Голос из Ада. Роман из библиотеки теней бесплатное чтение

Часть первая. Начало

1. ВОЗВРАЩЕНИЕ СТАРШЕГО МАТРОСА

С утра в пятницу 25 октября 1991 года стояла солнечная погода. Осенний воздух приятно бодрил, снега ещё не было. Короче, был обычный день, когда ничто не предвещало неприятностей.

В 9 часов 47 минут утра к пустой остановке черепахой подкатил подмосковный рейсовый автобус. Сквозь немытое стекло возле задней двери виднелась табличка с большими цифрами “320”. Со скрипом раскрылись замызганно-желтые двери, на оледеневший песок возле остановки спрыгнули чёрные ботинки 44 размера. Над ботинками возвышались 184 сантиметра дембеля Ильи Куваева. В том, что это был именно дембель не оставляли сомнения чёрная морская шинель, перекинутый через плечо вещмешок, шапка-ушанка, неизвестно каким клеем приклеенная на самую верхнюю часть затылка, да плюс к тому, желтые лычки старшего матроса на чёрном фоне погон над буквами “ЧФ”, означающими “Черноморский Флот”.

Со скрипом закрылись двери, выхлопная труба плюнулась сизым облачком отработанных газов, натужно кряхтя и поскрипывая рессорами на выбоинах шоссе, автобус поплёлся к Черноголовке. Илья остался на автобусной остановке один.

Ладонь охлопала карманы чёрной шинели, на свет появилась красно-белая пачка фирменного “Мальборо”, слегка дрожащие пальцы извлекли помятую сигарету. После вчерашней попойки любое движение отдавалось болью в голове, во рту было сухо, всё тело тряслось невидимой внутренней дрожью. Пальцы нервно помяли сигарету, сморщенная бумага не хотела выпрямляться.

– Сегодня же я во всём разберусь! – пробурчал бывший старший матрос Куваев. – Именно сегодня я узнаю, что означают эти дурацкие шуточки! Сегодня же! И добавил: – Вопросы есть? Поскольку ему никто не ответил, то Илья ответил за воображаемого собеседника: – У матросов нет вопросов!

Матрос полной грудью вдохнул морозный воздух. Зипповская зажигалка выбросила чадную искру, по воздуху потянулся ароматный дымок импортных сигарет. Взгляд светло-голубых глаз пробежался вдоль асфальта, терявшегося в лесах Подмосковья, вслед растворившемуся в сосново-ёлочно-березовых просторах автобусу. Пальцы несколько раз поправили шапку-ушанку на затылке. От остановки “Ведомственная больница”, где его оставил автобус, до родной деревни оставалось каких-то семь километров.

С одной стороны, можно было бы, конечно, пройти ещё с километр пешком в том направлении, куда уехал рейсовый автобус и свернуть налево, на бетонку, которая вела к родной деревне. Но этот крюк имел бы смысл только в том случае, если на бетонке он смог бы остановить попутку. Пешком быстрее было бы идти через лес – так он срезал значительное расстояние, и, в конце концов, выходил на ту же самую бетонку, но значительно быстрее. На шоссе в это время не было ни одной машины.

Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, – мелькнула в голове теорема Пифагора, усвоенная ещё в школе.

Дембель затянулся фирменной сигаретой, попытался сплюнуть – слюны не было. Внимательный взгляд под сдвинутыми бровями задержался на шоссе – машин не было совсем. Да, надо было что-то решать – Илья перебежал пустое шоссе, чёрные матросские ботинки захрустели по прихваченному свежим морозцем песку лесной тропинки. Где-то в высокой голубизне неба слепил глаза солнечный диск. В сосново-березовом лесу было светло. Под быструю ходьбу легкий морозец освежал голову, похмелье отступало.

Начал свою службу Илья Куваев в учебке в Североморске, где по результатам тестирования был определён в гидроакустики на корабли проекта 1134 Б. Корабли эти были известны также как “Беркуты”. Сразу после окончания учёбки был определён на Черноморский флот на большой противолодочный корабль “Адмирал Беляев”. Именно, на этом корабле пришлось ему бороздить Средиземное море, участвовать в дальнем походе Севастополь – Гавана и совершить межфлотский переход вокруг Африки из Севастополя во Владивосток, произведя деловые заходы в Луанду, Викторию и Мадрас. Образно говоря, за эти три года службы в Морфлоте, старшего матроса Илью Куваева качали волны семи морей и трех океанов.

А вчера старший матрос Куваев приехал в Москву на восьмичасовом поезде из Севастополя и собирался же сразу поехать к себе домой. Но дембель – это дембель, и нечего тут удивляться, что по прибытии в Москву, его состояние, мягко говоря, было далеко от безупречного. Поэтому его дотащили до квартиры одного из дембелей- друганов, где он благополучно пришёл в себя сегодня утром. Никто его не гнал из дружелюбной квартиры, даже наоборот, упрашивали остаться. Но он был категоричен. А всё из-за этого письма.

Всё было странным в этом письме.

Во-первых, оно было непонятного содержания. Или, если уж быть совсем точным, то вообще без содержания, потому как состояло всего-навсего из одного слова: “Возвращайся”. Именно так. “Возвращайся” и всё. Возвращаться куда? Возвращаться к кому? Возвращаться зачем? Когда тебе предлагают вернуться, но не уточняют куда, ни к кому, ни главное зачем, то разве это не странно? Как будто речь шла о чём-то само собой разумеющимся.

Сначала он подумал, что письмо было адресовано не ему. Но, просмотрев конверт сто тысяч раз на свет и убедивший, что подчисток не было, ему пришлось принять как данность, что непонятное письмо нашло именно того адресата, кому и было предусмотрено автором.

Во-вторых, письмо было без подписи, без числа и с вымышленным адресом отправителя. Ему ли не знать всех в своей родной деревне? Если писал кто-то из своих, то почему не захотели оставить настоящий адрес? А если письмо написал кто-то чужой, то какой вообще был смысл в выдуманном адресе?

Солнце скрылось, снова вынырнуло из-за неизвестно откуда взявшихся тучек, и опять скрылось. По лесу прошёл холодный ветер. Но солнечные лучи вернулись.

Но была ещё и третья странность в этом письме. Причём эта странность была, если можно так сказать, самой странной изо всех – он чувствовал что письмо каким-то непонятным образом действовало на него. С тех пор, как странное письмо нашло своего адресата, матрос Куваев чувствовал себя очень странно – он слышал в голове какой-то нескончаемый шум, в котором при очень внимательном вслушивании можно было различить нечто похоже на то, как где-то очень далеко какой-то женский голос еле слышно плакал и оправдывался перед несколькими мужскими голосами. Ни слов, ни смысла было не разобрать. По большому счёту, это и диалогом нельзя было назвать. А лишь легким шумом. Какой бывает, когда вода попадает в уши. Вот только воды в ушах у матроса не было. Но всё же, Илье казалось, что если прислушаться, то можно было различить голоса. Вот только все старания матроса были напрасными – сколько он ни старался, он не мог различить ни одного внятного слова. Естественно, что от этого всего сон стал беспокойным, просыпался старший матрос по утрам со страшной усталостью, как будто всю ночь таскал на себе мешки.

Тропинка пошла наверх, деревья расступились, матрос вышел на бетонку. Как и предполагалось, в это время она была пуста.

“Правильное решение!”, – подумал Илья. – А то стоял бы сейчас и ждал попутки! Бодрые шаги затопали по бетонной поверхности.

Нет, конечно же, Илья Куваев не был суеверным человеком. В Бога старший матрос Илья тоже не верил. И если бы ему кто-нибудь сказал, что письмо может действовать на человека, то он, возможно, первым бы над ним рассмеялся. Но этот смех был бы показным. Потому что где-то в задних кубриках мыслительных процессов, на тщательно задраенных от посторонних взглядов задворках сознания, старший матрос слышал легкий гул, отдалённо напоминающий людские голоса. Что это было?

Рациональное мышление Ильи подсказывало ему, что никаких голосов там нет. Вернее, не должно было бы быть. Но об их присутствии матрос догадывался не только по шуму – те диалоги, которые слышал Илья, почти реально существовал не только внутри, но и вовне и каким-то совершенно необъяснимым образом влияли на окружение матроса. А как иначе объяснить, что не имеющий нареканий по службе матрос Куваев ушёл на дембель с задержкой на неделю? Все остальные дембеля уже ушли на гражданку, а его оставили. Словно он был на плохом счету. Он, передовик боевой и политической подготовки, ушёл на дембель с самыми отпетыми нарушителями дисциплины. Словно про него забыли. Как ещё можно такое объяснить?

Но даже со странными шумами в голове, напоминавшими голоса, шептавшие непонятно что, матрос не терял присутствия духа. Он, лишённый нормального сна по ночам, старался днём тщетно отсыпаться. Но это у матроса получалось плохо. А точнее, совсем не получалось. Природная наблюдательность, унаследованная от отца, постоянным звоночком воспаляла мозг.

Тюки-тюки-тюки! А не изволите ли, товарищ старший матрос, предоставить отчёт об анализе боевой ситуации?

Да, влияние письма Илья ощущал. На своей голове. На своих ушах. На своём мозгу. Это было нечто почти не ощутимое, эфемерное, как шелест ветра в кронах деревьев, но вместе с тем и нечто вполне реальное. Это нечто, что вторглось в его жизнь и не хотело отпускать ни за что – ведь то, что Илья возвращался домой сегодня, а не вчера, являлось следствием влияния странного письма.

Когда Морфлот отпустил старшего матроса на дембель, шум в голове не собирался этого делать. Шум демобилизовался вместе с ним. Он двигался вместе с ним. Он жил вместе с ним. Только если раньше матрос старательно вслушивался в него в кубрике, то теперь он звучал в его голове, лежащей на полке плацкартного вагона “Симферополь-Москва”.

Илье хотелось повернуть рубильник и отключить всё. Рубильника в его голове не было, но зато друзья-дембеля затарились водкой. Поэтому он охотно – может быть более охотно, чем ситуация того требовала – раздавил первый пузырь с друганами. Потом второй, за ним – третий, потом – четвёртый. А потом шум отключился. Только он отключился вместе с отключением матроса. Результат известен – то, что можно было сделать вчера, нужно было делать сегодня. Это раздражало пунктуального, рассудительного и методичного старшего матроса Куваева.

Но сегодня, именно сегодня, он поставит все нужные точки над “и”. Потому, что, каким бы странным это не казалось, но старший матрос ощущал непонятным шестым чувством, что нужно делать. Потому что он догадывался, кто мог написать ему это письмо. Он ощущал, что здесь не обошлось без участия Ирины.

Ирина! Он любил её. Они познакомились ещё до службы Ильи, но пожениться не успели. Когда Илья уходил на службу, она обещала дождаться его. И он ей поверил. Поверил настолько, что в его голове не возникало никаких сомнений. Да и откуда этим сомнениям взяться, если первое время службы в Морфлоте, она отвечала ему на каждое письмо? Откуда он мог знать, что потом она перестанет писать? Вдруг. Без никаких объяснений, оправданий и парадиастол. Последнее письмо от неё он получил больше года назад. А потом она как отрезала ножом по живому.

Сначала Илья бесился, страдал и надеялся. Но потом флотские товарищи смогли убедить его в том, что единственная женщина, которая ждёт матроса домой – это мать. А как лечатся измены? Очень просто. Все измены лечатся тем, что любой уважающий себя матрос собирает волю в кулак, подтирает сопли, и забывает обо всём. Старший матрос Куваев поступил именно так – он вырвал из дембельского альбома страницы с её фотографиями и сжёг. На сердце стало спокойнее. До того самого дня, когда получил это письмо.

Он чувствовал, что письмо пришло от Ирины. Но что это письмо означало, он категорически не понимал. И это его раздражало, нервировало и бесило.

Зачем, спрашивается в задаче, ей нужно было писать?! Разошлись, так разошлись. Прошла любовь, завяли помидоры. Неужели таким дешёвым трюком она думала исправить то, что сама же разбила на мелкие осколки? Но чтобы она ни ответила – возврата к прошлому не бывать! Любовь, которая казалась вечной, зачахла и умерла.

Дорога, описав плавный поворот, пошла вниз и, перепрыгнув через коротенький мостик, снова устремилась вверх. Илья торопливым шагом шёл по левой стороне, надеясь, что если будет ехать кто-то из знакомых, то увидит его. Но бетонка была пустынна. Солнце окончательно исчезло за плотной пеленой пасмурного неба.

Матрос поднялся в небольшую горку, пробежав через небольшой лесок, дорога побежала среди широких полей. Сейчас всё было покрыто предзимним инеем. Эти поля засевала Птицефабрика, в народе называемая “Птичкой”. И хотя урожай был уже убран – то там, то сям на межах сидели чёрные вороны – они клевали только им видимые зерна. Угрюмое карканье на безлюдном просторе показалось Илье удручающим. Погода окончательно испортилась, с серенького неба посыпалась снежная крупа. Старший матрос ускорил шаг. Чёрные ботинки застучали чаще по уходящей к горизонту поверхности бетонных плит.

Поле начало ёжиться и постепенно с обеих сторон дороги снова пошел подлесок. Зелень сосен и елей, желто-красная расцветка берёз, ржавое золото осин. И тишина. Ни одной живой души. Ни тем более попутки.

Матрос быстро проскочил недолгий подлесок, навстречу отрылось ещё одно чёрно-заиневевшее поле, полное вороньего карканья. Быстрым шагом матрос подошёл к первым домам деревни Мосейково. Многие бывшие одноклассники Ильи жили здесь. Матрос взглянул на хмурое небо, пальцы поправили чёрный шарф.

“Да, ты чего?” – одёрнул матрос сам себя. “Какие ребята? Давай, давай, топай – будет ещё время”.

Вскоре бетонные плиты дороги выбежали к широким воротам со шлагбаумом – дальше начиналась “Птичка”. Вокруг не было ни души. Только карканье ворон под промозглым небом.

“Да, господа, времена действительно поменялись, и не только в первопрестольной”, – подумал Илья. “Раньше на контрольном пункте сидели люди, проверяли пропуска, а сейчас ни души. Где все?”.

Илья прошёл через открытый шлагбаум, черные ботинки размеренно отмеряли бетонные плиты, уложенные на дорогу на территории “Птички”.

“Птичка” была не только птицефабрикой. Это был крупный центр со школой, где учились ребята из окрестных деревень. В своё время здесь работал Дом Культуры с обязательными пионерскими кружками, по вечерам показывали фильмы, а по пятницам и субботам открывала свои двери дискотека. Здесь же на “Птичке” раньше была общепитовская столовая, куда любил заходить отец. Уже после того как пристрастился к спиртному. Официально там продавали пиво. А из-под полы Любка-татарка, заведовавшая в столовой, разливала армянский коньячок сомнительного качества. Отсюда же Илью провожали в Морфлот. Все три года службы на Флоте, Илья думал о дембиле. Он представлял, как он вернётся, он представлял, как его встретят! И вот теперь он почти дома. Но что-то изменилось. Несмотря на то, что всё вроде бы оставалось на своих местах. Что конкретно? Матрос не мог сказать точно.

Территория “Птички” закончилась, а вместе с ней и покрытая бетонными плитами дорога. Дорога перескочила через мост и побежала дальше за реку Смородину. Илья остановился и края моста, взгляд скользнул через перила вниз – туда, где у свай, пенились водовороты темной воды. Берега, заросшие осокой и камышами, уже были схвачены тонким слоем наледи, но ближе к центру стремнины продолжало биться, переливаясь всеми оттенками мертвого чёрного, теряющее живую теплоту тело реки. Словно, цепенеющая река могла выиграть битву с морозом и постоянным движением не дать себя сковать. Словно, студёный деготь реки мог вновь нагреться от постоянного бурления у свай. Словно, горячечность намерения могла победить неизбежность перемен.

Откуда-то из-за леса с еле различимым стоном дунуло пронизывающим холодом, тело свело, по коже побежали мурашки. За грудиной ёкнуло, непонятная тревога сухим комком сжала горло. Матрос сглотнул.

Ладно, чего раскис? Мы почти дома! Только через холм перейти!

За мостом “Птички” начинался подъём на холм, за которым находилась деревня Иванково. Слева на холме тянулись убранные поля “Птички”, а справа взгляд терялся в бесконечности серо-сине-зелёных лесов, уходящиx куда-то к Киржачу и Владимиру. Всё то же безлюдное раздолье, все те же вороны на заиндевелой земле, всё то же зловещее карканье, далеко разносящееся в хмурой дали морозного дня.

Постой, тут всё равно что-то не то!

Пытливый взгляд ещё раз пробежался по полю. Всё было как прежде. Но вместе с тем, что-то изменилось.

А что может измениться? Что тут вообще может измениться? Ты охолони чуток! Нет, это у вас в голове, старший матрос Куваев, что-то изменилось! Тут, наоборот, всё в полном порядке!

Матрос закинул подальше вещмешок на правое плечо, чёрные ботинки сделали несколько шагов.

“Нет! Тут точно что-то изменилось”. Илья остановился.

– Ну, я и балбес! – расхохотался Илья. – Как же я раньше этого не заметил? Раньше тут была грунтовка, а сейчас проложили асфальт! Чёрный ботинок глухо топнул по ровному покрытию.

“Вот это класс! Это будет получше, чем “Птичкина” бетонка!”.

Действительно, одно дело – это бетонные плиты, а совсем другое дело – это асфальт. Ровный, хорошо уложенный, без ям и выбоин. Короче, первоклассный асфальт. Илья дошёл до конца рощи, дальше асфальтовая дорога уходила вправо и вниз, туда, где под холмом стояла деревня Иванково. Его родная деревня.

Сейчас он спустится бегом с холма, перебежит через мост – маленький каменный мост, который почему-то называли Калиновым мостом – через реку Смородину, огибающую холм с полеском с другой стороны от дороги, и прибежит к родному дому.

Илья ускорил шаг, сердце радостно забилось.

После Калиновa моста начиналась деревня Иванково, состоявшая из двух улиц, расходящихся под прямым углом от центральной площади. Улица, которая являлась продолжением дороги, перепрыгивающей через мост, называлась Центральной. На ней жил Илья. Другая, уходившая налево и шедшая почти параллельно берегу реки Смородины, называлась Кирпичной.

Взгляд проследил новое асфальтовое покрытие, бегущее через мост по всей улице Кирпичной и остановился на самом конце улицы, там, где между рекой Смородиной и березовой рощей находилось кладбище. Когда-то за рощей был карьер, в котором добывали глину для кирпичей, оттуда и пошло название улицы. Там, где улица упиралась в реку Смородину были выстроены мостки – летними днями там купались пацаны, а по вечерам гуляли влюбленные парочки. Сейчас пустырь напротив мостков исчез – на его месте невысокое строение новой церкви отражало тремя куполами хмурое небо.

“ Жизнь, однако, поменялась…”. На асфальт полетел ещё один плевок.

Откуда-то из-за рощицы дунуло холодом октябрьского ветра, матросу показалось, что он уловил несколько еле слышных нот похоронной мелодии.

“Что?!!”

Высокая фигура в чёрной шинели застыла посреди заасфальтированной дороги. Сердце в груди сразу взяло бешеный галоп.

Но ветер тотчас стих. А вместе с ним и звуки. Лишь пульс сердца в ушах.

Ту-ту-тум, ту-ту-тум, ту-ту-тум.

После нескольких минут неподвижного ожидания, чёрная фигура, наконец, сдвинулась с места: – Похоже, что показалось, – стараясь отбросить странные предчувствия и успокоить сам себя, выдавил из себя матрос.

Новый порыв холодного ветра унёс с собой последние сомнения – со стороны улицы Кирпичной, из-за новой церкви, оттуда, где кладбище, долетали приглушённые расстоянием заунывные звуки “Похоронного марша”.

“Мать!”, – кольнуло иголкой в мозгу. Левая рука прижала шапку к голове, дембельские ботинки лихорадочно затопали по новому асфальту.

Илья нёсся по улице Кирпичной, с каждым шагом звуки траурного марша нависали над ним всё плотнее. На одном дыхании он пролетел тридцать с лишним дворов, которые отделяли Центральную площадь от кладбища. За три года его отсутствия тут выросли новые домищи, огороженные высокими заборами. Но сейчас было совсем не до них.

Запыхавшийся Илья добежал до церкви, но он не обратил на неё никакого внимания. Он матернулся, увидев большое количество новых иномарок, припаркованных перед мостками напротив церкви. Узкие щели между машинами почти полностью были забиты неулыбчивыми бугаями в чёрных костюмах, грудные мышцы бугрились под тёмными водолазками.

За церковью асфальт уходил направо, туда, где в глубине берёзовой рощицы виднелся высокий глухой забор из неструганныx сосновых досок. Матрос же мчался вдоль реки, туда, где начиналось кладбище. Точнее, его старая часть, где с годами не осталось места. Теперь же все захоронения делались на другом конце кладбища, к которому надо было пробираться по узенькой тропинке вдоль реки.

Не задержавшись ни на секунду, Илья пробрался между машинами, выбежал на тропинку, где еле-еле удержал равновесие – глина тропинки была очень скользкой. Чертыхаясь, Илья перешёл на медленный шаг, вещмешок был заброшен далеко на правое плечо, сильные пальцы цеплялись за близкие оградки. Надрывные басы музыки, неверно аккомпанирующие слегка фальшивившей меди труб, раздавались уже почти рядом. С чёрной предзимней реки Смородины тянуло холодом. Скользя на глинистой поверхности, Илья добрался до конца тропинки и увидел траурную процессию.

У свежевырытой могилы на табуретках стоял гроб. Желто-бурая земля вокруг ямы была застелена свежими елочьими лапами, наполнявшими воздух тяжёлым запахом. Вцепившись в края гроба, рыдала поседевшая пожилая женщина в стареньком чёрном платье. В ней матрос тотчас узнал мать Ирины, своей бывшей возлюбленной. Нетрезвый отец Ирины – в чёрном слегка засаленном пиджаке – старался сдерживать слёзы, неловко обнимая рыдающую супругу. Новый порыв предзимнего воздуха прошёлся гулом в кронах опадающих берез, в лицо швырнуло колкими иглами мелкой позёмки.

