Деревенскими тропками бесплатное чтение

Милосердие

Паромщик смотрел вдаль, где виднелись на фоне голубого безоблачного неба сияющие купола деревенской церквушки. Вокруг было тихо, ни одна птица своим щебетанием не нарушала покой. Речная гладь отражала, словно чистое зеркало, деревья и кустарники. Только легкая рябь от проплывающих возле парома уток смазывала на мгновение четкую картину, отпечатавшуюся на воде.

Старичок, убаюканный безмолвием, сидел, прислонившись к столбу.

– Поторопись, Ивашка, – подталкивала бабушка Софья сонного внука.

– Мама, он бежит, как может, успеем, не бойся, – худая женщина средних лет защищала сына, с благодарностью смотревшего на нее.

Паромщик встрепенулся и встал со своего места. Оглядывая с ног до головы женщин в длинных платьях, он приветственно кивнул, а мальцу подмигнул. Роясь в ветхих карманах, нащупал залежавшуюся там карамельку, достал и протянул на шершавой ладони мальчику. Бабушка пригвоздила ребенка взглядом, от чего тот весь скукожился и потупил взгляд. Паромщик растерянно проговорил:

– Доброго утра вам, угостить можно парнишку?

– И вам здравия желаем, не приучайте его к излишествам. Скромности во всем пусть учится с малых лет, – пожилая женщина поправила платок на голове, затянув его потуже, и мельком бросила колкий взгляд на свою дочь и внука, которые молчали.

– Вам на тот берег?

– А куда же еще? Прогуляться мы бы и в другом месте могли. Дело у нас важное, – таинственно ответила она. – Агриппина, помоги Ивашке, а то еще споткнется, упадет. С него станется.

Агриппина, одной рукой придерживала ситцевое платье, цепляющееся за коряги, а другой взяла сына за руку и помогла ему перебраться на паром. Пока вредная бабушка Софья отсчитывала мелочь, завязанную в носовой платок, паромщик сунул мальчику в карман штанов конфетку, заговорщицки улыбнувшись. Ивашка сглотнул от страха, боясь быть наказанным. Но никто не увидел этой передачи.

Мальчик озирался по сторонам: он первый раз переправлялся на другой берег. Было и страшно, и радостно на душе. Ивашка пытался поймать взгляд мамы и бабушки, но те застыли в одной позе, смотря в сторону берега. Восхищение от увиденного сменилось тоской, казалось, что даже вокруг стало вмиг темнее, хотя на небе не было ни облачка. Уткнувшись себе под ноги, он вздыхал, пока паром не приткнулся к берегу.

– Сынок, пойдем, – вырвав из раздумий, зазвучал голос над ухом.

– Спасибо, – бабушка Софья ссыпала в ладонь паромщика несколько мелких монет. – Через два часа будем, дождитесь нас.

– Угу, – промолвил старичок и натянул берет на глаза. – Как раз посплю немного.

До церквушки было недалеко, но детские ножки все время оступались и спотыкались о дорожные камни. Подгоняемый женщинами, Ивашка считал шаги, но постоянно сбивался. Потом он поднял глаза и решил, что с березами будет проще:

– Раз, два, три, четыре…

Он плелся позади, бормоча под нос. Когда количество перечисленных деревьев перешло за сто, мальчик запнулся и остановился. Но у бабушки будто глаза были на затылке. Она вмиг сделала замечание, что Ивашка всех тормозит, а у них важное дело. Какое это дело – мальчику было неизвестно. Что вчера вечером, что сегодня с утра бабушка Софья и мама о чем-то шептались как заговорщики.

– Пришли, смотри, какая красота!

Иван увидел массивные резные двери. Одна створка была чуть приоткрыта, оттуда доносилось пение. Над дверью висела икона. Но самое неизгладимое впечатление произвела на него колокольня. Бабушка сразу ему сказала, что туда пускают только по большим праздникам. Видя, как понравилась внуку церковь, она разрешила осмотреть территорию, а потом зайти внутрь, где они его будут ждать. Баба Софья и Агриппина отстояли службу, написали записки и вышли из церкви. Ванька так и не появился. Они обыскали все вокруг, расспрашивали людей. Женщины пожертвовали нищему немного мелочи и хлеба и узнали от него, что мальчишка ходил возле храма, а потом исчез. Куда он делся, было загадкой.

