказал незнакомец. – Она там под полным присмотром, но есть дни посещений. Если хочешь, я скажу, в какие можно ее навестить.

– Я… – она хотела сказать «не надо», но осеклась. – Благодарю, но пока мне некуда записать.

– М.

– Да… что ж. Тогда всего доброго.

– А может, я смогу чем-то помочь? – вдруг спросил он. – Я ее сын, знаешь ли.

Констанс помедлила. Сын? Так значит, это ее… дядя?

Двоюродный дядя. Ну условно дядя, если учитывать, что не кровный, – но тем не менее… Как стыдно. Они родня, но она даже не знает его имени.

– Э, вряд ли… – запнулась она.

– Нет, почему. Вполне могу. Мама была бы точно рада тебя услышать или повидать. Ты же дочка Мелиссы Мун, так?

Констанс было неловко говорить ему об этом. Совсем чужой человек. Гвенет была должна ей постольку-поскольку, так сказала Конни ее ба, бабуля Тереза, – и что это значит, она не понимала.

Потом покосилась на подруг и решительно заявила:

– Да, так. Понимаете, у нее хранится дубликат ключа от дома моей покойной матери.

Он несколько секунд молчал. Конни уже не так смело продолжила:

– Это дом в Смирне…

– Я знаю, – задумчиво отозвался ее дядя. Стейси сделала песню потише. – Хм. Кажется, я в курсе, где хранится ключ. А что, зачем-то он нужен?

Конни смутилась.

– Ну, это в целом мой дом. – Она осмелилась сказать так, потому что это было правдой. – И я хотела бы… э-э-э… отдохнуть там на уик-энд на Хэллоуин с друзьями.

– Небольшая дружеская тусовка? – ухмыльнулся дядя.

Констанс вздохнула.

– Ну так себе. Костюмы, пунш, фильмы ужасов. Ничего особенного. Мы не собираемся крушить дом пьяной компанией.

– Это твой дом, Констанс, – напомнил он. И, кажется, улыбаясь. – Крушить его или нет, решать тебе. Что ж, ладно. Мне надо будет доехать туда, это час дороги.

– Отлично! – оживилась Конни. – Нам ехать полтора, но мы уже в пути.

– Не слишком торопитесь, – предупредил дядя. – Я тут закончу кое-какие дела и подкачу к дому.

Конни стало почему-то тревожно. Незнакомец снял трубку со старого номера. Незнакомец представился ее родственником. Какой он ей родственник? Сын ее сводной двоюродной бабки… Но она осмелилась сказать:

– Э, мистер Оуэн…

– Зови меня Хэл, Констанс. Мы же не чужие люди, – расслабленно сказал он.

– Хэл. Вы, может, знаете там кафе «Молли»?

– О да, на Уэстсайд-роуд.

– Ну в центре.

– Да оно там по-прежнему одно, – с усмешкой сказал он. – Подъехать туда?

– Буду благодарна, – выдохнула Конни с облегчением.

– Хорошо. Тогда буду через два часа. Пока.

Конни хотела попрощаться тоже, но спохватилась и окликнула:

– Э, мистер… Хэл?

– М?

Она замялась:

– Простите. Мы не знакомы лично…

– Ты поймешь, что это я, – успокоил он и прибавил: – Или я сам тебя найду.

Глава вторая

Привет, Конни?

Смирна – это очень небольшой город, можно даже сказать, пригород более крупного Вудстока. В Джорджии много городов и пригородов, но округи Кэмден и Чатем были друг к другу ближе прочих, и в Смирне жили тихо и хорошо все, кто предпочитал свои дома, большие лужайки, знакомых с детства соседей и спокойную жизнь.

Сколько Конни себя помнила, здесь никогда ничего не менялось.

Те же улицы на две стороны и дома друг против друга.

Те же деревья вдоль газонов, только они с каждым годом растут все выше.

Те же автомойки, здания старшей и младшей школ, детский садик за сетчатым ограждением, площадь с чугунным Теодором Рузвельтом на коне, то же кафе «Молли» с пыльными витринами и самыми вкусными гамбургерами родом из детства.

– Ну и дыра, – сказала Стейси и захлопнула водительскую дверь.

– Вполне милый городок, – заметила Оливия. – Ужасно рада, что мы вышли. Разомнусь немного.

– Если нам сейчас отдадут ключ, не придется больше никуда ехать, – напомнила Констанс и мотнула головой. – Пойдемте, выпьем по коктейлю?

– Я за рулем.

– По молочному, Стейси!

Подруги засмеялись и пошли к «Молли».

Хорошо, когда ты еще так молода. Все такое будоражащее, легкое, алкогольно-пьянящее. Каждая шутка вибрирует смешком в горле. Если ты красива и учишься в хорошем месте и если у тебя нет особенных проблем ни дома, нигде больше – кажется, нет, – то быть такой, как Стейси, Оливия и Констанс, очень приятно.

Над дверью брякнул звонок. Здесь, у «Молли», пахло жареным луком, картошкой в масле и колой – все запахи были вкусными. «Молли» держала марку. Констанс хорошо помнила, как они с бабулей ходили сюда каждый выходной и как отмечали встречи и прощания тоже здесь, за столиком у окна с видом на стену розовой ратуши. У них были любимые блюда. Кажется, чизбургер с кунжутной булочкой и…

– Ты уверена, что мы здесь не отравимся? – беспокойно спросила Оливия.

Констанс с укоризной посмотрела на нее.

– Иди займи столик, – посоветовала она.

– М-м-м, антисанитария, – сказала Стейси и многозначительно кивнула на пыльные лопасти вентилятора, прокручивающие воздух в центре зала. В углу протянулись серые паучьи тенета. – Лучшее, что может быть.

– Так, – строго осекла их Конни и нахмурилась, взяв обеих подружек за плечи. – Мы не фыркаем, не ведем себя как ханжи и не делаем вид, что не хотим есть.

– Мы еще хотим выжить после еды, – намекнула Оливия.

– И выживем. Иди уже, паникерша! Мы закажем за тебя.

– Но…

Констанс ее перебила.

– Здравствуйте! – громко позвала она, подойдя к стойке. К пустой, надо заметить, стойке.

Стейси, закатив глаза, быстро сказала:

– Нам здесь никто не рад, пошли отсюда.

– Нет, Стейси, стоять. Впрочем, чего это… ты мне здесь не нужна. Иди сядь к Ливи, можете трястись от ужаса вдвоем.

– Размечталась!

Тогда они облокотились о стойку и стали ждать.

Это было типичное раннее утро в типичном кафетерии, какие модны были с шестидесятых, а то и раньше, в любом маленьком городке и городишке. Может, к вечеру здесь и собиралась местная молодежь или работяги с реки Чероки, но не сейчас. Кому взбредет в голову есть гамбургеры утром? Только нездешним чудакам и отчаянным путникам.

С тех пор, когда Мелисса, мать Конни, была того же возраста, что и дочь, в кафе ничего не изменилось. Все те же лаковые красные диваны с низкими спинками стояли эшелоном вдоль стены. Все тот же музыкальный автомат «джук бокс» с выцветшей рекламой кока-колы на деревянной стенке играл рок-н-ролл, если опустить в щель для монет пять центов. Белые барные стулья выстроились вдоль стойки. Все та же шахматная плитка, без единого скола, рябила в глазах, но уже не тех ребят, кто в шестьдесят пятом брал молочный коктейль с вишенкой на белой шапке взбитых сливок. Новое поколение, новые люди – а место прежнее, и все от мала до велика вот уже сколько десятилетий говорили: «Встретимся у Молли».

Наконец к ним через маятниковые двери в кухню вышел парень. Судя по красному фартуку и фирменному козырьку на голове, уже потерявшему цвет и новизну, он здесь работал и был одним из многих кассиров, сменявших друг друга на посту. Судя по кислому лицу, он был тому не слишком рад.

– Добрый день, добро пожаловать в кафе «Мо…», – и он осекся.

Констанс и Стейси с улыбками переглянулись.

– Кажется, мы лишили его дара речи, – шепнула Стейси на ухо подружке, и обе рассмеялись.

Парень густо покраснел, но все же подошел к кассе.

– Я закажу первой! – оживилась Стейси.

– Какая разница, все равно на всех берем.

– Но тогда покупаю я. Итак, – она возникла у стойки и прокашлялась, перекатываясь с пяток на носы туфель и задумчиво покусывая губы. – Ох, как жаль, что я не сумела сразу придумать, чего хочу…

У парня здорово покраснели уши, так что сделались алее фирменного фартука. Стейси задрала подбородок, внимательно разглядывая доску с меню у кассира над головой, прямо над вихрастыми темными волосами, которые он старательно взялся прятать под козырьком.

– Мы возьмем три молочных коктейля…

– Ванильных? – спросил он.

Стейси опустила взгляд ему на лицо и с улыбкой кивнула.

– Очень ванильных, – сказала она нежно, – и очень молочных.

Он зарумянился еще больше. Щеки, кончик носа – все стало пунцовым. Констанс с улыбкой отвернулась к Оливии: она уже заняла место у окна и копалась в смартфоне. Стейси окликнула подругу.

– Ты будешь к картошке кетчуп? – спросила она и дернула Конни за рукав блузки.

Та задумалась.

– Наверное, да, – сказала она. – Послушай, я сяду?

– Конечно!

И Констанс отправилась к столику в прекрасном настроении. Она не знала самого главного.

До начала конца оставалось всего несколько минут.

Гамбургеры приготовили даже слишком быстро. Подруги не успели выпить первый глоток коктейля, как со стойки окликнули – и Стейси подмигнула:

– Я заберу поднос.

Такие бургеры, наверное, не готовили нигде, кроме как у «Молли». Широкие кружочки соленого огурца, дижонская горчица, толстая котлетка под прессом двух зарумянившихся булочек – а еще кольца лука, немного паприки и, кажется, на этом все. Некоторое время Конни, Стейси и Оливия молча жевали, обжигая языки о горячие котлеты. Потом брали один дымящийся ломтик картофеля из золотистой горки, окунали его в лоток с кетчупом и запивали все коктейлем.

– Я и не знала, – сказала Оливия потрясенно, – что была так голодна.

– Я не знала, что вообще смогу есть в этой тошниловке, – призналась Стейси. – Но, буду честна, здесь не так плохо, как боялась.

Констанс вытерла губы салфеткой и скривилась.

– О господи боже мой, ты уплетаешь за обе щеки. И вовсю флиртуешь с официантом! Как его…

– Кевин, – сказала игриво Стейси. – И он мне чертовски нравится. Я хочу позвать его на вечеринку.

– Удобно ли? – засомневалась Оливия. – Мы его совсем не знаем.

– Зови, конечно, – сказала Конни. – Ты же хотела отметить Хэллоуин, ну, не одна.

– Да, что за праздник без парня?

Но в голосе у Конни была неуверенность, точно она хотела порадовать подругу, но сомневалась в собственных словах. Хэллоуин был семейный праздник. Ей так не хватало компании, старых друзей и бабули. Ей не хватало мамы. Не хватало отца…

– Кстати, звать – куда? Как там дела с домом? – спросила Стейси.

– Да, когда приедет твой дядя?

Констанс задумчиво помешала трубочкой в ополовиненном коктейле.

– Скоро. Уже, верно, прошло два часа?

– Почему ты вообще захотела провести вечеринку в этом доме?

Вопрос повис в воздухе. Конни молчала. Она хотела сказать: «Потому что это единственное место, где я вообще хотела бы находиться», но запнулась.

– У бабули – целая куча украшений на Хэллоуин, – медленно сказала она, – и сам дом большой и старый. Он классный. Знаете, там прикольно. Кажется, даже видеомагнитофон есть. И кассеты с ужасами. Будет так уютно, так здорово!

– А еще нам не надо будет платить за аренду, – подсказала Стейси.

Девушки рассмеялись. Об этом Констанс подумала в последнюю очередь.

– Да… – эхом отозвалась она. – И это тоже.

Откуда-то сверху, из старых коричневых колонок по углам зала, кашлянуло пылью и шумом. А потом заиграла песня родом из семидесятых. Констанс хорошо ее знала: она была про Франкенштейна и вдобавок – очень бодрая.

Edgar Winter’s White Trash – Frankenstein – у ба она была на виниловой пластинке. Конни помнила бабулину коллекцию винила: коробки с выцветшими картинками громоздились в стопки внизу книжной полки. Проигрыватель, громоздкий и квадратный, отделанный коричневым шпоном, принадлежал покойному дедушке. Бабушка Тереза дорожила этой штукой, хотя ни в жизнь не призналась бы, что скучает по мужу. Она была немногословна в отношении собственных эмоций, да и потом, Конни казалась слишком маленькой, чтобы такое обсуждать, – но чувствовала то, чего понять не могла.

Вдруг песня заиграла еще громче.

– Ну и старье, – сказала Стейси, покачав головой.

– Что? – Оливия подняла голову от телефона.

Стейси приникла губами к ее уху и крикнула:

– НУ И СТАРЬЕ!

Оливия вздрогнула и случайно смахнула локтем свой коктейль. Стакан перевернулся, на стол вытекла липкая, сладкая молочная лужица. Салфеток в металлическом держателе не было. Стейси поискала их взглядом, пока Оливия огорченно опустила руки.

– Боже… зачем ты так вопишь?!

– Я принесу, чем вытереть, – успокоила Констанс и подошла к автомату с бумажными полотенцами, висевшему на стене у стойки. Она завозилась там, раз за разом нажимая на проржавевшую кнопку, спиной к окну, и вдруг замерла.

Кто-то прошел по пустой утренней улице в пыльных витринах, бледный, как фантом. Мелькнул высокой приосанившейся тенью, которую Конни проводила взглядом, когда та коснулась ее со спины. И пропал. Тогда Конни медленно обернулась. Салфетки сами собой смялись в кулаке.

Дверь открылась, прозвенел колокольчик. Играла музыка, болтали девчонки, светило осеннее солнце. К «Молли» зашел мужчина, и все переменилось.

Стейси с улыбкой дернула себя за светлую прядь.

– Бог ты мой, – шепнула она, – здесь всегда такой цветник?

Он был очень высоким и очень атлетичным. Широкие кости и литые мускулы облекались массивным, весомой тяжести телом; такие тела зарабатывают не в спортивном зале – они передаются от мощных отцов к таким же могучим сыновьям и шлифуются под солнцем и ветром ручным тяжелым трудом. Вместе с тем в нем не было грузности: двигался он легко и тягуче, как вязкая карамель. Под короткой курткой из коричневой хорошей замши над литым животом мерно вздымалась тяжелая грудь. Комплекцию было не скрыть даже под не прилегающей одеждой.

Он носил прямые голубые джинсы, солидные кожаные ботинки и полупрозрачные очки с линзами цвета жженого сахара. Он был таким загорелым – но по-рабочему, с примесью багрянца, особенно на щеках и ушах, – что казался почти в цвет куртки. И только светлые до белизны волосы, плотно облегающие правильной формы череп, были стрижены очень плотным, густым боксом. В свете солнца они малость торчали самыми кончиками, как ежиные колючки. Казалось, голова его светится, точно ангельский нимб.

В тот момент, как Конни увидела его, и то, как он двигался – лениво и медленно, и каким был каждый его жест – точным и акульи-плавным, и в тот момент, как он поднял взгляд, – она поняла: ничто в этой жизни больше не будет прежним.

Никогда.

Никому из девушек за столиком у красных диванов не было ясно, почему он идет к ним. Но у Конни мелькнула быстрая, как щелчок, мысль: может ли он быть им?

Он сначала посмотрел только на Стейси. Потом мельком окинул Оливию равнодушным взглядом из-под очков. Конни стояла поодаль в тени, ее было совсем не видно. Она сжала плечи, когда он подошел к ее подругам и, сунув руки в карманы расстегнутой куртки – под ней блеснула металлическая пряжка ремня, – сказал, пристально глядя на Стейси-Энн:

– Прости, Констанс, немного задержался. Заправлялся в дороге, но все привез. – У него был тот самый манерный, холеный голос, как по телефону, не вязавшийся с обликом полубога. Полубог из Джорджии, ну надо же!

– Я не Констанс, мистер, – вежливо улыбнулась Стейси.

Он застыл. Непонимающе смерил ее глазами. Как это – не Констанс? Задержался на ее светлых волосах, потом перевел взгляд на очень смуглую Оливию. Но не мог он ошибиться, так?

– Констанс – это я.

Он обернулся на голос и сразу все понял, даже не взглянув. А когда она появилась перед ним – по грудь ему макушкой, с глазами светло-зелеными, словно листва, подсвеченная солнцем; со вздернутым веснушчатым носом; с густыми широкими бровями вразлет и большим красивым ртом, – то солнце бликом прошлось по каштановым густым волосам, разбудив в них охристую и тыквенную рыжину. Она была тонкая, как веточка, скуластая и вся – трогательно небольшая, как хрупкая статуэтка балерины из музыкальной шкатулки из материнского дома. Хэл спал с лица и побледнел.

– Так, стало быть, – сказал он покойницки холодно, – я твой дядя…

Констанс задрала подбородок. В глазах у нее защипало, в носу потеплело. Она чувствовала, как колет губы и пальцы, и пробормотала:

– Очень приятно.

Но она солгала, конечно же. Между ними повисла тишина, и оба молчали, разглядывая друг друга.

Ей не было приятно.

Она сглотнула и увидела, что он немного развел в сторону руки и собрался ее дружески приобнять. Констанс подалась вперед. Так делали все родственники, когда встречались, и пусть даже они по крови были не родными, но это такой привычный жест, что она даже не заметила бы его – обычно.

Хэл положил большие ладони ей на предплечья и притянул к себе. Он смотрел куда-то мимо, вскользь, и глаза под очками были неподвижны, а взгляд – непроницаем. Он чувствовал себя человеком, сваленным выстрелом наповал. Он наклонился к ней и холодно коснулся щеки своей щекой и совсем невесомо отпечатал на скуле скользящий поцелуй.

У Констанс по позвоночнику пропустили разряд тока. Она поцеловала воздух у гладко выбритой щеки, не решившись коснуться кожи. Но от нее пахло лосьоном, а от его губ – горьким чаем.

Констанс казалось, она теперь благословлена и проклята разом. Не то богом. Не то дьяволом.

– Так вы двое раньше не были никогда знакомы? – бодро спросила Стейси откуда-то из другой вселенной.

Констанс и Хэл повернулись к ней. Конни была растеряна. Хэл покачал головой. Оба – слишком поражены этой встречей. Мимо них не то что проскочила искра… Их поразил удар молнии, и они теперь мертвы.

– Нет, – сказал он и сунул руки в карманы куртки. – Но моя мама и ее бабушка были сводными сестрами.

– Как интересно, – тоном, каким зачитывают задачу по математике, сказала Стейси.

– Вот это встреча, – подхватила Оливия.

– Да уж. – Констанс подошла к столу и замешкалась. – Хочешь присесть с нами?

– Ненадолго, – сказал Хэл. – Я здесь проездом.

– О, ясно.

Судьба ограждала Конни от таких, как он. Хотя прежде она не встречала никого даже малость похожего на Хэла. Конни сомневалась, что это было возможно – походить на него. Это штучный экземпляр.