Взгляд матроса непроизвольно выделил незнакомого высокого элегантного шатена лет тридцати пяти – сорока, расположившегося у ножной части гроба. Длинные волосы с легкой сединой, густые, сросшиеся на переносице брови, тщательно выглаженный чёрный костюм поблескивал всполохами бриллиантовых запонок. Мужчина стоял, опираясь на трость красно-коричневого дерева, пальцы сжимали серебряный набалдашник, взгляд не отрывался от лица умершей. На некотором расстоянии за ним располагалось несколько короткостриженных здоровяков в чёрных костюмах. А ещё чуть поодаль, за кучей желто-бурой земли, уже прихваченной легким морозцем и слегка припорошенной белой позёмкой, стояли старики деревни Иванково. Молодёжь, друзья и знакомые все были тут – испуганная стайка на отдалении от гроба. Духовой оркестр выводил заунывную мелодию, тяжеловесно бухали басы большой трубы. В яме суетились землекопы, подравнивая стенки могилы. Рядом с кучей земли стояли зелёно-красные венки и траурная фотография.

Взгляд матроса впился в снимок – с фотографии смотрело лицо неулыбчивой молодой женщины. Темные волосы спускались до плеч, чернильные глаза, казалось, добирались до самой души и прожигали всё внутри. Женщина на фотографии была прекрасна! Но какой-то темной готической красотой! Чем-то она была похожа на ту Ирину, которую матрос когда-то знал.

Илья шумно выдохнул, сердце тут же успокоилось – лежащая в гробу не была его матерью! Матрос осмотрелся по сторонам.

Наконец, в толпе старушек Илья разглядел свою мать. Мамины волосы совсем побелели, когда статная сельская учительница потеряла осанку, она сгорбилась, хотя ей не было ещё и шестидесяти.

Матрос подскочил к матери: – Мамочка!

“Жива, моя старенькая!”, – мелькнуло в голове.

– Сыночек! Слава те, Господи Боже, вернулся живой-здоровый! – на лице матери мелькнула улыбка, которая тотчас же сменилась слезами.

Илья обхватил безвольные плечи, целовал в белую голову. Предательские слезы катились по щекам ещё недавно грозного старшего матроса.

– А у нас горе! – причитала мать. – Ирочки не стало!

– А!? Ирка! Когда? – Илья разжал объятия.

Рыдавшая у края гроба пожилая женщина в стареньком чёрном платье подняла красные глаза на матроса: – Илюшенька! Вернулся? А Ирочки не стало, Илюшенька. Позавчера, она нас оставила…, – холодный воздух заполнился неразборчивыми причитаниями.

– Что?! – подавился внезапно появившимся в горле комком Илья.

Илья подбежал к гробу, костяшки пальцев вцепились в холодную обивку гроба. Запах трупной заморозки смешивался с тягучим запахом елочных лап, свежевырытой земли и цветов. Из-за леса дохнуло ледяным ветром, мелкий снежок повалил, не прекращаясь.

– Ирка!? Ты?!! Ну как же ты? – глаза предательски щипало. – Ну почему, почему? А письмо? Всего же неделя! Я же здесь! Я здесь!!! Я – вот он я!!!

Отец Ирины, стараясь не потерять равновесия между свежевырытой землей и ямой, описал почтительный круг и, приобняв, постарался оттащить Илью от гроба.

– Я должен был ждать приказа! – отбивался Илья. – Не может быть!!! – вырвалась из груди то ли плач, то ли хохот. – Из-за недели?! Из-за семи дней?!!

Внимательный взгляд элегантного мужчины неспешно всплыл над гробом, еле заметно вскинулись и снова упали сросшиеся густые брови, моментально сузившиеся зрачки тёмных глаз упёрлись в лицо матроса.

– Ну как же так? Неужели всё пропало? Почему ты меня не дождалась?! А письмо то зачем? – рыдал Илья. Он подскочил к гробу и, не обращая внимания на родственников и толпу, тормошил умершую.

Женщины, стоявшие рядом, плакали. Мужчины повесили головы. Он тормошил усопшую, слёзы лились рекой. Из-за реки, не прекращаясь, дул холодный ветер, по земле несло сухую позёмку.

– Теперь всё пропало! На самом деле, пропало! И почему? Почему?!!

Теплая слезинка упала на холодную щёку трупа, веки мёртвой поднялись, осмысленный взгляд упёрся в расширившиеся до предела зрачки Ильи. Словно электрический разряд парализовал тело. Слёзы, сопли, горечь потери, всё это в миллионную долю секунды скакнуло куда-то на третий план и замерло там, оставив после себя лишь бешеные удары выпрыгивающего из глотки сердца. Матрос превратился в каменную статую с идущим вразнос отчаянно пульсирующим сердцем.

Сколько длился этот момент? Долю секунды? Час? Вечность? Матрос не знал.

Веки мёртвой сомкнулись, холодное тело погрузилось в вечный сон, из которого нет возврата.

Матрос потряс головой, словно стараясь сбить наваждение. Недоверчивый взгляд блуждал по телу усопшей и окружающим.

Что это было? Кто ещё видел это?

Илья оглядел толпу провожающих в последний путь.

Неужели никто не видел, как она на него посмотрела?

Мать покойной продолжала рыдать, отец склонил нетрезвую голову к земле и пытался сохранить шаткое равновесие рядом с Ильёй, то ли поддерживая матроса, то ли опираясь на него. Илья ещё раз ожесточённо потряс головой, так что захлопали щёки, словно стараясь пробудится от только что привидевшегося ему кошмара. Он повёл глазами по сторонам – вокруг ничего не изменилось, лишь элегантный шатен сильно выбросил через ноздри воздух. Голова элегантного мужчины слегка подалась назад, подбородок еле заметно поднялся, их взгляды встретились. После нескольких секунд, Илья, почувствовав себя неудобно по отношению к незнакомому мужчине, опустил взгляд. Левый угол тонких губ элегантного шатена слегка поднялся, и тут же опустился.

Нетрезвые землекопы вылезли из могилы, пьяный отец подошёл к матери. Та стала выть ещё пуще. Наконец, её удалось оттащить от гроба дочери. Землекопы наложили красную крышку с православным крестом.

– Дум, дум, дум, – разнеслись звуки молотка, с каждым ударом длинные гвозди всё глубже и глубже погружались в последнее пристанище той, которую при жизни знали как Ирина.

На толстых канатах, стараясь не уронить гроб, землекопы опустили гроб в могилу.

Элегантный шатен, держа трость левой рукой, правой взял холодную горсть жёлтоватой земли и первым бросил в могилу. Тусклый звук еле слышно долетел из ямы. Мать заголосила. Отец, обняв её одной рукой, другой бросил комок земли в могилу дочери. За ним начали подходить друзья. Илья тоже бросил свою горсть и теперь под звуки траурного марша смотрел, как землекопы забрасывают могилу. Через несколько минут всё закончилось. Звуки марша стихли. Музыканты ушли. Землекопы установили крест, венки и фотографию с чёрной лентой на свежей земле могилы и тоже ушли. А Илья всё стоял, бессмысленно смотря на холмик свежей земли.

Кто-то тихонько потянул его за рукав бушлата сзади. Он подпрыгнул, еле удержался на ногах.

“Так и психом можно стать”.

Повернувшись, он увидел свою маму, рядом с ней стояла соседка Дина Юрова. Миниатюрная женственная фигурка, метр шестьдесят пять росту. Приятный овал лица, короткая чёлочка, огромные глаза цвета мокрой чёрной смородины.

– Привет, Дин.

– Привет, Илья.

– Помнишь Диночку, соседку нашу? – спросила мама.

– Конечно, как не помнить, – буркнул матрос. Взгляд, направленный в землю.

“Да что такое тут творится? Неужели никто кроме меня не видел этого?”

– Ну, пошли, пошли, – мама подхватила Илью под руку, потащила вперёд.

Мать, Илья и Дина вернулись по тропинке и снова вышли на место, где начиналась пристань. Автобус с музыкантами и землекопами уже уехал.

Несмотря на порывы холодного ветра со снегом, возле серебристо-серого пятидверного “Мерседеса Геленвагена” всё ещё стоял элегантный шатен и что-то тихо говорил священнику в чёрной рясе. Ничего не понимающий, дезориентированный и сбитый с толку событиями этого странного дня Илья обратил внимание на странный вид священника, который выглядел каким-то странным – невысокого роста, с короткой бородой и усами, глаза скрывались за тонированными очками. Крупногабаритные ребята в чёрном стояли невдалеке, ожидая окончания неслышного разговора.

Мать, Илья и Дина понурым шагом добрели до площади. Дина жила в соседнем доме с Ильёй, ближе к площади: – Я даже не знаю, что сказать, Илья. Пока. До свидания, Милена Елисеевна.

– До свидания, Диночка, – улыбнулась мать Ильи.

Матрос обречённо стоял посреди улицы.

Она на меня посмотрела!

Дина открыла калитку, пошла по тропинке к одноэтажному дому, сложенному из толстых брёвен. Резные наличники, красиво покрашенные синей краской на белом фоне. Высокое дерево красной рябины, лавочка перед воротами. Перед тем как исчезнуть за дверью дома, она оглянулась.

Мама стояла рядом с Ильёй. Словно поглаживая, она отряхнула рукав бушлата от крупинок мелкого снега: – Пошли, сыночек?

Калитка родного дома, как всегда, оказалась незапертой. Илья просунул обессилевшую руку через некрашеное дерево штакетника и повернул немудрёную задвижку.

Ответа не будет!

Темнело. Холодный ветер гнал мелкую позёмку по опустевшей улице.

2. ГРАФ БРЮС

Его Превосходительство господин генерал-фельдмаршал граф Яков Вилимович Брюс в приватном платье тёмно-синего сукна, скрестив руки за спиной, стоял перед высоким окном рабочего кабинета в главном здании усадьбы “Глинки”. За стеклами в начинающем темнеть воздухе Подмосковья сильный ветер гнал мелкую позёмку. Чёрно-серые скелеты деревьев двигались словно в такт какой-то зловещей жиги.

Худощавое с волевыми складками лицо, глубоко посаженные холодные глаза, хрящеватый нос, тонкая линия губ, твердый подбородок. Парик с длинными волосами, общий антураж величия, легкий налет надменности. Во всей усадьбе не было слышно ни человека – прислуга знала, что когда Его Превосходительство работают, то негоже их беспокоить. Лишь вой ветра за окном, да потрескивание берёзовых поленьев в камине.

Граф отошёл от окна и сел за дубовый резной стол. Взгляд пробежал по мраморному полу, огонь жарко пылающего камина создавал причудливые тени на барельефах колонн, резные кресла, стоящие вдоль стен, казалось двигались в неверных отблесках каминного пламени. Взгляд с пола поднялся к трубе камина, где виднелся щит, разделенный на четыре части. С правой стороны щит поддерживал красный лев, а с левой – белый единорог. Посредине щита был изображён красно-оранжевый крест Святого Апостола Андрея. Над щитом были расположены три шлема, внизу щита читалась надпись по латини: FUIMUS.

Его Превосходительство рассматривал латинскую надпись. Словно видел её впервые.

– Сколько можно? Ведь я собственноручно перепроверил всё уже несколько десятков раз…

На столе в беспорядке валялись куски плотной бумаги, испещрённые столбиками перечёркнутых и вновь написанных цифр. Справа на столе стояла чернильница, были разбросаны перья. Рука потянулась к тетради, но граф отложил её и из-под груды бумаг вытащил большую книгу. Это был известный “Брюсов календарь” с предсказаниями, отгравированный впервые в 1709 г. на меди и состоявший из шести отдельных листов.

Граф двумя руками раскрыл фолиант тесненной кожи, на первой странице виднелась надпись: “Ново сия таблица издана, в ней же предложено вступление Солнца в 12 зодий приближно, такожде восхождения и захождения Солнца, яко на оризонт сей, тако и со оризонта; еще же величество дней и нощей в царствующем граде Москве, яже имеет широту 55 градусов 45 минут; вычтена и тиснению предана обще, яко на едино лето, тако и на прочие годы непременно, повелением его царского величества, во гражданской типографии, под надзрением его превосходительства, господина генерала лейтенанта Якова Вилимовича Брюса, тщанием библиотекаря Василия Киприянова: мая 2-го, 1709 г.”. Фолиант с шумом захлопнулся.

– Не важно, сколько раз мне придётся это перепроверять, но до тех пор пока я не буду абсолютно уверен…

Фолиант захлопнулся. Граф Брюс нашёл тетрадь, тонкие пальцы раскрыли её на последней странице. Но не там, где кончались записи, а на пустом листе.

– Итак, ещё раз. Год 1991 от Рождества Христова…, – прошептали тонкие губы. – … входит в цикл Юпитера в малом цикле, напоминая, таким образом, с одной стороны, 1907 год, а с другой – 1935…

Граф Брюс был дальним потомком национального героя Шотландии Роберта Брюса. Того самого Брюса, известного как король Роберт I, который разгромил в 1314 году 20-тысячную армию англичан в битве при Баннокберне и подписал под Арбротской декларацией: “Пока жива хоть сотня шотландцев, мы не поддадимся английскому владычеству…”. Но, хотя по венам графа бежала шотландская кровь, по духу он был русским – Яков Вилимович родился в Москве, в Немецкой слободе, куда во времена Кромвеля переселился его отец, рыцарь Виллиам. После того, как с детских лет судьба связала Брюса с царевичем Петром, вся жизнь его была отдана служению России.

Яков Брюс был выдающейся личностью. Глубокий интерес к научным изысканиям гармонично сочетался у него с отвагой и способностями военачальника. Свою военную карьеру Яков начинал в “потешных” войсках Петра, а с конца 1690-х стал ближайшим помощником царя, участвовал в создании регулярной армии в стране и в самых серьезных сражениях петровских кампаний. За Полтавскую баталию он одним из первых в России получил орден св. Андрея Первозванного. А ещё он был астрологом и астрономом, математиком и артиллеристом, инженером и географом. Он одним из первых на Руси стал популяризатором учения Коперника, и лично был знаком с Лейбницем. Зачинатель российской астрологии, Брюс был одним из наиболее образованных людей своего времени. Он свободно владел шестью европейскими языками и по своим познаниям был настоящим энциклопедистом.

Петр I высоко ценил своего ученого друга, который, будучи всего на два года старше царя, во времена постройки русского флота в Воронеже, объяснял ему, как “потемнение солнца примечать” и “как сыскать полус, не имея инструментов, кроме циркула и линеала”. Вечным памятником Брюсу остаётся зодиакальная радиально-кольцевая планировка Москвы, предложенная им и реализованная после очередного “великого пожара”. Когда в 1725 г. Петр I внезапно умер, Брюсу была поручена организация его похорон. Как человек, сведущий в медицине, Брюс не мог понять, как обыкновенная пневмония в одночасье унесла физически могучего царя. В 1727 г. Брюс уехал из Петербурга. Он купил землю около сельца Глинково в Подмосковье и выстроил усадьбу “Глинки”. Поселившись здесь вместе со своей супругой Маргаритой фон Мантейфель, Брюс все свое время отдал научным изысканиям.

Тонкие пальцы перелистнули страницу назад, взгляд упёрся в каллиграфически выведенные строчки, тонкие губы еле слышно зашептали: – Весна прогнозируется тихая и приятная, лето – жаркое и дождливое, осень – самая прекрасная. Зимою довольно красных дней с морозами, а потом дожди и стужа попеременно. Зимою рекомендуется закупить овес и пшеницу. В социальной сфере – тяжкая война между просвещенными народами, собрание великих податей с народа, рождение знаменитого принца…”.

Его Превосходительство стремительно вскочил: – А ведь он не поверил мне! Раскрытые ладони хлопнули по разбросанным на столе книгам, нервные пальцы поискали что-то среди груды бумаг, разбросанных на столе, взгляд упёрся в окно. За темным стеклом еле видные в темноте наступившей ночи гнулись и плясали скелеты ветвей.

– Но почему он отказался мне верить? Почему он даже отказался выслушать меня?

Сжатые кулаки ударили по раме, граф отбежал от окна, взгляд блуждал по заваленному книгами столу.

– Меньшиков и Екатерина I его отравили, – думал граф, – пока я изучал его гороскоп, ища характерные констелляции естественной смерти. А их в натальной карте и быть не могло, потому что его смерть была неестественной! Не могло там быть констелляций, а только транзиты Сатурна в соляре! Но что ещё я мог сделать? Как достучаться до сердца того, кто отказывается верить?

Брюс сел за стол, тонкие пальцы перевернули страницу тетради, взгляд упёрся в таблицу расчётов. Еле слышно пробормотал: – Год 1992 от Рождества Христова находится под влиянием Сатурна, входя в подцикл 1908 – 1936 – 1964 – 1992 годов… Нет, я не ошибся. Слишком я стар для ошибок.

Тонкие пальцы перевернули последнюю страницу тетради, ту, где заканчивались математические расчёты.

– Неужели всё повторится сначала? – взгляд остановился на чистых листах.

– Рождение великого принца, – граф опять подошёл к окну. На улице уже совсем стемнело. Его Превосходительство смотрел в абсолютную черноту окна. Не было видно ничего. Ни Луны, ни звёзд, ни неба. Даже силуэты деревьев растворились в чернильном мраке, который, казалось, покрыл собой все живые существа, обитающие в этом мире. – Рождение великого принца, – шептал Брюс. – Рождение великого принца…

Волевая складка между бровями смягчилась.

– Подожди, не паникуй, старый солдат. Если Всевышний даёт мне эту возможность, значит, он хочет, чтобы я не повторил прежних ошибок, – граф повернулся к столу, обе ладони упёрлись в полированную поверхность, взгляд скользнул по раскрытой тетради: “Весна обещается приятная и благополучная для всех земных плодов в начале, с обильным цветением. Лето сырое и растениям не полезное. Осень поздняя и студеная. Зима протяжная, морозная. Простой народ много от того потерпит, всякий хлеб будет дорог, с барышом будут те, кои удержат его до зимы на продажу, потому что летом непрестанные дожди не дадут собрать; осенью будет стоять худая погода и не даст созреть винограду и плодам; в конце января оттепель и великое наводнение во многих местах причинят вред. В социальной жизни предсказывается “удивительное некоторое изобретение” и счастливая битва”…

Граф пробормотал: – Счастливая битва? Как знать для какой стороны эта битва будет счастливой? Ведь если для одной стороны эта битва будет счастливой, то для другой она естественно будет несчастливой.”

Ладони хлопнули по столу: – Да, я слишком доверился расчетам и забыл про жизнь! Я должен был до него достучаться, даже если он мне и не поверил! И если он не захотел меня слушать, я должен был кричать!!! Именно поэтому, я не смог защитить Петра от убийцы Меньшикова и его любовницы Екатерины! Но в этот раз, я не допущу, чтобы меня не услышали!!! Я больше не допущу ненужных смертей! И те, кто меня должны будут услышать, меня услышат!”.

Мягко потрескивали берёзовые поленья в камине под вой ветра за окном. Причудливые тени плясали по барельефам колонн, резные кресла, казалось, двигались в неверном свете. На широкой трубе камина виднелся щит, поддерживаемый красным львом и белым единорогом.

3. ВСТРЕЧА МОРЯКА

Смерть Ирины поменяла планы Ильи. Теперь он не мог спросить у нее, зачем она написала это письмо. И почему она просила Илью вернуться. Теперь всё казалось ненужным. Матрос хотел перелистнуть ещё один лист календаря, забыть обо всём и зажить новой гражданской жизнью. Но матрос не мог.

Неожиданная смерть Ирины не только не добавила ясности, наоборот, она спутала всё в один огромный клубок, где Илья никак не мог найти свободный конец, за который ухватиться. К еле различимому шёпоту в ушах матроса – как будто какой-то женский голос плакал и оправдывался перед несколькими мужскими голосами – теперь прибавился взгляд, который упрямо смотрел на матроса прямо из глубин его собственной памяти. И именно этот взгляд не позволял всё забыть, как будто здесь ничего не произошло.

Ситуация казалась Илье безвыходной. Матрос, привыкший к активным действиям, не знал что делать. Он чувствовал, что его состояние походило на бессмысленное бодание неизвестно с чем, и чем больше Илья старался убедить себя в невозможности расследования странных обстоятельств, которые подтолкнули Ирину к написанию письма, тем больше ему хотелось знать обстоятельства её смерти. Он почему-то был почти уверен, что странное письмо и самоубийство Ирины были звеньями одной цепочки. Если бы он мог узнать, почему она его написала, тогда бы он приблизился к разгадке её самоубийства.

Но спросить было не у кого. Все знакомые, соседки, мать и все те, у кого спрашивал Илья как один повторяли, что Ирина повесилась. Да, ситуация действительно была шваховая, потому что похоже, что единственная, кто мог прояснить ситуацию, была мертва. Илья приказывал голове забыть про письмо, но сердце не соглашалось – матрос чувствовал, что надо было что-то делать. Но что?

Возможность забыть виделась в работе. В нормальной работе, которая могла бы наполнить клеточки молодого тела желанной усталостью. Тем более, что листопад уже прошёл, сад стоял пустой и неприглядный. Илья собирал опавшие листья, стаскивал их в кучи. После этого он обрабатывал почву в приствольных кругах раствором мочевины против яблочной парши. Он делал это день за днём, но того, что он так искал не было. Не было желанной усталости, не было спокойного сна, не было радости. Не радовал ни дембиль, ни то, что он, наконец, вернулся домой, ни мамина еда. Ничто не радовало. Таким образом, прошла неделя.

2 ноября была суббота. Морозы крепчали, иногда температура снижалась до минус десяти. В ночь лег зернистый снежок. С утра, по обыкновению, Илья копался в саду позади дома. Он снёс потяжелевшие от влаги снега листья в большие копны, вложил газету и тщетно пытался развести костёр. Влажные листья дымили, но гореть категорически не соглашались. Едкий дым наполнял предзимний воздух. Покрасневшие от холода пальцы не чувствовали спичек, ломали их тонкие тельца, не могли защитить от холодных порывов ледяного ветра.