– Может, он в ближний лесок забрел? – предположила прихожанка.

– Ванечка боится всего, не пошел бы никуда, – с уверенностью заявила Агриппина, с волнением продолжая озираться по сторонам. Она захотела остаться здесь, пока не найдет сына, а матери сказала возвращаться домой, чтобы покормить голодную скотину.

– С ума сошла? Как я тебя тут оставлю, ты в приходе будешь ночевать что ли? Или в деревню к незнакомым людям пойдешь через лесок этот? Ехать не хотел Ванька изначально, назло нам прячется. Увидит, что мы пошли к пристани, за нами побежит, не маленький, чай, – нарочито громко произнесла она.

– Да как я одного его оставлю? А если не побежит за нами, ежели он заплутал где-то или в беду попал? – Агриппина начинала нервничать, от чего голос ее дрожал.

– Не вздумай плакать, дитя под сердцем носишь. Еще чего не хватало – переживать по пустякам. Нам ждать некогда, пусть сам добирается, дорогу запомнил. Урок ему будет.

Нищий смотрел на них задумчиво и поглаживал свою седую бороду. Он видел, как разрывается сердце матери за сына, но вмешиваться не стал. Бабушка Софья размашистым шагом направилась к пристани. Агриппина шла следом, постоянно оборачиваясь в надежде, что сын выбежит из укрытия и догонит их. Но ничьих шагов не слышалось. Уже стоя возле парома, она предприняла попытку уговорить снова Софью Макаровну остаться и подождать. Паромщик тоже удивился, как они обратно без мальчонки решили вернуться.

– Ослушался, пусть несет наказание. Мужчина растет, а не нюня какая.

– Мама, зачем ты так. А вдруг он испугался чего-то?

– Мог бы в церковь зайти! На что голова ему?

– Переправлять? – спросил паромщик с сомнением.

– Ивашка! – изо всех сил крикнула Агриппина, сложив руки возле рта.

– Ты что творишь? Надорвешь живот, опять не доносишь ребенка! – пригрозила ей мать.

Агриппина расплакалась, опустив руки. Паромщик с сожалением смотрел на женщину. Ему очень хотелось ей помочь. Он переправил их на тот берег и долго смотрел на всхлипывающую Агриппину. Махнув на все рукой, поплыл обратно к церквушке, проклиная черствую бабку Софью, скупую и на деньги, и на чувства даже к родной дочери и внуку.

Оставив свою вахту, старичок шагнул на берег и быстро зашагал по дороге, кликая пропавшего ребенка. Паромщик знал все укромные уголки на этом берегу, благодаря проведенному здесь детству. Поздоровавшись с Сергеем, бездомным, сидевшим возле церкви, паромщик расспросил его о мальчике. Оказалось, что тот уж очень интересовался колокольней.

– Я пока ему рассказывал, он сидел со мной рядом, даже карамелькой угостил. Люди думали, будто он сирота, денег больше меня насобирал. У мальца такое жалостливое лицо. Видно, бабка его затюкала.

– Карамелькой, говоришь… – паромщик покачал головой. – Ты мамке это рассказал?

– Зачем? Еще потом меня ругали бы, – Сергей запахнулся поплотнее, чтобы согреться.

– Колокольня, говоришь.

– Ага, поднимись, там замок навесной не защелкивается.

– Ты про замок мальчонке обмолвился?

– Может, случайно, – с хитрым прищуром ответил бездомный.

Паромщик поднялся на колокольню, где Ивашка сидел на деревянном настиле, прислонившись к стойке от колокола. Мальчик дремал, вздрагивая и улыбаясь безмятежно, будто его качало на волнах.