Он сел напротив, рядом с Оливией, не спросив у нее разрешения, и спокойно откинулся на красную спинку дивана, положив на ручку локоть. Оливия сжалась рядом, хотя Хэл держал вежливую дистанцию. Он так и не снял очков, и взгляд под ними было трудно прочитать. Констанс думала – смотрел не на нее. Но не была уверена до конца.

– Я привез ключ, – сказал Хэл. – Как и обещал.

Конни ждала, что он сейчас вынет его из кармана, но он не торопился.

– Ты знаешь, как проехать к дому? – вместо того, чтобы отдать ключ, спросил Хэл.

Констанс замешкалась.

– В общем, да.

– Так в общем? – уточнил Хэл и все же снял очки. – Или да?

Глаза у него были удивительно яркие и кобальтово-синие, такие, что Конни почудилось, он носит линзы.

– Я помню, – увереннее ответила она.

Хэл удобнее откинулся назад и положил каблук кожаного ботинка себе на колено. Закатил глаза.

– Без проблем, поедем туда – я на месте все открою и покажу.

– А там есть горячая вода?

– Будет, если включу.

– Было бы неплохо, конечно, – сказала Конни настороженно. – Но, думаю, я справлюсь.

– Послушай, Констанс. – Хэл скучающе приспустил уголки губ. Его ухмылка стала кривой и снисходительной. – Там вообще-то бойлер. И нужно еще щиток посмотреть. Дом пустовал пару лет точно – я ездил туда и все вырубал, чтобы… ну ты знаешь… все эти хозяйские взрослые штучки…

Хозяйские взрослые… да за кого он ее держит, за ребенка?

– Поэтому – собирайся и поедем. Я все подключу, отдам тебе ключи – и готово.

В конце своей коротенькой речи он внимательно посмотрел в лицо племяннице и даже улыбнулся. Холодно так. Улыбка была похожа на стену и была такой же непроницаемой, но ничего злого или обидного в ней не было – она только отражала само естество Хэла.

Констанс забыла, как дышать. Она знала, что это очень странная затея – и что она даже не знает Хэла как следует. Если так посудить, что у нее есть? Его честное слово, что он – тоже Оуэн? И потом, бабушка Гвенет ей не родная, если это имело какое-то значение. Фактически перед Конни – чужой взрослый мужчина, назвавшийся ее дядей. Стоит ему вообще доверять? Но ей же нужен ключ от ее собственного дома.

Стейси допила свой коктейль. Оливия неуверенно посмотрела на Констанс. Та поняла, что беспомощна перед предложением Хэла не потому, что не могла отказать.

А потому, что хотела поехать.

У него был коричневый «Плимут» со светлым кремовым салоном и кожаными креслами. Хэл припарковал его чуть поодаль от остальных машин, под кроной тенистого вяза. Стейси присвистнула:

– Классика.

И все три подруги уселись в ее минивэн, как синхронистки – даже без команды, но с совершенно одинаковыми выражениями лиц. Им всем еще нужно было отойти от встречи.

Хэл хлопнул дверью машины и завел мотор. Он первым легко выехал с парковки от «Молли», несмотря на габариты громоздкого «Плимута», и поехал под сенью древесных крон, сплетающих крышу из своих корявых черных рук, украшенных оранжевыми и желтыми листьями.

– Почему твой дядя выглядит как чертов голливудский актер? – сразу перешла к делу Стейси.

– Да, – оживилась Оливия.

Конни запаниковала и забарабанила пальцами по дверной ручке. Хорошо бы уже они приехали в дом к бабушке. Тогда она бы сбежала от нужды отвечать куда подальше.

– Почем мне знать, – сделала она беспечным голос. – И не плевать ли, девочки?

– Нет!

– Хм, дай подумать. Нет?

Констанс почти скрипнула зубами. Сдержалась в последний момент. Черт дернул ее позвонить по тому номеру и вспомнить о бабулином доме.

– Слушайте, – буркнула она, – я знаю его так же хорошо, как и вы. Давайте лучше подумаем, когда подъедут остальные ребята?

– Когда мы им напишем, конечно, – невозмутимо сказала Стейси. – Ливи, у тебя есть номер хозяйки дома, ну того, в Кромберри?

– Да, забила в телефон.

– Замечательно, – будничным голосом продолжила Стейси, выворачивая руль вслед за «Плимутом». – Когда сексуальный дядюшка Конни откроет дверь… и не только… своим большим и красивым…

– Стейси-Энн! – вскричала покрасневшая Конни.

– …ключом, – она смолкла, слушая, как Оливия и Констанс помирают со смеху в пассажирских креслах, – вот тогда ты позвонишь этой дамочке в Кромберри и скажешь: «Кхм-кхм. Знаете, мисс, у нас уже есть свой спонсор бесплатного Хэллоуина, хэлло!»

Они очень быстро приехали к нужному месту. Как и помнила Констанс, дом был действительно последним на этой улице. Дальше него – только дорога через поля. С другой стороны от соседей деревянный дом с белой башенкой и большой террасой отсекали высокие каштаны, выросшие в небо со дня смерти хозяйки, – уж она-то нанимала рабочих, чтобы те укорачивали их, спиливали и подрезали. Дом был по-старинному красив, как и любые особнячки в стиле американской классики, но выглядел немного заброшенным. Неухоженные клумбы в саду давно повяли. Живая изгородь, некогда стриженная прямоугольниками вдоль забора, предательски вымахала и торчала вверх, как взъерошенные патлы хулигана. Дом смотрел на Констанс своими пустыми окнами, а Констанс смотрела на них в ответ. Дядин «Плимут» уже завернул во двор, подмяв колесами высокую сорную траву. Стейси последовала его примеру, и тогда машину здорово тряхнуло: Стейси случайно заехала на бордюр и угодила уже не в сорняки, а в рослые кусты старой почвопокровной розы. Бабуля любила такие…

– Осторожно! – смутилась Конни. – Это бабулины цветы.

– Это уже хлам, – сказала Стейси и вышла первой, морщась хмурому небу и черепичной крыше старого дома. – Да, тухло здесь. Но в целом место не такое отстойное, как можно подумать.

– Хороший дом, – заметила Оливия и, выйдя, сразу ответила на звонок. – Рич? Да, мы на месте. Тут… хорошо. Но будет лучше, если бы ты поскорее приехал.

Констанс оставила девочек и прошлась по заросшей высокой травой дорожке. Она задумчиво сунула в карманы куртки руки. Дядя Хэл тоже вышел из «Плимута» и скопировал ее позу, лениво подойдя ближе к дому и встав напротив входа.

– Какой славный, – тихо сказал он. – Очень красивый. Вроде ничего особенного, да? А все же что-то в нем есть.

Конни не посмотрела в его сторону. Он стоял сбоку от нее, и можно было почти коснуться его плеча своим. Она не решилась бы. Да и зачем?

– Но долго пустовал, – подытожил Хэл. – Не удивлюсь, если внутри завелись крысы или тараканы.

– Это Хэллоуин, – весело сказала Стейси, пройдя мимо. – Нас они не напугают. А что это тут, вход в подвал? – И она поспешила к старой двери в подпол под одним из окон.

Хэл усмехнулся, неодобрительно покачал головой и проводил ее долгим внимательным взглядом.

– Вечный двигатель и тихоня, – сказал он и перевел глаза сверху вниз на Конни. И губы его улыбались так, что в уголках показались резкие складки. – Ну а какая же ты, Констанс?

– В каком смысле?

Она сложила на груди руки и тут же машинально вспомнила лекцию по психологии. Сложенные руки – закрытая поза! Черт! Она медленно опустила их вдоль тела, разгладила на бедрах джинсы – надеясь, что дядя ничего не заметил.

А даже если заметил, какая разница?

– Двор весь в дерьме каком-то, – сказал он, качая головой. – И в крыше брешь. Там, над водостоком. Ты в курсе, что завтра и послезавтра будет лить весь день?

– Мы подставим ведро, – успокоила Констанс. – Или пригласим мастера.

– Знаете, кого звать? И думаете, он вам все так быстро сделает?

Констанс запнулась. Она не знала, потому что всеми такими делами обычно занимался отец, а до него – мама. Хэл вдруг положил ей на плечо руку. Тяжелую, прохладную. Приятно большую.

Почему-то Конни вспомнилась передача о гигантских австралийских пауках-птицеедах. Они вполне могут обхватить своими лапами лицо взрослого человека, как лицехваты из «Чужого». Природе не нужно выдумывать ужастики. Она их создает.

– К нам приедут парни, – сказала Конни неуверенно.

У Хэла на челюстях выделились желваки. Дрогнули. Кажется, он на миг поджал губы, но сразу совладал с собой.

– Вряд ли раньше кто-то из них чинил крышу, – заметил он. – Сколько им лет? Как тебе, тыковка?

Тыковка?! Что?

Конни смутилась. Она переступила с ноги на ногу и отвернулась, услышав, что дядя почти ласково усмехнулся.

– Я все сделаю, так и быть.

– Не стоит! – запротестовала она и беспомощно посмотрела на него, не желая отказывать. Собственное бессилие ее доканывало, но она не хотела бы, чтобы Хэл так быстро уехал.

Он покачал головой.

– И думать забудь. Я, выходит, дал тебе ключ, пустил в дом…

«Начинается», – страдальчески подумала Констанс, а в груди сладко заныло, и эта ноющая тупая боль, похожая на ломоту в мышцах, отозвалась горячей волной в центрах ладоней, на загривке, на вершинах царапнувших о ткань блузки сосков, внизу налившегося пульсирующим жаром живота. Ее взгляд сделался масляным, губы запунцовели. Она не знала, что такое бывает: единожды взглянув на человека, можно ощутить такой силы притяжение, что ты ничего не можешь с собой поделать. Она не знала, что порой ты можешь влюбиться в кого-то вот так внезапно, даже против своей воли.

Хэл, кажется, ничего не замечал, но стоял к ней ближе положенного, самым краем груди касаясь ее плеча, будто невзначай. Со стороны – ничего такого. Конни молилась, чтобы разговор этот длился вечность.

– Я и отвечаю за твою безопасность. Подлатаю крышу, постригу газон, только и всего. Это пара часов.

– Но я не могу просто так воспользоваться и…

– Не подумай, ты мне ничего не будешь должна. – Он закатил глаза. – Без проблем. Я не смогу смотреть в глаза твоему отцу, потому что оставил тебя в этаком гадючнике.

Слова об отце заставили Констанс встрепенуться. Дядя Хэл прищурился.

– Э, папе лучше бы не знать… – она поморщилась. – Ну, насчет всего этого.

– Ладно, – медленно сказал он. – Надеюсь, ты не сбежала из дома или типа того?

– Нет, конечно! Просто, кхм, не уверена, что эту затею с домом… одобрит его жена. То есть моя мачеха.

– Я понял, – кивнул он и сунул руку в карман замшевой куртки. – Что ж, Констанс, пойдем тогда открывать твой дворец. Надеюсь, замок на парадной двери после кончины бабушки Терезы не сменили.

Конни вспыхнула, когда он сказал бабушкино имя. Он действительно знаком с ее семьей. Ей стало на йоту спокойнее.

– Тогда позволь хотя бы в благодарность угостить тебя как-нибудь обедом… Ох. Терраса тоже заросла, – чтобы не молчать, сказала она, поднимаясь по скрипучим ступеням.

– Да. Осторожно, тут доска прогнила, – предупредил Хэл и взял Конни за предплечье, притянув к себе и обведя мимо той доски, похожей на щербатый зуб в ровном ряду.

У Конни вспотели ладошки и яростно застучало сердце.

У него была уверенная и жесткая прохладная рука.

Он отпустил ее у самой двери. Открыл одним старым заржавленным ключом белую, первую. Затем – вторую, под витражным стеклом. Он провернул ручку и толкнул дверь от себя. Конни в лицо пахнуло духотой и затхлостью дома, в котором никого не было несколько лет. Дом посмотрел на Конни своей темной изнанкой. По ее телу пробежал трепет, как от встречи со старым знакомым.

– Добро пожаловать домой, – сказал дядя Хэл.

Глава третья

Основанные на лжи социальные взаимоотношения

– Ну? – и Стейси подергала Констанс за рукав куртки. – Что-нибудь чувствуешь?

– А что должна?

– Ностальгию? Тоску по дому?

– Дом как дом, – соврала Констанс. – Ничего такого.

Она посмотрела на большую гостиную, на лестницу, которая вела из коридора на второй этаж, и на то, как из двери в подвал вышел дядя Хэл. На его коричневом замшевом плече белесо повис след от паутины.

– Там столько тенет, – сообщил он. – И темно, как в склепе. К слову, я уже полностью удовлетворил свою потребность в атмосфере Хэллоуина. Никто не хочет взглянуть на подвал?

– Я воздержусь, – сказала Оливия. – На минутку выйду, позвоню Ричи…

И она действительно вышла на террасу через главную дверь. Когда закрыла, громко брякнули разноцветные стекла в полотне. Все снова смолкло. Дядя смахивал с себя паутину. Стейси разглядывала предметы, залежавшиеся уже много лет на одном месте, на пыльном обувном комоде.

Констанс обвела глазами потолок, зачехленную люстру в гостиной и плотно зашторенные окна. Она еще не могла почувствовать себя как раньше, хотя очень этого ждала.

– А что на втором этаже? – поинтересовалась Стейси-Энн и торопливо взбежала по ступенькам.

– Если нужна моя помощь, – сказал ей громко Хэл, проводив взглядом, – зови.

Он облокотился о перила лестницы, о большой высокий столбик, от которого те шли наверх, и перевел глаза на Констанс.

Бог ты мой. Девочка так похожа на свою мать. Хотя… он не так хорошо ее помнил, но глаза – глаза один в один: чу́дные, такие не забываются. И она так разглядывает дом. Кажется, взгляд у нее блестит. Что же она, хочет плакать? Отчего?

Хэл забеспокоился, но кашлянул и улыбнулся, когда Конни отвлеклась от разглядывания дома.

– Ну что, – сказал он. В тишине было неловко обоим. – Пойдем, я покажу тебе кухню? Там есть своя хитрость с газовой плитой.

– Да, конечно, – кивнула она и первой направилась в гостиную, чтобы дальше сквозь нее добраться в кухню.

Хэл медленно провел языком по передним зубам, пристально проследив за Конни, как сытый хищник, который будет тем не менее не прочь поживиться свежим мясом.

– Н-да, – пробормотал он себе под нос и лениво отлип от перил.

Взгляд его жег Констанс спину. Она никогда прежде не понимала выражение – глазами можно дырку прожечь, но сегодня ей стало ясно, как это. Она неловко кашлянула и поправила сумочку на плече, чтобы чем-то заполнить неловкую пустоту вокруг себя, и вместе с тем рассматривала гостиную. Все здесь было затянуто простынями, все спрятано и закрыто.

– Мы с тобой похожи на молодоженов, – вдруг сказал Хэл и рассмеялся, обойдя ее сбоку, чтобы пойти плечом к плечу, – которые приехали смотреть новый дом.

Конни вскинула брови.

– Молодоженов?

– Ну да. – Он рассмеялся снова. – Знаешь, они всегда приезжают в такие вот запечатанные дома. Где все запаковано. Обычно в них ремонт так себе, понимаешь? Все старое, все разваливается и скрипит. Но знала бы ты, как их нахваливают риелторы.

– Ты женат? – спросила Констанс весьма вежливым тоном, и Хэл замолчал, даже отстав на полшага.

Она поняла, что могла ляпнуть лишнее. Не все готовы отвечать на личные вопросы своим без пяти минут новообретенным родственникам.

Хэл небрежно сказал, поравнявшись с Конни:

– Нет, не довелось. У меня была женщина, но она… – он как-то странно скривил рот и поморщился.

Конни ничего не произнесла, глядя на дядю и на его резко переменившееся лицо. Даже это безразличное спесивое выражение не могло скрыть странной внутренней боли. Она проявилась в хмурой складке между бровей. В морщине на лбу, под короткими белыми волосами. В прорезавшихся складках в углах пухлых капризных губ. И Констанс стало до противного жалко его. Отчего – она не знала, но ей хотелось бы стереть эту тревожную морщину, эту болезненную тень. Она пока слабо понимала, почему Хэл нравится ей таким, каким предстал в первую минуту: до чертиков самоуверенным, спокойным и невозмутимым, похожим на ленивого хищника в этом тихом светлом городке.

– А это та самая плита? – сменила она тему и указала на здоровенный коричневый агрегат в центре кухни под куполом вентиляции.

Хэл небрежно кивнул.

– Да, детка, ты угадала. Впрочем, не заметить ее трудновато.

Он подошел к плите ближе и провел по ней рукой.

– Газовая. Это хорошо и плохо сразу.

– Почему?

– Потому что в старых городах типа этого часто отключают электричество. Зато газ можно включить незаметно. Ты быстро принюхаешься к нему, а можешь совсем не почувствовать. Газ – опасная хрень. Надышишься им, заснешь и не проснешься. Поэтому все проверяй каждый раз сама, не доверяй это дело никому из друзей или гостей: я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Ого. – Конни с опаской посмотрела на плиту.

У нее дома была только электрическая.

– Газовый вентиль пока перекрыт, но я все улажу, – успокоил Хэл. – Вот, подойди сюда. Видишь эти выключатели? Они как раз регулируют огонь в конфорках.

Констанс шагнула к нему ближе и уставилась на пыльные черные ручки, выстроившиеся в ряд на специальной панели. Хэл притянул ее за локоть ближе и поместил перед собой.

– Так. Запомнила их положение?

– Все повернуты горизонтально, – произнесла Констанс.

Она чувствовала, как при каждом вдохе его вздымающаяся грудь и твердый живот касаются ее спины.

Это было невыразимо странно. И еще больше – невыразимо приятно. Она облизала губы и покосилась вбок. Хэл оперся руками справа и слева от нее о кухонный стол, навис над Конни, едва не достав подбородком ее виска. А она, в его странных объятиях, которые и объятиями-то, кажется, вроде не были, отчаянно смотрела на газовые вентили, будто пытаясь отвлечься, и пыталась устоять от соблазна и откинуть затылок ему на мощное плечо.

Все было, к черту, абсолютно бесполезно. Хэл чуть склонился к ней и щекой все-таки коснулся ее уха.

Невзначай.

Констанс вздрогнула всем телом, как от токового импульса.

– Когда хочешь зажечь огонь, поверни вентиль и подержи немного.

Хэл протянул руку к плите, провернул рычажок. Его предплечье теперь вжималось Конни в живот, Хэл словно обнял ее. Не специально, конечно. Разумеется, нет. В конфорке что-то ритмично защелкало. Констанс слышала, как бьется в такт этим щелчкам его сердце, но ничего не говорила и не делала. По плечам и позвоночнику пробежали быстрые колючие мурашки.

Хэл сказал у нее над ухом, воздух с его губ коснулся ее кожи:

– Это автоподжиг. Я включу газ: тогда, если будешь вот так держать выключатель, загорится огонь. А духовкой… Духовкой лучше бы пока не пользоваться, там такая штука…

Тут они услышали хлопок входной двери и стеклянный звон витража в ней. Оливия громко сказала из коридора:

– Ричи будет здесь через пятнадцать минут! Констанс? Ну что, остаемся? Я отменяю бронь?

Хэл отодвинулся от Конни и выпрямился, сунув руки в карманы куртки. Он задумчиво отошел к высокому напольному шкафу, открыл его, будто заинтересовался, что внутри.