Углубившись в разведение костра, Илья не услышал звуки подъехавшей дому машины, стук в двери и приветствия матери. Он лишь скаканул как ужаленный, когда тихо сзади к нему подкрался здоровенный бугай и радостно заорал в самое ухо: – Товарищ мареман!!! Разрешите поприветствовать!!!

Илья приземлился на мыски, нервно повернулся прыжком, стараясь успокоить скачущее сердце. Перед ним с широко раскрытыми объятиями стоял друга детства Гришка Рыдов. Над широченной от уха до уха довольной улыбкой светились голубые глаза. Гришка был на полголовы выше далеко не низкого Ильи. Широкое лицо, квадратная челюсть, голова, которая, казалось растёт прямо из плеч, настолько широка была его налитая венами шея. И вообще, Григорий Рыдов был весь какой-то не широкий, а широченный. Наверное, сказывалось тяжелоатлетическое спортивное прошлое. До того, как его призвали в армию в 83 году, он был неоднократным чемпионом Москвы и области по тяжелой атлетике. До того, как он вернулся в 85, уже уволили из органов отца Ильи и сам Илья поступил на филфак. Поэтому с тех пор виделись они нечасто – всё больше во время сессий или каникул, когда Илья приезжал домой из Москвы. А в 88 призвали в морфлот и Илью.

– Гришка! Ты чо? – матрос шумно выдохнул. – Так и заикой можно стать. Ну, здорово! Рука Ильи утонула в мозолистой от частого контакта с грифом штанги огромной ладони друга.

– А чего так скромно? – друг-динозавр сгрёб матроса в охапку, спина загудела от дружеского похлопывания. – Ну, ты прям, как будто впервые замужем! – мял в объятиях Гришка. – Или всё ещё в себя не пришёл? – улыбающийся Гришка Рыдов выпустил матроса из объятий.

– Прихожу потихоньку, – Илья опустил взгляд на еле дымящуюся копну листьев. – Да вот и матери по хозяйству помогаю, чтобы от проблем голову проветрить.

– Какие такие проблемы? У кого проблемы? – брызнул смехом гигант. – У тебя проблемы? Я тебе подскажу решение для всех проблем вот так – нах все проблемы! Сейчас какое твоё дело?! Пей да гуляй, то, что за эти три года не догулял!

– Да какое там “гуляй”, голова другим занята…, – махнул рукой куда-то в сторону матрос.

– Это ты о чём? Чем у дембеля голова может быть занята?

– Не знаю.

– Чего-то ты какой-то хмурый. Или кто на флоте был, тот в цирке не смеётся? – гоготнул Григорий. – Ты это брось нах, сейчас надо не проблемами башку забивать, а с друзьями веселиться. Поэтому…, – гигант сделал многозначительную паузу, – … мы с друганами решились скинуться на твою встречу. Так, что милости просим. Там все наши будут!

– Какая встреча, Гриш…? – медленно поднял взгляд на гиганта матрос.

– Ладно, не кисни! Нормальная встреча. У тебя отцовский “Газик” ещё жив? Хотя это неважно – я за тобой сам заеду! К семи! – Григорий ещё раз сдавил друга в объятиях и уехал.

Со всеми проблемами, Илья совсем забыл про отцовский “Газик”. Он плюнул на дымящуюся копну листьев и пошёл обедать. А потом он решил пойти посмотреть, что сталось с отцовым “Газиком” за время его отсутствия.

Температура на улице поднялась, было почти под ноль градусов. Порывы ветра гнали неуютные облака по хмурому небу. Старый, обитый жестью гараж был пристроен с левой стороны дома. Чтобы попасть в гараж, нужно было с улицы открыть штакетник забора.

Илья вышел из калитки дома, повернул к гаражу, старый ключи заскрипел в проржавевшем замке. Но усилия матроса были тщетны – замок штакетника не давал ключу провернуться и не отпускал заржавленную цепь. Нервные пальцы тщетно пытались провернуть ключ, стучали по замку, трясли цепь.

“На сухую не хочешь – сейчас мы тебя смажем”.

Матрос вернулся в дом, повернул налево и попал в мастерскую отца. Здесь ничего не изменилось по сравнению со старыми временами – пыль, паутина и запах запустения. Илья разгрёб какие-то старые банки, сдвинул табуретку, передвинул старый ящик из-под яблок. Наконец, под столом он увидел запылённую снаружи бутыль с керосином, заткнутую старой тряпкой.

С бутылью в руках, он вернулся к гаражу. Плеснул керосином в замок, резкий запах поплыл в воздухе, из замка маслянистыми струйками засочилась ржавчина.

Пару минут Илья ждал, глядя на уныло блестящие струйки. Потом попробовал ещё раз провернуть ключ в замке.

“К-к-р-р-ии”, холодный ключ, наконец-то, провернулся в замке, дверь штакетника была открыта.

С дверью гаража больших проблем не возникло, отец ещё в давние времена навесил над замком большой кусок резиновой покрышки, который защищал его от дождя и снега. Для порядка Илья плеснул керосином в замок. Подождал. Замок подался.

“И-и-и”, обе створки гаража со скрипом распахнулись. Пахнуло маслом и сыростью. В тусклом ноябрьском свете в глубине гаража угадывались очертания когда-то зелёного “Газика” с металлической крышей. Теперь о его цвете можно было только догадываться. В полумраке и под слоем пыли – это была просто бесформенная серая масса с расплывчатыми очертаниями, теряющимися в черной глубине гаража.

Кто же тогда знал, что всё так получится?

“Газик” отца, как его называли в семье, а точнее ГАЗ-69 Т-3, был выпущен в далеком 1971 году в совсем не героической версии – подметалки, и был приписан к районному отделению милиции, где частенько бывал отец в бытность свою участковым. В те времена у отца были очень хорошие отношения с начальником отделения милиции подполковником милиции Иваном Сергеевичем Трусовым. Подполковник Трусов ценил и уважал работу Макара Куваева, который работал участковым в деревнях Иванково, Мизейкино и на “Птичке”. После того как “Газик” закончил свою службу, его списали и предназначили на сдачу в металлолом. Вот тогда подполковник Трусов и предложил его отцу в качестве поощрения. Как одному из лучших участковых района. А чтобы подстраховаться, были выписаны соответствующие квитанции, и с отца в казну удержали определённую, отнюдь не символическую сумму. Но сделано это было специально, чтобы избежать в дальнейшем любых недоразумений. Как в воду глядели!

Илья открыл дверь машины, медленно поднялся в кабину, холод кресла проник сквозь джинсы. Матрос захлопнул дверь. Прислушался. Внутри кабины воздух сохранял ночной холод, изо рта шёл пар. Пахло бензином, старой резиной и прогнившими досками. Пальцы несколько раз пробежались по холодным бугристостям задней части черного руля.

Как счастлив и горд был отец в то время! Специально для “Газика” хозяйственный Макар Куваев пристроил к дому гараж и уже в гараже, он убрал задние широкие колеса у подметалки и заменил их на нормальные. Для лучшей плавности хода отец заменил пакеты рессор, а отсутствующий пол заменил листом фанеры. Поменять проводку, заварить кузов и крылья, поменять выхлопную систему, наладить тормоза, прошприцевать кузов не составило большой проблемы для хозяйственного Макара. Проблемы начались позже.

Илья медленно вышел из машины, открыл капот. Взгляд упёрся в потемневший мотор.

В 1982 году, когда умер Лёнька, его заменили кагебешником. Начались проверки, инспекции, ревизии. Когда наверху узнали, что предназначенный к списанию “Газик” попал в частные руки, то, чтобы избежать возможного административного порицания просто попёрли из органов Макара Куваева. Никто даже не потрудился посмотреть на квитанции.

У мотора всё было на месте, не хватало только аккумулятора.

Где же он?

Илья зашёл за “Газик”, туда, где невидимые для постороннего глаза, находились полки. Там отец хранил запчасти. Илья боком пролез за машину, раскрытые веером пальцы шарили по полутемным полкам.

Для отца – это было начало конца. Жизнерадостный оптимист превратился в желчного пессимиста. Хозяйственность отца закончилась.

Тебя бы ни за что так пнули, ты бы ещё не так обиделся бы!

И самое главное, что умеренно выпивавший раньше отец начал пить всё больше и больше.

На полках было свалено много всяких винтиков, болтиков, ключей, отвёрток, штангенциркулей, старых свечей зажигания, шлангов, гвоздей, шурупов. Аккумулятора нигде не было.

Куда ещё можно засунуть аккумулятор?

Илья вылез из-за машины и снова подошёл к открытому рту капота. Раскрытый зев машины чернел в полумраке гаража. Словно, хотел кого-то заглотить. В черноту отверстия молча, смотрел матрос.

Сначала он пил от тоски. Потом – чтобы расслабиться. Потом – по привычке. Или Бог ещё знает почему. И, в конце концов, он пил, потому что уже не мог не пить. Никакие разговоры, увещевания и внушения не помогали. Гипноз, “торпеды”, поездки к знахаркам стараниями матери и взывания к Богу эффекта не оказали. Отец пил, потому что хотел пить.

Нет, он не пил, он просто медленно делал то, на что быстро не решался – он убивал себя.

Ну, где же этот чёртов аккумулятор?

Илья снова полез за машину.

Самая нижняя полка, которую он ещё не проверил, была заставлена большим куском фанеры. Таким большим, что, для того, чтобы её отодвинуть, нужно было хоть чуть-чуть выпихнуть машину из гаража.

А разве ты себя сейчас не убиваешь из-за бабы, которая тебя бросила и даже не удосужилась написать об этом?

Кто додумался впереть эту фанеру сюда?

Илья быстро подскочил, мысок чёрного ботинка саданул по покрытой пылью фанере.

“Кри-и-и”, хрустнула, но выдержала фанера.

Матрос подскочил, уперся двумя руками в заднюю дверь “Газика”.

“Так! Так! Так!” – в ярости долбил Илья пяткой.

Фанера сломалась. Матрос наступил на ставшее покорным дерево, сложил его пополам, отодвинул. Внизу стоял покрытый слоем пыли и паутины аккумулятор.

А что ещё делать человеку, которого выбросили на помойку, как собаку?

Илья с усилием выволок тяжёлый блок аккумулятора на некрашеные доски пола перед машиной. В гараже царил полумрак. Матрос поднял взгляд – у открытых ворот света было больше.

Он дотащил аккумулятор до самой двери, почти на улице осмотрел свинцовые контакты. Потрогал – они не шатались. Отвинтил пластмассовые пробки, посмотрел внутрь, стараясь определить уровень воды. Но ничего не увидел.

Тогда он вернулся в гараж, поискал среди разбросанного хлама на полках, и нашёл небольшую канистрочку. Такую, какую обычно используют для дистиллированной воды. Отвинтил крышку, понюхал. Похоже, это была вода. Матрос долил воды до уровня, завинтил крышечки.

Теперь бы было неплохо его зарядить!

Матрос опять подошёл к полкам, наощупь нашёл какие-то спутанные провода. Выволок это богатство поближе к свету. Ему удалось быстро распутать провода, над полками отец приспособил две розетки. И через минуту аккумулятор уже был поставлен на зарядку. Илья встал перед машиной, чуть сбоку.

А что ещё он мог сделать с этой списанной тачкой? И не подаренной, а купленной, между прочим, на свои кровные? На помойку что ли её выбрасывать?

Илья подошёл к выходу из гаража. С улицы во мраке гаража было ничего не видно. Лишь красный глазок заряжающего устройства тревожно светился в темноте.

День еле-еле дополз до конца. Без пяти семь матрос уже стоял у калитки дома. К полвосьмого к дому Ильи подкатила новенькая чёрная БМВ “пятёрка”. Два коротких сигнала, но Илья не прореагировал. Пока Григорий лично не вышел из машины, матрос не обращал на его гудки никакого внимания.

– Ты чо? Оглох что ли, мареман! – огромная ручища Григория гостеприимно распахнула переднюю дверь пассажира. – Гони сюда!

– Твоя? – растерянность сменилась восхищением.

– Моя.

– Слушай, неплохо.

– Я знаю, брат, что неплохо. Как говорится, лучше быть здоровым и богатым, чем больным и бедным.

– И почем тебе такая красота вышла?

Григорий усмехнулся и промолчал. Потом он добавил: – Давай не будем о больном?

– Давай, – Илья погрустнел.

Похрустывая на мелких камешках, Григорий осторожно развернул машину, “пятёрка” рванула через Калинов мост вверх по холму. Через три минуты друзья уже подъехали к Дому Культуры “Птички”, но не остановилась возле него, а проехали чуть дальше – туда, где раньше была общепитовская столовая. Сейчас столовая исчезла, на её месте было кооперативное кафе. Прежние огромные стекла заменили на небольшие стеклопакеты, безликим раньше бетонным ступеням уют придавали резные поручни из жжёного дерева.

Григорий заглушил машину, друзья вышли. На площадке перед кафе уже стояли другие машины. Все новенькие.

– Народ уже подтянулся, – подмигнул Григорий.

А что он мог тогда сделать? Что ему нужно было делать? Даже если этой гребанной квитанции у него никто не спросил? Если списали в архив, и даже не выслушали? Ты-то вот тоже носишься с ней, как дурень с писанной торбой, а она, между прочим, тебя бросила!

В бывшей столовой общепита прямо за новыми дверями тёмного дерева выложили кирпичную полуарку, за которой виднелась стойка бара. Высокие хромированные стульчики с небольшими сиденьями, хромированные подножки для ног, импортная стереосистема с негромкой музыкой. За стойкой сновали бармены в белых рубашках и чёрных пиджаках.

– Слушай, это что? Это же было общепитом? – не смог скрыть удивления Илья.

– Было, да сплыло. Теперь это наше.

– Чьё наше? В смысле твоё?

– Не моё, но наше, – хмыкнул Григорий ничего не понимающему другу, – кроме меня есть ещё тут пара хозяев, вот и обустраиваем.

– Красотища!

– Дa ты проходи, не стесняйся, – огромная ладонь похлопала матроса по спине.

Илья прошёл через ещё одну полуарку туда, где теперь располагался небольшой зал. Девять богато сервированных столиков были распределены в три ряда. В дальнем углу от входа возвышалась небольшая сцена, с установленной на ней музыкальной аппаратурой. Огромные колонки, импортные музыкальные инструменты, музыканты о чём-то тихо переговаривающиеся.

Ни хрена себе встречка! Почище, чем в “Метрополе” будет!

Некоторые столики ближе к входу были заняты огромными короткостриженными качками, сидящими со своими девчонками, столик напротив сцены был свободен. Илья замешкался. Григорий слегка подтолкнул: – Нам туда!

Илья недоверчиво опустился на стул, взгляд скользнул по залу. Большинство ребят были знакомы матросу. Была тут и Дина, она о чём-то болтала с незнакомой матросу подружкой.

– Привет! Привет! Здорово! – потянулись приветствовать Григория и Илью. Матрос жал руку старым знакомым, гигант Гриша, выдающийся габаритами даже среди совсем не хилых качков, знакомил Илью с новыми ребятами. После того, как знакомится уже было не с кем, Григорий встал со своего стула, плеснул водки матросу и себе, и с наполненным лафитником поднялся. Небольшой зальчик затих.

– Ну чо, мужики? За встречу! – сказал Гриша и, чокнув лафитник матроса, вбросил в себя содержимое стопки.

– За встречу! За встречу! За встречу! – загомонили ребята со всех сторон, по залу прокатилась волна ударяющегося между собой стекла.

Захватив в рот лист сельдерея, со стоящего на столе оливье, Григорий махнул рукой терпеливо ждущим музыкантам. Тут же грянуло профессионально поставленными голосами: “К нам приехал, к нам приехал Илья Макарыч дорогой!”.

Широченный Гриша подтянул к себе оливье, навалил салату себе, не забыв при этом шмякнуть несколько огромных ложек на тарелку Ильи. На салат на своей тарелке здоровяк кинул закусочки из красной рыбы, холодца и копчёной колбаски. Плеснул водки Илье, себе. Чокнул стопку матроса. Вбросил в себя водки. Набил рот закуской.

Вот же бля ребята отдыхают! А на камбузе картошка жаренная – это был праздник!

Музыканты тем временем не стояли без дела. И сразу после приветственной песни начали: “Я пью до дна за тех, кто в море… “.

Григорий налил ещё. Водка чередовалась с “Тархуном”, коньяк “Наполеон” польского производства – с “Пепси-колой”. Люля-кебаб, шашлыки, цыплёнок табака, салатики, икорочка. Короче, началось застолье. Григорий наливал, произносил тосты, пил, ел. Гости смеялись, пили, закусывали, подходили к их столику, произносили тосты, чокались с Гришей и с Ильёй.

– Слушай, Гриш, откуда всё это? Это же каких денег стоит? – спросил захмелевший матрос.

– Не боись, уплочено, – казавшаяся игрушечной в руках гиганта вилка стучала по дну тарелки, полной салата из крабовых палочек.

– Как это уплачено?

– Фирма платит, понимаешь?

– Какая фирма?

– Вот же чудила ты какой, чего тут непонятного? Приглашаю я тебя.

– Так, а кто платить будет? – в тот момент денежный вопрос казался Илье очень важным.

– Да ладно тебе! – отрезал гигант. – Заладил: бабки, да бабки! Ты с друзьями, понятно тебе? – Гриша икнул. – Короче, сейчас не время про это базарить! Если хочешь, я тебе отдельно эту тему проясню.

– Ты по прежнему адресу в Мизейкино живёшь? – сменил тему матрос.

– Нет, ищи меня здесь, в спортзале Дома Культуры. Я почти всё время там торчу, а дома бываю только ночью. Если бываю, – хмыкнул набитым ртом Гриша.

Чего же я пропустил в этой жизни?

Музыканты знали своё дело. Хорошее исполнение, профессиональные вокалисты.

Взгляд матроса свободно плавал по залу, пока неподвижно не остановился на белой надписи “Yamaha” на чёрном синтетизаторе музыкантов.

А мне в детстве мать купила пианино. Темно-коричневый полированный ящик стоял в доме и повергал меня в благоговейный трепет. Вот только трепета этого хватило на год прилежности в музшколе и на год отлынивания. После того, как я поступил на филфак, пианино продали. Какой марки было это пианино?

Матрос старался вспомнить. Но название, которое вертелось на языке, никак не хотело материализоваться.

Да как же называлось это чёртово пианино?

– Ну как тебе встреча, Илюха? – блестя глазами с красноватыми прожилками, спросил Григорий.

– Высший класс, Гриш!

– А чего не ешь? Не пьёшь? Чего грустный сидишь? Давай, накладывай! – заботливый Гриша вываливал в тарелку Ильи какие-то закуски, салаты, балыки. Потом плеснул ещё водки себе и Илье, и не дожидаясь матроса со словами: “Ну будь!”, вбросил содержимое рюмки в себя. Подцепил чего-то со стола, челюсть-кувалда с сальными губами на потном лице ритмично задвигалась.

К их столику подошёл молодой человек. Это был Фрол. Ниже чем Илья, с клиновидной бородкой на узком лице, явно выделявшейся из общего спортивного фона присутствующих, и лихорадочным взглядом неспокойных глаз. Они учились вместе в школе, потом Илья поступил на филфак, а Фрол пошёл учиться на курсы метрдотелей со знанием английского языка.

– Здоров, Илюх! С прибытием!

– Здоров, Фрол. Спасибо!

– Какую тебе встречу, мареман, закатали!

– Да, встреча что надо.

Интересно, кто кроме Гришки за неё заплатил?

– А я тебя на кладбище видел, не подошёл только. Кто тебя знает, может ты ещё к ней чего-то чувствуешь? Хотя бабам верить нельзя, – Фрол сел за стол. – Ни на грош.

– Кому верить нельзя? Это ты о чём? – подплыла к столу жгучая брюнетка. Она когда-то училась в школе вместе с Гришей. Звали её Руфина.

– Это я про жену Харитона, – ответил Фрол.

– Жену? – Григорий посмотрел на Фрола осоловевшими глазами. – Какая она ему нах жена?

– А кто она ему тогда? – вступилась Руфина.

– Не знаю кто. Это в принципе не моё дело. Сожительница, наверное, – буркнул Григорий.

– Как это не жена? – насторожился Илья.

– Слушай, давай не будем об этом, – проворчал здоровяк и плеснул водки всем троим.

– А почему не будем? Это какой-то секрет, который все от меня скрывают? – раздражился Илья. Хотя, повода для этого не было никакого. Может быть, это был излишек выпитого?

– Да нет тут никаких секретов, Илюшенька. Иринка была ему женой, – проворковала Руфина.

– А ты у них на свадьбе гуляла? – пьяно настаивал Григорий. – Ты вот мне тогда ответь!

– Нет, не гуляла, – почему-то опустила глаза Руфина.

– А ты, Фрол, на свадьбе у Харитона гулял? – здоровяк продолжал допрос.

– Нет, – Фрол выдержал пьяный взгляд Григория. – Но я с ним работаю и знаю, что он за мужик.

– Ну, это мы все знаем. И нечего тут агитировать! – огрызнулся здоровяк.

– Да, – включилась Руфина, – Харитон – очень хороший человек.

Так была свадьба или нет? И зачем она тогда написала это дурацкое письмо?

Помутневший взгляд Григория плавал в пространстве, пока не остановился на Дине. Она с подружкой сидела за другим столиком. Он поманил обеих жестом ладони. Подошла застенчиво улыбающаяся Дина и её серьёзная костлявая одноклассница. Вместе с девушками к столику подошли несколько качков.

– Чего одни сидите? Проходите, садитесь, мы тут общаемся, присоединяйтесь…, – пробормотал Григорий.

– Ну как тебе, Илья? – обратилась Дина к матросу.

– По высшему разряду, Дин.