– Ивашка, просыпайся, – он тронул легонько мальчика за плечо. Тот распахнул глаза и непонимающе смотрел по сторонам. Увидев паромщика, мальчик испуганно сжался.

– Ой, бабушка заругает, – видимо, вспомнив, что так и не зашел в церковь, он накуксился.

– Не боись, прорвемся, малой. Давай, спускайся за мной, домчу тебя до берега.

– А бабушка с мамой? Как же они? Один не поплыву, – заупрямился он.

– Они дома тебя ждут, еду готовят, как придешь, как умнешь за обе щеки супа или картошки! – расписывал паромщик, подбадривая мальчугана. А потом достал из кармана еще одну карамельку и вручил удивленному Ваньке. – Ты только сам съешь, я никому не скажу.

Иван развернул конфетку и с наслаждением рассасывал ее. Лицо его озарилось на мгновение, а потом будто тучей затянуло. Конечно, он понял, что дядька пытается успокоить его. Тяжело вздохнув, спустился вслед за паромщиком и направился к пристани. Всю дорогу как воды в рот набрал. Только после переправы пожал крепко руку, будто взрослый, и такими грустными глазами посмотрел, что паромщика дрожь пробрала.

«Ох, влетит ему от бабки, как пить дать», – подумал паромщик, провожая малого взглядом. Но он надеялся, что мамка отстоит своего сына и не позволит Софье наказывать ребенка за такую нелепую провинность.

Когда в следующий раз паромщик встретил спасенного, тот уже не был похож на забитого мальчика. Подбежав к пристани, он громко кричал и махал приветственно рукой, пока паромщик не приблизился к берегу.

– Ивашка, да ты уже богатырь! Как вырос сильно!

– Дядя, принес вам подарок от мамки, все некогда было! – он передал паромщику завернутые в полотенце пироги. – Благодарна она, да и я тоже.

– Да, будет. Главное, благополучно все. Как твое возвращение восприняли тогда? Мамка защищала?

– Еще как, только рассорилась она с бабой Софьей. В обиду больше меня не дает. И я мамку в обиду не дам. Мы с ней горой друг за друга.

– Вот и славно, но бабушку тоже простите. Не со зла она за вас так ратовала: любит ведь. А любовь все по-разному проявляют. Будь здоров, Ваня.

– Спасибо, дядя, еще увидимся! – он улыбнулся и побежал в сторону дома. А паромщик долго смотрел ему вслед и радовался, что в мальчике проснулся мужчина.

Потерянное доверие

Тузик был не просто дворняжкой. Мордочку он унаследовал от матери-овчарки. А вот характером и неказистым тельцем пошёл в отца. Но это не мешало пользоваться популярностью среди деревенской ребятни. Дети часто приходили в гости к собаке, приносили косточки и другие лакомства, получая взамен преданный взгляд и виляние хвостом. Самым любимым посетителям Тузик облизывал руки и лицо. Мальчишки и девчонки с радостью разбегались по своим делам.

У Тузика не было никаких дел, кроме одного. На пса была возложена важная задача – охранять дом и двор. Без привязи он тщательно исследовал территорию на наличие посторонних, чтобы хозяин знал, что находится в надежных лапах. А вечером возле будки появлялась награда за верную службы – наваристый бульон и каша.

Когда Петрович (так звали хозяина) приходил утром с дежурства, он приносил что-то особенно вкусненькое: это могла быть колбаса или кусочек сала с хлебом, а иногда несъеденные кем-то куски мяса. А ещё Тузик всегда знал, когда точно вернется домой Петрович. Заранее готовясь к приходу деда, он садился перед калиткой и ждал, навострив свои красивые бархатные ушки.

– Ты уже здесь, мой верный друг! – опускался мужчина на корточки перед собакой, почесывая и поглаживая шерстку. Чёрный нос-пуговка выжидающе обнюхивал руки, а шершавый язык, высунутый в предвкушении, норовил лизнуть.

Дед очень любил Тузика и порой позволял ему заходить в дом. Особенно в дождливые дни, когда грохотал гром и небо рассекали молнии. Поглаживал животное и успокаивал. Жили бы они душа в душу и дальше, если бы не один случай.