Конни нервно сглотнула и обернулась на Оливию. Та уже прошла через гостиную своим бодрым торопливым шагом и с улыбкой помахала телефоном:

– Так что? Звоню ребятам?

Констанс неуверенно посмотрела на Хэла. Тот пожал плечами и мягко улыбнулся.

– Крошка. Это твой дом.

Он почти обнял ее минуту назад. Она уже слышала его сердце и чувствовала его дыхание. Какого черта он творит и почему так разговаривает с ней? Почему она позволяет ему делать это с собой?

– Если тебе здесь нравится, – продолжил дядя, – я просто подключу все, что надо, и малость помогу. Ты же не против?

Против. И нет – все одновременно.

Констанс покачала головой.

– Конечно, нет, – сказала она быстрее, чем обдумала ответ. – Звони Ричи и отменяй бронь, Ливи. Тут так хорошо! Мы остаемся.

Здесь, возле дома, было только одно место для машины, так что ребятам пришлось оставить свои тачки вдоль дороги, а Карл Кромви и вовсе заехал на газон, подмяв куст разросшихся и почти отцветших багровых гортензий передними колесами.

Конни хорошо помнила, как их любила бабушка – она дорожила своим садом и копалась в нем каждую свободную минутку, – и неодобрительно посмотрела на Карла. Тот, конечно, ничего не заметил: он взял из машины ящик с пивом и бодро зашагал к дому.

– У меня хорошее предчувствие! – выкрикнул он и, поравнявшись с Конни, весело подколол: – Классный сарай. Привет, Мун!

– Классный драндулет, – огрызнулась Конни. – Отгони его с газона.

– С чего бы это?

– Ты сломал цветы.

Его джип вызывающе поблескивал новыми фарами, хромированными рамой и ручками. Карл поморщился.

– Да брось. Их уже только в помойку, и где ты там цветы нашла…

Он прошел мимо и дружески хлопнул по плечу Ричи, парня Оливии. Тот был выше Карла и худее. В руках он держал картонную коробку со снэками, а на террасе его уже встречала сама Оливия.

Констанс обернулась и проводила ребят тяжелым взглядом. Она скрестила на груди руки, чертовски недовольная, как все обернулось. В конце концов, это ее дом. Ее газон. Ее старый чертов куст.

Стейси и Ливи помогали парням с их поклажей. Из другой машины, красного «Форда», вышли две незнакомые Констанс девушки в коротких шортиках и неторопливо побрели по газону в дом, даже не собираясь здороваться с ней. Они ежились от прохладного ветра и посматривали на хмурящееся небо.

Кажется, дядя Хэл сказал, что завтра будет дождь?

Конни вспомнила о нем и перевела взгляд на Хэла. Он вывел из гаража старую бензиновую газонокосилку и старательно срезал траву, где она разрослась особенно буйно. Он снял свою куртку и остался только в простой майке. Судя по тому, как блестели от пота его шея и руки, работенка была нелегкой и шла споро.

Девушки, приехавшие на вечеринку, поднялись на террасу, провожая Хэла любопытными взглядами, и весело засвистели ему. А когда он повернулся, с хохотом убежали в дом.

Хуже детей, серьезно.

Констанс скривилась и пошла к серебристому джипу, где за рулем был единственный парень, которого она, по правде, была ужасно рада здесь видеть. Чед был ее хорошим другом, учился на факультете актерского мастерства и жил в соседнем кампусе. Они частенько встречались после пар с ним и его друзьями-киношниками, пили кофе или занимались вместе на лужайке, разложив книжки и лекции. Никто из ее подруг не воспринимал Чеда всерьез. Он был из категории вечных друзей – из тех ребят на скамейке запасных, кого не жалко дернуть по своим делам или попросить о чем-нибудь, потому что знаешь: он никогда тебе не откажет. Но вот сейчас он вышел из машины, и Конни удивилась, как за две недели разлуки соскучилась по нему.

– А вот и я! – сказал он, встрепал темные кудри и нервно осмотрелся. – Слушай, ты уверена, что здесь по соседству не живет какой-нибудь Майкл Майерс доморощенный?

– И я рада тебя видеть, – честно сказала Конни и крепко обняла его за талию. – Кто это такие?

В ней говорила ревность, это было ясно по тону; в этом было стыдно себе признаваться, но слово вылетело быстрее, чем она захотела бы себя остановить.

– Сондра и Милли Кэрриган. – Он скривился. – И они нормальные, Конни. Они на курс старше меня.

– Так что, хорошие девчонки?

– Ну да. – Он пожал плечами и улыбнулся. – И с чего ты вдруг такая нервная?

– Просто так. Не бери в голову.

Она хлопнула его по спине и отлипла, вздохнув:

– Ну, командуй, что отнести в дом?

– Эм-м-м. – Чед почесал шею. – Может, это? Вроде не тяжелое.

– Сносно. – Конни взяла коробку с продуктами и взвесила ее в руках. – Кстати: надеюсь, твой братец не приедет.

– Как же, – скривился Чед. – Тейлор обязательно хотел побывать на вечеринке.

– Вот черт! Зачем ему это? Он же никого здесь не знает близко.

– Ты здесь.

Констанс зашагала по газону, буркнув:

– Это многое объясняет.

Чед и Тейлор Роурки были родными братьями. Чед – младшим, Тейлор – старше него на два года, и ему сразу приглянулась симпатичная Конни с ее холодным уверенным взглядом, с красивыми тонкими руками. У нее были длинные ноги и покатые широкие бедра; коричневые веснушки на плечах и небольших грудях соблазнительно смотрелись, когда она носила открытые майки и платья. Конни хорошо училась, получала стипендию, была спортивна и умеренно участвовала в студенческой общественной жизни, не слишком стремясь быть всегда в центре событий – но неизменно в нем оставаясь. С ней дружили самые популярные девушки Санта-Розы. Она была бы для него неплохой партией, как он был уверен. Во всяком случае, в его студенческом братстве Омега-Бета-Кси таких девчонок, как она, высоко ценили, и некоторые ребята поглядывали на Констанс так же, как на ее популярных подруг.

Он знал, что в школе она встречалась с игроком в американский футбол и что ее почти выбрали королевой выпускного бала: в любом случае, она оказалась одной из трех кандидаток. Все это были пункты, на которых зиждилось его представление о ее личности – и о том, что для него было в ней важно.

К несчастью, она в нем была, кажется, совсем не заинтересована. Избегала знаков внимания, неохотно терпела ухаживания. Тейлор прекрасно знал, что в отношениях важнее любви, душевной приязни – настойчивость, и продолжал продавливать свою линию. По его задумке, на этой вечеринке Конни, которая не говорила ему ни да, ни резкого нет, должна пасть в его объятия. Когда, как не сейчас, на Хэллоуин, ведь она наверняка потеряет самообладание на веселой вечеринке с морем выпивки?

Констанс хорошо знала таких, как Тейлор, потому что уже встречалась с похожим парнем, и больше повторять этой ошибки не хотела. Без вопросов, популярный красивый ухажер – плюс сто очков в глазах окружающих, но, в конце концов, все они ухаживают схожим образом, и для Конни внешность и статус были не так важны. Все, что ждало Конни с Тейлором, она пережила уже – с бывшим, и знала, ни к чему хорошему это не приведет.

Нет. Ни один из них не был героем ее романа. Тем более заводить каких угодно героев, чтобы только поставить галочку напротив пункта о наличии парня, она не хотела. У нее в жизни были проблемы посложнее: отец, например, снесет на следующей неделе все ее вещи в подвал, а там и на гаражную распродажу. А Бруно так и не нашли.

Она вошла в коридор и мысленно подсчитала число гостей. Она, Стейси, Оливия, Ричи, Карл, Чед, Сондра и Милли, и наконец – Тейлор. Девять человек в трех спальнях. Насколько реально разместить всех в этом доме до Хэллоуина?

Карл показался из двери в подсобку, и Конни решительно вручила ему коробку с продуктами.

– Что это?

– Еда. Отнеси на кухню.

Она отряхнула руки. Карл за спиной возмущенно что-то бурчал, но она не слушала. К черту его, пусть тоже принимает участие! Теперь дело за малым. Нужно внимательно осмотреть второй этаж, по-умному распределить комнаты, распаковать вещи – и наконец начать подготовку к Хэллоуину.

Чед не соврал. Сондра с темными волосами и Милли с мелированием, пусть свистели дядюшке Конни и были одеты весьма откровенно, но оказались веселыми, приятными девушками. Во всяком случае, когда Конни спросила, согласны ли они занять маленькую спальню, только воскликнули:

– Разумеется!

– Какой разговор!

И даже сами снесли свои вещи наверх. Констанс сказала им, что после полудня она планирует забраться на чердак и поискать там украшения на Хэллоуин. Сестры восприняли эту новость радостно и обещали помочь.

Во второй спальне Констанс поселилась сама и предложила Стейси стать соседкой. В третьей – и все понимали почему – остановились Оливия и Ричи. Остальным парням Конни предложила заночевать в гостиной. Карл скривился, но слишком недовольным в итоге не был: друзья быстро увлекли его игрой в карты. Парни устроились на террасе, разместившись в старом продавленном кресле, на стуле, прямо на полу и на низком табурете, притащенном с кухни, – кто где. Оливия стояла у стены, наблюдая за тем, как играл Ричи. Конни и Стейси закончили раскладывать еду по холодильнику, который им подключил Чед, и решили перемыть пыльный сервиз в старом бабушкином буфете. В конце концов, в доме полно людей, и тарелки им пригодятся.

Констанс вытирала посуду полотенцем, слушала вместе со Стейси хэллоуинский подкаст через телефон и изредка задумчиво посматривала в окно. Там, за разноцветными головами ее приятелей, чуть поодаль что-то колдовал в газоне дядя Хэл. Он выглядел настолько невозмутимым и спокойным, насколько может выглядеть единственный взрослый среди молодых людей.

Констанс посмотрела на бабушкину тарелку у себя в руках.

«Что бы ба сказала о нем?»

Бабушка редко говорила о той родне. О своей сводной сестре. И совсем ничего – о ее сыне. Признаться, Констанс ничего не знала о его существовании до этого дня, но, присматриваясь к нему, понимала, что хотела бы наверстать упущенное.

Он единственный, кто остался из ее родственников по материнской линии, пускай по крови они и не были родными, – но, в конце концов, кроме него остались в живых только бабушка Гвенет и отец… Хэл хорошо встретил ее, не задал ни одного глупого вопроса и помогал даже сейчас – абсолютно бескорыстно. Во всяком случае, он ничего не попросил взамен.

«Пока», – зачем-то подумала Конни и легко покраснела. Стейси, к счастью, ничего не заметила и продолжила убирать посуду, теперь уже чистую, в буфет.

– Мало кто из наших подписчиков знает один жуткий факт, – пугающим тихим голосом рассказывал ведущий подкаста, – но на западе Джорджии в некоторых маленьких городах в порядке вещей – не праздновать Хэллоуин.

– Почему это?

– Потому что в здешних местах уже десять лет кряду ходят слухи, что появился свой настоящий серийный убийца, хэллоуинский душитель…

– Вау, люди ему и прозвище дали?

– Конечно. Местные прозвали его Мистер Буги. Ты знаешь, многие до сих пор не решаются ходить по домам за сладостями…

– Какой бред, – усмехнулась Стейси. – Я с детства наряжалась на каждый Хэллоуин и шлялась по домам до полуночи. Знаешь, сколько конфет приносила?

Девушки рассмеялись. Конни сложила тарелки стопкой и кивнула:

– Да. Я тоже. Но это просто дурацкий подкаст, и потом, там сказали ведь – ходят слухи, что в некоторых городах…

– Значит, этот выпуск – просто лажа. Хотя мне всегда нравилось их слушать. Типа, чуваки рассказывают самые интересные факты о нашем штате.

– Круто. Часто ты их слушаешь?

– С прошлого года, наверное: подписалась из-за Дэвида… Но вообще, я слышала что-то об этих убийствах. Писали о них на новостном портале, а у Кэролайн Ноубл с третьего курса, кажется, даже кто-то погиб. Не помню, кузина, что ли?

Конни снова подняла глаза на дядю. Поискала его взглядом. Там, у высоких кустов жимолости, где он ковырялся в газоне, было пусто. Тогда она украдкой обернулась и поглядела в коридор: там тоже никого. Она сама не понимала, зачем сделала это. Кажется, просто так, но в груди появилась странная тревога. Она положила полотенце на кухонный стол и взяла тарелки.

Только что был. И вот его нет.

Стейси рассказывала, что подкаст этот ей показал бывший. Он, мол, там работал в студии звукозаписи оператором. Констанс прижала к себе тарелки – тяжелые, черт! – и понесла к высокому деревянному буфету, который стоял сбоку, между проходом в гостиную и дверью в кладовку.

Конни, остановившись у входа на кухню, медленно всмотрелась в затканную солнцем гостиную. В ней – никого. Она с сомнением взялась за дверцу буфета, кое-как удерживая тарелки одной рукой.

– Попалась! – вдруг сказал он со спины.

От неожиданности Конни вскрикнула и едва не выпустила тарелки из рук. Но дядя Хэл словно обнял ее, протянув руки вдоль талии, склонившись так, что Конни услышала его дыхание у себя на шее, и, низко рассмеявшись, подхватил всю стопку, легко забрав ее. Стейси-Энн тоже рассмеялась, повесив полотенце себе на плечо.

– Ну и вид у тебя был! – сказала она.

– Подныривай, – велел дядя, и Конни, все еще холодная от испуга, выскользнула из объятий и наклонилась у него под руками.

– Я не против был бы искупаться, – заявил дядя Хэл и поставил тарелки не вниз, как планировала Конни, потому что сил дотянуться до верхней полки ей не хватило бы, а туда, куда требовалось. – Весь в земле и траве. Кстати, советую вынести на террасу мусорное ведро. Ваши друзья не знают, куда девать пустые пакеты и бутылки.

– Черт бы их побрал, – протянула Стейси и, нырнув в кладовку, вытащила оттуда пустое ведерко. – Я сейчас.

– Не хочется, чтобы они загадили там все или начали кидать мусор в кусты, – напоследок бросил Хэл, провожая ее взглядом в спину.

Когда Стейси вышла из кухни, а они с Констанс остались наедине, Хэл осторожно прикрыл буфет, звякнувший цветным стеклом, и привалился к нему плечом, с улыбкой глядя на девушку:

– Ну? Ты не против будешь?

– Не против чего?

Улыбка у него была что лед. Кажется, губы растянуты, зубы обнажены, но это больше походило на оскал – потому что глаза под очками совсем не улыбались. Он повторил:

– Я хотел бы искупаться.

Констанс быстро его оглядела. Да, футболка в паре пятен, и на джинсах тоже пятно. Он весь взмыленный и потный, еще бы – пока стриг газон, пока таскался на крышу… Конни замялась.

– Это не займет много времени, – Хэл будто мысли ее читал. – Обещаю. Просто мне нужно на работу. Туда нельзя приходить в таком виде.

Констанс впервые задумалась, кем мог бы работать дядя Хэл. Манекенщиком? Больше ничего в голову не лезло. Но, возможно, он брокер, или финансист, или офисный сотрудник. А может, врач? Нет, не похож. Конни попадались разные врачи, плохие и хорошие, но таких глаз у них не было. Она не представляла, как человек с таким взглядом мог бы лечить людей. Нет, глупости.

– Хорошо, – сдалась она. – Ты же знаешь, где душевая?

– Конечно, – спокойно сказал он и потрепал ее по плечу. – Спасибо, тыковка. Я расчистил все, что мог. На крышу тоже слазил.

– Да-да, я видела.

– Там, в самом деле, ничего особенного. Прикрыл дыру шифером, затянул пленкой. Такая ерунда. Но будь уверена, теперь никакие дожди вам не страшны.

– Я… – Конни запнулась. – Я очень благодарна!

– Не стоит, детка! – ответил Хэл.

Он ловко положил одну руку ей на талию, а другой прижал ее за затылок к своей груди. Она бы и сделать ничего не успела. Просто – секунда! – и он обнял ее. Ему глупо сопротивляться: он уже сделал все, что хотел. И Конни, отстраненно прижавшись щекой правее сердца, терпеливо ждала, когда он ее отпустит.

Она знала, что как-то неправильно все это было. Чувствовала кожей, волосами и нервами. Это ощущение витало в воздухе между ними, как электрический разряд, и Конни ждала, что ее неминуемо ударит током. Дядя Хэл был, кажется, на вид совсем не из тактильных. Будь Конни благоразумнее, она бы повесила сама табличку «Берегись!» ему на грудь. Но пока что место там было только для нее.

– Я ужасно рад, – сказал он и наконец разжал руки, – что мы наконец встретились. Это же… с ума сойти можно! Я думал, у меня больше никого не осталось.

И это прозвучало очень искренно.

– Я тоже, – выпалила Конни и сама удивилась, как же так.

Ведь у нее-то остались папа и Бруно (возможно, Бруно, если только его не переехала машина…). И даже Джо, что там говорить. Она тоже теперь член ее семьи.

Далеким отголоском своего тихого, но правдивого внутреннего голоса Конни знала: да, взаправду все они – семья. Только ей там места нет.

– Ну, – вздохнул дядя, – кажется, мне наверх и направо?

– Ты же сказал, что помнишь? – улыбнулась Конни совершенно искренно, потому что вид у него стал одновременно дурашливый и растерянный и очень, очень милый.

– Я видел динозавров и «Нокиа», Констанс, – серьезно парировал Хэл. – Могу и ошибиться.

– Да, – тепло сказала она. Сейчас он действительно казался ей знакомым и по-странному близким, словно она знала его всегда. – Направо.

– Славно! – подмигнул дядя Хэл и вышел из кухни.

Он сразу заметил, что кто-то возле лестницы, замерев в дневных гладких тенях, хорошо слышал весь их разговор.

Как в любом старом доме, похожем на этот, душевой здесь не было. Только большая эмалевая ванна, стыдливо прикрытая бежевой непромокаемой занавеской. На стальной полочке стояли поистратившие срок годности шампунь и гель для душа. В мыльнице лежал плесневелый кусок мыла. Когда Хэл зашел сюда и, поморщившись, огляделся, первое, что он сделал, – взял из-под раковины старую губку, нашел какое-то дешевое чистящее средство (оно пахло по-стариковски сладко) и, включив везде воду, хорошенько помыл раковину и ванну с лейкой.

Если Хэл что-то не терпел больше, чем отвратительных бабников и вульгарных женщин, так это грязь.

Он снял с себя футболку и кинул ее на корзину для белья, но сначала поднял у той крышку: там лежал какой-то сор и старое полотенце, а больше – ничего.

Хэл быстро разделся, положил очки на раковину и встал под душ. Высоты лейки не хватало для его внушительного роста. В нем было порядка шести футов, и он знал, какое впечатление производит, даже просто стоя рядом с кем угодно.

Он снял лейку с полочки и окатил водой шею, грудь и живот. Затем повесил ее обратно, открыл крышку геля для душа и принюхался. Не пахло тухло или резко. Тогда Хэл выдавил немного геля на ладонь и уже на теле вспенил, думая о чем-то своем и словно не замечая – хотя он сам не запер дверь, – как в ванную кто-то влетел.