– Хороший он! Да, он хороший, базара нет, – продолжал буровить перебравший Григорий. – Только когда спит зубами к стенке!

– О ком это вы? – полюбопытствовала Дина.

– О Харитоне, – сухо ответил Фрол.

– А, – сказала девушка и потупила взгляд.

В разговор вступил один из качков: – Харитон – нормальный мужик. Потому что он не только о себе думает…

– Как это? – дернулся Григорий.

– А так! Церковь кто построил? – отчеканила Руфина.

– Он? – удивился Илья.

– Да, он, кто ж ещё? – снова подключился к разговору Фрол.

– Он и церковь построил, и священника привёз. И дорогу, между прочим, до церкви он тоже на свои бабки заасфальтировал, – продолжил качок.

– Не до церкви, а до гранитного цеха, – пьяно процедил Григорий.

– Гриш, какая разница? Народ-то в церковь ходит по асфальту, – голос Руфины приобрёл воркующие нотки. Она прибавила, – по его асфальту…

– Да я чего? – хмыкнул Григорий. – Я ничего не говорю. Конечно же, он всё это построил для народа! Без базара! Ленин и теперь живее всех живых! А Харитон – продолжатель ленинской заботы о народе… Бугога! Не смешите мои лапти!

Дина не слушала полупьяный разговор, взгляд был направлен в пустоту.

– А ты что думаешь, Дин? – спросил Илья.

Девушка слегка пожала плечиками.

Музыканты отыграли своё, собрали аппаратуру и исчезли. Несколько особенно пьяных качков потянулись вслед за музыкантами. В зале наступила тишина, перебиваемая лишь голосами спорящих. Потом в зал втащили колонки из бара и поставили “Ласковый май”.

– А могли они потихоньку расписаться и никому об этом не сказать? – почему-то спросил Илья.

– Потихоньку? Это как? – пьяный взгляд здоровяка упёрся в матроса. – Харитон не такой мужик, чтобы что-то делать потихоньку.

– А может они хотели тайком в свадебное путешествие отправиться…, – настаивал на своём захмелевший Илья.

– Они бы отправились, но не тайком, – хлопнул широченной ладонью по столу Григорий. – Понятно, тебе, мареман? Они бы… туда… отправились бы… ик, – доверительно икнул здоровяк, – просто… ик… взяли бы и отправились…

Чтобы расшевелить заболтавшихся мужиков, девчонки попросили поставить Талькова “Чистые пруды” и объявили это белым танцем. Руфина вытащила из-за стола заметно пошатывающегося Илью. Он с трудом повёл её, еле удержался на ногах, вцепился ей в талию. Девушка улыбалась.

– И как там, на флоте? – с придыханием спросила девушка.

– На флоте? Хорошо…

– И чего ты расскажешь после трех лет службы, морячок?

– За пять минут не перескажешь.

– А есть чего пересказывать?

– Как не быть, конечно, есть.

– Так, может, встретимся и расскажешь?

– Конечно, давай… встретимся.

– Ты всё там же живёшь у мамы в Иванково?

– Да, второй дом от площади, сразу за домом Дины.

Музыка закончилась. Лёгкая улыбка промелькнула на губах девушки, Руфина понизила голос: – Как раз насчёт неё я хотела тебе кое-что сказать.

– Что?

– Подожди, Ильюшенька, всему своё время. Я к тебе заеду, и обо всём поговорим. Спокойно.

– Хорошо, заезжай, знаешь, где живу.

Матрос сел за стол. Кто-то поставил Владимира Преснякова.

…Я не ангел, я не бес, я усталый странник,

Я вернулся, я воскрес и в дом твой постучал.

Ты открыла очи мне сонным утром ранним.

Прислонился я к стене и шёпотом сказал: …

Вот только одного я не понимаю: за каким хером она мне написала, если была замужем? Да даже если бы она не была замужем, всё равно, непонятно зачем ей было писать. Она же жила с ним.

Стало почему-то грустно, что-то давило за грудиной. Или это была водка?

На какой собачий мне всё это нужно теперь? Теперь, когда ничего невозможно изменить? Написала, и написала.

Песня продолжалась:

“…Дай мне с дороги вдоволь напиться.

Чистой водицы, дай мне, дай.

Ты расскажи мне про счастье былое,

И уложи спать рядом с собою…”

Настроение испортилось. Ощущение пустоты и бесполезности не оставляло. В наполненной едой и питьём жизни стало чего-то не хватать. Но чего?

“…Годы странствий и разлук нас с тобой венчали.

Я к тебе сквозь тысячу вьюг пришёл в конце пути.

Сколько ты пережила горя и печали,

Не таи на сердце зла и путника прости”…

Песня закончилась. Казалось, что матрос потерял, что-то очень важное, казалось, что что-то ушло навек, чтобы никогда больше не вернуться.

И ещё эта дурацкая тяжесть за грудиной. Нет, это была не боль, но что-то давало о себе знать чувством тяжести, жжения, напряжения. Невидимый ранее воздух не втекал свободно, как раньше, в грудь. А внезапно превратился в концентрированную жидкость, за вдыхание каждого грамма которой надо было прилагать усилия.

Матрос плеснул себе ещё водки.

Поставили “Московского гуляку”.

Ладно, нах, чего ты?

Илья вбросил в себя водку, подцепил на вилку корейской моркови, пошатываясь подошёл к Дине.

– Потанцуем?

Девушка поднялась из-за стола. Матрос старался не наступать девушки на ноги: – Дин, а Дин!

–Да, Илья.

–А я по морям-океанам ходил.

–Я знаю, Илья.

–Я по всем семи морям прошёл…

– Правда?

– И по трём океанам…, – матрос с трудом сдержался, чтоб не икнуть.

– Значит, можно сказать, что ты мир повидал.

– Можно так сказать про старшего матроса Куваева.

– А чего так серьёзно?

– Не знаю, Дин, наверное, пока я плавал, я пропустил чего-то.

– О чем это ты?

– Пока я плавал, жизнь уплыла. Мимо.

– Ничего никуда не уплыло, всё как было, так и осталось.

– А с Иркой?

– Что, Илья?

– С Иркой что произошло?

– Мать тебе разве не сказала? Дина остановилась: – Повесилась она… С ума сошла … и повесилась…

Песня закончилась. Илья с девушкой остановился и стоял, обнимая девушку. Из-за стола поблескивали глазки Руфины.

Может, ей про письмо рассказать? А что? Я вот письмо от Ирки получил? А, может, это не от неё письмо было? С чего это я взял, что это она написала? В конце концов, это могло быть дурацкой шуткой кого-нибудь из знакомых. Хотя кому надо так шутить? Но даже если письмо пришло от неё, то оно ничего не прибавляло и не убавляло к общей картине.

Поставили ещё музыку. Что-то из Цоя. Матрос вздрогнул, повёл девушку в такт музыке.

– А почему она повесилась, Дин?

– Говорят же тебе, что с ума сошла. Хотя я лично не верю.

– А ты во что веришь?

– Я не знаю. Но если ты хочешь…

– Договаривай.

– Если ты хочешь задать вопросы, то я знаю человека…

– Кто он? – глаза Ильи блестели.

– Обещай, что не будешь смеяться.

– Смеяться? Почему я должен смеяться?

– Сначала обещай.

– Хорошо, обещаю.

– Это одна моя знакомая, – на одном дыхании быстрым шёпотом выдохнула девушка. Чуть замялась, и добавила: – Она “видит”.

– Она видит? Что она видит?

– Многое.

– И как она видит? Она очки что-ли носит? – мелькнула и тут же пропала улыбка на лице матроса.

– Она гадает, – добавила посерьезневшая девушка.

– Гадает? По руке? – улыбка задержалась чуть дольше.

– Нет, по картам таро.

– И чем она сможет нам помочь?

– Она очень светлая…, ну, в общем…, она не только гадает, она помогает усилить энергетическую защиту.

– Защиту? От чего?

– От негатива.

Вот, вот! Сначала шум в ушах, а теперь гадалка? А там уже и до дурдома недалеко! Короче, сушите весла.

– Слушай, Дин, по-моему, тут никаким негативом не пахнет, а только сигаретами и водкой.

– Ты же обещал, не смеяться.

– Я не смеюсь, я серьёзно. Поэтому я тебе говорю, что не хочу время тратить на всякую чепуху.

Музыка закончилась. Те немногие, кто ещё оставался в зале, пересели за столик возле сцены. И тут Руфина попросила Илью спеть под гитару.

Плохо слушающие руки приняли гитару. Матрос проверил строй, подтянул колки для четвёртой струны. Снова проверил. Можно было начинать.

Хотелось спеть что-нибудь весёлое, жизнеутверждающее. Но ничего оптимистического в голову не приходило. Матрос набрал жидкого воздуху в легкие, выбросил из себя первые строфы песни. Словно стон вырвался из груди:

“О чем поёт ночная птица

Одна в осенней тишине?

О том, с чем скоро разлучится

И будет видеть лишь во сне,

О том, что завтра в путь неблизкий,

Расправив крылья полетит,

О том, что жизнь глупа без риска

И правда всё же победит”…

Дина не отводила от Ильи чёрных блестящих глаз.

“Ночные песни птицы вещей

Мне стали пищей для души.

Я понял вдруг простую вещь

Мне будет трудно с ней проститься”…

Молчал Григорий. Молчали девчонки. Пьяные качки спали на столах.

“…Холодным утром крик последний

Лишь бросит в сторону мою.

Ночной певец, я твой наследник,

Лети, я песню допою…”

Илья допел, пустой взгляд уткнулся в пол. Зал молчал. Аплодисментов не было.

Подсел Григорий, мощная ладонь шлёпнула плечо матроса: “Чего мы всё о грустном?”. Григорий подмигнул стоявшим возле бара официантам, из динамиков полилась танцевальная музыка. И плеснул Илье ещё водки.

А потом матрос провалился. Он не помнил, что было дальше. Он не помнил, как его закладывали в “пятёрку” Григория. Он не помнил, как они, виляя, ехали по пустой асфальтированной дороге от “Птички” к Иванково. Он не помнил, как его, как мешок картошки, тащил из машины в ярком свете фар шатающийся Григорий. И как украдкой из-за занавесок смотрела на эту сцену тайком смахивающая слёзы старушка-мать. Илья ничего этого не помнил.

4. В КАЧАЛКЕ

Во рту было сухо, голова разламывалась на части. На кухне мать звенела тарелками. Илья выполз из комнаты, трясущиеся руки нащупали алюминиевую кружку на табурете рядом с ведром, зубы заломило от ледяной колодезной воды.

Мать молчала.

Почему я вчера так набрался? Неужели, я такой же алкаш, как и папаня?

Илья выпил одну кружку. Потом другую. Потом третью. Голова заболела ещё хуже.

Ничего конкретного изо всего вчерашнего разговора матрос вспомнить не мог. Музыка и голоса друзей на вчерашнем празднике слились в один сплошной фон, из которого сознание яркими вспышками выхватывало на поверхность лишь короткие отрывочные фразы. В голове пульсировало.

Харитон. Гранитный цех. Они не были женаты.

Дрожащие пальцы нащупали ручку старенького холодильника “Юрюзань”, воспалённый взгляд остановился на банке с огурцами.

– Чего ищешь? Рассол надо из погреба принести, – сурово выговорила мать.

После вчерашнего матрос не хотел спорить с матерью. Илья покорно надел тапки на босу ногу, заскрипели ступеньки лестницы в погреб. Среди трехлитровых банок с проржавевшими крышками плавающий взгляд искал огурцы. Дрожащая ладонь протянулась к прохладной крышке, потные пальцы сжали шероховатый от ржавчины ободок. Рядом стояла банка с помидорами.

“Чтоб два раза не ходить”. И потащил две банки наверх.

Мать на кухне грела вчерашнюю лапшу на керогазе.

– Поешь чего-нибудь… Нечего с пустым желудком ходить…

Илья покорно сел за стол, раскрытые ладони ощутили растрескавшийся рисунок старенькой клеёнки. Со времени смерти отца её никто не менял.

Мать, молча, придвинула тарелку с чёрным хлебом. Трясущиеся пальцы поднесли деревянную ложку ко рту, язык обожгло жирным наваристым бульоном.

–Я хочу с тобой поговорить, – начала мать.

– Да, – ответил Илья и с шумом втянул в себя длинную вермишелину.

– Почему ты так вчера набрался, Илья?

– Я был на встрече с друзьями, – взгляд Ильи не отрывался от ложки, матрос очень сосредоточенно дул на горячую лапшу. Может, чуть более сосредоточеннее, чем обычно.

– Знаем мы эти встречи, твой отец вон как довстречался.

– А причём здесь мой отец?

– А при том, что нельзя тебе распоясываться. Не надо. Сурово поджав губы, мать исчезла с кухни.

Ещё несколько ложек лапши, и ложка с деревянным стуком полетела на поверхность стола. Сушняк не отпускал. Идиотские пальцы, казалось, дрожали сильнее, чем раньше. Пересохшие губы припали к краю банки с огурцами, холодный рассол приятно освежил запахом укропа и смородинного листа.

Не надо так распускаться. Не надо КАК распускаться?

Взгляд остановился на банке с помидорами. Среди красно-бурых помидоров, плавали зелёноватые листья смородины и вишни с белёсыми точками зубков чеснока.

Не надо распускаться как отец. А кто сказал, что он распустился? Может, человек просто хотел умереть?

Матрос, стараясь не делать быстрых движений, чтобы ненароком не усилить головную боль, встал из-за стола. Заскрипели половицы на полу, Илья вышел из дому, по воздуху потянулся сигаретный дымок. Наблюдая, как в безветренном воздухе, растворяется дым от сигарет “Ява”, матрос молча прогуливался и курил перед воротами дома. Наконец, сигарета закончилась, и после недлинной полудуги исчезла в лопухах у дороги.

Взгляд остановился на дверях гаража.

Я ж аккумулятор на зарядку вчера поставил!

Несколько нервных шагов, и матрос очутился перед входом в гараж. Замок в штакетнике поддался с усилием. Илья распахнул двери гаража обитые листовым железом и когда-то покрашенные зеленым цветом. Краска уже давно облупилась, из-под неё проглядывали пятна ржавчины. Скрип ржавых петель, из темноты пахнуло застоявшейся сыростью, бензином и разлитым на деревянном полу маслом. Матрос шагнул со света улицы и присмотрелся – во мраке гаража тревожно брезжило темно-красно око включенного заряжающего устройства.

Хорошо, что я про него вовремя вспомнил.

Два прыжка и матрос вырвал шнур из розетки. Растворяющийся задней частью в темноте гаража, “Газик” нависал зияющим капотом над Ильёй, как опасный зверь с оскаленной пастью готовый сожрать любого неосторожно приблизившегося. Стараясь не поворачиваться спиной к машине, матрос взялся за аккумулятор. Дрожащие после вчерашней попойки мышцы напряглись, раз-два и тяжелый прибор, словно нехотя встал на место. Сам не зная, почему торопясь, матрос почти на ощупь в темноте нашёл свободные концы аккумуляторных проводов, тёмные окисленные клеммы с трудом налезли на окисленные контакты, металлический ключ быстро довинтил крепёжные гайки.

Да что с тобой происходит? Куда ты гонишь? Надо было сначала аккумулятор проверить. Ладно, будем надеяться, что он уже зарядился. А ключи от машины где?

Взгляд в почти полной темноте пробежался по тому месту, где угадывались полки. Как будто, там можно было что-то увидеть. Илья начал рыться в запылённых металлических коробочках. Но там ничего кроме старых ржавых гаек и болтов не было. Ничего не найдя, Илья вернулся домой.

– Мам, где ключи от машины?

– Опять к Гришке собрался? Мало тебе вчерашнего?

– Зачем ты так, мам? Я хочу машину проверить.

Мать зашла в свою комнату, сухие пальцы раскачивали кольцо из нержавеющей стали, на котором виднелся ключ. Вручила сыну: – Только я тебя умоляю, Илья, – без эксцессов. Высоко неся седую голову, серьёзная мать скрылась за дверью своей комнаты.

Илья вернулся в гараж. Не закрывая капота, сел в кабину. Утопил несколько раз педаль газа до пола, после чего вставил и повернул ключ в замке зажигания. Машина дёрнулась, но не завелась. Чёрный ботинок ещё несколько раз утопил педаль газа.

Давай, родимый!

Трясущиеся пальцы повернули ключ зажигания. Старый “Газик” судорожно чихнул, неровно затрясся, Илья слегка придавил педаль газа. Едкий дым наполнил холодный воздух гаража, в глазах резало, в горле саднило. Матрос надавил на педаль газа, “Газик”, кашляя и плюясь, неровно усилил свой рёв.

Ничего, ничего, соколик… Сейчас мы тебя настроим, карбюратор почистим, зажигание проверим…

Взгляд упал на индикатор уровня бензина. Стрелка стояла за красной чертой.

До бензоколонки километров 15, на “резерве”, думаю, дотяну.

Чихающий “Газик” покорно выкатился из гаража, взгляд упал на наблюдающую из-за шторок мать, матрос выпрыгнул из машины и закрыл двери гаража. Ещё несколько секунд, и, взревев застоявшимся за годы мотором, “Газик” добежал до площади, проскочил через Калинов мост и неровно попёр в небольшую горку. Сзади что-то громыхало, звенело и перекатывалось.

Матрос остановил машину, заглянул в заднюю часть “Газика”. Там всё было завалено невообразимым хламом – по углам валялись какие-то банки, расплющенные змеевики из медных трубок, в углах стояли старые алюминиевые бидоны. Нервные пальцы открыли один из них, в нос ударил запах перебродившего малинового варенья. Матрос поморщился.

Гляди, какой хозяйственный! На этом тоже экономил – своё гнал, чтоб лишнего не платить. Вот только здоровье новое оплатить забыл.

Матрос сплюнул себе под ноги. Один за другим он вышвырнул бидоны в придорожную канаву. Помятые алюминиевые бока тускло щерились круглыми ртами зияющих горловин на слегка запорошенной снегом траве.

Проехав рощицу, Илья переехал мост через Смородину. Справа промелькнули поликлиника “Птички”, жилые четырёхэтажные дома из белого кирпича, потом промелькнул и исчез Дом Культуры. Начались и быстро кончились чёрные поля, покрытые то там, то здесь первым снегом. Переехав через шлагбаум, Илья гнал “Газик” по бетонке. “Газик” трясло и лихорадило, что-то тускло звенело и стучало в моторе и в ходовой части.

Без эксцессов. А что в этом плохого? Я ведь вроде на дембеле. Ребята мне встречу устроили. Вроде как можно, какие проблемы?

За окном пробегали и оставались далеко сзади бесконечные леса и поля “Птички”. Илья доехал до поворота, где бетонка вливалась в шоссе, и свернул направо, к Москве. Через несколько минут “Газик” уже стоял на бензоколонке. Матрос смотрел на шланг, вставленный в бензобак. В воздухе пахло бензином, слегка тошнило после вчерашнего похмелья, в тяжёлой голове кружились мысли.

А когда у них была свадьба? Ведь если они расписались, значит, и свадьба должна была быть? А если они не расписались, то, значит, они не были мужем и женой. Но если они жили вместе нерасписанными, то они были мужем и женой. Только гражданскими.

Ничего не решив, матрос запрыгнул в машину. “Газик” резко взвигнул покрышками на закрытом повороте, помчался обратно. Илья проехал через лес, первый мост, Мосейкино. Жалостно скрипели рессоры, где-то под полом стучало.

Динка говорит, что она сошла с ума и повесилась. Или ты сумасшедший, и ничего не планируешь, или ты не сумасшедший и тогда можешь планировать всё, что угодно. Но разве можно заранее спланировать, что ты повесишься и при этом быть сумасшедшим?

Когда слева завиднелась “Птичка”, откуда-то из глубин памяти всплыло приглашение Григория. Илья свернул налево, туда, где в глубине виднелся Дом Культуры. Он доехал до кафе “Шашлыки” и свернул направо. Через полкилометра он уже был перед старой баней, а теперь тренировочным залом Григория.

На большой асфальтовой площадке перед одноэтажным зданием красного кирпича стояло несколько машин. Илья подъехал почти вплотную к двустворчатым дверям и заглушил мотор. Хлопнула дверь “Газика”, матрос вбежал внутрь. На стуле в вестибюле дремал накачанный малый, он сразу подскочил, как увидел матроса, которого вчера чествовал сам Григорий.

– Здоров, Гриша на месте? – кивнул матрос качку.

– Да, проходите, вот сюда.

Взгляд матроса скользнул по стенам.

Сколько раз я приходил сюда с отцом? Тогда всё было иначе.

Раньше в старой бане было два крыла, которые разделяли всё здание на женское и мужское отделение. Теперь разделяющие перегородки снесли, по длинному коридору ходили здоровенные качки. Справа, оттуда, где раньше было мужское отделение, доносились весёлые крики – похоже, там играли в волейбол. Кто-то кричал, девчонки вопили, слышались судейские свистки. Илья пошёл налево, туда, где раньше было женское отделение. Все перегородки и стенки снесли, на полученном месте образовался одним огромный зал.

Илья вошёл. По всему залу небольшими группами тренировались здоровенные ребята. Слышался лязг железа, в воздухе стоял запах пота. Здоровенный Григорий лежал на скамейке и делал жим с груди лежа. На штанге было надето по четыре 20-килограммовых блина с каждой стороны. За ним стоял тот качок, которого Илья уже видел на встрече в кафе. При входе Ильи шум железа почему-то притих. Григорий с видимым усилием закончил последнее повторение и встал.

Одетый в майку и шорты, огромный Григорий казался ещё шире и квадратнее. Красная шея с набухшими багровыми венами, бицепсы по 60 см в обхвате, толстенные ляжки, вспотевшее лицо. Григорий – бывший штангист, супертяж, способный голой рукой пробить кирпичную стену.

Бля, мы вчера ужрались, а он тут разминается!