Люди в деревне были разные. Не все жили в ладу с совестью. А Петрович всегда ратовал за справедливость и честность. Однажды он узнал, что его сменщик Сергей сильно запил, а потом ещё и на воровстве поймал. Дед решил вразумить мужика. Никаких ошибок сменщик не признал, наоборот хуже стал себя вести и снова украл мешок зерна. В этот раз Петрович не стал его прикрывать, а сразу сообщил начальству. Сменщика уволили. Тая обиду и злобу на деда, Сергей решил отыграться на самом близком ему существе – Тузике. Пока дед был на дежурстве, пришёл к его дому. Тузик, по доброте душевной, подошел к калитке, полаяв для приличия. Но, увидев угощения в руках гостя, тут же встал на задние лапы, виляя хвостом. Разве мог он подумать, каким человек может быть подлым. Всё случилось в долю секунды. Тузик взвыл, лапой прикрывая раненный палкой глаз. Скуля, он забился под скамейку, не зная, как перетерпеть боль. Его хозяина рядом не было. Только этот жестокий и страшный мужчина, который злорадствовал за забором, говоря какие-то грубые слова.

Скрипнула калитка. Но навстречу к деду никто не вышел.

– Тузик, – свистнул дед, – Тузик, дружок мой, где ты?

Он обошёл двор, огород, посмотрел под крыльцом. И тут увидел собаку под скамейкой. Когда дед попытался погладить пса, тот его укусил за руку, оскалившись.

Дед не понимал, в чём дело. Несколько дней Тузик не вылезал из своего убежища, рычал на любого, кто к нему приближался. Дети, приносившие ему угощения, тоже были отвергнуты. Тузик больше не доверял людям. Не доверял никому. А люди стали бояться его. Деду пришлось надеть на собаку ошейник и посадить на цепь, и в очередной раз испытать на себе силу острых зубов. Петрович чувствовал виноватым себя перед Тузиком. Но больше всего не хотел усыплять пса, надеясь, что когда-нибудь сможет вернуть его доверие.

Сестринская любовь

Катерина отпустила вырывающуюся козу…

– Галя, держи ты ее! Убежит ведь! – запыхавшись, из последних сил кричала женщина лет сорока своей сестре, приехавшей в гости из города.

Но Галя стояла, выпучив глаза, и не решалась подойти. Все, что происходило на ее глазах, казалось дикостью.

– Катя, я не смогу, не буду! – вдруг произнесла она сорвавшимся голосом и побежала к дому.

Катерина отпустила вырывающуюся козу и стерла пот со лба, в сердцах сказав:

– Потерянная ты девка, Галя, ни к чему не приученная.

Седой дед Егор стоял в стороне и ухмылялся:

– Эх, вы, бабы. С козой сладить не можете. Вот в мое время…

И понеслось. Катя слушала вполуха, как дед Егор рассказывал про жизнь в деревне, про свое детство, молодость и прочее. Перебивать старика было смерти подобно. Это он с виду был Божий одуванчик, а коли рассерчает, то пиши пропало.

Катя держала козу за рога и пыталась надеть на нее ошейник с веревкой, чтобы отвести домой.

– Тебе поводок надо другой на козу надевать. Она хитрая, видишь, научилась снимать его. Трется об дерево, перетирает его, ремешок сам и расстегивается.

– Спасибо, дед Егор, разберемся.

Галя сидела дома с ноутбуком и доделывала проект по работе. Увидев недовольную Катерину, она вся будто скукожилась, чувствуя себя виноватой.

– Прости, ну не могу я. От козы пахнет жутко.

– Сестренка, давно ли ты стала такой брезгливой? Ты пока в город не переехала, нормальным человеком была. Зачем тогда в гости явилась? По хозяйству не помогаешь, нос от еды воротишь, со скотиной справиться не можешь.

Галя, виновато опустив глаза, молчала.