Он совсем не закрылся занавеской. Был мокрый, и гладкий, и литой, и большой для этой ванны – и ему приходилось даже слегка нагибаться, чтобы вместиться там. Хэл изумленно обернулся и вот так, вполоборота, посмотрел на дверь. Он не прикрылся – от неожиданности, конечно. Не специально же? Правда ведь? – и встретился глазами с одной из тех девушек, что свистели ему с террасы. Он слышал, что в разговоре эти сосунки, считавшие себя мужчинами из-за отростков между ног, звали ее Милли. Он запомнил ее как девушку с дешевым мелированием. Когда-то у него была почти такая же Милли… она кончила неважно.

Хэл встревоженно раздул ноздри и воскликнул что-то, подходящее для ситуации, когда к тебе вламываются в душевую. От этого девушка зарделась и наконец с хихиканьем ударилась спиной в дверь.

– Прости! Ради бога, прости, – она делано прижала ладонь к глазам и снова рассмеялась. – Я не знала, что здесь кто-то есть.

Чистой воды блеф и идиотизм. Прекрасно знала. Или ты глухая и не слышала шума воды? Здесь не такие толстые стены. Ты нарочно вошла сюда. Ты подслушивала на лестнице, шлюха, и я тебя видел. Ты вошла сюда, потому что хочешь сдохнуть.

Хэл ничуть не смутился. Он вполоборота продолжал смотреть на нее. Он знал, что она хочет видеть, и сполна демонстрировал себя. От тяжелых, накачанных грудных мышц и мускулистой спины Милли упала взглядом между пальцев к таким же подтянутым бедрам и ягодицам. Там, под животом, спереди, розово и влажно поблескивала округлая головка пока упавшего члена. Этот странный мужчина совершенно не вызывающе вел себя. Но и прикрыться не спешил.

– Эй, – сказал он удивительно спокойным и не таким низким, как могло бы казаться из-за его габаритов, голосом. В нем было что-то колко-завораживающее. – Ты что, подглядываешь?

– Нет, – бойко ответила Милли и рассмеялась.

Он тоже издал тихий смешок и дал ей последний шанс.

– Слушай, дверь – сзади тебя.

Он знал: если гнать ее отсюда, она не уйдет никогда.

Такие, как она, делают это, потому что хотят отдаться, он это знает. И он не против взять.

Она запнулась и смущенно убрала руку от лица.

– Мне неловко, – будто бы созналась она.

Но оба понимали, что это у них такая игра. Хэл продолжил намыливать себя. Деловито перешел на шею, откинув голову назад, и потом смыл пену водой.

– Вдруг кто-то увидит, что я отсюда выхожу, пока ты… Ну мало ли кто и что может подумать.

– Понимаю. Ладно. – Он пожал плечами и снова посмотрел на нее, но по-особенному – скользнул глазами от лодыжек до макушки. Он уже раздел ее в мыслях и не оставил шансов. И Милли поняла, что сейчас у них будет все, чего она хотела и на что надеялась. – Можешь остаться. Я все сделаю быстро.

Тогда он протянул ей руку. Он предлагал себя: Мелисента, хорошо зная, что за этим последует, без колебаний закрыла дверной замок.

Запирая себя вместе с незнакомцем, она хотела испытать на вкус горько-пряный секс с тем, кого ты видишь впервые. Подруги говорили, это лучше, чем близость со своим парнем. Непознанный уровень постижения друг друга через тело. Этот мужчина выглядел надежным. Она не отдалась бы тому, кто не сумел бы сделать хорошо.

У Милли было в жизни так много риска! Она любила экстрим. Ночами она каталась с друзьями на байках, в жаркие дни прыгала с моста в родной Талсе; она занималась конным спортом и обожала тот вечер, когда с Энрике – своим партнером по жаркому сексу – однажды занялась любовью в угнанной тачке. Она знала, на что шла сейчас, и расстегнула пуговку тонкой кофточки. Обнажила ложбинку между загорелых грудей.

– Я не ожидала, – она делано смутилась, но расстегнула ширинку шорт и вложила свою узкую ладошку в большую – Хэла. – У меня нет резинки…

– Мы все сделаем как надо, – успокоил он и улыбнулся. – Пойдем ко мне, детка.

Шорты упали. Милли сняла их, белье – тоже и шагнула вперед: Хэл по-джентльменски придержал ее за обе руки, помог залезть к себе в ванну. Им двоим места здесь хватало так, что приходилось прижиматься друг к другу. Она была достаточно высокой, пять футов и шесть дюймов ростом, и смотрела ему ровно в плечо, в узловатый тугой бицепс. Затем подняла глаза. Животом ощутила: у него не встал, и не поняла почему.

У какого мужчины не встанет на полуобнаженную красивую девушку? Она была все еще в тонком джемпере. Хэл легонько расстегнул вторую пуговку и дальше, пока не показалось белье и большая, девичьи крепкая грудь. Хэл вспомнил Конни. Она была устроена куда аккуратнее; груди ее выглядели маленькими и опрятными, изгиб бедер, плавных и широких, возбуждал. Он подумал о ней, вспомнил ее; что-то дрогнуло в глубине его, и на тело накатило яркое, острое желание.

– Снимешь сам? – игриво спросила Милли, взяв его за подбородок и пытаясь дотянуться до губ с поцелуем, но случилось то, чего она не ожидала.

Он не сказал ей ни слова. Отбил руку от своего лица, схватил под грудь опешившую Милли. Обвил ее талию кольцом – так туго, что она застонала и уперлась ему в плечи ладонями. Затем он рванул лифчик на себя и сорвал наполовину с застежек, спустил белье ниже и рывком высвободил обе груди. Белье с Милли он предпочел не снимать до конца.

– Что ты делаешь?!

Он резко схватил ее второй рукой за горло и сдавил, так, что Милли выпучила глаза. Сипнула. Больно впилась ему в грудь ногтями. Она носила форму «балерина» и знала: коготки у нее острые.

Хэл скрипнул зубами и тряхнул ее в своей руке:

– Отпусти, или хочешь хуже?

Она ослабила хватку. Ослабил и он. Подняв Милли за горло так легко, словно держал котенка, он ударил ее спиной о кафельную стену и посадил себе на бедра. Окинул потемневшим взглядом.

Только сейчас Милли увидела в его глазах безумие и, кажется, поняла, почему он прятал их под темными очками.

Она испугалась до чертиков – так, что вся задрожала, до тех пор, пока он не вжался губами в ее сосок. Одной рукой он уже просто придерживал ее за шею, но второй, втолкнувшись в Милли указательным и средним пальцами, – что он творил той рукой…

Через минуту она забыла, что боялась его, забыла, что хотела кричать. Она уткнулась ему в висок и загнанно дышала, словно он бесконечно мучил ее. Дразнил и не давал то, чего она хочет. Она думала – чтобы ей стало приятно. Он знал – чтобы она не вопила, если он задумает ее придушить. Если не справится с собой.

Будь честен, Хэл, ты никогда не справлялся, с чего этот раз будет особенным? Потому, что ты потерял себя и думал о другой? Потому что ты хотел не эту девушку, но ту, о которой думаешь, убивать не желаешь? Потому что у тебя внутри пожар, и тебе нужно чем-то его погасить, а ту, кого ты хочешь на самом деле, взять не можешь?

Когда он вошел и снова сдавил Милли глотку, она почувствовала: член растет в ней и горячо пульсирует, чем сильнее ее любовник сжимает руку. Вода била по его плечам и спине, отскакивала брызгами ей на губы и веки. Вся в прозрачных каплях, ее грудь, искусанная им, касалась его груди – и когда он упал на Милли и вошел в нее глубже, их тела громко, влажно впечатались друг в друга.

Милли одеревенела. Она слышала от своих парней небрежно и часто: пошли, сделаем это жестко? – но жестким был только этот мужик с короткими белыми волосами, с голодным непроницаемым взглядом, неостановимый и совершенно безразличный к ее стонам, прикосновениям, желаниям. Он делал что хотел, ему было плевать на нее. Она была для него кожаный живой футляр, не больше – и он выбивал из себя удовольствие с таким страданием на перекошенном лице, будто это стоило ему огромных усилий.

Милли балансировала на грани. Удовольствие от адреналина, за которым она так гналась, впрыснуло в кровь дозу. Она не знала, что будет дальше, – только обняла Хэла за плечи и испуганно подпрыгивала на бедрах, как на очень непослушной, буйной лошади, полируя своей спиной стену. И когда почувствовала каждую вену на его члене внутри себя, каждый удар, отзывающийся тупой болью в придатках, как если бы она упала и получила серьезный ушиб, – зашептала в исступлении:

– Постой, погоди! Прошу. Стой! Если ты хочешь…

Он стиснул ее шею. Кофта у Милли, вся мокрая, сползла с одного плеча. Лифчик впился косточками под грудь; укусы на ней горели, будто зараженные бешенством. Хэл протяжно застонал. Каждый хлопок его бедер о ее стал размашистым и влажным.

– Моя… – выдавил он, побагровев лицом. Это выглядело пугающе. На висках его забились жилки, глаза налились кровью. Милли замерла, забыв, что хотела от него. Он пробормотал что-то неразборчивое. Милли никогда бы не расслышала.

В нем смешалось все, – и нежность, и ярость, и он не думал о Милли. Он быстро прижался к ней всем телом, распластался, уперся ладонью в плитку возле ее головы. И Милли вскрикнула, когда он кончил в нее:

– Нет!!! Дьявол, ты… Черт бы тебя побрал, выйди!

Она пыталась отпихнуть его, забилась. Бесполезно. Он со вздохом – один за другим – спускал в нее, долго и много, и шептал одними губами ей в ключицу. Она не понимала что. Но он произносил лишь одно имя:

– Конни. Конни. Конни…

Когда все кончилось и единственным звуком в ванной комнате стала бегущая вода, он вышел из Милли и, даже не глядя на нее, невозмутимо и очень тщательно вымыл член и смыл кровь из царапин на груди.

Милли, прильнув спиной к холодному кафелю, едва выдавила:

– Ты же сказал – вынешь вовремя…

– Я такое говорил? – изумился он и усмехнулся.

Милли, у которой внутри было натерто так, что припухли половые губы, нажала на них и развела в стороны. По бедру протянулась нитка семени. Потом она потекла вниз – его было много.

– Ты кончила, детка? – вдруг спросил Хэл.

Когда она смолчала, он понял все и небрежно усмехнулся:

– Подожди.

Конни что-то пробудила в нем. Он впервые хотел посмотреть, как кончает женщина. Он никогда этого не видел: когда им становилось хорошо, он душил их и кончал сам. В этот раз он хотел попробовать, выйдет ли без этого. Он хотел понять, как это было бы у него с…

– Я не хочу, чтобы ты меня трогал, – огрызнулась Милли.

– Перестань, тебе понравится, – резко сказал он и вошел в нее пальцами, но уже гораздо мягче прежнего.

Внутри нее было вязко, тепло и сыро. Он выделил ее клитор средним и указательным пальцами и потер его, пристально глядя Милли в лицо. Судя по ее отсутствующему взгляду, она совершенно пропала.

Он усадил ее себе на колено и рывком развел девичьи ноги, сам же поставил колено на бортик ванны. По пальцам текла собственная сперма. От мысли, что он оплодотворил Милли, ему стало жарко, и он захотел еще. Однако, когда понял, что в самом деле не о ней думал все это время, сосредоточился на другом. И вперил взгляд в лицо Милли, наблюдая за тем, как оно расслабляется и она выглядит все более потерянной. Как она мечется и рвется вверх и навстречу ему всем телом. Как мнет свою грудь и молит каждым стоном: сделай это. Сделай.

И он делал с ней то, чего она хотела, – и когда наполнил собой снова, она прогнулась в спине и выпустила из ослабших мышц его же семя ему на руку. Обняв его за затылок, ощутила под пальцами короткие щекотные волосы, удивительно шелковистые, как свежестриженная трава.

Милли застонала снова, снова и снова, и зажмурилась, и сжала бедра. На ее лице отразилось страдание пополам с блаженством, и Хэл запомнил это.

Когда она еще дрожала, он бросил ее, вышел, вымыл руку – очень хорошо и несколько раз – и вылез из ванны. Затем, даже не глядя на Милли, брезгливо понюхал пальцы и помыл руку снова. Девушка сидела на бортике ванны, прижав ладонь к груди, и не обращала внимания, что на нее сверху льет вода. Хэл, такой же оглушенный тем, что сделал, поискал полотенце; снял с полки одно, вытерся и оделся. С него спало наваждение. Желания, подобного этому, он не чувствовал так давно – и просто подложил под себя кого угодно, только не ту, которую на самом деле хотел. Он быстро вышел из комнаты и оставил дверь полуприкрытой, а затем стремительно направился к лестнице, даже не замечая, что там, вдали, Констанс вывернула из-за угла.

Она удивленно проследила за дядей и посмотрела на ванную. Оттуда слышался дробный шум воды.

Забыл перекрыть за собой душ? И ушел, не попрощавшись.

Она заглянула в спальню и оставила там несессер с предметами личной гигиены. А когда снова вышла в коридор, оцепенела.

В мокрой кофте, вся помятая и взъерошенная, из ванной выбежала Милли. Затравленно взглянула на Констанс. И прошла мимо, толкнув ее плечом, – прямо в свою комнату.

Глава четвертая

Игры и теории

Хэл гнал из Смирны до Мыса Мэй так, словно его «Плимут» преследовали все демоны ада. По пыльной пустой трассе он выжал девяносто три мили в час и тяжело дышал, вспоминая, как сбежал от Конни, сбежал из того дома. Прочь, как собака. Как трус.

Он впервые кончил в женщину и не убил ее. Это его шокировало. Он допускал, что такое возможно, – с той же Конни, например, – но не с этой похотливой сукой. Не с ней! Но он не мог убить ее в доме родной племянницы. Не здесь! Не сейчас! Ведь это означало бы только одно: он должен был тогда убить их всех, потому что все они… все, кого он там увидел… были идеальны для убийства на Хэллоуин. Особенно после случившегося.

Он уехал оттуда так быстро, что сам не успел очнуться, а уже пылил по трассе. Светило беззаботное солнце. Время перевалило за три часа. Там, с востока, надвигалась хмурая полоса туч – и вместе с ними дождь. Хэл вцепился в руль. Лихорадочно, до жара во лбу, взмок под курткой. Затем ударил по тормозам, а после, оставив длинный черный след на дороге, высунулся из окошка и хорошенько блеванул.

Когда первая волна тошноты прошла, он, бледный, как мертвец, вылез из машины и со вздохом прислонился спиной к двери, обойдя стороной лужицу блевотины на асфальте. Затем дополз до обочины и склонился уже там, хорошенько поливая сухую пыльную траву своим скудным завтраком.

После выпрямился, вытер рот тыльной стороной ладони, добрался на занемевших ногах до «Плимута» и, открыв переднюю дверь, из перчаточного ящика взял пачку влажных салфеток.

Ему было так плохо, словно он напился и его истерзало похмелье. Хэл напивался всего дважды в жизни: когда ему было девятнадцать годков и он окончил школу, а еще – когда матушку забирали в дом престарелых. Он просился поехать с ней и любезно говорил с персоналом, но мать сказала: «Имей уважение ко мне, я сказала – нет». И он проводил белую машину, которая забрала ее, и долго смотрел в окно вслед, а после нашел в большом белом (совсем как та машина) холодильнике не менее большую бутылку водки. Мама растирала ей больные суставы.

Он отвинтил крышку и пил до тех пор, пока не рухнул замертво в кресло в гостиной. Он потом совсем плохо помнил, что было. Он тогда сильно отравился, и если бы не его здоровье – а оно было как у быка, – то сдох бы, только и всего. Он даже не был уверен, что водка эта так уж хороша. Может, и вовсе какое-то дешевое дерьмо. В любом случае у Хэла было очень плохо с алкоголем, и он предпочитал обходить его стороной. Он боялся замутненного сознания, а еще от алкоголя он багровел и у него цепенело горло.

Нет, он не хотел хоть когда-нибудь почувствовать что-то похожее.

Но сейчас чувствовал.

Он судорожно сглатывал, хотя во рту было сухо, как в пустыне, и жалел, что Конни сделала его таким больным, таким пьяным ею. Он вытер рот, руки, лицо и грудь салфетками. Извел всю пачку, но не сошел с места, пока не понял: может сесть за руль и не разбиться.

Хэл быстро домчал до Мыса Мэй и на подъездной дороге к городу остановился там, где не хотел бы никогда показываться, но должен был. В забегаловке «Чикен-Мификс», черт бы ее побрал. Там даже масло пахло как отрава.

Он припарковал «Плимут», стремительно дошел до кафе, ворвался внутрь как ураган и заказал большую семейную порцию острых куриных крыльев в кукурузной панировке. И содовую с лимоном. Непривлекательная прыщавая девица за кассой смотрела на него как на явление Христа, но Хэл даже не взглянул в ответ. Он забрал поднос со своей курицей, сел на стул возле окна, долго пил содовую, а когда во рту стало не тошно, а кисло, управился с семейной порцией курицы без помощи какой-либо семьи. Все это время он мрачно работал челюстями и думал, что с этим пора кончать. Особенно в неделю Хэллоуина. Но как, если в том доме – Конни?!

Когда он все съел и выкинул за собой мусор, то подошел к девице на кассе (на бейджике было имя, ее звали Джой) и немного поболтал с ней. Сделал что хотел. Затем сел в «Плимут» и быстро добрался до Мыса Мэй. Он подгадал отпуск на работе и сейчас был свободен. Ему не нужно было никуда спешить, особенно до вечера – на вечер запланировано дело. Это его убивало.

Он вошел в дом, бросил ключи на комод. Снаружи лаяла соседская собака. Хэл разулся. Повесил куртку на крючок. Пусть у него было состояние человека, в которого в упор выстрелили, он не забыл снять грязную майку и помыть руки. Машинально он взялся за очки и вдруг понял, что оставил их где-то.

А были они на нем в кафе? Нет, кажется, он забыл их в ванной у Констанс. От этого Хэл побелел. Он умылся холодной водой, окатил шею и грудь и сказал своему отражению, стиснув пальцы на краях раковины так, будто хотел ее сломать:

– Я знаю, что делать.

Конечно, он знал. И Мистер Буги внутри него знал тоже.

Он прошел в спальню и упал на кровать, закрыв предплечьем лицо и чувствуя солоноватый жар от собственной кожи. Хэл постарался выключиться от понимания всего, что совершил, но сжал челюсти, когда вспомнил, что не убил ту суку.

Черт.

Он никогда раньше не появлялся в Смирне. Этот город не интересовал его. Он выбирал себе места поменьше, такие, где не будут поднимать бучу; каждое полицейское ведомство в США существует независимо друг от друга. В некоторых из этих мест были только рейнджеры: за полицией в участок требовалось ехать в соседнее управление. Хэл знал, что в тех городишках все сведения об убийствах копятся и сшиваются в разрозненные дела, которые силами местной полиции ни в жизнь не расследовать, и знал, что никто даже не дернется, чтобы изловить его – потому что не связывали одно убийство с другим, а если и связывали и вызывали полицию штата и даже пару детективов как-то (в позапрошлом году, пять лет назад и в самом начале, как он начал работать) – кого те поймают? Призрака. Они ловили призрака, Хэл умело подчищал за собой следы… Он никогда не убивал в одном городе несколько лет кряду. И хотя полиция понимала – что-то очень нехорошее творится в их штате на Хэллоуин, но, боже…

Только вякни, что у тебя завелся маньяк, и будь уверен, можешь смело закрывать участок, потому что будешь заниматься только этим делом и еще тем, чтобы отваживать охочих до слухов репортеров. В какой-нибудь Кеннесо, Стейтсборо, Гриффин, Акуэрт хлынут любопытные журналисты, которые только взбесят своим вниманием психопата или, того хуже, спугнут. Что тогда? Как его ловить? И скольких еще он перебьет в пылу бегства, а не как волк в овчарне – таская по овце с края стада?