– Здорово, Ильюха! – тисками потной ладони Григорий сдавил руку Ильи. Илья, сам не хиляк, сделал усилие, чтобы выдержать хватку друга. – Добро пожаловать в наш спиртзал! – гоготнул здоровяк. – Чего, после вчерашнего головка бо-бо?

Илья промолчал.

– Кирпич, я тут с Илюхой поговорю, ты закончи без меня, – обратился Григорий к здоровяку стоявшему рядом.

Качок, названный Кирпичом, стал снимать замки и блины со штанги, с лязгом они летели прямо на пол. Григорий бросил быстрый взгляд на качка, поморщился и отрицательно покачал головой, потом взял полотенце, утёр пот с лица, и, подхватив Илью под руку, потащил за собой вглубь зала, туда, где была дверь в раздевалку.

– Не обращай внимания, Кирпич на тренировках свой чувак, хотя и редкостный болван. Тренируется медленно, как и вообще всё по жизни так делает. От этого начинаешь думать, что он тормозом родился, но, как известно, тормозами не рождаются, а становятся в процессе жизни, – Григорий хмыкнул, – хотя здесь всё зависит от качалки и круга общения. Если он молчит во время тренировки, то его бесполезно разговорить. Химию уважает, поэтому такой и бык. В процессе тренировок – упрям как сушеные портянки, которые фиг сломаешь, даже если сильно захочешь. А оно нам надо? – он весело посмотрел на Илью.

Илья посмотрел на Кирпича, утвердительно кивая головой.

– Ладно, не бери в голову! Молодец, что пришёл, сейчас я тебя с остальными ребятами познакомлю.

Григорий пихнул дверь раздевалки, они зашли внутрь. Везде были разбросаны сумки, ремни и потная тренировочная одежда. Из душевых доносилось жеребячье гоготание.

– У нас тут тренируются одни чемпионы страны и мира по спортивному литроболью. Ты садись пока, – трахнул широкой ладонью по дереву скамейки Григорий.

– Здесь же раньше была баня, – то ли спросил, то ли сказал матрос. Помолчал, потом продолжил: – Я и сам сюда приходил с отцом не раз.

– Была, была баня. А потом я договорился с директором “Птички”…

– Ты договорился? – похмельные пары ещё не выветрились из головы, матрос никак не мог понять ситуацию.

– Им деньги нужны были, зарплату выплачивать было нечем. Мы им заняли, но с условием…

– Ты им занял денег для оплаты рабочих? – не мог скрыть удивления матрос. – Это ж сколько бабла надо…

– Почему не помочь хорошим ребятам? – перервал Илью гигант. – Короче, нам отдали это здание под спортивный центр. Зал тяжелой атлетики ты уже видел. Там, где раньше было мужское отделение, мы устроили хороший спортзал. Потом меня попросил директор школы помочь с ремонтом школьного спортзала, а потом я предложил проводить соревнования по волейболу здесь же. Что ты хочешь? Размеры 30 на 11 метров это позволяют. Постепенно сделали для девчонок раздевалку. Теперь тут и мужики в мини-футбол играют…

Илья молчал, взгляд плавал по шкафам и деревянным скамейкам.

Сколько же на “Птичке” рабочих, чтобы всем им занять денег на зарплату?

Григорий продолжал: – …народу становилось всё больше и больше. Помимо качков стали приходить боксёры, самбисты, дзюдоисты. Занятия велись бок о бок с другими секциями, и спортсмены только мешались друг другу. Потом мы договорились с дирекцией “Птички” на переоборудование подвального помещения, и ребята перепланировали его, устроив, кроме зала для бокса внизу тренажёрного зала и зала для самбо под спортзалом, ещё и раздевалку, душ и тренерскую комнату. Кстати, ты Лёшку Сторожева из Мосейково помнишь? Кандидат в мастера по боксу?

Илья кивнул.

– Сейчас Сторож у меня бокс ведёт. Кстати, если хочешь попотеть с ними, то подключайся – они с 16:00 должны начать.

Из душевой стали появляться здоровенные амбалы, закутавшись в полотенца, они стояли и уважительно не прерывали Григория.

– Ребят, это Илья. Он будет с нами. Знакомьтесь.

– Да, Иваныч.

Накачанные ребята по одному подходили к Илье и с подчёркнутой солидностью представлялись: Шерхан, Бройлер, Витя Сверчок, Цыпа, Фантомас, Жора Крокодил…

Будет с нами?

– Что ты хотел сказать этим “он будет с нами”? – вдруг выпалил матрос.

– Очень просто, Илюх. Нам нужны ребята. Но не просто спортсмены, ты видел, сколько их здесь. А ребята с головой, способные связать два слова.

Илья молчал.

– Знаешь, как тяжело сейчас ребятам после армии, у которых института за спиной нет?

– Нет.

– Им помогать надо. А для этого нам нужны ребята с головой и подвешенным языком.

– Хорошо, а что конкретно делать надо?

– Просто, ходить по людям, знакомится и про нас рассказывать. Типа там, как ваше здоровье, как ваша любимая бабушка поживает, вернулась ли ваша дочка с югов, а заодно предлагать наши охранные услуги…

Илья не понимал.

– У нас тут что-то вроде групп по охране, – пояснил Григорий. – Ребятам надо на что-то жить. Понимаешь о чём я?

– Да, я понимаю, – выдавил матрос, хотя абсолютно ничего не понимал.

– Я тебя с ответом не тороплю, но мне бы очень хотелось, чтобы ты крепко подумал над моим предложением. Как ты понимаешь, я тебя приглашаю как старого друга. Нет, лучше, как брата. Понимаешь?

– Могу я немного подумать?

– Да, конечно, думай, думай, только не слишком долго.

– И Харитон здесь тоже бывает? – непонятно почему добавил матрос.

– Нет, вот Харитон сюда не ходит. Но это не значит, что не может придти, – толстенный палец поднялся вертикально в воздух почти перед лицом матроса. – Ведь мы с ним вроде как бы друзья, – ухмыльнулся здоровяк.

– Слушай, расскажи мне про Харитона, – матрос подался всем телом вперёд. – Он действительно женился на Ирине?

– Слушай, Илюх, я знаю, что у тебя с Иркой что-то было, я знаю, что она вроде как тебя ждала, и я знаю, что потом появился… Харитон…, – растягивая слова начал гигант.

– Так была у них свадьба? – матрос не мог скрыть волнения.

– Ну, чего ты заладил? Была, не была, тебе то что? – огрызнулся Григорий. – Или ты всё ещё о ней думаешь?

– Нет! Я о ней не думаю! Я о другом думаю: была свадьба или нет?

– Нет, Илюх, свадьбы не было. Все говорят, что она с ним жила гражданским браком.

– Гражданским, значит?

– Да, Илюх. Все бабы одинаковые.

– Слышь, Гриш! – голос моряка внезапно усилился, – ты мне про всех баб не рассказывай, я с одной не могу разобраться.

– А зачем тебе с ней разбираться? – миролюбиво, и как бы идя на попятную, добавил Григорий. – Разве она … не того… В смысле у тебя с ней…Или ты всё ещё..?

– Нет, я её уже не люблю, если тебя это интересует, – матрос помолчал. Потом прибавил: – Но я должен разобраться в том, что тут произошло…

– А что тут произошло? – выдохнул гигант. – В чём тут разбираться? В самоубийстве чокнутой телки?

– Телки так просто не вешаются.

– А она не ТАК просто повесилась – у неё крыша поехала после аборта…

– Аборта…? – одними губами прошептал Илья.

– … после того как она забеременела, ее, словно подменили, ходила вся мрачная. Чем дальше, тем хуже. – …А потом сам знаешь…, – Григорий выдохнул необходимые слова и замолчал.

А письмо тогда зачем? Какой смысл в одном единственном слове? Что она хотела этим сказать? И почему именно мне? Какой смысл ей писать мне, если жила она с Харитоном? И мужик он, похоже, не бедный, а значит, что у неё всё было шоколадно! И если они потом поссорились или помирились, так это уже ИХ проблемы!

– Так она же по идее счастлива, должна была быть? С Харитоном этим? Ребёнка вон даже ждали, – тихо спросил Илья после минутной запинки.

– По идее, да. А на самом деле, кто знает, КАК оно было? – пожал плечищами Григорий.

– А Харитон что за мужик?

– Нормальный мужик, я к нему не лезу, он – ко мне. Так что можно сказать, что мы с Харитоном дружим, – рот Григория скосило кривоватой улыбкой.

– А правду говорят, что он на свои деньги церковь построил?

– Правду, абсолютную. И священника он тоже привёз.

– Священника?

– Да, отца Панфила.

– Слушай, а откуда у людей такие деньги?

– Ну, это тебе не палатки на рынке держать. А у Харитона свой гранитный цех.

– Где?

– За церковью. К нему Фрол в команду затесался – машины с надгробиями возит.

– Какой Фрол?

– Не помнишь Фрола Афанасьева, одноклассничка твоего? Он и на встрече твоей вчера присутствовал.

– Как не помнить? Помню, конечно.

– Фрол и ко мне сюда тоже раньше ходил. Это ещё до Харитона было. Но здесь он не прижился…

Брови матроса слегка приподнялись: – Как это?

– А очень просто. Иногда придёт и ржёт, базарит, друг всем, только цветы не дарит. Вот только хрен его заставишь по программе чего сделать. А иногда забьётся в самый угол качалки и ипошит одну тягу в наклоне по два часа. А иногда пропадает месяцами и в качалке не появляется.

– А может у него методика такая? – на лице матроса мелькнула улыбка.

– Какая нах методика?! – ощерился Григорий. – Ты его фигуру видел? По его фигуре видна его методика! Этот доходяга постоянно пичкает себя протеиновыми коктейлями, при этом страдая расстройствами желудка, и постоянно гонит пургу про плохую генетику, наследственность и прочую лабуду. Ему голову лечить надо, а не про методику думать!

Илья, не зная почему, спросил: – А Дина сюда заходит?

– Динка? – Григорий еле заметно прищурился: – Дина? А как же? Она ко мне года два проходила. Этакая принцесса печального образа! Если бы я её не знал до качалки, так мы с ней никогда и не познакомились бы. Приходит в зал ни с кем не разговаривает, иногда даже не здоровается, проходит к дальнему окну, становится, смотрит в окно, как будто ждет кого-то! Это да! Всегда делает пару упражнений для талии. Уходит также по-английски, ни с кем не прощаясь.

– Слушай, а зачем он надгробия в машине возит? – перескочил с одной темы на другую Илья.

– А хрен его знает, – Григорий ничуть не смутился внезапной переменой темы. – Туда же так просто не заглянешь – у них там почти как самый настоящий “почтовый ящик” устроен. Йопта, как на секретном заводе по производству атомных боеголовок!

– А это ещё как?

– А так, что те, кто приезжают, остаются за воротами, а внутри распоряжается всем сторож Харитона. Жостер. Это у него то ли кликуха, то ли имя такое! Тот ещё мужик.

– Что значит “тот”?

– По-моему, он страдает крайней степенью обезбашенности. Я думаю, что он из “сидельцев”. В смысле, неоднократных. Понимай это, как не простого “сидельца”, а авторитетного. Мне так кажется, а на самом деле кто знает, как оно там? Ведь их там хрен разберёшь этих “харитоновских” – Харитон, хотя с виду сам не “блатной”, но в команду набрал такой отстой!

Илья уехал из спортзала затемно. Голова уже давно не болела, и, хотя Григорий неоднократно предлагал ему похмелиться, матрос отказался. На сердце было непривычно легко и спокойно. Уезжая, он твёрдо знал, что будет делать. А вернее, чего не будет делать. Он знал, что больше не будет заниматься расспросами про этот дурацкий случай. Ему всё было понятно – они жили вместе и она ждала от него ребёнка. А он в том время отдавал долг Родине на Флоте. И, даже если предположить, что письмо действительно написала она, то сейчас, после её самоубийства, какое это может иметь значение?

Разве можно вернуть, то, что было? Нет. Что было, то было и быльём поросло!

Матрос выехал на дорогу к Иванково, переехал мост и нажал на газ. “Газик” заскрипел амортизаторами, под днищем что-то забилось, словно просясь на волю. В жёлтых кругах света фар мимо машины проносились зловещие формы слегка запорошенных снегом полей и чёрных лесов. Илья почему-то слегка выдохнул, когда проехал, то место где утром выбросил канистры и прочий мусор. Машина начала спускаться к Иванково. Илья врубил “нейтралку”, машина, давя гравий, плавно остановилась у дверей гаража.

Окно в комнате матери светилось. Когда “Газик” подъехал к дому, занавеска на окне слегка колыхнулась и замерла. Светящееся окно погасло.

Илья открыл гараж и заметил, что в холодной темноте сумрачно светится красный глаз заряжающего устройства.

Чёрт те знает, что такое! Какого чёрта мать включила пустое зарядное устройство?!!

Илья подошёл к устройству, уверенная рука рванула штепсель из розетки. Спустя несколько секунд, медленно, очень медленно, словно не желая того, померк и растворился в черноте гаража тревожный красный глаз.

5. ПЕРВЫЙ КОШМАР ИЛЬИ

Илья зашёл на темную кухню, взгляд наткнулся на оставленную матерью кастрюлю. Матрос щёлкнул выключателем, на кухне стало светло, несколько половников лапши наполнили тарелку, Илья принялся меланхолично хлебать ещё неостывшую лапшу.

По идее, он должен был чувствовать себя довольным из-за принятого решения оставить поиски, связанные с письмом, расследованием обстоятельств самоубийства Ирины и вообще всем, что хоть как-то было с этим связано. Должен, но матрос довольным себя не чувствовал. Почему-то красный глазок забытого зарядного устройства не давал покоя.

Я точно помню, что я его выключил и вытащил из розетки. Но когда я приехал, штепсель был в розетке! Кто мог воткнуть штепсель в розетку? Только мать. Но зачем матери включать штепсель в розетку? Зачем матери вообще ходить в гараж? Странно это. А что тут странного? Конечно! Это была мать! А зачем матери включать пустое зарядное устройство, если я его выключил? Мысли матроса шли по бесконечному кругу, из которого, казалось, не было выхода.

Илья дохлебал лапшу, выключил свет и, решив, что утро вечера мудренее, принял решение пойти спать. Он пошёл в свою комнату, расположенную со стороны гаража и задними окнами, выходящую в сад. Мать натопила печку, в комнате стояла тропическая жара. Илья открыл форточку. И стал смотреть в сад.

В неверном лунном свете, лившемся сквозь рваные разрывы чернильно-чёрных туч, сад тревожно чернел на фоне снега. Голые чёрные ветви качались от сильного ветра, казалось, что у деревьев выросли огромные пальцы. Они водили чёрными длинными пальцами и просили.

Что они просили?

Илья улёгся в кровать, накрылся толстым одеялом. Почти сразу скинул его, потому что начал потеть. Панцирная сетка тревожно скрипнула, несколько раз качнулась и затихла. На светлом от отражённого от снега лунного света потолке, тревожно переплетались чёрные тени пальцев сада. Они непрерывно двигались, переплетались, плели узоры. Илья долго смотрел на эту странную игру. Затем поднялся и почему-то прикрыл двойную форточку.

Мысли кружились и кружились вокруг красного глазка. Постепенно он начал вспоминать все события, последовавшие за получением письма. А их было немного. Или вообще не было. Это как посмотреть. Ведь никто в здравом уме не будет утверждать, что получение этого письма смогло каким-то образом отсрочить его дембель? Сказать не может, но именно это чувствовал Илья. И если бы не эта странная задержка с дембелем, то он застал бы Ирину живой.

Объяснения?

Логических объяснений у матроса не было. А было лишь чувство потерянности. И вины. Вины, которую не смыть ни чем. Как будто из-за того, что он не выполнил то, что должен был выполнить. Но что это было?

Он взбил большую пуховую подушку и устроился поудобнее. Сна не было. Матрос встал, подошёл к окну. За окном тревожные чёрные ветки плясали в бесконечном танце, то переплетаясь, то вновь разбегаясь. Матрос стоял и смотрел на меняющиеся узоры.

Прошла минута, десять, час… А он всё стоял и у окна и смотрел.

– Надо было что-то делать…, – говорил кто-то в голове Ильи.

– Но что? – отвечал второй голос.

Наконец, Илья улёгся на кровать, скрипнула панцирная сетка.

Так дальше продолжаться не может. Иначе я стану психом. Решение окончательное и обжалованию не подлежит – я не буду с этим больше возиться. И завтра же поговорю с матерью, чтобы она больше в гараже ничего в моё отсутствие не подключала.

Матрос долго ворочался, пока, наконец, его не сморил тяжёлый сон.

Лазурное тропическое небо, слепящее глаза полуденное солнце. Четвероугольные паруса и стаксели под крепким бризом усиленно выпячивают грудь, форштевень то зарывается в волну, то вновь выпрыгивает из прозрачной воды, оставляя пенный след в кильватере. В морских брызгах, трехмачтовый парусник, сильно кренясь, летит вперед. На деревянной палубе разбросаны канаты, команда латает дырявый парус. Все ребята знакомы Илье по службе в морфлоте, даже одежда на них советского образца. Зелень пальм тропического острова прямо по курсу надвигается всё ближе. Туда, к явно видимой и уже слышимой пенной полосе прибоя, во весь парус идёт их шхуна.

Всё ближе берег, всё сильнее бьётся неспокойное у берега море. Трехмачтовый парусник на всех парусах летит к берегу, но капитан почему-то не меняет румба. Под килем хрустит, почти моментально судно останавливается и заваливается на бок. Матросы вперемежку с канатами, парусами, какими-то бочками падают в воду.

– Кораллы! Вы ни куя не видите, что здесь кораллы?!! – истошно орёт незнакомый голос.

– Полундра, течь на корабле! Шлюпки на воду! – ревёт кто-то другой.

Пронзительный звук свистка режет слух.

Матросы перебираются по наклоненной палубе к борту, но там нет никаких шлюпок. Зато всё пространство от севшего на мель парусника до берега забито стволами. Илья присматривается и видит, что вся поверхность моря забита сосновым лесом.

Наверное, хозяйственники сплавляли лес, и его прибило сюда?

На борту начинается паника. Матросы не дожидаясь команды, прыгают на скользкие, вращающиеся в воде брёвна. Кто-то толкнул Илью, и он тоже падает на бревна. Пытается встать, осклизлые бревна вращаются. Мокрый бушлат мешает двигаться, в ботинках хлюпает. Сосновые стволы набухли от морской воды. Чтобы устоять на них, нужно балансировать руками и быстро-быстро перебирать ногами. Матросы, не знающие как сохранить равновесие, падают и исчезают под слоем бревен в морской воде. Солнце внезапно садится, и сразу же темнеет. С моря тянет ставший почти сразу ледяным бриз. Какие-то непонятные круглые существа с маленькими телами и огромными зубами выпрыгивают из воды, впиваются зубами в лица и руки орущих моряков.

На цыпочках, балансируя на скользких брёвнах, Илья перебирает тяжёлыми ботинками. Солнце уже село, вода океана стала чёрной. Всё ближе берег, наконец, Илья прыгает на чёрный песок. Нет ни солнца, ни луны. На чёрном безлюдном берегу из вулканического песка дует сильный ветер. Он оглядывается, в чёрном море всё брёвна куда-то пропали вместе с командой. Даже силуэта корабля не видно. Что делать? Илья не знает. Краем глаза он видит какое-то движение, оборачивается в сторону берега. Присматривается. Ветер поднимает чёрный песок в воздух, то тут, то там открываются воронки в чёрном песке. Они всасывают в себя воздух, низкорослые деревца, траву и всё, что рядом. Песок ходит ходуном и дыбится как море.

Стоять нельзя, спасайся, беги! Куда?

Взгляд останавливается на близком силуэте темнеющем неподалёку, матрос бежит от береговой кромки к одиноко возвышающейся чёрной горе. Бежать тяжело, ноги вязнут в песке, мокрая одежда сковывает. Воздуха не хватает, сердце удушающе бьётся в горле.

Ещё чуть-чуть, уже почти…

Прямо перед ним из сумерек вырастает низкорослое чёрное дерево. Илья тормозит, чёрный песок вздувается зыбью и расступается – между матросом и деревом разверзается чёрная воронка. Воронка всасывает воздух, песок, сухую траву. Из-за дерева вылетает огромный кусок, и чудом не зацепив Илью, исчезает в зияющем зеве воронки. Из-за дерева появляется ребёнок. Он плачет, вихрь не даёт расслышать слова. Маленькие ручки вцепляются в кору, маленькие ручки раздираются в кровь. Вихрь усиливается, кора отрывается, ребёнок исчезает внутри воронки. Появляется ещё один ребёнок и стремительно исчезает внутри. За ним ещё и ещё и ещё.

Последний ребёнок с лицом старичка висит в воздухе, чья-то рука держит его. Илья всматривается и видит, что та, кто держит ребёнка – это Ирина. Ребёнок вцепился побледневшими пальцами в руку Ирины, но воронка неумолимо засасывает его. Морщинистый ребёнок лежит почти горизонтально в потоке воздуха, но чёрная дыра всё ближе и ближе. Вихрь раздирает морщинистую кожу, песчинки секут по лицу, разбивают в кровь, сносят, стачивают сначала кожу, потом мышцы, нервы. Оставшиеся кости ныряют в чёрное зево.

Ирина кричит что-то неразборчивое за страшным гулом вихря. Илья старается понять и различает лишь еле разборчивое: “Нас убили! Нас убили! Нас убили!”. Ирина кричит ещё что-то, но воронка всасывает даже звук.

Как её спасти?

Илья бегает, старается перебраться на другую сторону воронки, но на другую сторону широченной воронки, к дереву, ему не пробиться.

Хоть палка! Или верёвка!

Илья бегает, ищет на своей стороне хоть что-нибудь, всё что угодно, чтобы бросить Ирине.

Спасти любой ценой!

Но на чёрном вулканическом песке ничего нет.

Матрос орёт: – Держись крепче!

Он полон решимости, он бежит и наконец, обегает воронку. Матрос уже у дерева.