– Тебе бы замуж выйти и детей рожать, а ты все дурью маешься: на уме только развлечения, путешествия и шмотки. Ладно хоть работу нашла хорошую. Родители бы тобой гордились в этом плане.

– А ты родила, тут в деревне торчишь – сильно счастлива? Муж пьет, ты мальчишек одна вырастила, а толку. Все равно уехали, свои семьи завели. Только и тянешь лямку, пытаясь ужиться с пьяницей сколько лет.

– Ты меня попрекаешь? Я тебя вырастила, выкормила, побойся Бога. Родители с небес тебя услышат – огорчатся.

Галя психанула, собрала вещи и в этот же день уехала обратно в город. На следующее утро Катерина снова встретила деда Егора, который обрывал листья с дерева и складывал в ведро, загадочно улыбаясь.

– Утро доброе, – поздоровалась она, вбивая колышек в землю и привязывая козу.

Дед поздоровался в ответ и поставил ведро с листьями перед козой, которая демонстративно отвернулась.

– Характер что у козы, что у твоей сестры – один и тот же. Не сладко же тебе придется.

– Коза хоть молчит, а Гале палец в рот не клади, – вздохнула Катерина.

– Дай ей время. Ты хоть родителей помнишь, знала их лучше. А она что… Обиду, может, держит на душе. Раны затянутся с годами, поймет она, сколько ты для нее сделала. А то, что избаловала ты девку, так это ничего.

– Надеюсь, дед Егор. Устала я думать за нее. Иногда жалею, что в город отпустила.

– Так, а зачем ее у своей юбки держать. Пусть свою жизнь строит. Хоть и капризная, а умная выросла. Ты, главное, оставь ее на какой-то период без внимания: не пиши, не звони, не давай знать о себе ничего. Пусть сама поймет.

Так Катерина и сделала. К концу лета работы было непочатый край на огороде и по хозяйству. Муж не помогал, запил и пропал где-то с друзьями, а когда вернулся через неделю, тут уже женщина не выдержала и прогнала его:

– Иди, где был. Устала я. Хватит.

Он скандалил, но Катю было не пробить: выставила вещи его за дверь и больше не пустила. А вскоре позвонила Галя:

– Катя, привет… Извиниться хотела. Прости меня, глупую. Но жизнь в деревне не для меня. Я не смогу больше приезжать. Ни тебе, ни себе настроение портить не хочу.

– Твое дело, сестренка. Устраивай свою жизнь и будь счастлива.

Катерина отключилась и долго смотрела в окно, как дед Егор обрывает листья с дерева, чтобы покормить ее козу.

Так же и Катя когда-то из-за ослеплявшей сестринской любви слишком опекала Галю…

– Прав дед Егор: избаловали что козу, что Галю…

Вновь обретённое счастье

Жизнь казалась Борису Дмитриевичу страшно несправедливой. Он, старик, шестидесяти лет, остался совсем один со своими болезнями, страхами и проблемами. Жена умерла полгода назад, смириться с этим не получалось. Дети давно разъехались по всей стране и лишь изредка звонили и спрашивали про здоровье. Обычно разговоры длились несколько минут, а потом у сыновей и дочери находились более важные дела. Внуков Борис Дмитриевич видел только на фотографиях, с ними даже не удавалось пообщаться по видео: связь в деревне не ловила, а проводить сюда интернет никто не собирался.

Каждый день складывался в какой-то однотипный ритуал: проснуться, сделать зарядку под звуки барахлящего радио, покормить кур, кроликов, собаку и трёх кошек. Затем он выходил в огород, даже если не сезон, находил там работёнку себе: убрать ветки, наколоть дров, посмотреть просто на природу и подышать воздухом. Вечером Борис Дмитриевич прогуливался с палочкой до магазинчика и скупо обсуждал с попадавшимися по пути соседями новости.

– Здорово, Дмитрич, – протянул мозолистую руку Леонид Николаевич, бывший тракторист.

– Здравствуй, коли не шутишь, – Борис Дмитриевич без особого энтузиазма начал диалог.