Только в сериалах показывают, как агенты ФБР и другие важные птицы с серьезным видом приезжают в маленький городишко в Атланте, Джорджии или Арканзасе. Агенты Малдер-и-мать-ее-Скалли. Они ловили экзальтированных преступников, которые намеренно соревновались с копами в оставлении следов под девизом «Поймай меня, если сможешь», и Хэл всегда поражался, насколько тупыми надо быть, чтобы желать самолично сдаться копам, – такие игры с законом и порядком к добру не приводят, не лучше ли вершить свою миссию тихо? Но то кино или книга, а что на самом деле? На самом деле полицейский участок начинают заваливать кипой бумаг и протоколов, которые не оформить и за десять лет службы. Тогда нужно бросить все прочие заботы и не ловить обычных преступников: тех, кто угоняет тачки, сбивает людей по пьяни, а потом уезжает с места аварии, или тех, кто обкрадывает дома. В маленьких городах – маленькие проблемы. Кто-то прирезал свою подружку в переулке. Пьяные парни кого-то изнасиловали. Соседские сплетни или многолетняя депрессия довели домохозяйку до самоубийства. Черт возьми, в обычной жизни люди не любят остросюжетных драм. Хэл читал – это потому, что многие боятся выйти из зоны своего комфорта. Загнивают в бытовом болоте. Так говорил и его психолог. Он посещал терапевта два года, после смерти…

Тут он моргнул и прервал себя.

Не вспоминай об этом, бога ради. Только не сегодня.

Он положил руки под затылок и уставился в потолок. Что же делать теперь? Он знал, что все полетело к чертям в тот момент, как он без задней мысли согласился отвезти Констанс ключ. Сначала все было о’кей. Он доехал до Смирны, зашел в кафе. Не увидел ничего особенного: две малоприятные девушки, одна – светленькая – почему-то подходила под его представление о собственной племяннице. Чужое пресное лицо. Хэл был спокоен. Он хотел вернуться домой тем же обедом и купить два мотка лески и бобину крепкой веревки. Нужно ведь готовиться к празднику. Он наметил себе место, куда не возвращался четыре года: городок Кантон. Ближайший сосед Мыса Мэй. Там память о нем – убийце на Хэллоуин – немного стерлась, и можно было как следует поохотиться. Тем более у него и близ дома есть маленькое неоконченное дело.

А потом все полетело к чертям, потому что он обернулся – и Констанс Мун оказалась совсем другой девушкой.

Он вспомнил, как в первый раз увидел ее, и повернулся на бок, уткнувшись носом в подушку. Прикрыл глаза.

Лучше поспать. Лучше уснуть.

В маленькой тесной спальне он казался гигантом. Здесь умещались-то лишь кровать, комод для белья и встроенный стенной шкаф. Ну были еще тумбочка и лампа. Все – тусклых цветов, безукоризненно чистое, но по-странному старомодное, как если бы хозяева родом из семидесятых оставили все это Хэлу в наследство, а он сберег.

Нужно отдохнуть и забыть обо всем. Он не может приехать к ней и устроить резню в ее доме. Хотя Хэл знал, что вполне способен сделать это. Почему нет?

Потом что-то начало внушать ему. Очень тихо.

Это последний твой близкий человек. Вспомни. Она чертовски напоминает тебе ту молодую женщину, которую однажды довелось увидеть на семейном празднике. Вспомни. Те же темные волосы, тот же лисий хитрый взгляд. Невинное лицо, а за улыбкой прячется соблазнительница. И Конни похожа на нее. Вспомни. Ты не можешь вот так взять и сломать ей шею, потому что…

Он ее хочет. Дьявольски хочет.

Хэл зажмурился. Нет-нет-нет. Он не поедет больше в Смирну. Только в Кантон, как и планировал. У него в подвале к тому же труп. Нужно действовать, собраться. Взять себя в руки. Сделать это было сложнее, чем всегда, потому что он уже выбрал, где и кого хочет убивать на Хэллоуин.

И те ублюдки – он бы пересчитал им шейные позвонки, всем до одного. А как быть с Конни?

Хэл резко сел на кровати. В ступоре посмотрел в стену напротив, на ряд семейных фотографий в рамках.

Матушка говорила ему: семья превыше всего, но прятала сына от всех. Возможно, так было нужно. Он не понимал почему, но это же мама – он верил ей больше, чем себе.

Нужно собраться.

Хэл устало потер лоб, встал и подошел к окну. Зашторил его. Посмотрел вниз, себе на грудь, на припухшие розовые царапины, оставленные ногтями той девки. Он сразу все решил и сжал челюсти, стараясь ни о чем не думать и больше к вопросу не возвращаться.

Он будет убивать в Смирне, раз судьба сама предопределила его выбор. Что же до Констанс, он сделает, что должен сделать.

Парень, подумай хорошенько об этом.

Хэл открыл шкаф, достал из него рубашку и встряхнул, с сомнением поглядев на нее.

Нельзя же убить Конни.

Кто сказал, что нельзя? Убийцы не трогают тех, кто им нравится, да? Что за бред. Если потребуется, он сделает это.

А если нет? Если она – даже думать об этом странно – будет не как они?

Он вернется в Смирну завтра. Он обо всем подумает. И Констанс будет хорошим предлогом, чтобы снова появиться там. Он хочет увидеть ее, бог свидетель, так сильно хочет, как ничего в жизни не хотел.

Ей было двадцать четыре года. Она отработала смену в «Чикен Мификс». Днем к ним заезжал высокий блондин в замшевой куртке. Выглядел слишком хорошо и пару раз мельком взглянул на нее. Она была на кассе. Толком не помнила, что ему пробила, – людей было слишком много в тот день, все ехали куда-то на близящийся уик-энд.

Когда он убрал за собой поднос – слишком редкий поступок для любого клиента этой забегаловки, – то подошел к Джой и, небрежно облокотившись о стойку, завел с ней какой-то малозначительный разговор. Он не знал, как добраться в Атланту, и, кажется, немножко заплутал. Но чертовски устал и хотел бы доехать уже куда-нибудь – отдохнуть и набраться сил. Может, она знает здесь неподалеку неплохой мотель?

Джой знала и коротко пояснила, как туда добраться. Обычное дело – помочь неместному. Он очень долго благодарил ее, оставил хорошие чаевые и в самом конце, покраснев, опустил глаза на стойку.

– А может, вы подскажете мне еще, Джой, – вместе со своим трогательным румянцем начал он, – может, тут поблизости есть ресторан и кинотеатр? Ну из тех, что работают вечером.

– В Пембруке, – сказала она. – Я там живу. На Малхоллам-драйв есть как раз кинотеатр. Следующий уже далековато будет. Там такая улица… легко найдете и кафе.

– Спасибо, вы меня ужасно выручили, – признался он и, волнуясь, поднял на нее глаза. – Хотел посмотреть какой-нибудь фильм, тысячу лет не был в кино. Работа, чтоб ее. Может, выручите еще разок?

Джой внимательно посмотрела на него в ответ. У него были очень чистые, ясные синие глаза, небольшие пухлые губы, ярко выраженные скулы и короткая белая стрижка. И сейчас он выглядел как ангел – стоял против окон, где за его плечами разгоралось жаркое солнечное свечение, а от волос исходило странное, потустороннее почти сияние. Как от церковных витражей. Джой была атеисткой и вопросительно вскинула брови.

– Вы мне очень помогли, – повторил он и неуверенно скользнул рукой по стойке. – Я хотел бы оставить вам кое-что…

Он протянул ей салфетку. Джой в смятении взяла ее, и на короткий миг их руки встретились. Он коснулся ее и покраснел еще сильнее. Это было дьявольски мило.

– Я здесь проездом, вообще не планировал останавливаться на обед, но… – он выдохнул. – Кажется, это было хорошей затеей.

– Вы… – Джой недоверчиво прищурилась и не развернула салфетку. – Вы зовете меня на свидание?

– Что? – он ужасно смутился. – Я… в общем… ну… я бы так не сказал, но да, на свидание.

Джой хмыкнула и покачала головой.

– Боюсь вас разочаровать, но я работаю допоздна.

– Что мне мешает заехать за вами после работы?

– Мы опоздаем в кино, и вы не посмотрите свой фильм.

Она улыбнулась, а он пожал плечами.

– С вами я бы куда угодно опоздал. Да и потом, всего лишь не посмотрим рекламу.

В одиннадцать она переоделась в джинсовку, сняла форму и красно-желтую кепку с веселой белой курицей на логотипе (та сидела вместо яиц на ведре жареных куриных крыльев: поразительный пример поощрения каннибализма).

Джой не верила, что за ней взаправду заедет этот блондин. Думала поехать домой. Там ее ждали лапша быстрого приготовления и очередной сериал от «Нетфликс». В ее жизни все было просто и линейно, как полоса железнодорожного полотна. И рано или поздно, прокладывая рельсы все дальше, в свое будущее, она должна была столкнуться с огромным железным чудовищем, с глазами, горящими, как белые фары ревущего состава.

Он привалился спиной к коричневому «Плимуту» и медленно курил: дым красиво окутывал его силуэт сизыми прозрачными лентами.

Она сразу заметила, что он вернулся к кафе, но поверить, что за ней, было трудно. Хотя она не выбросила салфетку, на которой было написано:

«У вас чудесная улыбка, Джой».

У нее были каштановые пушащиеся кудри, нелепая короткая челка, плохая кожа и мальчишески-ровное безгрудое тело. Худенькая и высокая, она обладала очарованием существа почти бесплотного. В своей безразмерной джинсовке поверх худи – ночью здесь было значительно холоднее, чем днем, – и в свободных джинсах она казалась особенно маленькой рядом с тем мужчиной.

– Хотел спросить, – он не отлип от своего «Плимута», но выкинул сигарету в сторону и выдохнул дым. – Раз ты не против опоздать в кино, может, рискнем? Там как раз идет какой-то ужастик. На Хэллоуин.

Джой улыбнулась и обняла себя за локти.

– Я планировала скоротать время дома за сериалом, – ответила она.

– А я никогда их не досматриваю, – сокрушенно сказал Хэл. – Не хватает терпения.

– Ну это видно.

– Правда?

– Да. Ты не кажешься очень терпеливым человеком.

Джой даже не подумала пойти на остановку. Через пятнадцать минут должен был подъехать автобус, но она решила его не ждать. Потом задавалась вопросом почему, но это было какое-то наваждение. Почти гипноз. Святая уверенность, что все будет хорошо. Потому что такой человек, как он, удивительно порядочный с виду и такой красивый вдобавок, не может сделать – наверное – ничего плохого. Красивые люди не могут быть злыми.

Правда?

Он открыл перед ней дверь, она села к нему в машину. Все случилось как бы само собой. Он не настаивал, она не отказала.

– В кино? – уточнил он уже за рулем.

– Я не против, – улыбнулась она.

Он улыбнулся в ответ, и они тронулись с места.

До Пембрука от дорожного щита «Вы покидаете Мыс Мэй» было ехать ровно полчаса. Трасса лежала перед глазами, гладкая, как лента. Джой смотрела на асфальт, подсвеченный фарами, и задалась вопросом, как могла сесть в машину к незнакомцу.

Он беспечно называл фильмы. Болтал что-то о своем. О том, что скоро Хэллоуин. Что он ездил к племяннице сегодня. Что немного заблудился и что это на самом деле подарок судьбы – их встреча. Затем спросил, раздражает ли ее, когда в кафе не ставят бесплатные чесночные палочки. Это ее развлекло. И она, засмеявшись, подумала: как я могла думать о чем-то плохом. Это явно не тот случай.

Через полчаса они спокойно въехали в Пембрук. Улицы были уже пусты. Редкие прохожие в центре спешили домой: в жилых кварталах было и вовсе тихо. Хэл предложил сходить на «Хэллоуин заканчивается». В больших городах фильм уже отгремел, а здесь это была новинка. На афише человек в серой маске спина к спине стоял со своей жертвой. Джой поежилась.

– У Майкла самая жуткая маска из всех, – поделилась она, когда Хэл – он так представился – повел ее к кассе.

– Из всех?

– Ну да. Из всех остальных маньяков.

Он что-то промычал и заплатил за два билета. Спросил, где она предпочитает сидеть.

– Где-нибудь в центре зала, – отмахнулась Джой. – Обожаю эти места, сразу вспоминаю, как мы с отцом ходили.

– Он любил фильмы?

– Он любил выпить, – хихикнула она, – и отсыпался в зале. А я так пересмотрела целую кучу всего.

– Боялся, из дома его выгонят?

Джой кивнула.

– В точку. Я росла с бабушкой и мамой, а папа просто брал меня иногда… ну так. На выходные.

– Понятно.

– Он не всегда пил, – пояснила она зачем-то и покраснела. – Просто это порой бывает сильнее человека.

– Что – это?

Они вошли в кинотеатр, и со всех сторон их окутало ароматом карамельного попкорна.

– Его… плохие привычки. Одержимость.

Хэл задумчиво качнул головой. Почесал затылок.

– Да, не поспоришь. Ты любишь сладкий или соленый попкорн?

– Сладкий.

– И я. Возьму один большой?

– Да, без проблем. Но напитки разные!

Он хохотнул:

– Ладно. Нам один большой карамельный попкорн, пожалуйста, и две…

Усталая девушка за кассой хмуро взглянула на забавную пару. Высокий мужчина – как с картинки в своей полосатой черно-белой рубашке и замшевой куртке, – и девчонка ему по подбородок, вида далеко не такого же блестящего, как ее кавалер.

– Я буду колу, – сказала Джой.

– Две колы.

В стаканы положили колотого льда, из автомата прыснула газированная вода, смешанная с сиропом. В полосатое большое ведерко доверху насыпали горячего ароматного попкорна. Хэл вручил его Джой, сам взял напитки.

– А какой у нас зал?

– Хэл.

Джой покачала головой и рассмеялась, ласково, звонко. И девушке за кассой, и ему самому вдруг почудилось, что на мгновение она стала красивее, чем была.

– Здесь только один зал.

Фильм шел час пятьдесят. Кроме них, здесь были только две пары – и они явно пришли не за сюжетом следить. Кино еще не началось, а их лица было уже трудно разобрать – где чье. Почти лицехваты, сросшиеся друг с другом кожей. Джой шепнула, когда они с Хэлом нащупали кресла в темноте:

– Даже на рекламу не опоздали.

– Ты тоже любишь смотреть рекламу?

– Да я только ради этого и хожу в кино!

Он улыбнулся, ярко в неоновой призме кинотеатровых софитов, подсвечивающих дорожку к креслам. Джой и Хэл удобно уселись, он расстегнул куртку, она сняла джинсовку.

Вдруг Джой повернулась к нему всем телом, и на лице ее Хэл увидел тревогу:

– И все же зачем ты меня сюда позвал?

Музыка гремела с экрана свое. Во рту было сладко от колы. Джой ощутила на корне языка странную горчинку, когда его улыбка стала какой-то жалкой, и он сказал:

– Хочу сегодня забыться, потому что мне так паршиво. И нашел самую добрую девушку в округе, как мне кажется.

Она посмотрела на него очень внимательно. Он выглядел как человек, которому действительно нужна была помощь. Как только раньше она этого не заметила?

– Тебе не кажется, – заверила Джой. – Смотри. Фильм начинается.

Он откинулся в кресле и расслабленно прикрыл глаза. Завтра он вернется в Смирну, но это будет потом. Через каких-то несколько часов. По крайней мере, сейчас он может быть спокоен. И может немного забыть то, что произошло в том доме.

Глава пятая

Сладость или гадость?

Тейлор так и не приехал днем. Не появился он и вечером, и даже утром. Зато всю ночь дом стонал и скрипел, будто разбитая артритом старуха, чувствуя, что внутри есть кто-то, кого можно напугать этими звуками.

Каждый спрятался по своим комнатам, каждый думал о своем.

Стейси – о том, что хотела бы, чтобы Тей приехал. Он чертовски давно ей нравился. Как она мечтала встретить его здесь, как часто прокручивала в голове, что выдастся шанс, и она останется с ним наедине, получит призрачный шанс завладеть его вниманием. Ей трудно быть второй; она привыкла к самой заметной роли среди своих подруг, бывшая королева школы, лучшая из лучших, – но Тейлор был, увы, не ею увлечен, а ее подругой. Это было мало того что очень обидно, так еще и некрасиво – ну, вздумай она завести о нем разговор с ней. Мало ли. Вдруг он нравится ей, хотя Конни… Конни всегда казалась такой надменной, такой холодной, когда речь шла о Тейлоре и других парнях. На языке вязло только одно слово: стерва. Стейси-Энн порой ненавидела эту стерву, которой мог бы достаться Тейлор Роурк, протяни только руку.

Чед думал, лежа на продавленном скрипучем диване, что жизнь – несправедливое дерьмо. Он мог бы кайфовать на ГикКоне, а поехал сюда, в богом забытую Джорджию, в городишко, названия которого он даже не помнил. И думал, что иногда судьба тасует карты не так, как тебе нужно, а так, как хочет; так вышло, что билет на ГикКон он не достал, друзья разъехались, дома его не ждали, а оставаться в общаге было делом неблагодарным. И теперь вот его занесло сюда, в старый дом так-себе-подружки по колледжу, которая к нему до смешного добра и, верно, думает, что он-то ее добрый друг. Он будет справлять Хэллоуин с этими неудачниками, когда мог бы тусоваться с компанией таких же любителей научной фантастики и космоопер. Отстой.

Ричи и Оливия хотели заняться сексом – они давно не были вместе, но Ричи, выходит, занялся им почти сам с собой. Он побыл сверху несколько минут, вжимая Оливию в холодную простынь. Затем кончил. Скатал презерватив. Спрятал его обратно в блестящий пакетик. Улегся Оливии за спину и чмокнул ее в ухо прежде, чем уснуть. Он ужасно устал в дороге, а она, холодная, как постель под ней, разочарованно смотрела в темноту. Там, в углу, ей чудилось всякое очень долго, прежде чем расстроенное сознание не пропало в лабиринтах сна. А потом, когда ей приснилась высокая черная тень с белыми глазами, горящими, как круглые фонари, резко вскочила в кровати вся в поту. Ричи так и не проснулся: похрапывал. Только руку ей на плечо закинул.

Милли и Сондра спали в одной комнате. Милли хорошенько проверила запертую дверь и окно, зачем – сама не знала, но легла в постель с необъяснимой тревогой. Она как следует вымылась и выпила противозачаточные. Этот чертов бык накончал в нее! Ублюдок. Теперь она будет с особенным нетерпением ждать месячных. Когда она переодевалась при сестре в пижаму, та увидела на ее груди полумесяц глубокого укуса и молча вскинула брови.