Сейчас, сейчас!!!

Илья подбегает к деревцу, хватается за него. Хватает тонкое запястье.

Не отдам! Не сможете!!!

Неумолимая воронка всё сильнее и сильнее втягивает воздух. Ирина уже лежит горизонтально в воздухе. Матрос неимоверным усилием старается хоть чуть-чуть задержать неумолимое движение.

Не отдам!!!

Илья напрягается, изо всех сил дергает – треск, жгучая боль в запястье.

Глаза Ирины спокойны, она смирилась!

Нет!!! Не отдам!!!

Ещё раз!

Хрясь!

Мгновенная боль овладевает каждой клеточкой матроса, уже угасающим усилием воли он приказывает себя не терять сознания. Меркнущий взгляд наблюдает как чёрная пустота бездонной воронки всасывает Ирину. Она летит спиной в пустоту, не сводя широко раскрытых глаз с Ильи. В обеих руках она сжимает оторванное запястье матроса. Она прижимает его к груди.

Внезапно ветер стихает. Тишина больно давит на уши, в звенящей тишине голос Ирины в голове Ильи тихо произносит: “Помоги”.

И матрос теряет сознание.

Мокрый от пота Илья вскочил с постели, всё ещё ощущая давящую тишину на уши после жуткого вихря. Сердце неистово колотилось. Дико ныла оторванная в ночном кошмаре правая ладонь.

Матрос помассировал её, почему-то побелевшую и онемевшую. Тотчас тысячи раскалённых игл мгновенной боли вонзились в мозг.

– Помоги! Помоги! Помоги! – гудели, словно пламя лесного пожара слова в голове.

Помочь кому? Детям, которые пропадают в воронке? Ирине? Кому?

Он встал, умылся, вышел на кухню. Там уже хлопотала мать.

– Здравствуй, мам, – он поцеловал маму в седые волосы.

Мать не ответила. После долгой паузы она прибавила: – Ты же сказал, что быстро вернёшься, … а сам пропал на целый день.

– Я не пропал, я на заправку ездил.

– На заправку? И вернулся к ночи?

– К ребятам заехал.

– Илья, держи себя в руках, – выговорила мать и пропала из кухни.

Забыв о своём вчерашнем намерении поговорить с матерью, Илья вышел на улицу. Бросил взгляд в сторону гаража. Постоял. И сам не зная почему, оказался перед калиткой дома Дины. Из-за калитки он прокричал: – Дин!

Почти сразу же, словно ожидая, отворились двери дома, девушка вышла и встала с другой стороны калитки. Однако внутрь дома матроса не приглашая. Матрос на эти детали внимания не обратил: – Привет, Дин, ты про сны что-то знаешь?

– Привет, Илья. Что тебя интересует?

– Толковать сны ты можешь? Понимаешь, ото всех проблем у меня уже голова кругом идёт и мне кажется, что со всем этим делом надо завязывать, потому что я лезу не в своё дело.

– Каких проблем, Илья?

– С Иркой, с самоубийством, с женитьбой…

– Расскажи, Илья, я попробую помочь.

В нескольких словах Илья пересказал Дине ночной кошмар. И закончил: – А потом она мне прошептала как бы внутри моей головы: “Помоги”, но этот был такой шёпот, что я его до сих пор помню. Это как крик. И не знаю я что бы это значило. Кому помочь? И какие-то дети тут при чём?

– Слушай, Илья, мне кажется, что это не простой сон, а вещий.

– Это как?

– Это те сны, которые сбываются…

– Сбываются? Ты о чём, Дин? Хочешь сказать, что я на остров попаду? Или что мне руку оторвут? – хмыкнул матрос, потирая правое запястье.

– Илья, надо идти к знающим людям, потому, что мне этот твой сон не нравится. Совсем не нравится, – прибавила девушка после недолгой паузы.

– А что конкретно тебе не нравится?

– Нечисто тут.

– А что тут может быть нечисто? – Илья усмехнулся: – Упыри, ведьмы, вампиры, ты это хочешь сказать?

– Нет, Илья, я этого не говорю. Но я думаю, что помощь специалиста тебе не помешает.

– Какого специалиста? О чём ты?

– Илья, у меня есть одна очень сильная гадалка, я думаю, что нам надо к ней съездить.

– К гадалке-то зачем? По-другому никак нельзя? Научных методов на этот счёт не существует?

– Илья, я тебе объяснить не могу, но я чувствую, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Что чувствуешь-то?

– Что тут что-то не так.

– Это ты уже мне говорила, мы по кругу ходим, я тебе об одном, а ты мне о другом.

– Пойми, Илья, это может быть очень серьёзно.

– Вот именно, – голос матроса усилился. – И я хочу понять, что тут может быть серьёзного.

– Илья, нам необходимо съездить к этой гадалке.

– Нет, уж, если тебе так хочется, то поезжай одна, а я тебя дома подожду.

– Илья, ты понимаешь, что твоей жизни может угрожать опасность?

– Опасность? Какая? Ночью к дому придёт Баба Яга? Дин, это был обыкновенный кошмар. Не знаю, нервы, наверное, разыгрались, я не психолог…

– Хорошо, я тебе скажу, – зрачки круглых глаз девушки сузились перед лицом матроса. – Илья, твоя жизнь подвергается смертельной опасности. Но помочь нам может только сильная защита от всего негативного…

– Нет уж, ты иди, а я не пойду.

– Илья, мы должны к ней сходить.

– Нет.

– Илья, ну почему ты не хочешь понять? – почти крикнула девушка. И тут же успокоившись, добавила: – Если ты против, то зачем повторять это ещё сто двадцать раз?

Не прощаясь, девушка круто развернулась и исчезла в доме. Гулко хлопнула дверь.

Илья долго стоял на улице один. Он рассматривал улицу Кирпичную, мост через реку, новый продовольственный ларёк, который построил на площади Григорий.

А правая ладонь продолжала ныть. Не так сильно, как утром. Но она ныла.

Матрос помассировал её. Минуту, две, три…

Наконец, боль успокоилась.

Перед тем, как войти в калитку своего дома, Илья остановился.

Взгляд упал на двери гаража. Потом на ладонь.

Быстрым шагом матрос подбежал к гаражу, сильные руки распахнули двери.

Внутри всё было спокойно. Всё также как и вчера пахло сыростью, плесенью и бензином. “Газик” стоял на своём месте. Красный глаз был потушен.

6. В МОРГЕ

Всю неделю Илья никуда не выходил из дома. Опять начались оттепели, снег растаял, на улице было склякотно. Матрос спустил яблоки в погреб. Наколол дров. Рука почти не ныла, но иногда давала знать о себе. За работой Илья забывался и, казалось, что всё уже миновало.

Мать больше не возвращалась к теме пьяной встречи, но Илье было неловко за тот день, когда он пришёл домой на рогах. Чтобы как-то загладить чувство вины перед матерью, матрос никуда не пошёл и на праздники – 7 ноября он провёл дома с матерью, занимаясь хозяйством и чистя сад.

Помимо работы в огороде, Илья занялся машиной – съездил пару раз к друзьям на “Птичку”, загнал “Газик” на “яму”, подтянул всё, что казалось неподтянутым, промазал солидолом, прошприцевал, поменял аккумулятор, вычистил салон. Стук в моторе значительно уменьшился, но полностью не пропал.

Прошла неделя, и 11 ноября в понедельник уже почти исчезнувшая боль в руке вернулась вновь. Массаж не помогал. Надо было что-то делать. Идти к гадалке, как того советовала Дина, матросу казалось абсурдным. Ему была нужна квалифицированная помощь. Но идти к врачам Илья тоже не хотел. Не хотел, потому что не находил в себе сил объяснять всё то, что накопилось в нём. Короче, состояние было самое смурное.

Надо было что-то делать, лишь бы не сидеть, сложа руки. Илья, наконец, решился. Он завёл “Газик” и выехал из гаража. Проехал Калинов мост и рванул вверх по холму. Возле рощицы валялись алюминиевые канистры.

“Следы бурных дней”, – мрачно подумал Илья.

“Газик” ровно урча мотором, скрылся за рощей в направлении к бетонке. Илья ехал в Солнцеград. Зачем? Он и сам пока не знал.

Почему ноет рука? Ведь я физически здоров. Хорошо, допустим, я отлежал эту руку во сне? Но почему она до сих пор не проходит? Ведь прошло уже больше недели? А ещё этот сон! Помоги! Нас убили! Кого нас? При чём тут вообще какие-то дети? И почему Дина тянет его к гадалке? А, может, вообще, лучше обо всём забыть и не лезть никуда?

От мыслей пухла голова.

А если она нуждалась в помощи и ей не к кому было обратится?

Стоп! Новая идея пронзила мозг. Матрос нажал на тормоза, машина слегка юзанув, встала как вкопанная.

Как же я раньше не догадался? Вот кто действительно может мне помочь!

Со всей беготнёй, Илья совсем забыл про старого знакомого своего отца Дмитрия Захаровича Пехлеванова. Когда-то давно, когда отца ещё не уволили из органов, он полагался на мнение этого человека чуть ли не больше, чем на своё собственное. И если есть хоть что-то странное в этом деле, Дмитрий Захарович должен найти объяснение всему. Научный подход, товарищи, это вам не хухры-мухры!

Ещё до того, как отец познакомил Илью с Дмитрием Захаровичем, этот человек вызывал в душе мальчишки чувство странного восхищения смешанного со страхом. Подумать только! Человек вскрывает трупы. И не только трупы, но и могилы. Короче, настоящий судмедэксперт.

Уже много позже Илья узнал, что вскрытие могил называется по-научному эксгумацией, и что на одной такой эксгумации и познакомились его отец и мать. Тогда ещё молодой Макар Куваев настоял на выяснениях причин смерти одного пожилого человека, эксгумацию и экспертизу проводил Дмитрий Захарович. В той поездке отец познакомился с его будущей матерью, начал за ней ухаживать и позже, когда они уже поженились, привёз её в свой дом Иванково.

Чего же ты стоишь? Уж он-то знает, что надо делать! Срочно надо к Дмитрию Захаровичу ехать!

Чёрный ботинок надавил на педаль газа, “Газик”, зарычав, бодро набрал обороты. Через несколько минут матрос уже сворачивал с бетонки на шоссе.

На шоссе “Газик” ровно урчал мотором и не подавал никаких признаков приближающегося сюрприза. Даже ходовая часть перестала стучать. Именно, это отсутствие привычного шума и заставило матроса бросить взгляд на приборную доску! Илья увидел, что красная лампочка датчика, предупреждающая о перегреве воды, горит уже давно. Он снизил скорость, взгляд упёрся в датчик – стрелка зашкаливала на красное деление. И означать это могло только одно – температура воды превышала 100 градусов по Цельсию.

Вот те чёрт, и не заметил даже, когда зажглась!

Илья остановился на обочине, нервные пальцы повернули ключ в замке зажигания, мотор “Газика” покорно заглох. Подняв капот, матрос первым делом отвинтил крышку радиатора и очень удивился – пара не было. Он всмотрелся в чёрное жерло радиатора – воды было не видно.

А как же без воды я ещё мотор не сжёг?

Порадовавшись своему благоразумию, он полез в кабину, в руках появилась пластиковая канистра с водой.

Не дистиллированная, но доехать хватит!

Илья вылил всю воду в радиатор.

Сильные пальцы закрутили крышку радиатора, громко хлопнул капот. Сам не зная почему, волнуясь, матрос повернул ключ зажигания, двигатель завёлся без проблем. Матрос газанул на холостых, прислушался. Посторонних шумов не было. Но это почему-то настораживало Илью.

Ладно, прорвёмся! До Солнцеграда дотяну, а потом опять надо машину на яму ставить.

“Газик” шёл ровно, матрос прислушивался к мотору, взгляд бегал с дороги на датчик температуры воды и обратно. Похоже, что всё было под контролем. Чёрный ботинок сильнее надавил на педаль газа. Перед машиной вставали и тут же исчезали где-то сзади одиноко стоящие берёзы, дома, речушки. Мысли матроса снова вернулись к судмедэксперту.

Уже подросшим пацанёнком отец один раз сводил Илью в морг, туда, где работал Дмитрий Захарович Пахлеванов. Илья с живостью вспомнил, что первые слова строгого Дмитрия Захаровича были о том, что в том заведении, где он работает, рано или поздно окажется каждый из нас. Илья вспомнил эти слова и хмыкнул. Говорил Дмитрий Захарович просто и без эмоций. Как механик. Вот только не матерился.

Мотор работал без шума, “Газик” нёсся вперёд. А воспоминания накатывали волнами.

Матрос вспомнил тот день, когда он впервые вошёл в здание морга. Вернее, не сам день, а запах. Тот неистребимый, ни с чем несравнимый запах, в который он окунулся, как только вошёл в здание морга. Липкий запах, который сразу же въелся в волосы, в одежду, и, казалось, в мозг. В секционном зале запах был просто невыносим. Но и после посещения морга запах ещё долго не оставлял Илью. Он пропитал всю одежду до носков и трусов. Это был запах смерти.

Матрос покачал головой, словно стараясь отогнать непрошенные воспоминания. Но то место в мозгу, где они обитали, зажило своей собственной, неподконтрольной гласу разума жизнью.

Илья явственно вспомнил, как в тот же день он чуть не умер от разрыва сердца, когда поскользнулся на куске человеческой кожи. В тот день бак для биологических отходов был полон, наверное, санитары забыли его вынести. А судмедэксперт, увлечённый работой, всё кидал и кидал в него останки человека. Когда бачок переполнился, кусок кожи с желтоватым подкожным жиром выпал и упал на пол. Илья не обратил внимания, поскользнулся на склизком куске и чудом не упал на гранитный пол. Дмитрий Захарович поднял спокойный взгляд на взволнованного мальчика и тихо, но внятно, сказал: – Труп – это НЕ ЧЕЛОВЕК, запомни это. Труп – это вещественное доказательство. Иными словами, предмет. А предметов бояться не нужно

Отец обнял ошарашенного мальчика и слегка похлопывал по спине, а Дмитрий Захарович тем временем почти механически продолжал свою рутину: судмедэксперт сжимал глазные яблоки умершего. Уверенные пальцы в резиновых перчатках мяли глаза того, кто ещё недавно было человеком для определения срока давности смерти. Когда взгляд судмедэксперта ещё раз остановился на лице мальчика, выражавшего боль вместе с отвращением, он ещё повторил, что трупы – это не люди.

Потом Дмитрий Захарович с силой провёл скальпелем за ушами трупа, с хрустом задрал окровавленный скальп на лицо. Остальное память сохранила хуже. Илья помнил, как появился какой-то санитар с круглой фрезой на окровавленной дрели и, распилив черепную крышку трупа, ударил по ней кулаком. С деревянным стуком кость запрыгала на гранитной поверхности стола. Если бы отец не удержал мальчика в своих объятиях, Илья обязательно бы потерял сознание и грохнулся на пол.

Уже дома, мама постирала всю одежду, которая была на нём в тот день. Илья сходил в баню, которую отец построил за домом. Но и потом, после бани, уже в другой одежде, Илье казалось, что запах смерти настолько въелся в него, что, казалось, его уже не удалить ничем. Лишь через несколько недель всё как-то само собой забылось. Чтобы всплыть из потаённых уголков памяти лишь сегодня.

За воспоминаниями, Илья не заметил, как “Газик” домчался до Солнцеграда, районного центра. Там на улице Фрунзе, за троллейбусным депо, стояло уже известное Илье двухэтажное здание морга. Здание дореволюционной постройки выходило на улицу лишь торцевой частью, где располагался вход для сотрудников милиции и судмедэкспертов. Вход там был по пропускам. Между длинным зданием морга и красной кирпичной стеной троллейбусного парка был второй вход. Туда подъезжали, как их называли в народе, “труповозки”. Там выдавали родственникам гробы с телами усопших. Третий вход, для граждан, располагался с противоположной от троллейбусного депо. Туда направился Илья.

Ещё с первого посещения, Илья помнил, что в подвалах морга хранили трупы, предназначенные для вскрытия. Там же располагались бассейны с формалином, где плавали части человеческого тела. Над подвалом, на первом этаже находились секционные залы, где проходили вскрытия и то место, где одевали и готовили для выдачи родственникам тела в гробах. Наконец, на втором этаже находились кабинеты судмедэкспертов. Также память мальчика почему-то зафиксировала на года, что в тот день Дмитрий Захарович сказал, что иногда ему приходилось вскрывать до 10 трупов ежедневно.

Сейчас, наверное, работы прибавилось?

Илья зашёл в небольшой холл. Там сидело несколько человек. Илья прошёл к гардеробу и попросил Дмитрия Захаровича. Толстая гардеробщица, молча пробежалась по Илье взглядом, ничего не ответила, сняла чёрную трубку служебного телефона и сухо попросила: – Позовите, пожалуйста, Дмитрия Захаровича, его ждут. Повесила трубку и растворилась в темной глубине гардероба.

Илья помялся на месте, затем решил присесть на стулья холла. Взгляд упал на плачущую женщину средних лет. Чёрная косынка, распухшие от слёз серые глаза. Молодая женщина тоже в чёрном что-то тихо шептала, наверное, старалась её утешить. Также там были ещё какие-то тетки тоже в чёрном, они тихо перешёптывались. Мужчин среди них не было.

Кого она потеряла? Сына, или, может быть, мужа? Вот так и моя мать, наверное, здесь сидела, когда отца… когда отца не стало?

Ноздри матроса расширились, он бессознательно нюхал воздух. Запаха смерти здесь не чувствовалось.

Скрип пружины, дверь в глубине с табличкой “Служебный вход” раскрылась. На пороге стоял серьёзный Дмитрий Захарович Пахлеванов. Когда-то бывший белым, не первой свежести неглаженный халат, белая шапочка, круглые очки на полном красном лице шестидесятилетнего врача. Он почти не изменился с той поры, когда матрос его увидел первый раз. Лишь в волосах прибавилось седины.

– Илья! Ты?! – на лице судмедэксперта промелькнула улыбка, руки раскрылись для приветственного объятия.

Илья быстро подошёл, Дмитрий Захарович крепко обнял его, похлопал по спине: – Сколько лет, сколько зим! Вот уж не ожидал, так не ожидал!

– Да, уж, Дмитрий Захарович.

– Слушай, я очень сожалею, то, что произошло с твоим отцом. Да что же мы тут стоим, поднимемся ко мне в кабинет?

Перед тем как пройти в дверь, Илья почему-то оглянулся. Женщина в чёрном тихо раскачивала верхнюю часть туловища, словно в вечном отрицании, скомканный платочек у красных глаз, молоденькая девушка в чёрном всё также что-то тихо шептала ей. Илья с облегчением скрылся за дверями служебного входа.

Сразу за дверью, открывался короткий коридор, и потом ещё одна дверь. Пройдя её, Илья сразу почувствовал знакомый запах. Запах смерти. Хотя не такой сильный, каким он его помнил. И значительно перебиваемый другим запахом. Запахом “трупной заморозки”, как его называют в народе. А по-научному, запахом формалина.

Почему-то зачастило сердце. Откуда-то из глубины живота поднялась небольшая, но стойкая тошнота.

Двустворчатые белые двери налево, туда, где был секционный зал, были закрыты. Рядом стояли пустые металлические носилки на колёсах. Они предназначались для перевозки трупов. Сейчас на них никого – или правильнее сказать ничего? – не было. На второй этаж, рядом с грузовым лифтом, на котором поднимали трупы из подвала, вела старинная лесенка с деревянными поручнями на железных перилах, аляповато окрашенных светло зелёной краской, в тон двери лифта.

Они поднялись по сточенным временем ступеням на второй этаж, по длинному коридору подошли к высокой в полтора человеческих роста двери, выкрашенной серой масляной краской. Заскрипела прикрепленная наверху двери пружина, Дмитрий Захарович любезно пригласил: – Проходи, Илюш.

В небольшом кабинете, перед высоким давно не мытым окном, стоял деревянный письменный стол. Стена направо от входа была занята полками с книгами. Вся стена налево также была занята – там стояли стеллажи с какими-то банками, внутри были видны заформалиненные части человеческого тела. В центре кабинета стоял скелет. На нём висело пальто и шапка.

– Садись, пожалуйста, – Пахлеванов сгрёб со стула какие-то папки, они полетели на стол. – Чего хочешь: чая или кофе? – улыбнулся судмедэксперт.

– Давайте чайку, Дмитрий Захарович!

Старенький пузатый чайничек желтоватого фарфора выдавил из себя темно-коричневую струю в два гранёных стакана. Из книжного шкафа появился электрочайник, судмедэксперт долил кипятку, на свет появились две ложки и сахарный песок.

– Клади по вкусу, – сказал Дмитрий Захарович, сыпанул себе две ложки с верхом, ложка зазвенела внутри стакана: – Давно на гражданке?

– С октября.

– И какие у тебя планы? – Дмитрий Захарович шумно отхлебнул чаю.

– Планы? Не знаю, – позвенел ложечкой в стакане Илья.

– Ты, вроде, в университете учился?

– Да.

– Не думаешь восстанавливаться?

– Не думал пока. Потом, может быть. Я вообще-то, пришёл с Вами по делу поговорить.

– По делу? Это – хорошо. По какому? – судмедэксперта, казалось, интересовал только его стакан с чаем.

– Вы должны помнить случай Ирины. Ирины Лебедевой.

Пахлеванов оторвал взгляд от стакана, взгляд остановился на Илье: – Ирину? Как же не помнить? Помню. Хотя я не должен ничего обсуждать с тобой, но на этот раз я сделаю исключение. Как для твоей матери.

– Для матери? Она тоже приходила к Вам? – выдохнул Илья. Со стороны казалось, что он обжёгся чаем.

– Приходила, приходила. Она, разве, ничего тебе не сказала? Но, это неважно. Итак, что тебя конкретно интересует?

Интересные дела получаются. Зачем сюда приходила мать? Может, она тоже чего заподозрила? И почему мне ничего не сказала?