– У кого-то был страстный секс? Когда это? – спросила она.

Милли промолчала, тогда Сондра толкнула ее в бок.

– Был, – неохотно призналась та. – Но… не такой он и страстный.

Скорее – безумный, грязный, похотливый, страшный. Он отдрочил себя ею, а потом вышвырнул, хотя сначала был до дрожи любезен. Милли не удивилась бы, если бы он сделал что-то совсем сумасшедшее. Вытер член о ее белье или дал ей пощечину. Но он не сделал. Он доставил ей удовольствие – свое, извращенное. Она почувствовала себя так плохо, как только могла. Словно лабораторная мышь, на которой поставили опыт. Но разве не этого она хотела? Ощутить что-то новое? Всплеск адреналина…

– Это с тем высоким блондином? – и Сондра подмигнула. – Ладно, не отвечай. Он твой. Я не занимаюсь этим с мужиками своей кузины.

«И слава богу», – подумала Милли, вслух возразила: – Вовсе не с ним. – И выключила ночник.

Она не хотела бы, чтобы кто-то еще остался один на один с этим чудовищем. Но она даже запирала дверь с ним наедине. От этого ей стало страшнее прежнего.

Карл крепко спал в раскладном желтом кресле, поеденном молью. Он напился пива и наелся копченой курицы. Ему единственному здесь было тепло и хорошо, только снилась ерунда какая-то. Будто он превратился в таракана, и кто-то с презрительным видом хотел его растоптать.

Конни лежала в кровати и смотрела в окно. Постель пахла пылью, порошком, детством. Конни выбрала свою старую спальню, некогда – спальню мамы, и в темноте разглядывала все, что было так дорого сердцу. Книги на полках, каждый корешок знаком и незнаком одновременно. Все было зачитано матерью до дыр. Фарфоровые статуэтки в рядок выстроились на письменном столе. Рядом ворочалась Стейси. Наверное, ей тоже не спалось – но Констанс не хотела говорить, и она притворилась, что спит.

Она вспоминала раз за разом, как, поджав губы, дядя Хэл быстро вышел из ванной, на ходу надевая куртку, а меньше чем через минуту после него выбежала Милли – в таком виде, что было бы ясно даже идиоту, чем они там занимались.

От осознания этого Конни хотелось стукнуть подушку кулаком, позвонить Хэлу, накричать на него или на нее – а может, на обоих сразу. Сделать что-то. Но она понимала, что не имеет никакого права на это и что это полная дичь, потому что она Хэлу – племянница. Племянницам обычно нет разницы, с кем занимаются сексом их дяди.

И вообще, она знает его меньше суток.

Конни сунула руку под подушку и со странной печалью подумала, как горько никогда не узнать его ближе. Отказаться от этого и обидеться, после этого случая посчитать его негодяем можно бы и хотелось, но ведь он имел полное право иметь близость с тем, с кем хочет.

Конни уговаривала себя и торговалась. Когда Милли, мокрая и бледная, пробежала мимо и толкнула ее плечом, Конни в голову не пришло, что ей нужна помощь. Она вспыхнула и быстро прошла в ванную. Там на первый взгляд все было в порядке. Но на раковине Конни нашла дядины очки, а на плитке – когда вытирала ту от налитой на бортики ванны воды – что-то на воду совсем не похожее. Вязкое, мутное. Более густое, как взболтанный сырой яичный белок.

Конни хотелось пошутить – уж не яичницу ли они тут жарили, но ее уже опалило странным огнем. Ей не нужно было говорить с Милли или Хэлом, чтобы представить все, что произошло. Он занимался с Милли любовью здесь, в этой ванне. Он стоял или лежал? Конечно, стоял. Вряд ли он уместился бы как-то по-другому. А она? Как она его целовала? В губы? В шею? В грудь? Она представила, как Милли поцелуями касается его кожи, и плечи охватило томление. Она боялась даже вообразить, какой он обнаженный. Лежа в постели, вспоминала, как растерла в пальцах сперму, облитую водой, и потом хорошо вымыла руки, а в живот и ниже проваливался горячий камень. Она окатила бортик из лейки, смывая за Хэлом и Милли все следы их преступления, и после, еще раз помыв руки, долго смотрела вслед убегающей в слив мыльной воде.

Она впервые познала, что значит сожаление.

Сожаление, что он никогда не будет ей принадлежать. Странное развоплощенное желание. Он отдался какой-то девчонке с дешевым мелированием и сиськами, торчащими из декольте, ну а ей дарил совсем другую, невинную ласку. Он с ней играл…

Мучаясь бессонницей, Конни понятия не имела, почему думает об этом. Почему его секс с другой стал для нее таким разочарованием. Любовь с первого взгляда? Она сощурилась и потерла лоб.

Нет, она верила, что это бывает: в истории остались свидетельства такого чувства. Констанс могла назвать много примеров. Она про них читала и хотела однажды влюбиться так же, хотя никогда бы в этом даже себе не созналась. Клеопатра и Марк Антоний. Элоиза и Абеляр. Мария и Пьер Кюри. Бонни и Клайд. Их истории кончились все до единой ужасно.

Марк Антоний получил ложное письмо о гибели Клеопатры и пронзил себе мечом живот, но не умер сразу. Клеопатра провела с ним последние часы жизни. А потом к своей груди приложила египетскую кобру.

Элоиза и Абеляр, философ и его тайная супруга… Они влюбились друг в друга, когда он учил ее разным наукам, от богословия до иврита, и спустя время даже зачали сына, но когда об этом прознали родственники Элоизы, Абеляра оскопили во сне, а Элоиза покинула свет и стала жить в монастыре. Они до конца своих дней писали друг другу полные любви письма. Но какой была та жизнь?

Мария и Пьер Кюри полюбили друг друга слишком внезапно, чтобы это посчиталось приличным: это случилось в гостях, во время совместного эксперимента – Пьер взглянул на ее руки, изъеденные кислотой, и понял, что пропал. Они были прогрессивными людьми и занимались наукой. Пьер и Мария вместе работали с радием, открыв его огромный научный и производственный потенциал. Однажды по пути в лабораторию Пьер попал под колеса конного экипажа, раздавившего его голову, как капустный кочан. После его кончины Мария продолжила общее дело, пока сама не погибла от лейкемии.

Бонни и Клайд, знаменитые гангстеры-любовники, были бандитами во времена Великой депрессии. Они кутили и грабили вместе, они знали, что все кончится плохо, и ловили крошки быстротечного счастья. В итоге шесть рейнджеров выпустили в них из засады сто шестьдесят семь пуль, а до того Бонни умудрились так сильно ранить, что Клайд всюду носил ее на руках.

И Констанс знала, что в ее случае это была никакая не любовь. И первый, и второй взгляды здесь были ни при чем. Она не хотела думать, что это было, и пыталась отвлечься, потому что влюбляться в своего сводного дядю, даже если он божественно красив и завораживает ее до дрожи от малейшего голосового обертона, глупо.

Да, глупо, грязно, пошло и вульгарно. Это то, у чего нет будущего. То, что не одобрят родители, знакомые и подруги. Это какая-то болезнь. Почти что простуда. Была бы таблетка – выпить, и дело с концом.

И Конни, измучившись и решив так, насилу уснула.

На следующее утро нахмуренное небо действительно пролилось дождем. Конни встала в девять, сошла вниз и, посмотрев в окно, поняла сразу: сегодня никто не покажется из дома. За одну только ночь снаружи сильно развезло; кругом были лужи, дождь капал с крыши. Он уже умыл окна и деревья. Конни поправила на плече футболку и хмуро взглянула на двух сестер, Милли и Сондру, спускавшихся к завтраку.

Они явно были в не лучшем настроении.

– Надеюсь, – сказал Чед, – кто-нибудь приготовит яичницу. И у нас есть бекон.

– Только если ты купил его накануне, – невозмутимо ответила Стейси.

Она с кем-то переписывалась, сидя за столом. Чед скривился.

– А чем плохи «Лаки Чармс»? – с усмешкой спросил Карл.

Констанс взяла у него из-под носа бутылку апельсинового сока и бутылку молока. Сбоку на пластике уже надулся приличный пузырь, и пить она не стала.

– Я обойдусь кофе, – рассеянно сказала Милли.

– Может, закажем пиццу? – предложила Сондра.

Ричи согласился с ней. Идея была неплоха, если выбирать между чипсами, хэллоуинскими конфетами и испорченным молоком.

Пиццу доставили через сорок минут; к столу собрались далеко не все – Оливия и Ричи вернулись в спальню, Сондра ушла в душ. Констанс вздохнула свободнее. Так даже к лучшему. На маленькой кухне и без того не развернуться. Она посмотрела в окно – все еще шел дождь; а потом на размокшую коробку от пиццы. Невозможно же питаться ей одной? Нужно съездить в магазин.

Пока пиццу привезли и пока ждали всех к столу, она остыла, так что Конни таскала пепперони и сыр с уже холодных кусков. Запивать пришлось апельсиновым соком.

После завтрака Карл и Чед собирались вместе подключить икс-бокс, который Карл привез с собой. Сестры удалились к себе наверх. Оливия и Стейси хотели спуститься в подвал и поискать там украшения для праздника. Ричи планировал остаться с парнями: им троим уже не терпелось подрубить какую-то новую игрушку. Но Констанс сообщила, что Чед ей нужен – для дела, и сказала:

– Будь готов через полчаса. Мы, кстати, поедем на твоей машине.

– Поедем куда? – обреченно спросил он, пожирая взглядом распакованную игровую консоль.

– Я думала, ты умный, – сочувственно сказала Констанс. – В супермаркет, конечно.

– Что?! Почему я?! – возмутился он. – Вон Тейлор приедет к обеду, его и эксплуатируй!

«Значит, мне нужно убраться до обеда точно», – решила Конни и метнула на друга внимательный долгий взор.

– Я в ванную, – предупредила она вслух.

Стейси-Энн громко хохотнула.

– Эту девчонку почти невозможно переубедить, Чед, – сказала она, отвлекшись от телефона.

– Ну конечно!

– Нет, серьезно. Спокойные люди по личным наблюдениям – всегда самые упертые. Так что советую тебе пошевелиться. Она весьма пунктуальна и опаздывать не любит.

Дождь все шел и шел. Казалось, на город, а может, и на весь штат прогневался грозный бог дождей и катастроф; Чед смешно комментировал глубокие лужи на дороге – и разверзлись хляби небесные! – но Констанс было не до смеха. Она думала, как бы вся неделя не выдалась такой непогожей. Мало приятного торчать в ливень на Хэллоуин под одной крышей с незнакомцами. Только сейчас она поняла, что тихие компанейские посиделки вышли из-под контроля. Кажется, у нее с подругами были разные взгляды на вечеринку… Когда она соглашалась, явно не думала о последствиях. И о том, что там два туалета и одна душевая на всех, – тоже.

– Останови здесь, – равнодушно сказала Конни, когда они проезжали большой супермаркет. Чед поморщился.

– Я тебя в машине подожду.

– О’кей.

Она знала, что Чед был не в восторге от этой поездки. Но и она не в восторге, что к ней заявится без приглашения его братец. Пальцев одной руки уже не хватит, чтобы пересчитать всех, кто втиснется в ее маленький домик! А что, если они пригласят еще кого-то?

Конни вышла из машины, накинула на голову капюшон толстовки и поспешила к магазину. Из-за луж белые подошвы ее кожаных высоких кед были забрызганы грязью, а дождь хорошенько намочил капюшон. Стеклянные двери разъехались в стороны, и Конни забежала в яркую белизну супермаркета. Потом глаза привыкли, и лампы показались более тусклыми, а свет – серым. Здесь было прохладно из-за мощно гудящих кондиционеров. В самом начале, у рекламных стоек, в длинную железную гусеницу выстроились тележки для покупок. Маленьких, как назло, не осталось – только гигантские, словно крейсеры, и Конни взяла одну такую. В ней могла бы с легкостью уместиться она сама – если ляжет, почти в полный рост.

Покупателей было немного: то тут, то там между рядов бродили, как зомби, такие же одиночки, как она, со своими линкорами. Какая-то бойкая старушка с красной корзинкой в руке прошла в отдел овощей и взяла упаковку мытой редиски. Явление очень редкое – не поддаться соблазнам ярких коробок и упаковок и брать все только по списку.

Констанс, как и другие, выглядела несколько потерянной и сразу миновала полки со сладостями, акционными товарами, игрушками и посудой. Она взяла в отделе напитков коробку с банками содовой – там было двенадцать штук – и упаковку колы без сахара. Весь красно-белый магазин был украшен к Хэллоуину оранжевыми тыквами, черепами, вырезанными из тонкой бумаги призраками и прочей атрибутикой. В центре зала стояли настоящие острова изобилия – огромные стенды с лакомствами, от одной полки к другой была протянута искусственная паутина.

«Интересно, заглянет ли к нам кто-нибудь на Хэллоуин за сладостями?» – подумала Констанс и положила в тележку коробку карамелек в шоколаде «Милк Датс», коробку миндальных конфет «Алмонд Джой», две пачки терпко-кислых «лимонных головок», старые добрые «Чармс Блоу Попс» – карамель с жвачкой, большую коробку «Дабл-Баббл», которые помнила еще в своем детстве на Хэллоуин (этой жвачке в своем котелке она радовалась больше всего), взяла еще красных мармеладных «шведских рыбок» и шоколадные конфеты, нежно-розовые, персиковые, голубые и бледно-желтые ириски «Флаффи Таффи», которых однажды наелась до тошноты – так их любила.

Половина тележки была в сладостях. Так себе покупка. Нужно взять что-то более существенное, к примеру…

– Конни? – окликнули ее за спиной.

И она обернулась, удивленно глядя на своего дядю.

«Поверить не могу, что он здесь делает?» – подумала она, но вслух безрадостно сказала:

– Привет, Хэл.

Он был в своей куртке и в полосатой черной рубашке под ней. В свободных джинсах, на которых не было ни капли из луж – он по воздуху от стоянки долетел, что ли?! – ноги его казались вообще бесконечными. Хэл производил чертовски сильное впечатление, и Конни растаяла при виде него, хотя напомнила себе: он, мать твою, вчера здорово развлекся с той девицей.

– Ты здесь за покупками? Не ожидал увидеть.

– Это я не ожидала, – сказала она. – Далековато забрался от дома.

– Тоже заехал кое-что прикупить… – он был тоже с корзинкой и показал ей пачку лунных пирогов «Грэмс» в шуршащей упаковке.

– Не думала, что у тебя нет поблизости супермаркетов.

Сказала – и одернула себя. Зачем язвить?! Какая ей, в конце концов, разница, пусть катается на своем чертовом «Плимуте» сколько хочет туда-обратно! Хэл невозмутимо ответил:

– Я на самом деле проездом не просто так. Хотел спросить, я, случайно, не оставлял у тебя дома свои очки?

– Мог бы просто позвонить.

И снова недовольство в ее голосе! Она попыталась себя осечь, но не смогла. Только поджала губы и толкнула тележку вперед. Хэл пошел за ней.

– Оставлял, – сказала она и намекнула: – Они все еще там. Можешь съездить за ними, тебе без проблем их отдадут. Стейси. Или Милли. Я ее наберу.

Она свернула в боковой узкий ряд с сухими завтраками, надеясь, что он отстал. Во рту было горько. Но совсем плохо стало, когда Хэл снова оказался у нее за спиной:

– Не думаю, что они мне помогут.

Конни сдержала себя и желание сказать, что вчера Милли очень даже помогла, – и молча потянулась за хлопьями «Корн Флейкс». Но не успела коснуться красной коробки – Хэл сам снял ее с полки и отдал Конни в руки.

– Спасибо, – бросила она и нейтрально добавила: – Нет, я серьезно. Не трать время.

– Я не трачу, – возразил он и снова достал Конни яблочных джексов от «Келлогс», когда она привстала на цыпочки. – Ты столько всего купила.

– Это на Хэллоуин, – сказала она и добавила: – Нас ведь девять человек.

– Девять? Многовато для такого домика.

– Я не знала, что ребята притащат друзей. Думала, будет просто междусобойчик.

– Девять, – задумчиво повторил Хэл. – И что же, ты одна из всех поехала за покупками?

– Мы сбросились, – почему-то начала оправдываться Конни. – И мне дали в помощь Чеда.

Хэл ухмыльнулся и осмотрелся. Между узких полок, кроме них двоих, никого не было, и Конни почувствовала себя ужасно глупо.

– Ну и где же твой Чед? – спросил он ехидно. – Что-то я его здесь не вижу.

– Он не мой!

Хэл привалился плечом к стойке с хлопьями и понимающе кивнул. Конни порозовела.

– Что? Не смотри на меня так. Он на машине и согласился отвезти покупки домой.

– Очень благородный жест, – одобрил Хэл. – Позвони ему и скажи, пусть едет куда хочет. Он на сегодня свободен.

– Нет, не свободен, – возразила Конни и снова толкнула тележку.

Хэл шагнул следом.

Она слышала его дыхание у себя на макушке и чувствовала спиной, что он стоит слишком близко. Конни бросила короткий взгляд на сферическое зеркало под потолком. В искаженном отражении она увидела, что Хэл буквально навис над ней и смотрит, чертовски пристально смотрит.

Что ему нужно?

– Я сам отвезу тебя домой, – сказал он и накрыл ручку тележки своей рукой – так близко к пальцам Констанс, что она невольно их отдернула. В этом было столько контроля и странной настойчивости, что она обернулась через плечо. И застыла. Он наклонился к ней, и теперь их глаза оказались почти на одном уровне. Хэл улыбнулся и уверенно взял тележку.

– Звони, – повторил он. – Так будет куда удобнее. И потом. Я бы ужасно хотел пообедать с тобой, Конни.

– Боюсь, у меня нет времени.

Она мягко попыталась увезти тележку. Это было так же бесполезно, как попробовать вырвать мышь из когтистых кошачьих лап. Хэл уверенно втиснулся между ней и стендом с газировкой – и Конни оказалась в западне. По левое плечо – он, по правое – стеллаж. Хэл покачал головой:

– Нам столько нужно рассказать друг другу. Семейные узы. Кровь не водица, и все такое.

Констанс засомневалась. Одна ее часть болезненно ныла: она знала, что произошло вчера, и это свербело в темени. Другая же молила согласиться. Какая разница, с кем он спал? Он ее дядя. Всего-то ее родственник.

Он тебе не кровный родственник, Конни, фактически – чужой человек.

Она могла бы пообедать с ним – действительно… просто так. Почему бы нет?

Потому что он странный, и ты это чувствуешь. Какого дьявола он так себя ведет?

Хэл закинул руку ей на плечо и прижал к себе по-семейному тепло. По-семейному – и немного больше.

– Но только кафе выбери сама, – сказал он. – Я здешние места плохо знаю. И еще зайдем в секцию с порошками и средствами для уборки, о’кей?

– Мне самой туда нужно, – буркнула Конни, и Хэл понял: сдалась. – Обедать – так себе идея. Пока мы ждем заказ, некоторые продукты могут испортиться.

– Двум бутылкам молока и пачке бекона ничего не будет, – поморщился Хэл, – и потом, мы всего-то на час-другой. Ну давай.

Он обезоруживающе улыбнулся – слишком мягко и ласково, чтобы Конни могла на него злиться. И она улыбнулась ему в ответ, чувствуя, что его рука на плече стала легче и теплее.

– Уважь своего старикана, – картинно приложил руку к груди Хэл и рассмеялся. – Старшим отказывать нехорошо.

Глава шестая

Ловушка для охотника

Чед думал, это какая-то шутка. Сначала его зовут в магазин, он срывается с места, топит в непогоду. А потом его гонят прочь.

Черт возьми, как он мог усмотреть в Констанс логичного человека?! Он думал, она адекватная. А теперь какого дьявола она творит? В колледже она казалась ему другой, почти нормальной, пускай он и не считал, что она ему ровня. А сейчас, оставшись с ней один на один, он понял: либо что-то случилось с этой девчонкой – что-то из ряда вон, отчего она вела себя не как обычно. Либо он в ней обманывался. И лучше бы первое, чем второе. Обидно: кругом него и так одни идиоты, а с Конни было по крайней мере сносно в одной компании, и он не хотел разочаровывать ее. Пусть думает, что они дружат, пока ему это выгодно. Его всегда без проблем пускали с ней в клубы, где он хотел бы оторваться, и она могла подкинуть ему деньжат, если у самого с ними было туго…

Чед дважды спросил по телефону, уверена ли она, чтобы он уехал. Она сказала – да и да оба раза. Очень серьезным тоном. Таким, когда что-то с тобой реально случается, и ты в небольшой – размером с Эмпайр-стейт-билдинг – панике говоришь: да нет, все о’кей. И буквально ходишь по раскаленным углям, сдерживая крики боли. Чеду это не понравилось, главным образом потому, что он не хотел выручать Конни и стаскивать с этих углей. Это требовало времени и усилий; ему было просто лень с ней возиться.

Все же Чед спросил: «Кто довезет тебя до дома со всеми покупками?» Он представлял, сколько всего накупит Конни. Она запнулась, прежде чем ответить, и неуверенно сказала: «Друг».

Это было уже ни в какие ворота. Почему этот таинственный друг не мог с самого начала отвезти Конни в магазин? Почему она не может назвать его имени, на крайний случай сказать что-то типа: «Да это Марк, Питер или Терренс, ты его не знаешь, какая разница?» Но Чед чувствовал: знал. Или видел. У него было слишком живое и яркое воображение, и он представил этого друга черным высоким нечто возле Конни.

У нечто были белые глаза-точки и хищная улыбка. И Чеду представленное не понравилось.

Есть люди, которые по оттенку твоего голоса могут сказать, что ты рыдала всю ночь, и даже назвать причину, почему. Кто-то хорошо разбирается в фактах, логических связях и прочей ерунде; кто-то – в человеческих взаимоотношениях. И хотя Чед был очевидно плох в отношении второго, но даже он почувствовал здесь бемоль вместо диез. Какую-то фальшивую ноту. Запинку. Как дрожь в голосе или явное заикание, когда лжешь.

И он бы вышел из машины, непременно, и даже на какой-то миг захотел так сделать. Но тут ему пришло в голову, что это, быть может, объясняется очень просто.

Вдруг тот самый друг – это Тейлор?

Он обрадовался. А что? Вполне правдоподобное предположение. Чед знал, что Тей обязательно приедет. И что он всем нравится и рано или поздно, но становится всеобщим любимчиком. Несмотря на многие свои недостатки, плохим или скучным человеком он не был и к такой девчонке, как Конни, мог найти подход. И потом. Друг – это друг. Он вряд ли сделает плохо. А кто он такой, чтобы вмешиваться в личные дела Конни? Черт возьми, никто.

Он чувствовал, что торгуется со своей совестью, потому что хочет пристегнуться и уехать с дождливой парковки, чтобы провести день по-своему. В таких случаях про таких же вот «Конни» говорят: я думал, она вполне взрослая девочка, чтобы самой во всем разобраться.

Чед немного успокоился. Аргументы – их было много, как ходов в лабиринте, когда вслепую движешься из одного коридора в другой, – подействовали. Какой-то из них даже по логике окажется верным. Он взвесил все за и против за пару секунд, буркнул в телефон: «Как знаешь» – и вырулил со стоянки супермаркета, по памяти направляясь домой.

Он надеялся, что Карл подключил к допотопному телевизору приставку и они смогут немного развлечься.

– Ты будешь салат или мясо?

– Я… – Конни запнулась и задумчиво почесала в затылке. – Трудно сказать. Что здесь вкуснее?

– Не знаю. Но можем взять и то и другое, – успокоил Хэл.

– Нет-нет, этого будет много, – поморщилась она и поерзала на стуле. – Пожалуй, лучше салат.

– Тогда мне – мясо по-французски. Будешь пить содовую?

– Колу, пожалуйста.

– Тогда колу и содовую. Спасибо.

Официант все записал в блокнот и вежливо улыбнулся. Улыбка – будто из форточки сквозит:

– В нашем кафе действует акция. Всем парам предоставляется хэллоуинская скидка – тринадцать процентов.

Конни усмехнулась. Как это все нелепо прозвучало.

– Это мой дядя.

– Если что, – заявил Хэл с непроницаемым лицом, – мы можем и притвориться парочкой, будто кто-то проверит.

Официант задержал карандаш над блокнотом, Конни перекинула взгляд на Хэла. Что он сказал?

А потом сообразила, что это шутка и что у него смеются глаза. На какой-то момент замерла, не зная, что ей делать. Но официант рассмеялся, и Хэл вместе с ним – вслух.

Когда они остались наедине, Хэл обвел глазами стены и, задержавшись на паре больших грязных пятен на бежевой краске, заметил:

– Ох уж эти чертовы системы скидок. Их придумывают дегенераты. Я понимаю, им нужно подогнать под какой-то свой мизер все эти дебильные условия, но черт – не до такой же степени параноидально.

Конни машинально кивнула. В некоторых вопросах он может быть дьявольски занудным.

– И чисто технически мы с тобой тоже можем считаться парой, – невзначай добавил он.

Конни резко подняла на него взгляд, которым до того уткнулась в клетчатую красную скатерть. Одно это слово звучало слишком интимно. Может, с кем-то другим это было бы забавно. С Хэлом – нет. Она покраснела, примерно в тон скатерти, и пожала плечами, не зная, что сказать.

Очень скоро принесли их заказ. До того они сидели в почти полной тишине. У них за столиком была настоящая ледяная Арктика, и официант, взглянув на хмурые лица, предложил бесплатный аперитив. Тогда почти в голос они возразили:

– Я за рулем. – Это был Хэл.

– Я не пью. – А это – Конни.

Хэл бросил на нее быстрый взгляд, смерил им.

«Конни-Конни-Конни. Я здесь для того, чтобы найти повод убить тебя. Не делай так, чтобы мне было трудно сделать это, Констанс. Побудь плохой девочкой и сделай что-то по-настоящему дерьмовое. Взбеси меня», – подумал он.

Перед ней поставили салат с анчоусами. Перед ним – мясо по-французски с домашним майонезом, грецкими орехами и горячим сыром. Посетителей в это время хватало. Местная молодежь отдыхала возле стойки и заказывала молочные или легкие безалкогольные коктейли. Кто-то пришел сюда на ланч. В углу возле большой кадки с искусственным деревом, печально поникшим пластиковыми листьями, сидел бородатый мужчина с ноутбуком. Хэл и Конни были на виду, у панорамного пыльного окна. Кажется, они нарочно сели там, где их было видно с самых разных ракурсов и почти всем в этом кафе. Это был столик на двоих, но им казалось, между ними пролегла пропасть. Конни могла бы поклясться. Все как в чертовой кэрроловской зазеркальной Алисе. Если хочешь удержаться на месте, беги изо всех сил. А хочешь сдвинуться вперед… – она бросила на Хэла короткий взгляд и остолбенела: он смотрел, не отводя глаз, – …беги вдвое быстрее.

– Ну что ж, – медленно проговорил он. – Наконец рад действительно познакомиться с тобой поближе, Конни.

– Да, – невпопад ответила она и отпила колы, потому что во рту было сухо, как в пустыне.

Поближе – как с Милли? Она сделала еще глоток и неловко бормотнула:

– Да, познакомиться – это хорошо.

Хэл взглянул на нее искоса.

– Мы с тобой ведь никогда даже не знали, что есть…

Друг у друга – наверное, так он должен был продолжить, но Констанс испуганно перебила:

– Вот удивительно, верно? Нечасто так бывает. Я-то думала, у меня, кроме отца и его тетки, никого больше нет. Про бабушку Гвенет даже не вспоминала… Это так странно. Сколько тебе лет, Хэл?

Все это она протараторила, потому что, видит бог, не смогла бы слушать это спокойно.

Он сделал глоток содовой (пил спрайт из банки, потому что брезговал здешними кое-как помытыми стаканами) и ответил:

– Тридцать четыре. А тебе?

– Ого, – пробормотала она.

– Неправильный ответ, – мягко заметил Хэл. – Не «ого», а «двадцать».

Конни вскинула брови и убрала за уши каштановые волосы:

– Откуда ты знаешь?

Он жалобно улыбнулся и слегка прищурился.

– Конни, бога ради. Взгляни на себя в зеркало. Я бы дал тебе меньше, но логика… ты же учишься в колледже. Вроде первогодка?

– Все так, детектив Оуэн, – сказала Констанс, хотя спина была все еще холодной. – Ты наблюдательный.

– Ерунда, – сказал он и взял нож в правую руку, а вилку – в левую. – Просто хорошо помню себя в твоем возрасте.

Конни подцепила вилкой салатный лист и кусочек тунца. С интересом подняла на Хэла взгляд. Хэл уже энергично жевал свое мясо, вовсю работая челюстями. У него были выступающие скулы и слегка курносый нос. При всей красоте его лица мимика была ни к черту – как у манекена. Он выглядел спокойным. Чертовски невозмутимым. Прямо нечеловечески. Почти неживым.

– В каком колледже ты учился? – спросила Конни.

Он перестал жевать. Пару секунд смотрел перед собой, будто что-то обдумывал или вспоминал. А затем ответил:

– В Атланте. Но там ничего интересного, так. Менеджмент… Все такое.

– Ясно.

– Ну да, не инженер, не врач и не литератор. Обычная скучная профессия для обычной скучной работы.

– Зато нет такой ерунды, как с моей.

Хэл приподнял брови, и Констанс продолжила:

– Кафедра изобразительных искусств. Учусь быть сносным художником. И планирую работать в анимации, быть может. Однажды.

– Очень творческий выбор, – отметил Хэл.

Конни улыбнулась.

– Я даже жалею, что туда пошла. Со стороны, конечно, кажется – реально круто. Сиди и рисуй целыми днями, подумаешь. Это тебе не высшая математика.

– Я так не говорил, – сказал Хэл и выпрямился. – Я не имел в виду «творческий» в смысле «бесполезный».

– Чаще всего именно так и говорят, – криво улыбнулась Констанс.

– Кто же?

– Чед. – Она усмехнулась. – Стейси. Джо, моя мачеха. Много кто. Да все, вообще-то.

Хэл опустил взгляд в тарелку и провел по передним зубам языком. Затем снова посмотрел на девчонку. Она была как нахохлившийся обиженный воробей. Что за характер. Честолюбивая. Конечно, все понятно. Она еще так молода. Не может найти себя. С друзьями неполадки. С семьей. Обычная девчонка. Учится в колледже. Живет в достатке. Трахает себе мозги в отсутствие реальных бед.

– Проблемы с приятелями? – пробормотал Хэл. Это почти не звучало как вопрос.

Констанс покачала головой.

– Нет. С ними все нормально. Никто из них не обязан как-то поддерживать мой выбор. Они просто шутят. Меня вообще-то не особо колышет их мнение. Я тоже подшучиваю над ними, так что мы квиты.

Хэл поставил локоть на стол, а в ладонь лениво уткнулся гладко выбритой щекой.

– Вот как?

– Угу.

– И никаких обид между вами?

– На такие пустяки не обижаются, – улыбнулась она, и Хэлу стало зябко. – И потом. Это мой выбор. В любом случае я никого к себе близко не подпускаю, чтобы меня могли реально задеть.

– Почему же?

– Не хочу доверяться полностью.

Хэл кивнул и нехотя развез по тарелке сырную начинку.

– Иногда кажется, что только себе и можешь верить, – заметил он, опустив взгляд.

– Семье еще, возможно. Если у тебя, конечно, хорошая семья.

Хэл чуть дернул уголком верхней губы. Семья.

Он боготворил свою мать. Отца не знал: матушка говорила, он был военным и пошел служить, когда призывали в Ирак. А оттуда уже не вернулся. Он наивно задавал вопросы про отца. Хотел знать, в кого пошел мастью: при невысокой и относительно миниатюрной брюнетке-матери и такой же ее родне как мог родиться шестифутовый пепельный блондин Хэл?! И кожа у нее была белее снега, а он загорал, как дьявол у адской жаровни. Она была кареглазой. В общем, полная его противоположность. И наконец, все из семьи, кого он видел на фотокарточках, не похожи на него.

Уже много лет он стер и спрятал свои наблюдения, навесил замок и решил, что не будет к ним возвращаться, а значит, они не совсем уж правдивы. Мать красилась в блондинку, и иногда он даже обманывался, что она всегда блондинкой и была. Хотя видел – маленьким – совсем другое. И не сознавался себе, почему его дяди, тети, бабушки и дедушки, двоюродные и троюродные немногочисленные родственницы знали его порой не лично. Так, есть какой-то там Хэл Оуэн, которого они отсекли от семьи, проведя между собой и ними жирную линию.

Он посмотрел на свою племянницу. От вкуса мертвой плоти пополам с горелым сыром на языке ему стало дурно. Он пришел сюда разыгрывать свою карту, а выходит, она его обдурила. Конни отвечала совсем не так, как он ожидал. Она и вела себя иначе. Хэл знал, что должна делать женщина, чтобы он ее убил. Он почти молил Конни, чтобы она сделала что-то такое, от чего он взбесится.

– Просто жалко, что мы с отцом друг друга в этом плане не понимаем. И с его женой – тоже.

Господь всемогущий, вот пусть только не сейчас живот скрутит, пожалуйста.

Хэл почувствовал, как закололо холодком кончики пальцев и губы и как болезненно сжало ему горло.

Та девчонка в ванной. Громкие хлопки влажных тел друг о друга, ритмичные вздохи на его коже. Ему было тошно. Хотелось отмыться. Или сделать. Все. Как. Надо.

Он положил вилку в тарелку и потер себе кадык.

– Все в порядке? – спросила Конни и нахмурилась.

Он привел ее сюда не чтобы очаровываться, а чтобы понять, как подобраться к ней поближе. Это его обычное свидание. Свидание хорошего парня с гребаной сукой. Если она не осучилась сейчас, это может случиться потом. Нужно думать от этом. Хэл снова потер кадык и беспокойно опустил глаза.

Он очень хотел увидеть в ней грязь, потому что от грязи нужно избавиться. Устранить ее. Грязь не жалко уничтожить. У него труп в подвале, и он вчера ночью, чтоб не сдохнуть от отвращения к себе и агонии, охватившей его голову, подумал, что однажды он мог бы кинуть на одно одеревенелое тело еще несколько, в том числе – Конни.

Она чуть склонила голову набок. И он мог поклясться, что это лучшая из всех голов, какие ему доводилось видеть. Если ему доведется отсечь ее или передавить ремнем, он ее, может, отстрижет от шеи и спрячет куда-нибудь. Чтобы возвращаться, как к таинству.

Потому что на него никто и никогда так не смотрел.

Странная и беззащитная смесь жалости. Чувства вины. Она думает, что сказала что-то не то? Или сделала?

– Тебе дать воды?

Он покачал головой и неловко кашлянул.

– Еда невкусная? Тебе точно не плохо? Ты побледнел.

Побледнеешь тут, мать твою. Конни поджала губы:

– Прости, что нагрузила своими загонами. Я это, оказывается, умею делать.

– Никаких загонов, – тихо сказал Хэл. Ему это стоило очень больших усилий. – Что ты, тыковка. У тебя, говоришь, отец по новой женился? А что твоя мать?

Кажется, она умерла. Что там было, он не помнил. Мама говорила, то ли несчастный случай, то ли…

– Стало плохо с сердцем, – скривилась Констанс, но совладала с собой и спокойно продолжила: – Обычное дело. Сейчас столько стрессов.

– Н-да. – И он добавил очень искренно: – Сочувствую.

– Все в порядке. Прошло время, я со всем свыклась, – солгала Констанс.

– Отец, по-видимому, свыкся быстрее тебя, – заметил он и добавил: – Раз уже снова женат.

Она кивнула и поковыряла свой салат. Хэл задумчиво присмотрелся к ней.

Волосы – цвета темной меди. И глаза – как топь. Он когда-то давно едва не утонул в болоте, было дело, в лагере в Нью-Джерси, и навсегда запомнил густой цвет прелой травы – у себя на светлых шортах и на футболке. Он был тогда молокосос, но понял сразу, что такое смерть. И вот теперь у нее были глаза цвета смерти.

Она ни на мгновение не похожа ни на кого из тех, кто досаждал бы ему фактом своего существования. Как он ни старался, знал, что не удастся ее возненавидеть. Более того – он бы отдал очень многое, чтобы Конни жила, не потому, что он был ее не кровным, но родным. А потому, что чувствовал: он с ней одного духа.

Но это невозможно. Пощадить ее – значит пощадить их всех.

Та сука должна умереть в Хэллоуин. Все они должны умереть. И она – тоже, потому что теперь отлично его знает и, не будучи дурой, догадается обо всем. Он не попадался никогда до, не попадется и теперь. Вопрос безопасности. И Конни именно поэтому должна быть мертва, даже если он не найдет сейчас то, чего в ней так отчаянно ищет.

– Возможно, – только и ответила она про отца. – Но я думаю, он от безысходности женился.

– Разве?

– От одиночества, – уточнила она. – Не хочу его оправдывать, но после маминой смерти, должно быть, ему было одиноко.

И поняла, что снова солгала. Нет, не было. Он выждал столько дней траура, сколько полагалось для приличия, а после оказалось, они с Джо уже давно встречались. Конни было тяжко принять ту истину, что отец изменял матери. Знала ли та об этом? Терпела, чтобы сохранить семью, или хотела развестись, но не успела? Кто теперь скажет: Мелисса Мун в могиле, ее тайны умерли вместе с ней. И Конни старалась о них не думать: это была область тьмы, и она не могла ненавидеть еще и отца, который после смерти первой жены так сильно изменился, будто…

Будто бы и не было у него вовсе никакой дочери.

– Ты как раз оправдываешь, – со скукой сказал Хэл и отпил еще содовой. Ему было паршиво. Он решил, чтобы ей стало тоже. Когда людям плохо, они вскрываются. Вся грязь из-под ногтей наружу лезет. – Вообрази, что ты влюблена, тыковка.

Он и сам не заметил, как ступил на очень зыбкую почву. Но уходить с нее было уже поздно. У Конни загорелись щеки и уши. Она поправила волосы, так, чтоб они свисали вдоль лица и хотя бы малость скрывали ее румянец. Хэл был беспощаден и не сразу понял, что расставил ловушку для себя – тоже:

– Не знаю, была ли ты когда-то.