Настала очередь Ильи разглядывать дно своего стакана. После паузы матрос ответил: – Меня интересуют обстоятельства её смерти.

– Обстоятельства её смерти очень просты. Она повесилась…

– Извините, Дмитрий Захарович, – перебил Илья, – она сама повесилась…? Он глубоко вздохнул: – Или ей помогли?

Пока матрос говорил, Пахлеванов перевёл взгляд с него на никогда не мытое стекло окна. За ним раскачивались скелеты чёрных деревьев. Судмедэксперт молчал, лишь его голова слегка раскачивалась из стороны в сторону. В такт деревьям. Наконец, он вздрогнул, словно сбросил с себя наваждение, подошёл к окну, и не поворачиваясь к Илье, начал говорить размеренным голосом:

– Знаешь, Илья, в судебной экспертизе, интересная эта тема – повешение. По-моему, это та тема, которая оказалась в “мертвой зоне” между судебными медиками и органами следствия. Ведь бывает как? Вскрываешь труп повешенного и знаешь, что такой род смерти, конечно же, находится вне компетенции судмедэксперта, ну а причина смерти – это, конечно же, механическая асфиксия.

Илья смотрел на Пахлеванова, говорящего окну:

– Какая у ментов, – извини, это я не про твоего отца, – тактика? Простая. Звонят нам: “криминала нет?”. Но звонят-то лишь для прикрытия совести. Мы-то знаем, что для них формулировка “механическая асфиксия при повешении” является 100% поводом для отказа в возбуждении уголовного дела.

Илья встрепенулся: – Извините, пожалуйста, Дмитрий Захарович, я не совсем понимаю. Вы считаете, что её могли убить?

– Нет, Илья, я так не считаю, – судмедэксперт продолжал говорить окну. – Обычно, убийцы редко вешают – больно хлопотное дело. Для того, чтобы можно было говорить про насильственную смерть должны быть следы удержания в петле, признаки борьбы, самозащиты, наконец. Это возможно только если убийцы сначала оглушают или травят жертву, а уж после вешают, чтобы замаскировать убийство. Но, в таком случае, токсикологическая экспертиза должна показать наличие токсических веществ в крови, или должны быть следы ударов на голове. Ничего это не было…

– Но, хоть какие-то сомнения у Вас возникли? В том, что её могли повесить? – настаивал матрос.

Судмедэксперт внимательно следил за какой-то только ему видной точкой за окном: – Предположим, что её убили в одном месте и подвесили в другом. Тогда должны быть следы волочения. Но ничего этого при осмотре места происшествия выявлено не было…

Илья слушал, сердце почему-то билось всё сильнее и сильнее, хотя здесь, на втором этаже, запаха смерти не чувствовалось. Только слабый запах формалина из банок с органами, да от пожелтевших от времени костей скелета.

– …Если бы её удавили сначала, а потом подвесили, то тогда я бы это увидел по характеристикам странгуляционной петли. Знаешь, когда душат петлёй странгуляционная борозда намного ровнее, чем при повешении, и идёт горизонтально по середине шеи. У неё, – судебный врач резко обернулся на Илью, – ничего этого не было.

Илья ощущал лишь непонятное, ничем не объяснимое сердцебиение, смешанное с чувством тошноты.

Дмитрий Захарович отошёл от окна, сел на стул: – Знаешь, Илья, я давно работаю в Солнцеграде. Может быть, это слишком мирный город, по сравнению с другими. Я не знаю. Но, … – спокойный взгляд упёрся в лицо матроса – …у нас здесь в основном из убийств попадается либо бытовая поножовщина, либо причинение смерти по неосторожности в ходе мордобоя. Огнестрелы бывают очень редко. Да и то, когда “дедушка Ваня” берет старенькую берданку и стреляет в собутыльника. В общем, непрофессиональные убийства.

– А если допустить, что её убили бандиты? – Илья ерзал на стуле.

– Тоже не проходит. В криминальной среде, “пацаны” либо закапывают такие трупы, и к нам они попадают лет эдак через 5-10, либо убивают “правильно”. Не только судмедэксперты знают, как это делать, – Пахлеванов еле слышно хмыкнул. – Ну, или на худой конец, они накачивают свои жертвы алкоголем, чтобы они сами в петлю от депрессии полезли. Для твоего сведения, у Ирины…, – Дмитрий Захарович посмотрел на Илью, – токсикологический анализ вообще не выявил алкоголя в крови. Что означает, что в момент самоубийства она была как стеклышко. Внезапно Дмитрий Захарович сменил монотонный ритм речи на быструю скороговорку, которую, однако, не закончил и оборвал свою речь на полуслове: – Неужели ты её по-прежнему…

Ответа не последовало. Лишь угрюмый взгляд исподлобья.

Слегка смущённый Пахлеванов постарался вернуться к монотоному ритму, но это у него не получилось: – Да, да, понимаю. Это сейчас неважно. Так вот, чтобы окончательно убить всяческие сомнения, мы провели гистологическую экспертизу прижизненности. Ты понимаешь, что это такое? Взгляд упёрся в матроса.

Сам не зная почему, Илья утвердительно кивнул головой. Хотя он первый раз в жизни слышал про это.

Дмитрий Захарович воодушевился, опять заговорил скороговоркой, почему-то пряча глаза от матроса: – Так вот, к признакам прижизненности борозды можно отнести, во-первых, кровоизлияния в слои кожи в промежуточном валике, – судмедэксперт встал со стула и ходил по кабинету. – Для этого мы исследуем лоскуты кожи шеи с помощью стереоскопического микроскопа. Мы провели это исследование. Во-вторых, кровоизлияния в подкожной клетчатке и мышцах шеи, в местах прикрепления мышц к ключице и грудине. Я лично уточнил, что они там присутствовали…

Из глубин подсознания матроса всплыл образ смиренно сидящей в вестибюле женщины в чёрном, он совсем ни к месту спросил: – А моего отца… Он тоже…– выставленный указательный палец описал круг в пространстве – …здесь был…?

Пахлеванов без эмоций ответил: – Нет, твоего отца я не вскрывал. Ведь мы с ним были друзья, ты помнишь? И у меня имеется профессиональная этика.

Илья смутился: – Извините, Дмитрий Захарович, что я Вас перебил. Не знаю, даже почему я Вас об этом расспрашиваю.

Заметив смущение матроса, Дмитрий Захарович постарался улыбнуться: – Извини, что лезу не в моё дело, но мне кажется, что ты должен вернуться в реальный мир, понимаешь?

– Дмитрий Захарович, не понимаю. А где, по-вашему, я живу?

Дмитрий Захарович слегка запнулся: – Я говорю о том, что ты должен забыть о твоей любви к этой девушке. Она тебя оставила и вышла замуж за другого. За этого, как его? Морщина между бровей у судмедэксперта стала глубже. Он щёлкнул пальцами правой руки: – За Харитона!

Илья, не зная почему, вдруг спросил: – А вы были у них на свадьбе?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Говорят, что у них не было никакой свадьбы.

– Послушай, Илья, было, не былo, это не суть важно. Даже если у них не было свадьбы, то они всё равно жили вместе. То есть они были муж и жена. Пусть даже гражданские. А то, что было между тобой и этой девушкой, уже давно быльём поросло.

– Почему Вы так уверены?

Дмитрий Захарович еле заметно опустил глаза: – Илья, ты уже не маленький, и я не хочу давать тебе советов, как поступать в жизни. Но верь мне, – взгляд пробежал по ссутуленным плечам матроса, – за те три года, что ты нёс службу на Морфлоте, жизнь поменялась. Я говорю это я тебе к тому, что если ты ещё этого не заметил сам, то уже пора.

В руках матроса находился пустой стакан, через стеклянное дно, густо покрытое спитыми чаинками, Илья старался разглядеть пол.

Пахлеванов продолжал: – Ну, разлюбила она тебя? Ну, полюбила она этого Харитона? Что ж теперь? Не ты первый, не ты последний.

Взгляд матроса медленно оторвался от пустого стакана. В кабинет через окно лезли сумерки. Илья, чётко разделяя слова, медленно проговорил: – Дмитрий Захарович, я не люблю Ирину. Уже не люблю.

– Тем более не понимаю. Зачем тогда тебе это всё? Забудь. И займись обустройством твоей новой жизни.

– Мне бы этого очень хотелось, – твёрдо сказал матрос. – Но сначала я должен выяснить обстоятельства смерти Ирины. “Почему?” спросите вы, если любви не осталось? Не знаю. Может быть, из чувства справедливости? Может быть да, а может быть нет. А может быть, ещё почему-то. Сейчас я не могу вам точно сказать. Но я должен знать правду!

– Узнаю характер Макара. Он был такой же упёртый. Один в один. Но я боюсь тебя огорчить – выяснять тут нечего!

Илья поднялся со стула, чтобы уходить. Неизвестно почему, из груди с каким-то надрывом вырвался то ли стон, то ли крик: – И всё-таки, Дмитрий Захарович, неужели Вы в этом деле не заметили ничего странного?! Неужели, не было ничего такого, что привлекло Вашего внимания?! Ну, хоть что-то!!

В сумеречном кабинете взгляд Дмитрия Захаровича упёрся в лицо матроса. Прошло несколько секунд. Судмедэксперт покачал головой, раздался глубокий выдох: – Хорошо, – тихо сказал Дмитрий Захарович: – Было кое-что. Я не хотел тебе об этом говорить. Я щадил твою психику. Но раз ты так настаиваешь. Вот только мне придётся прибечь к профессиональной лексике… Выдержишь?

Матрос промолчал.

Судмедэксперт продолжал: – Вскрытие Ирины проводил я лично. Так вот, странность эта заключалась в том, что если у повешенных обычно можно на вскрытии видеть переломы хрящей гортани или подъязычной кости с кровоизлиянием в мягкие ткани, или кровоизлияния в лимфоузлы ниже странгуляции, или кровоизлияния в толщу кончика языка при прикусе его во время судорог, то, как правило, разрывы оболочек сонной артерии появляются только тогда, когда повешенный прыгает с высоты.

Илья слушал. Он внимательно следил за каждым словом. Они тяжёлыми ртутными каплями капали на мозг. Откуда-то из глубин желудка накатывали волны тошноты, забилось сердце. Но запаха смерти матрос не чувствовал. Или его скрывал другой запах? Запах формалина?

Дмитрий Захарович продолжал: – Когда у Ирины на вскрытии я обнаружил разрывы сонных оболочек, то, естественно, что это мне показалось странным. Поэтому я лично сам должен был всё промерить, сопоставить её рост, длину рук, высоту каблуков с высотой расположения удавки. Так вот, Илья, – судмедэксперт сделал паузу, – когда я сложил все эти цифры, я пришёл к выводу, что её в петлю никто не совал, а повесилась она сама. Только для этого ей надо было слегка подпрыгнуть и подтянуться на руках. Остальное довершила сила притяжения. Так что это всё хотя и странно, но вполне объяснимо.

– Ирка? Подпрыгнуть? Подтянуться? – выбросил воздух матрос. – Дмитрий Захарович, а если допустить…

– Никаких “если”, – перебил судмедэксперт. – Вот если бы она висела на десять, или даже пять сантиметров выше, тогда можно было бы сомневаться. Да что там пять, – вскочил со стула старый врач, – даже на один сантиметр! А так – нет. Я лично измерил и сопоставил всё, что можно было сопоставить: высоту расположения удавки, рост Ирины, высоту её туфель и длину её рук – ну нет тут сомнений в том, что она покончила жизнь самоубийством! Так вот, каждый раз, как я складывал все эти цифры, сумма выходила тютелька в тютельку. А перепроверил я всё это раз, наверное, сто. Поэтому я тебе как эксперт говорю, – давай считать эту тему закрытой.

Илья бросил взгляд через невидимое стекло на потемневшую улицу. Матрос делал усилие, чтобы поверить словам судмедэксперта. И он, может быть, поверил бы, если не эта постоянно накатывающая неизвестно откуда взявшаяся тошнота. Она отвлекала, не позволяла мозгу сконцентрироваться. Через окно неосвещённого кабинета было видно, как сильный ветер на улице двигал чёрными силуэтами веток. Подсвеченные призрачным жёлтым цветом уличных фонарей ветви двигались в окружении слегка сияющей ауры. Не зная зачем, матрос спросил: – Дмитрий Захарович, а могут умершие открывать глаза?

– Почему ты это спрашиваешь? Я никогда об этом не слышал.

– Я спрашиваю об этом, потому что… – что-то остановило Илью.

В самом деле, не думаешь ли ты начать объяснять то, что ты видел на похоронах нормальным людям? Хочешь, чтоб тебя прям отсюда увезли в психушку?

Матрос закончил фразу первым попавшимся в голову объяснением: – Просто в голову пришло.

– Ты, знаешь, отдохнул бы, что ли, – глаза Дмитрия Захаровича настороженно блестели в почти полной темноте кабинета. – Съездил бы куда, отвлёкся. А то я вижу, что ты переутомился со всем этим делом. Приехал, а тут такое… Любимая девушка…

– Она мне уже не любимая…

– Понимаю, понимаю.

– А вот если всё-таки чисто гипотетически предположить, что покойник на похоронах открывает глаза, то, как бы Вы это объяснили?

– Только твоим нервным состоянием.

– Послушайте, Дмитрий Захарович, но в том момент я был абсолютно спокоен.

– Илья, послушай: покойники не движутся, не ходят, не машут руками, или ногами, не открывают глаз и никому не подмигивают, в этом можешь быть уверен. Ведь покойники – уже не люди…

Да, конечно, как такое забыть? Ведь труп – НЕ ЧЕЛОВЕК!

Илья шумно потянул воздух ноздрями.

– …Чтобы закончить с этой темой, хочу сказать тебе последнее. Мы провели гистологическое исследование борозды, а также гистохимическое исследование для выявления активности различных ферментов. Так вот, Илья, вывод однозначен: Ирина повесилась.

На этом разговор закончился. Душевный Дмитрий Захарович спустился вместе с матросом в вестибюль, где они распрощались. Женщины в чёрном уже не было. Там в это время не было никого. Матрос постарался успокоиться, убеждая сам себя, что выйдя на улицу из этого зловещего здания, наполненного неприятными запахами, он почувствует себя лучше. И самое главное, сможет принять такое логичное объяснение судмедэксперта.

Но даже и на холодном воздухе улицы, облегчения на душе не наступало. Сердце уже не билось, и запаха тоже не чувствовалось. Но состояние внутреннего напряжения не проходило. Илья подставил лицо холодному ветру, где-то высоко на темном небе плыли тяжёлые тучи. Матрос хотел верить словам Дмитрия Захаровича Пехлеванова. Нет, он не просто хотел, он страстно желал. Но что-то в груди жало, щемило и ныло, не позволяя так принимать эти объяснения. Которые казались такими логичными. И такими простыми. Перед которыми, вся сложность его заумстований по этому поводу казалась чересчур вычурной. Но ему казалось, что, приняв эти объяснения, он изменит памяти умершей. И самому себе.

Илья обнюхал руки, одежду, завёл машину. Он ехал, не спеша, по почти безлюдному шоссе, внимательно прокручивая в голове детали разговора.

Ей только надо было подпрыгнуть всего чуть-чуть.

Подпрыгнуть? Ирке?

Да, подпрыгнуть. Всего на несколько сантиметров.

Но потом ей надо было подтянуться!

Ну и что? Могла она и подтянуться. Она ведь не инвалид первой группы.

Она никогда не была худой!

А когда ты видел её в последний раз? Ещё до Морфлота? Почему ты априори исключаешь возможность того, что она за это время похудела?

Неспешно бежала машина, неспешно поднимались из глубин памяти детали разговора с Дмитрием Захаровичем. Илья прокручивал их в голове сотни, нет, тысячи раз. На каждый аргумент Пахлеванова внутренний голос выдавал контраргумент, на который Илья старался дать ответ в соответствии с логикой судмедэксперта.

Матрос сам не заметил, как доехал до родных мест. “Газик”, сверкнув фарами, свернул на бетонку. Вокруг тянулись мрачные ночные леса. Отважно распарывая мрак ночи точками жёлтых фар, “Газик” проехал Мосейково, бетонка осветилась фонарями, за окном замелькали жёлтые окошки домов “Птички”.

На светлой дороге, после того, как мрак леса остался позади, Илья уже знал, что будет делать. Вернее, что он не будет делать ничего. Потому что судмедэксперт, был прав – это было банальное самоубийство.

Через несколько минут “Газик” шинами зашуршал по гравию, матрос подъехал к гаражу. С ржавым скрипом растворились обитые железом двери. Усталый Илья уже хотел загнать машину, как заметил, что в кромешной черноте светится зловещий красный глаз.

Одним прыжком матрос подскочил к зарядному устройству, сильные пальцы выдрали шнур из розетки, его трясло от непонятной злобы.

Какого чёрта мать ходит в гараж? Зачем она постоянно оставляет ЭТО включённым? И почему она мне не сказала, что ездила к Пaхлеванову? Чего она недоговаривает?

Илья был уверен, что это мать оставила зарядное устройство включённым. Потому что он точно помнил, как отключил его от сети, перед тем, как поехать в Солнцеград.

Пальцы впились в холодный эбонит зарядного устройство, матрос в слепящей ярости швырнул его куда-то в непроглядную темноту гаража. В глубине загрохотало, с полок посыпались крышки от банок. Потом всё стихло.

Матрос загнал “Газик” в гараж, пинком закрыл двери гаража. Рука не болела. Впрочем, матрос уже давно про неё забыл.

7. РАЗГОВОР С ДИНОЙ

В ночь слегка подморозило. Деревья за окном стояли радостно-белыми. Может быть, поэтому, проснулся старший матрос в бодром состоянии. Мать хлопотала на кухне, звенели кастрюли, вкусно пахло куриной лапшой.

Когда Илья появился на кухне, мать улыбнулась: – Хорошо отдохнул, сынок? Садись, позавтракай. Хочешь яишенки?

Матрос хотел яишенки. А ещё он хотел копчёной колбаски с белым хлебом. Он и от варёной колбаски не отказался. Ни от сыра. Ни от всего того, что ему предлагала мать. Потому что на отсутствие аппетита матрос не жаловался никогда. А тем более в такой замечательный день.

Проглотив завтрак, Илья блаженно потягивал горячий сладкий чай. Мать спросила: – Ну и что ты думаешь?

– Вкусно.

Пожилая женщина улыбнулась: – Я не об этом. Что ты думаешь делать с твоей жизнью?

– В смысле?

– Когда ты думаешь возвращаться к нормальной жизни?

– Мама, я на гражданке, следовательно, я нормален.

– Илья, ну зачем ты себя так мучаешь? Почему ты не хочешь принять вещи такими, какие они есть?

– Похоже, что тут я не один такой, – матрос блеснул глазами: – Похоже, что нас двое. Ведь ты тоже была у Пахлеванова.

Мать выдержала взгляд: – Дмитрий Захарович тебе объяснил, что в этой ситуации ничего странного нет? Зачем, сынок, ты себя так изводишь? Оставь всё это, отпусти, дай уйти. Зачем ты себя мучишь, Илюша? Ведь она же тебя бросила! Не ты её, а она тебя. Она тебя не дождалась. Где твоя мужская гордость? Почему ты не хочешь её забыть? Она ведь ушла к Харитону.

– Мама! Я её не люблю. Давно.

– Илюша, в жизни не такое бывает. Но настоящий мужчина должен найти в себе силы всё выстоять. Перебори себя раз и навсегда. Прикажи себе.

– Мам, ну послушай, сказал же тебе, что я её уже разлюбил.

– Возвращайся к нормальной жизни, сынок. Что было, то было и быльём поросло.

– А я не спорю, – улыбнулся матрос. – Помнишь, как у Ильфа и Петрова? Банкет продолжается, господа присяжные заседатели. Но вот ты ведь тоже к Пахлеванову ездила. Значит, тоже подозревала что-то. Да и сейчас тоже, постоянно оставляешь включённым зарядное устройство.

Мать остановила взгляд на переносице матроса: – Жизнь – это не потом, жизнь – это сейчас. Возвращайся, Илья. И вышла с кухни.

Илья, молча, допил чай.

Почему она ничего не ответила про зарядное устройство? Какие у неё были соображения, чтоб поехать к Пахлеванову? Ведь она не могла просто так взять и поехать. Значит, тоже какие-то подозрения были. Но кого она могла подозревать?

Матрос посмотрел в пустую чашку. Налил ещё чаю, добавил сахару, губы обожгла горячая сладость крепкозаваренного чая.

Хотя с другой стороны, какое это может иметь значение? Если бы она что-то знала на самом деле, то она, конечно же, сообщила бы об этом Дмитрию Захаровичу. А раз она ему ничего не сказала, то у неё просто ничего нет.

Старший матрос отставил на край стола пустую чашку.

Что-то я на самом-то деле зациклился на этой теме. Права мать, искать тут нечего.

Матрос вышел на улицу, длинные пальцы достали сигарету, по воздуху поплыл дымок. Взгляд упёрся в стену гаража.

Зачем всё-таки она постоянно его включает?

Захотелось тотчас же зайти в гараж, но Илья сдержал себя.

Однозначно, что мать права на все сто. А то, что мне было непонятно, Пахлеванов популярно объяснил с точки зрения науки. Науки, товарищи, а не досужих вымыслов и темных предрассудков! Так что лучше с сегодняшнего дня я начну обустраивать жизнь. И начну прямо сейчас, с огорода. Скоро настоящие морозы, а снега нет. Да зайцы и белки могут яблони попортить. Давай-ка с огоньком, да за дело!

Неплохо было бы всё это дело с музычкой организовать!

Илья вбежал в дом, нашёл бобинный магнитофон “Комета-212М-стерео”, купленный отцом в далёком январе 1982 года за 350 руб. Тогда, когда отец ещё был жив и ничего не подозревал об ожидающих его неприятностях. Тогда, когда жизнь казалась такой простой и счастливой. Живи, честно выполняй твою работу и наслаждайся результатами трудов. Да. Если бы на самом деле, всё было так просто!

Илья сразу же полюбил этот магнитофон. Внешний вид, особенно, когда бобины вращались был просто кайф! Бобинные магнитофоны! В них чувствовалась сила! В них ощущалась мощь! У многих пацанов тогда уже были кассетные магнитофоны, и они в лицо смеялись над “Кометой” Ильи. А для него сразу стали важными лишь бобины, бобины и только бобины! Ведь ленту можно было трогать руками, размотать её, а потом часами наматывать обратно. А звучание? Разве могло с ним сравниться звук несерьёзного подобия бобин – жалких аудиокассет? Да ни когда в жизни! Мягкий звук с частотой от 20 до 31000 герц. Это был не просто звук, это было дыхание…

Сначала катушек было немного. Потом отец научился записывать любимые песни с телевизора, и количество катушек резко увеличились. Отцу нравилась советская музыка, мама записывала для неё новогодние “Огоньки”, русскую народную музыку и “артистов зарубежной эстрады”. А потом Илья стал записывать на него рок-музыку.

В руках матроса появилась коробка с катушками. Бумажное покрытие некоторых размякло от времени и сырости, но названия, написанные шариковой ручкой, ещё читались. Юрай Хип, Лед Зеппелин, Дип Пёрпл. Матрос, ничего специально не выбирая, вытащил первую попавшуюся катушку. Бледные пальцы отмотали от катушки первые полметра коричневой плёнки, которая тотчас же была заправлена в канал и выведена на пустую катушку с другой стороны. После чего закрепили там ленту, поставили катушку на подкатушечник, включили. Коротким прыжком лента двинулась. Прошёл прозрачный ракорд, белое место склейки ракорда и остальной ленты, динамики заговорили слегка гнусавым голосом:

Как много дней

Ты провел среди друзей,

Пока не понял,

Что ты совсем один?

Илья слушал.

И сколько ты искал путей

К мечте своей,

Пока не понял,

Что дороги не найти?

Матрос смотрел, как левая катушка постепенно пустела, а правая наполнялась лентой, протянутой через лентопротяжный механизм.

И сколько дней

Ты ждал любви своей,

Пока не понял,

Что такой на свете нет?

Скажи, с какого дня

Ты стал

Обманывать себя;

И дай мне,

Дай мне,

Дай мне ответ!

Нервные пальцы щелкнули выключателем, звук прекратился. Илья схватил тяжёлый магнитофон и вытащил на веранду. Тотчас распахнул окна, поискал в коробке, нащупал первую попавшуюся бобину. Из колонок запел Демис Русос “Гудбай май лов, гудбай”. Илья переменил бобину, удовлетворённо услышал пинкфлойдовское “Атомное сердце мамы” , и после того, как за ним последовал “Юрай Хип”, пошёл за граблями.

Илья вышел в сад за домом. Музыка далеко раздавалась в свежем воздухе, наполняла бодростью.

Отец любил и гордился своим садом. Здесь росли малина, вишня, сливы, крыжовник, клубника, а также яблочные деревья. Начиная с июня, начинал плодоносить белый налив. Потом наступала очередь медовки. Потом подходила очередь Уэлса и антоновки. Пока с отцом всё было нормально, он ухаживал за садом. Потом, когда начались проблемы, он забросил всё. А заодно и любимый сад.

Илья рассматривал потерявшие листву ветви, слегка припорошённые ночным инеем.

А что ему ещё оставалось делать?

Бороться до последнего, вот что ему оставалось делать.

Даже, когда бывшие друзья от него отвернулись?

Даже, когда все от тебя отворачиваются, надо продолжать бороться. Потому что это мужской долг.

Тебе легко рассуждать, потому что ты в его шкуре не был. А вот хлебнул бы ты того, что ему выпало, тогда и посмотрели бы какой ты мужчина.

Каждый решает свои проблемы. Даже если бы я очень захотел, я бы не смог оказаться в его шкуре.

Матрос подошёл вплотную к деревьям, разглядел на ветвях сливы гнёзда вредителей.

Развелось вас здесь!

С каким-то непонятным удовольствием матрос начал срывать гнёзда боярышницы и златогузки. Когда набралась небольшая кучка, он притащил из сарая сухие доски и развёл костерок. Сухая сосна быстро принялась, в морозном воздухе потянуло дымком. На ноябрьском ветру костёр быстро разгорелся. Пламя приятно согревало.

Неплохо было нарубить лапника. До снега нужно обвязать стволы, а то зайцы и белки всё пожрут!

Маленький топорик был засунут за пояс ремня, матрос через заднюю калитку сада вышел на поле за домом. Летом там сеяли горох, кукурузу или другими культурами для нужд “Птички”. Сейчас, поздней осенью, на чёрном убранном поле местами лежал лёгкий снежок. Илья направился через поле к лесу. Где-то сзади остался кричащий магнитофон.

В морозной тиши леса матрос принялся рубить лапник. Спокойная размеренная работа разогревала молодое тело и вместе с тем успокаивала. Давно уже образовалась большая куча. Гораздо большая, чем ему было нужно. Но разгорячённый почти до пота Илья продолжал рубить.

Наконец, он закончил. Поколов все руки, он всё же смог обвязать кучу лапника верёвкой, вздулись мышцы, матрос взвалил лапник на плечи. Путь к дому занял у тяжело дышащего Ильи немало времени. Постепенно приблизился и стал различимым звучащий на магнитофоне Райнбоу “One day, in the Year of the Fox, Came a time remembered well, When the strong young man of the rising sun…”.

Уже в саду, он принялся обвязывать стволы деревьев лапником. Этому приёму научил его отец, чтобы защитить кору деревьев от грызунов.

Неплохо было бы также окучить штамбы. Тогда ни зайцы, ни мыши деревьям не страшны.

Закончилась одна песня, началась другая.

Fly, Robin fly – пел певец Silver Convention.

Флай, робин, флай – подпевал Илья, обвязывая деревья.

Fly, Robin fly – пел Silver Convention

Флай, робин, флай – подпевал Илья.

Fly, Robin fly

Флай, робин, флай

Up, up to the sky – закончил певец на высокой ноте.

Ап, ап то зе скай – закончил вместе с ним Илья. И замер.

Его прошибло холодным потом.

Постой, постой! Она-то не Робин! ОНА-то летать не умела!

В этот момент Илья понял, что все доводы судмедэксперта потеряли свою убедительность.

Потому что она не умела летать!

Так! Надо что-то срочно было делать! Но что?

Говорят, что её нашли где-то в лесу? Нужно было бы самому убедиться надо ли ей было летать, чтобы в петлю запрыгнуть.

Но где ЭТО место?

В лесу.

Понятно, что в лесу, но лес-то большой! Кто может знать? А тот, кто её в том лесу нашёл и в милицию позвонил. Вот только кто может знать, кто её нашёл? Надо у кого-то спросить. Но у кого?

Грязная ладонь хлопнула по лбу.

Как это я сразу об этом не подумал?

Мужики должны знать. Надо только доехать до автосервиса на “Птичке”.

Через несколько минут он домчался до “Птички”.

“Газик” быстро очутился на яме. Многие мужики его знали ещё по школьным годам, а те, кто не знал, знали Григория. Поэтому у Ильи вопросов не возникло. Мужики открыли капот, радиатор. Поскольку уровня воды опять не было, Илья объяснил, что произошло по дороге в Солнцеград. Естественно, всем миром стали искать протечку. Залезли под “Газик”, залили воды, закрыли радиатор, завели мотор. Но никаких следов воды снаружи мотора не появлялось.

Мотор заводили, глушили, заливали воду, искали-искали, но так ничего и не нашли. Наконец, кто-то додумался проверить масло. Оно было белое. Однозначно, вода поступала в масло. Но как? Нужно было искать протечку. Или половинить движок. Илья долил воды – с ремонтом решил подождать. В месте с тем, он, стараясь не привлекать внимания дотошными расспросами старался как бы невзначай выяснить кто и где обнаружил повешенную Ирину. Но сколько он ни расспрашивал, каких наводящих вопросов ни задавал, ему никто не отвечал. И даже если отвечали, то или советовали забыть про это дело, или переводили разговор на другую.

Все вопросы были заданы, но ответов не было. Илья поехал домой. Когда он приехал к гаражу, сердце почему-то застучало. Рывком распахнул двери гаража – зарядное устройство, еле видное в темном чреве гаража, валялось там, куда он его вчера закинул. Загнав “Газик” в гараж, матрос курил на улице.

Ну не сходятся концы с концами! Вроде всё по уму, а сердцем чую, что тут что-то не так! Летать-то она не умела! Вот в чём вопрос. Почему никто не хочет показать мне то место, где она повесилась? Что это за секреты среди своих? Или я действительно лезу туда, куда не нужно? Но, если в этом деле действительно нет ничего странного, то какие проблемы?

Стемнело. Лампочки на деревянных фонарях осветили жёлтым цветом серую улицу. Прихватывал лёгкий морозец. На лужах появился тоненький ледок. Ещё зёлёная местами трава покрылась изморозью. Илья вперил взгляд в темное небо.

– Привет сосед, – раздался приятный голос. Это была соседка Дина. Девушка закончила Институт Полиграфии, но работала на бензоколонке Григория. Деньги небольшие, но это лучше чем мотаться каждый день в Москву.

– Привет, Дин. Как жизнь? С работы? – старший матрос вздрогнул.

– С работы, – стройная девушка казалась совсем неуставшей. Казалось, она не спешила домой. Она стояла в приталенном пальтишке, слегка сдвинутая набок вязаная шапочка, в сложенных руках небольшая сумочка. По улице Центральной дул холодный ноябрьский ветер.

Если он хотел с кем-то поговорить, то нужный человек стоял сейчас перед ним. И если он хотел услышать ответы на свои вопросы, то должен был рассказать девушке всё.

А она мне поверит?

Надо было принимать решение. И Илья его принял.

Полился сбивчивый рассказ. В углубляющейся темноте глаза Дины были чуть видны. Но Илья особо в них не всматривался. Рассказав о том, что произошло на кладбище, он перешёл к рассказу о посещении морга. Он также рассказал, что его мать была у Пахлеванова. Он не упустил ни одной детали, и особенно настоял на необходимости проверить расстояние до петли. Единственное, что он опустил – это мерцание красного глаза зарядного устройства.

Но какое это могло иметь значение? Разве могла существовать какая-то связь между дурацким красным глазом и смертью Ирины? Тем более, когда Илье было ясно, что это его мать по каким-то неведомым причинам включает в сеть зарядное устройство. Про странное письмо, которое он получил за неделю до дембеля он тоже забыл упомянуть.

После того, как рассказ был закончен, молчавшая до этого девушка: – Илья, скажи мне, почему тебя это интересует? Ты всё ещё любишь Ирину? Даже после того, что она тебе сделала?

– Нет. Между нами всё уже давным-давно перегорело. Во всяком случае, для меня.

– Тогда зачем тебе всё это надо?

– Мне кажется, что она не могла повеситься сама.

– Значит, ты ищешь справедливости?

– Справедливости? Можно и так сказать. Я должен во всём разобраться, понимаешь?

– Как же ты похож на твоего отца, – девушка засмеялась чистым прозрачным смехом.

Илья смутился: – А разве это плохо: быть похожим на отца?

Девушка посерьезнела: – Нет, ты что! Ничего плохого в этом нет. Это даже хорошо, что дети похожи на отцов. Тем более, на таких, каким был Макар Поликарпыч.

– Слушай, Дин, ты что думаешь по этому поводу?

– По какому? – в ноябрьской темноте глаза девушки блестели как два чернослива.

– По поводу смерти Ирины? Ты думаешь, её могли убить?

– Илюш, если её убили, то закономерно возникает вопрос: кто? И сразу за ним: за что? Или в обратной последовательности. Кому была выгодна её смерть? То есть мы возвращаемся к извечному латинскому Cui prodest? Cui bono? Так вот, насколько мне известно, у неё не было врагов…

После недолгой паузы, девушка добавила: – От которых её не мог бы защитить Харитон.

Илья смотрел на Дину. Он только сейчас заметил, какие большие у Дины глаза.

Почему у неё такие красивые глаза? И почему я раньше на них не обращал внимание? Она ведь росла по соседству.

Сам не зная почему, Илья выпалил: – А если это надо было самому Харитону?

– Харитону? Зачем? Насколько мне известно, они не были расписаны. Так что вопросы раздела имущества здесь не стояли. А какие ещё у него могут быть мотивы?

– Слушай, а ты знаешь, где она повесилась?

– Нет, Илья, я этого не знаю. И я, честно говоря, не понимаю, зачем ты вновь и вновь к этому возвращаешься.

Откуда-то из глубин подсознания вынырнули и связались в цепочку ранее не связанные с собой слова: Возвращайся, она на меня посмотрела, помоги, труп не человек.

– Странно всё это, Дин, вот и возвращаюсь…

– А если Харитон здесь задействован, то ты пойдёшь против него? – заблестели круглые глазки в желтоватом сумраке ноябрьской ночи. Вообще, Дина в вязаной шапочке была какая-то аккуратненькая, приятная и счастливая. Именно, счастливая.

– Против Харитона? А что тут все с этим Харитоном носятся, я не понимаю? Если он причастен к этому делу, то я и против Харитона пойду. И органы привлеку…

– Ты прям, как твой отец говоришь. А участковым ты стать не хочешь? – улыбнулась Дина.

– Не знаю, я ещё над этим не думал, – в голосе старшего матроса послышались серьёзные нотки. – Может быть. Хотя впрочем, я не знаю. Я вообще, Дин, после флота другим человеком стал.

– Другим, это каким? – Дина почему-то раскачивалась из стороны в сторону. Слегка, еле заметно.

– Дин, я столько за эти три года повидал, что и не рассказать. Я на трёх океанах был, на семи морях.

– Прям как в сказке?

– Прям как в сказке. И честно тебе скажу, я понял, что кроме нашего Иванково есть мир. Огромный большуший мир.

– А почему ты вернулся, Илья?

Матрос задумался. Он не знал, что ответить. Ему казалось, что письмо здесь было ни при чём. После паузы он добавил: – Не знаю. Наверное, я вернулся, потому что должен был вернуться. Хотя мне предлагали остаться на срочную. Но ты же знаешь, что мать у меня одна. По хозяйству помощь нужна …, – Илья не договорил.

Дина подошла и положила левую руку на предплечье матроса: – Я всё понимаю, не надо об этом. И я думаю, что здесь можно найти решение.

– Решение? Какое? – почти закричал Илья.

– Я тебе уже говорила о нём. Помнишь? Или ты в тот момент был под шофе?

– Ладно, ничего я не был, – буркнул старший матрос. – Это с гадалкой что ли?

– С ней самой, Илюш.

– И ты думаешь, что она сможет нам помочь?

Дина молчала.

Илья тоже молчал. Молчание затягивалось. Наконец, уверенный голос старшего матроса прервал тишину: – Да что тут думать? Стою тут варианты перебираю, как будто у меня есть выбор! Если нам никто не помогает, что тут собственно думать? За этим я сейчас бы не то, что к гадалке пошёл, а к самому чёрту!

– Да, я тоже так думаю. И если она не сможет НАМ, – Дина сделала ударение, – помочь, то я думаю, что уже никто ничего не сможет сделать.

– Слушай, а ты работаешь завтра? – почти кричал Илья.

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Мы прям завтра к ней бы поехали!

– К сожалению, завтра среда.

– Ну и что?

– Ехать к ней можно только в субботу.

– В субботу? Это ещё почему?

– Потому, Илюш, что кончается на “у”. Дина опять стала слегка раскачиваться из стороны в сторону.

– А раньше нельзя?

– Раньше нельзя. Пойми, что это не мои условия, это её условия, Илья. Понимаешь?

– Какие у гадалки могут быть условия?

– У неё могут быть, потому что она не простая гадалка.

– Не простая, а какая? Заслуженная что ли? – Илья хмыкнул.

– Она “видящая”.

– Это ещё что такое?

– Скоро сам узнаешь, – Дина слегка улыбнулась. – Подожди до субботы.

Девушка шагнула в калитку, оглянулась: – Илюш, в субботу я буду ждать тебя в шесть утра. И исчезла в доме.

На улице дул промозглый ветер. Казалось, можно было идти домой. Но что-то внутри заставило Илью подойти к дверям гаража. Матрос долго стоял, словно прислушиваясь к звукам, которые могут доноситься изнутри. Потом решительно распахнул ворота.

Внутри было темно. В холодном мраке гаража пахло бензином, машинным маслом и сыростью прогнившего деревянного пола. Красный глазок был потушен.

Опять нужно ждать.

Ждать, всегда ждать. Почему нельзя всё сделать быстро?

Ну, что ж! Если нет другого выхода, то я подожду. До субботы.

8. У ГАДАЛКИ

16 ноября 1991, в субботу, стояла слякотная погода. Снег никак не ложился, температура стояла плюсовая. Илья встал пораньше, пошёл в гараж. Выгнал “Газик” на улицу, проверил масло, воду в радиаторе.

Дотянешь, старичок? Путь-то неблизкий.

Хотя уровень воды в радиаторе был нормальным, он долил ещё. Потом сходил домой и принёс целую канистру. На всякий случай.

После этой поездки загоню тебя к ребятам на “Птичку”, пусть разбираются.

Было без пяти шесть, когда матрос коротко просигналил под окнами соседнего дома. Занавеска на окне Дины шевельнулась, через несколько минут девушка выбежала из дому и, гулко хлопнув дверью, запрыгнула на переднее сиденье.

– Привет, Дин, – Илья чмокнул Дину в щёчку.

– Привет, Илья, – Дина потупила взгляд.

– Говори куда ехать.

– По бетонке мы выезжаем на шоссе, а потом сворачиваем, но не на Москву, а на Киржач. Потом по прямой до Крестов, а дальше я скажу.

“Газик” загудел мотором и помчался вперёд. За окнами промелькнула рощица, потом “Птичка”, Мосейково и лес за ним. Наконец, на шоссе они свернули налево.

Машин было немного, “Газик” ровно урчал сильным движком. Илья включил отопление, в кабине стало жарко. Температура воды в радиаторе стойко держалась на 80 градусах. Без разговоров, они домчались до Крестов и ушли налево. За стеклами проплывали бесконечные сосны и ели подмосковных лесов. Ещё минут через пятнадцать Дина попросила Илью свернуть возле неприметного съезда с шоссе, машина пошла по длинной грунтовой дороге. Ям было немного, дорога была утрамбована, и ещё примерно после получаса “Газик” остановился перед одиноко стоящим домиком в лесу.

Дорога уходила дальше куда-то в лес. Рядом ничего не было. Только одноэтажный домик из тёмных толстых стволов на белом свежевыкрашенном фундаменте приветливо смотрел на путников четырьмя окнами своего фасада.

Это дом лесника? А кто ещё может жить в такой глуши?

Илья заглушил машину. Они вышли. В ноябрьской тишине гулко хлопнули двери. Где-то далеко закаркали вороны. Зелёного цвета калитка с небольшим скрипом пропустила Илью и Дину вперед. Девушка прошла по тропинке мимо двух высоких сосен, поднялась на небольшое крыльцо, раздался несильный стук в дверь. Потом она повернулась к матросу: – Во-первых, вопросы нужно задавать чётко. Помни, что какой вопрос, такой и ответ.

Илья кивнул.

– Я помню, как ты отнёсся к моему совету тогда, на встрече. Сейчас я тебя попрошу быть посдержаннее. Пожалуйста, не делай из гадания развлечения.

– Я и не думал делать никакого развлечения, а просто высказал то, что я думаю.

– Я понимаю, что это было твоё мнение. Так вот, сейчас я попрошу тебя его не высказывать. Хорошо? – Дина ещё постучала в дверь.

– Ну, это можно.

– Ещё одно. Гадалке принято “золотить ручку”…

– Сколько я ей буду должен дать?..

– Послушай, ей будет приятно, если это даже пятачок. Определённых тарифов нет. Дай то, что посчитаешь нужным.

– А если ничего не дам?

– Илья, это твоё дело. Но дашь, или не дашь, то, по крайней мере, не говори “спасибо”…– девушка поджала губки, и ещё раз постучала.

– Это почему?

– Илья, не принято гадалок благодарить. Если поблагодаришь за гадание, то никогда не сбудется.

Илья задумался.

А чего, собственно говоря, я хочу, чтобы сбылось? Мне бы во всём произошедшем разобраться, а будущее своё и я сам устрою.

– И последнее, ты можешь зайти один, но тогда ты никому не должен будешь рассказывать о том, что тебе нагадали. Или хотя бы до тех пор, пока не исполнится нагаданное.

– А вдвоём мы зайти не можем?..

В глубине тихого дома послышались лёгкие шаги, дверь распахнулась. На пороге стояла гадалка. Это была женщина лет сорока. Длинные волосы до плеч, забранные ленточкой, чуть пухлые губы с еле заметной улыбкой, широко расставленные чуть навыкате глаза. Гадалка была одета в длинную белую одежду, до пят, какое-то подобие сарафана. Она стояла слегка скособочившишь, так что левое плечо было чуть выше правого.

– Здравствуй, Дина.

– Здравствуйте, Севиллина.

– А он, стало быть, Илья? Она протянула пухленькую ручку.

– Илья, приятно познакомится.

– Севиллина.

Севиллина? Это настоящее имя?

– Проходите, пожалуйста.

Внутри дома гадалки стоял полусумрак. Они прошли через сени, и зашли в небольшую комнату. Через двойные стёкла окон внутрь не долетало карканье ворон. Только где-то в глубине слышался тихий звук настенный часов.

Тик-так, тик-так.

В центре комнаты на дощатом крашеном полу стоял стол, накрытый вязанной скатертью. Почти вплотную к столу висел матерчатый абажур, середина стола была залита жёлтым светом. Оставшаяся часть комнаты была погружена в полумрак.

– Садитесь, пожалуйста.

Севиллина жестом указала на стул, стоявший у стола. Дина вопросительно подняла брови. Гадалка спросила: – Он хочет, чтобы ты осталась? Подожди.