Все только ради этого. Это был вопрос без вопросительной интонации. Хэл бросил камень и набрался смелости. Аккуратно, шаг за шагом, прямо в топь. Интересно, сразу провалится или еще побалансирует на рыхлой, зыбкой почве? Констанс уткнулась в свой салат и небрежно ответила:

– Не думаю, что любила по-настоящему.

И он сначала обрадовался, а потом оторопел. Так, значит, никого не было. Или был? Но не искренно любимый, а просто кто-то для развлечения? Тогда она ничем не лучше их всех. Ему стало легче и сложнее расставлять свои капканы.

– Трудно в это поверить. – Змеи, рыбы и ледяные дорожки не настолько скользкие и изворотливые, как чертов Хэл. – Ты очень привлекательная и интересная девушка. Парни таких любят, уж мне-то можешь верить.

Но этот фокус с ней не сработал. Он говорил то, что привык говорить всем без особого труда, – но стоило ей хоть раз посмотреть на него, как сердце рванулось вверх и его сильно-сильно сдавило, будто кто-то сжал в кулак. И Хэл запнулся, не стал продолжать, растерянно глядя на Конни.

«Он почему-то сегодня сам не свой», – подумала она.

– У меня был парень, – медленно сказала Конни, задумчиво водя кончиком ногтя по столешнице. – Но мы с ним не сошлись.

– Слишком молод и бесперспективен?

У него в вопросе были расставлены все ловушки. Но он снова попался в них сам.

– Потому что он ходок, – возразила Констанс. – И мы просто не подошли друг другу. Он – тусовщик, он в студенческом братстве. А меня все это вообще не колышет. Престиж. Вечеринки. На них – пиво и девушки. Ему было мало меня одной. Мы поступили с ним в один колледж. Но такое чувство, что разлетелись по разным планетам.

– Так себе у тебя был парень, – заметил Хэл.

– Не отрицаю. Хотя это мне он не подошел. Где-то наверняка есть его человек. Понимаешь, о чем я? – Она отпила колы, вдруг заволновавшись.

Оба были как школьники на первом свидании. Впрочем, это и было свидание, но никто из них не сознался бы в этом. Даже себе. Хэл весь взмок. Сглотнул слюну и снова потер кадык.

– В общем-то, да, – сказал он. – Каждый ищет себе вторую половинку.

– О господи, – и Констанс впервые за долгое время наконец искренно улыбнулась.

Хэл непонимающе вскинул брови. Что он такого сказал?

– Ты веришь в теорию двух половинок, дядя?

– Я… – он осекся. Сощурился. – А ты – нет?

– Я считаю себя цельнооформленным самостоятельным человеком, – иронично сказала Конни. – Вполне благополучным безо всяких там половинок. Состоявшаяся – по себе.

– Везет.

– Почему это?

Хэл откинулся на стуле и отодвинул от себя тарелку. Ему в горло кусок не лез, хотя он не съел даже половину.

– Потому что я очень хотел бы узнать, каково это – быть… как ты говоришь… самому по себе.

За обед заплатил Хэл и попросил Конни не возражать, потому что – первое: он старше. Второе: он настоял на встрече. И третье: он мужчина и ее родственник. Конни почти поморщилась. Раскидал факты примерно по-стариковски, но – дьявол! – с ним было спорить, что с мраморной статуей.

И потом. Родственник, это ужасное формальное слово, которое даже близко не отражает всей неоднозначности их ситуации, но определяет дальнейшие взаимоотношения. Не слово даже, а ограничительная рамка.

Конни смолчала и не стала останавливать Хэла, когда он оплатил наличными блюда, напитки и чаевые. Это было бесполезно, и она все быстро усекла.

На улице дождь усилился так, будто все ангелы мира решили заочно пролить над Смирной слезы. Хэл снял замшевую куртку и накрыл ею Конни.

– Это зачем? – спросила она, порозовев.

Он придержал куртку над ее головой и сказал:

– До машины еще дойти надо. Мы припарковались, как назло, вон там. Ну и непогода!

– Ага. А ты как же?

– Тыковка, – он покачал головой. Отвечать дальше не стал, и Конни все поняла.

Та же фигня про мужчину и запара про дядю. Дядя Хэл, хотелось бы ей, чтобы у тебя была амнезия и ты забыл, кто кому здесь родственник.

У него и так на душе паршиво было от ее чертовых разговоров и чертовой заботы. Он взял ее за руку, чтоб она заткнулась поскорее и не травила его опиумом из полных ласки взглядов, и они побежали к «Плимуту».

Пришлось лавировать между машин по залитой серым асфальтом парковке, разлинованной белой краской. Дорога казалась ровной только на первый взгляд: в небольших углублениях и местах, где асфальт просел, скапливались лужи. Они отзеркаливали хмурое небо бликами, бензиново разливались у колес чужих тачек, и Хэл, торопящийся к «Плимуту» под дождем, сморгнул капли с ресниц, утер глаза рукавом мокрой рубашки и обернулся на Конни, которую тянул за собой, как на буксире.

У него болело все внутри, будто кто-то выстрелил в него и забыл, что нужно таких доходяг либо лечить, либо добивать. Хотя добить, конечно, было гуманнее.

Конни придерживала его куртку за края и торопливо обходила лужи, изящная, но такая еще маленькая, что он с ужасом подумал: мать твою, как ее убивать? Ведь она не как те, остальные, на заднем дворике чертового дома тетки Терезы. Совсем не такая, сколько ни подлавливай. Он сделал пометки карандашом, но был готов их стереть, едва она щелкнет пальцами. И если потом он умрет от собственного удушья или выблюет сердце наружу, плевать. На другой чаше весов его личных страданий была ее жизнь.

Он машинально придержал Конни за локоть, чтобы она не поскользнулась на мокром асфальте, хотя мог в одну секунду сломать ей шею. Он ухаживал уже не для того, чтобы расположить ее к себе. Он по глазам видел – ей и без того было с ним хорошо. Так зачем стараться, когда все и так катится в ад, где сатане станет душно?

Хэл отвернулся к «Плимуту», достал ключи из кармана, открыл дверь перед Конни и усадил ее в салон. Пока она не начала сопротивляться, бросил:

– Без возражений.

Только положил ладонь ей на макушку, чтоб она не стукнулась головой, когда садилась в кресло.

Ее волосы щекотали ему руку. Путались рыжиной, цеплялись, как аспиды. Он едва сдерживался, чтобы запустить в них пальцы.

«Тебе нужно будет придушить ее, ты в курсе?»

Он был уже в этом не так уверен.

Хэл очень медленно обошел «Плимут» по дальнему радиусу. Он ужасно хотел, чтобы его переехала машина прямо тут, но машины не было – боже, почему? Затем, прямо у водительского места, запрокинул к небу голову и подождал несколько секунд.

Небо смотрело на него с холодным укором. Громоздко ворочалось тучами и плакало дождем. У Хэла промокла рубашка, так, что прилипла к телу, а волосы стали колючими. Он знал, что достаточно нескольких секунд, чтобы склонить чашу тех весов к важному решению. Он проглотил комок в горле и подумал: а может, сумеет как-то обойти Смирну? Может, убедит себя в том, что ему туда на самом деле не нужно?

В его руках был ключ от собственных цепей, а он проглотил его, и придется теперь вспарывать себе брюхо. Зачем все усложнять? Он привык убивать тех, кого наметил, почему бы не сделать так и в этот раз?

Он сел в «Плимут», плавно завел его и посмотрел на Конни, когда та сказала:

– Боже, Хэл!

Она охнула, потому что он был весь мокрый – насквозь, и с переднего сиденья бездумно и торопливо потянулась к нему, так и не сняв куртку с плеч.

– Тебе есть во что переодеться? – У самой были мокрые ржавые пряди вдоль груди. – Сейчас же не лето.

– Все о’кей.

– Да заболеешь ведь!

– Я еще не так стар, Конни, детка.

– Как мы оба могли забыть про зонты?

«Не трави мне душу, тыковка, ты говоришь так, будто мы вышли из одного дома, в котором живем и любим друг друга как пара», – с тоской подумал Хэл.

– Я говорил еще вчера, что будет дождь, – заявил невпопад вслух и посмотрел на Конни.

– Тем более.

Она застыла под его взглядом и не решилась ни коснуться его, ни убрать рук. Потянулась, да, но замерла на полпути. Заскользила глазами по влажному лицу, вылизанному до каменной гладкости дождем. Капризное, жесткое, очень закрытое, чудовищно красивое – вот какое это было лицо, с мимикой и повадками восковой куклы. Не человек, а высеченная из мрамора статуя. По его лбу с коротких волос дождевые капли катились на ресницы, а оттуда – на щеки. Они застывали на коже, совсем как слезы.

«Не нужно было соглашаться и ехать с ним», – подумала Конни обреченно.

«Я сам подписал себе приговор. Думал – найду причины, а нашел? Три метра под землей, спи, Хэл, теперь ты ничего не можешь. Она тебя связала по рукам, хотя даже не старалась».

Хэл зажмурился и широким жестом вытер дождь со щек. Спрятался от Констанс на миг за своим же предплечьем. В машине было тепло и тихо. По окнам барабанил дождь, лобовое стекло запотело. И Хэл подумал, что он действительно мог бы – и хотел – забыть, что есть такая Конни Мун. И оставить ее в покое. Может, это ему дастся нелегко. Может, его искорежит внутри, как смятую в аварии тачку. Но куда более жестоко было бы убить ее.

В его висках пульсировала одержимость. Его сердце гнало бешенство с кровью, которую мощно качало ударами в мускулистой широкой груди. Хэл знал, что единственный важный вопрос – убивать ему в Смирне или нет. И дома он решил, что будет, потому поехал сюда, к Конни. Через нее втереться в ту компанию будет легче. Никаких подозрений. А потом, когда все будет кончено, он исчезнет, как исчезал всегда. И больше не будет сожалений и терзаний. Он просто убьет Констанс вместе со всеми, вот и все.

Так он думал. Он обычно был дьявольски обязателен и целей своих не предавал. Ни за любовь, ни за женскую нежность – ни за что у него не купить было годы жизни, которые он отнимал до улыбки легко. И Конни знала, что Хэл ей родной, что он из семьи. Сука, она знала, но смела смотреть на него так! – Хэл заводил себя сам, потому что иначе было нельзя. Тут такое дело, или он умрет, или она.

А она сидела напротив и хорошо понимала, что они знакомы только второй день. Это смешно. Она по правде вспоминала истории, где люди влюблялись друг в друга с первого взгляда? Очнись и взгляни на него. Он выглядит как убийца искренней и чуткой любви. И он уже успел разочаровать ее. Жестоко так. Как даже отец не разочаровывал.

Он кончал в Милли Каннингем, а она, Конни, убирала за ними, господи боже. За такое любого другого она бы не удостоила и взглядом, но здесь могла признаться себе: сошла с ума. Реально чокнулась.

В машине у Хэла пахло полиролью и хорошей кожей. От куртки – горьким чаем. Это все было как в романтическом фильме или в книжке, когда ты влюбляешься с первого взгляда, не замечая недостатков человека, с той лишь разницей, что Хэл – ее родственник. И то, что Конни хотела сделать с ним – хотела его, – было чем-то худшим, чем просто желанием.

Возможно, в церкви ей за это придется каяться. Или гореть в аду.

Нелепый обед, нелепая досада накануне, нелепая встреча. Все было насмешкой над ними. Констанс нуждалась в титанически сильном человеке рядом, а Хэл знал, что Конни его в итоге и погубит.

И тогда она сделала то, чего не делала прежде никогда. Если бы кто-то поступил, как она, Хэл не задумываясь улыбнулся бы. А потом отвез к себе этого кого-то и размозжил ему череп кочергой. Но этот кто-то чужим не был.

Конни взялась за воротник его полосатой рубашки, привстала в кресле и ловко прижалась к его груди щекой – сначала сделала, потом сообразила, что и с кем. Изворотливая. Быстрая, как змея.

Хэл никогда раньше не знал, каково это – когда сердце пропускает удар. Думал, метафора. Но оказалось, действительно способно дать осечку. А она обняла его со всей искренностью и крепостью ребенка, сунула ладони ему на бока, глаза прикрыла.

То ли такая хитрая, с ужасом подумал Хэл, то ли правда – его малышка Конни.

– Спасибо, – проронила она.

Он оторопело посмотрел сверху вниз и даже приподнял руки, чтобы не касаться. Конни только вжалась щекой крепче. Она, конечно, заметила, что он ее совсем не тронул, и от досады засосало под ложечкой.

Она не подозревала, что вполне могла бы убить одними объятиями самого опасного маньяка в штате Нью-Джерси, а то и на всем Северо-Восточном побережье.

– За что ты меня благодаришь?

Конни только спрятала лицо у него в рубашке.

– За наш разговор, – сказала она и села на свое место как ни в чем не бывало. Белая и пушистая, чертова овечка.

С лица Хэла можно было писать покойников и людей, повидавших ядерный гриб, а после – уцелевших. Вот только он был смертельно ранен. Но наклеил на губы улыбочку, завел машину, выжал сцепление и сказал:

– Ну что ж, тыковка. Давай я отвезу тебя домой.

Тейлор Роурк приехал на «Кадиллаке», когда небо прояснилось, и собрал вокруг себя всех ребят. И пока с ветерком катил по трассе, а позже – по городским улицам, тоже ловил много восхищенных взглядов, а сам, подкатив к обычному с виду старому дому в конце улицы, искал взглядом девчонку, ради которой вообще сюда притащился.

Хотя даже дождь перестал идти, когда Тейлор Роурк вышел из машины и просканировал взглядом все вокруг.

Констанс, черт бы ее побрал, здесь не было. Зато братец – был, он единственный остался на террасе в кресле-качалке (пил пиво и делал важный вид). И кузины Кэрриган, завсегдатаи тусовок (как их сюда только занесло, Конни-недотрога вряд ли позвала бы их), тоже были. Тейлор за руку поздоровался с Ричи и Карлом, показал брату издали средний палец. Тот ответил тем же.

Он не мог спросить напрямую, где Конни, но заметил ее лучших подруг и немного воспрянул духом. Возможно, она у себя в доме или на заднем дворе. Да, жаль, не видела, как он приехал. Зрелище было достойное. Он ловко парканулся на подъездной дорожке, но перед тем крикнул братцу, что тот мог бы и сдвинуть в сторону свой сарай на колесах. Наверное, Чед обиделся, раз теперь засел один, с пивом. Тейлор поморщился. Да и дьявол с ним.

Он поздоровался с ребятами; ему сразу вручили светлый «Туборг». Карл ввел в курс дела и сказал, что здесь чертовски скучно и нечего пожрать. Милли хмыкнула, что все о’кей, а Карл просто гонит, и что они украшают дом и завтра будут наряжать двор.

– Это клево, – добродушно сказал Тейлор, когда Оливия указала ему на гирлянды в виде призраков на окнах. – И дом ничего. Жуткий такой. Даже стараться особенно не надо.

– Это точно!

– А где хозяйка?

– Укатила в магазин, – сказала Сондра и улыбнулась. – С другом.

«С другом?» Тейлор зачесал назад темные кудри и небрежно улыбнулся Сондре в ответ:

– Что за друг? Надеюсь, еду они купят. Я зверски голоден. Заплутал по дороге, не туда свернул. Эти маленькие города – они все на одно лицо.

Дом, к слову, ему совсем не понравился. Он позже так и говорил ребятам: «Я сразу понял, здесь будет скучно, как в склепе», но сперва держал язык за зубами: мало ли что разболтают Конни.

Он вошел в прихожую и подивился, как здесь темно. Верно, из-за досок на полу и обоев. Все словно родом из шестидесятых, а то и древнее, и в воздухе пахнет пылью и нафталином – как в доме какой-нибудь древней старухи. Он с сомнением посмотрел на фотографии в рамке на стене и отметил одну. Там была солидная дама с сединой и прямой осанкой, женщина помоложе – верно, ее дочь, уж больно похожа была. И девочка лет двенадцати с медными косами по плечам, в самом центре между ними. Ясное дело, кто это. Конни, конечно.

Тейлор задумчиво перевел взгляд с маленькой Конни на Конни постарше. Она каталась на велике в платье и соломенной шляпе, и фотография была солнечной и размытой, а Констанс на ней – очень счастливой.

«Надо бы забрать себе», – подумал Тейлор и решил, что обязательно вынет фото из рамки, но так, чтоб никто не заметил: например, ночью или когда все будут во дворе. Улучить минуту несложно. Да и вряд ли Конни ее хватится.

Глава седьмая

Случай в мотеле

Милли хорошо знала Тейлора Роурка. Пожалуй, даже слишком, потому никогда бы не поверила, что он – добровольно! – притащился в этакую глушь. Впоследствии Милли сама задавалась вопросом, на кой черт сюда поехала. Иногда такие судьбоносные события начинаются как недоразумение. Ее кузина, Сондра, хорошо дружила с Карлом и Стейси. Стейси была подружкой Констанс и славилась тем, что умела устраивать отвязные тусовки. А у Констанс был свой дом, и сбрасываться потому нужно было только на еду и пиво. Милли слышала о Констанс Мун, что она была девчонкой замкнутой и не особенно компанейской, и спросила тогда: а Конни будет не против, если они вот так нагрянут к ней домой?

«А куда она денется. Пора уже выползать из своего кокона: и потом, если мы приедем, не будет же она нас выгонять?» – заговорщицки сказала Стейси и подмигнула Милли.

Хорошие люди в хорошей компании – почти залог успеха. Но когда в ней появляется Тейлор Роурк, значит, что вечеринка будет ну почти легендарной. Он был мастер устраивать их, особенно на Хэллоуин. Все понимали: раз Тей приехал, ему здесь что-то нужно. Вряд ли он прикатил ради брата, они с Чедом почти не общались. Непохожие друг на друга, как это часто бывает в семьях, они жили каждый сам по себе, на не пересекающихся прямых. Так что Милли метко определила, что Тейлор здесь появился ради девчонки, само собой.

Вопрос только, ради какой.

Она вышла из дома: он ей не нравился, там было слишком душно. Много людей, чертовски шумно. Стены давили. После вчерашнего хотелось покоя и тишины. Чувство было странное. Не передать так просто какое, но будто она побывала в могиле. Коснулась паука или змеи. Окунулась по макушку в вязкий ил. Или прошла сквозь паутинные застенки. Странное соприкосновение с неизвестным – и тревога, осевшая на коже вместе с тем жадным оргазмом. Безумие в потемневших синих глазах. И обещание неизбежного в стальной хватке цепких пальцев. Страшнее всех ужасов, хуже всего, что таилось в темноте и пугало Милли – бессознательное неизвестное, с тех пор, как она научилась говорить и звать родителей на помощь, если казалось, что в шкафу сидит Бугимен. И Милли узнала его, ведь это был он – но пришел не ночью, прячась за старые пыльные дверцы среди полок и одежды, пропахшей средством от моли. Она узнала – вся покрывшись холодным потом – чудовище в том, кого избрала подарить себе наслаждение. Кому позволила себя взять.

Эти глаза – пусть и темные – в ее воображении они были страшными белыми фонарями, бликами от очков, затаившимся стеклянным взором змеи или матовыми фасеточными глазами птицееда. А он – весь заткан тьмой. И Милли начало казаться, что это он сидел в темноте ее шкафа в детской с первого дня и просто выжидал удобный момент, чтобы подобраться к ней поближе и…